Сколиоз

В хоккей за юношескую команду играть получалось. Если бы не хронический бронхит и  воспаление лёгких, быть бы мне нападающим «Красной машины». И как гром среди ясного неба, после очередной медицинской комиссии: «Не допущен, сколиоз»! Словно коньковым лезвием по льду: «сколиоз»! Вскоре я очутился в местечке Стрельна под Ленинградом, где располагался профильный санаторий… Искривление, признаться, оказалось плёвым, первой стадии, врач явно перестраховался; в хоккей я вернулся и «доигрался» до сборной города (бурные и продолжительные аплодисменты).

На отделении, включая меня, лечилось семь мальчиков, трое из которых не вставали с кроватей… и шестьдесят пять девочек! Красавицы Нина, Света, Ира и Галя определились с мальчиками, исходя из личных симпатий. Я достался Гале – девушке не по годам вольной, своенравной, умевшей целоваться. Вскоре Галя была отлучена от санатория за плохое поведение. Поэтому в свободное время окружающие лицезрели меня выжигающим по фанере, ковыряющим дерево специальными резцами, заливающим гипсовый раствор в античные восковые формы... И, конечно, на танцах. Время пролетело быстро. Сколиозники разъехались по домам, и второе полугодие седьмого класса я уже отучился в родной школе. Как водится, санаторская дружба забылась, а с ней – и неприятный диагноз.

Через год-два раздался телефонный звонок от Иры: «Сергей, может, увидимся, поболтаем, сходим в гости к Светлане?». Помня Ирины васильковые глаза и точёную фигурку (отсюда – частые скандалы с воспитателями санатория из-за обязательного, страшно неудобного корсета), я сразу согласился. Итак: воскресение, двенадцать часов дня, станция метро «Кировский завод».

Почти до часу Иры не было. Я, потеряв надежду, рыская по карманам в поисках двухкопеечной монеты (позвонить – не позвонить?), направился к входу в метро. Вдруг из-за колонны появилось горбатое существо, которое приблизилось, иногда касаясь рукой пола, чтобы не потерять равновесия, и просипело: «А давай не пойдём к Светке? Просто погуляем по городу». Мы нырнули в метро, рукотворный ад, где съёжившаяся моя душа так и не смогла избавиться от желания провалиться сквозь землю. В конце «красной линии» Ира глухо обмолвилась: «Тебе, наверное, стыдно со мной?». Я выдавил трудное: «Нет», – и мы пересели на обратный поезд.

В свистящем вагоне прозябали, читая газеты, редкие пассажиры. На следующей станции вошли двое импозантных мужчин и, оживлённо разговаривая, стали исподволь поглядывать в нашу сторону. Мы стояли, ибо сидеть Ира не могла. Мужчины были одеты «с иголочки», слишком по-летнему для начавшихся холодов; один держал в руках охапку багровых роз, какие вряд ли продавались в советских магазинах: яркие, свежие, словно сорванные минуту назад в садах Семирамиды. Отсвет загадочности нисходил и от букета, и от этой пары. Спустя перегон между станциями мужчина с розами двинулся к нам и с улыбкой безапелляционно вручил мне цветы, похлопав дружески по плечу. Вышел. Ира, сделав усилие, чуть выпрямилась, просветлела и протянула мне руку, могло показаться – для поцелуя, но скорее, ища равновесия. Я, бросив розы на сиденье, пунцовея, прижал на глазах изумлённых пассажиров Иру к себе и выскочил из вагона, как только машинист объявил переход на Московско-Петроградскую линию.

Больше не случилось никаких звонков. «Ира?» – думаю я теперь, вспоминая торжествующий, прощальный взгляд старухи и баснословные розы, вверенные мне человеком, так похожим на ангела.