Маленькая страна с пропуском в вечность

«Я  живу воспоминаниями тех, кто строил эту страну и воевал за нее. Этих людей  остается все меньше, и надо успеть...
Выслушать, запомнить, записать...
Они участники и свидетели. Живая, непридуманая, неприукрашеная история. 
Я складываю их истории в сборник, у которого два названия – «Пропуск в вечность для маленькой страны» и «Маленькая страна с пропуском в вечность», и я не готова отказаться ни от одного из них, хотя звучат они почти одинаково. Но это только на первый взгляд...».

Шели Шрайман

Список глав:

1-Палестина и Война 1948
2-Шестидневная Война
3-Война Судного Дня
4-Пережившие плен
5-Герои известные и неизвестные
6-Маленькая страна с большим сердцем
7-Если забуду тебя, Иерусалим
8-Обнять врага
9-Если забуду тебя, Гуш-Катиф
10-Другой бы застрелился, но не я...
11-Странные люди
12-Отцы и дети
13-Друзы, бедуины, черкесы в Израиле
14-Преступление и наказание
15-Жизнь после смерти
16-На вираже судьбы
17-Необычные путешествия
18- В поисках адреналина
19- Звезды на земле и звезды на небе
20- Исчезающий вид
21- Очевидное и невероятное
22- Когда не зарастают окопы
23- Крутой маршрут
24- Чрево Тель-Авива
25- Мастера
26- Евреи - народ азартный
27- Школа выживания для гражданских лиц
28- Неисповедимы пути любви
29. - Зона конфоликта

1. ПРОПУСК В ВЕЧНОСТЬ ДЛЯ МАЛЕНЬКОЙ СТРАНЫ

Выдержка любви как вина

Время воевать и время любить... Время горевать и время надеяться... Встретившись в прошлом веке в еврейском подполье, Хана Армони и Тувья Хенцион обрели друг друга лишь 50 лет спустя после тяжелых потерь. У их любви, как у хорошего вина, была долгая выдержка временем.

Встреча первая. Допрос.

Их первая встреча в 1943-м году напоминает сцену из шпионского фильма. Хане - семнадцать: наслышанная о Лехи *, она мечтает связаться с еврейским подпольем. Один из трех друзей-мальчишек, выдающих себя за приверженцев Хаганы (впоследствии выяснится - все они члены Лехи), говорит, что знает человека, который мог бы свести ее с нужными ей людьми. Тувья (партийная кличка - "Хошеа") на четыре года старше Ханы, но уже имеет в еврейском подполье вес: он близок к руководству Лехи и друг Ицхака Шамира (будущего премьер-министра Израиля).

На этом мы завершим преамбулу и перенесемся в погруженный в сумерки Тель-Авив, где Хану с закрытыми глазами ведут на конспиративную квартиру. Она воображает себя Матой Хари, прислушиваясь к уличным звукам. Хана уверена, что они помогут ей потом опознать место, где состоится встреча. Хорошо, что ей приказали закрыть глаза – лучше тренировки и не придумаешь! Девушка думает о том, что эти навыки пригодятся ей, когда она станет подпольщицей.
Наконец, ее заводят в какой-то дом и разрешают открыть глаза. Комната перегорожена растянутым на веревке одеялом: Хана не видит того, кто за ним, но чувствует, что за ней наблюдают через отверстие, проделанное посередине. Незнакомец начинает допрос: «от кого узнала о бойцах сопротивления? чего от них хочет? понимает ли, на что идет? не боится ли смерти? какие задания готова выполнять?» Очевидно, Тувью (а это был он) устраивают ответы девушки. Хане снова велят закрыть глаза и ведут обратно той же дорогой.

Через пару дней мама поручает ей купить в лавке хлеб. Девушка садится на велосипед. По пути она вдруг слышит знакомые звуки: нет сомнения - ее вели на конспиративную квартиру именно по этой улице! Хана решает проверить себя и найти тот самый дом, где ее допрашивали. Да вот же он! Покрутившись у входа, возвращается домой счастливая: разведчица из нее определенно получится! На другой день связной Лехи выходит с Ханой на связь и ведет на вторую встречу в тот же дом.

Встреча вторая. Смерть английской шпионке?

Девушка заходит в знакомую комнату и вздрагивает, ослепленная ярким светом фонаря, направленного прямо в лицо. Тот, кто ее допрашивал в первый раз, по-прежнему невидим, но на сей раз в его голосе звучит сталь:

- Отвечай, что ты вчера здесь делала? Как ты нашла этот дом? Кто тебя подослал? Ты шпионка? На кого работаешь? Ты знаешь, как поступают со шпионами?

Хана пытается объясниться...да вот только верят ли они ей? Позже она поймет, что подпольщикам есть чего опасаться: их товарищей то и дело арестовывают и предают суду. Несколько человек уже застрелены при побеге.
«Как жаль, - думает она. – Вместо того, чтобы умереть за родину я буду казнена, как шпионка, ничего не успев сделать для своего народа». – Начитавшаяся книжек про разведчиков, девушка представляет, что когда подпольщики спросят ее перед казнью: «Какое у тебя последнее желание?», она ответит: «Передайте родителям, чтобы не плакали обо мне и не считали предателем». – Но в этот момент ее неожиданно отпускают. Вскоре она получает от подпольщиков первое задание. Хану опекает жена Тувьи, тоже участница Лехи, Эстер, с которой ее потом свяжет долгая, растянувшаяся на полвека, дружба.

Хана

Хана Гельбард (впоследствии Армони) родилась в Кельне, в семье книжного переплетчика, семья которого перебралась в Германию из Польши еще во время Первой мировой войны: отец не хотел служить в польской армии, где уже сгинул его брат. Из детства, проведенного в Кельне, Хане запомнятся стопки книг в отцовской мастерской, которые он сшивал вручную, клея на обложку золотые буквы.

...С приходом Гитлера к власти появились первые признаки грядущей Катастрофы: фашисты преследовали немцев, дававших евреям работу или что-либо у них покупавших. В том же 1933 году семья Гельбард вместе с другими евреями подалась в Бельгию - тогда это было еще возможно, а через два года перебралась в Палестину, обосновавшись в Тель-Авиве. Сначала жили в барачном лагере для репатриантов из Германии – впятером в одной комнате, потом отец Ханы снял жилье и открыл переплетную мастерскую.

Условия в Палестине были, конечно, не те, что в Кельне и Антрверпене. Продукты распределяли по карточкам, но семья мы не чувствовала себя обделенной - радовались каждому дню. Через мастерскую отца Ханы проходило много интересных книг: девушка читала запоем, а в 14 лет уже сочиняла стихи.

...Позже она напишет книгу о работе в подполье, где встретила свою первую любовь, закончившуюся трагически: англичане застрелили мужа при побеге из тюрьмы, ему было не суждено увидеть свою новорожденную дочь.
Хана (подпольная кличка «Сара») и Хаим Эпельбаум (подпольная кличка «Элимелех») поженились в 1946-м, но вместе прожили всего четыре месяца. Во время операции, в которой они оба участвовали, Хаима арестовали и приговорили к смертной казни, впоследствии замененной на пожизненное заключение. После нескольких месяцев, проведенных в тюрьме, он пытался бежать, но неудачно...

Тувья

Родители Тувьи, последователи Жаботинского, не поехали в Америку вопреки уговорам родни. Его отец прибыл в Палестину из Польши в 1923-м году. Устроился в Петах-Тикве кондитером и каждый день ходил на работу пешком из Тель-Авива. В 1924-м к нему присоединилась жена с четырехлетним сыном.

Тувья помнит время, когда еврейские семьи жили с арабскими очень дружно: даже дарили их детям подарки на Пурим, а во дворе все говорили на смеси двух языков.

В середине 1930-х Тувью мобилизовали в Хагану, где он познакомился с Ицхаком Шамиром и прошел курс инструктажа. Тувье врезался в память эпизод, как в 1938-м при нападении арабской банды на киббуц Ханита были убиты его товарищи. После похорон командир отряда Хаганы сказал: «Несмотря на траур, мы сейчас будем танцевать без перерыва четыре часа. Это приказ». Только что опустили в землю тела товарищей, жизнь которых оборвалась в самом начале, и вдруг – танцы! Но они словно доказывали себе этим: мы сильные и выдержим все...

...После раскола еврейского подполья в 1940-м году Тувья в числе первых примкнул к Лехи. После одной из операций англичане преследовали одного из его товарищей, и тот вынужден был скрываться в убежище. Тувья поехал его навестить и встретил там Эстер. Это была любовь с первого взгляда, которая продолжалась полвека – до кончины Эстер.

Конспирация

В 1942 году англичане объявили за поимку идеолога и создателя Лехи Авраама Штерна (подпольная кличка «Яир») 1000 лир: немыслимая по тем временам сумма, если учесть, что на три лиры семья могла жить в течение целого месяца! 12 февраля 1942-го года англичане обнаружили его на конспиративной квартире и застрелили. Подпольщики заподозрили, что в их рядах завелся провокатор, выдавший убежище «Яира». Во избежание подобного в будущем Тувья предложил перестроить организацию, разбив ее на маленькие группы, каждый член которой будет знать только свое конкретное задание, чтобы не выдать после ареста других подпольщиков. Добровольцам устраивали допрос с пристрастием, подобный тому, который прошла в 1943-м году 17-летняя Хана.

Все тогда были против них, не только англичане, но даже «свои» – члены других еврейских организаций, считавшие их экстремистами. Газеты, выходившие на иврите, открытым текстом писали, что Лехи -  преступники. Силы  организации были малы, она ни от кого не получала финансовой поддержки. Чтобы продолжать борьбу против англичан, совершали налеты на банки и воровали на фермах молочные бидоны, превращая их в контейнеры для перевозки оружия. Англичане не знали от Лехи покоя ни днем, ни ночью: участники сопротивления закладывали бомбы в их машины и административные учреждения, взрывали мосты, ликвидировали офицеров, представлявших для подполья особую опасность. В годы войны, когда другие еврейские организации предпочитали уже видеть в англичан союзников по борьбе с Гитлером, в Лехи продолжали делать все для того, чтобы они убрались из Палестины навсегда.

История все расставила по местам. В редком городе не найдешь теперь улицы, названной в память о Лехи и Аврааме Штерне. А в том самом доме, где он был обнаружен англичанами и убит, теперь размещается музей Лехи...

Лишь через пятьдесят лет обнаружилось, что никакого провокатора в Лехи не было, и причина гибели «Яира» - случайное и трагическое стечение обстоятельств.

Наравне с мужчинами

Хана была одной из немногих женщин, которая участвовала во всех операциях Лехи наравне с мужчинами – клеила по городу листовки, была связной, следила за передвижениями английских офицеров, начиняла апельсины взрывчаткой, подкладывала под днище машин мины, стреляла. Даже когда у нее уже была новорожденная дочь, Хана настояла, чтобы командиры Лехи не принимали этого в расчет. Крошечная Уриэлла подолгу оставалась на попечении других женщин.

Свою кличку «Сара» Хана решила взять в честь легендарной Сары Ааронсон, создательницы еврейской шпионской сети «Нили» в Палестине и покончившей собой после пыток в турецких застенках.

В Лехи не припомнят другой молодой матери, которая рисковала бы собой так же безудержно, как Хана. Она ни в чем не уступала мужчинам. В 20 лет Саре казалось, что ее судьба будет такой же, как у Сары Ааронсон. Она не боялась смерти.

...В памяти Ханы отчетливо отпечатался страшный день, когда она после налета египетской авиации поехала искать свою мать среди погибших при бомбежке: отправившись на рынок за молоком для маленькой Уриэлы, она не вернулась домой. Хана шла вдоль длинных рядов тел в больничном коридоре. Лица погибших были покрыты белой тканью. Хана узнала мать по обуви...

Вернувшись домой, она увидела, как ее дочка сделала свой первый в жизни шаг, словно понимая, что отныне должна рассчитывать на себя. Подхватив малышку на руки, Хана вспомнила, как получив записку от подпольщиков с известием, что ее муж Хаим застрелен при побеге из тюрьмы в Акко, она стояла оглушенная горем в этой же комнате. Пытаясь вывести дочь из состояния шока, мама подтолкнула ее к детской кроватке. Едва различая сквозь слезы личико малышки, которой не суждено будет встретиться с отцом, Хана увидела, что та ей улыбнулась, словно давая понять: «Ты не одна. У тебя есть я...» Уриэле было несколько недель от роду, и это была ее первая в жизни улыбка. «Теперь уже и мамы нет...У меня никого не осталось, кроме Уриэлы», - подумала Хана, прижимая к себе малышку.

...Вторым мужем Ханы стал Моше Армони, тоже подпольщик из Лехи, погибший в дорожной аварии в середине 1970-х. Хана прожила с Моше 25 лет и родила ему двух девочек (старшие дочки теперь каждую неделю добровольно дежурят в музее Лехи).

Позднее участники подполья открыли музей, чтобы восстановить историческую справедливость: в свое время о Лехи несли столько небылиц, что появилась потребность рассказать людям правду.

Хана и Тувья

Их семьи были связаны не только общей историей борьбы в подполье, но и дружбой, которая продолжалась почти полвека. Вместе отмечали еврейские праздники, дни рождения, выезжали на природу, путешествовали... Но в какой-то момент Хана и Тувья обнаружили себя в одиночестве.

После тяжелой болезни скончалась Эстер – подруга Ханы, трагически погиб Моше – друг Тувьи. А их дети, игравшие вместе в детстве, давно выросли и покинули родительские дома. Надвигалась одинокая старость. Старшая дочь Тувьи почувствовала неблагополучие первой и сказала им: «Почему бы вам не жить вместе, вы ведь знаете друг друга уже столько лет и уже все равно что самые близкие родственники...» Тувья бросил взгляд на Хану, она улыбнулась ему в ответ и подумала: «А ведь она права: за столько лет мы стали с ним совсем родными...»

...Хана и Тувья вместе уже почти 20 лет. Портреты Эстер, Хаима Эпельбаума и Моше Армони висят на одной стене, напоминая супругам о молодости, которую уже не вернешь, но которую вряд ли забудешь.

Рядом - картины Ханы, на полке - сборники ее стихов и прозы, фотографии товарищей по подполью... Их дом, собиравший когда-то много гостей, превратился в хранилище памяти о тех, кого уже давно нет на свете.

- Сегодня мы собираемся вечером в музее Лехи в память о замечательной девушке Рут, которая ушла от нас недавно. Она входила в одну из подпольных групп - «дети Раананы», может, ты слышала о такой? – спрашивает меня Тувья, а Хана добавляет. – Приходи тоже. Мы будем петь песни, которые пели в подполье. Там будут все «наши». Уже не так много нас осталось...

Я благодарю за приглашение и, перед тем, как побежать к автобусной остановке, оглядываюсь на них еще раз, чувствуя, что они провожают меня взглядом. В этот миг мне показалось: я вижу другую Хану – с темными, как на портрете из ее книжки, волосами, еще не тронутыми сединой. И у Тувьи – густая борода, ветер треплет кудри – как на старой фотографии из альбома. Они смотрят на меня и машут руками вслед.

Примечания:
* Лехи (сокращенное от Лохамей херут Исраэль, в переводе на русский – борцы за свободу Израиля) – радикальная сионистская подпольная организация в Палестине, действовавшая против британского мандата в Палестине с 1940 и до образования государства Израиль.
*Хагана (в переводе на русский – оборона, защита) – еврейская военная подпольная организация в Палестине, существовавшая с 1920 по 1948 год и защищавшая еврейские поселения, впоследствии стала основой для создания Армии обороны Израиля.

История одного взрыва

Йосеф Эврон  чувствовал себя в долгу перед Амихаем Паглином. Того уже не было в живых, а в доме Йосефа хранились кассеты с записью мно­гочасовых бесед с ним. Между тем, Гиди (кличка Амихая  Паглина) был гением еврейского подполья. Жизнь его оборвалась нелепо и страшно — в автомобильной катастрофе, в которой погибла и его жена Ципора.

Четыре года Йосеф писал свою книгу  о блестя­щих боевых операциях Эцел* против англичан. В том числе — о взрыве иерусалимской гости­ницы «Кинг Дэвид», в которой размеща­лась главная резиденция английских во­енных и гражданских властей. Тогда погибло около ста человек, хотя организаторы ак­ции предпринимали все возможное, чтобы обойтись без напрасных жертв. Что же поме­шало осуществлению плана подпольщи­ков?

Йосеф Эврон по­знакомился с Амихаем Паглином в 1946-м году. Гиди в то время руководил всеми боевыми опера­циями организации Эцел. Вообще-то евреи вели войну против англичан, окку­пировавших Палестину еще до начала Второй мировой войны, но когда разра­зилась Катастрофа, накал этой освобо­дительной войны поутих. Однако уже в 1944 году Бегин вновь призвал к револю­ции, борьба против англичан вспыхнула с новой силой и продолжалась до про­возглашения независимости Израиля. Это было время распрей между участни­ками еврейского подполья: Хагана* и Сох­нут* выступали против Эцел, требуя, что­бы эта организация присоединилась к Хагане. Дело до­шло до того, что активисты ПАЛМАХ по­хищали членов Эцел, сообщали сведе­ния о них британским властям.

Что этому предшествовало? Когда Черчилль про­играл выборы в Англии и его сменил Иден, евреи в Палестине понадеялись, что с приходом к власти лейбористов политика англичан по отношению к ним изменится и времена «Белой книги»* канут в Лету. Однако очень скоро им пришлось расстаться с иллюзиями. И тогда Хагана решила возобновить свои акции против англичан, объединив усилия всех под­польных организаций. В 1945-1946 годах начались совместные акции организаций Лехи* и Хаганы. Но что касается Эцел, то акция этой организации по захвату оружия в Рамат-ганской полиции, когда город был перекрыт в течение нескольких часов, вызвала про­тест у членов Хаганы (“Уж слишком мно­го они стали себе позволять со своей са­мостоятельностью!»). Против участников Эцел начался новый сезон охоты со стороны «своих». Когда член Палмах Йосеф Эфрон  узнал об этом, он решил преду­предить об этом подпольщиков Эцел, которым симпатизировал, и попросил устроить мне встречу с Гиди. Так, в 1946-м они впервые встретились в  Петах-Тиквы. Через некоторое время Йосеф и сам вступил в ЭЦЕЛ и находился в этой орга­низации до провозглашения независимо­сти Израиля в 1948 году.

Теперь о том, что предшест­вовало известной операции еврейского подполья в 1946 году — взрыву иерусалимской гостиницы «Кинг Дэвид». Эту акцию спланировали Менахем Бегин, Моше Снэ и Исраэль Галили. Было логично нанести удар по главной резиденции англичан в Палестине. Именно здесь размещались главы военной и гражданской администрации, архивы, разведслужба. Часть гостиницы была заселена обычными по­стояльцами. Идея акции принадлежала ЭЦЕЛу. Однако поначалу все остальные отвергли, посчитав, что она может иметь негатив­ные последствия для евреев. И если бы не устрашающая акция англичан против Сохнута, предпринятая 29 июня 1946 го­да, никакого взрыва, возможно, и не бы­ло бы. Дело в том, что англичане решили продемонстри­ровать свою силу, показать, кто
истин­ный хозяин Палестины, и провели мас­совые аресты представителей Сохнута по всей стране, захватив всю 
доку­ментацию и тайный арсенал оружия в кибуце Ягур. Арестованных отвезли в Ла­трун, а документацию — в гостиницу «Кинг Дэвид». После этого уже ни у кого  не оставалось сомнений в целесообразности операции. Более того, провести ее сле­довало очень быстро, чтобы уничтожить захваченные англичанами документы Сохнута, которые те могли использовать против евреев.

Гиди разрабатывал план вместе с Ицхаком Садэ — командиром Хаганы.  Между ними произошел такой разговор: «Сколько време­ни вы дадите нам для освобождения го­стиницы от людей?» - спросил Садэ. - «45 минут», - ответил Гиди. — «Это слишком много. Они успеют выне­сти архивы Сохнута. Достаточно 20 ми­нут». — «У нас нет таких часовых механизмов». — «Мы дадим вам свои, кото­рые есть в Хагане». — «А вдруг ваши подведут, не сработают? Мы предпочитаем свои механизмы». Разгорелся спор. В конце концов сговорились на 30 минутах. Взрывчатку было решено про­нести в четырех 50-литровых бидонах из-под молока. Выбрали место (кафе, рас­положенное внизу, как раз под комната­ми, в которых размещались службы ан­глийской администрации) и время (до того, как все спустятся в кафе на обед). Подпольщики под ви­дом грузчиков-арабов должны были занести в кафе начиненные взрывчаткой бидо­ны.

Когда бидоны были на месте и ча­совые механизмы начали отсчет време­ни, подпольщики позвонили во француз­ское посольство и в газету «Палестин пост» (предшественницу «Джерузалем пост»), с тем чтобы те связались с англи­чанами и предупредили о взрыве, кото­рый должен произойти через 30 минут. А дальше началось непонятное. Англичане получили предупреждение, но, очевидно, не поверили ему и не стали эвакуиро­вать людей. На этот счет существуют раз­ные версии.
Англичане долгие годы утверждали, что им никто не сообщил о готовящейся акции, но впоследствии эта ложь была опровергнута  лордом Джанером, который подтвердил факт получения предупреждения. Почему же они на него не отреагировали? Может быть, гла­ва администрации посчитал, что это про­сто провокация и евреи хотят посмеяться над  англичанами, охваченными паникой? Или они надеялись обезвредить мины до взрыва и потому не освободили гостини­цу от людей? Сдвинули бидоны и детонатор сработал раньше времени? Однако на самом деле, как выяснилось гораздо позже, все было проще: глава английской администрации, получивший предупреждение о взрыве, ему не поверил, поскольку не получил информации об этой ак­ции от провокатора, засланного в ЭЦЕЛ.

Провокатором был еврей, выходец из Герма­нии по фамилии Рейнгольд, внедренный в организацию ЭЦЕЛ под кличкой Янай. Он был офицером британской армии и участвовал в этой операции. Почему же он не предупредил англичан? Потому что не смог этого сделать! Когда началась ак­ция, все ее участники находились в одном месте, и до завершения операции никому не разрешали выходить наружу.

Узнав о сотне погибших от взрыва людей, руководители Хаганы и Сохнута бы­ли в шоке. Начались внутренние раэборки. Надо сказать, что после этого случая подобные совместные диверсионные ак­ции уже не предпринимались. ЭЦЕЛ продолжал действовать в одиночку. Что же касается провокатора, его удалось раскрыть только благодаря сле­дующей акции ЭЦЕЛа — взрыва на же­лезнодорожной станции в Иерусалиме. Янай знал все детали операции, кроме одной: Гиди решил устроить «арабскую свадьбу», и чемодан со взрывчаткой на станцию должны были пронести «жених» и «невеста».

Янай предупредил о готовя­щейся диверсии англичан, те устроили засаду. И вот появляется арабская свадь­ба, грузчики вытаскивают из машины че­моданы и другие вещи. Начинается обычная суматоха перед посадкой в поезд. Англичане наблюдают за происходящим, не подозревая, что это и есть те, кого они ждут уже вторые сутки. В конце операции невеста должна была накрыть чемодан простыней, на которой было написано предупреждение о взрыве (подпольщики хотели избежать напрасных жертв). В момент, когда невеста уже покрывала чемодан просты­ней, один араб поднял переполох. Тут очнулись англичане, началась перестрелка.  Где в это время находился провокатор? Накануне акции подпольщики зашли к нему, но того не оказалось дома. Он как раз уехал в Хайфу, чтобы сообщить обо всем англичанам. Это показалось странным. Ну а когда на станции обнаружилась за­сада англичан, подпольщикам уже было ясно, кто такой Янай. Командир иерусалимского отряда тут же отправил записку с предупреждением в Тель-Авив. Подпольщики начали искать Яная и обнаружили уже в Бельгии, куда того успели переправить англичане. Боевики ЭЦЕЛ собирались его убить, но тот, заметив их, громким криком привлек своим криком местных полицейских. Впоследствии его следы затерялись в Англии. 

Что касается гения еврейского подполья Гиди, впоследствии Бегин предложил ему в своем правительстве ответственный пост - советника по борьбе с терро­ром при  премьер-министре. Гиди с энтузиазмом принялся за  новое дело, и только нелепая смерть в автомобильной катастрофе прервала все его планы.

Несколько слов о Йосеф Абу (Эврон — журналистский псевдоним), пролившему свет на историю знаменитого взрыва иерусалимской гостиницы в 1946 году и другие операции еврейского подполья. Он - пред­ставитель пятого поколения семьи Абу в Па­лестине. Предки Йосефа прибыли из Ал­жира в 1815 году. Глава се­мейного клана раввин Шмуэль Абу был французским консулом, и его дом в Цфате, над которым развевался французский флаг, нередко становился убежищем для местных евреев, преследуемых турками. Шмуэль Абу построил синагогу и приоб­рел у арабов часть земли, на которой находилась могила раввина Шимона Бар-Йохая.

Йосеф Абу (Эврон) в 1944 вступил в группу охранников еврейских поселений и кибу­цев, имевших право на ношение оружия. В 1945-м стал членом ПАЛМАХ*. Впоследствии Йосеф Эврон - известный журналист своего времени, встречался с известными политиками - Бен-Гурионом, Голдой Меир, Леви Эшколя и другими. Его перу принадлежит книга «В пасмурный день» («Ба-йом ха-сагрир») о создании тайной коалиции против Египта с участием Израиля, Англии и Франции в 1956 году. Йосефу Эврону удалось по­пасть на виллу в Севре, где Бен-Гурион и Шимон Перес подписывали все коалици­онные соглашения, и встретиться с быв­шим премьер-министром Франции и бывшим министром иностранных дел этой страны. Книга «В пасмурный день», проливавшая свет на тайны 1956 года, могла бы стать политическим бестселле­ром. Этому помешала Шестидневная война, разразившаяся в 1967 году. Впоследствии Йосеф Эврон выпустил еще две книги — “Индустрия безопасности в Из­раиле“ (“Таасия ха-битхонит ба-арец“) и ‘Щит и копье“ (“Маген ве-ромах“).

*Эцел (иргун цваи леуми - национальная военная организация) - еврейская военная организация, действовавшая на территории Палестины с 1931 по 1948 годы. Боролась против арабских террористов и поддерживавших их британских властей.
* Лехи (Лохамей херут Исраэль – борцы за свободу Израиля) – радикальная сионистская подпольная организация в Палестине, действовавшая против британского мандата в Палестине с 1940 и до образования государства Израиль.
*Хагана (оборона, защита) – еврейская военная подпольная организация в Палестине, существовавшая с 1920 по 1948 год и защищавшая еврейские поселения, впоследствии стала основой для создания Армии обороны Израиля.
*Палмах (плугот махац — ударные роты), особые отряды Хаганы, позднее — часть Армии Обороны Израиля. Палах существовал с  15 мая 1941 по 7 ноября 1948 года.
*Белая книга - «Белая книга 1939 года» - в ней указывалось, что целью Великобритании является основание в течение десяти лет независимого палестинского государства. В течение последующих пяти лет количество иммигрантов-евреев не должно было превышать 75 000 человек, и еврейское население должно было составить не более 1/3 населения Палестины. Через 5 лет въезд евреев в страну запрещался, «если арабы Палестины будут возражать против иммиграции», а покупка евреями земли запрещалась, либо ограничивалась.


НА РАЗВИЛКЕ ИСТОРИИ

Что это значит – ощущать себя частью истории, потеряв большинство из тех, с кем можно вспомнить о том, как все начиналось, - знают только они, те, кому выпало не только вымечтать свою страну, но и выстроить ее, отвоевывая право на жить на земле предков.

В день юбилея Батья не­ожиданно получила привет из своего прошлого — фо­тографию, о существова­нии которой и не подозрева­ла. Моше Даян прикрепля­ет к ее форменной рубашке «крылышки»! Она прекрасно помнит этот день. Февраль 1954-го. Выпуск курса штур­манов. База ВВС... За забором военной ба­зы — деревня Сиркин. Мест­ный мальчишка, проникший через проделанную в нем ды­ру, чтобы поглазеть на цере­монию, не верит своим глазам: перед ним сам главноко­мандующий! Хорошо, что до­гадался прихватить с собой от­цовскую камеру! Спустя мно­го лет, разбирая старые бума­ги, он наткнется на пожелтев­шую фотографию, более полу­века пролежавшую в обувной коробке, и через цепочку дру­зей и знакомых узнает о даль­нейшей судьбе девушки, запе­чатленной на снимке рядом с Моше Даяном, — первой в
ис­тории израильских ВВС женщине-штурмане Батье Орни.

А теперь отправимся по следам этой фотографии в центр Тель-Авива, где Батья проживает в просторной квартире вдвоем с мужем  Реувеном, участником Войны за независимость. Дети давно выросли, разъехались, навещают их теперь по субботам с внуками и правнуками. Реувену 86 лет, Батье, выса­живавшей в октябре 1956 году десант в восточной части ущелье Митла и эвакуировав­шей оттуда раненых, — 80.
 
ЦАХ: ПРОДОЛЖЕНИЕ ЖИЗНИ

В 1947 году молодежному инструктору Реувену было 19, школьнице Батье - 15. Могла ли она тогда представить, что один из воо­руженных винтовками парней, охранявших ее с одноклас­сниками на пути в Мицпе-Рамон, станет ее мужем?
Одна­ко, когда спустя годы Реувен спрыгнет с подножки джипа неподалеку от нее девушка сразу его уз­нает. А вот он ее — нет. И не­удивительно. Батья была лишь одной из многих школьниц, которых он с товарищами сопровож­дал в походах по стране.

А теперь снова вернемся в 1947 год, когда Реувен решает ехать с группой парней на юг, чтобы помочь кибуцникам, отражающим участившиеся атаки арабов. Добравшись до места, они решают оставить там одного товарища и двигаться дальше — к границе.

Реувен до сих пор помнит, как перед выходом на операцию один из парней в шутку сказал другому: «Ты был хорошим парнем!», и все засме­ялись. Так обычно говорят на похоронах о погибших: «Он был хорошим парнем». Но кто в 19 думает о смерти всерьез?
По приказу руководства Хаганы* ночью группа еврейских парней должны была атаковать египтян,  но потом операцию отменили, велев только заложить мины непода­леку от базы противника. Цах был единственным подрывником, Реувен дружил с ним с детства, они называли друг друга братьями, но ему не суждено было дожить  до рас­света — подорвался на сво­ем заряде. Устал или плохо рассчитал... Его товарищи увидели яркую вспышку, ус­лышали грохот и поняли, что Цаха уже нет...

В память о нем Реувен и Батья позднее назвали одного из своих сыно­вей. Когда отец погибшего узнал об этом, он решил подарить молодым родителям ус­тройство для приготовления хлеба. Завернул его в поло­тенце, взял под мышку и отправился в путь, который был не­близким. С утра на­чался жуткий ливень, кото­рый не прекращался до поз­днего вечера. Но этот упря­мый «еки»*, старший Фридлендер, отец Цаха, шел к ним в одной рубашке, шор­тах и сандалиях целый день. Он насквозь промок, но со­вершенно этого не замечал и радовался тому, что жизнь его единственного сына теперь продлится в другом мальчишке. И что с того, что у Цаха будет другая фамилия!

Банка с вареньем и почтовые голуби

Тогда, в 1947-м Реувен провел в Негеве около года. Связи с домом у него не было. Узнав, что от­ряд бойцов Хаганы собирается пробраться туда в обход египетских постов, Цви Орни, отец Реувена, решил при­соединиться к ним, чтобы навестить сы­на. Мать передала с ним до­машнее варенье с нака­зом привезти пустую бан­ку обратно — они в ту пору были большой редкостью. Цви за­хватил с собой варенье, ящик с тремя почтовыми голубями и специально купленную для сына книгу о Негеве из се­рии «Путешествия по стра­не». Добираться до места от­ряду Хаганы приходилось в ночное время, часто ползком. Самое время вспомнить о почтовых голубях, которых Цви захватил с собой в рискованное путешествие на юг. Он держал их во дворе и покупал для птиц осо­бый корм, чтобы те  бы­ли сильными и могли преодолевать большие расстояния. Когда Цви куда-ни­будь уезжал, он обязательно брал с собой несколько голу­бей, чтобы выпустить их подальше от дома и проследить, сколько времени им потребу­ется на обратный путь. Отец  Реувена понимал, что путь в Негев, где он со­бирался встретиться с сыном, будет нелегким и опас­ным, но все же захватил с со­бой ящик с голубями, приказав Реувену выпускать их по од­ному каждую неделю. Зави­дев белоснежного посланца, мать облегченно вздыхала: с сыном все в порядке. Почтовых голубей у отца Реувена вскоре забрали для нужд Хаганы, ведь это были очень сильные и хорошо натренированные птицы, которые всегда возвращались назад. А вско­ре и сам Реувен вернулся до­мой. Когда он уходил на вой­ну, его младший брат Авра­ам еще только родился, а те­перь посреди комнаты сто­ял годовалый малыш. Реувен подхватил его на руки, креп­ко прижал к себе и поцело­вал. Спустя девятнадцать лет он обнимет младшего брата — офицера-десантника, от­правляющегося на опасную операцию, — с напутстви­ем: «Авраам, береги себя! Ты обязательно должен вернуть­ся с этой войны живым!»

…Известие о том, что у евреев есть свое государство, Реувен услышал в мае 1948-го по радио в родительском доме. Вся семья выскочила на улицу, где было уже полно народа.  Люди плакали, обнимались, пе­ли, танцевали хору*…

«КРЫЛЫШКИ» БАТЬИ И УЩЕЛЬЕ МИТЛА

О том, чтобы стать лет­чицей, Батья мечтала с нача­ла Войны за независимость, когда для защиты еврейского  государства в Израиль стали прибывать добровольческие эскадрильи из других стран. На летные курсы ее не взя­ли — объяснили, что в лет­чицы не годится из-за малого роста. Но Батья и по сей день уверена, что причина совсем в другом — просто в ВВС не хотели брать девушек.

Упрямая девушка решила пробивать­ся в ВВС другим путем. За­писалась на курсы метеоро­логов, после чего ей посчастливилось попасть на курсы штурманов. Она всегда любила учить­ся. Курсанты запоминали карты, учились определять направление ветра, вы­черчивали маршруты. Это в современных самолетах много умных систем, а тогда ничего этого не было, и самым совершен­ным прибором считался ра­диокомпас. Штурманы сиде­ли в кабине с летчиками и говорили им, какую высоту на­бирать, куда поворачивать и когда идти на снижение.

Накануне выпуска в само­лет, на котором Батья долж­на была совершить учебный полет, вместе с инструктором поднялся начальник одной из эскадрилий. Батья получила  задание - пункт назна­чения и точное время прибы­тия туда. День был ветреный, и это тоже приходилось учи­тывать. Когда истекала пос­ледняя минута назначенного времени, под крылом самолета уже показалось летное поле. «Молодец! — не удержался от похвалы командир эскадрильи, после чего повернулся к инструктору и сказал: — Я беру ее к себе!»

Во время Синайской кам­пании 1956 года Батье выпа­ла важная миссия - доставить бойцов в ущелье Митла. Самолеты шли четверками, высаживая десантников. Уще­лье контролировалось противником, и нужно было очень точно рас­считать время и место высад­ки десанта. Потом теми же самолетами выво­зили оттуда раненых, которых было очень много. В одном из полетов лет­чик не набрал нужной высо­ты, и Батья очень жестко ска­зала ему, хотя он был старше ее по званию: «Делай толь­ко то, что я тебе говорю, если хочешь, чтобы мы все верну­лись домой!»

Батья прослужила в ре­зерве ВВС восемь лет. По за­кону женщины, у которых были дети, подлежали полной демобилизации, но Ба­тья никому не докладывала о рождении сыновей и продол­жала ходить на сборы. Ка­ким-то образом это все же дошло до руководства. Ко­мандир эскадрильи приехал к ней домой с бумагой о де­мобилизации, которую Батья должна была подписать. Раз­говор был тяжелый и про­должался три часа. В итоге ей все же пришлось подписать бумагу. Батья и по сей день не убеждена, что ее вынудили уйти из армии по той же причине, по которой когда-то отказались принимать на летные курсы: ВВС не для женщин!
 
- Да что теперь вспо­минать... много воды утек­ло с тех пор в Иордане», — ти­хо  произносит она, глядя на снимок, лежащий на столе. Эту фотографию с церемонии по случаю окон­чания курса штурманов, где главнокомандующий Моше Даян прикрепляет к ее  ру­башке «крылышки»,  она полу­чила в день своего восьми­десятилетия.  Завершая рассказ о Батье, добавлю, что одна из ее внучек собирается  служить в ВВС, чему бабушка, конечно, очень рада.

Примечания:

*Хагана (в переводе на русский – оборона, защита) – еврейская военная подпольная организация в Палестине, существовавшая с 1920 по 1948 год и защищавшая еврейские поселения, впоследствии стала основой для создания Армии обороны Израиля.
*«еки» - сленговое выражение, выходец из Германии


История одного предательства

Живых увели в плен, мертвые остались лежать на земле, мародеры забрали все, что уцелело. Рассказать о том, что произошло здесь 7 июня 1948 года, было некому, как и некому хоронить убитых. Когда уцелевшие жители Ницаним вернулись из плена, их никто не встречал, кроме представителей «Красного креста». В течение многих лет киббуцников считали трусами за то, что геройской смерти они предпочли жизнь, добровольно сдавшись врагу. Никто не знал, да и не хотел тогда знать, что было причиной столь драматического решения. Через год после окончания войны уцелевшая жительница киббуца, добираясь домой, остановила попутку. Услышав, что она из Ницаним, водитель захлопнул перед ней дверцу машины со словами: «А, тебе тяжело пройти двадцать пять километров? А на то, чтобы сдаться врагу, у вас силы были? Когда другие стояли насмерть, вы побежали в плен».

Неравный бой

На месте киббуца теперь полевая школа. На первом этаже здания, где летом 1948-го укрывались оставшиеся в живых киббуцники и где они приняли решение сдаться в плен египтянам - кабинет директора. А вот и та самая дверь, из которой 8 июня вышел с белым флагом Авраам Шварцшайн, а вслед за ним Мира Бен-Ари.

Когда армия воюет против армии – это одно, но когда против армии выступает гражданское население – это совсем другое. Во время Войны за Независимость в боях участвовала не только израильская армия, но и отдельные кибуцы. Яд-Мордехай, Негба, Кфар-Даром, Дгания - эти имена у всех на слуху. А вот о том, что в числе кибуццов, оказавших сопротивление, был и Ницаним, знают немногие. На этой территории киббуцники, вооруженными одними только ружьями и бутылками с «коктейлем Молотова», в течение долгих часов вели бой с египетскими танками.

Когда началась война, члены киббуца еще вполне могли успеть покинуть это место и уйти - так, как это сделали их товарищи из Бейт-Аравы, Масады, Шаар ха-Голан. Но они решили остаться и вступить в бой с египтянами. Что заставило их принять такое решение? Им казалось, что отступать уже некуда, и если они покинут это место, египтяне беспрепятственно дойдут до Тель-Авива, и тогда конец. Они чувствовали себя такими израильскими «панфиловцами» – книга о подвиге 28 геров-панфиловцев пользовалась в то время у киббуцников большой популярностью и зачитывалась до дыр.

В ту ночь, когда члены киббуца принимали решение, перед ними встала еще одна дилемма – что делать с женщинами и детьми? Одни настаивали на том, что тех следует отправить в безопасное место, другие были не готовы расстаться со своими близкими в столь драматический момент. В конце концов большинство проголосовало за то, чтобы эвакуировать из киббуца тех, кто не способен оказать сопротивление врагу, то есть детей, женщин и стариков. Но не все женщины согласились оставить Ницаним, в то время как их мужья идут на верную смерть. Жены и матери решили тянуть жребий. Из всех листочков пометили только десять: те кому посчастливиться их вытянуть, получат право остаться. Не успели начать жеребьевку, как 21-летняя Мира Бен-Ари возразила: «Я остаюсь и так. Никто из вас, кроме меня, не знает азбуки Морзе, как вы будете держать связь с нашими, если понадобится подмога?» Муж Миры воевал под Иерусалимом, а она находилась в Ницаним со своим двухлетним сыном. Мире удалось настоять на том, чтобы ее оставили в кибуце вместе с женщинами, вытянувшими помеченный листок. А ее сын был отправлен той же ночью вместе с другими детьми в безопасное место. В карманчик его рубашки мать вложила наспех написанную записку, о которой чуть позже.

Женщины с детьми уходили из киббуца под покровом тьмы, пробираясь извилистыми тропами к мошаву Беэр-Тувья, откуда их позднее переправили в Тель-Авив. Сама операция получила название «Тинок» («Младенец»). Поскольку дело происходило ночью, было решено, что каждая семья в мошаве выставит на окне свечу, а когда беженцы прибудут на место, она будет погашена. Командир шел по улице, видел, как в домах одна за другой гаснут свечи, что означало - дети уже переданы в надежные руки.

Когда египетские танки и бронетранпортеры подошли к Ницаним, здесь находилось всего полторы сотни людей, вооруженных семью десятками разнокалиберных винтовок. Киббуцники вели огонь из двенадцати наспех сооруженных укреплений, восемь из которых были раздавлены танками в течение первых же часов боя. К десяти утра на территорию Ницаним прорвался египетский танк, который удалось поджечь бутылкой «Молотова». Египтяне временно отступили, и киббуцники получили передышку на целый час. Мира беспрерывно отстукивала сигнал SOS, умоляя о подмоге, но ответа не было. Если бы кибуц Ницаним продержался до темноты и получил подкрепление, исход схватки мог бы быть иным. Потому что все уже знали: как правило, египтяне не ведут наступления по ночам, а, кроме того, предпочитают отступить и обойти очаг ожесточенного сопротивления, если в момент боя противник получает подкрепление. Но никто не пришел на помощь киббуцникам, а запас патронов и бутылок «Молотова» кончился у них до наступления темноты.

В здании, где теперь находится полевая школа, засело несколько десятков людей, большая часть из которых ранены. Доктор Шугерман кричит Аврааму, что ему нечем перевязывать раненых, все рубашки уже порваны на бинты. А что происходит снаружи? Восемь укреплений раздавлены танками, и три десятка защитников киббуца уже убиты. Четыре укрепления еще держатся, но патроны на исходе. А египтяне готовятся к решающему танковому штурму. Уже начало пятого. А бой идет с самого утра, обороняться нечем, подмоги нет, до наступления темноты еще не менее двух часов…И Авраам, как командир, должен принять за всех решение: выйти против танков безоружными и погибнуть, либо сдаться врагу и выжить. У войны свои законы: объявить о капитуляции можно лишь до того, как противник пойдет на штурм, во время атаки будет поздно.

Попробуйте представить себя на месте Авраама и понять, как он решал для себя непростую дилемму. Ведь вся ответственность за решение лежала на нем – этому не учат в школе, армии, на офицерских курсах. О чем он думал в тот драматический момент.

Родители Авраама - выходцы из Польши, сам он вырос в Тель-Авиве, где в 1930-1940-е годы еврейская молодежь была одержима мечтой о своем государстве. Незадолго до окончания школы Авраам отправился с одноклассниками пешком к крепости Масада, где произнес слова клятвы: «Лучше умереть, чем сдаться врагу!». Кстати, эта традиция до сих пор жива в элитных боевых частях ЦАХАЛа, а в те годы идеей дойти до Масады и поклясться у ее стен были одержимы даже школьники, которые в течение пяти суток пробирались тайными тропами в район Мертвого моря, минуя заслоны британцев.

Конечно, Авраам помнил слова клятвы, которую он произнес тогда у Масады, как помнил он и слова Трумпельдора – «Хорошо умереть за родину!». Добавим, что его любимой книгой была книга Бека, где описывался подвиг «28 героев-панфиловцев» и с которой он буквально не расставался! Генерал Панфилов был для него образцом для подражания, символом стойкости и мужества. Может быть, Аврааму казалось июньским днем 1948-го года, что он со своими людьми так же стоит на пути египтян к Тель-Авиву, как в морозную зиму встали на пути фашистов «панфиловцы», не давая им прорваться к Москве?!

В школе Авраам прилежно изучал в школе ТАНАХ и наверняка помнил то место, где говорится, что в момент тяжелых испытаний выбирается жизнь, а не смерть. И он решил выбрать жизнь и сдаться со своими людьми в плен египтянам ради будущего. Потому что со смертью закончилось бы все. И ничего уже бы не было - никакого будущего. Вообще ничего.

Объявив товарищам о своем решении, Авраам вышел к египтянам, сжимая в руке палку с привязанным к ней куском белой ткани и остановился на пороге. Египтяне стояли за деревьями, и кто-то из них неожиданно выстрелил, ранив киббуцника в плечо. Авраам покачнулся, но не упал – его поддержала Мира Бен-Ари, выскочившая вслед за ним из полуразрушенного здания. Наступила пауза. Никто больше не стрелял. Мира начала перевязывать плечо Аврааму. Кто-то из киббуцников, наблюдавших за происходящим из укрытия, крикнул: «Посмотрите направо!». Снизу к зданию поднимались три офицера с египетским флагом в руках. Авраам, поддерживаемый Миррой, двинулся им навстречу. Парламентарии сошлись внизу. И здесь разыгралась настоящая трагедия. Когда парламентариев разделяло не более семи метров, один из офицеров вдруг выстрелил Аврааму в грудь и убил его. Мира выхватила револьвер, в котором оставалась всего одна пуля, и сделала ответный выстрел, уложив египтянина, но в ту же секунду была застрелена вторым офицером.
Кстати, последний патрон, которым Мира убила египтянина, она хранила для себя. За час до своей гибели она сказала своей подруге, что оставила его на случай, если противнику удастся ворваться в здание. Мира не хотела, чтобы над ней надругались враги.

Египтяне пробыли в Ницаним недолго. Пленив оставшихся в живых киббуцников, они двинулись дальше, оставив мертвых непогребенными. После их ухода на разоренное место пришли арабы из ближайших деревень и забрали все, что уцелело и что смогли с собой унести – кухонную утварь, жалюзи, остатки мебели. Награбленное проносили мимо разлагающихся тел убитых.

Киббуцники из Ницаним были возвращены из плена через восемь месяцев. Все они выжили, даже те, что были ранены в том бою. Но в Израиле их никто не встречал. Никто не радовался их возвращению. Позже они услышали страшные слова – «предатели», «трусы». А все началось с отчета Абы Ковнера, на который наложил резолюцию Шимон Авидан, вынесший порицание киббуцникам за то, что сдались в плен, не уйдя вовремя и не оказав сопротивление врагу. Такая в те годы была идеология: считалось, что лучше умереть на пороге дома, чем сдаться врагу. Кроме того, никто не знал о том, что киббуцники выдержали многочасовой бой и сражались до последнего патрона. Убитые об этом сообщить не могли, а живых угнали в плен. Два израильских солдата, которые сражались на другом участке, пробираясь к своим, оказались неподалеку от Ницаним уже после пленения киббуцников и, завидев на территории Ницаним египтян, через некоторое время доложили командиру о ситуации. Справедливости ради надо отметить, что Шимон Авидан не назвал киббуцников предателями, он всего лишь вынес порицание. «Предателями» их заклеймил народ.

Постепенно слухи о «предателях» расползлись по всему Израилю. Дело дошло до того, что однажды женщина из Ницаним, чей муж погиб, защищая киббуц, а ребенок родился спустя пять месяцев после смерти отца, была высажена ночью посреди дороги водителем попутной машины, не пожелавшим подвозить «предательницу». Этот случай переполнил чашу терпения защитников Ницаним и они обратились к Бен-Гуриону с просьбой
создать комиссию по расследованию событий, происходивших в киббуце 7 июня 1948 года. И такая комиссия была создана. Расследовав все обстоятельства, ее члены пришли к выводу, что киббуцники действовали правильно. И Бен-Гурион пришел к такому же выводу, о чем было сообщено в маленькой газетной заметке. Но газет тогда было мало, и читали их далеко не все, а те, что читали, написанному не поверили. Тень недоброй славы продолжала преследовать Ницаним. И тогда киббуцники решили уйти с этой территории и основать киббуц в другом месте.

Когда директор полевой школы прибыл сюда в 1983-м году, его взору предстало полуразрушенное здание, по которому египтяне некогда вели прицельный огонь, поскольку именно там находились основные силы киббуцников. Он занялся его восстановлением, познакомился с уцелевшими в том бою киббуцниками и узнал от них подробности событий, происходивших здесь летом 1948-го года. Описанное выше - подлинная история, основанная на свидетельствах, которые он собирал на протяжении десятилетий. Кстати, некоторые израильтяне, которым уже за 80, по-прежнему, считают, что киббуцники не должны были сдаваться – пусть бы они лучше погибли, осыпая камнями танки врага. Что е касается молодежи, у них трагическая история киббуца Ницаним вызывает сочувствие.

Хранитель

…Мы сидим с Яиром Фарджаном, директором полевой школы, на скамье перед обелиском – в том самом месте, где погибли Авраам и Мира.

- Мне кажется, что у тебя с этой историей связано что-то очень личное. Я не ошиблась? - говорю я ему.

- Почему ты так решила? – до сих пор смотревший мне в глаза, он вдруг отворачивается и глядит куда-то в сторону.

- Чувствую, - отвечаю я и, помолчав, добавляю. - Наверное, кто-то из твоих близких погиб тогда, защищая это место?

Яир реагирует на мои слова неожиданно:

- О-о, я чувствую, что сейчас мне понадобится психолог, - руки его едва заметно дрожат, на глаза наворачиваются слезы. – Я никогда никому не рассказывал вторую часть этой истории. Ты знаешь, я даже не смогу сейчас повторить то самое движение, которое сделал тогда, в 1973-м – руки не слушаются. Мне до сих пор стыдно. Подожди, я соберусь с силами и все же попробую тебе рассказать. – Яир на какое-то время замолкает, его лицо отмечено печатью такого неподдельного страдания, что я невольно отвожу глаза в сторону.

- Я тогда был ребенком и жил неподалеку от этих мест, - начинает Яир. – И все вокруг говорили о Ницаним и поступке Авраама. Слушая тех, кто его осуждал, я думал, что если человек, который принял такое нелегкое решение, убит, то в любом случае нельзя говорить о нем плохо.

Война Судного Дня застала меня на Голанах, где стоял наш батальон (я служил в боевом спецподразделении). Так что мы оказались первыми, кто попал под сокрушительный огонь. Представь себе огромное количество пушек на расстоянии полусотни километров, которые палят одновременно. Это был кромешный ад – земля просто вставала на дыбы. В пятом часу утра у нас завязался ожесточенный бой с сирийцами, и все, кто был со мной, погибли. О том, что, кроме меня, в том бою выжил еще один солдат, которому удалось доползти до своих, я узнал позже.

Когда я очнулся, то обнаружил себя лежащим среди больших камней. Меня ранило в шею и ноги. Кругом были сирийские танки, и я не имел представления, куда вынуждены были отойти наши части – до Кинерета, или до самой Хайфы. Двое суток я пролежал среди камней, без воды, теряя последние силы. И все это время я видел вокруг себя одних сирийцев. На третьи сутки пришло ощущение, что эта ночь – последняя, и мне ее уже не пережить. Я спрашивал себя – что делать? – и невольно вспоминал Авраама из киббуца Ницаним, который тоже мучился этой дилеммой. Но Авраам принимал свое решение под дулами египетских танков, будучи ответственным за жизнь десятков людей, среди которых были женщины и раненые. Надо мной никто не стоял, сирийцы не видели меня среди камней, и я отвечал только за свою жизнь. За свою и ни за чью больше.

Наверное, писатель мог бы посвятить проблеме выбора целый роман, а психолог – серьезное исследование. Ты пойми, у нас ведь позади была Война за Независимость, Шестидневная война, из которых мы вышли победителями. Но здесь, среди камней, в окружении сирийских танков, я, простой солдат, лежал один, и все для меня свелось к простому вопросу: жизнь или смерть? Другими словами: тихо умереть среди камней или сдаться в плен и попытаться выжить? С мыслями об Аврааме и словами из отрывка ТАНАХА я начал ползти в сторону сирийского танка. Силы меня покидали, я передвигался очень медленно, с долгими остановками, а танк все удалялся, но на его место пришел другой. И этот начал удаляться, но вдруг остановился – очевидно, танкист меня заметил. Я попытался поднять руки, насколько мог, чтобы он понял – я сдаюсь. А танк вдруг развернул свое дуло и взял меня на прицел. Это длилось секунды, но я успел подумать: «Зачем я пополз к нему?! Лучше бы остался умирать среди камней… А теперь от меня ничего не останется, даже праха».

Неожиданно дуло танко переместилось в сторону, и я увидел на нем знакомую букву – «алеф». Это были наши, израильтяне, и они теснили сирийцев назад.

Тридцать лет прошло, но у меня до сих пор на глаза наворачиваются слезы, когда я вспоминаю этот эпизод. Танкист очень торопился и только спросил: «Чего ты хочешь?» - «Воды», - выдавил я из себя. Он выбросил из танка флягу и продолжил преследовать сирийцев. Через полчаса прибыл джип, и меня забрали. 33 года я живу с этой болью и до сих пор не могу повторить движение, которое пытался сделать тогда – поднять руки вверх.

- Ты не можешь простить себя за это?

- Предположим, - Яир отводит глаза.

- Потому тебе так важна история Авраама?

- Да. Я словно пытаюсь оправдать себя. Потому я здесь - на месте, где был киббуц «Ницаним» и где все это произошло – и не ухожу отсюда уже более двадцати лет. Пойми, я ведь не могу рассказать другим свою историю – в Израиле и сегодня не всякий ее поймет. И потому я рассказываю историю Авраама и киббуца Ницаним. Я дал обет – сделать все для того, чтобы никто больше не считал этих людей предателями. В течение долгих лет Авраама клеймили за то, что сдался врагу, но ведь на самом деле он спас столько жизней! Если бы в ту минуту Авраам принял другое решение, все бы погибли. Да, они стали бы героями, и их имена навечно бы вписали в историю Израиля. Но посмертно. И от иных из этих людей не осталось бы ничего – ни детей, ни внуков. Но Авраам выбрал для них жизнь, и все вернулись из плена, а их дети и внуки потом выросли и отслужили в израильской армии, причем, большинство – в боевых частях.

- Защищая Авраама, ты защищаешь себя?

- Предположим. На самом деле никто из нас не знает, как бы он повел себя на месте Авраама, пока там не оказался. Авраам принял свое решение не из страха… Между прочим, я тоже читал ту книгу, с которой Авраам не расставался – о подвиге «панфиловцев», и я был поражен тем, как неверно иные трактуют описанные там события. Мне было достаточно прочесть всего несколько страниц, чтобы понять: генерал Панфилов призывает солдат жить, а не умирать. В книге есть эпизод, когда он проходит перед строем и беседует с бойцами. И вот очередь доходит до одного казаха. «У тебя есть семья? Дом?» - спрашивает генерал. - «Есть», - отвечает солдат. – «А за что ты воюешь?» - «За родину-матушку!» - «Нет, ты воюешь за свою семью и свой дом, - поправляет Панфилов и продолжает, - а что ты готов сделать для этого?» - «Умереть за родину-матушку!» - отвечает солдат. – «Не умереть, а вернуться домой к своей семье живым», - снова поправляет его генерал. После того, как меня ранило, я два года лечился, вернулся в армию, до сих пор участвую в резервистских сборах.  Я служу в отделении, которое занимается поиском пропавших. И я дал обет, что буду заниматься этим, пока есть силы. Я чувствую себя перед ними в долгу. Понимаешь, я ведь тоже мог бы быть среди тех, что пропали без вести. Ведь в течение двух суток, что я лежал между камнями, мои товарищи не знали, жив я или мертв.

***

Как сложилась судьба киббуцников из Ницаним, которым удалось выжить? В том числе сына Миры Бен-Ари, которому было два года, когда его эвакуировали из Ницаним вместе с другими детьми? Он подполковник запаса, а его дочь, названная Мирой в честь бабушки и носящая ту же фамилию, стала судьей. Кстати, та записка, которую Мира положила в карман рубашки своего сына накануне его отправки из киббуца, сохранилась. Она пишет в ней о том, как тяжело ей расстаться с сыном. Но она не может поступить иначе в момент, когда страна в опасности. И потому она принимает решение остаться в киббуце и делает это для того, чтобы ее сын жил в своем государстве, где бы ему ничто не угрожало…Муж Миры выжил в той войне и, вернувшись в родные места, поставил памятник погибшей жене – на том самом месте, где она была застрелена египетским офицером. В 1948-м земля здесь была усеяна костями. Останки тех, кого удалось опознать, передали родственникам, остальных захоронили в братской могиле.

«Бриха» -  дети войны


…Эта картина врежется Якову в память  на всю жизнь: родители забрасывают в кузов грузовика дорожные узлы. Дедушка ехать наотрез отказывается. Уважаемому ребе не пристало бежать из местечка. «Мишигинен (безумцы), куда вы бежите? — восклицает он, воздев руки к небу. — Мы уже виде­ли немцев в 1914 году, ну дадут пару уда­ров, так что с того?»

Старого ребе немцы застрелят пер­вым. Потом перебьют остальных. Из 800 жителей местечка Новый Свержень уце­леют единицы, в том числе — Яков Эшколь. Дед продолжит свою жизнь в его воспоминаниях. Вот они идут вместе в синагогу.
«Дедушка, а когда мы поедем в Эрец-Исраэль?» — спрашивает внук, семе­ня рядом с ребе и держась за его руку. -
«Когда придет Машиах», — степен­но отвечает дедушка. - «А когда придет Машиах?» — нетер­пеливо переспрашивает внук. - «Когда евреи перестанут грешить».

Яков Эшколь — один из нескольких сотен еврейских детей, переживших Ка­тастрофу, которые в 1946-1948 годах прошли пешком через всю Европу. Опе­рация их нелегальной доставки в Палес­тину называлась «Бриха» («бегство»), и руководили ею видные деятели сио­нистского движения Европы. Именно об этих детях в свое время сказал Залман Шазар, именем которого названы ули­цы в израильских городах: «Попомните мое слово, когда-нибудь историки на­пишут о том, что Альпы перешел не только Суворов, но и еврейские дети».

Местечко Новый Свержень, распо­ложенное на польско-советской грани­це, в котором до войны жил Яков Школьник (Эшколем он стал уже в из­раильской армии благодаря Бен-Гуриону, считавшему, что офицеры ЦАХАЛа должны носить израильские фамилии), было не таким уж большим, но в нем было целых четыре синагоги! А еврей­ская школа, куда Яков отправлялся каж­дое утро, находилась в двух с половиной километрах от местечка — в районном центре Столбцы.

В тот день, когда семья Школьник бежала из местечка, советско-польская граница еще охранялась, и советские пограничники, проверявшие паспорта, заявили польским евреям: «Вы не може­те пройти на нашу сторону». Что делать? Назад дороги нет — там немцы, вперед— не пускают. В этот драматический мо­мент налетели немецкие самолеты, началась бомбежка. Все побежали прятать­ся на обочине, в том числе и погранич­ники. Водитель грузовика, русский парень, крикнул польским евреям: «Бегите вперед, за пограничной полосой я вас подберу». Не было счастья, да несчастье помогло: благодаря бомбежке семья Школьник благополучно перешла гра­ницу и оказалась на советской стороне.

…После войны отец Якова писал из Польши жене (в то время он служил в составе польской армии), чтобы она возвращалась с детьми в Польшу. В кон­це письма была приписка: «Отсюда есть возможность поехать на родину». После этих слов в скобочках были проставле­ны две крохотные буквы «алеф» и «шин» (Эрец-Исраэль).

В СССР семья жила по временным советским удостоверени­ям. От польских доку­ментов пришлось избавиться еще в начале войны, чтобы не отправили обратно. Сказали, что те пропали при бомбежке. Но как же теперь уехать на Родину без польских документов? Мать Якова отправила в Польшу за­прос с просьбой подтвердить, что до войны она проживала там. Из райцент­ра, в состав которого входил Новый Свержень, пришел лаконичный ответ: «Таких не знаем». Местечко было раз­громлено немцами, а еврейский архив - уничтожен. Помощь пришла от­туда, откуда не ждали. Среди вещей слу­чайно уцелел рецепт на лекарство, вы­писанный в 1938 году для Якова, пере­несшего грипп. Он был выпи­сан местным врачом, который по-польски указал имя, адрес больного и но­мер районной аптеки. Как ни странно, именно благодаря старому рецепту се­мье, наконец, разрешили перейти границу и вернуться в Польшу.

Родители Якова решили  задержаться в Польше — заработать немного денег, чтобы открыть потом в Эрец-Исраэль свое дело, а 15-летний Яков (старший из детей) намеревался отра­виться в путь немедленно. Едва прибыв в Польшу, он тут же связался с группой «Гордония» (молодежное сионистское движение, возникшее в конце 1923 года) и через несколько недель уже вышел в путь с группой из 80 человек. Это было в июле 1946 года. Дети передвигались пешком. На всем пути следования их встречали активисты еврейского движе­ния, организуя им ночлег и обеспе­чивая всем необходимым.

Чтобы никто не догадался о том, кто они такие, детей экипировали особым образом. У Якова срезали с куртки металлические пугови­цы со звездой и пришили вместо них обычные. Кроме того, дети получили от своих руководителей инструкции — при переходе границы не отвечать на вопро­сы пограничников, притворяясь, что не понимают языка.

...Операция под кодовых названием «Бриха» продолжалась четыре месяца — до декабря. Дети прошли пешком Чехословакию. Чешско-австрийскую грани­цу в американской зоне оккупации они пересекали в кузове крытого грузовика, на кабину которого для конспирации был прикреплен американский флаг, а по борту шла надпись «U.S. Аrmy».

В Вене детей разместили в еврейской больнице имени Ротшильда, основан­ной бароном Ротшильдом (во время войны в ней размещал­ся штаб гестапо). В этой больнице они провели 10 дней: из соображений кон­спирации их держали здесь взаперти. Дети, входившие в состав труппы, были отовсюду, но между собой говорили в основном на идиш. Судьба их во время войны сложи­лась по-разному Часть спаслась из гетто, некоторым довелось сражаться в парти­занских отрядах  (их так и называли в группе — "партизанами»), некоторые укрывались у местных жителей.

Один мальчик бежал из гетто,  где погибли его родные. Он пришел к местному крестьянину, на хуторе которого жил до окончания войны. Тому были нужны работники, и он охотно взял парня к себе. Осенью, когда крестьяне солили на зиму огурцы и капусту, мальчик услышал, что утаптывать соленье в огромных боч­ках ему предстоит с местными ребятами и во время работы всем придется раздеться дого­ла. Поскольку мальчик был обрезанным, он боялся, что местные сдадут его немцам. Он разрезал себе ногу и с открытой ра­ной отправился в грязный в коровник, после чего ногу раздуло, и хозяин вынужден был найти ему временную замену. Когда война кон­чилась, мальчик сказал крестьянину, что собирается уехать в Эрец-Исраэль. «Боже мой! Так я жиденка всю войну у себя пря­тал!» — не без сожаления произнес тот, помня о том, что во время войны в районе повсюду висели немецкие объявления, где власти сулили местным жителям за каждого сданного властям «жиденка» или «жидовку» дефицитную в крестьян­ском хозяйстве соль.

Были в группе две еврейские девочки, которые укрыли у себя в монастыре монашки после того, как их родители были уничтожены. Они крестились, как католички. Когда война закончилась, девочек разыскал их стар­ший брат. Благодаря его уси­лиям и поддержке местных евреев сироток похитили из монастыря и вместе с другими детьми переправили в Эрец-Исраэль. Впоследствии из них получились пре­красные еврейские мамы и бабушки.

…Из Вены детей переправили в Линц. Разбудили среди ночи, отвезли на стан­цию, посадили на поезд. Проснувшись утром, дети увидели из окна вагона ог­ромный плакат с надписью: «Слава со­ветским пограничникам». Вскоре в ва­гоне появился молодой капитан с двумя солдатами, и их начали допрашивать. Следуя инструкции, дети молчали. Пока шли допросы, один из еврейских акти­вистов, тайно сопровождавших группу связался с еврейским центром в Вене, и вскоре оттуда была доставлена посылка, в которой были золотые часы, деньги и водка, предназначавшиеся погранични­кам. Допросы тут же прекратились, группе разрешили следовать дальше.

Из Линца детей отвезли на машинах в Штробель — живописное местечко в ти­рольских горах. Оттуда они двинулись в Инсбрук, где их встретил проводник с овчаркой, говоривший на идише. Ноче­вали в сарае на соломе, укрываясь ста­рыми солдатскими одеялами. У некото­рых после этой ночи началась чесотка.

В Инсбруке детям сказали, в каком направлении им двигаться дальше, пре­дупредив, что, дойдя до развилки с ука­зателем, они должны повернуть на Ита­лию, а не в противоположную сторону. Ночью группа перешла покрытые сне­гом Альпы (дело было в декабре) и ока­залась в Италии. Последняя остановка была в Милане, куда дети добрались на поезде. В Милане они вышли на перрон огромного вокза­ла, где их должны были встретить, и тер­пеливо ждали, не двигаясь с места. Вско­ре подошел мужчина в английской воен­ной форме   (он был из еврейской бригады) и обратился к детям на идише: «Следуйте за мной». Через пару дней детей перевезли из Милана в Сельвино, где их разместили на бывшей вилле Муссолини. Сюда же позже прибыли и другие группы еврей­ских детей — участников операции «Бриха». Так что в итоге собралось несколько сот подростков от 12 до 18 лет, которых разбили соответственно возрасту на не­сколько групп. Началась учеба, про­должавшаяся полгода. Дети учили иврит, занимались спортом, ходили на пешие экскурсии в горы. Несколько раз в Сель­вино наведывались представители аме­риканских еврейских организаций, пред­лагая ехать в Америку. Желающих не на­шлось: Эрец-Исраэль была для детей, которые провели в пути четыре месяца, путеводной звездой, они буквально бредили этой страной. Тех из них, кто уже овладел иври­том, отправляли в Палестину первыми. В их числе был и Яков Школьник, изучавший иврит в еврейской школе еще до войны.

Якову выдали фальшивый паспорт на имя другого мальчика. Согласно легенде, он через Италию возвращался домой из Франции, где гостил у родственников. Группу детей посади­ли на пароход «Кедма». Это была вторая экспедиция. Первая, отправленная в Эрец-Исраэль на пароходе «Хаим Арлозоров», была перехвачена англичанами и доставлена на Кипр. Пароходу «Кедми» посчастливилось достичь берегов Земли обетованной. Во время проверки документов Яков боялся, что анг­личане его арестуют, но все обошлось. Ему сделали прививку от оспы и маля­рии и отпустили на все четыре стороны. Яков направился в кибуц Гиват-Бренер, где  с 1927 года жил его дядя. Водитель попутки высадил его на дороге, до кибуца подросток  шел минут 15, но они показались ему часами: по пути то и дело попадались апельсино­вые плантации, откуда доносилась араб­ская речь. Только увидев своих, евреев, он, наконец,  облегченно перевел дух.

Новопри­бывшим преподавали иврит, еврейскую историю, ТАНАХ. Потом началась Вой­на за независимость. В августе 1948-го в Израиль репатриировались родите­ли Якова с младшими детьми. Старшему же выпала служба в бронетанковых войсках. Он принимал уча­стие во всех израильских войнах, за ис­ключением Ливанской кампании, куда его не отправили уже по возра­сту. В Ливанской войне погиб его сын...

Яков посвятил жизнь израиль­ской истории. В 1950-е годы закон­чил исторический факультет Еврейско­го университета и в течение 35 лет препо­давал историю. Он живет в кибуце Нецер-Сирени, осно­ванном после войны бывшими узника­ми Бухенвальда, которым посчастливи­лось уцелеть.

Теперь о том, как сложилась судьба других де­тей — участников операции «Бриха». Последний раз они встретились в канун 50-летия Из­раиля, в 1998 году. В кибуце Нецер-Сирени, где проходила эта встреча, собралось человек сто — многие приехали со своими детьми и внуками. Вспоминая свой детский по­ход, участники «Брихи» признавали, что их неле­гальная алия тоже внесла свой вклад в со­здание Государства Израиль. 120 тысяч нелегальных репатриантов, 65 кораблей, доставивших их сюда, — все это оказыва­ло большое давление на англичан, кото­рые, очевидно, в какой-то момент почув­ствовали, что еврейское движение наби­рает небывалую мощь и его уже не оста­новить, сколько ни арестовывай корабли и ни отправляй их на Кипр. Участник встречи, прибывший в Эрец-Исраэль в числе первых групп  в   в 1945 году, рассказывал, что путь, который можно было преодолеть за несколько дней, они проходили в течение месяца, поскольку двигались очень медленно и только днем, чтобы не напороться на мины в Среди­земном море. Завидев мину репат­рианты отталкивали ее от борта палками, не давая ей приблизиться к кораблю. На фоне Катастрофы, которую пережили евреи, их уже невозможно было запугать и заставить отказаться от идеи жить в своем государстве.

*«Бриха» (бегство) - подпольная организация, созданная в 1944-45 годах и занимавшаяся переправкой евреев из стран Восточной Евро­пы на побережье Средиземного и Черного морей для дальнейшей их отправки в подмандатную
Палес­тину). По всей Европе собирали еврейских детей, чьи родители погибли в Катастрофе, после чего они вместе с провожатыми переходили гра­ницу по проторенным и безопасным путям.

Специалист по страхам

...Ему было восемь, и он провел в монастыре год. Кроме Шломо и его сестры мать-настоятельница прятала у себя еще троих еврейских детей. Она здорово рисковала, потому что немцы не раз наведывались в монастырь с обысками. Тогда дети укрывались в катакомбах, а если у них не было времени спуститься вниз, залезали в большие кухонные котлы и сидели там, боясь пошевелиться.

Из всех приемышей монахини особо выделяли Шломо - у мальчика была уникальная память: услышав даже самую длинную молитву всего один раз, он тут же запоминал ее и повторял, не пропустив ни одного слова. Священник, узнав о вундеркинде, сказал им: «Этого ребенка берегите особо, его ждет большое будущее в нашей епархии». Когда война закончилась, и за Шломо и его сестрой пришла их мать, чудом выжившая в Освенциме, монахини сначала даже не хотели отдавать мальчика, подававшего такие большие надежды.

Оглядываясь назад, Шломо вынужден был признать: то, что во время войны казалось ему жутким, было не так уж страшно. Его, в отличие от многих еврейских детей, защищали монастырские стены. Мальчика постоянно мучил холод, но он не замерз до смерти. Он все время хотел есть, но не умер от голода. Шломо боялся тогда только одного: если немцы победят в этой войне, он  никогда не увидит своих родителей.

...В 1991-м Шломо написал книгу о годе своей жизни в монастыре и назвал ее «Поля памяти». Издатель предложил ему съездить в Чехословакию - узнать, как сложилась дальнейшая судьба матери-настоятельницы и других монахинь, спасших пятерых еврейских детей. После падения «железного занавеса» это было уже возможно. Шломо удалось разыскать всего одну монахиню, которая в годы войны была самой молоденькой в монастыре: она была еще жива, все остальные умерли. Старушка рассказала ему о том, какой удивительно мужественной женщиной оказалась настоятельница монастыря: после войны она бесстрашно выступала против коммунистического режима в Чехословакии, из-за чего была брошена в тюрьму, где провела несколько лет. Вернувшись в Израиль, Шломо дописал последнюю главу, и издатель отправил рукопись в печать. Книга вышла на двух языках – английском и иврите.

А теперь снова отмотаем цепь событий назад и вернемся в 1940-е годы. До 1944-го немцы не трогали семью Брежниц: отец Шломо был крупным инженером в электрической компании и оккупанты нуждались в таком специалисте. В 1944-м это уже не имело значения, и супруги Брежниц отбыли с очередным транспортом в Освенцим, успев передать детей в монастырь.

Судьба отца неизвестна. Узники, которым посчастливилось выжить, рассказывали, что, якобы он был переправлен из Освенцима в Бухенвальд и был там уничтожен после того, как отказался наладить электрооборудование в крематории. Матери удалось выжить в Освенциме. После окончания войны она добиралась до Чехословакии целых два месяца: все дороги были разрушены, транспорт еще не ходил.

Прибыв в город, где она оставила детей, женщина попросила знакомых устроить с ними встречу, но так, чтобы те не испугались ее худобы и бритого черепа. Когда Шломо и его сестру привели к дому, они сразу поняли, что за ними вернулись родители. Был солнечный летний день, детей завели в темую комнату, где окна были наглухо закрыты ставнями. Они узнали маму по голосу. Отца они так и не увидели, но их мать ждала его всю жизнь, до самой смерти. Ей казалось, что пока нет известия о его смерти, он жив. Из-за этого она не хотела покидать Чехословакию в 1949-м году, когда ее сын Шломо собрался ехать в Израиль с группой молодежного движения «Алият ха-ноар». «Когда отец вернется домой, где он нас будет искать?», - говорила она. Двенадцатилетний мальчик устроил голодную забастовку, чтобы получить от нее разрешение на выезд. Мать приняла это настолько тяжело, что в сердцах сказала: «Знай, что больше мы никогда не увидимся!» Шломо  уехал, а она тут же начала скучать, и через несколько месяцев тоже собралась с младшей дочерью в Израиль, чудом успев проскочить с последней группой евреев из Чехословакии под уже опускающийся «железный занавес». Но и в Израиле женщина продолжала надеяться на возвращение мужа. Однажды, когда в 1959-м году Шломо как лучшего шахматиста отправили в социалистическую страну на школьную олимпиаду, у нее появилась надежда: а вдруг отец, услышав по радио в числе победителей имя и фамилию сына, поймет, что семья в Израиле.

***

В Израиле Шломо вместе с другими подростками был направлен в киббуц «Дгания бет», где прожил четыре года, работая в коровнике и занимаясь дойкой коров, что ему нравилось. Но он еще помнил слова отца, которые тот произнес в день, корнал за ним пришли: «Тебе обязательно нужно учиться, Шломо. Нет ничего важнее». Семья перебралась в Иерусалим. Днем Шломо учился в тихоне, а по вечерам подрабатывал грузчиком и глажкой чужих рубашек. Потом пошел в армию, где его направили в аналитический отдел разведки. В 1956-м году Шломо был участником Синайский кампании, а в 1957-м году в его судьбе наступил резкий поворот… В Иерусалимском университете – впервые в Израиле! - объявили набор на отделение психологии. На 16 мест претендовали около тысячи кандидатов, но Шломо повезло больше, чем другим. Его приняли, а через пару месяцев на парня обратил внимание профессор, который предложил ему работу в университете.

Темой для доктората Шломо Брежниц выбрал стресс. Она не теряет актуальности и по сей день, но тогда Шломо был одним из первых. Он изучал состояние больных накануне тяжелых операций; состояние студентов, которым предстоит важный экзамен; проводил клинические испытания в лабораториях на разных группах людей. Ему важно было понять, какое влияние фактор времени оказывает на развитие стресса: что человеку легче пережить – когда он узнает о чем-то страшном внезапно, или, напротив, задолго до того, как это произойдет. В результате исследований ученый пришел к выводу, что время в данном контексте – фактор неблагоприятный. Работа была опубликована, впоследствии на нее ссылались в своих исследованиях ученые из разных стран.

…В 1960-х годах работами израильского ученого заинтересовались в американской армии: в течение многих лет американцы финансировали исследования Шломо Брежница в области стресса. Американцев в числе прочего интересовало: как человек в той или иной ситуации реагирует на предупреждения об опасности. Например, кто-то позвонил в аэропорт и сказал, что в одном из туалетов спрятана бомба. Тут же начинаются ее поиски: аэропорт закрывают, полеты и вылеты задерживают, людей эвакуируют. В результате ничего не находят.Если через два дня последует такой же звонок? Верить ему или нет? Кто возьмет на себя ответственность сказать, что, скорее всего, речь идет о ложной тревоге и не нужно прекращать работу единственного в стране аэропорта, поскольку это связано с огромными убытками. И как нужно справляться с предупреждениями подобного рода? Шломо посвятил этой проблеме не одно расследование и написал монографию.

...Примерно в то же время Шломо Брежниц изучал состояние солдат в израильской армии – и особенно тех, что служат в особых спецподразделениях и участвуют в сложных и опасных боевых операциях. Во время  Шестидневной войны он уже входил в группу советников тогдашнего главы правительства Леви Эшколя как специалист по стрессовым ситуациям.

Позднее в Хайфе был открыт специализированный исследовательский центр по изучению механизма воздействия стресса на иммунную систему человека. Шломо Брежниц пытался найти ответ на этот вопрос, проводя исследования в лаборатории иммунологии, и пришел к интересным результатам. Его интересовало и другое явление: опровержения, к которым человек прибегает в случае возможной опасности. Например, человек выкуривает пачку сигарет в день, прекрасно зная, что согласно статистике, энное количество заядлых курильщиков умирают от рака легких. Как ему удается убедить себя, что это к нему не относится? Человеческий мозг порой изобретает удивительные трюки, чтобы опровергнуть очевидное! Шломо исследовал эту тему не один год и не раз выносил ее на международные научные симпозиумы.

...Впоследствии Шломо увлекла другая тема, связанная с надеждой. Он слышал от многих врачей истории про больных, которые, по всем показателям, уже должны были умереть, но не умирали. И у каждого из них была на то причина, которая продлевала жизнь: у одной тяжелобольной дочь должна была вот-вот родить, и она хотела дождаться внука; у второго дети не достигли совершеннолетия; третий надеялся на встречу с братом, которого не видел много лет. Все говорили о подобных случаях, но никто не исследовал природы явления, не пытался объяснить, как мысли, связанные с надеждой влияют на физиологические процессы, происходящие в организме. Шломо начал изучать людей из разных групп – потерявших всякую надежду, или, напротив, живущих одной надеждой – с точки зрения биохимического состояния их организма, гормонального фона и других показателей и пришел к очень любопытным результатам, которые по сути открыли новую область в психологии. Сейчас эта тема очень популярна, ее постоянно исследуют в разных странах, но израильский ученый оказался первым.

Последние годы Шломо Брежниц работает над проблемой из совершенно другой области, достаточно новой, по сравнению с предыдущими: он задался целью найти нечто такое, что позволило бы человеку тренировать свой мозг, сохраняя его в рабочем состоянии до глубокой старости. На самом деле ученый шел к этой теме двадцать лет. Просто раньше у него не было соответствующей технической базы для подобных исследований. Теперь возможно создавать специальные компьютерные программы для тренировки мозга. Новая тема поглотила Брежница настолько, что он решил  оставив пост ректора и президента Хайфского университета и целиком посвятить себя исследованиям.

Признанный авторитет в области исследования стресса считает, что условия, в которых выживает Израиль, не простые. Вся страна по сути стала огромной лабораторией по изучения стресса. Но, по мнению ученого, у человека есть поистине неограниченные возможности для того, чтобы сопротивляться самым тяжелым обстоятельствам. Например, в период Катастрофы люди прошли в лагерях и гетто очень страшные вещи и не перестали быть от этого людьми. Иногда человек даже не подозревает, какие силы в нем сокрыты, и обнаруживает это только в экстренной ситуации. Но есть и другие факторы: когда человек чем-то занят; когда он надеется на лучший исход; когда на нем лежит ответственность за других, более слабых людей, ему гораздо легче мобилизовать свои силы и справиться со стрессом.

…Шломо любит Африку и при первой же возможности срывается туда. Его страсть к путешествиям разделяет и жена, доктор наук. Больше всего  любят  тихие и уединенные места. Вторая его страсть – шахматы. Ради этого Шломо даже выучился читать по-русски, потому что лучшие книги по шахматам написаны русскими.

Самый счастливый день в его жизни связан с возвращением мамы из концлагеря, а самый тяжелый – с ее смертью. Шломо считает, что только благодаря матери он стал тем, кто он есть. Ее вера в сына и его способности была безгранична.

…Он ученый и не ищет ответов «там», наверху. Шломо  счастлив оттого, что встает каждое утро и проживает еще один день. Подобное отношение к жизни свойственно многим из тех, кто выжил в Катастрофе. Ощущение скоротечности жизни сопровождает Шломо все годы и он никогда об этом не забывает. И если он, человек, который знает о страхах все, чего-то и боится, то, только одного - впустую растратить время, которое ему еще отпущено.

Деликатная миссия

Дипломатические отношения Израиля с Германией были установлены лишь в 1965 году. За двадцать лет заросли окопы и траншеи, заново отстроились разрушенные города. Но остались душевные раны, и они продолжали кровоточить. Никто из израильских дипломатов не выразил желания занять должность посла в Германии, где были уничтожены тысячи евреев. Решительно отказался от этой миссии и уважаемый профессор из Еврейского университета, к которому было обратились представители Министерства иностранных дел. В итоге в Германию поехал Ашер Бен-Натан, который к тому времени был генеральным директором министерства обороны и курировал тайные сделки между двумя странами о поставке в Израиль немецкого оружия.

На самом деле Израиль был готов установить дипломатические отношения с Германией еще в 1950-х годах, но правительство Германии опасалось, что это испортит ее отношения с арабскими странами. К тому же в 1964 году «Нью-Йорк Таймс» опубликовала разоблачающие материалы о тайных поставках в Израиль германского оружия. В результате поднялась буря, и немцы вынуждены были объявить о прекращении поставок оружия в неспокойные регионы, и в том числе в Израиль. Израиль, в с вою очередь, требовал компенсации за нарушение условий сделки. В довершение ко всему Германия не выполнила обещаний о предоставлении долгосрочной ссуды на развитие Негева (речь шла о 500 миллионах долларов, которые должны были поступать в Израиль в течение 30 лет), о чем Бен-Гурион и Адэнауэр договорились еще в 1960-м году. Но так или иначе, но в мае 1965 года соглашение об установлении дипломатических отношений все же было подписано. Оставалось лишь назначить послов. Немцы предложили на эту должность в Израиле Рольфа Пауэлса, который служил во время войны в германской армии, но, как утверждали американцы, не был замешан в военных преступлениях. И все равно его приезд в Израиль сопровождался бурными демонстрациями протеста.

Теперь о том, как приняли немцы израильского посла. Когда в Германии узнали, что послом назначен человек, занимавший в течение нескольких лет высокий пост в министерстве обороны и курировавший тайные сделки о поставках оружия, это вызвало у немцев негативную реакцию. К тому же им было известно, что сразу после войны Ашер Бен-Натан активно занимался поиском военных преступников и составленный им список из 700 имен бывших палачей фигурировал на Нюрнбергском процессе. Однако, в конце концов Израилю пришлось принять Рольфа Паулса, а Германии – Ашера Бен-Натана

В отличие от других, у Ашера не было личных переживаний, связанных с периодом Катастрофы: его семья успела покинуть Австрию в 1938-м году, и никто из ее членов не погиб. А вот для жены посла Эрики, чья сестра была уничтожена в Освенциме, а мать погибла во время оккупации Риги, это было серьезным испытанием. Первые месяцы Эрика, родившаяся, как и ее супруг, в Вене, и свободно владевшая немецким, отказывалась говорить на этом языке, но потом вынуждена была смириться. Тут следует еще добавить, что перед тем, как отправиться в Германию, будущий посол поехал проститься с Бен-Гурионом, который в то время уже отошел от дел - Ашеру было важно услышать его мнение. Бен-Гурион во время встречи сказал ему: «В  будущем Германия станет одной из ведущих стран Европы, и нам крайне важны отношения с ней». Тогда же он предсказал и другое: советская система развалится, и в Израиль приедет большая алия из СССР. Создатель еврейского государства вовсе не был пророком, просто он хорошо знал историю и понимал, что существуют некие закономерные процессы развития общества.

Никаких особых  инструкций от МИДа по поводу того, как ему следует вести себя с немцами и что им говорить, будущий посол не получил. Зато пожеланий удачи и добрых напутствий было в избытке. Все понимали, что его миссия – непростая и очень деликатная, и многое здесь будет зависеть от конкретных обстоятельств, а их предугадать невозможно. Ашер решил, что будет вести себя естественно, оставаясь самим собой и избегая какой-либо двойственности. Он будет говорить в Германии по-немецки и сделает все возможное для сотрудничества двух стран в разных областях. При  этом посланец Израиля сознавал, что эти отношения всегда будут ОСОБЫМИ: никто из израильтян (и он в том числе) не собирается ЗАБЫВАТЬ немцам прошлого и ПРОЩАТЬ преступлений, совершенных против еврейского народа. Ашер Бен-Натан твердо следовал своим принципам, что впоследствии сыграло свою положительную роль. Забегая вперед, скажу: когда в Германии стало известно, что во время своих поездок в Израиль Ашер во всех интервью подчеркивает, что современная Германия – демократическая, либеральная страна, и  надо укреплять с ней отношения, немцы стали относиться к нему  с большим уважением.

А теперь снова вернемся в 1965 год. Еще из иллюминатора самолета посол Израиля и его жена увидели, что в аэропорту их ожидает множество людей. Там были представители МИДа Германии, члены еврейской общины с израильскими флагами и огромное количество репортеров. Состоялась традиционная церемония. Предствитель МИДА Германии обратился к послу Израиля Ашеру по-английски, но держался при этом довольно отчужденно.  Тот тут же ответил ему по-немецки, и это растопило лед. Журналисты попросили Ашера повторить сказанное по-английски и французски, что он, человек, владеющий разными языками, тут же сделал. Он начал свою миссию в качестве посла, отправившись в Кельнскую синагогу и возложив цветы у мемориальной доски, на которой были высечены имена евреев, погибших во время Катастрофы.

Позже немецкие репортеры писали, что представляли израильского посла совсем другим и были поражены, когда увидели высоченного блондина с голубыми глазами, то есть человека совершенно арийской внешности. К тому же внешне  очень похожего на известного немецкого актера Курта Югенса. Дело дошло до того, что когда однажды Ашер Бен-Натан оказался в Каннах в канун международного фестиваля, к нему начали подбегать поклонники этого актера и просить автографы. Израильтянин реагировал на это со свойственным ему юмором: подписывал открытки своим именем – Ашер Бен-Натан. Закончу это коротенькое отступление еще одним курьезом: когда посол Израиля покидал в 1969-м году Германию, в журнале «Шпигель» писали: «Когда Ашер Бен-Натан, прибыл в Германию, все говорили, что он похож на Курта Югенса. Теперь, когда Ашер Бен-Натан покидает свой пост, все говорят, что Курт Югенс похож на израильского посла».

…Во время своего пребывания в Германии Ашеру  приходилось принимать у себя разных людей. Ему запомнился пожилой профессор, у которого при виде посла из еврейской страны перехватило горло и на глазах появились слезы. Были и другие, которые, напротив, держались отчужденно и старались не смотреть в глаза. Третьи спешили сообщить, что у них есть много друзей-евреев, которые совершенно замечательные люди! По тому, как вели себя мои посетители он довольно скоро научился различать их отношение к прошлому и понимать, кто из них сам пострадал от фашистов, а кто, скорее всего, им пособничал. Когда в беседах с немецкими старшеклассниками израильский посол затрагивал тему Катастрофы, одни из них говорили: «Жаль, что я родился так поздно. Я бы обязательно попытался предотвратить это». Другие признавались, что испытывают чувство вины за случившееся. Третьи (таких было немного) заявляли, что прошлое их не волнует.

Из официальных дипломатических приемов ему запомнился тот, где проходила встреча с президентом Германии Липке. Появившись в зале, вместо приветствия Липке с  раздражением сказал Бен-Натану: «По случаю вашего приезда в Германию в аэропорту устроили торжественную церемонию. А вот нашего посла в Израиле ваши сограждане атаковали!» Ашер на это ответил: «Господин президент, я сожалею о случившемся, однако, хочу заметить, что чувства людей, у которых во время войны в гетто и концлагерях были уничтожены их близкие, тоже можно понять». Во время беседы возник еще один конфликт, когда речь зашла об экономической помощи для развитие Негева, обещанной в свое время Бен-Гуриону Адэнауэром. Посол заметил, что обещания следует выполнять, что вывело президента Германии из себя. Он в довольно резкой форме огрызнулся: «Сколько вы будете еще преследовать нас за прошлое и за то, что мы вам еще не заплатили?» Ашер спокойно ответил, что если президент Германии имеет в виду компенсации евреям, пострадавшим от рук фашистов, то должен говорить об этом не только с послом Израиля, но и с послами всех тех стран, где сегодня живут евреи, которым посчастливилось уцелеть во время Катастрофы. В тот же день, ближе к вечеру израильскому послу позвонили из пресс-службы Липке и начали упрекать, что в дипломатической среде не принято передавать журналистам информацию о том, что происходит во время встречи на высшем уровне за закрытыми дверями. Ашер и нашелся, что  ответить.

Дело было так. Едва Липке вышел из помещения, где проходила встреча, к нему тут же подскочил журналист из французской газеты «Фигаро» и спросил: «Как прошла встреча?», на что президент отозвался неосторожной фразой, будто израильской посол накричал на него. Естественно, журналист тут же связался с послом и попросил прокомментировать высказывание президента в его адрес. И Ашер объяснил ему, как все было на самом деле. То же самое он поведал и пресс-секретарю. Ачто ему оставалось делать?

Бен—Натан видел свою основную миссию в налаживании экономических и культурных связей между Израилем и Германий.  Ему  удалось добиться встречи глав правительств, во время которой было подписано соглашение о экономической помощи: в результате Израиль получил от Германии  на развитие Негева  вместо обещанных вначале 500 миллионов долларов полтора миллиарда. И еще один немаловажный момент. В то время, как многие в Израиле считали, что еще не пришло время для культурного обмена с Германией (по этому поводу в Кнессете устраивались шумные дебаты), Бен-Натан утверждал обратное. Показ спектакля о судьбе евреев в России («Тевье-молочник») вызвал в Германии большой интерес: все газеты писали об этом.

Посол еженедельно выступал на ведущих каналах германского телевидения, встречался с журналистами, студентами, рассказывая об Израиле и при этом никогда не уходил от ответа даже не провокационные вопросы. В период его пребывания в должности посла по всему миру прокатилась волна студенческих волнений, не миновала она и Германию. В МИДе Германии Ашера не раз пытались отговорить от посещения студенческих кампусов, где тогда творилось что-то невообразимое. Иные были закрыты и оцеплены полицией. Но он продолжать делать то, что считал нужным. Во время выступлений Ашера  в университетских кампусах арабские студенты устраивали провокации? Однажды, войдя в аудиторию, посол увидел на стене плакаты антиизраильского содержания и потребовал немедленно их снять, заявив, что в противном случае покинет зал. Во Франкфурте, пробираясь в бушующей толпе, Ашер был атакован экстремистки настроенными студентами, которые пытались раскачать его машину. Когда же кто-то вырвал с капота израильский флажок и сломал его у посла на глазах, его терпению пришел конец. Ашер выскочил из машины с криком: «Вы ведете себя как нацисты» и, преследуя нападавших, одним прыжком преодолел заградительный барьер, которым была перегорожена улица. Этот снимок - как он преодолевает барьер, потом появился на первой странице одной из ведущих немецких газет.

На одной из встреч Ашера с немецкой молодежью, из толпы раздался провокационный вопрос: «Как вы можете быть послом в стране, где пост премьер-министра занимает человек с фашистским прошлым (Конрад Кисенгер). Он ответил: «Современная Германия – демократическая страна, и у нас с ней установлены дипломатические отношения. Что же касается Кисенгера, то этот вопрос вы должны задавать не мне, а себе – почему у вас во главе правительства стоит человек с фашистским прошлым». Но самая интересная история случилась у посла  на германском телевидении, где в те годы блистал известный телеведущий Гюнтер Гаус, умело расставлявший ловушки именитым гостям, которых он приглашал в свою студию. Ашер согласился участвовать в его передаче лишь из-за ее высокого рейтинга: послу было важно, чтобы правдивую информацию об Израиле узнали как можно больше жителей Германии. Гаус начал интервью с обыденных вещей, расспросив Ашера о его прошлом. Затем затронул тему Катастрофы и вдруг, безо всякого перехода, неожиданно спросил посла: «У вас есть дочь?». – «Да», - ответил тот, предчувствуя какой-то подвох. «Как бы вы отнеслись к тому, чтобы она вышла замуж за немца?» - спросил Гаус, и в тот же момент Ашер понял, что вот она – ловушка, которую ведущий подготовил для него. Он спокойно ответил, что обычный отец, и, конечно, хотел бы, чтобы дочь выбрала себе спутника, с которым она воспитывалась в одной среде и имеет общие корни. С другой стороны, как человек современный, понимает, что, как бы там ни было, но дочь сама решит, с кем ей быть, и на самом деле не так уж важно, будет ли он американцем, французом или немцем. У любви свои законы». Ответ израильского посла пришелся немцам по душе – его впоследствии растираживали все газеты Германии. Но у истории было забавное продолжение. В 1980 году, во время посещения Германии, будучи в гостях, он разговорился с одной местной журналисткой и рассказал ей о «ловушке», которую устроил ему в середине 1960-х Гюнтер Гаус, и о том, как он из нее выбирался. Собеседница Ашера взорвалась от смеха. Реакция была несколько неадекватной, но она тут же объяснила  причину своего смеха: «А вы знаете о том, что дочь Гюнтера Гауса вышла замуж за негра? Он ей этого до сих пор не может простить!». Тут уже рассмеялся Ашер.

…В мае 1967-го все в Израиле жили ощущением приближающейся войны и многим казалось, что грядет новая Катастрофа. Так вот в Германии тогда устраивались демонстрации в поддержку Израиля, люди обращались в посольство, выражая желание служить в израильской армии, а дети в знак солидарности с еврейским народом посылали письма, вкладывая в конверты денежные купюры. В 1960-х годах многие не соглашались с утверждением Ашера Бен-Натана о том, что между Израилем и Германией всегда будут ОСОБЫЕ отношения, которые определяются прошлым и Катастрофой. Но слова, которые первый посол Израиля в Германии произносил тогда, оказались в каком-то смысле пророческими.

У каждого была своя война

…Они встретились на своей исторической родине: боровшиеся в Эрец-Исраэль за право евреев на свое государство; выжившие в Катастрофе и воевавшие на фронтах Второй Мировой. Представители одного народа, но такой разной судьбы... Как они воспринимали друг друга? Изменилось ли их отношение с течением времени? Что происходило в Эрец-Исраэль после того, как Гитлер пришел к власти и начал войну в Европе?

О том, что чувствовали евреи в Эрец Исраэль в тот недолгий период, когда войска Роммеля приближались к Палестине с юга, лучше всего описал в своем романе «Мальчик и голубь» Меир Шалев. Но, кроме опасений, связанных с возможным вторжением, происходили и другие вещи. Внутренние войны, имеющие отношение к событиям Второй Мировой. Еврейское подполье оказалось по разные стороны баррикад: одни предпочли продолжать войну против англичан, в то время, как другие решили от нее временно отказаться и выступить союзниками англичан в их борьбе с Гитлером.

Тувья Фридман, бывший участник еврейского подполья в составе отрядов «ЛЕХИ»: «Все тогда были против нас: и англичане, и «свои», считавшие нас экстремистами. Еврейские газеты прямо так и писали, что члены ЛЕХИ – преступники. Но мы продолжали взрывать мосты и закладывать бомы в машины англичан, делая все для того, чтобы они навсегда отсюда убрались».

Полковник в отставке Арик Ахмон, участник Шестидневной Войны и Войны Судного Дня, в период Второй Мировой был подростком и жил в киббуце Гиват-Бренер. Он вспоминает это время как относительно спокойный период в Эрец Исраэль: «Англичане больше были озабочены войной с Гитлером, а евреи - войной идей, поделившей их на разные лагеря. Мои родители не были коммунистами, они придерживались более прогрессивных взглядов. Что же касается последствий Второй Мировой, то мы ощутили их в полной мере после того, как сюда начали прибывать из Европы те, кто выжил в Катастрофе – уцелевшие свидетели страшных событий, происходивших в лагерях смерти и гетто».

Моисей Дорман, добровольно ушедший на фронт и командовавший огневым взводом в противотанковом дивизионе: «В отличие от других я понимал, что в случае поражения у меня, как у еврея, шанса выжить нет. И потому всегда берег последний патрон для себя».

Хези Дахбаш, участник Войны Судного Дня, бывший десантник: «Когда я думаю о том, что в советской и американской армиях были евреи, которые освобождали своих соплеменников из концлагерей, у меня по коже бегут мурашки. Я понимаю, что они встречались не как освободители и пленные, а как представители одного народа. Но я помню и то, что в начале вообще не мог понять, какое отношение имеют к Израилю шествия «русских» ветеранов 9 мая, и только со временем осознал: это просто дань памяти их прошлому. Вообще-то я, конечно, горжусь тем, что евреи принимали участие во второй мировой войне. В том, что над Германией была одержана победа, есть и их немалый вклад».

Ури Мильштейн, военный историк, участник Войны Судного Дня, бывший десантник: «Изучая на протяжении многих лет опыт второй мировой войны, я могу определенно сказать: ее выиграли рядовые солдаты, и они были просто молодцы».

Абрам Гринзайд, кавалер Ордена Славы и медали За отвагу: «Когда несколько лет назад меня удостоили чести зажечь факел в День Независимости Израиля, это было равнозначно получению фронтовиком звания Героя Советского Союза в годы войны. Мог ли я себе когда-нибудь представить, что шестьдесят девятую годовщину со дня Победы буду отмечать в Израиле, где вместе с другими ветеранами пройду по центральной улице Иерусалима, надев медали и ордена?»

2. ВОЗВРАЩЕННЫЙ ИЕРУСАЛИМ

...В первых числах июня 1967-го года командир 55-й бригады Мота Гур сказал Рами Вальду, лучшему офицеру-подрывнику, который был старше и опытнее многих десантников: «Ты мне нужен здесь, в оперативном штабе», на что тот ответил: «Я хочу быть с ребятами на передовой», - и настоял на своем. Рами погиб под гусеницами танка, наехавшего на него в кромешной тьме. Нашли его не сразу. Опознали по подошвам ботинок. Из-за особого строения стопы он носил обувь с твердой подошвой. Его товарищи-десантники, обладатели мягких бесшумных подошв, перед боем посмеивались: «Рами, ты так гремишь своими ботинками, что поднимешь на ноги всех иорданцев!»

Не прошло и полвека, как город, на улицах которого они сошлись в 1967-м в смертельной схватке, свел их снова. Только на сей раз им нечего было делить, кроме воспоминаний. На встречу с бывшими иорданскими гвардейцами, дослужившимися за 46 лет до полковников и генералов, израильские десантники, одержавшие в 1967-м году победу в Иерусалиме, принесли памятную фотографию братской могилы, в которой они хоронили после страшного боя в районе Гиват ха-Тахмошет убитых иорданцев. Вручал ее иорданскому генералу 80-летний израильский полковник Арик Ахмон, в прошлом – «правая рука» Моты Гура, офицер разведки 55-го парашютно-десантной бригады, вернувшей в июне 1967-го Израилю Иерусалим, а евреям – Стену Плача.

Израиль пытался избежать войны с Иорданией, и солдаты Арабского легиона никак не ожидали столкнуться с израильтянами в Иерусалиме, но так уж вышло. Они были хорошими бойцами и оказывали сопротивление, пока не падали мертвыми. В сражении за Арсенальную горку погибли тридцать шесть израильтян, потери иорданцев были вдвое больше. На другой день Арик Аамон поехал туда с Мотой Гуром посмотреть, как все было, их взору предстала братская могила, присыпанная песком, из которой торчала перевернутая иорданская винтовка с куском картона и надписью, оставленной выжившими в бою десантниками: « Army of Izrael. Buried here are 17 brave Jordanian soldiers. June 7, 1967» (ЦАХАЛ. Армия Израиля. Здесь похоронены 17 храбрых иорданских солдат. 7 июня. 1967). Фотографию этой могилы Арик Аамон впоследствии передал на встрече уцелевшим иорданским гвардейцам, которые сражались тогда против израильтян. Сам Арик Аамон потерял в тех боях двенадцать лучших друзей. За полгода до Шестидневной Войны он был еще командиром их роты, а в июне 1967-го уже только слышал по связи сообщения о гибели своих товарищей, находясь в оперативном штабе Моты Гура.

Отмененная операция

...Все началось с того, что за полгода до войны полковник Мота Гур, командир 55-й парашютно-десантной бригады, сформированной из дивизий резервистов тремя годами раньше, заявил: «Мне нужен офицер разведки не из тех, что закончили лучшие армейские курсы, а из «стариков», которые вели свои роты в бой и умеют «хорошо думать».» Из пятнадцати кандидатов он выбрал Арика. Они были тогда едва знакомы. Ахмон был участником Синайской кампании и многих боевых операций. В течение нескольких месяцев полковник Гур превратил его из хорошего командира роты в незаменимого офицера разведки бригады, сделав его своей «правой рукой». Трех человек, которые всегда были рядом с командиром бригады, участвуя в планировании операций, называли «кухней» Моты Гура: его заместителя подполковника Мойше Стемпеля, офицера разведки майора Арика Ахмона и офицера, координирующего действия дивизий подполковника Амоса Ярона.

За полгода до войны Арик был студентом тель-авивского университета, изучал экономику, а попутно работал в «Едиот Ахронот» начальником отдела по сбору денег за объявления. Там его и застали майские события 1967 года, когда в Израиле уже провели мобилизацию, но продолжали чего-то ждать. Десантники изнывали от бездействия.

Арик спросил тогда Моту: «Ну когда же, наконец?» Тот ответил: «Не волнуйся, Арик, если будет нужда, мы всем сообщим».

...Арик был на работе, когда раздался звонок от Моты. «Все, Арик, сегодня собираем бригаду! Я получил приказ». Ахмон только успел сообщить руководству газеты, что в ближайшие дни его на работе не будет, и побежал на место сбора в чем был – белой рубашке и габардиновых брюках.

Мота сказал, что десантникам предстоит выброситься с парашютами в Синае, нас собираются выбросить с парашютами в Синае, западнее Эль-Ариш, в тылу египтян, чтобы поддержать танкистов, которые будут приближаться к городу с востока, Это был не лучший приказ, и операцию хорошо не продумали, но к счастью, ей так и не суждено было осуществиться. Мота дал Арику сутки на подготовку отчета разведки о нынешнем состоянии противника на основе всех имеющихся в ЦАХАЛе данных. Кроме него, Арина, Амоса и Мойшеле («кухни Моты Гура»), о планируемой операции никто не знал. Ведь когда речь идет о выброске десанта, любая утечка информации может обернуться катастрофой.

Арик поехал в штаб вечером и застал там только дежурного офицера, который был знаком ему еще по киббуцу. Он сказал, что готового материала нет, но есть две большие папки с картами, снимками, донесениями, которые к утру должны быть на месте. «Дирбалек (берегись), я даю тебе их по дружбе, мне этого делать нельзя!». В Израиле есть два выражения, к которым нужно относиться с осторожностью. Никогда не стоит принимать за чистую монету фразы - «ихие беседер» (все будет в порядке) и «тисмох алай» (положись на меня). Потому что нередко все получается ровно наоборот. Арик сказал своему приятелю первую фразу. И позже мы узнаем, что из всего этого вышло.

«Правая рука» Моты Гура работал над папками всю ночь и ближе к утру у Арика был готов отчет на десяти страницах. Мота встретил его словами: «Война уже на пороге. Срочно езжай в Беэр-Шеву за последней информацией по Эль-Ариш». Надо ли говорить о том, что Арик Аамон в ту же минуту забыл о своем обещании вернуть папки на место, оставив их в штабе бригады Моты Гура. Какие папки, если война на пороге! К вечеру Ахмон закончил все дела в Беэр-Шеве и вернулся в Тель-Авив. На сей раз Мота сказал ему: «Арик, пора, вылетаем в Синай». И они поехали на военный аэродром. Началась рутинная подготовка к операции. Про папки Арик уже и не вспоминал. Когда у десантников уже все было готово к высадке в Эль-Ариш, Мота вернулся из генштаба с неожиданным известием: «Поговаривают, что война может начаться с Иерусалима. Давай, Арик, съездим туда, посмотрим... Ведь нельзя исключить, что нас перебросят в Иерусалим».  Мота предпочитал держать офицера разведки всегда при себе. «Ты для меня, Арик, вроде представителя противника, - говорил он ему. – Ведь из всей бригады ты один знаешь, что происходит «по ту сторону», и держишь меня в курсе. Когда я знаю секреты врага, я смогу ему достойно ответить!»  Забегая вперед скажу, что именно по этой причине Ахмон находился рядом с Мотой Гуром в самый тяжелый для себя момент, когда в бою погибали ребята из его роты, а Арик не мог им ничем помочь.

…Мота и Арик поднялись в Иерусалим в субботу. Город тогда напоминал столицу Германии времен берлинской стены, и был поделен на две зоны – западную и восточную. Вдоль границы - иорданские бункеры и заминированные участки, посередине – нейтральная полоса. Они смотрели сверху, оценивали ситуацию, а когда вернулись назад, у них уже был готов общий план на случай, если бригаду решат перебросить на иерусалимское направление.

...Утром десантники увидели взмывающие в небо самолеты, которые летели в Синай. Ночью бригаду тоже должны были перебросить туда, но в десять вечера стало известно, что операция под сомнением, а ближе к полуночи сообщили, что вовсе отменяется.

Нетрудно представить, что бравые десантники испытывали в тот момент!  В то время, как другие успешно продвигаются на юге, они, «сорви-головы» вынуждены сидеть на аэродроме, поскольку кто-то решил не перебрасывать их туда, где все и без того идет хорошо. Если бы они знали в тот момент,  что все переменится в ближайшие часы и им выпадет в этой войне судьбоносная роль!

Трудный выбор

В полдень Моту Гура вызвал к себе командующий центральным фронтом генерал Узи Наркис и сказал, что бригаду десантников перебрасывают в Иерусалим, где начинается война с Иорданией.

Мота вышел от Наркиса в два пятнадцать и сказал, что десантникам предстоит прорвать линию границы в районе Меа-Шеарим и упредить атаку иорданцев, которая ожидается в пять утра.  – И главным противником были тогда не иорданцы, а время. Чтобы провести подобную операцию в условиях плотной городской застройки, ее по правилам военной науки нужно готовить не менее семидесяти двух часов, в экстренном случае – суток. У них же оставалось всего десять часов. И потому в оперативном штабе Моты Гура больше говорили не о том, что НУЖНО сделать, а о том, БЕЗ ЧЕГО МОЖНО ОБОЙТИСЬ. Надо было видеть Моту в момент, когда он говорил командирам: «Без ЭТОГО можно обойтись, у нас НЕ БУДЕТ времени. ЭТО не важно. Это ТОЖЕ не важно...». Офицер разведки Арик Ахмон наивно полагал, что в штабе фронта все уже подготовлено – карты, снимки, информация, которые останется только распределить между командирами. Как же он ошибался! «Все, что у меня было по Иерусалиму, до вас уже разобрали. Так что получите в Иерусалиме, когда прибудете на место», - сказал ему подполковник из службы разведки. Это было все равно, что услышать «ихие беседер!» Иными словами, катастрофа. И тут Арик вспомнил про те две папки, которые забыл вернуть своему товарищу по киббуцу: они остались в штабе Гура! И в них была хотя бы часть того, в чем так нуждались перед операцией десантники: минимум минимума. Арик поделили содержимое папок между командирами. До Иерусалима предстояло добираться окольными путями, поскольку главная дорога простреливалась иорданцами. Общую встречу бригады назначили на пять вечера. То, что Мота с Ариком успели накануне побывать в Иерусалиме и составили общий план, тоже давало определенное примущество.

Итак, вместо Эль-Ариш они получили приказ на Иерусалим, но никто из них тогда не думал о Старом Городе. Задача стояла вполне конкретная: прорвать границу и упредить атаку иорданцев. При этом всего десять часов - вместо суток! - на подготовки при отсутствии необходимых карт, снимков и информации. К тому же с экипировкой, предназначенной для выброски десанта в пустынной местности, а не для наземной операции в центре города с плотной застройкой. С точки зрения военной стратегии – задача невозможная. И при других обстоятельствах Мота Гур должен был однозначно сказать Узи Наркису: «Нет». Но он сказал: «Да». Потому что цель была выше любых расчетов.

Они поднимались в Иерусалим в машине объездными дорогами, и каждый член штаба - Амос, Мойшеле и Арик - по дороге делали свою работу. Мота не пытался никого собой подменить: он предпочитал отдавать распоряжения и знать, что они выполняются. На связи с центральным штабом всегда находился Арик, на связи с командирами дивизий – Амос. Когда прибыли на место, у них уже был готов окончательный план, и в пять вечера все командиры получили задания. В том числе десантникам предстояло прорвать границу и расчистить дорогу остальным под самым носом иорданцев.

Тут важно не упустить еще одну важную деталь…Когда Узи Наркис отдавал Гуру приказ, он добавил такую фразу: «Надеюсь, вы смоете позор 1948 года», и она была очень важна. Потому что генерал имел в виду Старый Город, в который он, будучи командиром Пальмаха, сумел прорваться в 1948-м году, но не смог удержать. И Мота, конечно, сразу понял, что Узи имел в виду, и, вне сомнения, был с ним солидарен, хотя о Старом Городе тогда еще и речи не было! И не было никаких решений правительства. Не будем входить в технические детали, но не забудем о том, что когда Мота Тур планировал операцию, вероятно, он все же УЧИТЫВАЛ эту возможность - войти в Старый Город, если такой приказ все же последует. Во всяком случае, Мота сделал все для того, чтобы бригада десантников была готова к подобному развитию событий. И это было уже ЕГО решение.

В десять часов вечера Моту вызвали к Узи Наркису на крышу Бейт ха-Гистадрут, где находился штаб центрального фронта и откуда хорошо просматривался город. Мота изложил свой план и получил последние указания. Арик все время находился рядом с Мотой и слышал их разговор. Генерал сказал, что танкисты, которые должны были прорваться с севера, ведут тяжелые бои и вряд ли прибудут на место вовремя, согласно плану. Тут Узи Наркис сказал фразу, которая на Моту очень подействовала: «Судьба Хар-Цофим – в ваших руках». И добавил: «Вопрос только в том, когда вы хотите начать операцию – ночью или утром? Если ночью, то у вас будет еще около двух часов темноты, но тогда вы будете пробиваться одни. Если утром, мы сможем поддержать вас авиацией, танками и артиллерией». Мота ответил сразу: «Ночью. Но для принятия окончательного решения мне нужно полчаса на совет с командирами: я хочу быть уверен, что они думают так же, как и я». В половине первого члены штаба встретились с командирами, а в час снова были у Наркиса. Мота сказал ему: «Все за то, чтобы начать операцию ночью, обратной дороги нет».

…Вернуть евреям Старый город и Стену Плача через столько лет... После Шестидневной Войны многие были убеждены, что без воли Всевышнего тут не обошлось. Израиль, которому в 1967-м угрожала война с севера и юга, не только сумел одержать победу на всех фронтах, но и вернул контроль над Иерусалимом.

Арик Ахмон, человек военный, объясняет успех не чудом и не везением. Он, офицер разведки 55-й десантной бригады резервистов, которая первой вошла в Старый город, считает, что причина еще в высокой мотивации. Перед ними стояла цель, которая оправдывала любой риск и любые жертвы (весь «оркестр» Моты Гура – от командиров дивизий до командиров рот – был так настроен), и все думали только о том, как ее достичь.

Окончательный план Мота дорабатывал с Мойшеле (подполковник Моше Стемпель, заместитель Гура), Амосом (подполковник Амос Ярон, офицер, координирующий действия дивизий) и с Ариком уже по дороге в Иерусалим, где они в пять часов вечера встретились с командирами дивизий, и каждый из них получил задание – прорвать ночью границу, поделившую город на восточную и западную часть, и атаковать противника на его территории.

Между чувством и долгом

Операция началась в два часа ночи. Иорданцы сразу даже и не поняли, что израильтяне пытаются прорваться  прямо у них под носом. Ночь была союзником атакующим. Если бы израильтяне начали операцию, когда рассвело, все могло пойти совсем по-другому. Утром уже шли тяжелые бои, которые продолжались до вечера. Арик находился рядом с Мотой, постоянно был на связи со всеми и слышал, как погибают ребята из роты «алеф», которой он командовал еще всего полгода назад. Его душа рвалась к ним, но должность обязывала помогать Гуру, руководившему всей операцией. Мота, очевидно, представлял себе, что Арик испытывал в тот момент, и не забыл об этом, когда позднее писал ему на титульном листе книги-альбома о Шестидневной войне личное посвящение: «Арик, в «хапаке» (оперативный штаб) твое сердце болело за своих солдат, но как офицер разведки ты вдохновлял меня принимать решения по руководству боем; рискуя собой, вызволял товарищей; вошел в Старый город через Львиные ворота и водрузил на куполе мечети израильский флаг...».

…В течение всего вторника в Иерусалиме шли тяжелые бои, иорданцы оказывали ожесточенное сопротивление в каждой точке, и все основные потери с обоих сторон были именно в этот день. Треть состава бригады вышла из строя: в Шестидневной войне израильтяне потеряли девяносто восемь бойцов, многие получили серьезные ранения. Но бой за Иерусалим был настолько важен для них, что все думали только о выполнении приказа пусть даже ценой своей жизни. При том большом количестве погибших и тяжелораненых, которые остались инвалидами на всю жизнь, участники операции до сих пор убеждены, что были тогда правы!

«Храмовая гора в наших руках! Повторяю: Храмовая гора в наших руках!»

В ночь с шестого на седьмое июня в правительстве еще шли споры по поводу того, входить в Старый город, или нет. Одни были «за», другие воздерживались, третьи решительно отвергали подобный шаг, опасаясь мирового скандала. Что же касается бригады Моты Гура, ее оперативный штаб в тот момент находился в Музее Рокфеллера, неподалеку от Львиных ворот, и десантники были готовы войти в Старый город в любую минуту. И тут к нам пожаловал главный военный раввин ЦАХАЛа Шломо Горен и начал убеждать Моту Гура побыстрее войти в Старый город. Тот отшучивался: «Рав Горен, твой командир – Всевышний, и он говорит тебе – «Освободи Стену Плача!», но мой командир – командующий центральным фронтом, и я подчиняюсь ему. Приказа войти в Старый город Узи Наркис мне еще не давал». В память об этом событии сохранилась фотография, где улыбающийся Мота Гур сидит со своими бойцами у стенки, а напротив него - рав Горен. Она запечатлела момент, когда между ними происходил этот разговор.

…Израильтяне не знали, что иорданцы приняли решение отступить, и входили в притихший Старый город, где оставалось лишь небольшое число бойцов Арабского легиона, до которых приказ командования, очевидно, просто не дошел: они еще продолжали оказывать десантникам сопротивление.

Утром члены штаба Моты Гура поднялись наверх. Этот снимок, где они сидят на Масличной горе спиной к фотографу и смотрят на Старый город, теперь один из символов Шестидневной Войны, хотя там не видно лиц. Когда шли бои, десантникам было не до поз, и военные фотографы всегда находились позади них, именно поэтому на многих снимках, и в том числе на том, где Мота Гур со своими офицерами поднимается на Храмовую гору, видны лишь из спины.

В четверть десятого утра прибор связи, который Арик Ахмон держал в руке, «ожил»:  вызывали из штаба центрального фронта. «Как можно быстрее входите в Старый город!» - дежурный офицер, передавший это сообщение, через год погиб в военной операции, а в тот момент, когда он передал нам приказ генерала Узи Наркиса, никто даже не понял исторической значимости происходящего. Для офицеров штаба приказ означал тогда лишь одно - нужно готовиться к новому этапу операции. Лишь когда они начали подниматься на Храмовую гору, до многих дошло: происходит что-то необычное! Из тех, кто находился в момент получения приказа в штабе один Мота понял всю важность момента. Уже то, что он, вопреки военным правилам, решил войти в Старый город с офицерами оперативного штаба в числе первых, было очень необычно. Ведь один прицельный выстрел из базуки – и бригада обезглавлена. Похоже, Мота чувствовал, что все уже позади. В тот день он с самого утра не расставался со своим дневником, в который время от времени что-то записывал, и находился в каком-то особом состоянии, словно видел уже нечто большее, чем видели другие. Впоследствии на основе этого дневника он напишет свою знаменитую книгу «Храмовая гора в наших руках». А тогда он просто сказал водителю: «Бенци, езжай!» И они двинулись в направлении Старого города. Сзади ехал джип, откуда военный корреспондент в это время снимал происходящее. Этим черно-белым снимкам предстояло войти в историю Шестидневной Войны.

И вот уже подъем на Храмовую гору, все устремляются вверх по ступеням: Мота – чуть впереди остальных. Первое, что поразило участников происходящего - непривычная тишина. На огромной площадке никого не было. Арик бросился с «узи» за угол, чтобы проверить, нет ли засады. Потом они сидели, прислонившись к камням, напротив мечети, откуда Мота продолжал отдавать распоряжения членам бригады, еще очищавшим от остатков Арабского легиона Старый город, который через два часа уже полностью был под контролем израильтян.

На Храмовую гору начали подтягиваться бойцы бригады. У всех было ощущение праздника. У Стены Плача уже развевался израильский флаг, который поднял заместитель Моты Мойшеле Стемпель. Арик переглянулись с офицером связи Эзрой Орни. Кто из них произнес тогда эту фразу: «Может, вывесим флаг и на куполе мечети?» Спросили Моту. Он кивнул: «Хорошо». И Арик с Эзрой направились к двери мечети, захватив с собой еще одного парня из бригады по фамилии Полак. На двери висел большой замок, который Эзра открыл с помощью «узи»  и прихватил с собой в качестве реликвии (этот замок со следами пуль он хранит у себя до сих пор).

Едва десантники оказались внутри, как их ноги погрузились в ворс роскошных ковров, устилающих пол мечети. Они отыскали дверь и лестницу, ведущую наверх: она находилась между внутренним каменным куполом и внешним, покрытым позолочеными пластинами. Начали подниматься. Эзра Орни – впереди, как более молодой и спортивный. Откуда-то издалека еще доносились звуки выстрелов, а здесь они были совсем одни. Добравшись до верхней части купола, Эзра встал Арик на плечи, чтобы дотянуться до металлической конструкции и прикрепить флаг.

Едва десантники успели спуститься вниз и выйти из мечети, как прибор связи снова «ожил»: на сей раз сам министр обороны срочно вызывал Моту Гура. Разговор между ними сразу начался с криков Моше Даяна: «Вы с ума сошли?! Сейчас же снимите с мечети флаг! Хотите, чтобы весь мусульманский мир поднялся против нас?! Израильский флаг на куполе мечети - это последнее, что нас сейчас нужно! Немедленно снимайте!». Мота отдал приказ снять флаг, но ни Арик, ни Эзра не захотели идти - послали вместо себя Полака, который все за них сделал. Так что флаг, который Моше Даян увидел в бинокль, повисел не вершине купола совсем недолго.

Но это еще не конец истории. Вскоре на Храмовую гору поднялся сияющий рав Горен. Он в те дни не расставался со свитком Торы и шофаром, в который постоянно трубил. В отличие от сосредоточенного на своих мыслях Моты, рав Горен пребывал в такой эйфории, что даже захотел зайти в мечеть – посмотреть. Мота окликнул офицера разведки: «Арик, покажи раву мечеть!». И они пошли туда, прихватив с собой еще рава Коэна. Осмотрелись, и вдруг рав Горен поднимает руку с шофаром и спрашивает: «Трубить или не трубить?»  Его спутники в замешательстве. Потом кто-то из них ему говорит: «Рав Горен, наверное, не стоит. Ведь мы тут одни, все равно никто не услышит». И он не стал трубить.

Заканчивая историю про израильский флаг, добавлю только, что исторический разговор, который состоялся по связи между Мотой Гуром и командующим центральным фронтом Узи Наркисом, записали для эфира и впоследствии каждый год транслировали по радио: «Храмовая гора в наших руках! Повторяю: Храмовая гора в наших руках! – сообщал Гур Наркису. Но там была еще одна фраза – о том, что подполковник Стемпель вывесил израильский флаг у Западной Стены, а майор Ахмон и лейтенант Орни – на куполе мечети. Эту запись повторяли в День Иерусалима каждый год, и мать Арика Ахмона всякий раз ждала момента, когда Мота Гур в очередной раз произнесет имя ее сына – майора Ахмона. Впоследствии «Коль Исраэль» знаменитую фразу урезал, очевидно, из соображений политкорректности, оставив только ее начало («Храмовая гора в наших руках! Повторяю: Храмовая гора в наших руках!), в то время как на «Галей ЦАХАЛ» ее продолжали транслировать в полном формате. Прошло еще несколько лет прежде чем нас имена Ахмона и Орни стерли из записи, ставшей достоянием истории.

После окончания войны Мота попросил офицера разведки задержаться на резервистских сборах, чтобы проверить все детали нашей операции в Иерусалиме, проанализировать промахи и составить подробный отчет. «Арик, если мы будем знать наши ошибки, то сможем избежать их в будущих войнах», - сказал он ему. На данные этого отчеты Мота не раз ссылается своей знаменитой книге «Храмовая гора в наших руках!», обобщившей опыт Шестидневной Войны. Примечательно, что она вышла как раз в те дни, когда начиналась Война Судного Дня.

Бой за Гиват-Тахмошет

…Алону Вальду в 1967-м был всего год, когда его отец десантник-резервист Рами Вальд погиб в районе Гиват ха-Тахмошет. Воспитанием Алона занимались боевые товарищи Рами. Отца Алон знает только по их рассказам. Участники Шестидневной Войны не стали ждать, пока министерство обороны начнет решать проблемы семей своих погибших друзей и сами взяли опеку над вдовами и сиротами.

О том, как поступил бы его отец в той, или иной ситуации Алон мог судить лишь по отношению его товарищей друг к другу… Так что для меня даже вопроса такого не было – где служить. Только в десанте! И мать, вдова Рами Вальда, его поняла. Подписывая бумагу о своем согласии на службу единственного сына в боевых войсках, она  только произнесла: «Сынок, твой отец всегда рисковал...пожалуйста, береги себя».

Порой Алон задавался вопросом:  а что если бы офицер-подрывник Рами Вальд согласился на предложение командира бригады Моты Гура? И, может быть, тогда рядом с ним все эти годы был живой отец, а не его фотографии на стене? И всякий раз понимал: нет, не мог он поступить иначе! Начиная с Синайской кампании десантников учили всегда быть первыми. Можно представить себе, что они чувствовали весной 1967-го после двухнедельного ожидания начала операции в тылу египтян – какой десантник об этом не мечтал? - когда оказались в узких траншеях Гиват ха-Тахмошет, в полной неизвестности. И все же они пробились к вершине холма за несколько страшных часов ценой огромных потерь, привычно выполняя приказ и не сознавая, что творят историю. А теперь представим себе, как утром, после боя, они вдруг узнают по связи, что их товарищи уже вошли в Старый город. Казалось бы, самое время поспешить к ним, разделить радость победы, прикоснуться к Стене Плача... А что делают они? Разбирают груду камней и сооружают из них холмики двух братских могил: в одной – их погибшие товарищи, в другой – иорданские легионеры. При том, что армейский устав не обязывает их хоронить врагов. Способность сохранять уважение к мертвому противнику даже после тяжелых потерь говорит о них не меньше, чем все остальное.

...Накануне заключения мира с Иорданией, на Гиват ха-Тахмошет встретились участники самого кровопролитного боя Шестидневной войны. Израильтяне и иорданцы пожали друг другу руки, после чего один из гостей, иорданский офицер произнес: «Мы считались в армии короля лучшими из лучших, стояли насмерть, предпочитая невыполнению приказа пулю в лоб. Ваши ряды редели, а вы все равно рвались вперед, словно одержимые, как будто вас сзади кто-то подталкивал. Чем объяснить такое упорство?» Израильский офицер-десантник ему ответил: «Нас подталкивал вперед весь еврейский народ, его история, память о погромах, скитаниях на чужбине и Катастрофе. Это было нечто большее, чем страх не выполнить приказ командира».

Споры о том, нужно ли было такой ценой брать эту высоту или нет, не прекращаются до сих пор: операция начиналась в условиях полной неизвестности, бункеры охранялись лучшими бойцами арабского легиона, которые при любых обстоятельствах предпочитали отступлению смерть, готовые даже к рукопашной схватке. Но в итоге невероятно трудный бой был выигран рядовыми бойцами, которым приходилось заменять погибших офицеров, ведь в израильской армии, в отличие от американской, офицер приказывает «за мной!» , а не "вперед!", и сам ведет за собой солдат.

Гиват ха-Тахмошет был для них не просто местом боя, а чем-то большим. На вершине холма – три обелиска. На одном – имена погибших в Шестидневной войне, на втором – в Войне Судного Дня, на третьем – в Первой Ливанской. Дальше железный лист начинает заворачиваться внутрь, создавая преграду. Это своего рода символ надежды на лучшее будущее: Израиль хочет мира, а не войны, которая может обернуться новыми жертвами, и на вершине холма Гиват ха-Тахмошет нет места новым обелискам.

Второй бой за "Гиват ха-Тахмошет"

...Разве могли себе представить десантники, погибшие в тяжелейшем бою за Арсенальную горку (Гиват ха-Тахмошет), что спустя десятилетия их дети и вдовы тоже будут сражаться за этот знаменитый холм с израильским флагом в руках?

Все началось с того, что обещания министерства обороны о финансовой поддержке мемориала, обладающего государственным статусом, не были выполнены. Гиват ха-Тахмошет оказался под угрозой закрытия.

Алон Вальд и десяток его товарищей, у которых отцы погибли в Шестидневную войну, решились на отчаянный поступок. Они сняли с флагштока, установленного на вершине холма, огромный израильский флаг, свернули его и положили себе на плечи. Их путь лежал через Старый город к дому премьер-министра Нетаниягу.

Это была тихая демонстрация – без лозунгов и речей. Просто дети участников Шестидневной Войны решили, что если их лишают мемориала, где погибли отцы, и возможности рассказать о их подвиге другим, значит, флагу там не место. По пути к нам стали присоединяться вдовы и внуки погибших в боях за Иерусалим, их братья, сестры, боевые товарищи и все, кому небезразлична история Шестидневной Войны. Услышав о нашем походе, радио и телевидение тут же прислали на место своих репортеров, и «горячая» новость дошла до членов правительства. Премьер-министр вызвал к себе министра обороны.

Кто-то позвонил директору Гиват ха-Тахмошет Катри Маозу: «Надо их остановить!», на что он ответил: «Этих ребят не остановит сейчас даже сам господь Бог! У них отцы погибли на Гиват ха-Тахмошет!». Когда до дома Биби Нетаниягу оставалось метров восемьсот, Алону Вальду позвонил на мобильный телефон один из боевых товарищей отца и сказал: «Алончик, возвращайтесь. Решение принято. Все в порядке. Гиват ха-Тахмошет остается!». В одиннадцать вечера участники акции поднялись на холм, вернули на место флаг, зажгли факел, затянули «ха-Тикву» и дали клятву, что не допустим третьего сражения за Гиват ха-Тахмошет. Это место останется в истории навсегда.

День Иерусалима

Выходцы из бывшего Союза, где память о Второй Мировой Войне увековечена множеством монументов и музеев, а обладатели боевых орденов даже спустя десятилетия после ее окончания награждаются юбилейными медалями, рано или поздно обращают внимание на скромность израильских военных наград и обелисков погибшим бойцам. Музей танковых войск в Латруне и Музей ВВС в Хацоре известен каждому, но вы не найдете в Израиле Музея Войны Судного Дня, подобному египетскому, или Музея Шестидневной Войны, что вовсе не означает, будто израильтяне не дорожат своей военной историей. Каждый год участники Шестидневной Войны поднимаются в столицу в День Иерусалима – не ради торжественных церемоний, а ради скромных обелисков, установленных на месте гибели своих товарищей, чтобы вспомнить каждого из них поименно вместе с теми, кто уцелел.

- Мы сидели во-он на той крыше, - вспоминает подполковник Эзра Орни, офицер связи штаба 55-й парашютно-десантной бригады Моты Гура, первой вошедшей в Старый город (до начала скромной памятной церемонии у обелиска погибшим на территории музея Рокфеллера в Восточном Иерусалиме, остаются считанные минуты). - Начали операцию в два часа ночи, а к шести утра уже выбили отсюда иорданцев. Внутри было тихо, ни одного человека, но иорданцы продолжали обстрел со стен Старого города. Мота связался с нашими артиллеристами, и они открыли встречный огонь из минометов. Поначалу все шло по плану, но в какой-то момент у одного из наших минометов, очевидно, сбился прицел, и снаряд упал здесь, - он проводит рукой по выбоинам, оставленным в стене осколками и продолжает. - На этом самом месте стояли два друга – когда-то они ходили в одну гимназию и долго не виделись: Йоси Израиля не покидал, а Ноам учился на врача в Италии и сразу полетел домой, едва узнал о начале войны. Они успели только обняться и перекинуться парой фраз, как их накрыло взрывом. Кто-то закричал: «Нужен санитар!» Я был в этот момент на крыше, но услышав этот крик, сразу побежал вниз, на ходу вскрывая свой индивидуальный перевязочный пакет, который был бесполезен при таком количестве раненых. И тут до меня дошло: у артиллеристов сбился прицел, и нужно срочно прекратить огонь, пока сюда, во дворик, который еще минуту назад казался самым надежным местом, не упал второй наш снаряд. Я понесся к джипу, где находился прибор связи со штабом центрального фронта. Мы знали, что командир артиллерии находится сейчас на крыше Бейт ха-Гистадрут рядом с Узи Наркисом, код которого мне был известен. Быстро настроив прибор, я вышел на связь с генералом Наркисом, назвал свой код и передал зашифрованное сообщение о происходящем, о чем он тут же сообщил командиру артиллерии и обстрел прекратился. Я побежал к Моте и обо всем ему доложил.

...Мота Гур упоминает о трагическом случае гибели десантников от дружественного огня в своей книге «Храмовая гора в наших руках!»: «Когда Орни прекратил огонь, я готов был его расцеловать...»

...Офицер разведки 55-й бригады Арик Ахмон, находившийся во время этой трагедии рядом с Мотой Гуром, и участвующий в нашем разговоре, подтверждает: «Орни был единственным, кто сообразил в тот момент, что нужно делать!»

...Вместе с полковником Ахмоном, офицером разведки штаба 55-й парашютно-десантной бригады Моты Гура, первой вошедшей в Старый город,  я отправляюсь из Музея Рокфеллера еще на одну скромную церемонию, которая проходит в Восточном Иерусалиме у обелиска, установленного в память о погибших в боях за Иерусалим десантниках 28-й дивизии. Она была первой из дивизий, на базе которых Мота Гур создавал прославленную 55-ю бригаду, вернувшую евреям Стену Плача и изменившую ход Войны Судного Дня уже под командованием Дани Матта. Первым десантникам из старейшей 28-й дивизии уже за восемьдесят. Среди них – соратник легендарного Меира Хар-Циона по 101-му спецподразделению Шимон Каганер по прозвищу «Кача» и его товарищи. В конце церемонии Кача поднимается по ступенькам к обелиску, опираясь на палку, и вместе с молодым десантником возлагает к подножию венок.

…Историю о возвращенном Иерусалиме я хочу закончить упоминанием о Мойше Стемпеле, заместителе Моты Гура, снискавшем славу самого сурового человека в бригаде. Невысокий, крепко сбитый и на редкость выносливый, он обладал еще невероятной внутренней силой. Близкие Стемпеля погибли в Катастрофе. Мойшеле (так звали его боевые товарищи) был отличным командиром и никогда не выражал своих эмоций по поводу удач или неудач. Он был человеком поступка, и делал все, что от него требовалось, без лишних слов. И надо же такому случиться: именно Мойше Стемпелю судьба предначертала водрузить израильский флаг у Стены Плача, к которой евреев не пускали на протяжении девятнадцати лет! И вот уже десантники устремили взгляд на развевающееся полотнище, вскинув руку в воинском приветствии. Заметив, как дрожит рука у Мойше Стемпеля, один из товарищей бросил на него встревоженный взгляд: «Ты в порядке?». - «Если бы мои предки знали, что я вместе с другими израильскими десантниками пробьюсь к Западной Стене и вывешу на ней израильский флаг, они согласились бы тысячу раз отдать за это свою жизнь», - произнес суровый Стемпель. И, может быть, впервые за долгое время его глаза повлажнели. Спустя несколько лет Мойше Стемпель погиб в схватке с террористами….

3. ОПАЛЕННЫЕ ВОЙНОЙ

Солдаты, которых предали

Предательство не имеет ни запаха, ни вкуса, но подобно хорошему яду, оно убивает наверняка – сразу или на протяжении лет. То, что солдат, о которых пойдет речь, бросили в атаку, исход которой был предрешен; то, что их оставили умирать под шквальным огнем и не пришли на помощь, можно, наверное, списать на войну и на неразбериху, царившие во время боя на «китайской ферме». Но как объяснить то, что настоящие герои, принявшие на себя главный удар, остались без каких-либо наград и воинских званий? И как объяснить то, что в течение тридцати с лишним лет ни один из военачальников не поинтересовался, живы ли они вообще и как им удалось выбраться из кромешного ада?

Судьбы моих героев пересеклись в песках Синая в октябре 1973-го, но самого знакомства не произошло. Разве что Ярон Кайзер, принимавший вертолет на земле, увидел красные ботинки Хези Дахбаша, показавшиеся из люка первыми. Впрочем, они ничем не отличались от ботинок других десантников, прибывших на операцию. Так что герои встретились лишь 30 лет спустя, после того, как Ярон увидел фильм режиссера Нира Тойба «Воспоминания о «Китайской ферме» с участием Хези Дахбаша, занимающего центральное место в событиях самого страшного боя Войны Судного Дня, в чем мы позже убедимся. К тому времени оба задавались одними и теми же вопросами: кто и почему обрек лучших десантников ЦАХАЛа на бессмысленную гибель? Почему имена настоящих героев этой схватки были преданы забвению, в то время как многие офицеры, сыгравшие в этой драме второстепенную роль, удостоились наград, а кое-кто даже совершил неплохую военную и политическую карьеру – причем, именно благодаря подвигам, проявленным в боях за «китайскую ферму»?

