Сиротка Бикэ

               
У старика Гайсы был большой табун лошадей и много земель. Он  всю жизнь жил тем, что продавал лошадей. А тут царя скинули, революцию сделали, и  началась коллективизация.  На что- то надо было жить революционерам, они за лошадьми ходить не умели, не сеяли, не пахали. Люди, которые были мастера революции делать, больше ничего делать не умели. Так думал старик Гайса. Сначала  землю у него забрали.  Потом первый раз пришли  к нему люди новой власти. Один  человек был в форме, верхом и с винтовкой через плечо. Двое других с бумагами.  Перепись, сказали ему и спросили, старик, к какой национальности тебя записать и перечислили народы, куда  он мог бы записаться. Башкир я, сказал старик, но вы земли мои забрали, тогда  какой я башкир, пиши, "татар".
Пришли  к нему второй раз. На этот раз в форме, верхом и с винтовкой были уже четверо. Чей табун, спросили люди  новой власти, хотя все прекрасно знали, чей табун.
А старик  Гайса лошадей не отвёл в колхозный  конный двор. Мог отвести, а он не отвёл. Кипятился попусту. Пусть только придут, эти нищие батраки- колхозники…    Пусть только придут. Я им устрою…   Но своими руками лошадей не отдам. Когда не было  четверых всадников с винтовками, он кричал, ругал всех.  Думаете, надолго вас хватит, как съедите чужое добро, так и разбежитесь. Тут, увидев четырёх всадников с винтовками, замолчал.
 Старший сын говорил. Отец, давай отдадим им лошадей, вон в Артях заводчиков расстреляли, тех, кто не успел уехать. Но упрямый старик продолжал ругать новую власть. Что толку власть ругать. Вот они пришли и спрашивают, чей табун. Что же ты старик молчишь, ругай их. Новая власть снова спросила, чей табун? А старик продолжал молчать. Он только теребил свою седую бороду. Вызвался старший сын. Мой. Наверно, ему стало жалко восьмидесятилетнего  старика  отца, и он сказал «Мой». Если бы он знал, что он этим словом подписал приговор не только себе, но и своей жене, сыну 18 лет, двум девочкам малолеткам, сказал бы он так, неизвестно. Может, сказал бы, а может, отошёл бы в сторону. Но он сказал, и  его забрали, лошадей забрали. Ладно - его, ладно - лошадей, забрали и жену с детьми, с сыном 18 лет и с двумя маленькими девочками, старшей  семь лет, а младшей - четыре годика. Забрали их в город, там  неделю держали с людьми, как они, угнанными с места, во дворе тюрьмы, потому что внутри уже мест не было. Потом  повели на вокзал, рассадили по вагонам и   сослали  неизвестно куда. Разговоры шли, что в сторону  Невьяновского  завода.
Везли в вагонах, в которых скот возят. Мор пошёл. Люди умирали от тифа.  По дороге  заболел и умер  сын. Была какая-то остановка.  Вытащили они его из вагона, длинного и худого, а тут  охрана  побежала, расталкивая людей: «По вагонам!» Послышались выстрелы. Погнали их обратно в телячьи вагоны. Старший сын Гайсы стоял возле тела сына и не мог двинуться. Как, бросить так, даже и не похоронить. Тут  какой-то русский мужик пожалел его, покачал головой, глядя на усопшего. Несчастный отец снял с себя ещё вполне хороший  пиджак и отдал ему: «Похорони».
Жили в бараках.  Взрослые работали на заводе, а девочки бегали  по рабочему поселку и просили милостыню, их жалели, пускали  в дом, давали кушать, да ещё на подолы клали. Так они всю семью и кормили.  Спустя месяц умерла мать, потом отец, потом старшая девочка. Осталась в живых только самая маленькая. Её звали Бикэ.  Она  днём собирала милостыню, вечером возвращалась в барак. Тут какие-то люди сердобольные пожалели её и сказали, что вот такие-то возвращаются туда, откуда приехали вы. Только договоришься сама. Они  подвели её к нужным дверям и подтолкнули. Хозяева  не успели опомниться, слова, слёзы профессиональной попрошайки брызнули фонтаном. У меня есть деньги, я вам всё дам, откуда-то из-за пазухи вытащила она грязный платочек с туго перевязанными медяками. Только увезите меня отсюда. У меня есть дедушка Гайса, бабушка Камал, двоюродные сёстры и братья. Возьмите меня с собой. Я работать буду. Я всё умею, только возьмите меня. Не пожалеть её было невозможно, устоять перед  её настырностью никто бы не смог.  Её везли эти люди до  города  Красноуфимска и оставили на базаре, сказали, что передали в деревню весточку, за тобой приедут, сиди тут. Она целыми днями ходила по базару, просила милостыню, а на ночь с такими же, как она беспризорниками, ходила ночевать в заброшенный  тоннель. Старику Гайсе весточку принесли, но он испугался  и подумал, посадят ещё за неё. Девочка Бикэ дальше продолжала ждать деда  и целыми днями ходила по базару, присматриваясь в лица, изучая людей, останавливалась возле каждой повозки. Она ждала деда, поэтому научилась прятаться от людей, которые ловили таких как она и уводили. Как-то услышала родную речь и,  прибежав к этой повозке, узнала, что эти люди приехали оттуда, где жили они все вместе: папа, мама, брат и сестра в своём доме. Во дворе кудахтали куры, старшая сестра пасла гусей, по утрам мама выгоняла корову, а ведро молока, закрыв платком, несла на сепаратор, а отец с братом на телегу запрягав лошадь, уходили косить.
