Бомжара

1.
- М-м-м! Тыква раскалывается, бли-ин! К-как из автомата засадили… М-м-мозги опухли, черепушки им не хватает. Давит, сволочь, на свободу просится, а я! Чё, я виноват? Так бо-ольно! На фиг мне вообще эти мозги, мля?! Ничего в них не держится после пьянки… Да нет, мля… держится кой-чего-о-о! Всё помню про вечер, всё… Т-только – чё это я без пиджака? Не помню. А «Сейко»? Часики мои где? Вот тут были, мля, на левой руке, и – ку-ку! А цепь моя где? Золото, мля, полста грам-м-м-м!
- Так! Думай, тыква, думай! Мы… красиво мы сидели там… в «Кронверке». Ничего так кораблик… Ага, Пузырь должок принес! Вытрясли мы из него долж-жок! Две-е-е! Две недели на с-с-счетчике ему хватило, ну да-а! Никому не х-хоцца на Волковское кладбище раньше времени! Ни-ик-кому! Даже на А-а-александр-невское не х-хочется, правда! Так что, прит-тащил Пузырь! Тридцать тыс-щ гринов приволок!
- Вы-выпить! Выпить дайте, п-падлы! К-куда они все подевались?! Сам отпустил… Секьюрики, блин! И где они?! И гелик – где? Ой! А бабло я кому?.. Ага, по-омню! Тюленю п-передал, в-водиле, чтоб подальше от греха… Не, этот не заныкает… я блин ему з-заныкаю! М-майка, та может… ш-шалава! Я ж с ней был – и где она?! А?! М-ма-йя-а, ау! Ага, помню! Об-бидел я эту… звезду… эту п-п-пр-прынцессу! Бабок не дал. Лан-на! Т-теперь ваще не п-получит! Ой, бли-ин! Как б-болит тыква!
- А чё эт я тут всё отдыхаю?.. П-петушок, мля, п-пропел… утро уже… к-ку-карек-ку-у! Н-надо вста-тавать! О-о-о! На столб оп-переться, и… Ну да, б-бабки у Тюленя, эт зд-дорово! Но чё-то я оставлял, блин! Ма… Майке все-таки думал чё-то дать… Спрятал! И где? Д-думай, т-тыква! Ну! Ага! В туфлю – т-туфля на месте? Н-на месте! И т-т-трамвайчик вот идет, пускай будет трамвайчик! Лишь бы дом-мой… Ко мне! Я к-кому ск-казал, тррр… Я-а! С-серьёзный ч-человек!
2.
Катюша была билетером во втором вагоне. На первый ей упитанности не хватало, говорила Марья Сергеевна, коллега. Она-то, толстуха, взяла себе первый вагон не из-за упитанности, конечно. Там всегда пассажиров побольше, значит и заработок у нее побольше получится. Однако, и на самом деле, весила Катюша больше, чем прожила. Сорок шесть к тридцати двум! А сорок шесть, сказал сосед Петрович, это бараний вес. Даже для её роста – метр пятьдесят четыре. Так что, Овечка ты у нас, сказал он, да еще Сашку, дочь, подучил. Ну, Овечка, так овечка. Катюша не обижалась. Времени не было на обиды. Потому как Сашке уже тринадцать, и надо ей всё больше и больше, и притом - всего! Даже о модных сапожках мечтает, сопля! Как будто Овечке просто вот так запросто отстегнуть пару тысяч от зарплаты!.. Такой жертвы Катюша не могла себе позволить – даже для самого любимого человека на свете – для своей дочурки. Потому как, складывая свою зарплату билетера с кой-какими приработками (закупать продукты для одинокого дедушки Петровича, убираться в квартире у соседей Бархударовых, приглядывать за профессорским котом Шустриком с верхнего этажа…), она все равно могла рассчитывать не больше чем на полторы тысячи в месяц. Ну да, помощь отца, как же! Сашка его вообще никогда в жизни не видела, да и сама Катюша в последний раз случайно повстречала, кажется, лет девять назад. Да, она овечка, но ей ну совсем незачем видеть этого барана! До того, как она его выгнала, он даже её обручальное колечко ухитрился пропить, гад!..