Несколько лет назад Хези Дахбаш и доктор Ури Мильштейн создали в Интернете гражданский форум по истории израильских войн, в расследованиях которого приняли участие бригадный генерал Амикам Цур; Эвъятар Бен-Цедеф, занимавший в 1970-х годах пост главного редактора армейского ежемесячника «Маарахот», предназначенного для офицеров ЦАХАЛа; бригадный генерал Ави Лиор, сын Исраэля Лиора – консультанта премьер-министра Голды Меир и другие известные личности.

«Я тоже был в том бою, - пишет в своем обращении на форуме один из участников битвы на «китайской ферме». – Мы знали, что Хези Дахбаш продвинулся дальше всех и вплотную приблизился к позициям противника. Я до сих пор отчетливо помню эту картину. Мы находимся на возвышенности, откуда хорошо просматривается происходящее, и кто-то показывает мне, где находится Хези. Там сплошная стена огня. Видно, что египтяне начинают окружать отделение. И вдруг по рации доносится голос Хези. Я слышу, как он вызывает огонь на себя. Через 20 секунд дальнобойная артиллерия обрушивает на это место шквальный огонь. Египтяне бегут, мать их! Я понимаю, что Хези и его ребята погибли, и у меня сжимается сердце. Но вдруг я снова слышу по рации его голос: «Корректирую огонь. 200 метров правее!». И это повторяется за разом. Я бы назначил Хези главнокомандующим, если бы это зависело от меня. Ведь он фактически руководил тем боем, остановил египтян, но не получил за это никакой награды, и с этим невозможно смириться».

***

В течение 33 лет к десантникам, принимавшим непосредственное участие в боях за «китайскую ферму» относились так, словно их нет. При этом Война Судного Дня описана в школьных учебниках, ее изучают в Университетах, а в дни памятных дат по радио и телевидению нередко выступают люди, которые вовсе не участвовали в боях за «китайскую ферму», но почему-то рассказывают о том, что там происходило. И появляется ощущение, что на «свадьбу» забыли пригласить невесту и жениха. И еще один интересный момент: этот небольшой участок пустыни, прозванный «китайской фермой» благодаря иероглифам, которые израильские солдаты обнаружили после Шестидневной Войны на брошенном египтянами сельскохозяйственном оборудовании, послужил в свое время неплохим плацдармом для блестящих военных и политических карьер в нашем государстве. Многие офицеры, командовавшие осенью 1973-м на Южном фронте дивизиями, батальонами и полками, впоследствии продвинулись до немыслимых высот, заняв ключевые посты в верхних эшелонах власти. Из них вышли будущие премьер-министры, министры обороны, генералы. Что же касается Хези, то он не удостоился ни высоких званий, ни наград, в то время как два других офицера умудрились даже получить медали за его спасение (!) - при том, что один из них вообще там не был, а второй прибыл на место по вызову Хези - эвакуировать раненого танкиста, оказавшегося в расположении десантников благодаря тому же Хези, вытащившему его из подбитого танка.

Хези Дахбаш рассказывает о том, что произошло на «китайской ферме» лишь по одной причине: он не хочет, чтобы эта история повторилась с его сыновьями, которые служат в армии или с его внуком, которому еще предстоит служить.
Взвод Хези Дахбаша в ночь с 15 на 16 октября первым принял на себя удар египтян, продержался в самом пекле восемнадцать часов и последним покинул место боя. Все думали, что десантники обречены. Никто не пришел им на помощь.

…Наша беседа с Дахбашем продолжалась шесть часов. Некоторые вопросы ему приходилось переспрашивать – после боя на «китайской ферме», где он в течение многих часов вызывал огонь артиллерии на себя, пытаясь избежать окружения и продолжать бой, у него проблема со слухом, хотя Хези и не числится инвалидом ЦАХАЛа. В отличие от своих солдат, которые пострадали точно так же, он не стал подавать прошения. Просто не нашел для этого ни времени, ни сил. Ниже я помешаю рассказ на основе нашего шестичасового интервью, куда добавляю так же то, что рассказал о Хези Ярон и чего Хези не сообщил о себе в силу присущей ему скромности.

***

После Шестидневной войны в армии не утихали споры за честь быть первыми. Особенно среди десантников. Бравые парни были готовы поделиться с товарищем зубной щеткой или девушкой, но ни за что бы не уступили ему права идти на операцию в авангарде. А что вы хотите от 20-летних парней, которые встают и ложатся спать с мыслью о подвигах?

Перед выходом на задание ребята бросали жребий, загадывая, кому суждено вернуться живым, а кому нет. Десантники - парни сорви-головы, что им смерть? Сообщение о начале войны многих застало дома. Пару часов на сборы, и вот они уже бегут в полной амуниции к месту сбора, а прохожие суют в руки орешки и конфеты. После Шестидневной Войны армия была у народа в таком почете! И особенно десантники.

Когда взводу Хези Дахбаша приказали готовить снаряжение, все были уверены, что речь идет о какой-то крупной операции, и они управятся с противником за два дня. На шестой год после Шестидневной Войны на генералов смотрели как на королей и считали, что нет армии лучше израильской. А кто в ЦАХАЛе самый лучший? Десантники! А среди десантников кто лучший? 890-й батальон. Так вот взвод Хези Дахбаша считался в этом батальоне лучшим. И все в нем хотели быть первыми. Поэтому когда командир сообщил двум солдатам, что они остаются на базе, это известие их просто убило! Они умоляли Дахбаша взять их на операцию, и он согласился, пожалел парней. В тот момент никто еще не знал, что началась война, а когда узнали, Хези испытал чувство вины перед этими солдатами. Ведь он собирался оставить их на базе, но поддался уговорам, а теперь их могут убить. И он сказал этим двоим: «Когда высадимся на месте, будете ходить за мной по пятам и все делать в точности, как я». И они уцелели. В числе пяти, которые находились с Хези на протяжении всех восемнадцати часов боя.

Перед отправкой в Синай все гадали, куда пошлют взвод – на северный фронт, или на южный. Им казалось, что южный лучше – там песок, а на севере, где камни и скалы, ботинки слишком быстро рвутся. Этих солдат давно нет, и они так и остались молодыми на снимках, которые более сорока лет висят у Хези Дахбаша меня на стене. Его товарищи не вышли из боя, и он никогда не забудет, как они умирали... Но переживая заново октябрьские события 1973-го, Хези понимает, что в той ситуации они не могли поступить иначе. Десантники, воспитанные на подвигах Меира Хар-Циона и других героев израильских войн, рассказах о Катастрофе и Мецаде, были готовы сделать все для того, чтобы с евреями никогда не повторилось подобное.

Такое было время: все мечтали об армии. Ярон Кайзер у родителей единственный сын, отец пережил Катастрофу, служил в армии. Поэтому когда Ярон сообщил, что собираются идти в десантники, они его поняли, а адвокат, визируя их разрешение, даже не захотел брать с них денег. Ярон закончил курсы, где его научили принимать вертолеты в сложных условиях. Поднимать в вертолет раненых и одновременно держать под контролем все, что происходит вокруг – тяжелая работа. В иные моменты на нем гимнастерка слипалась от чужой крови.

15 октября Ярон Кайзер принимал в пустыне тех самых десантников, и в том числе – взвод Хези, которым предстояло совершить девятикилометровый пеший бросок до «китайской фермы». Они прибыли в 10 вечера, а в полночь вышли на операцию. Представим себе эту пастораль: ночь, дюны, освещаемые полной луной. Прошло часа два. И вдруг в той стороне, где скрылись десантники, началась жуткая пальба из всех видов оружия. Такой шум могла произвести по меньшей мере дивизия. И как впоследствии оказалось, не одна. Эти триста десантников были брошены в бой против двух тысяч египетских танков и десяти тысяч солдат.

Перед выходом на операцию взвод получил задание: уничтожить отдельные египетские группировки, вооруженные противотанковыми ракетами, которые создавали серьезные помехи для продвижения израильских войск. Для десантников задача несложная, привычная. Но они были совершенно не готовы к тому, что против них выступит целая армия! В первую минуту возникло ощущение, что разверзлась преисподняя. Очень многие погибли и были тяжело ранены в течение считанных минут. И потом, уже после войны, Хези был убежден, что высшее командование и не подозревало о том, что в районе «китайской фермы» сосредоточены целые дивизии. Страшная правда открылась ему позже, на слете десантников, где выступал Шарон. Он рассказывал, что накануне событий, о которых идет речь, к нему пришел полковник Дани Мат, позднее форсировавший Суэцкий канал, и попросил направить его в район «китайской фермы». На что Шарон ответил ему: «Ты что с ума сошел? У египтян там 10 тысяч солдат и две тысячи танков!» .Эпизод, где он произносит эти слова, впоследствии был включен в фильм Нира Тойба «Воспоминание о «китайской ферме». Выходит, что Дани Мата и его людей уберегли от тяжелой участи (они практически без потерь переправились через Суэц), а триста отборных десантников обрекли на верную смерть. Хези настолько тяжело перенес открывшуюся ему страшную правду, что это кончилось для него тяжелым инфарктом. Ему всегда казалось, что для армейского командования все одинаково важны – и генерал, и простой солдат. А оказалось, что это не совсем так.

«На ваших плечах лежит судьба государства», - говорили командиры солдатам, и те понимали эти слова однозначно: права на отступление у них нет. На протяжении восемнадцати часов боя Хези Дахбаш, чей взвод попал в западню, сохранял связь с командованием и пережил очень драматический момент, когда прославленного 890 батальона Ицик Мордехай в ответ на его просьбу о помощи заявил, что не готов ради спасения взвода жертвовать целым батальоном. Спустя еще два часа, когда взвод оказался в окружении, командир дивизии Узи Яири приказал ему сдаться в плен, на что Хези не был готов идти ни при каких обстоятельствах.

В отличие от Хези, Ярон Кайзер догадывался, что в районе «китайской фермы» у египтян сосредоточены немалые силы. Он ведь находился здесь с 8 октября, а взвод Дахбаша прибыл 15-го. До этого здесь были другие ребята, тоже из десанта, и многие из них погибли. Подыскивая площадку для принятия вертолетов, Ярон повсюду видел красные ботинки десантников, убитых здесь в первые дни войны: они заметно выделялись на фоне песков.

***

У Хези до сих пор стоит перед глазами картина происходящего. Два часа ночи. Небо выткано следами трассирующих пуль наподобие ковра. Командир роты Яки Леви (через несколько минут его убьют) приказывает Хези, чей взвод бежит первым, обойти дюну справа и максимально приблизиться к противнику. Десантники все еще полагают, что за дюнами скрывается не более шестидесяти человек. Пуля пробивает Хези фляжку, вода течет по ноге, он принимаю ее за кровь и еще успевает подумать: «Странно, вроде меня ранило, а боли нет». Потом в него попадают еще две пули – одна в каску, вторая в компас, и осколок от снаряда - в плечо (с тех пор он носит на себе эту отметину).

Половина отборнейшего десантного батальона выходит из строя в первые минуты боя – такого в истории ЦАХАЛа еще не было. Грохот взрывов, свист пуль, крики раненых со всех сторон. Хези со своими ребятами бежит по открытому, хорошо простреливаемому плато, где совершенно негде укрыться. По рации сообщают, что Яки Леви убит. Его заменяет Эяль Раз. Чтобы сократить путь, Хези меняет курс на 90 градусов и десантники бегут в лоб противнику. Пользуясь темнотой, они падаеют на землю и начинают зарываться в песок под самым носом египтян. Пока те не замечают подвоха и продолжают палить на более дальнее расстояние. У Хези появляется возможность разглядеть позиции противника и оценить ситуацию. Он видит танки, артиллерийские орудия и сообщает по рации командиру батальона, что против взвода стоят целые дивизии. Ицик Мордехай приказывает оставаться на месте и ждать подкрепления.

Время идет, а подкрепления нет. В тот момент Хези по наивности думал, что их оставили здесь, под носом египтян одних, без прикрытия, специально, чтобы отвлечь силы противника. Потом у него возникает ощущение, что о взводе просто забыли. Между тем, близится утро. Примерно в районе шести в атаку идут танки Эхуда Барака. Поскольку остатки взвода находятся ближе всех к позициям противника, танкисты принимают их за египтян: трагедию удается предотвратить буквально в последний момент, передав по специальной системе оповещения опознавательный код: «свои».

Глядя на то, как стремительно продвигаются вперед наши танки, Хези даже немного завидует танкистам и сожалеет о том, что не пошел в танковые войска. Но в этот момент у танка, который проходит неподалеку, сносит снарядом башню, а командира выбрасывает наружу. На месте глаза у него кровавое месиво, к тому же ранен в ноги. Горящий танк кружит на месте, грозя в любую минуту раздавить танкиста. Хези вскакивает и перетаскивает раненого в укрытие. (Опережая события, скажу, что он выжил и впоследствии стал известным врачом, профессором).

Бой продолжается, и потери растут. У людей отрывает конечности, а у десантников нет  даже резиновых жгутов, чтобы остановить кровь. Пачки бинтов размеров с сигаретную коробку – это все, чем они располагают. Хези выходит на связь и просит выслать бронетранспортер для эвакуации танкиста и раненых солдат из своего взвода. Это удается сделать только через полтора часа.

Около девяти египтяне замечают десантников и начали их окружать. Хези связывается с командиром батальона и сообщает ему об этом. Ицик Мордехай отвечает, что ради спасения взвода не готов рисковать батальоном. Хези отключается от связи, понимая, что его взвод брошен на произвол судьбы и надо выбираться из этого ада самим. Между тем, египтяне уже совсем близко. Он принимает отчаянное решение: по прямой связи с командиром дивизии просит поддержать артиллерийским огнем. Поскольку противник уже совсем рядом, Хези приходится сообщить собственные координаты. Командир дивизии отвечает секретным кодом, что просьбу понял: «Получайте!». Израильские снаряды ложатся рядом, египтяне бегут, остатки взвода целы, и Хези продолжает сообщать артиллертистам координаты, чтобы их снаряды ложились более точно.

Десантник остаются одни. Танкисты давно отступили. Командир роты и командиры двух взводов, которые шли за взводом Хези, убиты в первые минуты боя. Офицер, сменивший командира роты, почему-то не выходит на связь. Хези со своими солдатами натыкается на него, пробираясь  назад, к своим. Он лежит на песке: ранение тяжелое, в живот, внутренности вывалились наружу. В условиях, когда приходится передвигаться короткими перебежками под непрекращающимся огнем египтян, десантники Хези не в состоянии транспортировать тяжелораненого. Но и оставить его здесь одного тоже не могут. Приказав остаткам взвода продолжать отступление, Хези с пятью солдатами остается с раненым и вызывает по рации бронетранспортер для его эвакуации. Снова забегая вперед, скажу, что этот офицер выжил и впоследствии тоже стал врачом, как и упомянутый выше спасенный танкист.

Очень многие тогда остались в живых благодаря тому, что Хези вызвал огонь на себя и корректировал его, вынуждая египтян отступить. В мемуарах египетских военачальников приводится факт, что в разгар боя на «китайской ферме» командир египетской дивизии получил инфаркт из-за того балагана с артиллерией, который израильтяне (Хези со своими людьми) устроили у него под носом.

В январе 1974-го армия проводила расследование ситуации, связанной с боями на «китайской ферме», но Хези там не было. Как так получилось, что в расследовании не принимал участия единственный из трех командиров взводов, находившихся в эпицентре событий, который не был убит и вывел своих солдат? Его устранили довольно оригинальным способом.  Рота десантников в те дни находилась на учениях в районе Шхема, где, естественно, был и Хези со своими солдатами. И вдруг его вызывает руководство и предлагает отправиться с подругой в отпуск на новой, только что прибывшей в часть машине. Ему двадцать один год. Он влюблен. Война позади. Кто бы отказался от столь заманчивого предложения на его месте? Покатавшись по стране несколько дней, он говорит подруге: «Надо бы заехать на базу, проверить, как там мои солдаты». Та расстроена: «Даже в отпуске у тебя одна армия в голове!» И все же Хези настаивает на своем. Они едут в часть, но ни одного из солдат Хези на месте нет. Оказывается, их еще несколько дней назад вывезли на юг, где ведется расследование по поводу «китайской фермы».

Хези был не в Америке, он не был болен. Он служил в действующей армии. И он был единственным уцелевшим командиром взвода из всех, что участвовали в этой операции. К тому же ему удалось продвинуться к противнику ближе всех. Его взвод первым вошел на территорию «китайской фермы», приблизился к противнику почти вплотную и покинул место боя последним, продержавшись под огнем восемнадцать часов. Все это время Хези выходил на связь по рации, слышал все команды, корректировал огонь артиллерии, которую вызывал на себя. Кому, как не мне, свидетельствовать о том, что там происходило? А ему даже не сообщают о предстоящем расследовании, и, более того, как раз в эти дни отправили в отпуск, не сказав ни слова. Кто-то позаботился о том, чтобы такого важного свидетеля чужих просчетов там не было. Видимо, то, что он мог рассказать - а он ничего не мог рассказать, кроме правды - расходилось с официальной версией событий, и это многих не устраивало. Впоследствии подобное повторялось не раз: Хези приглашали выступить в телепередаче по поводу событий Войны Судного Дня, но в последний момент его участие вдруг отменялось, и в студии выступали другие люди, которые рассказывали о событиях так, как это описано в официальных источниках.

В 1974-м году двое офицеров, участвовавших в боях на Синае, устроили голодовку возле Кнессета, требуя расследования событий Войны Судного Дня. И такая комиссия была создана (она вошла в историю под названием «Ваадат Аграната») и признала несостоятельность политики и стратегии израильского правительства в первые дни войны. Впоследствии группа офицеров потребовала от министра обороны создания новой комиссии.Параллельно был подан иск в БАГАЦ (Высший суд справедливости). Офицеры потребовали доступа к армейским протоколам того периода, из которых можно узнать, какие именно приказы отдавались во время боя и за что участники Войны Судного Дня получили свои награды и очередные воинские звания.

В течение десятилетий Хези Дахбаш выступал в воинских частях, рассказывая солдатам срочной службы о боях на «китайской ферме», и его рассказы сильно отличаются от описанного в учебниках и от того, что они слышали в армии. Он рассказывал правду, которая мешала многим, но они ничего не могли с этим поделать. До сих пор никто не пытался Хези опровергнуть или выдвинуть против него или против расследователей, принимающей участие в работе гражданского форума, судебный иск. Почему? По той простой причине, что Хези Дахбаш находился в эпицентре событий на «китайской ферме», и каждое его слово было свидетельством очевидца и непосредственного участника боя.

Он снова и снова задавался вопросом:  почему десантников бросили на «китайскую ферму» без прикрытия артиллерии. На этот счет существует официальная версия: будто вся артиллерия в этот момент, якобы, прикрывала Дани Мата, переправлявшегося через Суэцкий канал. Но, известно, что Дани Мат перебрался на противоположный берег Суэца предыдущей ночью, почти без потерь, и уже не было нужды его прикрывать. Кроме того, когда  десантников начали окружать египтяне и Хези вынужден был обратился по связи к командиру дивизии за артиллерийской поддержкой, он ее тут же получил! Значит, артиллерия была! Если бы десантники шли в бой под ее прикрытием, египтяне бы просто не высунули носа, и не было бы этих бессмысленных потерь - беспрецендентных в истории ЦАХАЛа. Не говоря уже о том, что триста человек были брошены в бой против целой армии, что, как выясняется, не было для военачальников секретом. В фильме Нира Тойба один из генералов называет бой на «китайской ферме» провалом, признавая тем самым, что что-то было сделано не так. Но как объяснить в таком случае феномен, что для многих военачальников именно этот бой стал главной ступенькой в головокружительной военной и политической карьере? И это всего лишь два вопроса из множества прочих, которые не дают покоя мне и участникам гражданского форума, многие из которых принимали участие в Войне Судного Дня.

(на основе свидетельств участников Войны Судного Дня Хези Дахбаша и Ярона Кайзера)

Авшалом Вилан: «Я двадцать лет не мог забыть этот страшный запах»
 
В семье Вилан все мужчины шли служить только в бое­вые части. Авшалом Вилан попал в разведку Ге­нерального штаба за три года до Войны Судного дня. Туда отбирали лучших. Половина была из города, половина—кибуцники. Тренировали этих солдат особо. Помимо курса парашютистов бы­ло еще много чего, но об этом вам не расскажет ни один из парней- сколько бы лет не прошло. На них возлагали особые надежды и бросали на самые трудные участки боев. Потому что они умели побеждать и возвращаться.
 
Для Абу Вилана (Абу—детское про­звище Авшалома) Война Судного Дня началась ночью 6 октября, когда его с шестью другими парнями высадили в районе Суэцкого канала, где требова­лось подкрепление. Им открылась страшная картина: повсюду убитые, много раненых. Но командир Моти Ашкенази присутствия духа не терял. «Если египтяне попытаются прорвать фронт с нашей стороны, мы их остановим», - сказал он.

8 октября стало известно, что на еги­петской территории находится израиль­ский летчик, сбитый в первый день вой­ны, когда бомбили Суэцкий канал. Ко­мандование тут же решило выслать для его спасения группу из восьми человек. Среди них были 22-летний Абу Вилан.

Египтяне обнаружили летчика на три часа раньше и устроили засаду, поджи­дая израильтян. Когда те подошли к месту, где предположительно находился летчик, на них обрушился шквал огня. Авнер Рон, лучший друг Абу Вилана был убит на месте. Сразу Абу этого даже не понял, потому что все тут же легли на землю. Командир выпустил сигнальную ракету, прося подкрепления, и десантники на­чали отступать, отстреливаясь и таща на себе мертвого Авнера. На подмогу вышли танки. Когда группа добралась до своих, магазины их автоматов были пусты. С Авнером Роном Абу дружил с дет­ства. Они вместе призвались в ар­мию и попали в элитную разведку Гене­рального штаба. После  демобилизации вместе работали в "Эль-Аль", охраняя самолеты. И Войну Судного дня тоже встретили вместе. Только Авнеру не до­велось ее пережить. Он был очень крепким парнем. Под два метра ростом. Весил чуть ли не 150 килограммов. Спустя годы, когда у Абу родится первенец, он на­зовет его Авнером—в память о погибшем друге.

А теперь вернемся к октябрьским событиям 1973-го. Только в лагере Абу узнал, что он, ока­зывается, был хорошо знаком с летчи­ком, которого пытался спасти. Ишай Кацири жил в соседнем кибуце, был завзя­тым болельщиком и не пропускал волейбольных матчей, в которых участвовал Абу. Забегая вперед, скажу, что после войны они встретятся в больнице Тель ха-Шомер, куда привезут изра­ильских солдат и офицеров, освобожденных из египетского плена. Абу не сразу узнает в страшно изможденном человеке Ишая. После выписки  из больницы он повезет его к родителям Авнер Рона, но разговора не получится, возникнет тягостное молчание. Родители Авнера не смогут смириться с тем, что из-за спасения этого незнакомого парня погиб их сын. Много лет спустя история получит еще один виток, когда летчик Шай Кацири будет рассказывать школьникам о Войне Судного Дня и дойдет в своем рассказе до того места, как его пытались спасти и при этом по­гиб замечательный парень по имени Ав­нер Рон. Один из учеников - сын Абу Милана - неожиданно встанет и скажет летчику: "Меня назвали в его честь".

…19 октября (шла третья неделя Войны Судного дня) Абу Вилан с группой развед­чиков был брошен в район Хермона. Парни нашли самую короткую дорогу среди снегов, просидели, наблюдая за проис­ходящим, ночь в укрытии, а утром, вернувшись в лагерь, сообщили командова­нию, что для захвата Хермона лучше все­го использовать найденный ими короткий путь. Однако к мнению разведчиков не прислушались. Командиру группы Йони Нетаниягу тоже не удалось убедить в этом командование. Все дни, пока разведчики находились в районе Хермона, Йони Нетаниягу ни на минуту не снимал с головы каску. В короткий миг затишья Абу спросил его, по­чему. Йони ответил просто: "Когда во время Шестидневной войны я был ранен в руку и полз под огнем много метров, с трудом выбираясь из этого ада, у меня на голове не было каски, и я ощущал ужасную досаду от собственной безза­щитности! С тех пор я сказал себе—по­ка война не кончится, я каски не сниму. И вот какая судьба: в момент, когда Йони полу­чит смертельное ранение во время опе­рации в Энтеббе, на нем не будет каски.

…21 октября израиль­тяне начали наступление по главной до­роге к Хермону. Они несли огромные потери, но в какой-то момент в бою наступил пере­лом. Разведчики, находившиеся бли­же к вершине, вдруг увидели, что сирий­цы повернули вспять, что они бегут. Они связались по рации с бойцами дивизии "Голани" и сообщили им эту радостную весть. Вскоре на Хермоне взвился изра­ильский флаг—это был волнующий мо­мент. Все поздравляли друг друга, у мно­гих были на глазах слезы.

В течение двадцати лет Абу не мог пересилить себя и отказывался съездить на Хермон. От одного звука этого имени у него возникала перед глазами страш­ная картина—сотни тел и этот жуткий запах горелой человеческой плоти. Но дети настояли. И Абу поднялся на Хер­мон—через двадцать лет после войны.

…Спустя семь лет после Войны Судно­го дня Абу в числе других ее участников поехал в Египет—по приглашению президента этой страны Анвара Садата. Там были большие празднества, разворачи­вавшиеся на фоне египетских пирамид. Абу, глядя на все это, думал о том, что семь лет назад, когда шли страшные бои на севере и юге Израиля, трудно было представить себе, что настанет день примирения. Он сказал тогда египетскому президенту на английском, что приехал на праздник с тяжелой ношей прошлого за спиной - во вре­мя Войны за независимость от его кибуца Ха-Негба не осталось камня на камне, все было разрушено, но, тем не менее, он выстоял. И в тяжелые недели Войны Судного дня приходилось только тешить себя надеж­дой, что когда-нибудь она закончится и на­ступит мир. Садат ответил ему тогда, в 1980-м, что не верит в то, будто конфликты между народами можно разрешить силой. ...Можно без преувеличения сказать, что цену этим словам Авшалом Вилан испытал на себе. Более двадцати лет он находился в резерве разведки Генераль­ного штаба, воевал в Ливане. К счастью, уцелел.

Связисты на войне

Профессия связиста в то время - а мы говорим о начале 1970-х - не считалась в армии престижной. Но как бы обошлись на войне летчики, десантники, танкисты и артиллеристы без связи, которую обеспечили они? Как бы мог руководить генеральный штаб боевыми действиями на голанских высотах и в песках Синая в октябре 1973-го? Вспомним и о том, что связисты – единственные, чьи действия во время Войны Судного Дня комиссия  Аграната не подвергла критике. О том, что война начнется вопреки официальным прогнозам, они знали в числе первых, и готовились к ней, не дожидаясь приказа.

Авраам Каям: нельзя полагаться на удачу

32-летний Авраам Каям накануне Войны Судного был офицером связи батальона. Спустя сорок лет подполковник Каям признает, что ошибки на войне неизбежны. Даже разработав отличный план, ты не можешь знать наверняка, как поведет себя противник. Все предусмотреть невозможно. Но и игнорировать очевидное, как это случилось в 1973-м, тоже нельзя.

Изо дня в день израильтяне наблюдали за тем, как сирийцы стягивают в районе северной границы войска. Это не было похоже на подготовку к очередным учениям. У тех, кто служил на севере, не было сомнений, что сирийцы готовятся к войне. Будет ли она тотальной, или ограничится перестрелкой враждующих сторон? – время покажет. В отличие от простых бойцов, «наверху» считали, что если война и начнется, то не сейчас. Когда один из командиров северного округа пытался говорить с руководством генштаба о том, что сирийцы готовятся к атаке и стягивают к границе огромные силы, его посчитали паникером. И все же командиру округа удалось добиться от главнокомандующего подкрепления: сюда прибыли дополнительные силы артиллерии и танковые бригады. Что касается связи, никто не готов был вкладывать в нее средства на кануне войны. Из того, что имелось в Навхе, где находился командный пункт дивизии, можно было обеспечить руководство маленькой однодневной войной. В случае же масштабных военных действий предполагалось открыть командный пункт в районе горы Кнаан, но и там, кроме незадействованного главного кабеля, откуда обычно тянулись полевые кабели, ничего не было готово.  

В начале войны у воюющих на Голанах была хорошая связь с центром. Один из уцелевших пунктов действовал на протяжении всего времени, даже в полном окружении: связисты сидели в укрепленном бункере, но при необходимости выходили наружу, чтобы заменить поврежденные генераторы резервными, или починить антенну. Все это им приходилось делать в условиях непрекращающегося огня. В первый день войны сирийцы обрушись на израильский север со всей своей мощью и атаковали без перерыва. В нескольких местах им удалось прорвать оборону.

Что же касается основных сил связи, состоящих из опытных резервистов, они прибыли к горе Кнаан с опозданием, поскольку в первую очередь на Голаны призывали танкистов. В первые сутки Аврааму Каяму пришлось налаживать связь в командном бункере с солдатами срочной службы, которые за два месяца до войны проводили там учения. Пока готовился командный пункт в районе горы Кнаан, командование северного округа продолжало руководить боями из маленького пункта в Навхе, куда сирийцы приблизились, но, по счастливой случайности, не вошли.

С радиосвязью у израильтян была одна проблема: она прослушивалась сирийцами. Конечно, приходилось пользоваться кодами, но все равно это был не лучший вариант. Израильтяне тоже отчетливо слышали радиоперегоры сирийцев. В том числе и такой диалог: командир сирийской танковой бригады похвастался в эфире, что уже видит Тверию и следующую чашку кофе выпьет там. Его осадили: «Не отрывайся от основных сил, это опасно», на что он ответил: «Но тут нет никого, кроме нас!».

К воскресенью израильтянам удалось наладить телефонную связь из бункера в Кнаане в полном объеме, подключив к ней каждую роту. К этому времени Дадо (начальник генштаба Давид Элазар) послал на север серьезное подкрепление, что сразу изменило всю картину войны на Севере. Израильтяне сбросили сирийцев с Голан и значительно продвинулись по территории Сирии, остановившись в сорока километрах от Дамаска. Авраам Каям отправил туда группу резервистов, которые наладили связь с территории Сирии.

Эзра Орни: не ошибается тот, кто не воюет

Подполковник резерва Эзра Орни во время Войны Судного Дня был офицером роты связи в 55-й десантной бригаде. Этот человек вошел в историю израильских войн трижды. Он водрузил по приказу Моты Гура над мечетью купат а-Села израильский флаг в июне 1967-го; перебрался в октябре 1973-го на ту сторону Суэцого канала в первой лодке и покинув завоеванные Шароном позиции с последним транспортом четыре месяца спустя.

Вечером, меньше, чем за сутки до начала Войны Судного Дня он пошел с родственником, служившим в разведке в синагогу и по дороге спросил его: «Цвика, что-то будет?» Тот ответил: «Обстановка очень напряженная, но никто точно не знает, когда это начнется». Вернувшись из синагоги, Эзра сразу позвонил в свою бригаду. Ему ответили: «Оставайся дома, если понадобишься - сообщим». Но он не находил себе места. Связался с майором из своей роты и предложил ему на всякий случай вместе наведаться утром в часть. Тот сразу согласился: «Я за тобой заеду». Они прибыли в свою часть к полудню и неожиданно застали там сотни таких же, как они, связистов, которые тоже добрались своим ходом, не дожидаясь приказа. А через два часа началась война и объявили сбор резервистов. Еще до наступления вечера все уже были в части.

Эзра всегда считал, что в армии нет ничего важнее, чем связь. Без солдат связи невозможно руководить войной. Конечно, почетнее быть летчиком или десантником... Не обойтись в бою без танкистов и арттиллеристов... Но как все они смогут побеждать  без солдатов связи? Во время Войны Судного Дня, даже те, кто был окружен егпитянами, постоянно находились на связи со «своими».

О том, как работала во время Войны Судного Дня связь можно судить по истории роты Шломо Ардинета, удерживавшей одну из укрепленных позиций на Суэцком канале. Роте удалось продержаться восемь дней -  при том, что уже на четвертые сутки она была полностью изолирована и окружена противником. Осажденные потеряли пятерых солдат (один из них накрыл своим телом гранату, брошенную противником, и тем самым спас жизни троим), в то время как египтяне, безуспешно пытавшиеся выбить израильтян из укрепления, понесли гораздо большие потери - 150 человек. Роту пытались спасти, отправив на подмогу десантников, но тем не удалось прорваться сквозь мощное кольцо египетской блокады. Трижды израильское командование связывалось по рации с командиром роты, оказавшейся глубоко в тылу противника, приказывая ему сдаться в плен, но Шломо всякий раз отвечал: "Попытаемся продержаться еще сутки". Он принял решение покинуть форпост только когда начали умирать раненые.

…55-я бригада, в которой служил офицер Эзра Орни, была сформирована за год до Шестидневной войны, и именно ему пришлось тогда набирать солдат и офицеров в роту связи. Накануне Войны Судного Дня израильтяне несколько раз проводили учения в районе Синая, отрабатывая возможное форсирование Суэцкого канала в условиях полигона, что впоследствии очень пригодилось. Копали в песках траншею - конечно не 180-метровой ширины, привозили на место лодки, наводили «мосты»...

Когда началась война на юге, египтяне преподнесли ЦАХАЛу три сюрприза: начали атаку в два часа дня, а не в шесть вечера, как сообщала разведка; создали вдоль Суэцкого канала укрепленную линию протяженностью в восемь километров; встретили израильские танки ракетами, пробивающими броню, которыми вооружили простых пехотинцев, сидевших в неглубоких ямах.

Эзра со своими ребятами летел в район Синая самолетом: весь пол был в пятнах крови раненых, которых уже начали доставлять в израильские больницы с южного фронта.

В первые дни десантники из 55-й бригады охотились за группами египетских «коммандос», сброшенных в районе Синая, и одновременно готовились к форсированию Суэцкого канала. С 10 по 16 октября офицеру связи Орни выпали самые тяжелые дни за всю Войну Судного Дня, когда ему пришлось продержаться практически без сна пять суток. Эзра должен был заботиться о том, чтобы между десантными группами, охотившимися за  египетскими «коммандос», была бесперебойная связь, и ездил к Шарону обсуждать детали предстоящей операции. Каждый такой бросок занимал не меньше трех часов, и все это в условиях непрекращающегося огня со всех сторон.

Часть пути к Суэцкому каналу израильтяне продвигались пешком, позже получили несколько джипов и бронетранспортеров, чтобы доставить к месту предполагаемого форсирования резиновые лодки. К каналу вела единственная дорога: в песках тяжелая техника могла увязнуть. Образовывались жуткие  пробки, дорога периодически обстреливалась. Поврежденную снарядом машину тут же оттаскивали в сторону, передавая раненых санитарам, и продолжали движение вперед. Эзра  ловил себя на мысли, что они на этой единственной дороге похожи на уток во время охоты. Правда, позже десантники получили для прикрытия танкистов, с которыми нужно было  наладить связь. Эзра встретился с их командиром и сказал: «Меня зовут Эзра Орни, но все зовут меня просто «Орни». Он ответил: «А я Йоханан Гилад, но ты зови меня просто «Йохи»». Эзра передал Йоханану  код для связи, они обменялись рукопожатием, после чего танкисты двинулись в путь и быстро исчезли. Десантники следовали за ними. Через четверть часа командир бригады Дани Мат приказал офицеру связи: «Вызови танкистов, проверь, как они там». Эзра подал условный код - ответа не последовало. Он повторил вызов. Наконец, он услышал в эфире незнакомый испуганный голос: «Все танки, кроме двух, подбиты. Йохи погиб первым. Живых осталось очень мало». Позже, вспоминая эти минуты, Орни думал о том, что был последним, кто пожал руку командиру танкистов и говорил с ним: всего через четверть часа его не стало.

К счастью, египтяне, атаковав танкистов, сразу отошли, и десантники смогли на исходе ночи занять участок для наведения понтонных мостов. Обстрелы продолжались, и в бригаде уже было несколько раненых. Один из связистов - Эфраим Фортис был посечен осколками, но оставался на месте, продолжая налаживать связь. Даже когда ему оторвало три пальца на правой руке, он согласился на эвакуацию лишь после приказа командира. В левую руку Эфраим еще мог взять «узи», но был лишен возможности работать с прибором связи: правая совсем не действовала.

Ночь накануне прорыва на ту сторону канала была тихая, но когда египтяне засекли израильтян, они обрушили на них град снарядов. К счастью, те уже успели перебросить войска на другой берег и связь работала отлично. Ситуация была необычная: египтяне - на линии Суэца, а израильтяне уже не так далеко от Каира. За десять минут до вступления в силу первого соглашения о прекращении огня, по израильским позициям было выпущено столько снарядов, что это был кромешный ад. Такое у всех тогда было ощущение...
 
24 октября удалось достигнуть очередного, более устойчивого соглашения о прекращении огня. Конечно, за те четыре месяца, что израильтяне находились по ту сторону канала, то тут, то там еще иногда стреляли, и были убитые, но война уже закончилась. Граница между противниками была условная - они могли друг друга видеть. Время шло, десантники потихоньку обживали манговую плантацию близ Суэца. Соорудили из пустых ящиков столовую, сверху натянули брезент. Сухой паек и консервы быстро надоели, и солдаты начали наведываться к египтянам в деревню: покупали у них яйца, мясо, овощи.  Младший брат Эзры - тоже десантник, чья часть находилась неподалеку, даже  хаживал к египетским солдатам играть в «шеш-беш». Вот так они и прожили четыре месяца. С одной стороны – случайные выстрелы и убитые, с другой – нормальное человеческое общение с простыми египтянами.
 
Поскольку в большинстве своем все были резервистами и имели семьи, то вскоре после прекращения огня, начали по очереди выезжать на пару дней в Израиль – навестить родных. В свой первый отпуск Эзра Орни отправился 31 октября. Прилетел в Лод, где его встретила на машине жена. Эзра предложил ей заехать по дороге к Муси Гидрону, который был у связистов главным, но у того было совещание.  Эзра попросил секретаршу передать Гидрону, что он здесь. Через минуту дверь распахнулась и Муси Гидрон  заключил его в объятиях со словами: «Представляешь, я был у главнокомандущего, когда пришло сообщение, что вы на том берегу канала. Слышу твой голос и кричу, как ребенок: «Это Орни сообщает! Это его голос! Я узнал!»

Вот такая у израильтян была связь на войне. Они  по ту сторону Суэца, вокруг палят пушки, а  голос офицера связи 55-й бригады, форсировавшей канал, отчетливо слышат в Тель-Авиве.

…Майор резерва Боаз Шаки, участник Второй Ливанской, операций «Защитная стена» и «Огненный столб», служит офицером связи в той же 55-й бригаде, в составе которой прошел Войну Судного Дня  подполковник Эзра Орни. Он
вырос на истории Войны Судного Дня, приучая себя постоянно быть в готовности «номер один», чтобы никто и никогда больше не застал израильтян врасплох – вне зависимости от того, получено предупреждение о готовящейся войне, или нет.

«Тот Судный День я не забуду никогда...»

Судный День 1973-го оставил отметину в памяти и судьбе многих израильских жен и матерей. Заава Хаим – одна из них. Она родилась в тель-авивском районе бедноты ха-Тиква, все ее детство прошло здесь. Замуж вышла в 17 лет, за сына раввина. Впрочем и сама Заава соблюдала пост Судного Дня с двенадцати лет.

…В два часа дня в синагогу вошел представитель армии и, прервав молитву, объявил, что все мужчины должны срочно прибыть в свои роты. Муж Заавы побежал домой, снял талит, надел военную форму и уехал к месту сбора танкистов. Позже она узнала, что их перебросили на север, в район Голан, где они вели тяжелые бои и понесли много потерь.

Большинство парней из ха-Тиква служили в боевых войсках, и их всегда призывали в числе первых. Их матери и жены  оставшись одни, выживали как одна семья. Ха-Тиква –  особое место, тут не бывает чужой беды. В октябре 1973-го, едва кто-то получал сообщение, что его близкий убит в Синае, или на Голанах, не только соседи, вся улица тут же шла туда: помогали, чем могли, делились последним, и долгие годы поддерживали потом вдов, сирот, безутешных родителей. Не было никакого деления на светских и религиозных, ашкеназов и сефардов, они были членами одной большой еврейской семьи, и общая беда делала их еще сплоченнее.

Муж Заавы остался в живых и закончил войну уже на территории Сирии. Он вернулся только спустя два месяца уже совсем другим и долго не мог прийти в себя после потери многих товарищей и отделаться от тяжелых воспоминаний. Тот день, когда муж вернулся с Войны Судного Дня, у Заавы до сих пор перед глазами, как она бросилась к нему, обняла, а дети от отца отвернулись. Они были слишком маленькие, не понимали, почему его не было с нами так долго, и не скрывали своей обиды. Отца это очень расстроило. Постепенно все вернулось на свои места, и муж Заавы начал избавляться от травмы, от страшных картин войны, которые стояли у него перед глазами.  Когда их сыновья выросли, они пошли служить, как и отец, в боевые войска.

…Для Шимона Война Судного Дня связана с непроходящим чувством боли. Он служил в десантных войсках и за три недели до ее начала тяжело заболел. Половина роты Шимона полегла в октябре 1973-го в песках Синая... Он не радовался тому, что уцелел, а, напротив - до сих пор жалеет о том, что не был тогда вместе со своими ребятами. Шимон родился в Израиле и как все мальчишки, мечтал о боевых войсках, готовил себя к этому, прошел отбор в десант, и хотел защищать страну, но не случилось.... И это мучает его долгие годы больше, чем страх смерти, которая там, в Синае, была от всех слишком близко.

4. ПЕРЕЖИВШИЕ ПЛЕН

Пленные, о которых забыли на 27 лет

Нет участи горше той, что выпадает пленному на войне, ибо он, в отличие от убитых, обречен на страшные муки и не знает, что его ждет в конце. Израильтяне, попавшие в плен к египтянам и сирийцам во время Войны Судного Дня, утверждают, что изнурительные пытки развяжут язык любому: героев в застенках не существует, они существуют лишь на поле боя и в легендах.

После окончания Войны Судного дня состоялся обмен пленными: из Сирии и Египта было возвращено около 300 военнослужащих, которые провели в арабских тюрьмах от нескольких недель до восьми месяцев. Многие вышли оттуда инвалидами. Те же, кому посчастливилось избежать серьезных увечий, переживали тяжелую душевную травму. Это явление впоследствие получит название пост-травматический синдром. Тогда, в 1974-м, государство еще не знало, с какой проблемой оно столкнулось. Пленных вернули домой, выяснили, что именно те поведали под пытками врагу, и забыли о них на долгие 27 лет.

...Шломо Ардинет командовал ротой, удерживавшей одну из укрепленных позиций на Суэцком канале. Роте удалось продержаться восемь дней (впоследствии этот факт войдет в историю самой кровопролитной войны Израиля) - при том, что уже на четвертные сутки она была полностью изолирована и окружена противником. Осажденные потеряли пятерых солдат (один из них накрыл своим телом гранату, брошенную противником, и тем самым спас жизни троим), в то время как египтяне, безуспешно пытавшиеся выбить израильтян из укрепления, потеряли 150 человек. Роту пытались спасти, отправив на подмогу десантников, но тем не удалось прорваться сквозь мощное кольцо египетской блокады. Трижды израильское командование связывалось по рации с командиром роты, оказавшейся глубоко в тылу противника, рекомендуя ему сдаться в плен, но Шломо всякий раз отвечал: "Попытаемся продержаться еще сутки". Он принял решение покинуть позиции, только когда начали умирать раненые. Сдача в плен происходила при участии представителей "Красного Креста" (таково было условие израильского правительства), французское телевидение снимало церемонию, и это гарантировало, что израильтянам сохранят жизнь. Они вышли с поднятой головой и неся в руках Тору - впоследствии этот снимок обойдет весь мир.

А потом началось страшное. Их пытали током, насиловали, вырывали ногти, выбивали зубы, ломали кости, подвешивали на трое суток за ноги к потолку, обливали холодной водой, заставляя бодроствовать сутками, держали связанными, вынуждая справлять нужду в штаны. Издевательства были самыми изощренными: следователи выплескивая воду перед умирающими от жажды пленниками, заставляя их пить ее с грязного пола.

Шломо Ардинет находился в одиночной камере. Первые две недели плена подвергался бесконечным избиениям, а когда его отводили на короткое время в камеру, не меньшим испытанием для командира было слышать крики товарищей, доносившихся из пыточных камер. Затем израильтян перевели из тюрьмы в большой лагерь для военнопленных, где Шломо уже допрашивали не следователи, а офицеры, вернувшиеся с войны. Они предлагали во время допроса кофе, с уважением говорили о том, как стойко держалась рота Шломо Ардинета, удерживая рубеж. Война уже закончилась, шли переговоры об обмене пленными, и отношение к израильтянам было уже совсем другим: в последний Шабат Шломо Ардинета даже свозили в Каир - в тамошнюю синагогу, и показали Пирамиды. Все это египтяне, разумеется, снимали на пленку, чтобы использовать в пропагандистких целях, демонстрируя свое хорошее отношение к военнопленным.

Шломо Ардинет, переживший плен, утверждает, что человек не способен выдержать пытки, а потому не должен корчить из себя героя. Когда его допрашивали, он рассказывал такие вещи, которые не могли нанести стране вреда. Например, если египтяне уже давно заняли территорию, которую обороняла его рота, рассказ о том, как именно израильтяне защищались, неактуален, и пусть  следователь пишет целую тетрадь, которая не представляет собой никакой ценности. Кроме того, учитывая арабскую ментальность, Шломо не упускал случая упомянуть, что египтяне тоже воевали очень хорошо - особенно в первые дни сражений. Был еще один момент, который работал на пленного командира: тюремный следователь в войне не участвовал, ему интересно было услышать, как это все происходило. Можно было описывать ему военные баталии бесконечно, выгадывая время - кроме того, эта информация не представляла никакой ценности. Позднее Шломо Ардинет признавался, что страшные картины плена преследуют его на протяжении многих лет. Их может вызвать чей-то случайный крик, или фрагмент из фильма о военнопленных, пробуждает пережитый страх, совершенно иррациональный.

В Израиле с пониманием отнеслись к проблеме переживших плен: после возвращения домой ни один из них не был отправлен в тюрьму за разглашение секретов государственной важности.

...Вернувшись в Израиль, военнопленные в течение трех недель находились в изоляции, где после медицинского обследования, их начали допрашивать, пытаясь выяснить, какую именно информацию те выдали под пытками противнику под пытками. И хотя допросы велись аккуратно, многие были травмированы самим фактом того, что после стольких мучений их теперь допрашивают "свои". Затем все были отпущены домой, и началась обычная жизнь. Те, у кого были увечья, были признаны инвалидами, правда, в отличие от инвалидов ЦАХАЛа, бывшие военнопленные не получили от министерства обороны никаких льгот. Что же касается остальных, перенесших тяжелую душевную травму, им дали понять: либо вы здоровые, либо душевнобольные. Если здоровые работайте. Если душевнобольные - отправляйтесь в психбольницы.

После того, как Сами Бен-Абу, побывавший в египетском плену, пожаловался на преследующие его ночные кошмары и был отправлен в больницу для душевнобольных, он просто уже боялся обращаться за помощью. Ведь ему нужны были всего лишь беседы психолога, а не психотропные средства. Но страшнее всего для Сами было ощущение, что он совершенно утратил чувство внутренней безопасности. По сути дела, он на протяжении многих лет продолжал находиться в плену - только уже внутреннем, а не внешнем. Та же участь постигла и Игаля Кахалани, перенесшего в египетском плену тяжелые физические и душевные травмы и оставшегося инвалидом. Он, как и Сами, не может избавиться от болезненных воспоминаний о прошлом.

Наибольшие душевные муки испытывали те, кто под пытками выдал ценную информацию - непроходящее чувство вины точило бывших военнопленых в течение многих лет, и им не с кем было об этом поговорить. Многие военнопленные тяжело восприняли допросы, которым их подвергли в Израиле. Им казалось, что правительство превратило их в козлов отпущения за свои же ошибки, допущенные в той страшной войне, они были живым напоминанием поражения Израиля и потому их пытались забыть.

Лишь немногих можно считать исключением из правил. Например, Йоэля Кахалани, проведшего в сирийском плену восемь месяцев. Оказавшись в ловушке, он сказал себе: на любой войне есть убитые, раненые и пленные. И есть те, кто допрашивает пленных. И если следователь выбивает показания битьем - такова его работа. Это помогло Йоэль вынести пытки. Каждый день, который обходился для него без серьезных увечий, он считал благом и думал о том, что если вернется домой целым, тут же забудет об этом кошмаре и вернется к нормальной жизни. Так же спокойно Йоэль отнесся к допросам, которым его подвергли в Израиле, к проверке на детекторе лжи - и в данном случае он убеждал себя, что каждый должен выполнять свою работу, и ничего с этим не поделаешь. Следователь оценил его спокойствие и даже извинился за то, что вынужден был задавать неприятные вопросы. Впоследствии Йоэль работал в компьютерной фирме, участвовал в резервистских сборах, вел обычную жизнь, и кошмары его, в отличие от многих других, не преследовали.

...В течение 27 лет бывшие военнопленные молчали. Одни из страха, другие от стыда за пережитые унижения, третьи - от того, что винили себя за развязанный в плену язык. Кроме того, в СМИ промелькнула фраза о том, что иные - например, на Хермоне, сдавались в плен без сопротивления. Речь шла о техниках, обслуживающих электронную систему слежения ("глаза Израиля"), которые были пленены сирийцами и отправлены в Сирию вместе с захваченным оборудованием. Но ведь они не были солдатами, и разве их вина, что им не обеспечили надежной защиты. Чем они могли оборонять себя - отвертками?

Затем вышел фильм о пленных. Потом кто-то набрался смелости и явился в министерство обороны требовать признания его жертвой войны, в которой он участвовал по воле государства, пославшего его на смерть. К тому же Шломо Ардинет, командир легендарной роты, продержавшейся в тылу противника восемь суток, в течение многих лет выступал с лекциями по всей стране и за рубежом, и не упускал случая, чтобы не упомянуть о судьбе бывших военнопленных, хотя сам он к тому времени сделал успешную карьеру в армии, дослужившись до чина подполковника, и на гражданке, став преуспевающим адвокатом.

Позднее военнопленные объединились в амуту и начали бороться за свои права. Впервые за 27 лет был проведен опрос, в результате которого стало очевидно, что в Израиле существует проблема бывших военнопленных. Пребывание в плену повлияло на всю их дальнейшую жизнь: одни попали в психобольницу, другие оказались неспособными вписаться в социальные рамки и оказались среди бездомных, третьи разрушили свои семьи и так далее.

Амута бывших военнопленных добивалась права на получения от государства компенсации за все годы, прошедшие со времен Войны Судного Дня, признания за инвалидами, искалеченных пытками в плену, тех же льгот, которыми обладают инвалиды ЦАХАЛа. При поддержке министерства обороны амуте удалось провести социальную реабилитацию бывших военнопленных, оказавшихся среди бездомных. Они регулярно собираются вместе, рассказывая друг другу о том, что их беспокоит и поддерживая тех, кому совсем худо. К бывшим военнопленным войны Судного Дня присоединились и те, кому выпало пережить подобное в других израильских войнах. Члены амуты поддерживают связи с родителями похищенных солдат. Они говорят им: посмотрите на нас. Мы - солдаты, сражавшиеся на передовой, нам было от силы двадцать с небольшим лет, и мы не выбирали себе такую судьбу. Мы прошли плен, нас пытали, унижали, издевались, но мы выжили и вернулись к нормальной жизни. Главное - не терять надежды.

В бетонном колодце прошлого

Освобождаясь из сирийских застенков летом 1974-го, Зеэв Феллер еще не знал, что ощущение узника будет преследовать его на протяжении всей жизни, и внутренняя тюрьма – с ее ночными кошмарами и воспоминаниями из прошлого, которая отгородит его от внешнего мира, окажется не менее страшной. Он будет выбираться из нее на протяжении тридцати лет, и когда в конце туннеля уже забрезжит свет, снова окажется на дне бетонного колодца своего прошлого: увольнение с работы выбьет у него хрупкую опору из-под ног.

После окончания Войны Судного дня состоялся обмен пленными: из Сирии и Египта было возвращено около 300 военнослужащих, которые провели в арабских тюрьмах от нескольких недель до восьми месяцев. 19-летний Зеэв Феллер был из тех, что были пленены на Хермоне. За два дня до начала войны Зеэва направили в район Хермона со специальным заданием, никак не связанным с предстоящей войной. Во всяком случае его к этому не готовили.

Зэев прибыл с водителем и еще одним солдатом на место, где никого не знал, и где никто не знал его. Задание по каким-то причинам откладывалось, но и приказа вернуться в свою часть не поступало. А тут наступал Судный день, и водитель заявил, что ему надо ехать домой и готовиться к молитве.

…В два часа дня на Хермон обрушился шквал огня. В первый момент никто даже не понял, что началась война. Укрывшись в бункере, израильтяне прислушивались к происходящему снаружи. Бомбежка вдруг прекратилась, но совсем близко затрещали автоматные очереди, раздались взрывы гранат. Подавляющее число тех, кто находился внутри бетонного укрытия, начиненного электроникой и именуемого «глазами Израиля», были техниками: оружие брали, только когда покидали базу.

Сирийцы начали забрасывать гранатами вентиляционные люки: израильтянам пришлось переместиться внутрь, где было совсем мало воздуха. Сколько времени могли продержаться там несколько десятков человек без воды и еды? К тому же, и командовать уже было некому: большая часть офицеров покинула Хермон под прикрытием темноты, захватив с собой часть солдат, а среди тех, кто угодил в ловушку, бойцов почти не осталось. Если в первые часы обстрела командир гарнизона еще пытался связаться с артиллерией и ВВС, прося поддержать Хермон огнем и отогнать сирийцев, то теперь надежд на осталось. Армии было не до них: сирийские танки продвигались к Тверии.

Ближе к полудню израильтяне решили выходить. Заметив движение, сирийцы открыли сумасшедшую стрельбу из всех видов оружия. Двое были уже убиты. Кто-то сорвал с себя белую майку, начал ею размахивать: пуля угодила ему в руку, но сигнал без внимания не остался. Стрельба прекратилась.

Сирийцы обрушили на покидающих убежище израильтян страшные удары; сорвали с них часы, цепочки, погоны; перевязали руки телефонным кабелем. Но и этого им показалось мало: у пленников вырваны все пуговицы, вытащили брючные ремни и шнурки, после чего их связали в одну цепь и погнали вниз, вдоль ручья, усеянного валунами. Едва падал один, он увлекал за собой остальных. Но всякий раз сирийцы жестокими побоями заставляли пленных подниматься, а тех, кто не мог встать на ноги, убивали на месте.

Спуск по крутому склону продолжался на протяжении нескольких часов. Внизу процессию поджидали машины «скорой помощи» (сирийцы боялись привлечь внимание израильской авиации, знали, что машины с медицинской эмблемой те бомбить не будут). Пленникам надели на голову черные мешки из плотной ткани и куда-то повезли.

Эти мешки с израильтян не снимали на протяжении трех недель, пока продолжались круглосуточные допросы, сопровождаемые побоями и пытками. Без еды, вынужденные справлять нужду под себя, в жутком холоде (бросая пленных на бетонный пол, их обливали водой, чтобы те не могли даже на короткое время провалиться в сон). Узники догадывались о смене дня и ночи только по пению петухов.

У Зеэва тогда не было мыслей о доме, о прошлом: все было подчинено одному желанию: выжить. Во что бы то ни стало выжить. И он повторял своим мучителям одни и те же слова: «Я не знаю, почему меня отправили на Хермон. Мне ничего не сказали. Это была обычная переброска с одной базы на другую. Никаких особых поручений у меня не было». Следователи хотели знать, почему накануне войны он вдруг оказался в части, к которой не был приписан (у них в руках было его воинское удостоверение), но Зеэв изо всех сил держался за свою легенду, лишая сирийцев возможности выбивать из него новые признания. Позже, уже в тюрьме, он узнал от своих сокамерников, служивших в разведке и хорошо владевших арабским, что среди следователей были палестинцы и бывшие израильские арабы.

Наверное, ему помогла пережить допросы надежда. Зеэв убеждал себя, что еще немного, и допросы кончатся, надо только потерпеть. Он не сломался, потому что хотел победить в этой своей личной войне, подчиненной единственной цели - выжить. Зеэв даже неспособен был ненавидеть тех, чьих лиц он не видел. Да и какие эмоции могли у него быть в этом аду, не представляя, откуда последует очередной удар, к которому невозможно подготовиться. Пленному было больно, очень больно, иногда он кричал и даже визжал от невыносимой муки – у каждого человека есть болевой порог, когда он уже не в силах сдержать крик, но Зеэв знал, что рано или поздно пытка закончится, наступит передышка, и ожидание этой минуты придавало мне сил. Не все выдержали пытки - сломались. Один молодой офицер разведки рассказал сирийцам под пытками не только о себе, но и выдал много сведений об армии, поскольку его отличала хорошая память. У него в тюрьме были лучшие условия, чем у других пленных офицеров, и по возвращении в Израиль товарищи, сочтя его предателем, с ним не общались.

…Через три недели пленных перевели в тюрьму, расположенную в Дамаске. Летчиков и офицеров поместили отдельно, а всех остальных заперли в общей камере (восемь метров в длину и четыре в ширину) где не было ничего, кроме раковины, холодного душа и туалета, ничем не огороженных. Это была та самая камера, в которой в течение трех лет сирийцы держали трех израильтян – летчиков Гидона Магена, Боаза Эйтана и штурмана Пини Нахмани, возвращенных из плена накануне Войны Судного Дня (Израиль обменял их летом 1973-го с Сирией на пятерых высокопоставленных сирийских офицеров и 46 солдат, захваченных в июне 1972-го во время операции «Аргаз-3» – автор.). На стене еще сохранились выцарапанные ими надписи на иврите с их именами и датой плена. Теперь в ту же камеру, рассчитанную на трех человек, сирийцы бросили тридцать пленных, выдав каждому по два одеяла. Чтобы не околеть от холода, им пришлось разбиться на четверки и разложить часть одеял на бетонном полу вместо матрасов.

Так они провели в этой камере около восьми месяцев - в жуткой тесноте, ужасных условиях, подвергаемые издевательствам со стороны сирийцев, продолжавших таскать их на допросы. Первые четыре месяца пленники не знали ничего о том, что происходит за стенами тюрьмы, и находились в жутком напряжении. Неудивительно, что между обитателями камеры нередко вспыхивали ссоры и даже драки, причем, из-за пустяков: дележки еды, которую сирийцы приносили в больших кастрюлях, или очередности – кому спать возле туалета или около входной двери, где в первую очередь доставались удары от охранников. В первое время еще выручали истории, которые узники рассказывали друг другу о своем детстве, семье, любимых; пересказы увиденных фильмов и прочитанных книг, но проходили дни, недели, месяцы, а они все еще пребывали в мучительной неизвестности, задаваясь теми же вопросами: что с ними будет? знают ли их близкие о том, что они живы? предпринимает ли Израиль какие-то шаги для освобождения их из плена?

Изредка пленных водили по ночам в баню, предварительно надев на головы черные мешки и подвергая по дороге всевозможным издевательствам: сталкивая лбами, ударяя головой об стену, заставляя бежать по направлению к лестнице, которой они видеть не могли и всякий раз скатывались кубарем вниз. Издевательства продолжались и в душе, где стражники обдавали узников то кипятком, оставлявшим ожоги, то ледяной водой. Иногда израильтянам удавалось найти в бане обрывки местных газет, из которых они, благодаря тем, кто знал арабский, выуживали крупицы информации о том, что происходит за стенами тюрьмы. Так они узнали, что война уже закончилась и начались переговоры с Египтом об обмене пленными. Однако их положение оставалось прежним.

И вдруг что-то изменилось. Впервые за долгие месяцы пленным вдруг принесли крошечные кусочки мяса, бросили на пол матрасы, вывели на короткую прогулку, подстригли…Через неделю в камере появились представители Красного креста. Они рассказали узникам, что между Сирией и Израилем начались переговоры об обмене пленными и предложили заполнить анкеты.

Когда Зеэв начал отвечать на вопросы анкеты,  у него появилось странное ощущение, словно ему вернули его самого.

…Вскоре в камере впервые появились книги, вернее, пропагандистские брошюры на английском языке, авторы которых пытались доказать, что у Израиля нет права на существование. Книги на иврите и посылки из дома стали приносить позже. Несмотря на визиты Красного Креста, надзиратели, среди которых были палестинцы, продолжали издеваться над израильтянами, но уже втихаря, так, чтобы об этом не узнало тюремное начальство. Один из стражей оказался любознательным, и, в отличие от других, расспрашивал пленных об их стране. Его поразило, что все они закончили школу. Оказалось, что большинство надзирателей, не умеющих писать и читать, думали, что в Израиле нет дорог и бродят одни верблюды.

…Вскоре после окончания Войны Судного Дня родители Зеэва получили на него «похоронку» и указание военного раввина сидеть «шиву». Они не верили, что их сын погиб, продолжая поиски, и спустя несколько недель вдруг опознали его на групповом снимке пленных, напечатанном в одной из немецких газет.

...Накануне процедуры обмена пленными сирийцы отправили узников на санобработку (камера кишела вшами), переодели их в израильскую форму. Рано утром всех вывели наружу, запретив что-либо брать с собой, и посадили в автобус. Пленным приказали закрыть глаза (Красный Крест выразил протест по поводу того, чтобы им на голову надевали черные мешки). До аэропорта автобус сопровождали сирийские мотоциклисты. Местные жители, стоявшие на обочине, не понимали, что это значит, но на всякий случай сопровождали процессию аплодисментами - и так до самого аэропорта.

Самолет с пленными приземлились на военном аэродроме в Израиле, где их встречали родственники, которым уже успели сообщить о прибытии. Домой всех отправили на такси.

В районе, где жила семья Зеэва, улицы были полны народа: все радовались возвращению пленных. Затем началось нашествие журналистов: радио, телевидение, газеты… Двери дома не закрывались. Три дня Зеэв находился в состоянии эйфории, а потом всех возвращенных из плена забрали в район Зихрон-Якова, в закрытое, охраняемое место, где допрашивали в течение месяца. Военные следователи относились к бывшим пленным без сентиментов, ведь им предстояло выяснить, какую именно информацию те сообщили сирийцам под пытками, чтобы оценить размер ущерба, нанесенного безопасности страны. У Зеэв остался тяжелый осадок после этих допросов, хотя он и понимал следователей.

…Эйфория быстро сменилась состоянием подавленности. Зеэв не мог смириться с мыслью, что в отличие от летчиков, сбитых в бою, он попал в плен совсем не по-геройски, не успев сделать ни единого выстрела. Несмотря на то, что все радовались его возвращению, он испытывал жуткое унижение от самой ситуации, ему казалось - лучше уж быть убитым, погибнуть в бою, чем попасть в плен, да еще при таких нелепых обстоятельствах. Эти тяжелые мысли лишили его покоя на многие годы. Зеэва не покидало ощущение, что он находится в каком-то аквариуме, где в любой момент может случиться нечто ужасное и нужно быть наготове. На улице и даже дома любой громкий звук ввергал его в состояние паники. Из-за постоянного чувства тревоги Зеэв не мог на чем-то сконцентрироваться, учеба давалась ему с большим трудом, полученная информация в памяти не держалась, в результате вместо четырех лет он провел в университетских стенах шесть. Зеэву было трудно общаться с людьми, он жил в постоянном страхе, никому не доверяя. Ночные кошмары преследовали его долгие годы, но он научился с ними жить. Государство тогда еще не знало, как помочь таким, как Зеэв. Прошло много лет, прежде чем в Израиле заговорили о посттравматическом синдроме у людей, переживших плен, и министерство обороны взяло их под свою опеку.

Со своей женой Тами Зеэв познакомилось случайно на улице. Он был очень молчаливым и стеснительным парнем. Мать Тами, узнав, что он вернулся из плена, стала говорить дочери: «Ты не боишься, что у него могут быть проблемы?». Девушка и сама порой спрашивала себя: «А что если он всегда будем таким?», но тешила себя надеждой, что со временем все изменится. Через два года они поженились, но и после свадьбы Зеэв продолжал оставаться таким же молчаливым и замкнутым. Он никогда не рассказывал жене о пережитом в плену. Об этом вспоминало только раз в году, когда родители Зеэва приходили к ним с бутылкой вина и тортом, чтобы отметить второе рождение своего сына – день его возвращения из сирийской тюрьмы. В родительском доме  хранились альбомы с фотографиями и документами того времени.

Время шло и ничего не менялось. Тами чувствовала себя ужасно одинокой. Она понимала, что Зеэв любит ее, но боится проявлять свои чувства. Когда приходили гости, он сидел в углу, словно чужой, и молчал. Жил только работой и ни с кем не общался. После рождения детей к его страхам добавился еще один: Зеэв начал панически бояться за сына и дочь: когда их не было дома, места себе не находил. Он любил детей, но и с ними боялся проявлять свои чувства: погладить лишний, раз, приласкать…. Все отцовское тепло достались только младшему сыну, который родился, когда Зеэву уже оказывали психологическую помощь, как и другим бывшим пленным.

…Постепенно все защитные блоки, которые Зеэв выстроил после возвращения из плена, падали. Он вдруг почувствовал вкус к жизни и, как младенец, который делает первые шаги, учился проявлять простые человеческие чувства: заботу о ближних, сочувствие к другим. Вдруг начал ходить на родительские собрания в школу, где никогда прежде не был. Это похоже на то, как человек, потерявший ногу, учится ходить с помощью протеза. У него никогда не будет ноги, но он сможет ходить…

Тами, как и дети, считала Зуева героем. Он перенес в плену ужасные страдания, но не сломался, не позволил себе расслабиться, не снял с себя ответственности за свое будущее. Закончил университет, работал, занимал высокую должность, стал хорошим мужем и прекрасным отцом. Можно считать, что свою личную войну с призраками прошлого Зеэв выиграл.

Ночной фантом

...Им повезло: они упали на территории египетской военной базы, где в этот момент находились десятки, а, может, и сотни солдат. Если бы «фантом» рухнул где-нибудь в другом месте, израильских офицеров, наверняка, добили бы местные федаюны (крестьяне) – такое уже бывало. Шла война на истощение.

…Это случилось 5 июля 1970 года в районе одиннадцати часов утра. Подавив одну из огневых точек противника в районе Суэцкого канала, израильтяне уже собирались поворачивать назад, как вдруг почувствовали сильный удар: египетская ракета угодила в заднюю часть «фантома». Самолет загорелся. Им не оставалось ничего другого, как катапультироваться. В отличие от своего напарника – майора Амоса Замира, принимавшего участие в Шестидневной войне, Амос Левитов был совсем новичком: всего третий месяц в небе. Судьба его хранила: он не получил ни одной царапины и, приземлившись, сразу вскочил на ноги, отряхивая пыль с колен. Амос Замир при падении получил легкое ранение. Со всех сторон к ним с криками бежали египтяне.

От скорой расправы членов экипажа спасли офицеры, которые сразу потащили их в бункер, где пленные увидели сидящих за столом советских специалистов в египетском камуфляже и майора-египтянина. Один из них обратился к Амосу по-русски и не получив ответа, повторил уже по-английски: «Ты русский!». Предки Амоса действительно жили когда-то в России, но сам он не понимал по-русски ни слова.

Ему скрутили руки, завязали глаза и бросили в джип. Первый допрос начался уже по дороге: «Из какой ты части? Номер эскадрильи. Как зовут командира?» Амос пытался запутать египтян: почувствовав ложь, они сломали ему палец. Пленник продолжал упорствовать, - ему сломали еще один палец.

Амоса бросили в карцер. Начались бесконечные допросы, длившиеся по десять-двенадцать часов. Его страшно били, пытали электрическим током, всячески издевались, устраивали представления с мнимым расстрелом. Через два месяца пленник превратился в живой скелет, покрытый плотной коркой засохшей крови и грязи. От постоянной жажды его губы потрескались, почернели, распухли. Но большие страдания причиняли не физические муки, а то, что египтянам удалось развязать ему язык. Амос не понимал, как такое могло случиться с НИМ, ведь он всегда был таким крутым парнем, настоящим мачо… - и все чаще думал о самоубийстве. Через два месяца его перевели из карцера в одиночную камеру.

На четвертый месяц пребывания Амоса в плену, к нему пустили представителей Красного Креста. Увидеть после стольких месяцев кромешного ада людей из того мира, к которому он когда-то принадлежал и осознать, что теперь его не убьют... Он расплакался, как ребенок.

Пленнику дали нормальную еду и сводили в душ. Допросы прекратились, а вскоре Амоса перевели в общую камеру, где он впервые за долгое время увидел своих, израильтян. В тесной комнате размером семь на шесть метров помещались одиннадцать человек. Резервист Дан Авидан (сын основателя дивизии "Гивати" Шимона Авидана); летчик «Миража» Ави Кальдес; десантники Давид Леви и Яир Дори; работники военного магазина «Шекем» Моти Баблер и Моти Коэн, захваченные египтянами в районе Суэцкого канала; пилоты "Фантома" Рами Арпаз и Ицик Пир, штурман Менахем Эйни и напарник Амоса – летчик Амос Замир.

Амос Левитов был самым молодым в этой группе, но поскольку у него за спиной уже были боевые вылеты, никто не относился к нему, как к мальчишке.

Пленные не знали, сколько времени им придется провести в этой камере, и выйдут ли они когда-нибудь из нее вообще. Примерно через год их снова начали таскать на допросы - с битьем, пытками... и это было даже страшнее, чем в первые месяцы: пленники едва успели «нарастить новую кожу», успокоиться, а их снова ввергли в ад. К счастью, вскоре допросы прекратились.

***

Они просидели в одной камере три года, и неизвестно, как бы все повернулось, если бы самый старший в камере -Рами Арпаз - не убедил товарищей по несчастью устраивать еженедельные совещания, где сообща решались все вопросы: во сколько вставать; во сколько ложиться; как проводить дневное время, чтобы не мешать друг к другу; кому вести переговоры с тюремной администрацией по поводу бытовых проблем. Таким образом были выработали не только правила поведения в камере, которых строго придерживались, но и открылись две группы по изучению математики и английского языка. Все это, безусловно, помогло израильтянам выжить в плену и избежать конфликтов между собой.

Жизнь пленников к тому времени была уже вполне сносной: их посещали представители Красного Креста; передавали посылки из дома и книги. За три года собралась целая библиотека, которую израильтяне увезли после освобождения из плена с собой.

Когда пленные начали получать посылки из дома, то поначалу даже не знали, как ими распоряжаться. С одной стороны, они сокамерники, у них общий быт; с другой – бритвенные лезвия, присланные родителями, или женой, для каждого не просто лезвия, а что-то очень личное, невидимая ниточка, связывающая его с домом. Дилемма…В итоге решили оставить за каждым право распоряжаться посылкой по своему усмотрению, но все равно получалось так, что содержимое поступало в общее пользование.

Будущее представлялось узникам в исключительно розовом свете. У Амоса Левитин и Амоса Замира и тени сомнения не было в том, что они вернутся из плена героями и тут же начнут летать. Кроме того, у каждого были свои маленькие фантазии. Рами Арпаз, например, мечтал о большой машине типа «Пежо-Стейшн» - для работы и семейных путешествий. Амос Замир веселил всех рассказами о том, как купит «Форд-Кортину», который выглядит не бог весть, но зато, когда он выжмет педаль газа, все водители, едущие позади него, сразу почувствуют «аромат» его машины. Эти фантазии очень помогали им пережить бесконечные дни плена.

Когда ты общаешься с одними и теми же людьми 24 часа в сутки на протяжении нескольких лет, тюремные стены как бы исчезают: возникает совершенно особый мир, где можно открыто говорить обо всем, что волнует и освобождаться от ложного эго. Пленные говорили о любви, отношениях мужчины и женщины, о том, где лучше растить детей - в городе, или в киббуце…Делились прочитанным.

Если бы не Война Судного дня,  неизвестно, сколько лет они провели бы еще в плену. О ее начале узники узнали от египетского генерала, который пришел к ним в камеру и сказал: «Вам нечего волноваться, эти события никак не повлияют на наше отношение к вам. А поскольку вы находитесь на нашей территории уже почти четыре года, то можете даже получить египетские паспорта и остаться здесь». Несмотря на то, что израильтяне отказались от этого предложения, надзиратели не изменили к ним отношения в связи с начавшейся войной.

Их освободили вместе с пленными Войны Судного Дня. В Израиле вырвавшихся из долгого плена летчиков встретили как героев. Выйдя из плена, бывшие сокамерники продолжали поддерживать тесные отношения друг с другом и говорили обо всем, кроме одного. Они никогда не вспоминали о том, что каждый из нас прошел во время допросов. Вскоре Амос Левитов снова участвовал в боевых операциях – в том числе и за пределами Израиля. Позднее он выпустил исповедальную книгу «Шекер ха-штика» («Лживое молчание») - о том, что ему довелось пережить в плену, которая выдержала уже три издания. В течение многих лет он выступает по всей стране с лекциями, рассказывая о пережитом в плену, и всякий раз ощущает, что вытащил из себя еще один комок боли, мешавший ему жить. Амос убежден, что у всех, кто прошел плен, осталась в душе незаживающая рана, о которой большинство предпочитают молчать, в том числе из чувства вины и стыда. Можно забыть о физической боли, но как забыть о нечеловеческом унижении и изощренных издевательствах, разрушающих в пленном личность? У подобных травм нет срока давности.

Амоса Левитова на протяжении многих лет преследует ночные кошмары: у него всего 24 часа на то, чтобы навестить семью и вернуться обратно, в Египет. Его допрашивают египтяне. У следователей в руках большие ножи. В какой-то момент Амос выхватываю у них эти ножи, убивает своих мучителей и охранника и бежит из всех сил к аэродрому. На взлетной полосе – самолет. Амос карабкается на крыло и оказывается рядом с летчиком. Тот пытается взять разбег и вдруг говорит: «Красная лампочка мигает – у нас поломка». Он начинает плакать во сне от страха и просыпается с ощущением ужаса.

…После возвращения из плена Амос Левитов побывал в Египте всего один раз, в 1995 году, когда у газетчиков возникла идея – посадить его с Амосом Замиром за штурвал маленького самолета и отправиться вместе с журналистом на место бывшей тюрьмы, которая уже давно разрушена египтянами: сохранилась только сторожевая вышка и части стен. Он вернулся оттуда с очень тяжелым чувством… Прошлое напомнило о себе с такой ясностью, будто это было вчера. Амосу
не хотелось бы встретиться ни с одним из следователей, которые его пытали. Но он никогда не забудет египетского майора, который принес ему первое письмо от мамы. Когда Амос увидел знакомый почерк, его ноги подкосились, и посланец сразу это почувствовал. При том, что майор производил впечатление сурового человека, он неожиданно погладил пленного по голове и тихо сказал: «Ничего, ничего, Амос, держись, все будет хорошо…»

Амос Левитин убежден, что государство поступает правильно, делая все для того, чтобы вернуть своих солдат – живых или мертвых. Люди должны знать, идя в бой (или провожая сыновей в армию), что если случится ужасное, государство заплатит любую цену, чтобы вернуть их домой. Но тут важен один нюанс: решения по поводу обмена пленными должны приниматься очень быстро, чтобы не упустить время.

- Я считаю, что парни, которые собираются идти в армию, или уже служат, должны знать: если с ними случится подобное, это можно пережить, - говорит Амос. - Меня в свое время очень поддерживала мысль о том, что наши летчики Гиора Ром и Нисим Ашкенази, сбитые годом раньше, были возвращены из плена спустя три с половиной месяца живыми – их не убили. Военная служба – дело непростое, может случиться всякое, но даже из плена можно выйти нормальным человеком.
У меня есть мечта, точнее, надежда, - добавляет он, - может быть, мы сумеем когда-нибудь все же договориться с нашими соседями, начнем жить по-человечески, и детям не придется воевать. Так хочется уже покоя и тишины для всех…

5. ГЕРОИ ИЗВЕСТНЫЕ И НЕИЗВЕСТНЫЕ

Современные макавеи

...Участник многих сражений, боец первого еврейского спецназа по борьбе с террором (101 подразделение) и командир одной из лучших десантных дивизий резерва, более известной как «дивизия Кача», 80-летний израильский полковник Шимон Каганер (Кача) убежден, что свои войны Израиль всегда вел исключительно ради мира – других целей не было.

Если допустить, что каждый человек состоит из воспоминаний, то Кача, хранящий на протяжении многих лет уникальные документы и фотографии периода первого еврейского спецназа и израильских войн; Кача, товарищами которого были Арик Шарон, Меир Хар-Цион, Мота Гур, Дани Матт, Эзер Вайцман и другие, чьи имена вошли в историю, - скорее носитель коллективной памяти. Меир Хар-Цион - друг его детства (вместе росли в Ришпоне), он же привел его в 101-е спецподразделение Арика Шарона. Участник самых рискованных операций 101-го подразделения в тылу противника, а так же боев за Иерусалим (1967) и сражений по ту сторону Суэца в районе Исмаилии (1973), Кача и по сей день в хорошей форме: возраст над ним не властен. Разве что напомнят о себе следы былого ранения - осколки, с которыми он не расстается уже более полувека.

Кача берет с полки арабский нож с кривым лезвием, поддевает им дверцу стелажа и извлекает пистолет, на стволе которого выбит немецкий крест и дата – 1941 год. Он хранит его с той памятной ночи – 21 декабря 1953 года, когда отправился с Меиром Хар-Ционом и еще двумя бойцами 101 спецподразделения на операцию в Хеврон. Выполнив задание, группа уже возвращалась назад, когда была атакована иорданскими солдатами, открывшими огонь из укрытия. Меир сказал Каче: «Когда покажутся - целься в главного. Они его подберут и отступят».

Но тут Меир ошибся. Египетские солдаты бежали, едва их командир упал, как подкошенный. Они и не думали его подбирать. Кача подумал, что тот ранен, вытащил фляжку с водой, чтобы дать раненому воды, но когда подошел, увидел, что офицер мертв.  Кача забрал его пистолет, и группа двинулась дальше. Когда он разглядел свой трофей уже в лагере, у него мурашки по телу побежали. Пистолет был немецкого производства. Изготовлен в 1941 году. Наверняка, не раз побывал в деле. Как он попал из Германии к иорданцам, один бог знает. Моше Даян, увидев увидел у Качи этот пистолет, сказал: «Можешь оставить его себе в качестве награды за операцию». С тех пор Кача с ним не расставался. Проблемы начались потом, когда уже в мирные дни от него каждый год стали требовать подтверждения лицензии на трофейный пистолет. В конце концов Каче это надоело, он залил его дуло свинцом и избавился от лишней «головной боли».

Второй трофей - автомат Калашникова, подобранный одним из его солдат в Синае во время Шестидневной войны Кача получил от родителей этого парня, который позднее подорвался на мине. Когда он приехал в дом солдата на «шиву», его отец вынес Каче автомат и протянул ему со словами: «Пусть будет у тебя. Еще пригодится». Родители этого погибшего парня выжили в Катастрофе: мать пятнадцатилетней девочкой покинула Вену с последним транспортом, отец бежал из окккупированной Польши, воевал в составе армии Андерса и остался инвалидом. У их сына был еще брат-близнец, который поклялся восстановить род за себя и за погибшего. И он выполнил свое обещание: в его семье девять детей и шестьдесят четыре внука и правнука. Что же касается Качи, то он прошел с подаренным ему трофейным автоматом всю Войну Судного дня. Когда дивизия получила винтовки М-16, Кача попросил одного оружейника сделать ему из «калашникова» гибрид, чтобы калибр был тот же, что и у его солдат. А в довершение ко всему еще и выбил на стволе свое имя – Кача. Получился именной «калашников».

...Много ли в Израиле дивизий, которые, кроме номера, носили бы спустя десятилетия имя своего лучшего командира? Участника израильских войн, чью руку пожимал Давид Бен-Гурион, и чьим мужеством восхищался премьер министр Англии Тони Блэр? Офицера, которого король Иордании Хуссейн лично приглашал в гости? Кача – это, без преувеличения, целое явление.

Право быть одним из многих

Сам же боец первого еврейского спецназа по борьбе с террором, участник многих войн и живое воплощение истории выживания израильского государства считает себя всего лишь одним из многих и не торопится писать мемуары. Хотя к его старым документам все время добавляются новые, которых набралась уже целая стопка. Вот, например,  заключение профессора медицины: «Мы лечим его более тридцати лет. Другой бы на его месте давно опустил руки, но речь идет об очень сильном человеке, который мужественно справляется со всеми последствиями тяжелого ранения».  Рядом еще одно заключение, правда, сорокалетней давности. Кача тогда лежал в больнице после тяжелого ранения в живот. Довольно долго часть его кишечника вообще была снаружи и его спасали антибиотиками. А тут начинается Синайская кампания и – никаких шансов на досрочную выписку. Разве он может оставить своих солдат! Кача звонит Шарону: «Арик, пришли за мной в больницу джип». Шарон тут же выполняет просьбу. Врачу остается только дописать в медицинское заключение последнюю строчку: «Курс лечения антибиотиками прерван. Больной из отделения сбежал». У Качи, который не раз попадал в больницу из-за последствий ранения, уже наберется десяток таких справок.

…Тут будет кстати упомянуть историю о том, как во время Шестидневной войны товарищ Качи по 101-му спецподразделению Меир Хар-Цион, оставшийся тяжелым инвалидом с недействующей рукой после вылазки в стан врага в начале 1950-х, в 1967-м поднялся в Иерусалим и присоединился к воюющим за Старый город. Сначала он пришел к Михе Капусте, который когда-то был его солдатом, а в Шестидневную вступил уже командиром. А потом они оба присоединились к бойцам Качи. «Я Меира понимаю. Разве мог он усидеть дома, когда шли бои за Иерусалим? Меир был человеком поступка и всегда добивался того, что задумал», - вспоминал о нем Кача.

«Он еще вырастет в льва»

Шимон Каганер (Кача) начинал армейскую службу в пехотной бригаде Нахаль. Армия тогда была еще слабая и не справлялась с арабскими бандами, проникавшими на территорию Израиля через границу почти каждую ночь. Грабежам и убийствам не было конца. Все понимали: эту проблему нужно решать как-то иначе. Бен-Гурион считал, что нестандартно мыслящий командир и неиспорченные традиционными учениями солдаты, способны совершить маленькую революцию и повести за собой всю армию. Моше Даян, в отличие от него, полагал, что с этой задачей справятся и опытные офицеры.

Шарону тогда было 25 лет. У молодого майора уже много чего было за спиной, начиная с Войны за Независимость. Арик не вписывался в привычные армейские рамки, а храбрости и отваги ему было не занимать. Поэтому ставку решили сделать на него. Но Шарон выдвинул три условия: «Каждого бойца для своей группы я буду выбирать сам - никто в это вмешивается! Мое участие в планировании всех операций обязательно, поскольку только я знаю возможности своих бойцов и их предел. И еще: мы получаем лучшее снаряжение, которое есть в армии. Если же моей группе понадобится особая обувь или нестандартное оружие, нас должны ими обеспечить!».

У Качи хранятся все документы, относящиеся к периоду создания и деятельности 101-го подразделения, которое по сути превратилось в первый израильский спецназ по борьбе с террором. Принципы были железные: все операции проводятся только на территории противника; спецназовцы Шарона атакуют банду еще до того, как она проникнет на израильскую территорию; ни одно действие грабителей и убийц не остается безнаказанным. Что касается последнего принципа – он диктовался не местью, а, скорее, идеологией.

В начале 1950-х бойцы 101-го подразделения и не мечтали о средствах, которыми располагает современный спецназ, и всю разведку на территории противника выполняли, полагаясь на свои глаза, уши и внутренне чутье, и ничем себя при этом не обнаруживая! Кача считает, что современный израильский спецназ готовится долго и действует на самом высшем уровне. Отбирают лучших из лучших. В то время как у бойцов 101-го подразделения практически не было времени на подготовку. Еще вчера Кача был простым солдатом в Нахаль, а сегодня уже выходит в составе небольшой группы на операцию по ту сторону границы - вот так это было!

В 101-е спецподразделение Качи привел Меир Хар-Цион, который  родился в Герцлии, а рос, как и Кача, в Ришпоне. Они дружили едва ли не с трех лет. Меир пришел к Шарону раньше, успел себя проявить, и одного его слова было достаточно, чтобы Арик сразу зачислил его лучшего друга в группу. Кстати, он же (Шарон) подбирал и новые имена бойцам 101-го подразделения. Меир, у которого была длинная и сложная в произношении фамилия, благодаря Африку стал Хар-Ционом. Ну а Шимон Каганер стал называть себя Качей еще до прихода в спецназ – в память об одном поселенце, убитом арабами в Тель-Хай.

Спецподразделение состояло из тридцати пяти солдат действующей армии и пяти «стариков». Один из них, Йоси, увидев 18-летнего Качу в первый раз, сказал: «Этот - совсем ребенок!», на что Шарон ему ответил: «Не волнуйся, он еще вырастет в льва».

101 подразделение просуществовало всего несколько месяцев. Решение Моше Даяна о прекращении его деятельности было воспринято спецназовцами тяжело. Они спросили Даяна: «Почему?». Тот ответил: «Вы сделали хорошую работу, но мне нужны не четыре десятка отчаянных храбрецов, а чтобы вся армия была такой, как вы». И бойцов 101-го подразделения  перевели в 48 дивизию, ту самую, которая впоследствии получит еще одно, неофициальное название – дивизия Качи. Слова Бен-Гуриона о том, что если группа справится со своей задачей, она поведет за собой всех остальных, стали реальностью. Этим во многом объясняется успех Израиля в Шестидневной войне и Синайской кампании. Маленькая революция в армии, которую имел в виду Бен-Гурион, произошла очень вовремя.

Как приняли «сорвиголов» Шарона в армейской дивизии? С одной стороны, на них смотрели с уважением. С другой стороны, были и проблемы. Например, был там один офицер-десантник, который служил в дивизии задолго до прихода туда людей Шарона. И с ним случилась такая история… Однажды Шарон назначил Качу командиром в ночной операции за пределами израильской границы, включив в состав группы и того офицера. Кача тогда был простым сержантом и не хотел нарушать субординацию. Он предложил Шарону: «Все, что нужно, я сделаю, но пусть командиром группы будет он, чтобы не получилось неудобной ситуации. Все же он старше меня и выше по званию». Но Арик был непоколебим: «Я назначаю командирами групп только тех, на кого могу положиться, как на себя самого. Точка!» Когда Кача сказал офицеру, что назначен командиром группы, тот заявил: «В таком случае я с вами не иду. В армии должна соблюдаться субординация!». Через пару дней этот офицер подал прошение о своем переводе из 48-й дивизии. С Меиром тоже была история. И даже покруче, чемчем у Качи. У Меира была такая «спина» в лице Шарона и Моше Даяна, что офицерское звание он получил безо всяких курсов, на которые пытался ходить, но через два дня бросил: «Я вообще не понимаю, о чем они там говорят!». Он был человеком действия. Что же касается Ариэля Шарона и Моше Даяна, те считали, что израильским офицерам есть чему учиться у бойца Меира Хар-Циона, а не наоборот.

Когда спецназовцы 101 подразделения стали частью дивизии Шарон первым делом приказал им провести роту молодых десантников по Израилю: «Они должны все промерить своими ногами, знать каждую тропинку». Иным это давалось тяжело. Ругались на чем свет стоит.

…В книге Меира Хаар-Циона есть эпизод, где он описывает одну из операций 101-го подразделения в Хевроне. Один из бойцов говорит Меиру: «Надо уходить, нам тут больше нечего делать». Дальше Меир пишет: «Я продолжаю молчать. Кача тоже молчит. Он такой же, как и я. Тут каждый из нас проходит экзамен, кто на что способен».

Как-то Меир сказал Каче: «В Израиле люди становятся друзьями или в детстве, или в армии, или когда связаны одной работой. У нас с тобой, Кача, есть все три причины для дружбы: детство, армия и работа». К словам Меира остается добавить: оба получили тяжелые ранения во время боевых операций.

…Однажды Меир отправился с группой товарищей в Иорданию, чтобы отомстить бедуинам, которые зверски убили его сестру Шошану и ее друга. Кача договорился с Меиром, что если на обратном пути он не выйдет на связь в условленное время, придется сообщить Шарону о том, что они ушли на акцию возмездия и не вернулись. Так и случилось. И Кача связался с Шароном. Тот ответил: «Подожди, я должен поговорить с Даяном», после чего вернулся к Каче и сообщил, что в Рамле готовы к вылету самолет, и если Меиру понадобится помощь, его можно задействовать. Кача взял бинокль, приготовил ящик с записками, которые собирался разбросать с самолета для Меира в пустыне, чтобы предупредить его о предстоящем аресте за самовольную вылазку. Вызволять группу Каче не пришлось: она уже возвращалась без потерь. Шарон велел Каче лететь вместе с Меиром к Бен-Гуриону в Сдэ-Бокер, но когда они уже были по дороге туда, снова связался с ними и все отменил: «Старик» уже знает. Возвращайтесь назад». Членов группы отвезли в полицию, где они некоторое время находились под арестом.

Много лет спустя Меир Хар-Цион выступил с очень резкой критикой Шарона по поводу его политики «размежевания»  и фактически отрекся от него. Кача узнал об этом еще до того, как об этом вышла статья в газете. Он попросил журналистку напечатать в том же номере и его мнение, где постарался смягчить нанесенный Меиром удар. Но прежде Кача предупредил Арика о том, что собирается это сделать. И что он услышал в ответ? «Только обещай мне, что Меир от твоего выступления в газете не пострадает!» Такое у Арика было уважение и бережное отношение к Меиру, несмотря ни на что!

…Каково ему было хоронить своих лучших боевых товарищей? В течение всего четырех месяцев (с декабря 2013-го по март 2014-го) ему пришлось проводить в последний путь Дани Мата, Ариэля Шарона и Меира Хар-Циона. На вопросы журналистов Кача отвечал односложно: «В конце концов каждый из нас когда-нибудь умрет», и один Бог знает, что творилось тогда в его душе.

…После траурной церемонии по случаю кончины Ариэля Шарона к Каче подошел бывший премьер-министр Британии Тони Блэр, которому переводчик рассказывал о каждом из тех, кто выступал с прощальным словом. Он пожал ему руку и произнес: "Я знаю, что ты особенный человек и очень много сделал для Израиля. Но мне понравилось в тебе и другое. Ты говорил сейчас от сердца, не как политики, у которых сегодня на уме одно, а завтра другое, - тут он сделал паузу и не без иронии добавил. - Я и сам когда-то был одним из них».

О том, при каких обстоятельствах пожал Каче руку создатель государства Израиль Бен-Гурион, и чем говорил с ним король Иордании Хусейн, мы узнаем чуть позже.

...Отказаться от заслуженной награды за Войну Судного Дня, быть на равных с солдатами и беречь их жизнь, как свою…Бойца первого еврейского спецназа и командира одной из лучших десантных дивизий резерва, без преувеличения, можно считать совестью израильской армии.

Не по уставу

Каждому из своих офицеров Кача всегда говорил: «Не старайся быть лучше других, а просто делай максимум того, что ты можешь. Выполни задание и сохрани жизнь солдат». Ему приходилось встречать отличных офицеров, которые были очень хороши в бою, но не слишком дорожили жизнью своих солдат.

За три года до Войны Судного Дня произошел такой случай. Командир дивизии Кача что-то обсуждал с командиром батальона Дани Маттом. Тут же находился еще командир роты. Вдруг подходит один из солдат Качи: «Кача, у тебя есть минутка? У меня проблема...» Кача обращается к Дани Матту: «Извини» и поворачивается к солдату. Оказывается, тому нужно срочно отлучиться из части домой: что-то у него там случилось. Выслушав солдата, он хлопает его по плечу: «Езжай!». Тот убегает. Дани Матт делает Каче внушение: «Знаешь, мне не нравится дисциплина в твоей дивизии. Ты стоишь с командиром батальона и командиром роты, в середине нашего разговора подходит твой солдат, никому не отдавая чести и обращаясь не по уставу. Такого в дивизии быть не должно!». Кача нашелся что ответить: «Дани, давай по существу. Ответь мне: когда объявили призыв, разве мои ребята прибыли не первыми? А на учениях разве они не показали себя лучшими? Так что же тогда не так?»  Командир батальона продолжает гнуть свое: «Это все хорошо для мирного времени, но когда начнется война, очень многое будет зависеть от дисциплины, - и приводит Каче в пример дивизию одного полковника - вот у него дисциплина на высоте. Солдаты всегда отдают ему честь, соблюдается строгая субординация». Но и Кача стоит на своем: «Уверяю тебя, что если случится война, мои ребята никого не подведут! Все будет в порядке». Через три года началась Война Судного Дня. И тот полковник, которого приводил в пример Дани Матт совершил во время боя тактическую ошибку, из-за которой погибли десять солдат и было много раненых. Те, что выжили, впоследствии устроили бойкот своему командиру. Ну а  дивизия Качи проявила себя в той войне очень хорошо, и в ней практически не было потерь. Через какое-то время Дани Матт сам заговорил об этом: «Кача, помнишь тот наш разговор – еще до войны? Ты был прав, и я беру свои слова назад. Если бы ты допустил оплошность, твои солдаты были бы за тебя горой, а дивизия полковника, которого я ставил тебе в пример,  от него отреклась: не хотят его больше знать!».

…После окончания Войны Судного Дня Качу вызвали на комиссию, где распределяли награды для отличившихся в боях. Он отказался получать награду и был в своем решении непреклонен: «Если награждать – то всю дивизию. Что я могу бы сделать один, без своих солдат? Как я им в глаза потом посмотрю?». Все годы Кача жил в полной уверенности, что принял тогда правильное решение. И еще он не забыл слова Моты Гура, с которым одержал победу в битве за Иерусалим в Шестидневной Войне: «Где знак доблести – ищи чей-то просчет. Когда все идет по плану, нет нужды потом совершать подвиги и раздавать награды». Для Качи нет большей награды, чем письма Арика Шарона, Моты Гура и Дани Матта, которые он хранит много лет. Не говоря уже о книге, написанной его другом и товарищем по 101-му спецподразделению Меиром Хар-Ционом, которую он подарил Каче с личным посвящением, и пожелтевших от времени фотографиях, которые напоминают мне о прошлом.

От нежинских огурчиков к еврейским коровам 

По-русски уроженец Израиля Шимон Каганер не говорит, но кое-что помнит. Например, фразу, которой мама всякий раз реагировала на записки учителя о том, что ее сын интересуется девочками больше, чем учебой: «Не хочу учиться, а хочу жениться!»

Предки легендарного спецназовца Качи, в точнее Шимона Каганера прибыли в Эрец Исраэль из Нежина в начале прошлого века. И, похоже, теперь самое время обратиться к началу истории, потому что не бывает дерева без корней, а человека – без рода и племени.

Родители его родом из Нежина, где у деда по линии отца – Каганера - была фабрика, на которой делали знаменитые на всю Россию соленья - нежинские огурчики. Семьи родителей Качи жили по соседству, а Ося и Ида считались женихом и невестой уже с пятнадцати лет. Под влиянием старшего брата Ося стал активистом нелегального еврейского движения еще когда учился в гимназии. В 17 лет его арестовали и выслали в Казахастан. Связь между Осей и Идой прервалась. Ида решила ехать в Палестину и ждать Осю там. В 1925 году она отправилась туда со своим старшим братом. А Осе неожиданно повезло: жена Горького, помогавшая политзаключенным, убедила Сталина отправить ссыльных евреев в Палестину. К тому времени Ося уже третий год отбывал ссылку в Казахстане. Когда ему сказали, что теперь ему можно уехать в Палестину, но без права возвращения, он возмутился: «Коммунисты придумали этот трюк, чтобы сломить сионистов! Так что я остаюсь здесь и буду продолжать свою борьбу». Ося не знал, что после его ареста Ида уехала в Палестину. И надо же такому случиться: буквально накануне, когда он должен был подписать согласие на выезд в Палестину, либо отказаться, товарищ передал ему почтовую открытку с фотографией, полученную от кого-то из Эрец-Исраэль. На снимке были отчетливо видны три еврейские девушки, работающие в поле. Когда Ося узнал в одной из них Иду, он тут же изменил свое решение и подписал согласие на выезд. Он стал называть себя Ашером, и, прибыв в Палестину, отправился на поиски Иды. Оказалось, что она уже во Франции - учится на агронома.

Теперь о том, как она там оказалась. Для этого отмотаем ленту времени назад. Когда в России начались погромы, дядя Иды эмигрировал в Америку. В Чикаго он неплохо заработал, и увидевшись с племянницей в Палестине, воскликнул: «Ида, ты с ума сошла? Собираешься всю жизнь оставаться сельскохозяйственной рабочей? Лучше уж тогда агрономом!», - и оплатил ей учебу во Франции. Так что Осе пришлось разыскивать ее новый адрес и сообщать во Францию, что он ждет ее в Палестине. Ида тут же ему ответила. Кача хранит у себя эти письма.  Его родители писали друг другу по-русски, но в конце непременно добавляли несколько слов на иврите. Они договорились, что на каникулах Ида приедет в Палестину, и тогда прояснится, как быть дальше: все же три года не виделись! Ося к тому времени находился в Рухаме и работал на участке, купленном бароном Ротшильдом для еврейских поселенцев. Чтобы встретить невесту, он взял коня с повозкой и целых три дня добирался до Яффо, куда прибыл корабль. Ида провела в Палестине неделю. Влюбленные решили пожениться, когда Ида закончит учебу. Она вернулась в Эрец-Исраэль в 1930-м году. В первый же свободный от работы день, когда из-за проливного дождя в поле невозможно было выйти, Ося и Ида поехали в рабанут. Дядя (тот самый, из Чикаго) предложил им в подарок купленный им участок земли (там сейчас центр Рамат-Гана): «Делайте с ним что хотите!». На что Ося заявил: «Мы будем жить своим трудом!» и убедил жену отказаться от подарка. Родители Качи были одержимы сионистскими идеями.

Кача родился в 1934 году, был первым сыном и получил имя Шимон в честь отца Иды. Потом родилась сестра Эмануэла, названная в честь бабушки Мани, и младший брат Авигдор, названный в честь своего деда по отцовской линии. Сестра Качи – преподает архитектуру, брат – профессор, ну а  себя он считает простым мужиком, фермером, посмеиваясь над тем, что больше всего близкие гордятся именно им.

Младший брат Качи родился через двенадцать лет после старшего (Качи), когда Ашер (Ося) вернулся с войны: он ведь служил в английской армии артиллеристом, воевал против Роммеля. Когда Каче было девять лет, отец еще воевал. В первый Пэсах, который семья отмечала без него, он прислал своему первенцу поздравление, где писал, что надеется на победу народа Израиля, и обещал будущий праздник встретить уже вместе с сыном.

В 1946-м, когда Ашер уже вернулся с войны, однажды вечером в дверь их дома постучали. Вошли двое мужчин. Каче тогда показалось, что они прилетели с Луны, ведь до этого он никогда еще не видел мужчин в костюмах и галстуках! Незнакомцы оказались агентами по продаже земельных участков. Ну а Каганеры угощали их по русскому обычаю чаем, а не кофе. Гости предложили родителям Качи два участка в районе Герцлии с большой скидкой. Глава семьи деловито спросил, какая там почва, есть ли вода? Те улыбнулись: «Эти участки предназначены для застройки, а не для сельского хозяйства. В будущем они многократно возрастут в цене. Сделка очень выгодная!». Но Ашер только что вернулся с войны, денег у него не было, и весь семейный капитал заключался в девяти коровах, о чем он гостям сразу и сообщил. «А почему бы вам не продать коров? Вот и деньги появятся!» - не унимались гости. - «Продать коров? Нет уж, спасибо!» - решительно заявил Ашер. Когда они уехали, Кача сказал отцу: «А, может, стоило согласиться? Ведь если участки подорожают, их можно будет продать по другой цене и купить гораздо больше коров. И тогда у нас будет большая ферма». Отец взглянул на сына так, словно видел впервые: «То есть купим дешево, а продадим дорого? Ты это имел в виду?» - «Да!» И тут Ашер с чувством произнес: «Шимон, запомни, мы не спекулянты и всегда будем жить только своим трудом! Это «там» (в Нежине) нас называли жидами-спекулянтами, а тут мы у себя дома, на своей земле, и того, что ты мне предлагаешь, не будет никогда!» С этими убеждениями Ашер Каганер не расстался до конца жизни.

Невеста из бочки и испорченный сюрприз

Кача считает, что у него были отличные родители, и сумели правильно его воспитать. Во всяком случае, Каче не так важно, ЧЕМ занимаются его дети и внуки, а важно, КАКИЕ они люди. И еще ему важно, чтобы они никогда отсюда не уехали. Их еврейский дом – здесь. Его невозможно выстроить в Америке или Европе. И у них есть ответственность перед будущими поколениями, перед историей.

Кстати, у жены Качи Рут тоже интересная семейная история.  Ее дед прибыл с семьей в Палестину из Литвы в конце позапрошлого века. Когда его супруга умерла, оставив его с маленьким ребенком, он какое-то время помыкался один, а потом не выдержал и написал письмо родне в Литву: «Нет ли у вас на примете подходящей еврейской девушки, которая согласилась бы выйти замуж за вдовца и стать хорошей матерью его ребенку?». Ответ не заставил себя ждать: «Невесту нашли. Отправляем на корабле. Встречай». У деда Рут был в Тель-Авиве магазинчик и он знал в порту многих грузчиков. Договорился, что они сразу сообщат ему, когда прибудет корабль. Но тут случилась беда: турки не позволили евреям сойти на берег. На помощь пришли те же грузчики-арабы. Они спрятали невесту в бочку из-под селедки и спустили с корабля с прочим грузом, а вечером доставили ее к отцу. Так что Кача с его завидным чувством юмора не упускает возможности напомнить об этом жене: «Если бы я знал, что твоя бабушка прибыла сюда в бочке из-под селедки, то еще подумал бы, жениться на тебе или нет».

Когда Каче исполнилось семьдесят лет, семья решила устроить ему сюрприз – созвать на юбилей множество гостей. Возвратившись однажды домой, он обнаружил  на столе груду неподписанных конвертов, а внутри их - открытки и тут рже устроил домочадцам дознание: «Это что?» - «Приглашения на твой юбилей. Тут только часть, мы не знаем точного адреса людей, которых собираемся пригласить». Кача принялся рвать конверты, потом спохватился:  «А где остальные конверты?» - «В мешке. Уже подписаны. Собирались нести на почту». – «Несите мешок сюда. Не будет никакого юбилея!» Его дети возмутились: «Но мы уже сами большие и вправе решать!» На что отец им ответил: «Когда я стану большим и мне будет лет 90, тогда и устроим юбилей».

Семейная реликвия

Где-то в начале 1990-х в Израиль прибыли кузены  Качи по материнской линии. Он был на резервистских сборах, но вырвался на день, чтобы с ними повидаться. И первое, что выпалил им с порога: «Ну, господа Кагановы, и где вы были эти пятьдесят лет?» Впрочем, встреча получилась замечательная. Наконец-то все собрались в Израиле. Но до этого произошло еще одно знаменательное событие.  Отец Качи в середине 1960-х ездил в Москву. Его старшего брата Воли уже не было в живых. Он встретился с его вдовой, и она отдала Ашеру семейную реликвию, которая передавалась с конца позапрошлого века по мужской линии  рода - от старшего сына к старшему сыну. Женщина полезла под кровать и извлекла из тайника миниатюрный ТАНАХ на иврите со словами: «Твой покойный брат, Ося, был первым сыном в семье и получил ее от отца. А я теперь вынуждена прятать вашу семейную реликвию под кроватью, потому что в России за такие вещи преследуют. Вот я и решила: пусть она лучше будет у тебя: отдашь своему первенцу Шимону!». Отец Качи привез реликвию в Израиль и ничего не рассказывал сыну о ней целых одиннадцать лет! Он ждал особого случая и дождался, когда вся семья собралась отмечать присвоение Каче очередного воинского звания. Вручая сыну ТАНАХ, он сказал: «Знаешь, Шимон, если бы твой прапрадед, который начал в нашей семье эту традицию, знал, что в итоге она окажется у его праправнука – полковника израильской армии, защищающей народ Израиля, он бы пустился в пляс от радости даже в могиле». С тех пор Кача не расстается с этой реликвией. Но это еще не конец истории!

Однажды Кача поехал на Кавказ в гости к своему другу. Поездка была отличной, но на обратном пути полковника неожиданно задержали таможенники, обнаружившие на досмотре ТАНАХ. Они заявили, что он не имеет права вывозить за пределы их страны подобные раритеты! Кача пытался убедить их, что привез книжечку с собой из Израиля. Те не верили. Между тем, началась посадка в самолет... Таможенники уперлись, но и Кача не уступил. Нетерпеливые пассажиры из очереди начали ему кричать: «Отдай им то, что они просят, и нас не задерживай!» И тогда Кача заявил таможенникам: «Хорошо. Вы можете взять у меня эту вещь, но только вместе с моей рукой!» На тех это почему-то вдруг подействовало, и Качу с его ТАНАХом через границу пропустили.

История трех снимков

За спиной Качи – большая цветная фотография, снятая в июне 1967 года на Храмовой горе. Бен-Гурион с улыбкой пожимает ему руку.

Шестидневную войну Кача начинал командиром роты, а заканчивал заместителем командира дивизии. Этому предшествовало одно событие. В первую ночь после начала боев за Иерусалим заместитель командира дивизии был ранен, и Мота Гур назначил вместо него Качу. Вместе с полномочиями он получил под непрекращающимся огнем карту раненого, все его бумаги и бинокль. Так что новую должность Каче пришлось осваивать в условиях боя. Спустя годы Мота Гур напишет ему в посвящении на титульном листе своей книги о Шестидневной Войне»: «Ты стал заместителем командира дивизии в трудный момент, когда она несла потери, но то, как ты бесстрашно вел себя под огнем, вселяло в солдат уверенность в победе».

Когда дивизия Качи находилась на Храмовой горе, появился Бен-Гурион. Он оглядывался по сторонам в поисках знакомых лиц и в этот момент его взгляд упал на Качу. Бен-Гурион улыбнулся, подошел и протянул ему руку. Они были знакомы, Бен-Гурион даже помнил о том, что еще до Синайской кампании Кача получил в одной из операций тяжелое ранение. В момент рукопожатия  кто-то из фотографов – а их там крутилось немало - щелкнул затвором камеры. Прошло двадцать лет. И вдруг товарищ Качи привозит из Америки журнал, выходящий в Нью-Йорке, и там – эта фотография! И на ней Бен-Гурон и Кача в каске со скошенным краем - осколок оставил отметину!

…В период переговоров Израиля с Иорданией об условиях мирного договора Качу включили в состав делегации. Когда официальная часть закончилась и началось неформальное общение, король Хусейн спросил Качу: «Что я могу сделать для тебя?» Тот ответил: «Если между нашими странами будет мир, мне бы хотелось побывать в вашем королевстве, встретиться с офицерами, которые воевали против нас в Иерусалиме летом 1967-го, и принять их у себя, в Израиле». В архиве Качи сохранилась фотографии, где запечатлен моменты его беседы с королем Хусейном и встречи с иорданскими офицерами, которые были противниками израильтян в Шестидневной войне.

Мне остается рассказать историю третьего снимка сорокалетней давности, запечатлевшего застолье офицеров. Один из них стоит и с улыбкой что-то говорит Каче, сидящему вместе со всеми за накрытым столом. Перед тем, как оставить Исмаилию и вернуться домой, в Израиль, израильтяне устроили прощальный ужин по ту сторону Суэца, пригласив на него офицеров ООН.  На всякий случай «шифровались», скрывая от гостей свои настоящие имена - ведь офицеры ООН общались и с противниками израильтян - египтянами. Качу его товарищи во время ужина именовали Закан (борода). Но в какой-то момент полковник ООН вдруг встал и сказал, обращаясь к командиру дивизии: «Надеюсь, что когда-нибудь мы узнаем и ваши настоящие имена, правда, Кача?» Все, конечно, сразу поняли, что, оказывается, в ООН об израильтянах знали гораздо больше, чем тем казалось, и, конечно, оценили юмор.

Несостоявшаяся миссия

Когда началась Война Судного Дня, дивизия Качи была на севере, в районе Бейт-Шеан. Кача уже знал, что Шарон на юге, и там очень «жарко». Рвался туда. Сам искал для себя войну. Но командир округа сказал: «У вас особая миссия, помяни мое слово - вы еще войдете в историю, и ты будешь меня за это благодарить. Завтра ты с членами оперативного штаба должен прибыть в аэропорт. Там получите секретное задание». И вот они уже в самолете. Кача открывает карты и видит: задание рискованное и очень смелое. Он со своими бойцами уже в воздухе, но в последний момент все отменяется: авиация нужна на Суэце, и их не смогут прикрыть с воздуха. Возвращаются назад и наконец-то (!) дивизию  бросают на южный фронт, в Синай. Офицер связи из оперативного штаба Шарона узнает об этом первым и тут же связывается с Ариком: «Тут твой бородатый друг с севера прибывает». Арик сразу понимает, о ком идет речь и говорит ему: «Очень хорошо! Он нам нужен тут!» И Кача со своими бойцами сразу подключается к операции в районе Суэцкого канала, продвигаясь к Исмаилии. В этих боях дивизия потеряла одного солдата.

…По случаю двадцатилетия окончания Войны Судного Дня Ариэль Шарон напишет Каче: «Спасибо за твой вклад. Я знал, на кого можно положиться. В Войну Судного Дня твоя дивизия была для нас на южном фронте как луч солнца, пробивающийся сквозь тучи». Это письмо полковник  хранит вместе с запиской от своего бессменного водителя, прошедшего с ним не одну войну: «Кача, береги себя!»

«Мы воевали ради мира…»

После соглашения о прекращении огня между Израилем и Египтом дивизия Качи еще довольно долго продолжала оставаться в «Африке» (по ту сторону Суэца). Едва появилась первая возможность съездить домой в отпуск, на летном поле выстроились две очереди – из офицеров и солдат. Кача стоял в одной из них (офицерской), когда увидел, что в обход первой и второй очереди к самолету проходят солдаты, которых почему-то беспрепятственно пропускают. Поймал одного из них (он был ему незнаком): «В чем дело? Как это у вас получается?» А тот шепчет ему на ухо: «Скажи, что ты из дивизии Качи – и тебя пропустят!». Качу в армии знали и уважали все. Он с каждым говорил как с равным, невзирая на разницу в возрасте и звании. Сам же он считал, что командир не обязан быть товарищем каждому солдату, но солдат должен чувствовать, что его жизнь командиру так же небезразлична, как и его собственная.

…Мне остается добавить к истории о Каче кое-что еще. Все его дети - десантники. И все они живут в Израиле. Потому что, как и их отец считает, что у евреев нет и не может быть другого дома. На одном снимке Кача снят вместе со своими детьми и внучкой перед совместным прыжком с парашютом. Все пятеро - в форме ЦАХАЛа.

«Если нам и приходится еще воевать, то мы воюем не ради войны – ради мира», - говорит мне Кача.

Последние снимки

Не получившие офицерских званий из-за внезапно начавшейся войны, танкисты получали их уже в бою, заменяя убитых командиров. Говорят, на торжественной церемонии по случаю окончания офицерских курсов, намеченной на начало октября 1973 года, должна была появиться сама Голда Меир... В 2003 ее уже давно не было в живых, и уцелевшим курсантам звания присваивал тогдашний министр обороны Шауль Мофаз. Скорее, символически. С опозданием в тридцать лет. По случаю очередной годовщины Войны Судного Дня.

Долгие годы искала женщина парня, вывезшего с поля боя тело ее сына. Теперь у ее мальчика хотя бы есть могила... Может быть, тот парень выжил? Так хочется его поблагодарить...

Мальчики давно выросли. Некоторые поднимаются в Латрун уже со своими детьми. «Папа, - говорит отцу подросток-сын. – Кажется, этот человек ехал сзади нас, а сейчас собирается занять стоянку перед нами». Отец бросает взгляд на водителя. Похоже, узнает его и улыбается сыну: «Не волнуйся. Этому человеку я уступлю стоянку всегда. Благодаря ему я жив. Если бы он не подобрал меня тогда в Синае, тебя бы тоже, скорее всего, не было».

Об этом коротком разговоре отца и сына Ярон узнает чуть позже, как и о том, что мать погибшего парня, тело которого он вывез с поля боя в октябре 1973-го, разыскивает его на протяжении многих лет.

Герой мой немногословен. Военная привычка. При том, что с армией расстался много лет назад. Ярон Матт. Танкист, удостоенный высокой воинской награды за спасение боевых товарищей во время Войны Судного Дня. Сын легендарного полководца Дани Матта, чьи десантники форсировали Суэцкий канал, изменив ход всей военной кампании. Осенью 1973-го Дани и Ярон вели бои были буквально в нескольких километрах друг от друга. 18 октября – при переброске танков на ту сторону Суэцкого канала, из разделяло расстояние не больше пятидесяти метров, о чем оба и не подозревали, но увиделись они только после окончания войны, когда отец приехал в больницу навестить раненого сына. О чем говорили? Ну о чем можно говорить после такой войны? Радовались, что оба живы, что ранение не очень тяжелое... И этого было вполне достаточно.

Каково ему было расти в семье, где оба родителя – участники Войны за Независимость, и отец больше времени проводит в армии, чем дома? Никакой телефонной связи. Дети не видят отца неделями. Приезжает из армии на сутки и снова – в часть. Единственный раз, когда семья не разлучалась целых два года, Ярон будет вспоминать всю жизнь. Счастливейшее время: отец учился в военной школе во Франции, они виделись каждый день, а по выходным всей семьей путешествовали по Европе.
 
Кстати, его родители и познакомились тоже в армии. Отец – командир, мать – солдатка из его отряда. В одной из операции ее ранило. Отец поехал в больницу навестить, ну а дальше началась совсем другая история, в результате которой в 1953-м на свет появился Ярон, а вслед за ним и его братья-сестры.

Понятно, что в семье, где родители-герои, а отец - командир десантников, растешь с ощущением, что от тебя тоже ждут каких-то подвигов. И понятно, что твоя дорога изначально предопределена: боевые войска, а еще лучше - спецназ.

Вот и Ярон начинает десантником. С ним – парень из его класса. Тяжелейшие сборы. Ярон – впереди всех, а у товарища дела - хуже некуда. Комбат вызывает Ярона: «Или отчисляем его, или бери на себя». С этого момента сын прославленного полководца все делает за двоих: буквально тащит на себе в марш-бросках своего неудачливого товарища и его амуницию. От перегрузок сдают ноги. В результате врачебный вердикт: «Полгода на восстановление». Идти в «джобники» пусть даже на полгода? Да ни за что! Нельзя прыгать с парашютом – можно воевать в броне. Чем танкисты хуже дусантников? Спросил отца. Тот выбор одобрил. В общем, решено.

Позже он скажет мне, что в танковых войсках добился даже большего, чем в десанте. Две недели тяжелейших боев. Спасение товарищей под нгепрекращающимся огнем. Собственное ранение – уже по ту сторону Суэца, в районе Дженифы, буквально за два дня до прекращения огня. А потом еще Первая Ливанская – в самых горячих точках...

Итак, решено: он будет танкистом. Три месяца офицерских курсов, еще три месяца учений. На торжественную церемонию присвоения танкистам офицерских званий собирается прибыть сама Голда Меир. И вдруг, буквально за неделю до получения званий, парней неожиданно перебрасывают самолетом в Синай. Начав войну стрелком, Ярон закончит ее командиром. После огромных потерь каждый уцелевший офицер на счету - пусть даже не успевший получить звание.

Так что же рассказать про начало той войны – его первой войны, но, как время покажет, не последней. В первые часы свежеиспеченные офицеры, не успевшие получить званий, даже не очень понимают, что происходит. Им кажется, все закончился в течение нескольких часов: очередной локальный инцидент. Поначалу они даже стараются двигаться по обочине, чтобы не повредить дорожное покрытие гесеницами танков. Парни еще не знают, что скоро им будет не до этого. Не до дорог...

У Ярона вот уже сорок лет хранится снимок - самый первый из того времени. Фотографировались с ребятами утром 6 октября, еще до того, как поднялись на танки. Думали, едут на операцию. Договорились встретиться после ее окончания в ресторане - отметить первое боевое крещение. На снимке – четверо парней. Уцелели только двое. Да и те вернулись с войны уже другими.

…Первые дни Войны Судного Дня были самыми тяжелыми. Египтяне удивили израильтян «сагерами» (противотанковыми ракетами), насквозь прошивающими броню, которыми они вооружили своих пехотинцев. На третий день войны Ярону и самому удалось едва уцелеть: успел нагнуться, и «сагер» пролетел в нескольких сантиметрах от головы. Танкист срезал кусок веревочного хвоста, с помощью которого египтянин управлял едва не убившей его ракетой, повесил его на шею вместо амулета и прошел с ним всю Войну Судного Дня, а потом и Первую Ливанскую.

Спускаясь к Суэцу, они миновали «останки» бригады, вступившей в бой накануне. Танки, подбитые или столкнувшиеся друг с другом в жуткой неразберихе, обугленные тела... страшная картина. Со стороны «китайской фермы» доносились звуки боя, но никто толком не знал о том, что там происходит. Утром танкисты вступили в бой. Их потери были огромными, но у египтян - еще больше. Один только танк Ярона вывел из строя двадцать пять египетских.

...Забегая вперед скажу, что едва Ярон выпишется из больницы после ранения - еще со свежими ранами и рубцами - он вернется в часть и поедет в Синай. Проезжая знакомой дорогой, свернет к песчаным дюнам, остановится у одного из двадцати пяти подбитых его экипажем египетских танков и сфотографируется рядом с ним на память. А теперь снова вернемся к первым дням Войны на юге.

Итак, они продвигались к Суэцу под грохот взрывов, все еще уверенные в том, что операция закончится очень быстро, но когда оказались на месте, увидели, что танковая бригада, удерживавшая северную часть Суэца, практически уничтожена: от тридцати трех танков осталось от силы два. Но и от бригады Ярона после тяжелых боев уцелело не больше четверти машин: одни подорвались на минах, другие пострадали от прямого попадания, третьи застряли в болотах. От египетских укреплений их отделяло километра три, откуда те непрерывно вели огонь. На глазах Ярона снаряд угодил в «командирский» танк, где были четыре офицера. Все они погибли - буквально в двадцати метрах от танка с экипажем Трона. Еще день войны, еще убитые... И груды искореженного железа. На второй день боев Ярон увидел в трехстах метрах от своего танка другой, который стоял неподвижно. Он получил повреждения, но слышно было, что мотор работает. В это время по рации все время шли сообщения от товарищей, чьи танки были подбиты. Они оказались в ловушке: территория открытая, все время под обстрелом, укрыться негде и уйти нельзя. Ярон  вызвался перейти на этот танк и собрать уцелевших танкистов, в то время как его экипаж продолжит движение. Забравшись внутрь, он наткнулся на тела трех танкистов в лужах крови. Тело четвертого члена экипажа лежало рядом с танком на песке. Двоих из погибших Ярон хорошо знал. Танк был поврежден, но ходовая часть не пострадала. И вот уже Ярон кружит среди среди искореженной техники под непрерывным огнем египтян, безо всякого прикрытия, и парни из подбитых машин прыгают прямо на броню его танка... Он вывез их в безопасное место и там же с их помощью выгрузил тела погибших членов экипажа. Именно за эту операцию по спасению под шквальным огнем уцелевших танкистов Ярон Матт будет удостоен высокой воинской награды.

…Высадив парней, Ярон сказал им, что возвращается назад, к Суэцу, и если кто-то из них готов пойти с ним, не дожидаясь распоряжений других командиров - то они могут снова подняться на танк. Вызвались двое солдат-новобранцев. Как офицеру, Ярону пришлось взять на себя командование танком. В этом составе экипаж участвовал в самых тяжелых боях по обе стороны Суцкого канала. 20 октября, в районе Дженифы Ярона ранило: он поднялся наверх, чтобы оценить обстановку, а в это время в нескольких метрах от танка разорвался сняряд. Раненого командира вытащили из танка, эвакуировали в Израиль геликоптером, а его место занял другой танкист. Через два дня – Ярон в это время был еще в больнице - его танк подбили,  одни члены экипажа погибли, другие получили тяжелые ранения. Один из выживших впоследствии стал профессором.

...В ту войну Ярон сделал много снимков благодаря фотокамере, обнаруженной в одном из поврежденных танков. Позже он узнает, что экипаж его цел – просто перешел на другой танк. Техника на войне порой выживала лучше людей. «Раненые» танки с наступлением ночи ремонтировали, заправляли топливом, загружали снарядами. Наутро место убитых танкистов занимали их товарищи и танки снова шли в бой.

Ну а что же с камерой? Уцелев однажды в поврежденном танке, она все же будет разбита при прямом попадании в танк, которым за два дня до этого еще командовал Ярон. Но – не чудо ли? - катушка с пленкой при этом не пострадает. После войны пленку проявят и окажется, что многих танкистов, снятых Яроном в передышках между боями, уже нет в живых. Это были их последние снимки... Спустя сорок лет после описываемых событий Ярон скажет мне: «Лучшее, чему может научить война – это избегать последующих войн и делать все возможное, чтобы их не было».

...Этот вопрос: есть ли место страху на войне, и особенно – в первом бою? – я задавала отцу Ярона, Дани Матту, незадолго до его смерти. Спросила о том же и сына.

- Первый бой... А я сразу даже и не понял, что нахожусь в настоящем бою, и это уже не учения. Все произошло слишком быстро. По поводу страха... Его приходится преодолевать. И это тоже происходит очень быстро. Но то, что ты видишь во время боя, уже на забудешь. Моя дочь говорит, что я травмирован войной. Думаю, она права... На второй своей войне (Первой Ливанской) я был уже осторожнее. Может, потому что уже был женат, и отвечал не только за себя, но и за семью. Но вот ведь какая штука: это все равно ничего не меняет, и ты делаешь ровно то же, что и всегда - по максимуму, помня о товарищах, которые рядом; о том, насколько они зависят от тебя, а ты от них; о том, что мы все должны вернуться. Такие связи – они навсегда. Не случайно мои самые лучшие товарищи – все оттуда, с войны.

...В книге об истории танковой бригады Ярона мемориальные страницы занимают едва ли треть. Фотографии погибших танкистов. Даты рождения – 1953. Даты смерти – 1973. Этим парням было отмерено всего двадцать лет и навсегда остаться в юности. В памяти своих товарищей они продолжают жить уже сорок лет...

Цвет надежды и цвет беды

К скудной черно-красной палитре войны Реувен добавил еще одну краску – голубую. Цвет глаз Офера. У этого парня были самые красивые глаза во всей роте. Голубое среди сплошной черноты – такое не забудешь. После гибели Офера он понял: голубой - не только цвет надежды.
 
Даже спустя годы десантник и участник нескольких войн, начиная с Шестидневной, израильский скульптор Реувен Гафни не сможет отделаться от ощущения, будто он проходил тогда в Синае между каплями дождя, только дождь был свинцовым. Его товарищи гибли в полуметре от него, пули свистели над головой, а он всякий раз выходил из боя без единой царапины.

...Перед штурмом Суэца ребята из его роты писали короткие записки своим близким и совали их Реувену в карман рубашки, будучи уверенные в том, что в отличие от них, он наверняка уцелеет. Правда, в том бою за Суэц судьба хранила и их: рота входила в город уже после танков. Те, что не погибли позже, в Первую Ливанскую, встречаются много лет, вспоминая своих товарищей, которых уже нет. Из их десантной роты уцелели немногие.

Война щадила Реувена, словно зная о том, что этому парню предстоит запечатлеть ее образы, которые станут своего рода посланием для других. Изрешеченная сотнями пуль металлическая бочка просвечивала как кружево: он вывез ее с собой из Ливана, куда входил не один раз. Мог ли Реувен тогда представить, что спустя пятнадцать его военный трофей целый год простоит в центре Тель-Авива. Однажды он поехал по делам в город и решил навестить свою "бочку»: внутри ржавого «кружева» он поместил символ мира - белую керамическую голубку. Скульптура стояла на месте, но из-за того, что рядом все время горели свечи, голубка начала покрываться копотью и ее вытащили наружу, прикрепив вверху конструкции и просунув в клюв фигурки веточку оливы. Реувен протянул руку, чтобы проверить надежность крепления, и в тот же момент на него налетели несколько парней и девушек, которые, как выяснилось, охраняли «бочку».  Скульптор понял, что его работа  теперь живет своей отдельной жизнью и у нее другие хозяева. Это было довольно сильное ощущение...

…В армию Ярон уходил из киббуца Доврат. У всех киббуцников тогда было одно желание: служить в боевых войсках. Он попал в спецназ, как и мечтал, и первых убитых увидел в боях за Иерусалим.

Спустя шесть лет был Синай и кровопролитные бои по обе стороны Суэцкого канала. Реувен вернулся в киббуц спустя пять месяцев, зимой, покинув Синай с последним транспортом.

 В 40 лет он захотел стать скульптором. Друзья-киббуцники посмеивались над Реувеном: не поздно ли тебе учиться? Но бывший десантник не привык отступать. Освоив множество техник, Реувен, наконец, сумел освободить свою память от теснящихся в ней образов войны. В результате получилась выставка из 72 двух скульптур - история израильского мальчишки, который вырос и пошел воевать, чтобы защитить свою страну. Он еще не забыл детскую жеребьевку «ножницы, камень и бумага», только теперь от нее зависела уже судьба солдат: кому идти первым, а кому прикрывать, кому возвращаться, а кому погибать. Одна из фигур, помещенная между двумя зеркалами, создавала иллюзию солдатского строя, уходящего в бесконечность. У каждого мальчика, живущего в стране, никогда не знавшей покоя, всегда бывает первая, или последняя война.

Начальник генерального штаба Амнон Липкин-Шахак, заменивший в боях за Иерусалим его первого ротного командира, убитого в метре от Реувена, после посещения выставки своего бывшего солдата скажет: «Мы все травмированы войной, но Гафни, наверное, больше, чем другие...». На протяжении трех лет выставка будет находиться в мемориале славы Гиват ха-Тахмошет, увековечившем память погибших в боях за освобождение Иерусалима солдат, после чего переедет в Латрун. Скульптуры Гафни увидят многие участники израильских войн, и в том числе – отец его первого ротного командира Эхуда Шани, погибшего на глазах Реувена. Эта случайная встреча станет для обоих настоящим потрясением.

Тот, кто не воевал, не участвовал в операциях в Газе, никогда не поймет, насколько важен мир. Реувен прошел через все это, и когда надевал форму цвета хаки, понимал, что люди, не имеющие отношения к войне, тоже платят за нее тяжелую цену. У каждого человека есть семья, родные люди и дом: никто не хочет увидеть свое жилище разрушенным, а своих близких убитыми. Поэтому тема войны в его скульптурах всегда переплетена с темой надеждой на мир, на лучшие времена. Войну Судного Дня, которую он прошел с первого и до последнего дня, по его мнению, выиграли солдаты и младшие командиры. Реувен  уверен: настоящего мира Израиль достигнет не усилиями политиков и дипломатов, а усилиями простых людей, которые к нему стремятся всегда, даже находясь находясь по разные стороны границ. Это - встречное движение, и результат обязательно будет.

...После выставки, посвященной боевым товарищам, Гафни потихоньку освобождался от груза тяжелых воспоминаний о войне, открыв для себя, кроме цвета хаки, другие цвета, и украсив площади более сорока городов. Его скульптуры можно увидеть в Нетании, Нес-Ционе, Ариэле, Кирьят-Моцкине, Петах-Тикве... Лишь один тяжелый день войны навсегда отпечатался в его памяти, когда ему пришлось добавить голубой цвет в черно-красную палитру войны. Среди раненых товарищей, которых он вместе с другими поднимал в вертолет, чтобы вывезти с поля боя, был парень в обугленной форме и совершенно черный – видимо, горел. Похоже, уже не жилец. Его не могли опознать и все время спрашивали: «Кто ты? Назови себя». Парень пытался произнести свое имя, но ничего нельзя было понять. И вдруг, перед тем, как уйти в небытие, он на секунду открыл глаза, и его сразу его узнали. У Офера были самые красивые глаза во всей роте, и они не пострадали от огня. Голубые глаза на совершенно черном выженном лице. У Реувен эта картина до сих пор перед глазами...

Солдат пустыни

Человек профессии сугубо военной на самом деле войны не любил, утверждая, что победителей в ней не бывает. Впервые я увидела друзского полковника Хамзи Арайди в пустыне Арава, на месте гибели спецназовца Ротема Шани, куда в этот день в девятый раз съехались близкие и однополчане Ротема, чтобы почтить его память.

Последний разговор

Хамзи, специалист по выживанию на войне и в любых экстремальных ситуациях - учитель Ротема, создавшего позднее в ЦАХАЛе уникальное спасательное подразделение. Трагическая гибель ученика Хамзи, способного уцелеть в самых немыслимых ситуациях, была совершенно неожиданной и нелепой: Ротем пересекал ночью на мотоцикле пустыню, которую знал, как свои пять пальцев. По обыкновению, без каски...

…Хамзи увидел Ротема впервые, когда служил на границе с Египтом, а тот только призвался в «Гивати». Едва полковник увидел Ротема, сразу сказал его командиру, с которым был дружен:  «Этот парень останется со мной». У Хамзи был особый дар: он  чувствовал людей и понимал, на что они способны. Когда он сказал Ротему: «Ты в свое отделение не вернешься, останешься со мной на границе», тот не поверил и только улыбнулся, зная, как непросто перевести солдата из одной части в другую.

Хамзи вырастил Ротема, который постоянно находился при полковнике, был его правой рукой, учился «читать» пустыню по следам и определять, кто по ней прошел. Специалист по выживанию с самого начала знал, что Ротем будет хорошим учеником: он продвигался очень быстро, стал лучшим из лучших и получил звание майора без офицерских курсов, что случается крайне редко.

В 1992-м полковник Арайди ушел в отставку, отслужив в армии 28 лет, а Ротем продолжал служить, и всякий раз, когда он бывал на севере, звонил  своему учителю еще с дороги и неизменно произносил одну и ту же фразу: «Хамзи, ставь кофе». В любую погоду, даже если на севере бушевал ураган.

Однажды все с самого начала пошло не так. Ротем позвонил и спросил: «Хамзи, как дела?»  Тот привычно ответил: «Кофе на огне. Жду» и вдруг услышал: «Хамзи, я звоню из дома. Я у себя, на юге». Через два дня, когда полковнику Арайди сообщили, что Ротем погиб, он вспомнил его последний звонок, и его как молнией ударило: «А ведь Ротем звонил, чтобы проститься!» Звонок был очень странный. Как будто это не Ротем говорил, а его душа. Он ведь, как и Хамзи, был человек не слова, дела, и совершенно не в его характере было звонить просто так и вести пустые разговоры в духе «как дела?» и «что слышно?». Последний звонок Ротема на самом деле означал: «Прощай». Он, наверняка, что-то предчувствовал...

После его смерти Хамзи написал о своем лучшем ученике нем несколько строк, но не в прошлом – полковнику было тяжело писать о нем в прошлом - а так,  будто тот жив. Уроженец друзской деревни Хамзи Арайди верил в переселение душ, и писал, обращаясь к мальчику, в котором теперь живет душа Ротема.

Война не по правилам

Полковник Арайди принимал участие в трех больших войнах, начиная с Шестидневной. Конец Войны Судного Дня он провел в песках Синая, обезвреживая засевших там египетских спецназовцев. При этом умудрился не сделать ни одного выстрела, не потерять ни одного солдата и не застрелить ни одного пленного. Предпочел оружию громкоговоритель. Группы египтских коммандос общей численностью в семь сотен человек были обезврежены силами четырнадцати израильских спецназовцев под его командованием.

В этой операции был всего один погибший – египетский офицер, не желавший сдаваться в плен, который выпустил себе пулю в лоб. Группы обессиленных египтян засели в лощине, запасы воды у них кончились. Хамзи обращался к ним по-арабски через громкоговоритель, убеждая, что сдаться в плен означает для них спасение – без воды они в пустыне не выживут. В составе первой группы, которую пленили израильтяне, находился египетский офицер по имени Имад. Хамзи заговорил с ним по-арабски, угостил сигаретой и кофе. Тот проникся к нему доверием и сказал, что одну из групп, за которой продолжается охота, возглавляет его друг Абед, и он боится за него: «Характер у него такой, что может оказать сопротивление. Обещай мне, что вы оставите его в живых. Абед мне как брат». Хамзи ответил: «Послушай, Имад, это война. И я не могу подвергать из-за него опасности моих солдат. Если твой друг начнет стрелять – мы ответим. Единственное, что я могу тебе сказать: я постараюсь взять его в плен живым».

Им тогда действительно удалось захватить Абеда живым. Хамзи увидел перед собой высоченного мужчину с длинной бородой в чине капитана. С ним был его заместитель Саид. Пока саперы обезвреживали лощину, решили сделать привал.
Хамзи положил рядом свой автомат, вытащил флягу с водой и сигареты, протянув их египетским офицерам, и вдруг обнаружил, что они остались втроем, в то время, как его спецназовцы уже довольно далеко – у вертолетов. Пленные тоже это заметили. Абед бросил красноречивый взгляд на автомат израильтянина, после чего посмотрел в глаза Саиду. Хамзи напрягся, но волнения не выдал и спокойно спросил по-арабски: «Абед, что-то не так?» Тот отвел глаза и сказал: «Твоя вера – она не отсюда...». – «Но она уместна?» - спросил Хамзи. – «Если ты положил оружие на землю, понимая, что мы можем тебя убить, то, да, уместна». И тут Хамзи произнес: «Имад просил передать тебе привет». Абед схватил его за руку: «Он жив?» - «Жив, успокойся. Когда встретишься с ним в тюрьме в Тель-Авиве, спроси, сдержал я свое слово, или нет». – «О чем ты говоришь?» - «Он тебе все расскажет».

