У нас всё ещё будет!..

драматические монологи-воспоминания
          по книге Светланы Алексеевич «Последние свидетели»


Персонажи:

Девочка с плюшевым мишкой
Девочка с корзиной
Девочка с узлом
Сестра девочки с узлом
Девочка с платком
Девочка с чемоданом
Девочка с примусом
Сестра девочки с примусом


Звучит колыбельная. На сцене на деревянных табуретках сидят семь девочек. Все монологи можно трактовать, как воспоминания, как исповедь, как допрос… По центра на коленях девочка с плюшевым мишкой.

Девочка с плюшевым мишкой: Боже Всемогущий, обещала я маме, что больше не буду вредничать, обещала, что буду послушной. Обещать легко, но как сдержать слово. Боязно. Буду стараться — очень хочу. Но разве всегда получается так, как хочешь? Столько раз я давала себе слово: с завтрашнего дня все будет по-новому. Может, в этот раз так и будет. Сдержу слово — очень хочу сдержать. А Ты, Боже Всемогущий, помоги мне. (Встает с колен. Хочет уйти, но неожиданно возвращается назад.)
Ты сотворил землю, что вращается вокруг своей оси и вокруг солнца. Ты создал параллели, меридианы, полюса. Полуострова, мысы, заливы, проливы, горы, плоскогорья и низины. Множество животных, растений, граниты и кварц. По Твоему велению леса заполнились зверьем. Стоит Тебе только кивнуть — и проливаются реки, короли собирают дань или складывают оружие. Ничто не происходит без Тебя, на все Твоя воля.
Знаю, трудно Бога объять, скуден ум человеческий — что капля в море. Но для Тебя нет ничего невозможного. Все к Тебе обращаются, а Ты — соглашаешься или нет. (Бросает мишку на пол. Звучит колыбельная фоном до конца. Девочка обходит табуретки, как образа в церкви.) Сердцем верю я в Твой ум и доброту, и если не все мне понятно, так это потому, что я еще маленькая и глупая. Прости мне, Боже, мои сомнения, но я хочу быть с Тобой откровенной — ведь нет тайн от Бога, и Ты все равно знаешь мои мысли. Так вот. Боже Всемогущий, если Ты хочешь, чтобы люди были добрыми и справедливыми, почему бы Тебе не создавать только добрых и справедливых? Почему позволяешь им грешить? Дал бы лучше людям волю посильнее, чтоб они слово держали. Я вот стараюсь, очень стараюсь, а не получается. И маме неприятности и мне. Иногда и дело-то пустячное, а я не уступаю. Может быть, потому, что дома и в школе не все добры и справедливы. Много я видела зла, и не моя в том вина, видела фальшь и грязь, которыми полнится мир. Верно, я только за себя отвечаю, но эти обманы, сплетни, неискренность делают жизнь ужасной. Боже Всемогущий, не хочу я вредничать, хочу быть послушной — помоги мне, дай волю выдержать, дай хоть капельку Твоего могущества.
За один день сотворил Ты мир! Вели: пусть дети будут послушными. И да будет так. (Девочка подходит к мишке, садится на колени,  берет его в руки и обнимает).
Девочка с корзиной:
В 1941 году мне исполнилось 12 лет.

Девочка с плюшевым мишкой:
В 1941 году мне исполнилось восемь лет.

Девочка с узлом:
Мне – десять.

Сестра девочки с узлом:
Мне – семь.

Девочка с платком:
Тринадцать.

Девочка с чемоданом:
Девять.

Девочка с примусом:
Одиннадцать.

Сестра девочки с примусом:
Шесть.