В этом месте размышлений трамвай затормозил перед остановкой, второй вагон тряхнуло, и невеселые мысли сами собой оставили Катюшу, а в вагоне появился первый пассажир. Нет, не так. Он не появился, Катюше пришлось затаскивать этого бугая в вагон, потому что, поставив ногу на ступеньку, он тут же упал плашмя.
- Дядечка! Дядечка, ну залезай уже!.. – кричала Катюша. – Ну еще маленько, ну помоги мне… вот, сюда ногу ставь… Вот так, а теперь сиди… сиди спокойно, не падай… Не падай!
Он и правда был похож на быка – высокий, с огромным брюхом и жирным выбритым затылком. Ну да, быки не пьют, а этот еле передвигался с похмелья… К его дорогой сорочке должен был бы прилагаться модный пиджак, но пиджака не наблюдалось. Скорее всего дядечка ночевал на улице, и его обчистили напрочь. Так пускай бога благодарит, что нынче лето на дворе…
Однако, надо было приступать к исполнению своих обязанностей. Катюша тряхнула дядечку за плечо и сказала со всей суровостью, на которую была способна:
- Оплачивайте проезд, гражданин!
- Пы-пы –проезд? – пробормотал тот, на мгновение приходя в сознание. – З-завтра з-заплачу… Ты-ты-тыкваа раскалывается, мля! Ск-казал завтра!..
Последнюю фразу он словно пролаял, и тут же уронил голову на брюхо.
- Гражданин, оплатите проезд! – атаковала его Катюша, изо всех сил тряся за плечо. – Вы что, нищий?!
- Ай! – бычий затылок покраснел от напряжения, толстые волосатые руки подперли поднявшуюся голову, и маленькие поросячьи глазки выпучились на Катюшу. – Ни–ни! Н-нищий? Кто?! Я?! Т-ты, к-курица, хоть з-знаешь, кто я?! С-срать мы-м–не на т-твой т-трамвай! Десь лет н-не ездил, и ездить н-не бу… Ха! Н-нищий! Я-а!
Глазки его налились кровью от злобы, благородная обида сверкала в них, готовая испепелить Катюшу.
- Г-гляди, ты, н-нищ-щебродина!
Он кряхтя наклонился, снял с левой ноги модный ботинок, извоженый в грязи и вытащил из него несколько бумажек. Помахав ими перед Катюшиным носом, он начал засовывать их обратно в ботинок.
- Во-от… – бормотал он. – А?! Н-нищий я?! З-завтра р-рассчитаюсь...
Несколько бумажек рассыпались перед дядечкой – неловок был с перепоя. Он нащупывал их, елозя пальцами по полу вагона, и всё совал в ботинок, совал… Вдруг краска сошла с его бычьего затылка, лицо стало бледным, почти зеленоватым, из горла вырвался хрип.
- Дверь! Дверь скорей открывайте! – заорала Катюша, изо всех сил нажимая на сигнальную кнопку.
Трамвай со скрипом остановился, двери второго вагона распахнулись. Быковатый пассажир, учуяв свежий воздух, устремился к дверям, выскочил из вагона и упал в газон, извергая из себя вчерашний ужин.
- Фу, противно как! – отвернулась Катюша, нажимая кнопку.
Двери закрылись, прозвенел предупреждающий звонок, и трамвай тронулся с места, оставив на газоне незадачливого пассажира.
Катюша медленно присела на лавку напротив той, на которой сидел дядька, и устало склонила голову. Вдруг показалось ей, что кто-то подмигивает из-под лавки, привлекая её внимание. Она наклонилась. Под лавкой, хитровато подмигивая, лежала добродушная, похожая на бабушкину, голова президента Франклина. Да-да! Новая стодолларовая купюра подмигивала ей, Сашкины сапожки лежали под лавкой в её вагоне, маня её, и она улыбнулась в ответ президенту. Но оказалось, что купюра была замечена не только ею.
3.