Больше Хамзи никогда не видел этих офицеров, но через четыре года после окончания войны неожиданно получил привет от Имада, когда поехал в составе израильской делегации заключать мир с Египтом. К нему подошел незнакомый египетский офицер и спросил: «Это ты Хамзи?» - «Да». – «Тебе привет от Имада, он был моим командиром и рассказывал о том, как вы встретились на войне. Он теперь в таком же звании, как и ты – полковник».

Впоследствии, вспоминая свой поступок, Хамзи считает его безумным. Но такая у него тогда была, да и осталась вера в людей. Он отнесся к пленным с уважением: дал им воду, угостил сигаретой... Ему казалось, что они должны это оценить.
Во время той операции в Синае был еще один интересный эпизод. Когда десантники высадились из вертолетов в лощине, молодые парни были на взводе и рвались в бой, но Хамзи остудил их пыл, предложив сначала выпить кофе. Один резервист постарше, по профессии ученый, наблюдавший за этой картиной, позже сказал Хамзи: «Ты своих солдат с ума сводишь». На что тот ему ответил: «Доктор Коэн, но иначе было нельзя. Ты видел, что они рвались в бой с пеной на губах и могли натворить бед. Пока мы пили кофе, все пришли в себя, и мы спокойно сделали свою работу без единого выстрела. И сами уцелели и пленных пощадили».

Среди пленных египтян оказался летчик, который кому-то проговорился, что у него в этот день должна была состояться свадьба. Когда Хамзи узнал об этом, он собрал своих ребят, приготовили кофе, вытащили печенье и устроили пленному символический праздник, пожелав, чтобы невеста дождалась, пока он вернется домой, и они смогут сыграть настоящую свадьбу.

Конечно, Хамзи приходилось стрелять на войне, но он всегда считал, что лучшее оружие – это громкоговоритель.

Во время службы в армии полковник Арайди предпочитал носить военную форму без знаков различия, и в связи с этим не раз попадал в забавные ситуации. Однажды ему пришлось ловить попутку, чтобы добраться до своей части. Шофер-новобранец оказался очень разговорчивым и болтал всю дорогу. Пока не договорился до того, что, якобы, он – правая рука очень крутого «рембо» из своей части – самого полковника Арайди и тот берет его с собой на самые опасные операции – больше никому доверить не может. В ту же минуту Хамзи приказал остановить машину и вышел на пустынной дороге со словами: «Не люблю врунов».

В другой раз ему самому пришлось подобрать на дороге новобранца, который задавал ему в пути слишком много вопросов. Пришлось пойти на уловку. «Я мало что знаю, потому что служу в части водителем». Каково же было удивление полковника, когда спустя несколько дней этого самого новобранца назначили его персональным водителем!...

…Хамзи Арайди – выходец из бедной крестьянской семьи. Родился в деревне Мугар на севере страны, где его предки живут уже шесть столетий. Закончил восемь классов. В 1963-м призвался в армию и остался в ней на долгие 28 лет, дослужившись до звания полковника. Написал сценарий фильма, издал несколько книг.

Когда ему было 18 лет и у него не было ничего, Хамзи решил взять на себя ответственность за свою судьбу и выйти из предначертанного ему круга. Много лет спустя, когда у Хамзи было все, и он находился на пике армейской карьеры, неожиданно для всех полковник пришел к заместителю министра обороны Матану Вильнаи и сказал, что уходит в отставку. Тот подумал, что Хамзи шутит: «Не многие в армии добились того, чего добился ты, армия нуждается в таких командирах». Но полковник был непреклонен в своем решении. Он считал, что уходить нужно вовремя, когда достиг своей вершины. Впрочем, в армии знают, что если случится война и понадобится его опыт, Хамзи Арайди без промедления окажется на передовой.

Его бесполезно спрашивать о датах, у Хамзи другое отношение ко времени – не такое, как у большинства людей. Он слышит о Войне Судного Дня, и ему кажется, что это было вчера. Он видел сорокалетних «стариков» и 70-летних людей, которые жили так, словно им еще нет и 30, и все у них еще впереди. Он никогда не ходит с часами на руке – когда полковнику надо знать, который час, он это просто чувствует…

Время и вечность

Выйдя в отставку, полковник Арайди купил на севере участок земли и превратил его в прекрасный уголок под названием «Швиль ха-гива» (тропинка на холме), украсив его скалами и восстановив старый византийский колодец, которому полторы тысячи лет. Когда его спрашивают: «Ты хозяин этого места? Это твой колодец?», он неизменно отвечает: «Как может принадлежать мне колодец, который старше меня на сотни лет? Пока я здесь, я ему принадлежу, оберегаю его и высаживаю вокруг деревья».

По его мнению, то, кто говорит: «Этот участок берега мой, это дерево мое», не сознает того, что природа не может принадлежать человеку. Он всего лишь гость, который приходит на слишком короткий срок и на самом деле ему на земле ничего не принадлежит. Хамзи спрашивает парня, собирающегося  спилить старую оливу: «Какое у тебя на это право, когда тебе всего 20 лет, а ей уже 800!»

- Человеческая жизнь коротка. В 80 лет человек уже видит ее конец. «Ад меа эсрим!» - это всего лишь слова... Мы не видели никого из тех, кто жил за 200 лет до нас, и те, что будут жить через 200 лет, уже не увидят никого из нас. Люди, как листья – расцветают и опадают. И надо радоваться тому, что ты пока еще есть, что ты цветешь, - размышляет он.

Искусство выживания

...Мы идем по пустыне, и полковник Арайди учит выживать в ней. Оказывается, даже если у тебя кончилась вода, и поблизости нет источника, а путь еще далек, можно добыть воду из растений, обвязав ветки полиэтиленовым мешком и наклонив их с помощью груза. К утру в мешке соберется не менее полулитра воды.

- Пустыня – это суровый отец, который воспитывает, - говорит он мне. - Север, где много зелени, киббуцев, мошавов, воды – совсем другой. Там все, что человеку нужно - на расстоянии протянутой руки. В пустыне нет почти ничего. Тишина и пески. И если ты забыл воду – умрешь. Пошел неизвестной тропой и заблудился – никто тебя не выведет. Суровость пустыни учит тебя быть настоящим до конца. Я водил в пустыню разных людей. Но даже те, кто чувствовали себя в течение дня героями и хорохорились, с наступлением темноты затихали и спрашивали меня, как испуганные дети: «Разве не опасно спать на земле? Ведь в пустыне водятся скорпионы и змеи». Я объяснял, где нужно выбирать место для ночлега и как себя вести в ночной пустыне, а утром они уже смотрели на меня уже совсем другими глазами, потому что я, в отличие от них, пустыню знал и был способен выжить в ней даже в одиночку. Я не ботаник, но знаю, из каких растений можно приготовить суп и заварить чай, а к каким прикасаться нельзя. Когда ты знаешь суровость пустыни, и знаешь, как найти в ней источники воды и неприметные тропинки, она становится другом, который помогает выжить.

Природа гораздо сильнее нас и ведет себя как хочет, - продолжает он. - Куда нам против нее со всеми нашими технологиями! Вот пробудился всего один вулкан, и самолеты уже не летают, все остановилось... Люди слишком маленькие по сравнению с землей, солнцем и звездами. Я люблю бывать в пустыне, потому что после этого на все начинаешь смотреть другими глазами. Самое важное – быть искренним. Настоящим. Таким, как природа. Потому что нет ничего естественнее природы. И ты должен принимать ее правила. Если ты ничего не понимаешь в наводнениях и отправляешься зимой в пустыню, у тебя могут быть проблемы.

...Полковник Арайди постоянно занимается поиском пропавших людей и делает это добровольно уже на протяжении многих лет. Ему удалось найти очень многих.

...Прекрасно ориентирующийся в условиях пустыни, полковник Арайди иногда совершенно теряется в городе, который живет совсем по другим законам, из-за чего не раз попадал в рискованные ситуации. Иной раз выручало чувство юмора. Например, перед девушкой из военного патруля, задержавшей его за неправильную парковку, он прикинулся бедуином, живущим в пустыне, и разыграл целую сцену: «Я верблюда привязываю в любом месте пустыни. Почему не могу поставить в любом месте машину?» Поначалу девушка даже растерялась и не могла понять: перед ней – военный джип, человек в военной форме, правда, без знаков различия. При этом несет какую-то чушь на ужасном ломаном иврите. И только заглянув в его документы, она все поняла, но оценила чувство юмора полковника и ограничилась предупреждением, не стала наказывать.

Своя дорога

Полковник Арайди пишет книги: пять уже изданы, сейчас он работает над шестой. Манера его письма очень афористична – в основном он пишет о природе или приводит истории, услышанные им от друзских старейшин, которые, по его мнению, исполнены мудрости.

- У каждого человека своя дорога, - говорит он мне. - Иногда наши дороги пересекаются, и мы должны уважать не только свой выбор, но и выбор других. Когда люди уважают друг друга – все сразу становится на места. В каждом человек есть и хорошее, и плохое. Важно – понимать другого и уметь уступать. Это отнюдь не проявление слабости, как считают многие, а, наоборот, внутренней силы.

Есть вещи, которые не зависят от нашего выбора. Ты можешь выбрать себе друзей, или профессию, но не родителей и не семью, в которой родился, и даже не внешность. Я друз, ты – россиянка: это то, что мы получили изначально и должны принимать. Иногда я вижу, как человек кичится богатым наследством или своей красивой внешностью и думаю: «Как можно гордиться тем, что ты получил в дар, для чего ты тяжело не работал? Гордиться можно тем, чего добился сам. Потому что это был твой собственный выбор, никто за тебя ничего не решал...»

Я не раз убеждался, - продолжает он, - что если во что-то веришь, обязательно этого добиваешься. И лучше заниматься тем, что на самом деле любишь. Многие далеко не сразу понимают, в чем их призвание, но зато, когда это происходит, они сразу становятся настоящими. Сделав доброе дело, не нужно говорить об этом самому – пусть другие скажут.

Я человек поступка и считаю, что нужно очень ответственно относиться к своим словам. Когда ты говоришь кому-то: «Я тебя люблю» - это звучит странно. Можно ли вместить огромное чувство в какие-то три слова? Надо поменьше говорить, не превращать то, что ты чувствуешь, в нечто несоизмеримо маленькое. С другой стороны, когда ты говоришь новичку, как он должен вести себя в пустыне, ты спасаешь ему жизнь. Слова могут спасти и могут обесценить что-то очень значимое. Но важен еще и опыт. Важно чувствовать окружающий мир и понимать его. Впрочем, собственный опыт не всегда помогает: не обязательно прыгать в опасную яму, в которую до тебя уже прыгали другие, и не всем из них удалось выбраться наружу. Чтобы узнать, что такое наркотики, их не обязательно нужно пробовать. Вокруг немало семей, которым наркотики уже принесли несчастье. Посмотри на них...И о здоровье мы начинаем заботиться только, когда заболеваем. Но стоит посмотреть на инвалидную коляску, чтобы понять – ведь можно заранее позаботиться о том, чтобы обойтись без нее...Иногда в нашей жизни происходят события, напоминающие камнепад. Вчера ты был богат – сегодня все потерял. Вчера был счастлив и любим – сегодня одинок. И вдруг стоишь среди руин, глядя на груду камней. Это неправильно. Никогда нельзя останавливаться, надо двигаться дальше и искать свою новую дорогу.

Главная граница

Полковник Арайди, охранявший израильскую границу на протяжении двух десятков лет, признает одну границу – между сушей и водой.

- У нас не так много времени, человеческая жизнь слишком коротка, а мы постоянно отгораживаемся друг от друга, возводим границы тут и там, - говорит он мне. - Я признаю одну границу: между сушей и водой. Это очень ясная граница, и она всегда была, есть и будет. Там где суша, растут деревья и стоят горы. Там где вода – есть только вода. Мы всего лишь маленькие люди, и что значат возводимые нами границы с с точки зрения истории и времени? Если спуститься с Хермона и поехать в Эйлат, будут меняться не только пейзажи, но и люди. Люди по темпераменту похожи на место, где они живут. И каждое поселение выглядит как отдельная страна. Мне важно, что происходит у нас в Израиле. Я друз, и для меня Израиль – источник, из которого я пью. И пока я тут живу, я должен охранять этот источник и следить за тем, чтобы в нем была чистая вода. Потому что вода – это жизнь. Но так же хранят свои источники и мои сородичи-друзы, живущие в Ливане, или Иордании. И я отношусь к этому с уважением.

На войне победителей нет

Он не любит войн, хотя и много воевал.

- Когда я был командиром и должен был вести солдата в бой, всегда говорил ему: «Я смотрю на тебя и вижу целую шеренгу, которая стоит за тобой – твою мать, отца, сестер и братьев. Делай только то, что я тебе скажу, чтобы вернуться к ним живым».

Даже на войне, когда в тебя стреляют, ты должен оставаться человеком и не испытывать в душе ненависти, - добавляет он. - Кто не был голодным, не поймет, что такое хлеб. Кто не умирал от жажды, не поймет, что такое вода. Кто не был на войне, не видел раненых, убитых, инвалидов, семьи погибших, не поймет, как важен мир. Каждая мать, потерявшая сына на войне – мать. Любое слово против ее горя – ничто. Оно уже ничего не изменит в их жизни. Я бы не хотел, чтобы наши внуки прошли то, что довелось пройти нам и готов отдать ради этого все, что у меня есть. Я готов быть подопытным кроликом, только чтобы наши дети и внуки – не только в Израиле, но и вообще на всей земле, выжили. Чтобы они жили по-другому. Не так, как мы. И признавали одну границу – между сушей и водой. Я не думаю, что среди нас, людей в форме цвета хаки, есть такие, кто на самом деле жаждут войны. Никто этого не хочет. Что плохого в том, если нас будут разделять не стены и рвы, а поля, заросшие цветами, когда между вчерашними врагами расцветет торговля и установится культурный обмен. Обрати внимание, насколько разные люди легко находят общий язык в еде, любят пробовать национальные блюда друг друга. Почему мы не можем найти общего языка и в других вещах, во всем?

Если бы меня спросили, что бы я хотел выучить раньше – язык другого народа, или его традиции, я бы предпочел второе. Потому что языковые ошибки мы прощаем друг другу легче, чем незнание обычаев. Когда ты видишь в Синае бедуинский шатер, тебе кажется, что он открыт со всех сторон. Ты и представления не имеешь о том, что гостю можно заходить только через мужскую половину, и если ты правилом пренебрег, бедуины воспримут это так, словно ты вломился к ним через окно...Нам надо научиться понимать и слышать друг друга, даже если для этого потребуется много лет.

Незнаменитые герои

Незнаменитые герои знаменитых войн были всегда. Далеко не всем из них посчастливилось войти в историю. Их именами не названы улицы израильских городов, из не найдешь на страницах школьных учебников…

Начнем с события, предшествовавшего Войне за Независимость, которое получило впоследствии название «ночь мостов». В ночь на 17 июля 1946-го года участникам еврейского сопротивления удалось взорвать на территории подмандатной Палестинцы несколько мостов, главным из которых был мост Алленби через реку Иордан. Об этом событии написано немало, и имена людей, которые стояли за этой акцией, хорошо известны: Хаим Бар-Лев (непосредственный командир операции), Узи Наркис (командовавший группой атакующих). В операции принимали участие пять офицеров, которые не делились информацией с рядовыми бойцами из соображений безопасности. Забегая вперед, скажу, что все пятеро "провались" во время проведения самой акции, что не помешало им впоследствии сделать неплохую карьеру: один возглавил Генштаб, а двое дослужились до генералов.

Всего в операции участвовали 35 бойцов, поделенных на восемь боевых групп, и в том числе - группы подрывников, одной из которых командовал сержант Арье Теппер. Его имя никому теперь неизвестно, однако только благодаря этому человеку и его помощнику Гершону Давенбойму операция по взрыву моста Алленби прошла успешно.

Дело в том, что с самого начала все пошло наперекосяк: часовой, стоявший на мосту, обнаружил группу. Хаим Бар-Лев, вместо того, чтобы затаиться и переждать, выстрелил в него, наделав шума. Началась пальба со всех сторон. Ситуация вышла из под-контроля. Участники сопротивления ринулись в укрытие. И только двое подрывников не растерялись и сохранили способность к действию: Арье Теппер и рядовой Гершон Довенбойм (Гершон Довенбойм погиб два года спустя, в 1948 году, Арье Тепперу была суждена долгая жизнь, он умер в 1996-м). Оба не знали плана операции на случай, если англичане, или иорданцы обнаружат группу и откроют огонь. И между ними состоялся такой диалог: Гершон: «Что будем делать, Теппер?» - «Взрывать мост!» - «Вдвоем?» - «А почему нет? Вперед!»

Подрывники начали перебегать под огнем с рюкзаками, заполненными взрывчаткой, распределяя груз между двух центральных опор моста. И тут вдруг выяснилось, что при планировании операции толщину опор определили неверно, и теперь им не хватало четырех метров, чтобы произвести взрыв. К тому же взрыватель замедленного действия находился у другого участника операции, засевшего в укрытии, когда открылась стрельба. У Теппера были считанные секунды для принятия решения, но он сообразил, что в такой ситуации лучше разобрать заряды и сложить их заново в центре моста. Вместе с Давенбоймом Теппер быстро перенес заряды, присоединив к ним бикфордов шнур длиной меньше метра, так что на отход у них была всего минута. Тепер поджег шнур спичкой, и оба опрометью ринулись с места – вскоре за их спиной раздался мощный взрыв.

При том, что Хаим Бар-Лев писал в своем отчете: «Все шло точно в соответствии с намеченным планом», а Игаль Алон, составляя бюллетень, распространяемый в частях ПАЛЬМАХа, отмечал «высокий уровень командования и координации между членами группы», на самом деле операция осуществилась только благодаря простому сержанту Арье Тепперу, не растерявшемуся,  в отличие от других, в сложной ситуации и вместе с Гершоном Давенбоймом взорвавшему мост. Однако его имя было незаслуженно забыто. Оно не упоминалось даже во время торжественной церемонии, проходившей в Израиле в связи с 60-летием «ночи мостов». Как видим, официальная история не всегда идентична истории реальной. При том, что о ПАЛМАХе написана масса книг, и в том числе – о «ночи мостов», однако, когда начинаешь снимать с этой истории о взрыве моста Алленби один слой за другим, неизбежно упираешься в непреложный факт: успех операции обеспечили Арье Теппер и его помощник Гершон Давенбойм, у которых украли славу другие.

В операции в Синае 1956-го года Иегуде Кен-Дрору выпала судьбоносная роль, решившая ее исход. Между тем он не был даже младшим командиром и служил простым водителем в батальоне, которым командовал Аарон Давиди. Когда израильские парашютисты застряли в ущелье Митла, расположенном в 30 километрах к востоку от Суэцкого канала, и несли тяжелые потери, он совершил поступок, который повлиял на исход этого боя. Проблема была в том, что египтяне успели укрепиться в Митле, заняв стратегические позиции, и простреливали проход по ущелью с двух сторон, а израильтянам никак не удавалось засечь их огневые точки. Все это затрудняло продвижение по ущелью прибывших на место пехотных подразделений батальона под командованием Ариэля Шарона.

Бой в ущелье Митла описан во многих книгах и школьных учебниках. Однако за известной всем строчкой «31 октября 1956 года в ходе очень тяжелого боя израильские парашютисты очистили от египтян ущелье Митла» скрывается малоизвестный факт. Прием «живая мишень» хорошо известен, он использовался и во время второй мировой войны. Вот и на этот раз решили найти добровольца, готового проехать по ущелью, вызвав на себя огонь противника и тем самым обнаружить его позиции. Этим добровольцем оказался водитель Иегуда Кен-Дрор.

Он сел в джип и повел его под шквальным огнем. Машина перевернулась и начала гореть. Однако за те короткие мгновения, которые водитель успел проехать по ущелью, израильтянам удалось засечь огневые точки египтян. Все думали, что Иегуда погиб. Его даже не искали – ни сразу, ни позже, когда забирали раненых. Умирающий водитель прополз несколько сот метров по направлению к своим и в конце концов оказался среди других тяжелораненых, спешно эвакуированных в больницу Тель ха-Шомер. Только по прибытии санитарного транспорта на место выяснилось, что доброволец, благодаря которому израильские части получили возможность беспрепятственно продвигаться к Суэцкому каналу, жив. Врачи упорно боролись за жизнь Иегуды Кен-Дрора, и когда им уже казалось, что произошло чудо и главная опасность позади, на следующий день он неожиданно умер.

***

Амос Нейман во время Шестидневной войны он был майором. В те дни небольшое иорданское военное подразделение захватило здание ООН в Армон ха-Нацив. Вроде бы, незначительное происшествие, не представлявшее для Израиля стратегической ценности: ведь территория находилась под контролем ООН, однако, сыгравшее в истории Шестидневной войны свою роль. Генерал Узи Наркис поспешил передать в генштаб ошибочную информацию о том, что иорданцы готовятся к атаке, после чего в этот район направили Иерусалимскую бригаду, призванную взять Армон ха-Нацив в кольцо. Однако приказа о начале атаки не было. Моше Даян предъявил наблюдателям ООН ультиматум с требованием удалить из здания иорданцев. Начались бестолковые переговоры: сроки ультиматума все отодвигались и отодвигались. Ситуация была абсурднейшей, ведь на самом деле Моше Даян не собирался вести военных действий в районе Армон ха-Нацив. Этот вопрос решил за него майор Амос Нейман, который отдал приказ об атаке на свой страх и риск, не получив на то никаких полномочий. В результате Армон ха-Нацив был очищен от иорданцев в течение считанных минут: отчасти легкость победы объяснялась тем, что противники, разграбившие накануне принадлежавший ООН склад с алкогольными напитками, были просто пьяны. Бойцы же Иерусалимской бригады продолжили наступление в сторону укреплений «Накник», расположенных уже на иорданской территории, откуда двинулись на Цур-Бахер и Рамат-Рахель. В дальнейшем это повлекло за собой целую цепь событий, благодаря чему была освобождена южная часть Иерусалима. И все это произошло вопреки плану - благодаря инициативе одного майора.

***

В ночь с 15 на 16 октября десантный взвод Хези Дахбаша первым принял на себя удар египтян в районе «китайской фермы», продержался в самом пекле восемнадцать часов и последним покинул место боя (очень драматичные 18 часов, если учесть, что половина отборнейшего десантного батальона вышла из строя в первые минуты боя – такого в истории ЦАХАЛа еще не было). Однако в течение более тридцати лет к десантникам, принимавшим непосредственное участие в боях за «китайскую ферму» относились так, словно их и не было. При этом небольшой участок пустыни под названием «китайская ферма» впоследствии стал неплохим плацдармом для блестящих военных и политических карьер в нашем государстве: офицеры, командовавшие осенью 1973-м на Южном фронте дивизиями, батальонами и полками, заняли ключевые посты в верхних эшелонах власти, стали премьер-министрами, министрами обороны, получили генеральские звания. Хези Дахбаш, в отличие от них, не удостоился ни высоких званий, ни наград. И даже не считается инвалидом ЦАХАЛа, хотя у него проблемы со слухом - после того, как будучи окруженным египтянами, он вызывал огонь на себя.

В течение десятилетий Хези Дахбаш выступает в воинских частях, рассказывая солдатам срочной службы о бое на «китайской ферме», и его история сильно отличаются от описанного в учебниках и от того, что они слышат в армии. Бывший десантник обнажает правду, которая и сегодня мешает многим, но они вынуждены с этим мириться, потому что Хези находился в эпицентре боя на «китайской ферме» и каждая его фраза – свидетельство не просто очевидца, но командира, участвовавшего в нем с первой и до последней минуты.

В числе самых блестящих летчиков Войны Судного Дня можно назвать Гиору Эпштейна-Эвена, сбившего семнадцать самолетов противника (однажды он умудрился в одиночку выиграть бой против шести египетских самолетов, сбив четыре из них, а два обратив в бегство) и Юваля Эфрата. Юваль Эфрат дважды, в нарушение существующих инструкций, совершил вылеты для того, чтобы вывезти наших десантников, обнаруженных противником во время секретной боевой операции. Благодаря его инициативе уцелел Шауль Мофаз (впоследствии - министр обороны), Амос Ярон (впоследствии – генеральный директор министерства обороны) и другие. Сам он был ранен и впоследствии летал уже только на вертолетах.

В рассказе  о малоизвестных героев нельзя не упомянуть и бедуина Абуль-Маджид эль-Мазаребе, который более известен под именем Амоса Яркони, дослужившегося в ЦАХАле до звания подполковника. Амос Яркони (будем называть его так) на протяжении многих лет возглавлял антитеррористическое спецподразделение «Шакед», пресекавшее подрывную деятельность на юге страны. Стоит упомянуть и резервиста Офера Хаклаи, уничтожившего во время Первой Ливанской войны в районе деревни Эйн-Зхальта сирийских коммандос с помощью винтовки с оптическим прицелом, благодаря чему была спасено около десятка израильтян, отрезанных от основных сил и попавших в засаду, а так же устранена помеха, препятствовавшая продвижению израильских войск на Бейрут. Не забыть так же сержанта Идо Анбаре, которого по праву можно считать «Эдисоном» операции в Энтеббе: именно он вспомнил о том, что здание аэропорта в Энтеббе возводила израильская строительная компания «Солель Боне» и предложил использовать сохранившийся в ее архиве план застройки. И еще о многих других малоизвестных людях, которые сыграли свою роль в истории нашего государства и незаслуженно забыты.

О легендарном Меире Хар-Ционе, названном впоследствии лучшим солдатом ХХ столетия; Авигдоре Кахалане, добившемся перелома в танковом сражении на Голанах в первые дни Войны Судного Дня; Ариэле Шароне, чье имя связано со многими блестящими израильскими битвами, Рафаэле Этайне и многих-многих других известно многим. Именами одних названы улицы наших городов, о других написаны книги и сняты фильмы. Но нужно отдать дань памяти и другим героям, которые незаслужено забыты. Как говорят, из песни слова не выкинешь. А из истории - тем более.

Дневник Авраама

Уцелев в израильских войнах, начиная с Шестидневной, и сотнях рискованных боевых операциях, бывший десантник Авраам Орни, о чьем бесстрашии в ЦАХАЛе ходили легенды, едва выжил, поскользнувшись на крыше своего строящегося дома и упав с шестиметровой высоты. Это случилось в 2008-м году. Длительная кома. Возвращение из небытия. Авраам восстанавливал память постепенно, с помощью дневника, где описывал события своей жизни, уместившейся на 29 страничках машинописного текста.

Детство Авраама

Самому младшему ребенку в семье (старшему брату Реувену было двадцать, когда родился Авраам) и всеобщему любимцу все сходило с рук – любые проделки. Он легко уговаривал отца дать ему плитку дефицитного - по талонам - шоколада, предназначенного для всей семьи. Не доносил до дома полным бидон молока, за которым его посылала мать, выплескивая часть содержимого на дорогу ради облегчения ноши. Школьные товарищи поражались его умению карабкаться на самую вершину дерева, прыгать с большой высоты и делать сальто. Девочка по имени Зазик, ставшая впоследствии его женой, влюбилась в красивого и улыбчивого мальчика с первого взгляда, едва он переступил порог их класса: им было тогда по шесть лет и они до сих пор вместе. Кстати, Зазик (Заава) была единственной женщиной, которой удалось побывать осенью 1973-го по ту сторону Суэца, где после перемирия еще долгое время оставались израильские войска. Чтобы доставить к себе жену, Авраам разработал целую операцию, договорившись со знакомыми летчиками, переодев Зазик в солдата и спрятав ее от бдительных пограничников между ящиками со снаряжением. И как назвать то, что он вытворял с самого начала своей армейской службы – нарушением дисциплины, изобретательностью или отчаянной смелостью?

 Украденный джип, бег в ботинках и Моше Даян

Незадолго до окончания курса десантников, солдаты получили задание – совершить бросок в район горы Кармель и, оставшись незамеченными, нанести на карту нужные объекты.
«Чтобы облегчить себе задачу, наша «пятерка» угнала маленький джип прямо от дома, где жил один из офицеров. Благодаря отцу я с детства знал на Кармель все дороги и тропинки и сразу сел за руль. Днем, чтобы не «засветиться» перед офицерами, мы прятали джип в зарослях и топали по горе пешком, а ночью спокойно разъезжали по ней и наносили на карту нужные объекты, - пишет Авраам в своем дневнике. – Когда бензин был на исходе, пришлось «позаимствовать» его с помощью трубки из бака припаркованной на стоянке машины. Выполнив задание намного раньше остальных, мы отлично выспались, надежно спрятали джип и спокойно спустились с другими десантниками вниз, предварительно опустив закатанные рукава рубашек, якобы, защищавшие нас от колючих зарослей, через которые приходилось «пробираться» днем и ночью.»

Между тем, офицеры подняли шум по поводу исчезнувшего джипа. Десантников выстроили в шеренгу и потребовали признаний. «Пятерка» хранила стойкое молчание. Лишь после того, как выяснилось, что накажут всю роту и никто не поедет на выходные домой, пришлось сознаться, указать место, где спрятан джип, и провести Шабат на базе. «Пятерку» наказали, но изобретательность Авраама, задумавшего это рискованную авантюру, и его отчаянная смелость, сметающая любые границы, не остались незамеченными.

«Вскоре командир решил послать меня от нашей дивизии на соревнования по бегу в честь Дня Независимости, в которых участвовал так же израильский чемпион по бегу, - пишет Авраам. –Мне сообщили об этом после ночных учений, которые проходили у нас в районе Рамат-Гана, и я тут же отправился пешком в район Нетании в чем был - в военной форме, а потом еще бежал вслед за чемпионом трехкилометровую дистанцию, гремя своими красными ботинками десантника. На финише мне удалось его даже обойти. Он спросил: «Слушай, а почему ты не надел, как другие, беговые туфли и спортивную форму?» Я ответил, что у меня просто не было на это времени, поскольку я пришел на соревнования пешком из Рамат-Гана сразу после ночных учений. Он потерял дар речи».

После Шестидневной Войны, когда израильские войска уже находились в Газе, бесстрашному офицеру-десантнику поручили сопровождать туда министра обороны Моше Даяна, который хотел встретиться с остающимися в Газе солдатами: Авраам отвечал за его безопасность. Предприятие было рискованное: в Газе еще отовсюду стреляли.

«Я показал Моше Даяну, как именно он должен садиться в «нагмаш» (бронетранспортер израильского образца – Ш.Ш), чтобы его не достала случайная пуля, - пишет в своем дневнике Авраам. – Встреча министра обороны с солдатами была недолгой, после чего я в целости и сохранности доставил его прямо к армейскому вертолету, специально присланному за ним».

Горящий автобус, осколок-ветеран и спасение командира

Десантников-резервистов из дивизии под командованием бывшего бойца 101-го спецподразделения Шимона Каганера (Качи) собрали утром, за несколько часов до известия о начале Войны Судного Дня, и поначалу держали на севере, опасаясь нападения со стороны Иордании. Когда же их решили перебросить в Синай, там уже шли тяжелые бои.

«Мы сели в автобусы и поехали на юг. Целая дивизия. Автобусы битком. Пришлось разместить снаряжение на крыше, - пишет Авраам, в ту пору уже занимавший в дивизии должность офицера по планированию операций. – Дорога на Синае обстреливалась, снаряды египтян падали справа и слева, и один из них угодил в наш автобус – к счастью, после того, как мы из него уже вышли. Автобус загорелся. Я вскарабкался на его крышу и быстро начал сбрасывать вниз все наше снаряжение, пока от приближающегося огня не успели рвануть гранаты. Снаряды продолжали ложиться рядом: один из наших офицеров получил тяжелое ранение и упал в нескольких метрах от меня. Я успел спрыгнуть с крыши, сбросив вниз последний тюк ровно за минуту до того, как автобус взорвался, быстро отскочил в сторону, взвалил на спину раненого и побежал в сторону медиков. В тот момент я даже не заметил, что меня тоже сильно посекло осколками, а один из них вошел в грудь. Врач, принимавший раненого, увидев мою окровавленную рубашку, осмотрел меня и сказал, что я тоже ранен, но не смертельно, и я помчался к своим солдатам. Этот осколок я ношу в груди уже сорок лет».

Командиры и боевые товарищи Авраама, в том числе Матан Вильнаи, упоминают в документальном фильме, посвященном ему, о невероятной интуиции и мгновенной реакции командира Орни на опасность, которая не раз уберегала от верной смерти его солдат. Ведя бронетранспортер, он мог неожиданно резко поменять направление и поехать в объезд, словно чувствуя, что дорога заминирована. А в одном из боев в районе Суэцкого канала Аврааму довелось спасти командира своей дивизии.

«Он стоял возле стены, я заметил, что в него целится египтянин и быстро толкнул командира дивизии на землю. Он даже сразу не понял, что произошло. Пуля просвистела у Качи над головой. Он до сих пор не забыл этого случая и когда несколько лет приехал навестить меня в больнице, где я лежал еще в коме, сказал моей дочери, что жив благодаря мне», - пишет Авраам.

 Угнанный грузовик и высокий гость

После заключения перемирия резервисты-десантники находились в районе Исмаилии еще долгие месяцы. Они заняли пустующую египетскую виллу, покинутую хозяевами с началом войны, где Авраам делил комнату с командиром своей дивизии. Именно в те дни он сумел организовать в обход пограничников прилет из Израиля своей жены. Зазик провела с мужем три дня, после чего Авраам отправил ее с теми же знакомыми летчиками назад, домой, где их маленькая дочь оставалась в это время с бабушкой. В семейном альбоме хранятся фотографии, сохранившие память об этом необычном вояже Зазик в Исмаилию.

Война Судного Дня началась в октябре, когда еще стояли по-летнему теплые дни. С наступлением зимы пришли холода. Легкая военная форма не спасала, а теплой одежды у резервистов не было. Никто не предполагал, что им придется задержаться по ту сторону Суэца на целых полгода. От своего старого друга Дани, офицера итендантской службы, Авраам случайно узнал, что грузовик с новыми теплыми куртками американского образца уже прибыл. Он попросил Дани обеспечить ими дивизию Качи, находившуюся в самой северной точке, где зимой особенно холодно. Тот пошел к своему командиру, передав ему просьбу Авраама, но получил отказ: приказа от высшего руководства о порядке распределения доставленных на Синай курток еще не поступало.

«И тогда я решил обеспечить нашу дивизию теплыми куртками сам и угнать грузовик, - пишет Авраам. – Ближе к ночи я пришел туда, где он стоял, увидел, что охранявшие его солдаты поставили сзади небольшое заграждение, а сами вместе с водителем расположились неподалеку от передних колес. Дождавшись, пока все трое крепко заснут, я незаметно пробрался в кабину грузовика, резко сдал назад, легко преодолев заграждение и помчался по ночной пустыне в нашу дивизию. Все наши ребята, включая бойцов, младших командиров и Качу, наконец, были избавлены от холода: каждый получил теплую куртку, после чего я поставил грузовик с оставшейся в нем одеждой, в укромном месте.

Наутро все принялись искать исчезнувший грузовик. Мой товарищ Дани приехал ко мне, чтобы поделиться своей проблемой и попросить помощи в поиске пропажи. И пока мы говорили, мимо нас успели пройти несколько наших десантников в новых куртках. Не дожидаясь, пока Дани все поймет, я сказал ему, что грузовик у нас и после того, как мы обеспечили теплой одеждой свою дивизию, он может забрать его к себе на базу со всеми оставшимися куртками. Сказал, что мы готовы рассказать, как все было: ведь Дани хотел помочь десантникам, обратился к командиру с просьбой, но тот отказался ее выполнить».

История не прошла для Дани бесследно: его командир создал подчиненному невыносимые условия, после чего тот уже не мог оставаться в своей части.
«Когда я узнал об этом, сразу попросил Качу добиться перевода моего товарища к нам в дивизию, - пишет Авраам. – Но чтобы преодолеть все формальности, требовалось разрешение генерала Ариэля Шарона. Тот знал Качу еще по 101-му спецподраделению и часто навещал своего старого приятеля на вилле, где мы размещались. Доставку Ариэля Шарона к нам Кача доверил мне, и я отвечал за его безопасность. Часто нам приходилось ехать с ним по пустыне ночью в кромешной тьме, к тому же мы находились на египетской териитории. Так что задача была не из простых. Ну а судьба Дани благодаря генералу Шарону решилась довольно быстро: моего товарища в тот же день перевели к нам в дивизию и мне оставалось только подыскать для него спальное место на штабной вилле».

«Шеш-беш» по-арабски и «подарок» Голды

После перемирия Авраам, легко сходившийся с людьми, познакомился с египтянами, распролагавшимися неподалеку, чтобы быть в курсе их планов. Он ходил к ним на кофе и «шеш-беш», слушая их разговоры. Те и не подозревали, что израильтянин, общающийся с ними исключительно по-английски, так же свободно владеет и арабским. Египтяне, получавшие письма от жен, показывали Аврааму фотографии близких, и в том числе, детей, которые успели родиться за это время без них, жаловались на тоску по дому, иногда от избытка чувств плакали. Между собой они общались на родном языке, будучи уверенными в том, что гость их не понимает.

«Однажды я услышал, как один из египтян предложил меня прикончить, и уже приготовился дать им отпор, - пишет Авраам. – Но находившийся с нами египетский офицер сказал им по-арабски: «Нет, не нужно!».

Чуть позже Аврааму довелось встретиться с этим офицером в необычной ситуации. Один из подбитых израильских танков оказался после перемирия на египетской стороне. Было неизвестно, успели его покинуть танкисты, или там продолжали оставаться их тела. Понадобилось вмешательство представителей ООН, чтобы египтяне согласились допустить израильтян к осмотру танка. Стоя по обе стороны условной границы солдаты были готовы в случае непредвиденной ситуации тут же открыть огонь.

«Я был в числе нашей делегации и единственным, кто залез внутрь танка, оказавшегося пустым. Среди египтян находился тот самый офицер, с которым мы пили кофе и который не разрешил меня убить. Он сделал вид, что меня не знает, но когда проходил рядом, тихо поздоровался, - пишет Авраам. – Мне показалось: это довольно необычно. Совсем еще недавно мы вели тяжелые бои, стремясь уничтожить друг друга, а теперь оказались просто людьми».

В один из дней в район Исмаилии прибыла Голда Меир, решившая навестить солдат. Ее визита ждали, и едва вертолет приземлился, все тут же бросились к ней, чтобы посмотреть на главу правительства вблизи. Двое солдат, прибывших на трофейном советском джипе, доставшемся им от египтян, в спешке забыли в замке зажигания ключ, чем Авраам тут же и воспользовался. Резервистов, которым предстояло провести здесь долгие месяцы, транспортом не баловали, так что трофейный джип был для дивизии совсем не лишним.

Едва успев отъехать от места, где царил большой ажиотаж по случаю прибытия в Исмаилию израильского премьер-министра, Авраам встретил своего старшего брата-десантника, чья часть стояла неподалеку от его дивизии. «Откуда джип?» - спросил его Эзра. – «Голда подарила», - не моргнув глазом, ответил младший брат. Так он и колесил по всему Синаю на этом джипе до возвращения в Израиль.
На память о пребывании в Исмаилии у Авраама осталась на подбородке отметина, которая заметна до сих пор.

«У нас в дивизии было четыре мотоцикла, и только такой сумасшедший, как я, мог устроить эти рискованные соревнования, - пишет Авраам. – Мы разгонялись на предельной скорости и пролетали в воздухе над небольшими водоемами, где египтяне разводили рыб. Но и этого мне показалось мало. Внизу стояли в ряд наши тяжелые армейские грузовики. Я решил перемахнуть и через них. В одном из прыжков приземлился не совсем удачно, разбил подбородок и потерял сознание, но быстро пришел в себя. А шрам на подбородке так и остался на всю жизнь».

...Дневник, который Авраам вел в больнице, где провел после падения с крыши больше года, помог ему полностью восстановить память. Тело тоже не забыло прежней выучки: домой бывший десантник вернулся не в инвалидном кресле, а своим ходом. И теперь, спустя шесть лет, он водит машину, занимается спортом, поддерживает раненых солдат, проходящих реабилитацию в больнице Ливенштейн, и навещает своих друзей, с которыми прошел не одну войну.

Война Судного Дня: сорок лет спустя

«Дани Матт тоже здесь. Пойдем к нему», - сказали мне десантники, пригласившие на встречу своей 55-й бригады, принимавшей участие во всех израильских войнах начиная с 1950-х годов. В этот момент я испытала нечто подобное тому, как если бы мне предложили поговорить с Суворовым спустя десятки лет после того, как он совершил бросок через Альпы. Дани Матт! Живая легенда. Именно под его командованием 55-я десантная бригада форсировала в октябре 1973-го Суэцкий канал, изменив ход Войны Судного Дня на южном фронте. Шестью годами раньше, в 1967-м году, та же бригада под командованием Моты Гура пробилась с боями к Западной Стене в Иерусалиме, вернув еврейскому народу его главную святыню.

...Генерал Дани Матт узнаваем и в свои 86 лет. Тот же цепкий, внимательный взгляд, что и на черно-белых снимках из военного архива. Тот же упрямо сжатый рот и внутренняя сила в каждом слове и жесте, о которой говорят все его однополчане. Только борода совсем седая. Этот человек принадлежит теперь истории, ход которой ему удалось изменить на небольшом участке территории в октябре 1973-го года.

Я спрашиваю Дани, что он испытывает, когда приходит на встречи своей десантной бригады, которой он командовал в самые тяжелые для Израиля дни.

- Здесь еще много тех, с кем я выходил на военные операции начиная с 1950-х годов, - отвечает он и, помолчав, добавляет. – Посмотри на них, как они встречают друг друга, как волнуются. Пришли сюда с детьми, внуками...- Нашу беседу ненадолго прерывает молодая девушка, подбегающая к генералу и целующая его в щеку. – Это моя внучка, - говорит мне Дани.

Нас постоянно прерывают: многие ветераны Войны Судного Дня хотят поприветствовать своего командира.

Когда мы ненадолго остаемся одни, я спрашиваю Дани, знакомо ли ему, участнику многих войн, чувство страха, и о чем он предпочел бы забыть.

- Если от тебя зависят тысячи людей, даже в момент большой опасности, когда все внутри сжимается от предчувствия, что смерть совсем рядом, не думаешь о себе, - отвечает он. – Все подчинено одной цели: выиграть бой и уберечь солдат от напрасной смерти.

- А после боя? Что ты испытывал после самых тяжелых боев? О чем думал?

- Я не из тех, кто много думает о том, что уже позади. Знаю, что есть и другие, которые переживают впечатления боя, в котором участвовали. Лично я – нет. То, что было - не вернуть. Самое тяжелое после войны – помнить, как гибли твои товарищи. Я помню всех и думаю о семьях, потерявших своих близких. Это тяжело.

...Напоследок спрашиваю генерала, как он оценивает десантников, которые пришли на смену ему и его товарищам.

- Время уже совсем другое, многое изменилось. В отличие от нас, нынешние десантники более образованные, но они сохранили лучшие традиции нашей 55-й бригады. Иначе мы бы не увидели их здесь, на нашей встрече.

...Бригадный генерал Иегуда Бар, прошедший с Дани Маттом Войну Судного Дня, вспоминает, что командир бригады обладал невероятной выдержкой в самых тяжелых ситуациях. Например, никто даже не догадывался о том, что его сын-танкист тоже воевал в те дни в районе Суэцкого канала. Дани никогда не говорил об этом и ничем не выдавал своей тревоги за Ярона. О том, что творилось в его душе, Йегуда Бар догадался по единственной фразе, которую Дани Матт обронил, получив сообщение о судьбе сына: «Мой ребенок жив! Он только ранен!». С начала войны командир бригады постоянно получал списки погибших. Можно только представить себе, что он испытывал, просматривая их и уже зная о том, как много танкистов заживо сгорели в танках в первые дни войны.

Исраэль Харель вспоминает, что не меньшим испытанием были для Дани Матта встречи с семьями погибших десантников, которые он начал навещать сразу после заключения перемирия с египтянами о прекращении огня еще в октябре 1973-го. Какую выдержку надо было иметь и какие найти слова, чтобы сообщить родителям, выжившим в Катастрофе, где они потеряли всех своих близких, о гибели их единственного сына, родившегося уже в Израиле! А потом еще пытаться ответить на бесконечные вопросы, не имеющие ответа: «Почему именно он? За что? За что???»

ххх

...На просторном участке, выгороженном в рамат-ганском парке Леуми для встречи 55-й десантной бригады, тысячи людей. Многие ветераны пришли со своими женами, детьми, внуками. Мальчишки всех возрастов облепили военные джипы, толпятся у столов с оружием, где им дают подержать в руках базуку и заглянуть в прицел снайперской винтовки.

Под развевающемся на ветру куполом зеленого парашюта – мемориальный стенд с фотографиями десантников 55-й бригады, погибших в израильских войнах. Здесь многолюдно и тихо. Родственники погибших и их друзья молча стоят, глядя на фотографии парней, навсегда оставшихся в юности со своими несбывшимися мечтами и надеждами.

Один из десантников негромко говорит кому-то:

- Перед переправой через Суэцкий канал командир сказал нам: «Не пишите сейчас никаких прощальных записок своим близким. Мы все вернемся. Обязаны вернуться». Сорок лет прошло, а я до сих пор помню даже интонацию, с которой он это произнес.

...Позже, в документальном фильме, который будет транслироваться на встрече десантников, один из ветеранов Войны Судного Дня, участвовавший в переправе через Суэцкий канал, скажет с экрана: "Это было какое-то чудо -то, что происходило тогда. Кругом война, а там, где мы наводим мосты и перебрасываем наши части на другой берег, за все время ни одного выстрела. Ни одного..." Словно Всевышний развел египетские армии, указав евреям, где они могут перейти, чтобы оказаться в тылу врага и победить его.

ххх

Под высоким развесистым деревом оживает мегафон. Молоденький офицер сообщает, что через несколько минут в обозначенном на поляне квадрате приземлятся две четверки лучших десантников бригады. У каждого за спиной – тысячи прыжков в режиме свободного падения. Для парашютистов – это высший показатель мастерства, который они сейчас собираются продемонстрировать собравшимся внизу, включая и точность приземления в обозначенном квадрате. Видимость сегодня хорошая. Отчетливо виден самолет, затем – черные точки, которые при приближении к земле увеличиваются, приобретая форму. Теперь отчетливо видны человеческие фигуры. Один парашютист держит руку на отлете, сжимая развевающееся на ветру знамя 55-й десантной бригады. Десантники приземляются в обозначенном квадрате под вспышки фотокамер и аплодисменты участников встречи.

ххх

До начала торжественной церемонии по поводу сорокалетия с окончания Войны Судного Дня еще не меньше часа, а пока ветераны бригады разыскивают своих. Многие уже нашли, образовали тесный кружок, откуда доносятся радостные восклицания, иногда перемежаемые взрывами смеха. Здесь можно услышать немало историй. И грустных, и смешных. На войне как на войне. Жизнь и смерть идут под руку. Победил смерть – значит, празднуешь жизнь. Сегодня участникам Войны Судного Дня уже за шестьдесят. Но кто бы дал им сейчас их возраст! Послушайте, о чем они сейчас говорят:

- А помните у нашего Йони, который выдавал снаряжение, весь склад – от пола до потолка – был заклеен снимками девушек из «Плейбоя»? Однажды привели туда какого-то паренька, не с нашей базы. Он посмотрел и говорит: «Какой же должен быть у этого парня...» - конец фразы тонет во взрыве хохота. Тут же и герой истории - Йони. Лет шестидесяти на вид. Высокий, худой, в кепке и очках. Смеется вместе со всеми.

- А как мы заполучили себе рава, помните? Утром открываю глаза. Кругом пески, а прямо передо мной – новенький тендер и рядом мужик вот с такой бородищей. Я думаю: что за фата-моргана! Машин катастрофически не хватает, и вдруг настоящее чудо. А, главное, такое ощущение, что человек этот не совсем понимает, где находится. Тут Синай, идет война, а он стоит и растерянно озирается. Я его спрашиваю: «Ты кто?» А он мне: «Я рав. Доброволец от нашего раввината». И тут меня осенило. Говорю ему: «Останешься со своим тендером у нас. Будешь равом десантников». Так мы заполучили в ту войну своего раввина и новенький тендер.

- Да с машинами тогда было очень туго, - продолжает другой десантник. – Мы уже были по другую сторону Суэцкого канала. Объявили перемирие. Спустя несколько дней вижу – едет Авраам из соседнего с нашим отделения на новом трофейном джипе – русские поставляли их тогда египтянам. Я его спрашиваю: «От кого ты получил джип?» А он мне: «От Голды Меир». - «От Голды???» - «Ну да, она прилетала сюда на вертолете к Моше Даяну, все побежали на нее посмотреть. Смотрю – пустой джип. Сел и поехал». Вот так он получил «джип от Голды»! – взрыв смеха.

ххх

Час пролетел незаметно. Теперь все спешат занять места на площадке, где будет проходить торжественная часть с участием министра обороны Буги Аялона и других важных гостей, которая завершится показом хроники и концертом. Бесконечные ряды белых пластиковых стульев уже почти все заняты. Сбоку пристраиваются двое немолодых мужчин в инвалидных колясках. Один приветственно машет рукой другому и говорит: «А мы прибыли сюда со своими стульями». Из задних карманов инвалидных колясок торчат две розы. Их вручали при входе участникам Войны Судного Дня...

Странная война и ее герои

….И снова, как в 1990-м - очереди за противогазами. И снова спрос на полиэтилен, клейкую ленту, консервы и бутылки с минеральной водой (по сообщению ивритских газет, цены на эти товары за последнее время подскочили аж на 30 процентов). И мы уже знаем, каким будет пароль воздушной тревоги в-случае-чего: «хомат барзель» (железная стена). Хотя старый - «нахаш цефа» (гадюка), по-моему, был гораздо точнее. То, что мы, необстрелянные репатрианты начала 1990-х (большинство из нас никогда не слышали звука взрыва) ощущали тогда, и впрямь напоминало ощущение человека, остолбеневшего от вида приближающейся ядовитой змеи.

«Нахаш цефа»

Саддамова гадюка вползала в Израиль по ночам, загоняя всю страну в укрытия под жуткий вой сирены. У этой маленькой периферийной войны, далеко отстоящей от настоящих боев, которые вели против Ирака американцы; странной войны - без жертв и особых разрушений - оказалась очень долгая память и свои герои. Портреты пресс-секретаря армии Нахмана Шая, общавшегося со страной по радио во время ракетных атак, выставлялись в витринах магазинов: в считанные дни этот человек превратился в национального героя, хотя никакими подвигами отмечен не был - он, как и все военачальники, в канун войны практически не покидал подземных помещений здания генерального штаба, откуда шло вещание. Но каждому, кто слышал в приемнике этот голос, объявляющий о начале и конце воздушной тревоги, казалось, что пока Нахман Шай в эфире - армия контролирует ситуацию, и с Израилем ничего не случится. Так это, наверное, и было.

Позднее бригадный генерал запаса Нахман Шай занял пост генерального директора и заместителя президента объединения еврейских общин Северной Америки. Вспоминая о войне в Персидском заливе, он отнюдь на считал себя «звездой» и преувеличенное внимание к своей персоне воспринимал с юмором. Он ведь просто выполнял свою работу - информировал население о происходящем, и старался делать это как можно лучше, чтобы в стране не возникло паники в связи с ракетными обстрелами, которым Израиль подвергся впервые со времени своего существования. И тем более, что в страну накануне войны в Персидском заливе прибыло очень много репатриантов, для которых это была первая война, в отличие от уроженцев страны и ее старожилов.

…Я была уверена, что известность Нахмана Шая во время войны в Персидском заливе наверняка сыграла свою роль в его дальнейшей карьере. Но оказалось, что успешная карьера его случилась гораздо раньше. В Шестидневную войну Нахман Шай был уже журналистом армейской газеты и печатался в «Едиот Ахронот» (дали о себе знать дедушкины гены: тот, будучи выходцем из России, обладал талантом к писательству); во время Войны Судного дня - военным корреспондентом израильского телевидения; затем пресс-секретарем представительства Израиля в ООН, пресс-секретарем министра обороны Моше Аренса, Ицхака Рабина, возглавлял армейскую радиостанцию «Галей ЦАХАЛ». Как раз его предыдущий опыт работы и определил во время войны в Персидском заливе выбор руководства ЦАХАЛа: именно 44-летнему Нахману Шаю (уже в то время пребывавшему в звании бригадного генерала) было поручено общаться с населением от имени армии.

Второе мое предположение оказалось тоже ошибочным. Мне, прильнувшей во время ракетных атак к радиопримнику в условно загерметизированной комнате с двумя огромными, кое-как заклеенными окнами, казалось, что Нахман Шай знает ВСЕ. Ну кто еще мог бы быть так близок к главным источникам информации, как не пресс-секретарь ЦАХАЛа? Наверняка, он и о первой атаке Ирака знал гораздо раньше остальных.

…Нахмана Шая, как и всех в ту январскую ночь поднял с постели звук сирены. Тут же позвонили из геншатаба прислали машину. И вот он едет с водителем в Тель-Авив и видит в стороне пламя на месте падения одной из ракет. Оба еще не знают, с какой начинкой прилетел «гостинец» от Саддама. А противогаз один на двоих. («И вот мы смотрим с водителем друг на друга - этот момент я запомнил на всю жизнь - и каждый думает про себя: «Если я надену противогаз, то умрет он». После секундного замешательства я говорю водителю: «Жми на газ! Быстро смываемся отсюда!»)

Вся информация, которую сообщал в те дни Нахман Шай, делилась надвое: одна предназначалась для жителей страны (сообщалось, где упали ракеты, что нужно предпринять и т.д.), вторая шла за рубеж и информировала о происходящем в Израиле. После войны Нахман Шай посчитал, что со своей ролью он справился: удалось предотвратить панику внутри страны и вызвать сочувствие жителей других стран в Израилю. Правда, пришлось заплатить за это свою цену - за всю войну Нахман Шай ни разу не появился дома (семья приезжала навестить его в Тель-Авив), поскольку он неотлучно находился в генштабе.

- Я вспоминаю о том времени лишь тогда, когда мне напоминают о нем напоминают незнакомые люди, которые слушали мои обращения по радио. Правда, история иногда повторяется, но она никогда не возвращается именно в том виде, как это уже однажды было. Даже если нам доведется в будущем пережить нечто подобное, мы будем реагировать на это иначе. Потому что в Израиле с тех пор многое изменилось. Сегодня мы более опытны, более сильны. Мы прошли ЭТО в 1991-м и знаем, как защищаться.

«У микрофона - Мордехай Кармон»

У репатриантов, не знающих иврита, были свои герои. Один из них - журналист радио «Коль Исраэль» Мордехай Кармон, ведущий передач на русском языке. Уже после войны, заслышав его - такой узнаваемый - голос на улице, люди оборачивались вслед его обладателю, а некоторые подходили и произносили неизменное: «Вы Мордехай Кармон? Мы слушали вас всю войну».

С Мордехаем Кармоном связана одна курьезная история: однажды он начал свой выход в эфир с оговорки, от которой у многих радиослушателей затряслись поджилки: «Дорогие радиослушатели, только что мы с вами пережили еще одну ядерную атаку на Израиль, но, тем не менее, наша программа - снова в эфире».

Ведущий тут же извинился за оговорку, но, тем не менее, некоторые радиослушатели изводили его потом вопросами: «А была ли это оговорка? Может быть, от нас скрывают ужасную правду?»

Теперь о том, как все было. Тревога прозвучала в тот день как раз накануне выхода в эфир. Кармон вместе с другими сотрудниками «Коль Исраэль» находился в соседнем здании - в загерметизированном помещении. Все думали, что выпуск передачи придется отменить - никто не знал, когда прозвучит отбой. И вдруг объявляют отбой воздушной тревоги - за две минуты выхода в эфир. Мордехай Кармон бежит в студию, на ходу срывая противогаз. Звукооператор уже на месте, включает вступительную мелодию, ведущий сходу произносит первую фразу и видит, что звукооператор отчаянно машет ему рукой. Кармон прикрывает микрофон рукой и спрашивает: «В чем дело?» - «Ты сказал ЯДЕРНАЯ атака!» Ведущий тут же начинает извиниться перед радиослушателями за оговорку. Через день в одной из русскоязычных газет написали, что в других странах за такую оговорку уже поставили бы к стенке, на что Кармон тут же отреагировал, сказав, что слава Б-гу он уже давно не живет в других странах (Мордехай Кармон репатриировался в Израиль в 1970 году, принимал участие в Войне Судного Дня).

Руководство «Коль Исраэль» после происшествия устроило ведущему «разбор полетов»:  «О чем ты думал?», на что он ответил: «Я не думал, я бежал к микрофону, чтобы успеть к началу выпуска».

…Конечно, Кармон он отдавал себе отчет в том, что тысячи новоприбывших ловят каждое его слово, но для него
это была обычная повседневная работа, которой во время войны просто стало больше. Получасовой выпуск «Алло, я вас слушаю» вместо еженедельного превратился в ежедневный. Кроме того, Мордехай Кармон я стал выходить в эфир с 15-минутной программой «Юмор военного времени», в котором звучали шуточки типа «на территории Ирака в библейские времена находился эдемский сад, а теперь там находится саддамский ад», и так далее.

Реплика в сторону

Это правда, юмор очень спасал  новоприбывших от страха и тревоги за близких в ту войну. Я помню, как наш приятель художник Марк Точилкин нарисовал на большом, в человеческий рост, холсте, фигуру солдата-победителя на фоне развивающегося израильского флага, и попирающего ногой извивающуюся гадину с лицом иракского диктатора. В том месте, где помещалась голова солдата, Марик вырезал дырку, в которую любой желающий мог вставить свою голову.

Наш сосед по квартире композитор Михаил Агре, подрабатывавший по вечерам игрой на рояле в лобби-баре тель-авивского «Шератона», каждый вечер отправлялся на работу без противогаза. Моя 11-летняя дочь однажды не выдержала и спросила его: «Миша, почему ты не берешь с собой противогаз?» - «Видишь ли, Наташенька, он мне очень не идет» , - ответил музыкант, поглаживая лацканы своего элегантного пиджака.

Рассказывали и такое: люди, которых воздушная тревога застала в тель-авивском супермаркете, с удивлением спросили человека, начавшего снимать противогаз до окончания воздушной тревоги, почему он это делает. «А наш район уже освободили, я живу в Иерусалиме», - ответил он.

«У микрофона – Мордехай Кармон» (продолжение)

Довольно часто Мордехай Кармон приглашал на свои передачи разных специалистов психологов, представителей гражданской обороны и других. Однажды он пригласил ветеринара, который объяснял, как обеспечить защиту домашним животным во время ракетных атак. Поскольку противогаз исключался, предлагалось загонять животное под стол, постелив на него полиэтилен, свисающий вниз наподобие скатерти, до самого пола. По этому поводу, как вспоминает Мордехай Кармон, было две интересные реакции. Один возмущенный радиослушатель позвонил во время передачи с гневными восклицаниями: «Тут люди во время атак от страха чуть не помирают, а вы о кошечках и собачках!» Другой радиослушатель, напротив, поблагодарил за дельный совет и поделился интересным наблюдением: «В первый раз пса очень трудно было загнять под стол, зато во время очередных атак он сам пулей несся в импровизированное убежище».

…Помимо всышеупомянутых передач, Мордехай Кармон выступал с актуальными обзорами событий. Никаких особых источников информации у ведущего не было. Прослушав новости иврите, он переводил их на русский и выходил в эфир. В то время, когда еще не было РЭКИ,  русский отдел на «Коль Исраэль» относился к категории иновещания (то есть вещания на другом языке). Позднее РЭКА стала одним из признанных - наравне с другими - средством массовой информации. И произошло это во многом благодаря войне в Персидском заливе, когда стала очевидна необходимость расширить вещание на русском языке.

На самом деле Мордехаю Кармону во время войны в Персидском заливе приходилось выступать не столько в роли ведущего, сколько в роли психолога. Репатрианты, запертые в загерметизированных комнатах, имели единственную связь с внешним миром - радио (израильское телевидение тогда на русском не вещало). Мордехаю Кармону, педагогу по образованию, было легче было справляться с этой ролью. К тому же он много лет работал переводчиком, сопровождавшим иностранные делегации.

«У вас будет всего три минуты»

Во время войны в Персидском заливе дети Нахмана Шая были уже тинейджерами (ныне Идо Шай - ночной редактор газеты «Гаарец», а Ноа Шай совмешает учебу в университете с работой на втором канале телевидения). А вот дочке полковника запаса Йоси Софрина, одного из реорганизаторов израильской службы тыла в 1990-х годах, в то время было всего полтора года. С началом воздушной тревоги ее тут же клали в мамат*, откуда малышка, как уверяет ее отец, улыбалась Нахману Шаю, завидев его изображение на экране телевизора.

Позднее Йоси возглавил службу тыла. Мне казалось, что смена пароля в период угрозы повторных атак со стороны Ирака объяснялась тем, что у людей, переживших войну в Персидском заливе под стук метронома и словосочетания «нахаш цефа», развился постравматический синдром. Все оказалось проще: раз в несколько лет армия обязательно меняет пароли. И пароль «хомат барзель» был утвержден гораздо раньше, чем возникла новая угроза ракетного нападения со стороны Ирака в 2002 году.

Со времени войны в Персидском заливе прошло одиннадцать лет, и очень многое изменилось. В 1991-м службы тыла, отвечающей всем международным критериям в стране просто не было. А было нечто подобное тому, что в бывшем СССР называлось отрядами гражданской обороны. В 2002-м в Израиле уже существовала служба, способная действовать в любой критической ситуации, связанной с национальным бедствием, будь то экологическая катастрофа в связи с аварией на промышленном предприятии, землетрясение, наводнение, авиакатастрофа, обширные пожары и так далее. Во время войны в Персидском заливе были задействованы пенсионеры - ветераны ЦАХАЛа. В 2002-м служба тыла насчитывала полторы сотни тысяч человек, в том числе - специалистов в разных областях. И, что немаловажно - была отработана скоординированность действий всех служб, которые обычно первыми приходят на помощь в экстренных случаях: полиции, пожарных, врачей, спасателей.

К примеру, на курсах службы тыла санитара не учат  перевязкам - это он знает и так. Ему объясняют другое - куда он должен прибыть в случае экстренной ситуации, к кому обращаться и что делать. То есть, каждый, кто входит в структуру службы тыла, имеет представление о том, как она построена и как действует. Именно служба тыла определяет, люди каких специальностей ей нужны, в каком количестве, и согласованность их действий с другими службами и организациями (в том числе - с правительственными учреждениями, местными советами, электрической компанией, управлением водного хозяйства и другими) в экстренном случае. Это позволяет быстро принимать решения, действовать оперативно, слаженно, а в результате  -  избежать больших жертв в случае катастрофы национального масштаба. Кромке того, с 1992 года в Израиле начали строить дома с индивидуальными бомбоубежищами в каждой квартире (и это требование вменяется в обязанность строительным подрядчикам). Многие израильтяне уже живут в таких домах.

…В заключение самое важное. Страх убивает раньше, чем пули. Это главный урок, который мы вынесли из войны в Персидском заливе.

*«мамат» - специальное защитное приспособление для младенцев на случай применения неконвеционального оружия


В бой идут одни «старики»

«Спасибо тем, кто молился за нас, - скажет он позже. – Это помогает. После того, что мы прошли там, в Ливане, я знаю это наверняка». Во время тяжелых боев в деревне Айта-Шаеб, продолжавшихся два дня, Миша Скрицкий был вынужден взять на себя командование взводом и эвакуировал тяжелораненого под непрекращающимся обстрелом, не дожидаясь темноты. Только благодаря этому Вадика Гобермана удалось спасти.

***

Когда началась война, они находились в Хевроне: до окончания службы оставался всего месяц. В их батальоне были парни с севера, чьи близкие сидели в убежищах, спасаясь от ракетных обстрелов. Парни рвались в бой, но приказа все не было. 890 десантный батальон перебросили на север только 23 июля. В ночь на 24-е они перешли границу.

В ночь на первое августа десантники получили приказ выбить боевиков Хизбаллы из деревни Айта-Шайб. На то, чтобы пройти полтора километра, ушло несколько часов: передвигались медленно, чтобы себя не обнаружить. Зашли в деревню под утро, и сразу завязался бой. Группа, в которой были Миша и Вадик, захватила один из домов и начала отстреливаться. В первые же десять минут погиб доброволец из США Майкл Левин, прибывший в Израиль с началом войны, а командир роты получил ранение в голову. Миша бросил гранату в окно, из которого стреляли, подозвал на помощь гранатометчика, и они начали метать туда одну гранату за другой. На какое-то время стрельба стихла. К Мише подошел замкомроты, заменивший раненого в бою командира, попросил показать, откуда стреляли. Миша повернулся в его сторону, и тут же услышал свист снайперской пули, пролетевшей мимо головы. Так он уцелел в том бою впервые.

Бой продолжался до вечера. С наступлением темноты прибыли вертолеты и вывезли в Израиль 60 раненых и одного погибшего.

К утру десантники получили приказ продвигаться вглубь села и заняли большой дом, куда зашла вся рота. Миша получил приказ захватить соседний дом – тот был лучше, окна не такие большие. Он взял с собой группу из одних «стариков» (эфиоп, трое русских и трое уроженцев страны). Десантники закрепились на втором этаже, но в какой-то момент боевики начали пробивать дом противотанковыми ракетами: и это укрытие оказалась не слишком надежным, но выйти наружу – означало понести большие потери. Здание стояло на главной улице и хорошо простреливалось изо всех ближайших домов, где засели снайперы.

Десантники решили поменять этаж. Миша начал спускаться с гранатометчиком вниз по лестнице, приказав двоим парням прикрывать их сверху. В этот момент раздалась автоматная очередь, и гранатометчику перебило осколком нос. Передавая Мише гранаты одной рукой, второй он зажимал рану, из которой хлестала кровь. Миша забросил две гранаты в окно дома, из которого стреляли, а одну – взорвал у двери, чтобы перекрыть боевикам выход из здания.

Вадик, занимавший позицию в одной из комнат второго этажа, заметил под окном двух боевиков с противотанковой ракетой, выстрелил, а через минуту снова стал с оружием к окну, ожидая, когда боевики придут за трупами, и в этот момент в него попала пуля (вторая с начала боя за деревню: от первой его спас бронежилет). На сей раз Вадика ранили серьезно: пуля пробила легкое и задела позвоночник. Он уже не видел, как боевики пришли забирать трупы и были сражены очередью, которую выпустил по ним Миша. Миша и сам едва бы не убит в той перестрелке: две пули угодили в бронежилет, одна в затвор автомата, четвертая пробила дырку в ремне, на котором он висел. Когда его отбросило назад, и в лицо брызнули осколки горячего железа, он подумал, что ранен. Проверил, вроде, целый, и снова занял прежнюю позицию у окна, где ранили Вадика. Боевики пытались зайти в дом снизу, Миша бросал гранаты вниз, отгоняя их от входа и рискуя обрушить дом. Другого выхода у него не было: если бы противнику удалось проникнуть в здание, они закидали бы гранатами второй этаж, где засели десантники.

В это время Вадик уже находился в безопасном месте, и санитар пытался остановить ему кровь. Входное отверстие было маленьким – туда было достаточно засунуть два пальца и просто держать. А вот на выходе пуля вырвала кусок ткани размером с большое яблоко (позже Миша подобрал его и, протаскав в нагрудном кармане до следующего утра, передал раввину уже в Израиле: у десантников такое правило – они не оставляют на месте боя ничего – даже окровавленных обрывков формы). Санитар заткнул рану в спине Вадика отколотым от стены камнем, предварительно обмотав его стерильным бинтом.

От большой потери крови Вадик терял сознание. Спасти его мог только врач, а он находился в соседнем здании. Пройти эти 20 метров под непрекращающимся огнем было все равно что пробежать по минному полю. Миша скомандовал двум бойцам прикрывать с балкона доктора и сопровождающих его десантников, которые пробирались к ним из соседнего дома. Через 15 минут врач был уже возле Вадика и сразу приступил к операции, чтобы стабилизировать положение раненого. Он потерял слишком много крови – до вечера ждать нельзя, а вывозить под огнем рискованно: могут погибнуть другие. Миша решил: будем вывозить. Вышли на связь, запросили помощь. К приходу танка Миша уже стоял на выходе, а позади него - шестеро «стариков» из его призыва с носилками. «Старики» сами вызвались принять участие в этой опасной операции, не доверив ее новичкам.

Задача была не из простых: надо было каким-то образом еще просунуть носилки с раненым в небольшое круглое отверстие БТР «пума», расположенное наверху – и все это в условиях непрекращающейся стрельбы со всех сторон. К счастью, эвакуация прошла успешно – никто не погиб. Только у Вадика в спешке сломали три ребра, чего он почувствовать уже не мог, поскольку находился без сознания.

Десантники вернулись в дом и продолжили бой, а «пуму» на границе встретил вертолет, который доставил Вадика в больницу «Рамбам». Вместе с раненым в Израиль были доставлены обрывки его окровавленной формы, срезанные доктором во время операции, ботинки, бронежилет и оружие. Как я уже сказала выше: десантники ничего не оставляют на месте боя.

В том бою, растянувшемся на два дня, было убито более четырех десятков боевиков. Для Хизбаллы это было ощутимый удар, а для израильтян – серьезное продвижение по фронту.

Когда десантников вывезли в перерыве между боями на двое суток в Израиль, они тут же поехали в «Рамбам» навестить Вадика. Это случилось через неделю после его ранения. Парни зашли во главе с командиром в больничную палату, предварительно натянув на голову береты, и это было очень сильное зрелище. Вадик, едва пришедший в себя после ранения, не мог сдержать слез: он боялся получить известие о том, что все его товарищи погибли в том бою, а они стояли перед ним на расстоянии вытянутой руки целые и невредимые.

***

Для Миши война закончилась через месяц после объявления о прекращении огня. Еще в течение нескольких недель он совершал рейды на ливанской территории, рискуя напороться на мину или получить случайную пулю от сумасшедшего фанатика. Миша покинул Ливан в числе последних и только тогда смог сказать себе: слава богу, все, конец. Он вышел из боев целым и невредимым, если не считать проблемы со слухом из-за постоянной стрельбы. Тогда Миша еще не знал, что через год получит воинскую награду за рискованную и опасную операцию по спасению тяжелораненого.

Возвращаясь мысленно к тому бою, где был ранен Вадик, Миша снова и снова задавался вопросом: можно ли было всего этого избежать? - и всякий раз отвечал себе, что комната, где ранило Вадика, была очень важна для группы в стратегическом плане: из ее окон можно было вести прямой огонь против боевиков, засевших в доме напротив. Кроме того, если бы Вадик не занял эту позицию, боевики могли залезть в окно и забросать десантников гранатами.

О будущем Миша не думал. На этом этапе он хотел забыть страшные картины войны и просто плыть по течению – куда вынесет. Может быть, пойдет пока учиться на курсы бармена, а там видно будет.

Вадик, в отличие от Миши, хотел продолжить армейскую карьеру, но боялся, что обратно его не возьмут из-за низкого профиля, полученного после тяжелого ранения. Едва выписавшись из больницы, он приступил к тренировкам. В прошлом – сильный каратист, на сей раз он еще увлекся кикбоксингом и бегом.

Вернувшись к мирной жизни, оба испытали большое разочарование, осознав, что никому в Израиле нет никакого дела до тех, кто воевал в Ливане, кто сложил там голову. Люди жили своей обычной жизнью, сидели в кафе, ходили на дискотеки, жили своими мелкими заботами. Десантникам казалось теперь, что самые чистые отношения могут быть только на войне – и все самое светлое и настоящее осталось там, несмотря на кровь и грязь. Они пытались сохранить это в себе и цеплялись друг за друга, как утопающие, чтобы не быть снесенными грязным мутным потоком неизвестно куда.


***

Теперь отмотаем ленту событий назад и попытаемся понять, как Миша шел к своему решению, которое поставило на карту его жизнь и жизнь других десантников ради спасения одного раненого.

Миша мечтал о морских коммандос с момента прибытия в Израиль. И это было не простое мальчишество. Он с одиннадцати лет воспитывался на рассказах деда, участвовашего во второй мировой. Все мужчины в его семье были воинами. И не только мужчины: бабушка тоже воевала и закончила войну аж в самой Японии. Добавим к сему дядю-полковника и кузена – боевого офицера-десантника, прошедшего Чечню. Миша просто не видел для себя иного пути. А после того, как во время теракта в «Дольфи» погибли его друзья, желание попасть в десант только усилилось.

Миша призвался в 2003-м, сумел пройти отбор в морские коммандос, где из 400 претендентов оставляли всего 20. Через неделю пришел неожиданный отказ. Никто не объяснял причин. Это его решительно не устраивало. Он снова прошел отбор – на сей раз в другое спецподразделение, и снова оказался в числе 15 счастливчиков, которые оказались лучшими из двухсот. И снова через неделю пришел отказ. Его словно преследовал злой рок. Эту свою обиду на армию Миша не может забыть до сих пор. Забегая вперед скажу, что после окончания войны ему не раз предлагали остаться в армии, но он говорит себе «слишком поздно» и отвечал решительным отказом.

А тогда, в 2003-м, он пошел в обычный десант. В его отделении из 18 человек «русские» составляли ровно половину, остальные – уроженцы страны и репатрианты из Эфиопии. Сабры научили «русских» и «эфиопов» игре в «шеш-беш», а «русские», в свою очередь, научили тех резаться в «дурака». Никакого деления на «наших» и не «наших» у них в десанте не было: когда постоянно участвуешь в боевых операциях (а они прошли Шхем, Дженин, Бейт-Лехем, Кабатию, Хеврон), каждый парень из твоего отделения становится для тебя братом. Иначе не выжить.

Когда друзья на гражданке спрашивали Мишу: «Что ты чувствуешь во время боя?», он отвечал односложно: «Ничего. Когда я иду в бой, я забываю обо всем, кроме своих ребят, которые дышат в спину. И чувствую адреналин в крови». Позже Вадик скажет мне о Мише: «Если посмотреть на него со стороны – обычный парень, ничего особенного. Но в бою он другой: превращается в кусок металла, сметающий все на своем пути. У него внутри столько силы! При этом не строит из себя строгого командира, никогда не запрет своего солдата на базе на выходные за какую-нибудь провинность, скорее, прикроет его перед вышестоящим начальством. Наше отделение называли в батальоне самым трудным: никто с нами не мог совладать. Могли устроить драку в столовой, взбунтоваться на базе против какого-нибудь сволочного офицера. Но во время операции мы всегда были как один кулак. И все это знали. После второй ливанской командир батальона сказал, что за последние пять лет мы были самыми «безбашенными» на базе, но самыми профессиональным в боевых условиях за последние десять лет».


***

Когда я увидела их в «Азриэли», то в первую минуту даже не поверила, что это именно те парни, десантники, один из которых получил награду, а второй, можно сказать, вернулся с того света. Мне они представлялись совсем иными. Более суровыми, что ли. Со взглядом, который бывает только у тех, кто побывал на войне и кому приходилось убивать. Как им удалось самосохраниться и продолжать жить так, будто ничего этого не было? И возможно ли такое вообще?

Они не испытывали ненависти к противнику, считая себя солдатами, а не убийцами. Так получилось, что каждый воюет за свое. Во время боя ситуация предельно простая: или ты его убьешь, или он убьет твоих товарищей и тебя. Это война, и она не оставляет выбора. Только это очень непросто – застрелить человека на расстоянии десяти шагов, когда ты видишь его лицо. Тот, кто испытывает от подобного удовольствие – просто больной человек, и ему нужен психиатр.

У них и до Ливана было множество боевых операций, где приходилось стрелять и видеть трупы убитых. Но там, на войне, все совсем по-другому. Ты словно находишься внутри фильма с самым напряженным сюжетом, какой только можно представить, разве что там есть картины, которых не увидишь в кино, и очень непросто потом о них забыть, чтобы они не мешали жить.

Когда у тебя на глазах убивают товарища, когда ракета пролетает в метре над твоей головой, а две снайперские пули ударяют в бронежилет, ты уже не можешь остаться тем, кем был до войны, ты перестаешь чего-либо бояться и относишься к жизни гораздо проще, не строя грандиозных планов… После выхода из Ливана Мише долгое время снились сны, где убивают его друзей, которые на самом деле живы, и он просыпался с жутким ощущением. После того, как Миша поехал «гулять» по миру - побывал в Ирландии, Бразилии, слетал на Украину - страшные картины стали постепенно вытесняться из его подсознания.

Они убеждены, что война, при всей ее жестокости, очищает человека от всего мелочного, ненужного. Где еще человек может проверить, что у него есть друзья, которым он могу доверить свою жизнь? На войне - там все настоящее, никакой фальши.

Когда Вадик после ранения снова и снова повторял Мише: «спасибо», тот его сразу обрывал: «Дурак, это тебе спасибо, что выжил. Я бы себе никогда не простил, если бы тебя убило».

На самом деле, спасая Вадика, Миша рисковал и собой, и другими, и принял нелегкое решение. С Вадиком он был в армии с первого дня, и тот был для него как брат, а если есть одна тысячная вероятности, что брата можно спасти, ты будешь его спасать! У них были в тот день и другие раненые, но они могли ждать до ночи. А Вадик ждать не мог – он потерял слишком много крови и просто не дотянул бы до темноты.

…Когда они вернулись с войны и посмотрели на все другими глазами, им вдруг открылась бессмысленность происходящего на гражданке, где другие ищут противника внутри, убивают друг друга в дорожных авариях, на дискотеках, в уличных драках, совершенно забывая о том,  столько противников у Израиля за пределами его границ, и нужно быть едиными, как никогда. Им казалось, что если тех, кто ищет врагов внутри страны послать хотя бы на день туда, где они побывали, они бы ко всему стали относиться иначе. Про пять минут боя можно рассказывать целый год.
Война закончилась, но нужно помнить тех, кто с нее не вернулся и помогать их близким всем, чем только можно. Это делает нас людьми.

Доктор Жизнь

Вот вам еще одна особенность нашей маленькой страны: врачи в Израиле отправляются на войну в защитной форме, с автоматом, и находятся не где-нибудь на периферии главных боев, а на самой что ни на есть передовой. Только в отличие от других бойцов, они должны не стрелять, а спасать тех, кто уже поймал свою пулю или осколок снаряда. И бессмысленно объяснять тем, кто прибыл в Израиль в гости или по другой надобности, почему у нас врачи на передовой. Даже после того, как ты выслушаешь массу вполне логичных вопросов: «У вас что, в стране, перебор с врачами? Для чего же они учились в университетах столько лет - чтобы стоять на линии огня наравне с простыми солдатами?» Все равно им не понять нашей израильской специфики! Ну а сами-то себе мы все способны объяснить?

Доктор Алексей Калганов просто и буднично, безо всякой патетики, рассказывает мне о том, как он спас своего первого солдата. «Я человек простой, в облаках не витаю», - скажет он мне позже.

Это было в 2004-м, в районе Бейт-Лехема. Четверо солдат получили тяжелое ранение. Одному пуля угодила в рот. Доктор Калганов посмотрел - все дыхательные пути разворочены, казалось, что он умер, но пульс еще прощупывался. Алексей быстро вставил раненому тубус в горло, откачал кровь из легких, и парня эвакуировали вместе с другими ранеными. По правде говоря, у Калганов не было сомнений в том, что тот не жилец, а раненый  не только выжил, но полностью восстановился, в отличие от других солдат, которых  в тот день эвакуировали вместе с ним. Все решили какие-то секунды. Ему просто повезло, что рядом оказался не просто врач, а хирург.

Через некоторое время доктор Калганов получил за спасение этого солдата свою первую воинскую награду, чему сперва немало удивился. В Израиле, не как в бывшем СССР, воинские награды дают очень редко - отличившимся в бою, или награждают погибших, посмертно. И вдруг решили дать награду «русскому» врачу, который просто спас одного солдата, и ничего больше. Алексей, репатриировался в 1992-м, еще помнил, как местные газеты писали о том, будто «русские» специалисты, и в том числе врачи, приехали сюда с «купленными» дипломами. И вдруг он получил такую награду!

***

Своего второго солдата доктор Калганов спас во время второй Ливанской войны.  Боевики начали обстрел утром 5 августа. Израильтяне потеряли одного солдата, пятерых ранило, но не тяжело. Но тут противник принялся расстреливать ракетами дом, в котором они укрывались. Доктор Калганов едва успел из него выскочить вместе с другими, и в этот момент снаряд угодил во второй дом, где укрывались еще несколько бойцов. У большинства были легкие ранения, а один парень не успел выскочить вслед за всеми - задохнулся от едкого дыма, быстро распространившегося после взрыва.  Доктор Калганов попытался вставить ему в горло тубус, чтобы восстановить дыхание, и не смог: у того уже успел развиться сильный отек. Тогда он рассек раненому гортань –  обычная хирургическая операция, только в полевых условиях - и вставил трубку прямо в горло. Алексею казалось, что парень уже умер, но тот вдруг задышал. Эвакуировать его под таким шквальным огнем было невозможно – ждали наступления темноты. Ближе к ночи вызвали вертолет и эвакуировали парня с десятком легкораненых. И он выжил.


***

Доктор Калганов выглядит намного моложе своих сорока. Его можно было бы принять за студента, если бы не едва заметная седина в волосах. Он приехал в страну в 1992-м из Челябинска: после мединститута успел три года поработать в «травме» городской больницы. Первый и пока единственный врач в своем роду, Алексей получил свое имя в память о старшем брате отца, погибшем в Брестской крепости в первый день Великой Отественной. Второму дяде повезло больше: всю войну прошел боевым летчиком и вернулся домой целым.

Калганов занял свою нишу в израильской медицине довольно быстро – через пару лет после приезда. С тех пор работает в больнице в Хадере. Хирург-ортопед. Операции – практически каждый день, это не считая консультаций и приема больных. Домой возвращается ближе к ночи. Отпусков практически нет, отдыхает только в субботу и во время резервистских сборов, в которых участвует каждый год в качестве командира медицинского подразделения.

Военврач Калганов со своими санинструкторами спасает на войне раненых, оружие приходится применять только в крайнем случае. Самое страшное для него – жить с ощущением, что ему повезло, он выжил, а того парня уже нет –  убили на его глазах. И потому у него очень тяжелый осадок от второй Ливанской.  Впрочем, от любой войны остается плохой осадок. Что же касается страха - пока в тебя не попала пуля, или осколок снаряда, его нет. На войне ты постоянно испытываешь сильный стресс, но внутри живет странное, ничем не объяснимое, чувство уверенности, что тебя не убьют. Такая своеобразная защитная реакция организма на происходящее. Ему трудно определить, какая картина из тех, что  приходилось видеть на войне, самая страшная. Доктор Калганов ведь не первый год оперирует раненых в больнице, пришивает оторванные конечности. То же самое он делает и на войне, только в полевых условиях. У него нет никакого пост-травматического синдрома. Все аде не мальчик, сорок лет, врач. Труднее привыкнуть ко всему этому солдатам, которым пришли в армию после школы и сразу попали на войну. Те возвращаются назад  совсем другими.

Алексей участвует в резервистских сборах с середины 1990-х, в качестве военврача участвовал во многих боевых операциях, дослужился до капитана. У него до сих пор нет ответа на этот вопрос: почему в израильской армии врачей посылают вместе со всеми на линию огня. Ведь на самом деле наши фельдшеры прекрасно обучены и способны реанимировать тяжелораненого не хуже врача. Для этого не нужно заканчивать медицинский институт. Он не знает, в какой еще армии мира врачей посылают на передовую: это высококвалифицированные специалисты, и в любой стране они очень ценятся. Но, с другой стороны, сознает, что когда ты идешь с солдатами на передовую, они верят в тебя как в бога, им кажется, что если рядом с ними врач – ничего не случится. Калганов никогда не считал раненых, которых, возможно, спас от смерти. Но вот те два солдата, действительно могли умереть, если бы его в тот момент не оказалось рядом: счет шел на минуты, и помочь им мог только опытный хирург. Вообще, это, наверное, нелегкое бремя – постоянно жить с мыслью, что ты обязан жизнью совершенно случайному для тебя человеку. Солдаты, которых он спас, до сих пор испытывают потребность в общении с ним, они никак не могут забыть о том, что вопрос их жизни и смерти решила та самая минута и простая случайность.

Военврач Калганов смотрит на возможность очередной войны немного иначе, чем доктор Калганов на гражданке, поскольку наблюдал за событиями не со стороны, а участвовал в них. И он твердо знает, что Израиль должен выживать несмотря ни на что, и страна с этим справится. К тому же, любую войну при желании можно прекратить. И, наконец, у израильтян хорошая армия. Калганов приходилось видеть на войне тех ребят, которые в обыденной жизни для большинства - просто «продавцы фалафеля». Они отчаянно смелые мужики, ничего не боятся, умеют хорошо воевать, не считая себя при этом героями. Такими они всегда были и такими останутся. Армия сглаживает все различия, которые есть между людьми. Это именно та структура, которая всех объединяет, независимо от национальности, культуры и образования, - сплачивает и дает чувство безопасности.

Что же касается «русских»: казалось бы, выросли в стране, которая после Второй Мировой и не знала больших войн. И отец Калганова, в отличие от живущего в Израиле сына, никогда не приходил домой с автоматом. Он был доцентом на кафедре, преподавал в институте. Парадокс был лишь в том, что в бывшем СССР всех постоянно готовили к войне – на уроках гражданской обороны в школе, на военной кафедре в институте. Выращивали «виртуальных» солдат… Это тоже не прошло бесследно. Во второй Ливанской участвовало много «русских» и все они, включая военврача Калганова, совершенно органично вписывались в общую картину, хотя, в отличие от израильтян, выросли в иных - невоенных реалиях. Для сыновей Алексея, родившихся в Израиле, совершенно привычная картина, что отец приходит иной раз домой с автоматом и в военной форме. Они знают, что он был на войне и получил награды. Растут израильтянами, привычными ко всему, и в том числе к войнам. Вырастут и будут защищать страну, как все. И никто их «в море не сбросит», и никакой серьезной угрозы государству нет. Войны еще будут, это неизбежно, но, по мнению доктора Калганова, уже сама жизнь – это вечная борьба за выживание. Для него трудности всегда были только стимулом, чтобы двигаться дальше.

***

...Военврача Калганова ранило в последний день Ливанской войны, 13 августа. Боевики «Хизбаллы» стреляли по израильским солдатам противотанковыми ракетами с лазерным наведением. Одна из них угодила в дом, где находилась часть подразделения: одного убило, двоих тяжело ранило. Калганов побежал туда. Один солдат получил ранение в голову – он вел себя очень беспокойно, второй не подавал признаков жизни – большой осколок угодил ему прямо в грудь. Доктор бросился к нему, хотел поставить дренажи, чтобы реанимировать, и в этот момент в укрытие угодила еще одна ракета. Прямое попадание. Офицер, который помогал врачу спасать тяжелораненого, был убит на месте. И солдат, стоявший рядом, тоже погиб. Если бы снаряд был фугасный, никто бы не выжил. Но боевики выстрелили противотанковой ракетой: она пробивает броню танка и не предназначена для осколочного поражения противника. Однако в тот момент доктор этого знать не мог. Его просто ослепила вспышка взрыва, и он понял, что умер: ведь если в тебя попала ракета, ты не можешь остаться живым. Но потом вдруг пришел в себя и тут же принялся ощупывать руки-ноги, пытаясь понять, что оторвано, а что цело. Боли не было. В состоянии контузии ты не чувствуешь ничего. Когда доктор понял, что ранение не тяжелое, осколочное, он попытался встать на ноги. Вокруг были убитые, раненые. Его санинструктора, к счастью, не пострадали: в момент взрыва они стояли за спиной своего командира и он заслонил их собой от осколков. Отдав распоряжение быстро перевязывать раненых и уходить, доктор попытался нащупать пульс у того парня, которому оказывал помощь до того, как упала ракета: тот был уже мертв.

Стрельба постепенно стихала. Заканчивался последний день войны, за время которой его отделение потеряло пять человек. Пришел транспорт – всех раненых эвакуировали. Два дня доктор Калганов провел в больнице в Нагарии, а потом его перевезли в Хадеру – в больницу, где он работал с середины 1990-х и откуда был призван на вторую Ливанскую. Осколков было много, но боли он почти не чувствовал: правду говорили раненые, которых ему приходилось лечить, что осколочные ранения, в отличие от проникающих, не такие болезненные. Доктору мешали два крупных осколка, он вытащил их сам - остальные не трогал. Потом позвонил жене и сказал, что война закончилась и с ним все в порядке. Он не стал говорить Илане о ранении, понимая, что ей будет гораздо легче принять подобное известие уже после того, как она увидит его целым, чем услышит о случившемся по телефону.

Вдова

...Иногда бывает так, что прикасаясь к чужой судьбе, вдруг чувствуешь, как она тебя обжигает. При этом неважно, знал ли ты этого человека, или видишь впервые, где он вырос и на каком языке говорит. Так обожгла меня судьба Сарит – молодой матери и вдовы, которых у нас прибавилось после второй Ливанской войны…

Я не знаю, чем занимались в тот день наши военачальники и руководители государства, о чем они думали, как им спалось, был ли у них аппетит, не мучила ли бессонница. Но я знаю, как провел свои последние в его жизни часы летчик Дани Гомез – один из 33 погибших на исходе второй ливанской войны, а точнее, один из 33-х, напрасно принесенных в жертву парней, о которых говорится в отчете комиссии Винограда. Мне рассказала об этом его молодая вдова – Сарит Гомез, которая родила от него сына - единственного ребенка Дани, появившегося на свет после его смерти.

В тот день, 12 августа 2006-го года, Дани проснулся счастливым. Накануне ему сообщили, что он летит в Ливан. Свершилось то, чего он добивался всю войну, вывесив от отчаяния на двери своего командира плакат «Дайте мне летать!» Вылет был назначен на четыре дня. С пятницы в доме гостили друзья: приехали на выходные. Дани был в приподнятом настроении – смеялся, шутил… Время летело незаметно. После обеда все разошлись по комнатам на пару часиков отдохнуть.

Когда Дани уходил, Сарит еще не проснулась. Лишь на секунду выплыла из сна, когда муж на прощанье поцеловал ее со словами: «Я люблю тебя, милая. Береги себя» и снова отключилась. Проснувшись и не увидев рядом с собой Дани, вспомнила – у него же сегодня вылет! - и неожиданно для себя подумала: «Надо было сказать ему, как я люблю его, вдруг это в последний раз…» и тут же испугалась своей мысли.

На исходе шабата, когда друзья уехали, Сарит позвонила Дани на мобильник. Телефон не ответил. Она позвонила в эскадрилью. Ей сказали, что Дани в воздухе. Это был его первый боевой вылет за всю войну, но Сарит почему-то была уверена, что ничего не случится. Они жили на летной базе уже год, и она успела привыкнуть к тому, что ее муж каждое утро уходит на работу в небо, а вечером возвращается - и как все мужчины после трудового дня - идет в душ, а потом садится за стол - ужинать.

Сарит включила телевизор: передавали выпуск новостей. И вдруг она услышала, что на территории Ливана упал израильский вертолет. Сердце нехорошо дернулось, но она сказала себе: «Это другой вертолет. Не тот, на котором Дани…». Выпуск новостей еще не закончился, как в доме начал, не переставая, трезвонить телефон. Сначала позвонили друзья, которые гостили у них в шабат, за ними - родители: «Дани еще не вернулся? Ты звонила ему?» Сарит повторила то, что ей сказали в эскадрилье: Дани в полете. Потом начали звонить родственники других летчиков – спрашивали, известно ли ей что-нибудь о вертолете, который упал? Удалось ли ей поговорить с Дани? Сарит вышла во двор, чтобы заглушить в себе растущую тревогу, и начала развешивать выстиранное белье, но ее вернул в дом очередной телефонный звонок. Снова звонили друзья, гостившие у них в шабат: «Сейчас по радио сообщили, что упал «ясур»». «Ясур» - это был как раз тот тип вертолета, на котором улетел Дани. Раньше он летал на маленьких вертолетах - «Яншуфах», а год назад ему предложили перейти на «Ясуры», чему Дани очень радовался.

Ей было невыносимо находиться внутри дома одной, все валилось из рук… Сарит снова вышла на улицу и тут же столкнулась со знакомым летчиком с их базы, который сообщил, что сегодня в операции участвовали два «ясура», и тот, что упал – из эскадрильи Дани. Сарит заплакала и бросилась в дом – к телефону. Трясущимися руками набрала номер эксадрильи, ей ответил дежурный. «Могу я поговорить с Дани?», - спросила она, пытаясь скрыть волнение. «Он в полете», - сказал дежурный. «С ним все…в порядке?» - выдавила из себя она. - «Да». «Если дежурный сказал мне, что все в порядке, значит, так оно и есть, он ведь все время на связи с летчиками», - подумала Сарит, но ее сердце считало почему-то иначе. Сарит по-прежнему не находила себе места, снова и снова набирала номер Дани. Он не отвечал. В этот момент позвонила мама из Ришона: «Доченька, может быть, я к тебе сейчас приеду? Ты в порядке? Дозвонилась до Дани?» «Он в полете, - ответила Сарит. – Мама, я буду ждать его, во сколько бы он ни вернулся, не пойду спать…». Едва она успела закончить разговор с матерью, позвонила соседка. Сарит сказала ей, что Дани еще не вернулся, и в этот момент в дверь постучали. У нее все внутри похолодело. Их дом, находящийся на территории военной базы, никогда не запирался, и Дани вошел бы без стука. Сарит повесила трубку и пошла к двери. На пороге стояли командир базы, командир эскадрильи, где служил Дани, и врач. Увидев их, она заплакала. «Очень жаль, но это был вертолет Дани, и надеяться не на что, - сказал командир отряда и добавил ужасную фразу – «масок нимхак» (вертолет стерт с лица земли, от него ничего не осталось - автор.). Потом ее спросили, может ли кто-то из родственников сейчас приехать, чтобы побыть с ней. Сарит позвонила матери. Услышав страшную весть, мать зарыдала. Отец перехватил у нее трубку и сказал: «Дочка, держись, мы выезжаем». Через минуту раздался еще один звонок. Подруга спросила, надо ли приезжать. «Да», - ответила Сарит, и та сразу все поняла.

На следующий день Сарит впервые заперла дом и отправилась на «Шиву» в мошав Нахалим, к родителям Дани. Все это время она не слушала новостей и не знала, что война закончилась. Ее волновало лишь одно - чтобы тело мужа поскорее доставили в Израиль.

На месте падения сбитого ракетой вертолета в течение многих часов все было охвачено огнем - туда невозможно было пробиться. Кроме того, на территории Ливана еще шли бои. Едва лесной пожар утих, командир десантников Иуда Унгер начал пробираться со своей группой к обломкам вертолета, чтобы забрать тела. По рации его предупредили, что операция связана с большим риском – группу могут обнаружить, но Иуда решил идти до конца. Когда десантники прибыли на место и увидели страшную картину, некоторые из них не вынесли зрелища, не смогли участвовать в сборе останков, и командир заменил их другими. Тела летчиков – точнее то, что от них осталось, нашли почти сразу. Потом обнаружили тела еще троих членов экипажа, находившихся в задней части вертолета. В ночь с воскресенья на понедельник останки погибших были доставлены на вертолете «Яншуф» в Израиль. Экипаж «Ясура» в том смертельном полете состоял из пяти человек – летчиков Нисана Шалева и Дани Гомеза, механиков Сами Бен-Ама (отца троих детей), Рона Машиаха, чья жена находилась на пятом месяце беременности, и единственной женщины-военнослужащей, погибшей во второй Ливанской войне - Керен Тандлер.

Дани хоронили в мошаве Нехалим, на его похороны пришли тысячи людей. В момент прощания Сарит обняла могилу мужа и сказала: «Я очень люблю тебя, Дани, и буду каждый день молиться за тебя, а ты охраняй нас с сыном с неба».

После Шивы Сарит не вернулась в свой дом на военную базу – поехала жить к родителям в Ришон. 24 ноября 2006 года у нее родился сын. Когда она пришла в себя после родов, окруженная близкими людьми, то ощутила смешанное чувство. С одной стороны, ее переполняла радость – ведь теперь у нее есть сын. Но вместе с тем, в больнице она особенно остро ощущала, как ей не хватает Дани: к другим женщинам приходили счастливые отцы, говорили нежные слова, умилялись, глядя на своих малышей.

Они с мужем не успели выбрать сыну имя, и теперь она мучительно перебирала варианты, пытаясь угадать, какое из имен могло понравиться Дани. В конце концов пришлось созвать всех родственников и принять решение на семейном совете буквально в последний момент накануне брит-милы. Мальчика назвали двойным именем: Авиа-Даниэль. Он был удивительно похож на отца. И чем старше становится, тем более напоминал его и всеми повадками. Сарит вспоминала, как разглядывая изображение плода на снимке, полученном от врача, Дани уже тогда умудрился разглядеть, что сын похож на него, а она даже слегка обиделась: «а от меня у него совсем ничего нет?»

Через полгода Сарит почувствовала, что у нее уже достаточно сил, чтобы вернуться в свой дом, порог которого она не переступала с того трагического дня. Для начала Сарит переставила в нем всю мебель. И так она переставляла ее восемь раз, пока все вещи не вернулись на свои места: все-таки вариант, на котором они когда-то остановились с Дани, был самым оптимальным. Сарит не могла заставить себя прикоснуться к вещам погибшего мужа. Одежда, которую он снял с себя в ванной и повесил на крючок в последний день, когда принимал душ перед полетом, и по сей день висит на том же месте, хотя прошло уже полтора года. Все рубашки и брюки мужа по-прежнему в шкафу, на своих местах.

Сарит вспоминала, как они познакомились с Дани. Она тогда училась на юридическом в Бар-Илане, он служил в военной части. В тот день подруга предложила ей приехать в Тель-Авиве, и в последний момент неожиданно сообщила, что пригласила на прогулку еще двух знакомых парней. В первый момент Сарит возмутилась: «Зачем? Давай лучше погуляем с тобой по Шенкин одни, походим по магазинам…». «Извини, но ребята уже по дороге в Тель-Авив», - ответила подруга. Делать было нечего – пришлось согласиться.

Дани понравился Сарит с первой минуты. Этот парень был очень хорош собой, у него была чудесная улыбка и отменное чувство юмора. Неожиданно для себя Сарит мысленно связала свое имя и его, ей показалось, что они хорошо звучат вместе. Пожалуй, она могла бы даже выйти замуж за этого парня… Но Сарит чувствовала, что Дани не слишком в ней заинтересован. Правда, он улыбается ей, что-то рассказывает, но…и только. Сарит решила взять инициативу в свои руки. Они стали встречаться, а через два месяца Дани неожиданно сказал, что вряд ли у них что-нибудь получится, и он не хочет невольно причинить ей боль… Неделю они не виделись, а потом Дани неожиданно позвонил и сказал: «Давай все-таки попробуем дать этому шанс». С этой минуты все пошло по-другому. Они все больше и больше нуждались друг в друге… Через год и четыре месяца состоялась свадьба. Первое время молодожены жили в Гиват-Шмуэль, а после того, как Дани получил новое назначение, перебрались на военную базу в Тель-Ноф.

…Еще она думала о том, что каким-то непостижимым образом самые радостные и самые тяжелые события в ее жизни связались с одним летним месяцем: в августе она родилась, в августе пошла под хупу, в августе потеряла мужа…

Иногда Сарит спрашивала себя: «А как бы я повела себя, если бы знала, что все кончится так ужасно?…» Она вспоминала, как радовалась вместе с Дани в тот день, когда его включили, наконец, в состав экипажа, вылетающего в Ливан. Он так этого ждал, так добивался, был так счастлив, что все-же добился...
Нет, она не смогла бы удержать его, но в те последние часы, что он был дома, не отошла бы от него ни на минуту и повторяла бы, как она его любит и будет молиться за него.

Тяжело растить ребенка, когда в тебе живет большая печаль. С тех пор, как погиб Дани, не было ни дня, чтобы Сарит не думала о нем, не ощущала с той же остротой, как и в момент рождения сына, как ей не хватает мужа. Боль настолько глубоко проросла в ней, что стала частью ее самой. Но Авиа-Даниэль не должен этого почувствовать – пусть он растет в веселом, полном радости доме. Когда-то они договаривались с Дани, что он будет воспитывать сына по-мужски, в границах разумной строгости, а она, напротив, будет баловать малыша и потакать его маленьким прихотям. По идее, ей бы теперь не мешало быть чуть построже, ведь мальчик растет без отца, но у Сарит это плохо получалось. Она разрешала сыну все – устраивать в доме балаган и есть столько сладостей, сколько он захочет. Мальчишку переполняла та же бьющая через край энергия, что отличала и его отца – как она могла остановить этот тайфун? Дело доходило до того, что на строгий окрик – «Сейчас же иди ко мне!», маленький Авиа-Даниэль реагировал прямо противоположным образом, убегая во всю прыть, или затевая с матерью игры в прятки.

Едва сын достиг сознательного возраста, она показала ему фотографию Дани и начала рассказывать ему о том, как отец его очень любит, хотя и живет высоко, на небе, где у него есть невидимый вертолет и много друзей.

…Просыпаясь по утрам, перед тем, как идти в садик, Ави-Даниэль подходит к портрету отца, здороваясь с ним и целуя его. Он уже понимает, что его папа необыкновенный, не как у других детей, и он никогда его не увидит, но Ави-Даниэль знает главное – папа его очень любит и он всегда рядом.

***

…На вид Сарит совсем девчонка – тоненькая, хрупкая, быстрая, хотя еще уже 27, у нее две академические степени, и она работает в суде адвокатом. Ее сын растет счастливым, ничем не обделенным ребенком. Он знает, что мама любит его здесь, на земле, папа любит его на небе, а еще есть бабушки и дедушки, которые души в нем не чают. Авиа-Даниэль – единственное, что у семьи  осталось от Дани. Сарит не хочет, чтобы ее  сын когда-нибудь догадался, о том, как ей трудно бывает по ночам, как мучительны для нее воспоминания и одиночество. Для того, чтобы это понять, надо знать, каким человеком был Дани. Она убеждена, что из него бы получился замечательный отец – он был таким добрым, веселым, открытым. У него было столько друзей – они до сих пор без конца о нем говорят, вспоминают его шутки, розыгрыши…Многие из них остались  друзьями Сарит, поддерживают все это время, но разве они могут заменить ей ее семью, Дани? Это очень нелегко – растить сына одной. Сарит надеется, что соберется с силами и уедет отсюда. Ей все тяжелее оставаться на военной базе, где все напоминает о том страшном дне и где Сарит окружают молодые счастливые семьи летчиков, живущие по соседству. Нет, она никому не завидует. У каждого своя судьба. Просто прошлое держит ее  как в тисках. Никто не знает, что происходило с экипажем – связь с вертолетом прервалась в момент поражения ракетой. Сарит хочется думать,  что все произошло мгновенно и Дани не мучился…Первое время после его гибели она думала только об этом, а по прошествии времени начала спрашивать, что-то узнавать, и ей открылась ужасная картина: 33 человека, и в том числе Дани погибли напрасно. Когда до Сарит дошло, что в момент обсуждения резолюции ООН уже не было никакой необходимости отправлять ее мужа и других ребят из его экипажа в Ливан, она написала письмо в комиссию Винограда, потом встретилась с ее представителями и сказала все, что она думает по этому поводу. После того, как был обнародован отчет комиссии, Сарит узнала об ужасных провалах, вызванных безответственными решениями и неправильными действиями руководства. И при этом действующий премьер-министр Ольмерт еще пытается всех убедить, что выводы комиссии не так ужасны, и, если придется снова воевать, он готов извлечь уроки из всех ошибок, которые были допущены. Она бы не хотела когда-нибудь увидеть, как он попытается это сделать за счет других солдат. Сарит растеряна и не знает, что делать. Она не представляет, как можно уберечь своих близких от всего этого…У нее растет сын. Дани хотел, чтобы он тоже стал военным летчиком...

Охотник, или жизнь в тени

Раствориться среди чужих. Ходить по краю. Делать ради спасения жизни израильтян то, чего не сделает никто другой... Отслужив двадцать лет в полицейском спецподразделении «мистаарвим» («псевдоарабы») подполковник Яаков Берман, отмеченный двумя высокими наградами «За храбрость» и «За мужество», вышел из тени, возглавив полицию Реховота и окрестностей с территорией ответственности в 227 квадратных километров. В свой новый кабинет он принес из прошлой жизни фотографию друга, погибшего в одной из операций, и клинки, подаренные товарищами по оружию.

Искусство выживания в условиях тотальной абсорбции

Так с чего же начать рассказ о нем? С того, что он родился в Москве, в обычной интеллигентной семье? Тем более, что он и сам говорит об этом так: «Ничего особенного, папа – инженер, мама – экономист...». Потом, правда, добавляет: «Но наша семья была еврейской, и мы всегда об этом помнили. Родственники мамы погибли в Бабьем Яру. Папа начал учить иврит еще в Москве».

Или начать с того, что он оставил в Москве, уезжая в Израиль с аттестатом об окончании средней школы? Конечно же, первую любовь, чистую и трепетную, как это бывает только в 16 лет, а так же друзей-товарищей по школе и двору. Но связь с ними оборвалась навсегда. А от первой любви осталось лишь воспоминание. Побывав в разных странах, Яаков никогда больше не возвращался в Россию и не испытывал ностальгии по бывшей родине.

А, может начать рассказ с того, как он обживался в Израиле? Но и здесь нам не найти красивого сюжета, «американской мечты» на израильский лад. Обычная «олимовская» жизнь, чехарда съемных квартир, случайные заработки, потеря социального статуса. Ульпан Яаков бросит через пару недель, устав от унылых «олимовских» разговоров о неустроенности, и пойдет работать. «Моим первым словом на иврите было слово «мататэ» (метла), - вспомнит он спустя двадцать лет. Впрочем, о своем выборе ни старшие Берманы, ни их единственный сын не пожалеют никогда. Израиль – это дом. Единственный настоящий еврейский дом. «В России у меня ничего подобного не было и не могло быть», - скажет Яаков.

Вот с чего, пожалуй, стоит начать: Яаков живет ожиданием армейского призыва. Он вовсе не собирается служить по правду единственного в семье ребенка - поблизости от дома и в обычных войсках. И вся его дальнейшая история берет начало именно из этой точки. На призывном пункте, не вполне еще владея еще ивритом, Яаков предъявит ультиматум: «Или боевые войска, или не тратьте мое время», а его отправят в армейский ульпан. Опять же из-за слабого иврита он не вполне даже поймет, куда попал, а узнав от старослужащих, что самое крутое в армии - это «сайерет маткаль» (спецподразделение генштаба), заявит командирам: «Хочу туда!». Ему ответят: «Это навряд ли. А чего ты, парень, собственно говоря, хочешь?» - «Служить по максимуму!» - «Тогда тебе туда», - и укажут на автобусы «мишмар ха-гвуль» (пограничные войска).

Теперь самое время вспомнить, что дело происходит в 1993-м году, во время первой интифады. На границе не спокойно, в теленовостях то и дело - сюжеты об очередных столкновениях и джипы пограничников. У Яакова ощущение, что его место – там, и он без малейшего колебания отправляется к автобусам «мишмар ха-гвуль». С этого места в его судьбе обозначивается новый поворот. И мы погружаемся в историю человека, двадцать лет находившегося в тени, чье подлинное имя никогда не упоминалось в СМИ, разве что - лаконичное прозвище «цаяд» (охотник).

Жесткий отбор

Итак, он определился и проходит курс молодого бойца на базе МАГАВа, замечая, что там периодически возникают люди в гражданской одежде, к которым старослужащие относятся с пиитетом. Незнакомцы небриты и нестрижены. У них другое оружие, да и машины отличаются от тех, что у пограничников. Узнав, что речь идет о «псевдоарабах», борющихся с террором на территории противника, Яаков решает стать одним из них. Он вовсе не уверен в том, что его возьмут, и не только из-за ашкеназской внешности и слабого иврита, но и по более веской причине: доверят ли секреты безопасности страны парню, прибывшему из Советского Союза всего полтора года назад? И все же после окончания курса молодого бойца Яаков просит направить его в спецподразделение «мистаарвим» и неожиданно получает разрешение участвовать в отборе на выносливость. Трое суток изнурительных марш-бросков... А что у Яакова в прошлой жизни? Спортзал, занятия акробатикой, он не мастер спорта и даже не кандидат в мастера. В общем, ничего сверх, и в конце испытаний от нестерпимой боли в руках и плечах он уже с трудом натягивает на себя форменную рубашку, но зато получает в награду известие: прошел! Впрочем, ничего удивительного. Ведь кроме физической силы есть еще сила внутренняя. И, вероятно, она угадывалась в нем уже тогда. У командиров спецназа глаз наметанный: они безошибочно определят, кто из новобранцев чего стоит.

Впрочем, до окончательной победы еще далеко. Прошедшим отбор предстоит еще курс интенсивной подготовки, о подробностях которой умолчим. В пограничный супер-клуб настоящих мужчин попасть невероятно сложно: что ни день – отчисляют очередного кандидата, в итоге от набора остается только треть. И в том числе - один «русский». Яаков Берман.

Тут я вынуждена пояснить, что речь идет о спецподразделении пограничных войск, существующем с 1987-го года. Оно создавалось с целью антитеррористической деятельности на территории противников Израиля, где бойцы действуют, маскируясь под местных жителей, и владеют всеми навыками, позволяющими им растворяться в толпе, а так же специальными средствами для проведения «ювелирных» операций по обезвреживанию и ликвидации лидеров боевых группировок и особоопасных террористов. И здесь важен не только результат, но и психологическое воздействие, которое они оказывают на врагов Израиля. Те понимают: «псевдоарабы» где-то рядом и рано или поздно доберутся до каждого из них, и это лишь вопрос времени.

Перемена участи

И кто теперь разберет, есть ли в этом некий высший смысл, или простая случайность, но Яаков Берман не раз предпримет попытку выйти из тени и заняться обычным делом. Однако, судьба распорядится иначе.
Итак, он попадает в спецподразделение в конце 1993-го. В то время там служит еще один «русский» - из предыдущего набора, но, в отличие от Яакова, уже собирается на гражданку. До соглашений в Осло еще не меньше двух лет, в Израиле интифада, но все осложняется еще и тем, что отчаянные ребята переживают гибель своего командира, погибшего в одной из операций.

«Псевдоарабы» - микромодель Израиля, здесь представители почти всех общин. Яаков впитывает в себя все, чем богата эта земля. Превращение вчерашнего московского мальчика в настоящего израильтянина происходит с космической скоростью еще и потому, что день в «мистаарвим» идет за два, и никогда не знаешь, кто вернется на базу после очередной операции, а кто нет.

А что же родители? Прожившие в СССР немалую часть жизни, они не задают лишних вопросов, и особенно, если это касается безопасности страны. Поначалу, конечно, недоумевают: как сыну позволяют в армии ходить с неуставной щетиной и не стричь волосы? Ну а он о себе, понятное дело, лишнего не рассказывает: к чему волновать близких?

Три года армейской службы подходят к концу. Пора на гражданку. Родители считают, что у сына должно быть высшее образование, он и сам к этому стремится. Забегая вперед скажу, что впоследствии Яаков получит не одну, а целых три ученых степени, продолжая служить в «мистаарвим». Потому что делать все по максимуму – его главный жизненный принцип.

А теперь снова вернемся в 1996-й: после соглашений в Осло воцаряется относительное затишье. Работа у «мистаарвим» есть всегда, но адреналин постепенно уходит, и появляется ощущение рутины. Яаков решает не тратить свое время: пора уходить! Но неожиданно начинается операция, продолжающаяся несколько месяцев, где он очень нужен. Так он становится сверхсрочником. Время, между тем, идет, и вот уже Яаков собирается на гражданку в очередной раз, но тут командир отправляет его на офицерские курсы. Яаков в раздумьях: вообще-то он привык принимать для себя решения сам, однако, приказ есть приказ. После окончания курсов он возглавляет группу «мистаарвим». Проходят еще два года. И снова - знакомое ощущение рутины и мысли о демобилизации. Но тут приходит 2000-й год, а с ним интифада, и Яаков вдруг понимает: все, что они делали в «мистааврим» до сих пор на протяжении семи лет, было лишь подготовкой к этим событиям. Его затягивает в новые реалии как в водоворот. В 2002-м Яаков уже командует ротой. В том же году в одной из операций погибает его друг Патрик. Большей потери в его жизни не было, и она невосполнима...

В 2006-м Яаков получает новое назначение, теперь он командир части «мистаарвим», работающей в Восточном Иерусалиме и его окрестностях. За четыре года он в ней все кардинально перестраивает, меняя тактику действия групп, после чего снова возвращается в свою часть, где когда-то начинал служить бойцом, но уже в звании подполковника и становится ее командиром. Теперь Яаков сам разрабатывает операции и решает, на каком участке ему быть, когда и зачем.

Родители узнают о том, чем единственный сын занимался все эти годы, начиная с 1993-го, лишь двенадцать лет спустя, когда их пригласят на церемонию вручения ему высокой воинской награды «За мужество», которой в последний раз в Израиле награждали четверть века назад участника Первой Ливанской Войны. Добавим к сему, что высокую награду полиции «За храбрость» он получил еще раньше.

Он никогда не решится рассказать родителям о том, что пережил в 2004-м году в схватке с главой исламского джихада, когда шел по самому краю, - зато извлечет из случившегося профессиональный урок, научив свою группу избегать подобных рисков. А еще он запомнит на всю жизнь ощущение, которое испытал тогда, в 2004-м: все человеческие сомнения исчезают на границе, разделяющей жизнь и смерть.

Территория ответственности

Всему есть цена. И у тяжелой мужской профессии есть свои издержки, когда очень трудно совмещать работу и семью. В 2008-м Яаков переживет развод, заново обретя детей и разглядев, наконец, красоту окружающего мира, мимо которого мчался на большой скорости с тех пор, как попал в «мистаарвим».

- Если бы не развод, я бы до конца жизни не понял, что значат для меня дети, которых прежде не видел месяцами, живя среди чужих. Я вдруг стал замечать вещи, которых прежде не видел, полюбил природу, горы... Может быть, это испытание было дано такому трудоголику, как я, не случайно? – задумчиво произносит он. – Я пытаюсь жить осознанно, анализирую все, что происходит в моей жизни и профессии, читаю «знаки» судьбы и прохожу свои уроки. Я очень признателен своим ребятам, без которых ничего бы не смог сделать. Мы были командой в полном смысле этого слова. Они были частью меня, а я – их. Иногда я был очень жестким командиром, но они понимали, что иначе нельзя.

Он ушел из «мистарвим» спустя двадцать лет, когда понял, что достиг в этой области своей профессиональной вершины и полностью себя реализовал. Тратить время на рутину человеку, живущему с ощущением включенного счетчика, не хотелось. В 39 лет полковник Берман возглавил полицию Реховота и стал первым представителем большой алии в этой должности. Когда-то он отвечал за безопасность нескольких человек, потом их стало несколько десятков, а сейчас территория ответственности Яакова Бермана - 227 квадратныхкилометров и  благополучие 250 тысяч живущих в Реховоте и его окрестностях. Полковник  не любит рассуждать о том, что ему мешает в других, предпочитая говорить о достоинствах людей:  «Я люблю людей благородных и безошибочно замечаю эту черту в других и ценю ее не меньше, чем способность людей быть настоящими, которые не прячутся за масками, говорят то, что думают, а не то, чего хотят услышать другие. Люблю людей профессиональных, неважно, в какой области - когда они что-то делают мастерски..».

...Я смотрю на присланную Яаковом детскую фотографию, где он снят в матроске и с игрушечным автоматом в руке, и думаю: неисповедимы пути судьбы... И еще я думаю о том, что встречи с такими людьми укрепляют мою веру в человечество и надежду на лучшие для Израиля времена.

Была у солдата «мать»

Сначала они услышали «бум», потом будто по стенам застучали мелкие камешки. Все заволокло пылью. «Я ранен!» — закричал Хамуз. Карасенти бросился к нему. Матари почувствовал, что ногу свело судорогой. Из семи человек, находившихся в тот момент в комнате, ранило их троих. В последний день резервистских сборов! Когда именно они — Хамуз, Карасенти и Матари — должны были «сворачивать» базу и отправлять солдат домой. Следом за первым фугасом от палестинцев прилетел второй «подарок», упавший неподалеку от столовой. К счастью, людей там не было.

Полгода спустя. У Хамуза до сих пор в ноге осколок. Железяка сидит глубоко: чтобы удалить ее, нужна серьезная операция. Карасенти стал хуже слышать, правда, рана на бедре давно затянулась. У Матари благополучно извлекли осколок из икры.

Они появились передо мной, как и было оговорено, минута в минуту. А друг с другом встретились на два часа раньш. К счастью, Карасенти не застрял в пробках, хоть и добирался аж из Кирьят-Аты. Мужчины уселись в городском парке и первым делом извлекли из сумки маленький примус и джезву, отдавая дань многолетней армейской традиции. («Однажды Хамуз и Матари решили меня навестить. Зашли в гостиную, расположились на ковре, вытащили примус. Моя жена уже привыкла. А за столом мы кофе пьем только поодиночке», — скажет мне позже Карасенти.) Распивая в парке дымящийся кофе, вспомнили последние сборы. «Как этот парень, забыл его фамилию, — начал Матари, — уговаривал тогда Йоси: «Поехали ко мне домой после сборов», а тот ему: «Что я у тебя забыл?» А парень в ответ: «Я обещал детям привезти настоящую обезьяну». Все захохотали, вспомнив поросшие волосом уши Йоси. Потом вспомнили другой случай, как они специально вырядились, чтобы поднять настроение усталым солдатам, возвращавшимся с поста на базу под проливным дождем. Когда те вошли в столовую, промокшие до нитки, они увидели стол с дымящейся едой и троицу, одетую в белые поварские колпаки и...кальсоны. Напоследок всплыла в памяти еще одна история: в Газе бой, пальба. Десантники стреляют из укрытия. Ротный командир, не отводя глаз от прицела, машинально фиксирует все, что происходит рядом. «Солдат, а ты что не стреляешь?» — стучит он рукой по мешку с песком, приняв его за солдатскую голову. Насмеявшись вдоволь, ровно в пять троица поднялась и поехала на встречу со мной.

— Мы — треугольник, жесткая конструкция, — скажут они мне позже. — Убери у треугольника одну из сторон, и все рассыплется.

Потому и выбирали так долго день встречи. Чтобы приехать смогли все.

Матари — 36 лет, он обязан ходить на сборы. Ну а зачем это Хамузу в его 53? Или Карасенти, которому уже 45? У Хамуза — свое дело: фирма, поставляющая оффисное оборудование. Карасенти — директор одного из заводов пищевой компании. Матари — заместитель генерального директора дочерней фирмы крупного предприятия.  У Хамуза и Матари — по двое детей, у Карасенти — четверо. Кажется, забот хватает. Но тем не менее эти солидные отцы семейств, как мальчишки, с трепетом ждут дня, когда снова напялят на себя защитную форму, возьмут в руки оружие и станут называть друг друга не по имени, а по армейским кличкам. Кстати, а знает ли вообще кто-либо в роте их имена? Конечно, нет! -  Только по фамилиям, которые по сути уже давно превратились в армейские клички.

Впрочем, как раз у Хамуза настоящая фамилия — Хамед. Хамуз — это имя его отца, уроженца Сирии, который тоже в свое время отслужил в израильской армии. У Карасенти — два брата-погодка, все прошли через десант примерно в одно и то же время. Матари — единственный десантник в семье. Родители долго сопротивлялись тому, чтобы их сын служил в боевых войсках, но Юваль твердо стоял на своем и в конце концов добился чего хотел.

Ицхак Хамед — самый «старый» не только в роте, но и во всем батальоне. Его первые резервистские сборы, совпавшие с Войной Судного дня, растянулись на целых полгода. Там Хамуз, кстати, познакомился с «батей» — так называли десантники Ицхака Бакиша, тогдашнего «расапа» (ответственного за обеспечение роты всем необходимым). Это была личность! Бойцы идут в гору, кое-кто уже«спекся», а «батя», который вдвое старше всех, в хорошем темпе несется впереди с 30-килограммовой поклажей на плечах.

Некоторые считают, что три недели резервистских сборов — это много… Когда-то резервистов призывали на 70 дней, и это считалось в порядке вещей. Правда, время было другое, современная армии с ее высокими технологиями уже не нуждается в таком большом количество людей. Но и мотивация была иной. Если кто-то из родившихся в 1948-м году в 1973-м не шел на сборы, на него смотрели как на изгоя. Ну а для новобранца получить «21-й профиль» тогда означало распрощаться с мечтой о государственной службе, водительских правах и прочем. Сегодня это уже не так.

Похоже, что эта троица из армейской элиты. В прошлом все они десантники. Хамуз совершил около четырех десятков учебных прыжков, Карасенти и Матари — чуть меньше. А теперь все трое - «расапы» (старшие ротные сержанты, на которых держится жизнеобеспечение роты десантников).

У роты есть командир, но без этой троицы он как машина без бензина. Потому что хороший «расап» - он солдату как отец и мать. Заботиться о том, чтобы солдат был сыт и не мерз на посту.

...Я рассмеялась, представив, как эта троица обходит посты и кормит дюжих десантников с ложечки манной кашей... Однако моя гипербола на самом деле недалека от действительности. Однажды троица подняла на ноги руководство базы, обнаружив, что один из солдат мерзнет — зима, а на посту нет печки. Они предъявили ультиматум: или завтра же туда проводят электричество, или им мы обратимся в вышестоящие инстанции. К обеду печка была. Другой раз далеко за полночь вдруг пошел сильный дождь: «расапы» туг же спохватились, сели в машину и стали развозить солдатам, несущим караул на дальних постах, теплые куртки и термосы с горячим кофе. Еще было такое: как-то в роту не завезли в достаточном количестве продукты. Сержанты перекрыли дорогу армейскому грузовику, ехавшему своим маршрутом, и потребовали, чтобы тот отправился за продовольствием.

А как они готовятся к сборам! Списки необходимого составляются загодя — месяца за два. Потом начинаются звонки по инстанциям — приходит время подключить связи, которые у хорошего «расапа» завязываются в течение нескольких лет. Один кибуц ежегодно жертвует десантникам свежую рыбу, другой — чеснок и так далее. К первому дню сборов машина «расапа» напоминает скатерть-самобранку, чего в ней только нет — начиная от деликатесов и спальных мешков на гагачьем пуху до компьютерных игр (чтобы «ребята не скучали в свободное время»). Тут же армейское снаряжение. Если «расап» получает по связи сообщение о проникновении на израильскую территорию подозрительных лиц, у него в машине есть все дня того, чтобы незамедлительно развернуть блокпост. И в бой «расапы» идут в числе первых. Хамуз участвовал в двух крупных кампаниях — Войне Судного дня и Первой ливанской. Карасенти — в Первой Ливанской. Матари мобилизовался в армию позже, в 1987-м: на его долю выпала интифада и операции в Газе.

Карасенти не забудет, как израильтяне брали Сидон. В боях за него погибли двое парней изо его роты. Утром, после того как Сидон пал, из одного здания навстречу десантникам вышли дети лет семи с поднятыми руками. У Карасенти сердце оборвалось: перед глазами сразу возник известный снимок периода Катастрофы, где запечатлен маленький мальчик с поднятыми руками. Парни из  его роты тоже были в шоке: они бросились к детям, стали их успокаивать и совать в руки шоколад, вытаскивая его из карманов своих курток.

…Однажды Карасенти, проснувшись, увидел на экране мобильника много пропущенных звонков, и все от Хамуза. Он тут же набрал его номер: «Что случилось?» — «У ребят ужасное настроение. Сегодня убили одного из наших солдат...» Хамуз не сказал ему: «Приезжай», но этого и не требовалось. Карасенти тут же все бросил и помчался на север. Вместе с Хамузом он отправился в ближайший кибуц и пригнал оттуда трактор. Сержанты установили погибшему парню обелиск — на том месте, где это случилось. Съездили за цветами, провели траурную церемонию. В тот момент все они были вместе, занимались одним делом, и это немного снимало напряжение. Только боль, она никуда не уходит, остается. Особенно если ты знал погибшего, ел с ним за одним столом, спал в одной палатке, участвовал в одной операции.

…Как-то Хамузу попалась на глаза заметка о голодающем солдате, и он был просто вне себя. В армии достаточно еды, и такого не должно быть! Очевидно, в той части, где подобное случилось, некудышный «расап». Хамуз помнил,  как однажды столкнулся с равнодушным «расапом» на своих первых резервистских сборах в 1973-м году. После того, как его сменил «батя»,  Хамуз в полной мере почувствовал разницу. Когда в армии заботятся о солдатском быте, в роте совсем другая атмосфера. Неважно, кто ты на гражданке — адвокат или студент. «Русский», «эфиоп», репатриант, или родился здесь — какое это имеет значение? На сборах все равны, носят одинаковую форму и должны помогать друг другу.

Карасенти не забудет, как однажды на сборы явился резервист и пожаловался, что едва наскреб деньги на дорогу: семья на грани нищеты. Это повергло троицу в шок, «расапы» задумались, как помочь своему товарищу. Под вечер поставили в неприметном месте коробку с надписью: «Ребята, семья одного из нас испытывает денежные затруднения. Надо помочь». В результате собрали несколько тысяч. Попутно запаслись на кухне продуктами и отвезли по адресу того парня, оставив их на пороге, чтобы не смущать его семью.

Карасенти, у которого сын служит в десанте, хотел бы, чтобы и для него «расап» разбился в лепешку и раздобыл зимой спальный мешок на гагачьем пуху.

А теперь о том, как самый младший из троицы - Матари впервые встретился на сборах с Хамузом и Карасентией. Ему сказали, что «расапам» нужно помочь в одном деле. Матари зашел к ним в комнату и увидел, как эти двое сидят за столом и аппетитно уплетают арбуз с белым сыром. Они пригласили его присоединиться к трапезе. Попутно вспоминали забавные случаи из армейской жизни и смеялись. Матари понял, что попал в правильное место, а те, в свою очередь, решили, что он им подходит, поскольку чувство юмора есть, аппетит хороший, и решили его от себя не отпускать: так Матари стал в роте третьим «расапом».

Как долго они собираетесь участвовать еще в резервистских сборах? Пока армия будет в них нуждаться. Чтобы у читателя не сложилось впечатления, что сборы — это нечто вроде армейского цирка, следует уточнить: на самом деле работа очень непростая и ночи без сна («расап» ложится спать позже всех и раньше всех встает). А еще это большой кусок их жизни, назовите как угодно — мужской клуб, воинское братство, настоящие друзья. Не случайно, самый радостный день для них — это первый день сборов, самый грустный — последний, когда надо снять форму и разойтись по домам. Вспомните свое ощущение, когда возвращаетесь из Эйлата после проведенного там отпуска. Прилив энергии, хорошее настроение….Для них сборы в определенном смысле нечто вроде Эйлата -  выдергивают из рутины. И еще они выполняют чисто мужскую работу, встречают своих лучших друзей, устраивают друг другу розыгрыши, вспоминают смешные истории. В общем,  совсем нескучная жизнь. Что же касается роты, обеспечением которой они занимаются по долгу службы, то важнее всего для низ услышать от солдат в последний день сборов одно словечко: «Сабаба!» (как здорово — сленг.) Ведь что обычно вспоминает тот, кто возвращается домой со сборов? Не то, как и где он стрелял, а то, как его кормили и как ему спалось. Вот они и стараются сделать все для того, чтобы у каждого в их роте — не важно, «старичка» он или новенького было ощущение, что он попал в правильное и душевное место.


Неравный бой

Наверное, проще всего было бы написать: «Вот он, герой, завязал бой с тремя террористами. Уже будучи тяжело раненым, насквозь прошитый пятью пулями, убил одного из них, а второго, возможно ранил. Да еще успел позвонить другу, чтобы сообщить о терракте! Откуда эти хладнокровие, выдержка, когда тебя убивают, откуда это точность стрельбы?»

Но что-то не выстраивается накатанный сюжет, да и сам герой твердит, что он вовсе не герой, а его любимая женщина уже готова послать назойливых телевизионщиков к такой-то матери с их глупым вопросом: «Как вы относитесь к тому, что ваш друг герой?» И уж совсем не стыкуется со всей этой историей бравурный конец типа: «Так на его месте поступил бы каждый из нас. Это наша земля, другой у нас нет».

Ключ истории в том, как он, наш герой, а пора бы уже и назвать его - житель Карней Шомрона Виталий Бинус ее рассказывает. Главное - не пропустить деталей. Итак, он едет где-то в районе четырех пополудни по «территориям», управляя «Пежо» одной рукой: вторая покоится на сиденье, в ней - пистолет с затвором на взводе, в малом барабане 17 пуль («так он начал ездить по территориям с начала интифады»). На встречную полосу выезжает с обочины черный джип «Исузу» с желтыми номерами - он движется со стороны Туль-Карема, дорога в который блокирована израильской армией. Когда расстояние между джипом и «Пежо» сокращается до 30 метров, крышка верхнего люка джипа открывается, оттуда показывается некто и тут же открывает огонь из длинноствольного автомата «галиль» (стрельба из этого вида оружия на расстоянии в 30 метров - это практически расстрел. Обшивка «Пежо» прострочена пулями (позже военные эксперты насчитают в кузове 28 отверстий). Виталий ощущает сильный толчок в грудь, резкую боль и разливающуюся по телу слабость. Он оседает на соседнее сиденье, не выпуская из рук оружия. В джипе слева открывается дверь и из нее показывается второй стрелок. Виталий открывает по нему огонь на поражение. Он не видит, как тот падает замертво, потому что тут же переводит дуло на затемненные стекла джипа со стороны водителя и всаживает в них несколько пуль. Но есть еще третий, который в этот момент возобновляет стрельбу из верхнего люка джипа. Виталий чувствует, как в его грудь входят очередные пули. Руки уже не слушаются - он не в состоянии нажать курок. Террорист выходит из джипа, приближается к «Пежо», стреляет два раза в упор в спину Виталия (позже в его джинсовой куртке насчитают 14 дырок), забирает его пистолет и уезжает. Виталий последним усилием нажимает на пелефоне кнопку вызова своего друга - Йоси. Перед долгим провалом в забытье он еще раз приходит себя уже в машине «скорой»: «Я в самом деле живой?» - спрашивает он спасателей.

Как видим, это был настоящий бой. Правда, неравный - трое против одного. Но этот один был профессиональнее тех троих.

Итак, он профессионал. Это не подлежит сомнению. На его теле четыре отметины от предыдущих ранений: трех ударов ножом и одной пули (бронежилет не спас: били из винтовочного обреза на близком расстоянии). Мастер спорта по стрельбе. Капитан милиции, проработавший в уголовном розыске девять лет (очередное, майорское звание должны были присвоить в 1988-м, но он неожиданно уволился из органов. Собрался в Израиль. Из-за первого допуска секретности пришлось ждать долгих четыре года).

Плюс опыт: два года на китайской границе в разгар событий (горел в танке - на ногах и по сей день следы от ожогов). Работа в группе захвата, использовавшейся при борьбе с террористами - лучшей группе, о ней даже был снят учебный фильм, который демонстрировался в высших школах милиции в качестве учебного пособия. Десант в Нагорный Карабах... После Нагорного Карабаха он сказал себе: «Все. Здесь больше оставаться нельзя», - и подал документы на выезд.

Все мужчины в его семье - воины, офицеры. Дедушка погиб после войны на западной Украине – в бою с бендеровцами. Отец - генерал-лейтенант железнодорожных войск.

Свою первую награду - именные часы за задержание опасного преступника - он получил, когда учился в восьмом классе. Случайно оказался с друзьями на месте преступления, где был убит работник железной дороги, и задержал убийцу.

Стрелять его учил отец. Страсть к оружию - тоже от него. И этот принцип: если у тебя есть оружие, ты должен уметь им пользоваться – тоже отцовский.

Кое-кто из его близких суеверно считает, что все эти мужские забавы с оружием в его жизни были не случайны - он словно готовился к тому, чтобы однажды принять этот неравный бой и выиграть его (я могла бы написать здесь другой глагол «выжить»).

На его счастье, убийца оказался дилетантом, и «контрольный выстрел» произвел не в голову, как это обычно делается в таких случаях, а в спину. Как наш герой выжил с двумя навылет пробитыми легкими, многочисленными повреждениями сосудов и огромной потере крови? Как будто судьба, начертавшая ему этот черный день, вдруг передумала и переиначила сюжет его жизни. Потому что с того момента, когда джип с убийцами покинул место боя, все на удивление стало складываться чудесным - как по мановению волшебной палочки - образом. Пелефон друга оказался включенным; «скорая» помощь оказалась поблизости; врачи, вопреки инструкции, не стали дожидаться армейского сопровождения и тут же выехали на «территории», поскольку понимали, что дорога каждая минута; первая помощь на месте была выполнена очень профессионально; операция, длившаяся в больнице «Яффа-Гилель» четыре с половиной часа, во время которой хирургам пришлось вскрывать сердце здорового 47-летнего мужчины, прошла удачно; на 5-е сутки Виталий пришел в сознание.