Девочка с корзиной:
Шестого  июня  1941 года мне исполнилось двенадцать лет. Папу сразу призвали в армию, в пехоту. Полк держал оборону в бору, на другой стороне города. Однажды мама пошла, навестить папу, а в это время немцы начали бомбить город. Мы не сразу поняли, что самолеты немецкие – вышли на террасу и стали смотреть в небо, думали, что бросят листовки. Но вместо листовок в нас полетели бомбы. Одна бомба попала точно в сарай, половина дома была снесена, а терраса на наше счастье почти не пострадала. Взрывной волной нас разбросало в разные стороны, я оказалась под лавкой, облитая керосином. Но мы уцелели… Весна сорок второго года была очень голодной. Приходилось ходить по полям и собирать гнилую картошку. Из этой картошки делали оладьи – «кавардашки», казавшиеся нам очень вкусными. Как-то  мы с братом напекли кавардашек и пошли их продавать на базар. Брат продавать кавардашки стеснялся, а я была маленькая, но бойкая, и мне такое занятие даже нравилось. Брат стоял на железнодорожном мосту и оттуда на пальцах показывал почем продавать. Наторговали мы на два куска сахара! Дома щипцами раскололи сахар, и всем досталось по маленькому кусочку. Очередь за хлебом я ходила занимать в два  часа ночи. Однажды, когда моя очередь уже подходила, я упала в обморок от голода. Пожалев меня, такую маленькую, продавщица взвесила чуть больше хлеба, чем полагалось. Тогда брат сказал, что раньше я приносила меньше хлеба, потому, что по дороге съедала. Я очень плакала от обиды, что меня обвинили несправедливо. В 1943 году отца ранили, и он приехал в отпуск. Поскольку в семье было пятеро детей, его могли оставить, но, посмотрев, как тяжело и голодно мы живем, папа испугался и решил вернуться на фронт. Мама никогда не могла ему этого простить.
Звучит «Синий платочек» до конца.
А в сорок четвертом году пришла похоронка – папа погиб в Польше. Мама кричала, лежа на кровати, а мы, собравшись вокруг, пытались её успокоить. Мама не верила, что папы больше нет, и часто ходила к гадалке на рыночную площадь. Гадалка всегда и всем говорила, что боец жив, что пропал без вести, что вернется. Она просто вселяла  в женщин  надежду. Мы тоже гадали: вечером при свете свечи, брали кусочек хлеба, привязывали к нему ниточку и раскачивали в разные стороны. Очень радовались, если хлеб поворачивался в ту сторону, которую загадали как «живой».С надеждой жить было намного легче. Но отец уже не вернулся.
Девочка с узлом:
Последнее, что я запомнила из мирной жизни – сказку, мама читала ее на ночь. Мою любимую – о Золотой рыбке. (Дети читают сказку). Я всегда у Золотой рыбки тоже что-нибудь просила: «Золотая рыбка… Миленькая золотая рыбка…» И сестричка просила. Она просила по-другому:
Сестра девочки с узлом:
По щучьему велению, по моему хотению… По щучьему велению, по моему хотению… По щучьему велению, по моему хотению…
Девочка с узлом:
Хотели, чтобы мы поехали на лето к бабушке, и чтобы папа с нами поехал. Он такой веселый… Утром проснулась от страха… От каких-то незнакомых звуков… Мама с папой думали, что мы спим, а я лежала рядом с сестричкой и притворялась, что сплю. Видела: папа долго целовал маму, целовал лицо, руки, а я удивлялась, что никогда раньше он так ее не целовал. Во двор они вышли, держась за руки, я подскочила к окну – мама повисла у папы на шее и не отпускала его. Он оторвал ее от себя и побежал, она догнала и снова не пускает и что-то кричит. Тогда я тоже закричала: «Папа! Папа!» Проснулись сестричка и братик Вася, сестричка смотрит, что я плачу, и она закричала: Сестра девочки с узлом:
 Папа!
Девочка с узлом:
Выскочили мы все на крыльцо: «Папа!!» Отец увидел нас и, как сейчас помню, закрыл голову руками и пошел, даже побежал. Он оглянуться боялся… (идет берет узел) Солнце светило мне в лицо. Так тепло… И теперь не верится, что мой отец в то утро уходил на войну. Так и связалось у меня в памяти, что война – это когда нет папы… А потом помню: черное небо и черный самолет. Возле шоссе лежит наша мама с раскинутыми руками. Мы просим ее встать, а она не встает. Не поднимается. Солдаты завернули маму в плащ-палатку и похоронили в песке, на этом же месте. Мы кричали и просили: «Не закапывайте нашу мамку в ямку. Она проснется, и мы пойдем дальше». По песку ползали какие-то большие жуки… Я не могла представить, как мама будет жить под землей с ними. Как мы ее потом найдем, как мы встретимся? Кто напишет нашему папе? Кто-то из солдат спрашивал меня: «Девочка, как тебя зовут?» А я забыла… «Девочка, а как твоя фамилия? Как зовут твою маму?» Я не помнила…(роняет узел)  Мы сидели возле маминого бугорка до ночи, пока нас не подобрали и не посадили на телегу. Полная телега детей. Вез нас какой-то старик, собирал всех по дороге. Приехали в чужую деревню, и разобрали нас по хатам чужие люди. Я долго не разговаривала. Только смотрела. Потом помню – лето. Яркое лето. Чужая женщина гладит меня по голове. Я начинаю плакать. И начинаю говорить… Рассказывать о маме и папе. Как папа бежал от нас и даже не оглянулся… Как мама лежала… Как ползали жуки по песку…