Очарование июньских белых ночей в Петербурге приятно не только зевакам-туристам, наводняющим эти прозрачные сумерки. Бездомным горожанам эта пора кроме тепла благосклонно дарит еще и ежедневный доход без особых проблем. Ранним утром на улицах полно бутылок, пивных банок и прочего добра, которое можно отоварить. О нет, большинство бомжей не ворует и, тем более, не грабит ночных забулдыг, чтоб не иметь лишних проблем с законом, их хватает и без этого. Своего рода санитары мегаполиса, они по факту помогают штатным дворникам, прибирая с улиц всё, что имеет хоть какую-нибудь цену.
Таков и Никита. Но бомж Никита был не так прост! Он не употреблял алкоголь (доктор запретил!), был в курсе политических событий (регулярно читал газеты!) и часто бывал свежевыбрит! Старушки в доме, подвал которого Никита облюбовал под ночлежку, уважительно обращались к нему по имени-отчеству – Никита Ильич – и придумывали себе самые невероятные трагические объяснения тому, что судьба бросила этого здорового и непьющего (!) мужика на дно общества. Даже местный милиционер, которого в глаза называли «товарищ участковый», а за глаза – «Шуруп», так вот, даже этот Шуруп терпел бомжа Никиту и не раз публично в выражениях не слишком пристойных удивлялся, отчего бы это Никите не создать семью и не обзавестись жильём. В таких случаях Никита, выслушав матерные увещевания до конца, приподнимал свою неимоверно велюровую шляпу и с важным видом отвечал:
- Таков уж мой стиль жизни, товарищ участковый. Да ежели бы мне только захотеть, я б и в президенты свою кандидатуру двинул, да вот как-то не хочется мне.
И уходил не спеша, с достоинством, не обращая внимания на мат Шурупа за спиной.
Катюша, разбираясь с быковатым дядечкой, упустила момент, когда Никита со своей утренней добычей – авоськой с пустыми бутылками – вошел в вагон через заднюю дверь. А бомж сразу просек ситуацию, и держал её на контроле, особенно после того как из ботинка были извлечены деньги. Сидя на последней скамье, Никита всё же сразу заметил бумажку, которую хозяин упустил из виду. Когда трамвай тронулся, Никита оставил авоську с бутылками на лавке и с обычным достоинством направился навстречу билетерше. Когда Катюша наклонилась к подмигивающему Франклину, Никита, со всей вежливостью, необходимой в таких случаях, произнес:
- Стоп, мадам! Не надо протягивать руки к чужому добру.
Испуганная Катюша отшатнулась и молча, со страдальчески приоткрытым ртом смотрела, как бомж спокойно сунул руку под лавку, взял купюру, с важным видом оглядел её с обеих сторон и, захватив свою авоську вышел на набережной реки Карповки.
- Сволочь! Бомжара! Мои денежки!.. – выплеснула Катюша своё горе в пустоту вагона. Но стодолларовый президент подмаргивал ей уже из руки Никиты. Пока трамвай отъезжал, Катюша заметила сквозь слезы, что к бомжу быстрым шагом устремился местный участковый Шуруп.
4.
Могло показаться, что длинная тощая фигура сорокапятилетнего Шурупа совсем не сочетается с милицейским мундиром, в который он был упакован. Однако, это казалось только непосвященным. Шуруп чувствовал себя милиционером с самого рождения. И прозвище свое он получил не просто так, а за исключительную способность ввинчиваться в любую ситуацию, вынюхивать, искать и находить. Говорили, что Шуруп знает поименно всех обитателей своего участка, не исключая подвальных котов. Он бы, конечно, мог дослужиться до капитана, если бы природа наделила его хоть какими-то принципами. Но этот тощий милиционер был напрочь беспринципен, а потому в течение своей милицейской карьеры огреб несколько выговоров за пьянку, да еще несколько наказаний за мелкие взятки, и подошел к порогу своей пенсии в звании сержанта. И что такого? Шурупа неплохо подкармливали местные бандиты, коим он позволял взимать дань со всех ларешников и мелких предпринимателей на своей территории, так что не было у него особых причин жаловаться на судьбу. И всё же сто долларов были для него суммой не маленькой, особенно в руках бомжа.
Поэтому, орлиным взором заметив издали подозрительную бумажку в руке выходившего из трамвая Никиты, Шуруп не замедлил рысью направиться к интересному объекту.