Когда его дочь включила телевизор, она увидела отцовскую машину, изрешеченную пулями. Место было обнесено синей лентой, там ходили полицейские и что-то замеряли. Утром она помчалась в больницу и даже не сразу узнала отца. Когда Виталий пришел в себя, в трахее у него была еще трубка, каждое слово давалось с трудом, а он хотел успеть что-то сказать, отдать последние распоряжения. В отличие от близких, он еще не знал, что главная опасность уже миновала, и он будет жить…

Заметки на полях
 
Вообще-то о войне лучше всего писать после того, как она уже закончилась. Когда уже знаешь, что больше никого не убьют, и можно не бояться за своих близких. Еще недавно мне казалось, что я живу в Израиле ужасно давно, а оказалось, что речь идет всего лишь о шестнадцатилетнем промежутке между двумя войнами.
 
Первая война застала меня в постели. Я проснулась за минуту до ее начала от звука хлопнувшей дверцы (кто-то парковался под нашими окнами). А через мгновение тишина взорвалась жутким воем (звука настоящей, некиношной сирены мне еще слышать не приходилось). Потом был «бум», от которого задрожали стены (хотя ракета упала довольно далеко от центра Тель-Авива – в Рамат-Гане). Прибывшие в страну полтора месяца назад и не знающие иврита, мы просидели в противогазах целую вечность, а окно осмелились расклеить лишь под утро, когда услышали на лестнице шаги (если люди покидают загерметизированные комнаты, значит, отбой уже был).
 
Приметой той странной войны были противогазы и клейкая лента для «хедер а-тум». Примета нынешней войны - беженцы. Беженцы с Севера. Увозящие своих детей подальше от рева сирен - в центр страны и на юг.
 
Вторая война застала меня на Мертвом море, куда я укатила 9 июля в двухнедельный отпуск, а через три дня на север страны обрушились ракеты. Но почему-то начало войны и осознание того факта, что Израиль вступил в очередную тяжелую битву за свое существование, прочно связалось в моем представлении с первой ракетой, упавшей на Хайфу.    
 
Беженцев я увидела в Араде уже в первые дни после падения ракет. Одни, минуя город, спускались в машинах к гостиницам Мертвого моря, образуя на дороге непривычную для середины недели пробку. Другие метались по Араду в поисках съемных квартир. «Сколько вы собираетесь здесь пробыть?» - спрашивали их посредники. «Пока два дня, а там посмотрим». Этот странный ответ не вызывал ни удивления, ни возражения. Потому что всем хотелось верить: эта война долгой не будет – стоит Израилю ввести в Ливан войска, и все сразу закончится. Но ракеты продолжали падать. Не по ночам, как во время первой войны, а в любое время суток. И в отличие от предыдущей войны, нынешняя с первого дня ознаменовалась жертвами, и их становилось все больше.    
 
В двадцатых числах июля я покидала Арад (странный город без единого светофора и с главными воротами, закрываемыми на ночь и открываемыми по утрам) и возвращалась в Тель-Авив. В электронной почте ожидал ворох писем и сообщений. Живущие в России однокурсники беспокоились о моем здравии и просили прокомментировать происходящее на Ближнем Востоке для их изданий. Пресс-служба СОХНУТа сообщала об экстренных мероприятиях для жителей севера страны. Журналистка из Акко писала о неразберихе, творящейся в ее городе и просила содействия. Было еще одно любопытное послание - из Кармиэля, от бывшего земляка. Точнее, его дневник событий, сопровождаемый коротеньким письмецом:   
 
«Привет! Спасибо, что позвонила, не забываешь старых друганов. Горжусь успехами твоей дочери-журналистки, правда, ее удаль молодецкая иногда пугает. Я вот тоже нашел себе занятие, превратился в эдакого кармиэльского акына: что вижу, о том пою. Веду дневник событий с начала войны. Прочтешь его ниже. Пиши, звони. Всего доброго, Миша».
 
С Михаилом Васерманом мы знакомы более двадцати лет: он был директором театра в нашем городе, откуда репатриировался в Израиль на год раньше меня. Ниже я привожу выдержки из присланного им дневника, который он ведет с начала войны:
 
***
 
«12.07.06
 
Точно как в анекдоте, про чукчу, у которого после похода в баню вечно что-нибудь случалось. То деньги поменяли, то фуфайку потерял. Сегодня утром в половине 9 уже были на море. В девять вошли в воду. Я натянул маску и нырнул. Под водой тишина, стайки рыбок играют в догонялки. Тучи мальков разучивают элементы синхронного плавания. Море синее спокойное, слева, в дымке Хайфа, корабли на ближнем и дальнем рейде. Странно, что не видно чаек. Справа, со стороны Рош-а-Никра, раздались звуки разрывов, явно пушечных. Появился вертолет, низко пролетел над пляжем в сторону Хайфы. И через минуту вернулся на север в направлении Ливана. Что-то было не так. В полдень мы уже были по дороге домой. По радио передавали последние известия. В этот момент мы еще не знали, что все еще только начиналось.
 
13.07.06
 
Вижу по телевизору, как в Нагарии полыхает дом, который расположен напротив того, где живет мой младший сын Леня с женой. Только что говорил с Леней. Он рассказывает, что от падения ракеты их кот Рыжий так испугался, что у него началась "медвежья болезнь". Поскольку возле горящего дома - столб с трансфоматором, который тоже полыхает,  электричество в этом районе включат только через несколько часов. Кажется, мне удается уговорить детей срочно уехать из Нагарии, хотя бы на выходные.
 
15.07.06
 
Утром, когда на пустыре, в ста метрах от дома, взорвалась ракета, взрывной волной выдавило стекло задней двери моей машины. Позже приезжает полиция, делают фото и предлагают наведаться к ним в участок. Думаю, что завтра утром заеду к ним. Интересно, что будет дальше. Пока машина стоит у дома. Если ее ночью не угонят, то утром поеду.
 
Еще точно не знаю, куда упала очередная ракета в городе, но пыль, которая при этом вылетела из решетки нашего кондинционера, я уже убрал. Как установить на место остальные решетки, не знаю. На чердак залезать пока не буду. Надеюсь, что там все нормально.
 
16.07.06
 
Главное, что мы все вместе. Если мы прогнемся - вся свора налетит. И это недопустимо.

Вроде бы, квартал Насраллы похоронен нашими бомбежками. Если шейх засыпан в своем бункере, то можно представить, как он потеет. Не бункер, а сауна. А он в черной простыне. Точнее, в черном плаще с ватным подбоем.
С легким паром!
 
17.07.07
 
От взрывной волны вдребезги рассыпалось стекло в задней двери моей машины – это случилось пару дней назад, а сегодня я, наконец, выбираюсь в страховую контору, после чего еду в мастерскую, где меняют стекла. 
- А как насчет оплаты? - спросил я.
- Привези справку из полиции.
В полиции с моих слов заполняют бланк, а мне выдают письмо с подтверждением описанного происшествия. И тут появляется знакомый, который служит в полиции давно. Вот он мне и подсказывает, что нужно делать дальше. Оказывается, я должен ехать в муниципалитет:

- Надеюсь тебе повезет, и оценщик окажется на месте.
 
На третьем этаже оценщику оборудовали отдельный кабинет. Тут же секретарша, которая делает копии документов на месте. Все, теперь, можно говорить с оценщиком. Приятный дяденька, но очень занятой. Масса телефонов, отчетов, факсов. Он приносит мне извинения за причиненный ущерб. Заполняет ваучер, сообщает телефоны фирм, которым поручено производить подобные ремонты. Жаль, что они не у нас в городе, но придется смириться. Спускаемся на стоянку. Фотографируем машину. Прощаемся, желая друг другу удачи.
 
Ночь с 17.07.06 на 18.07.06
 
Я пишу эти строчки на исходе сумасшедшей ночи, которую пережил город на этот раз.
Едва стемнело, завыла сирена. Звук настолько невыносимо-тревожный, что даже на меня, пережившего во время службы в Советской Армии в 1968-м году всякое, эта тревога производит сильное впечатление. Самое большое беспокойство у нас с женой, как и у всех, за детей и внуков. И еще мой отец. Он ведь живет один. Как он там? Старый вояка успокаивает меня, советуя заняться младшими и потом доложить ему, все ли в порядке.

Старший сын Алик с женой и детьми живут недалеко и уже со всеми соседями сидят в бомбоубежище дома. Правда, там очень тесно и трудно дышать. По словам сына, моя старшая внучка Авиталь не спит, ходит и успокаивает всех сказками, а младшая - Лиель спит на руках у матери.

Глухие звуки разрывов ракет проникают сквозь стены. В нашей квартире есть небольшая комната-убежище. Жена предлагает сыну приехать к нам, воспользольвавшись наступившей паузой. Он соглашается. Под звуки кононады, воющих сирен, сообщений по телевидению о том, куда угодила очередная ракета, машина подъезжает прямо к крыльцу. Быстро заносим в дом детей, игрушки, с которыми не хочет расставаться старшая внучка.

После непродолжительной возни со спальными местами, наконец, укладываемся спать. Старший сын Алик загрузил свою машину и готов утром ехать на работу. Все в сборе. Можно доложить Оскару – отцу моей невестки (он дежурит у своей матери), что все, наконец, в сборе и готовы к дальнейшему развитию событий. Затем звонок моему 82-летнему отцу.

- Хорошо, - говорит папа, - а обо мне не волнуйся, утром созвонимся.
 
20.07.06
 
Хоть война уже идет почти 200 часов без перерыва, мы все урываем минутки, чтоб прогуляться по улицам, встретить знакомых, перекинуться парой слов, обсудить события минувшего дня и ночи, приободрить друг друга анекдотом или смешной историей. Например, о том, как одна моя знакомая на восьмом месяце беременности попыталась уехать на время обстрелов куда-нибудь подальше, и отправилась в турбюро.

Агент, узнав о сроке беременности, уверенно сообщил, что её в самолет не пустят.

- А что же можно сделать?

- У меня есть для вас очень интересное предложение, - тут же нашелся он, - У нас появился новый маршрут и я хочу вам его предложить!

- А что за маршрут?

- Путешествие на каяках по Иордану. Очень успокаивает! А вам, в виде исключения, дадут два надувных жилета и две каски!!!

21.07.06
 
В ворота кладбища входим молча. Народ все прибывает, уже все возможные места для парковки машин забиты до отказа. Поток людей, разделившись на рукава, устремляется к участку, где хоронят павших воинов. Доносится женский крик: «Не прячьте его от меня!» и звук падающих на крышку гроба комков сухой земли. Я стою с внешней стороны невысокой стены. Впереди почетный караул в коричневых беретах. Невидимый мне военный рав произносит молитву и тысячекратное эхо доносит ее последнее слово - «Амен».

Наступает черед командиров. Полковники вспоминают своего бойца Надава с таким теплом, словно речь идет о их лучшем друге. Через две недели этому мальчику исполнился бы двадцать один. И подарки к этой дате были уже приготовлены и ждали именниника в его комнате - в доме отца.

Близкий друг Надава, который был с ним еще сегодня, в пять утра, вместе в бою, сбиваясь от слез и волнения, говорит, что теперь его жизнь поделилась на две части – до гибели друга и после нее.

И вдруг начинает выть сирена. На часах 14 часов 17 минут. Никто не шевелится – все стоят, как стояли. Большая масса людей, объединенная вместе в общей печали. Прощальная церемония продолжается. Офицеры разных родов войск возлагают на могилу венки.
 
В 15 часов 37 минут снова раздается вой сирены. Солдаты почетного караула поднимают вверх винтовки. Три залпа в честь погибшего кармиэльца: звуки выстрелов тонут в грохоте разорвавшихся неподалеку ракет.
 
24.07.06
 
За годы жизни в условиях местного жаркого климата, когда приходится жить с открытыми окнами, для многих кармиэльцев стало привычным не нарушать договоренности о соблюдении тишины и покоя в течение двух послеобеденных часов. Не нами заведено. Давняя традиция. Вот и сегодня день выдался на удивление тихим. И так продолжалось до 15 часов 55 минут. Я уже было подумал, что нашим удалось отогнать банду от ближних рубежей.

Кстати, сегодня, встретил одного давнего знакомого, который рассказал поразительную вещь. Якобы, он видел по одному из телеканалов, как показывали устройство одного из бейрутских домов. С виду – обычная жилая многоэтажка. И вдруг внешние стенки верхних этажей расходятся по сторонам, обнажая пусковую установку, из которой вылетает ракета, после чего стенки возвращаются на место, и дом не отличишь от других.

15.55. Моя старшая внучка Авиталь, заслышав звук сирены, вместе с маленькой Ликой и мамой пулей летят в комнату-убежище. Пока я отключаю газовый кран и выключаю телевизор, проходит пара минут. Я захожу на наш островок безопасности, где сидят мои девочки и тут же получаю выговор от Авиталь.

- Деда, - говорит она мне, грозя пальчиком, - запомни, что когда ты слышишь сирену, надо сразу идти в специальную комнату. А если будет «бум», нужно быстро лечь на пол.

Я смотрю на маленькую светловолосую девочку четырех с половиной лет и начинаю про себя молиться: «Творец всего сущего, сделай так чтоб она это быстро все забыла - и жуткий звук сирены, и взрывы ракет, которые рвутся совсем близко, и то, как она «воспитывала» дедушку, грозя ему маленьким пальчиком. И пусть забудет все это ее младшая сестренка Лиэль, которая тихо укладывает головку на подушку и молча смотрит в потолок».

Через пять минут я выхожу в салон и выглядываю в окно. Вижу, как в середине подъема дороги на Маалот вырастает столб земли, поднимая тучу пыли. Стекла в доме начинают дрожать.

Сиеста давно кончилась.

17 часов 45 минут - третья сирена подряд. Авиталь, усаживаясь на пол нашего маленького убежища, произносит: «Мама, ну сколько можно! Эти сирены и «бумы» не дают мне покушать. Просто невозможно терпеть!!!»
 
P.S. Прежде, чем поместить здесь чужой дневник, я заручилась согласием автора.
 
- Знаешь, - сказал он мне в телефонном разговоре, - я в эти дни часто вспоминаю пьесу «Дракон» Шварца, и меня не покидает странное ощущение, будто и я пишу одну из страниц «черной книги», о которой упоминает главный герой пьесы Ланцелот. Надеюсь, что час, когда «дракон» будет уничтожен, уже не за горами. И тогда, наверное, эта книга из обвинительного акта просто превратится в книгу наших общих воспоминаний о бедствиях, которые нам довелось пережить.

А назавтра была война
 
Нет участи горше той, что выпадает на долю людей, чьи близкие пропали без вести или попали в плен. Участь из неизвестна, и нужно очень много сил для того, чтобы верить, надеяться и ждать. «Однажды Уди сказал мне, что никогда в жизни меня не оставит, а мой муж человек сильный, и он обязательно выполнит свое обещание», - говорит Карнит Гольдвассер, жена резервиста, похищенного накануне второй ливанской войны. Собственно, этот инцидент на северной границе и положил начало драматическим событиям, которые Израиль пережил минувшим летом. В прошлую пятницу Карнит вернулась из Италии, где встречалась с главой католической церкви и просила его содействия в освобождении ее мужа.
 
С тех пор, как Уди пропал, в их маленьком доме живут одни воспоминания о лучших временах, которые отдаляются с каждым днем – пошел уже восьмой месяц с тех пор, как Карнит получила страшное известие. 12 июля Уди должен был вернуться с резервистских сборов. Карнит всегда тщательно готовилась к этому дню, зная, что муж придет домой голодный и усталый: покупала деликатесы, продумывала каждое блюдо, которым она порадует Уди. Утром, собираясь в технион, она, как привычно включила радио и услышала, что не северной границе произошел инцидент: среди солдат есть убитые и раненые. Ей стало не по себе: Уди служил как раз на севере. Карнит отправила мужу сообщение по мобильному: «С тобой все в порядке?» Уди не ответил, и Карнит успокоила себя мыслью, что просто он находится в районе, где плохая связь, или слишком занят – такое уже не раз случалось. А кроме того, ее Уди такой умный, сильный, с хорошей   реакцией – да он бы все равно нашел выход из любой, самой тупиковой ситуации. За восемь лет совместной жизни Карнит слишком хорошо изучила характер своего мужа.
 
Между тем ответа на ее сообщение все не было. Подождав пару часов, Карнит набрала номер Уди: его телефон был переключен на режим автоответчика. «На севере сейчас большой балаган,  – подумала она, - наверное, он еще не получил моего сообщения». И тут в доме зазвонил телефон. Карнит бросилась к аппарату. Звонил отец Уди, который в этот момент находился в Южной Африке: «Уди выходил с тобой на связь? – спросил он. – Я услышал сейчас в новостях по Си-Эн-Эн, что на севере похищены два израильских солдата». В этот момент Карнит начала плакать. «Подожди, мы с женой сейчас же выезжаем в аэропорт и возвращаемся в Израиль», - сказал отец Уди и повесил трубку.
 
В полчетвертого в дом осторожно постучали. Еще подходя к двери, она поняла, что увидит за ней людей в военной форме. «Простите, мы хотели бы видеть Карнит Гольдвасер», - сказал один из них.  «Это я», - потерянно произнесла она, пропуская гостей в дом. Они прошли в салон, молча опустились на диван, а выражения лиц у них были такие, что можно было уже ничего не объяснять: у Карнит все внутри помертвело, она приготовилась к самому худшему. «Ваш муж Уди пропал на севере». «Что значит «пропал»?» - не поняла Карнит. «Среди солдат есть убитые, мы еще не всех опознали, и есть похищенные», - объяснили ей и сказали, что в процессе опознания им понадобится ее помощь.
 
После ухода военных Карнит поехала к матери в Нагарию. Ей казалось, что военные утаили главное, и на самом деле они уверены: Уди - среди погибших, и значит, ее назавтра ждут похороны, а в доме нет черной одежды – надо будет взять что-нибудь у матери. С другой стороны, Карнит зачем-то захватила с собой дорогостоящие фотокамеры, которыми очень дорожил Уди, увлекавшийся фотографией: ведь ее теперь не будет дома достаточно долго, и если камеры украдут, Уди очень расстроится. Мать наотрез отказалась дать ей черную одежду: «Ведь еще ничего не известно. Может, Уди жив». И она была права: в одиннадцать вечера Карнит получила сообщение из армии,   что опознано последнее тело - Уди среди погибших нет, он похищен вместе с другим солдатом. В ту же ночь ЦАХАЛ предпринял операцию по вызволению из плена Уди Гольдвасера и Эльдада Регева, но она была неудачной и только увеличила число жертв. А ближе к утру на север обрушились ракеты Хизбаллы.  
 
Когда в Израиль вернулись родители Уди и отец Карнит, который накануне событий путешествовал по Канаде, она почувствовала себе более защищенной перед обрушившейся на нее трагедией: теперь семья была в сборе и можно было начинать действовать. Первым делом связались с товарищами по несчастью – родственниками Эльдада Регева, которого похитили вместе с Уди, и родителями пропавшего в Газе Гилада Шалита.
 
- Всем нам пришлось постепенно учиться, что нужно делать в таких случаях, - говорит  мне Карнит, приземлившаяся всего три часа назад в аэропорту Бен-Гурион. – Я, например, инженер в области экологии, и могу объяснить тебе все, что хоть как-то связано с охраной окружающей среды. Что же касается Хизбаллы – то в первое время после похищения Уди я совершенно не понимала, с чем мы столкнулись. Мы учились тому, как надо действовать, чтобы это не нанесло вреда нашим близким, которые находятся в руках Хизбаллы. Мы должны были брать в расчет, что, возможно, противник следит за каждым нашим словом, отслеживает каждый наш шаг. И нас учили всем этим премудростям люди, которым приходилось сталкиваться с подобными ситуациями: как надо вести себя, что говорить, к кому обращаться за помощью в первую очередь, о чем просить.
 
За семь месяцев Карнит вместе с другими родственниками похищенных солдат побывала в США, Англии, Франции, России, Италии, где встречалась с политиками и известными  общественными деятелями в надежде, что это поможет хоть как-то повлиять на ситуацию. До сих пор о судьбе Уди Гольдвасера и Эльдада Регева, похищенных боевиками Хизбаллы, ничего не известно. Нет полной уверенности даже в том, что они вообще живы.
Единственную информацию, которая дает основание хоть для какой-то надежды, Карнит получила от министра иностранных дел России Сергея Лаврова, с которым израильтяне  встретились в Страсбурге. Он сообщил, что по его данным, Эхуд Гольдвасер и Эльдад Регев живы.
 
- Сергей Лавров ничего не сказал нам о том, откуда у него такие данные, - говорит мне Карнит, - но я ему почему-то верю. Российский министр произвел на меня впечатление человека, который отвечает за свои слова.
Я прошу Карнит рассказать о том, как она пыталась поговорить с президентом Ливана  Лахудом, которого встретила в здании ООН в Нью-Йорке.
- Дождавшись конца заседания, где он выступал, я подошла к нему и сказала по-английски, что я жена Эхуда Гольдвасера - израильтянина, которого похитили и удерживают в плену члены организации «Хизбалла». Едва услышав о том, кто я такая, он просто повернулся спиной и отошел подальше, - говорит Карнит. – Даже не захотел со мной разговаривать. Да и что он может мне сказать!
- Ощущаешь ли ты в эти тяжелые месяцы поддержку со стороны государства?
 
- Я понимаю, что у нашего государства полно проблем, и проблем очень серьезных. Но и государство должно в конце концов понять, что возвращение наших солдат из плена при любом раскладе должно оставаться в числе самых приоритетных задач. Израильская армия построена на резервистах, которые добровольно являются на сборы. Если не вернут Уди, Эльдада и других солдат – кто захочет идти в такую армию, зная, что если подобное случится и с ним, никто не будет биться за его освобождение изо всех сил? Мне очень жаль, что во время операции, целью которой было спасение Уди и Эльдада, погибли другие солдаты. Но я точно знаю, что Уди, не раздумывая, ринулся бы точно так же, как и они, спасать похищенных, никогда не бросил бы их на произвол судьбы.
 
Мои возможности слишком малы, чтобы вернуть Уди из плена, я всего лишь женщина, которая его любит и которая хотела бы прожить с ним всю жизнь, – продолжает Карнит. – это под силу только государству и мировому сообществу. Они могут заставить лидера «Хизбаллы» соблюдать условия Женевской конвенции и хотя бы дать возможность представителям «Красного Креста» навестить раненых и представить доказательства того, что они живы.
 
Уди и Карнит знакомы со школы. В детстве оба жили в Нагарии и вместе учились, только  в разных классах: Уди старше Карнит на год.
 
- Школа была маленькая, - вспоминает Карнит, - и все там друг друга знали - по крайней мере, в лицо. Но Уди всегда был таким особенным парнем и заметно выделялся на фоне других, и прежде всего, своей независимостью и сильным характером. У него еще в школе появился свой мотоцикл, он имел массу друзей, был так уверен в себе и всегда знал, чего хочет. В армии он пошел в Гивати, а я – в ВВС. Иногда я видела его в городе и мы кивали друг другу. Сблизились мы с Уди гораздо позже, когда поступили в Хайфский технион и стали учиться на одном факультете. Мы получили первую степень и сейчас уже могли бы быть обладателями второй, но все наши планы рухнули 12 июля, когда случилась эта беда.
 
-  Вообще-то мы с Уди – при всей нашей основательности, в то же время  всегда отличались некой спонтанностью, - продолжает Карнит. –  Мы ведь прожили вместе восемь лет, а поженились только в октябре 2005-го. И знаешь, как это произошло? Просто как-то оказались с Уди в одном  уютном местечке, которое показалось нам настолько симпатичным, что мы подумали: а не устроить ли нам здесь свою свадьбу? Обычно молодые пары вынашивают подобные планы годами, оповещают своих родных о предстоящей свадьбе задолго до самого события. А нас с Уди все восемь лет не покидало  ощущение, что мы - уже семья, и какая разница – имеется в наших документах отметка об этом, или нет. Кто бы мог предположить, что первую годовщину своей хупы нам уже не суждено отметить, - Кармит надолго замолкает.
 
У них была обычная жизнь, как у тысяч молодых семей. Встречи с многочисленными друзьями, визиты родственников, путешествия (самым необычным, по словам Карнит, было трехмесячное странствие по странам Дальнего Востока). Что же касается совместных увлечений, то их было два: любовь к природе (не случайно оба решили стать экологами) и к братьям меньшим. Всех своих питомцев Уди и Карнит подобрали на улице. Они держали у себя двух кошек и собаку.
 
- Однажды Уди спросил меня, какой подарок я хотела бы получить от него на день рождения, - вспоминает Карнит, - а я отшутилась, сказала, что «подарок» должен обладать четырьмя лапами, хвостом и уметь лаять. На самом деле мы долго не решались заводить собаку – это большая ответственность, к тому же жилищные условия не позволяли. Так что все получилось довольно случайно. У меня были именины, а Уди в тот день вернулся с резервистских сборов и не успел купить подарок. Мы пошли отмечать событие в ресторан, а за столом я все шутила: «Ну и где же мой подарок?» - «Будет, будет тебе еще сюрприз», - отвечал он. И что ты думаешь? Так оно и вышло. Мы сели в машину и поехали домой, а по дороге встретили пса. Очевидно, он потерялся, а, возможно, его бросили хозяева. Несчастный пес метался между машинами, и вид у него был такой растерянный, что у нас сжалось сердце. Это была помесь лабрадора с какой-то другой породой. Никаких сведений о хозяевах на ошейнике не было. Пес был измучен и немного ранен. Мы пытались взять его с собой, но он выскочил из машины. Но едва мы тронулись с места, он вдруг побежал за нашей машиной. Нам пришлось провозиться с найденышем не менее полутора часов, пока, наконец, не удалось «уговорить» его поехать с нами. Я перебралась на заднее сиденье, а пес расположился впереди, рядом с Уди. Когда мы вернулись домой, муж сказал: «Ты хотела подарок на день рождения? Вот он к тебе и пожаловал». Мы назвали собаку «мишегу» («некто»). Кто-то бросил его на дороге, и кто-то послал его нам. «Мишегу» живет в нашем доме уже два года.
 
- Как он переносит разлуку с Уди?
 
- Конечно. «Мишегу» на редкость умный пес. Он все-все понимает и ведет себя хорошо. Мне теперь приходится часто ездить в Тель-Авив и Иерусалим, а он терпеливо ждет, и никогда не устраивает дома беспорядка, как это случалось с ним прежде.
 
- Ты помнишь свой последний разговор с Уди?
 
- Да, муж был очень усталый, как это обычно бывало с ним в последний день сборов. «Завтра, наконец, я уже буду дома», - сказал он. А в предыдущем разговоре Уди, смеясь, говорил мне: «Если спросить ребят-резервистов, кто из нас больше всего любит свою жену, в ответе можно не сомневаться, потому что все скажут «Уди»». Потому что никто из нас не звонит жене так часто, как я звоню тебе».
 
- Как у тебя сейчас с учебой? – спрашиваю я Карнит.
 
- Пока пришлось отложить. Главное для меня теперь – это сделать все для того, чтобы вернуть Уди домой. Когда становится совсем невыносимо, я представляю себе его улыбающееся лицо, и это придает мне сил.
 
- Как ты представляешь себе дальнейшую жизнь – после того, как Уди вернется?
 
- Ой, лучше ничего не планировать. Ты планируешь одно, а утром вдруг просыпаешься от воя сирен и понимаешь, что все в твоей жизни теперь будет совсем по-другому. У нас с Уди было столько планов: получить вторую степень, завести детей. Он так мечтал о дочке!  И вот произошло нечто такое, что разрушило все наши мечты. Так что оставим планы. Будет просто жить. Я живу сейчас ощущением того дня, когда Уди вернется домой, и я уже никуда его от себя не отпущу. Первые две недели я, наверное, буду рассказывать ему о том, сколько людей в Израиле и в других странах пытались сделать все возможное для того, чтобы вернуть его из плена.

Рабочие войны и мира

Прибывший на историческую родину спустя три года после провозглашения государства Израиль, Эдвард Атар предпочел бы взять в руки кирку, а не оружие, но, подчиняясь суровым реалиям, стал бойцом. С 18 и до 54 лет он призывался на резервистские сборы и воевал, а в перерывах между войнами застраивал страну – от Эйлата до Метулы.

Эдвард репатриировался из Ирана в 1951-м. Ему было 18, и он сразу призвался в армию. Принимал участие в Синайской кампании, Шестидневной войне, Войне на истощение, Войне Судного Дня, операции «Шломо Галиль»...

Самые тяжелые дни у него связаны с войнами. Эдвард был артиллеристом: их всегда призывали в числе первых, а домой отпускали последними. По радио еще только сообщают о том, что в районе границы возникла напряженность, а у него в руках уже повестка – срочно явиться в часть! Атар проводил на армейских сборах по месяцу, а иногда и больше. Видел много погибших, хоронил товарищей. Но после окончания сражений бывали и счастливые дни: Эдвард не забудет той эйфории, которую  все испытывали после победоносной Шестидневной войны...

С профессией строителя у него связано гораздо больше счастливых дней…Как-то Эдвард пошел на выставку фотографий старого и современного Израиля, увидел, как преобразились за годы одни и те же районы. Он испытал огромное чувство гордости за страну, за всех, кто ее строил. Ради этого стоило терпеть нужду и лишения...На месте пустошей поднялись красивейшие города, на месте песков расцвели сады... Эдвард еще помнил времена, когда все данные о земельных участках записывались вручную, а планы застройки чертились карандашом и раскрашивались гуашью, и его кабинет утопал в груде бумаг и чертежей. Не то, что теперь, когда любую информацию можно вызвать на экран компьютера нажатием мышки.

...Большая часть жизнь Эдварда связана с компанией «Шикун ве овед» (ныне – «Шикун ве бинуй надлан»), застраивавшую Эрец-Исраэль еще с 1930-х годов. Она возводила жилища для еврейских рабочих, прибывавших из-за границы, позже – для сельскохозяйственников. 70 жилых районов с 25 тысячами квартир были построены ею в больших городах еще до 1948 года.

До провозглашения государства компания «Шикун ве овед» не могла свободно покупать земельные участки. Местные арабы не хотели продавать землю еврейской компании. Приходилось идти на хитрость – покупать ее через подставных частных лиц, для чего иной раз приходилось даже платить деньги через Швейцарию, чтобы у продавца не возникло и тени подозрений. У Эдварда в архиве хранится довольно большой список земель в районе Тель-Авива, которые были приобретены именно таким способом. Израильтяне все время старались купить здесь побольше земли – это была сионистская идея.

...В 1944-м в Эрец-Исраэль появилась еще одна строительная компания – «Неве-Овед», благодаря которой получили развитие малые города. В 1950-х произошло слияние «Шикун ве овед» и «Неве-Овед» в одну компанию, которая развернула строительство по всей стране - от Кирьят-Шмоны до Эйлата.

После провозглашения еврейского государства в Израиль стали прибывать корабли с тысячами репатриантов, которые покидали свои временные лагеря на Кипре и в Европе, устремляясь на историческую родину. До начала 1951-го года 600 тысячное еврейское население страны увеличилось более, чем наполовину, приняв еще 700 тысяч евреев со всего мира. В 1948-м многие из них, едва ступив на берег, направлялись в боевые подразделения, чтобы защищать молодое государство от вторжения армий пяти арабских стран.

Тем, кто прибывал первыми, повезло – они занимали имеющиеся, или брошеные арабскими жителями дома. Тех, что достигли обетованных берегов поздее, поселяли во временных лагерях – «маабарот»: первый такой лагерь появился в мае в Иудейских горах, вслед за ним по всей стране были разбросаны еще 140 таких же. В жестяных и шиферных бараках, брезентовых палатках проживали 100 тысяч репатриантов из разных стран. Новоприбывшие жили без света, в ужасной нищете. Продуктов не хватало.

Правительства недружественных Израилю стран, не препятствовавшие выезду евреев на историческую родину, были уверены, что большая часть их вымрет в песках, где ничего нет, но они ошиблись. Люди жили в невыносимых условиях, но с верой, что наступят лучшие дни. Если у израильтян еще случались перерывы между войнами, то перерывов в возведении жилья не было никогда. Молодому государству нужно было как можно быстрее вывести людей из бараков.

Первыми появились комнаты с кухонным уголком и туалетом – всего 28 метров общей площади, на которой размещалась целая семья. Потом стали строить полуторакомнатные квартиры. К ним давался впридачу дунам земли (позднее – полдунама) – с тем, чтобы люди занимались  сельским хозяйством и могли себя прокормить. Но правительство очень быстро поняло, что подобная концепция ошибочна и когда нужно будет прокладывать новые дороги и развивать города, это породит немало проблем. Да и зачем разбазаривать дефицитные земли? Израильские строители взяли курс на повышение этажности жилья. А после Шестидневной войны по всей стране начали строить квартиры для молодых семей.

Расцвет строительной индустрии пришелся на 1970-е годы, когда жилье возводилось уже целыми районами, отчего часть квартир даже пустовала, да и рабочих рук не хватало (тогда на стройках работали в основном рабочие с территорий, позже нашли выход – стали привозить иностранных рабочих). Позже решили, что не стоит вести массированную застройку в одном и том же месте - лучше добавлять понемногу домов в разных районах, чтобы квартиры не простаивали.

В 1980-х наступил спад. И только благодаря большой алие из бывшего Союза израильская экономика, и в том числе – строительная индустрия, стали выходить из состояния тяжелого застоя. В середине 1980-х была страшная инфляция – цены за месяц вырастали на 25 процентов, люди старались всем запасаться впрок, даже растительным маслом, зная, что потом заплатят за него намного больше. В 1980-е, когда компания, где работал Эдвард, приобрела земельные участки на десятки миллионов долларов, он задавался вопросом: кто сможет все это поднять, ведь экономика страны в таком беспросветном кризисе? Но случилось чудо: после перестройки в СССР открылся железный занавес, и в Израиль стали прибывать десятки тысяч репатриантов. Все пришло в движение. Строительство было на подъеме: теперь было для кого возводить дома по всей стране. С начала 1990-х и по нынешний день практически было завершено строительство на участках, приобретенных в конце 1980-х, и в том числе – на бывших пустырях.

Эдвард Атар из тех, кто предпочитает заниматься реальным делом. Выучившись на инженера, он занимался регистрацией земельных участков, приобретаемых компанией: знал на память, сколько у нее свободной земли, а сколько застроено. В конце каждого года  составлял отчет, определявший будущую стратегию компании. И даже достигнув пенсионного возраста, продолжал трудиться в той же самой компании «Шикун ве бинуй надлан» помощником руководителя отдела земельных участков. За несколько десятилетий в его памяти образовался архив, способный выдать информацию по любому участку – когда он был приобретен, когда застраивался, или для каких будущих проектов был прибережен.

Эдвард счастлив, что ему выпало участвовать в процессе застройки страны и наблюдать, как все в Израиле менялось на протяжении десятилетий. Он мечтает о том, чтобы на этой земле был мир, и государство продолжало развиваться. Чтобы  будущие поколения израильтян только строили, а не воевали, и получали удовольствие от того, что они делают. Хватит  войн. Евреи заплатили за существование своего государства, которое стало домом для евреев всего мира, слишком тяжелую цену.

Последний из могикан

Не было в истории израильской армии человека более неординарного, чем Меир Хар-Цион. Сержанта, командовавшего офицерами. Солдата, названного начальником генерального штаба Моше Даяном, лучшим со времен Бар-Кохбы. Спецназовца, для которого не существовало невыполнимых заданий. Разведчика, способного проникнуть на любой вражеский объект. Стратега, определившего главные принципы проведения бовых операций ЦАХАЛа. Отчаянного храбреца, добравшегося до Красной Петры, расположенной на враждебной территории, и вернувшегося невредимым. Человека с железными принципами, до самой смерти не простившего своему лучшему боевому другу Шарону размежевания 2005 года.
 
Меир Хар-Цион, чья военная карьера длилась всего пять лет, еще при жизни стал легендой ЦАХАЛа и остается ею по сей день. Он единственный в истории ЦАХАЛа получил офицерское звание без учебы на офицерских курсов по прямому указанию начальника генштаба Моше Даяна, который считал: Меиру нечему учиться у армии, это она должна учиться у него. Принципы Хар-Циона и по сей день на вооружении ЦАХАЛа, и главные из них – не существует военных операций, которые невозможно выполнить; всегда выносить своих раненых с поля боя.

Призвавшись в армию в 1952-м, в сентябре 1957-го Меир получил в военной операции на территории Иордании тяжелое ранение: пуля вошла в горло и застряла в затылке. Военный врач делал ему трахеотомию прямо во время боя – под прикрытием его товарищей. Меир выжил, но на всю жизнь остался инвалидом. Речь постепенно вернулась, но левая рука почти не действовала, что не помешало ему сражаться в качестве добровольца за освобождение Иерусалима в 1967 году, а впоследствии выстроить на севере большую ферму для своей семьи.

Писали о нем много, но сам он интервью давать избегал, нарушая молчание в крайне редких случаях. Известно его резкое высказывание в 2005-м году по поводу размежевания, после чего он прервал отношения с Ариэлем Шароном, с которым совершал в составе знаменитого 101-го подразделения спецназа дерзкие операции по ликвидации баз арабских террористов на территории противника.

Идея его прижизненной канонизации была не по душе самому герою. Очевидно, у Хар-Циона  был к себе особый счет. Человек, известный всей стране, не мелькал на экранах телевизоров, и представление о том, как он выглядит, можно было получить лишь по архивным черно-белым снимкам 1950-х годов. Меир Хар-Цион жил довольно замкнуто в окружении близких у себя на ферме, названной в честь трагически погибшей в 1954-м году сестры Шошанны. И так же тихо ушел. Утром его сын Моше еще, как обычно, говорил с отцом по телефону, а всего через полчаса получил сообщение о том, что того уже нет в живых. Никогда еще на тихой ферме Ахузат-Шошаним не было такого множества людей, которые пришли проститься с легендарным воином. На церемонию прощания прибыли так же президент Израиля Шимон Перес, премьер-министр Биньямин Нетаниягу, министр обороны Буги Аялон, начальник генерального штаба Бени Ганц и Эхуд Барак.

К тому времени не было уже в живых многих боевых товарищей, с которыми Меир Хар-Цион проводил антитеррористические операции в составе 101 спецподразделения и 890-го десантного полка: Ариэля Шарона, Аарона Давиди, Дани Матта и других.
 
- К сожалению, это поколение уходит, - говорит мне Куши Римон, один из самых близких друзей семьи Хар-Цион. Куши Римон был своим человеком на ферме Ахузат-Шошанна. Когда он приехал на шиву, его даже разместили на ночь в спальне Меира, на его кровати. - Мы были моложе, чем эти ребята, настоящие израильские герои. Но как же нам хотелось быть не хуже! Мы во всем старались брать с них пример. Вслед за Меиром я тоже отправился в Иорданию к Красным Скалам и вернулся живым. Не всем повезло, как мне: многих из тех, кто хотел повторить отчаянный поход Хар-Циона, убили иорданцы или местные бедуины. Я не знал человека, более отважного и бесстрашного, чем Меир. Он не боялся ничего! Для него не существовало препятствий. Я многому учился у него. Другого такого нет, - Куши тяжело вздыхает.

...В этот момент я вспоминаю свою осеннюю поездку в пустыню Арава, на ежегодную церемонию памяти погибшего в 2001-м году спецназовца Ротема Шани, куда вот уже тринадцать лет съезжаются его близкие и боевые товарищи. Утром, когда все поднялись на возвышение – к памятнику Ротема, я испытала странное ощущение: стоявший рядом со своим отцом незнакомый мне подросток явно кого-то напоминал. Но кого? Высокий, с прямым носом и гладкими волосами... Ну да, конечно... парень был  настоящим «двойником» Хар-Циона с той самой знаменитой фотографии 1955 года бойцов 890 батальона,  где Меир стоит во втором ряду, крайний слева, рядом с Шароном, а дальше - Моше Даян и Дани Матт. Оказалось, что это был внук Меира Хар-Циона, удивительно похожий на своего деда. На церемонию памяти Ротема он прибыл со своим отцом – Моше Хар-Ционом.
 
...Рахель Савураи, та самая девушка, которая совершила в 1953-м году вместе с Меиром Хар-Ционом дерзкий поход к Красным Скалам, повторенный впоследствии многими молодыми израильтянами, тяжело переживает уход своего давнего друга. На протяжении многих лет она поддерживала связь с ним и его семьей. Известие о его смерти было для нее громом среди ясного неба.

- Меир был удивительным человеком, настоящим мужчиной, храбрецом, воином, - говорит она мне. – Тебе скажет об этом каждый, кому приходилось иметь с ним дело. Он был надежным как скала. И очень настоящим во всем. Никогда не бросал слов на ветер и никогда не изменял своим принципам. На таких, как он, держится Израиль.   

Помнить и быть достойными – не одно и то же

Не всем из них посчастливилось войти в историю, но каждый из них знал, во имя чего он рискует своей жизнью. 22 993 тысячи известных и неизвестных героев израильских войн, солдат, офицеров, пограничников, полицейскийх, погибших, исполняя свой долг. Для 10 524 израильских семей, 4 992 вдов и 2 396 сирот День поминовения погибших за независимость Израиля отмечен еще и личным трауром.

В этот день вся страна приходит в движение: участники израильских войн едут навестить семьи своих боевых товарищей, не вернувшихся из боя. Церемонии поминовения погибших солдат и офицеров проходят на 44 военных кладбищах. Для многих участников израильских войн, которым посчастливилось выжить, это нелегкое испытание.

В течение долгих лет бывший десантник Авшалом Вилан отказывался ездить на Хермон: от одного упоминания этого слова перед его глазами вставала страшная картина – сотни тел и жуткий запах горелой человеческой плоти. Своего первенца он назвал Авнером – в честь погибшего друга Авнера Рона, с которым жил в одном киббуце и дружил с детства: «У Авнера было золотое сердце, он был надежным другом, я мог положиться на него во всем. Его гибель – это рана на всю жизнь. Каждый год я езду с семьей в этот день навестить близких Авнера». В том бою во время Войны Судного дня они были рядом, только для Авнера он оказался последним: он погиб на глазах Авшалома, когда они спасали под шквальным огнем израильского летчика.
 
Эвьятар Бен-Цедеф, участник нескольких израильских войн, начиная с Шестидневной, в прошлом - главный редактор армейского ежемесячника «Маарахот», выходившего в 1970-е годы, ныне - специалист в области национальной безопасности, сотрудник института международной политики и борьбы с террором исследовательного центра в Герцлии, говорит мне:
- Я никогда не забуду тот день, когда на моих глазах погиб парень, с которым мы, молоденькие солдаты, призвались на Шестидневную войну. После этого я не сразу смог заставить себя поехать в киббуц, где он жил. Современные психологи назвали бы это состояние пост-травмой. Потом была Война Судного Дня, я был уже старше, прошедший опыт потерь, но, в отличие от предыдущих военных компаний, это было такое страшное кровопролитие....Очень много моих боевых товарищей лежат на военных кладбищах: десятки лет я отправляюсь в этот день навестить их могилы и поддержать их семьи. Погибшие друзья продолжают жить в моей памяти и я постоянно говорю себе: пока мы живы, мы должны сделать все для того, чтобы быть достойными их памяти.
 
...Эвьятар Бен-Цедеф – участник гражданского форума, исследующего события израильских войн, в который входят авторитетные и известные в Израиле люди: бригадные генералы Амикам Цур и Ави Лиор (сын Исраэля Лиора, военного советника премьер-министра Голды Меир), военный историк Ури Мильштейн и другие, кто несколько лет назад получил доступ в прежде закрытые для всех военные архивы, имеющие отношение к событиям Вйоны Судного дня. Их исследование событий почти сорокалетней давности опирается не на официальную историю, описанную в школьных учебниках, а на свидетельства тех, кто принимал участие в израильских войнах, находясь в самых «горячих» точках сражений.

- К сожалению, факты убеждают меня, что мы недостойны памяти многих, кто отдал жизнь за нашу страну, - говорит мне Эвьятар Бен-Цедеф. – И есть те, кто совершил подвиг, жертвуя собой, но незаслуженно забыты, и те, кто, находясь на периферии кровопролитных боев, напротив, получили награды и впоследствии сделали неплохую военную и политическую карьеру. Это мой долг перед товарищами, которые лежат на военных кладбищах - вернуть из забвения их имена и подвиги, чтобы в будущем в Израиле не повторялись ошибки прошлого.

...Борьба за доступ к протоколам заседаний, на которых шла речь о присуждении наград отличившимся в войну Судного дня, была нелегкой. Гражданскому форуму пришлось нанять адвоката и подать иск в Багац, который они выиграли. Почему его участникам было так важно прочесть эти протоколы? В свое время мне объяснал это военный историк Ури Мильштейн: оказывается, в наградном листе указывается, за какие заслуги человек представлен к знаку отличия, и кто его рекомендует, но решение принимает комиссия из десяти генералов. «Нам хотелось понять, почему ее члены дали легитимизацию тому, чего на самом деле не было», - говорил мне Ури.
 
С тех пор прошло несколько лет. Гражданский форум продолжает свою работу и конца ей не видно. Но зато есть надежда, что мы в конце концов узнаем настоящую правду о тех событиях почти сорокалетней давности, которые едва на поставили страну на грань гибели, и о многих дрегих. Узнаем имена людей, в честь которых не названы израильские улицы и которых не найдешь в школьных учебниках по истории. Например, таких, как водитель Иуда Кен-Дрор, вызвавшийся стать «живой мишенью» во время тяжелого боя израильских парашютистов за ущелье Митла. Что же на самом деле скрывалось за строчкой из официальной хроники: «31 октября 1956 года было очищено от египтян ущелье Митла»? Иуда Кен-Дрор сел в джип и повел его под шквальным огнем. Машина перевернулась и вспыхнула. Но за те несколько минут, пока он ехал по ущелью, его товарищам удалось засечь огневые точки египтян. Никто Иуду не искал: все были уверены, что он погиб. Кто бы мог предположить, что человек способен выжить в таком огненном смерче? Однако, Иуда был жив: получив множество ранений, он полз сотни метров по направлению к своим, был подобран санитарами и эвакуирован в госпиталь, где скончался на следующий день. Именно благодаря ему армия получила возможность 31 октября 1956 года беспрепятственно продвигаться дальше, тесня египтян. Но кто сегодня знает это имя? Его на найдешь ни в школьных учебниках, ни в книгах об израильских войнах...

Рав, который всегда с тобой

О том, что Авихай Ронцкий – уважаемый раввин и руководитель большой ешивы, напоминает разве что длинная седая борода. Красная пилотка десантника, генеральские погоны и высокие армейские ботинки, говорят о нем ничуть не меньше, чем традиционная кипа на голове. Последние четыре года главный равин ЦАХАЛа большую часть времени провел в боевых частях: в своем рабочем оффисе он появлялся значительно реже.

Спрашиваю бригадного генерала Ронцкого, когда ему приходилось держать в руках оружие в последний раз,  ожидая услышать в ответ что угодно, только не это...

- Что значит в последний раз? – удивляется рав. - Мне приходилось стрелять и на этой неделе тоже! – в подтверждение своих слов он выносит из соседней комнаты, которая служит ему чем-то вроде личной казармы (узкая кровать, покрытая грубым армейским одеялом, несколько военных рубашек на вешалке) автомат. На прикладе – блестящий квадратик с выгравированной на нем датой: 1 августа 2006 года.

- Я получил его от родителей Итамара Цура - парня, погибшего во вторую Ливанскую, - объясняет бригадный генерал. – Это его автомат. Родители хотели, чтобы я брал его с собой на операции, сохраняя тем самым преемственность...

- Это дата его гибели? – спрашиваю я. (19-летний сержант Итамар Цур был членом экипажа танка, подбитого противником в районе деревни Раджамин. Его отец – в прошлом танкист, за несколько часов до трагедии напутствовал сына по телефону, предупреждая, что первый бой – самый трудный, потом начинаешь привыкать...).
 
- Да, - отвечает рав Ронцкий. – С тех пор, как я получил этот автомат, я с ним не расстаюсь, а вот прочую военную амуницию приходится периодически менять –  для солдат, служащих в составе разных дивизий, с которыми я выхожу на учения и боевые операции, очень важно, чтобы я пользовался тем же снаряжением, что и они.
 
...Мы встречаемся с бригадным генералом в его последний день пребывания на посту главного раввина ЦАХАЛа. Завтра, в три часа дня состоится торжественная церемония передачи полномочий. Интересно, как она будет проходить?

- Очень просто. Как и все в армии, - объясняет Ронцкий. - Мы с моим преемником равом Рафи Перецем встретимся у главнокомандующего, обменяемся приветствиями. Все это будет проходить стоя и не более часа, без длинных речей и заседаний, - улыбается мой собеседник.

- А дальше? Что вы собираетесь делать дальше?

- Вернусь в свою ешиву (рав Ронцкий на протяжении многих лет возглавляет ешиву в поселении Итамар) и буду заниматься тем же, чем и прежде.
 
- А если, не дай бог, случится война? Где она вас застанет?

- Где и положено - на войне, я ведь офицер запаса и на сборы всегда призываюсь в должности командира. Ношу военную форму ношу с 14 лет (Ронцкий учился в армейском интернате – Ш.Ш.).  Армию я люблю, она близка мне по духу, так что я недолго раздумывал над предложением бывшего главнокомандующего Дана Халуца и практически сразу согласился стать главным раввином ЦАХАЛа: я всегда считал, что военные раввины не должны быть в армии некоей отдельной структурой, чья функция сводится к проверке кошерности пищи, чтению лекцией по иудаизму и благословении солдат перед боевой операцией - они должны быть с солдатами и в учении, и в бою. Что же касается традиционных обязанностей раввина, связанных с Галахой - и здесь мне хотелось многое пересмотреть с учетом требований современной армии и новейших технологий.

- Говорят, что вас очень трудно застать в оффисе и гораздо легче – в боевых частях.

- Это правда. Вот и сегодня с утра успел побывать в военной части, недавно вернулся. Я предпочитаю большую часть времени находиться с солдатами. Веду с ними беседы, помогаю разрешить проблемы, наравне со всеми участвую в учениях и боевых операциях.

- Какой ценой вам это дается в ваши 58 лет?

- По-моему, я нахожусь в неплохой форме, поскольку постоянно совершаю большие броски, и в том числе - с тяжелым грузом, когда мы отрабатываем вынос раненых. А вот на спортзал времени, к сожалению нет, - улыбается рав.

- Какие случаи, связанные с солдатами, запомнились вам больше всего за время вашего пребывания в должности главнного раввина ЦАХАЛа?

- Однажды группа спецназовцев выходила на ночную операцию в Газу. Было темно, страшно, никто не знал, что их там ждет.  Я поговорил с солдатами, обнял их, благословил. Они перешли по ту сторону забору и растаяли в темноте, а вскоре их уже выносили оттуда уже на носилках, с тяжелыми ранениями. Это была очень тяжелая ночь... Запомнился еще один случай: Шабат застал нас в заброшенном доме. Вокруг жуткая стрельба, мы в касках и бронежилетах. Тьма кромешная – не видно ни зги. И все же даже в такой невероятной обстановке мы встретили Шабат, как положено. Только слова молитвы пришлось произносить одними губами...

- Все ваши предшественники находились в должности главного раввина ЦАХАЛа дольше, чем вы – от 23 лет (Шломо Горен, Гад Навон) до шести (Исраэль Вайс). Ваша каденция длилась чуть меньше четырех лет. Вы считаете, этого достаточно? И тем более для таких кардинальных перемен, которые вы затеяли?

- В любом случае я против продолжительных, или повторных каденций. Ведь каждый человек видит одни и те же вещи по-своему, и всегда привносит что-то новое. Нельзя нарушать естественный ход событий, топтаться на месте, надо продвигаться вперед, что особенно важно для армии, ведь она должна постоянно совершенствоваться.  Я оставляю своему преемнику неплохое наследство, за четыре года мне многое удалось изменить в отношениях между армией и раввинатом. Не сомневаюсь, что новый главный равин ЦАХАЛа добьется еще больших успехов.  Я знаю рава Рафи Переца много лет. Он полковник ВВС в отставке, военный летчик, служил на военных вертолетах. В чем-то мы с ним очень похожи. Думаю, что рава Переца так же сложно будет застать в его рабочем оффисе, как  и меня: он предпочтет большую часть времени проводить в воинских частях, общаясь с солдатами.

- Вы прошли три войны, в том числе Войну Судного Дня. Как вы оцениваете сегодняшее состояние армии по сравнению с тем, какой она была в 1973-м году? Прежде всего, я имею в виду мотивацию...

- Думаю, что армия сейчас не хуже, чем была тогда. Сохранила боевой дух.  Кроме того, она теперь более профессиональная, более технически оснащенная...

- Кстати, по поводу мотивации...Во время размежевания, когда армия была брошена на выселение жителей Гуш-Катифа и разрушение их домов, многие не могли избавиться от ощущения, что это может привести к необратимым последствиям. В те дни мне приходилось слышать от жителей Гуш-Катифа, чьи дети всегда служили в боевых войсках, что теперь, после того, как государство их предало, этого больше уже не будет...
 
- Подобные слова произносились в порыве гнева. Я уже и тогда это знал. Потом все очень быстро поменялось. Например, мой преемник Рафи Перец до размежевания жил в одном из гуш-кативских поселений – в Ацмоне, у него там был трехэтажный дом, который летом 2005-го разрушили вместе с другими домами. Прошло пять лет. Рафи Перец завтра получиь полномочия главного раввина ЦАХАЛа, а его дети и внуки, как служили, так и будут продолжать службу в боевых войсках. На самом деле, очень малая часть бывших жителей Гуш-Катифа предпочла самоустраниться, отойти в сторону, не простив премьер-министру Шарону того, что он принял решение разрушить их дома. Большинство понимают: меняются составы правительства, но государство-то у нас одно, другого не будет, и они никогда не снимут с себя ответственности за судьбу своей страны, но и не допустят больше того, чтобы армию вынуждали выполнять противоестественные вещи, как это происходило во время размежевания.

- Как повлияли на армию два кризиса – размежевание и вторая Ливанская война?

- Конечно, оба события не могли пройти для армии бесследно. Но важнее другое: после Второй Ливанской ЦАХАЛ словно пробудился от спячки, снова ощутил присущую ему силу, восстановил боеспособность. В армии постоянно проводятся всевозможные учения, где отрабатываются согласованность действий разных родов войск. У солдат и офицеров очень высокая мотивация и настрой на победу. Так что я считаю, что благодаря серьезному анализу неудач во Второй Ливанской войне были извлечены правильные уроки, и сегодня ЦАХАЛ находится в очень хорошей форме. Операция "Защитная стена" это доказала.

Армия - это прекрасная возможность познакомиться с массой разных людей - через нее проходят представители всех слоев израильского общества, - а так же ощутить свою сопричастность к происходящему, к судьбе страны, которая никогда не жила спокойно.

- Во время второй Ливанской мне пришлось услышать от двух парней, оказавшихся после тяжелейшего боя в Тель-Авиве. Они сказали, что их шокировал вид беспечных молодых тель-авивцев, загорающих на пляже, или болтающих с приятелями в кафе, в то время, как в Ливане гибли их сверстники.

- Но ведь так было всегда. Разве что за исключением Войны Судного Дня, когда бои шли и на севере и на юге. Жизнь продолжается, да и чем тель-авивцы могли в тот момент помочь воюющим в Ливане солдатам?

- Как вы, человек религиозный, считаете: существует ли в войнах вообще какая-то справедливость?

- Иногда возникают ситуации, когда нет иного пути: приходится противостоять злу, реагировать на него соответствующим образом, иначе впоследствии все может еще более осложниться.

- Вам трудно представить Израиль без войн?

- Конечно, войны еще будут. И мы должны быть сильными в этом противостоянии. Пока других путей у нас нет.
 
- Известно, что вы выросли в светской семье. Ваши родители и единственный брат никогда не принадлежали к религиозной среде...
 
- Да, это так. Мои родители до войны жили в Польше. Во время гитлеровской оккупации отец попал в Освенцим и вышел оттуда с синим номером на руке. Маминой семье, которая тоже жила в Польше, удалось бежать в СССР: четыре года она провела в эвакуации в Казахстане, до сих пор говорит по-русски. Все годы моя семья жила в Хайфе. У отца профессии не было: свои школьные годы он провел в лагере смерти. Мама всю жизнь работала учителем, она давно на пенсии, но до сих пор ведет очень активный образ жизни, многим помогает. Она очень теплый, открытый и душевный человек. Ни родители, ни брат, никогда не были религиозными людьми. А я выбрал для себя этот путь, когда мне было 25.

- Что вас к этому подтолкнуло?

- Как я уже сказал, мне было 25 лет, но к тому времени я уже успел пройти через Войну на истощение и Войну Судного Дня. Мое знакомство с ЦАХАЛом произошло очень рано, ведь я учился в армейском интернате. Когда призвался, был десантником, служил в спецподразделении "Шакед"... Из Войны Судного Дня я вышел уже совсем другим, она все во мне перевернула. Я видел столько смертей... Мои товарищи гибли у меня на глазах, а я уцелел. А ведь осенью 1973-го на Синае так легко было погибнуть или получить тяжелое ранение... Когда с тобой такое случается, ты поневоле начинаешь задумываться над тем, как со всем этим жить дальше, куда идти, что делать? У меня было очень много вопросов, я искал на них ответы, и нашел их в Торе. Все это произошло со мной очень быстро, буквально за какие-то восемь месяцев. Вера – очень сильная вещь, она открывает в тебе такие силы, ты на все начинаешь смотреть другими глазами... Я учился в ешиве и занимался социальной работой, отыскивая на иерусалимских улицах подростков, от которых все отвернулись – семья, школа... Пытался им помочь найти себя и восстановить утраченные связи. Последние 30 лет я живу с семьей в поселении Итамар. У меня шесть детей и двенадцать внуков.

- Однако!

- У рава Переца детей в два раза больше, чем у меня – 12, и гораздо больше внуков, - улыбается бригадный генерал.
 
6. МАЛЕНЬКАЯ СТРАНА С БОЛЬШИМ СЕРДЦЕМ

Отряд особого назначения

Они всегда оказываются там, откуда другие предпочли бы бежать куда подальше. На сборы – три минуты. Экипировочка еще та. Вообразите себе, какое количество снаряжения они должны взять с собой на место, где нарушены все коммуникации, и где им придется извлекать из-под развалин десятки, а то и сотни людей, разбирая этажи обрушившихся зданий, поднимая бетонные плиты и разрезая железо. К тому же оборудование должно быть габаритным, переносным, с автономным питанием. Израильские спасатели – настоящие супермены. Они способны услышать шепот человека на глубине десятка метров, принять в экстремальных условиях роды, выстоять на ногах сутки и многое чего еще. И еще: женщин в этой команде ненамного меньше, чем мужчин.

Они побывали в таких переделках, какие иные из нас видели разве что в голливудских фильмах катастроф, участвовали в спасательных работах в подвергшихся сокрушительным землетрясениям Турции, Греции, Индии; ликвидировали последствия терактов в Аргентине, Кении, Египте. Не говоря уже о событиях местного значения – трагедии в «Версале», крушении поездов и многих других.

Между прочим, израильские спасатели, выезжающие на ликвидацию последствий землетрясений в другие страны, без преувеличения, считаются лучшими. В нашей маленькой стране эта служба существует с 1982-го года: ее решили создать после печального события в Ливане, когда под обрушившимся от взрыва здании погибло очень много израильских солдат и офицеров. Случись это сегодня, такого количества жертв уже бы не было, и людей бы успели спасти, как спасали спустя всего несколько лет в той же Армении и Мексике, где израильтяне показали настоящий класс. Сначала группа была довольно малочисленной – около 130 спасателей, сегодня вместе с резервистами на место прибывают более пятисот человек. Критерии, предъявляемые к кандидатам в отряд особого назначения, очень простые: хорошая физическая форма и высокая мотивация.

Суперменами не рождаются, ими становятся в процессе длительных тренировок и учебы. Израильские спасатели обладают самыми различными навыками, они способны в течение считанных минут проникнуть в самый недоступный завал, приподнять бетонную плиту весом в несколько тонн, реанимировать человека, принять роды. Но что правда, то правда: не так-то просто выстоять на ногах без малейшего перерыва 24 часа и больше, не впасть в состояние шока при виде страшных картин – множества трупов, или изуродованных детских тел. Иные спасательные операции продолжаются по пять-семь дней, и времени на отдых, как вы понимаете, у спасателей нет: если человек находится под завалом, любое промедление может стоить ему жизни. И чтобы вынести такую нагрузку, у человека должна быть очень высокая мотивация.

В Турции израильские спасатели в течение нескольких часов вытаскивали из-под развалин пожилого человека, сыновья которого были настоящими мусульманскими фанатиками. Старика удалось спасти, и это, без преувеличения, произвело небольшую революцию в мозгах его сыновей. Не то, чтобы они стали сионистами, но были благодарны израильтянам и уже не воспринимали их как врагов. В те же дни участники миссии на протяжении 18-ти часов вытаскивали из-под развалин женщину. Правда, во время обрушения здания она была тяжело травмирована и ей пришлось ампутировать ногу. Впоследствии эту женщину пригласили в Израиль, где изготовили для нее в больницу Ливенштейн очень качественный протез. Эта история описывалась во всех турецких газетах и произвела определенный эффект.

Событие большого масштаба, по оценке израильских спасателей, землетрясение в Индии, на ликвидации последствий которого им пришлось работать в течение трех недель. Выезжали в максимальном составе, несколько сотен человек, оказали помощь 1200 пострадавшим, приняли 12 родов (в том числе, проводили операции кесарево сечение в условиях полевого госпиталя). Разрушения в Индии были колоссальными – израильтянам пришлось везти с собой различное оборудование и огромное количество снаряжения. Что же касается Израиля, то каждый год в стране происходит от пяти до восьми событий крупного масштаба. Крушения поездов, взрывы газовых баллонов в жилых районах, обрушения зданий…

Они профессионалы и умеют спасать людей, вытаскивая их из самых сложных завалов. Что же касается командира отряда особого назначения, то его главная задача - привезти своих людей домой живыми и невредимыми. Например, когда
в Индии произошло сильное землетрясение, израильские спасатели добирались до места на четырех больших военных самолетах «Геркулес» 17 с половиной часов. При этом везли с собой газовые баллоны, канистры с бензином, баллоны с кислородом, азотом и прочие вещи, которые опасно держать вместе. Малейшая авария - и все превратилось бы в огромный факел. Так что риск есть всегда.

Человек может продержаться под развалинами до пяти суток, но бывают исключения. Например, в Армении спасателям удалось вытащить пострадавшую на восьмые сутки. Она была в тот момент еще жива, но вскоре скончалась от почечной недостаточности.

У израильтян, в отличие от спасателей из других стран, есть одна особенность: они ВСЕГДА вытаскивают из-под завалов не только живых, но и мертвых. Согласно еврейской традиции, тело умершего, и каждая частичка его плоти должны быть преданы земле. В других странах если речь идет о трагедии большого масштаба, в которой погибли тысячи людей, трупы предпочитают сжигать, чтобы избежать эпидемии.

Израильтяне сотрудничают со спасателями всех стран, с которыми у Израиля есть дипломатические отношения. Израильтяне часто принимают у себя в гостях спасателей со всех концов света и охотно делятся с ними своим опытом. Кроме того, они участвуют в совместные учениях с командами спасателей из стран ближневосточного региона – Иордании, Турции, Кипра.

Израильских спасателей готовят к катаклизмам любого рода, включая ядерную атаку или атаку с применением химического и биологического оружия. Они изучают особенности поведения населения во время трагедии и владеют методами, помогающими вывести человека их состояния паники.

То, что видят израильские спасатели на месте землетрясения, картины страшные, не для слабонервных: сложившиеся до самого фундамента многоэтажные здания, длинные ряды разложенных на земле черных пластиковых мешков с телами погибших… Как им удается душевное равновесие после такой работы? За все годы существования службы было всего несколько случаев, когда спасатели, не справившиеся с последствиями посттравматического  синдрома,  вынуждены были уйти из отряда. Самые тяжелые вещи происходят, как правило, не во время событий, а после. На месте трагедии каждый  занят тяжелой физической работой и привычно делает все, что от него требуется. Все действия многократно выверены, и спасатель работает автоматически, как машина. Страшные картины трагедии начинают преследовать его  после возвращения домой. О них может напомнить трупный запах от разлагающегося на дороге животного, сбитого машиной. К этому невозможно привыкнуть. Запах и вечные боли в ногах – это самое страшное, что постоянно преследует спасателя.

Возвращаясь с операции, участники миссии устраивают встречу «по горячим следам», где каждый получает возможность выговориться, поделиться своими переживаниями с другими. Они проходят весь процесс от начала до конца, анализируя, насколько оптимально действовали в экстремальной ситуации и были ли у них просчеты.

…Внешне учебный полигон, где тренируются израильские спасатели, выглядит как свалка железобетонного и строительного мусора. О назначении руин напоминают оранжевые куклы, конечности которых выглядывают из-под бетонных плит там и сям. На этих куклах спасатели и отрабатывают техники извлечения людей из-под завалов. В отряде есть выставка с необычными экспонатами. Здесь есть все, что можно себе представить и о чем вы даже и не подозревали: защитные комбинезоны на случай ядерной атаки; супер-пилы, работающие на автономном питании и способные разрезать стальную конструкцию; подушка, способная в течение считанных минут приподнять плиту весом в 29 тонн; приборы с микрофонами и экранами, позволяющие спасателю видеть человека на глубине трех метров и вести с ним переговоры; прибор для искусственного дыхания, подающий кислород одновременно восьми пострадавшим; радар, позволяющий обнаружить погребенного под завалами человека на глубине десяти метров. Израиль не жалеет денег на приобретение по всему миру новейшего оборудование для спасательных работ - и тут мы впереди планеты всей.


От рая до ада - 30 метров

Сверху побережье Шри Ланки выглядит как земной рай – тропические пальмы, морская бирюза, желтый песок. Но это – из иллюминатора: когда самолет совершит посадку, тем, кто сойдет на землю, местный пейзаж, скорее, покажется адом. 30-метровая цунами, прошедшаяся по побережью, сокрушила все, что здесь когда-то было, и убила много людей. Больше всего поражает то, как спокойно осваиваются местные жители в новой реальности. Только дети после случившегося боятся приближаться к воде – им все еще чудится угроза, таящаяся в океанских волнах.

Едва  в израильскую службу скорой помощи МАДА поступило сообщение о стихийном бедствии в Юго-Восточной Азии, было тут же принято решение послать туда людей. Израильские врачи не раз были участниками разных гуманитарных акций, проводившихся под эгидой «Красного Креста», Министерства здравоохранения, израильской армии, но на сей раз действовали совершенно автономно, потому что так сложились обстоятельства. Руководители МАДА отправились в Женеву, где проходило совещание с участием представителей из разных стран по поводу оказания помощи жителям Юго-Восточной Азии. Но там неожиданно все застопорилось: Индия и Тайланд просили не присылать к ним делегации. В Индонезию, с которой у нашей страны нет дипломатических отношений, израильтяне ехать не могли… Оставалась только Шри Ланка, которая так же сообщила «Красному кресту», что отказывается от приема групп помощи. И тогда израильские медики решили действовать самостоятельно. В это время в Израиле проходила широкомасштабная акция по сбору продуктов и вещей первой необходимости для пострадавших от стихийного бедствия, в которой участвовали многие общественные организации и киббуцы. И медики решили ехать вместе с посланцами Израиля, которые должны были сопровождать гуманитарный груз до места назначения. Однако им, в отличие от других, требовалось специальное разрешение тамошнего министерства здравоохранение на въезд в страну и оказание медицинской помощи жителям Шри Ланки. Пришлось задействовать всевозможные связи. В результате разрешение было получено.

В состава группы было девять человек: четверо врачей – специалистов разных направлений, три фельдшера и две медсестры. Шестеро – работники «Скорой помощи», трое – добровольцы из медицинских учреждений. На этот момент стоит обратить внимание: в отличие от работников МАДА, отправляющихся в командировку, что предполагало сохранение зарплаты и т.п., добровольцы ехали за свой счет. Потом руководство больниц и больничных касс, где они работали, нашло возможность оплатить им дни, проведенные в Шри Ланка, но сами-то добровольцы на это совершенно не рассчитывали, они вообше не думали ни о каком вознаграждении…

Поскольку на сей раз израильские медики находились в совершенно автономном режиме, им пришлось захватили с собой две больших палатки для полевого госпиталя. Это помимо медицинского оборудования и лекарств с учетом, чтобы их хватило на две недели. Большую часть груза отправили с самолетом, который вез гуманитарную помощь, остальное захватили с собой, чтобы можно было тут же приступить к работе. В Шри Ланка израильтяне  встретились с врачами-добровольцами из других стран, которые поехали туда в одиночку. Конечно, их экипировка не выдерживала никого сравнения с израильской, на которую были потрачены десятки тысяч долларов, в основном  пожертвования, поступающие в фонд МАДА из еврейских общин мира.

Полет продолжался 13 часов. Груз прошел через местную таможню очень быстро. Проблема была в другом – найти оптимальное место для развертывания госпиталя. Пришлось поколесить по стране… Дело в том, что в результате стихийного бедствия многие оказались без крова, и в первые дни людей помещали в зданиях местных школ. Но занятия в них возобновились довольно быстро, и «лагеря беженцев» переехали в местные буддийские храмы, которые не пострадали от цунами, поскольку расположены на приличном расстоянии от берега. Что интересно: в некоторых полностью разрушенных цунами домах чудом сохранились невредимыми статуи Будды, очевидно, сделанные из очень прочного материала.

Всего на территории страны образовалось 700-800 временных лагерей, и в каждом находились сотни людей. Место, где израильтяне развернули свой госпиталь, находилось в районе пяти таких лагерей со множеством пострадавших. За восемь дней им удалось принять около двух с половиной тысяч людей. Среди них было немало тех, кто серьезно пострадал от цунами: загноившиеся раны на руках, ногах, по всему телу. После ударной дозы хороших антибиотиков и антисептических средств, доставленных из Израиля, они затягивались буквально на глазах. Было много случаев, связанных с дыхательными расстройствами: в первые дни после трагедии, уцелевшие жители бросились расчищать завалы и сжигать мусор, среди которого было немало пластика, и все дышали этим отравленным воздухом. Потом им объяснили, что пластик сжигать нельзя – это очень опасно. За помочью обращались и страдающие хроническими заболеваниями. Природная катастрофа нанесла тяжелый удар и по системе местного здравоохранения. На следующий день после случившегося 40 процентов медиков из местной больницы не вышли на работу: одни погибли, другие потеряли близких, у третьих были разрушены дома. Израильская миссия оказалась на месте в нужное время. Пока медицинские учреждения оправлялись от удара,  местных больных принимал полевой госпиталь. Едва система оказания врачебной помощи в том районе, заработала нормально, было принято решение вернуться обратно.

Страшная картина предстала перед глазами. Огромные разрушения вдоль всего побережья. Цунами смело все постройки, не оставив от них камня на камне. Остов поезда, в котором в момент трагедии находилось полторы тысячи человек и никто их них не уцелел, напоминал памятник погибшим. Страшное впечатление производили железнодорожные рельсы, висящие в воздухе, потому что насыпь из-под них была вымыта потоком воды.

...Аймад Касис – один из врачей-добровольцев, присоединившихся к группе МАДА. Выходец из семьи арабов-христиан, чей дом был разрушен во время Войны За Независимость Израиля, он будучи педиатром больницы Рамбам, не раз участвовал в подобных гуманитарных акциях.

- Когда я увидел в Интернете страшные снимки с места трагедии, я тут же решил, что туда поеду, - вспоминает он. - Первое впечателние от того, что я увидел на месте, было ужасным. Шри-Ланка – очень красивая страна, настоящий рай. Но так она теперь выглядит только на старых открытках. Сотни километров сплошных разрушений. Люди бродят среди обломков и показывают: «Здесь был мой дом…» У меня эти картины отпечатались в памяти и прокручиваются снова и снова. Больше всего поразило, как эти люди, несмотря на весь пережитый ужас и разрушения, сохранили еще улыбку на лице и ведут себя спокойно, не впадая в панику, не взывая о помощи. Они просто сидят на обломках и надеются на лучшее. Так они вели себя и в нашем полевом госпитале: принимали помощь с благодарностью, совершенно не рассчитывая на ее продолжение. Так они получали еду в полевых кухнях, не думая о том, получат ли ее снова завтра. Я видел, как они помогали друг другу, как очищали территорию от завалов, чтобы заново отстроить на ней дома. Для меня было неожиданностью то, как мужественно и спокойно они справлялись со своими трудностями. Потеряв близких и лишившись всего, что у них было, вдруг снова выходят на рыбалку, сколачивают столы для трапезы, играют на берегу с детьми, чтобы у тех пропал страх перед океанской стихией. Они ведь понимают, что другого места у них не будет, им предстоит жить здесь, около воды, которая иногда приносит смерть, и дети не должны боятся океана, даже если он унес их братьев и сестер, в пучину. В общем, они строят свою жизнь заново, оставив за спиной недавно пережитое, и на меня это произвело очень большое впечатление. Я стараюсь вспоминать об этом чаще, рассказываю другим. Я научился у жителей далекой страны, о которой прежде и не думал никогда: не страдать и не печалиться слишком долго и сохранять улыбку на лице, чтобы не случилось и как бы ни тяжела была жизнь. Если мне еще раз предоставится возможность принять участие в какой-нибудь гуманитарной акции, поеду туда, не задумываясь. У меня желание помочь нуждающимся всегда было на уровне рефлекса.

Командировка в ад

В первую минуту Том подумала, что ее разыгрывают, и рассмеялась: «Лететь на Гаити? Почему бы и нет?» Но тут же опомнилась: «А что там случилось?» — «Сильное землетрясение. Собери самое необходимое и быстро в медчасть!» Через несколько часов маленькая и хрупкая девочка из Зихрон-Яакова, парамедик Том Шварц, успевшая отслужить в армии два года, уже летела вместе с другими израильскими специалистами на остров, где содрогнувшаяся земля превратила целые районы Порт-о-Пренса в руины

Два самолета «Эль-Аль взмыли в воздух на исходе ночи: в одном — оборудо­вание для развертывания на месте стихийного бедствия полевого госпиталя, инстру­ментарий, лекарства, в дру­гом — врачи, парамедики, медсестры. 120 человек. Короткая остановка в Мадри­де на дозаправку, и снова в путь. Никто не знал, смогут ли самолеты совершить по­садку в аэропорту Порт-о-Пренса, который, возмож­но, тоже пострадал. Воз­можно, придется садиться в Доминиканской Республике, а оттуда уже перебра­сывать людей и оборудова­ние наземным транспортом в разрушенный город. А это означает потерю нескольких часов, когда каждая минута идет по цене чьей-то жизни. К счастью, израильтянам разрешили посадку в Порт-­о-Пренсе.

Том спустилась по трапу. Гражданский аэропорт был похож на воинскую часть: куда ни кинь взгляд, одни солдаты, множество солдат, и все одеты в форму разных стран. Самолеты, доставля­ющие спасателей и меди­ков из разных концов света, между тем все прибывали.

По дороге в Порт-о-Пренс Том ловила себя на мысли, что все выглядит не так, как ей представлялось в полете. На инструктаже им говорили, что здания разру­шены, на улицах множество трупов и невыносимый за­пах. То, что открывалось де­вушке из окна автобуса, на­вевало мысли о путешест­вии в экзотическую страну. Тропический климат, пыш­ная растительность, краси­вые старинные дома и ни­каких разрушений. Иллю­зии кончились при въез­де в Порт-о-Пренс. Спасатели успели убрать с проез­жей части тела, и теперь они лежали рядами в стороне, прикрытые чем придется. Наступали самые критичес­кие часы, когда обнаружить под развалинами живых бы­ло сродни чуду. Было невыносимо жарко и влажно, потом неожи­данно прошел небольшой дождь. Девушку поразило, что люди продолжают  жить в развалинах своих домов, позже она поймет почему — им просто некуда идти.;;Вслед за израильскими спасателями Службы Тыла Том отправилась на место, где еще недавно возвышалось здание университета. Шесть этажей были разру­шены до основания, и пов­сюду тела. Очень много тел. Пока спасатели работали, разбирая развалы в надежде найти живых, Том стояла в стороне, ожидая своей очереди оказывать помощь раненым. Девушка понимала, что вряд ли сможет когда-нибудь забыть  картины, увиденные в Порт-о-Пренсе, но не жалела о том, что попала на Гаити  в час самых страшных испытаний. Большинство из тех, с кем Том пришлось работать в полевом госпитале, в отличие от нее, солдатки срочной службы, были резервистами. Услышав о случившемся на Гаити, они тут же отложили все дела, привычно надели военную форму и помчались на край земли, чтобы помочь другим. Спасатели искали живых, хирурги не отходили от операционного стола. Каждый был занят своим делом.

Франс Жиль, которого извлекали из-под руин на протяжении семи часов, очень удивился, увидев перед собой израильтян: «Вы прибыли сюда с другого конца света для того, чтобы спасти меня?". Когда спасатели вынесли его наружу, наблюдавшие за ходом операции гаитяне не могли сдержать своей радости. Они окружили израильтян и начали скандировать по-английски: "Мы любим Израиль!"

Добровольцы из ЗАКА - добровольческой религиозной службы, занимающейся спасением людей и сбором останков на месте катастроф, прибыла на Гаити прямым рейсом из Мексики, где занималась сбором останков еврейской семьи, погибшей в авиакатастрофе. Они поднялись на самолет и оказались в Порт-а-Пренсе всего спустя шесть часов после сокрушительных толчков, унесших жизни двух сотен тысяч людей. Когда посланцы ЗАКА потеряли надежду найти уцелевших под руинами местной школы и вышли наружу, где толпились родители и выжившие учителя с учениками, кто-то спросил их: "Откуда вы приехали?" Узнав, что добровольцы - израильтяне и приехали из Иерусалима, одна из женщин обратилась к ним с необычной просьбой: «Научите нас своей песне, которая звучит как молитва». Те образовали с гаитянами на земле кружок, усевшись посреди развалин обрушившейся школы и, не скрывая слез, вместе запели песню "Эвейну шалом алейхем".

Представители ООН распределяли между прибывавшими со всего мира спасателями участки работы. Израильтянам достались руины местного университета, где уцелел всего один этаж из семи. В первый же день добровольцы ЗАКА извлекли из-под развалов восемь выживших студентов, на другой день – еще двоих. Но в основном им приходилось натыкаться на тела людей, погребенных под руинами обрушившегося здания. Поздно вечером работы прекращались из-за опасности со стороны мародеров и грабителей. Всех спасателей в ночное время отвозили в охраняемое здание терминала, где они находились до шести утра, после чего снова приступали к работе. Израильским добровольцам пришлось работать плечом к плечу со спасательными группами из Иордании, России и других стран, с которыми они вряд ли встретились когда-либо при других обстоятельствах. Но здесь у всех была одна цель – спасти тех, кому посчастливилось не погибнуть в момент землетрясения.

Израильская миссия расположилась на большом футбольном поле, подальше от уцелевших строений, поскольку небольшие подземные толчки не прекращались. Шатры установили за слитные часы и буквально с нуля развернули госпиталь: здесь было все начиная от хирургических инструментов и кончая операционными и рентгеновскими аппаратами. Через восемь часов после приземления израильские медики уже начали принимать раненых. Израильский полевой госпиталь уже в первые дни своей работы на Гаити приобрел статус международного. Его состав  увеличился за счет врачей-добровольцев из других стран. К нему присоединились мобильные госпитали Колумбии и Великобритании, врачи-добровольцы из США и Германии. Все миссии работали очень слаженно, помогая друг другу.  Неподалеку от израильтян трудились их французские, испанские и канадские коллеги. Поскольку живых под развалинами уже почти не находили, большая часть раненых поступала в израильский госпиталь из других переполненных больниц. Одного мальчика подобрала на улице и привезла на своей машине журналистка из Англии. Раны были запущенные. Том Шварц услышала, как один из хирургов с горечью сказал: «В Израиле мы проводим ампутацию только в самом крайнем случае. А тут что ни случай - ампутация». Во время службы в армии девушке приходилось сталкиваться с тяжелыми ранениями, оказывая помощь пострадавшим в терактах и дорожных авариях, но с таким количеством пострадавших она столкнулась впервые. Среди раненых было много детей, которых пытался отвлечь от невыносимой бо­ли клоун, прибывший с из­раильской миссией и устра­ивавший небольшие пред­ставления между носилка­ми, на которых они лежали.

Самым большим испыта­нием для Том была пробле­ма выбора. В один из дней принесли красивую годова­лую девочку: она была в ко­ме, множество ран, зараже­ние крови... Врачи ампути­ровали малышке ногу, после опера­ции им удалось вернуть пульс, но шансов на то, что она выйдет из ко­мы, практически не было. Девочку пришлось отключить от ма­шин жизнеобеспечения ра­ди другого ребенка, у кото­рого было намного больше шансов выжить, а раненые все поступали и поступали. Более тяжелого и страшного выбора Том и ее коллегам де­лать еще не приходилось. Но раненых было слишком мно­го, и обреченные уступали место тем, кого еще можно было вытащить с того света.

Посланцы Израиля ра­ботали привычно, как в ар­мии, сменяя друг друга че­рез каждые восемь часов. В шатре было душно: на ноч­лег располагались под от­крытым небом, расстилая спальники на походных армейских кроватях. В те дни всем пришлось при­нимать таблетки от маля­рии, вызывающие тошноту, бессоницу или ночные кош­мары. Однажды Том приснилось, что ее раскачивает и земля ходит ходуном. Наутро она расказа­ла одному из коллег о сво­ем ночном кошмаре, при­писав его действию табле­ток, а тот неожиданно ответили: «Таблетки здесь ни при чем — ночью действительно был очень сильный толчок, а ты даже не проснулась».

Первые дни связи с до­мом не было — большую часть коммуникаций еще не восстановили. Когда Том смогла дозвониться до ро­дителей, она даже по голо­су почувствовала, как они за нее боятся и в какой трево­ге живут все эти дни. Том успокоила близких, как могла, ска­зала, что с ней все в порядке и ей очень важно быть сейчас именно здесь. Роди­тели просили ее быть осто­рожнее и беречь себя.

Встречали Том в аэро­порту Бен-Гурион все члены ее большой семьи — родите­ли, четверо братьев и сестра. В отличие от Том с ее тропическим загаром они были по-зимнему незагорелые. Первое, что девушка сделала, вер­нувшись домой в Зихрон- Яаков, — прямиком отпра­вилась в душ. Потом прова­лилась в многочасовой сон. Позже Том поняла, что все ее страхи прошли и она больше ничего не боит­ся. Самое ужасное в своей жизни она уже увидела там, среди руин Порт-о-Прен­са. Оказавшись в нужное время среди «правильных», как она определила для се­бя, людей, Том усвоила са­мый важный в своей жиз­ни урок. Почувствовала, что ее сила — внутри, и она будет поддерживать ее теперь всегда, что бы ни случилось.

После возвращения с Гаити Том получила предложение пойти на курсы спасателей Службы тыла, чему очень обрадовалась: теперь она сможет выезжать в составе подобных миссий уже не только в качестве парамедика, но и спасателя. Том и по сей день поддерживает связь с людьми, с которыми летела зимой 2010 года в город, выглядевший как ад. И очень огорчается тому, что за три года после землетрясения в Порт-о-Пренсе здесь мало что изменилось и город в запустении. В ее памяти еще свежи воспоминания о героических усилиях по спасению пострадавших и удивительном единстве спасателей со всего мира. Работа закончилась, миссии разъехались, начался процесс выживания среди разрухи, который продолжается на Гаити и по сей день.

Том Шварц — парамедик армейского госпиталя,  развернутого израильтянами зимой 2010 года на Гаити, приехала на  встречу со мной на стареньком велосипеде, привычно подоткнув длинную юбку, чтобы та не мешала ей крутить педали. Глядя на худенькую застен­чивую девушку невысоко­го роста, я пыталась понять, где кроется в ней эта сила, которая позволила ей рабо­тать наравне с мужчинами в течение двух недель сре­ди руин и мертвых тел, раз­гребая завалы и спасая ра­неных...

Экспедиция на Гаити из­раильских медиков была од­ной из самых масштабных акций по оказанию помо­щи пострадавшим во время стихийного бедствия. Само­леты «Эль-Аль», приземлив­шиеся в Порт-о-Пренсе, до­ставили десятки тонн гуманитарного груза, воду, еду, палатки, генераторы, меди­каменты, оборудование для полевого госпиталя, кото­рый в отличие от других был единственным, где могли оказывать помощь раненым в критическом состоянии, проводя сложнейшие опера­ции и возвращая людей с то­го света. Развернутый в те­чение всего нескольких ча­сов с полным набором всех служб, включая операцион­ные, чего в истории спаса­тельных миссий еще не бы­ло, он начал принимать пос­традавших, обнаруженных спасателями среди завалов и находящихся на грани жизни и смерти. За две недели израиль­ские врачи провели более 300 операций но спасению жизни, оказали разного рода помощь тысяче постра­давших, приняли роды у 16 рожениц. Один из младенцев, появившихся на свет а израильском госпитале, по­лучил в честь своих спасате­лей двойное еврейское имя. После свертывания спасательных работ немалая часть медицинского оборудова­ния была подарена уцелев­шим местным больницам.

Что же касается израиль­ских спасателей, выезжа­ющих на ликвидацию пос­ледствий землетрясений или цунами в другие стра­ны, к числу которых теперь  от­носиться и резервистка Том Шварц, то они без преувеличения считают­ся лучшими. Чтобы высто­ять на ногах без отдыха це­лые сутки, проникнуть в не­доступный завал, нужна не только хорошая трениров­ка, но и очень сильная мо­тивация. Израиль — это по­истине маленькая страна с большим сердцем.

Вызов из ада

«Мы живем между раем и адом», - так говорят о себе добровольцы ЗАКА – службы, собирающей останки на месте массовой гибели людей. Тот, кто получает вызов из ада, должен отключить все эмоции, какие бы страшные картины не предстали перед его взором. Прежде всего ему нужно безошибочно вычислить тех, кто еще жив. Раненые, зовущие на помощь, могут подождать – в отличие от тех, что еще дышат, но на помощь уже не зовут. Можно ли сохранить самообладание, если в памяти отпечатано множество сюжетов ужасных трагедий – развороченные взрывом автобусы с изуродованными телами, искореженные в дорожных авариях машины с залитыми кровью сиденьями, погребенные под руинами дети? Добровольцы ЗАКА - ортодоксальные евреи утверждают, что их спасает Вера. Результаты исследования, проведенного британскими социологами, свидетельствуют о том, что работники ЗАКА в гораздо меньшей степени подвержены стрессу и психическим расстройствам, нежели их коллеги из других стран, выполняющие ту же страшную работу по сбору останков и опознанию жертв на месте катастроф. Но и они платят за это свою цену.

Однажды, когда уже эвакуировали живых, и в автобусе остались только мертвые, представители службы безопасности попросили представителей ЗАКА отодвинуть в сторону тела, лежащие у задней двери – они искали останки террориста. Те принялись освобождать пространство и вдруг услышали плач младенца, лежавшего под мертвыми телами. Ребенок был весь в крови, но уцелел. Позже, прокручивая в памяти события того дня, участники операции увидели в этом  определенный знак: и все-таки, вопреки всему, последнее слово остается за жизнью, а не за смертью.

Самое страшное испытание для добровольцев ЗАКА – когда им приходится опознавать своих близких. Но даже если происшествие не коснулось родственников,  оно может буквально разрушить. Однажды на севере страны перевернулся автобус и одна из пассажирок погибла. Доброволец отправился к ее близким, чтобы сообщить о трагедии. Постучав в дверь, он услышал, что в доме плачет ребенок и зовет маму. «Ну вот, видишь, мама уже вернулась, пойдем скорее, откроем ей дверь», – успокаивал ребенка взрослый, находившийся с ним в этот момент. Человек, принесший в чужой дом страшное известие, до сих пор не может избавиться от тяжелого чувства вины, которое испытал в тот день.

Опознать – даже когда это почти невозможно - это их работа. Когда они прибыли на место теракта в иерусалимском кафе «Сбарро», увидели страшную картину: в тесном закрытом помещении - сплошное месиво тел.  Добровольцы ЗАКА провели в нем много часов, собирая в пластиковые ящики человеческие останки. Они были отвезены на опознание в институт судебной медицины, где выяснилось, что среди прочих в  «Сбарро» погибла целая семья из пяти человек. Родственники утверждали, что с ними был еще младенец, но среди погибших его не оказалось. Добровольцы ЗАКА снова выехали на место и продолжали искать ребенка, которого из-за небольшого веса могло отбросить взрывной волной. Они прочесали всю прилегающую территорию, проверили каждую яму, кроны деревьев – ничего! Пришлось снова открывать полсотни мешки с неопознанными частями тел погибших и перебирать каждый фрагмент. В одном из мешков обнаружили  силиконовую соску, застрявшую в куске окровавленной плоти - все, что осталось от погибшего малыша.

Они живут между адом и раем, и трудно представить, каково это -  войти ночью домой и услышать сонное дыхание собственных детей тому, кто в течение долгих часов складывал фрагменты тел чужих детей…

…В Тайланд после случившегося там стихийного бедствия добровольцы ЗАКА прибыли одними из первых. Коллеги из Швейцарии, оказавшиеся на месте трагедии чуть позже, спросили израильтян, сколько тел им удалось опознать за первые дни работы. «Девятнадцать», - ответили те, и швейцарцы усомнились: неужели такое возможно в этом аду, заполненном тысячами трупов? Но когда они увидели добровольцев ЗАКА в деле, вопросов уже не возникало. Израильтяне приходили на опознание первыми, а уходили последними, глубокой ночью. «Да они, наверное, и спят там, рядом с мертвыми», - говорили про них. Добровольцам ЗАКА удалось тогда среди прочего, выполнить очень сложную задачу - опознать погибшего от цунами еврейского мальчика из Франции, останки которого не поддавались идентификации. Близкие подростка сказали, что накануне трагедии он был у зубного врача, который установил ему временную пломбу. Осмотрев челюсть погибшего, добровольцы ЗАКА увидели, что на месте указанного зуба зияет дырка. Они предположили, что поврежденный зуб мог выпасть, стали искать его в мешке с разложившимися останками и в конце концов нашли; в зубе еще сохранился кусок временной пломбы. Тело было опознано и передано близким для захоронения.

Я привожу здесь эти страшные истории с единственной целью – чтобы у читателей не осталось сомнения в том, что речь идет о крайне непростой миссии, которой могут заниматься лишь те, кто видит в этом особый смысл. Будем откровенны: никто из нас не хотел бы даже на мгновение оказаться на их месте, собирая с земли еще теплую плоть. Они же выполняют эту ужасную работу на протяжении долгих лет и считают ее богоугодным делом, ведь согласно еврейской традиции, даже самая незначительная часть человеческого тела не может остаться непогребенной. То, что нам не удается опознать,  хоронят в братской могиле. Это благодеяние еще и потому, что мертвый, в отличие от живого, никогда не отблагодарит их за то, что они с уважением относимся к его телу, служившему вместилищем души.

Многие ошибочно считают, что ЗАКА – служба государственная и находится на его попечении. В самом деле, вот уже на протяжении многих лет желтые флуроесцентные жилеты с аббревиатурой ЗАКА мелькают в телерепортажах с мест терактов и катастроф, даже если те случаются в других странах – в США, Кении, Египте, Турции, Тайланде. Однако, ЗАКА всегда была (и остается) организацией сугубо добровольческой и существует исключительно за счет пожертвований, а так же благодаря участию в ее работе полутора тысяч израильтян разных профессий, не получающих за свой нелегкий труд никакого денежного вознаграждения. ЗАКА оснащена несколькими десятками собственных амбулансов, в том числе - бронированных, сотней мотоциклов, самыми совершенными средства связи и оповещения и необходимым оборудованием для спасения человеческой жизни, включая переносные дефибрилляторы.

Инициаторами создания службы была группа ультраортодоксальных евреев во главе с Иегудой Меши-Захавом, которые с 1990-го начали регулярно прибывать на места терактов, участвуя в сборе останков и опознании погибших. Число добровольцев постоянно росло – участие в ЗАКА вызывало уважение в ультраортодоксальной среде, ибо таким образом исполнялся завет, предписывающий предать земле все, что осталось от человека и отдать ему последний долг. Примечательно, что добровольцы ЗАКА выполняют свою нелегкую работу в любое время, в том числе и в субботу, действуя в соответствии с еще одной заповедью, гласящей, что «спасение человеческой жизни важнее Субботы». Аббревиатура ЗАКА («зиуй курбанот асон») в переводе с иврита означает: «опознание жертв катастроф». Но, по сути, добровольцы, окончившие специальные курсы при службе «Скорой помощи», в не меньшей степени занимаются и спасательно-поисковыми работами, и оказанием первой медицинской помощи пострадавшим. Так они работали на месте терактов в Турции, Египте и в Иерусалиме – после того, как там обрушился зал торжеств «Версаль». Когда спасать некого, добровольцы выполняют самую страшную работу - собирают «пазлы», как выразился однажды создатель этой организации Иуда Меши-Захав. Или иными словами, занимаются сбором останков в точном соответствии с галахическими предписаниями относительно идентификации тел погибших. 

До того, как в Израиле появилась ЗАКА, на месте катастрофы обычно работали полицейские и медики «Скорой помощи», которые увозили раненых в больницу, а тела погибших в морг, после чего рабочие смывали с тротуара водой из шланга кровь и мелкие фрагменты плоти; но ведь это неуважение по отношению к погибшему и наносит травму его близким, что совершенно недопустимо с еврейской точки зрения, согласно которой, «каждый человек достоин уважения и после смерти». Помогая египтянам на месте теракта в Тайбе, они увидели, как те собираются распилить электрической пилой тело женщины, застрявшее между двумя перекрытиями, и предотвратили это, подогнав технику и разобрав завал, так что  тело погибшей извлекли неповрежденным.

Опознание, идентификация тел – непростая наука: прежде, чем приступить к работе, доброволец ЗАКА проходит специальный курс и сдает экзамены. В силу особой специфики работы, ею может заниматься далеко не каждый: отсеивается примерно треть. Те же, что остаются, обычно уже не уходят, видя в этом особое предназначение. Иные работают в ЗАКА целыми семьями. К сказанному остается добавить, что специалисты ЗАКА считаются лучшими в мире в области опознанием жерт терактов и катастроф.

Однажды в канун праздника Суккот на маленькую девочку упало тяжелое перекрытие, и ее жизнь оказалась в опасности. Поскольку движение было затруднено из-за праздника, «скорая» опоздала: мозг девочки спасти уже не удалось. Один из добровольцев ЗАКА с горечью сказал: «Я продаю пиццу, и чтобы доставить ее клиентам горячей, сажусь на мотоцикл. А тут – жизнь человека…». После этого случая организация решила взять на вооружении мотоциклы, дабы не зависеть от пробок на дорогах.

Как им удается сохранить самообладание при такой работе? Каждый из них в той или иной степени платит свою цену. Тех, кто переживает посттравматический синдром,  стараются не брать на место массовой гибели людей. В сущности, ЗАКА – это одна большая семья. Они подобны солдатам, которые выжили в тяжелом бою, их связывают такие вещи, которые трудно описать словами… Каждый из этих людей, по сути, живет в двух измерениях: с одной стороны, муж и отец семейства  (в ЗАКА принимают только женатых, полагая, что у них более устойчивая психика), с другой – не принадлежит ни себе, ни своей семье, потому что в любой момент может получить вызов с места катастрофы. А потом, насмотревшись на кошмар, возвращается в обыденную жизнь, где светит солнце и люди говорят о разных пустяках.
Если удается вытащить человека с того света, спасателя может хватить еще очень надолго. Хуже, когда приходится собирать останки.

…ЗАКА известна не только в Израиле – в эту службу постоянно обращаются за опытом специалисты из других стран, так же занимающиеся опознанием жертв на месте катастроф и стихийных бедствий. Я могла бы добавить еще, что добровольцы ЗАКА отмечены многими благодарностями и знаками особого отличия со стороны израильского правительства и международных организации, в том числе ООН; что в 2004-м году один из членов британского парламента выдвинул ЗАКА на соискание Нобелевской премии мира; что добровольцы этой организации по собственной инициативе доставили взорванный в Иерусалиме автобус в Гаагу, где международный суд рассматривал правомочность строительства Израилем защитной стены, и многое другое. Но вот такой парадокс –  доходы организации нестабильные, зависят от пожертвований, а вот расходы не в пример большие: один выезд бригады из пяти человек на место смертельной аварии (теракт – это и вовсе иной масштаб) обходится ей в  несколько сот шекелей. За неделю ЗАКА обслуживает не один десяток случаев неестественной смерти. Извините за подробность: простой пластиковый мешок, в который кладут тело, тоже стоит денег! Добавим сюда полторы тысячи мобильных телефонов, страховку на амбулансы и мотоциклы, стоимость оборудования, перевязочных средств, разовой – в силу понятных причин – спецодежды. И при этом – никакой государственной поддержки, никаких дотаций.  Возникает ощущение, что это мы у нее в долгу, мы все – от правительства и до каждого в отдельности.

Когда умирает надежда

«Я привык спасать раненых, ухаживать за больными, но на сей раз мне выпала самая тяжелая работа – поддерживать родителей, потерявших в авиакатастрофе детей. Их страдание не имеет границ: что может быть неестественнее смерти собственного ребенка? К концу недели я ощущал себя членом их семьи, и, едва приземлившись в Израиле, тут же отправился вместе с ними в кфар Йона - на похороны», - говорит Дуди Абаси, возглавлявший посланцев службы «Маген Давид Адом» (МАДА)* в Тайланде.
 
Дуди Абаси попал в МАДА, когда ему было 15 лет. Он жил тогда в Кармиэле, и вызвался быть добровольцем вместе со своими друзьями. Подростков научили оказывать пострадавшим первую помощь, и с тех пор они постоянно крутились на станции, где всегда нуждались в паре лишних рук. Потом Дуди закончил еще несколько курсов и был зачислен в штат МАДА фельдшером. Его дальнейшая карьера сложилась крайне удачно: в конце концов он дослужился до должности главного парамедика* страны, которую занимал в течение восьми лет, и вот уже в течение года является координатором МАДА по связям с  комитетом «Международного Красного Креста» (Израиль стал полноправным членом этой общественной организации в 2006-м году).
 
На то, чтобы стать членом «Международного Красного Креста» у Израиля ушли десятилетия. Уж слишком много было тех, кто этому противился. Наконец, нашли компромисс: Израиль был принят в состав «Международного Красного Креста» вместе с Палестинской автономией, что облегчило решение очень многих проблем, и прежде всего – с доступом в те страны, где Израиль прежде видеть не хотели. Теперь у посланцев МАДА нет нужды, прибывая на место, полагаться во всем исключительно на собственные силы и везти с собой тонны оборудования и снаряжения. С того момента, как МАДА стала полноправным членом огромной международной организации, существующей с середины позапрошлого века, любые просьбы тут же находят отклик, будь то машина для перевозки пострадавших, место в гостинице, или горячий обед.
 
Справедливости ради, нужно сказать, что к посланцам МАДА в мире всегда относились с большим уважением. И не только благодаря их высокому профессионализму и опыту, но и способности с уважением относиться к местным обычаям, чему в МАДА обучают на специальных курсах. Есть страны, где врач-чужестранец не должен смотреть больному в глаза и обращаться к нему без местного посредника. Существует и этическая проблема: в какой степени допустимо использовать современные, западные технологии в странах третьего мира, где больных до сих пор лечат дедовским способом? Предположим, посланцы другой страны совершат чудо, вылечив того, кого местные врачи объявили обреченным на смерть. Они вернутся домой, а весть о чудесном исцелении  достигнет множества ушей и подорвет веру в местную медицину. Все это израильтянам приходится учитывать, когда они прибывают в отсталые страны для оказания помощи пострадавшим. И здесь непременно должно соблюдаться главное правило: необходимо работать в тесном сотрудничестве с местными врачами.
 
Как это странно ни прозвучит, но посланцы МАДА выезжают на оказание помощи пострадавшим от стихийного бедствия даже в Соединенные Штаты (при том, что в одном только Нью-Йорке насчитывается 20 тысяч фельдшеров, в то время как в составе всей израильской службы их от силы наберется полторы тысячи). Но тут речь идет больше о демонстрации уважения и выражении сострадания, нежели о помощи, в которой действительно есть нужда.
 
За 28 лет работы в МАДА Дуди Абас побывал во многих странах мира, куда выезжал в составе делегаций для оказания помощи пострадавшим от терактов, техногенных катастроф или стихийных бедствий. Бессмысленно задавать ему вопрос, какие из увиденных им картин были самыми жуткими. Для специалистов МАДА нет большой разницы между тем, куда их отправляют – на место, где произошло крушение поезда, землетрясение, или авиакатастрофа, потому что это всегда выглядит одинаково страшно. И все же, есть вещи, которые невозможно забыть. Дуди признает, что у него перед глазами до сих пор стоит картина теракта в нетанийской гостинице «Парк», куда он прибыл вместе с первым экипажем скорой помощи в течение считанных минут. («Был Песах. Люди надели белые одежды, пришли на праздник, сели за накрытые столы. Раздался взрыв, и их не стало. Это произошло в закрытом помещении с  довольно низким потолком, и от того картина трагедии была особенно кровавой»).

Во время спасательной миссии в Шри-Ланка, где гигантская волна унесла сотни жизней и лишила крова тысячи людей, Дуди был поражен не только мощью природной стихии, в считанные минуты превратившей в руины целое побережье, но и силой духа местных жителей. Он встретил там семидесятилетнюю старушку, которая в течение шести часов держалась руками за окно, повиснув на нем, пока не сошла вода, обрушившаяся на ее дом. Именно благодаря этому она и спаслась.
 
…Едва в МАДА поступило сообщение об авиакатастрофе в Тайланде, где пострадали израильтяне,  руководство тут же распорядилось открыть на центральной станции комнату по чрезвычайной ситуации (годами отработанная процедура) и все пришло в движение. В МАДА заработала телефонная линия, куда могли позвонить израильтяне, разыскивающие своих близких; установлена связь с израильским посольством в Тайланде; экипирована группа, которая вылетела на место ближайшим рейсом. Кроме Дуду Абаса, в ее составе были врач и парамедик. Полет занял одиннадцать часов, и все это время группа получала на мобильные телефоны SMS от своих коллег из Израиля, которые находились на связи с Тайландом и собирали дополнительную информацию: так что, прибыв на место, израильтяне сразу смогли приступить к работе. Врач и парамедик отправились в больницу, где находились раненые, а Дуду остался на месте аварии, где обнаруженные человеческие останки уже были разложены под соответствующими номерами на столах в специальных помещениях и были готовы к опознанию.
 
Вскоре из Израиля прибыли в Тайланд полицейские криминалисты, специалист из института судебной медицины Абу-Кабир, представители ЗАКА (службы, собирающей останки на месте массовой гибели людей), родственники погибших. На месте постоянно находилась группа представителей израильского МИДа: благодаря усилиям дипломатов все возникающие проблемы решались мгновенно.

Израильские специалисты по опознанию погибших считаются одними из лучших в мире, они работали на месте трагедии вместе с тайцами, исследуя все извлеченные из-под обломков тела, чтобы избежать ошибки. Прибывшие из разных стран родственники пассажиров разбившегося самолета,  с нетерпением ждали результатов, не теряя надежды на чудо. Дуду запомнился один мужчина – ирландец, который обещал своей жене, что привезет их сына из Тайланда домой – живым или мертвым. Он появился в гостиницу поздно вечером – жутко растерянный, и попросил израильтян помочь найти его сына, путешествовавшего в Тайланде со своей подругой: ирландец не был уверен в том, что его сын находился в потерпевшим аварию самолете, просто услышал об авиакатастрофе и тут  же вылетел в Бангкок. Те проверили списки и выяснили, что парень, о котором идет речь, и его девушка значатся в списке пассажиров рейса: ей удалось спастись из горящего самолета, а его судьба оставалась неизвестной. Отец описал татуировку на теле своего сына, благодаря которой израильским специалистам удалось довольно быстро обнаружить его тело среди погибших и передать отцу.
 
…В Тайланде, на месте авиакатастрофы буддийские монахи молились рядом с евреями, читавшими по погибшим кадиш.
Консул Ирана, зная о том, что израильтяне считаются лучшими специалистами по опознанию тел, обратился к ним с просьбой о помощи в розыске погибших граждан своей страны. И в этом не было ничего исключительного. Перед лицом большой беды стираются все предубеждения, расовые предрассудки, многовековая ненависть, и заклятые враги без лишних слов приходят друг другу на помощь. Однажды израильтянам пришлось выезжать для оказания помощи пострадавшим от стихийного бедствия в одну крайне враждебную по отношению к Израилю страну: когда их правительство по неофициальным каналам обратилось за помощью, туда без промедления были отправлены специалисты и необходимое снаряжение.
 
Среди уцелевших пассажиров была девушка из Австралии: она выпрыгнула из люка далеко не первой, но приземлилась на редкость удачно, избежав травмы, и это  было настоящее чудо.
 
В вещах, извлеченных из-под обломков самолета,  обнаружили диск с фотографиями, принадлежавший погибшим. Он был поврежден, и компьютер не смог его «прочесть». Израильский журналист, находившийся на месте аварии, предположил, что фотографии могли быть переписаны на диск в одном из фотомагазинов Бангкока и сохранились в памяти устройства. Туда направили людей, и не напрасно: владелец магазина не успел стереть файлы из памяти устройства, и их удалось восстановить. Это были последние фотографии двух молодых израильских пар, снятые ими в Бангкоке за день до вылета на остров Пукхет, которые тут же  были переданы их родителям.
 
Теперь о том, как работала группа МАДА в Тайланде с момента прибытия на место. Гостиница, где их разместили, находилась в трех километрах от места катастрофы, там же была отведена специальная комната для совещаний, где регулярно собирались представители всех израильских служб для принятия решений. Дуду  следил за поступающей информацией (в списки пассажиров рейса все время вносились изменения), согласовывал действия израильской группы с местным отделением «Международного Красного Креста» и постоянно находился с родственниками погибших, помогая им решить все проблемы, возникающие в процессе опознания и оказывая моральную поддержку. Люди были разрушены своим горем, не вполне понимали, что происходит и как им во всем этом кошмаре выживать. Например, там были родители молодой пары, которые уже опознали своих детей, но продолжали оставаться в Тайланде, поскольку обещали родителям второй молодой пары, так же погибшей во время авиакатастрофы, дождаться окончания процедуры и вернуться в Израиль с четырьмя гробами. Каждый лишний день, проведенный на месте аварии, причинял им лишние страдания. Дуду предложив им улететь с ближайшим рейсом, твердо пообещав, что дождется конца процедуры опознания  второй пары погибших и сам доставит родителям тела их детей. («Нет ничего ужаснее в подобной ситуации, чем сообщить родителям о том, что их ребенок погиб: его опознали. Они в этот момент понимают, что он никогда уже не вернется, начинают плакать, кричать, и находиться с ними в такой момент – очень тяжелое испытание. Ты как будто сам в себе что-то преодолеваешь, подыскивая единственно правильные слова, которые нужно произнести, просто прижимая их к себе - подставляя плечо, на которое они могут опереться и почувствовать: рядом есть человеком, который  разделяет с ними их горе»).
 
***
 
Дуди Абаси прибыл в Израиль ранним утром, доставив последние тела  погибших израильтян. В аэропорту печальную делегацию встречали амубалансы, которые спешили доставить тела в институт судебной медицины, а оттуда - в Кфар-Йону, для погребения. Спешка была оправданной: надо было успеть предать погибших земле. До наступления Судного Дня оставались считанные часы. Дуду не был дома неделю, но без малейшего колебания, прямо из аэропорта поехал вместе с родственниками погибших в Абу-Кабир, а потом на кладбище. Стоит ли объяснять, почему.
 
*«Маген Давид Адом» (МАДА) - служб скорой помощи в Израиле
* парамедик - фельдшер

Ушел и не вернулся

Израилю было бы плохо без добровольческих поисково-спасательных отрядов: скольких они уберегли от неминуемой гибели, скольких обнадежили или, напротив, лишили последней надежды... Настоящую цену этому знают только спасенные и близкие пропавших людей.

Молодого парня из киббуца Гиносар, который вышел из дома и не вернулся, армия и полиция искали очень долго, но только добровольцам, живущим в районе Голан и продолжавшим поиски даже после того, как «дело» было закрыто, удалось обнаружить останки погибшего и передать их родственникам для захоронения. Это случилось через четыре года после того, как парень бесследно исчез.

В Израиле двенадцать поисково-спасательных отрядов. При том, что в их составе одни добровольцы, они оснащены всем необходимым оборудованием. Официальное признание и поддержку полиции добровольческие отряды получили еще в 1984-м году – благодаря тогдашнему министру полиции Хаиму Бар-Леву, и путь к этому был долгий и тернистый.

До 1982-го года поисками пропавших людей в районе Голан занимались отдельные энтузиасты, полевые школы, но, в основном, армия - район считался военной зоной. По этому поводу даже ходила такая шутка: «Рота десантников отправилась на поиски заблудившегося израильтянина. Наутро на поиски пропавшей роты и заблудившегося израильтянина были направлено еще две роты десантников». Но если серьезно: у армии свои задачи, а с поиском заблудившихся путешественников гораздо лучше справляются местные жители, которым знакомы все ущелья, ручьи и тропинки.
После передачи Синая Египту тысячи израильтян, путешествовавших прежде на юге, устремились на север, и  происшествий стало намного больше. Коби Лафер в то время возглавлял службу безопасности местного совета Голан и в 1982-м году решил создать поисково-спасательную группу из местных жителей, которые хорошо ориентируются на местности. Нашлись пятнадцать добровольцев, готовых по первому зову выйти на поиски пропавших людей. Но где взять специальное снаряжение? Что есть у добровольцев, кроме карт и веревок? Благодаря указанию министра полиции Хаима Бар-Лева они получили статус и все, в чем нуждались.

;
У каждого в отряде – своя специализация. Одни сильны в топографии, другие в скалолазании, третьи – в плавании по бурным рекам, четвертые – в оказании первой медицинский помощи. Но, как утверждает Коби, в его отряде есть и универсальные специалисты, умеющие делать все из только что перечисленного. Когда в отряде появляется новичок, его сначала берут на операцию, а потом уже он определяет свой будущий «профиль».

Любая операция начинается с определения места поисков. В отличие от полиции, добровольцы не проводят расследований происшествия: они просто ищут пропавших и пытаются их спасти. Но, как и полиция, начинают работу с опроса свидетелей и сбора данных: где и когда человека видели в последний раз? в каком направлении он двигался?

...Когда пропадает человек, каждому из 60-ти добровольцев отряда  посылается сообщение на мобильный телефон: все, кто свободен, тут же отправляются на своей машине в район поисков. Оплата бензина – единственная компенсацию, которую получают добровольцы. Что же касается снаряжения: часть передает отряду полиция, остальное приобретается на средства амуты «Хилуц Голан», собирающей пожертвования. У поисково-спасательного отряда всего две «казенных» машины: одна от полиции, а вторая - от амуты «Хилуц Голан».

В рассказе о пропавших не обойтись без вопроса, а когда их начинает искать полиция? Если существует подозрение, что человеку угрожает опасность, то немедленно. Во всех других случаях процедура стандартная: поиски начинаются спустя 24 часа после подачи в полицию жалобы о пропаже человека.

Человек не иголка, страна у нас маленькая, и, тем не менее, по данным полиции, в 2007-м году в розыск были объявлены 3 689 человек, включая 399 подростков. Причем, большее число случаев – 970 – было зарегистрировано именно на севере страны. В 2008-м году в розыск были объявлены 3 216 человек, 3 066 из них в итоге нашлись, но восемь из них были мертвы. Добавлю еще, что судьба примерно двух десятков человек, пропавших в течение года, остается невыясненной.

На израильском свете немало мест, где человек может попасть в беду: скалы, каменистые ущелья, бурные ручьи и реки. Добровольцам приходилось обнаруживать и погибших людей, и тех, кого еще можно было спасти. За все время у них умер на руках только один пострадавший, но не от обезвоживания или ран - от инфаркта.

Почему люди теряются на севере? Чаще это происходит оттого, что люди не готовы к путешествию, не планируют маршрут, игнорируют разметки управления заповедников и парков, полагаясь на себя, и ночь застает их врасплох. Либо - проявляют редкостную беспечность, отправляясь путешествовать по северу в резиновых шлепанцах и с маленькой бутылкой воды. Самый напряженный период у спасателей – летние каникулы религиозных ешив, когда тысячи подростков, почуяв воздух свободы, забираются в ущелья, не разбирая дороги и полагаясь на помощь всевышнего. А добровольцам потом приходится  долгие часы заниматься их поиском и спасать от обезвоживания. Впрочем, любые школьные экскурсии самые «урожайные» в этом смысле и сопровождаются разными происшествиями. На природе городские дети, проводящие большую часть времени у компьютера, ориентируются намного хуже, чем в виртуальном пространстве.

Спасателей поражает и другое: как люди не боятся прыгать с высоты 30 метров в каменистый бассейн? Однажды им пришлось вызволять из ущелья Гамла, где находится самый большой в Израиле водопад, трех подростков. Одного из них обнаружили в низовье ручья, второй обнимал скалу, чтобы не сорваться вниз, а третий болтался на веревке в ледяной воде и был уже без сознания. Ночь, кромешная тьма... Хорошо, что на подмогу пришла еще и армия, доставив к месту происшествия мощный прожектор... Сначала добровольцы вытащили из ущелья подростка, который висел в обнимку со скалой. Потом - его приятеля, находившегося в низовье ручья. К третьему подростку спасатель спустился на веревке и привязал его к себе, после чего их подняли их наверх, где пострадавших ждала машина скорой помощи. Ее экипаж, вероятно,  до сих пор не без дрожи вспоминает эту поездку до больницу в 30-градусную жару с печкой, включенной на полную мощность, чтобы парень не умер от переохлаждения. Искателю приключений было всего 16 лет: он спускался по водопаду на веревке и был уже внизу, когда ее заклинило – потому и не смог выбраться из ледяной воды.

Однажды добровольцам пришлось вытаскивать из ледяной воды беременную женщину с двумя собаками. Дело было так:
небольшая компания вышла зимой погулять по берегу Иордана. Женщина с собаками спустилась на отмель и вдруг ее отрезало от остальных бурным потоком, образовавшим из отмели маленький островок. Поскольку течение было сильное, она побоялась выбираться на берег своими силами, и ее друзья вызвали на подмогу спасателей. Они сделали над рекой навес из веревки и по нему доставили женщину на берег. Пока решали, как лучше вытаскивать собак, те неожиданно бросились в бурлящую воду и выбрались сами.

Не забудут добровольцы и случая, когда им пришлось развертывать целую операцию по спасению пенсионеров, которые бродили целый день в ущелье Завитан, а в районе четырех часов дня начали падать от жары и обезвоживания. Положение критическое, если учесть, что каждому путешественнику лет под 80... В этой операции принимали участие 25 добровольцев, вертолет и пять машин «скорой помощи», которые доставляли пострадавших в больницу. Но до эвакуации пришлось прямо на месте делать инфузию десятку обессиленных людей и потихоньку выводить их по очень сложному подъему из ущелья. В итоге все благополучно вернулись домой.

Самая проблемная публика для спасателей – авантюристы и искатели приключений. Однажды 16-летний репатриант поднял на ноги всю  службу. Его семья жила в мошаве. Парень вышел после обеда погулять в ущелье Завитан и к ночи не вернулся. Доровольцы начали прочесывать окрестности, прибыл полицейский вертолет – никакого результата. Из разговоров с родителями выяснилось, что парень самостоятельный, в трудных ситуациях не теряется. Появилась надежда, что с рассветом он сам придет домой. Так оно и вышло. А обнаружить его полицейский вертолет не смог потому, что парень всю ночь просидел на дереве, спрятавшись в его густой кроне. Он прибыл из России, думал, что в израильских лесах тоже водятся медведи, и на всякий случай решил забраться повыше и подождать до утра.

На севере у спасателей своя специфика, считает полковник запаса Хамзи Арайди, который добровольно участвует в поисках пропавших по всей стране на протяжении многих лет: в пустыне открытое пространство, и ее можно читать по следам, а в районе Верхней Галилеи и Голан много лесов, и здесь нужно очень хорошо знать местность.

...Из всех историй, участниками которых им приходилось быть, добровольцы особо выделяют ту, когда им удалось обнаружить останки парня из киббуца «Гиносар» через четыре года после его исчезновения: теперь у родителей хотя бы есть могила сына, которую они могут навестить...

...Что касается выбора направления, в котором лучше вести поиски, тут есть свои нюансы. Например, если речь идет о пропавшем ребенке, Хамзи Арайди предпочитает прислушиваться к словам матери, он доверяет ее интуиции. И чаще всего, оправданно. Когда  в районе Кинерета пропала девушка, он спросил ее мать, верит ли та, что ее дочь жива, и услышал в ответ: «Нет». Оказывается, девушка, чье тело потом обнаружили в озере, страдала от длительной депрессии, и мать об этом знала. Солдата Гая Хевера, пропавшего на севере 12 лет назад, записали в погибшие все, кроме его матери. Хамзи считает, что у нее есть право надеяться («Если у тебя нет стопроцентных доказательств гибели человека, ты не можешь сказать матери: «Я думаю, твоего сына нет в живых».)

...В отличие от Хамзи, Коби больше полагается не на интуицию, а на вещественные свидетельства и слова очевидцев. Место, где пропавшего видели в последний раз, или где он оставил свою машину – все эти детали сужают район поиска.  Используя этот метод, добровольцы обнаружили останки парня, которого полиция искала в течение нескольких лет.

…Пора сказать несколько слов о самих добровольцах, занимающихся поисков пропавших людей на севере. Коби Лафер воспитывает пять приемных детей из Гватемалы. Гай Реувени – сельскохозяйственник, всю жизнь работает на земле. Поиском пропавших занимался еще во время службы в армии.  Яир Элькаям, отслужив в «Голани», решил стать профессиональным пожарным. С 1994-года участвует в качестве добровольца в поисково-спасательных операциях.

Теперь о том, по каким критериям набирают добровольцев в отряд, при том, что нет отбоя от желающих попасть в него. Предпочтение отдается самым умелым. Критерии очень простые - мотивация, профессиональные навыки, нестереотипное мышление, возможность участвовать в поиске и спасении пропавших людей. И, конечно же, физическая подготовка, учитывая, что добровольцам нередко приходится вытаскивать из ущелий и ручьев людей, которые весят в два раза больше чем они. Из бурных рек человека может спасти тот, кому приходилось заниматься рафтингом. Ну а если пострадавший находится в критическом состоянии, каждый доброволец способен оказать первую медицинскую помощь. Кстати, в отряде есть специалисты узкого профиля – например, по извлечению человека из-под развалин.

Мне остается добавить совсем немного. Как я уже сказала, в Израиле 12 добровольческих поисково-спасательных отрядов (в их числе – два спецотряда для поисков под водой) и они разбросаны по всей стране: у каждого – своя территория. Впрочем, когда речь идет о широкомасшатбной операции с участием многих добровольцев, территориальное деление значения не имеет. Поисково-спасательный отряд на Голанах считается одним из лучших и самых профессиональных. Он первым получил официальный статус и «прорубил» окно для других, а в конце 1980-х был награжден за успешную работу по спасению людей фантастической по тем временам правительственной премией в 15 тысяч долларов, на которые тут же приобрел новейшее снаряжение для спасательных работ.

И тогда пришел клоун

Его можно увидеть в  больнице Асаф ха-Рофе. Клоуна зовут Шломи Эльгоси. Он приходит сюда утром в неизменном белом халате, широченных коротких штанишках и нелепых ботинках с загибающимися круглыми носами. В руке – саквояжик, на шее – стетоскоп, скрученный из туалетной бумаги. «Ты врач?» - спрашивают его дети? «Нет, я врачиха», - с серьезной миной отвечает клоун, и в этот момент серая кепочка на его растрепанном парике подпрыгивает в воздух, совершая сальто и опускаясь прямиком в его ладонь. Дети покорены - с этой минуты они будут делать все, что предложит им этой смешной человечек – пускать мыльные пузыри, надувать воздушные шарики, играть в пинг-понг с помощью пластиковых тарелочек, вытаскивать карту, привязанную к колоде ниткой.

Прежде, чем появиться в палате, Шломи должен добиться согласия ребенка, ведь тот может быть не в настроении. Клоун заглядывает в окошко-иллюминатор, так, чтобы его было видно ребенку, лежащему на кровати, и начинает осторожно скрести пальцами по стеклу, делая умильную рожицу. Затем он начинает подбрасывать в воздух разноцветные капроновые платочки, после чего снова прилипает носом к окошку, жестами спрашивая малыша – можно ли ему войти. Тот отвечает слабой улыбкой. Клоун становится на четвереньки и заглядывает в палату уже через дверь, изображая собачку. Малыш смеется. Шломи извлекает из саквояжика баночку и начинает пускать мыльные пузыри. Один из них почему-то не лопается, а начинает подскакивать у клоуна на рукаве. У мальчика от удивления округляются глаза. Он как завороженый следит за прыжками чудо-пузыря. Из-за занавески выглядывает маленькая девочка. Шломи незаметным движением прячет шарик из тончайшего пластика в карман и предлагает больным малышам поучаствовать в игре импровизированного оркестра. Он извлекает из саквояжа трещотки и раздает их детям, а сам выводит соло на трубочке с невероятно смешным звуком. Веселье в полном разгаре. Представление прерывается только с приходом медсестры: наступает время процедур.

Шломи шествует по отделению в сопровождении шестилетнего мальчика в больничной пижамке. Малыш из арабской семьи, где, в отличие от еврейских семей, не принято приглашать клоунов на дни рождения и другие праздники. Мальчишка страшно гордится тем, что Шломи его друг и рассказывает об этом всем детям. Вот они появляются в палате, где лежат дети постарше. 15-летнюю Даниэль скоро повезут на операцию.

- Можно тебе дать что-нибудь с собой в дорогу, чтобы ты не грустила? – спрашивает клоун девочку. Та с улыбкой кивает.

- Сыграем в пинг-понг? – Шломи извлекает из саквояжа две маленькие пластиковые тарелочки фиолетового цвета и протягивает одну девочке. Он показывает ей, как извлекать из импровизированный ракетки звук, напоминающий удар мячика, и игра начинается. Об обещанном подарке в дорогу Шломи тоже не забыл: пока медбрат подкатывает к постели девочки каталку, чтобы перевезти ее в операционную, клоун быстро скручивает из длинного воздушного шарика маленького медвежонка, прикрепляет к его лапке крошечное красное сердечко и протягивает игрушку девочке. Медвежонок уезжает вместе с ней в операционную. Мать девочки благодарно улыбается клоуну, но в ее глазах - слезы: каким-то будет исход операции? Шломи выходит из палаты, вытирая пот со лба, и только в этот момент можно представить,  насколько ему нелегко веселить тяжелобольных детей, делая вид, что все прекрасно - и особенно за пять минут до их отправки на операцию.

В  больничном кафетерии Шломи снимает красный пластиковый нос, стирает грим с губ, стягивает с головы рыжеватый парик, обнажая аккуратный ежик коротко подстриженных черных волос, открывая лицо усталого и грустного человека. Между прочим, одного из первых в Израиле клоунов. В прошлом – Короля уличных представлений, удостоенного на одном из израильских фестивалей – в 1995-м году - главной награды. Первого клоуна, работающего в медицине и и участвующего вместе с врачами в реабилитации детей. Учителя полутора сотен клоунов, работающих ныне по всему Израилю. И так далее.

Интересно, какие еще тайны скрывает его саквояж и огромные карманы белой куртки? Сейчас мы это узнаем! Клоун раскрывает саквояж и подобно фокуснику (а он, собственно, факусник и есть!) извлекает оттуда табличку с надписью «водитель-новичок», игрушечный деревянный стульчик, фонарик, маленький глобус, две колоды карт и другие вещицы.

Когда перед ним маленький мальчик в инвалидной коляске, клоун вовлекает его в игру, предлагая получить «водительские права» на вождение коляски. Это целая церемония, которая сопровождается всяческими фокусами, в конце которой ребенок даже начинает гордиться тем, что у него, в отличие от других, собственное транспортное средство, на котором он может разъезжать по всему отделению. А вот для чего Шломи стульчик, фонарик и глобус? Дело в том, что в больнице очень много посетителей, и клоуна часто останавливают и спрашивают, как пройти в туалет. Он тут же извлекает глобус и начинает показывать, где тот расположен, добавляя в конце: «Только не берите слишком влево, а то промахнетесь, и попадете в Рамле». Фонариком клоун высвечивает себе место в палате, где находится много людей. Оттого, что это происходит днем, всем становится особенно смешно. Ну а стульчик Шломи носит с собой, чтобы присесть, когда для него не найдется места, уверяю всех, что за пару грошиков тот запросто вырастет до размеров обычного стула. Карты, конечно же, тоже с подвохом. Одна из них – беспроигрышная, причем, выигрывает всегда клоун, потопу что все карты двойные. Вторая колода, из которой клоун предлагает вытащить карту, скреплена ниткой, и всякий раз она раскрывается веером. Коллекция красных круглых носов в клоунском саквояжике - самая главная. Он надевает носы мамам, папам и самим малышам, делая их участниками представления. Кстати, Шломи привез их из Парижа: в Израиле таких качественных носов не найти!

Теперь о том, почему он решил стать клоуном. Шломи с детства любил строить уморительные рожицы и всех смешить, отчего ему часто говорили, и в школе, и в армии, и во дворе: настоящий клоун! Он пошел учиться в театральную школу Бейт-Цви, но предпочел актерской карьере уличные представления, размалевывая лицо посмешнее. Своего цирка в Израиле нет, а детям такие представления нужны всегда, рассуждал он. Когда-то Шломи начинал как клоун-самоучка, потом учится искусству клоунады в Нью-Йорке, Лондоне и Париже, причем, у известных мастеров. Ездил на курсы в Канаду.

Специализацию «клоун в медицине» Шломи освоил еще в 1994-м году и был в Израиле первым. Поначалу он разыгрывал перед детьми короткие представления за тот короткий промежуток времени, который отделял их от погружения в общий наркоз. Одежда у него тогда была другой: вместо белого халата – зеленый, какие обычно носят оперирующие хирурги. Ребенок, глядя, что на клоуне то же облачение, что и на врачах, переставал испытывать перед ними страх.

Кстати, Шломи работает не только с детьми, но и со взрослыми - в отделениях диализа, онкологии, искусственного оплодотворения…Чтобы оплодотворенная клетка прижилась, женщине какое-то время приходится лежать, и она должна пребывать в состоянии душевного комфорта, не переживать о том, каким будет результат. Вот клоун и создает ей это комфортное состояние своими представлениями, потихоньку избавляя от внутреннего напряжения.

Шломи заметил, что взрослые получают огромное удовольствие от простейших фокусов – с мыльным пузырем, который никогда не лопается, фонарика в светлой комнате, стульчика, который должен вырасти и прочих мелочей. Иногда они с таким азартом пытаются отгадать, какого зверька Шломи скрутит из воздушного шарика, чтобы получить обещанный приз, что клоун и сам забывает об их возрасте.

Он верит в том, что в каждом взрослом продолжает жить ребенок. Вот вам и ответ на вопрос откуда в не все это? Он приходит в детское отделение и на лицах тут же расцветают улыбки, как будто кто-то повернул выключатель и зажег свет. Между прочим, это смешной человек и сам рано узнал цену страданиям от недуга. В детстве Шломи поставили диагноз: врожденный полиэмелит, причем, были поражены и руки и ноги. Из-за своевременного лечения ущерб оказался меньше: у клоуна только одна нога тоньше другой и плохо работает, но поскольку он ходит по отделению в огромных клоунских ботинках шаркающей походкой, этого никто не замечает. А, может, эту способность – располагать к себе людей – Шломи унаследовал от родителей? Ведь он вырос в очень теплом доме, полном любви.

…Однажды в детское отделение посупила 16-летняя девочка, которая до несчастья, случвшегося с ней, очень любила танцевать, ходила на дискотеки. И вдруг у нее отказали ноги, и ей пришлось сесть на инвалидную коляску. Она запаниковала, впала в депрессию, ей казалось, что ее жизнь кончена. Шломи провел с ней в отделении реабилитации почти полтора года. Научил ее делать фигурки из шариков, она стала его помощницей и участвовала в представлениях, которые клоун разыгрывал для малышей. Родители спросили потом Шломи: «Как тебе это удалось? Наша дочь снова стала улыбаться, и у нее появилось столько планов!» Он и сам замечал, что девочка начала потихоньку вставать с инвалидной коляски: сначала она ходила, как астронавт, держась за стенки, а потом настал день, когда ее выписали. На прощание она подарила клоуну свою фотографию, на обратной стороне которой написала в его адрес теплые слова.

Был еще такой случай - с девятилетним мальчиком, который случайно опрокинул на себя большую кастрюлю с кипящей водой. Все его тело было покрыто бинтами. Он поступил в больницу в канун Пурима*. Шломи зашел к нему в палату и спросил: «Ты думаешь, если я клоун, так ты можешь меня разыгрывать? Да, нечего сказать, ты придумал классный костюм на Пурим, я до такого не додумался!». Он сделал мальчику из воздушного шарика лук и предложил попасть в него, в тот время, как сам ловко увертывался от воображаемых стрел. Мальчик начал смеяться и забыл о боли. Вечером Шломи позвонили его родители и спросили: «Когда ты придешь еще? Наш сын тебя очень ждет». Они очень подружились: по вечерам мальчик звонил клоуну домой, чтобы поболтать о том, о сем. Врачи в отделении, наблюдая за тем, как развиваются события, говорили: «Ты самый лучший врач. У мальчишки половина тела обожжена, а он ведет себя так, как будто не чувствует боли».

Присутствие клоуна на разных процедурах - часть работы клоуна. Малыши обычно сопротивляются, когда врач хочет выслушать их с помощью стетоскопа. И тогда на помощь приходит Шломи, извлекая из саквояжа свою «слушалку», скрученную из туалетной бумаги,  и подавая в воображаемый микрофон смешные команды, подобно ведущему телешоу: «А теперь все вместе: раз, два, три!». Или клоун начинает жонглировать, чтобы отвлечь внимание малыша, у которого в это время берут пробу крови для анализа. Если ребенку предстоит сделать первые послеоперационные шаги, Шломи  сооружает для него из воздушных шариков поводыря – собачку на длинном упругом поводке, а сам ползет рядом на четвереньках, чтобы не возвышаться, а быть на одном уровне с малышом. И всякий раз клоун вовлекает родителей во все эти представления: ребенку очень важно видеть их лица смеющимися, а не заплаканными и полными тревоги.

…Детская больница – очень непростое место, здесь слишком много страданий, и, наверное, тут нужны двадцать таких, как Шломи, чтобы хоть немного разрядить эту тяжелую обстановку. Вряд ли клоун забудет пятилетнюю девочку, которая периодически попадала в больницу. Он подружился с малышкой и всегда начинал свой обход по отделению с ее палаты: мастерил ей собачек, смешил. Однажды, когда  Шломи снова увидел в отделении ее отца, он обратился к нему как к старому знакомому: «А вы снова здесь?» - «Нет. Моя дочь уже не здесь, она умерла», - ответил отец. У клоуна в горле встал ком и стало трудно дышать. В этот момент он уже не был клоуном, а был Шломи, у которого тоже есть дети, и ему хотелось одного - забиться в какой-то угол и зарыдать. Отец девочки положил ему руку на плечо: «Спасибо тебе, Шломи, она очень тебя любила». 

…Однажды Шломи позвали к восьмилетнему мальчику, который находился в реанимации и пребывал в состоянии комы: глаза его были открыты и уставлены в одну точку. Клоун начал пускать мыльные пузыри, потом принялся жонглировать, и врачи вдруг заметили, что мальчик следит за предметами глазами: это была его первая осознанная реакция, и появилась надежда, что он выйдет из комы и начнет возвращаться к жизни.

Кстати, Шломи входит в палату только с согласия ребенка. Больница – это место, где все решают за малыша, что он должен делать, и он начинает терять чувство внутренней безопаности. Шломи пытается вернуть ему утраченное: в случае с  клоуном ребенок сам решает, вступать ему в игру с ним или нет, и тот выполняет его желания, а не навязываю ему свои. Эта ситуация напоминает езду на машине, когда важно вовремя нажать на тормоз, или, напротив, добавить газ: игра клоуна очень тонкая, тут нужно чувствовать все нюансы настроения ребенка и быстро, точно реагировать.

У самого Шломи два маленьких сына.  Старший сын во всем копирует отца, так что пришлось соорудить ему похожий наряд – парик, башмаки, халат - и вооружить саквояжиком со всеми клоунскими атрибутами. Иногда он участвует в отцовских представлениях. Но самое интересное - это то, что малыш и родился в Пурим!

*Пурим - еврейский праздник, где и дети, и взрослые надевают карнавальные костюмы

Дом, где собираются сердца

...О пожаре она узнала, вернувшись из-за границы, где собирала пожертвования для «Бейт-Шан ти». Мариума восприняла это как знак судьбы: сгорело прошлое, дом, где все начиналось, где она провела самые счастливые годы и где произошло то ужасное, о чем бы ей хотелось забыть.

Мальчиков перевели в дом, где жили девочки — временно, пока подготавливались комнаты на первом этаже, их разместили на крыше, благо дни стояли теплые: как и в минувшем году, лето в Израиле не спешило уступать место дождливой зиме. «В старый дом возврата нет, все дети будут жить здесь» — так решила Мириума.

Дом с открытыми дверями

Началась вся эта история 19 лет назад, когда девушка со сложной судьбой (об этом чуть позже), репатриировавшаяся из США, поселилась в одном доме с Дино Гершони — уроженцем страны, художником и бывшим кинематографистом. Дино, который был старше Мариумы на 24 года, покорил ее своим веселым, общительным нравом, у него было множество друзей. Чтобы понять, какое впечатление этот человек и его образ жизни произвели на Мариуму, надо знать ее предыдущую жизнь.