Звучит вальс «На сопках Манчжурии» до конца

Девочка с платком:
Всю войну я видела ангела… Он появился не сразу…Первый раз он появился… Пришел ко мне во сне, когда нас везли в Германию. В вагоне… А там ни звездочки не было видно, ни кусочка неба. А он пришел. Мой ангел…
Первый год войны я жила с мамой и папой. Жала и пахала. Косила и молотила. Все сдавали немцам: зерно, картошку, горох. Они приезжали осенью на лошадях. Ходили по дворам и собирали. Наши полицаи тоже с ними ходили, они все были нам знакомые. Из соседней деревни. Так мы жили. Можно сказать, привыкли. Гитлер, говорили нам, уже под Москвой. Под Сталинградом. А ночью приходили партизаны… Они рассказывали все по-другому: Сталин ни за что не отдаст Москву. И Сталинград не отдаст… (Поет «Мы красные кавалеристы)
А мы жили… Жали и пахали… Вечером в выходной день и на праздники были у нас танцы. Танцевали на улице. Была музыка.

Звучит вальс «На сопках Манчжурии». Девочка танцует
Я помню, что случилось это в Вербное воскресенье… Наломали мы вербы, в церковь сходили. Собрались на улице. Ждем гармониста. Тут понаехали немцы. На больших крытых машинах, с овчарками. Собаки все черные, злые. Окружили нас и командуют: залезайте в машины. Толкают прикладами. Кто-то плачет, кто-то кричит… Пока наши родители прибежали, мы уже – в машинах. Под брезентом. От нас недалеко была железнодорожная станция, привезли нас туда. Там уже стояли пустые вагоны наготове. Ждали нас. Полицай меня тянет в вагон, а я вырываюсь. Он накрутил себе на руку мою косу:
– Не кричи, дура. Фюрер освобождает вас от Сталина.
Все девочки танцуют по парам. Музыка резко обрывается.
Я запомнила город Магдебург… Там нас постригли наголо и обмазали тело белым раствором. Для профилактики. Тело огнем от этого раствора, от этой жидкости горело. Кожа слазила.  Мне уже никого не было жалко: ни себя, ни маму с папой. А поднимешь глаза – кругом они стоят. С овчарками. У овчарок глаза страшные. Собака никогда человеку прямо в глаза не смотрит, отводит глаза, а эти смотрели. Смотрели нам прямо в глаза… Мы все время ходили голодные. Я не запоминала, где была? Куда везли? Названия, имена… От голода жили, как во сне…Помню, что тягала какие-то ящики на патронно-пороховой фабрике. Там все пахло спичками. Запах дыма… Дыма нет, а дымом пахнет… Помню, что доила коров у какого-то бауэра. Колола дрова… По двенадцать часов в сутки… А потом был Бухенвальд…
Там мы разгружали машины с мертвыми и укладывали их в штабеля, укладывали слоями – слой мертвых, слой просмоленных шпал. Один слой, второй слой… И так с утра до ночи, мы готовили костры.  А среди мертвых попадались живые, и они хотели что-то нам сказать. Какие-то слова. А нам нельзя было возле них останавливаться, ну, хотя бы послушать… Ночью ко мне прилетал мой ангел… Я не помню, какими словами он меня утешал, но слова были ласковые. Он меня долго уговаривал: живи.живи… Когда я рассказывала другим о своем ангеле, все думали, что я сошла с ума. Знакомых людей уже давно рядом не замечала, вокруг были одни чужие люди. Одни незнакомцы. Никто не хотел ни с кем знакомиться, потому что завтра или тот, или этот умрет. Зачем знакомиться? Но один раз я полюбила маленькую девочку… Машеньку… Она была беленькая и тихая. Мы дружили с ней месяц. В лагере месяц – это целая жизнь, это – вечность. Она первая подошла ко мне:
Девочка с плюшевым мишкой:
У тебя нет карандаша?
Девочка с платком:
Нет.
Девочка с плюшевым мишкой:
А листочка бумаги?
Девочка с платком:
Тоже нет. А зачем тебе?
Девочка с плюшевым мишкой:
Я знаю, что скоро умру, и хочу маме письмо написать.
Девочка с платком:
В лагере это было не положено – ни карандаш, ни бумага. Но ей мы нашли. Она всем нравилась – такая маленькая и тихая. И голос тихий. Как ты пошлешь письмо?
Девочка с плюшевым мишкой:
Я открою ночью окно… И отдам листочки ветру…
Девочка с платком:
Я не знаю… Может, ей было восемь лет, а может, и десять. Как угадаешь по косточкам? Там не люди ходили, а их скелеты… Скоро она заболела, не могла вставать и ходить на работу. Я ее просила… В первый день я даже дотянула ее до дверей, она повисла на дверях, а идти не может. Два дня лежала, а на третий день за ней пришли и унесли на носилках. Выход из лагеря был один. Мы это все знали. Сразу на небо… К тебе прилетает ангел?
Девочка с плюшевым мишкой:
Нет. Ко мне мама приходит.
Звучит колыбельная
Девочка с плюшевым мишкой:
Она всегда в белой блузке. Я помню эту ее блузку с вышитыми синими васильками. (Девочка кладет мишку. Девочка с платком укутывает в платок Машеньку. Машенька уходит.)
Девочка с платком:
Осенью… Я дожила до осени… Каким чудом? Я не знаю… Нас утром погнали на работу в поле. Собирали морковку, срезали капусту – я любила эту работу. Я уже давно не выходила в поле, не видела ничего зеленого. В лагере не видно неба, не видно земли из-за дыма. Труба высокая, черная. День и ночь из нее валил дым… В поле я увидела желтый цветочек, а я уже забыла, как цветы растут. Я погладила цветочек… И другие женщины его погладили. Мы знали, что сюда привозят пепел из нашего крематория, а у каждого кто-то погиб. У кого сестра погибла, у кого мама… А у меня Машенька…Если бы я знала, что выживу, я спросила бы адрес ее мамы…