Дяденька, тётенька, возьмите меня, я из деревни, я дочь Ахтяма, а деда моего зовут Гайса, маму- Майсара, нас за лошадей деда послали на завод, брат наш умер по дороге, мамочка наша умерла, как мы приехали на завод, потом умер папочка, мы остались с сестрой, потом умерла и она, я одна осталась.  Она уцепилась тоненькими грязными  ручонками за  повозку, молила, плакала.  Ах ты дочь такого-то. Да, говорили, что вся семья сгинула, покачали головой, глядя на неё. Взяли бы, только нас самих видишь много, может, ещё кто-нибудь приедет на базар, у нас  товару много, лошади будет тяжело. Я  не сяду, рядом с арбой  побегу, только возьмите. Пожалели. Взяли.  По дороге  девочка бегом собирала травы, ела, как сказала, так ни разу не попросилась  на повозку и всю дорогу до села шла  рядом с телегой. Они привели её к бабушке с дедушкой, старик Гайса сказал, зачем она нам, узнают, заберут нас, ещё получим за неё. Но бабушка обняла внучку и заплакала. А Бикэ, не переставая, всё говорила, говорила...
Бабушка, ты знаешь, как нам было плохо. Мы сидели на земле, а нас окружали дяденьки- солдаты с ружьями. На поезде мы сидели на полу, возле мамы,  в вагоне брату стало плохо, так он и ехал, а голова его качалась, качалась. Потом  папа и другие дяди его спустили на землю, а папа отдал свой пиджак какому-то дяде, чтобы брата нашего закопал. Как приехали на завод, мамочке было плохо, её рвало, рвало, и умерла наша мамочка, потом плохо стало папочке, он лежал, лежал на полу, даже воду не мог пить, потом его дяденьки унесли, сказали нам, всё, сироты вы теперь. Мы с сестричкой остались одни, ходили по посёлку и просили. Люди там хорошие, нас пускали в дом, кормили, давали с собой, даже деньги давали. Деньги мы собирали, сестрица моя говорила, что на эти деньги можно купить билет и доехать до бабушки с дедушкой, но однажды утром сестра  не встала, её рвало, рвало, и её унесли. А я не умерла, бабушка. Все умерли. А я одна осталась. Бабушка, это правда, что моя мама, сестрица, брат, папочка на том свете живут, мне  так тётенька рассказывала, когда я ехала с завода. А ехали мы в другом поезде, там даже скамейки  были, хочешь, сиди, хочешь, лежи.
Старик  Гайса вытер слёзы. Вышел во двор, зашёл в амбар, поднял полы и достал оттуда  ружьё. Вычистил, зарядил и поднялся на сеновал. Оттуда было видно всю улицу. Если придут, то придут с этой стороны, подумал он, разглядывая верхнюю улицу. Наступила ночь, за девочкой никто не пришёл. Видно придут ночью, подумал он, только к утру вздремнул на часок. Следующий день он также с ружьём просидел на сеновале, но никаких вооруженных всадников на верхней улице не появилось. Никто не пришёл и на четвёртый день. Ворота они держали закрытым, девочку чуть что, прятали в подполе.
Старик ничего не понимал. Что он сделал не так, за что пострадала семья его сына. Табун свой он ни у кого не крал, он достался ему от отца, а отцу от деда. Он всю жизнь ходил за лошадьми, нанимал работников только летом, на сенокос. Старик не понимал ничего. Надо было тогда слушаться его, старшего сына, говорил же он, добром отдадим, все равно отберут. Все равно отобрали, да ещё сын с семьёй сгинул. А ещё в любую минуту  могут прийти за этой сироткой.
 Но за сироткой Бикэ никто не пришёл. То ли потерялись какие-то документы, то ли её тоже зачислили   к мёртвым. Старику пришлось снова спрятать ружьё подальше.  Потихоньку начали возвращаться другие семьи, которые были сосланы в начале коллективизации. Кому повезло, те вернулись, а вот такие, как семья Ахтяма, сгинули.
 Старики  во внучке сиротке души не чаяли, но, хотя она училась хорошо, образования ей дать не могли, старые стали немощные.
Старик Гайса прожил долгую жизнь, но когда ему перевалило за сто, какие-то механизмы в его головном мозге дали сбой. Он снова достал своё ружьё, вычистил его и целыми днями сидел на сеновале и ждал появления четырёх всадников с винтовками с верхней улицы.
Когда  пришло время, сиротка Бикэ вышла замуж, её мужа тоже звали, так же как и сгинувшего на Невьянске отца, Ахтям. Он, как и многие его ровесники, не вернулся из войны, пропал без вести. Она осталась солдаткой  с четырьмя детьми. Второй раз вышла замуж за вдовца, в его  семье остались без матери  пятеро детей, самому младшему было всего 8 месяцев.  Она родила ещё двух. Для неё все дети были родные. Она всем была доброй матерью. После смерти мужа прожила  недолго и умерла  в  93 года. Перед смертью  вспоминала  свое детство, говорила о муже. Потом, то ли ей привиделось, то ли она уже была в беспамятстве, говорила всем, папу и маму видели в городе и брат с сестрой с ними, они ходят там, на базаре, не могут приехать, подводу ищут. Езжайте поскорее, привезите их. Через сутки умерла.
Около неё, до последнего её часа, называя её любимой тётушкой Бикэй, сидел её двоюродный брат, он один из первых среди всех внуков  старика Гайсы завёл лошадей. Сейчас все мужчины в роду, несмотря на свои профессии, имеют своих коней,  говорят, что не могут без коня, запах лошади, для них, что эликсир для души.
                М.С.Ахмедьянова, Тарко-Сале,16апреля 2009 г.