Мариума Кляйн родилась в Нью- Йорке, ей было три года, когда родители репатриировались в Израиль и вскоре развелись — отец вернулся в США. Спустя какое-то время туда отправились и мать с дочерью — они поселились в Бостоне. Мать пропадала на работе, обеспечивая существование маленькой семьи, а ее 13-летняя дочь, предоставленная самой себе, большую часть времени проводила на улице и порой даже ночевала в парках и под мостами. Спустя два года мать отправила Мариуму назад в Израиль — в религиозный интернат. Потом в жизни девочки случился Синай, перевернувший все ее представления о Всевышнем — именно там, в пустыне, она, по ее словам, ощутила присутствие Бога, и для нее отпала нужда в штудировании книг о Нем. Мариума оставила интернат. Теперь она училась в «тихоне», по вечерам работала официанткой и снимала квартиру. В 17 лет с ней произошло самое страшное, что может произойти с девушкой. Последствия травмы, результат жестокого изнасилования, она залечивала в одиночку, без помощи психологов. Потом была армия, затем встреча с Дино.

С первых дней совместной жизни двери их дома были открыты для всех друзей, которым негде было встречать Шабат*. Друзья приводили своих друзей, прослышав о бесплатном угощении, сюда потянулись и уличные бедолаги, среди них подростки, бежавшие от родителей или из интернатов. Некоторым из них некуда было идти, и они оставались на ночлег в гостеприимном пристанище. Порой сюда добирались даже подростки с юга, обитавшие прежде на эйлатских пляжах: у Дино и Мариумы им была обеспечена еда, кровля и защита. Никто здесь не лез детям в душу, не спрашивал: «Как ты дошел до жизни такой, где твои родители?»

…Когда я впервые набрела на «Бейт-Шанти» в начале 1990-х, Дино объяснял, почему предпочитает держать двери своего дома открытыми: «Когда ты идешь по улице и замечаешь в толпе людей с потухшими глазами, то невольно начинаешь задаваться вопросом: «Почему кому-то плохо, когда тебе так хорошо?» Что толку жалеть бедолагу, если он нуждается в помощи? Так начинается твоя миссия».

В главном Дино и Мариума оказались очень похожи. Она тоже предпочитала жить в доме, где всегда была масса народу и много радости. Так — сама собой — в жилище Дино и Мариумы образовалась коммуна. Постепенно сформировались и принципы: жизнь под одной крышей без алкоголя, наркотиков и насилия. А потом у дома появилось и название, совершенно случайно. Девушка, вернувшаяся из путешествия по Индии, проведя у Дино и Мариумы трое суток, сказала: «Как мне тут было славно — просто шанти!» Слово «шанти» в переводе с хинди означало «любовь и покой». И вскоре над входом появилась вывеска: «Брухим ха-баим ле Бейт-Шанти!» («Добро пожаловать в Дом любви и покоя!»)

Убежище для подростков

В начале 1990-х двухэтажный обветшалый дом производил — по крайней мере внешне — удручающее впечатление. По обеим сторонам лестницы — темные провалы комнат, вместо дверей — занавески. Сырые облезлые потолки, граффити на стенах. Единственный уютный уголок находился на втором этаже, где располагались жилые комнаты хозяев, салон с кухней, и все стены были увешаны картинами и безделушками. Никто из обитателей не платил за свое проживание, коммуна существовала на средства, которые зарабатывали Мариума и Дино: Мариума преподавала в школе, Дино трудился слесарем. Когда же денег на такую ораву не хватало, Мариума отправлялась собирать пожертвования, а Дино ехал на рынок «Кармель», где сердобольные торговцы всегда были готовы дать для бедных подростков немного овощей и фруктов. Муниципалитет Тель-Авива относился к идее коммуны, принимающей бездомных подростков, благожелательно, но и только. «Наша помощь заключается уже в том, что мы им не чиним никаких препятствий», — считали чиновники.

...В 1997 году, наведавшись в «Бейт- Шанти» во второй раз, я  с трудом нашла знакомое место — так здесь все преобразилось. Вместо пересохшей земли и разбитого асфальта — площадка, выложенная керамическими плитами, окруженная растениями в кадках. Отремонтированные комнаты. Хорошая мебель. Холодильники, полные еды. Благодаря газетным публикациям, о «Бейт-Шанти» узнали многие, и сюда потекли пожертвования. Деятельность дома-убежища, принимающего на неограниченное время молодежь любого возраста, оказавшуюся на обочине жизни, была признана полезной обществу: сюда даже стали направлять подростков различные ведомства — социальная служба, полиция, суды по делам несовершеннолетних. Жители Тель-Авива завезли в «Бейт-Шанти» мебель, холодильники, плиты, телевизоры, компьютеры. Фирмы, производящие продукты, заполнили холодильники провизией. Художники разрисовали стены комнат бабочками и ангелами. Кто-то притащил связки мелодичных колокольчиков, которые тут же повесили на крыше, где гуляет ветер. Певцы и музыканты устроили благотворительные концерты по сбору средств для «Бейт-Шанти». Нашлись и кулинары-добровольцы, пожелавшие готовить детям горячую еду.

В конце 1990-х бразды правления сосредоточились в руках энергичной Мириумы, которая стала полноправной хозяйкой дома. В районе Неве-Цедек вскоре был снят просторный дом, куда Мариума перебралась со своими тремя дочерьми и девочками-подростками. Мальчики-подростки остались в старом доме — вместе с Дино. Отношения между супругами к тому времени превратились уже в чисто дружеские.

Тайны «Бейт-Шанти»

...Однажды в «Бейт-Шанти» забрела девушка с таким выражением лица, что ее молча провели на кухню, накормили, дали одеяло и показали, где она будет спать. Девушка провела в постели три дня. Ее не беспокоили. Мириума терпеливо ждала, пока та заговорит сама.

Истории подростков, попадающих в «Бейт-Шанти», порой беспросветно страшны. Вот, например, история Роми.
Она с детства была строптивой, нетерпимой к любым ограничениям собственной свободы. Сначала сбегала с уроков, потом начала бегать из дома. Ночевала у подруг; воровала деньги у родителей. В 13 лет оказалась на улице, попробовала наркотики и нашла пристанище у 20-летнего парня, который в качестве платы за угол требовал, чтобы Роми занималась уборкой, стиркой, приготовлением пищи и спала с ним. Потом произошло ужасное: один из знакомых парней пригласил девушку на прогулку и привез на пустынный пляж, где его поджидал приятель-араб. Оба жестоко насиловали Роми в течение нескольких часов, после чего вырезали ей ножом на спине крест и уехали, пригрозив убить, если она заявит в полицию. Через некоторое время Роми, обнаружила, что беременна. В отчаянии она била себя кулаками по животу, у нее случился выкидыш. Девушка бродила по улицам, спала в парках и на пляже. Какое-то время была курьером у торговца наркотиками.

В «Бейт-Шанти» она попала случайно: приехала навестить жившую там подругу. Роми и не помышляла о том, чтобы остаться здесь: в ту пору она обитала у арабского парня, который ее избивал, но даже это жалчайшее существование она не желала променять на приличное общежитие с правилами, ограничивающими ее свободу После разговора с Мириумой девушка почувствовала, что ее судьба небезразлична хозяйке этого большого дома, и решила провести здесь день-два. К порядкам, установленным в «Бейт-Шанти», она привыкала нелегко, но спустя какое-то время уже стала членом этой большой семьи, у нее завелись новые подруги, к которым она относилась как к сестрам. Роми снова пошла учиться,  потом закончила курсы, а главное — помирилась  с родителями, предпочитая все же жить в «Бейт-Шанти». («Раньше я была такая непримиримая, что готова была ударить каждого, кто на меня косо посмотрит, теперь я научилась прощать и быть в ладу со всеми, и прежде всего — с собой»). От прошлого у нее осталась единственная отметина — крестообразный шрам на спине.

Еще одна история — несовершеннолетней Вики, репатриировавшейся с родителями из бывшего Союза. Вскоре мать умерла, и девочка осталась с отцом, который оказался настоящим чудовищем — насиловал ее в течение нескольких лет. Когда об этом стало известно социальным работникам, насильник угодил в тюрьму, а его жертва нашла убежище в «Бейт-Шанти». Глядя в воспаленные, непрощающие глаза девушки, полные желания отомстить отцу, я думала о том, что ее раны заживут не скоро, если вообще заживут.

...13-летний Морис с ранних лет терпел побои от родителей. За всю его недолгую жизнь он не услышал от них ни единого доброго слова. Он был в семье лишним и постоянно задавался вопросом: что же он сделал такого, в чем провинился перед матерью и отцом? Почему, в отличие от других детей, он для них «черная овца»? После побоев подросток  часто сбегал из дома. Дважды пытался свести счеты с жизнью. Когда социальные работники направили его в «Бейт- Шанти», он не верил, что здесь ему помогут В тот момент Морис вообще не верил, что на свете есть люди, способные любить других людей. Но неожиданно обнаружил, что дом полон таких же, как и сам он, отверженных, однако и они обладают правом на смех и радость. Первую ночь подросток проплакал. Наутро осмотрелся и решил, что теперь ему есть для чего жить. («Бейт- Шанги» спас меня, вытащил из ямы — только здесь я ощутил почву под ногами»).

...Отца своего Фаина не знала, мать села в тюрьму, когда дочери исполнился год (дело было в России), а освободилась лишь 12 лет спустя. В тюрьме у матери родился еще один ребенок, о котором девочка узнала не сразу, уже находясь в интернате. Вскоре мать вышла из тюрьмы, через полгода суд разрешил ей забрать детей, и она отправилась с ними и с новым мужем в Израиль. Первый конфликт с матерью произошел в ночь прилета в новую страну. Мать требовала, чтобы дети, падавшие с ног от усталости, помогали ей убирать квартиру и распаковывать вещи, а когда те не подчинились, выгнала их на улицу — под зимний дождь. Дети переночевали на крыше, утром вернулись домой. Ситуация обострилась вторично, когда Фаина прогуляла школу. Мать избила ее так, что на голове у девочки образовалась кровоточащая рана. Третий инцидент положил конец их отношениям.  Фаина вернулась с дискотеки навеселе. Наутро мать заставила дочь выпить полбутылки водки, не закусывая, и выкурить несколько сигарет подряд, чтобы «отучить от вредных привычек». Фаину после такого «урока» непрестанно рвало в течение целого дня, а затем она просто ушла. На улице, где девушка провела восемь месяцев, арабские подростки приучили ее к наркотикам. Однажды кто-то из прохожих спросил ее, почему она не живет дома. «Мне некуда идти», — ответила она. Прохожий рассказал девушке, что в Тель-Авиве есть дом, где принимают таких подростков, как она.

В «Бейт-Шанти» ее ни о чем не спрашивали, всего лишь показали место ночлега и накормили. Никому не было дела до Фаины, и вдруг она оказалась окруженной теплом и заботой. Единственное, к чему девушка долго не могла привыкнуть, — это дружеские объятия, принятые в этой большой семье; она не знала, что такое бывает заведено у людей. А с наркотиками покончила практически сразу — чтобы не огорчать Мириуму. Фаина устроилась работать официанткой, начала подумывать об учебе.

Все эти тайны не выходят за стены «Бейт- Шанти», о них не сообщают в соответствующие организации, не заводят на детей «дел». Так решила Мириума. Здесь каждый начинает новую жизнь с нуля, не оглядываясь на свое прошлое. Зачем кому-то знать, что девушка, собирающаяся идти в армию, когда-то была изнасилована своим отцом и дважды пыталась свести счеты с жизнью? Мириума не хотела, чтобы на биографии детей, прошедших через «Бейт-Шанти», оставались темные пятна. Каждый, кто испытал тяжесть судьбы, должен научиться прощать, чтобы выйти из состояния жертвы и перевернуть страницу.

Мириума гордится успехами своих многочисленных воспитанников. Может внезапно сорваться с места и махнуть на север, где один из бывших ее подопечных служит в боевых частях, а недавно закончил с отличием офицерские курсы. А ведь его семья считала, что парень - полный ноль и ничего не добьется. Зато в него поверили в «Бейт-Шанти», и он оказался настоящим молодцом.

...За 19 лет через «Бейт-Шанти» прошло около 13 тысяч подростков. Более 9 тысяч из них провели здесь от 24 часов до недели, после чего вернулись к родителям или в интернаты. Для тех же, кто прожил здесь месяцы и даже годы, этот дом стал единственным местом их обитания — им некуда было вернуться. "Бейт-Шанти" открыт 24 часа в сутки и принимает всех, кому нужна помощь, кто попал в беду. Мириума считает, что дети оказывают ей не меньшую поддержку, чем она им, подтверждением ее слов служит история, которая началась в 2000 году и завершилась два месяца назад.

Черная полоса

Все началось с того, что Дино Гершони, бывший муж Мариумы Кляйн и отец троих ее детей, был приговорен к 17 годам лишения свободы за сожительство с несовершеннолетней, не являвшейся воспитанницей «Бейт-Шанти». Согласно заявлению, поданному в полицию, он встречался с ней в  пристройке, куда Дино поселился после развода с Миримой.

На первые заседания Мариума ходила — ей не верилось, что Дино мог совершить подобное преступление, потом она перестала бывать в суде. В одном из интервью Мариума сказала, что уважает решение суда, а о бывшем супруге отозвалась так: «Очевидно, он просто больной человек». Хотя последние три года Дино не имел никакого отношения к «Бейт-Шанти» и за все время не обидел никого из детей этого дома, а только помогал им, случившееся изрядно подкосило Мариуму. В минуты слабости ей хотелось уехать куда глаза глядят, но чувство долга, а также поддержка детей помогли ей справиться с болью.

После пожара

Пожар в пристройке, той самой, где раньше  жил Дино, удалось потушить. Мириума съездила за границу, собирая пожертвования на реконструкцию дома. «Бейт-Шанти» получил 150 дунамов земли на юге, в районе Негева - под строительство еще одного комплекса для подростков — с реабилитационным центром и конефермой. А в 2000-м году Мариума удостоилась чести зажечь свечу в День независимости Израиля и получила благодарственное письмо от президента страны. Теперь государственные субсидии составляли пятую часть бюджета «Бейт-Шанти». Открылся фонд помощи «Бейт-Шанти» для нуждающихся подростков. К Мириуме обращалось все больше и больше детей, которым некуда было идти. 90 процентов подростков, которые провели в «Бейт- Шанти» непродолжительное время, больше не вернулись на улицу. 78 процентов из тех, кто прожил тут достаточно долго, успешно адаптировались в обществе: отслужили в армии, закончили университеты, создали семьи. Некоторые нынче за границей. Например, Лера, репатриантка из России, обитавшая до «Бейт-Шанти», на площади Дизенгоф. К Мириуме она попала в 15 лет. Девочка неплохо рисовала. В «Бейт-Шанти» ей купили  краски и холсты, устроили выставку. Мириума приложила немало усилий, чтобы ее воспитанницу приняли в художественное училище. Лера стала художницей, живет в Голландии, вышла замуж. родила.

По составу «Бейт-Шанти» можно изучать географию Израиля, его этнический и национальный состав, а также историю алии. Здесь можно встретить подростков-бедуинов и друзов, репатриантов из Эфиопии и стран СНГ, детей из светских и религиозных семей. Проблемы, приводящие их сюда: конфликты с родителями, насилие в семье, инцест. Девочки, забеременевшие в раннем возрасте, солдаты-одиночки, не имеющие семьи.  Подростки, оказавшиеся на улице...

…Сюда попадают дети с улицы, видевшие немало бед и горестей. Приходилось ли кого-то из них выгонять? Крайне редко, и только тех, кто нарушал главные правила «теплого дома» — употреблял наркотики, алкоголь, прибегал к насилию, воровал. предпочитаем разбираться с его виновниками сами, не прибегая к помощи полиции. «Бейт- Шанти» — не казенное учреждение. Это дом, в котором живет много детей. Одна большая семья. Поэтому в «Бейт-Шанти» всегда предпочитали разбираться с нарушителями сами, не прибегая к помощи полиции.

Островок спасения

Затерянный в Негеве островок спасения для бежавших из дома подростков подобен миражу. При приближении к нему со стороны скоростной трассы разноцветное строение с зубчатными стенами и высокими пальмами то исчезает за песчаной дюной, то возникает вновь, маня своими полуразмытыми очертаниями, дрожащими в раскаленном воздухе пустыни.

«Шанти бе мидбар» - в буквальном переводе с хинди и иврита означает «Дом любви и покоя в пустыне». Не молодежная коммуна, а именно дом – для детей юга, отверженных своими близкими. «Младший брат тель-авивского «Бейт-Шанти», - как говорит о нем его создательница Мириума Бен-Йосеф.

«Меня научили выбирать жизнь…»

Здание разделено на две половины: в одной живут девочки, в другой мальчики. Слышно, как журчит вода – внутри дома, в переходах, снаружи - везде, она выводит  к небольшому искусственному пруду, где ветер качает высокую траву и головки камышей.

...Сегодня уже никто не узнал бы в этой улыбчивой и энергичной 23-летней девушке ту озлобленную на весь мир 14-летнюю девчонку, которая переступила порог «Бейт-Шанти» девять лет назад. За свою короткую жизнь Наташа пережила совсем недетскую беду: бежала из дома от жестоких побоев отца, жила на улице, пыталась покончить собой, прошла восемь интернатов, пока судьба не привела ее к разноцветным воротам в южной части Тель-Авива.

Наташа попала в Израиль, когда ей было всего пять лет. По кавказским обычаям маму сосватали отцу, который постоянно бил и жену и детей. Мать не могла их защитить, она была совершенно сломанным человеком. Наташе тогда казалось, что все семьи живут также и по-другому не бывает. В 13 лет она попала после отцовских побоев в больницу. К девочке привели социальную работницу. Сначала Наташа боялась ей что-либо рассказывать из-за страха перед отцом, а потом все решилась и даже согласилась пойти в полицию. Больше она домой не вернулась.  Сменила восемь интернатов и хостелей. Домашней и забитой девочке приходилось бороться там за свое выживание. Наташа научилась быть злой и отвечать ударом на удар. Била больше от страха: в  интернатах творились ужасные вещи. А потом она убежала и три месяца жила на улице. В городе бродяжничали и другие дети, которые рассказывали, что в Тель-Авиве есть такое место – «Бейт-Шанти», где дают еды сколько хочешь. Наташа решила идти туда.

Как  с ней  там вначале намучились! Наверное, Наташа была одной из самых трудных девочек, нашедших приют в «Бейт-Шанти»: на всех огрызалась и все время орала - ей казалось, что иначе меня никто не услышит. От этой привычки пришлось избавиться, когда девушке дали тетрадку и предложили целую неделю общаться со всеми только письменно. Постепенно она училась доверять другим и любить себя. И еще она поняла разницу между дружескими объятиями и теми,  от которых она убегала в детстве, преследуемая дедушкой и дядей.

«Бейт-Шанти» - самое лучшее, что могло случиться в ее жизни. Наташа успешно закончила школу, съездила в Польшу и Голландию, и стала, как Мириума, «второй мамой» для таких же несчастных девочек, так похожих на нее саму  в детстве. Она работает здесь инструктором и собирается поступать в университет. Главное, чему девушку научили в «Бейт-Шанти» за те годы, что она  провела здесь: любить себя и других и выбирать жизнь. («Когда я помогаю другим детям, я как бы помогаю и себе. Их проблемы напоминают мне те, с которыми я столкнулась в детстве, и я пытаюсь уберечь их от ошибок. Я веду своих подопечных девочек в первый раз к гинекологу, как это делала бы любая мать. Теперь я еще более отчетливо понимаю, что имеет в виду Мириума, когда говорит о воспитанниках «Бейт-Шанти»: «Наши дети». Я всегда поражалась тому, как она успевает дойти до каждого из нас: выслушать, успокоить, дать нужный совет. Три ее дочки росли в «Бейт-Шанти» с нами. Они мне как сестры»).

Наташа долго не теряла надежды вернуться домой. Но каждый раз, когда приходила повидаться с мамой, отец набрасывался на дочь с кулаками. Когда Наташе исполнилось 18, она пошла с мамой в рабанут и помогла ей добиться развода. Теперь родители живут отдельно, и Наташа может навещать свою мать.

С тех пор, как она переступила порог «Бейт-Шанти», у Наташи, наконец, появился настоящий день рождения - с шариками, подарками, тортом и поздравлениями. Даже сейчас, когда она уже живет в киббуце со своим другом, все свои дни рождения предпочитает отмечать с ним в «Бейт-Шанти». Ведь это ее дом, ее семья. («Бейт-Шанти» - такое удивительное место, что мне даже кажется, что в нем живет бог. Он и начинался когда-то со встречи Шабата, когда Мириума открывала двери своего тель-авивского дома для всех отверженных детей. Эта традиция сохранилась до сих пор: свечи зажжены и начинаются задушевные разговоры, которые затягиваются до поздней ночи»).

«Бейт-Шанти»  стал для многих подростков домом, где у них началась другая жизнь.

«Только тот, кто пережил подобное, способен понять…»

«Бейт-Шанти» существует 27 лет. За это время через него прошли 24 тысячи мальчиков и девочек, переживших недетскую беду: инцест, побои, немыслимые издевательства. Одних выгоняли из дома за то, что они не хотели вести хотели вести религиозный образ жизни. Другим после развода родителей не нашлось места в новых семьях матери и отца. Из огромного количества историй детского несчастья можно было бы составить «черную книгу».

Те, кто прожил в стенах «Бейт-Шанти» не один год, считают Мириуму своей второй мамой. Хотя сама она с самого начала твердила каждому из них: «Тебе нельзя забывать своих родителей. Я не могу их заменить, но сделаю все для того, чтобы тебе здесь было хорошо». О каждом беглеце она сообщала в социальную службу, и если родителям была небезразлична судьба их ребенка, Мириума предлагала им встретиться в «Бейт-Шанти». Но таких было мало. Многих детей никто не искал. Им просто некуда было вернуться.

«Безопасная дорога начинается здесь…»

...Мы не виделись с Мириумой довольно давно. За это время она успела счастливо выйти замуж и сменить фамилию Кляйн на Бен-Йосеф (на свадьбе гуляли все ее дети – родные и приемные). На открытии нового филиала в Негеве
присутствовал президент страны. «Бейт-Шанти» сегодня известен не только в Израиле, но и за рубежом. Сюда довольно часто заезжают молодежные делегации из других стран, путешествующие по Израилю.

Казалось бы, все вышло, так, как она хотела. Откуда  у Мириумы ощущение, что она все еще в пути, и  поезд никак не может прибыть на конечную станцию? Как и много лет назад, она по-прежнему каждое утро встает с одной и той же мыслью: что можно сделать еще для того, чтобы ее детище не погибло из-за нехватки средств. Да, «Бейт-Шанти» частично поддерживает государство, помогают фонды и частные пожертвователи, но это ведь не регулярная помощь, на которую можно рассчитывать и строить планы на будущее. Мириума никогда не рассказывает детям о трудностях. Они не должны об этом знать. «Бейт-Шанти» - это дом радости, таким он задуман, таким она хотела бы его сохранить.

...И в самом деле. В негевском «Шанти» не увидишь унылых стен, выкрашенных скучно-однообразно белым, или бежевым. Разноцветьев красок, журчащая между плитами вода, буйство зелени, фонтанчики, скульптуры, витражи, освещение, создающее домашний уют. Таким задумала новый дом Мириума, а трудились над его созданием все обитатели «Бейт-Шанти» – от воспитателей до воспитанников. То же разноцветье красок и в тель-авивском «Шанти», начиная от расписных ворот.

Эти подростки пережили слишком много тяжелых вещей, и, попадая сюда, хотели бы как можно скорее забыть  о своем прошлом. «Бейт-Шанти» не должен напоминать им интернат, или хостель. Это сказочный дом-мечта, которого у них никогда не было, но в котором они хотели бы жить. И когда дети заходят и видят перед собой райский уголок – это  уже начало их реабилитации. На юге у подростков уже завелись хорошие друзья: летчики с военной базы, расположенной по соседству. Они часто навещают детей, играют с ними в футбол, делают шашлыки, готовят их к службе в армии.

Оба дома  - тель-авивский и тот, что в Негеве - одинаково дороги Мириуме. И что с того, если подросток провел в них
несколько часов и вернулись домой. Значит, он не собирались его покидать: просто поссорился с родителями, хлопнул дверью и пошел куда глаза глядят. В этом возрасте такое случается. Мириума только  рада, когда детям есть куда вернуться. У нее всегда было одно желание -  отогреть их, чтобы они снова научились кому-то верить и выбрались на хорошую и безопасную дорогу. Мириума знает наверняка, что  любую мечту можно осуществить – надо только собрать вокруг себя людей, которые в нее так же, как и ты, поверят. Главное – нужно точно знать, куда ты идешь и зачем.

Бог дал ей много детей – своих и чужих, и это самый лучший подарок, считает Мириума. Ей бы хотелось, чтобы «Бейт-Шанти» продолжал существовать даже, когда ее не будет. («Ты знаешь, что это такое – видеть сегодня в «Гивати» или «Голани» мальчишек, которые несколько лет назад жили на улице? - говорит мне она - Или девочек со своими детьми и мужьями, которых их собственные родители когда-то выбросили из дома и из жизни? Поверь, для меня нет большей радости, чем видеть их счастливыми»).

*Шабат -  суббота, по еврейской традиции в этот день все  отдыхают

Одиночное плавание

Одиночное плавание (1999 год)

Хотите верьте, хотите нет, но в 1997-м году одно судно отправилось в дальнее плавание без капитана, с командой юнг на борту, без денег, припасов и - благополучно достигло берегов Земли Обетованной, где ВЫЖИВАЕТ уже целый год.

Когда житель Хайфы рассказал мне о семье из девяти  детей, репатриировавшихся в Израиль без родителей и  продолжающих жить одним домом - не растащенных по приемным семьям, не разбросанных по интернатам, - я просто не поверила: да возможно ли такое в Израиле? При том что старшей девочке едва исполнилось 20, а младшему - всего шесть. На что же они живут? Откуда деньги на съемную квартиру? Как вообще ВЫЖИВАЮТ?

Даже при первом приближении мне показалось очень странным, что израильская социальная служба, известная своей принципиальностью и где-то непримиримостью (вспомним истории детей, отобранных у репатриантов по одному намеку на неблагополучие и возвращенных в семьи лишь после долгих судебных тяжб), позволяет семье Табакиных самосохраняться при отсутствии взрослых.

Но что думать да гадать? Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать: я тут же выехала в Хайфу.

Первое впечатление: красивый высотный дом; просторная квартира из пяти комнат; из мебели – лишь самое необходимое; поразительная чистота; из кухни доносится запах свежеиспеченного пирога. "Уж не к приезду госте подготовились? В иных семьях один-два ребенка, а беспорядка хватит на целую детсадовскую группу, а тут - девятеро по лавкам..." - заподозрила было я, но Светлана Кокина, помогающая семье по поручению социальной службы, тут же заверила нас: "У них всегда так. Каждое утро дети проводят жеребьевку и распределяют обязанности, кто отвечает за уборку, кто выносит мусор, кто идет в магазин, кто готовит обед".

Но это - первое впечатление. Потому что за крепким фасадом отличной организованности детей (не будь ее - смогли бы они выжить на Украине при нынешнем экономическом кризисе, самостоятельно перебраться в Израиль и уцелеть здесь?) проглядывает уже подступающая нужда. Пока о ней знают лишь старшие дети, которые распоряжаются скудными пособиями, получаемыми от Службы национального страхования. Трудно понять, как семья в течение года выживает на пособие репатриантки-одиночки, которое получает старшая сестра, и детские пособия - около 160 шекелей в месяц на каждого ребенка. Съем пятикомнатной квартиры, в которой они живут по двое-трое в комнате, обходится семье Табакиных в 600 долларов, плюс плата (правда, минимальная) за школу, которую посещают шестеро детей, и садик, куда определен младший Гриша. А коммунальные платежи (даже при режиме жесткой экономии, благо что нынешняя зима была теплой)? А еда? Одежда? Учебники? Не говоря уж о самом необходимом - зубной пасте, шампуне и прочих мелочах, которые приходится покупать ежемесячно?

Семье помогают, но - единовременно. Один раз привезли деньги, недавно пожертвовали газовую плиту, утюг, микроволновку, в другой раз завезли коробки со сладостями, принесли кое-какие вещи... Но разве это решает проблемы УНИКАЛЬНОЙ для Израиля детской семьи?

Самое время приоткрыть завесу семейной тайны и хотя бы намекнуть читателю (дабы лиший раз не причинять детям боль), почему они ОДНИ.

До репатриации семья жила в Днепропетровске. Глава ее - из колена Коэнов. Все дети записаны евреями и носят фамилию отца. В семье Табакиных никогда не было благополучия. Мать рожала детей, но не занималась ими, неделями не появляясь дома. Что-то пытался сделать отец (по рассказам детей - очень добрый, но слабый человек). В основном семьей занималась бабушка Талина, мать отца детей (идея вывезти их в Израиль принадлежит именно ей), и старшая девочка Света, которая уже с 14 лет взвалила на себя заботы о младших сестрах и братьях.

Тамошние власти предпринимали попытки лишить мать и отца родительских прав, разлучить сестер и братьев, разбросав их по интернатам и детским домам (Света Табакина: "Однажды к нам в квартиру ворвались какие-то люди с милицией, забрали всех детей и увезли куда-то, как потом выяснилось - сначала в больницу, где представили их бездомными. Я была в ужасе, помчалась к бабушке, потом в больницу. Меня туда долго не пускали - мол, бери разрешение в инстанциях. Я взорвалась: "Да люди вы или звери? Дайте хотя бы покормить детей! Известно, как у вас в больницах кормят!" Наконец меня пустили к детям. Они были такие голодные, что глотали куски, почти их не жуя". Бабушка тем временем обратилась к мэру, и в конце концов моих братьев и сестер вернули домой").

Как они выживали на Украине? Что-то зарабатывал отец, бабушка помогала чем могла. Света в 9-м классе вынуждена была прервать учебу и начать подрабатывать. Потом начал подрабатывать 15-летний Миша, выучившийся на газоэлектросварщика. Но ситуация на Украине становилась все хуже: иные не могли найти работу, а те, кто работал, месяцами не получали зарплату. Кроме того, у 14-летней Лены обострились проблемы со щитовидкой (во время чернобыльской аварии детский лагерь, где она отдыхала, накрыло радиоактивное облако), а где взять денег на врачей? Бабушка решила: пришло время спасать детей - увозить их в Израиль. Так семья Табакиных - 19-летняя Света, 16-летний Миша, 15-летняя Лена, 14-летний Денис, 12-летняя Аня, 10-летний Дима, 9-летняя Ксюша, 7-летняя Таня и 5-летний Гриша - оказалась в Израиле. Пока социальная служба решала, кого прикрепить к не вписывающейся в привычные рамки семье, дети сами разыскали в Израиле свою бывшую соседку Свету Кокину и попросила ее выступить в этой роли (Светлана Кокина: "Я знаю эту семью много лет. В нашем дворе было всего несколько еврейских семей. Я помню все дни рождения этих детей. Мы всегда помогали им, чем могли. Старшая Света - очень сильный человек. Она с малых лет ходила в няньках у младших, при этом была отличницей в школе, училась в элитарном классе, побеждала в разных олимпиадах, читала массу книг"). Когда Светлана Кокина навестила их в первый раз в Израиле, детям не на чем было сидеть - стоял январь, а они сидели на полу. На следующий же день Светлана привезла им ковер, а вскоре социальная помощь узаконила ее в роли помощницы семьи.

Потом для семьи настали трудные времена. Если на первых порах выручала корзина абсорбции»*, то теперь им рассчитывать не на что. Пособия на детей не покрывают нужд этой большой семьи. Миша, хоть и имеет специальность газоэлектросварщика, не может устроиться на работу - никто не хочет брать на себя ответственность за несовершеннолетнего. На Свете - весь дом. Младшие дети учатся в школе.

...Прибытие детей в Израиль совпало с забастовкой в аэропорту. Первую ночь они провели в гостинице, а на другой день - уже к ночи - перебрались на съемную квартиру, предложенную маклером. Через полгода возникли новые трудности: хозяева продали квартиру. Найти другую оказалось невероятно трудно: никто не хотел сдавать квартиру необыкновенной семье, состоящей из девяти детей. На помощь пришел тот же самый маклер, и вскоре дети перебрались в дом по соседству. Мир оказался не без добрых людей: хозяева прежней квартиры взяли на себя маклерские расходы по съему нового жилья для семьи.

А что же родители детей? От матери за год – ни одного письма, отец написал всего дважды. Дети любят отца и мать, острее всех переживает разлуку с отцом 11-летний Дима. Решится ли отец на репатриацию в Израиль? Хорошо ли от этого будет детям? (Света Табакина: "Мне кажется, что лучше пусть будет так, как есть. Дети очень любят родителей, которые от нас далеко, и я бы не хотела, чтобы они прошли через те же разочарования и боль, через которые в свое время прошла я, живя с родителями").

У многодетной семьи - свои приметы. Все вещи передаются от старших к младшим. Вся посуда на кухне - максимального размера. Если варится суп - то в большой кастрюле и на один раз (просто он съедается сразу - слишком много едоков). Здесь никогда не выбрасывается еда (потому что ничего не остается). В этой семье каждый ребенок (за исключением последнего - Гриши) умеет пеленать детей и варить кашу (приходилось!). Здесь свои отношения. Для девочек непреложен авторитет старшей сестры, для мальчиков - старшего брата Миши, хотя поначалу, когда Гриша был маленьким, он долгое время считал своей мамой Свету и всюду следовал за ней хвостиком. Здесь каждый имеет свои обязанности, о которых друг другу не напоминают. На рынок ходит Миша - он в семье самый сильный. Супы варит Денис - у него это здорово получается. Пироги печет Света. Посуду моет Аня, полы моет Лена. И даже маленький Гриша вносит свою посильную лепту - поднесет ту или иную вещь, когда его об этом попросят. Но и в этой на редкость сплоченной семье случаются маленькие ЧП. Например, Дима, прогулявший несколько уроков,  с тех пор ходит в школу с сопровождением (так решила семья). У Лены неважно с ивритом - взяли репетитора. Денису нелегко дается учеба. Но разве это проблемы по сравнению с тем, что в ближайшие месяцы остро встанет вопрос об элементарном экономическом выживании семьи?

Свете не раз предлагали в Израиле определить часть детей в интернат. Но она всякий раз отвечала социальным работникам: "Поймите наконец, мы – семья. Пусть необычная, но, кроме друг друга, у нас никого нет. Мы выжили там, где сегодня не выживают даже бездетные семьи. Так почему же вы хотите разлучить нас здесь? Почему?». При воспоминании об этом на глазах «железной» девушки Светы выступают слезы, и кто-то из детей стремглав бросается в кухню за стаканом воды.

...Нестандартная семья, репатриировавшаяся в Израиль, требует нестандартных решений. А что может предложить ей (и периодически предлагает) социальная служба? Стандартный набор: отправить детей в интернаты либо передать на усыновление. Почему бы не признать за семьей, которая при очевидном внешнем неблагополучии (дети без родителей, предоставлены сами себе) вполне благополучна (младший устроен в детский сад, старшие учатся в школе; дома - чистота, порядок), особый статус - семейного детского дома и не обеспечить нестандартным (тем более что речь идет пока об единственном подобном случае) пособием, позволяющим детям жить нормально?

Пока же дело обстоит так: об изобилии здесь мечтать не приходится, но, тем не менее, дети не ходят голодными (Света Табакина: "Мы как в той сказке: варим суп из топора, но пока, слава Б-гу, сыты"). Но, судя по всему, в ближайшее время семья окажется на грани катастрофы. Все пособия, получаемые детьми, в сумме не достигают и 3 тысяч шекелей, из которых две с половиной уходят на оплату съемной квартиры. И то, что семья Табакин действительно находится на грани, очевидно даже тому, кто не силен в арифметике. При этом - надо отдать им должное - дети не впадают в панику, не просят милостыню, а ведут обычную жизнь - вопрос в том, насколько ее можно назвать нормальной по сравнению с жизнью других израильских семей.

...Оказалось, что пирог дети испекли "по случаю" - ждали гостей, то есть меня. Он лежал на большой тарелке, аккуратно нарезанный на квадратики.

- Ну, как же вы уедете, не отведав пирога? - шепнула Светлана Кокина. - Дети так старались, так вас ждали...

Я взяла кусочек. Пирог оказался простым, без начинки - сразу пришла на ум фраза "суп из топора", - но вкусным.

- Берите, берите еще, - сказали дети.

Я вспомнила о причине своего визита сюда. Вспомнила о супе, который варится в огромной кастрюле и съедается в один присест. И второй кусок пирога в горло не полез.

***

После публикации этой статьи дети получили особый статус: случай был признан беспрецедентным и государство назначило семье Табакиных специальное пособие – восемь тысяч шекелей в месяц. Так же дети получили помощь от множества незнакомых людей, хайфского муниципалитета и общественных организаций. Однако, спустя несколько лет в семье разразился новый кризис.

Одиночное плавание (2004 год)

В Израиле продолжается уникальный социальный эксперимент, начавшийся в Украине и поставленный самой жизнью. В 1997 году к израильскому берегу прибило суденышко с командой юнг на борту, которые отправились в одиночное плавание без капитана, денег и припасов. Но настоящие бури и шторма поджидали их на суше.

Не скрою, впечатление от того, что я увидела весной 1999-го в хайфской квартире, которую снимали дети, было сильным: нужда и обстоятельства, в которых они оказались против своей воли, приучили их выживать в любых условиях. Все дети, кроме самого младшего, умели готовить. Обязанности между ними были строго распределены: старшие отправлялись на рынок, младшие мыли посуду, полы, занимались стиркой и выносили мусор. Так же сообща решались и возникающие проблемы: если кто-то из детей пропускал уроки, на следующий день он отправлялся в школу уже в сопровождении старшего брата или сестры, которые также присутствовали и на родительских собраниях у младших, при том, что сами еще являлись школьниками.

В марте 1999-го я написала об этой уникальной в своем роде семье статью, которая вызвала большой резонанс. Многие восприняли трагедию семьи Табакиных как свою собственную. Люди приезжали к детям со всей страны, везли им вещи, вручали чеки. Ассоциация «Открытое сердце» устроила в Иерусалиме благотворительный концерт, средства от которого передала семье Табакиных. Очень помогли киббуцы, снабдив детей продуктами. Организация СЕЛА организовало для них экскурсию в «Сафари». Но самое главное: государство признало, что речь идет об исключительном случае, и Табакины стали получать от Службы национального страхования около восьми тысяч шекелей в месяц. Муниципалитет тоже не остался в стороне, освободив семью на какой-то период от уплаты налога, платы за школу, детсад, продленку, а также простив им задолженность за воду и подарив новый компьютере обучающими программами.

Все вдруг пришло в движение, и в жизни детей начали происходить удивительные перемены: Лена, которой не давался иврит, стала быстро продвигаться в учебе, Миша пошел учиться на дорогие компьютерные курсы, где с него взяли символическую плату, Света решила наверстать упущенное и сдать экстерном экзамены на аттестат зрелости. Казалось, черная полоса в жизни этой семьи завершилась: будущее представлялось детям исключительно в светлых тонах.

В 2001 году заболела 12-летняя Таня, у которой обнаружили рак печени. Она провела в больнице девять месяцев, пройдя тяжелую операцию и сеансы химиотерапии. Дети круглосуточно дежурили около ее постели, сменяя друг друга. Медперсонал был поражен единством этой семьи.

Таня была еще в больнице, как в дом нагрянули новые беды: старшая из детей - Света, не выдержав гнета проблем, впала в тяжелую депрессию, сопровождающуюся агорафобией (боязнь открытых пространств), один из мальчиков под влиянием уличной компании попробовал наркотики. Дети не поддались панике, а привычно стали одолевать напасти — так, как они умели это делать и делали всегда. Младшие девочки следили, чтобы «мама» Света вовремя принимала антидепрессанты, старшие мальчики принялись спасать своего брата и в конце концов его вытащили: пройдя реабилитацию под неусыпным контролем семьи, он чувствует себя сегодня хорошо, учится в рамках специальной программы, предполагающей профессиональную ориентацию, и полон планов на будущее. Состояние Светы тоже улучшилось, хотя ее и признали инвалидом. Так что семья была вынуждена оформить второе опекунство над детьми на одного из старших братьев – Дениса, который в настоящее время служит в армии.

Одновременно со всеми этими событиями несчастье пришло и в дом Светланы Кокиной, опекающей семью по поручению социальной службы: ее муж заболел раком и год назад умер; сама Светлана перенесла инфаркт и операцию на открытом сердце. Дети не оставляли ее ни на минуту, постоянно поддерживали и помогали, переживая трагедию семьи Кокиных как свою собственную.

Позже в семье Табакиных случилось еще одно ЧП: Таня и Ксюша подверглись в школе нападению других девочек, учинивших над ними жестокую расправу безо всяких причин. Особенно досталось Ксюше, которая приняла на себя главный удар, чтобы отвести его от сестры, вышедшей из больницы всего год назад. В результате у Ксюши пострадала барабанная перепонка, были вырваны волосы — несколько дней она провела в больнице. Состояние здоровья Тани после случившегося – девочка тоже подверглась жестоким ударам, и в том числе в область оперированной печени - тоже значительно ухудшилось. Старшие братья и сестры тут же решили перевести девочек в другую школу и подали жалобу в полицию. Тут важно отметить, что дети из семьи Табакиных никогда не считались в школе трудными: Таня слыла старательной ученицей и успевала по большинству предметов, несмотря на то, что девять месяцев провела на больничной койке; Ксюша занималась спортом и даже состояла в местной сборной по волейболу.

Сейчас семье очень помогает воинская часть, где служит Денис: выделили деньги, постоянно дают продукты, постельное белье, недавно подарили телевизор и стиральную машину. Но семье сейчас катастрофически не хватает средств. Все, что зарабатывает Миша и получает в армии Денис, немедленно уходит на продукты.

...Квартира, которую снимает семья, все та же. Разве что прибавилось книг  — вдоль двух стен тянутся высокие, от пола до потолка стеллажи. На стене свадебная фотография: в августе дети выдавали замуж 19-летнюю Аню, которая теперь живет отдельно. Миша и Лена успели отслужить в армии, Денису еще служить год. Еще в доме появилась собака по имени Лаки — простая дворняжка, которая увязалась на улице за одним из детей, да так и осталась жить в семье.

Денис собирается стать поваром, недавно он закончил с отличием армейские курсы кондитеров. На вечере по случаю окончания курсов семья выслушала немало благодарностей от его командиров за то, что воспитали такого ответственного, дисциплинированного и способного парня. Аня окончила школу с профессиональным уклоном, получив за годы учебы немало грамот, которые в семье бережно хранятся. Работает в крупной компании, собирается учиться на бухгалтерских курсах. Лена собирается выучиться на психолога, а Ксюша на врача. Таню, у которой удалены большая часть печени и желчный пузырь, еще не отпускает боль, хотя операция прошла успешно. Врачи считают ее случай уникальным и продолжают за ней наблюдать. Таня мечтает стать адвокатом: ее возмущает всяческая несправедливость. Дети считают, что из нее может получиться хороший адвокат. Старшая Света, по определению младших братьев и сестер, «ходячая энциклопедия»: благодаря ее стараниям Гриша, привезенный в Израиль в пятилетнем возрасте,  свободно читает по-русски. По паркам и дискотекам дети не ходят. В их семье всегда найдется занятие для каждого и никогда не бывает скучно. Вот, например, как выдавали замуж Аню: когда она привела в дом жениха, он всем очень понравился, а они ему, и вопрос сразу решился.

Миша работает при компьютерном магазине, но подумывает о том, чтобы наняться еще охранником в какую-нибудь фирму: денег в семье катастрофически не хватает. Пять лет назад Табакины получали от государства восемь тысяч шекелей в месяц, но с каждым годом эта сумма все уменьшалась, поскольку старшие дети, достигнув совершеннолетия, лишались пособия. Старшие строго контролируют все покупки, остро ощущая подступающую нужду. Младшие относятся к этому с пониманием, пытаясь внести свою лепту: в летние каникулы Таня с Ксюшей подрабатывали няньками, ухаживая за малышом. Если нужно купить что-то женское, девочки идут к Свете или Лене. Если такая необходимость возникает у мальчиков, идут к Мише или Денису. Вопрос о крупных покупках, таких как дорогой дорогой ингаляционный прибор для Гриши, страдающего астмой, решается сообща, на семейном совете.

Долгое время дети вынуждены были доказывать взрослым, что они - нормальная семья, любят друг друга и их не надо растаскивать по приютам и интернатам. А взрослые не могли поверить в то, что дети могут жить без родителей и заботиться друг о друге. Но ведь это факт — дети не раз сталкивались с большими проблемами и благополучно справлялись с ними. Когда с одним из наших братьев случилась беда, остальные члены семьи круглосуточно «пасли» его, уговаривали, убеждали и даже водили в больницу посмотреть на бывшего наркомана, превратившегося в живую мумию. На брата это произвело очень сильное впечатление и он успешно прошел реабилитацию. Когда самый младший Гриша перестал делать уроки, семья приняла решение лишить его компьютерных игр и телепередач, пока не подтянется в учебе. Помогло! Дети мужественно принимают беды, не жалуясь на судьбу и всякий раз пытаясь найти выход из очередного тупика.

…В декабре 2005-го умерла Таня. Светлая память...

* «корзина абсорбции» - пособие на семью репатриантов
* СЕЛА - организация помощи пострадавших от террора



Жизнь по цене смерти

Русское сердце Бени

Так уж вышло, что последние 15 лет Бени Бесевич отмечает день рождения жены вместе со своим. Только в отличие от Ханы, у него это второй день рождения и 15-й по счету – с тех пор, как ему пересадили сердце погибшего русского парня.
До 41 года Бени был здоров как бык, по врачам не ходил и делал, по его словам, много глупостей: обожал жирные стейки и пиво, выкуривал по четыре пачки сигарет в день и совершенно не занимался спортом. Водителю семитрейлера казалось, что ему не будет сноса, но однажды, по дороге на Мертвое море, когда он менял колесо, в груди кольнуло так, что он, охнув, осел на землю, выпустив из рук колесо. Знакомый, проезжавший с грузом мимо, увидев эту картину, тут же остановился и крикнул из кабины: «Бени, ты в порядке?» - «Проезжай, проезжай! Сам справлюсь!» - отмахнулся он. Бени
столько лет гонял по трассе… Мог ли он допустить, чтобы кто-то потом сказал о нем: «Да он слабак!»

Пересилив себя, Бени сменил колесо, сел за руль и проехал несколько километров. Боль в груди усиливалась, к ней добавилось головокружение. Когда начало темнеть в глазах, Бени решил, что это от переутомления, и встал на обочине, чтобы немного отдохнуть. Он закрыл глаза и... провалился на долгие шесть часов. Если бы не пограничники, которые проезжали мимо и заподозрили неладное, возможно, уже бы и не проснулся. Когда один из солдат, поднявшись в кабину, тронул Бени за плечо, пытаясь привести в чувство, тот уже с трудом говорил. Пограничники доставили его на патрульном джипе до ближайшей киббуцной поликлиники, а уже оттуда ему уже вызвали «скорую» и отправили в реанимацию.
То, что помощь была оказана спустя шесть часов после инфаркта, обернулось для его сердца необратимыми последствиями. Десять лет Бени жил между небом и землей, периодически попадая в больницу на грани клинической смерти. В 1995-м врачи сказали, что пересадка – единственное, что может дать ему шанс на продление жизни.

Бени стало плохо от одной мысли, что его больное сердце вынут из груди, а взамен вложат то, что принадлежит уже мертвому человеку. Он сказал тогда врачам: «Нет. Я не готов», а жене объяснил, что не хочет продлевать свою жизнь за счет чужой трагедии – даже если семья погибшего согласна пожертвовать его орган. Через некоторое время Бени вычитал, что ученые за границей начали исследовать возможность пересадки человеку свиного сердца. Его эта новость обнадежила настолько, что он был готов предложить себя в качестве добровольца для первых экспериментах на людях. С этой минуты Бени внимательно следил за всеми публикациями на эту тему, но исследования довольно быстро сошли на нет, и в конце концов он сдался и встал в очередь на трансплантацию.

Следующие два года Бени чаще проводил в больницах, чем дома. Его больное сердце сдавало последние позиции, позволяя ему только лежать на кровати, или сидеть в кресле. Бени не мог позволить себе уже ничего, кроме мыслей и воспоминаний о прошлом. Будущего у него, похоже, уже не было. Но в день рождения жены из больницы неожиданно раздался звонок: «Есть подходящий донор. Надо немедленно делать операцию. Сердце долго ждать не может». Времени на сомнения не оставалось. Бени отчетливо понял: выбора нет - либо пересадка, либо похороны.

...Придя в сознание, он ощутил себя довольно непривычно. В его груди билось здоровое сердце 38 летнего парня. Одышка исчезла. Единственное, что омрачало радость: оставался риск отторжения. Врачи объяснили, что после специального лечения организм останется без прикрытия иммунитета и Бени придется очень беречь себя и стараться не болеть. Все в его жизни перевернулось с ног на голову. Первое, что он сделал: бросил курить. Когда немного окреп, впервые в жизни занялся гимнастикой. Сначала - по пять минут, дома, постепенно увеличивая нагрузку. Позже стал ходить в тренажерный зал и на море, а через некоторое время уже участвовал в спортивных состязаниях для людей, прошедших пересадку органов, где даже удостоился нескольких медалей.

Бени часто думал о том, что ничем не заслужил такого счастья и должен быть достоин подарка, который получил. Он поклялся себе, что не будет больше делать глупостей, которые могут повредить здоровью. И еще Бени очень хотелось разыскать близких погибшего и поблагодарить их за подаренную мне жизнь. Оказалось, что родные парня жили в бывшем Союзе. Где-то через год после операции Бени позвонили из больницы и сообщили, что мать его донора приехала навестить могилу сына и хочет с ним встретиться. Он тут же поехал к ней. Оба были растроганы до слез, хотя и не смогли толком поговорить: женщина не владела ивритом, а Бени знал по-русски от силы несколько слов. Зато теперь ему было известно, что донора похоронили в Петах-Тикве.

В один из дней Бени отправился навестить его могилу. Она была довольно запущена, но усыпала мелкими камешками, которые оставляют по еврейской традиции. Бени было подумал, что их положили родственники тех, кто был похоронен рядом с его донором, но неожиданно заметил среди неприметных серых камешков один раскрашенный. Может, его положила на могилу девушка погибшего парня, или кто-то из его друзей и дальних родственников? Бени решил оставить для них записку, где сообщил о том, как пересеклась его судьба с судьбой незнакомого ему парня, и написал внизу свое имя и телефон. После того, как знакомые помогли перевести послание на русский, Бени запечатал его в полиэтиленовый мешок и засунул под вазу с цветами, купленную по дороге на кладбище.

Никто не откликнулся и не позвонил. Когда Бени снова поехал на кладбище, он обнаружил, что текст письма выгорел от солнца, сохранилась лишь одна строчка, которая оказалась под вазой, с его именем и телефоном. Он было хотел выбросить письмо, но в последний момент передумал: пусть еще полежит. А вдруг? И не ошибся. Ему позвонили только через несколько лет. Нашли по той самой строчке, сохранившейся от письма. В Израиль репатриировалась сестра погибшего парня: именно она оставила расписанный камешек на могиле брата, когда еще девочкой приезжала в Израиль вместе с мамой на его похороны. И вот теперь молодая женщина отправилась с мужем на кладбище навестить могилу брата и обнаружила выгоревший листок с телефоном Бени. Вернувшись домой, тут же позвонила матери в Россию и спросила, не знает ли она, кто такой Бени. «Это человек, которому пересадили сердце твоего брата», - ответила та.

Оказалось, что Бени и сестра донора жили по соседству, в одном и том же городе. А вскоре в Израиль приехала погостить и мать погибшего парня. Она приехала вместе с мужем. Бени получил от семьи приглашение на традиционное русское застолье.  Собираясь в гости, буквально в последний момент вспомнил о своем аккордеоне, к которому не прикасался много лет. Смахнул с футляра пыль, пробежался по клавишам, проверив звук: товарищ его юности сохранился в прекрасной форме, и он решил захватить его с собой.  Когда подошло время песен, Бени вспомнил забытую мелодию, которую очень любил в период своей киббуцной молодости. Услышав ее, гости, прибывшие из России, расчувствовались до слез и обняли Бени. Оказалось, что для обоих «Смуглянка» была связана с воспоминаниями о военном прошлом их отцов.

...Год назад в молодой семье родился сын, и счастливые родители пригласили Бени на брит-милу*, предложив ему почетную роль сандака*, которую обычно доверяют дедушке: он осторожно держал на коленях малыша, не скрывая охватившего его волнения. («Я понимаю, что моим донором мог быть выходец из любой страны - Ирака, Йемена, Марокко... Израиль не зря называют «киббуц галует»* (плавильный котел). Но мне досталось русское сердце. И я иногда я думаю: наверное, не случайно, при том, что мой отец – англичанин, а мама из Австрии. Я с детства знал о том, что Израиль создавала первая алия из России, прибывшая сюда в начале прошлого века. Моя юность прошла в киббуце, где мы больше всего любили русские мелодии, русскую культуру. Нам нравилось, как звучит русская речь. А теперь у меня еще и русское сердце»).

Бени – один из тысяч

По данным Национального центра трансплантологии, в 2011 году число новых обладателей карты донора достигло 70 тысяч человек: на 25 тысяч больше, чем в предыдущем. Всего в Израиле в настоящее время насчитывается 632 300 потенциальных доноров. В одной из предыдущих статей я упоминала о том, что в реальной жизни карточка донора не имеет силы завещания: последнее слово остается за близкими погибшего. По последним данным центра трансплантологии, из 162 семей только 89 семей дали согласие на пожертвование органов своих близких, у которых была констатирована смерть мозга. Благодаря их решению была спасена 261 жизнь.

Трудный выбор

Балансировать на границе между чужой смертью и чужой жизнью, между трауром и чудом второго рождения. Решать судьбу сердца, которое вчера еще гоняло кровь по венам, замирало от предчувствия любви, горевало о разлуке. Сколько же нужно душевных сил, чтобы брать на себя смелость продлить чью-то жизнь, зная о том, что она оплачена ценой чьей-то смерти.

…Жаркий день задался у Тамар Ашкенази с раннего утра, и от этого пекла кондиционеры не спасали. Утром в национальный центр трансплантологии пришло сообщение о смерти 18-летней девушки, семья которой согласилась передать ее органы для пересадок больным людям, что означало: у руководителя центра всего несколько часов от этого звонка из больницы до операционнных, где обреченным людям пересадят новые легкие и новое сердце. Печень, почки и роговица могут подождать, сердце и легкие – нет.

Когда в центр приходит подобное сообщение, начинается интенсивная работа по поиску подходящих больных, которые получат шанс продлить свою жизнь. Главное, чтобы все совпало - группа крови, вес, рост, размер грудной клетки, и была индивидуальная совместимость. Впрочем, и это еще не все. Даже при совпадении роста и веса, грудная клетка мужчины просторнее женской: поместить туда легкие меньшего размера все равно, что снабдить грузовик мотором от легковой машины. Просматривается полный список, в который занесены кандидаты со всей страны. Преимущества очередности и обладания карточкой АДИ* срабатывают только при условии совпадения параметров донора и реципиента.

Тамар, между тем, продолжает вести телефонные переговоры с врачами из разных больниц. И вот уже кандидаты  для пересадки легких и печени найдена. После проверки на совместимость, учитывающей возраст, генетические особенности и другие нюансы, которая проводится с помощью специальной компьютерной программы, будет получен окончательный результат. Кроме того, нужно еще дождаться ответа из центральной лаборатории о состоянии донорских органов. И, как это ни печально звучит, Тамар предстоит еще выяснить, на который час назначены похороны умершей девушки. Если семья не захочет отложить церемонию на несколько часов, от некоторых органов, требующих более длительной проверки, придется отказаться.

...Однако, путь до операционной, где будет проводиться пересадка, на этом не заканчивается. Врач должен проверить: готов ли больной к операции по пересадке, нет ли у него температуры или других противопоказаний? Неожиданное препятствие может возникнуть и со стороны больного: человек, ждавший операции долгие месяцы, может заявить: «мне стало лучше, лучше повременить», «у меня дочь выходит замуж на этой неделе, я не могу пропустить это событие», «у сына послезавтра бар-мицва» - и так далее.

Предположим, «все звезды сошлись». Последнее, что остается - найти свободную операционную, вызвать группу специалистов, которая в данный момент не занята, и прикинуть, сколько времени уйдет у врачей на дорогу до больницы. Но даже в этой сложной комбинации расчетов всегда может случиться непредвиденное: операционная, которую готовили к пересадке, может неожиданно понадобиться для спасения жизни человека, доставленного с места дорожной аварии, поскольку другие операционные в этот момент заняты.

Все это напоминает армейскую операцию, правда, руководит ею человек без воинских званий – медсестра по специальности и руководитель национального центра трансплантологии по должности - Тамар Ашкенази. Армия у нее маленькая: всего восемь помощников, которые постоянно находятся рядом с ней в оффисе. Но в нужный момент «повестку номер восемь»* получат «резервисты», которых намного больше: врачи, медсестры, лаборанты разных больниц и медицинских центров. Длительность этой операции, напоминающей военную - от четырех до десяти часов. Если погибший достаточно молод, и врачам удалось стабилизировать давление крови в его теле после гибели мозга, значит времени на подготовку будет больше. Самая долгая операция – трансплантация печени - длится около восьми часов. Пересадка других органов занимает вдвое меньше времени.

Израиль - не Австрия

В Израиле не раз выдвигали законопроекты, которые могли бы существенно улучшить ситуацию в стране по примеру Европы, где процент добровольцев, готовых к пожертвованию органов в случае смерти, очень высок: в Австрии – 95 процентов от населения страны, в Испании – 80. Не меньше и в Бельгии. За сто лет со времени принятия в Австрии Закона об обязательном вскрытии тела умершего для установления причины смерти, в стране сменились четыре поколения. Так что для современных австрийцев принятие закона о всеобщем донорстве было совершенно естественным дополнением к предыдущему закону, принятому более ста лет назад. Иными словами, все граждане страны являются потенциальными донорами, а те, кто не согласен пожертвовать органы после смерти, должен заполнить специальный «отказной» бланк. «Отказников» всего пять процентов: в основном это эмигранты. В Испании же тот факт, что 80 процентов населения согласны на роль потенциальных доноров, объясняется иными причинами: пожертвование органов не входит в противоречие с религиозными взглядами католиков. Израиль – не Австрия. У нас все наоборот. Люди при жизни должны подписывать согласие пожертвовать свои органы другим после смерти. Но даже в случае, когда такая карточка (АДИ) имеется, окончательное решение принимается лишь при условии, если родственники умершего готовы исполнить его волю.

Искусство выживания

...Тамар продолжает делать распоряжения. В полдень должен прилететь самолет из Дели, с которым прибывает брат умершей девушки. При том, что родители уже подписали согласие на пожертвование органов дочери, все ждут его.

Если не все родственники согласны с решением о пожертвовании, центр предпочтет отказаться от органов погибшего, чтобы не вносить разлада в жизнь семьи. Но случается и так, что даже слово ребенка может оказаться решающим. После неожиданной смерти 40-летней женщины ее муж не давал согласия пожертвовать органы умершей для пересадок больным. Рядом с ним в больнице находился 11-летний мальчик, их единственный сын. Услышав ответ отца, он неожиданно возразил: «Папа, маму все равно уже не вернешь, но хотя бы мы можем помочь выжить другим людям». Мужчина обнял и прижал его к себе. Некоторое время они сидели так молча...Потом мужчина позвал медсестру и сказал, что согласен.

...Тамар спохватывается: завтра ей нужно выкроить время для поездки в больницу Тель ха-Шомер! Молодая вдова, потерявшая мужа за несколько дней до своих родов, после «аскары»* захотела увидеть парня, которому пересадили сердце погибшего.

Это была ужасная трагедия, которую ничто не предвещало: молодой мужчина неожиданно потерял сознание на глазах жены. Врачи пытались вернуть его к жизни, но безуспешно. Только что у его жены было все, о чем мечтает любая женщина - счастливая семья, маленькая дочь, надежное мужское плечо и вдруг, буквально за несколько дней до вторых родов на нее обрушивается такое несчастье... Как ни тяжело ей было смириться со скоропостижной смертью мужа, все же она без малейших сомнений подписала согласие на пожертвование его органов для спасения других людей. Сотрудники центра по транплантологии не оставляли вдову ни на минуту. Заказали для нее «скорую» на кладбище, которая дежурила там на случай неожиданных родов во время траурной церемонии. Навещали роженицу в больнице... И вот спустя месяц она захотела встретиться с человеком, которому пересадили сердце ее мужа: завтра приедет со своей новорожденной малышкой и старшей дочкой в Тель ха-Шомер, где больной проходит послеоперационную реабилитацию.

Признаем, что эти люди совершенно особые: какие нервы должны быть у медсестры, которой приходится общаться с семьями сразу после того, как им сообщили о смерти близких, и начинать деликатный разговор о пожертвовании органов для спасения жизни других. Какое терпение, сочувствие и понимание требуется от них в такие моменты! Только ежемесячные встречи медсестер в центре дают им возможность освободиться от нечеловеческого напряжения, выговориться о том, что наболело, поплакать...

Что же касается Тамар, то она поддерживает многолетние связи не с людьми, получившими шанс избавиться от тяжелой болезни ценой чужой жизни, а с теми, кто согласился пожертвовать для них органы своих близких. Группы поддержки семей, переживших трагедию, она начала организовывать по всей стране еще в 1998 году.

Тамар Ашкенази много лет ходит на встречи семей, потерявших своих близких, где они рассказывают друг другу о том, как справляются со своим горем. Их истории она описала в своей книге, надеясь, что те помогут другим людям, оказавшимся в подобной ситуации. Тамар пытается ответить на все возможные вопросы, которые могут возникнуть в тяжелый момент: как объяснить детям, что их родителей больше нет; как пережить первый, второй, третий день, неделю, месяц после случившейся трагедии; как поддержать брата, потерявшего сестру, девушку, чей парень погиб в армии...

И это все о ней...

Отец Тамар Ашкенази родом из Киева: репатриировавшись с родителями в пятилетнем возрасте, он прекрасно владел русским. Предки матери - представительницы шестого поколения семьи в Эрец-Исраэль, тоже имели «русские» корни. У Тамар двое детей – дочь и сын, которые с детства знают, что такое операционные, смерть мозга, пересадки и кладбище. Однажды ей пришлось вести контейнер с органами в аэропорт, захватив с собой младшего сына, которого в тот момент не с кем было оставить.

Как я уже упоминала, Тамар по профессии медсестра, обладательница двух ученых степеней. Начинала работать в больничном отделении, позже в течение шести лет координировала работу отделений диализа по всей стране. В область транспланталогии ее привел личный мотив. Жених Тамар – Ади Бен-Дрор, в возрасте 26 лет тяжело заболел: из-за почечной недостаточности его жизнь в течение двух лет поддерживалась процедурой диализа. Вся надежда была на донора. Когда же донора, наконец, нашли, организм юноши был уже настолько ослаблен, что через два месяца после пересадки новой почки Ади скончался. Идея создания в стране потенциального банка доноров принадлежит ему. Этим, кстати, и объясняется название донорских карточек – АДИ.

Тамар в течение дня приходится решать множество разных задач, не упуская при этом контроля над ситуацией в целом. Сейчас, например, она отдает последние распоряжения по поводу истории, которая началась с утреннего сообщения о преждевременной смерти 18-летней девушки. Затем ей предстоит проверить заняться проблемами семьи, пожертвовавшей органы своего родственника несколько недель назад. Дело в том, что на них обрушилась новая беда: глава семьи получил письмо об увольнении. И теперь Тамар пытается помочь ему с трудоустройством. Конечно, это не входит в ее обязанности, но иначе она не может. Семьи, с которыми работникам Центра приходится соприкасаться в самый трудный момент их жизни, уже не могут быть для них такими же, как все... Кроме того, Тамар приходится участвовать в работе множества комиссий, где специалисты обсуждают все аспекты области трансплантологии – медицинские, юридические, этические. Добавим к вышеперечисленному обработку информации, регулярно обновляемой на сайтах центра, беседы с раввинами – в случае, когда об этом просят родственники умершего, помощь в организации похорон и многое другие.

Недавно Тамар вернулась из Катара, где выступала на международной конференции, в которой принимали участие 150 стран, подписавших в свое время в Стамбуле декларацию о запрете на торговлю человеческими органами. Чтобы отправить ее в арабскую страну, с которой у Израиля непростые отношения, пришлось добиваться особого разрешения. Тамар мечтает о времени, когда возможно будет наладить сотрудничество в области донорства с соседними арабскими странами и дать шанс всем больным по ту и эту сторону границы, которые почти потеряли надежду на спасение.

Трагедия, подарившая дружбу

1 июня 2001 года Тамар вместе с другими специалистами в области трансплантологии, находилась на ежегодной конференции в Эйлате, куда отправилась со своей трехлетней дочкой. После ужина они вернулись в номер и сразу легли спать, не включая телевизора. О том, что произошло в полночь на дискотеке «Дольфи», Тамар узнала только утром и сразу поехала в аэропорт. Оставив дочку на попечение своих тель-авивских друзей, она помчалась в медицинский центр «Ихилов». Там царила паника и неразбериха: надо было успокоить людей, обеспечить их едой и всем необходимым. На помощь Тамар пришла пожилая репатриантка, которая в России была врачом: обе женщины стали по очереди беседовать с каждым, кто ждал известий о судьбе своего ребенка у дверей операционных.

Ближе к вечеру Тамар вызвали в больницу Тель ха-Шомер: молодой парень получил в теракте на дискотеке тяжелые ранения, несовместимые с жизнью. В семь часов вечера его мать, которую сразу известили о случившемся, уже приземлилась в аэропорту Бен-Гурион, а в десять уже дала согласие на пожертвование органов сына. Тамар была в этой семье на «шиве»* и увидела там молодую женщину 23 лет – совсем еще девочку и уже вдову. Она была ровесница ее дочки. Прошло немало лет, а женщины дружат до сих пор. Бывая на набережной Тель-Авива, Тамар всегда останавливается у памятника погибшим от теракта в «Дольфи», где высечено имя мужа ее подруги…

Каково это – жить на границе смерти, переходящей в новую жизнь? («С семьями, подписавшими согласие на пожертвование органов своих близких, я вижусь постоянно, поддерживаю с ними связь годами, заряжаясь от этих сильных и благородных людей энергией, которая помогает мне в самые трудные моменты моей жизни и не дает права отключить телефон ни ночью, ни в аэропорту, когда уезжаю в отпуск, ни во время семейного торжества, если появляется малейший шанс спасти чью-то жизнь»).

«Здравствуйте, меня зовут Леа, я медсестра...»

Сколько же нужно выдержки, недежурного участия, если хотите, мужества, чтобы подойти к родственникам умершего в самый тяжелый для них момент и предложить им спасти жизнь других людей. В Израиле таких специалистов всего семнадцать, они есть почти в каждой больнице – координаторы Центра трансплантологии, протягивающие ниточку от смерти к жизни.

«Здравствуйте, меня зовут Леа, я медсестра…», - именно с такими словами вот уже девять лет подходит Леа Арари к семьям, потерявшим своих близких, с просьбой пожертвовать их органы для спасения жизни других. Ей часто говорят: «Как ты не боишься? Ведь люди переживают такое горе, а ты начинаешь говорить с ними о таких вещах...» Но Леа, как и ее отец, верит в изначальную силу добра. («Если ты искренне сочувствуешь чужому горю и переживаешь за тех, кого можно еще спасти, они найдутся - эти единственно правильные слова, которые убедят тех, кто потерял близких, что от их решения зависит сейчас жизнь других людей, и другой возможности кого-то из них спасти уже не будет – ни через день, ни даже через пять часов - это нужно делать сейчас»).

Многие из тех, кто дает согласие на пересадку органов погибшего, говорят ей: «Значит, смерть дорогого нам человека была не напрасной: она стала продолжением жизни кого-то другого». Им очень важно знать, что больных, ради которых они согласились принять решение в самый тяжелый для себя момент, удалось спасти. Если же Лее отвечают отказом, она
относится к этому с пониманием: любое решение родственников погибшего для нее закон. Ни в коем случае Леа не хотела бы причинить им боль. И тем более, в такой тяжелой ситуации. Она знает, что всегда найдутся другие семьи, которые ответят согласием.

Однажды в больницу поступил мужчина, у которого была диагностирована смерть мозга. Вся его семья была согласна на пересадку органов, кроме сына умершего. Он хотел посоветоваться с раввином. И теперь окончательное решение зависело от мнения раввина, и Лее ничего не оставалось, как ждать. Раввин сказал членам семьи, что спасение жизни другого человека – «мицва» (богоугодное дело), после чего они подписали свое согласие на пожертвование. Через несколько дней в отделение больницы пришла вдова умершего мужчина с большим букетом цветов. Леа подумала, что она пришла навестить кого-то в больнице. Но, оказалось, женщина пришла к ней. Она протянула медсестре цветы со словами:  «У нас в доме закончилась шива*, и мы решили поблагодарить вас от всей нашей семьи за то, что вы поддержали нас в самую трудную минуту и помогли понять что-то очень важное».

...Эти детские рисунки Леа хранит уже не один год. Они напоминают ей о четырехлетнем мальчике, потерявшем мать. Он захотел ее увидеть в последний раз, и готовя его к прощанию с мамой, Леа успокаивала его и пыталась отвлечь рисованием. Все началось с того, что в отделение поступила женщина без сознания. Инсульт был обширный: спасти ее не удалось. За целую неделю, пока врачи боролись за жизнь женщины, никто ее ни разу не навестил. Позже выяснилось, что она жила с четырехлетним сыном: соседка сообщила о нем в социальную службу, и мальчика поместили в детское убежище. Когда была диагностирована смерть мозга женщины, сотрудники центра трансплантологии, стали разыскивать ее родных, чтобы получить согласие на пересадку органов. Оказалось, что у нее никого нет, кроме маленького сына, который в тот момент уже находился на попечении социальной службы. Леа стала опрашивать соседей, пытаясь найти ниточку, которая привела бы ее к родным умершей женщины. И неожиданно выяснилось, что у женщины есть брат, но они когда-то крупно поссорились и прервали все отношения. Леа разыскала его семью: поначалу никто даже слышать не хотел о своей родственнице, и только когда брат узнал о том, что она умерла и ребенок остался один, его сердце растяло. Он попросил Лею разыскать племянника. Она выполнила свое обещание. У брата умершей были уже взрослые дети и внуки, и его семья решила взять осиротевшего мальчика в свой дом, окружив его теплом и заботой.

…Однажды Лее пришлось распутывать сложный клубок, разыскивая первую семью умершего, даже не подозревавшую о его смерти. Вторая семья дала согласие на пожертвование органов, но надо было разыскать еще детей от первого брака, чтобы получить и их согласие тоже. У большинства семей, пожертвовавших органы своих близких для пересадок, есть потребность общаться с теми, кто сопровождал их в больнице в самый тяжелый момент их жизни, узнавать о состоянии тех, чья жизнь была спасена благодаря их согласию. Леа вспоминает владельца мебельного бизнеса, который получил шанс продлить свою жизнь благодаря пересадке печени погибшего парня. Он нашел его родителей, согласившихся на пожертвование, подружился с ними, и когда у их второго сына – брата погибшего парня, родился ребенок, сделал для малыша кроватку и принес им в подарок. Вот уже несколько лет обе семьи все праздники встречают вместе.

...Теперь несколько слов о самой Лее. Она прибыла в Израиль в начале 1990-х из Цхинвали – в разгар грузинско-осетинской войны, где ее семья, лишившись дома и всего, что у нее было, бежала в Гори на попутном грузовике, откуда репатриировалась на историческую родину. С тех пор прошло немало лет, старший сын Леи – офицер ЦАХАЛа. В семье есть еще двое младших детей. И все они растут в уже привычной им реальности, что маме могут позвонить из больницы в любой момент, после чего она должна сразу туда ехать, где бы не находилась. Однажды Лее пришлось уйти даже в разгар свадьбы, куда она была приглашена со своим мужем.

«Я верю в свою миссию...»

Кирилл Грозовский пришел в область трансплантологии волею случая. Все в его семье были медиками, и сам он до выезда в Израиль учился в медицинском институте в Москве, а в Израиле получил еще ученую степень по психологии. Он даже представить себе не мог, что когда-то ему придется вести разговоры о пожертвовании органов с семьями, потерявшими близких. Теперь, будучи координатором в области трансплантологии больницы Адаса, Кирилл живет с ощущением, что нашел свое призвание. («Главное – верить в то, что ты делаешь. Любая неискренность воспринимается в подобные моменты особенно остро, и людей, переживающих горе, может задеть любое неточное слово, и разговор покажется им неуместным»).

За годы  работы в  трансплантологиии ему, конечно,  приходилось сталкиваться с реакцией полного неприятия.
Не слишком ли тяжела эта ноша? Ведь в отличие от коллег, работающих в больничных отделениях, ему приходится чаще видеть картины горя. У таких, как Кирилл, телефон включен круглосуточно, и любые личные планы могут быть нарушены в самый неожиданный момент. («Моя семья платит за это свою - достаточно высокую - цену. Что же касается меня... Когда ты видишь столько чужой беды, невольно, где-то на уровне подсознания, наверное, начинаешь бережнее относиться к жизни, больше ценить ее. Я преклоняюсь перед душевной силой и альтруизмом людей, их поступки вызывают у меня бесконечное уважение. И каждый такой случай укрепляет во мне некую веру в человечество, которую в других ситуациях я могу и подрастерять»).

Самые тяжелые случаи у работников центра трансплантологии связаны с детьми. Однажды молодая семья попала в аварию, и все дети получили травмы, а особенно тяжелую, черепно-мозговую – девятилетний мальчик. Мать детей тоже пострадала и лежала в больнице, а ее муж вынужден был ходить из одного отделения в другое, навещая близких. И в этот ужасный для молодого отца момент нужно было подготовить его к известию, что мозг его сына погиб и спросить, готов ли он пожертвовать органы своего ребенка для спасения других. Поскольку семья была религиозная, работники центра ждали исхода субботы, и разговор происходил у постели пострадавшей в аварии матери детей. При всей невообразимой трагичности ситуации, когда родители еще не знали всех последствий травмы для выживших в аварии детей, супруги приняли решение пожертвовать органы своего погибшего сына. Такое невозможно забыть. Впоследствии Кирилл не раз ловил себя на мысли, что эти люди стали для него примером высокой нравственности, невероятного мужества и способности сострадать другим даже в самой невыносимой ситуации.

…Деятельность координаторов не заканчивается с получением разрешения на пожертвования. Иногда им приходится заниматься организацией похорон, если речь идет об одиноких людях, или тех, чьи родственники не могут приехать на церемонию прощания. Они ходят на шиву* в дом, где скорбят об уходе человека, чья смерть стала продолжением чьей-то жизни. Приглашают семьи на групповые встречи, организуемые для переживших подобное горе. Помогают им справиться с различными проблемами, вплоть до трудоустройства. И эта связь намного прочнее той тонкой ниточки, которая иной раз отделяет жизнь от смерти.


*АДИ - карточка выдается человеку, который при жизни подписал соглашение о пожертвовании своих органов в случае смерти
*«повестка номер восемь» - ее в Израиле получают резервисты в случае начала войны, или военной операции
* «аскара» - месяц со дня похорон в еврейской традиции
*«шива» - неделя траура в семье после смерти близкого, еврейский обычай
* «брит-мила» - обряд обрезания младенца в еврейской традиции
* «сандак» - почетная роль во время обряда обрезания в еврейской традиции
* «киббуц галует» -  плавильный котел, символ того, что в Израиле живут евреи-выходцы из разных стран

Две версии одной судьбы
 
 
Каждый брошенный ребенок в глубине души надеется, что мать оставила его не по своей воле: очевидно, тому предшествовали какие-то чудовищные обстоятельства, например, смерть. Но далеко не каждый из усыновленных детей готов отправиться на поиски своего прошлого, подобно моему герою - да еще спустя тридцать лет! История 31-летнего Давида Гильора, взбудоражившая в свое время весь Израиль, похожа на чудесную сказку. Мальчик, выросший в теплом израильском доме, единственный сын у своих родителей, вдруг обнаружил, что в России у него есть еще одна мать, семеро братьев и сестер, многочисленные племянники и племянницы. 
 
Сегодня, оглядываясь на ту развилку, где в судьбе его обозначился новый поворот, Дуду уверен, что нормально ощущал бы себя в любой реальности. Не попади он в десятимесячном возрасте в детский дом, то рос бы, подобно своим братьям и сестрам, в  малоимущей многодетной советской семье, без отца (тот умер, когда младшему сыну исполнился всего год). Но мальчику выпал билет в другую жизнь. Его усыновила бездетная пара из Грузии. В 1978-м году супруги репатриировались в Израиль, где очень преуспели и дали своему единственному сыну все, о чем только мог мечтать ребенок.
 
У Дуду красивый низкий голос и абсолютно славянская внешность. «Меня воспитывали в приемной семье как принца», - повторяет он снова и снова, а я ловлю себя на мысли, что мой герой и впрямь похож на принца из русских сказок. Во всяком случае внешне. Вот только манеры и стиль речи со знакомыми оборотами «У-ау!», «Вай-вай!» «Хаваль аль ха-зман!»* - абсолютно израильские.
 
О том, что он не родной сын своим родителям, Дуду начал догадываться довольно рано. Во-первых, он совершенно не был на них похож – ну абсолютно ничего общего! Во-вторых, что-то такое витало в семье, оформленное в малопонятные фразы, произносимые вполголоса, или за притворенной дверью. Дуду подозревал, но не был уверен до конца. И только когда ему было уже восемнадцать, он услышал от своей девушки, дальней родственницы со стороны отца, подтверждение тому, о чем задумывался не раз. «Ты усыновлен, и все в семье об этом знают», - сказала Орли.
 
Почти десять лет ушло у него на то, чтобы собраться с силами и поговорить со своими родителями на запретную тему. Они приняли это очень тяжело, но Дуду к тому времени был уже просто одержим желанием узнать, кто же он на самом деле и откуда был взят. Информацию о биологических родителях он мог получить только в своей семье – других источников не существовало. «Хорошо, - наконец, произнесла мать, - тебя звали Павел. Ты родился 29 ноября 1975-го года. Мы с папой взяли тебя десятимесячным из детского дома, который находился в городе Орехово-Зуево. О твоих родителях знаем только одно - они жили тогда в Загорске*.
 
Дуду и его жена Орли начали просматривать в Интернете все сайты, имеющие отношение к городу под названием Орехово-Зуево, и завязал переписку с местной журналисткой, вызвавшейся им помочь. Вскоре они вылетели в Россию и в сопровождении журналистки отправились в дом ребенка.
 
Когда Дуду увидел старое здание, у него сжалось сердце. Правда, внутри дом ребенка выглядел совсем иначе: красивый интерьер, чистота, порядок. Когда Дуду услышал детский плач и увидел в кроватках малышей, у него появилось ощущение, что этих тридцати лет не было, будто и он находится среди этих брошенных своими родителями младенцев. Дуду стоял как оглушенный, плакал и не стыдился своих слез. Его подвели к старой женщине, которой было уже за восемьдесят. Услышав имя Павлик, она сразу его вспомнила. Это была нянечка, проработавшая в доме ребенка много лет, которая   ухаживала за Дуду, когда я был младенцем. «В отличие от других детей, ты был такой шустрый, - сказала она, - даже умудрялся самостоятельно выбираться из кроватки». Она смотрела на Дуду с такой любовью, словно он был ее сыном. А потом произошло нечто такое, что ввергло молодого израильтянина в состояние настоящего шока. Неожиданно появился директор дома ребенка и, узнав, что гости прибыли из Израиля, начал возмущаться. «Почему вы их сюда пустили? – обращался он к своим подчиненным, - ведь они же из Израиля и могли устроить здесь теракт, а у нас тут дети». Никакие попытки объяснить ситуацию не увенчались успехом – Дуду и Орли приказали немедленно покинуть дом ребенка.
 
Они отправились в местное отделение МВД, надеясь отыскать там следы «дела» об усыновлении Дуду.  Конечно, было опасение, что безуспешно, ведь столько лет прошло! Но, к счастью, «дело» нашлось, правда, в него не позволили даже заглянуть, поскольку фамилия, указанная в иностранном паспорте Дуду не соответствовала той, что фигурировала в «деле». И вот почему: его приемные родители после репатриации сменили свою грузинскую фамилию на израильскую, и теперь Дуду никак не мог доказать чиновнику, что он и есть тот самый мальчик, по поводу которого 30 лет назад было заведено это «дело». Проклятая бюрократия! Дуду и Орли пришлось подключить своих московских партнеров по бизнесу,  один звонок влиятельных людей сразу устранил все препятствия. Когда Дуду взял в руки тонкую, пожелтевшую от времени картонную папку, у него бешено колотилось сердце – ведь там, внутри скрывалась тайна его рождения!
 
Биологическими родителями Дуду оказались Анна и Виктор Горячевы. В момент усыновления их младшего (восьмого по счету ребенка, родившегося в семье) они жили в Загорске, но с тех пор минуло уже тридцать лет. Дуду с Орли вернулись в Израиль, готовясь к очередному витку поисков – на сей раз уже в Загорске. Но все произошло гораздо раньше, чем они предполагали. Дуду хорошо запомнил этот момент. Семья отмечала день рождения  дочери, когда раздался звонок из России. «Мне удалось найти твою мать, она жива и живет в Сергиевом Посаде», - сказала Дуду  журналистка из Орехово-Зуево, которая помогала нам в предыдущих поисках. Супруги  тут же вылетели в Россию. Приемным родителям Дуду не решился сказать об этом из опасения, что известие их расстроит.
 
Оказалось, что российская журналистка вышла на след матери Дуду с помощью частного сыщика. Оба отправились по указанному адресу. Дверь открыла  пожилая женщина. «Здравствуйте, мы пришли сообщить вам, что вас разыскивает ваш сын Павел», - едва услышав это имя,  женщина начала плакать, а когда пришла в себя, произнесла: «Я думала о нем все тридцать лет, мечтала его увидеть, и страшно переживала о том, что случилось».
 
Оказывается, усыновление произошло помимо ее воли. Когда Анна Горячева, всю жизнь проработавшая на фабрике по производству кваса,  была беремена восьмым ребенком, ее муж тяжело заболел и умирал на ее руках. И судьбу ребенка решили местные власти. По их распоряжению, Анне даже не разрешили забрать Дуду из роддома, и она в течение нескольких месяцев приходила туда, чтобы кормить малыша грудью. В один из дней женщина обнаружила в больнице пустую кроватку. Ей сказали: «Ребенка решено передать на усыновление». Как впоследствии выяснилось, местные власти убедили ее больного мужа подписать необходимые документы, и он пошел на это, опасаясь, что после его смерти жена не вытянет одна восьмерых детей, и будет лучше, если новорожденный сын попадет в какую-нибудь бездетную семью, где о нем смогут хорошо позаботиться. Что же касается Анны, она так и не смогла с этим примириться и страшно переживала. Когда спустя 30 лет он ее разыскал, она сказала: «Наконец-то я смогу спать спокойно –  теперь мы снова все вместе». О случившемся тридцать лет назад знала только старшая сестра Дуду - Галина, от других детей семейную тайну скрывали. Дуду и по сей день не может понять, как его матери удалось в одиночку поднять на ноги семерых детей. Все они хорошо устроены, у каждого семья, дети, достойная профессия, собственный дом, машина. Его братья и сестры очень привязаны к матери и друг другу и сразу приняли Дуду в свою теплую семью. Едва он вошел в комнату, где его ожидали  за накрытым столом, как сразу почувствовал себя дома. Они так готовились к  приеду младшего – варили борщ, делали сельдь под шубой, братья надели парадные костюмы, как на праздник. Позже Дуду узнал, что его  старший брат Валерий несколько лет назад погиб в автомобильной аварии в Москве.
 
Встретившись спустя тридцать лет, Дуду и его мать обнялись, заплакали и довольно долго так и стояли, сжимая друг друга.  Сначала ему  показалось, что она слепая, потому что все время щурилась, а потом до него дошло: это от слез. Началось настоящее русское застолье – с борщом, водкой, песнями. В какой-то момент мама увела Дуду в другую комнату, усадила напротив себя и долго-долго всматривалась, гладя лицо и руки сына. В этот момент ему показалось, что она видит в нем не взрослого мужчину, а десятимесячного младенца, которого у нее отняли 30 лет назад. Она так и не смогла привыкнуть к его  новому имени и все время звала  Павликом.
 
На следующий день Дуду поехал к матерью навестить могилу отца. другой день мы поехали к отцу на кладбище. Потом они всей семьей отмечали мамино 70-летие в ресторане. Дуду купил ей к этому дню красивое нарядное платье. Было много радости и много слез. Когда начали петь старые русские песни,  Дуду тоже участвовал в общем хоре, потому что знал их с детства от своих родителей.
 
Сначала Дуду и Орли, помогали общаться с его вновь обретенной семьей переводчики, а потом супруги уже и сами неплохо объяснялись с помощью мимики и жестов.

Впоследствии Дуду еще не раз ездил навещать свою семью в Россию, он постоянно звонит матери из Израиля. Даже если он не понимает ни слова, ему достаточно слышать ее голос. А когда Дуду вставляет в разговор слова по-русски – «люблю, целую», она всякий раз плачет. Еще недавно она представления не имела, гуде находится Израиль, просила сына показать эту страну на глобусе и удивлялась тому, что она такая маленькая. Дуду пытается выучить русский, а его жена Орли уже даже читает по-русски.

…О том, что он нашел свою биологическую мать, Дуду решился только по возвращении из России. Они приняли известие очень хорошо. Отец сказал, что  хотел бы познакомиться со второй семьей своего приемного сына, а когда мама сказала, что Дуду должен заботиться о своих близких, живущих в России, ее слова согрели его сердце.
 
Дуду хочется вселить надежду в сердца усыновленных детей, которые, как и он, хотят узнать правду о своем прошлом, но не решаются это сделать. На самом деле это ведь вопрос самоидентификации человека, ответ на самый главный вопрос: кто я, откуда, зачем пришел в этот мир? А еще он надеется помочь родителям, которые не решаются открыть приемным детям правду о их прошлом – избавить их от неоправданных страхов. Ведь может случиться так, что кто-то другой случайно скажет ребенку, что он приемный, и он все равно придет с этим вопросом к родителям. Дуду собирается написать книгу о том, что с ним произошло. И, конечно, в ней будут главы о его  счастливом израильском детстве, замечательных родителях, которые его вырастили: ведь все, что он собой сегодня представляет как личность, стало возможным только благодаря их любви, заботе и  поддержке. И еще в этой книге будут главы о его долгом пути в Россию, где Дуду нашел мать, которая его родила, и большую теплую семью.
 
…После выступления по израильскому телевидению на Дуду обрушился целый шквал звонков со всех концов страны. Особенно ему запомнился звонок от женщины, которая 16 лет назад усыновила девочку из Бразилии и боялась открыть ей, что та приемная. Узнав об истории Дуду, женщина избавилась от страха, что дочь ее не так поймет, или станет к ней хуже относиться. «Я не только все ей расскажу, но и помогу найти биологическую мать, если она того захочет», - сказала она Дуду.
 
Что же касается Дуду и второй версии его судьбы, он не задумывается над тем, кто он теперь  - «русский» или «израильтянин». Он просто счастлив от мысли, что этот трудный «пазл», наконец, сложился. («Я израильтянин, но у меня русские корни. И я  не ощущаю никакой двойственности.  Я люблю всех своих близких и любим ими – что может быть лучше и важнее этого?»)
 
***
 
Между прочим, история Дуду Гильора вовсе не является исключением из правил. В свое время 39-летняя женщина из Раананы тоже задалась целью найти свою биологическую мать, и  разыскала ее. («Я нашла женщину, которая меня родила, но она не может уже стать мне матерью – это место занято моими приемными родителями – однако мы стали с ней близкими подругами, так что у истории в любом случае хороший конец»).
 
По данным министерства соцобеспечения, за всю историю еврейского государства на усыновление были переданы 13 000 младенцев, но десять процентов из них даже не подозревают об этом. Из тех же, кто знает тайну своего прошлого, лишь половина обращается в соответствующие инстанции с просьбой поднять «дело» об усыновлении и помочь разыскать биологических родителей, что можно сделать лишь по достижении 17-ти лет. Но и тут не все просто. Встрече усыновленного ребенка с биологическими родителями (если таковых удается найти) предшествует долгая процедура. Во-первых, нужно заручиться согласием биологического родителя на подобную встречу: у него может быть к тому времени другая семья, или просто не возникнет желания видеть ребенка, от которого он когда-то отказался. Если согласия нет – тайна останется достоянием архива. Если же согласие получено – родителя и ребенка начнут готовить к встрече. Для начала покажут фотографии, потом с ними побеседует психолог, после чего наступит следующий этап – телефонных разговоров, и только после этого – возможная встреча. Но все это не распространяется на детей, усыновляемых за границей – в таких случаях согласия биологического родителя никто не требует. Что же касается усыновителей, то закон вовсе не обязывает их сообщать ребенку о том, что он приемный, оставляя это на их усмотрение.

* «У-ау!», «Вай-вай!» «Хаваль аль ха-зман!» - ивритские идиомы и междометия, выражающие восторг и восхищение 
* Загорск* - ныне город переименован в Сергиев Посад

7. ЕСЛИ ЗАБУДУ ТЕБЯ, ИЕРУСАЛИМ…

Синагога под открытым небом

Угрозы, демонстрации под окнами дома, камни, летящие в машину...У Главного раввина Западной стены немало врагов, однако он их таковыми не считает. Почему? И почему он не делает привилегий ни Папе римскому, ни Путину, ни Обаме? Хранитель Западной стены убежден, что святыня должна быть доступна для всех молящихся 24 часа в сутки 365 дней в году – без каких-либо исключений.

В 1995-м году, 24 лет от роду, Шмуэль Рабинович стал Главным раввином Западной Стены (Стены Плача) и святых мест в Израиле, в которой пребывает до сих пор. Его деду эта должность была предложена еще в 1948-м году, но вступить в нее он не успел, будучи изгнанным вместе с другими жителями Еврейского квартала из Старого Города. Шмуэль Бен-Цион скончался в 1950-м: круг замкнул его внук, родившийся двадцать лет спустя и названный именем деда.

Кстати, о том, что его деду предлагали стать Главным раввином Западной стены еще в 1948-м году, Шмуэля узнал не так давно, когда готовился материал для книги об истории своей семьи. У рава добрый, понимающий взгляд, его лицо часто озаряется легкой улыбкой. Он с волнением говорит о том, что это особая миссия и такая огромная ответственность  - быть главным раввином самой большой в мире синагоги под отрытым небом, отмеченной божественным присутствием, которая открыта для молящихся круглосуточно и посещается миллионами людей.

Рав не сомневается в том, что у всех евреев, откуда бы они ни прибыли, и как бы ни были далеки от обычаев и традиций своего народа, при приближении к Западной Стене появляется ощущение «дома», где их любят и где они будут услышаны. Он постоянно видит слезы на глазах евреев, прибывших из Америки, Канады, России, европейских стран. («Рав Кук в свое время сказал: «Есть камни с человеческим сердцем, и есть человеческие сердца как камень». Камни в Западной Стене – не просто камни, это камни, у которых есть сердце»).

Между тем, Западную Стену посещают не только евреи. Даже президенты других стран, не являющиеся евреями, надевают здесь кипу и оставляют в Стене свои записки. Рав Рабинович объясняет это так. Когда царь Шломо построил в этом месте Храм, он сказал, что каждая молитва, произнесенная здесь, будет услышана. И не стоит усматривать политического, или дипломатического жеста в том, что президенты других стран идут к Западной Стене с кипой на голове и оставляют свои записки. Это Святое место, и они, как и все, просят за себя и своих близких. Доступ к нему открыт для всех.

До 1948 года евреев пускали к Западной стене, но их молитвы сопровождались проклятиями и преследованиями со стороны мусульман. Один из первых главных раввинов Стены здесь же был и убит. С 1948 по 1967 год – на протяжении долгих шестнадцати лет мусульмане не давали евреям приблизиться к Западной стене. Они утверждали, что это место принадлежит им. Когда евреи вернулись в 1967-м году к Западной стене, то сразу открыли доступ к своей главной святыне для всех. («Мы уверены в себе и своем праве на нее, вся наша история тесно связана с местом, где были воздвигнут, а затем разрушен Храм. Мы, евреи, избранный народ, идем своей дорогой, у нас свои традиции и особая ответственность за судьбу мира, но при этом – подчеркиваю - не устанавливаем монополии на свои святые места и не закрываем их от других»).

Дед Шмуэля был раввином, отец и брат - судьи раввинатского суда. Самые ранние детские впечатления об отце связаны у Шмуэля с тем, что тот с раннего утра и до позднего вечера изучал Тору. Дети, росли в особой атмосфере, пропитанной мудростью Торы. Когда выросли, каждый пошел своей дорогой: Шмуэль стал раввином, а его брат – даяном* (судьей).
Рав считает, что на самом деле все зависит от того, как ты относишься к тому, что тебя окружает, и к другим людям. Однажды ему довелось проводить  у Западной стены бар-мицву для тех, кто был лишен ее в годы Катастрофы: старикам было 13 лет, когда они находились в концлагерях и гетто, и вдруг им вернули утраченный праздник, завершили круг спустя десятилетия. Рав плакал вместе с этими людьми, это событие стало для него настоящим потрясением. Как и благословение коэнов, которое происходит каждый год в канун Песаха* и Суккота*. Коэны, потомки служителей Храма, после совместной молитвы благословляют десятки тысяч людей, стоящих на площади перед Западной Стеной. («Не могу без волнения смотреть и на людей, которые молятся здесь со слезами на глазах о прощении накануне Судного Дня...на солдат, которые получают у Западной Стены благословение, чтобы вернуться после армейской службы с миром»).

Конечно, в его жизни были и тяжелые вещи: раву Стены Плача не раз угрожали, устраивали демонстрации под окнами его дома. Однажды он вышел из машины под градом камней и едва уцелел. Но он предпочитает смотреть на прошлое и настоящее с точки зрения «полного стакана», а не «пустого», и считает жизнь прекрасной. Люди часто приходят к раву Рабиновичу со своими проблемами, жалуются на неудачи, просят совета. Человеку, который завидует тому, у кого дом богаче, машина дороже, жена красивее, он предлагает взглянуть на ситуацию со всех сторон. Готов ли он даже в своих мечтах поменяться с более удачливым местами, узнав, что тот не так уж здоров, и отношения с детьми у него не ладятся? («Когда перед тобой полная картина, трава на дворе соседа уже не выглядит такой же сочной и зеленой, как казалась на первый взгляд. Человек может быть счастливым даже в самой нелегкой ситуации, если он смотрит на все с точки зрения «полного стакана» и довольствуется тем, что у него есть»).

Как он оценивает возрастающие проблемы безопасности страны, что отвечает другим, когда его об этом спрашивают в надежде на чудо и помощь Всевышнего? Рав Рабинович считает, что в 1966-м положение с безопасностью было не лучше, а позже, в 1973-м пришлось пережить и более тяжелые времена. Но у страны теперь более сильная армия, прочные отношения с Америкой («Мы признаны большинством стран мира, так что никто теперь не сможет просто взять и уничтожить Израиль. При этом нам нельзя сидеть и ждать чуда. Всевышний хранит нас и эрец Исраэль, но мы должны ощущать и собственную ответственность за будущее еврейского народа. Не убегать от проблем, а решать их, опираясь на мудрость, которой учит нас Тора и сохраняя наше внутренее единство»).

Между прочим, он является Главным раввином не только Западной стены, но и всех святых мест в Израиле – могил праведников, расположенных в разных концах страны, посещаемых множеством людей, и в том числе – светскими и неевреями. Там тоже нужно поддерживать чистоту и порядок.

Самые большие проблемы, которые доставляют раву беспокойство в  связи  с Западной Стеной - непрекращающиеся попытки представителей разных религиозных групп и отдельных людей изменить существующий порядок вещей. («К сожалению, некоторые люди относятся к Западной Стене как к своей собственности, считая, что они могут делать здесь все, что им заблагорассудится»). В том числе Шмуэл Рабинович имеет в виду торговцев «благословенными камнями», которые открыли у Западной Стены сомнительный бизнес: до жалобы в полицию дело не дошло, они испугались реакции со стороны рава и тут же свернули свою деятельность. «Случай ужасный. Как можно взять отсюда что-то, ему не принадлежащее и тем более наживаться на этом? Западная Стена – особое место и должно сохраняться в чистоте. У святыни нет и не может быть цены. Недопустимо превращать Западную стену в объект наживы и торговли.»)

Западная Стена – центр, связанный с еврейской историей, наследием предков и традициями, себе раз Рабинович отводит скромную роль хранителя главной святыни. Он вырос в доме, который не был закрыт от внешнего мира. Но никогда не согласится с тем, чтобы Западную Стену использовали в каких-либо политических, стратегических и прочих целях. Даже во время визита в Иерусалим Папы Римского, доступ к Стене Плача был открыт для всех. Это место невозможно закрыть даже на короткое время, считает ее хранитель, ведь люди приходят сюда молиться, обращаются к Б-гу со своими просьбами, делятся своими бедами и печалями. И нет таких обстоятельств, при которых можно было бы закрыть доступ к Западной Стене. Даже в опасные моменты, когда мусульманские фанатики начинают бросать в верующих сверху камни, здесь предусмотрены особые места, где можно продолжать молитву, не подвергаясь опасности во время камнеметания. Рав Рабинович никогда не согласится с тем, чтобы кто-то диктовал евреям свои условия в отношении Западной стены.

Как у всякого религиозного еврея, самая большая его мечта связана с приходом Мессии и возрождением Храма, о чем он молится каждый день («Тогда я буду счастлив сложить свои полномочия Главного раввина Западной Стены, хранителя этой Святыни, потому что в них уже не будет нужды»).

xxx

Западная Стена (Стена Плача) – часть подпорной стены вокруг Храмовой горы, возведенной еще в эпоху царствования Ирода, уцелела после разрушения Второго Храма и в течение столетий служит символом надежды еврейского народа на возрождение Храма.

После Войны за Независимость Храмовая гора перешла под контроль Трансиордании и до 1967-го года у евреев не было к ней доступа. В боях за Старый год во время Шестидневной войны израильские войска одержали победу, пробившись к Западной Стене. С тех пор она снова стала местом молитвы для евреев, а так же паломничества людей со всего мира, которые оставляют между камнями свои записки с просьбами к Всевышнему. К Западной Стене впервые вызываются для чтения Торы еврейские мальчики, долстигшие возраста бар-мицвы. Здесь приносят присягу солдаты ЦАХАЛа, проходят массовые молитвы потомков служителей Храма коэнов и торжественные церемонии в честь Дня освобождения Иерусалима.

* даян - член религиозного суда в еврейской традиции
* Пэсах - еврейский праздник
* Суккот - еврейский праздник

Это я, Господи, это я…

...История этого снимка поразительна. Его можно встретить не только на многих еврейских религиозных сайтах: он умудрился попасть даже на обложку книги католического священника, вышедшую в Италии, и главную страницу американского сайта погоды. Многие считают, что иерусалимскому фотохудожнику Михаилу Левиту удалось запечатлеть момент божественного присутствия над Стеной Плача.
И сам он, вспоминая ту съемку, утверждает, что момент мистики, несомненно, присутствовал: летом  в Иерусалиме не бывает облаков, а тут вдруг появились... Это продолжалось в течение считаных минут,  после чего дымка рассеялась и облака мгновенно исчезли, как будто все привиделось.
Его тянет к Стене Плача с того самого дня, как он оказался в Израиле, он и сам не может объяснить себе, почему, ведь он – человек нерелигиозный. «А что ты удивляешься? – сказал ему как-то один из друзей - Моше Гимеин, - ведь ты же Левит!»

На выставке Михаила Левита в Москве люди, никогда не бывавшие в Иерусалиме, плакали, глядя на его фотографии, снятые у Стены Плача.

Серия снимков молящихся, которую он назвал «Это я, Господи, это я...» у многих вызывает комок в горле.
 
- В Старом городе я постоянно снимаю молящихся людей, исповедующих разные религии, - говорит Михаил Левит. - Иудеев и православных снимать всегда интересно: они, когда молятся, исторгают слезы, что-то выкрикивают, жестикулируют. Молящихся мусульман снимать не так  интересно: они молятся молча, без эмоций и слез, фотографии выходят статичными и однообразными.
- Дважды мне удалось снять Стену Плача, когда там никого не было, - продолжает Левит. - Это довольно большая редкость, потому что в любое время суток и при любой погоде там всегда кто-нибудь есть. Зрелище довольно жутковатое, ведь Стена Плача – самое посещаемое место в Старом городе, а тут – ни души. Причиной было то, что арабы бросали сверху камни. Такое у Стены Плача время от времени случается, и у полиции на этот счет все отработано: молящихся мгновенно эвакуируют в безопасную зону и место сразу пустеет.

...Михаил Левит часто повторяет фразу: «Я репатриировался не в Израиль – в Иерусалим» не случайно. Впервые оказавшись в Старом городе вскоре после приезда, он гулял по его улочкам, безошибочно выбираясь из любых тупиков, как будто уже когда-то здесь уже жил.

Выставка Михаила Левита «Мой Иерусалим» побывала в Москве, Санкт-Петербурге, Киеве,  Ташкенте, Алма-Ате, Баку, собрав множество восторженных отзывов.

- У меня одна главная тема – Иерусалим, - говорит Михаил Левит. – Я люблю этот город во всех проявлениях: в ночном больше мистицизма, таинственного, загадочного, дневной притягивает людскими лицами, своим бесконечным движением. В моем Иерусалиме, который я снимаю  – нет противостояния и крови, и есть место для всех – иудеев, православных, католиков, мусульман. В мире и так слишком много тяжелого и некрасивого, я не хочу, чтобы это было на моих снимках о Иерусалиме. Все же я больше фотохудожник, чем репортер.

8. ОБНЯТЬ ВРАГА

В одной связке

Водрузив бело-голубой и зеленый флаги на одной из гор Антарктики и с триумфом прокатившись по средствам массовой информации 49-и стран (450 статей, радио и телепередач, десятки пресс-конференций), члены израильско-палестинской делегации вернулись на родину, где их встречала маленькая кучка родственников. Ни ковровых дорожек, ни восторженной публики, ни митингов, ни фанфар. Оба отечества, озабоченные интифадой и спорами вокруг заградительной стены, в пророках, похоже, не нуждались. Израильские газеты откликнулись на событие вялыми заметками с второстепенных полос, которые никак не взбудоражили общественного мнения. Палестинская пресса писала о походе в Антарктику более подробно, однако Арафат, изъявивший было желание лично пожать руку героям, так с ними и не встретился. Да и бог с ними! Наши первопроходцы не унывают и вынашивают уже планы израильско-палестинского броска через Сахару из Иерусалима в Триполи. Не удалось сломать лед вековой вражды в холодной Антарктике, но, может, удастся растопить его под жарким солнцем великой пустыни?

Напомню, о чем писали СМИ накануне ледового похода евреев и арабов в Антарктику в 2004 году: "...евреи и арабы собрались вместе покорять Антартику. По-английски это странное предприятие называется "Breaking the ice" - "Ломая лед". Они намерены ломать лед в прямом и переносном смысле - лед стереотипов, взаимных подозрений и ненависти"; "Один из лидеров ХАМАСа выразил радость по поводу того, что хотя бы четыре еврея какое-то время не будут топтать Святую землю. А некий депутат кнессета предположил, что палестинцы теперь отметятся терактом во льдах Антарктики"; "Странная компания из бывшего палестинского террориста и бывшего израильского спецназовца собирается стартовать с мыса Доброй Надежды. Если это возможно в экстремальных условиях Антарктики, то почему нельзя в экстремальных условиях Ближнего Востока?"; "Израильтяне и арабы, которые никак не могут пройтись по "Карте дорог" и найти дорогу к миру в родных палестинах, решили сделать это, забравшись в вечные снега Антарктики...".

...Вопреки самым мрачным прогнозам, экспедиция была удачной, восемь ее членов прошли экзамен на совместную выживаемость в сложных арктических условиях, невзирая на разность своих взглядов. Им удалось подняться на безымянную гору, водрузить на ее вершине два флага и присвоить ей имя - "израильско-палестинской дружбы", которое отныне будет обозначено на всех картах Антарктики.

Однако у этого события длинная предыстория, без которой нам не обойтись. Идею похода выносили два человека, которые дружат и путешествуют вместе по миру на протяжении многих лет:  альпинист Дорон Эрель, являющийся до сих пор единственным израильтянином, совершившим восхождение на самую высокую вершину мира - Эверест и бизнесмен Йехезкиель Нетаниэль, живущий последние годы в Германии. Нетаниэль лично встречался с генеральным секретарем ООН Кофи Аннаном, лидером тибетских буддистов Далай Ламой и бывшим премьер-министром Израиля Шимоном Пересом, которые поддержали и одобрили эту инициативу. Далее в течение полугода подбирались кандидаты для похода - причем, их прошлое и политические пристрастия организаторов похода совершенно не интересовали. Критерий был простой: умение присосабливаться к сложным условиям в составе небольшой группы людей.

В результате Дорон и Йехезкиель отобрали шесть человек:  адвоката Авиу Шошани, аспирантку из тель-авивского университета Ярден Фанту, журналиста из Бейт-Ханана Зияда Дарауша,  тренера по футболу из Рамаллы Насера Квасса, врача-уролога из Восточного Иерусалима Мухаммеда Кассема и учительницу физкультуры из Хайфы Усат Хайдер.

Одного из кандидатов накануне выхода на маршрут пришлось заменить из-за проблем с паспортом: вместо Мухаммеда Кассема поехал Сулейман Хатиб из деревни Хатиб, один из руководителей ФАТХа. Бывший глава ШАБАКа Ами Аялом, который изъявлял желание присоединиться к походу в Антарктику, в результате так и не поехал: неотложные дела потребовали его присутствия в Израиле. Одному из палестинцев не удалось получить разрешение на въезд в Израиль, пришлось добираться окольными путями, через Каир, и догонять группу в Мадриде, откуда она уже в полном составе вылетала в Южную Америку. Другой начал получать за две недели до поездки угрозы от местных боевиков - пришлось идти за покровительством к Арафату, что совершенно не входило в первоначальные планы участников экспедиции, демонстрировавших свою независимость от какой-либо политики или политических лидеров. После вмешательства Арафата угрозы прекратились. Кроме того, организаторы экспедиции не сумели собрать нужной суммы (нужды экспедиции требовали не менее четверти миллиона евро), недостающую часть Дорону и Иехезкиелю пришлось выложить из своего кармана. Одним словом, без проблем не обошлось.

Группа вышла на маршрут накануне нового года. Праздник встречали в экзотичном месте -  пабе самого южного порта мира Порт-Ленда, который размещается в застрявшем в песках судне с покосившейся палубой. Вечеринка удалась на славу. А наутро группа вышла в море на двух яхтах: на одной -  восемь участников похода и три члена команды, на второй - группа сопровождения: инструктор по скалолазанию, врач, журналисты и другие. Сначала море было довольно спокойным, затем - 12 часов жуткой качки со всеми прелестями морской болезни. Забегая вперед скажу, что с подобным штормом и 12-метровыми волнами им придется столкнуться и на обратном пути.

…Перед тем, как группа отправилась в Антарктику, специалисты высказывали опасение, что это слишком рисованное мероприятие для физически неподготовленных людей. В самом деле, опыт восхождений был только у двоих - Дорона и Нетаниэля. К тому же они отправлялись в место с самым суровым климатом.

40 дней участники похода провели на тесной яхте - это была просто обыкновенная жизнь, где каждый заботился не только о себе, но и о других. В открытом море они несли круглосуточную вахту, сменяя друг друга через четыре часа. Каждый старался сделать то, что ему удавалось лучше всего. Зияд Дарауш взял на себя приготовление пищи, и очень в этом преуспел. Если же на яхте засорялся туалет - все дружно откачивали дерьмо. В путешествии они пили много вина, а на вечеринке, которую для участников похода устроили на украинской станции "Вернадский" -  даже перешли на водку.  На них приходили поглазеть полярники с разных станций - такая экзотика, евреи и арабы путешествуют вместе. Да и сами они постоянно подшучивали друг над другом. Только представить себе такую ситуацию: кому-то нужно выйти из палатки, чтобы справить нужду, а снаружи снег, ветер, естественно, все тут же начинают советовать ему в шутливой манере, как это лучше сделать с наименьшими потерями, чтобы не унесло штаны и не отморозить задницу. Из таких вот мелочей и состоял их повседневный быт.

Прибыв в Антарктику, группа провела два дня на одном из островов, после чего продолжила движение вглубь материка и прошла  километров триста. Солнце там в это время года не заходит, отчего они постоянно путали время дня и ночи. Зато погода стояла отличная. А вот день восхождения на гору выдался совершенно отвратительным - сильнейший ветер, снег, плохая видимость. Трое суток они добирались до цели: разбились на три группы, шли в связках - места там опасные, во льдах много глубоких трещин. На ночь устраивались спать в маленьких тесных палатках: одна женская, две мужских.

Накануне восхождения Дорон Эрель проснулся часа в три ночи, вышел из палатки. Было тихо. К восьми утра, когда остальные уже встали, вдруг повалил снег, задул сильнейший ветер, за 20 метров ничего не видно. К тому же маршрут совершенно неизвестен, ведь до них на эту гору никто еще не поднимался...И все же группа решила рискнуть. Из всей группы труднее всего было Усат Хайдер, которая во время шторма очень сильно ударилась и повредила спину. Но во время восхождения она вела себя очень мужественно: шла вместе со всеми, невзирая на сильные боли. В течение трех часов участники похода карабкались на гору высотой в километр. Ну а когда поднялись... Это был такой трогательный момент: все кричали, обнимались, целовались, плакали. Творилось такое, что словами не описать…Позднее происходившее всплывало в памяти Дорона сюрреалистическими картинками. Только представить себе: он, бывший спецназовец из подразделения разведки Генштаба идет в одной связке с двумя бывшими активистами ФАТХа, которые сидели в израильских тюрьмах: один - за нападение с ножом на полицейского, второй - за то, что швырял в наших солдат бутылки с коктейлями Молотова. И вдруг такой перевертыш: вчерашние враги страхуют друг друга, связанные одной веревкой. И если один из них соскользнет в расщелину, оставшимся придется его вытаскивать. Или такой момент: вокруг расхаживают пингвины, над головой арктическое солнце, куда ни кинь взгляд - простираются льды, а заклятые враги - евреи и арабы - сидят среди этой экзотики на льду и рассуждают о политике на Ближнем Востоке.

Конечно, они много спорили, причем, спонтанно, никаких—таких специальных диспутов…В основном, говорили о статусе Иерусалима. И что интересно: Ярден Фанта, придерживающаяся крайне правых взглядов, в походе неплохо ладила с палестинцами. Например, она могла им бросить такую реплику в совершенно дружеском тоне: "У вас 23 арабских государства, чего вы от нас, евреев, еще хотите?", которая не вызывала у тех резкой негативной реакции. Они узнавали друг о друге нечто такое, что меняло их прежние представления. Например, Насер Квасс оказался религиозным мусульманином, по пять раз в день он падал коленями на лед и молился в сторону Мекки, которую определял одниму ему известным методом. Дорон рассказывал о своих родителях, которые во время войны жили в Польше и пережили Катастрофу. Ярден - о том, как ее привезли из Эфиопии 14-летней девочкой, не умевшей читать и писать, а теперь она заканчивает докторат в университете.

Конечно члены ФАТХа, пусть даже бывшие, вызвавшиеся участвовать в подобной миротворческой миссии, отдавали себе отчет во всех возможных последствиях такой поездки. Что же их побудило принять рискованное решение? Особая мотивация,  сильное желание понять своих противников, или надежда, что поездка изменит ситуацию к лучшему? Конечно, большую роль сыграло покровительство Арафата к палестинцам-участникам похода, иначе их могли обвинить в предательстве - «поехали с евреями, сотрудничают с ними…»

Удалось ли сломать лед не только среди членов  группы, но и распространить этот процесс распространился за ее пределы? Самое поразительное событие произошло в Чили, где испокон веков существуют две общины - еврейская и палестинская, причем, палестинская - очень мощная насчитывает 300 000 человек. Когда лидеры этих общин узнали из газет о том, что за группа собирается прибыть в Сант-Яго, они впервые за всю историю пошли на контакт и устроили участникам похода в аэропорту торжественную встречу, а затем в течение трех дней проводили для нас различные совместные мероприятия, на которых присутствовали члены обоих общин. Лидер палестинской общины признался на одной из встреч: "До этого события я и представить себе не мог, что настанет день, когда я буду сидеть за одним столом с евреями. Но вот же - это случилось, это происходит на самом деле!». В тот момент Дорон Арель особенно остро ощутил, что их теперь уже не восемь, а гораздо, гораздо больше. И кто знает, может когда-нибудь настанет момент, когда факт, что вчерашние враги вдруг вынули кинжалы из зубов и нормально общаются друг с другом уже не будет казаться экзотикой. Дорога к миру - она ведь проходит через каждого из нас.

Обнять врага

...Если бы израильскому военному летчику еще пару месяцев назад сообщили, что он когда-либо расскажет чужим людям об издевательствах, которым подвергся в сирийском плену, он бы просто не поверил. За долгие годы Гиль Фогель научился жить с болью, о которой догадывалась лишь жена. И тем не менее это произошло - и не только с тем, чей самолет был сбит сирийской ракетой в Ливане в 1982-м году, но и со всеми участниками необычной экспедиции, отправившейся весной 2006 года через пустыню Сахара из Иерусалима в Триполи. Представители семи стран – Израиля, США, Украины, Ирака, Ирана, Афганистана и Палестинской автономии - не уполномоченные никем, кроме собственной совести и желания достичь мира хотя бы на малой территории палаточного городка, провели в пути около месяца, перемещаясь на допотопных пожарных машинах 1962-го года выпуска, на верблюдах и пешком. Им пришлось одолеть немало препятствий – начиная от нестерпимой жары и кончая бюрократическими проволочками при прохождении границ. Порою между ними случались яростные политические споры - один раз дело едва не дошло до драки, но расставались они уже друзьями, стискивая друг друга в объятиях и со слезами на глазах.

Между прочим, иные участники экспедиции вполне могли предъявить счет тем, с кем ели в течение месяца за одним столом. У каждого из них была своя боль. У жительницы Тель-Авива Галит Орен в 1995-м году при взрыве автобуса на Дизенгоф погибла мать, а у палестинца Мухаммада Азама Аль-Арджиаха умер на руках его двоюродный брат, застреленный израильским солдатом во время второй интифады. Даниэлю Патрику Шеридану, тушившему страшный пожар 11 сентября 2000-го года, удалось уцелеть, в то время как 343 его товарища погибли. Уроженцу Ирака Латифу Ихъе, «двойнику» сына Саддама Хусейна – Удая, пришлось бежать в Европу, а украинский солдат Евгений Козюшко освобождал Ирак от диктаторского режима в составе сил коалиции. Полковник ВВС США Раймонд Бенсон бомбил Въетнам в конце 1960-х, а уроженец Афганистана Ихъя Вурдак бежал в Европу из своей разоренной страны в период советской оккупации. Была еще среди участников уроженка Ирана Неда Сармаст, ныне живущая в США и тибетский монах - посланник Далай-ламы.

Теперь о том, что предшествовало этой странной, на первый взгляд затее – отправить в длительное путешествие по пустыне столь разных людей, в какой-то степени даже противников. Двумя  годами раньше был осуществлен подобный проект, получивший название «Breaking the ice» («Ломая лед»), инициированный израильтянином Хези Нетаниэелем, живущим последние годы в Германии. Тогда израильско-палестинская группа отправилась в Антарктику. Восемь ее членов прошли экзамен на совместную выживаемость в сложных арктических условиях, невзирая на разность взглядов, и водрузила бело-голубой и зеленый флаги на одной из гор, присвоив ей имя израильско-палестинской дружбы, обозначенное ныне на всех картах Антарктики.

Готовя экспедицию в край вечного холода, Хези Нетаниэль встречался с генеральным секретарем ООН Кофи Аннаном, лидером тибетских буддистов Далай Ламой и бывшим премьер-министром Израиля Шимоном Пересом, поддержавшими его инициативу. В результате в одной связке оказались бывший спецназовец и бывший террорист, которым пришлось страховать друг друга. Члены израильско-палестинской делегации вернулись на родину, где их встречала маленькая кучка родственников. Арафат, изъявлявший поначалу желание лично пожать руку героям, с ними так и не встретился. Руководитель группы Дорон Эрель, израильский альпинист, покоривший семь самых известных вершин в мире, однако, не унывал и вынашивал с Хези Нетаниэлем планы очередного израильско-палестинского броска: на сей раз через Сахару - из Иерусалима в Триполи. «Не удалось сломать лед вековой вражды в холодной Антарктике, может, удастся растопить его под жарким солнцем великой пустыни? Дорога к миру - она ведь проходит через каждого из нас», -
говорил он мне после возвращения из арктической экспедиции. Не прошло и двух лет, как эта затея обрела реальные контуры. Только на сей раз состав участников экспедиции был более широким и включал представителей семи стран, которым предстояло в течение месяца одолеть более пяти тысяч километров безжизненных песков.

…Когда бывшему военному, а ныне гражданскому летчику Гилю Фогелю предложили принять участие в этой затее, он некоторое время колебался. По замыслу организаторов похода его участники должны были полностью раскрыться друг перед другом, рассказать о том, что когда-то пережили, закрыть старые счета. С тех пор, как Гиля  обменяли на сирийских пленных и вернули в Израиль, он никогда не давал интервью на эту тему и ни с кем не делился своей болью. Когда самолет был сбит ракетой, со вторым членом экипажа успел выпрыгнуть с парашютом, только его товарищ был застрелен в воздухе, а Гиль попал в руки сирийцев. Его доставили в Дамаск и в течение двух лет подвергали изнурительным допросам и издевательствам. После всего, что летчику пришлось пережить, он не испытываю к сирийцам ненависти: ведь то была война, и каждый играл в ней свою роль. Раздумывая над предложением, бывший пленный думал о том, что он был военным летчиком, который изо дня в день садился за штурвал «фантома» ради безопасности своего государства. Но это не решило проблемы ближневосточного конфликта. Так может, стоит попробовать другой путь?

…Гиль «раскололся» первым из членов экспедиции, и это произошло в Иордании, у костра. Его поддерживало ощущение, что рассказ о пережитом в плену вызывает сочувствие.  Ведь все участники экспедиции тоже испытали в своей жизни нечто подобное – унижения, преследования, гибель близких.  Истории, которые рассказывали в палаточном лагере другие участники похода, были не менее тяжелыми. Галит Орен потерявшая во время теракта мать, тоже считала, что ненависть и месть – плохие советчики,  она была членом форума израильско-палестинских семей, чьи близкие погибли во время интифады. Неда, живущая последние годы в США, но очень любящая свою страну, после участия в походе, лишилась права въезда на родину, где живет ее семья и жених, с которым она обручена. Она знала, чем рискует, соглашаясь присоединиться к участникам проекта мира, но это ее не остановило. Латифа Ихъе, похожего на сына иракского диктатора, заставляли выполнять роль его двойника, а семье сообщили, якобы он убит. Латиф постоянно подвергался унижениям со стороны Удая, известного своими садистскими наклонностями. После того, как Удай стрелял в своего «двойника», ранив его в грудь, тот бежал и скрывался в разных странах Европы. Сотрудники иракской разведки трижды выходили на его след, пытаясь убрать. Ныне Латиф живет в Дублине, на птичьих правах, не имея ирландского гражданства.

Удалось ли участникам похода достичь полного понимания и безоговорочного доверия друг к другу? Конечно, без конфликтов не обошлось. Однажды атмосфера накалилась настолько, что дело дошло до рукоприкладства. Но когда все успокоились,  участники спора даже обняли друг друга в знак того, что не помнят зла. Подполковнику ВВС и участнику многих операций была непонятна мечта Евгения Козюшко стать профессиональным военным. При том, что сам Гиль в течение многих лет был боевым летчиком, он никогда не мечтал о военной карьере: просто страна с первого дня нуждалась в защите и для него это был лишь гражданский долг. Гражданские полеты в разные страны мира доставляли ему, нынешнему летчику «Эль-Аль», гораздо больше удовольствия. Гиль спрашивал Евгения: «Почему бы тебе в таком случае не служить в войсках под эгидой ООН? Все-таки у них миротворческие цели!» Но тот упорно отвечал, что ему  это неинтересно и он предпочитает служить в регулярной армии.

…То, что группу на пустили в Ливию, остается на совести политиков. У Кадафи была возможность, приняв участников похода, продемонстрировать другим странам свою толерантность и желание достичь мира, но он ею не воспользовался.

После неудачной попытки с Ливией уроженец Афганистана Ихъе Вурдаке, единственный из всей группы не шедший ни с кем на сближение, и вовсе заявил от отказе уйти с маршрута. Он был не единственным. Был еще один - палестинец, принимавший участие в первом этапе похода – недельной поездке в Иорданию, где все участники не только познакомились друг с другом, но и устроили для журналистов пресс-конференцию в Аммане, в той самой гостинице, где годом раньше произошел теракт. Этот палестинец отказался от похода в Триполи. Он был одним из имамов мечети Аль-Акса в Иерусалиме и решил не рисковать своей репутацией после того, как палестинские газеты осудили его за поездку в Иорданию вместе с израильтянами.

Зато другие участники похода изменили свое представление о тех, кто всегда находился от них «по ту сторону баррикад», и это происходило постепенно. Ихъя, Латиф и Неда, прибыв в Иерусалим, откуда начинался маршрут на Триполи, впервые воочию увидели еврейское государство, о котором имели представление лишь из средств информации своих стран. Неожиданно для себя, они убедились в том, что здесь живут обычные люди, совсем не похожие на оккупантов. Те же метаморфозы произошли и с Мухамадом, выросшим в лагере беженцев, который до сих пор сталкивался только с израильтянами в касках и с оружием в руках. Евгений Козюшко был поражен количеством девушек-солдат в израильской армии. Что же касается Лиля Фогеля, то на него произвела сильное впечатление встреча с простыми пограничниками на ливийской границе, которые, правда, так и не пустили участников похода в страну.

Конечно, разрабатывая маршрут, Хези Нетаниэль проверял возможность визита в Ливию. Никаких письменных обязательств по этому поводу Кадафи не давал, но и не возражал против прибытия смешанной делегации в его страну. Ливийцам так же было известно, когда именно группа  туда прибудет и в каком составе. Гиль Фогель почувствовал это по теплому приему, оказанному им пограничниками. Они угостили путников кофе и сэндвичами за свой счет из киоска, расположенного на пропускном пункте, и вообще проявляли о них трогательную заботу, а один даже поприветствовал израильтян на иврите. Взяв на проверку паспорта, пограничники дали понять, что беспокоиться не о чем – все будет в порядке. Между тем прошло четыре часа, и вдруг появился старший офицер, которого до того еще никто не видел, и потребовал, чтобы все покинули приграничную зону. Откуда-то возникли солдаты, взявшие членов группы в оцепление. Примечательно, что уже знакомые им пограничники, стоявшие за спиной офицера, были удивлены повороту событий не меньше их: они явно чувствовали себя неловко и опускали глаза, избегая встречаться взглядом с теми, кого поначалу встретили с таким радушием. По суровому виду офицера было понятно, что он не шутит. И во избежание дальнейших осложнений группа  решила немедленно покинуть пограничную зону. При том, что причиной были израильтяне, остальные следовали предварительной договоренности: не разделяться, если возникнут какие-либо осложнения. Тем более, что подобный опыт у них уже имелся: израильтянам было не просто добиться разрешения на въезд в  страну участников экспедиции из арабских стран. Сами же израильтяне  не смогли принять участие во второй предварительной встрече участников похода, которая состоялась в Рамалле – собственная армия не пустила (!) из соображений безопасности, поскольку к власти уже пришел ХАМАС. При прохождении египетских границ все бюрократические проблемы удавалось решать благодаря Латифу Ихъе, который чувствовал себя здесь как рыба в воде – знал, кому из пограничников какой «бакшиш» надо дать, чтобы ускорить процесс. Группа везла с собой кучу оборудования, компьютеры, спутниковые телефоны, что вызывало у стражей границы подозрения.

…После того, как группу не пустили в Ливию, где ее участники планировали провести целую неделю и высадить дерево мира вблизи резиденции Кадафи, все пребывали в подавленном настроении. Еще совсем недавно они испытывали такую эйфорию при виде пограничной зоны Ливии – обнимались, пели, смеялись, отпускали шутки… В стане воцарилось гробовое молчание. К тому же теперь они не знали, что им делать с деревом мира «Оливером». Часть группы предложила везти его обратно, в Иерусалим, и высадить там. Но все осложнялось тем, что во второй раз получить въездную визу для представителей арабских стран будет очень сложно. И тогда Гиль Фогель предложил альтернативный вариант – продолжить путешествие по Египту и высадить «Оливера» в Санта-Катарине, где находится гора Синай и куда прибывают верующие со всех стран мире.

Участники похода нашли бедуина, который с радостью согласился ухаживать за деревом мира, проделавшего вместе со всеми путь в пять тысяч километров. Пришло время расставаться. Первым группу покинул Ихъя. А вскоре от группы откололся и Латиф, что поначалу было воспринято всеми как настоящее предательство. Ему даже никто не пожелал доброго пути – никто, кроме Мухаммада. Латиф, правда, пообещал встретить группу в Каире, но никто ему не поверил. Но самое, удивительное – Латиф-таки сдержал слово и встретил их в Каире. Группа бурно радовалась его появлению, и никто не вспоминал прежних обид. Потом кто-то не удержался и спросил Латифа: «А чего ты вдруг решил вернуться?» - «Ради мира», - ответил он. Через пару дней Латиф, раздраженный жарой и бытовыми неудобствами, затеял конфликт с одним из американцев, едва не завершившийся дракой, которую удалось общими усилиями прекратить. Враги, готовые еще минуту назад броситься друг на друга, обнялись у всех на глазах, и Латиф снова произнес эту фразу: «Ради мира».

Никто не обещал, что путешествие будет комфортным, но тем, кто впервые попал в подобные условия, было нелегко выживать без ежедневного душа, кондиционера и на скудном походном меню. Ночи в пустыне холодные, днем - невыносимая жара. Женщины, те очень следили за собой и выглядели всегда так, словно они не в пустыне, а в центре мегаполиса. Среди мужчин были такие, кто запустил себя, но им без стеснения говорили об этом: тяжело весь день ехать в закрытой машине, если от соседа несет потом. Латиф при любой возможности уходил спать в ближайшую гостиницу, появляясь в лагере к утру, за что его все осуждали. Галит и Неде, которые оказались вегетарианками, всякий раз приходилось следить, чтобы дежурные повара оставили для них порции риса без добавки мясных консервов. Что примечательно, с первого же дня внутри делегации сформировалась отдельная группа, образованная израильтянами и арабами. Они были во многом  похожи – тот же темперамент, эмоции, бьющие через край, открытость. Не сговариваясь, они бросились вместе устанавливать палатки – и таким образом оказались по соседству и больше общались. Но это на первых порах, позже все участники похода стали как одна семья. Гилю было интересно наблюдать за тем, как по-разному люди воспринимают одну и ту же ситуацию. Например, Евгений был искренне убежден в том, что силы коалиции освободили народ Ирака от Саддама Хусейна, в то время, как Латиф обвинял их в разрушении страны, где он родился и откуда вынужден был бежать.

…После того, как группу не пустили в Ливию, Гиль ощутил, насколько политикам все же трудно достичь реального, а не декларируемого на словах мира. Простым людям, в отличие от них, договариваться значительно легче. Он понял так же, что все люди, несмотря на разницу во взглядах, в общем-то одинаково страдают и хотят одного и того же.

Самый счастливый момент из всей поездки произошел на горе Синай, куда участники похода поднялись до наступления рассвета и встретили солнце. Спустившись, они посадили у подножия горы дерево мира и вдруг ощутили, что с ними происходит что-то очень хорошее, все споры и разногласия остались позади, они едины, и это был момент истины. Потом все стали разъезжаться. Первыми сели в такси Латиф и Мухамад. Гиль подумал о том, что навряд ли увидит их когда-либо в своей жизни, и неожиданно для себя ощутил боль. Ведь этим людям он доверил историю, которую много лет держал внутри себя, испытав в тот момент облегчение от того, что избавился от страшной ноши… Всем участникам похода он подарил на память пластиковые браслеты из двух неразъемных половинок – черной и белой и со словами «стенд ап, спик ап» («встань и говори»). Каждый увезет их теперь в свою страну и вернется к привычным заботам. Американский полковник будет по-прежнему помогать жертвам цунами; пожарный продолжит собирать пожертвования для своих коллег из Южной Америки; Неда снимет еще один фильм о положении молодежи в Иране; а Мухамаду, возможно, повезет, и он найдет, наконец, применение своему высшему образованию и сможет отказаться от случайных работ. Все они не были в этой поездке представителями других стран и представляли самих себя. И если теперь, после пройденного пути, вернулись немного другими, то, может быть, дорога к миру, о которой когда-то говорил Дорон, стала чуть короче.

Конечно, может случиться и так, что Гилю придется оставить «боинг» и вернуться за штурвал «фантома»…Он способен отделять эти вещи. Гиль гражданин Израиля и должен защищать свое государство. Главное – избежать ошибок и приложить максимум усилий для того, чтобы не случилось войны. Военное разрешение конфликта тянет всех назад, тут нет никакого продвижения. А нужно смотреть вперед и сделать все возможное, чтобы избежать очередной бойни. Гиль всегда был оптимистом, может быть, именно это и помогло ему выжить в плену, но после участия в экспедиции он твердо усвоил еще одну важную вещь: ни один нормальный человек в мире не желает войны. Все хотят одного и того же – мира и покоя.

…И снова событие не удостоилось пристального внимания израильских СМИ, которые больше были озабочены выборами, а затем – формированием состава будущего правительства. Так что девиз, провозглашенный участниками мирного похода – «Кто, если не я?» - в нынешних обстоятельствах был вполне уместен. Если у политиков руки не доходят до мира, об этом должен позаботиться кто-то другой. И не так важно, что окончательная цель маршрута не была достигнута, и ливийцы отказались впустить израильтян на территорию страны, утверждая, что не признают еврейского государства. «Оливер», провезенный из Иерусалима через всю пустыню и высаженный вместо Триполи в Санта-Катарине, у подножия горы Синай, будет напоминать о мире и через много лет. Оливы, в отличие от людей, живут намного дольше…

9. «ЕСЛИ ЗАБУДУ ТЕБЯ, ГУШ-КАТИФ…»

Грустный музей

Посреди песков воткнули саженец, растили его много лет, а когда дерево принесло плоды, его срезали под корень. Вот что произошло с ними в августе 2005-го. В этом маленьком иерусалимском музее, посвященном трагедии Гуш-Катифа, всего несколько комнат, но за первый год его существования в нем побывало 50 тысяч посетителей со всех концов Израиля и из других стран. Стены одной комнаты выкрашены в оранжевый цвет, стены другой – в траурный, черный. Здесь же множество экспонатов: правительственные решения в деревянных рамках; фотографии бывших домов и теплиц, превращенных в груды мусора и камней; менора и свиток торы из поселений, которых уже нет; ключи от разрушенной синагоги; мезузы от уже несуществующих домов. Очень грустный музей. Он стирает улыбки с лица всякого, кто в него заходит.

***

Шломо Васертайль -  иеруслимец, променявший спокойную и размеренную жизнь столичного жителя на судьбу первопроходца в девственных дюнах на юге страны. Он родился 60 лет назад в Алжире, где в ту пору находился с важной миссией его отец, посланник Мосада Ашер (Оскар) Васертайль, вывозивший в Израиль евреев. До того Ашер был одним из командиров «Эксодуса» и руководителем временных лагерей, созданных на юге Франции для уцелевших в Катастрофе еврейских подростков, которых переправляли в Палестину. Мать Шломо была одной из них. Выходцу из Германии Ашеру удалось спастись чудом, когда к власти пришли фашисты.

Отец Шломо тогда жил в Дормштадте, и было понятно, что дни евреев там сочтены. Оскар пришел своему однокласснику, работавшему в гестапо, и попросил его помочь покинуть страну. Тот сказал: «У тебя есть всего три дня на то, чтобы добыть сертификат из любой страны, находящейся за пределами Германии и готовой тебя принять. Если не успеешь, то считай, что мы с тобой больше не знакомы и произойдет то, что должно произойти». Оскар в тот же день отправил четыре телеграммы своим знакомым в разные страны. Там была всего одна фраза: «Если у меня в течение 72 часов не будет сертификата, я окажусь в лагере смерти Дахау». До истечения назначенного гестаповцем срока у него  на руках были четыре сертификата – из Лондона, Нью-Йорка, Парижа и Хайфы. Он выбрал Израиль. Однажды Шломо в шутку спросил отца: «Почему ты не выбрал тогда Америку? Возможно, был бы уже миллионером», на что тот ответил вполне серьезно: «Потому что отсюда меня уже НИКТО НИКУДА не выгонит». Спустя много лет Шломо напомнит отцу этот разговор: «Ты ошибся. Твоего сына, внуков и правнуков выгнали из Гуш-Катифа…» Так завершится этот круг.

Шломо Васертайль  рос в Израиле, и его жизнь ничем не отличалась от жизни сверстников. Как все, он принимал участие в Войне Судного Дня в составе дивизии, которой командовал Ариэль Шарон. Они прошли один и тот же тяжелый путь, где было много потерь, а в конце его получилось так, что по решению премьер-министра Шарона он лишился своего дома.