Звучит марш «Мы красные кавалеристы»

Девочка с чемоданом:
Я окончила первый класс, и родители отвезли меня на лето в пионерский лагерь. Приехала, один раз искупалась, а через два дня – война. Нас начали отправлять из лагеря. Посадили в поезд и повезли. Летали немецкие самолеты, а мы кричали: «Ура!»

Звучит немецкий марш. Девочка с чемоданом сначала машет рукой самолетом, а потом прячется за чемоданом.

То, что это могут быть чужие самолеты, мы не понимали. Когда уезжали из лагеря, каждому в наволочку что-нибудь насыпали – кому крупу, кому сахар. Даже самых маленьких не обошли, всем давали что-то с собой. Хотели взять как можно больше продуктов в дорогу, и эти продукты очень берегли. Но в поезде мы увидели раненых солдат. Они стонали, им так больно, хотелось отдать все этим солдатам. Это у нас называлось: «Кормить пап». Всех военных мужчин мы называли папами. Нам рассказали, что город горел, сгорел весь, там уже немцы, а мы едем в тыл. Едем туда, где нет войны. Везли больше месяца. Направят в такой-то город, прибудем по адресу, а оставить нас не могут, потому что уже близко немцы. И доехали так до Мордовии. Место очень красивое, там кругом стояли церкви. Дома низкие, а церкви высокие. Спать было не на чем, спали на соломе. Когда пришла зима, на четверых были одни ботинки. А потом начался голод. Голодал не только детдом, голодали и люди вокруг нас, потому что все отдавали фронту. В детдоме жило двести пятьдесят детей, и однажды – позвали на обед, а есть вообще нечего. Сидят в столовой воспитательницы и директор, смотрят на нас, и глаза у них полные слез. В третьем классе я удрала из детдома. Пошла искать маму. Голодную и обессиленную в лесу меня нашел какой-то дедушка. Узнал, что я из детдома, и забрал к себе в семью. Жили они вдвоем с бабушкой. Я окрепла и стала помогать им по хозяйству: траву собирала, картошку полола, – все делала. Всю войну я говорила и ждала, что, когда кончится война, мы запряжем с дедушкой лошадь и поедем искать маму. В дом заходили эвакуированные, я у всех спрашивала: «Не встречали ли они мою маму?» Эвакуированных было много, так много, что в каждом доме стоял чугун теплой крапивы. Если люди зайдут, чтобы было им что-нибудь теплое похлебать. Больше нечего было дать… Но чугун крапивы стоял в каждом доме… Я это хорошо помню. Я эту крапиву собирала. Как-то решила сама искать маму. Забралась в какой-то поезд под скамейку и поехала… Куда? Не знала. Я думала (это же детское сознание еще), что все поезда едут в Минск. А в Минске меня ждет – мама! Потом приедет наш папа… Герой! С орденами, с медалями. Они пропали где-то под бомбежкой… Соседи потом рассказывали – поехали вдвоем искать меня. Побежали на станцию…
Звучит «Рио-рита»