Бомж тоже заметил участкового, понял причину его спешки и остановился, чтобы обдумать создавшееся положение. Пока Никита ворошил в голове все возможные варианты поведения, подбирая подходящий, Шуруп прискакал на расстояние двух шагов до заветного предмета и рыком необычно тихим, точнее, хриплым шипением выдал:
- Ага, говнюк! Доллары спёр! – и уже совсем сурово: - Сдавай краденое! Быстро!
- Товарищ участковый, - отвечал Никита миролюбиво. – Вы что, впервые меня видите?
- С долларами – впервые! – рыкнул Шуруп. – И они точно не твои, бомжара! Отдавай немедленно, я найду хозяина!
- Зря обижаете, товарищ участковый! – нарочно громко отвечал Никита. – Денежку я нашел, и вообще это не деньги, а сувенир… вот, взгляните внимательно – бумажка по размерам больше настоящей купюры.
Он повертел туда-сюда бумажку перед носом растерявшегося участкового и спрятал руку за спину.
- Слушай ты! – разозлился Шуруп. – Сувенир – не сувенир, в милиции разберутся. Давай сюда, я сказал! На нары захотел?! Давай, говорю, ублюдок!
Достоинство и гордость Никиты не могли позволить ему терпеть такие оскорбления. Он уже оценил ситуацию и не нашел другого выхода, кроме как…
- Товарищ участковый, разрешите довести до вашего сведения, что мои уважаемые родители, потомственные питерцы, покоятся в приличном месте, на кладбище Девятого января. Если хотите, могу сводить вас туда бесплатно. - всё это Никита произнес медленно, глядя в глаза участковому. – А касаемо бумажки, я уверен, что это сувенир, фальшивка… вот и хотел прилепить на стену, украсить свою берлогу… Но если вы, товарищ участковый, сомневаетесь… если вам нужны доказательства, мне её не жалко…
Никита аккуратно опустил на землю свою звякающую авоську, взял купюру пальцами обеих рук – большими и указательными -  и, протянув её к Шурупу, разорвал пополам. Обе половинки президентской головы выглядели очень несчастными, но Никита не обратил на это внимания. Он сложил их одну на другую и разорвал ещё раз, потом ещё и ещё. Наконец, отведя руки от выпученных, налившихся кровью глаз Шурупа, он широким взмахом рассеял кусочки бумаги над Карповкой и, подхватив свою авоську с достоинством удалился.
5.
Весь рабочий день Катюша держалась. В вагон набивались пассажиры, и она должна была быстро протискиваться среди них, выбирая тех, кто должен платить за проезд, среди многочисленных льготников – пенсионеров, ветеранов войны и труда, налоговиков, судейских и прочих обладателей красных, зеленых, синих и коричневых удостоверений.
Но рабочий день закончился, и вернулись к ней разочарование, тоска и жалость к самой себе. Этот заграничный президент, привлекший её хитрым, доброжелательным подмигиванием, бросил ей лучик надежды, и ох как горько было расставаться с ней! Возвращаясь домой, Катюша тихо плакала - что еще, кроме слез может произвести горюющая женская душа?!
Она уже подходила к своему подъезду, когда из-за угла дома появился мужчина; одну руку он держал за спиной. Вечер был светел, и Катюша почти не испугалась. К тому же она почти сразу узнала того, кто шел навстречу.
Никита, гладко выбритый, с торжественной миной на лице и с виноватыми глазами, остановился перед ней и протянул ей то, что прятал за спиной. Это был большой букет гвоздик - белых, розовых и красных – выручки от его авоськи с бутылками на такой букет едва бы хватило.
- Я крепко виноват, мадам, - сказал он высоким штилем, стушевался и добавил: - Прости меня, Овечка…
Слезы еще не высохли на щеках Катюши, но счастливая улыбка уже пробивалась сквозь них. Она прижала букет к груди, не представляя, что надо делать в такой ситуации, подняла голову и, глядя на Никиту, сказала:
- Ну, бомжара… Очень мило с вашей стороны, Никита… Спасибо!..
                2001

Авторский перевод с эсперанто - 2018