В Гуш-Катиф Шломо попал довольно случайно. Он с женой тогда жил в Иерусалиме, оба работали в школе. Оказавшись однажды на юге, Шломо был поражен красотой тамошних дюн, и, вернувшись, рассказал об этом своему другу Цви Генделю: он и его армейские друзъя тогда искали место, где смогут построить дома для своих семей. Цви сказал: «Мы собирались перебраться в зеленый уголок, а ты хочешь затащить нас в пески?» В те же дни жене Шломо Лее попалось на глаза газетное объявление, где сообщалось о сионистском проекте, и молодым семьям предлагали строить дома как раз в том месте, о котором он ей рассказывал. Поехали туда уже всей семьей, чтобы осмотреться. Дети поднялись на дюну, увидели море и сказали: «Мы хотим жить здесь». Так что эта история фактически началась для семьи Васерталь в 1977 году, но планы пришлось на два года отложить, поскольку Шломо направили посланником Сохнута в Страсбург.
И вот какое совпадение… А, может, судьба? В первый же вечер после возвращения из Страсбура супругам Васертайль неожиданно позвонили друзья из Гуш-Катифа – они не могли знать, что те уже вернулись, просто позвонили наудачу - и позвали к себе, в Ганей-Таль. Шломо сказал Лее: «Что случится, если мы попробуем хотя бы год пожить там?» За первым годом, последовал второй, потом третий, и, вопреки ожиданиям, попытка растянулась на 30 очень счастливых лет. Они приехали в пески с тремя детьми, а в Ганей-Таль в семье появились еще трое.

Шломо отчетливо запомнился их первый вечер на новом месте, как они с женой вышли из своего бетонного куба и, усевшись на стульях, посмотрели вокруг и не увидели ничего, кроме песков. Ни птицы, ни мыши, ни бабочки, ни даже мухи или комара. Только пустыня, они и их бетонный куб среди безжизненых песков. В те дни к ним приходили местные арабы, спрашивали: «Вы сошли с ума? Что вы здесь делаете?», а они отвечали: «Собираемся тут жить. Пускаем корни». Арабы не верили: «До вас тут были турки – ушли. Были англичане – ушли. И вы уйдете». Когда у поселенцев появились теплицы и поднялись первые деревья, арабы не верили своим глазам. Шломо и сам поначалу сам себе удивлялся. В прежней, учительской жизни он умел только резать помидоры в салат, а теперь научился сам выращивать и помидоры, и многое другое. Через 30 лет у него уже было 40 дунамов теплиц, миллион саженцев герани, которую Шломо продавал в Германию и другие страны Европы. Да и само место довольно быстро преобразилось: теперь здесь было все. А грызунов и насекомых развелось столько, что, желая сохранить урожай, с ними приходилось серьезно бороться.

Передо мной два снимка: на одном – дом под красной черепичной крышей в окружении высоких деревьев, семья, сидящая за столом на зеленой лужайке. На второй – груда развалин и мусора. Так выглядел дом семьи Васертайль и их сад за день до размежевания, и вот что от него осталось.

Наверное, Шломо бы мог сейчас спать спокойно, если бы нашлась хотя бы одна причина, оправдывающая случившееся: например, что в результате их изгнания из Гуш-Катифа государство выиграло, обеспечив себе большую безопасность, повысило свой международный имидж, стало более стабильным в экономическом плане. Тогда он бы сказал себе: мы заплатили свою тяжелую цену не зря и надо смириться с этой болью. Но по прошествии нескольких лет для многих стало очевидно: дело не в разрушенных домах Гуш-Катифа, а в национальном унижении, которое евреи сами же себе и устроили. Ему не по душе фраза, которую после лета 2005-го произносили многие жители Гуш-Катифа, ему больно думать о нем и тем более, произносить ее теперь, но в итоге  предупреждение оказалось пророческим: после освобождения Гуш-Катифа весь юг Израиля подвергся обстрелам, а позднеет на вооружении палестинцев появились и ракеты, способные поразить Тель-Авив.

***

На стене музея обозначены периоды еврейского присутствия в Газе: отсчет начинается с древнейших времен, еще до нашей эры. Вот, например, фрагмент мозаики, которая украшала пол крупнейшей синагоги, выстроенной здесь евреями в прошлые века… Однажды в музее Гуш-Катифа появился 94-летний житель Тель-Авива Йосеф Агиф, который был изгнан из этих мест вместе с родителями в начале прошлого века - в период турецкого присутствия. Он оставил в книге посетителей запись:  «Насколько история повторяется…Надеюсь, тот, кто родился в начале нынешнего века, еще увидит наше возвращение в эти места». Многие записи в ней начинаются словами: «Мы не знали… не думали…не верили…даже представить себе не могли, чем это обернется…»

Кто сегодня вспоминает о разрушении Ямита? Те, кто создавал этот музей, не хотели, чтобы их история о том, как за 35 в песках расцвели сады, красивые дома и синагоги, была так же предана забвению.  Гул-Катиф был моделью интеграции, которая возникла волею случая, без особой поддержки государства. В этих песках прошла молодость очень многих. Тем, кто в свое время начинал здесь обживаться, уже под 60. Поздновато начинать жизнь с нуля на новом месте. Да и где набраться душевных сил после полученной травмы, когда бульдозеры крушили созданное ими за 35 лет?

Когда Шломо вернулся с заседания юридической комиссии, где обсуждался проект закона о размежевании, в его доме все уже спали. Он попытался снять со стены картину и не смог, при том что она не весила полтонны. Просто не смог... У него  было ощущение, что тем самым он разрушает самого себя. Его дети начинали задавать вопросы, на которые он не знал как ответить. Старший сын собирался идти в армию, не зная, куда он вернется - у него уже не будет дома.

За два месяца до размежевания Шломо спросили: «Ты все еще продолжаешь возиться со своими саженцами? Какой в этом смысл? Все равно дом и теплицы придется оставить», на что он ответил: «Если решение о размежевании отменят, я должен позаботиться о своем урожае на следующий год».

***

Стены последней комнаты музея выкрашены в черный, траурный цвет. На экране снова и снова крутится один и тот же сюжет, снятый в тот самый день, когда жителей Гуш-Катифа изгоняли из их домов. В тот день один из жителей Гуш-Катифа, врач, вдруг надел военную форму, в которой каждый год ходил на резервистские сборы. Когда его спросили, зачем он это сделал, он ответил: «Чтобы у моих детей потом не было травмы от вида военной формы».

Все прошлое детей,  выросших в Гуш-Катифе, было стерто в один день. Они уже не смогут вернуться в места, где прошло их детство. Один из экспонатов музея - картонная коробка с эмблемой ЦАХАЛа, брошенная в углу среди бетонных блоков. Всего одна из тысяч, которые солдаты привозили в Гуш-Катиф летом 2005-го. В них жителям поселений предлагали упаковать всю их прежнюю жизнь. В небольшом кинозале демонстрируется хроника августовских событий 2005-го года. Впрочем, не только. Один из фильмов был снят гораздо позднее - на месте развалин. Двенадцатиминутная хроника о том, что осталось от синагог, по поводу сохранения которых с палестинским руководством было подписано специальное соглашение. Из 22 синагог целыми остались лишь две: в одной палестинцы разместили свой оффис, другую приспособили под птичник. На месте остальных - руины…

Последнее лето Нецер-Хазани

«Домашняя игра» - так назвали свой фильм подростки из бывшего поселения Нецер-Хазани, который они снимали в то жаркое лето – последнее в истории Гуш-Катифа. Он совершенно не политизирован – при том, что герои ведут двойную борьбу, пытаясь отстоять свой дом и одержать первенство в баскетбольном матче. Они и сами не вполне понимают, где кончается игра и начинается реальная жизнь, и до последней минуты надеются на чудо. Но чуда не происходит. Этот фильм стоило бы посмотреть всем живущим в Израиле – вне зависимости от политических убеждений. Потому что на самом деле «Домашняя игра» -  бесхитростный рассказ о жизни подростков и их семей, попавших в неординарную ситуацию и пытающихся в ней выжить.

Вкратце сюжет фильма таков: в разгар школьных каникул в Нецер-Хазани съезжаются на традиционный матч баскетбольные команды из поселений Гуш-Катифа. Хозяева площадки – признанные чемпионы. Победят ли они на сей раз? Это событие происходит на фоне начинающегося размежевания. В картине уже присутствуют солдаты. Съемку ведет Эйнат Йефет, только что закончившая тихон (Эйнат: «Я столько раз боролась с искушением нажать на «стоп». Мне казалось, что если я застопорю съемку, все сразу вернется на свои места. И не будет никакого размежевания, и мы останемся здесь, и все будет по-прежнему. Но жизнь, в отличие от кино, не остановишь»). В фильме есть несколько кульминационных моментов, но самый сильный происходит в финале, когда один из лучших игроков баскетбольной команды Нецер-Хазани Элидад Шнайд, выпустившийся, как и Эйнат, тем летом из тихона, комментирует события, происходящие на экране. Его команда впервые потерпела поражение в матче. (Элидад: «Это было очень грустно. Я смотрел на своих друзей, и видел, как тяжело они переживают неудачу. И вдруг до меня дошло: что-то здесь не так. Только что мы были все вместе, а теперь каждый пытается справиться с поражением в одиночку. И тогда я взял в руки мегафон и запел одну из наших, гуш-катифских песен. И все, кто был в зале, ее подхватили. И наши соперники из других команд – ребята из Неве-Дкалим и других поселений тоже запели вместе с нами. Мы образовали в центре круг, обняли друг друга за плечи и продолжали петь. Это был такой сильный момент. Мы снова были все вместе! Несмотря ни на что»).

***

Одна из участниц фильма - Яэль Маман. Ее отец был одним из основателей Нецер Хазани, где проживали 80 семей, и все его дети родились там. До размежевания Яэль работала в поселении инструктором по работе с подростками. Во время размежевания многие телеканалы обращались к жителям поселений с просьбой снимать события изнутри. Эйнат Йефет вела такой видеодневник, записывая на камеру свои впечатления. И один из ее братьев тоже многое снимал на видео. Из этих коротких эпизодов и смонтировал потом фильм Ярон Шейн, житель Гуш-Эциона. Ему хотелось, чтобы события, которые происходили тем летом в Гуш-Катифе, были показаны в фильме глазами подростков: о чем ребята думали тогда, что чувствовали.

Сначала фильм показали жителям бывших поселений. Люди увидели себя со стороны и как будто вновь пережили те события – им было очень грустно. Потом его показывали в школах и молодежных объединениях. Одна женщина после просмотра сказала: «Я только теперь понимаю, что вам пришлось тогда пережить». Средства массовой информации представляли события довольно однобоко, и у людей сложилось мнение, что жители Гуш-Катифа применяли насилие. В фильме есть кадры, как мужчины, принимавшие участие в израильских войнах, добровольно сдают оружие до начала размежевания; как пожилые женщины обнимают солдат, пришедших их выселять, и говорят, что любят их как своих сыновей и ни в чем не винят.

Разговоры о размежевании начались задолго до самих событий, но никто до самого последнего момента не верил, что это и в самом деле случится. Все мальчишки, выросшие в Нецер-Хазани, мечтали служить в боевых войсках. И они особенно тяжело восприняли ситуацию. Эти ребята видели, что творится у них дома и как переживают их родители. Иные просто замыкались в себе и не хотели говорить о происходящем. Другие задавались вопросом: почему это происходит именно с нами, ведь мы религиозные люди, и Бог должен нас защитить. Они вообще не представляли, как себя вести в подобной ситуации: собирать ли им самим вещи и как относиться к солдатам, когда те начнут раздавать им повестки о выселении? До размежевания все жители Нецер-Хазани относились к солдатам как к братьям, приглашали на Шабат, предлагали в  жаркий день освежиться в душе.  У старшеклассника Элидада Шнайда пятеро братьев служат в армии. Один из них предлагал подросткам просто сказать солдатам, когда те придут в их дом: «Вы совершаете ошибку. Ведь не исключено, что через двадцать лет мы будем жить с вами здесь по соседству, и вам будет стыдно за сегодняший день».

…В фильме есть сцена с пылающими воротами, ведущими в поселение, но это не протест, а, скорее, жест отчаяния, ведь самое ужасное уже произошло. Кадры, снятые в режиме замедленной съемки, когда жители Нецер-Хазани идут в сопровождении солдат, к автобусам, в последний раз оглядываясь на свои дома – одни из самых сильных в фильме. Они были обычными люди, жили, как все, работали, растили детей и вдруг с нами произошло такое.

…Родители Яэль Маман сами собрали вещи. Они не хотели, чтобы их тащили к автобусам силой, и до последнего момента верили в чудо, в то, что господь защитит их. Утром, когда они проснулись в своем доме в последний раз, Яэль услышала, как плачет ее  отец, очень сильный человек, прошедший не одну войну. За всю свою жизнь она ни разу не видела у него слез. Это было впервые. Большая свеча, освященная раввином и горевшая перед домом несколько дней, погасла как раз в тот момент, когда солдаты подошли к  дому. Глядя на погасшую свечу, мать Яэль тихо сказала: «Вот теперь все, действительно, конец».

***

...В то утро, последнее утро для поселения Нецер-Хазани, Эйнат Йефет снимает тропинку, ведущую из ее дома на улицу. За кадром ее голос: «Для кого-то это просто тропинка, а для меня - целая жизнь. Сначала я бежала по ней в детский садик с маленьким рюкзачком за спиной, потом уходила каждое утро в школу, таща за собой полный учебников ранец. Еще я уходила по этой тропинке в зал, где мне отмечали бат-мицву; потом в армию, и, по правде говоря, надеялась пройти по ней в белом платье невесты на свою свадьбу. А теперь в моей жизни уже не будет этой тропинки, потому что ее разровняют вместе с домом, где я родилась». Пауза.

Яд-Хана: новые времена

Кто бы мог подумать, что жители богом забытого кибуца Яд-Хана, основанного в 1950-м году коммунистами и атеистами, а впоследствии и ярыми противниками поселенческой политики, спустя 55 лет станут героями СМИ. Им предстоит разместить на своей территории три десятка семей из бывшего поселения Хомеш, намеревающихся открыть здесь синагогу. Как уживутся «под одной крышей» люди столь противоположных взглядов?

Яд-Хана – пасторальное место. Маленькие белые домики. Зеленая травка. И тишина, нарушаемая лишь пением птиц. В этом секторе живут ветераны кибуца. Вот она, знаменитая дверь Пнины Файлер, заклеенная стикерами следующего содержания: «У меня нет брата-поселенца», «Уйти с территорий!», «Нет законных поселений. Точка.», «Убрать солдат с территорий» и так далее. СМИ представляют ее  чудовищем с «квадратной головой»,  делают из нее «скуп», то и дело цитируют.

Но так ли уж верны мифы, воздвигнутые вокруг ее имени? «Последняя коммунистка» из тех, что основали киббуц? Как бы не так! Пнина покинула партийные ряды еще в 1960-е годы. А членом кибуца стала лишь в 1967-м, через 17 лет после того, как он был основан. Пнине было тогда уже за сорок. Она ненавидит поселенцев? Отнюдь! Она ненавидит поселенческую политику, а о своих будущих соседях говорит так: «Теперь, когда эти люди живут на территории Израиля, их нельзя называть поселенцами. Они такие же как мы». Она противится расселению бывших жителей Хомеша на территории киббуца? Вовсе нет! «Я всегда говорила: пусть уходят с территорий и живут среди нас. Среди нас – это означает, что в том числе, и в нашем кибуце». Она противится открытию синагоги на киббуцной территории? С какой стати! «Я атеистка, это правда, но я не собираюсь навязывать другим своего образа мыслей. Собираются открыть здесь синагогу? Пожалуйста! Хотят молиться? На здоровье! Единственное, с чем я никогда не соглашусь – если на меня начнут давить и требовать, чтобы я не выезжала в Шабат и носила бы платья с длинными рукавами. Никто не отнимет у меня права жить так как я хочу!».

Что же касается знаменитой фразы Пнины, прокатившейся по СМИ - «нас продали и сразу уложили в одну постель, обойдясь без процедуры знакомства и ухоживания», то полный контекст ее высказывания таков: «Мне трудно принять факт, что в наше время можно купить все – почку, ребенка, женщину, матку и даже киббуц (согласно договору о приеме кибуцем бывших жителей Хомеша, государство готово простить ему долг в 10 миллионов шекелей). Пнина предлагала на общем собрании не спешить объединять в одно целое киббуцников и бывших поселенцев. Она говорила: пусть они приедут, начнут тут жить, мы приглядимся друг к другу, тогда и решим, стоит ли нам объединяться, или лучше продолжить существовование на паритетных началах. Но Пнину не послушали. И она уже не стеснялась в выражениях: «Перед тем, как заключить брак, жених и невеста обычно встречаются, приглядываются друг к другу и только потом уже идут под хупу, а нас сразу уложили в одну постель!»


…Кибуц Яд-Хана - особый. Его основали в  1950-м году выходцы из Венгрии и назвали в честь своей знаменитой землячки Ханы Сенеш, погибшей от рук фашистов. У этих людей было особое отношение к Красной Армии, ведь русские солдаты освободили их страну от немецкой оккупации, а кое-кого вызволили из Освенцима и других лагерей смерти. Они часто говорили о том, что обязаны русским своей жизнью.

В те времена было несколько киббуцных движений – «кибуц арци» (обычный), «кибуц дати» (религиозный), «кибуц меухад» (особый) - «Яд Хана» принадлежал к последнему. 1950-е годы были  бурными во всех отношениях. В Израиле постоянно кипели споры, устраивались демонстрации. Главный спор в молодой стране шел по поводу того, «где наше место» и «где наш путь». Куда смотреть – на Запад, или на Восток?

К середине 1950-х многие киббуцы из-за идеологических разногласий раскололись на две части – и в том числе «Яд-Хана». И в результате две трети членов кибуца были заклеймены руководством движения «Кибуц меухад», поскольку выступили против его генеральной линии. Их называли не иначе как коммунистами и паразитами. Затем последовали жесткие санкции. В «Яд Хану» была направлена группа молодых ребят с палками, чтобы выгнать паразитов. Началась драка, на место прибыла полиция. В результате киббуц разделился надвое. Одна треть перешла в другое место, расположенное в трех километрах отсюда и назвала новый киббуц «Яд-Хана Сенеш», а две трети остались на старом месте и получили название «Яд-Хана смол» (левая «Яд-Хана»). Стали делить землю. Большинство («Яд-Хана смол») получили одну треть, меньшинство («Яд-Хана Сенеш»)– две трети. Когда же возмущенные киббуцники спросили: почему такая несправедливость, им представители киббуцного движения ответили: «Это для вас еще много. Вы паразиты, оппозиционеры, коммунисты, вас интересуют только политические лозунги и демонстрации, вы к земле не привязаны и скоро распадетесь, а они, в отличие от вас – настоящие земледельцы и трудяги». Забегая вперед скажу, что киббуц «трудяг» через несколько лет распался, а киббуц «паразитов» существует и по сей день.

Для киббуца «Яд-Хана смол» начались трудные времена: поскольку он шел против течения, ему никто не хотел помогать, и многие отказывались покупать его продукцию - дело дошло до голодных забастовок. У власти тогда была партия Мапай, которая выступала против коммунистов. В этой ситуации только партия коммунистов («мифлегет коммунисти исраэли») приходила на помощь: возмущалась, что оппозицию преследуют за политические взгляды, выступала против экономической блокады киббуца, присылала своих добровольцев. Именно потому, что членов кибуца все преследовали, они в числе первых пунктов своего устава записали: к нам может присоединиться любой человек, вне зависимости от его взглядов. И это решение неукоснительно выполнялось. В «Яд-Хану» принимали и ликудников, и представителей других партий. Киббуцникам было важно, что они за люди, а не что у них в голове. С тех пор ничего не изменилось. Киббуцники так же либеральны, как и прежде. На очередных выборах члены кибуца голосовали и за Ликуд, и за Аводу, и за Мерец, и даже за экзотические партии типа «Алей ярок».

К движению коммунистов Пнина Файлер примкнула нелегально еще во времена британского мандата – в 1939 году. Она не связывала понятие коммунизма с Москвой и никогда не «молилась» на Сталина, подобно другим. Что же касается членов кибуца, то они в в большинстве своем голосовали на выборах за местных коммунистов потому что те были единственными, кто им помогал. С тех пор за ними и закрепилось это слово – коммунисты. Иногда доходит до смешного. Однажды, когда подруга Пнины, собиравшаяся к ней в гости, спросила у кого-то, как проехать в киббуц, ей ответили: «А, ты тоже коммунистка? Машина у тебя красная».

Пнина покинула партию в 1960-х. Ей показалось, что местная коммунистическая партия становится все более зашоренной и ориентированной на СССР, а Пнину больше привлекал европейский вариант коммунизма.

Она приехала в Эрец-Исраэль из Польши с мамой в 1938-м.  Американский родственник сказал: «Не понравится – через год вернетесь назад». Он же помог получить сертификат и купил для них билеты. А через год, в 1939-м, началась война, и семье Файлер уже некуда было возвращаться. Потом началось страшное и в Эрец-Исраэль. Ромель стоял со своим войском совсем близко, и они каждый день отмечали на карте иголками перемещения фашистов и Красной Армии. Все были в ужасном состоянии, готовились ко второй Мецаде, но после битвы под Сталинградом опасность миновала.

Про профессии Пнина  медсестра, а училась в Бейруте! Уехать туда было просто, границы были открыты, а у нее был британский паспорт. В Хайфе на автобусной станции стояли таксисты и выкрикивали: «Бейрут». Два с половиной часа поездки и ты там. Пнине посоветовала туда поехать подруга, сказала, что есть шанс получить стипендию. В 1947-м году положение изменилось, и евреям предложили покинуть Бейрут – там становилось небезопасно. Пнина вернулась домой, а вскоре началась война. Она собиралась идти в армию, а ее  отправили в больницу, где не хватало медицинского персонала.

До сих пор у нее стоят перед глазами эти страшные картины: кровь, капающая с носилок, ужасные раны, искалеченные тела и  запах крови - им было пропитано все. По три дня врачи и медсестры не покидали операционных. Все эти события что-то изменили в сознании Пнины. Она сказала себе: буду делать все от меня зависящее, чтобы люди больше не гибли в этих бессмысленных мясорубках. С тех пор Пнина участвует во всех антивоенных акциях. В течение многих лет выступала за выход Израиля с «территорий», протестовала против войны в Ираке. С 2002-го года участвует в работе общественной организации «Врачи за права человека»: каждую субботу  в составе группы из арабских и еврейских врачей и сестер выезжает в палестинские деревни, оказывая их жителям бесплатную медицинскую помощь. Местные дети, узнав, что она еврейка, удивляются: «И ты помогаешь нам? Ведь евреи все плохие». Пнина терпеливо объясняет им, что это не так.

Однажды произошел такой случай. Когда Пнина поехала  с врачами в Туль-Карем, местный житель спросил, где она живет, и услышав, что в Яд-Хане, очень обрадовался: «Вы наши самые большие друзья! Мы помним добро и то, что вы посылали для наших сирот продукты, игрушки и одежду». 

Когда в пещере Мехпела Барухом Гольдштейном были застрелены молящиеся, руководство кибуца отправило в совет Туль-Карема соболезнование по поводу погибших. Вскоре оттуда пришел ответ: «Несмотря ни на что, мы по-прежнему остаемся вашими добрыми соседями». Теперь их разделяет стена, и они не можем встречаться, как в прежние годы. Но телефоны работают. Киббуцники и жители соседних арабских деревень перезваниваются и поддерживают друг друга. Пнина убеждена, что добрососедские отношения дают не меньший результат, чем встречи на дипломатическом уровне.

Она человек открытый и двери своего  дома не запирает. Пнина надеется, что семьи из Хомеша станут киббуцникам добрыми соседями. Кстати, за прием бывших поселенцев проголосовало подавляющее большинство членов киббуца  – более 95 процентов. Один из них - Мордехай Лихтер по прозвищу «Катан», которым киббуцники наградили его за малый рост, был в числе той самой группы выходцев из Венгрии, которая основала в 1950-м году киббуц «Яд-Хана». Он пережил Катастрофу, в течение войны находился в Венгрии в трудовом лагере, а его родителей направили в Освенцим, откуда вернулась одна мать.

В 1950-е годы Мордехай симпатизировал Сталину и коммунистам СССР, но потихоньку осознал суть происходивших там процессов и отошел от них. В то же время Мордехай гордится, что в свое время был коммунистом и до сих пор верит, что человечество со временем додумается до более совершенной системы, чем капитализм. Скажем, это будет коммунизм, но другой, не такой, каким его представлял Сталин и его единомышленники. Себя Мордехай называет «экс-коммунистом», а жителей поселения Хомеш – «экс-поселенцами»: «Они теперь будут жить среди нас, внутри зеленой черты, так какие же они теперь поселенцы?» Мордехай - убежденный атеист, но ему не мешает, если в Яд-Хане проявится синагога. Он рад переменам - тому, что в киббуц вольется свежая кровь. У Мордехая двое детей и трое внуков. Один из внуков во время службы в армии охранял поселения в Гуш-Катифе.

«Что здесь происходит, черт возьми?»

 «Это была настоящее братоубийство, конная полиция давила людей, а те бросали в полицейских огромные блоки. Камни летали в воздухе как дождь, - вспоминает 28-летний фоторепортер «Ассошиэйтед пресс» Одед Балильти, получивший за свой снимок из Амоны высшую журналистскую награду. Пулитцеровская премия, носящая имя американского издателя Джозефа Пулитцера, считается самой престижной наградой для представителей СМИ (ее размер составляет десять тысяч долларов). Израильтянин впервые оказался среди ее лауреатов. В своем завещании Джозеф Пулитцер указывал, что премия должна помогать журналистам следовать высоким моральным и профессиональным принципам. Или, иными словами, ее достоин тот, кто объективно отражает события.

До того, как сделать знаменитый кадр, Одед снимал события в Гуш-Катифе, где находился неотлучно. Во время размежевания он был свидетелем очень тяжелой сцены: родители с маленьким сыном выходят из дома, и отец пытается объяснить ребенку, что они уже сюда не вернутся, а тот начинает плакать – он никак не может понять – почему?

Одед постоянно менял позицию, снимая события и с той, и с другой стороны, стараясь сохранять нейтралитет и быть объективным. Процесс эвакуации, который он наблюдал в августе 2005-го года в Гуш-Катифе, проходил гораздо спокойнее, чем то, что взорвалось в Амоне несколько месяцев спустя. У репортера было ощущение, что в Амоне выплеснулись наружу все отчаяние, весь ужас людей, переживших размежевание. Многие эвакуированные из Гуш-Катифа в те дни говорили о том, что если бы они с самого начала вели себя так, как в Амоне, то никакого размежевания бы не случилось. Позднее Одеду казалось настоящим чудом то, что во время событий в Амоне никто не был убит. Столкновение длилось несколько часов. У репортера не было ни каски, ни бронежилета, он находился в самой гуще людей и снимал происходящее, пребывая в состоянии шока. В какой-то момент остановился – не мог больше снимать.
Он должен был набрать в грудь побольше воздуха, чтобы заставить себя продолжать свою работу. И вдруг увидел, как полицейские, сомкнувшись в монолитный ряд и выставив перед собой пластиковые щиты, продвигаются вперед, а навстречу им бесстрашно устремляется одинокая фигурка. Одед нажал на кнопку камеры, еще не отдавая себе отчета в том, что этот момент и есть вершина события.

…Как выяснилось впоследствии, героиней снимка оказалась ученица одиннадцатого класса иерусалимской религиозной школы 17-летняя Нили. После того, как фотография репортера Ассошиэтейд Пресс обошла все мировые СМИ и побывала на многих международных выставках, девочка стала знаменитой. В интервью журналистам Нили и ее мать рассказывали о том, что осталось за кадром, то есть после того, как Одед нажал на спусковую кнопку своей камеры: полицейские схватили девушку за волосы и начали ее избивать. Напомню, что в событиях, происходивших в феврале 2006 года  в Амоне пострадали более 200 человек – и поселенцы и полицейские. Часть из них получили тяжелые ранения.

А теперь об авторе снимка. Одед Балильти родился в 1979 году в Иерусалиме. Его мать уроженка Израиля, отец репатриировался из Марокко в 1950-х годах. Искусством, компьютерной графикой и фотографией Одед увлекся еще во время учебы в тихоне, и когда пошел служить в армию, сразу был зачислен фоторепортером в журнал «Махане». Демобилизовавшись, отправился «погулять» по миру, подобно многим молодым израильтянам. Одед находился в Нью-Йорке, когда в Израиле началась интифада. Следя за осенними событиями 2000-го года по выпускам теленовостей, он уже подумывал о том, чтобы прервать путешествие и вернуться домой. И в этот момент ему позвонили из Израиля и предложили работать в агентстве «Зум 777», где Одеда хорошо знали по его армейским снимкам. Он тут же взял билет на самолет и вылетел домой. Собрал дома папки со своими фотоработами, поехал в агентство и…бросился в воду, еще не умея толком плавать и сразу угодив в бурный водоворот интифады. Теракты, похороны, демонстрации… В 2002-м году Оде получил предложение работать в Ассошиэйтед Пресс, и с тех пор он здесь. В редакции находится мало, кружит по всей стране. Если по радио сообщают об очередном столкновении, можно не сомневаться, что Оде уже там. Всю вторую Ливанскую войну провел на севере.

Ему приходилось работать и за границей. В 2003-м снимал многолюдные демонстрации в Стамбуле. Затем - события «оранжевой революции» в Киеве. Его трудно чем-то удивить. Но все же были моменты, которые он не может забыть, хотя предпочел бы стереть их из памяти, уж слишком тяжел груз этих воспоминаний.

…Одед был в агенстве, когда услышал звук взрыва. На улице Яффо террорист взорвал автобус, погибли 14 человек. Это было совсем близко от агенства и репортер оказался на месте с первыми машинами «скорой помощи». Он видел охваченные огнем тела, раненых, истекающих кровью. Но самым тяжелым для него было снимать похороны. Одед видел,  как девушка, чей парень погиб в теракте, упала на его могилу, обхватила ее руками и все твердила: «Я так люблю тебя». Из-за подступающих слез картина расплывалась, он не мог там находиться и все это снимать, повернулся и ушел.

Позднее, когда Одед получал разрешение на съемку похорон, он уже знал, что его ждет серьезное испытание. Очень нелегко стоять у свежей могилы и снимать горе людей. Отчасти его спасала камера, которая была своего рода барьером, отгораживающим репортера  от события. Но всякий раз, когда он возвращаюсь домой, тяжелые картины всплывали в памяти снова и снова. В такие минуты Одед думал о том, что, наверное, каждый израильский фоторепортер в той или иной степени нуждается в психологе. В такой непростой реальности приходится выживать…

…Сообщение о том, что он получил за свой снимок Пулитцеровскую премию, было для Одеда полной неожиданностью. Он сидел с коллегами в баре, отмечая победу снимка из Амоны на другом международном конкурсе (снимок Одеда был отмечен наградами нескольких международных конкурсов), и вдруг - звонок из Нью-Йорка. В первый момент у репортера  появилось ощущение, что он не чувствует под ногами земли. Но тут все начали хлопать в ладоши и обнимать его. Открыли  бутылки шампанского. Все начали обзванивать  друзей-журналистов,  и вскоре в баре набилось столько людей, что негде было яблоку упасть, и все радовались, как дети. Это было такое событие! Впервые израильский фоторепортер удостоился самой высшей журналистской награды.

Одеда до сих пор не покидает ощущение, что он должен оправдывать Пулитцеровскую премию всю свою жизнь. С одной стороны, фоторепортеру легче быть объективным, чем журналисту. Камеру трудно обмануть. Но при желании можно манипулировать и камерой. Если посмотреть на фотографии, снятые пристрастными участниками того или иного конфликта, то они будут заметно отличаться, хотя в кадре одно и то же событие. Все имеет значение – ракурс, крупный или мелкий план и многое другое.

…Одед выглядит как типичный фоторепортер: потертые джинсы, футболка, растоптанные ботинки, наголо выбритая голова. На церемонии вручения Пулитцеровской премии он впервые надел пиджак, рубашку и галстук.

10. «Другой бы застрелился, но не я…»

История одного ранения

...Ури разворачивает свою инвалидную коляску в сторону кухни и говорит. – Кажется, Рохале (Рахель – жена Ури) уже пошла спать, так что нам самим придется позаботиться о чае. Я собираюсь с силами, оставив напоследок самый трудный вопрос о том, что случилось с Ури 40 лет назад, и как он выбирался из этой трагедии.

***

В армии Ури служил в спецподразделении, был десантником. После победоносной Шестидневной войны резервистские сборы напоминали курорт: никаких операций, одни учения. Так продолжалось два года, а в 1969-м резервистов вдруг послали в район Суэцкого канала. Ури тогда командовал группой из тридцати человек. И вот они едут на грузовике к месту дислокации и вдруг – «бу-мм!»: все закапываются в песок, выжидают. Но это было только начало. В течение трех недель не было ни одного дня, чтобы израильские укрепления не обстреливали. Это здорово изматывало – уставали больше, чем в бою. Один из младших офицеров сломался у Ури на глазах, боялся выходить из бункера. Пришлось позвонить в часть, чтобы за ним приехали и забрали. Абсурд состоял в том, что поначалу десантникам не разрешали стрелять, даже боеприпасов не завезли. Ури позвонил в часть, начал возмущаться: «Йоси, зачем нужно было посылать сюда десантников? Чтобы мы сидели здесь как мыши?» На следующий день привезли боеприпасы и тут уже израильтяне тоже начали отвечать на обстрелы.

Ури ранило в последний день сборов. А было это так.  С утра появились журналисты: взяли интервью, сделали снимки и поехали дальше. В девять вечера С Ури вышел на связь  командир, и между нами произошел такой диалог : «Ури, почему вы не стреляете?» - «Потому что в последний день сборов мы не стреляем, хватит». – «Послушай, у меня тут журналисты, которые были у тебя утром, они хотят снять какой-нибудь «экшн». – «Так пусть дождутся Дня Независимости, поснимают салют». Ури бросил трубку, но командир позвонил снова: «Ури, журналисты говорят, что израильские десантники дрожат от страха и отсиживаются в своем бункере, боясь показать нос наружу». Такого оскорбления десантник вынести не мог:  в чем был - выскочил из бункера с одним биноклем, чтобы оценить обстановку перед началом обстрела, и в тот же момент услышал воющий звук снаряда и страшный грохот. Он не успел заскочить в бункер и «поймал» кучу осколков. Один из них вот уже сорок лет сидит у негов позвоночнике и, судя по всему, что не помешало Ури добиться всего, чего он хотел.

Он постоянно доказывал себе, что никаких препятствий для него не существует. Пока был здоровым, успел побывать всего два раза за границей, а когда потерял ноги, объездил весь мир, забираясь в самые экзотические места – Австралию, Новую Зеландию, Тайланд. Побывал даже в племени длинношеих. В «Дисней Лэнде» не пропустил ни одного аттракциона! Ури умудрился даже подняться с проводником на самую высокую точку развалин в Красной Петре, правда, у это заняло часа полтора часа. Было это так. Ури сидел у подножия на инвалидной коляске, к нему подошел бедуин с ослом: «Давай подниму тебя наверх». Ури понял, что в мире есть более сумасшедшие люди, чем он, и с радостью согласился. Он держался за уши осла, бедуин пыхтел, обливался потом, но упорно тащил его с ослом на вершину.

Позже ему удалось осуществить еще одну свою мечту - летать. Ури записался на курс летчиков. В течение 30 недель он вставал каждое утро ровно в пять и ездил на другой край страны. В летной школе тоже не обошлось без приключений. Вообще ему везло на сумасшедших…Инструктор сказал: «Ури, тебе нужно научиться покидать кабину в течение минуты». Легко сказать, подумал Ури, когда тебе надо сначала как-то стащить свою задницу с кресла, потом перекинуть одну неподвижную ногу, за ней вторую. Как он ни пытался это сделать - ничего не выходило! А инструктор все подбадривает: «Твой предшественник тоже был на инвалидной коляске, но уложился в минуту». – «Каким образом?» - «Упал на расстеленный у трапа матрас, правда…сломал при этом руку». –«Знаешь что, - сказал ему Ури. – Не пошел бы ты к такой-то матери со своим матрасом. Буду спускаться сам». В результате он научился даже удачно приземляться, а это было намного сложнее.

…Прессу, которая, сыграла злую шутку в истории с его ранением в 1969-м, Ури и по сей день не жалует. Когда во время Второй Ливанской в его киббуце упала ракета и погибли резервисты, на месте тут же появились телевизионщики и начали вещать в прямом эфире подробности трагедии, Ури не выдержал и заорал на ведущего репортаж: «Идиот! Закрой рот! Ты что не понимаешь?!»

Что же касается истории его ранения тогда, в 1969-м, за Ури прислали геликоптер. А он, видимо от потери крови, впал в состояние нирваны. Фельдшер потыкал  иголкой в ноги, спрашивает: «Ты что-нибудь чувствуешь?» - «Нет». Он тут же связался по рации с больницей: «Ранение очень тяжелое». Ури тогда даже не понял, почему он так сказал… Долгое время он провел на больничной койке.  Условия тогда были совсем не такие, как нынче. По палатам бегали мыши, не было горячей воды, канализация не работала…Через пару дней Ури  принесли газету, где были напечатаны снимки злополучного «фейрверка» и его эвакуации. Взглянув на фото, запечатлевшего его на носилкахбез трусов, Ури не сдержался: «Вот идиоты! Не нашли другого снимка?» Командир, взявший его на слабо, очень переживал по поводу случившегося: приходил к  Ури мне в больницу, просил прощения. До сих пор не может себе простить… Ури его не винил. Он считал: это судьба. Ури тогда было 26 лет, но характер - железный: не позволил себе раскисать. Пару месяцев ушло на то, чтобы осознать свое новое положение, и начать куда-то двигаться. Есть люди, которые после подобной трагедии вообще не выходят из дома, закрываясь от всего мира. А он заставил себя подняться с инвалидного кресла, научился передвигаться с помощью разных приспособлений. Учился, руководил большими коллективами, поднимал заводы, прокладывал новые дороги, путешествовал. Даже в Иорданию катался без водителя на своем «вольво». На инвалидное кресло Ури пересел не так давно, по глупости. Был в гостях у соседа, немного выпили, возвращался домой, упал с лестницы и получил перелом.

…Когда-то он, потомственный киббуцник, мечтал стать ветеринаром, но после ранения подумал, что ему будет тяжело управляться с животными в таком состоянии, и Ури решил учить экономику. Кстати, это не единственный крутой поворот в его жизни. Он женился на Рахель в 21 год. Прожив 16 лет, супруги развелись и в течение 26 лет каждый жил так, как он хотел. А потом вдруг снова сошлись и живут теперь вместе. Его жизнь по-прежнему прекрасна и полна неожиданностей.

Долгий путь к Дакару

Ему всего 24, но его жизнь кончилась: не будет больше ничего – ни привычного разбега «фантома» по взлетной полосе, ни восторженных взглядов девушек, которые он привык ловить на себе. Раньше он, боевой летчик, шел по улице с «крылышками» ВВС на рубашке, победной, пружинистой походкой, заставляя трепетать девичьи сердца. А кто посмотрит теперь на инвалида, прикованного к коляске? - Дрор не хотел, чтобы его жалели и мысленно уже подводил черту своей яркой, но слишком короткой жизни. Так бы оно, возможно, и случилось, если бы не родители. Он мог разрушить собственную жизнь, но не жизнь своих близких, которые так поддерживали его в трудную минуту и переживали обрушившуюся на семью беду молча и самоотверженно.

Дрор решил бросить судьбе вызов: отныне он не станет обращать внимания на последствия нелепой дорожной аварии, которую она подстроила ему по дороге на военную базу, где из пяти летчиков серьезно пострадал лишь он один, и будет жить полноценной жизнью, как нормальный, здоровый мужик.

…Первый раз я услышала о Дроре Коэне от Бени Векслера, тоже инвалида ЦАХАЛ*, потерявшего кисть руки во время первой ливанской. Дрор, Бени и Арнон (инвалид Войны Судного дня) взяли «золотую медаль» на Параолимпиаде в Греции в 2006-м году. «Если бы не Дрор, я бы никогда не попал на эту Олимпиаду, - рассказывал мне Бени, - ты не представляешь, что он за человек! Приехал к нам домой и весь вечер уговаривал присоединиться к его экипажу. По его мнению я был просто обязан сделать это ради других инвалидов, потерявших опору под ногами; ради Израиля; наконец, ради себя и своих детей, которые будут гордиться таким отцом. Дрор своего добился: к концу вечера я «сломался» и потом понял, насколько он был прав».

Во время того разговора я осторожно поинтересовалась у Бени, какое увечье получил во время армейской службы Дрор, и была поражена, что речь идет о человеке, прикованном к инвалидной коляске. «Да он не только под парусом ходит - занимается вообще всеми видами экстремального спорта, которые ты себе только можешь представить. Вот сейчас, например, готовится к очередному «Дакару»».

К «Дакару»? Да еще очередному? Человек в инвалидной коляске? Тут я вынуждена сделать короткое отступление, чтобы напомнить читателю историю Дакара. Своим появление ралли «Париж-Дакар» обязано известному французскому мотогонщику Тьерри Сабину, трагически погибшему в вертолетной аварии в 1986-м году. Все началось с того, что в 1977-м году Тьерри, участвуя в ралли Абиджан-Ницца, попал в серьезную переделку в Ливийской пустыне. Неизвестно, чем бы закончилось для него это приключение, если бы погибающего от истощения мотогонщика не обнаружили местные кочевники. После пережитого Тьерри не только не отказался от подобных авантюр, но решил продолжить их с еще большим энтузиазмом. Он составил сложный автомобильный маршрут из Европы в Африку. По замыслу француза, тот должен был начинаться в Париже, а заканчиваться в столице Сенегала – Дакаре, основанном французами в 1857-м году и расположенном на берегу Атлантического океана (сегодня Дакар – мегаполис с трехмиллионным населением).
Первоначально трасса проходила через Алжир, но в конце 1990-х из-за напряженной политической обстановки в регионе, организаторы ралли вынуждены были проложить новый маршрут через Марокко.

Первая гонка стартовала в декабре 1978 года: из 182 экипажей к финишу пришли меньше половины - 74. Ралли «Дакар» традиционно проводится зимой. В нем принимают участие «звезды» спорта, профессиональные гонщики и просто любители, которых привлекают экстремальные условия гонки: путь проходит через пустыню и горные перевалы. Участники преодолевают препятствия на всех видах транспорта – грузовиках, джипах, мотоциклах. Побеждают те, что опережают соперников на дистанции по времени – от старта до финиша. А приходят к финишу далеко не все: за историю пустынного марафона погибли около полусотни участников, в том числе и профессионалы, чьи имена известны: Фабрицио Меони, Хосе Мануэль Перес и другие.

Я навела справки и узнала, что в «Дакаре-2002» Дрор Коэн был единственным инвалидом среди участников знаменитого ралли, более известного под названием «Париж-Дакар». До финиша он не дошел. С одной стороны, ничего удивительного, потому что 10 000 километров автопробега в экстремальных условиях пустыни и горных перевалов не выдерживают даже здоровые участники. Удивительным было другое: Дрор не дошел до финиша из-за поломки в машине, которую ему делали специально на заказ во Франции – с ручным управлением. Дрор сошел с дистанции на одиннадцатый день гонки.

Было ужасно обидно. Сам он выдерживал за рулем долгие часы, проходя по бездорожью от 500 до 800 километров в течение светового дня, и, скорее всего, дошел бы - пусть не первым, но дошел, если бы техника не подвела. Дрор со штурманом оказались тогда одни среди пустыни – с небольшим запасом воды и еды. Все могло бы кончиться плохо, если бы на помощь не пришли местные бедуины, оказавшиеся в тех краях.

На сей раз Дрор решил не доверять французам. Они дали миру «Дакар», но, очевидно, так и не научились строить надежные автомобили для гонок, думал он. Сооружать свое детище бывший летчик доверил израильтянину из Пардес-Ханы Идо - большому специалисту по конструированию скоростных и других нестандартных машин, и в том числе – для армейских нужд. Гоночное авто Дрора вышло красивым, удобным в управлении и супер-мощным: в нем было предусмотрено все, о чем бывший летчик мог только мечтать. На сей раз он решил взять в экипаж еще одного штурмана – так будет надежнее. Дрор нацеливался на успех, а не на проигрыш: ему было очень важно застолбить Израиль на карте «Дакара», как на последней Паролимпиаде в Греции, где он получил золотую медаль. Тем более, что его экипаж - единственный представитель еврейского государства на супергонках «Дакар-2008».

…Дрору 39. Он хорош собой. Серо-голубые глаза, красивая спортивная фигура. Добавим сюда крепкое мужское рукопожатие и открытую, располагающую улыбку. Фото, снятое еще до аварии, где он спускается по трапу из кабины «фантома», установлено в его рабочем кабинете на самом видном месте. Как и многочисленные спортивные кубки и медали. На стене – огромная фотография, запечатлевшая летящего с вершины снежной горы Дрора: в отличие от других, вместо лыж у него специальное устройство.

Со времени аварии, лишившей его ног, прошло пятнадцать лет, но, судя по всему, борьба Дрора с самим собой еще продолжается. Мне неловко спрашивать его об этом, он понимает и ободряюще улыбается: спрашивай, ничего, все нормально. И я, после минутного колебания, возвращаю его к той аварии, поделившей его жизнь надвое: «до» и «после». «До» у него была жизнь, полная реальных опасностей, которые выпадают на долю военного летчика; подруга, на которой он, возможно, женился бы и к настоящему моменту уже был бы отцом нескольких детей. Сколько времени ушло у него на то, чтобы нащупать почву под ногами и решить, куда двигаться дальше и как выживать в новых обстоятельствах? Как он строил свое «после», в котором есть очень много спорта, причем, экстремального со всеми возможными рисками, и замечательная невеста, на которую у него почти не остается времени, ведь Дрор готовится к «Дакару».

Этот парень производит впечатление счастливого человека. В нем нуждается куча людей – телефон в доме не умолкает. Он постоянно чем-то занят, у него такая интересная жизнь. Все это правда. Но не вся: у Дрора бывают ночи, когда он не находит себе места и думает до ломоты в висках о том, что в его жизни все могло бы быть совсем по-другому, если бы водитель джипа, который перебрасывал летчиков  с одной базы на другую, не задремал за рулем. Случайность, всего одна минута, которая изменила все – с этим очень трудно смириться. И Дрору приходится заново убеждать себя, что все у него нормально, он в порядке, и в его жизни присутствует такой экшн, о котором иные могут только мечтать. При том, что они, в отличие от него могут одолеть лестницу в течение считанных минут, а Двору  нужно для этого искать лифт, в который он сможет въехать на своей инвалидной коляске.

…После аварии до Дрора не сразу дошло, что он никогда не сможет больше ходить. На осознание этого факта ушло довольно много времени. В больнице его навещали люди, пережившие подобное несчастье. Они убеждали летчика в том, что у его  положения даже есть свои преимущества, ведь теперь он сможет распоряжаться своим временем сам и заниматься чем угодно. И он поверил им, поверил в себя, в свои силы, в то, что у него есть будущее. Но оказалось, что Дрор вышел на дорогу, у которой нет конца. Из его жизни уходили друзья, которые не смогли приспособиться к новым обстоятельствам:  это непростое дело – общаться с инвалидом, не зная, как предложить ему помощь, чтобы не обидеть. На место старых друзей приходили новые. И с невестой Дрор расстался, сохранив хорошие дружеские отношения.

Он увлекся экстремальными видами спорта: погружение на дно моря с аквалангом, парусный спорт, снеплинг, водные лыжи, сноуборд, автогонки, дельтаплан, прыжки с парашютом, «банджа»; стал одним из основателей «Этгарим» - общества любителей экстремального спорта для инвалидов. Спорт превратился для него в главный двигатель его новой жизни. Дрор начал помогать другим людям, пережившим несчастье, – приезжал в отделения больниц, где лежат тяжелораненые, рассказывал им о себе, убеждал, что у них есть будущее и все зависит только от них самих. Кроме спорта, Дрор увлекся бизнесом, занявшись недвижимостью, и очень преуспел. Его просторная холостяцкая квартира в Рамат-Авивке выглядит очень ухоженной и уютной. Дрор обустроил ее по собственному вкусу, а вкус у него отличный, и тщательно следит за порядком.

…В соревнованиях под парусом Дрор участвует с 1997-го года. Участвовал в  параолимпиаде в Сиднее, но никаких наград не привез. А вот в Греции ему  удалось достичь вершины, о которой мечтает любой спортсмен – экипаж Дрора вернулся из Афин с золотой медалью и тут же начал готовиться к поездке на международные соревнования по парусному спорту в США.

«Дакар» - главная цель, он готовится к ралли целых пять лет! Собирал пожертвования, встречался с представителями крупных фирм, которые согласились спонсировать его поход в Африку. Его ждет нелегкое испытание, если учесть, что Дрору, в отличие от других участников, придется особенно следить за гигиеной, брать с собой наборы катетеров и прочего медицинского снаряжения, без которого не обходится ни один человек, прикованный к инвалидной коляске. В пустыне и горах нет душа, а ему придется провести там три недели, причем, большую часть времени за рулем. Вместе с конструктором Дрор придумал специальные подушечки для сиденья, чтобы ему было легче вести машину на протяжении долгих часов. Дрор надеется, что на сей раз техника не подведет. Двигатель у «шевроле» – 7000 кубиков, 400 лошадиных сил. В пустыне нет дорог, там на тысячи километров – сплошной песок. К тому же участники ралли «Париж-Дакар» не застрахованы от пыльной бури. В общем, сплошные испытания – и для гонщика и для машины. Но бывший летчик уверен, что нет такой вещи, которой человек не способен достичь. Просто надо поставить перед собой цель, а он поставил ее еще много лет назад и теперь просто собирается покорить еще одну, самую трудную вершину – застолбить имя Израиля на карте «Дакара». Это будет таким своеобразным посланием миру и особенно, тем, кто потерял веру в свои силы.

После возвращения Дрор собирается заняться, наконец, семьей — жениться на своей девушке и завести детей. Возможно,  еще напишет книгу о своих приключениях или поедет читать лекции по миру. Но главное: он будет праздновать каждый отпущенный ему день, потому что после аварии научился относиться к жизни иначе - не так, как прежде.

…Мы стоим у лифта. Я смотрю на силуэт Дрора в дверном проеме. Мне не видно его лица – свет освещает его сзади, создавая эффект контр-ажура, как говорят в театре. Но я знаю, что он улыбается. Я чувствую ее, эту улыбку. Сейчас я войду в лифт, Дрор закроет дверь, соберется и поедет на очередную встречу со своими спонсорами. Его день расписан по минутам. Жизнь продолжается. Продолжается, несмотря ни на что.

* ЦАХАЛ - армия обороны Израиля

Смерть прошла рядом

Эли Дахан, 24-летний офицер ЦАХАЛа, отслуживший в боевых войсках, вернулся (точнее сказать - был доставлен) в Израиль в мае после падения с 30-метровой высоты в горах Венесуэлы. Самого падения он не помнит. Эли вышел на маршрут без проводника, с 15-килограммовой ношей за спиной (палатка, спальник, продукты, газовый примус). До отметки 3500 метров все было прекрасно. Потом тропинка разделилась. Он выбрал ту, что слева, сделал пару шагов и — все. Очнулся внизу. Кругом — поросшие мхом валуны, над головой — ветки и зашторенное тучами небо. Где-то в стороне — шум водопада. Глухое место. Ни души.

Эли лежал на спине (рюкзака на нем не было) и, кажется, был цел. Он пощупал голову — лоб мокрый от крови. Ладонь тоже сильно кровоточила от глубокого разреза. Попробовал пошевелиться и не смог — очевидно, при падении повредил шею. Осторожно высвободив из брюк солдатский ремень с застежкой-скотчем, обмотал вокруг шеи, жестко ее зафиксировав. Потом долго, пока не сел голос, кричал по-испански: «На помощь! Спасите!» Никто не отозвался.

Как он полз на спине эти пять метров к водопаду — с поврежденными шеей и позвоночником, переломанными ребрами и травмой черепа, — опять-таки не запомнилось, но, похоже, это заняло несколько часов. Добравшись, он потратил еще немало усилий, чтобы, лежа на спине, снять башмак, зачерпнуть им воды и напиться. Кругом росли кустики дикой малины. Эли утолил растущий голод ягодами и мхом и провалился в сон. Проснулся от холода — ночами температура в этих краях опускалась до пяти градусов. Он вспомнил вычитанный в книге совет — можно согреться собственной мочой — и помочился на себя. Стало теплее, но ненадолго.

От деревни, откуда Эли начал свой маршрут, его отделяли несколько часов ходьбы. Туристов в этих краях было немного, в отличие от тех пяти стран, по которым Эли успел «погулять» до Венесуэлы. Он понял, что шансов на помощь извне почти нет, и значит, он должен спасать себя сам, а для этого надо набраться сил.

Следующие пять дней прошли на грани бодрствования и легкого забытья. Болели сломанные ребра, спина, шея, голова, саднили многочисленные раны и царапины. В довершение — муки голода и холода. Спелая малина кончилась, он стал есть незрелую. Ему привиделись несколько картин. Знакомые израильтяне торопят его: «Вставай, вставай, опоздаем на спасательный самолет». Потом откуда-то появляется местная девочка. Он говорит ей: «Я ранен и хочу пить. Принеси мне бутылку воды». А она отвечает: «Это тебе обойдется слишком дорого». Он повторяет просьбу, она стоит на своем. И еще одно странное видение посещает Эли в эти дни: он цел и идет по деревне. Он должен поспеть на автобус, но опаздывает. Так повторяется несколько раз. Потом он видит себя в зрительном зале, на экране — название фильма «Жизнь Эли Дахана», но самой картины почему-то нет, сразу идут финальные титры и появляется слово «Конец».

Ему почудились чьи-то шаги, совсем близко. Эли очнулся от забытья и принялся звать на помощь. И опять в ответ — тишина.

Иногда его поливал дождь — укрыться было негде. Из-за непрекращающихся болей Эли совсем не мог спать, только отключался на короткое время. Однако вынужденное состояние покоя сыграло свою роль: через несколько дней он вдруг ощутил, что уже в состоянии проползти небольшое расстояние. Потом он даже приспособился передвигаться между валунов более энергично — на ягодицах, помогая себе руками: вскоре те покрылись новыми царапинами и ранками. Чтобы продолжить движение, Эли снял носки и надел их на руки.

На седьмой день сквозь тучи впервые пробились солнечные лучи, это прибавило ему сил. Ночью боль внезапно отпустила, и он проспал несколько часов — тоже впервые за все это время.

На восьмые сутки Эли приблизился к озеру, с берега которого начинал свое восхождение на гору. Неподалеку находилась деревня, и он надеялся встретить здесь людей. Но берег был пустынен. Эли снова стал звать на помощь, продолжая потихоньку передвигаться. В какой-то момент он поскользнулся на мокрых камнях и упал в воду. Берег здесь резко обрывался, и глубина была не меньше двух метров. К счастью, подвернулся образованный камнями уступ — Эли уцепился за него и невероятным усилием воли, превозмогая боль и слабость, вытащил себя из воды. В этот момент он с особой остротой ощутил, что рассчитывать ему не на кого, а он не собирается заканчивать свою жизнь здесь, дома его ждут отец и мать, и надо сделать все возможное и невозможное, чтобы отсюда выбраться.

Проснувшись утром, на девятые сутки после падения, Эли обнаружил возле себя бамбуковую палку и решил передвигаться с ее помощью. Когда ему удалось, опираясь на посох, в первый раз приподняться, он почувствовал чудовищную боль в правой ноге, но все же отважился сделать шаг. За ним еще один, и еще. Тело разрывалось от боли, требовало покоя, но Эли казалось, что если он позволит себе расслабиться, то вряд ли сможет снова подняться. В сумерки он был уже всего в двух часах ходьбы от деревни и расположился на ночлег поближе к дороге, ведущей в село, в надежде, что на него кто-нибудь случайно наткнется, но — увы, не было никого. Ночь прошла без сна, в ожидании рассвета, чтобы продолжить путь.

В девятом часу утра, на десятые сутки, Эли увидел людей и глазам своим не поверил. В руках они держали его фотографию. Спасатели сказали, что на его поиски брошены четыре десятка добровольцев. Оказывается, местная подруга Эли, Индира, спохватившись на пятые сутки, что Эли не дает о себе знать и не вернулся в комнату, которую он арендовал в городке, подняла переполох. Вскоре израильское посольство в Венесуэле отправило на поиски пропавшего израильтянина две группы спасателей со специальным снаряжением.

Ожидая со спасателями прибытия «скорой помощи», Эли попросил мобильный телефон и позвонил родителям, чтобы сообщить им, что с ним все в порядке. Впервые за все дни взяв в руки зеркало, Эли увидел чужое изможденное лицо, заросшее бородой и обезображенное ссадинами. За десять дней он потерял пятнадцать килограммов. Казалось бы, худшее позади, но в этот момент силы оставили его и вернулись чудовищные боли.

Две недели Эли пришлось провести в Венесуэле, где ему оказали первую помощь. Обследовав пострадавшего израильтянина, местные врачи диагностировали лишь перелом ребер, а травму головы пытались лечить антибиотиками. В какой-то момент Эли перестал ощущать свое тело и даже не почувствовал укуса щенка, который случайно забежал к нему в комнату и, играя, прихватил его руку своими острыми зубами. Для транспортировки пострадавшего на родину из Израиля вылетел фельдшер. Уже в самолете, лежа на носилках под неусыпным наблюдением фельдшера, Эли всю дорогу напевал израильские песни. Он бы и землю в Бен-Гурионе поцеловал, если б смог, за чудо возвращения к жизни и за то, что увидит родные стены.

В Израиле за Эли взялись всерьез. Прямиком из аэропорта «скорая помощь» увезла его в больницу «Каплан», где выяснилось, что у него травма черепа, перелом шейного и поясничного позвонков и сломаные ребра. Теперь ему предстояла операция по вживлению в позвоночник двух пластин.

Как человек со сломанным в двух местах позвоночником и травмой черепа мог вообще передвигаться! Ведь любое неосторожное движение шеи могло закончиться для него смертью! Да еще пройти километры с переломом в нижней части позвоночника? «Твое счастье, парень, что тебя не парализовало», - говорили они ему. В те дни Эли по-другому стал смотреть на калек, передвигающихся, в инвалидных колясках. Он все время ловил себя на мысли, что мог бы так же, как они, провести остаток своей жизни без движения. Он выиграл свою жизнь и узнал ей настоящую цену. И еще там, в пропасти, где, кроме шума водопада и дождя, других звуков не было, он изведал цену одиночеству. Что значит для молодого израильтянина, 24 часа в сутки не расстающегося с мобильником, провести десять дней в таком месте, где нет ни одного живого существа! Эли думал тогда о простых вещах. О том, что вчера ему удалось проползти пару метров, а сегодня провалиться в сон на целых полчаса и совсем не чувствовать боли. Когда тело ведет войну за выживание, все мысли вытесняются одной: как здорово, сегодня я еще дышу. Когда тебе приходится доставать воду не из холодильника, а черпать ее башмаком из лужицы пополам с грязью — ты ощущаешь подлинную остроту жизни. Там, в горах Венесуэлы он сказал кому-то там, наверху: «Я здесь уже пять суток один. Реши, наконец, пошлешь ты мне кого-нибудь на помощь или мне самому выбираться?» Но это была скорее самоирония... Эли никогда не считал себя слабаком, но оказалось, что он даже  сильнее, чем представлял.

…Когда родители забрали Эли из больницы, мама мыла его в душе, как в детстве,  он настолько ослабел, что ничего не мог делать сам. Впервые выйдя из родительского дома ранним утром, когда солнце позолотило крыши домов, это был очень волнующий момент. Он жив и видит все это снова!…

11. СТРАННЫЕ ЛЮДИ

Жизнь у дороги

Человек мал, а мир велик. Но бывает, что мир тесен человеку. Человек удаляется в пустыню. И строит там свой мир. В котором ему просторно. И живет там много лет. Я и звоню ему в пустыню, но мне отвечает другой. Который едет по пустыне на джипе. И случайно слышит мой звонок, проезжая мимо телефона-автомата, затерянного в просторах Аравы.

- Нет, это не Куши. Но я к нему еду. Что передать?

...В справочном дают номер пелефона Куши Римона. И снова мне отвечает другой. По цепочке из пяти пелефонов, приписанных к 101-му километру, я добираюсь, наконец, до самого Куши.

- Что у вас там, коммуна, что ли?

- Именно, - отвечает хрипловатый голос, - коммуна. И это хорошо...

Каждый солдат когда-то был мальчиком

Его кличут Куши, и кличка эта прилипла к нему, похоже, намертво: в справочном "Безека" бесполезно искать Шимона Римона, проживающего на 101-м километре от Эйлата, - зато там значится Куши Римон. И книгу, написанную им во Франкфуртской тюрьме, он назвал "Я, Куши".

Стоп-стоп, при чем тут 101-й километр и Франкфуртская тюрьма? И кто, наконец, этот человек, претендующий на звание легенды Израиля? Герой или преступник? Ни то, и ни другое. Куши Римон гораздо больше любого определения о нем. Кем бы вы назвали, например, человека, который, ради того, чтобы попасть в Красную Петру (а дело происходит в 1959-м году, когда до мира с Иорданией еще о-очень далеко), угоняет машину ООН, переодевается в форму солдата ООН, беспрепятственно проникает в желаемое место и благополучно возвращается назад? Преступником, авантюристом или романтиком?

А как бы вы расценили его полет над бункерами иорданских солдат на самодельном воздухоплавательном устройстве, когда он сбрасывает вниз пакеты с конфетами? Миротворцем, хулиганом или сумасшедшим?

Иорданские солдаты сначала на всякий случай надули губы и пожаловались израильской стороне. Часть пакетов они вернули, а часть все же съели.

Шутки-шутками, но вобще-то Куши рисковал: в неопознанное летательное устройство, разбрасывающее неопознанные предметы солдаты могли с перепугу и пальнуть. Их дело - служивое.

Он доказывает это себе

Кому и что он на самом деле доказывает? Похоже, что себе. Вообразите себе маленького мальчика, живущего в приемной семье выходцев из Германии в израильском кибуце. Во-первых, приемные родители (Куши: "Ребенок без родителей растет криво"). Во-вторых, ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЕ приемные родители, но... (Куши: "Это была очень хорошая семья, но они были «еки»*, а я «сфаради»*, и я все время чувствовал какое-то несоответствие").

Потом начинается учеба и самостоятельная жизнь в другом киббуце - и снова это ощущение чужого... Оно как-будто следует за ним по пятам. Сверстники не принимают его в свой круг. Ничто не помогает - даже рискованные игры Куши с ядовитыми змеями, которых он вылавливает голыми руками в песках: и не таких храбрецов здесь видали! Это правда. Храбрецов здесь хватает. Например, в киббуце живет Меир Хар-Цион, израильская легенда: первый израильтянин, который добрался до Красной Петры*, минуя иорданские заслоны, и умудрился уцелеть! Самолюбивому подростку есть с кого лепить жизнь.

В 1959-м Куши тоже удастся вернуться невредимым из Красной Петры. Он будет ВТОРЫМ. Только в отличие от Меира Хар-Циона, Куши упростит задачу, проделав трюк с переодеванием в солдата ООН.

Потом у него начинается интересная и опасная мужская жизнь, но все войны когда-нибудь кончаются, и солдаты, даже будь они крутые десантники, остаются не у дел. Куши занесло в Германию. И здесь с ним случилась неприятность - во Франкфурте его арестовывают и сажают в тюрьму. Приговор серьезный - девять с половиной  лет, но, по его мнению, несправедливый: его запутали, он запутался, но никто не хочет в это вникать.

В заключении Куши напишет книгу под названием "Я, Куши", где он будет доказывать свою невиновность.

Из тюрьмы его вытащит Херут Лапид (киббуцник, вызволивший из заключения по всему свету немало израильтян), и старые боевые друзья.

Из тюрьмы Куши выйдет мрачным, но не сломленным (Регина, жена Куши: "После освобождения он был очень замкнут: из него невозможно было выдавить улыбку"). Его угнетает чувство несправедливо наказанного. Он ненавидит немцев и одержим идеей раздобыть 400 килограммов взрывчатки и взорвать немецкое посольство. Если посольство до сих пор стоит на месте целое и невредимое - это означает только одно: Куши свою безумную идею оставил и увлекся другими делами. Потому что он всегда добивается своей цели.

На 101-м километре от Эйлата

Куда бы отправился мужчина после шести с половиной лет тюремного заключения? К родителям, если они еще живы. К жене, если она еще ждет. В кабак или бордель. Куши Римон отправился в пустыню Арава. На 101-й километр.

Место это особое. Когда-то отсюда отправлялись в Красную Петру отважные мальчики и девочки: для многих из них 101-й километр стал последним пристанищем - назад они не вернулись.

С появлением Куши на 101-м километре появился постоялый двор для всех путников, чей путь пролегает через Араву, водителей грузовиков и автобусов, солдат и туристов.

На самом деле Куши строил здесь дом для себя - свой первый в жизни дом. Но вышло так, что к дому его прибилась куча разного народа (одни из них искали себя, другие - кров и пищу, третьи - работу) и получилась коммуна. А вслед за людьми и зверье прибилось: тигрица, страусы, обезъяны, ослы, павлины. И все прижились, а главное - ужились.

Затем пошли дети. Бэри, сын Куши, родился здесь, на 101-м километре. Регина родила его на старом матрасе, без помощи акушерок - так, как рожали в старину.  Имя свое малыш получил в честь самого места - Бэер-Менуха. А вслед за Бэри появились и другие дети Куши.

Одно время Куши мечтал создать здесь поселение, в котором бы все было. В Араве нередко случаются автомобильные
аварии, место пустынное - когда-то еще подоспеет помощь... А ведь таким центром помощи мог бы стать для пострадавших 101-й километр, если бы тут было для этого все необходимое. Идей много. Разных. В том числе - возобновить пешие путешествия в Петру, уже легальные - с проводником. А пока что место потихоньку разрастается: что-то пристраивается, появляются новые люди.

...Почему он выбирает место для своего дома именно здесь? Одиночества ищет? Или ностальгия замучила? Ведь именно отсюда он уходил в 1959-м в авантюрный поход на Петру.  Да при чем тут одиночество? Если он уже двадцать лет живет в коммуне, которую сам же и создал. И ностальгия здесь ни при чем. Куши, нормальный мужик, рассуждает предельно просто: здесь есть колодец. А раз есть колодец - можно строить дом.

Бизнесмен из Куши на первых порах - неважный. В первые годы коммуна перебивается чем может: не гнушаются даже продавать ящики, которые достаются им случайно: в Негеве полно воинских частей. С едой и одеждой помогают окрестные киббуцы. Машина на 101-м километре появляется только спустя два года.

Место пустынное - полно змей. Куши не может их убивать. Он солдат, но не убийца. И потому он ловит змей и сажает их в клетки - так начинается его будущий зверинец на 101-м километре.

Куши и религия

Можно ли представить себе такого человека, как Куши, в среде религиозных? Есть ли вообще на свете такая вещь, которая способна успокоить его душу, чтобы та не металась в поисках приключений?

...В начале 1990-х Регина, мать его детей, проходит ортодоксальный гиюр и принимает новое имя - Сара. Это не может не поколебать его жизненных устоев. Дети Куши, которые растут на природе, с утра до вечера играя со зверьем, которого развелось на 101-м километре уже немало, вдруг надевают кипы. Его реакция: "Я рад тому, что произошло с Сарой. Почему нет? Жаль, что у меня нет времени на все эти вещи. Я работаю слишком тяжело. Я встаю утром, а меня уже ждут 20 человек, и каждого из них я должен обеспечить работой. Иногда у меня нет времени даже помочиться. Так откуда у меня возьмется время, чтобы надеть тфилин и и прочее? Но это отнюдь не значит, что я против этого. Я рад за Сару и детей".

В этот период Куши вдруг вспоминает о своем настоящем имени - Шимон, говорит, что теперь он смотрит на жизнь по-другому - более спокойно и взвешенно: зачем куда-то бежать, пытаться что-то поймать? ("Сегодня я уже не хочу никому ничего доказывать. Мне не нужна ни вилла, ни кадиллак. Главное, что у меня есть дом, жена, дети и какая-то сумма в банке, чтобы дожить спокойно ).

Верить ли этим переменам? Возможно, если бы не последовавшие за тем события 1996-го года.

Спасатели

Приятелей у Куши - пол-Израиля, а вот настоящий друг, пожалуй, один. Это Уди Даян. Бывший боец команды "Ямит", сын легендарного Моше Даяна. Они, что называется, смотрят в одну сторону . Мир без приключений для них пресен. В 1996-м друзья предпринимают целых две операции по вызволению израильтян из тюрем других стран. Слава Херута Лапида покоя не дает? На приключения потянуло? А может, все гораздо проще? Разве нормальный мужик усидит спокойно, когда своих бьют? Неважно где - на Кипре или в Индии.

Операция по спасению израильтянина, осевшего в кипрской тюрьме на неопределенный срок за то, что вторгся в чужие пределы, не имея на руках иностранного паспорта, проходит блестяще (Куши: "Мне позвонил Уди: "Давай сделаем мицву*, один из наших, израильтян, угодил в тюрьму на Кипре. Это не Синг-Синг. Есть шанс вытащить. Ты готов присоединиться?" Я люблю экшн и сразу сказал Уди "да, я согласен". Мы прибыли на Кипр, навели нужные мосты, узнали, где находится камера, нашли того, кто может нас туда провести. К счастью, парень был в камере один. Когда мы его растолкали, он ошеломленно спросил: "Вы кто?" - "Потом, потом", - с помощью железной палки мы раздвинули прутья решетки и вытолкнули его вниз, во двор. Он был в шоке и все время спрашивал, кто мы такие. Тогда Уди дал ему пинка под зад, чтобы привести в чувство. Когда мы добрались до Израиля, он спросил: "Ребята, сколько я вам должен?" - "Будем как-нибудь в Тель-Авиве - пригласи на обед", - ответил я ему.)

...А вот вторая операция - по спасению 24-летней Равиталь, угодившей в индийскую тюрьму на 10 лет из-за 22 граммов марихуаны, предпринятая друзьями позже, оказывается неудачной. Все подготовлено великолепно. Куши летит в Индию, изучает место будущей спасательной операции. Друзья достают план тюрьмы, приобретают мотоцикл, набирают команду людей. Куши объезжает новый мотоцикл у себя на 101-м километре, и члены коммуны переглядываются: "Опять Куши что-то затеял..."

Все срывается из-за нелепой случайности. Едва Равиталь высовывает ногу из окна туалета - единственного досягаемого с земли окна, и ставит ее на седло ожидающего ее внизу мотоцикла, как в туалет заглядывает надзирательница и втаскивает беглянку назад. После этой неудачи друзья на время притихают. Вопрос - надолго ли?

Вместо эпилога

Весь этот рассказ на самом деле о том, как я НЕ встретилась с Куши Римоном. После всего, что я узнаю о нем из архивных материалов, составляющих солидную папку; после наших с ним коротких телефонных переговоров, мне кажется, что я знаю его сто лет. А вот свидеться не получается: то он в отъезде, то я. А может быть, сама судьба отводит меня от поездки на 101-й километр, где я бывала не раз мимолетно, проездом? Может быть, попав в это удивительное место, а точнее, будет сказать, отдельно выстроенный мир, мне уже не захочется возвращаться в нашу механическую и размеренную жизнь?

...Мы мчимся по дороге, а Куши сидит себе У ДОРОГИ, на своем 101-м километре и наблюдает за нашей бестолковой гонкой. Иногда, впрочем, и он выходит на дорогу, чтобы совершить очередной непредсказуемый вираж, о котором мы наверняка узнаем скоро из газет.

*«еки» - выходцы из Германии (сленг)
*«сфаради» - выходцы из восточных стран (сленг)
* Красная Петра - монастырь на территории Иордании, высеченный в скалах красноватого оттенка
* мицва - богоугодное дело (традиции иудаизма)

Человек без границ

«101» километр в пустыне Арава – место в Израиле известное. Отдельная такая страна, живущая по своим законам и не признающая существующих правил и границ. А вот к худу ли, или добру – это как посмотреть...

Шимон Римон по прозвищу Куши

Он обосновался здесь в начале 1980-х. Поставил около колодца Беэр-Менуха старый автобус и превратил его в постоялый двор для водителей грузовиков, держащих путь в Эйлат. Место получило название "101-й километр" (от Эйлата). В старину его, наверное, назвали бы «караван-сараем». Но очень скоро постоялый двор превратился еще и в приют для обездоленных, которые потянулись сюда со всего Израиля. Куши Римон, чей отец погиб еще до его рождения, а мать умерла вскоре после родов, открывал любому заблудшему не только двери, но и душу: кажется, он так и остался ребенком, доверчивым и непосредственным, даже после того, как обзавелся собственным семейством и произвел на свет одиннадцать детей.

Винни Ван Дер Урд

Уроженка Голландии Вини Ван Дер Урд нашла приют на "101-м километре», бежав сюда из Египта от счастливой любви, едва не закончившейся трагически. Это особая история, и когда-нибудь я расскажу о ней отдельно. А пока наш разговор о Куши и его стране. По мнению Винни, это сумасшедшее место, но его нельзя не любить, как и самого Куши. Сама она увлекается искусством, астрономией, археологией и без конца приносит из пустыни какие-нибудь находки.

Маскарад

В 1959-м, когда Израиль и Иордания были врагами, Куши решил во что бы то ни было пробраться в Петру, украл в Иерусалиме джип ООН и спрятал его в пустыне. Потом украл форму солдат ООН, переоделся в нее со своим другом и отправился в Иорданию. Удивительно, но иорданцы ничего не заподозрили, а вот бдительные израильские пограничники поймали авантюристов, когда те уже возвращались назад. Столько времени прошло, а снимки, сделанные тогда в Петре, Куши вернули только несколько лет назад.

Хороший сосед

Куши любит бывать в Иордании.  Он даже купил себе летательный аппарат, чтобы летать в гости к соседям – иорданским солдатам. А вот как он с ними подружился. Куши думал, что иорданские солдаты не могут себе ничего купить на свое скудное жалованье и решил их побаловать. Сначала он купил воздушный матрас, привязал к нему мешок со сладостями и сигаретами и сбросил неподалеку от их сторожевой вышки. Потом Куши попросил одного бедуина написать по-арабски красивое письмо от его имени: «Я – ваш сосед, Куши Римон. Очень уважаю вашего короля Хуссейна и хочу с вами дружить. В этой посылке вы найдете мобильный телефон: позвоните мне и скажите, что вам еще прислать». Он сбрасывал иорданским солдатам школьные ранцы для детей, шампуни и финики для их жен. А накануне мусульманского праздника курбан байрам поехал в бедуинское стойбище и купил там самую белую и жирную овцу. Куши привез ее на 101-й километр, помыл с шампунем и засунул в холщовый мешок, предварительно проделав в нем четыре дырки для ее ног. К тому времени он уже обзавелся летательным аппаратом и сам повез подарок своим соседям. Куши спустился возле вышки, солдаты обрадовались овце, угостили его кофе, и он вернулся домой счастливый, а через пару дней узнал, что его иорданских друзей арестовали. Просто когда офицеры узнали, что солдаты получили на праздник такой хороший подарок, они им позавидовали и решили отыграться. Что было тогда с Куши! Как он переживал! Из-за него бросили в тюрьму невинных людей! Но надо знать Куши – разве мог он это так оставить? Куши связался со своим старым другом из Акабы и передал через него приглашение на обед тем самым офицерам, которые были командирами несчастных солдат. Он попросил Вини, прожившую в Египте три года и знавшую вкусы арабов, приготовить  «королевскую трапезу». Офицеры приняли приглашение, явились на обед, и той же ночью солдаты были освобождены.

Куши и турецкое золото. Версия Вини.

…На полочке - скульптурная композиция Винни, изображающая старого бедуина и Куши (портретное сходство очевидно). Она - иллюстрация к истории о том, как Куши искал в пустыне турецкое золото. Вот как это было по ее версии.

Куши очень доверчивый и, по мнению его помощницы Винни, совершенно не знает, как управлять делами. Один бог знает, сколько у него тут чего украли. На самом деле это ему совсем не важно. Приходит незнакомый человек, рассказывает, как ему плохо, и Куши сразу дает ему кров, еду и работу. Его не интересует, что у того было в прошлом, и почему он упал на "дно". Через постоялый двор прошли люди, которые потом плохо кончили, и люди, которые завели семью и начали новую жизнь. Куши готов помочь любому, он никого не осуждает и настолько солидарен с людьми, что не знает границ. Например, если друг попросит у него коробку фиников за две тысячи шекелей, он ему ее тут же подарит, даже если сам при этом в долгах. Когда Куши говорят:  «Не будь таким фрайером!», он никогда не спорит и не обижается. Он вообще на это неспособен. Поскольку Куши вырос без родителей, в приюте - никто не учил его устанавливать границы отношений и вообще какие-либо границы.

Однажды он услышал легенду о том, что в позапрошлом веке турки закопали в районе колодца Беэр-Менуха 40 ящиков с золотом. Во времена турецкого владычества за работу расплачивались золотыми монетами. Ящики с «зарплатой» тем, кто работал в Палестине – строил дороги, дома, охранял – прибыли морем, на корабле. А тут турков начали теснить англичане, они вынуждены были спасаться и закопали золото в песках, надеясь, что скоро вернутся.

На протяжении многих лет бедуины «разводият» Куши этими байками, рассказывая, что, якобы их дедушка, или прадедушка перед смертью указал точное место. Тот нанимает рабочих и начинает копать. Дело дошло до того, что Куши заказал за большие деньги в Германии самую лучшую машину для поиска кладов, послал туда людей учиться, как ею управлять, а они просадили его деньги на бордели. А потом бедуины и вовсе украли у него эту машину и спрятали в пустыне. Это тоже отдельная история. Приходят два молодых парня и говорят: «Куши, мы слышали о твоей чудо-машине и хотим ее купить. Только хотим убедиться, что она работает». А к тому времени Куши  уже столько раз давал ею попользоваться разным людям, что часть деталей где-то завалялась, и он пошел их искать. А тут подошло время обеда. Куши говорит бедуинам: «Давайте сначала поедим». Погрузили прибор в машину и сели за стол. И в этот момент один из бедуинов получает по мобильному телефону «сообщение» о том, что его родственица рожает. Пока Куши с сыном убирали со стола посуду, бедуины незаметно скрылись, прихватив с собой чудо-машину и так хорошо спрятали ее в пустыне, что ее  не удалось  найти.  И вдруг через какое-то время Куши звонят из Германии – с той самой фирмы, где он покупал свой кладоискатель, и говорят, что машина поступила в ремонт. Немцы очень педантичные: увидели, что ее заказывал другой человек - не тот, который отправил ее на ремонт. Оказывается, бедуины успели продать кладоискатель какому-то израильтянину.

Продолжение истории про золото. Версия Хамзи.

Чтобы проверить, как работает немецкая машина, Куши решил заодно устроить испытание специалистам, которых он посылал учиться в Германию. Он купил кусок золота и попросил Винни прикопать его ночью на постоялом дворе, чтобы никто не видел. Друзский полковник Хамзи Арайди, гостивший у него в те дни и посвященный в эту историю, встал, по привычке рано, когда все еще спали. По цепочке следов, оставленных Винни, он выкопал золото и с удовольствием наблюдал, как специалисты целый день искали его со своей машиной, а потом протянул свою находку Куши со словами: «Плохо же вы искали, а оно вот где!»

И еще одно продолжение истории про золото. Версия Куши.

«Я слышал об этом золоте на протяжении многих лет. О нем рассказывали бедуины в Синае и Иордании. Когда я здесь обосновался в начале 1980-х, ко мне пришли три местных бедуина и сказали, что точно знают, где его искать. «И что вы хотите?» - спросил я. «Давай искать вместе. Найдем и поделим пополам». Я арендовал лучший трактор, нанял рабочих-румынов. Люди, которые работают у меня на постоялом дворе, спрашивают: «Что вы тут копаете?» Я молчу. Понимаю, что если скажу, что ищем золото, то ой-вавой мне. И вот мы копаем и натыкаемся на бетон. «Вот видишь, - говорят бедуины. – Сверху турки для надежности залили ящики бетоном». Бетон и правда выглядит каким-то старым. Я даю рабочим отбойные молотки и вызываю из Лондона старшего сына, чтобы на месте постоянно был свой человек, ведь золото уже близко! Устанавливаем камеру, которая наблюдает за раскопками 24 часа в сутки. Долбим-долбим, но едва продвигаемся на метр. Спрашиваю бедуинов: «Так это бетон или скала?» А они как раз уезжают на чью-то свадьбу к себе в стойбище. Я беру образцы породы и везу в Эйлат в лабораторию. Там проверяют и говорят: «Это скала». Скала?! Тут возвращаются со свадьбы бедуины: «Куши, может, ящики под скалой?» - «Под какой скалой? Харта-барта!*»

Через какое-то время приходит еще один бедуин. Говорит: «Тут золото в двух местах закопано, я точно знаю». Потом еще один пришел... Несколько лет мы искали тут золото рамкой, лозой, металлоискателем. Потом я решил купить лучшую в мире машину для поиска кладов. Ее делали в Германии и она стоила кучу денег. Привезли машину сюда. А тут журналисты услышали про эту историю и давай писать в газетах. Мне стали звонить со всего Израиля – до сих пор еще звонят – и мои люди начали ездить с машиной в разные места – на север и на юг. Одной семье помогли найти клад, который закопал во дворе дома их покойный дедушка. Потом на меня вышла еврейская община из Польши: они хотели найти какие-то ящики, закопанные на территории бывшего гетто, о которых сообщил уцелевший узник. Что там было – документы, или ценности, я не знаю. Но я дал им и машину и своего человека, который умеет с ней обращаться: он туда шесть раз летал.

Мы продолжали искать турецкое золото. Кто-то сказал, что оно закопано недалеко от бедуинского города – под могилой шейха. Мы копали, пока не уткнулись в корень старой пальмы, которой лет пятьдесят. Мне говорят: «Прибор что-то там видит!» А я смотрю – мы почти уже внутри деревни, подкопались под самую могилу шейха и надо скорее уносить ноги. Я теперь не очень верю историям про турецкое золото, да и машину у меня все равно уже украли.

Куши и «коктейль Молотова»

Теперь Куши утверждает, что не собирался взрывать германское посольство после того, как освободился из немецкой тюрьмы. Он всего лишь бросил  «коктейль Молотова» в окно здания, где немцы в тот вечер исполняли концерт Вагнера. За Куши тогда никто не пришел: огонь сразу потушили и подумали, что какой-то идиот хулиганит. А подбил его на это один поляк, который тоже ненавидел немцев. Только он пострадал от них во время Катастрофы, а Куши уже после войны, когда его осудили на девять лет, не разобравшись, что он тут ни при чем. Куши у этого поляка ночевал в Тель-Авиве, когда вернулся из тюрьмы: ему негде было жить. И их объединила ненависть к немцам. Кто бы мог подумать, что через несколько лет он женится на немке! Правда, принявшей иудаизм.

Теперь о том, как он угодил в немецкую тюрьму.

Как-то Куши поехал в Германию и встретил там одного израильтянина по имени Йоси. Куши и понятия не имел, чем тот занимается, но видно было, что человек небедный: двухэтажная вилла. Йоси пустил его к себе пожить, потом попросил поехать с ним в Голландию: не хотел вести машину и посадил за руль  Куши.  На границе их задерживают и проверяют целых три часа. Куши спрашивает Йоси: «Почему всех пропускают, а задержали только нас?» Тот отвечает: «Откуда я знаю?» В итоге пограничники ничего не нашли и их пропустили. Вернувшись в  Германию, Куши случайно встретил человека, который сказал, будто знает способ беспроигрышной игры в рулетку. Куши идет в магазин, покупает за несколько сот марок рулетку и говорит: «Покажи!» Тот показывает. Действительно, срабатывает! Причем, процентов на 98! Куши тут же звоню в Израиль своему другу Уди Даяну и говорит: «Слушай, прилетай сюда скорее, мы можем заработать здесь кучу денег! Причем, очень быстро».

Тем временем хозяин виллы Йоси говорит ему: «Куши, мне нужна твоя помощь. Отвечай на телефоны и записывай все сообщения. А поскольку тебя никто здесь не знает, называй себя Чарли». –«Хорошо». На другой день на виллу врывается полиция и арестовывает всех. И тут Куши узнает, что тот, кто его приютил, занимается сбытом наркотиков, и полиция прослушивала и записывала все телефонные разговоры. Прежнего помощника Йоси, который осуществлял связь с диллерами, звали Чарли. Куда он делся, неизвестно,  но на Куши повесили все, что тот творил в течение долгого времени. Судья говорит: «У нас есть запись разговоров, где ты называешь себя Чарли. И тот разговор, где ты зовешь сюда из Израиля приятеля и говоришь, что можно быстро заработать здесь кучу денег, мы тоже записали!» О том, что Куши был «Чарли» всего один день, не имея представления о том, какие сообщения принимает, и слушать не хотят! Тем более, что все газеты в те дни писали о разоблачении крупной израильской наркомафии. И под эту шумиху из Куши сделали преступника-мафиози.

А дальше было вот что. Йоси взял лучшего адвоката, который добился его перевода в такую тюрьму, откуда ему довольно быстро организовали побег, и он оказался в Аргентине. Куши тоже пытался бежать, причем, два раза – в Германии не добавляют срока за побег. Подружился там с одним местным взломщиком: заключенные и надзиратели его уважали - ограбил банк на 4 миллиона марок, которые так и не нашли. Ему дали 18 лет, и он придумал хороший план. Приятели достали кусочек алюминия и ночами выпиливали из него пилочкой для ногтей копии ключей. С нами вызвался идти рабочий-арестант - у него был доступ в разные места тюрьмы и он помогал готовить побег. И вот троица добралась почти до выхода, но неожиданно нстолкнулась с выходящими из лифта охранниками. Те чуть с ума не сошли, когда увидели беглецов, и тут же их повязали.

Второй раз Куши пытался бежать с другим заключенным по имени Питер. Заговорщики  обнаружили, что из столярной мастерской, которая расположена в подвале, есть еще один ход и можно пробраться во двор тюрьмы. Сколотили в мастерской лестницу, чтобы перемахнуть через стену, привязали к ней веревку и спрятали в надежном месте. Снаружи тюрьму окружали домики надзирателей, которые жили там со своими семьями. Тут же тянулись огороды с рядами капусты и был небольшой лесок. Куши говорит Питеру: «Давай ляжем среди капусты и дождемся темноты», но Питер предлагает сразу бежать в лесок. Там их и скрутили. Куши и по сей день уверен, что  если бы они спрятались в капусте, им бы удалось уйти.

Он все время думал, как оттуда вырваться, и решил - если очень сильно достанет немцев, то они его и сами отпустят. Куши  разыгрывал сумасшедшего, устраивая надзирателям такую «веселую» жизнь, что его пять раз переводили из одной тюрьмы в другую, без конца сажали в карцер, приставляли к двери камеры четырех охранников, а потом вдруг повезли ночью в специальный блок для особоопасных преступников – вся тюрьма была на ногах - как будто он какой-нибудь Бин-Ладен! После операции Энтеббе немцы думали, что «израильская мафия» тоже может провести какую-нибудь супероперацию по  освобождению Куши. Он продолжал сидеть в тюрьме с опасными преступниками, среди которых был один старый нацист - ему дали 40 лет за внедрение в лагерях смерти технологии газовых камер. На ночь камеры закрывали, а днем узники могли выходить в общий коридор. Куши подошел к  нацисту и сказал, что он еврей и израильтянин и все о нем знает. Тот ответил, что и сам теперь не понимает, как превратился в такое чудовище. Он  твердил, что сожалеет о том, что делал, и Куши уже не чувствовал к нему ненависти. Но когда нацист заявил, что у него очень много денег, а он из тюрьмы уже не выйдет и хочет оставить их ему, потому что чувствует себя перед евреями виноватым, Куши не взял у него ни гроша даже на «кантину» (тюремный ларек), при том, что к нему, в отличие от других заключенных, никого тогда не пускали и ему не на что было покупать.

Куши в роли освободителя

Однажды Куши позвонил приятель и между ними состоялось такой разговор: «Куши, мою сестру поймали в Индии с несколькими граммами гашиша, а там за это дают десять лет тюрьмы. Помоги мне ее вытащить. Ее возят в суд на автобусе, давай отобъем ее по дороге!» Куши ответил: «Ты что, Рэмбо? Я уж точно нет. И у меня дети. Какие есть еще варианты?» - «Можно попробовать из здания суда или из самой тюрьмы...». – «Хорошо, я приеду».

Куши поехал в Индию, захватив с собой на крайний случай десять тысяч долларов. Приезжает, а у приятеля большая задолженность за гостиницу и за еду. Говорит: «Я не рассчитал, покупал сестре вещи, носил передачи в тюрьму...». Куши заплатил за него долг и они наняли лодку, чтобы посмотреть, можно ли пробраться в тюрьму с моря. Потом пошли в примыкающий к тюрьме лес. Охранник, стоявший на воротах, спрашивает: «Что вы тут делаете?» - «Просто гуляем». Он посмотрел на них как на сумасшедших и говорит: «Тут же старый монастырь, полно кобр».

Пришлось остановиться на варианте побега из суда. Посмотрели: здание старое, два этажа, а из туалета есть еще один выход – в коридор, который ведет в смежное помещение. Куши говорит: «Вот то, что нам нужно. Твоя сестра попросится в туалет, зайдет, закроет за собой дверь, а оттуда выйдет в этот коридор. На самый крайний случай передадим ей балончик с газом. Но нам надо еще как-то провезти ее потом через границу. Арендуем грузовик с пустой цистерной, спрячем твою сестру в нем. А от тюрьмы заберем ее на мотоцикле, который будет ждать в условленном месте. Только нам нужно достать денег и взять с собой хорошего мотоциклиста, способного проехать через джунгли - я такого в Израиле знаю. И насчет денег тоже кое-что придумал». Тут приятель начал говорить: "Зачем ждать? У меня есть друзья-мотоциклисты на севере Индии". Но Куши настаивал на кандидатуре того, в ком был уверен. Потом он пошел к одному тележурналисту и спросил: «Сколько ты готов нам заплатить за съемку реального побега из тюрьмы?» Тот говорит: «Если действительно реального, то – 20 тысяч». План был готов. Оставалось только привезти мотоциклиста, и Куши полетел за ним в Израиль и уже здесь услышал по радио о неудачной попытке побега молодой израильтянки из индийской тюрьмы. Оказывается, приятель не стал ждать и вызвал с севера своих друзей. Они все делали по намеченному  плану, но не рассчитали. Мотоцикл ждал девушку не в том месте, а надзирательница, которая преградила ей путь, была в темных очках, и балончик с газом не помог. Только все испортили...

Куши передал журналистам снимки тюрьмы, которые он с приятелем сделал с моря, и рассказал, что девушка не торговала наркотиками, а купила несколько граммов для себя. Те подняли в прессе шум вокруг всей этой истории. А в Индии в то время находился с визитом израильский министр иностранных дел, он переговорил с тамошними властями, и через несколько месяцев ее освободили.

В Иорданию Куши больше не летает

Первый раз Куши просто пошел к границе с воздушным матрасом, привязал к нему мешок с шоколадом и сигаретами и сбросил на территории Иордании. Первый раз промахнулся, мешок упал далеко от вышки, и никто за ним не пришел. Зато ночью к нему пожаловали израильские  пограничники: «Куши, что ты им бросил?» - «Сигареты, шоколад». – «Ты всех напугал! Больше этого не делай!» Но он не послушал. И перебрасывал иорданским солдатам со своей стороны подарки каждую неделю. Так они подружились. Иорданцы стали Куши  в гости. И он купил летательный аппарат. Но вскоре ему пришлось прекратить свои полеты.

Забрали в Акабу раз, потом другой - когда он летал туда с журналистом из «Джерузалем пост». Он приехал к Куши, чтобы написать про его полеты в Иорданию, а тот встретил его словами: «Собираешься написать еще одну историю про куши-муши? А давай-ка лучше полетим вместе в Иорданию, увидишь все своими глазами. Мое летательное устройство нас двоих выдержит». Журналист  согласился. Они захватили с собой подарки, красивый портрет короля Хусейна и полетели. Но иорданцы, завидев камеру, испугались. Куши объяснил, что это журналист и бояться нечего. Иорданские солдаты даже  сфотографировались  с гостями на память, но кто-то в это время все же позвонил в Акабу, и их арестовали. Сначала допрашивали журналиста: «С какой целью делал снимки?» Потом настал черед Куши. Его спросили: «Зачем ты взял с собой портрет нашего короля?» - «Потому что мы соседи, и я уважаю короля Хуссейна и его сына – они настоящие мужики, и люблю ваших солдат, с которыми дружу». Тут следователи не выдержали: «Куши, мы все про тебя знаем, ты хороший парень, но каждый раз у тебя новая история – то мобильник нашим солдатам бросишь, то овцу, теперь вот еще и журналиста привез. На сей раз отпустим – отвезем на границу и передадим вашим пограничникам в Эйлате. Но прилетишь еще раз - отведем к судье. Ты нам тут все законы нарушаешь, сводишь с ума наших солдат». Так что  пока ему полеты пришлось прекратить. А дальше - время покажет. Куши уверен в своей правоте. Даже если бы он жил на севере у границе с Ливаном,  где где сейчас хозяйничает Хизбалла, тоже бы бросал через забор соседям-ливанцам кока-колу, финики и мед. Разве бы они стали в него за это стрелять?

*харта-барта - ругательство (сленг)

Человек, открывавший любые двери

Если где-то на краю земли израильтянин вляпался в сомнительную историю и получил пожизненное заключение, вытащить его оттуда мог только один человек – упрямый киббуцник по имени Херут Лапид. Потому что он считал: еврей не должен сидеть в  тюрьме чужого государства. В крайнем случае, пусть посидит у себя, на родине.

Его ненавидели чиновники всех ведомств, он мог заявиться в Кнессет в старых сандалиях и устроить там переполох, поскольку сам решал, кто прав, а кто виноват, кому сидеть в тюрьме до скончания века, а кого следует оттуда вытащить. Лапиду удавалось сделать то, что оказывалось не под силу мощным ведомствам с их огромными штатами. За четверть века он объездил полсвета и вытащил из тюрем многих израильтян. Сколько именно – никто не считал. Тем более, что далеко не все освобожденные Лапидом заключенные оправдали затраченные им усилия и стали паиньками: кое-кто снова вернулся в острог, но уже родной, израильский. Что, конечно, очень огорчало Лапида, но не настолько, чтобы он оставил свое занятие. «Этот Мойше (Ицик, Йоси) оказался настоящим куском дерьма, - говорил он в таких случаях, - и я не хочу о нем больше слышать! Я ведь предупреждал его, что помогаю только ОДИН раз». Зато те, кто встали на путь исправления, порой даже называли своих сыновей Херутами в его честь.

Лапид не верил, что человек рождается преступником. И он пытался превратить преступника в человека, который соблюдает закон и не мешает другим, требуя от освобожденных им заключенных выполнения всего трех условий: работать, не видеться со старыми дружками и не покидать киббуц, куда он отправляет их на реабилитацию, без разрешения «приемной семьи».

Лапид не верил в Бога, но был убежден, что если бы оный существовал, то непременно был, на его, Лапида, стороне.

Я встречалась с ним несколько раз, мы подолгу беседовали. Этот человек производил колоссальное впечатление. Уверенная, пружинистая походка мужчины, побывавшего в разных переделках, напористая и лаконичная речь, перемежаемая крепкими непечатными выражениями, невзирая на ранг и половую принадлежность собеседника.

Он не делал себе «пиара», а потому о нем известно немного. Херут родился он в 1934 году в Тель-Авиве - в семье выходцев из Польши. Его отец сложил голову во время Войны за Независимость, а шестнадцатилетняя сестра погибла от взрыва сирийского снаряда.

Алию из бывшего Союза Лапид воспринимал своеобразно. «Я думаю, ваша алия либо спасет Израиль, либо разрушит его, - говорил он мне. - У вас если ученый – так это ученый с большой буквы, если инженер – так это инженер экстра-класса, а если преступник – то это профессиональный преступник, настоящий мафиози». И тут же добавлял: «И все же я надеюсь, что вы, «русские» евреи, вытащите Израиль из болота».

«Русскими» Лапид начал заниматься, едва они здесь появились и стали пополнять израильские тюрьмы. Ему так же приходилось спасать тех из них, кто, поехав по делам в Россию, угодил в тамошнюю тюрьму. При этом он не прибегал ни к чьей помощи, предпочитая все делать сам. Однажды, ему пришлось поехать в Лефортово, где томился молодой израильтянин, когда в Москву входили танки: в тот день в России случился путч.

...Конечно, организация, занимающаяся реабилитацией заключенных (именно ее посланцем на протяжении четверти века был Херут Лапид) никуда не делась, она остается. Но Лапида в ней уже нет. Он умер от инфаркта в возрасте 70 лет. И его невозможно никем заменить: такие люди рождаются, может быть, раз в столетие. Эта потеря невосполнима. Да будет благословенна его память!

История освобождения из немецкой тюрьмы Куши (версия Херута Лапида)

После Войны Судного Дня Куши Римон поехал в Англию - навестить жену и детей. На обратном пути заглянул на пару дней во Франкфурт, случайно встретил там израильтянина по имени Йоси, и тот предложил соотечественнику остановиться у него. Йоси, как выяснилось потом, был замешан в истории с наркотиками, и на его хвосте висела полиция. Когда ночью в дом ворвались полисмены и начали жестоко избивать Йоси, Куши тут же ввязался в драку, за что был тут же препровожден в участок.

Ему бы объясниться, сказать, что он в этой истории не при чем, но Куши полез на рожон. Обзывал блюстителей порядка нацистами, кричал, что ненавидит немцев, угрожал. Не лучше он вел себя и во время суда. В результате судьи отвесили Куши полноценнный срок - девять с половиной лет. А могли бы и выпустить, учитывая истинные обстоятельства дела, и ограничившись условным сроком.

В заключении Куши Римон написал книгу "Я, Куши", где описал всю эту историю. Рукопись была вывезена из Франкфуртской тюрьмы одним журналистом, достигла Израиля и вышла в свет. В руки Херута Лапида она попала, когда Куши уже отбывал шестой год своего заключения, потеряв последнюю надежду, потому что все попытки по  освобождению, потерпели неудачу. Книгу Лапиду подсунула жена. «Я думаю, тебя это заинтересует», - сказала Геула. И не ошиблась. Уж кто-кто а она, прожившая с Херутом столько лет, прекрасно знала характер своего мужа.

Херут проглотил книгу за несколько часов - когда он перевернул последнюю страницу, часы показывали два ночи. Что его разозлило, так это места, где Куши описывает, как к нему в тюрьме относятся немцы. Херут не был знаком с Куши, хотя, конечно, слышал о нем. Катастрофа, к счастью, не коснулась близких Херута, но, как еврей,  он всю жизнь ненавидел немцев за то, что они творили с его народом во время Катастрофы. Даже звуки их лающего языка вызывают у Херста приступы ненависти. Дочитав книгу Куши, он был настолько зол, что даже разбудил жену и сказал ей: «Я вытащу этого парня! Чего бы мне это не стоило».

В тот момент ему еще не приходилось вытаскивать заключенных за пределами Израиля. Более того, он и представления не имел, в какой именно тюрьме сидит Куши: в книге об этом не упоминалось. Но зато Куши упоминал там своего приятеля - Уди Даяна, сына Моше Даяна*, с которым его связывала давняя дружба. Херут поехал в киббуц к Уди Даяну, сказал ему, что хочет вытащить Куши. «Очень хорошо, - ответил Уди, - надеюсь, что хотя бы ты сможешь к нему пробиться. Мы с друзьями пытались это сделать, но никому из нас немцы не дали разрешения на свидание с Куши. Сидит он в Буцбахе, городке, который расположен недалеко от Франкфурта».

И тут события вдруг стали складываться таким образом, что кто-то «сверху», в кого Херут не верит, начал ему помогать. Во-первых, ему предстояла в те дни поездка на семинар в Нью-Йорк, и он мог по дороге сделать остановку в Германии. Во-вторых, ему было где там остановиться - у родителей еврейского парня, которого он когда-то вытащил из израильской тюрьмы. В-третьих, в Берлине жил профессор, с которым Лапид познакомился в Израиле, и тот готов был помогать Херуту в переговорах с тюремной администрацией. Тюремщики впечатлились ходатайством именитого профессора и разрешили свидание с Куши. На следующий день Лапид был в Буцбахе.

До свидания оставался еще час. Херут побродил по маленькому городку, попутно узнав, что во время войны в здешней тюрьме сидели пленные английские и американские летчики, которых немцам удалось сбить.

Охранники выдвинули условие: говорить только по-английски, иначе - свидание тут же будет прекращено. Херут обратился к Куши по-английски: «Я хочу спасти тебя. Привезу тебя в киббуц, будешь там жить и работать». Куши ответил:  «Хорошо. Только вытащи меня отсюда. Если тебе это не удастся, я все равно выйду отсюда через два года и тогда я устрою немцам веселую жизнь: взорву их посольство, или возьму миномет и пойду их просто убивать». Очень он был зол на немцев. Я ответил ему на это: «Делай, что хочешь, только сначала дай мне возможность тебя освободить». Последние фразы оба успели произнести на иврите, до того, как свидание было прекращено.

Из Германии Лапид полетел в Америку, а когда вернулся в Израиль, тут же начал заниматься освобождением Куши: обращался в разные ведомства, вел переговоры с адвокатами, готовил бумаги. Тогда он не очень понимал, что надо делать - работал по наитию, ведь это был первый заграничный случай в его практике. Во второй раз он отправился в Германию  письмом-ходатайством, переведенном на немецкий: Херут гарантировал успешную реабилитацию заключенного Куши Римона в израильском киббуце, где для этого созданы все необходимые условия.

Он добился встречи с судьями, и когда ехал на эту встречу, представления не имел, что им скажет. Но, по-видимому, сказал то, что нужно - бывают у него такие озарения в критический момент. Херут начал с того, что рассказал судьям о встрече с Римоном, которого обнаружил в состоянии крайнего отчаяния и озлобленности. «Если вы не дадите Куши сейчас шанса, он будет потерян для общества навсегда и, выйдя через два года, начнет мстить обществу за то, что с ним произошло». Херуту пришлось убеждать их в  своей правоте в течение целого часа! Потом они заговорили между собой по-немецки. Херут спросил: «Так вы освободите Куши?»- «Об этом говорить еще рано. Окончательное решение будет принимать Верховный суд», - ответили ему. - «Завтра я возвращаюсь домой, что мне сказать его близким?», - не сдавался упрямый киббуцник. - «Я думаю, что ты должен настраивать их на лучший исход, - сказал один из судей. - Мы передадим свои рекомендации в Высший суд. Надеюсь, что к ним прислушаются".

Прошел месяц. Херут с женой гостил в Иерусалиме у своих друзей. В шесть утра в доме раздался звонок. Как Лапида  там разыскали журналисты из «Едиот Ахронот» - один бог знает. - «Ты знаешь, что Куши Римон в Израиле?»-«Не знал. Но теперь знаю». - «Как тебе удалось его освободить?» - И начались бесконечные интервью. Радио, газеты, телевидение... все стояли к Херуту в очереди, чтобы получить этот скуп.

Этому предшествовали такие события. После того, как Верховный суд утвердил решение об освобождении Куши, полицейские доставили его в наручниках в аэропорт во Франкфурте, посадили на самолет и отправили домой. Прилетев в Израиль ночью 1 августа 1981 года, Куши взял такси и поехал в Рамат-Ган, к своему другу. Когда тот его увидел, подумал, что ему это снится: "Куши - и в Израиле? Такого быть не может!" Это было 1 августа 1981 года.

Вскоре после освобождения Куши сказал Лапиду: «После того, что ты сделал, Херут, к тебе повалит народ со всего мира". Так оно и вышло.

Куши впоследствии не раз предлагал Херуту свою помощь в освобождении других израильтян, угодивших в тюрьму, но это было невозможно. У них были разные методы. Лапид действовал через посольства, адвокатскую и судейскую службы, а у Куши в крови были погони и схватки. Для него путь Херута слишком долог. Он предпочтет освободить заключенного сам. Херут считает, что у этого парня золотое сердце, и внутри он большой ребенок.

Однажды в Южной Америке

Однажды Лапиду удалось создать прецедент - вытащить арестанта из такой тюрьмы, откуда до окончания срока не выходил ни один узник. Это происходило в одной из стран Латинской Америки. А началось все с того, что к Херуту обратились родственники молодого израильтянина, который после армии уехал туда и остался, женившись на местной девушке из известной семьи. Е отец был  писателем, тетя - министром юстиции, чья роль в этой тяжелой истории оказалась не последней.

В отличие от адвоката, Херут - человек с железными принципами. Он сам решает, кому помогать, а кому нет. Он никогда не станет вызволять из острога убийц, насильников, наркодельцов и растлителей детей. И когда Херуту сказали, что этот парень обвинен в домогательствах по отношению к своей двухлетней дочери, он сразу заявил его родственникам: «Вы зря потратили свое время, чтобы приехать ко мне. Я ему помогать не буду». - «Но он этого не делал! Его оклеветала жена, которой он не хотел давать развод. Точно так же она поступила и со своим первым мужем, огульно обвинив того в гомосексуализме и добившись подобным образом развода. Едва она засадила за решетку нашего родственника, как тут же вышла замуж в третий раз». Лапид ничего им на это не ответил. Потом к нему пришли друзья этого парня, с которыми он служил в боевых частях в Ливане, и заявили, что ручаются головой: он не мог совершить подобного! В конце концов Лапид решился и я сказал родственникам арестанта: "Хорошо. Я поеду и поговорю с ним. Но если почувствую, что он врет, помогать ему не стану».

Лапид отправился на край света и добился свидания с заключенным израильтянином. «Только не пытайся мне врать, - жестка сказал он ему. - У меня к тебе всего один вопрос: ты это сделал или нет?». - «Если я сделал это по отношению к своей дочери, то тогда и ты сделал это по отношению к своей дочери. Разве ты не купал ее в детстве? Не менял ей памперсы?» - Его ответ Лапиду понравился. Но он ответил парню: «И все же я на свободе, а ты почему-то в тюрьме. Почему?» И тут он в подробностях поведал Херуту историю о том, как бывшая жена, не добившаяся от него согласия на развод, фабриковала это дело, подкупив видных психологов и социальных работников. Как ее тетя, министр юстиции, во время суда, который длился четыре месяца, беспрестанно звонила судьям, интересуясь этим делом и оказывая на них давление. «Хорошо, - сказал Лапид. - Я тебе верю. Как мне тебя отсюда вытащить? Кто уполномочен принять такое решение?» - «Только президент этой страны», - ответил мне он.

Лапид понимал: чтобы назначить встречу с президентом - на это могут уйти месяцы, а у него оставалось всего три дня до возвращения в Израиль. Что делать. Херут отправился в местную еврейскую общину, рассказал им всю эту историю и попросил содействия. Они тут же сели на телефоны, стали посылать куда-то факсы. Назавтра в 11.30 Лапид встретился в президентом. Вместе с ним пошли еще семь человек из еврейской общины, которым просто захотелось увидеть президента живьем. По дороге они спрашивали Лапида: "Что ты скажешь президенту?" - "Пока не знаю", - отвечал он, и это была чистая правда. «Ты что, не готовился к встрече?» - продолжали допытываться они. - «Нет. Я посмотрю ему в глаза, пойму, что он за человек, и тогда найду что сказать».

И вот что Лапид сказал президенту во время встречи: «Я езжу по миру два десятка лет и еще ни разу не встретил в тюрьмах заключенного, который был бы осужден незаслуженно. Такого человека я встретил впервые вчера. Здесь. В местной тюрьме. Возможно, произошла досадная ошибка - такое бывает, но я уверен, что он не виноват. По мне лучше пусть десять виноватых будут гулять на воле, чем один невинный будет гнить в тюрьме. Выпустите этого парня, я за него ручаюсь". И Лапид рассказал ему всю эту историю. Президент тут же вызвал министра юстиции и поручил ей пересмотр дела. Через восемь месяцев, после второго суда, парню сообщили, что он не виновен, и его дело закрыто.

Далеко не все получается у Лапида как по мановению волшебной палочки. Однажды он вытаскивал из тайландской тюрьмы молодого израильтянина, который угодил туда за два грамма героина, которые купил у торговца для себя. В Тайланде законы суровые: если иностранец попался с наркотиками, его даже слушать не будут: никаких освобождений под залог и прочих демократических послаблений. Он на месте может заработать 50 лет тюрьмы. Вытаскивал из острога Херут рисковал при этом собственной свободой, и дал себе зарок: все, что угодно, только не такой ценой. У него самого четверо детей...

*Моше Даян - известный израильский полководец

Еврейский Индиана Джонс

Индиана Джонс оказался маленьким и лысым, зато - настоящим, американским, в широкополой шляпе и очаровательной улыбкой, которая вполне могла бы затмить экранную - Гаррисона Форда. Марку за шестьдесят. И он объехал много стран. Даже забирался в джунгли Гватемалы. Ну что он забыл в наших Палестинах? Махать кайлом под палящим солнцем за свои кровные три тысячи долларов? Раскапывать прошлое страны, гражданином которой ты никогда не был? Понять это невозможно. Можно лишь почувствовать. Да и то, если ты из такого же рода-племени одержимых добровольцев, прибывающих в Израиль на раскопки в надежде открыть (а точнее будет сказать – отрыть) еще одну тайну прошлого.

Инженер Марк Барабаш эмигрировал из Одессы на Запад в 1977. Первые 17 лет прожил в Канаде, затем переехал в США, где живет до сих пор, работая в вагоностроительной промышленности. А поскольку в Америке нет собственных компаний, занимающихся выпуском вагонов, Марк участвует в проектах, связанных с другими странами, где есть такие производства – Италией, Чехией, Японией… За последние четыре года ему приходилось летать в страну восходящего солнца не менее 25 раз. Что же касается увлечений, то это, прежде всего, история, а точнее, библейская история.

Роман с Израилем начался у Марка с подписки на специализированный археологический журнал, в котором он увидел объявление о том, что на раскопки в Кейсарию требуются добровольцы. Он взял на работе отпуск и поехал в Израиль на раскопки. Решил: «Не понравится – уеду». Провел в Кейсарии две недели - понравилось. С 2002-го Марк начал ездить в Бейт-Сайду *. («Говорят, здесь Иисус ходил по воде, я тоже пробовал, но у меня не получилось»). Он провел на археологических раскопках в Бейт-Сайде несколько отпусков, о чем не жалел. При том, что  приходилось копать даже во время Второй Ливанской войны, когда над головой Марка летали ракеты.

Как это было?  Он прилетел в Израиль летом 2006-го, буквально за два дня до начала войны, и сразу поехал на север. А потом вдруг началось… Не то, чтобы Марк был из пугливых, но под обстрелом ему бывать еще не приходилось... К тому же из Америки без конца звонила жена, требовала, чтобы возвращался домой,  но он об этом даже не помышлял. В первые дни войны в киббуц Гиносар прибыло очень много людей с севера. Когда две ракеты упали в районе Тверии (с гордостью: «Я видел это своими глазами!»), через три часа киббуц опустел. С раскопок тоже половина людей сразу уехали. А Марк остался и продолжал копать. В тот же день, точнее, ночь, когда упали ракеты в районе Тверии, его подбросило на кровати: раздался жуткий грохот, земля содрогнулась. Наутро Марк узнал причину: израильская армия разбомбила неподалеку от границы склад с боеприпасами. А тогда, ночью, вернувшись в постель, он не без иронии подумал: «А, может, жена все-таки права, и я полный идиот, что здесь остался?». Но так или иначе, Марк продолжал копать, а директор раскопок между делом инструктировал добровольных помощников: «Когда упадет ракета, не стойте и не смотрите на нее, а сразу падайте лицом в землю, чтобы вас не посекло: ракеты начинены железными шариками и гвоздями». Позднее Марк думал: а что если бы в Израиле из-за войны закрыли аэропорт? Пришлось бы добираться в Америку окольными путями, что заняло бы месяца два, зато сколько бы еще посмотрел всего по дороге! Главное, что Марк тогда понял - что я не очень испугался!

…После Бейт-Сайды Марк копал в районе побережья Дор, где когда-то находился древний финикийский порт. Затем  отправился на раскопки в Рамат-Рахель. Там  тоже было очень интересно, только по утрам собачий холод…Все же горы, Иерусалим…

По Израилю Марк напутешествовался еще до увлечения раскопками.  Не без помощи приятеля-израильтянина, с которым когда-то учился в первом классе в Одессе. Тот подшучивал над ним: «Платишь тысячи долларов за то, чтобы бесплатно махать киркой на жаре. Давай я тебе устрою раскопки за полцены около своего дома!».

Теперь о том, что за народ приезжает на раскопки в Израиль и как все происходит. Начинается все с того, что какой-нибудь профессор, группа ученых, университет, или несколько университетов проявляют интерес к определенному историческому периоду, связанному с землей обетованной. Они обращаются к израильскому правительству за разрешением на произведение раскопок в Израиле и, получив лицензию, набирают для работ студентов и добровольцев. Такие, как Марк, обычно составляют от десяти до пятнадцати процентов участников раскопок. Разница лишь в том, что для студентов – это учеба, практика, а для добровольцев – сплошное удовольствие.

Прожив в Одессе 32 года, из которых, как утверждает Марк, он большую часть времени провалялся на пляже, мой герой решил: хватит бедельничать, настало время копать! Единственное неудобство: во время собственного отпуска приходится  вставать в полпятого утра, ведь раскопки начинаются в полшестого. До девяти все без перерыва зарываются в землю, после чего следует короткий перерыв на завтрак и - снова работа до половины первого. Потом добровольцы собирают инструмент и отмывают в воде свои находки. Так что рабочий день на раскопках длится не менее шести-семи часов, а на досуге профессора читают гостям из других стран интересные лекции. Марк запомнил, как один лектор пытался убедить аудиторию в том, что Давида и Соломона на самом деле не было, во всяком случае, в таком масштабе, как это принято считать: то есть, никаких дворцов – максимум, маленькие дворики. Два других профессора, придерживающиеся противоположного мнения, в знак протеста молча поднялись и вышли…

За годы добровольных раскопок Марку удавалось найти черепки, вазочки, монетки. Иногда - кости. Однажды он наткнулся на  железный гвоздик, которому две тысячи лет, и был от этого в полном восторге. В Рамат-Рахель добровольные помощники, в числе которых был и мой герой, наткнулись на золотые сережки, которым примерно две тысячи лет, и откопали древнюю стену - неопровержимое свидетельство персидского присутствия в здешних палестинах, как утверждали археологи. «Посмотрим, что они скажут потом», - посмеивается про себя Марк, припоминая как однажды они обнаружили в Бейт-Сайде круглый каменный диск с отверстием в центре и все очень радовались по поводу того, что им попался древний якорь. А когда я приехал в Бейт-Сайду через год, археологи уже говорили, что то был не якорь, а просто камень с дыркой, образовавшейся естественным образом.

На раскопках немало христиан - эти начинают трапезу с молитвы. В Бейт-Сайде  среди добровольцев оказался священник из Греции, а в Рамат-Рахели – раввин и 75-летняя профессорша из Охайо, которой доверяли легкую работу - промывку находок. Марка впечатлила встреча с двумя американскими профессорами, которым  было далеко за 70: один, автор нескольких исследований о Всемирном потопе, считался специалистом по Ветхому Завету, второй – по Новому Завету. Оба трудились на раскопках в Израиле две недели, откуда прямиком отправились в Африку – заниматься миссионерской работой. Марку понравилось с ними беседовать («Я люблю общаться с теми, кто знает больше меня»). В довершение всего, он получил от этих профессоров личное приглашение поехать в следующем году на раскопки в Иорданию, и решил, что половину очередного следующего отпуска будет копать в Израиле, половину – в Иордании.

Теперь о том, как жена Марка относится к тому, что каждый отпуск он проводит на раскопках. («Она счастлива. Только говорит: «Почему на две недели, а не на два года?», - посмеивается Марк).

Археологи не раз предлагали Марку: «Возьми черепок на память. Их тут тысячи, все равно лишнее выбрасываем». Он отказывался. И вот почему. Археологи, допустим, разрешили, но ведь пограничники об этом не знают! Тратить время на объяснения - что и как… Да и вообще Марк получает большее удовольствие от самого процесса раскопок, чем от черепков в качестве «трофеев». Тем более, что их можно купить в любой антикварной лавке за смешные деньги.

На раскопки Марк едет  с одним рюкзаком, чем однажды очень насторожил службу безопасности в аэропорту Бен-Гурион: «Вы были две недели в Израиле. А где ваш багаж?» Когда же Марк объяснил, что провел две недели в Бейт-Цайде, все вопросы сразу отпали. А что ему сюда везти? Кирки добровольцам  выдают на раскопках. Можно взять даже две, если ты способен долбить землю сразу двумя руками. Ну, а ему и одной кирки хватает. Иногда выдают и перчатки. А ботинки, в которых Марк работает на раскопках, он хранит у своего друга-одноклассника в Израиле, о котором уже упоминалось выше.

Итак, он живет ив Америке, работаеет в Японии, а в Израиле копает. Кстати, настоящее имя Марка - Мерон. И фамилия у него библейская. В переводе с арамейского означает: «сын сына Аша», то есть потомок предводителя одиннадцатого колена израилева. Когда Марк начинает объяснять жене, какую честь оказал ей, дав свою фамилию, она не выдерживает и выбегает из дома.

Сын Марка, Эрнст Барбараш – голливудский режиссер и продюсер. И отцу всегда больше нравились такие независимые и самостоятельные люди, как его сын. («Я люблю помогать людям, которые больше надеются на себя, чем на других. То есть стараюсь следовать притче: «Если ты станешь ловить рыбу для голодного, то накормишь его на один день, если научишь его ловить рыбу – накормишь его на всю жизнь».)

…До того, как мой герой увлекся раскопками, он немало путешествовал по миру. Самой экзотичной была поездка в джунгли Гватемалы в составе группы из пяти человек. Там была масса приключений. Например, однажды Марк умудрился разбить палатку на тропе, по которой стадо буйволов шло на водопой. («Буйволы большие, а я маленький, так что им было очень легко меня не заметить, - смеясь, вспоминает он эту историю.  - Слава Богу, наши проводники, курившие травку, еще не совсем от нее одурели и вовремя меня спасли…»)

Еще они ловили в джунглях игуану. Дело было так. Путешественники плыли по узкой реке, окруженной красивыми высокими деревьями. Марк заметил, что на многих сидят огромные игуаны и в шутку спросил проводника-солдата («Оказывается, там была гражданская война, а я, собираясь в Гватемалу, как-то не обратил на это внимания»): «Вы ЭТО тоже кушаете?» Тот ответил: «Да. Хочешь попробовать?» - «Конечно!». – «Хорошо, сейчас будем ловить». Солдат объяснил, что игуана, падая в воду, почему-то бежит назад к дереву по окружности, и поэтому все  должны образовать полукруг и быстро хватать ее за спину. «Сейчас я ударю по дереву палкой, а вы, смотрите, не промахнитесь, хватайте только за спину, потому что если промахнетесь и попадете на острые зазубрины хвоста, вам отрежет руку». При этих словах Марк тут же покинул полукруг со словами: «Я всю жизнь прожил в городе, никогда не ловил игуан, а ты хочешь, чтобы я с первого раза схватил ее за спину и не промахнулся?»

Впрочем, игуану Марк все же попробовал. Члены группы поймали ее вчетвером, без него. Мясо оказалось вкусным и нежным, похожим на кроличье.  Только вернувшись домой, он понял, насколько в Гватемале на самом деле было опасно.

Самой большой авантюрой в своей жизни Марк считает свою женитьбу на девочке из своей школы. Они вместе уже более сорока лет («Эта девочка обещала мне когда-то приданое. До сих пор жду. Караван-сарай открыт, верблюды еще идут, просто заблудились, как Моисей в пустыне»).

Марк очень любит японцев и готов рассказывать о них часами. При том, что те считают, будто Япония и все, что в ней есть, не имеют равных. Они постоянно спрашивают своего американского коллегу: «Марк-сан, почему ты все время едешь копать в Израиль? Почему не копаешь в Японии? У нас тут самые лучшие древности!». А еще они всякий раз переводят разговор на другое, когда Марк просит их сводить его на чайную церемонию к настоящей гейше. Наверное, считают, что он, как представитель другой культуры, для этого еще не созрел и будет вести себя как дикарь.

И что же дальше? Что он собирается делать в ближайшие годы? «Пока ноги носят, буду ездить на раскопки. Хочу откопать доказательства существования царя Давида и царя Соломона. Может, тогда успокоюсь. Но, скорее всего, не успокоюсь и буду продолжать копать».

*Бейт-Сайда - Вифсаида – историческое место в Израиле, где много лет проводятся археологические раскопки

Карлсон здесь больше не живет…

Если бы у каждого из нас в детстве был свой Карлсон, насколько беспечальнее была бы наша последуюшая взрослая жизнь...

Ну вот дочь и решила наконец познакомить меня со своим Карлсоном. Знала я о нем совсем немного: живет на крыше, фотографирует бездомных кошек и учится у дочери русскому языку. Учитель из нее, надо сказать, был еще тот. Первые слова, которые после приветствия обрушил на меня обученный русскому и страшно гордящийся этим Карлсон, были детскими ругательствами: "какашка, жиртрест, жадина-говядина соленый огурец". Я покосилась на дочь, она шкодливо опустила глаза. А Карлсон между тем уже носился по всей крыше, излучая бешеную энергию и улыбаясь во все фарфоровые зубы. Вот он присел на краешек стула и из электрооргана полились знакомые звуки: «Эх, дороги…» Вот он притормозил у принтера и вытащил собственноручно изготовленную визитку с вензелечками. Это был человек без возраста - маленького роста, с выдающимся животиком, круглой лысиной, обрамленной седыми кудряшками и с ослепительной улыбкой Фернанделя на лице.

Вообще-то моя дочь была не первой воспитанницей Моше Раза - известного израильского педагога и фотографа богемы. Человек одинокий, не имевший ни жены, ни детей, Моше всей душой привязался к русским репатриантам и опекал их не потому, что тогда-так-делали-все. На самом деле он становился как бы еще одним членом их семьи, без которого не обходилось ни одно семейное событие – будь то ремонт квартиры, праздник, или чей-то день рождения.

Настоящий Карлсон, он отличался детской безалаберностью, всегда и везде опаздывал. Привычная картина: люди давно сидят за столом, но к трапезе не приступают – ждут Моше. И когда кипение достигает крайней точки, на пороге возникает опоздальщик – с ослепительной улыбкой и неизменным фокусом: откуда-то из воздуха сам по себе возникает цветок, из кармана Моше стремительно прыгает ему на плечо мышка, свернутая из носового платка. Или – движением фокусника извлечет откуда-то дудку, или губную гармошку и сыграет марш.
Первой – и главной – приемной семьей Моше была семья Цинман, репатриировавшаяся в 1980-м году из Питера. Когда Лена Цинман пришла в гости к Моше в первый раз – а жил он тогда в Бавли, в старом закопченном арабском домишке, она была поражена контрастом: роскошные виллы-терема, а напротив – кривая улочка обветшалых домиков-уродцев. Моше, заметив реакцию Лены, улыбнулся своей неизменной улыбкой и выдал:

- Представляешь, как он (адвокат, живущий в вилле напротив) мне завидует? Посмотри, какой вид открывается из моего окна на его виллу. А что видит из своего окна он? Мой старый и неказистый домик.

Потом Лена вышла замуж за Бернарда, у них родилась дочь Дана – для нее первой Моше и стал настоящим Карлсоном.

Моше к тому времени уже перебрался жить на крышу в центре Тель-авива. И вот на этой самой крыше и росла Дана, а затем и моя дочь. С шестилетней Даной Моше вместе записался в секцию, где обучали кататься на роликах, и потешал детвору своей неуклюжестью и падениями на ровном месте. Когда же она стала постарше, научил ее играть на флейте, выписывал специально для нее разные журналы, в том числе - «Natural geografik», чтобы приобщить к чтению. Моше был в курсе всех ее школьных дел, первым узнавал ее отметки, а если родители Даны просили Моше написать на иврите записку для школьного учителя, он писал ее непременно в стихах.

Племянницу Лены Цинман, девочку очень стеснительную (по причине возрастных прыщиков) и неуверенную в себе, Моше совершенно искренне называл красивой и не упускал возможности всячески поддержать, восхищаясь ее рисунками или музыкальным слухом.

Моей дочери, которая изводила нас с мужем своим немузыкальным пением, он купил гитару, уверяя ее, что она невероятно способна к музыке, и сегодня дочь неплохо поет, аккомпанируя себе сама. Он же пробудил в ней желание изучать языки – и произошло это благодаря испанским, итальянским и ирландским песням, которые они распевали дуэтом, сидя у него на крыше. Первые уроки фотографии – вместе с первым в ее жизни фотоаппаратом - дочь получила опять-таки от Моше. И за компьютер впервые села на его крыше. И на первый в ее жизни концерт фламенко они отправились вместе: Моше приехал за ней на своем неизменном «тус-тусе», но зато в клубном пиджаке.

…Поначалу, до того как Моше пересел на «тус-тус», у него была очень старая машина, но зато американская, собственноручно усовершенствованная им а, главное, огромная.

- Когда я сажусь в нее, то чувствую себя настоящим мафиози, - посмеивался Моше.

Рожденный в Иерусалиме –в ортодоксальной семье выходцев из Йемена, перебравшись в Тель-Авив, он практически не выезжал за его пределы. Моше был пленен этим городом, живущим в режиме «нон-стоп» и идеально подходившим ему по темпераменту. Его обожала местная богема: Моше снимал всех «звезд». В 1970-е годы певицы и актрисы говорили друг другу: «Если хочешь выглядеть на афише или пластинке красивой – снимайся только у Моше Раза».

Однажды на Моше свалились огромные деньги: компенсация, которую ему удалось высудить для себя и других у подрядчиков, собиравшихся потеснить владельцев кособоких домишек и построить на их месте виллы. Денег на адвокатов у бедняков не было, но Моше объединил соседей и они победили в этой неравной схватке, причем, безо всяких адвокатов – дело было шумным. Полученную компенсацию Моше спустил в рекордно короткие сроки – приобрел неустроенную старую крышу, но зато в центре Тель-Авива, остальное потратил на «игрушки». Нормального пола на его крыше не было, зато была ванна-джакузи и регулируемая с помощью пульта чудо-кровать, в которой он любил работать, пристроив на коленях портативный компьютер.

Когда деньги иссякли, а банковский минус неприлично увеличился, Моше продал свою дорогую крышу в центре Тель-Авива и купил себе другую крышу – подешевле, в Яд Элиягу, чтобы на полученную разницу продолжать покупать себе игрушки. Именно в ту пору – в середине 1990-х - он приобрел белое электронное пианино и начал брать уроки. Учительница поначалу сомневалась в том, что ее великовозрастный ученик сможет играть гаммы своими короткими и толстыми, как сардельки, пальцами, однако тот проявил редкостное усердие и играл часами, переключая издаваемые инструментом звуки на наушники, чтобы не мешать соседям. Играл все, что угодно – русские романсы, ирландские народные мотивы, испанскую «Палому».

Походы Моше в магазин – это отдельная история. Если он отправлялся туда за какой-либо мелочью, ее-то как раз он купил забывал, зато являлся домой обвешанный пакетами с вещами, о существовании которых еще полчаса назад даже не подозревал. Его дом загромождался всяческими новинками с потрясающей скоростью, когда же ему становилось трудно передвигаться по квартире из-за обилия вещей, он начинал раздавать их своим друзьям, соседям, репатриантам и случайным знакомым. Во многих израильских домах до сих пор живут вещи «от Моше» - мебель, посуда и другая всячина.

Моше обладал потрясающей способностью располагать к себе людей. Он мог заговорить на улице, или в магазине с любым встречным и с первой минуты покорить его своим обаянием и непосредственностью. Однако, если Моше становился свидетелем вопиющей несправедливости, не было воина беспощаднее его. Когда он узнал, что в аэропорту задержали и не пускают в Израиль супругов-репатриантов, потерявших в дороге какой-то документ, он мигом примчался в «Бен-Гурион» и заявил чиновнику, что прикует себя здесь цепями и пусть все видят, что Израиль из демократической страны начал превращаться в тюрьму. Во взоре Моше было столько решимости, что чиновники отступили и оставили репатриантов в покое.

В гневе Моше бывал страшен. Если он сопровождал репатрианта в какое-либо чиновное ведомство, где служащий игнорировал просителя, не поднимая глаз от своих бумаг, Моше мог сбросить их сто стола на пол со словами: «Перед тобой – живые люди, и никто не давал тебе права над ними издеваться».

Кстати о непримиримости. В течение двадцати лет Моше не виделся со своим старшим братом, живя с ним в одной стране. Причиной распри была старинная Тора, которую семья вывезла еще из Йемена. Мать перед смертью завещала братьям: все наследство поделить поровну. Так они и сделали. Но как поделить книгу? Моше считал, что Тору надо подарить йеменской синагоге, чтобы там помолились за покойную мать. Брат же, напротив, утверждал, что семейную реликвию следует оставить дома. Этого оказалось достаточно, чтобы связь между братьями прервалась на два десятка лет.

…Чем Моше только не занимался в жизни! Был проводником еврейских отрядов по иерусалимским лесам во время Войны за Независимость. Тогда же получил первое ранение – в неполные 17 лет. Потом подался в верхолазы: протягивая телефонные провода, взбирался на столбы с ловкостью обезьяны безо всяких «кошек» и даже выпивал на спор на самой верхотуре бутылку пива, удерживаясь на столбе без помощи рук (сохранились фотографии, подтверждающие эти безумные пари). А еще Моше учился – причем, в любом возрасте и буквально всему. Философия, психология, педагогика, языки, искусство фламенко, русские романсы, иландский этнос, индийская музыка.

В 1985-м Моше в числе первых в Израиле приобрел «Макинтош». Ему говорили: «Изучать компьютеры, когда тебе уже под 60? Это же бред!», на что он отвечал со своей неизменной улыбкой: «А почему бы и нет?». Вскоре Моше освоил «Макинтош» настолько, что стал учить других и был избран председателем общества «Еда» («Знание»), объединившего местных макинтошников. Тогда же у него на крыше появился и большой лазерный принтер стоимостью 10 тысяч долларов, который в те времена могли себе позволить только солидные фирмы. За пять лет до появления Интернета Моше придумал виртуальный компьютерный университет, написал проект и начал пробивать его через всевозможные инстанции, умудрившись даже попасть на прием к тогдашнему премьер-министру Шимону Пересу, который удостоил его беседы, прочие же чиновники в своих ответах написали: «Для реализации вашей идеи у нас нет технических средств».

Чем бы Моше ни увлекался, его увлечение никогда не было поверхностным. Например, когда он решил изучать русский язык, в его доме появилось столько учебников, самоучителей, словарей и сборников стихов на русском, что для этого понадобился не один шкаф, а так же - несколько полок для дисков и кассет с русскими пенсями и романсами. Зато спустя полгода, поймав на улице репатрианта, Моше принимался экзаменовать его на знание русского языка: «Ты знаешь, как просклонять слово «ворота»?», а в застолье у своих русских друзей читал стихи Пушкина и Мандельштама на языке оригинала.

Опекая своих друзей-репатриантов, Моше никак не мог взять в толк, почему они – даже когда это не получается - во что бы то ни стало предпочитают заниматься в Израиле тем же, чем они занимались в стране исхода. Он был убежден, что человек сам должен создавать себе рабочее место. «Представь, что у тебя есть миллион и теперь тебе не надо каждое утро просыпаться с мыслями о хлебе насущном, - говорил Моше кому-нибудь из новоприбывших. - А теперь, когда ты свободен от всего, задай себе вопрос: чем бы ты хотел заниматься? По-прежнему сидеть в какой-нибудь лаборатории, или выступать на сцене? Когда ты по-настоящему поймешь, в чем твоя мечта – ты обязательно ее добьешься». Кстати, сам он именно так всегда и поступал. Например, когда Моше увлекся портретной фотографией, через его студию прошли все израильские «звезды». Когда же ему пришла в голову идея, что с помощью фотографии можно поднять учебный процесс на качественно иной уровень (например, на уроках биологии снимать растение во всех его стадиях роста), он убедил в ее целесообразности министра просвещения, и специально для Моше в министерстве создали должность всеизраильского инспектора именно в этой области, с которой он впоследствии и вышел на пенсию.

Впрочем, классического пенсионера из Моше не вышло. Теперь у него высвободилось время для самообразования, которым он занимался сневероятным энтузиазмом, записываясь на многочисленные курсы в университете, музыки, и многого другого.

- Кто ты? Чем занимаешься? – спрашивал его очередной знакомец. - Я? – переспрашивал Моше, ослепительно улыбаясь. – О, я «АХАМ» («алеф, хет, мэм»). - Собеседник расшифровывал аббревиатуру по-своему: - А, понятно, «иш хашув меод» (ВИП, особо важная персона)?– Нет, - посмеивался довольный своей шуткой Моше, - «Асе Хаим Мишугаим» (веду сумасшедшую жизнь, живу как хочу).

…За два месяца до того, как он попал в больницу, Моше еще бегал во дворе наперегонки с моим внуком (дочь хотела, чтобы и у него в детстве был свой Карлсон, и часто водила маленького сына к Моше на его очередную крышу).