Девочка с примусом:
Сестре Ирме было семь лет, она несла примус и мамины туфли.
Сестра девочки с примусом:
Я страшно боялась потерять эти туфли. Туфли были новые, бледно-розового цвета, с граненым каблуком. Мама взяла их нечаянно, а может, потому что это была у нее самая красивая вещь…
Девочка с примусом:
И с ключом, и с туфлями мы скоро вернулись назад в город, где все сгорело. Скоро начали голодать. Собирали лебеду, ели лебеду. Ели какие-то цветы! Быстро кончились дрова. Немцы сожгли большой колхозный сад за городом, боялись партизан, так все ходили и обрубали там пеньки, чтобы хоть немного принести дров. Нагреть дома печь. Из дрожжей делали печенку: жарили дрожжи на сковородке, и у них появлялся привкус печени. Мама дала мне деньги, чтобы я купила хлеба на рынке. А там старая женщина продавала козлят, и я вообразила, что спасу всю нашу семью, купив козленка. Козленок подрастет – и у нас будет много молока. И я купила козленка, заплатив за него все деньги, которые мне дали с собой. Я не помню, как мама меня ругала, помню только, что мы несколько дней сидели голодные: деньги кончились. Варили какую-то затирку, кормили ею козленка, я брала его с собой спать, чтобы ему было тепло, но он замерзал. И скоро умер… Это была трагедия… Мы очень плакали, не разрешали его уносить из дома. Сильнее всех плакала я, считая себя виноватой. Мама вынесла его ночью тихонько, а нам сказала, что козленка съели мыши. Но в оккупации мы отмечали все майские и октябрьские праздники. Наши праздники! Наши! Обязательно пели песни, у нас вся семья певучая. Пусть это была картошка в мундирах, иногда один кусочек сахара на всех, но в этот день старались что-то чуточку лучше приготовить, пусть назавтра останемся голодными, но праздники мы все отмечали. Шепотом пели мамину любимую песню: «Утро красит нежным цветом стены древние Кремля…» Это обязательно…
Соседка напекла пирожков для продажи и предложила нам: «Возьмите у меня оптом, а продайте в розницу. Вы молодые, у вас ноги легкие». Я решила взяться за это дело, зная, как маме трудно одной прокормить нас. Принесла соседка эти пирожки, мы с сестрой Ирмой сидим и смотрим на них.
Девочка с примусом:
Ирма, тебе не кажется, что этот пирожок больше того?
Сестра девочки с примусом:
Кажется…
Девочка с примусом:
Давай отрежем чуточку, а потом пойдем продавать. Посидели так два часа, и нечего нести на рынок. Потом соседка начала варить подушечки, это такие конфеты, их давно уже нет почему-то в магазинах. Дала она нам продать эти подушечки. Опять мы с Ирмой сидим над ними. Одна подушечка большая, больше других. Давай, Ирма, немножко ее полижем.
Сестра девочки с примусом:
Давай…
Девочка с примусом:
У нас было одно пальто на троих, одни валенки.
Сестра девочки с примусом:
Мы часто сидели дома. Пробовали рассказывать друг другу сказки… Какие-то книжки… Но это было неинтересно.
Девочка с примусом:
А интересно нам было мечтать, как кончится война и как мы станем жить после войны. Будем есть одни пирожки и конфеты.
Звучит тема.
Девочка с корзиной:
А я после войны хочу выйти замуж.
Девочка с узлом:
А я хочу большую семью.
Девочка с чемоданом:
А я хочу стать врачом.
Сестра девочки с узлом:
Я хочу стать учителем.
Девочка с плюшевым мишкой:
А я хочу большую куклу.
Девочка с платком:
Знаете, девочки, у нас все еще будет. У нас все еще будет. У нас все еще будет!

Автор: Шор  Наталья Яковлевна          
453120, Башкортостан, г. Стерлитамак,
 8-961-04-35676
 benefis-shor@yandex.ru
@ использование инсценировки возможно
только с письменного согласия автора