Выйдя из больницы, он тут же купил себе мотороллер, хотя был уже очень слаб. Его русские друзья уверяли, что при теперешнем состоянии ездить на мотороллере – затея опасная, а Моше сразу из магазина покатил на нем к их дому, позвонил снизу с мобильного телефона и попросил выглянуть в окно, после чего проделал по двору два победных круга со включенными фарами.

На дне рождения Сарины – тети Лены Цинман – Моше идти уже не мог (это было первое за 22 года семейное торжество, которое проходило без его участия), однако, обложенный подушками, лежа в кровати, выпускал на своем «макинтоше» смешные лозунги и подравления для именинницы. В приемный покой больницы он согласился поехать только, когда закончил эту работу. Но у него было еще много дел, которые он собирался завершить после выхода из больницы – фотоальбом о бездомных кошках, философская притча в форме переписки двух сестер и что-то еще.

Дети, с которыми Моше дружил, и в том числе – моя дочь, навещали его в больнице, и он, уже с трудом говоривший, по-прежнему пытался рассмешить их, рассказывая всякие анекдоты и небылицы.

За несколько дней до смерти Моше сказал:

- Я такой самостоятельный, что, наверное, даже в могилу пойду своими ногами. – И добавил. – Положите со мной рядом русский словарь, думаю, что он мне и «там» понадобится.

«Наш любимый Моше Раз – воспитатель, художник, человек, любящий жизнь и радующий сердца людей, ушел», - такое объявление дали русские друзья Моше в газете «Едиот Ахронот». «Макинтошники» тоже почтили на своем сайте память Моше Раза, поместив рисунок компьютера с поминальной свечой и воспоминания о нем. «Однажды на собрании макинтошников я, наконец, увидела Моше Раза, о котором по Тель-Авиву ходило столько легенд, - писала одна девушка, - в перерыве между заседаниями мы разговорились и неожиданно выяснилось, что оба – поклонники ирландской музыки. Стали вспоминать какую-то мелодию, и вдруг Моше вытащил из кармана курточки дудочку и стал ее наигрывать. Как вы думаете, это обычная ситуация? Мне кажется, она многое говорит о Моше. Он был уникальным человеком – во всяком случае, я таких людей в своей жизни еще не встречала».

…Хоронили мы его на кладбище ха-Яркон. Народу пришло довольно много, причем, самого неожиданного – танцовщица фламенко, хозяин фотомагазина, где Моше проявлял пленки… На земляной холмик, покрытый цветами, уже легли букеты цветов, ушел равин, читавший молитву, а люди все не расходились. И тогда Дана, давно превратившаяся из маленькой и не уверенной в себе девочки в красивую стройную девушку, вытащила из кармана флейту и начала играть своему учителю мелодию, которой он ее когда-то научил. Услышал ли Моше ее там - на небесах?

«Уж если есть дерьмо, то золотой ложкой…»

...Давно собираюсь купить себе ролики, а пока суть да дело, езжу в парк «Яркон» поглазеть на других роликоманов. Главная достопримечательность местного катка — Дадэ. Ему явно за 50, но его грации и вдохновению (я уже не говорю о кульбитах) могли бы позавидовать солисты «Лебединого озера». Это настоящий роликовый балет. Не так давно Дадэ сменил партнершу. Первая была выше его на голову и слегка тяжеловата, зато вторая в самый раз — маленькая, легкая, быстрая. Вот они проплывают по кругу, одновременно делая ласточку и держась за руки. Оба в наушниках, погружены в музыку, под которую, очевидно, и делают очередные па.

...О Дадэ я знаю совсем немного. Репатриант из Франции, долгое время работал во французском посольстве. Компьютерный ас.

Фото из альбома

Настоящая фамилия Дадэ не Этингер, а Ундергуст. Его отец - немецкий еврей, бежал от нацистов в Касабланку. Когда его стал одолевать страх, что гестапо достанет его и в Марокко, он пустился в бега и каким-то сложным путем добрался до Палестины. Его жена к тому времени носила в животе Дадэ. К мужу она уехать не смогла из-за того, что евреям запретили выезд из Марокко, вышла замуж во второй раз и родила еще троих сыновей. Семья жила в Марокко по-королевски: отчим - известный агроном — деньги, почет, уважение... А с родным отцом Дадэ никогда не встречался. Даже не предпринимал попыток его разыскать, зная, что тот живет в Израиле. («Зачем? Вырастил-то меня отчим, а отец для меня ассоциируется всего лишь с альбомной фотографией, которую мне показывала мать. Она утверждала, что я похож на него не только внешне, но и по характеру — такой же педантичный «йеки»*. Кстати, благодаря отцу я был чуть ли не единственным евреем-блондином в Марокко. Представляешь себе эту гремучую смесь — педантизм вкупе с марокканской вспыльчивостью и французской безалаберностью?»)

Для матери первенец был настоящим принцем, она исполняла любые прихоти Дадэ. Захотел мотоцикл — тут же его получает. Захотел учиться во Франции — не проблема!

В Париже Дадэ жил у тетки и учился в престижной школе.  Любознательный подросток все ловил на лету, учеба давалась ему легко, в том числе электроника. Благодаря увлечению мотоциклом его занесло к байкерам и Дадэ с жутким ревом раскатывал по парижским районам в черной разукрашенной куртке, вооруженный цепями, затевая драки в пабах. Прохожие боялись даже смотреть в сторону байкеров, не то что к нам приближаться. От всей этой жизни Дадэ, тем не менее, не стал наркоманом или преступником: просто примерил на себя образ байкера, понял, что — не его, и пошел в каскадеры.

Он снимался в разных фильмах, совершая опасные трюки: перелетал на мотоцикле через огонь, выпрыгивал на нем из окна, катапультировался из седла, в то время как его железный конь врезался в стену. Названий фильмов не запоминал, равно как и сюжетов. Каскадерам платили очень хорошо — вот что было для Дадэ тогда важно.

Танкист-доброволец

В 67-м семья решила репатриироваться в Израиль. По дороге заглянули в Марсель, оттуда в Париж и уговорили Дадэ ехать вместе с ними. Прибыли в Израиль ночью в октябре 1967 года, ночью. Таксист доставил их в Кармиэль. Утром, выглянув в окно, Дадэ увидел горы, чудную природу. После шумного Парижа это выглядело настоящей пасторалью.

Через три месяца его, совершенно не владеющего ивритом, призвали в армию и спросили через переводчика, в каких войсках он бы хотел служить. Дадэ, обожавший в детстве игрушечные танки, заявил: в танковые. Он и по сей день считает, что остается единственным в Израиле чудаком, который изъявил желание не в престижные ВВС или морские коммандос, а в танкисты. Однако из Дадэ получился отличный наводчик. И он еще во время армейской учебы получил звание сержанта только за то, что поразил сразу три мишени, находившиеся в полутора километрах от танка.

В Войну Судного дня Дадэ воевал на Голанах, трижды входил в Сирию – без визы и иностранного паспорта, на танке. («Только скажу я тебе, это не большое кайф. Кругом искореженный металл, трупы, зловоние... Всякая война ужасна, и когда я думаю о ней, у меня портится настроение. Я не верю в Бога, но есть нечто такое, благодаря чему я остался целым. И таких случаев в моей жизни было слишком много, чтобы считать их совпадением. Тогда, на Голанах, наша рота оказалась единственной, в которой никто не погиб. Мы входили в Сирию, делали свое дело и выходили, причем на танке не было ни одной царапины! То же и в Ливане. Близкие говорят, что меня берегут ангелы. Не знаю, не знаю, я, во всяком случае, ни одного ангела в своей жизни не встретил»).

Гимн женщинам

Дадэ считает, что гибкость и приспособляемость к любым невзгодам у негоот матери. Благодаря ей он умеет стряпать, шить, вязать и вышивать, но не только («Женщина устроена, в отличие от мужчин, так, что она умеет добиваться своей цели разными окольными путями. Она способна заставить мужчину прийти к какому-то решению так изящно, что тому покажется, будто принял его он сам, и никто больше. Эти ключи к любому человеку, под какой бы маской он ни скрывался, — у меня в руках. И все благодаря матери. Женщины более терпимы и гибки — и эти черты я тоже унаследовал от матери. Женщины более выносливы, более устойчивы к ударам судьбы. И это тоже я унаследовал от матери»)

Дадэ примерил на себя в Израиле множество профессий, побывал в разных социальных статусах - от уличного фокусника, изрыгающего огонь, до владельца собственного бизнеса, от простого малооплачиваемого работника небольшой фирмы до продюссера фильма, в производство которого вложены сотни тысяч долларов. Его жизнь напоминает вращающееся колесо — то он взмывает вверх, то опускается вниз. Дадэ зарабатывал кучу денег и враз их терял. Из владельца собственного ресторана превращался в безработного, получающего мизерное пособие и обремененного огромными долгами. Другие, угодив в подобную ситуацию, пускали себе пулю в лоб, но только не он. Например, один из его родственников, имея 300 тысяч ШЕКЕЛЕЙ долга, покончил с собой, а Дадэ , задолжавший банкам в свое время 350 тысяч ДОЛЛАРОВ, живу и даже умудрился покрыть этот долг»).

О спорт, ты  – жизнь!

Сколько он себя помнит - всегда занимался спортом. Мотоциклы, каратэ, плавание под парусом, виндсерфинг, погружение с аквалангом, горные лыжи — в Швейцарии у Дадэ есть избушка в горах, куда он ездит с женой, когда есть деньги. В свое время у него была даже собственная яхта, но на морские путешествия времени не хватало, а держать ее для того, чтобы пить кофе на палубе и плевать в воду, Дадэ было неинтересно, и он яхту продал. Единственное, чего избегает Дадэ - так это прыжков с парашютом и полетов на дельтаплане. Ему важно чувствовать под ногами землю или хотя бы водную гладь, а не проваливаться в пустоту.

Роликовый балет — одно из недавних увлечений. Едва Дадэ встал на ролики, сразу втянулся и, как в каждом деле, за которое когда-либо брался, решил достичь своей вершины. Он записал кассеты с выступлениями профессионалов, изучил технические приемы и попытался все это воспроизвести под музыку, обзаведясь плейером с хорошими дисками. Сначала катался один, позже появилась одна партнерша, потом другая. На каток Дадэ ходит три раза в неделю и катается не меньше трех часов.

«Уж если есть дерьмо, то золотой ложкой…»

Всю жизнь он плывет по течению. Куда-то да вынесет, к чему же сопротивляться, тратить напрасно силы, - считает Дадэ. Это как в море. Если вдруг поднялись волны, с ними нельзя бороться, а нужно попасть в их ритм и выбрать безопасное направление. Кстати, этот жизненный принцип дает неплохие результаты. («Если уж есть дерьмо, то золотой ложкой. Я не стал депутатом кнессета или богачом, но я удовлетворил свое любопытство во многих вещах, перепробовав, как уже говорил, уйму профессий. Я никогда не зубрил по учебникам, не повторял, как попугай, вслед за учителем, не черпал информацию о жизни с экрана телевизора. Я сам все, что мог, крутил, вертел и пробовал на вкус. У меня нет друзей в том смысле, какой на сей счет принят в Израиле. Мне неинтересны пустые споры о политике, мужицкие разговоры о бабах, любимой спортивной команде, деньгах и еде.»)

...Однажды Дадэ выступал в дельфинарии в роли подсадной утки, то была клоунада экстра-класса, он сам ее придумал. Когда партнер сбрасывал его, как «человека из публики», с вышки в воду, Дадэ тут же подключался к спрятанному на дне кислородному баллону и сидел там до тех пор, пока с публикой не начиналась истерика.

Будучи владельцем популярного французского ресторана на протяжении двенадцати лет, Дадэ ушел из него в один день, оставив все брату, и принялся устанавливать электронные системы в разных фирмах, получая за это среднюю зарплату. Он всякий раз начинал с нуля и всегда оставался в выигрыше. И все как будто случайно — какой-то звонок, встреча, и понеслось...

Например, однажды Дадэ встретился с парнем, который оказался режиссером и увлек его идеей фильма. В тот период Дадэ работал во французском посольстве, обслуживая электронные системы, и одновременно содержал небольшое кафе — при том же посольстве. Не покидая основной работы, он согласился стать продюсером картины: деньги у него были, а недостающее (фильм стоил 800 тысяч долларов) взял в банке, оформив ссуду. Фильм провалился, потому что в то же самое время на экраны вышла картина про операцию в Энтеббе, которая выгребла всю кассу в израильских кинотеатрах. На Дадэ повисли огромные долги, но он тотчас нашел себе что-то еще, снова заработал деньги и рассчитался с кредиторами. Это был период его увлечения строительством —  Дадэ закончил курсы и стал руководителем проекта в одной фирме, возводящей пятиэтажные дома.

Потом опять случайная встреча с давним приятелем — и новая идея: привезти из Америки умнейшую систему, чтобы без всяких проводов, при помощи одного только пульта или мобильного телефона выполнять управлять домашними приборами. Например, ты едешь домой и хочешь, чтобы к твоему возвращению в бойлере согрелась вода, а белье было постирано. Набираешь на мобильнике определенную комбинацию и шлешь домой сигнал, запуская стирку и нагрев. Или, не вставая с кресла, нажимаешь кнопку, и на втором этаже гаснет свет, который ты забыл выключить. И так далее. Но в Израиле система «умный дом» не прижилась: люди посчитали, что для такой игрушки нужно быть по меньшей мере Биллом Гейтсом, очень уж все наворочено. Значит, опять куча денег потрачена Дадэ впустую, но он не считает очередную неудачу катастрофой. Для него это скорее сигнал — значит, пора затевать что-то новое.

В  жизни Дадэ уже не раз бывали периоды, когда он оставался гол как сокол, а потом снова становился богачом. Да и какая разница? Сколько шелковых рубашек можно надеть в течение дня и сколько золотых цепей навесить на себя? И куда все это денется после смерти? По мнению Дадэ, зависимость от мира вещей просто бессмысленна! «Я знаю, что всегда поднимусь со дна, и поднимусь высоко — чтобы снова упасть и снова подняться. Меня не покидает ощущение, что я еще только начинаю жить. Я ровесник государства и смотрю на него немного иначе, чем другие. Это прекрасное место, здесь есть все — горы, пустыня, море, сады, снега. Да, за все приходится платить. Ничто не падает с неба. Просто надо помнить о том, что колесо крутится, и если сегодня мы внизу, то завтра — взлетим. Главное — как ко всему этому относиться»).

...Дадэ пожал мне руку, легким жестом подхватил со скамейки сумку с роликами, и мы отправились на стоянку, каждый к своей машине. С места тронулись одновременно, но Дадэ резко нажал на газ и через мгновенье исчез — очевидно, напомнила о себе юность байкера, молодость каскадера.

*йеки - выходец из Германии (сленг)
*курс шекеля к доллару составляет соотношение

Альбом для самолетов

Куда деваются списанные самолеты? Ржавеют в ангарах? Идут на металлолом? Разбираются на запчасти? Дарятся детским паркам? Оказывается из них можно собрать неплохой альбом – наподобие марочного - и обмениваться редкими экземплярами с другими, одержимыми той же страстью коллекционерами. Только вот сам альбом, в отличие от марочного, на полку не положишь, а вот на небольшой аэродром – в самый раз!

Коллекцию из отлетавших свое самолетов уже более тридцати лет собирает бригадный генерал Яаков Тернер, человек в Израиле известный. Участник Шестидневной Войны и Войны Судного Дня, командир эскадрильи боевых самолетов, летного училища и базы ВВС «Хацерим» 32 года не снимал армейской формы, после чего надел форму полицейского, дослужившись до генерального инспектора полиции (кстати, именно его стараниями бывший министр внутренних дел Арье Дери угодил в свое время на скамью подсудимых), и в довершение всего был избран мэром Беэр-Шевы. Ныне 75-летний Яаков Тернер – президент израильской секции I.P.A. (международной ассоциации полицейских разных стран) и бессменный директор музея ВВС, расположенного в Хацерим, на юге страны.

Как Элиэзер Вайсман спас Якову Тренеру жизнь

Во время Войны за Освобождение Яаков Тернер был еще подростком и позднее президент страны Элиэзер Вейцман, он же – знаменитый летчик - станет с удовольствием рассказывать всем о том, как он в 1948-м году спас от гибели 13-летнего мальчика, будущего командира одной из своих лучших боевых эскадрилий.

А было это так. В 1948-м чешские самолеты "Авиа"S-199 типа «мессершмитта», наводившего на Европу ужас во время второй мировой войны, защищали молодое еврейское государство от нашествия арабских стран. Когда противник был в 32 километрах от Тель-Авива, его остановили четыре таких "мессершмитта", управляемые израильскими летчиками и добровольцами, прибывшими из Канады и Южно-африканской республики. В первый день два самолета получили повреждение, а на второй день Элиэзер Вейцман и доброволец Руби Фельдман разбомбили иракцев, пытавшихся заблокировать в районе Атлита единственную дорогу между севером и югом страны. Самолет Руби получил повреждение и упал неподалеку от Кфар Виткин. Поскольку на нем не было опознавательных знаков, киббуцники могли по ошибке застрелить пилота, приняв его за врага. Руби принялся кричать на идиш слова, которые знал с детства – «шабес!»*, «гефилте фиш!»*, чтобы в нем опознали своего. А Вейцман потом часто повторял, что он спас 13-летнего Тернера, который жил тогда в Кфар-Виткин - как раз в том районе, который собирались оккупировать иракцы.

Осколок от иракского снаряда упал во дворе, где жила семья Тернер, с тех пор Яаков с ним не расстается, держит на рабочем столе в качестве личного экспоната. Его кабинет и впрямь напоминает музей в миниатюре. Все пространство комнаты занимают модели старых самолетов, пожелтевшие от времени фотографии времен войны и мира с Египтом, на которых легко узнаваемые лица. Анвар Садат, Хусни Мубарак, Элиэзер Вейцман, а рядом – молодой Тернер в армейской форме с «крылышками».

Он не мечтал стать летчиком

Действительно, не мечтал. Потому что хотел стать учителем. Якову казалось, что эта профессия как раз для него. Большой запас терпения, которым должен обладать учитель, и увлечение историей. Впрочем, именно эта моя любовь к истории и привела в конце концов к тому, что 30 лет назад он начал собирать самолеты для музея ВВС и до сих пор пополняет его новыми экспонатами.

На курс летчиков Тернер попал случайно, но закончить его не смог по причине шалопайства, после чего ему все же дали возможность пройти курс снова, и на сей раз он получил «крылышки». Это было в 1957-м году. Курсанты начинали учиться на английском самолете «Метеор», а после того, как в Израиль стали прибывать француские самолеты «Ураган», им пришлось еще четыре месяца переучиваться. Потом Израиль получил еще французские «Мистеры»... Едва закончив летные курсы, выпускники стали инструкторами. Сейчас такое невозможно представить, а тогда израильские ВВС были еще слишком малы, летчиков катастрофически не хватало, вот и приходилось делать из курсантов инструкторов в ускоренном порядке.

Отступление об истории израильских ВВС

В истории создания израильских ВВС большую роль сыграли добровольцы из других стран. Принимавшие участие во второй мировой войне, они прибыли сюда в 1948-м году, чтобы помочь молодому еврейскому государству в самые тяжелые дни, когда против него выступили несколько арабских стран. Среди добровольцев были не только евреи, но и христиане из разных стран – США, Канады, Англии, Франции, ЮАР и стран Южной Америки. К 1950-му году большинство из них вернулись к себе домой, остались только несколько добровольцев, которые обучали летному делу молодых израильтян, а те, в свою очередь, вскоре и сами становились инструкторами. Каждый инструктор был приписан к эскадрилье и раз в неделю совершал самостоятельный вылет на боевом самолете для поддержания формы (кстати, эта традиция сохраняется в израильских ВВС на протяжении многих лет).

Еще до музея

А теперь снова вернемся к моему герою. В конце 1950-х Яаков Тернер был инструктором и летал на французских «Миражах», «Мистерах», «Супермистерах» и «Вотурах». Тогда же он познакомился со своей будущей женой, которая тоже служила в ВВС – начальником смены на радарах. До начала Шестидневной Войны Тернер успел подготовить очень много летчиков, которые потом успешно воевали. А сам он во время Шестидневной войны был самым молодым командиром эскадрильи боевых самолетов «Ураган». Всего эскадрилий было девять, и они, по словам Тернера, «сделали» Шестидневную войну. Несколько самолетов были повреждены, но ни один из летчиков при этом не погиб!

Затем была тяжелая "война на истощение", когда на бомбежки приходилось вылетать и днем, и ночью. Спустя много лет Тернер разыщет два самолета из тех, что участвовали в этих вылетах, и они станут экспонатами созданного им музея.

С началом Войны Судного Дня всех инструкторов, и в том числе – Тернера - призвали летчиками на боевые самолеты и геликоптеры. Он тогда был уже в звании полковника и должен был получать особое разрешение командования на каждый вылет: после того, как полковник ВВС Зорик Лев 9 октября упал с самолетом в море, руководство не хотело рисковать офицерами в высоком звании. Девятнадцать израильских летчиков из полета не вернулись: одни погибли, другие попали в плен, из которого не всем посчастливилось вернуться.

После Войны Судного Дня Тернер продолжал служить в ВВС и учился в университете, где изучал социлогию, психологию, антропологию и историю. Он продолжал летать на боевых самолетах до 1987-го года, занимая высокие посты в израильских ВВС.

Как начинался музей

Яаков Тернер начал собирать самолеты еще в 1977-м году, когда немалая часть боевых машин, делавших историю Израиля, была уже безвозвратно потеряна. Списанные самолеты были разбросаны по всему Израилю – часть ржавели на военных базах, часть превратили в памятники и аттракционы для детских площадок. ВВС с легкостью дарили их мошавам и киббуцам: никто тогда не думал о музее. Особенно пострадали самолеты, стоявшие на детских площадках – ребятня ломала их, вытаскивая детали.

22 «Миража» были проданы в Аргентину и продолжали там летать. И в том числе уникальный самолет, сбивший 13 МИГов противника. В конце 1980-х Тернер обратился с командующему ВВС Аргентины с просьбой разыскать этот «Мираж» и сказал, что готов заплатить за него любые деньги – только бы вернуть его назад. Результата пришлось ждать семь лет. Самолет нашли, он к тому времени был уже списан и находился в технической школе ВВС в Мандосе. Более того, президент Аргентины Карлос Менем заявил, что ради укрепления дружбы двух стран он готов продать его Израилю за символическую сумму в один доллар. Но выдвинул условие: израильтяне сами займутся транспортировкой сложного груза и сохранят на «Мираже» цвет и опознавательные знаки ВВС Аргентины.

С самолета сняли крылья и хвост, упаковали в огромные контейнеры и вывезли груз сначала из Мендоса в Буэнос-Айрес, а оттуда морем в Израиль. По прибытии в ашдодский порт самолет собрали заново и теперь «Мираж», принесший Израилю столько побед в войнах, занял достойное место среди музейных экспонатов. Его поставили рядом со вторым «Миражом», который пределов Израиля не покидал и тоже имеет отметки о 13 сбитых самолетах противника. Единственное, что их отличает – цвет и опознавательные знаки разных стран.

...МИГу-21, тому самому, который был угнан в Израиль иракским летчиком в 1966-м году и тоже пополнил музейную коллекцию, не случайно присвоили номер «007». За ним охотились разведки разных стран, но только израильтянам удалось раздобыть секретный экземпляр. Они же первыми подняли угнанный МИГ-21 в небо, изучив его сильные и слабые стороны и обнаружив уязвимую «мертвую зону» у левого крыла. Раскрытие этого секрета очень помогало израильским летчикам во время Войны Судного Дня и Первой ливанской: они знали, с какой стороны лучше атаковать противника. Изучив угнанный самолет, израильтяне передали его американцам: несколько лет он находился в США, после чего был возвращен в Израиль – уже в качестве музейного экспоната.

...Коллекция МИГов собиралась благодаря случаю: за каждым – целая история. Например, МИГ-23 попал в Израиль благодаря сирийскому летчику, решившему бежать от диктаторского режима. Он посадил самолет в районе Мегидо.
Два МИГ- 17 оказались на израильской территории в 1965-м году, когда сирийские летчики, вылетевшие из Дамаска в Ливан, в условиях плохой видимости потеряли ориентацию. Топливо было уже на исходе, они хотели катапультироваться, но в последний момент увидели полосу, пригодную для посадки и приземлились в районе Нагарии. Летчиков повязали местные киббуцники, а их самолеты пополнили музейную коллекцию. Рядом с этими экспонатами – тележка с обломками еще одного МИГ-17, атаковавшего израильский полицейский форпост в 1966-м году, сбитого над Кинеретом и упавшего в озеро. Обломки самолета найти не удалось, но спустя много лет, в 1989-м, когда Кинерет начал иссякать, они показались из воды сами. Их вытащили, очистили от тины и привезли в музей.

Как я уже сказала, Яаков Тернер начал собирать самолеты еще в 1977-м году, свозя их на базу ВВС «Хацерим», но официальное открытие музея состоялось только в 1991-м году. Торжественная церемония по этому случаю совпала с церемонией присвоения «крылышек» молодым летчикам, среди которых был второй сын Тернера. Из трех его сыновей двое пошли в ВВС.

Праздники и будни музея ВВС

Музей ВВС в Хацерим принадлежит армии и обслуживается силами сверхсрочников и солдаток: первые следят за состоянием самолетов и приводят их в порядок, вторые выступают в роли гидов. Три коллекционных экземпляра требуют особого внимания, поскольку, несмотря на преклонный возраст, по-прежнему взмывают в небо во время еврейских праздников и торжественных церемоний ВВС по случаю окончания летных курсов.

Израильский музей ВВС отличается от аналогичных музеев других стран тем, что у них есть более старые модели: например, в Чехии самолеты строили еще в 1915-м году, а в Израиле они появились только в 1948-м. Тернер в первую очередь собирал самолеты, принадлежавшие израильским ВВС, за которыми тянутся интересные истории. Затем пополнил коллекцию захваченными самолетами противника и обломками тех, что были сбиты израильскими летчиками – для этого «кладбища» был отведен особый уголок. Позже в музее появилась и советская ракетная техника, брошенная противниками на полях сражений.

Путем обмена с другими странами Яаков Тернер пытается достать типы самолетов, которых в музее до сих пор нет. Например, у чилийцев он выменял на один из «Мистеров» английский «Хантер», который иорданцы в свое время использовали против Израиля. Другие типы английских самолетов, бывшие на вооружении Сирии и Египта в войнах с нашей страной, Тернер выменял у швейцарцев на «Ураган» и «Мистер». В «запасниках» музея ВВС есть еще один «Мистер» и списанные «фантомы», которые он придерживает для будущих обменов. Музей ВВС Чехии обратился к Тренеру с просьбой о  «Кфире» израильского производства и английском «Спитфайере» для своей коллекции. Яаков ответил им, что готов обменять их на советские самолеты «Сухой-7» и «МИГ-19». В принципе договоренность уже есть, остается обсудить технические детали и доставку.

Его нередко спрашивают: «Зачем тебе так много самолетов? На выставке всего 120, а ты держишь 250». - «Для меня коллекция списанных самолетов как альбом с марками. Придет время, и я выменяю экземпляры, которые придерживаю, на то, чего у нас еще нет», - неизменно отвечает он.

При том, что музей ВВС расположен на периферии и добраться до него не так просто, сюда стремятся попасть многие - от ветеранов ВВС до школьников и туристов. Известно, что ни один музей не окупает себя за счет посетителей. Государство ежегодно выделяет на содержание уникальной коллекции три миллиона шекелей. Кроме того, сюда поступают пожертвования  от тех, чье прошлое связано с ВВС. А то, что создатель музея тоже из их числа, безусловно, помогает при обмене экспонатами с музеями ВВС других стран: они говорят на одном языке.

Самый любимый самолет Яакова Тернера, прослужившего в ВВС 32 года, «Фантом», на котором он летал  15 лет. («Это тяжелый самолет, и нужно быть очень опытным пилотом, чтобы им управлять. Я вылетал на «фантоме» на многие боевые операции, у меня с ним слишком много связано…»).

В 1979-м году Тернер командовал базой ВВС «Хацерим» и вместе с членами правительства встречал президента Египта Анвара Садата. Геликоптер, на котором тот прибыл, позже превратился в экспонат музея. Внутри салона -  фотографии, снятые во время этого визита. Сохранилось и кресло, в котором сидел Анвар Садат. Кстати, рядом с геликоптером можно увидеть необычный бескрылый, в отличие, от прочих, экспонат -  автомобиль, в который пересел Садат ехал, сойдя с трапа геликоптера.

Тот самый «боинг»...

На музейном «аэродроме» есть крытый павильон с собранием не менее интересных экспонатов. Здесь можно увидеть устройство катапульты и средства выживания, с которыми летчик покидает поврежденный самолет: энергетические таблетки, подобных тем, что берут с собой в полет космонавты, особые спички, способные гореть в течение 12 минут, фонарик с узким лучом, которого не увидит противник в случае выброски летчика на вражеской территории.

А вот тот самый памятный снимок 2003 года с тремя израильскими истребителями, проносящимися над Освенцимом.   Истребителями управляли потомки евреев, выживших в Катастрофе. Во время полета глава делегации израильских ВВС бригадный генерал Амир Эшель сказал по внутренней связи слова, которые транслировались так же и на земле: "Мы летим над лагерем смерти. В этом небе пепел шести миллионов жертв, их немые крики...Мы отдаем им дань памяти и клянемся защищать еврейский народ в Израиле".

Я начинаю прогулку по летному полю с черного «спитфайера», считавшегося во время второй мировой войны идеальным боевым самолетом: англичане вели на нем воздушные бои с «миссершмиттами». Особенность музейного экспоната в том, что израильтяне его не покупали, а сами собрали из разных частей, обнаруженных здесь после ухода англичан. А вот маленький француский вертолет, брошенный на израильской границе сирийцами: случайно приземлившись на территориии противника, летчики бежали, бросив его на произвол судьбы. Чуть поодаль от него большой американский самолет, которому местная легенда приписывает помимо побед над противников, еще одну необычную победу –над израильским правительством. Якобы, этот самолет в Израиле очень ждали и готовили торжественную церемонию по случаю его прибытия, однако, самолет припоздал и приземлился после наступления Шабата*. Тем не менее, церемонию решили не отменять, и министры от религиозных партий тут же подали в отставку в знак протеста против нарушения святости Субботы, что привело у падению правительства .

…Я поднимаюсь в салон «Боинга-707», участвовавшегося в операции «Энтеббе», на котором были доставлены в Израиль освобожденные еврейские заложники. Обычный пассажирский салон с рядами синих кресел...Разве что дверь, ведущую в кабину летчиков, сделали прозрачной – так, что теперь можно увидеть сиденья летчиков и панель управления самолетом. Между рядами – экраны, на которых демонстрируется документальный фильм об истории израильских ВВС, и в том числе – о знаменитой операции «Энтеббе».

* «шабес» (идиш) - суббота в еврейской традиции
* «гефилте фиф» (идиш) - фаршированная рыба
* Шабат - выходной день, священная суббота в еврейской традиции

Король в небе - король на земле

Участник нескольких войн, начиная с Шестидневной, летчик, совершивший множество боевых вылетов, а ныне владелец известной ювелирной компании Бени Падани, оглядываясь на свой жизненный путь с 15-го этажа тель-авивской высотки, где расположен его оффис, жалеет только об одном – что большую часть времени постигал премудрости экономики и бизнеса, а не философии и общественных наук.

Король в небе

Бывших летчиков, как и бывших врачей, не бывает. Есть профессии, которые становятся частью личности человека. Чего ему стоило решение расстаться с военной карьерой ради семейного бизнеса, созданного отцом-ювелиром в начале 1950-х? Во-первых, Бени никогда не мечтал стать летчиком. Просто в армии решили, что он подходит для этой роли и послали в летную школу, о чем, Бени, впрочем, не пожалел. В своем первом полете «соло», без инструктора, он испытал фантастическое ощущение, чувствуя себя королем в небе. Правда, позже ему пришлось пережить тяжелый момент... Во время Войны Судного дня ВВС несли на Голанах от сирийских ракет большие потери. Бени и его товарищу  поручили создать защитный экран, чтобы на радарах противника возникли помехи и израильские эскадрильи смогли провести массированную атаку без потерь. Бени до сих пор не может забыть взгляд, которым провожали их тогда другие летчики, когда он с напарником шел к самолету. («Вероятность уцелеть в подобной операции очень невелика – примерно, как у уток в охотничий сезон. И ощущение, что тебе вынесли смертный приговор. Но когда мелькает мысль: «Почему я?», ты тут же гонишь ее от себя, понимая, что идет война и просто тебе выпал такой жребий…»)

Они перемахнули через Хермон – отличная мишень на радарах сирийцев – и начали свою работу. Бени видел след от множества запущенных ракет... Им тогда повезло. Но однажды, в октябре 1973-го уже на Синае, Бени не почувствовал, как в его самолет угодила ракета. Все приборы были в порядке, а то, что машина вибрировала, он принял за отдачу от взрывных волн рвущихся внизу снарядов, поскольку летел на небольшой высоте. Только когда летчик приземлился на базе и спустился из кабины, ему сказали: «Посмотри, у твоей машины хвост снесло!»

Король на земле

Военная карьера была небольшим эпизодом в его жизни, но весьма ощутимым, наверное, еще и потому, что он тогда был очень молод. А вообще-то, сколько себя помнит, Бени всегда мечтал заниматься бизнесом. Ювелиром, как отец, не стал, но семейное дело продолжил. «Падани» - одна из самых известных ювелирных кампаний не только в Израиле, но и за рубежом.

Мир не стоит на месте. Раньше были и портные, у которых шили одежду... Что же касается ювелиров: от знаменитых мастеров Фабержье, Картье и многих других остались только имена, стиль и «дух», который пытаются сохранить современные дизайнеры. Но кроме того, известные фирмы отличают еще и другие «коды»: прежде всего, качество материалов и качество работы.

Бени заботится не только о том, чтобы  украшения «Падани» были  эстетичными и соответствовали определенному статусу, но и вызывали какие-то чувства и переживания. Вот, например, кольцо: на нем признание в любви написано на 32 языках. А на другом кольце всего одно слово на иврите: «мама». Или миниатюрная копия солдатской бирки* с крошечным бриллиантом, и словами молитвы. Когда дедушка, или отец, принимавшие участие в израильских войнах, дарят такой медальон сыну или внуку накануне призыва – в этом есть нечто символическое.

Ювелирное изделие может быть супер-модным и классическим, но между этими двумя точками существует еще большая шкала. «Падани» придерживается оптимального варианта: «модное – сегодня, классическое – завтра». Это европейский подход, но Бени стремится в каждое украшение привнести израильский акцент, что делает его особенно привлекательным. Когда в посольстве Великобритании проходил торжественный прием в честь 60-летия правления королевы Елизаветы, посол этой страны в Израиле решила надеть на него украшение «Падани» с четырьмя крупными бриллиантами из серии «Виолетто» стоимостью в несколько десятков тысяч долларов. Она англичанка, но предпочла работу израильских дизайнеров.

Впрочем, компания ориентируется не только на респектабельную публику, выпуская украшения для людей любого возраста и состояния. В одной и той же серии могут быть вещи стоимостью от 1700 шекелей - до десятков тысяч долларов. Дизайн и мотивы те же, но материалы более дорогие.

С легкой руки Бен-Гуриона

В фамилии Падани есть  итальянские нотки. Секрет ее прост. Фамилией Падани семья обязана Бен-Гуриону и на самом деле она чисто-израильская. Отец Бени прибыл в Палестину из Бельгии в 1947 году. Его фамилия была Файден. После образования в 1948-м году еврейского государства всем было предложено взять израильские имена и фамилии. Так от Файдена остались три буквы: «пэй», «далет» и «нун», для благозвучия еще добавили только «йюд». В Танахе есть такое понятие «пидьон» - выкуп, который евреи платят Б-гу за своего первенца. В ювелирном деле тоже существует понятие выкупа. Так что у фамилии есть еще и другой смысл. Что же касается главы клана - деда-ювелира, то он родом из Одессы.

На  судне не бывает двух капитанов

До 2002-го года ювелирная империя Падани управлялась двумя членами семьи. В 2002-м брат Илан оставил бизнес, передав свою часть брату - Бени. Что послужило причиной такого решения? На судне не может быть двух капитанов. Если каждый начнет крутить штурвал в свою сторону, оно никуда не поплывет. Причина расхождения была в разнице представлений братьев о том, как должен развиваться бизнес. Оттого, что каждый из них, желая сохранить добрые отношения, не решался поступать так, как считал нужным, произошла остановка в развитии дела. В результате Илан решил заняться другим бизнесом, не из ювелирной области, а Бени продолжил семейную традицию.

Покорение британцев

Как я уже упоминала, семейный бизнес Падани начинался в Израиле, и ему почти столько же лет, сколько еврейскому государству. В 2008-м году Бени решил осваивать рынок в Англии, но подался не в Лондон, подобно многим израильским предпринимателям, а на север – в графство Кент.  Бени - человек осторожный, он понимал, что в Англии достаточно своих ювелиров. Кроме того, англичане известны своей консервативностью: если дед заказывал украшения у определенного мастера, то его сыновья и внуки тоже предпочтут пойти к нему. Открытие магазина в Лондоне требует больших вложений и большого риска. Провал в Лондоне – травма на долгие годы. Поэтому он сознательно выбрал графство Кент, а не северную часть Лондона, где сильна еврейская община. Ему хотелось завоевать признание именно у «классических» англичан, известных своей консервативностью. Но, главное, он выбрал путь, связанный с наименьшим риском, подальше от Лондона.

На улице, где обосновался английский филиал Падани, было шесть местных ювелирных магазинов, один из которых поставлял украшения королевскому двору. В первые годы к чужакам присматривались. Они терпели убытки, но Бени верил, что время работает на него, и не ошибся. Наконец, появились и постоянные покупатели. («Я работаю не столько ради денег, сколько ради удовольствия. Мне очень хотелось получить признание именно в той части Англии, которую называют классической. Те, кто у нас покупают сегодня, уже положили начало цепочке, и у нее будет продолжение»).

Фамильный подбородок

Самые сильные переживания у Бени прочно связались  с двумя событиями: когда он впервые поднялся в небо один и когда на его глазах у него родился сын. Бени стоял, опираясь на стену: ему стало нехорошо от вида крови и страданий жены. И когда врач, принявший ребенка, произнес: «У малыша ваш, фамильный подбородок», у отца даже не было сил ему ответить, он только помахал в ответ рукой.

…В его жизни случало и немало грустных дней, особенно когда приходилось хоронить погибших друзей. Самый тяжелый след оставила смерть парня, с которым Бени учился в летной школе и жил в одной комнате. Ему тоже было 18, и он разбился вместе с инструктором в учебном полете. Это была первая потеря и первая смерть, которая произошла рядом и Бени испытал настоящий шок. («Наверное, в моей жизни были и другие печальные события. Когда тебя в юности оставляет подруга – разве это не грустно? Любой разрыв отношений с близким человеком – это маленькая смерть…»)

Он много раз задавал себе вопрос: можно ли вернуть упущенное время и что-то исправить в своем прошлом, и пришел к выводу, что в какой-то степени - да. Например, Бени с юности изучал реальные вещи – экономику, бизнес и развивал себя только в одном направлении. Когда ему было почти пятьдесят, он решил наверстать упущенное и пошел в университет изучать философию и общественные науки, превратившись в великовозрастного, но очень прилежного студента. Получив ученую степень, больше радовался тому, что научился видеть мир не только сквозь призму экономики. («Мне жаль, что я не сделал себе такого подарка в юности, потому что эти вещи гораздо важнее для души, чем все остальное: они  обогащают твое видение мира. Теперь я иначе воспринимаю приближение зрелости и старости, понимая, что возраст нашей души гораздо старше физического тела»).

Бени почувствовал, насколько сильны в нем детские воспоминания и ощущения. («Мое восприятие радости или боли, пережитое в детстве – то же, что и сейчас. Мне даже кажется: я одновременно живу в реальном времени и в ушедшем - благодаря тому, что помню все, со мной происходившее. Подобно ребенку, я не устанавливаю границ в своем познании мира и учусь на собственных ошибках, отчетливо понимая: когда человек не готов в себе что-то исправить, его развитие останавливается, а жизнь заканчивается – начинается существование…»)

* солдатская бирка - по ней опознают погибших солдат

Простые мечты на Земле Обетованной

«Ты знаешь хотя бы одного семилетнего ребенка, который согласился бы получить на день рождения вместо велосипеда саженец гуаявы?» — спрашивает меня Моше. «Нет», — честно отвечаю я. «Этот ребенок перед тобой», — говорит Моше. Он протягивает мне рюмку с наливкой, изготовленной из плодов кофейного дерева. Того самого, которое подарило миру знаменитый сорт кофейных зерен «арабика». Это дерево Моше раздобыл в Эфиопии и выращивает в своей усадьбе вместе с тремя сотнями других диковин, которые постоянно привозит со всего света. Мы сидим в его просторном доме. По крыше барабанит дождь. Потрескивает огонь в камине. Хорошо. Моше пододвигает ко мне розетку с вареньем красного цвета, спрашивает, на что похож вкус этого варенья. Оно кислое, удивительно вкусное и действительно что-то напоминает, но я не могу вспомнить что. «Все русские, которым я давал это пробовать, говорят, что это похоже на кисыл, который растет у вас в Грузии»,— говорит Моше. - «Кизил, - поправляю я его. — Да, действительно похоже».

На самом деле кизил здесь ни при чем. Моше сварил его из плодов катамбилы. Он привез это дерево из Шри-Ланки, и оно в Израиле прекрасно прижилось («Я в бога не верю, но могу сказать совершенно точно, что мы живем в Земле обетованной. Тут растут деревья, которые я привожу из разных стран, - и те, которые нуждаются в тепле, и те, которые привыкли жить в холоде. И у меня нет этому никакого разумного объяснения»).

Около сорока лет назад в Израиле не было авокадо - его завезли с Коста-Рики, а теперь это дерево растет здесь повсюду. Когда Моше поехал в Коста-Рику, он был поражен: оказывается, местные жители не знают, как его выращивать, и экспортируют из других стран. А ведь это, считай, родина авокадо! То же самое и с памелами, которые в свое время были завезены в Израиль из Индии. Сейчас памелами засажен весь Израиль, а в самой Индии эти деревья встречаются в очень малых количествах и нет того разнообразия сортов, которые выведены в наших палестинах. Когда Моше в путешествиях по миру, общается с местными жителями и рассказывает им, какие сорта плодовых деревьев растут  в Израиле, они ему сразу даже не верят, а потом с восхищением произносят: да у вас там просто рай земной!…

Впрочем, здесь есть и его вклад. Моше просто помешан на плодовых деревьях. Он коллекционировал их с детства. Другие мальчики собирали марки, фантики, солдатиков, а Моше — саженцы. У его  родителей было большое хозяйство — куры, коровы, теплица, сад. И он все время пропадал в саду. С тех пор прошли десятки лет, а Моше все в том же саду. Только теперь он разросся до восьми дунамов, здесь растет то, чего раньше и в помине не было, и старший Волах сумел заразить этой страстью своих шестерых детей.

Конечно, не все, что он привозит в Израиль из других стран, здесь приживается и дает плоды, но Моше не сдается.
Вот он привез дерево из северной страны и оно не смогло привыкнуть к местной жаре - погибло. Разве его это остановит? Моше  тут же начнет искать аналоги дерева в других странах, более близких к израильскому климату, и обязательно найдет. Если привезти саженец коричневого дерева из Индонезии, ему в Израиле будет зимой слишком холодно, а такому же саженцу, привезенному из холодной Японии, здесь будет в самый раз. Но потребуется очень много усилий и терпения, чтобы приучить «гостя» к чужой  земле и нашему климату. Поначалу дерево может и не дать плодов — эту стадию Моше называет "беременностью». И только когда у «гостя» появятся первые плоды, Волах начнет выращивать из них «сабру»*.

Многие представляют себе хазерет* маленьким растением, у которого есть только листья и корень. Моше удалось найти в Индии целое дерево! По-русски оно звучит довольно двусмысленно: «хреновое дерево». Вообще-то довольно трудно определить, какой экземпляр в коллекции Волаха самый экзотический. Судите сами: у Моше триста сортов фруктовых деревьев со всего мира да еще целебные травы. Настоящие райские кущи! Вот, например, дерево ланг-ланг, которое я привез из Индонезии, — это по сути «шанель номер пять», аромат его цветущих лепестков используется в производстве знаменитых на весь мир духов. Или ямболена:  плоды этого дерева фиолетового цвета с зернами внутри. Мука из зерен ямболены облегчает состояние больного диабетом. В усадьбе Волаха целая аптека: растения и плоды, которые укрепляют  память и иммунитет, улучшают зрение и лечат воспаленные десны. Моше нет нужды ехать за приправами на рынок: достаточно выйти в сад и сорвать то, что нужно.

Когда кто-нибудь говорит Моше:  «Я хочу красивое дерево. Найди мне такое», он даже затрудняется им ответить, поскольку считает все деревья прекрасными: у одного прекрасные цветы, у другого нежный тонкий запах во время цветения, у третьего вкуснейшие плоды.

Для пополнения своей экзотической коллекции Моше побывал во многих странах, но сколько ему еще предстоит объехать! У него уже собралась целая библиотека книг о плодовых деревьях, но главную информацию Моше получает на месте - от простых людей. А кроме того, полагается на удачу и интуицию. Обычно он отправляется в подобные экспедиции на полтора-два месяца, не как респектабельный турист, а как израильские «тармилаим»*: минимум денег, грошовая еда и самые дешевые гостиницы. Первым делом Моше идет на рынок и смотрит, что там продают — какие плоды. Видит что-то необычное, начинает пробовать, спрашивать— что это растение; как цветет, как выглядит дерево, после чего отправляется на поиски саженцев. («Когда ты даришь местным какой-нибудь израильский сувенир, они охотно тебе помогают и объясняют, как лучше растить то или иное дерево»).

Моше владеет несколькими языками: английским, немецким, голландским, арабским, идишем. Сейчас учит испанский. Иногда ему приходится прибегать к посторонней помощи: мало кто из простых людей знает еще какой-то язык, кроме родного.

Бывало, что он попадал в своих путешествиях в переделки. Например, когда ездил на север Китая. Там зимой жуткий холод. Для теплолюбивого израильтянина поездка туда была настоящим подвигом. Моше подружился в Китае с женщиной, которая знала английский и помогала ему общаться с местными. Причем, упоминая, что он из Израиля. В какой-то момент  Моше взмолился: «Что ты делаешь? У вас здесь полно мусульман! Они снесут мне голову!» А для нее  было экзотикой, что в их краях появился человек из такой далекой страны.

Моше привез с севера  Китая  саженцы гранатового дерева. Только представить себе -  из таких холодных мест. Когда он попробовал на рынке гранатовый сок — по цвету почти черный, невероятно густой и очень-очень вкусный, тут же захотел привезти в Израиль этот сорт. Женщина, помогавшая Моше с переводом, познакомила его с китайцами, которые обещали дать ему то, что он ищет. Они заехали за Моше на велосипедах и привезли израильтянина в глухое место, где не было ничего, даже деревьев. Моше начал озираться: «А где же саженцы?» Китайцы показали: «Здесь» — и указали на землю под его ногами. Он было подумал, что они издеваются: привели сюда, чтобы убить и забрать деньги. И только Моше подумал о том, чтобы дать деру, как вдруг китайцы начали вытаскивать откуда-то из-под земли саженцы граната и протягивать их ему. Оказывается, они стояли на крыше теплицы, укрытой от холода слоем соломы и земли.

Однажды Моше угодил в переделку в Бразилии. Накануне поездки он вычитал в Интернете, что там можно прожить на десять долларов в день и взял с собой денег даже с избытком, из расчета двадцать долларов в день, плюс сто долларов на чаевые, ведь он собирался пробыть там не менее полутора месяцев. И вот он приезжает в страну и не может понять, в чем дело: автобус вместо предполагаемых нескольких центов стоит восемь долларов, гостиница тоже в несколько раз дороже, чем предполагалось, и даже простой стакан воды продается не меньше, чем за доллар. Оказалось, что как раз в те дни в Бразилии произошла девальвация и местную валюту — реал приравняли к доллару, так что вскоре предприимчивый израильтянин уже не мог снимать жилье. Если бы он остался на улице, то просто погиб бы. Ведь там такое творится! Бездомных, в том числе и детей, которые спят на пляжах, по ночам расстреливают спецкоманды, забрасывают их тела в грузовики и отвозят на свалку. К счастью, надо иностранцем сжалилась местная женщина, которая знала английский. Несмотря на то, что сама она нищенствовала, жила с двумя детьми в маленькой комнатенке, перебивалась рисом и фасолью, женщина приютила Моше у себя и помогла ему связаться с израильским консулом. Тот посоветовал соотечественнику: «Если ты намерен оставаться здесь еще месяц, то жена должна выслать тебе не меньше десяти тысяч долларов, потому что цены в Бразилии поднялись в несколько раз». - «Она, скорее,пришлет мне гет*, - ответил Моше. -  откуда у нас такие деньги?» И тогда консул помог ему купить билет на ближайший рейс до Израиля. У этой истории, кстати, было продолжение. Женщина, которая спасла Моше, через год позвонила из Бразилии и спросила, не может ли он выслать ей тысячу двести долларов: у нее обнаружили рак и нужны деньги на лечение. Он тут же выслал полторы тысячи. А женщина  потом еще перезвонила и спросила: «Зачем так много? За лечение просят только тысячу двести».

…На сей раз Моше собираешься в Гватемалу. Недавно я встретил в Галилее группу туристов-гватемальцев и спросил у них: «У вас там не опасно?» Они посмотрели на него и засмеялись: «Если ты поедешь к нам в этих старых и разбитых ботинках, тебя там никто не тронет!»

Много ли в мире таких сумасшедших, как он, готовых ехать к черту на рога из-за одного саженца и рисковать при этом жизнью? Оказывается, немало, и Моше лично знает некоторых. Например, когда он едет во Флориду, то везет своему другу — коллекционеру плодовых сортов то, чего у того нет, — саженец рожкового дерева. А в Израиле Моше, возможно, один такой сумасшедший. Во всяком случае, до сих пор ему здесь подобные чудаки не попадались. А мечты у Моше, между прочим,  самые простые - о фруктах, которых он еще не пробовал, но надеется повстречать.

*«сабра» - уроженец страны и плодовое растение из семейства кактусов
* «хазерет» (иврит) - хрен, один из компонентов стола во время пасхального сэдера в еврейской традиции
* «тармилаим» (иврит) - рюкзачники, израильская молодежь, путешествующая по миру
* «гет» -  разводное письмо в еврейской традиции.

Чужой среди чужих и своих

Обладателя трех ученых степеней, участника израильских войн, историка с 50-летним стажем сторонятся университеты и армия. Ури Мильштейн неудобен, непредсказуем, а кое для кого и небезопасен, поскольку несет свою правду, невзирая на авторитеты, заслуги и титулы, не боясь ни судебных исков, ни участи отверженного. Почему она ему так важна – его правда, за которую он готов платить любую цену?

Один из создателей гражданского форума, в который входят участники прошлых войн – от бригадных генералов до рядовых солдат, убежден, что для будущего страны полезно разоблачать укоренившиеся мифы, поднимая из небытия неизвестных героев и развенчивая героев ложных. Несколько лет назад участники гражданского форума получили доступ в прежде закрытые архивы Войны Судного Дня: этому предшествовала нелегкая борьба, закончившаяся их победой в Багаце*. Коллективный труд, опирающийся на подлинные документы и свидетельства выживших на полях сражений, раскроет настоящую правду о событиях сорокалетней давности. Что же касается самого Ури Мильштейна, то бывший десантник, участник израильских войн, начиная с Шестидневной, и военный историк в своих исследованиях задается вопросами: насколько эффективно действует руководство страны в экстремальных ситуациях? как распоряжаются солдатами генералы? кому и зачем нужны мифы о войне и мнимых героях? Мильштейн убежден, что в войнах всегда побеждают солдаты, значит они и есть настоящие герои.

Исследование подлинных событий израильских войн – это то, чем он занимается вот уже полвека. Ури изучил множество документов, работал в архивах ЦАХАЛа, Англии и США, провел тысячи интервью с непосредственными очевидцами и участниками боев. Тем, кто предпочитает отстаивать официальные и приглаженные версии, утверждая, что Мильштейн публикует лживые измышления и собственные фантазии, он готов предоставить документальные подтверждения всего, о чем я пишет в своих книгах и статьях.  Пятьдесят книг... Сотни статей... Многолетняя исследовательская работа без каких-либо научных грантов и поддержки... Для этого нужна серьезная мотивация.

Ури хочет докопаться до истины. Он уверен: документы составляют те, кому это поручают сделать, а они могут основываться на отчетах, не до конца проверенных, или что-то могут упустить. Кроме того, существуют свидетельства и мемуары, не вписывающиеся в официальные версии. Сравнивая те и другие источники, Ури получает картину, максимально приближенную к истине. Он  идет против течения, опровергая официально признанные версии. Позиция довольно уязвимая. Но, как утверждает Мильштейн, все выдвинутые против него судебные иски прекращались после того, как он предоставлял адвокатам истцов подлинные документы и свидетельства, на которые опирался в изложении своей версии. Во всяком случае, ни одна история не достигла стадии судебных разбирательств. 

Ури постоянно дополняет свои исследования и вносит исправления, радуясь тому, что к нему постоянно обращаются разные люди со словами: «А ведь я тоже был в том бою и могу рассказать».  За один только год у Мильштейна вышли три книги. В одной он развенчивает известный миф о «бойне» в деревне Дейр-Ясин, якобы устроенной евреями в 1948-м году. Согласно официальной арабской версии: деревня была атакована и захвачена боевыми формированиями еврейских подпольных организаций, устроивших расправу над местными жителями, что и послужило причиной бегства местных арабов и развязывания последующей войны против новообразованного государства Израиль. На протяжении многих лет «Дейр-Ясин» был таким же символом «накбы»* для многих арабов,  каким является для евреев «Освенцим». Независимый исследователь доказывает в своей книге, что «Дейр-Ясин» - миф. В 1948-м году боевые стычки между евреями и арабами происходили во многих местах, но никакой резни в этой деревне на самом деле не было. Откуда же все это взялось? Поднимая архивы 1948-го года в поиске документов и свидетельств, Ури обнаружил, что название деревни Дейр-Ясин было впервые использовано в междоусобной борьбе между враждующими еврейскими организациями правого и левого толка: ложное обвинение, выдвинутое с единственное целью - дискредитации своего идеологического противника, впоследствии было подхвачено Лигой арабских государств, при том, что никаких фактических доказательств бойни не существовало, поскольку ее не было. А что же происходило на самом деле в Дейр-Ясин? Там были обычные военные действия, раненые и погибшие с той и другой стороны, пленные – и не более того. И все это Мильштейн доказывает, опираясь на различные документальные источники. Последствия же рождения мифа о «Дейр Ясин» оказались очень серьезными: эта деревня превратилась в символ, объединивший арабов разных стран в борьбе против евреев.

В своей второй книге историк исследует один из эпизодов Войны за Независимость.  Киббуц Ницаним, расположенный между Ашдодом и Ашкелоном вступил в неравную схватку с египтянами, продолжавшуюся на протяжении пятнадцати часов, после чего оставшиеся в живых приняли тяжелое решение: сдаться в плен врагу. То, что многие в Израиле посчитали их предателями – лишь часть истории – верхушка айсберга. Мильштейн считает, что причина трагедии Ницаним в идеологической непримиримости. Командиром бригады «Гивати» в этом районе был член Хаганы Шимон Авидан, выходец из Германии, бывший коммунист, придерживавшийся крайне левых взглядов. Киббуц Ницаним, в отличие от других, расположенных в том же районе, был правых взглядов, и в результате идеологические противники получили от «левого» руководства бригады гораздо меньше оружия - по остаточному принципу. Между тем Ницаним находился очень близко от дороги, по которой продвигались египетские войска. Плохо вооруженные, киббуцники, тем не менее, не бежали, а приняли бой, который продолжался 15 часов. Против Ницаним были брошены танки и авиация, командиры тщетно просили руководство бригады поддержать их артиллерийским огнем, или бомбардировкой с воздуха, но никто не пришел на помощь. 33 человека, в том числе – пятеро женщин, погибли в неравном бою, 20 были ранены, и 101 сдались в плен, после того, как у киббуцников закончились все патроны.

Через два дня вышеупомянутый командир бригады ШимонАвидан опубликован отчет, в котором сообщалось, что киббуц Ницаним предпочел сопротивлению врагу - бегство и плен. То есть фактически киббуцников «убили» дважды, причем, второй раз – уже свои. Вернувшись из плена, они столкнулись с бойкотом: все считали их предателями, никто не хотел с ними разговаривать. Выжившие и прошедшие тяготы плены киббуцники потребовали расследования. В результате была создана специальная комиссия, которая опросила множество людей и выяснила, что отчет Авидана не соответствует действительности. Когда командира бригады спросили, как такое могло случиться, он ответил: «Я всего не знал». Что тоже не соответствовало действительности. Ури излагает в своей книге полную версию событий.

Что же произошло на самом деле? Свидетелями борьбы, которую вели киббуцники против превосходящих сил египтян, оказались четыре человека: трое членов Ницаним, покинувшие место боя в самом начале, и один разведчик, посланный проверить ситуацию. Все они с самого начала рассказали о том, что видели. Можно, конечно, допустить, что командир бригады лично их не видел и с ними не говорил. Но Ури удалось найти в архиве документ офицера разведки, который основывается на показаниях человека, посланного в район киббуца Ницаним: в нем сообщается, что киббуцники вели борьбу несмотря на то, что против них были брошены танки и самолеты. Очень трудно поверить, что, составляя свой отчет, Авидан не знал о существовании этого документа. Тогда возникает вопрос: почему он его проигноририровал? Неужели идеологический противник в его представлении был не менее опасен, чем внешний враг? Сам Мильштейн  не ассоциирует себя ни с правым, ни с левым лагерем, он историк, и война для него – предмет исследования.  Исследуя этот эпизод Войны за Независимость, Ури не сомневается: киббуцники из Ницаним считали своим главным врагом египтян, потому и приняли неравный бой, до последнего момента взывая о помощи и надеясь, что она придет. Он видит в этой истории не столько военную проблему, сколько политическую: смещенные приоритеты привели к совершенно неожиданным последствиям. В итоге справедливость восторжествовала и все обвинения с киббуцников были сняты. Но какой ценой...

Более того, по его мнению, миф о Дейр Ясин, родившийся из источника идеологических разногласий внутри израильской политики того времени, и миф о предательстве киббуца Ницаним по сути имеют одни и те же корни. («Когда политика определяет предпочтения на войне, это очень плохо, потому что в итоге за победу приходится платить большей кровью. Спор между правыми и левыми не утихает по сей день, иной раз принимая формы оголтелой ненависти, я спрашиваю себя - где ее источники? – и пытаюсь найти ответ, исследуя историю израильских войн с самого начала создания государства»).

Третья книга Мильштейна - об Эхуде Бараке*. Ури написал 15 глав, которые публикует не в обычном формате, а размещает в электронных СМИ, и в том числе в переводе на русский язык. Когда он попытался издать книгу в обычном формате, то столкнулся с очень сильным сопротивлением. («Это уже само по себе представляет интерес. Можно ли представить, чтобы исследователь, решивший опубликовать у себя на родине оригинальную, отличающуюся от общепринятых, версию о крупном политическом деятеле в США, Англии, Франции или другой демократической стране, столкнулся бы с подобной проблемой? Такую книгу, скорее, разрекламировали бы как бестселлер и напечатали большими тиражами…»)

Ури убежден, что поскольку Израиль демократическая страна, недопустимо продолжать говорить ту правду о войне, которая удобна тем, или иным людям, занимающим на протяжении многих лет высокие посты в правительстве и военном ведомстве, поскольку велик риск того, что и в последующих войнах будут повторяться прежние ошибки, о которых предпочли умолчать.

Теперь о том, что подтолкнуло Мильштейна написать книгу об Эхуде Бараке. Он заинтересовался им после событий, происходивших на судне «Мармара»*. Последствия были для Израиля очень серьезными: положение страны на международной арене осложнилось, были разорваны дипломатические отношения с давним союзником – Турцией. В ту пору Барак был министром обороны и отвечал за все военные операции. Ури задался вопросом: как такое могло случиться? У него появилось желание больше узнать об этом известном человеке и его прошлом. Два года историк провел в архивах, где искал документы, которые могли пролить свет на события прошлого, в которых принимал участие Эхуд Барак. Одновременно он встречался с людьми, которые тоже находились там и были очевидцами событий. В результате Ури обнаружил очень много свидетельств, которые не вписывались в официальные версии и, более того, противоречили им. Если рассматривать вещи в перспективе ближайшего и отдаленного будущего, то было над чем задуматься...

В процессе написания книги Ури предприняли попытку встретиться с Эхудом Бараком. Он связался с его помощниками и объяснил, какие вопросы хочет задать министру обороны. Встреча была назначена. Мильштейн уже ехал на нее в Тель-Авив, когда ему позвонили и сказали, что, к сожалению, министр обороны не сможет принять его в это время, и встречу придется перенести на другой день, о чем историка известят по телефону. С тех пор прошло довольно много времени: ему до сих пор никто не позвонил.

Теперь о том, почему историки, исследующие историю израильских войн, не спешат солидаризоваться со своим коллегой Ури Мильштейном. Он сравнивает ситуацию с описанной в романе Кафки «Замок» и  объясняет это тем, что не выражает мнения тех, кто живет в «замке», я выражает мнение тех, что живут в «деревне». Иными словами, мнение непосредственных участников событий прошлого представляет для Ури больший интерес, чем официальные версии, поддерживаемые истэблишментом. И он платит за это свою цену. Обладая тремя учеными степенями, Мильштейн десятки лет работает в архивах, читает лекции по всей стране, выпускает книги и публикует научные статьи, но у него нет ни профессорского звания, ни зарплаты, пенсии и грантов на исследования. Рассказывая правду о событиях, которые в официальной версии представлены иначе и поддерживаются людьми, имеющими, в отличие от Ури, высокое положение и деньги, он не боюсь судов, потому что везде указываю ссылки на свои источники, включая оригинальные документы и свидетельства очевидцев, которые не собирается ни от кого скрывать.

Ури считает, что союзников у него больше, чем противников. Ведь в «деревне» живет гораздо больше людей, чем в «замке». А он независимый исследователь, у него нет карьерных интересов и обязательства отрабатывать какой-нибудь грант. И нет никакого личного интереса к военачальникам, чью деятельность он исследую. Историка волнует другое. («Хорошо ли мы руководим нашими войнами? делаем ли все для того, чтобы было как можно меньше жертв, вдов и сирот? учитываем ли прошлые ошибки, чтобы наши нынешние победы не оплачивались ценой большой крови? все ли делаем для того, чтобы мотивация тех, кому предстоит служить в армии, не снижалась, а росла и чтобы молодежь не стремилась уехать из Израиля в другие страны?»)

У Мильштейна единственный паспорт – израильский, у него нет ни счетов, ни недвижимости за границей. Он живет здесь, и ему небезразлично, что за люди стоят во главе государства и его силовых структур, которые решают судьбу будущего  страны.  («Может, кто-то опасается, что мои книги могут нанести ущерб общественной морали? Но уровень нашей морали снизится гораздо быстрее, если мы будем продолжать скрывать наши провалы до тех пор, пока они уже не станут очевидными для всех. Я считаю, что люди, рекомендуемые на ключевые посты в системе безопасности, должны проверяться со всех сторон, и нужно обязательно учитывать, как они проявили себя в предыдущих войнах и операциях, чем руководствовались в момент принятия ответственных решений – личными амбициями, или интересами нашей общей безопасности»).

*Багац - Высший Суд Справедливости в Израиле
* «накба»* (арабский) - катастрофа
* Эхуд Барак - военный и политический деятель, генерал-лейтенант. Начальник генштаба (1991-1995), премьер-министр Израиля (1999-2001)
*«Мармара» - неудачная попытка израильского спецназа задержать турецкое судно, пытавшееся прорвать блокаду Газы

Взрослые дети

В каждом из нас живет ребенок, и если кто-то об этом забыл, Король уличных представлений напомнит ему о беззаботном детстве. Знакомьтесь – клоун Ури Вайс. Впрочем, в Израиле, где он выступает уже двадцать лет, его видели многие. А так же в Канаде, Японии, Австралии, Новой Зелландии и Европе, куда он выезжает каждый год. В Бельгии, на знаменитом международном фестивале уличного искусства, собирающем клоунов со всего мира, Ури Вайс занял первое место.

...Впервые я увидела его в Неве-Цедек: Ури выступал на «Тахане» (бывшая железнодорожная станция Тель-Авива). Изображая из себя супермена с надувными крыльями, собирающегося взлететь, не переставая важничать и похваляться перед зрителями, в конце представления герой Ури Вайса бездарно шлепался с невысокой лестнички носом в землю. Потом клоун долго забирался в большой красный шар, пока снаружи не оставалась одна голова, и совершал уморительные прыжки. Что бы клоун ни делал, беспрерывно болтая, делая стойку на одной руке или демонстрируя публике накладную голую задницу, это вызывало у нее гомерический смех. Кто бы догадался, что этому большому ребенку уже за сорок! Но между прочим, выступает он на улице с четырнадцати лет.

Бесконечное путешествие

Все подростки летом хотят подзаработать. Вот и Ури с другом отправился в Тель-Авив: друг играл на гитаре,  а Ури жонглировал и делал сальто. Тогда подобных представлений в Израиле еще не было, и поначалу прохожие не знали, как на все это реагировать. Но все же подросткам удалось собрать денег на сладости. Они были счастливы! Ури именно тогда влюбился в «уличные подмостки» раз и навсегда, только понял это не сразу. Будучи гиперактивным дислектиком, он все время искал, куда направить свою бешеную энергию, и, наконец, нашел. Но это случилось уже после армии. Отслужив в боевых войсках, где он инструктировал десантников, Ури решил поехать в Европу - кто-то сказал, что в Париже есть хорошая  школа клоунады и комедии. Его туда приняли сразу, и израильтянин открыл для себя целый мир! Ездил по разным странам, работал в труппах известных цирков. Пока не понял, что это не для него. Ему были тесны любые рамки. И Ури придумал с Авнером Рокфельдом смешное представление «Капитан Зукини». Приятели начали выступать вместе, не ожидая, что их «глупости» будут иметь в Израиле такой  успех. Они отправились со своим представлением за границу, и снова – успех. Очевидно, чисто израильская наглость на грани фола, которую Ури и Ави перемежали классическими трюками (Ури учился им во Франции, Авнер – в Англии) значительно отличалась от того, к чему привыкли европейские зрители. Дело кончилось тем, что «Капитан Зукини» был куплен известной продюссерской компанией из Бельгии, которая открыла израильтянам путь на самые крупные фестивали уличного искусства в мире. Теперь им уже не нужно было протягивать зрителям в конце представления шапку для сбора денег: оба получали зарплату от организаторов фестивалей.

Когда-то очень давно Ури мечтал, что если станет миллионером, потратит все деньги на путешествия по миру и посещения лучших цирковых представлений и фестивалей уличного искусства. И вдруг обнаружил, что ему уже не нужны для этого миллионы. Он и без них каждый год совершает турне по миру, бывает на лучших цирковых представлениях и выступает на фестивалях сам, неплохо при этом зарабатывая. Единственное, чего Ури еще не хватало - подруги, которая разделила бы его любовь ко всему этому.

Одиннадцать лет он колесил с Авнером по всему свету. Выступал в Европе, Канаде, Австралии, Новой Зелландии, Японии и Израиле. Ури уже хорошо владел английским и французским, мог общаться на немецком, японском и испанском. А потом его товарищ Авнер завел семью и уже не мог выезжать за границу так часто, как раньше, да и Ури встретил ту, о которой мечтал. Они с женой придумали новое представление, выступали с ним по всему миру десять лет – до рождения малышки Хали. На время жена отошла от уличной сцены, Ури превратился в клоуна-одиночку и придумал новое представление. То самое, которое я видела в Неве-Цедек, и с которым он продолжал выезжать в турне по разным странам. Жена и дочка всюду были с ним. Хали отправилась в свое первое путешествие по миру в двухмесячном возрасте. Семья выезжает за границу со своим домиком на колесах (трейлером).

Супруги не хотели, чтобы дочь участвовала в их представлениях. Думали, подрастет, сама скажет, к чему у нее лежит душа. Но поскольку Хали большую часть своей маленькой жизни провела в наших турне, она заразилась этим «вирусом» и тоже захотела выступать. Малышке три с половиной года, но она уже умеет стоять на отцовской ладони на одной ножке, и он ее при этом еще подбрасывает. Ей нравятся аплодисменты публики. Когда Хали сказала: «Мы будем сегодня выступать», Ури понял, что она считает себя полноценным членом их маленькой семейной труппы. Тем не менее он всякий раз спрашиваю дочку: «Ты хочешь попробовать еще один трюк?» Почти всегда она отвечает: «Да!» То, о чем Ури мечтал, сбылось: у него счастливая семья, и все увлечены одним занятием.

Школа для клоунов

Можно ли научиться быть клоуном? Мне казалось, что с этим чувством потрясающей внутренней свободы, самоиронией и способностью радоваться простейшим вещам нужно родиться, и клоун не столько профессия, сколько состояние души, образ жизни... В каждом из нас живет ребенок, просто не все об этом помнят. Посмотрите на любого трехлетнего малыша. Разве он не смешной? С этой его наивностью, непосредственностью и бесконечной занятостью какой-нибудь ерундой. Но в отличие от взрослых, ребенок самым естественным образом реагирует на окружающий мир! Ему все в радость. Он счастлив и полон любви к тому, что его окружает. Но ведь все мы когда-то были такими, как он!  Откуда же потом берутся зануды? Нам всем не мешало бы иногда вспоминать, как мы реагировали на мир, будучи детьми...

Ури считает: чтобы стать клоуном, нужно обладать всего тремя качествами. Реагировать на все естественно, как детстве. Быть наивным, как в детстве. И получать от своего занятия бесконечную радость, как в детстве. Если стендапист старается рассмешить публику своими остротами, то клоун просто все время занят каким-то дурацким занятием и верит, что у него получится что-то грандиозное! Он смешон уже этим. И мало того, клоун должен еще получать удовольствие от своих выступлений,  иначе ничего не получится! Так и малыши: они все время играют и большую часть времени проводят в игре, потому что им это очень нравится!

Когда Ури придумываеи новое представление, или, еще можно сказать так - увлекательную игру, для него это своего рода обсессия. («Вдруг приходит какая-то идея и начинаешь думать сутки напролет: как сделать так, чтобы и публике понравилось?»)

Многие любят образ глупого клоуна-неудачника, который при этом раздувается от собственной значимости. В одиночном представлении герой Ури представляет себя супермэном, но на деле оказывается болтуном и хвастуном. Публику нужно всякий раз еще и удивлять, привносить что-то новое, неожиданное, к чему она не привыкла. Необычный трюк, больше наглости, или черного юмора. Комедия строится на контрасте между растущим напряжением, ожиданием чего-то сверхъествественного и финалом, когда все заканчивается какой-нибудь глупостью.

Бывает тяжелая публика, когда люди смотрят равнодушно, не смеются, не хлопают и даже уходят. И победы, и провалы в этой профессии всегда воспринимаются преувеличенно. Сегодня ты король, и все у твоих ног. Завтра – жалкий неудачник, чья игра не вызывает даже улыбок. Если почитать мемуары великих комиков, можно убедишься, что каждый из них хотя бы раз испытал подобное. Есть даже такое выражение: «Ты хорош как твое последнее представление». К провалу невозможно подготовиться, но можно научиться переживать его так, чтобы продолжать идти дальше. Из этой профессии уходит чаще тот, кто слишком тяжело воспринимает неудачи.

Многие люди не любят смеяться в одиночку, но в толпе ведут себя совершенно по-иному: не скрывают эмоций и детского восторга, заражаются вирусом всеобщего веселья даже когда не понимают смысла шуток. И это происходит в любой стране. Сотни взрослых, окруживших площадку, во время представления вдруг превращаются в детей. Хохочут, плачут от смеха, готовы ассистировать лицедею во всех предлагаемых им глупостях. Это звездный час клоуна: ты король и можешь лепить из толпы любую свою причуду. Ури предпочитает публику постарше. Ему нравится, когда взрослые реагируют как дети. («Начинаешь выступать перед сотнями взрослых, а в конце обнаруживаешь перед собой сотни детей»).
Но лучше всего он чувствую себя дома, в Израиле. Потому что тут все клоуны. Очень смешная страна. Как и Индия, где можно встретить на улице танцующего полицейского. Подобного не увидишь ни в Англии, ни в Германии.  В Израиле, где жизнь и смерть часто идут рука об руку, юмор – своего рода защита. Возможна ли комедия без трагедии? Впомним Чаплина. Его герой мечтает, чтобы у него, как и у всех, были дом, работа и женщина. Но у него ничего нет. Он неудачник. Он жалок, трогателен и смешон...

В герое Ури уживаются  образы рыжего и белого клоуна. У клоуна в руке целая колода, неважно, какую карту он вытащит: будет хвастливым, ревнивым, жадным, щедрым, ангелом или бесом. В комедии и ангел и бес одинаково смешны.

Трудно представить, чтобы в мире клоунов было место зависти, или царила конкуренция, ведь каждый из них – большой ребенок и играет себя. При том, что элементы трюков могут быть одни и те же: жонглирование, акробатика, игра на музыкальном инструменте. А в театре все  иначе, потому что там есть роль Гамлета, которую хотят сыграть все. Но роль одна. У клоуна тоже одна роль. Но сыграть ее может только он, других претендентов на нее нет. Более того, ни одно уличное представление невозможно повторить в точности: всякий раз возникает какое-нибудь неожиданное обстоятельство. Вдруг на площадку выбегает чей-то ребенок, или начинается дождь, или лает собка, или раздается визг тормозов – любое из этих обстоятельств можно обыграть и «вписать» неожиданное происшествие в свое представление, правратить его во всеобщую радость. Подобным историям нет конца. Они происходят все время.

...Ури вспоминает историю женщины по имени Таня, которая жила на улице и редко бывала трезвой. Он всякий раз опасался, что во время представления Таня начнет что-то выкрикивать, или выйдет  на площадку и все испортит. Она была нечесаная, в грязной одежде, люди от нее шарахались. Человек-изгой, выброшенный на обочину жизни. Ури с женой выступал на набережной каждую неделю, а Таня неизменно сидела со своей бутылкой неподалеку. Но однажды клоуну  довелось быть свидетелем настоящего чуда, как в Тане, при ее беспробудном пьянстве, пробуждается ребенок и ищет выхода наружу. Он видел, как она по-детски радуется  происходящему, хохочет и хлопает в ладоши. Эта картина до сих пор стоит у него перед глазами. Позже супруги пытались помочь Тане, устроили ее на лечение. Через несколько месяцев  она снова появилась на их представлении, чисто одетая, но через пару часов уже валялась на траве с пустой бутылкой. Таня уже давно умерла, но Ури до сих пор помнит,  как она однажды по-детски радовалась во время представления и была открыта миру, как ребенок.

Иногда он даже ловит себя на мысли: а ведь у клоуна есть что-то общее с уличными бродягами, живущими подаянием. Просто клоуны умеют просить деньги лучше, чем эти бедолаги, развлекая прохожих своими выступлениями.

...Между тем подошло время урока, который собирался преподать будущим лицедеям Ури в своей школе. И тут мне открылось, чем урок начинающих клоунов отличается от всех прочих: в класс можно войти на руках. А еще лучше – пройтись потом еще  колесом или постоять на голове. И это будет только приветствоваться.



Есть женщины в русских селеньях... или первые сто лет

...Мне сказали, что в Тель-Авиве живет столетняя еврейская бабушка, которая скакала в коннице Буденного, видела Ленина, Фрунзе и Крупскую. И добавили: "Она до сих пор хохочет над удачными анекдотами и сама непрочь пошутить. Когда ее положили на операционный стол, чтобы вшить батарею сердечного электростимулятора, она тут же спросила врачей, не случаются ли в их практике короткие замыкания".

Про конницу Буденного мне наврали. Зато все остальное оказалось чистой правдой.

...Бабушка сидела на диване нахохлившись. Ни вид ее, ни выражение лица к разговору не располагали. "Я самый обыкновенный человек. Честное слово, мне жаль, что вас из-за меня побеспокоили", - повторяла она. "Ну не скромничайте, Анна Григорьевна, не скромничайте, - увещевала родственница Ревекка Иосифовна, - такую замечательную жизнь прожили..."

Я вдруг увидела себя со стороны - глазами старушки: вот пришла журналистка писать юбилейную статью, которая непременно начнется словами: "Она прожила долгую, трудную, полную лишений жизнь..." - и едва удержалась от смеха. Старушка уловила перемену в настроении и метнула исподлобья заинтересованный взгляд. Это было похоже на вызов. Я поняла: если проиграю - уйду ни с чем. И решила не спешить. Мы сели за стол, заваленный фотоальбомами, газетными вырезками, страничками, исписанными от руки. Старушка молча наблюдала за мной, я выжидала. Ревекка Иосифовна решила взять инициативу в свои руки:

- Анна Григорьевна родилась в Сибири. После революции вступила в Красную армию, сражалась в коннице Буденного...

- Да не была я у Буденного! С чего вы взяли? Я служила в 4-й армии Восточного фронта, - возразила моя героиня и тут же
снова замолчала.

- Ей приходилось встречаться с Лениным. Когда она везла из Сибири вагон с продовольствием для голодающих детей... -
продолжала Ревекка Иосифовна.

- Не из Сибири, а из Самары. И с Лениным я встретилась потом. Сначала – с Крупской, - вмешалась старушка.


- А каким он был? - спросила я. - Таким, как его описывают? Маленьким и картавым?

- Кто? - не поняла старушка.

- Ленин!

- Да нет, не маленьким. Среднего роста. А на картавость я внимания тогда не обратила. Может, и картавил. Я же вся была поглощена тем, что со мной запросто разговаривает вождь мировой революции. - Старушка улыбнулась.

- А что это за история с вагоном? - я решила не давать ей передышки.

- Вызвал меня Фрунзе. Говорит: так, мол, и так - надо доставить голодающим детям вагон с продовольствием, дело непростое, но мы на тебя надеемся и даем тебе в подмогу четырех красноармейцев. Я и сама стрелять умела... А с вагоном этим вышло такое мытарство! То и дело его у нас воровали. На железной дороге был такой саботаж! Всю ночь я лазила по запасным путям и всякий раз успевала найти вагон еще до того, как его разворуют. Я рассказала Крупской,
как было дело, и попросила устроить встречу с Лениным.

- Зачем?

- Чтобы рассказать ему, что творится на железной дороге.

- А дальше?

- И он меня принял. Я подробно рассказывала ему свою дорожную эпопею, он внимательно слушал и записывал. А в конце сказал: "Я выпишу вам документ, по которому вы сможете связываться со мной напрямую, если столкнетесь с подобными вещами".

- Этот документ мы нашли потом в одном из томов старого издания собрания сочинений Ленина, - вставила Ревекка Иосифовна, и тут же между моими собеседницами возник спор по поводу того, в каком именно томе был опубликован документ, после чего Ревекка Иосифовна добавила:- Потом он хранился в музее Ленина, а когда музей закрыли, документ перекочевал в партархив - вместе с другими экспонатами.

- А что в нем было, в этом документе?

- "Член партии Анна Григорьевна Слевутская лично мне знакома, прошу оказывать ей всяческое содействие и все письма и заявления от нее на мое имя передавать мне - наравне с правительственными бумагами. Ленин".

- А как он попал в музей?

- После смерти Ленина было обращение ЦК - сдавать все бумаги с автографом Ленина. Так он там и оказался.

...История была в духе "рассказов об Ильиче", такой бы и осталась, но Ревекка Иосифовна неожиданно продолжила:

- Перед отъездом в Израиль Анна Григорьевна попросила меня забрать этот документ из партархива. Все равно, мол, дело прошлое. Музей-то закрыт. Я пошла, а мне говорят: "Документ мы вам не отдадим. То, что он сейчас не в музее и сам музей закрыт, - обстоятельство временное. Скоро все вернется на круги своя".

- А только ничего не вернулось на круги своя, - вставила старушка и вдруг расхохоталась, обнажив голые десны.

Она смеялась так заразительно, что я тоже не выдержала. В этот момент я поняла, что уже не смогу ее называть "старушкой" - даже про себя.

Отсмеявшись, Анна Григорьевна сказала:

- Я вся в прошлом. Я в партию вступила знаете когда? В 1919 году!

- Так вы же из нее вышли, - напомнила Ревекка Иосифовна.

- Когда? - тут же спросила я.

- А когда товарища ее - достойнейшего человека - арестовали ни за что ни про что в 30-е годы. Она пошла и положила партбилет на стол. С тех пор в партии и не числится, - объяснила Ревекка Иосифовна, - ее не арестовали тогда по чистой случайности.

- А с кем из тогдашних вождей вы еще встречались,кроме Ленина и Фрунзе?

- С Куйбышевым. Я тогда лишилась работы, и друзья устроили меня подавальщицей в столовую. Дело было в Самаре. Все брали чаевые, а я нет. Куйбышев заметил, говорит: "А ты гордая". А я ему в ответ: "Что я, нищая, что ли? На чай мне дают... Не хочу!" Так мы познакомились, разговорились. Потом работали вместе. Он был в Реввоенсовете армии, я обрабатывала материалы в редакции армейской газеты - приходилось общаться. Это были мои лучшие годы - в Красной армии.

- Вы ходили в форме?

- Конечно. Шинель, гимнастерка, сапоги.

- А вам не хотелось надеть красивое платье?

- Да что вы! Для меня ничего не было лучше того, что
мы тогда носили. Хорошая была форма. Красивая.

- А женщины ощущали себя женщинами? Мужчины за вами ухаживали или относились как к товарищу?

- Ухаживали, ухаживали, - Анна Григорьевна рассыпалась дробненьким смехом. - Знаете как ухаживали? "Анька, ты, наверно, не ела сегодня ничего. Хочешь, привезу тебе буханку хлеба?" Вот как ухаживали! Сейчас такого нет. А у нас все друг друга поддерживали.

- Но время-то было довольно жестокое.

- По всякому было. Я на прожитое не жалуюсь.

- Она получила пенсию от государства -15 рублей, -вставила Ревекка Иосифовна, - из-за того, что во время войны потеряла все документы. И винит в этом - вы представляете - только себя! И спорить с ней на эту тему совершенно бесполезно.

- А как вы относились к Сталину?

- Тогда - как к богу. А после "дела врачей" поняла: что-то не так. Но сама во всем разобраться не могла.

- А царя вы любили?

- Да что вы! Для евреев царь был врагом номер один. Какие погромы устраивались в то время!

...Пришла с работы любимая внучка Анны Григорьевны - Катя. Разлила по чашкам чай.

- Анна Григорьевна, а вы помните свою первую любовь? - спросила я.

- А как же! Первая любовь у меня была - один приказчик. Он был моим, как говорят, ухажером. Бабушка у меня была страшная злюка: "Нюрка, слышь? Как стемнеет, чтоб дома была!" Какое ухаживание, когда надо то и дело бежать к каланче - смотреть на часы - пора Нюрке бежать домой или не пора?

- Чем кончился ваш роман?

- Чем обычно кончаются романы? Он - в одну сторону, я - в другую.

- А бабушку свою злюку вы любили?

- Любила, да не очень. Когда я у нее просила "пятачок" на мороженое, знаете, что она мне отвечала? "Возьми кусок сахара в рот, сядь голой задницей на лед - тебе будет холодно и сладко". Однажды она велела мне сварить кисель на Субботу. Я клюкву сварила, а отвар слила в помойное ведро - сколько мне лет-то было! Стою и думаю: что дальше делать, а тут бабушка возвращается. Увидела. "Азохен вей!" И давай меня лупить: "Ах ты, шкура барабанная! Что же ты наделала?!"
"Шкура барабанная" - это у нее было любимое ругательство. Мы жили в страшной нищете. У дедушки была водянка живота - он все лежал на кровати. А бабушка подрабатывала кухаркой по чужим домам - когда у кого праздник или свадьба.

- А родителей своих помните?

- У мамы была коса до пояса... Я родителей рано лишилась. Отец уехал на заработки в Америку, обещал через год забрать нас и сгинул. Мама не выдержала, достала у политкаторжан (их в наших краях было много) пистолет и застрелилась. Для меня до сих пор загадка - как она решилась на такое?

- А у вас в жизни не было таких моментов, когда хотелось уйти из жизни?

- Никогда! Я жизнь люблю. Но я понимаю тех, кто кончает с собой: значит, у них силенок не хватило выдержать. Я перенесла пять операций - в том числе онкологические. Это не считая мелочей - разных переломов (я вся собрана из кусочков), и все равно жизнь люблю. И на память не жалуюсь. То, что вчера делала, не скажу, а то, что было полвека назад, разложу по полочкам, во всех деталях.

- А сны вам снятся?

- Еще как снятся!

- Какие?

- Разные! Про старую жизнь - то одно, то другое.

- А кем был ваш муж?

- А у меня их было два! Обыкновенные мужики. Первый, когда ходил в женихах, все тетку подговаривал, чтобы она меня на улицу вызвала - так, чтобы бабушка не видела. И все лез целоваться. Только начнет целоваться, а я для смеху кричу: "Тетя-я!" Он тут же сбегал. Такой был ухажер. И все-таки я за него пошла: он был такой же юморист, как я. И не жадный.

- А куда он делся?

- Банальная история - "третий лишний".

- Кто?

- Я. Я оказалась лишней. Застала его со своей приятельницей. Взяла в руки сумочку и ушла в чем была. Все в доме оставила.

- Он вас не уговаривал вернуться?

- Больших уговоров не было. Сказал только: "Аня, одумайся!» Он знал, что я непреклонна: если сказала «нет», значит, все. И со вторым мужем так вышло. Снова я оказалась "третьей лишней". Послали меня на курсы кооператоров в Ленинград - как "выдвиженку". И вдруг я получаю письмо от мужа: "Дорогая Аня, я должен сообщить тебе очень тяжелую вещь - Маша (так звали соседскую домработницу) сейчас у меня. Ее уволили, ей некуда деваться, я взял ее к себе в комнату, а потом она пришла ко мне в постель. У нас будет ребенок". Я взяла клочок бумажки и написала ему записку: "Каждый ребенок должен иметь отца" - и все. Вот так я сама себе развод устроила. Бросила курсы, купила билет и поехала к подруге в Кузбасс. Я не знаю, чем объяснить свои неудачи с мужьями. Мужики они были хорошие.

- Не били?

- Упаси Господь! Я с ними и не ругалась. А случись что - могу и сдачи дать! - Анна Григорьевна согнула руку в локте, "демонстрируя мускулы", и рассмеялась. - Я всегда была упрямая. С места не сойду - буду стоять на своем.

- Вы считали себя красивой в молодости?

- Да что вы! Какая красота?! Я же была рыжей! Как меня только не дразнили из-за этого. Я и сама над собой всегда любила посмеяться. Ой, а однажды я так опозорилась! Это было еще в армии. К нам должна была приехать еврейская делегация из Самарканда. И вот командир меня вызывает и говорит: "Анна, ты знаешь еврейский язык, будешь приветствовать наших гостей". А я знала одно слово - "хаверим", товарищи, значит. Поднялась на сцену, вижу, в делегации не только мужчины, но и женщины. И я решила их не обижать, образовала производное от "хаверим" и сказала с чувством: "Дорогие хаверим и хавроньис". А мне из зала кричат: "Сама ты хавронья!" Пришлось уносить ноги после такого приветствия. Командир меня потом ругал: "Чуть не разогнала наших гостей!"

- Жалеете о чем-нибудь?

- Только об одном - что не получила хорошего образования. Я закончила всего три класса, но всю жизнь - с книжкой в обнимку. Знаю всю классику. Хотела быть писательницей. А так, без образования, я кто? Пустое место. Я, конечно, реагирую на всяческие события, и все мне интересно...

- Анна Григорьевна каждое утро начинает с газет, - вставила Ревекка Иосифовна. - Раньше сама читала с лупой, а теперь, после операции на глазах, ей социальная работница читает. Анна Григорьевна и в шахматы хорошо играет. Научила правнука, так тот первое место в турнире занял.

- А где вы жили до Израиля?

- О, мы жили в городе, который назывался Видное. - хохотнула Анна Григорьевна. - Название вполне соответствующее: в одном конце чихнешь, в другом тут же отзовутся: "Будьте здоровы!" Все друг друга знали. А бабушка наша, - кивок в сторону Ревекки Иосифовны, - акушер-гинеколог, была местной знаменитостью - все бабы в Видном на нее молились. Бывало, высунешься из окна: "Ивановна! Спичками не богата? Мои кончились..." - тут же бросят тебе коробок. А тут живем шесть лет, а кто за стенкой - не знаем. Разве это жизнь?

- А как вы ощущаете себя в сто лет?

- Ужасно. Видеть себя не могу. Я совершенно беспомощная - даже стакан не могу вымыть. Вот мои сейчас придут с работы - начнут квартиру лизать, знаю я их. А я, которая всю жизнь привыкла всем помогать, целыми днями лежу в постели. Хожу с палочкой. Это я-то, которая привыкла бегать, болтать, песни петь. Я и сейчас пою, уж голоса нет, а пою, когда мои уходят на работу. Сама себя тешу, - она бросила на меня лукавый взгляд. - Думаете, я сама живу? За меня батарейка работает, ко торую мне два года назад в сердце вшили. Своих детей у меня нет - я от рождения бездетная. Думаю, уже и не будет...

- Кто знает, кто знает, - в тон ей ответила я, и мы обе рассмеялись.

- В общем вся моя жизнь - в моих близких. Но я так устала от своих ста лет!

- Ну, глядя на вас, этого не скажешь.

Она махнула рукой: - Ой, да вы посмотрите на меня получше, Я же уже не человек. Вот он, виновник моего несчастья, - кивок в сторону симпатяги-кобелька. – Пошла с ним гулять, он рванул поводок, я упала. В руке что-то хрусть! Говорю мальчишке - сыну нашей приятельницы: "Позови кого-нибудь, скажи, что бабушке плохо". Он приходит: "Знаете, бабушка, я пытался, но что-то никто не хочет идти". Он два дня, как из России, иврита не знает - видно, попал на израильтян, а они его не поняли. Что делать? Я поднялась, пошла сама, добралась до телефона, а потом и "скорая" приехала.

- Анна Григорьевна, а какая ваша самая большая мечта?

- Чтобы всем было хорошо. Но это невозможно - всегда ведь кто-то живет за счет другого.

- В Бога верите?

- Нет. Никогда не верила. Верю в хороших людей. И в своих близких.

- Анна Григорьевна пришла в нашу семью в 1953 году, - вставила Ревекка Иосифовна, - и фактически воспитала моих дочерей и внуков. И всегда была на их стороне. Вот Катя, маленькая, не хотела ходить в детсад, плакала, а мой муж настаивал: "Она должна получать воспитание в коллективе!" Так Анна Григорьевна добилась - забрали Катю из садика. А потом Катю отправили в пионерлагерь по путевке, и она оттуда писала страшные письма: "Я здесь умру или убегу". Анна Григорьевна собралась, поехала и забрала ее из лагеря. Потом начались мучения с музыкальной школой. Катя не хотела учиться музыке: играет гаммы, а слезы капают на клавиши. В конце концов бросила музыкальную школу...

- Это не она бросила, а я! - запротестовала Анна Григорьевна. - Вы ничего не знаете. Даже говорить об этом
неудобно. Там был старый дурак-преподаватель, он занимался с ней на уроке музыкой, а потом под юбку полез. Она закричала, выбежала в коридор, я услышала, схватила ребенка - и в канцелярию: "Немедленно выдайте нам документы!" Не могла с этим безобразием смириться: чтобы такие мерзавцы - и в учителях? Это же ужас! Даже вспомнить страшно. - Она помолчала. - Я их так всех люблю - моих близких. Жаль, что эта любовь кончится с моей смертью.

...Я подумала: что же сказать ей напоследок? Пожелать традиционное "ад меа ве эсрим»*  маловато будет - при ее-то запасе жизнелюбия! Мы простились без условностей. Я унесла с собой реликвию - пухленький альбомчик, в котором внучки Анны Григорьевны собрали все ее творчество. Анна Григорьевна оказалась большой затейницей и сочинительницей всяческих сценариев к семейным праздникам, поздравительных стихотворных телеграмм и даже рассказов в жанре писем. Отрывками из таких писем, написанных Анной Григорьевной своим близким на курорт от имени
любимцев семьи - кота по имени Котяша и собаки по имени Тунга, я и закончу свой рассказ о ней:

"У нас установилось жаркое лето, к которому я совсем не подготовился. Мне очень тяжело в моих мехах, и раздаются голоса - не обрить ли меня? Настоящей жизнью, до отказа насыщенной впечатлениями, встречами, я живу только ночью, а днем, как сказано у Пушкина, "и утро в полночь обратя", я отсыпаюсь. До половины дня я сплю на подоконнике, а затем ищу прохлады на полу, на стекле у телефона и проч. Как живут домочадцы? - Как всегда - каждый занят своим делом. А моя начальница, которая когда-то говорила: "Только через мой труп в доме будет кошка", позволяет мне иногда полежать в ногах. В основном же оно - это начальство - находится на работе. Ты, наверное, уже загорел, и теперь мы будем на равных по окраске. У Изотовых готовятся к свадьбе. Молодым нашли квартиру в двух шагах от нас. Будем забегать - ты на чашку чая, я - на кошку-мышку. Вернулся из деревни мой верный друг Мишка. Теперь мне веселее. Вот и все мои кошачьи дела. Прими привет от Ревекки Иосифовны, Анны Григорьевны, Аллы, Кати, Резниковых, Изотовых, Арона..."

"Не осуждайте меня за то, что послание свое я начинаю с жалоб. Так велика потребность облегчить свою душу. Без всяких гипербол, метафор и проч. литературных тропов я должна сказать, что жизнь моя сейчас самая собачья. Все заняты своими делами. Доктор спешит на прием, баба почти не выходит из кухни, т. к. начался фруктовый сезон. Она гремит тазами, банками, ложками, и ей не до меня. Гулять со мной не выходят, а выбегают на минутку. Никто меня не купает. Мне перестали давать витаминки. Я вижу, что Катя складывает свой чемодан, и теперь я окончательно осиротею. Ведь я остаюсь с двумя пенсионерками, у которых всегда что-нибудь болит, поэтому ни попрыгать, ни побегать с ними. Уткнутся в книжку или в телевизор - и все. На днях испортился телевизор. Как я радовалась, но радость моя была недолгой. Позвали мастера и исправили. Вот ведь какие вредные. Стыдно признаться, но я сплю по нескольку часов подряд. Сплю и вижу сны. Мне часто снятся "Белый Клык", "Джим Белое Ухо", "Мухтар" и даже "Собака Баскервиллей". К чему бы это? Тунгуся".

* «ад меа ве эсрим» (иврит) - до ста двадцати (идиома)

Голова без всадника

Не каждый день получаешь в подарок целый век, уместившийся в несколько часов интервью. Мой герой, родившийся за год до начала Первой Мировой, переживший Катастрофу и воевавший против Гитлера - столетний скрипач Михаэль Минстер предпочел бы родиться веком раньше, обойдясь без мировых войн и заката культуры. Он называет себя в шутку «головой без всадника», утверждая, что прекрасная память – единственное, чем он еще владеет.

Часть первая. Юбилейная. 100 лет - это не шутка.

Я нажимаю кнопку звонка. Дверь открывает Михаэль. На нем белоснежная рубашка, галстук, брюки, элегантные туфли.

- Я рад тому, что всех лишил возможности пожелать мне долгой жизни, - с улыбкой произносит он. – Потому что это звучит смешно. Я и так ее прожил, безо всяких пожеланий. Видите на стене «диплом»? Это меня из «Битуах Леуми»* поздравили со столетием - задолго до дня рождения. Видно боялись не успеть, - заразительно хохочет Михаэль, а я вслед за ним.

- Кто вас больше всего насмешил за сто лет?

- Политики разных стран. Мне они кажутся смешными. Имен называть не стану – они еще живы. А про мертвых – либо хорошо, либо ничего, за исключением Гитлера и Сталина.

- Кто вас больше всего огорчил за сто лет?

- Те, кто убил мою семью. Мои родители и две сестры погибли в концлагерях. А я воевал против Гитлера. Пять лет провел на фронте.

- Кто, по-вашему, страшнее – Гитлер или Сталин?

- Оба бандиты, но Сталин страшнее, он еще и своих сколько уничтожил!

- Каково это – дожить до ста лет?

- А я не верю, что мне сто лет. Моя мама погибла в 52 года, отец в 54, они казались мне тогда уже пожилыми людьми, а сейчас я уже почти вдвое старше их. Отец участвовал в Первой Мировой войне, ну а я – во Второй, - поднимает голову, показывая на горло, - видите шрам? Шрапнелью задело. И вот я думаю, что пока меня раненого в госпиталь везли, небесный писарь по ошибке уже внес Михаэля Минстера в список убитых, и я у них «там», - указывает пальцем наверх, - в живых давно не числюсь. Наверное, поэтому никто за мной и не приходит.

- Как вы себя чувствуете в сто лет?

- Как «голова без всадника». Сто лет сделали свое «черное дело». Плохо вижу, плохо слышу, медленно двигаюсь, но зато все помню. Правда, - не скрывая иронии, - раньше память у меня была получше, я помнил и те девять месяцев до рождения, когда еще жил один, где мне никто не мешал, только помещение было тесновато, - смеется и добавляет. – А теперь я помню свою жизнь только со дня рождения, когда вылез наружу и увидел много людей, потому что женщины тогда рожали дома, не в больницах. Смотрю, как они радуются чему-то, кричат, поздравляют друг друга, хочу спросить их: «В чем дело? Чего вы от меня хотите?», но не могу.

- Сто лет – это много или все же маловато? Слышали, как люди говорят друг другу в Израиле – «ад меа эсрим!» (до ста двадцати)?

- «Ад меа эсрим» - это просто сказка, агада, красивые слова. Есть ли такие, кто на самом деле дожил до ста двадцати? А вот разница между возрастом мужчины и женщины – она и вправду существует. Мужчина чем старше, тем солиднее – его больше уважают. А женщине лишний возраст ни к чему. Она вынуждена его скрывать. И вот я придумал для женщин уловку: после тридцати лет прибавлять только месяцы. Спросят ее: «Сколько вам лет?», а она: «Тридцать лет и триста тридцать шесть месяцев». Никто не станет утруждать себя счетом!

- Логично. А чем вы больше всего гордитесь из того, что сделали за сто лет?

- Как я могу гордиться тем, что кому-то сделал хорошее? Напротив, я должен об этом сразу забыть! Пусть помнят те, кому другие помогают. Человек рождается, чтобы нести в мир добро.

- Какую самую большую ошибку вы совершили за сто лет?

- Родился не в том веке. Я был бы намного счастливее в девятнадцатом веке, где не было мировых войн, а был расцвет культуры, литературы, искусства. Великие писатели, художники, композиторы. Между прочим, я родился в один день с Бетховеном, 16 декабря, чему очень рад, хоть он и немец, а я еврей, у которого фашисты убили родных. Бетховен – гений, все человечество им гордится.

- С кем бы вы хотели встретиться «на том свете», если бы таковой существовал?

- Конечно, с родителями.

- А что бы вы им сказали?

- Думаю, я бы онемел от радости... Ну а если бы «загробный мир» действительно существовал, - с улыбкой добавляет Михаэль, - мое пребывание там началось бы с жалобы. Я бы сказал: «Почему такая ужасная несправедливость? Люди, которых я знал много лет и которые уже ушли, в моей памяти не меняются, а меня почти никто не узнает. Даже я сам, когда смотрюсь в зеркало, - после небольшой паузы, решительно, – Но я не верю ни в «загробную жизнь», ни в бога! Если бы бог был, он бы не позволил убить шесть миллионов евреев. А если он есть и такое допустил, то тем более - как я могу в него верить? Я видел Гебельса в нескольких десятках метров от себя, когда он приезжал в 1935-м году на похороны Пилсудского, а я стоял вместе с другими в оцеплении и жалел о том, что у меня в руках скрипка, а не автомат, чтобы застрелить этого негодяя.

- Вы боитесь смерти?

- Если скажу, что не боюсь, будет неправдой. Все боятся. Потому что никто еще «оттуда» не возвращался и не рассказывал, как там хорошо. Сказать, что боюсь смерти, тоже будет неправдой. На фронте я не мечтал о том, что проживу сто лет: дотянуть бы до завтра... На моих глазах умирали те, с кем говорил еще пару минут назад. Я был радистом с заплечным приемником за спиной, мы всю Украину, Россию, Крым промеряли ногами, а немцы – колесами, у них были машины, мотоциклы. Сначала они нас теснили, потом мы их гнали. Бывало, освобождаем село, немцы по машинам и нет их, а в блиндажах еще горячая еда и вино на столе. Командиры предупреждают солдат: «Не трогайте, они его отравили!» А солдатам все равно – отравленное, не отравленное, они не знают, доживут ли до завтра, и ничего не видели, кроме скудного фронтового пайка.

- Сколько бы вы хотели еще прожить?

- Разве это от меня зависит? Я и в столетие свое еще никак не поверю. Мне кажется, это сон какой-то. Я выгляжу на сто? Я говорю как столетний? Иные и в 80 не помнят даже своего имени, а я помню все! Скажу одно: я «туда» не спешу. Что я там буду делать с моей профессией? – смеется.

- Что вы приобрели для себя за сто лет?

- Я ничего не нажил. Живу в съемной квартире, где все мое имущество – книги, скрипки, фотографии родных, ордена и медали - умещается в одной комнате. У меня нет ничего, кроме моей памяти. И я еще не встречал ни одного человека, который бы дожил до ста лет. Но есть шанс, что скоро увижу. Посмотрю на себя в зеркало 16 декабря и скажу: «Боже, кто это? Оказывается, столетний Михаэль». Французский композитор Гектор Берлиоз сказал, что время – лучший учитель, но оно убивает всех своих учеников. Я готов повторить за ним эти слова.

- Вы изменились за сто лет? Я имею в виду не только возраст.

- Конечно, изменился. Вот вам простой пример. Мы создали в Варшаве до войны музыкальное общество «Орфеуш» (по- русски – «Орфей») и каждый выходной устраивали бесплатные концерты с лекциями для писателей, художников, врачей. На одном из них появился тогда еще молодой Башевис-Зингер. Отрывки из его романа тогда печатались в литературном журнале «Глобус», и моя мама не пропускала ни одного номера. Я, будучи поклонником классики, читавший в оригинале Гете, Гейне и других поэтов и писателей, без конца спорил с ней, утверждая, что Башевис-Зингер пишет ерунду. Только спустя годы я понял, что он гениальный писатель, у меня есть его книги. А ведь Башевис-Зингер не изменился, он всегда так писал – изменился я, мое восприятие. Еще примеры? Когда-то меня все знали, при встрече снимали шляпу и говорили «день добрый», а теперь люди проходят мимо и никто не здоровается, хотя я живу в этом доме не один год. Все меняется: и мы, и мир... Я родился за год до начала Первой Мировой войны. В нашем доме не было электричества, а были нефтяные лампы. Тогда очень многого не было - ни кино, ни самолетов, ни воды в доме. Когда у моего друга появился велосипед, его знала вся округа. Бегали на него смотреть. А какой редкостью были наручные часы... Сто лет – это не шутка.

- Если бы вам дали власть изменить мир к лучшему, что бы вы сделали?

- Очень умный вопрос, но я затрудняюсь на него ответить. Мне бы хотелось, чтобы мир стал добрее, но если это даже богу не удалось сделать, коли он есть на самом деле, куда уж тогда мне... Шиллер в 1785 году написал «Оду к радости», которая в 1824 году стала частью Девятой симфонии Бетховена. Помните, какие там слова? «Обнимитесь, миллионы, слейтесь в радости одной...Прочь и распри и угрозы. Не считай врагу обид...» Лучше не скажешь. Эти слова были написаны столетия назад, и они не потеряют своей значимости еще тысячу лет. Неважно, кем человек родился – турком, поляком, евреем, арабом, русским - когда все поймут, что они не враги и протянут друг другу руки, все будет хорошо.

- Простите за банальный вопрос, но, похоже, и без него не обойтись: в чем секрет вашего долголетия?

- В том, что я о нем не думаю. Я пережил три инфаркта, врач говорит: «Михаэль, вам нужна операция на сердце, но никто не возьмется делать ее столетнему человеку. В мировой практике такого еще не было. Поэтому просто берегите себя». Еще секрет в том, что я за сто лет ни разу не спал днем. Ни ра-зу! Это потерянное время. Я как-то подсчитал, сколько лет я бы потерял, если бы каждый день спал днем два часа. Получилось несколько лет. Зачем же мне сокращать свою жизнь? Может, поэтому я живу дольше? – смеется. – К тому же мне всегда было чем заняться. Я научился читать едва ли не раньше, чем говорить. До войны свободно говорил, читал и писал на идиш и немецком. Это не считая родного польского. Когда бежал из оккупированной Варшавы в СССР, я знал по-русски два слова: «здравствуйте» и «до свидания», но чтобы не попасть в Польскую дивизию Андерсена и избежать случайной встречи с антисемитами, сам выучил русский так, что сумел выдать себя за местного жителя. За всю войну никто не догадался, что в составе русской части воюет иностранец. Я всю русскую классику прочел в оригинале. Сейчас пишу по-русски книгу о своей жизни: наговариваю ее на диктофон, а внук заносят ее в компьютер, потому что я не вижу буквы на клавиатуре.

- Что вам больше помнится из ста лет – хорошее или плохое?

- И хорошее, и плохое запоминается одинаково. Беда лишь в том, что мы не привыкли жить правдой и чаще говорим то, что предпочитают услышать другие.

- Вы счастливый человек?

- Пока мир существует, человечество ломает голову, пытаясь найти ответ на этот вопрос. Одному для того, чтобы почувствовать себя счастливым, нужен миллиард, а другому – всего сто шекелей. Третьему же никаких денег не нужно, а нужно здоровье. Так что ничто точно не знает, что такое счастье. А вот что такое несчастье, люди знают наверняка. Толстой, правда, считал, что счастлив тот, кто счастлив у себя дома.

- Не прячьтесь за высказывание Толстого. Вы-то сами – счастливы?

- Если долголетие – счастье, значит, я счастливый. Если проклятие – значит, я несчастный. Во всяком случае я лишил человечества возможности пожелать мне долгой жизни, как это принято в таких случаях. Я и так ее прожил. Правильно? Мои ученики живут сейчас в разных странах, они умные и желают мне только хорошего самочувствия.

 - Хорошо, задам тот же вопрос несколько иначе: в какой день из множества прожитых вами за сто лет, вы бы хотели вернуться, потому что именно там были очень счастливы?

- Я бы хотел еще раз прожить день из своего детства, когда все мои близкие были еще живы. Но, знаете, нет такой силы, которая способна изменить прошлое. Никто не может повернуть события вспять, чтобы не было той уличной встречи с немцем, застрелившим на моих глазах сестру. Мы можем по-разному относиться к нашему прошлому, но ничего из того, что было, мы не в силах изменить. У меня особые отношения со временем. Мне кажется, оно состоит их прошлого и будущего, а настоящего в нем нет.

- Как это нет?

- А вот так. Вот вы пришли сюда, задали вопросы – и это уже прошлое. Вы продолжите задавать мне вопросы, но уже в будущем. Вы не можете прийти ко мне в настоящем, потому что в тот момент, когда вы пришли и что-то спросили, оно уже превратится в прошлое.

- Спорно, но пусть будет по-вашему. Хочу задать еще один «юбилейный» вопрос, прежде чем вы расскажете мне о своей долгой жизни: что бы вы хотели пожелать человечеству, или, хотя бы, его лучшей части?

 - А где она, эта лучшая часть, вы знаете? Вот и я не знаю. И кто я такой, чтобы желать всему человечеству? Я обыкновенный, среднестатистический человек. Так получилось, что я прожил сто лет - не потому что самый умный и ни разу за сто лет не спал днем. Кстати, я уже говорил вам, чего хочу больше всего: чтобы люди стали добрее и перестали воевать.

Часть вторая. Неюбилейная.

Как ему удалось сохранить за сто лет свой оптимизм, чувство юмора и любовь к жизни, пережив Катастрофу и войну, смерть жены, близких и друзей, пребывая в одиночестве среди старых фотографий и воспоминаний о тех, кого уже давно нет?...

Уцелевшие снимки

...Михаэль показывает мне репродукции двух старых фотографий своей семьи: один - периода Первой Мировой войны, другой сделан накануне Второй Мировой. Снимки уцелели благодаря родственникам, покинувших Польшу до прихода туда Гитлера. Все остальное имущество семьи было уничтожено при бомбежках Варшавы.

- Это фото 1914 года. Мне здесь год и четыре месяца. Я и сам себя с трудом узнаю – похож на девочку. В то время надо было чуть ли не полчаса стоять перед фотографом не шелохнувшись, вот родители и привязали меня к стулу, чтобы не двинулся, - прячет в уголках губ улыбку. – А на втором снимке мне лет шестнадцать.

Никого из тех, что рядом со мной, уже давно нет в живых, только я остался. Одни погибли в концлагере, другие умерли. Нас у родителей было шестеро. Когда в Варшаву вошли немцы, моей самой красивой сестре было шестнадцать. Мы с ней вышли на улицу в поисках еды и столкнулись с немецким офицером, который тут же начал приставать к сестре. Я хотел ей сказать: «Стой спокойно!», но не успел. Она вспыхнула, оттолкнула немца и с размаха влепила ему пощечину, а он вытащил пистолет и выстрелил в нее несколько раз. В упор. Прямо на моих глазах. Представляете, что это такое? На моих глазах..., - Михаэль замолкает, отводит глаза в сторону. Ему нелегко вспоминать об этом даже спустя десятилетия. Собравшись с силами, продолжает. - Наш дом сгорел на третий день после того, как немцы вошли в город. Все потерялись. Родителей отправили в лагерь смерти. Я семь месяцев прятался у друзей, каждый день меняя убежище. Особенно страшно было по ночам, когда немцы устраивали в уцелевших домах облавы, зная, что никто не осмелится выйти наружу в комендатский час.
Мне помогли уйти из Варшавы поляки, с которыми я до войны учился в консерватории, и вдруг случайно столкнулся на улице. «Боже, ты еще здесь? Тебе надо срочно уходить - убьют!». – «Как я уйду? Все перекрыто, на мосту - автоматчики». И тогда они придумали, как меня вывести. В полдень неподалеку от моста собралась компания музыкантов, мне тоже сунули в руки футляр со скрипкой, и мы направилась на ту сторону Вислы с веселым видом, будто спешим на концерт, о чем сообщили по-немецки и автоматчику, преградившему путь. Друзья через некоторое время вернулись назад, а я пошел подальше от Варшавы, где было меньше немцев. По дороге ко мне присоединился еще один парень. Дошли до деревни. Незнакомая девушка увидела нас и сразу все поняла: «Скоро комендатский час, спрячу вас до утра у отца в пекарне». Сидим с моим товарищем по несчастью в темноте и боимся заснуть – вдруг облава? И точно, в полночь дверь открывается. Я быстро толкаю парня в яму перед печью, сам за ним, но там нет места на двоих, и моя голова торчит на виду. Слышу немецкую речь. Меня ослепляет свет фонаря. Но дальше происходит непонятное. Женский голос произносит: «Я же говорила, что тут никого нет», после чего фонарь гаснет, и дверь закрывается. Я за сто лет так и не понял, что это было: то ли немец был пьяным, то ли антифашистом. Ведь он светил мне прямо в лицо! А вот кем оказался на самом деле другой немец, называвший меня своим другом, понял всего по одной фразе.

Я уже учился в Варшавской консерватории, когда у нас в доме появился большой радиоприемник «филипс», и мы на почве любви к Бетховену подружились с одним немцем, который приходил ко мне слушать по радио концерты. В 1933-м году он уже заканчивал университет и, забежав в очередной раз, вдруг говорит: «Мы этим жидам вчера так врезали!» Я остолбенел: «За что?» - «За то, что они посмели на уроке сидеть! Они обязаны стоять!». Представляете? Он говорил ВСЕ ЭТО МНЕ! Немец был здоровый, а я тогда весил столько же, сколько сейчас, да еще на голову ниже его. Я не мог его бить, но отношения сразу разорвал. Спустя много лет я услышал об этом негодяе здесь, в Израиле - от евреев, которым удалось, как и мне, вырваться из оккупированной Варшавы. После прихода немцев он стал настоящим хозяином своего района, где многих знал: евреи несли ему последнее, что у них было – золото, украшения - только бы выпустил живыми...

Пустая квартира

- На фронт я пошел добровольцем. Начинал войну рядовым связистом, с заплечным приемником на спине, но неожиданно получил повышение. Благодаря музыкальному слуху я безошибочно различал в эфире все военные коды и меня решили отправить с передовой на краткосрочные курсы радистов, после чего назначили начальником большой американской радиостанции, которую мы возили по всему фронту на двух машинах.

После освобождения от немцев Евпатории наш штаб размещался в пустой квартире, где ничего не было, кроме висевшей на стене фотографии женщины с двумя детьми. И вдруг они появляются наяву: вернулись из эвакуации, только дети за войну подросли. Женщина говорит начальнику штаба, что это их квартира, муж – летчик, воюет на фронте, но от него давно нет вестей, а он ее не пускает: «Посторонним на военном объекте нельзя!» Я ему говорю: «Да ты посмотри на фотографию, которая на стенке. Это же они!» Женщине выделили комнату, продовольственных карточек у нее не было, и я делился с детьми своим пайком, или приносил им что-нибудь с нашей кухни. В один из дней она получает телеграмму: муж будет в Евпатории проездом целых три дня – их часть перебрасывают на другой фронт. Как она разволновалась! И, правда, вскоре появляется мужчина в штатском, но когда расстегивает пальто, все видят, что под ним - Звезда Героя Советского Союза. Тут бегут соседи и говорят летчику: «Мы видели, кто грабил вашу квартиру. Это были не немцы, а бандиты из соседнего села. Никто из них не пошел на фронт. Вот вам их адрес». Начальник штаба выделил летчику трех солдат, но тот отказался от помощи, поехал один. Позже мы узнали, что там происходило. Летчик вошел в дом, где пьянствовали грабители, вытащил револьвер и приказал: «Если через два часа не отвезете назад то, что взяли из моей квартиры, я вернусь и перебью всех. Всех до одного. Как собак». Через два часа к штабу подъехали три груженых машины. «А теперь поставьте все на места - там где взяли, - сказал летчик, - и чтобы больше я вас не видел!». Те воспользовались случаем и тут же испарились, но начальник штаба сказал мне потом: «Запомни мое слово: завтра же все мародеры будут арестованы. Все, до одного!»

Чонгарский перешеек и вишневый сад

- Когда шли бои за Крым, в полдень пришел приказ форсировать Чонгарский перешеек. Знаете, как это было? Узкая дорога, окруженная с двух сторон водой, а напротив – немецкие пулеметы, и видимость отличная. Первая рота поднимается в атаку - все полегли. Вторая - вслед за ней. Третья... И никого уже нет. Я говорю по рации начальнику штаба: «Что вы делаете? Дождемся темноты. Свяжись со штабом фронта». Он докладывает о происходящем в штаб фронта и слышит в ответ: «Продолжать атаку. Иначе – все под трибунал!» На полуостров прорвалась лишь четвертая рота, но ее командир - капитан Чагин, с которым мы дружили, погиб одним из первых. Вот только минуту назад с ним говорили, а его уже нет. Ночью мы с одним парнем, Саркисяном - он умел писать стихи, сочинили песню о Чагине и его роте. И на нашем участке фронта все ее потом пели. Но вот что было дальше. Через тридцать лет участников освобождения Крыма пригласили посетить места боев. Надо сказать, что фронтовики уже с трудом узнавали друг друга: были молодыми парнями, а тут – солидные мужчины, у кого лысина, у кого живот. А вот меня сразу все узнали. И знаете почему? Я был единственным евреем в нашей части!

Оказалось, что в Чонгаре есть школа имени Чагина и военный музей, - продолжает Михаэль, – и вот там в честь приезда ветеранов устроили концерт, где дети - неожиданно для меня - запели ту самую песню, которую мы сочинили в перерыве между боями с Саркисяном. И весь зал, где кроме нас, фронтовиков, было еще много местных жителей, ее еще и подхватил! Представляете? Потом дети из этой школы приезжали ко мне в гости: я водил их в Брестскую крепость, рассказывал о ее защитниках.

Еще в Крыму у нас произошел такой случай. Мы тогда успешно наступали, а на пути попадались огромные сады. И один из наших ребят, его звали Сережа, говорит: «Заскочу на минутку в сад, хоть черешни принесу». Ушел – и с концами. Я взял пятерых солдат, пошел его искать. И вдруг видим – стоит наш Сережа с полной каской черешни и автоматом в одном конце сада, а в другом конце – немец, и тоже с черешней и автоматом. Смотрят друг на друга и не двигаются с места. Сережа – прекрасный стрелок, он у нас в разведку ходил, но в такой ситуации важно одно: чья пуля вылетит первой. Я говорю Сереже: «Стой, как стоял», - и кричу немцу по-немецки: «Иди своей дорогой, мы тебя не тронем». Он повернулся и пошел. Никто из наших ребят ему в спину не выстрелил.

Когда война закончилась, мы получили такой приказ: каждый боец после обеда должен два часа спать. Я никогда этим не пользовался. Солдаты поели и уже храпят, а я сижу и читаю при свече, но однажды попался. Командир части говорит: «Это что такое? Почему не выполняешь приказ?» А я ему: «Я и до войны днем никогда не спал, а теперь хоть могу почитать в спокойной обстановке, когда никто не мешает. Пять лет книжки в руках не держал! Сколько времени потерял!» Командир с политруком переглянулись: «Что с ним делать?» Политрук говорит: «А ведь он в чем-то прав, но уж как вы решите...». Командир махнул рукой: «Ладно, читай, только чтобы солдаты не знали». – «Не узнают, товарищ командир!»

Мирная профессия и немецкий смычок

- Я хотел поскорее вернуться к своей профессии и снова взять в руки скрипку. После войны поехал в Брест – поближе к польской границе, в надежде, что узнаю о судьбе своих близких. Устроился преподавателем в музыкальное училище. Вначале у меня был всего один ученик, но когда мы объявили набор, стали приезжать люди со всей округи. Мне даже удалось создать симфонический оркестр, с которым мы впоследствии ездили в Москву и выступали в Кремле, - Михаэль протягивает мне снимок с памятного концерта. – Видите? Я дирижирую, а это мои музыканты.

Правила у меня были строгие: никто не смел заходить в класс во время урока, - продолжает Михаэль. – И вдруг стучат. Заходит наш полковник, тоже еврей, его племянница у нас училась, а он был начальником лагеря военнопленных. Говорит мне: «Тут такое дело. Среди пленных немцев есть бывший скрипач. Говорит, что до войны был в Германии известным музыкантом. Он узнал про ваше училище и просится на урок - послушать скрипку». – «Ну, пусть приходит». Назавтра три солдата его приводят. Худой, изможденный. Его приводили несколько раз, и мы играли с ним в две скрипки. Когда я рассказал ему, что немцы убили моих родных, он начал уверять меня, что не хотел идти на фронт, но его заставили, и он всю войну провел в канцелярии, стрелять не приходилось. Правду говорил немец, или нет, но я ему поверил, угостил чаем, поделился кусочком хлеба, который получал по карточкам. Где-то через полгода немца вернули в Германию. И вот однажды приходит в училище начальник поезда «Москва-Берлин» и приносит мне от него подарок – смычок, а их после войны было не достать. От начальника поезда я узнал, что бывший пленный вернулся к своей профессии, стал членом компартии и очень известен в Восточной Германии. Этот смычок хранится у меня до сих пор. Смотрю на него и думаю: нельзя любить или ненавидеть целый народ. Каждый человек – это отдельное государство и живет по своим законам добра или зла.

Тем, кто остается, труднее…

- Что страшнее – самому умереть или хоронить близких?- спрашиваю я Михаэля, пережившего почти всех своих близких и друзей.

- Хоронить близких. Человек умирает столько раз, сколько он хоронит своих близких. У меня была жена, с которой мы прожили много лет и вместе собирались ехать в Израиль. Она умерла от рака за полтора года до отъезда.

Мы познакомились с Ритой после войны. Оба фронтовики. Она – хирург полевого госпиталя, я начальник крупной радиостанции. Встретились случайно – в Борисове, где она гостила у брата-танкиста, а я – в семье своей бывшей ученицы по музыкальному училищу. Говорили всего полчаса. Поцеловал на прощанье руку, она смутилась, покраснела. Понимаете, Рита – москвичка, у нее советское воспитание, а я родился и вырос в Варшаве... На том и расстались. И вдруг через две недели звонок из Москвы. Междугородний. Тогда это была большая редкость. И ее голос в трубке: «Через три дня я к тебе вызжаю». Я чуть дар речи не потерял: «Дорогая, но у меня нет квартиры. Я живу в каморке при музыкальном училище». А она мне: «Ничего, как-нибудь проживем. На фронте мы с тобой о квартирах не думали.» - «Ну, решай сама...».

- Так быстро? Жена полюбила вас с первого взгляда?

- Ну, во-первых, я был тогда красивый, не такой, как сейчас, - улыбается Михаэль, - а, во-вторых, в 1947-м году мужчины, да еще с двумя руками и ногами, были редкостью. Кто погиб, кто вернулся с фронта покалеченным, и было не до целования рук. И Рита мне тоже сразу понравилась, но на дальнейшее я не решился. Она в Москве, в аспирантуре, я – в Бресте... Кстати, в Бресте тогда пустовало очень много квартир, мне предлагали занять любую, но я отказался. Люди вернутся из эвакуации, что я им скажу? В общем, приехала Рита ко мне, устроилась на работу в больницу и мы стали жить в каморке. Жена на быт не жаловалась. Мы же с ней войну прошли. Потом, когда у нас была уже трехкомнатная квартира и открытый для всех дом, Рита стала для моих учеников второй мамой. Все у нас собирались. Мы с женой ни разу не поссорились за те сорок четыре года, что прожили вместе до ее кончины...

Как врач, она знала, что у нее рак, но до последнего скрывала от меня. Не хотела огорчать. Я узнал об этом только в больнице, от дежурного врача, и теперь у меня была задача: скрыть страшную правду от жены. Так мы и играли с ней в эту игру полтора месяца – до ее кончины. Все это время я провел в больнице – рядом с ней, оброс бородой, почти ничего не ел. «Хочешь, я привезу из дома скрипку и тебе сыграю?» - спрашивал я ее. А она отвечала: «Нельзя, мы ведь в больнице». В тот день Рита сняла с пальца обручальное колечко и протянула мне: «Сохрани его». Ее рука была в моей руке, когда она сказала: «Все», - и замолчала. Уже навсегда. И теперь мне предстояло ехать в Израиль одному.

Встреча чрез десятилетия

- Мне рассказывали, что спустя десятилетия вам все же удалось найти одну из своих сестер. Как вам это удалось?

- Это не я ее нашел, а она меня. Пока человек жив, он обязательно оставляет следы. Обо мне и моем оркестре не раз писали в газетах, помещали фотографии. Сестра после войны оказалась в Сибири. Она не стала возвращаться в Польшу, где не осталось никого из родных, и при первой же возможности уехала в Аргентину. Двое ее сыновей осенью 1973-го приехали в Израиль и сразу отправились на фронт воевать. После Войны Судного Дня они уже не вернулись в Аргентину, остались жить здесь, а позже и их родители к ним перебрались. Сестра узнала обо мне из газет, разыскала, мы переписывались, а в 1993-м она встречала меня в аэопорту Бен-Гурион. Мы не виделись больше полувека, с момента, когда немцы вошли в Варшаву, но сразу узнали друг друга. Родные люди не могут ошибиться.

...Михаэль провожает меня до дверей и целует руку. «Меня так воспитывали», - произносит он с улыбкой.

*«Битуах Леуми» - институт национального страхования в Израиле

13. ОТЦЫ И ДЕТИ

Неизвестный сын

Как и многие дети великих отцов он с рождения был обречен на непростую жизнь, которой не выбирал. Уди Даян, сын Моше Даяна*, сопротивлялся этому много лет, убегая от тени отца, но, в конце концов, примирился с ней, изваяв шестиметровую скульптуру Моше Даяна и установив ее в Герцлии. Впрочем, это не совсем скульптура - скорее, портрет. Огромная металлическая рамка, пересеченная внутри знаменитой черной повязкой.

Если бы автором был другой человек, возможно, его обвинили бы в неуважении к памяти великого полководца. Сына Моше Даяна в подобном заподозрить было сложно. Самый неизвестный для широкой публики – в отличие от депутата кнессета Яэль Даян и режиссера Аси Даяна - ребенок генерала унаследовал от отца не только поразительное портретное сходство, но и чувство юмора на грани фола.

Уди – человек совершенно непубличный, избегает контактов с прессой. Для того, чтобы он согласился говорить со мной, пришлось обратиться за содействием к людям, по-настоящему ему близким – таких совсем немного. А встретились мы в его мастерской, расположенной в одном из мошавов в центре страны. Вторая мастерская скульптора Уди Даяна находится в пустыне Арава, на постоялом дворе «101-й километр» Куши Римона. Там же можно увидеть большую часть его работ.

...Каждое утро он выходит из дома на улице Шенкин, садится на мотоцикл, едет на ближайшую остановку маршрутных такси до Нетании, покупает  билет до Ришпона, откуда ему остается пройти еще несколько сот метров пешком. Вся дорога занимает около часа. В отличие от Уди, я добираюсь до места всего за 15 минут: дождь только начинается и пробок на Аялоне еще нет. Звоню ему на мобильный. На проселочную дорогу выходит высокий худощавый человек в брюках и видавшей виды куртке. Улыбается знаменитой улыбкой Моше Даяна. Уди бросает взгляд на мои белые сапоги и не удерживается от реплики:

- Для нашей деревни в самый раз!

Я шлепаю по лужам вслед за Уди Даяном, отмечая его легкую, пружинистую походку. Трудно поверить, что через год ему уже 70.

Его мастерская – старый полутемный сарай с грудой металлолома. Прежде чем опуститься на ветхую табуретку, пробую ее на прочность. Приглядевшись, замечаю детали. Вверху – прикрепленная к балке кнопками обложка журнала с портретом младшего брата Уди – режиссера Аси Даяна. Слева – занавесь из простыни, на ней – два черно-белых снимка Моше Даяна времен Шестидневной Войны. Над верстаком болтается на проволоке жестяной чайник-слон с приваренными к нему крыльями и ушами.

...Моя заочная встреча с Уди случилась много лет назад, когда путешествия по югу занесли меня на «101 километр» и я увидела там забавные фигурки, выполненные с большим чувством юмора. Это не было похоже на что-либо виденное мной прежде и потому запомнилось. Так что сегодня я собиралась на встречу со скульптором Уди Даяном, оказавшемся, помимо всего прочего, еще и сыном знаменитого полководца. Я вообще не уверена, стоит ли спрашивать его об отце: как он к этому отнесется? Разве что сам заговорит об этом... А пока он рассказывает мне о том, как увлекся скульптурой.

- Железо не такой уж тяжелый и мрачный материал, как кажется, - говорит Уди. – Сначала я строил из него загороди для птичников и коровников на ферме, которую получил от своих родителей. Когда рутинная фермерская жизнь меня утомляла, я принимался ее украшать, усаживая на изгородь смешных металлических птичек или «вписывая» рожицы в свои рабочие инструменты. Добавляешь всего одну деталь – глаз в пересечение клещей, и они уже смотрят на тебя с прищуром.

Потом из-за семейных проблем ферму пришлось продать, меня занесло на «101 километр» к Куши Римону, где я по-настоящему увлекся скульптурой. Мои первые работы до сих пор там, - продолжает Уди. - Я искусству нигде не учился – ни в «Бецалель», ни в «Авнер». Даже простую школу закончил с трудом, - усмехается. - Предпочитал учиться от природы. Когда ко всему относишься с юмором, получается забавно. Я никогда не повторяю уже сделанного: неинтересно. Для заработка иной раз делаю другие вещи – хамсы и прочее. Не люблю всего этого, но, что делать, приходится. А из скульптур, которые я делаю с удовольствием, время от времени устраиваю выставки: большая часть эспонатов раскупается, у меня появляются деньги, я тут же беру билет до Тайланда или еще куда подальше и еду путешествовать, пока не потрачу все до последней агоры. Возвращаюсь и начинаю зарабатывать на новое путешествие.

- А чувство юмора у тебя от кого?

- От отца. Он был очень серьезным человеком, довольно пессимистичным, но при этом обладал потрясающим чувством юмора. Вот такой парадокс. Это что-то генетическое: я, как отец, одинокий волк, не нуждаюсь в обществе других. Мне нравится быть одному, но при этом отцовский пессимизм унаследовал Аси, а я – его чувство юмора. Иногда мне удавалось рассмешить даже отца, когда я пересказывал ему наш интернатский фольклор.

- Интернатский?

- Интернатский, киббуцный...Я в детстве мало находился дома, меня постоянно отправляли куда-то на перевоспитание. Родители занимались своей карьерой, а от меня - одни проблемы. Большим преступником, конечно, не был, - смеется. – Так, разные глупости - кража жвачки из киоска и прочее. Сестра и брат вели себя, в отличие от меня, хорошо и жили с родителями. А за мной отец раз в две недели присылал в интернат водителя и я ехал на выходные домой.

- Ну и как тебе такая жизнь?

- Было тяжело, я, конечно, страдал, но потом понял, что на самом деле все к лучшему.

- С кем тебе было легче – с мамой или отцом?

- Мама – человек более легкий и открытый, а у отца - потрясающее чувство юмора. Я очень его любил...

- Ты в хороших отношениях с братом и сестрой?

- Да, вполне. Но слишком тесно с родственниками предпочитаю не общаться.

- Трудно было выживать в тени известного отца?

- А как ты думала? Я все время был под микроскопом. И когда меня спрашивали: «Так ты сын Моше Даяна?», отвечал: «Нет». И до сегодняшего дня отрицаю, прячусь, чтобы не слишком доставали. Многие вообще не знают, что у Моше Даяна было два сына. Мой брат Аси – известный режиссер, к тому же попадает в разные истории – о нем пресса пишет часто, - улыбается.

- А в армии? Когда твой отец был главнокомандующим и министром обороны?

- Я служил в армии, потом ходил на резервистские сборы. И везде положение отца работало против меня. Ни один командир не относился ко мне, как к простому солдату, или резервисту: либо преувеличенное внимание в надежде, что я дома расскажу отцу про него что-то хорошее, либо неприкрытое издевательство: «Мол, я покажу сыну Даяна, что почем!» Все относились ко мне с оглядкой на отца, неискренне.

- Тебе приходилось воевать?

- Участвовать в серьезных операциях не приходилось. Может, командиры не хотели «рисковать сыном Даяна»... К тому же я в армии был жутким «бардакистом»*, выламывался из любых рамок. Помню, как в Войну Судного Дня появился слух: старшего сына Моше Даяна, то есть меня, убили. Мало того, что арабы про нас все время что-то придумывали, а тут – свои. Кто-то увидел отца по телевизору с мрачным лицом и тут же придумал, что его сын убит.

Сначала я был на курсах летчиках, но недолго. Инструктор взял меня в полет и начал «гонять по приборам», а я в этом был не силен. Когда мы приземлились, он сказал: «Бегай по аэродрому вокруг самолетов, пока я не вернусь!» и пошел пить кофе. Я по инерции пробежал один круг, а потом меня как ударило. Это было такое унижение! Подобные наказания устраивают обычно новичкам в «тиронуте», но чтобы на курсах летчиков?!? Просто инструктор решил продемонстрировать свою власть над сыном Даяна. Я пошел в казарму, переоделся в штатское и поехал в Тель-Авив, в генеральный штаб, к дяде – он был командующим ВВС – и сказал, что на курсы больше не вернусь, не объясняя причин. Дядя сказал: «Хорошо», связался с каким-то командиром и поручил ему выдать мои вещи и отпустить, а попутно выяснить, что произошло.

Начальник летной школы решил меня, несмотря на указание командующего ВВС, наказать за побег двумя неделями гаупвахты, чтобы другим было неповадно. Меня это жутко разозлило: я ведь приехал только забрать вещи! Но вышло не так уж плохо: на «губе» я сидел с одним летчиком, разрисовывал на базе эквалипты, а отец приезжал меня проведать.

Это было очень пикантно по тем временам: главнокомандующий приехал навестить своего проштрафифшегося сына-солдата! Тем более, что отец никого не предупредил о своем визите и когда он появился, все вытянулись по струнке. Помню, отец улыбается и спрашивает командира базы: «Могу я взять Уди с собой на чашку кофе?» А тот ему отдает честь: «Есть!» и добавляет: «Конечно, товарищ Даян». Отец берет меня в машину, мы едем в какой-то занюханный маколет*, он покупает мне какие-то сладости, и мы возвращаемся на базу.

Отец не думал о том, что после таких визитов все чувствовали себя не очень комфортно, и в первую очередь командир базы: почему Даян ему не позвонил и не сказал, что приедет? – продолжает Уди после небольшой паузы. – Что уж говорить обо мне: отец-то приехал и уехал, а я со всем этим тут остаюсь! Сейчас у меня, конечно, другое отношение. Понимаю, насколько это было смешно на самом деле.

- А что было после летных курсов?

- Я попал в команду «Ямит» (спецназ), для чего пришлось получать специальное разрешение. Правда и там я во всем подводном снаряжении вместо тренировок шел ловить рыбу. Для армии я не годился, мне любые рамки были тесны. Куши Римон*  такой же. Потому, наверное, и сошлись. У нас было много разных приключений – и хороших, и плохих.

- О некоторых он мне рассказывал. А по поводу того, как вы вызволяли из тюрьмы на Кипре одного бедолагу-израильтянина, сказал: «Пусть тебе лучше Уди об этом расскажет!» Помню, я читала про эту историю в ивритской прессе. Там была даже фотография человека, которого вы с Куши вызволяли из тюрьмы.

Уди начинает смеяться, потом говорит:

- Ну ладно, так и быть - тебе я расскажу, как все было на самом деле. Даже если Куши будет сердиться. Мы с Куши возвращались на корабле с Кипра. Плыли долго, стало скучно, вот мы и придумали эту историю про парня, с которым просто познакомились на том же корабле - будто он сидел в тюрьме на турецкой стороне Кипра, а мы ездили его освобождать. За время плавания история обрастала все новыми и новыми деталями и настолько увлекла не только Куши, но и того парня, что они потом даже стали давать интервью журналистам. Те сделали из этого «скуп», и все были довольны. Это я к тому, ЧТО иной раз публикуют в наших газетах, - смеется и добавляет уже серьезно. - Ну сама подумай: кто бы мне дал заехать после такой «освободительной операции» снова на Кипр, а ведь я путешествую там довольно часто на мотоцикле?

- А про операцию по спасению из индийской тюрьмы молодой израильтянки тоже враки?

- Нет. Выдумок на самом деле очень мало. Про Кипр, да еще про то, что Куши, якобы, служил в знаменитом 101-м подразделении у Шарона. Последнее ему почему-то очень многие приписывают, и он уже просто устал всем объяснять, что это не так, говорит: «Считайте, как хотите!». А с индийской тюрьмой – реальная история. Мы просто не успели вернуться в Индию: операцию провернули по плану, разработанному Куши, не дожидаясь нас. И все сорвалось из-за ерунды: мотоцикл ждал узницу в другом месте – не там где она вышла.

- Ну что ж, откровенность за откровенность, - решаюсь я. - А ты знаешь, что Куши не придумал этот план, а получил его от специалиста по выживанию в экстремальных условиях, которого он обвел вокруг пальца. Он пришел к нему с рисунком тюрьмы и спросил: «Скажи, а как бы ты, например, выбирался из такого места?» Тот, не подозревая подвоха, изучил рисунок и объяснил – как. А потом узнал об истории неудачного побега из газет и ругал себя и Куши, который его, якобы, во все это втянул. На что Куши ответил: «Но я ведь нигде не назвал твоего имени!» Я услышала эту историю от того самого специалиста по выживанию.

- А, может, и ему этот план тоже кто-то нарисовал? Ты не проверяла? - смеется Уди и добавляет уже серьезно. - Жаль, что его не было рядом с Куши, когда он дважды пытался бежать из немецкой тюрьмы, может, тогда бы ему это удалось, - замолкает и после небольшой паузы продолжает. – Я два раза ездил в Германию его навещать. Это было очень тяжелое зрелище. Куши - большой ребенок, ему там было невыносимо. И мы даже поговорить толком не могли: рядом сидел немец-надзиратель и запрещал общаться на иврите. Кстати, а ты знаешь о том, что он потом женился на настоящей немке? Она прошла гиюр, стала очень религиозной, и они сделали тринадцать детей.

- Знаю, он говорил. Но детей, кстати, одиннадцать, - поправляю я.

- Может, уже и 13, - смеется Уди, - эти товарищи времени не теряют, соблюдают «мицвот»*.

- А где ты больше работаешь? Тут или на "101-м километре"?

- Большую часть времени я провожу здесь, а на "101-й километр" срываюсь примерно раз в две недели. Там у меня большая мастерская. А здесь всего лишь этот уголок. Ты видела мои работы на "101-м километре"?

- Конечно. И не один раз. Особенно меня впечатлила большая крыса, попавшая в мышеловку, и человеческая нога, «недоеденная тигрицей». Я их даже сфотографировала.

- А Куши сказал, что посетители кафе не любят есть рядом с раздутой дохлой крысой. Пришлось переместить ее на задворки. По мне, так вышло забавно: она такая толстая – объелась перед тем как угодила в мышеловку. Иногда у меня прорезается черный юмор...  Там есть еще арфа с двумя руками на струнах и птицей наверху. Орлу так надоела игра музыканта, что он его склевал, остались только руки.

- А самая любимая твоя скульпутра?

- Их две. Одну я назвал «Моше Даян» и посвятил отцу. Она установлена в Герцлии. А вторая – «Дон-Кихот», который стоит у входа в постоялый двор. Она появилась там первой и превратилась в «визитную карточку» «101-го километра».
У Куши тогда была ветряная станция, и мой герой с ней «сражался». А мне «Дон-Кихот» дорог еще и потому, что он оседлал мой первый мотоцикл, на котором я когда-то разъезжал у себя на ферме. Последнее время я увлекся флюгерами и пропеллерами: в Араве сильные ветры, и мне нравится, что все это постоянно крутится и вертится. Недавно я установил там ведьму на метле, а рядом - самолетик с летчиком.

- Видела. Они у тебя соревнуются – кто летит быстрее?

- Ну понятно, что ведьма победит. Она на метле, ей бензин не нужен, - смеется.

- Ты сказал, что много путешествуешь. Какое путешествие было самым необычным?

- Однажды, когда отец еще был жив, я плавал на Сейшелы. А вышло все достаточно случайно. Просто я я встретил какого-то человека, у которого была небольшая яхта и умер напарник, вот он и предложил мне поехать вместо того покойника. Я жене дома сказал, что еду в небольшое путешествие и скоро вернусь. Она позвонила моему отцу и сказала: «Уди отправился на Сейшелы через Средиземное море». А дальше – не знаю, правда или нет – отец, якобы отдавал приказ военным катерам перехватить яхту в пути и вернуть меня назад, но опоздал. Возможно, это и в самом деле было опасно, но мы до Сейшел все же добрались и потом я написал об этом несколько статей для «Маарива». Было еще одно замечательное путешествие - в Петру. Мы ездили туда с Куши и его двумя детьми в память об убитых там израильтянах, которые мечтали – еще до заключения мира с Иорданией - увидеть красные скалы, но не дошли...

- Куши твой лучший друг?

- Я вообще по натуре одинокий волк, как мой отец. Не люблю ни с кем дружить. Так что Куши для меня единственный в своем роде. Когда-то мы охотились с ним на зверей у границы с Сирией. Потом вместе плавали в Грецию и Турцию на яхте, которую он тогда держал. И, кстати, Куши, в отличие от меня, все время «травил» за борт, - смеется. - Я всегда еду к нему на "101-й километр" с удовольствием. Люблю слушать, как он про себя рассказывает. Даже если что-то сочиняет – на здоровье. Все равно его интересно слушать. Куши очень добрый и ранимый человек, он доверяет мне такие вещи, которые не расскажет другим. И я его не разочаровываю. Потому что сам человек закрытый и умею хранить чужие секреты.

- А кому ты доверяешь свои секреты?

- Держу их при себе. Что-то могу рассказать Куши, но с оглядкой. Он очень наивный человек с душой ребенка и может случайно проговориться кому-то еще. Иной раз вижу рядом с ним каких-то дебилов и прямо говорю: «Что у тебя может быть общего с этим идиотом?», а он мне: «Тихо, тихо, а то он услышит и обидится». В этом весь Куши.

- Как ты проводишь обычно день?

- Утром встаю, еду сюда и первым делом иду в кафе – оно тут рядом. Беру чашку кофе, газеты и начинаю читать их с траурных объявлений, чтобы убедиться, что Уди Даяна пока в этом разделе нет, - смеется. – Это меня всякий раз очень радует и поднимает настроение. Потом иду в мастерскую и работаю. Потом снова в кафе - пить кофе. И так несколько раз за день. Я даже скульптуру такую сделал, потом тебе покажу – она тут рядом. Называется «зависимый от кофе» - огромная кружка с цепью. А однажды я заковал одно дерево в кандалы на улице Фришман в Тель-Авиве и назвал свою композицию: «Пожизненное заключение». Муниципалитету не понравилось. Пришлось кандалы снять.

- Ты мог бы уже открыть на "101-м километре" свой музей...

- Эта идея то появляется, то исчезает: сделать такой отдельный уголок моих скульптур, которые сейчас разбросаны по всему постоялому двору. Может, когда-нибудь и получится...

- Какой день был для тебя самым счастливым?

- День, когда я родился – 31 января 1942 года. Только я в тот момент этого еще не знал, - смеется.

- У тебя никогда не было суицидальных мыслей?

- У меня? – смеется. – Не-е-т, я не по этой части. Скорее, мой брат в этом силен, я же тебе уже говорил, что он унаследовал отцовской пессимизм, а я – отцовское чувство юмора.

- Но был у тебя когда-нибудь тяжелый день?

- Да. День, когда умер отец. Не помню, в каком году это было. Странно звучит, да? Просто у меня проблема с датами. Но я помню, что отец был моложе меня, нынешнего, когда умер. Между нами тогда уже не было такой душевной связи, как в детстве: я вырос, да и у него уже была другая жена, другая жизнь. Но отцовскую смерть я воспринял очень тяжело.

- А как ты воспринял то, что происходило во время Войны Судного Дня?

- Я тогда был призван в армию в числе других резервистов. Мне было двойне тяжело: и то, что все мы оказались в большой опасности, и то, что всю вину за это сбросили на отца. Но что умерло, то умерло... Надо двигаться вперед.

- Кого ты в своей жизни любил больше всего?

- Не знаю. Я тяжелый человек. У меня не хватает терпения на людей. В детстве я был очень привязан к отцу, а сейчас уже и сам большой мальчик.

- Почему же ты тогда создавал отцу столько проблем?

- Потому что я был сыном Моше Даяна. И хотя он ничего не делал для того, чтобы я получал какие-то привилегии, все относились ко мне не так, как к другим, и мне постоянно хотелось это поломать.

- Между прочим, при том, что мы с тобой довольно много говорили о твоем отце, я шла сегодня интервьюировать скульптора Уди Даяна, а не сына Моше Даяна - Уди.

Уди понимающе улыбается и после небольшой паузы произносит:

- Теперь, когда прошло столько лет, я уже этого не разделяю...

*Моше Даян - известный полководец
* «бардакист» - человек, нарушающий установленные правила
* «маколет» - продуктовая лавка
* Куши Римон - друг Уди Даяна, основавший в пустыне Арава постоялый двор «101 километр»
* «мицвот» - богоугодные дела, традиция в иудаизме

Сын своего отца

Родившийся в Тель-Авиве за три года до создания еврейского государства, он с сожалением говорит о том, что время таких, как его отец, ушло. Полковник ВВС в отставке Яир Шамир убежден, что бывший премьер-министр Израиля Ицхак Шамир никогда бы не согласился на размежевание, а если бы решился атаковать ядерные объекты Ирана, то не стал бы заявлять о своих намерениях публично. Яира Шамира вполне можно назвать наследником отцовских идей, но сам он считает, что поколение создателей государства, к которому принадлежал его отец, было совершенно особым и таких людей уже нет.

...У него та же открытая улыбка, что и у отца. Имея за спиной не только весомое прошлое, но и настоящее, в общении Яир Шамир на удивление прост и располагает к себе с первой минуты знакомства. За его спиной картина, на которой изображен мальчик, бегущий по каменной гряде к морю. «Оптимистичный сюжет, правда?» - спрашивает Яир, поймав мой взгляд, брошенный на картину. «Пожалуй, - соглашаюсь я и добавляю, - Мальчик и его мечта», - думая о том, что сейчас мне предстоит узнать, сбылась ли детская мечта мальчика, названного родителями в память об убитом англичанами руководителе еврейского подполья Аароне Штерне по прозвищу «Яир». Ведь с тех пор прошло уже 67 лет...

- Черчилль однажды сказал: «Если устроить распрю между прошлым и настоящим, мы лишимся будущего». Отец следовал этому правилу, никогда не упоминая о былых заслугах и всячески избегая разговора о них, - говорит мне Яир и продолжает. – Он не любил ничего парадного и торжественного, пустых речей, объясняя это так: «Когда тебя начинают воспринимают по форме и титулу, уже невозможно понять, чего ты стоишь на самом деле». Обычно люди любят вспоминать о своем геройском прошлом. А я узнал об отце подобное только после того, как его не стало: мне рассказали об этом люди, с которыми он дружил еще со времен еврейского подполья.

- Нередко в семьях сильных, доминантных личностей вырастают безвольные дети. Тебе удалось избежать этой участи. Какие отношения были у вас с отцом?

- Мы с отцом были товарищами. Он уважал свободу моей мысли, считая, что это единственное, чего человека нельзя лишить даже в застенках. Я мог сказать ему все, что думаю, зная, что буду выслушан со вниманием и понят. Ну разве что отец предложит мне подумать еще над каким-то вариантом, который от меня ускользнул. Но это – максимум. Например, когда я решил пойти в «Цофим»*, отец не сказал мне: «А почему не в «Бейтар»*?» Он признавал за мной право выбора. Единственное, за чем отец и мама следили, ничем не ограничивая нашей внутренней свободы, так это за культурой поведения, и в том числе за столом. Неважно, что в тарелке негусто – времена были тяжелые, но мы с сестрой благодаря родительской выучке, с детства пользовались столовыми приборами не хуже аристократов.

- Когда твой отец работал в «Мосаде», вы жили с ним во Франции?

- Совсем недолго. После израильской вольницы мы с сестрой не смогли вписаться в местную школьную систему, где надо было надевать форму и терпеть побои учителя за любой проступок.

- Побои???

- Именно. У местных учителей тогда были даже специальные палки для битья учеников. И мы с сестрой заявили родителям, что они могут оставаться во Франции, а мы возвращаемся в Израиль. Мне тогда было 12 лет, а сестре восемь. Родители выслушали нас и сказали: «Хорошо». Они нам доверяли и были уверены в том, что мы не наделаем глупостей, приученные с раннего детства отвечать за свои поступки и решения. Так что мы прожили тогда без них в Израиле несколько лет, пока я не пошел в армию.

- Вы с сестрой жили у родственников?

- Нет. У нас, кроме родителей, никого не было. А у них – никого, кроме нам. Все родственники отца погибли во время Катастрофы, а мамины родители и брат умерли рано. Так что фактически наша семья состояла из четырех человек. Это потом она разрослась: у нас с сестрой появились дети, внуки, невестки, зятья и их многочисленная родня. Так что, вернувшись из Франции в 12 лет, я жил в нашем доме один, а восьмилетняя сестра – в семье своей подруги. Готовить и стирать мне помогала соседка, с остальным я справлялся сам. Конечно, маме приходилось без конца мотаться туда-сюда. Отец часто приезжать не мог - мы писали друг другу письма.

- У тебя не было конфликтов с отцом?

- Нет. Мы были товарищами и на протяжении всей его жизни обязательно встречались раз в неделю, чтобы пообщаться, немного выпить (отец любил виски), сыграть партию в шахматы. Кстати, так у него ни разу и не выиграл: он не был готов пойти даже на дружеские «поддавки», - смеется и добавляет уже серьезно. - У нас с ним была духовная близость. Отец до сих пор служит для меня примером, и я пытаюсь «влезть в его сапоги», но это не так просто...

- А какие отношения были у тебя с мамой?

- Мама была для нас всем, что связано с домом и семьей.

- Еврейская мама?

- Да, это у еврейских женщин в генах. Но она была при этом очень сильным человеком, тяжело работала, прошла вместе с отцом через все трудности подполья, в том числе, арест, и не бегала за нами с ложкой в руке. Достатка в доме не было, мы жили скромно. Отец был равнодушен к материальным ценностям.

- В жизни твоего отца был период, когда он ушел в бизнес...

- На самом деле были два таких периода – до создания государства, и после, когда время подпольщиков закончилось. Отцу было скучно заниматься бизнесом: процесс зарабатывания денег его не увлекал и он постоянно искал себе занятие поинтереснее. Кстати, он очень много сделал для того, чтобы привезти сюда «русскую» алию, а позднее – алию из Эфиопии. Препятствовал выезду советских евреев в США в обход Израиля, объясняя американскому правительству, что евреи из СССР – не беженцы, у них есть свое государство Израиль, где их ждут и готовы принять.

- Как в вашей светской семье относились к еврейской религии?

- С большим уважением. Отец поддерживал тесную связь с Хабадом, бывал у них на Суккот и в другие праздники. Он не ходил в синагогу, как это принято в еврейской традиции, но по сути был глубоко верующим человеком. Иные должны надевать тфилин, чтобы приблизиться к некой точке, а он был в ней изначально – со своей верой в еврейский народ и его традиции.

- Если был твой отец столкнулся с проблемой, которой сегодня озабочен весь мир, он бы решился на превентивную атаку ядерных объектов Ирана?

- Не знаю, сделал бы он это или нет, но в одном уверен: он бы об этом не говорил. Потому что придерживался принципа: делай или не делай, но в обоих случаях – молчи.

- А что касается размежевания? Пошел бы он на это?

- Нет. Никогда и ни за что. Потому что Гуш-Катиф - это наши земли, которые евреи выкупили их еще у турок. Есть ли в мире государство, которое способно отказаться от своих территорий? Кроме того, вторая сторона усмотрела в размежевании проявление слабости, не оценив акта доброй воли и мирной инициативы: в результате в класти пришел ХАМАС, и обстрелы нашей территории не прекращаются.

Я помню, как накануне выборов 1992-м года товарищи по партии пришли к отцу и сказали: «Для того, чтобы Ликуд удержался у власти, надо пойти на территориальные уступки. Невозможно все время говорить «нет». Так мы проиграем выборы!», - вспоминает Яир. - А отец сказал им на это: «Тогда ищите другого премьера. А я на это не пойду. Мир – только в обмен на мир, без каких-либо предварительных условий». Он считал, что даже если отдать палестинцам 95 процентов земель, их это не устроит. Потому что они считают своей всю территорию Израиля. Отец не изменил своим принципам и проиграл выборы. В результате мы получили Осло, Кемп-Дэвид и все, что последовало вслед за этим: пережили войну и интифаду, тысячи израильтян были убиты, и продолжаются обстрелы израильских городов.

- Каким ему представлялся выход из тупика?

- Отец говорил: «Прежде мы и палестинцы должны научиться жить вместе и быть хорошими соседями, помогая другу другу и налаживая торговые и другие отношения, а потом уже - решать спорные вопросы». Отец не отрицал переговоры, но он был не готов ради мира торговать землями. С этим поехал в Мадрид, и никто из представителей арабских стран не покинул зал заседания во время его речи.

Отец предпочитал смотреть на ситуацию в дальней перспективе: ему было неважно, как к нему отнесутся в Белом Доме, или в Европе и что напишут в газетах. Его волновало только то, что может случиться со страной в будущем. Современные же лидеры больше озабочены ближней перспективой, где точка отсчета - дата очередных выборов.

- Ицхак Шамир был для нашей алии 1990-х первым премьер-министром. Многие из новоприбывших пережили в период его каденции свою первую в жизни войну. Спустя годы понимаю, почему мы жили тогда с ощущением, что Израиль выстоит и не впадали в панику: во главе правительства стоял тот, кто создавал страну - человек сильной воли и железных принципов.

- Поколение создателей государства было совсем другим. Эти люди искренне верили в сионистскую мечту о возвращении в Эрец-Исраэль и были готовы пожертвовать ради нее всем. Жили скромно, довольствовались малым, никогда не заботились о собственной выгоде. Я и моя сестра выросли именно в таком доме. В 1948-м году, после провозглашения государства, отец сказал: «Мы победили, и нужды в подполье больше нет. Надо поднимать страну». Он не стремился в политику, работал, как все, занимаясь реальным делом.

- А что ты можешь сказать о своем поколении?

- Мы стали своего рода мостом между нынешним поколением и поколением создателей государства. Укрепляли то, за что боролись наши родители, но каждый при этом выбрал свой путь. Одни создавали и усиливали армию, другие застраивали страну, поднимали промышленность, развивали сельское хозяйство, расширяли местый рынок и искали выхода на международный, - после небольшого раздумья уточняет. - Были, впрочем, и такие, кто больше заботился о собственных интересах: некоторые из них, не прошедшие жесткие «фильтры» своего времени, впоследствии пробились в политику и установили в ней определенные правила, позволяющие им сохранять за собой места кнессете и правительстве, - добавляет Яир. - Но что теперь говорить о прошлом: надо смотреть вперед. Я связываю свои надежды с молодым поколением. Наши дети, которым мы помогли встать на ноги, получить хорошее образование и профессию, пытаются вернуть утраченные идеалы. Им не безразлично происходящее в стране, они стремятся попасть в элитные боевые части, ощущая свою ответственность за будущее Израиля. Надо проложить им дорогу и в политику, чтобы они имели большее влияние и могли реально что-то изменить к лучшему.

- Думаю, это будет непросто: смогут ли те, кто ищет утраченные идеалы прошлого, играть по установленным правилам, водить дружбу с теми, кто обеспечит поддержку во время «праймериз» и прочее.

- Моему отцу в свое время удалось поломать порочную систему избранных в движении Херут, когда место человека в списке оценивали не по его способностям, а по принадлежности к той, или иной общине, или внутрипартийной группе. Он произвел тогда своего рода революцию: люди начали занимать позиции в соответствии со своими реальными достижениями, места ни для кого не «консервировались». Движение открылось для новых кандидатов, и маленькая партия довольно быстро стала более многочисленной и влиятельной. Позднее тот же принцип равенства для разных предствительств использовался и в Кнессете.

Я, как и отец, считаю, что система «праймериз» губительна для Израиля. Потому что ведущие позиции получают не те, кому дорога идея, а те, кто умело обеспечивают себе голоса не за счет способностей, а за счет налаживания нужных связей, самопиара и прочих сомнительных условий игры. Многие партии понимают, что праймериз – плохо и нужно что-то менять, но сопротивление тех, кто в случае отмены праймериз лишится обеспеченного ему места в списке, еще слишком велико. Думаю, что это все же произойдет - просто потребуется еще какое-то время.

- Как сложилась твоя жизнь? Достиг ли ты целей, которые перед собой ставил?

- Я с детства мечтал быть инженером и летчиком, только не знал, в какой последовательности этого достигну. А на самом деле вышло так: сначала я пошел на курс летчиков, а в 1970-м пошел учиться в Технион на факультет электротехники и инженерных телекоммуникаций. Днем учился, а ночью летал.

- В каких войнах принимал участие?

- В Войне на истощение, Войне Судного Дня и Первой Ливанской. Октябрь 1973-го я провел на Синае. В воскресенье начинался учебный год в Технионе (я тогда перешел на четвертый курс), а в субботу началась война и меня призвали в ВВС. Многие мои товарищи не вернулись из полета, я видел страшные картины... У меня 12 лет ушло на то, чтобы освободиться от травмы Войны Судного Дня. До недавнего времени вообще не мог говорить на эту тему...

- Где ты больше реализовал себя – в ВВС, или на инженерном поприще?

- В армии я был таким же летчиком, как и все. Думаю, что в качестве инженера я достиг большего. В своей последней должности перед уходом в хай-тек, я отвечал за всю электронику ВВС, ее развитие, содержание и обслуживание. Когда я пришел в 1987 году в хай-тек, он был еще в «пеленках» и здесь я смог сделать больше.

- А чем ты занимаешься в настоящее время?

- Половину рабочего времени трачу на добровольческие проекты: беру правительственные компании, находящиеся в состоянии упадка и вывожу их на нормальный уровень. Всякий раз это напоминает маленькую революцию. Сейчас я возглавляю на добровольных началах совет директоров национальной дорожной компании, которая прокладывает в Израиле все новые дороги, включая железную. А шесть лет назад мы создали вместе с другими добровольцами организацию, которая помогает трудоустройству репатриантов с высшим образованием. Помогаем им с обучением и трудоустройством. Уже помогли найти свою нишу шести сотням людей.

- Ты сознательно сторонился все годы политики? Или были другие причины?

- Просто чувствовал, что на своем месте могу дать Израилю гораздо больше. Ведь то, чем я занимался и занимаюсь до сих пор - вытаскиваю находящиеся в состоянии упадка правительственные компании из трудностей и запускаю старт-апы – может не каждый. Но при этом, я, конечно, отдаю себе отчет в том, что главные решения для страны и для каждого из нас все же принимаются в верхних эшелонах власти и только там можно повлиять на ход событий и вещей. Отец это понимал, но принципам своим не изменял, за что платил свою цену. Он считал, что если история и запомнит его, то только как человека, который любил Израиль и стоял на его страже всю свою жизнь.

- Твои родители были неразлучной парой на протяжении многих лет и всю жизнь дружили со своими товарищами по еврейскому подполью. А что ты можешь сказать о своей семье и друзьях?

- Мы с женой тоже неразлучны вот уже 44 года. У жены есть особенность: она меняет свою профессию каждые семь лет. Начинала когда-то учителем в тихоне, потом пошла учиться криминологии, проводила исследования в тюрьмах. Затем вместе с нашей дочерью решила учиться юриспруденции и стала адвокатом. Теперь моя супруга бабушка, помогает детям растить наших внуков и занимается добровольческой деятельностью. Что же касается друзей, то они у меня еще с детского сада. Мы себя так и называем «хавура ган Шошана» (товарищество детского сада «Шошана»). Чуть позже к нам еще присоединились несколько ребят, с которыми мы подружились в школе и в «Цофим». Так что мы вместе уже полвека. Теперь уже дружим семьями - 25 супружеских пар. В минувшую субботу одному из нас исполнилось 67 лет: его день рождения праздновал весь наш «садик», - смеется.

- Твои детские мечты сбылись: ты хотел стать летчиком и инженером и стал им. А каковы твои взрослые мечты?

- Хочу, чтобы наши внуки жили здесь в полной безопасности. Хочу, чтобы израильская экономика процветала, а наши внуки жили здесь, а не в каком-либо другом месте, и чувствовали себя в полной безопасности.

***
Яир Шамир получил свое имя в честь Аарона Штерна (подпольная кличка «Яир»), руководителя подпольной еврейской организации «ЛЕХИ», убитого англичанами.

Едва Яиру Шамиру исполнился год, его отец был арестован англичанами за подпольную деятельность. Через год была арестована и его мать – активистка еврейского подполья. Родителей Яира освободили лишь после провозглашения государства.

В течение всей жизни Яир Шамир занимал руководящие посты в ведущих израильских компаниях, и в том числе – высоких технологий. Он был: генеральным директором и вице-президентом компании Scitex Corporation Ltd; генеральным директором компании «Элит»; вице-президентом Фонда «Этгар»; президентом и генеральным директором компании высоких технологий VICON телекоммуникации; членом совета директоров компаний хай-тека «Mercury», «Орхит», «DSP Group», «Апоалим рынки капитала».

На общественных началах Яир Шамир занимал пост председателя совета директоров национальной авиакомпании «Эль Аль» и председателя концерна Израильской авиационной промышленности «Таасия авирит». В первые месяцы пребывания на этом посту Шамир заменил 13 из 19 руководителей предприятий и структурных подразделений концерна. В момент вступления Шамира на пост председателя совета директоров чистая прибыль концерна авиационной промышленности составляла 2 миллиона долларов США, а в 2010 году она составила 94 (!) миллиона долларов. В те же годы израильский гигант авиационной промышленности уверенно обосновался на российском рынке, где занимает лидирующие позиции в сфере производства беспилотных летательных аппаратов. В тот же период в космос были запущены четыре израильских спутника.

С 1999 года и по настоящее время Яир является председателем правления и совладельцем фонда венчурного капитала «Catalyst» и является председателем Национальной дорожной компании на добровольных началах. Он - член совета Техниона и член совета университета имени Бен-Гуриона в Негеве, а так же глава попечительского совета Центра «Шалем».

* «Цофим» - молодежная организация
* «Бейтар» - молодежная организация

Первый в небе

Чтобы построить новый самолет, нужны усилия очень многих людей на земле. Но в небо его поднимает всегда один – главный летчик-испытатель Israel Aerospace Industries. В последние шесть лет – это полковник Ронен Шапира. Когда-то это делал его отец – легендарный израильский летчик Дани Шапира...

***

Несколько слов об отце Ронена. Впервые он поднялся в воздух в 1940-м. Ему принадлежат слова: «Я хотел быть летчиком с «желтой звездой» на груди». В 1947-м Дани Шапира доставлял воздухом продукты в осажденные еврейские поселения. С 1948-го – военный летчик, командир первой эскадрильи боевых самолетов «Москито». Принимал участие в войнах Израиля, совершив бессчисленное количество боевых вылетов. Единственный иностранный пилот, которому французы доверили в 1958-м году испытывать свои новые самолеты. Дани Шапира первым из израильских летчиков: поднял в небо в 1966-м году вместе с бежавшим из Ирака летчиком Муниром Редфой угнанный советский самолет МИГ-21; был назначен главным испытателем авиаконцерна Israel Aerospace Industries; преодолел звуковой барьер. Он летал на более, чем ста видах самолетов во все уголки мира. Возил глав правительства и важных государственных деятелей Израиля и других стран. Награжден Почетным знаком Союза летчиков-испытателей США. В возрасте 73 лет участвовал в водушном параде в честь 50-летия Израиля. Оба сына Дани – Ронен и Одед – летчики. В Первой ливанской войне все трое совершали боевые вылеты.


***

...Первый раз Ронен держал штурвал боевого самолета в пять лет, сидя на коленях отца.

- Отец с самого начала хотел сделать из меня летчика, - говорит Ронен. – Он взял меня с собой в кабину, когда мне было три года, но я тогда испугался, расплакался и «совместный полет» пришлось отложить. А в пять лет я уже не боялся, сам просился с отцом в полет и даже держался за штурвал. В десять лет отец доверил мне управление, сидя рядом. В начале полета устроил испытание - сымитировал перебой в одном из двигателей, и я тут же повернул назад – к аэродрому. Отец похвалил: «Не у каждого взрослого летчика такая быстрая реакция. Будешь летать!»

Отец вложил в меня очень много - все-таки первенец, старший сын... В пять лет я уже строил самолеты из пластика и устраивал испытания. И техническая интуиция у меня от отца. Одних знаний и опыта в полете недостаточно - машину нужно чувствовать. Когда я веду курсы летчиков, сразу вижу, у кого это есть, а у кого нет.

- Ты выходишь на работу в небо уже 38 лет – с тех пор, как закончил курсы летчиков. К этому можно привыкнуть?

- Нельзя. Слишком интересная и увлекательная работа – постоянно что-то новое... На самом деле испытания начинаются за несколько лет до первого полета, еще на земле. Над проектом работает большая группа людей, и я вместе с ними. Мы должны все просчитать, и в том числе – любой риск и возможный сбой в работе систем, чтобы их продублировать. Решение любой проблемы нужно знать до того, как она возникнет в воздухе.

Год назад, в декабре 2009-го мы провели испытания самолета G250, - продолжает Ронен. - Это совместная разработка израильского концерна авиационной промышленности и американской компании Gulfstream, в которой участвовали несколько тысяч людей – конструкторы, инженеры, техники. Речь идет о самом лучшем в своей группе реактивном самолете для бизнес-класса стоимостью более 25 миллионов долларов. Он обеспечивает наибольшую дальность полета и наивысшую скорость, а, кроме того, его можно использовать даже в аэропортах со сложными условиями эксплуатации. Я был первым, кто поднял в воздух G250 на высоту десять тысяч метров, летел со скоростью звука, и за три с лишним часа полета проверил все бортовые системы и протестировал их в условиях стрессовой ситуации. Могу без преувеличения сказать, что этот самолет – одно из самых больших достижений авиационной промышленности, плодами которого мы будем пользоваться еще много лет.

- Наверное, это очень сильное ощущение - поднять в воздух первым такую махину, зная, что над ее созданием не один год работали тысячи людей...

- Прежде всего, это огромная ответственность. Я прекрасно понимаю, что в полете мне уже никто не поможет, придется рассчитывать только на собственные знания, опыт и интуицию.

- Ты поднимаешься на очень большую высоту. Что ты видишь там из окна кабины?

- Чем выше поднимаешься, тем темнее небеса. В этом смысле внизу летать интереснее – ты видишь землю, пейзаж постоянно меняется...

- Ты часто подвергал себя реальной опасности? То, что называется – был на грани жизни и смерти...

- Таких случаев было немало – и на войне, и во время испытаний...

- Один случай – как ты сумел дотянуть до аэродрома после того, как во время первой ливанской войны ракета противника попала в один из двигателей твоего «фантома» – даже описан в книгах. Чего тебе это стоило?

- Это был третий боевой вылет в тот день – 9 июня 1982 года. Четыре наших самолета прикрывали наземные войска, я был в одном из них. В первом вылете удалось сбить МИГ-23 двумя ракетами, во втором два МИГ-21, пытаясь уйти от преследования, сами врезались в гору. А в третьем полете мне навстречу поднялся еще один МИГ-21. Воздушный бой продолжался 30 секунд, после чего самолет противника врезался в землю и взорвался. Я увидел внизу огромный горящий факел и в тот же миг почувствовал сильнейший удар - в мой самолет попала ракета. Оглянулся – сзади пламя, один двигатель горит... Я над территорией противника, в меня продолжают палить с земли, а наш аэродром неблизко - за высокой горой. У меня два варианта: катапультироваться или все же попробовать дотянуть до своих. Я выбрал второе. Не хотел быть пленным, - Ронен отводит глаза в сторону и некоторое время молчит. - Мне и сегодня нелегко об этом вспоминать... Хорошо, расскажу тебе то, чего нет в книгах. Подняться над горой на одном двигателе в горящем самолете на форсаже, когда резко увеличиваешь тягу и приток воздуха усиливает огонь – это огромный риск и противоречит всем техническим и летным правилам. Но я решился на форсаж, у меня просто не было другого выхода. Поднял самолет на самом пределе и закрыл форсаж только когда вершина горы проплыла в пяти метрах под днищем моего самолета и осталась позади.

- Выходит, страх перед пленом был у тебя был сильнее страха смерти?

- Да кто же думает об этом в такие минуты! – неожиданно вмешивается в нашу беседу присутствующий здесь офицер службы безопасности.

- Я думал, - возражает ему Ронен. - Как ни странно, но я об этом думал, хотя счет шел уже на секунды. Я знал, что если катапультируюсь на чужой территории, они меня в живых не оставят, потому что слишком злы: столько самолетов потеряли в те дни, а мы – ни одного! Да они просто мечтали о таком – захватить израильского летчика и поквитаться с ним за все! Кстати, во время Войны Судного Дня египтяне и сирийцы тоже далеко не всех наших пленных оставляли в живых... И я подумал, что лучше мне погибнуть вместе с самолетом, если не удастся дотянуть до своих...

- Как выглядел «фантом» после того, как ты его посадил? Насколько я знаю, его потом восстановили, и он еще довольно долго летал...

- Хвостовая часть была здорово посечена: насчитали 400 дырок! Один двигатель сгорел полностью, а под вторым выгорела большая дыра, он к концу полета уже тоже горел. Если бы я продолжил лететь на форсаже еще пару минут, я бы его совсем сжег...

- Я слушала твой рассказ и не могла отделаться от ощущения, что ты до сих пор не освободился от тяжелых воспоминаний, хотя прошло столько лет...

- Риск – это часть профессии, но когда в самолет попадает ракета – это на самом деле очень страшно. Сильный удар, от которого все сотрясается, жуткий звук и пламя. И ты понимаешь, что это уже вопрос жизни и смерти...

- У тебя не было после того случая кошмаров?

- Нет. Я никогда не обращался к психологу. И только благодаря тому, что заставил себя на второй день после случившегося снова подняться в самолет... Просто переломал себя, понимая, что иначе не смогу больше летать... Это так страшно – снова оказаться над той же территорией, где в тебя всего два дня назад попала ракета. Но я вспоминал историю отца, которую он рассказывал мне в детстве, как при выходе из «мертвой петли» у него случился блэк-аут (от перегрузки кровь отливает от сетчатки глаза и летчик на мгновение слепнет – Ш.Ш.). Его это очень напугало, но он заставил себя сделать еще одну петлю, решив, что если не преодолеет своего страха, то не сможет летать. Я убеждал себя: если отец смог, значит, и я смогу...

- Кстати, а как отец отреагировал на историю с ракетой?

- Когда он увидел этот бой на пленке, то устроил мне настоящий разбор полетов и очень ругал за ошибку.

- В чем же ты тогда ошибся?

- Когда я «завалил» МИГ и он взорвался на моих глазах, зрелище огромного пылающего факела отвлекло меня буквально на секунду, но этого хватило, чтобы «поймать» ракету, от которой я мог бы уклониться, если бы был сконцентрирован только на полете.

- Ты когда-нибудь видел в глазах родителей страх за тебя? Мама не возражала против того, что отец берет тебя, еще совсем ребенка, с собой в полеты?

- Моя мама была очень сильным человеком. Можно представить себе ее положение: в доме трое мужчин, и все – боевые летчики. Но она была в нас уверена. Я никогда не слышал, чтобы мама возражала против моих полетов с отцом. Мы и ее иногда брали с собой в небо. Сейчас такое, конечно, невозможно, чтобы летчик взял в кабину ребенка или жену: правила в ВВС давно изменились, все заботятся о безопасности и не хотят лишнего риска. К тому же это еще и вопрос страховки. Раньше о таких вещах не думали.

- Ты пересекался с братом и отцом на Первой ливанской? Ведь вы все трое участвовали тогда в боях.

- В день, когда меня подбили, мой брат как раз находился в том же районе и приземлился почти сразу за мной. Ему сказали: «У нас есть один подбитый самолет, он только что сел». Одед еще не знал, что это мой самолет. И вот он заходит в бункер и вдруг видит меня в состоянии шока... «Что случилось, брат? Ты в порядке?» - «Теперь уже - да».

- Твой младший брат теперь работает гражданским летчиком в «Эль-Аль». Отец тоже брал его в детстве в полеты?

- Меньше, чем меня. Одед на девять лет младше, и когда он подрос, отец уже меньше летал. Кстати, на курсе летчиков уже не отец, а я учил своего брата летать.

- Есть один замечательный эпизод из вашей семейной хроники, связанный с Шестидневной войной. Твой отец еще совершал боевые вылеты над Каиром, а у тебя была бар-мицва, на которую он очень хотел попасть. Он тогда успел?

- Да, отец прибыл буквально за час до того, как нам надо было идти в синагогу. И я пошел туда уже вместе с ним. Сразу после синагоги отец собрался ехать на аэродром, но тут ему позвонили и сказали, что война уже закончилась.

- Как ты познакомился со своей женой?

- О, это тоже интересная история, - улыбается Ронен. - Я был самым молодым летчиком в нашей эскадрилье и единственным холостяком. Сидим как-то в укрытии под землей, и кто-то говорит, что к нам прислали новую солдатку. И в тут же минуту раздается легкий стук сандалий на лестнице. Оглядываемся – на пороге милая, красивая девушка с таким испуганным и несчастным выражением лица -кругом одни мужчины и ни одной женщины! Она выходит наружу, я – следом, спрашиваю: «Как тебя зовут?», она отвечает, и в этот момент подходит командир эскадрильи и говорит мне: «Послушай, Ронен, а ведь ты на ней женишься!» Я тогда совершенно не придал значения его словам: какая свадьба в 21 год! Но ведь так оно и вышло: через два года мы с Диной поженились. Я потом не раз вспоминал слова командира, а лет через 20 случайно встретил его и спросил: «Слушай, а откуда ты тогда взял, что мы с Диной поженимся?», а он мне: «Даже не знаю. Просто увидел тебя с ней и вдруг почувствовал, что так будет».

- У вас с женой трое детей. Дочери, насколько мне известно, отслужили в ВВС, а сын пошел в спецназ. Он никогда не хотел стать летчиком?

- Нет. И это моя вина. Я был постоянно занят и не вкладывал в него столько, сколько вкладывал в меня мой отец. Зато из моего сына получился очень хороший спецназовец. Он уже демобилизовался, работает, чтобы собрать денег на путешествие в Южную Америку. Я в середине 1970-х там тоже был – в Южную Америку тогда еще мало кто ездил. Поехал в одиночку, забирался в джунгли. Это было потрясающее путешествие!

- Ничего себе!.. А ты чего-то вообще боишься? Смерти, например.

- Смерти я не боюсь, хотя она совершенно не входит в мои планы, - улыбается. - Сказать, подобно другим мужчинам, что я боюсь жены, тоже не могу, она у меня вполне нормальная, - снова улыбается и добавляет уже серьезно. - За детей, конечно боюсь. Но это естественный страх...Думаю, что он есть у всех родителей.

- Тебе уже 56 лет, 38 лет полетов, тысячи часов в небе... О преемнике еще не думаешь? У тебя есть лучший ученик?

- Я на пенсию пока не собираюсь, еще полетаю, - улыбается. – Преемник, конечно, есть, но называть не стану, тем более, что не мне принимать решение, а руководству концерна. Учеников у меня было очень много, среди них есть и личности известные: генеральный директор компании Эль-Аль Элиэзер Шкеди, командир ВВС Идо Нехуштан...

- Какие самые большие потери были в твоей жизни?

- Смерть мамы. День, когда я узнал, что она неизлечимо больна - самый тяжелый в моей жизни. Мне приходилось терять своих товарищей... Когда погиб парень с моего курса, я впервые почувствовал, насколько опасна наша профессия: оказывается, можно не только летать, но и разбиваться. Только вчера он сидел с нами рядом, и вдруг его нет... Когда это случается во второй раз, ты уже начинаешь задаваться вопросами: почему это произошло? какие ошибки он совершил в полете? можно ли их предотвратить? – и смотришь на вещи уже под другим углом, думая о том, как уберечь в полете себя и других летчиков. В последние шесть лет я несу ответственность за всех летчиков-испытателей нашего авиаконцерна. Чтобы вернуться из полета, не повредив самолета, или не попав в плен, мы должны очень тяжело работать на земле и вести эту ежедневную войну с возможными ошибками...

Свою профессию я люблю еще за то, - продолжает Ронен, - что благодаря ей я побывал в самых отдаленных уголках мира и общался с очень интересными людьми. Например, однажды на авиавыставке, которая проходила на Филиппинах, я познакомился с русской делегацией. Они прибыли туда с МИГ-29 и предлагали мне его опробовать, но что-то тогда помешало. На МИГ-29 я полетал спустя несколько месяцев, когда наша делегация получила приглашение приехать в Москву и посмотреть на новый аэроавтобус, над которым русские тогда работали. В Москве были страшные морозы, но нам устроили такой теплый прием, что я холода не чувствовал. Я тогда первый раз попробовал водку. В России ее пьют так: опустошают рюмку и бросают на пол или в стену, - смеется. - А вот когда мне предложили полетать на МИГ-29, я вышел на поле и сразу окоченел. Русский летчик – в толстенном комбинезоне, а я, по привычке, в легоньком. Говорю ему: «Ты, пожалуй, иди первым, прогрей кабину, а я пока посижу в машине. Дашь знак и я к тебе сразу поднимусь». Так мы и сделали. Прекрасно полетали, после чего нас принял конструктор Артем Микоян - внук того самого Микояна, ты, конечно, знаешь, о ком речь. А внук – один их самых лучших конструкторов в мире. Я его спрашиваю: «У вас в кабине два пилота и нет радара. Почему? Разве летчики не просили вас установить радар?» Он отвечает: «А наши летчики никогда ничего не просят, у нас все за них решают и делают инженеры». Я удивился. Говорю: «А у нас все наоборот. Летчики говорят, чего они хотят, а инженеры ищут решение, как это сделать», - улыбается. - Слышал, что с тех пор – а мы встречались с Микояном в 1994-м году – русские свою концепцию изменили.

Года через два мы еще ездили в Украину, - вспоминает Ронен, - но там нас встречали совсем не так, как в России, а с большим подозрением, вообще смотрели как на шпионов. Каждый вопрос – с оглядкой, с ожиданием подвоха. С первой минуты – ледяное отчуждение. Спрашивается: зачем приглашали? Если бы случай не помог... Когда я обмолвился, что мои дедушка и бабушка родом из Украины и до Израиля жили в Виннице, что тут началось! Во время переговоров украинцы настояли, чтобы я сел с ними напротив нашей, израильской делегации. От былого холода не осталось и следа: украинцы сразу забыли о том, что вначале они нас не любили. Переговоры прошли успешно, мы даже потом сфотографировались все вместе на память. Наступает день отлета. Выхожу из гостиницы, а передо мной – шеренга из 30 офицеров с чистыми таблицами для полетов в руках. Я теряюсь в догадках: что случилось? А они протягивают мне планшеты и просят оставить автограф. После той поездки мы в течение нескольких лет очень успешно сотрудничали с украинцами и еще не раз туда летали.

- В тебе во время этих поездок не проснулись гены предков, которые когда-то там жили?

- Что-то, наверное было...Я очень жалел, что не знаю языка. И мне ужасно хотелось посмотреть на дом бабушки и деда в Виннице, только я не знал, где его искать: мамы к тому времени уже не было в живых...

- Ты мог бы назвать свой самый счастливый день?

- Такой трудный вопрос... Я ведь по своей природе оптимист и, значит, человек счастливый... Больше всего мне, пожалуй, запомнились дни, связанные со свадьбой, рождением детей, окончанием курсов летчиков...

- Ты сын легендарного Дани Шапира – первого израильского летчика-испытателя. Никогда не ощущал, что живешь в тени своего знаменитого отца?

Вздыхает:

- Мне напоминают об этом всю жизнь – начиная с курсов и до сегодняшнего дня...

- Тебе это мешает?

- Пожалуй, нет. Я отношусь к этому с пониманием. Пока не начинаешь добиваться собственных результатов, имя отца в чем-то даже помогает...

- Ты никогда не жалел о том, что выбрал такую сложную и опасную профессию?

- Нет. Я, конечно, понимаю: если бы выбрал что-то другое, моя жизнь была бы намного спокойнее и комфортнее. Спроси любого из наших летчиков, и они скажут тебе, что работа в авиаконцерне очень тяжелая - от зари до позднего вечера, плюс профессиональный риск, перегрузки и масса других вещей. Разница между обычным пилотом и пилотом– испытателем – в уровне ответственности, знаний и опыта. Летчик-испытатель – это отчасти и конструктор, и инженер, и техник. Он должен разбираться во всех технических тонкостях работы систем.
Гражданский летчик после большого перелета идет отдыхать в хорошую гостиницу, и во время полета никогда не бывает один: с ним – экипаж, стюарды и стюардессы. А я в полете большей частью один, либо - с напарником. Этой профессией в мире владеют не так уж много людей... Мне приходилось летать на 60 типах самолетов, первому поднимать в воздух новые модели...

- И в том числе – усовершенствованную копию советского МИГ-21, угнанного в 1966-м году. Твой отец был первым израильским летчиком, поднявший в воздух оригинальный МИГ-21. Так что ты, можно сказать, замкнул круг, и мне остается задать всего один вопрос: у тебя были минуты слабости, о которых ты потом жалел?

- Наша профессия не выносит слабых, она любит сильных, ответственных и исполнительных. Конечно, я, как и любой человек, совершал ошибки, но ведь они меня тоже чему-то учили.

...Ронен поднимается. Время истекло. «Окно», давшее нам возможность около полутора часов спокойно разговаривать, закрылось: ему сегодня еще предстоит трехчасовой испытательный полет.

14. Многоликий Израиль

Кфар Ильинка

...Когда-то они жили в рубленых избах в Воронежской губернии. Теперь - в восьмиэтажках в Бейт-Шемеше. Молились в деревенской синагоге, не зная иврита, пололи огороды, ходили за скотиной... Но есть надежда, что дети их будут жить иначе.

Первые ильинцы появились в Израиле в семьдесят пятом году. Те, кто тогда занимался приемом репатриантов в аэропорту, стали свидетелями необычного зрелища. В зале появилась большая группа славян деревенского вида: мужчины - в телогрейках и сапогах, женщины - в плюшевых жакетах. С тюками, сундуками, фибровыми чемоданами с железными уголками. Эти люди носили библейские именаа - Абрам, Сара, Хаим и рассказывали, как трудно им было найти «кошерную»* невесту или жениха, ездили искать себе пару в какое-то астраханское село к таким же, как они, евреям. В аэропорту Бен-Гурион, конечно, видали всякое - эфиопские семьи привозили рабынь, кавказские горцы умудрялись резать барашков в лифтах.  Жители воронежского села Ильинка были не меньшей диковинкой. Они рассказывали о своей простой жизни в России - ходили в синагогу, соблюдали Шабат, сеяли, разводили скот, мечтали об Израиле.

Когда через полтора года первые ильинцы приезжали встречать прибывающих родственников, юноши уже были в черных шляпах и лапсердаках.

***

...Навстречу шла женщина. В пестреньком штапельном платье мешком, ситцевой косынке, завязанной по-деревенски. Лузгала семечки.

- Вы из Ильинки?

- Нет, - поспешно сказала она, - из Москвы.

А глаза выдали - блеснули. Как же, из Москвы!

- А ильинские здесь есть?

- Не знаю таких. А на чту они вам? - Ее выдавал говор - такие интонации можно услышать только где-нибудь в средней полосе России, в деревнях.

Я поднялась по ступенькам восьмиэтажного дома в квартиру, которую мне указали прохожие: уж там-то точно живут ильинские - по фамилии Матвеевы. Дверь открыл рыжий веснушчатый дядька в кипе. Как открыл, так и закрыл - прямо перед носом, - увидев внушительный фотоаппарат на шее моего спутника. Здорово, видать, достали ильинцев корреспонденты!

К ильинцам все же попасть удалось. Тоже Матвеевым. И немудрено: на всю Ильинку - три фамилии: Матвеевы, Кожокины да Пискаревы.

Глава семейства, Александр Михайлович, прежде чем вступить в разговор, осторожно заметил:

- Вам-то деньги зарабатывать, уедете в свою Москву, а мне-то жить здесь.

Только после предъявления «теудат-зеут»*, я наконец, удостоилась беседы, которую постараюсь воссоздать с колоритными интонациями моего собеседника - жителя воронежского села.

- Матвеевы мы. Жили в колхозе. До сорок восьмого года колхоз назывался "Еврейский крестьянин", потом - "Маленков", ишо как-то. Работал со скотом на ферме, здеся - пенсионер.

- Большая у вас семья?

- Это как считать. Скольки вообще или скольки иждивенцев на моей шее? Вот посчитайте: я, жана, восьмеро детей. Шесть свадьбов детям уже сыграли. А внуков - у одной дочери двое да у другой... Мойша, ну-ко посчитай (совместными с внуком усилиями насчитали тринадцать).

- А сколько народу в этой квартире живет?

- Десять.

- Как же вы все помещаетесь здесь?

- А че нам? Все свои, не чужие. Мы и в Ильинке вдястером в двух комнатах жили в своем дому.

- А дом родительский?

- Не, все своим трудом наживал. Нас Бог на то создал - трудиться.

- Вы соблюдаете Субботу и праздники?

- А как жа! Только мы, ильинские, и соблюдаем, - вскинулся Александр Михайлович. - Ехали в Израиль, думали, здеся все соблюдают. Куды! Городские и свет жгут в Субботу, и работу всякую делают. Ниче никто не соблюдает.

- Вам тут нравится, в Израиле?

- А че? Все хорошо, все «беседер»* тута. Никаких забот. Было хозяйство, все распродал - дом, корову, козленков, в дому все.

- Не жалко хозяйства?

- А чаво жалеть? Оно мне в России во как надоело! Всю здоровью положили. А продал все задаром - сюда пятака не привез.

- Почему задаром? Что, дом плохой был?

- Какой-такой плохой? - снова взвился мой собеседник. - Дома-то рубленые были, как вы думаете! Продал за девять тысяч, поехали на доллары менять, а там за сто рублей доллар дают. А сто долларов везть сюды - к чаму? Привез родительские фотографии, чаво еще везть?

- Много было в вашей деревне евреев?

- Почти што все. И синагога была. Молились тама. Раввина не было, старики наши читали Тору. В Субботу у нас никто не стряпался, огород не пололи, ниче не делали. Цукот* тоже отмечали. И Рош а-Шана*.

- А что же, коровы в Субботу недоенные стояли?

- А мы русских просили, они приходили доить. Раз председатель новый объявился, че такое, говорит, почаму это в Субботу наши коров не доют, и погнал всех на работу. Ну, наши пошли, а опосля, когда начальство приехало, пожаловались яму, так оно председателю велело больше не заставлять наших доить по Субботам.

- Обрезание мальчикам вы тоже делали?

- А как жа? Ни один без этого сюды не приехал. Возили в Азербайджан сынов, тама делали.

- А русские были в Ильинке?

- Немного. А щас туды из Ташкента понаехали, наши дома поскупали.

- Какие отношения у вас были с русскими семьями в Ильинке?

- А че? Ладом жили. Тольки кладбища были разные. Мы как в Израиль ехали - они вон как голосили...

...Из кухни вышла жена Александра Михайловича - Сара:

- Собираюсь вот весной на родительскую могилку съездить. Ташкентские хотели своих на нашем, еврейском, кладбище хоронить, так не дали ильинские.

- Много еврейских семей осталось в Ильинке?

- Да семей тридцать будет. Больше ста уже здеся, - сказал Александр Михайлович.

- Трудно вам здесь без иврита?

- А мы уже их по нашему выучили. На базаре как увидят нас, кричат по-русски: "Картошка! Картошка! Два рубля!"

- А как же вы Тору читали, не зная иврита? Как молились?

- А я не молюсь, я так в синагогу хожу. Старики наши, те читали Тору. И Кадиш читали по упокойникам.

- Как у вас здесь с местными отношения складываются?

- Надо было вам три дня назад приезжать сюда, посмотрели бы, - отозвалась из кухни дочь Матвеевых Анна.

- Ты чаво, Анькя?- строго спросил Матвеев-старший.

- А таво, миштара*-то приезжала!

- Ну, дети чего-то не поделили, - начала рассказывать Сарра, - а мараканец* вышел и кинулся нашего душить...

- Ребенка?

- Да не, взрослого. Вызвали миштару, те мараканцу - ничего, а нашего - забирать. Говорят на иврите, мы ниче не понимаем - куды, зачем? Ильинские не дали сажать в машину. Потом второй раз приехали - с переводчиком, все ж таки забрали на сорок восемь часов. Посля отпустили.

- Нравится вам здесь? Не жалеете, что приехали?

- Об чем жалеть? - отозвалась Сарра. Открыла холодильник, вытащила два огромных пакета замороженного мяса: - Вот мясцо, открыл холодильник - и на тебе, а тама пока вырастишь... Без рук, без ног осталися.

- У них тама третья мировая война началася, - вставил Александр Михайлович, - сегодня по приемнику передали.

- Где? - не поняла я.

- Где-где! В Армении там или в Азербайджане... Вы че, не слыхали?

- А... про это? Слыхали.

...Посидели, помолчали.

- Много в Израиле вашей родни?

- Хватат. Три брата, две сястры. Дочь приходит с внуками, посидим, в карты поиграем... - Александр Михайлович засмеялся дробно, горохом.

- А в Ильинке что делали в свободное время?

- А у нас его там не было. За одной скотиной ходили с утра до ночи. Известное дело - в колхозе, - сказала Сарра.

- А чего вам здесь для полного счастья не хватает?

- Че не хватает - все равно не дадите, -Александр Михайлович опять закатился дробненько. - Квартиры сваей не хватает, у дочери живем покуда. Оне с зятем работают, даже по-плохому (у нас, ильинских, профессоров нет, все на простой работе) выходит три тыщи на семью. Вот купили квартиру. Можно жить.

- Собака, кошка у вас есть?

- Ну, ишо собаку я в дом приглашу! Она у меня во дворе жила. А здеся - куды?

- А почему вы раньше в Израиль не приехали?

- Мы б уехали, так не пускали!

- Кто?

- Власти.

...Матвеевы и не подозревают, что один из тех, кто открыл им и другим ильинским семьям дорогу в Израиль, живет в двух десятках километров от них. Как не знают они и о том, что один из пятидесяти одного тома уголовного дела, сфабрикованного КГБ против Анатолия Щаранского*, посвящался Ильинке.

С ильинцами он столкнулся впервые накануне своего ареста - в семьдесят четвертом году. К московской синагоге пришел старик Варнавский, представитель ильинцев, который искал встречи с активистами сионистского комитета. По виду совершенно русский, он упорно называл себя евреем. Когда же старик запел псалмы на хорошем иврите, все были обескуражены. Еврейское село в российской глубинке? Оказалось - да.  И корни их истории можно отыскать в 17 веке.

Щаранскому тогда казалось, что ильинцы даже ближе к иудаизму, чем многие евреи. Сохранить традиции в течение нескольких веков, когда самим-то евреям это не удавалось... У ильинцев было мессианское отношение к Израилю, чувство духовной родины, что было утеряно в галуте* многими евреями.

Узнав от ильинцев, что власти препятствуют их выезду в Израиль, Щаранский инициироваол пресс-конференции для иностранных журналистов, чтобы о проблеме стало известно на Западе. Роберт Тот опубликовал в "Лос-Анджелес тайме" первую статью об Ильинке, которая называлась "Евреи выжили в глухом селе". После того, как удалось приподнять завесу неизвестности, людям этого маленького героического села легче стало противостоять властям, которые скрывали от ильинцев вызовы из Израиля*. До вмешательства Щаранского только одиночкам из Ильинки удалось через другие республики тайно уехать в Израиль. За беспрепятственный выезд ильинцев на историческую родину боролись участники Хельсинской группы*, Андрей Сахаров* и другие.

Что же касается Щаранского, ему не удалось прорваться в Ильинку через заслоны КГБ*. Летом 1976 года он с Владимиром Слепаком* собрался навестить их, захватив подарки и сувениры из Израиля. Александр  Липавский (как позднее выяснилось - агент КГБ) предложил им помощь - у него была машина. В нескольких километрах от Ильинки их остановили милиционеры. С ними находились председатель сельсовета и председатель колхоза. Разговор был коротким: "Ваши документы! Вы задержаны. К кому едете? Кого из колхозников знаете?" -"На каком основании нас задержали?" -"В соседнем районе произошло убийство. Ваша машина по описанию похожа на разыскиваемую. Мы должны проверить. А кроме того, в селе карантин - эпидемия среди скота". Задержанных повезли в райцентр и оставили там на ночь. Наутро, когда машину Липавского начали обыскивать, Щаранский и Слепак, воспользовавшись моментом, отлучились и поймали попутку до Ильинки - за три рубля. Сначала ехали стоя, держась за борт грузовика, а перед самым селом из предосторожности легли на доски, выстилающие кузов. Не помогло! Их снова остановили. Милиционеры угрожающе спросили водителя: "На американцев работаешь?" И тот, напуганный, успел кинуть своим пассажирам в кабину милицейского газика трешку: "Заберите свои проклятые деньги!" Так беглецы во второй раз оказались в знакомом райцентре. На сей раз им назвали еще одну причину, по которой нельзя проехать в Ильинку: "Там проходят военные маневры! " В сопровождении милиционеров Щаранскому и Слепаку пришлось покинуть Воронежскую область. Позднее, на следствии, задержанным продемонстрировали фильм о том, как они пробирались в Ильинку. Там было все - показания милиционеров, шофера. А завершалась лента кадрами колхозного изобилия - мол, жители села счастливы, а разговоры о их желании выехать в Израиль - провокация сионистов.

На судебном процессе по делу Щаранского нашелся единственный свидетель из Ильинки, который был заявлен на предварительном следствии, но в зал суда не явился. Или ильменские не пустили его «всем миром», или сам передумал. Во всяком случае специально посланные в Ильинку сотрудники КГБ, обрабатывавшие единственного свидетеля, не смогли привезти его в Москву на суд.

Щаранский считает, что вряд ли Ильинка представляла какую-либо опасность для КГБ и властей, скорее, она их раздражала. Как это так: русский мужик - самый естественный классовый партнер в борьбе с сионизмом - вдруг сам оказывается в сионистах! Да еще налаживает связь с заграницей! Власти старались сделать все возможное, чтобы изолировать их от большого мира, советские историки надрывались, оспаривая факт принадлежности ильинцев к еврейству...

Однако есть бесспорные документы, подлинность которых не подвергается сомнению. В 1825 году Синод представил на рассмотрение Александра Первого доклад о борьбе с распространением иудаизма среди христиан Воронежской губернии. В другом указе запрещалось "иметь субботние сонмища и делать обрезания младенцам, за чем неослабно смотреть земской полиции, сельскому начальству и приходским священно- и церковнослужителям". Как видим, ильинцам довелось немало претерпеть за свою приверженность к иудейской вере. Не только при царе, но и при советской власти.

Теперь о том, как воспринимали ильинцев в Израиле в начале 1990-х годов: «Публика замкнутая, держатся своим кланом, все вместе. Они и квартиры покупают в одном доме целыми этажами. Работают отчаянно. Пьют - тоже отчаянно. Образованных среди них очень мало. Молодежь стараются отдать в йешивы». «Ильинские? Да их за версту видать! Сидят у подъездов, лузгают семечки, матерятся семиэтажно. Сбивают цену на рынке, потому что соглашаются на любые условия, на самую черную работу за самые малые деньги».


* «кошерная» невеста (переносный смысл) - еврейская девушка
* «теудат зеут» - израильский паспорт
* «беседер» (иврит) - хорошо, нормально
* Цукот (искаженное) - Суккот - еврейский праздник кущей
* Рош а-Шана - еврейский новый год
* «миштара»* (иврит) - полиция
* «мараканец»* (искаженное) - выходец из Марокко
* Анатолий Щаранский - …………
* Андрей Сахаров -…………..
* Владимир Слепак -……………..
* «галут» - ассимиляция евреев (?)
* вызов из Израиля (документ) - приглашение для выезда на постоянное место жительства в Израиль
* Хельсинская группа - правозащитники в СССР времен «железного занавеса»
* КГБ - комитет государственно безопасности в СССР


Первопроходцы

Это место – «Ахузат Дубровин» - известно всякому, кто путешествует по израильскому северу. Музей-усадьба еврейских переселенцев, прибывших в Эрец-Исраэль из России в начале прошлого века и основавших здесь первые еврейские поселения. Судьба их потомков, представителей третьего и четвертого поколения династии Дубровин, строивших эту страну и воевавших за нее, не менее интересна: недавно им удалось разыскать потерянную ветвь своей знаменитой семьи.

...Я еду в Хайфу, на встречу с правнуками Йоава Дубровина – Йоавом, Авраамом и Эзрой Орни. Несколько лет назад Йоав переехал в новый дом, с веранды которого открывается живописный вид на Хайфский залив.

«Палестина ждет нас!»

- О том, как все начиналось, мы слышали от Йосефа Дубровина, одного из внуков Йоава. Он приехал в Палестину в пятилетнем возрасте и до глубокой старости сохранил отличную память, - говорит мне Йоав Орни, названный в честь своего знаменитого прадеда, умершего в 104-летнем возрасте и похороненного на кладбище Рош-Пины. – Вот, например, такой эпизод: в 1905 году семья Дубровин приехала в Одессу и поселилась в гостинице в ожидании корабля, который отправлялся в Палестину. Вечером вышли погулять на набережную и встретили трех еврейских парней, которые оттуда уже вернулись. Незнакомцы начали отговаривать моего прадеда Йоава Дубровина от безумной затеи: «Не делайте этого! Там жара, малярия и нечего есть. Мы оттуда бежали». Йосеф боялся, что его дед после этих слов передумает ехать в Палестину, но когда парни ушли, Йоав Дубровин сказал: «Они бежали из Палестины? И это евреи? Палестина ждет нас!»

...Тут я вынуждена пояснить, что речь идет о герах, и рассказать, как Андрей Дубровин, родившийся в русской православной семье, стал Йоавом. Его дед был человеком зажиточным и считал своего сына Кирилла (отца Андрея) человеком несерьезным, транжирой. Дубровин-старший завещал земельные участки своим помощникам и управителю. Непутевому же сыну не досталось ни гроша, и он подался на заработки в Астрахань, а оттуда в село Заплавное, где был небольшой заводик по изготовлению сельскохозяйственного инвентаря – борон и лопат. Поскольку семья едва сводила концы с концами, Андрея отдали в пастухи, едва  ему исполнилось десять лет. Мальчик отличался от своего неудачливого отца и умом и трудолюбием: через несколько лет он уже был главным пастухом на большой ферме, умел читать и писать, интересовался многими вещами. Однажды Андрей поехал в Царицин (Волгоград), где попал на лекцию по иудаизму. Ему захотелось прочесть Старый завет (с Евангелием мальчик, родившийся в православной семье, был знаком с детства). Андрей настолько увлекся иудаизмом, что подался в Царицин учиться у рава и прошел гиюр, сменив свое русское имя на еврейское. Отныне он называл себя Йоавом и даже участвовал в публичных диспутах, которые православные священники навязывали герам, обвиняя русских «жидовствующих» крестьян в предательстве своей веры.

В 1851-м  году Йоав женился на старшей дочери из семьи Гришиных, которые были герами уже в седьмом поколении. Одно условие Гришиных – пройти перед свадьбой обрезание - Андрей выполнить не захотел, объяснив это так: «Наш предок Авраам был не обрезан, однако Господь его принял». Жена Йоава через несколько лет тяжело заболела и просила его перед смертью  жениться на ее сестре, чтобы у детей не было чужой мачехи. Он выполнил ее просьбу. Перед второй свадьбой, состоявшейся в 1858-м году, родственники невесты (Гришины) начали  говорить Йоаву, что, может быть, Всевышний наказал его смертью первой жены оттого, что он не прошел обрезания. И на сей раз он прислушался к их словам. Рахель родила Йоаву дочерей и сыновей. К моменту отъезда в Палестину у всех детей Йоава и Рахель, за исключением младшего, Ицхака, были уже свои семьи, как  и у дочерей от его первой жены.

Семейные предания

В 1873 году в селе Заплавное, где жили геры Гришины и Дубровины, случился большой пожар, во время которого сгорело много домов. В числе погорельцев оказалась и семья Йоава. Младшей дочери Тамар тогда было девять лет, и родители послали ее попросить у кого-нибудь еды для погорельцев. Девочка вышла на дорогу и встретила местных крестьян, возвращавшихся с полей. Один из них, зная семью Дубровиных, спросил: «Что же я могу тебе дать? Вы же живете как евреи, едите только кошерное». Он протянул Тамар мешочек с картошкой и сказал: «Возьми хотя бы это, а угли у вас есть». Пепелище на месте деревянного дома еще дымилось.

Поначалу у Йоава Дубровина не было своей земли, и он трудился с утра до ночи на чужих участках. Накопил денег и начал скупать земли. К 1905 году у Дубровиных были  уже тысячи дунамов земли и хорошая по тем временам техника – плуг с двумя лезвиями, который Йоав потом вывез в Палестину. Если бы он не уехал из России вовремя, мог закончить свои дни в Сибири. Но Йоав  был очень умным, сильным и всегда умел добиваться своего. Например, ему удалось с помощью подкупа освободить от  службы в царской армии трех сыновей – Ицхака, Азарию и Даниэля, поскольку там они не смогли бы соблюдать кашрут. Это обстоятельство ускорило отъезд семьи в Палестину. Йоав решил, что в России евреям жить нельзя, и начал распродавать свое огромное хозяйство, чтобы оплатить проезд всех членов семьи.
Азария и Даниэль собрались было податься в Америку, но отец категорически отказался оплачивать им проезд. Он считал, что семья должна ехать на свою историческую родину. В 1907-м  году Азария и Даниэль тоже прибыли со своими семьями в Палестину. Первая группа клана Дубровин обосновался там двумя годами раньше – в 1905.

Дубровиным пришлось ехать из Одессы в Палестину под видом паломников. Время было неспокойное. Они отправились в путь в канун Пэсаха и ели одну картошку. Один из пассажиров корабля обратил внимание, что Дубровины не прикасаются к хлебу, и по прибытии в Яффо донес турецким властям, что они – евреи, выдающие себя за паломников. Из тюрьмы семью вызволил представитель Всемирной сионистской организации Артур Руппин, оказывавщий содействие еврейским переселенцам. Ему пришлось подкупить турок, чтобы те выпустили Дубровиных.

Первопроходцы

Члены семьи, прибывшие в Палестину в составе первой группы, писали своим родным в Россию, что нашли место неподалку от Кинерета, где много плодовых деревьев и вода, бьющая прямо из скалы. Первое время Дубровины жили в Явнеле. Человек, уполномоченный бароном Ротшильдом помогать переселенцам, обратил внимание на работящую семью, которая на тот момент насчитывала уже человек тридцать, включая зятьев и невесток Дубровина, а так же их родителей. Он понял, что они хорошие фермеры и оказывал им всяческое содействие.

Дочь Йоава Дубровина Тамар была замужем за Реувеном Гроднянским, моэелем* и шохетом*, что подверждалось разрешением, выданным ему раввинатом Царицина, а кроме того – хорошим фермером. Они прибыли в Палестину с двухлетней дочкой  Бат-Шевой. Родители Реувена Гроднянского тоже поехали с ними. Уполномоченный барона Ротшильда предложил им обосноваться в поселении Метула, состоявшем тогда всего из одной улицы. Йоаву Дубровину он показал другое место - Йесод ха-Маале, покинутый предыдущими переселенцами, не осилившими фермерство. Там были большие земельные угодья, но ферма Йоава Дубровина (ныне – музей «ахузат Дубровин») оказалась ближе всего к болотам долины Хула. Кстати, разделение семьи вовсе не входило в планы главы клана Дубровиных, но уполномоченный барона убедил  Йоава, что в Эрец-Исраэль принято, чтобы дети жили отдельно от родителей.

Еврейские фермеры тогда получали бесплатно земельные наделы, выкупленные у арабов, но Дубровин предпочел заплатить за выделенные ему семьсот дунамов. Он приехал в Палестину с деньгами, вырученными от продажи фермы под Царицином, и считал: то, что дается легко, так же легко и уходит.

Каждому переселенцу, готовому возделывать земельный участок, дарили борону. Часть новоприбывших, не уверенные в том, что смогут его освоить, брали один участок на две семьи. Йоав Дубровин попросил три (!) участка и получил три бороны. Ему было не привыкать к тяжелому труду.

Бат-Шева (мать Йоава, Авраама и Эзры Орни) росла в Метуле. У переселенцев там были большие проблемы с арабами, которые мешали евреям возделывать землю, невзирая на то, что получили за нее деньги. С появлением Дубровиных-Гроднянских ситуация изменилась. Когда крепкие ребята, прибывшие из России, спустились на отведенные им поля, расположенные внизу, в тот же момент там появились и арабы с набутами*  в руках. Жители Метулы, включая уполномоченного барона,  с тревогой наблюдали сверху за происходящим. До сих пор арабам удавалось прогонять евреев с полей, именно это они намеревались сделать и на сей раз. Но Дубровины-Гродянские были не робкого десятка, они сжимали в руках цепы, которыми огрели по спине арабских молодчиков, обратив тех в бегство. После этого случая и другие  еврейские переселенцы уже спокойно могли обрабатывать свои поля.

Малярия и другие напасти

В те времена в Эрец-Исраэль свирепствовала эпидемия малярии, и в Йесоде всегда стояла наготове «карета скорой помощи» - конь с повозкой: на нем больных возили к доктору Малкину, который был тоже из России. Однажды Йоав Дубровин тяжело заболел, симптомы напоминали те же, что бывают и при чуме. Доктор Малкин, который дружил с Йоавом, хотя был намного моложе его, оказался перед тяжелым выбором: возможности проверить в лаборатории, с чем он столкнулся, у него не было, и нельзя было подвергать опасности других жителей поселения. Если бы турки узнали, что им грозит опасность эпидемии чумы, они бы уничтожили всех жителей Йесода. И доктор Малкин решил отравить Йоава, подсыпав ему в чай стрихнин, который выдал за лекарство. То ли доза была мала, то ли организм Дубровина справился и с болезнью, и с ядом, но через некоторое время больной пришел в себя и встал на ноги. Позже доктор Малкин признался другу, что пытался его отравить ради спасения других.

Жертвой малярии стал зять Дубровина Реувен Гроднянский, муж его дочери Тамар. Ему было всего тридцать лет с небольшим. У вдовы осталось трое детей и большое хозяйство. Тамар тяжело работала наравне с мужчинами всю жизнь: сама засеивала поле, сама собирала урожай, а замуж больше так и не вышла. Она была незаурядным человеком, хорошо знала арабский. Арабы, которых она нанимала для обработки полей, называли ее «хаваджа Тамар»*. Они ее уважали и побаивались. Бабушка спускалась на поля с набутом в руках, если что – могла и ударить.

В 1920-м году, когда арабы напали на поселение Тель-Хай и убили восемь человек, включая Трумпельдорфа, жители Метулы, состоявшие из одних фермеров и опасавшиеся бойни, решили временно перебраться в Ливан.  Дубровины-Гроднянские остались на месте, опасаясь, что в их отсутствие арабы разграбят все хозяйство. Старожили киббуца Кфар-Гилади рассказывали, как однажды увидели со своей сторожевой вышки приближающегося всадника в мужской одежде. Это была Тамар, которая в одиночку решилась приехать к ним за продуктами, переодевшись в мужчину, чтобы избежать по дороге стычек с арабами.  Тамар Дубровин-Гроднянская была очень храброй женщиной и ни в чем не уступала мужчинам.

Однажды Йоав Дубровин послал в Метулу на подмогу дочери одного из своих сыновей, Авраама. Север тогда находился в руках турок, а генерал Алленби продвигался с юга. Турки мобилизовывали местных жителей, чтобы противостоять англичанам. Брат Авраама, Ицхак был уже призван в качестве возницы вместе с двумя конями и повозкой, на которой турки намеревались перевозить пушки. Авраам работал в поле с  Тамар, пока кто-то не донес туркам, что один еврейский парень уклоняется от мобилизации. Авраама арестовали и бросили в турецкую тюрьму, где он умер от инфекции. Похоронили его на исходе праздника Шавуот. Аврааму было тридцать с небольшим, а его сын Йосеф дожил до преклонного возраста, отличался прекрасной памятью и был хорошим наездником даже будучи стариком. Он был последним из семейного клана, кто проживал на ферме Дубровин, после чего она превратилась в музей «ахузат Дубровин».

Обретенное родство

К моменту отъезда Дубровиных в Палестину дочери Йоава от первой жены были уже замужем, и лишь одна из них решила поехать вместе с отцом. Последний раз Йоав виделся с родными, оставшимися в России, когда приезжал туда в 1907 году за плугом с двумя лезвиями, которых в Палестине в ту пору еще не было. В семейном архиве сохранилась фотография, где Йоав Дубровин снят с семьей своей дочери от первой жены, проживавшей в Заплатном. Она была замужем за одним из сыновей Гришиных. До октябрьской революции Йоав еще переписывался с ней, а потом связь, по понятным причинам, прервалась. Восстановилась она совсем недавно, уже на уровне правнуков Йоава Дубровина, которые родились в семьях, продолживших его род по линии первой и второй жены.

Это произошло достаточно случайно. Несколько лет назад израильтяне - представители разных семей, предки которых прошли в России гиюр и прибыли в Палестину в конце позапрошлого и начале прошлого века, решили посетить места исхода. В том числе они побывали и в селе Заплатном, где прежде жили семьи геров Гришиных и Дубровиных. И, как выяснилось, потомкам по линии первой жены Йоава Дубровина удалось выжить во время войны. Позднее нашлись и потомки семьи Гришиных, из которой  вышли обе жены Йоава Дубровина, которые ныне живут в Нагарии. И однажды в Хайфе за одним столом собрались правнуки Йоава Дубровина от его первой и второй жены. Потерянные ветви рода, наконец, воссоединились.

...К сказанному выше добавлю, что Йоав (Андрей) Дубровин родился 12 октября 1831 года, умер в феврале 1935-го. Его могила расположена в верхней части кладбища на возвышении Рош-Пины. На памятнике выбито: глава семьи Дубровин. По еврейской традиции, первый правнук, родившийся в 1936 году уже после его смерти, получил то же имя – Йоав. Именно в его доме, в Хайфе, и произошла знаменательная встреча двух едва не потерявших друг друга поколений семьи.

Второе и третье поколение клана Дубровиных

- Что вы испытываете при мысли о том, что за вами тянется такая большая история семьи?

- Это очень волнующий момент, - говорит Йоав, - мы ощущаем сильную связь с историей своей семьи. Тем более, что от нас долгое время скрывали историю ее еврейства. Мама боялась, что нас, поскольку мы геры, станут считать ненастоящими евреями и не позволят делать хупу. Мама и позже предупреждала нас, когда мы уже знали, кто мы, что об этом лучше не распространяться. На всем лежал какой-то отпечаток тайны, опасности...

- Я знаю, что  был такой эпизод, - вспоминает Эзра. – Дом бабушки Тамар стоял в Метуле на самом высоком месте. И дети из других еврейских семей дразнили маму, бросая ей ухо кролика со словами: «Это ухо свиньи. Ешь его!» Наверное, не случайно мама требовала, чтобы мы говорили только на иврите. Единственный источник, из которого мы узнаем все подробности – работа дочери Йоава, записывавшая рассказы наших стариков, когда они еще были живы, но уже находились в доме престарелых. Мы единственная семья среди многих других, подобных нашей, которой удалось восстановить историю своего рода, представленную и в музее «Ахузат Дубровин».

- Когда мы были детьми, нами больше занималась мама, - добавляет Авраам. - Отец рос в религиозной семье, приехал в Эрец-Исраэль в 17-летнем возрасте. Когда он увидел в Метуле нашу маму, то сразу решил на ней жениться. В молодости она была настоящая красавица и прекрасно пела (мы до сих пор поем ее песни). Наша мама Бат-Шева была очень особенная, все время чем-то занята, ни минуты не сидит на месте. У нее было хорошее чувство юмора, она любила шутить, рассказывала нам разные смешные истории...А еще она придумывала новые слова на иврите, которые я никогда нигде не слышал, например, блинчики мама называла «рекиким», а кувшин – «натла». Наши родители прожили долгую жизнь: отец умер в 100 лет, мама в 94.

- Ощущаете ли вы в себе примесь русской крови, гены Дубровиных?

- Безусловно, - говорит Йоав. – У меня довольно часто возникают ассоциации, связанные с Россией. Я немного говорю по-русски. Мне очень нравится русская литература.

- А мы ведь не только Дубровины, мы еще и Орни, - говорит Эзра. - Наш отец тоже был особенным человеком. Сгусток энергии! Когда у мамы рождался мальчик, все сразу говорили: вот еще один «акшан»* родился. Нас четверо братьев, старшему Реувену уже 85 лет, и, по рассказам мамы, все мы в детстве даже во сне без конца крутились, сбрасывая одеяло на пол. Кровь Дубровиных мы ощущаем в способности концентрироваться на важных вещах. Реувен, родившийся в 1928-м году, во время Войны за Независимость был бойцом Пальмаха. Когда он  пять месяцев находился в блокаде в Негеве, наш отец поехал его навестить, захватив с собой трех почтовых голубей. Кстати, он здорово рисковал... Сначала отец добрался до места, где готовили отряд для подмоги бойцам, попавшим в блокаду в Негеве, а с ними уже - до Реувена. Он передал нашему старшему брату голубей и сказал: «Выпускай их по одному, чтобы мы знали -  у тебя все в порядке». Двое из трех голубей вернулись, а вслед за ними появился и Реувен. Аврааму тогда был всего год. Старший брат взял на руки самого младшего и сказал: «Как хорошо, что ты есть!».

...Мне остается добавить несколько слов о том, как сложилась судьба четырех братьев, с тремя из которых мне довелось встретиться в Хайфе в доме Йоава, а с четвертым, Реувеном, чуть позже - в Тель-Авиве. Реувен – участник Войны за Независимость, математик. Йоав – инженер по машинам, учился в Израиле и США, после чего руководил крупнейшими израильскими предприятиями. Младшие братья – Эзра и Авраам – офицеры запаса ЦАХАЛа, участники Шестидневной Войны и Войны Судного Дня. 

* моэль - человек, проводящий обрезание в еврейской традиции
* шохет - резник, разделывающий мясо в еврейской традиции
* «набут» (арабский) - дубинка
*«хаваджа Тамар» (арабский) - госпожа Тамар (уважительное обращение)
* «акшан» (иврит) - непоседа

Затерянные в веках

Тысячу лет они верили в то, что когда-нибудь за ними придет Человек в белом, но Он все не шел. Однажды услышав, будто бы Он уже создал для них страну, потомки Менаше не выдержали и отправились туда пешком, надеясь встретить Его в пути, но никто их нигде не ждал. Прошли еще пятьдесят с лишним лет. А потом за ними пришли люди в черном, научили их говорить на Его языке и петь Его песни и повезли их в Его страну. Самой старшей из потомков утерянного колена Менаше было 84 года, самому младшему – две недели. Примерно так бы все это было отражено в исторических хрониках, если бы события, о которых пойдет речь, происходили лет триста назад. Рав Михаэль Фройнд, который, по сути, и привез потомков Менаше в Израиль, признается, что с момента приземления самолета из Бомбея в аэропорту Бен-Гурион, его не покидает ощущение, что впервые в жизни он из простого наблюдателя за историческими процессами превратился в непосредственного их участника.

Рав молод, ему чуть больше тридцати, у него любимая жена Сара и пятеро сыновей. Последние годы он возглавляет амуту «Шавей Исраэль», занимающуюся поиском потерянных колен израилевых по всему свету, и, глядя на него, довольно трудно уже представить, что в прошлом Михаэль Фройнд – дитя престижного Манхэттена, выходец из совершенно нерелигиозной семьи: его отец и по сей день трудится на знаменитой бирже Уолл-стрит, а мать - в системе музейного образования Нью-Йорка.

Михаэлю было шестнадцать, когда он впервые приехал в Израиль с группой молодых американцев на  каникулы. Просто занимательное путешествие, и не более того. В день 9 ава их повезли к Стене Плача. И  Михаэль увидел там очень много разных групп – эфиопских, русских, марроканских. И все они – такие разные, совершенно непохожие друг на друга, молились и читали молитвы на одном языке. И вдруг юноша понял, что за всем этим стоит нечто такое, о чем он никогда не задумывался. Он увидел в стороне группу хасидских евреев: они читали главу о разрушении Храма и плакали. Больше всего его поразило, что эти люди переживали события, случившиеся две тысячи лет назад так, словно это произошло вчера. На фоне того, что в мире ежедневно происходят жуткие события – наводнения, землетрясения, войны, теракты, сопровождающиеся огромным количеством жертв, к которым многие относятся достаточно равнодушно, ему казалось это странным. И еще Михаэль  поймал себя на том, что  не испытывает каких-либо особых эмоций по поводу разрушения Храма - для него это было просто историческим событием, и не более того. Между тем молящиеся продолжали плакать, и он подумал: нет, здесь явно что-то не так – либо у меня есть с этим проблема, либо у них. Он начал читать книги по еврейской истории, интересоваться традициями и в конце концов надел кипу, а в 1995-м году репатриировался в Израиль.  
 
О потомках Менаше, живущих на северо-востоке Индии, Михаэль услышал впервые, когда работал в одном из отделов канцелярии правительства.  Ему попало в руки письмо (как впоследствии выяснилось, далеко не первое), в котором прямые потомки колена Менаше (так они себя называли) просили разрешения вернуться на землю, где некогда жили их отцы. Фройнд никогда не слышал о потомках Менаше, живущих в Индии, и очень заинтересовался их историей.

Оказывается, еще в библейские времена еврейский народ в Эрец-Исраэль разделился на два царства. Около 2 700 лет назад ассирийцы завоевали северное царство и пленили десять еврейских племен. Около 75 процентов евреев впоследствии были изгнаны ассирийцами и следы их потерялись. Согласно преданию, первые века после изгнания  потомки Менаше провели в Китае, а позже, спасаясь от жестокого императора, преследовавшего их за веру отцов, перебрались в Индию, где и живут по сей день в провинциях Мезурам и Манипур. Внешне они совершенно не похожи на евреев, но, тем не менее, считают себя таковыми и соблюдают еврейские традиции на протяжении веков.

Михаэля настолько тронула история общины бней-Менаше, что он решил с ними встретиться. Поначалу израильтянин думал, что речь идет о герах, то есть о людях, решивших разделить судьбу еврейского народа и перешедших в иудейскую веру, но на деле все оказалось совсем не так.

Когда он приехал в Индию впервые, Михаэль увидел перед собой приятных и скромных людей.  Большинство из них говорили на местном диалекте, часть владели английским и ивритом. Дети учились в тихоне,  некоторые даже в местных университетах. Они владели компьютером, Интернетом и следили за происходящим в Израиле. Во время второй Ливанской войны эти люди усиленно молились за еврейское государство и его солдат, среди которых были и двенадцать парней из их общины, репатриировавшихся в прежние годы.

Старики рассказывали посланцу Израиля, что в их общине сохранилось предание о том, будто бы за потомками Менаше должен прийти человек в белых одеждах (мессия), который отведет их в Землю, где некогда жили их отцы. В 1950-м году по деревням, где жили потомки Менаше, разнеслась весть о существовании Израиля, и многие из них просто собрали вещи и пошли на запад, в надежде, что на границе их уже ждут, дабы переправить на землю праотцев. Но никто их на границе не ждал, и они вернулись обратно. С конца 1970-х годов потомки Менаше начали писать израильским премьер-министрам письма, но ни на одно из них они не получили ответа. Главы правительства не вполне понимали, о чем идет речь, и, кроме того, очевидно, были занято более существенными проблемами, связанными с безопасностью страны. Позднее с потомками Менаше связалась амута* «Амишав» (предшественница амуты «Шавей Исраэль»), и в начале 1990-х в Израиль начали приезжать первые представители общины бней-Менаше. Часть из них впоследствии обосновалась в Гуш-Катифе.

…Дальнейшие события развивались так: после возвращения Михаэля из Индии Министерство внутренних дел установило порядок, согласно которому около ста потомков Менаше смогли бы каждый год приезжать в Израиль в качестве туристов и проходить здесь гиюр под руководством Главного Раввината. Таким образом, в течение примерно года они уже получали статус и становились гражданами страны. В июне 2003-го года из Индии прибыла очередная группа из 71 человек, но вдруг начались проблемы. Тогдашний министр внутренних дел Авраам Пораз решил  «заморозить» процесс репатриации потомков Менаше под предлогом того, что ему хочется более тщательно проверить этот феномен. Но, как выяснилось, на самом деле у министра не было никакого желания разбираться в истории общины бней-Менаше: он просто решил закрыть для них въезд, и все. Михаэль и его единомышленнике были в отчаянии и искали выход из ситуации. В конце концов амута «Шавей Исраэль»*, в которой он тогда уже работал, обратилась за поддержкой к главному сефардскому раввину Шломо Амару, и в августе 2004-го он направил в Индию целую делегацию.  Члены раввинатского суда  провели в общине две недели, тщательно изучили вопрос и по возвращении написали для главного раввина подробнейший отчет с собственными комментариями. Шломо Амар изучил документы и счел возможным благословить репатриацию потомков Менаше в Израиль. Это было в марте 2005-го года, а в сентябре в Индию направились его посланцы, члены раввинатского суда, которые провели через процедуру гиюра 218 членов общины, возвратившись в Израиль.
 
И опять Министерство внутренних дел неожиданно заявило, что отказывается  выдать разрешение на въезд в страну этой группы людей. Причем, безо всяких объяснений. Ситуация абсурдная: главный раввинат провел для них процедуру гиюра, а МВД не желает признавать их евреями! При этом, обе структуры, о которых идет речь – государственные! Несколько месяцев ушло на то, чтобы убедить министерских чиновников в их неправоте. Но тут возникло еще одно неожиданное препятствие: на сей раз министерство абсорбции отказалось принять новоприбывших из Индии. Пришлось обратиться к помощи адвоката, специализирующегося по вопросам, возникающим в связи с Законом о Возвращении (он даже написал об этом книгу) и за содействием к премьер-министру Израиля. Все бюрократические препятствия на пути потомков Менаше в Израиль были устранены.
 
Теперь о том, какой резонанс вызвало в Индии решение потомков Менаше уехать в Израиль. При том, что в Индии совершенно спокойно относятся к гражданам, которые в силу каких-то причин покидают свою страны, однако, вопрос перехода в другую веру оказался для индийского правительства весьма чувствительным, и оно заявило ноту протеста по поводу того, что процедура гиюра членов общины бней-Менаше устраивалась на их территории.

…Накануне отъезда в Израиль 200 потомков Менаше прошли по улицам Бомбея в синагогу – все в талитах и кипах. Они плакали, молились и пели. Они уже неплохо владели ивритом, который изучали в образовательных центрах, открытых амутой «Шавей Исраэль» в Индии. К тому же, почти у каждого из них в Израиле уж были родственники, репатриировавшиеся в прежние годы. Самая трогательная история связана с 84-летней Сарой Менаше, которая с детских лет мечтала прикоснуться к земле, где в глубокой древности жили ее предки. В аэропорту Бен-Гурион Сару встречал один из ее правнуков, одетый в форму ЦАХАЛа - он служит в боевых частях. Все тут же окружили их: люди плакали, смеялись, пели, танцевали – и все это происходило одновременно!

Михаэль Фройнд - один из тех, благодаря кому выходцы из общины бней-Менаше оказались в Израиле. («Они настоящие сионисты, преданы нашей стране, их дети предпочитают служить в боевых войсках. Лично для меня понятие еврей определяется не цветом кожи, не местом рождения и не языком. Это состояние души, ощущение причастности к еврейской истории, общие корни. Я говорю с американским акцентом, эфиопы – с амхарским, но разве это так уж важно? Главное, что все мы живем в своей стране, в окружении множества врагов, которые хотели бы стереть еврейское государство с карты мира, и у нас просто нет времени на внутренние противоречия и разборки»).

* амута - общественная организация
* «шавей Исраэль» - колена Израилевы

Между двух миров

Среди знаменательных событий 1977 года (напомню: Ицхак Рабин подал в отставку в связи со скандалом, разгоревшимся вокруг валютного счета его жены за границей; к власти пришел Менахем Бегин; Ясер Арафат был избран председателем исполкома ООП; президент Египта Анвар Садат приехал в Израиль с официальным визитом по поводу подписания мирного договора; был запущен в производство танк  «Меркава»; министр финансов Симха Эрлиц провозгласил о начале  экономической революции ;  «Маккаби»  выиграл финальный матч у  ЦСКА) было еще одно: израильское торговое судно «Юваль»  подобрало неподалеку от Тайваня 66 беженцев из Южного Въетнама, которые дрейфовали в открытом море под белым флагом седьмые сутки  без еды, воды и топлива.  Все они были доставлены в Израиль, где смогли остаться. Затем -  в 1978 и 1979 году страна приняла еще две группы беженцев из Въетнама. Таким образом новыми репатриантами (принимало этих людей министерство абсорбции, расселяя их в центрах абсорбции и назначая соответствующее пособие) стали  350 человек, не имеющих никакого отношения к еврейству (часть из них были католиками, часть буддистами, часть исповедовали конфуцианство).  Подобное в 54-летней истории  Израиля случилось всего ОДНАЖДЫ.

Дальше следуют вопросы. Сколько было среди этих людей взрослых и детей? Кто они были по своему составу и принадлежности, из каких провинций (известно, что этнические китайцы, проживавшие в северном  Вьетнаме, так же подверглись преследованию со стороны пришедших к власти коммунистов)? Как сложилась судьба этих людей? Что с ними произошло за истекшие 25 лет? Стали ли они неотъемлемой частью Израиля, или он служил для них тремпом  на пути в США, Австралию и другие страны?

На сей счет существуют разные версии.  Будто бы одна из трех групп состояла из детей, родители которых либо погибли, либо успели отправить своих чад в лодке в открытое море, спасая таким образом их жизнь. И будто бы в Израиле выстроилась огромная очередь из желающих усыновить маленьких беглецов. Еще одна версия утверждает, что в Израиле осталось не более двух-трех семей бывших вьетнамских беженцев - остальные почти сразу, или через пару-тройку лет уехали в другие страны. Согласно третьей версии, напротив, большинство этих людей прекрасно адаптировались в Израиле, открыли по всей стране китайские рестораны, дети их служат в армии, и кое-кого из них даже видели в форме бригады  «Голани»*  и с кипой на голове. Упоминают и бывшего вьетнамского летчика из Сайгона, который поселился в Иерусалиме, открыл там китайский ресторан, затем продал его и подался в США, где пробыл несколько лет и снова вернулся в Израиль. Версии, мифы, версии…Где же отыскать истину?

Хуан Нгоен, Южный Вьетнам

34-летний Хуан Нгоен утверждает, что он был единственным вьетнамским ребенком, которого взяла на воспитание израильская семья: другие вьетнамские дети, в  отличие от него, прибыли в страну со своими редителями, в то время, как родители Хуана остались во Вьетнаме, где живут и по сей день.

До войны семья Хуана считалась зажиточной: жила в рыбацкой деревне в 200 километрах к северу от Сайгона, имела свои лодки и торговала выловленной рыбой на рынках.

«Конечно, я помню взрывы. Мы, мальчишки, собирали повсюду неразорвавшиеся гранаты, патронные гильзы, брошенные ружья. В 1975,  когда война кончилась, нашей семье пришлось побегать от коммунистов, но в конце концов нас вместе с другими отправили на  перевоспитание  в трудовые лагеря, - вспоминает Хуан. - В свою деревню мы вернулись только в 1977 году. Она была наполовину пустой -  многим удалось убежать. Мы заняли один из пустующих домов, который сохранился лучше нашего -его хозяева убежали с американцами. Наступили очень тяжелые времена.  Родителям было трудно прокормить такую ораву -  семеро детей, и они решили отправить старших сыновей (в их числе был и я) в лодке в море, надеясь, что нас подберет судно какой-нибудь страны.

Мы вышли в путь ночью на двух лодках, принадлежавших моему деду, в которых находилось 66 человек: 20 членов моей семьи и люди, которых мы взяли с собой за деньги (кто-то заплатил деньгами, кто-то золотом), - продолжает Хуан. - Наше путешествие затягивалось: ни одно из проходящих судов возле нас не останавливалось, невзирая на выброшенный нами белый флаг.  Кроме того, нас основательно потрепали шторма (несколько раз мы мысленно прощались с жизнью), а припасы, взятые в дорогу, заканчивались. Чтобы сэкономить топливо, мы все перешли на одну лодку. Самое страшное, заканчивалась пресная вода -  пришлось распределять ее так, чтобы на каждого приходилось по полстакана в день. Попутно мы пытались выпаривать соль из морской воды примитивным способом. На седьмые сутки к нам подошло израильское судно. Моряки поделились с нами запасами топлива, воды и еды, но на судно брать не спешили, объясняя, что без разрешения из Израиля не могут поднять на борт посторонних. Тогда мы в отчаянии стали поджигать тряпки, крича морякам, что в таком случае просто сожжем свою лодку вместе с собой, потому что все равно нас ждет гибель.  В течение целого дня капитан вел переговоры с Израилем, разрешение в конце концов было получено, нас подняли на борт и доставили в ближайший порт (в Тайване), откуда мы в тот же день улетели в Израиль».

…Беженцев разместили в караванах в Офакиме, откуда многие из них через два-три месяца разъехались по всей стране в поисках работы. Что же касается семьи Нгоен, старших братьев Хуана отправили в интернат, расположенный неподалеку от Афулы, а его судьба решилась неожиданно -  благодаря газетной статье, поведавшей о вьетнамском ребенке, находящемся в стране без родителей. Эта статья попалась на глаза тель-авивской семье Даубер, и супруги решили поехать в Офаким -  разузнать, не нуждается ли он в помощи? У них в семье к тому времени  подрастал свой семилетний сын. Переговоры с супругами Даубер вел дядя Хуана, который знал всего несколько английских слов и объяснялся в основном «на пальцах». Он понял, что израильтяне хотят взять мальчика к себе и сказал ему:  «Тебе лучше пойти к ним».

…Хуана Нгоена вырастила израильская семья. Он закончил школу, сдал экзамены на аттестат зрелости, добровольно пошел в армию, служил в ВВС, после армии работал в ресторанчике, принадлежащем старшему брату (впоследствии брат продал ресторан и уехал жить в США), позже стал директором  одного из прибрежных кафе в северной части Тель-Авива. Последние пять лет Хуан живет с подругой – уроженкой страны на съемной квартире в Тель-Авиве. Во Вьетнаме побывал уже трижды и собирается лететь туда на празднование вьетнамского Нового года.  О годах, проведенных в семье Даубер, Хуан вспоминает с благодарностью к своим приемным родителям, с которыми поддерживает тесную связь и по сей день -  Шабаты и еврейские праздники он проводит в их доме или в доме родителей своей подруги.

«Они  относились ко мне так же, как к своему родному сыну, - вспоминает Хуан. - И с приемным братом у меня всегда были великолепные отношения (он сейчас работает адвокатом). Я помню, как директор школы сказал приемной маме Мирьям, что мне стоит поменять имя на израильское, так как мое собственное звучит непривычно для местных ребят, но она ответила ему так: «Когда Хуан вырастет, он сам решит, менять ему имя или нет, мы не вправе это за него делать». Моя  израильская мама никогда не навязывала мне своей воли по поводу того, кем мне быть, что мне делать в жизни: она приветствовала любое мое решение. И я не доставлял ей хлопот, был спокойным, послушным ребенком. С братом мы дружили. Я помогал  отцу делать рамки для картин, с удовольствием наблюдал за работой мамы (она -  художница)».

Хуан всегда помнил о своих родителях, оставшихся во Вьетнаме. В первые годы, когда с ними не было телефонной связи, они обменивались письмами, потом появилась возможность разговаривать. А впервые после разлуки он встретился с ними только через 16 лет, уже успев отслужить в израильской армии.
 
Конечно, оно волновался, но в отличие от людей с Запада, вьетнамцы умеют держать свои чувства внутри. Хуана встречал в аэропорту отец. Сын его узнал сразу, а отец определил его по табличке с надписью, которую Хуан повесил на грудь. Он ведь уезжал из семьи  восьмилетним ребенком, а вернулся 24-летним мужчиной. Мать при виде сына, не смогла удержать слез. Хуан поехал к ним на следующий год, и еще через год. Затем последовал перерыв в восемь лет, но связь между ними не прервалась. К Хуану приезжали погостить младшие братья. Он был в курсе всего, что происходит на родине, с любой оказией посылал деньги уже не работающим родителям.

Каково это - делить себя между двумя странами и двумя семьями? Хуан признает, что ему ближе та мать, которая его вырастила, и по складу мышления он израильтянин. Но и любое упоминание Вьетнама по-прежнему поднимает в нем бурю чувств. Он ведь родом оттуда, и когда приезжаю во Вьетнам, очень остро ощущает, что это его земля. Но и Израиль Хуан считает своим настоящим домом -  когда  израильские  спортсмены одерживают победу за рубежом, его буквально распирает от гордости за страну, которая его приняла и вырастила.  Все его друзья   школьные, армейские – уроженцы Израиля. Он вырос в израильской среде и друзей-вьтнамцев у Хуана нет.

Свяжет ли он свое будущее с Израилем  - это зависит от того, как будут развиваться события дальше. Теракты и война Хуана не страшат -  он ведь родился в разгар войны во Вьетнаме. Его больше волнуют экономические проблемы, и он не исключает возможности переезда к брату в Калифорнию, или возвращения во Вьетнам, где младшие братья и сестры встали на ноги, имеют свой бизнес, и найдут для него работу. («Конечно, приемные родители не хотят, чтобы я уезжал из Израиля. Но ведь дети всегда оставляют родительский дом, правда? Оставляют, чтобы потом возвращаться в него вновь и вновь»).

…Старший брат Хуана, которому сегодня 40 лет, открыл в Калифорнии ресторан. Средний работает поваром в израильском ресторане. Несколько лет назад он привез из Вьетнама невесту, женился на ней, в его семье уже двое детей.
Что же касается других беженцев из Вьетнама -  часть из них действительно покинули Израиль и подались кто куда. Часть (китайцы) осела  в нью-йоркском квартале  «Чайна-таун», часть пополнила вьетнамскую общину в калифорнийском городе Санта-Анна, известную под названием  «маленький Сайгон», другие обосновались в Австралии, Канаде и Европе.

Всего групп вьетнамских беженцев было три:  первую, в составе которой был Хуан Нгоен, выловили в Южно-Китайском море в июне 1977 года.  Вторая (1978 год) и третья (1979 год) прибыли из Гонконга в рамках гуманитарной акции ООН, в которой Израиль принимал участие наряду с другими странами. Первая группа получила первоначальную прописку в Офакиме, вторая -  в Сдероте, а третья (наполовину состоявшая из китайцев, проживавших во Вьетнаме до 1975 года -  года окончания войны) -  в  Афуле.

Хуанг-Куанг, северный Вьетнам

Неподалеку от центральной автобусной станции в Тель-Авиве, на улице Саламе, расположен китайский ресторанчик  «Синг-Лонг». Владельцы его -  китайцы, бежавшие из Вьетнама после окончания войны. Хуанг Куанг состоял на государственной службе в Китае, затем его направили во Вьетнам в качестве переводчика, где он провел достаточно долгий срок, пока война не кончилась и в стране не начались  этнические чистки .

Все переменилось в один день, и  Хуанг Куанг вдруг стал для вьетнамцев чужим («Допросы коммунистов были не хуже, чем в российском КГБ: выясняли про живущих в Китае родственников, допытывались, чем те занимаются, или припирали к стенке вопросами – «что ты, китаец, здесь забыл, зачем ты здесь?», - вспоминает 64-летний Хуанг-Куанг).

Довольно скоро он понял, что оставаться во Вьетнаме просто опасно, и вместе с женой и тремя детьми бежали на лодке в Гонконг, а оттуда в 1979 году семья перебралась в Израиль. В отличие от  лодочников , выловленных в Южно-Китайском море, по поводу этой группы велись переговоры, в Гонконг приезжали израильские представители.

 …Первые два года Хуанг-Куанг работал поваром в один из ресторанов, а затем открыл свой первый китайский ресторанчик в Нагарии.  Несколько раз семья меняла города, продавая один ресторан и тут же открывая на новом месте другой. После того, как компаньон (уроженец Израиля) его обокрал,  Хуанг-Куанг превратил свой китайский ресторан в чисто семейный бизнес, которым управляет с сыном - Меиром.

Сын Хуанг-Куанга Меир вспоминает, что в составе их группы был тот самый вьетнамский летчик, который открыл ресторан в Иерусалиме, а позднее уехал в США. Его звали Фонг, в конце 1970-х ему было немного за 30, он знал несколько языков и был для группы переводчиком, когда беженцев принимали в Израиле. Рассказывали, что Фонг пробыл в США всего два года и снова вернулся в Израиль.

По словам Меира (израильское имя мальчик получил благодаря инициативе директора школы, в которой учился), из всех групп вьетнамских беженцев, принятых Израилем в 1977-1979 годах, назад во Вьетнам вернулась всего одна семья. Многие другие семьи уехали в США, Австралию, Канаду и страны Европы (причем, уезжали даже в совсем недавние времена, когда начали терять работу в Израиле в связи временным гостиничным кризисом). Китайской или вьетнамской общины, как это было в США, в Израиле  не получилось. Меир объясняет это тем, что многие уехали из страны, а те, что остались, заняты больше проблемами своего бизнеса и интересами своих семей.

Что же касается семьи Хуанг-Куанга, им Израиль понравился настолько, что они приняли решение остаться здесь. («В других странах к выходцам из Азии относятся как к людям второго сорта, а нас в Израиле с первого дня приняли как равных, - объясняет Хуанг-Куанг. - Интифада, и связанные с ней трудности, в том числе экономические, мы как-нибудь переживем вместе со всеми. Главное для нас -  это то, как к нам относятся. За 20 с лишним лет жизни в стране никто не спросил меня, что я, китаец, тут делаю, какую веру исповедую (мы относим себя к буддистам), и чем заняты члены моей семьи.  Потому что Израиль -  это демократическое государство. И работы тут полно, что бы там ни говорили. Просто не каждый хочет идти на простую работу -  например, мести улицы. Я считаю, что любую работу надо любить»).

Одна из дочерей Хуана-Куанга вышла замуж за коренного израильтянина и уехала в США.  Вторая пока не замужем и живет в Израиле. А сын Меир хотел бы привезти себе невесту из Китая, куда он вместе с отцом ездил уже дважды. Из праздников семья отмечает только китайский новый год -  в этот февральский день ресторан не работает.

Хуанг-Куанг убежден, что Бегин решил предоставить беженцам из Вьетнама политическое убежище потому, что их история напомнила ему историю евреев Восточной Европы, вынужденных спасаться от преследования нацистов.

Я могла бы добавить ко всему вышесказанному еще немало интересных деталей. Например, о том, что в  «теудат-зеуте»  китайцев, бежавших из Вьетнама, в графе  национальность  израильские чиновники писали  «вьетнамец»  (из каких соображений -  об этом мы уже не узнаем). Или о том, что одна из вьетнамских девушек, родившаяся в семье беженцев уже в Израиле, сегодня успешно делает армейскую карьеру  - учится на офицерских курсах. Или о смешанных семьях, образованных беженцами из Вьетнама и уроженцами страны. Можно было бы, наверняка разыскать и тех вьетнамских (или все же китайских?) ребят из  «Голани», которые, судя по всему, прошли здесь гиюр. Но главное все же -  сама история. Точнее, удивительная страница, вписанная в историю Израиля. Это случилось за годы существования Израиля всего однажды, но след, судя по всему, остался ощутимый.

* Голани - одно из подразделений в израильской армии


Друзские тайны

...В буквальном переводе с иврита должность друзского шейха Касема Бадера звучит так: директор святого места, а точнее - могилы одного из пяти друзских пророков. Нас предупредили еще в автобусе: тому, кто одет нескромно (в майке и шортах), придется подождать снаружи. Журналистские удостоверения здесь силы не имели, а потому часть моих коллег (одетых нескромно) решили не искушать судьбу и остались ждать снаружи, а остальные, и я в том числе, отправились вслед за шейхом. Мы вошли в просторную комнату, по периметру которой тянулись мягкие диваны. Шаги тонули в ворсе ковра, устилавшего пол. Кроме продолговатого зеркала, висящего на стене и украшенного вырезанными из цветной фольги цветами, в комнате больше ничего не было. Условная такая могила

Впрочем, это неудивительно. Согласно друзской религии, тело человека - это всего лишь оболочка, а душа умершего друза бессмертна и переселяется в тело новорожденного, причем тоже друза. Потому в друзских деревнях не увидишь пышных похоронных процессий, никто не носит на могилы цветов, не зажигает поминальных свечей, и сами кладбища, в отличие от еврейских, довольно запущенны. Моим коллегам, однако, это принять трудно, и вот они уже делают третий заход, допытываясь у шейха Бадера, почему друзы проявляют такое равнодушие к своим покойникам. И шейх снова терпеливо объясняет им, что душа друза не умирает, она переходит в тело другого друза, живущего в соседней деревне, или в Сирии, а, может, в Иране. Причем, душа женщины может перейти только в женское тело, а душа мужчины - в мужское. И есть много свидетельств разных людей, подтверждающих, что это так.

- Мой отец умер, когда я был маленьким, я почти его не помню и на могиле его не был, - добавляет шейх Бадер, - но фотографии отца висят в нашем доме на самом видном месте, я постоянно думаю о нем, мне его не хватает. Он здесь, - стучит себя по груди шейх, - в моем сердце, а не на кладбище.

...Шейх Бадер начал проявлять интерес к религии довольно рано - в 14 лет. Поехал учиться в Ливан, по возвращении получил высокие полномочия от местных старейшин и должность, в которой пребывает до сих пор. Из Ливана Касем Бадер привез и свою жену, которая родила ему двух сыновей и двух дочерей.

Всего в мире насчитывается более трех миллионов друзов, 800 тысяч проживают в Сирии, 450 тысяч - в Ливане, 100 тысяч - в Израиле. Друзские общины можно встретить по всему миру - в Иране, Ираке, Бразилии, США, европейских странах. В течение первых 24 лет друзская религия носила миссионерский характер: любой, кто хотел присоединиться к числу верующих друзов, мог беспрепятственно это сделать. Потом все в корне изменилось, друзское учение стало тайным, и теперь священные книги доступны лишь посвященным - религиозным людям. Друзом считается только тот, чьи мать и отец - друзы. Поэтому здесь не приветствуются смешанные браки. Спокойно друзы относится и к бракам между  родственниками, не опасаясь перспективы, что ребенок родится неполноценным. Шейх Байдер готов привести множество примеров, когда дети в подобных семьях рождались полноценными, и, напротив - когда в обычных семьях рождались умственно отсталые дети. Он, как и все друзы, считает, что человеку не дано выбирать пол ребенка и то, каким он родится - больным или здоровым. И люди должны принимать все, что дается им Сверху.

По большому счету образ жизни религиозных друзов не отличается от того, который ведут их нерегиозные сородичи,  за исключением некоторых вещей. Например, религиозные друзы носят традиционную одежду, молятся и имеют доступ к священным книгам. Но этому предшествует определенный процесс, продолжающийся не меньше шести месяцев, после чего религиозный совет старейшин решает, готов ли человек, избравший этот путь, взять в руки священную книгу.

В друзской религии на самом деле очень мало ограничений. Например, не существует деления на религиозные и светские школы. Верующий друз может взять в жены нерелигиозную женщину. И обрезание своим сыновьям друзы делают не из религиозных, а из чисто гигиенических соображений. У них нет понятий кашрута и обязательного выходного дня. Согласно друзскому учению, все дни святы, и Богу понадобилось не шесть дней для сотворения мира, а значительно меньше. Иными словами, каждый друз, в том числе и религиозный, сам решает, когда ему работать, а когда отдыхать. Друзы, живущие в Израиле, приспособились к местным реалиям: по субботам школы и учреждения в их деревнях не работают. Для друзов, живущих в Ливане, такой день выпадает на воскресенье, поскольку там проживает много христиан (в мусульманской Сирии, соответственно, на пятницу). И тем не менее, есть некие общие правила, соблюдаемые всеми друзами: не пить алкогольных напитков, не курить, не есть свинину.

Религиозные друзы носят шаровары. Эта традиция пришла к ним из Турции и прижилась. По мнению друзов, шаровары -очень удобная вещь. В них не жарко, они не стесняют движений, когда идешь пешком или едешь на коне.

Друзская религия не приемлет какого-либо насилия вообще. По мнению шейха Бадера, существует лишь один выход из тупика: опустить оружие и продолжать договариваться. Он не видит противоречия в том, что, с одной стороны, друзская религия не приемлет какого-либо насилия, а с другой - друзы участвуют в боевых операциях израильской армии. («Мы признаем государство, на территории которого живем. Если оно заботится о нас, почему бы нам не позаботиться о нем и его безопасности? А потому друзы, живущие в Сирии, служат в сирийской армии, друзы, живущие в Ливане, - в ливанской и так далее. Еще один важный момент: в армии солдат обязан выполнять приказ командира, и это не обсуждается»)

…Заметно, что шейх Бадер произвел впечатление даже на закоренелых циников, которых среди журналистской братии не так уж мало. Во всяком случае, все отметили то, с каким достоинством он реагировал на любые реплики и насколько безгранично было его терпение в моменты, когда задавались самые разнузданные вопросы типа: "Переселяется ли душа коксинеля в коксинеля?"

Кофе от шейха

И не то чтобы экзотики захотелось... И не-за-ради-красного-словца, припрятанного на случай посиделок с друзьями в кафе «Апропо", которое ты вставишь в ответ на их притворно небрежное:

- Ну, мы-то, как всегда, дернули в отпуск на Каннский фестиваль, оттуда в Венецию...

- А я вот у бедуинов гостила… - просто и без претензий скажешь ты.

- Где-где? - переспросят друзья.

- У бедуинов! Есть у меня, знаете ли, такая слабость - первую чашечку утреннего кофе распить с бедуинским шейхом...

И - пауза, как в гоголевском "Ревизоре". Потому что блеять про известные всему миру красоты Венеции после такой крутизны уже просто смешно.

Так вот - клянусь! - не-за-ради-экзотики и не-за-ради-красного-словца отважилась я на это путешествие. Просто иногда подступает такое острое, почти непереносимое, как чеховское "В Москву! В Москву!", желание бежать общения и суеты. Побыть одному, подниматься по утрам к стенам древнего монастыря, воздвигнутого на горе, и разглядывать мир сверху. В этом смысле лучшего места, чем Тавор, просто не придумано.

Ну а при чем здесь бедуины и бедуинский шейх? - спросите вы.

А при том, что бедуинское поселение расположено у самого подножия горы Тавор и в поселении этом можно снять – за вполне умеренную цену - не угол шатра, а часть виллы с роскошным салоном, оформленным в национальном стиле (да-да, северные бедуины, в отличие от своих праотцев, сегодня вполне преуспевают и дедовские шатры устанавливают разве что во дворе своих вилл в качестве экзотической приманки для заезжих туристов, которых в этих краях немало).

Всего полтора часа по скоростному шоссе - ты вырываешься из тель-авивской суеты и попадаешь в патриархальный мир. Бедуины понастроили вилл, возвели роскошное здание местного совета и даже завели в нем своих чиновников, но это все - внешнее, атрибутика. Цивилизация, к счастью, не разъела еще душу этих детей природы настолько, чтобы вытеснить открытость и радушие, свойственные жителям какой-нибудь российской глубинки в не самые тяжелые для нее времена. Когда тебе улыбается и машет рукой незнакомый ребенок, бегущий навстречу, приветствует взрослый и даже древняя старуха с лицом, украшенным синей татуировкой, пытается объясниться с тобой на своем языке, сердечно пожимая твою ладонь, ты не можешь не рассияться в ответ, не взмахнуть приветственно рукой, не пожелать хорошего дня. Скажешь прохожему: "Приветствую и тебя, господин (госпожа) Шибли" - и не ошибешься. Потому что в поселении Шибли все жители носят фамилию Шибли: все из одного бедуинского племени, все сородичи, родственники, семиюродные племянники и дядья.

Жизнь в Шибли проходит на виду. С первой минуты, как ты попадаешь сюда, все местное население - от почтового работника до зеленщика - уже знает, в чьем доме ты остановился, откуда прибыл и сколько здесь пробудешь. А потому, вернувшись с дневной прогулки по окрестностям, ты не удивляешься тому, что приютившим тебя хозяевам -Диябу и Лулу - уже известен проделанный тобой маршрут.

Утром тебя, как и во все дни, поджидает в салоне термос с дымящимся бедуинским кофе и чайник с травяным настоем. И ты снова готов подниматься на Тавор, обгоняемый местными такси, везущими наверх разноязыких туристов: трудна и извилиста дорога к монастырю - не каждый готов измерить ее своими ногами.

Вечер в Шибли - время визитов и общения. На второй день меня навещает местный шейх, с которым мы едва знакомы, но чье умопомрачительное фото, где шейх залечатлен в национальной одежде и свирелью в руках, уже красовалось на страницах нашего журнала. На сей раз шейх Нафа приходит попросту и без чинов. На нем простенькая футболка, джинсы, кроссовки - я даже не сразу узнаю в нем того принца из восточной сказки, каким шейх Нафа предстал перед группой журналистов пару месяцев назад.

Шейх подсаживается к столу, подносит к губам чашку с чаем.

- Ну, как твои жены, Нафа? - спрашиваю я. - Со всеми ладишь?

- Жены? - переспрашивает шейх. - Какие жены? У меня всего одна жена.

- А как же твой рассказ о гареме? Ты говорил, что собираешься брать в него третью жену.

- Так то я был в роли, - смеется шейх. - Ну, по нашим законам я, конечно, имею право на четырех жен, но зачем? Дай Бог с одной управиться.

И тут мы вместе с шейхом начинаем придумывать ему новые нюансы роли. Например, сыграть перед феминизированными американками роль восточного деспота - выгнать из шатра, где шейх ежедневно принимает гостей Шибли, всех женщин в мини-юбках или с откровенным вырезом; а пуританским англичанкам намекнуть, что бедуинский шейх имеет беспрекословное право первой ночи с каждой третьей женщиной из тургруппы. Так мы фантазируем и веселим друг друга в течение получаса, пока за шейхом Нафой не приходит его друг и не уводит его в ночь. Но – так или иначе – наутро я приглашена отведать кофе в шатре у шейха.

Полуночное чтение дает о себе знать – я просыпаю назначенное время и не застаю шейха на месте.

- Он вас ждал и ушел буквально пару минут назад, - говорит мне служительница местного этнографического музея «Бедуины в Галилее», на территории которого и служит наш знакомый шейх. – Может быть, он пошел в местный совет? – предполагает она, что вполне вероятно, так как именно местный совет платит шейху зарплату за то, что тот принимает в музейном шатре гостей Шибли.

Я плетусь в местный совет, какой-то чиновник тут же звонит шейху на мобильный телефон, и через пять минут Нафа подъезжает у музею в своем стареньком «Форде».

- Если будешь писать статью о Шибли, напиши, что я разъезжаю в "Ягуаре'", - говорит он мне, смеясь, - а то ведь читатели все равно не поверят, что у шейха такая старая машина.

Мы выпиваем в шатре три чашечки кофе - согласно бедуинской традиции, после чего Нафа везет меня представить своему семейству. Сначала - к дальним родственникам, которые держат в Шибли ресторанчик в бедуинском стиле. Мы усаживаемся в шатре на матрасы, племянница Нафы приносит наргиле с яблочным табаком и поднос, уставленный миниатюрными чашечками кофе. Одна затяжка яблочным табаком через наргиле любопытства ради даже мне, некурящей, кажется вполне недурственной. А ароматный терпкий кофе уже просто лезет из ушей - шестая чашка за утро. Надо сказать, кофе в каждом бедуинском доме имеет свой особенный вкус, что объясняется и излюбленным семьей сортом кофе, и рецептом его приготовления, и выбором добавляемых приправ. Разница очевидна даже дилетанту.

"Форд" лихо одолевает подъемы верхних улиц Шибли, а я трепещу от предвкушения знакомства со старым шейхом - отцом Нафы, который вроде уже не у дел, передал свою должность сыну, но, тем не менее, продолжает вершить самые сложные бедуинские суды (кроме государственной юриспруденции у бедуинов есть своя - Суд шейха).

Старый шейх проживает отнюдь не в вилле, а в небольшом доме, слегка напоминающем амидаровский*. Он выходит навстречу, одетый в простую ковбойку и брюки. На плече - бревно. Шейх в свои за-семьдесят выглядит не старше пятидесяти, его улыбка напоминает улыбку Шона О'Коннори в роли Джеймса Бонда.

- Проходи и чувствуй себя как дома, -говорит старший шейх, пожимая мне руку.

Пока традиционно укутанная в платки шейхова жена (вышедшая за него замуж 15 лет от роду и нарожавшая ему с десяток детей) угощает меня в крошечном салоне кофе и орешками, сам шейх плотничает во дворе, строя не то теплицу, не то сарай. Откуда-то из недр дома извлекаются свадебные альбомы шейховых детей. Я ахаю, рассматривая убранство невесты, и тут же получаю приглашение на очередную свадьбу одного из холостых еще братьев Нафы, которая состоится нынешним летом.

Реликвии, увозимые из этого замечательного места, невелики, но оригинальны: с десяток желудей, подобранных на горе Тавор; оливковое масло нынешнего урожая и местного производства; бедуинское мыло из оливкового масла, сваренное столетней бедуинской бабушкой, не забывшей рецепта предков (мыло зеленоватого цвета, по виду напоминает хозяйственное, но удивительно мягкое, а по эффекту будет покруче непотопляемого английского "Дова").

...Дорога на Тель-Авив легка и на удивление беспробочна: друзья-бедуины рассчитали оптимальное время выхода на местную трассу. Надо признать, что за последние пару десятков лет они научились ориентироваться на скоростных магистралях не хуже, чем в пустыне.

Я в пути и еще не знаю, что на автоответчике меня уже поджидают два сообщения - от Дияба  и от шейха Нафы, волнующегося по поводу благополучного прибытия на место. Я не знаю еще и того, что звонки из Шибли отныне будут следовать регулярно - вместе с приветами от тех, с кем мы успели познакомиться за пять дней, и приглашениями посетить Шибли вновь.

* амидаровский дом - социальное жилье

От Адыгеи до Галилеи

Как быстро все меняется в этом мире... Кажется, еще вчера бросали они нашу сестру поперек седла, словно мешок с травой, и увозили насильно жениться, а сегодня вручают кинжал в подарок. Пусть деревянный, сувенирный, а все-таки - кинжал! Я благодарю плотника Кублю: "Прекрасная работа!", благодарю его закутанную в платки жену. Позади нас мечеть и старая часть деревни Кама, вымощенная черным базальтом, впереди, за домом Кубли, - красные черепичные крыши вилл. И это - тоже Кама, ее будущее. Сегодня черкесы, переместившиеся в середине прошлого века на крайний предел Османской империи - в Палестину, еще говорят на своем языке: среди своих, дома, и все меньше и меньше - на улице. А дети их, владея четырьмя языками, отдают уже предпочтение ивриту.

Многовековая патриархальность прекрасно уживается с ритмами стремительного XX столетия. Если местного мачо, обладателя роскошной машины с громыхающими колонками, останавливает посреди деревни старик в папахе, с газырями на груди и просит заскочить в магазин за папиросами, тот мигом мчится исполнять волю старшего - старейшин здесь почитают особо. А вот невест в Каме не крадут. И сватов не посылают. Молодые сами выбирают себе супругов. Правда, свадьбы в Каме столь же пышные, как и в Адыгее (национальные одежды, обряды, танцы), хотя и длятся всего день, а не месяцы, как это бывало в адыгейскую старину.

Ab ovo

На черкесском знамени 12 звездочек - по количеству основных племен. Цвет знамени - зеленый, что свидетельствует о приверженности черкесов исламу. Внизу - три перекрещенных стрелы: символ мужества и храбрости. Адыги (черкесы) - один из древнейших народов, его корни теряются в глубине веков. Они, подобно друзам, стремятся к самосохранению, избегая смешанных браков. Совсем нередки случаи и сегодня, когда мужчины из Камы едут на Кавказ и привозят жен оттуда.

Сегодня черкесов можно встретить по всему миру: в Турции, Иордании, Сирии, Германии, США. В Израиле их всего 3,5 тысячи. Но, что удивительно, именно в Израиле - может быть, благодаря своей малой численности - черкесам удалось сохранить свое национальное лицо в большей мере, чем их землякам, проживающим в других странах (разумеется, за исключением первоисточника - самой Адыгеи). За последние 150 лет на Севере Израиля возник и сохраняется практически в своей первозданности островок адыгейской культуры, что само по себе - явление уникальное.

Справедливости ради, заметим, что и в других странах на протяжении истории черкесы не только не затерялись, но даже оставили заметный след. В Иордании, например, личная охрана короля Хусейна всегда состояла из черкесов. Он предпочитал их другим воинам за надежность, храбрость и исключительную верность.

В Каме хранится внушительный список выдающихся деятелей черкесского зарубежья - от министра военно-морских Османской империи Салиха Хулуси-паши и историка средневековья из Египта Мухаммеда Ахмеда ибн Ийас аль Ханафи до  начальника генерального штаба иорданской армии Иззета Хасана Кандура  и командующего военно-воздушных сил Сирии Мамдуха Хамбди Абаза. Но то, что принадлежит истории, - принадлежит истории. Ныне же адыги, по признанию Шугана Пшимаса (главы местного совета деревни Кама, в которой проживает две с половиной тысячи черкесов), - "тихий, спокойный народ". Хотя - если возникнет нужда - встанут под ружье, как вставали их деды и прадеды - мужчины в этом древнем роду не переведутся никогда. Черкесы, как и друзы, воевали в составе ЦАХАЛа во время Войны за независимость Израиля, ныне они проходят обязательную воинскую службу (впрочем, служат только юноши, черкесские девушки в армию не идут: им уготована традиционная роль жены, матери, хозяйки).

Что же они утратили, а что прибрели, покинув Адыгею в середине прошлого века и обосновавшись в Палестине?

Взгляд со стороны

Сегодня ситуация такова: черкесы, проживающие в Каме и Реханиии, всерьез обеспокоены проблемой постепенной утраты национальной самобытности. Спасая положение, вызывают из Майкопа учителя истории и адыгейской культуры Руслана Това, который учит местных детей, работая по контракту. По мнению Руслана, израильские черкесы основательно отошли от своих традиций и - в силу вероисповедания и окружения - приблизились к арабской культуре. («Адыгейская культура и традиции очень своеобразны, - говорит Руслан. - Если мы обратимся к истории, то вспомним, что мужчины нашего рода большую часть жизни проводили в седле - из-за бесконечных кавказских войн им приходилось неделями, месяцами и даже годами не бывать дома. Отсюда - национальная одежда и экипировка - газыри с запасами пороха, кинжал и пистолет. Жены вели хозяйство, воспитывали детей»).

…Отношениям между мужчиной и женщиной у адыгов присущ тот же аскетизм походной жизни. Например, мужчина никогда не скажет женщине: "Я тебя люблю". Он говорит ей: "Я тебя знаю" - это и есть признание в любви и предложение стать его женой. Супруги никогда не проявляют своих чувств на людях - не принято. О том, как муж на самом деле любит свою жену, знают только супруги. На людях - она всегда в тени, никогда не за стол вместе с гостями. При этом ей оказывается всяческое уважение.

Одежда адыгейских женщин - длинное платье из бархата (сайе). На голове - шелковое покрывало. Мужчина не смеет прикоснуться к руке женщины, дабы не оскорбить ее: он прикасается к лепестку нарукавника, служащему продолжением рукава. Девушки подпоясывают платье широким поясом, вышитым золотой ниткой, у замужних женщин - одежда скромнее: узкий пояс, расшитый серебром.

Адыгейская свадьба - совершенно особая. Это свадьба, на которой гости гуляют в отсутствие новобрачных. Жених находится в "изгнании" (скрывается в доме близкого друга), невеста же сидит в окружении подруг в "доме невесты". На второй-третий день жених в сопровождении друзей едет забирать невесту и вручает своему отцу деньги, подаренные молодоженам родственниками и гостями, после чего отец прощает сына и отменяет его изгнание. Но и после свадьбы молодожены, согласно обычаям, не могут появиться вместе на глаза "князю" - отцу молодого супруга. Это возможно (да и то не всегда) лишь после рождения ребенка, когда "князь" как бы удочеряет свою невестку. "Князя" не принято навещать всем семейством - ни сыну с женой, ни сыну с внуком. С каждым "князь" беседует отдельно - с глазу на глаз.

Что же касается приданого невесты, его составляют в основном ее личные вещи и подарки родственникам жениха - отрезы тканей для женщин и вышитые кисеты для мужчин.

…В последнее время в Адыгее возобновились случаи кражи невест (по согласию последних). Многим молодым просто не по карману существующий церемониал. Чтобы поехать сватать невесту, жених должен собрать своих друзей и обеспечить их для этого всем необходимым. Когда кортеж прибывает в аул невесты и договаривается о свадьбе, жители аула перекрывают выезды, требуя за невесту выкуп.

К сожалению старейшин, эти традиции в Каме и Рехании утеряны, хотя сами свадьбы справляются по адыгейским обычаям и сопровождаются древними обрядами и танцами.

Что же касается щепетильной темы - девичьей чести и супружеских измен, тут у черкесов нет места либерализму. Жена-изменница с позором выгоняется из дома, у нее нет шанса выйти замуж повторно. Девушка, потерявшая честь до свадьбы, возвращается родителям: считается, что она недостойна семьи.

Если же, напротив, девушка пришлась по сердцу семье жениха, то в случае его смерти ей могут предложить выйти замуж за его брата, чтобы оставить в доме, где она желанна.

Они были первыми

Черкесы появились в этих краях задолго до провозглашения Государства Израиль, боролись за его создание, полностью приняли его и служат в армии наравне с другими его гражданами. Что же привело их к берегам Земли Обетованной? Во время русско-кавказских войн (1711-1864) значительная часть черкесского народа была физически истреблена. Оставшихся в живых поставили перед выбором - или переселиться с гор на равнину, или покинуть пределы России. 90 процентов предпочли равнине изгнание - и подались  к единоверцам - в Османскую империю. Сегодня в странах Ближнего Востока (Турции, Сирии, Иордании, Израиле) проживает около трех миллионов черкесов.

В России черкесы живут разобщенно, в разных регионах Северного Кавказа (Кабардино-Балкария, Карачаево-Черкесия, республика Адыгея, Краснодарский край, Ставропольский край, Северная Осетия). Что же касается черкесских беженцев, прибывших в середине прошлого века в Палестину... Путь их пролегал с Кавказа в Турцию. Часть беженцев впоследствии переместилась на Балканы, а оттуда несколько родов - в Палестину.

Итак, в 1861 году к берегам Кейсарии пришвартовалось небольшое судно с 17 черкесскими семьями на борту. Вновьприбывшим пришлось пережить трудные времена. В лагере беженцев, где они оказались, вспыхнула эпидемия малярии, которая вынудила черкесов податься на север страны и обосноваться по соседству с бедуинами. Поначалу черкесы строили здесь дома, больше напоминавшие крепости - общая неприступная стена и внутренние переходы между домами (на случай быстрого сбора всех мужчин и отпора врагу). Толщина внешних стен достигала полутора метров. Строили дома из черного базальта, которого на Севере было в изобилии. Когда кто-то из поселения выезжал в поля, он непременно привозил с собой пару камней для родственников или соседей, занятых сооружением дома, и каменотесы тут же пускали "подарки" в дело.

Для бедуинских племен многое из того, что привезли с собой их новоявленные соседи, было в новинку - они впервые увидели ветряную мельницу, магазины, крыши необычной формы. И местный совет, созданный черкесами, был первым советом нееврейского поселения, появившимся в Израиле после провозглашения государства.

Кстати сказать, до Шестидневной войны в районе Хермона и Голанских высот существовало 11 черкесских поселений, которые затем пришли в запустение оттого, что их жители подались в Сирию, а оттуда - в Америку, Германию, Голландию, Австрию, Францию и Канаду, где следы многих из них окончательно затерялись. Ныне в Израиле существуют всего две черкесские деревни - Кама (2500 тысячи жителей) и Рехания (около тысячи).

Самые серьезные проблемы, которые сегодня переживают израильские черкесы, связаны с языком. Выходцы с Кавказа пытаются сохранить его и свой фольклор, но с тех пор, как они покинули пределы своей исторической родины, язык не обновлялся, в нем не хватает слов, связанных с новыми понятиями, в общении он становится тормозом.

Удивительно, но при том, что молодые вынуждены покидать деревню не на один год (служба в армии, учеба - в самой Каме есть только начальная школа), состав населения здесь вполне стабилен. Фокус состоит в том, что, отслужив в армии или получив образование, молодежь возвращается в деревню, обрастает семьей и продолжает жить в Каме. Надо сказать, что местный совет всячески приветствует желание молодых учиться, поощряя их муниципальными стипендиями или выбивая средства в госучреждениях и различных фондах.

Экономическое положение в черкесских семьях не из лучших, оттого что деньги зарабатывают только мужчины, а женщины заняты по дому. Своей промышленности в Каме нет, каждый ее житель ищет себе работу за пределами деревни.

Возраст любви

Старики прогуливаются по деревне в папахах и с газырями - и это привычное явление. Кстати, одного из них мне удается разговорить, хотя поначалу он производит суровое и неприступное впечатление: величественная осанка, орлиный, свысока, взгляд.

Камалю Шапсо - 76 лет. Он родился в Израиле. Камаль утверждает, что старики в Каме в большом почете. Им готов услужить каждый. Чем заняты старики? Коротают свои дни в клубе для старейшин, играют в домино, нарды, пьют кофе (несколько лет назад такой же клуб открыли и для пожилых женщин).

76-летний Камаль, дедушка 25 внуков, женат уже трижды. И каждый раз искал себе жену на Кавказе. Первая умерла; вторая, прожив в Израиле три года, вернулась на родину. Третьей - 45-летней избраннице Камаля - министерство внутренних дел никак не выдаст разрешение на въезд в страну (очевидно, чиновников настораживает 30-летняя разница в возрасте молодоженов; правда, они не учитывают, что люди кавказской выдержки живут до ста и более лет, например, отец Камаля умер в возрасте 107 лет, так что гены у Камаля хорошие). Пока местный совет пытается заполучить разрешение израильского МВД на воссоединение супругов, Камаль сам наезжает навестить свою жену в Майкоп.

Старый квартал

Старый квартал - самая впечатляющая часть Камы. Массивные дома из черного базальта, тротуары той же масти. Большинство из этих домов необитаемы и принадлежат семьям, перебравшимся в более современные жилища. Впрочем, встречаются и такие варианты: нижний этаж необитаем, а вверху красуется современная надстройка. У местного совета - свой интерес в этом заповедном уголке: превратить его в культурно-исторический центр с собственным музеем, национальным рестораном и прочими достопримечательностями, привлекательными для туристов. Местный совет вложил немало средств в облагораживание старого квартала: тротуары восстановлены в кавказском стиле, отремонтированы внешние стены строений.

В старом квартале прогуливается блондинка с непокрытой головой. Если бы не длинный сарафан и не коляска с двумя детьми, которую она толкает перед собой, ее можно было бы принять за манекенщицу. Анжела - кабардинка, до недавнего времени жила на Кавказе. В 1992 году приехала в Израиль навестить мать, которая репатриировалась сюда с мужем-евреем. Путешествуя по стране, Анжела не преминула заехать в Каму - посмотреть, как живут ее бывшие земляки. Здесь она познакомилась с местным строительным подрядчиком Шуки Джазугом и вышла за него замуж. Анжела, как и все местные женщины, сидит дома, занимается хозяйством и детьми. Семья мужа приняла ее хорошо. И хотя ей пришлось сменить коротенькие юбочки и джинсы на длинные платья, кое-какую вольность Анжела себе все же позволяет - ходит с непокрытой головой, утверждая, что есть в Каме и другие женщины, которые предпочитают не покрывать голову платком.

Положение женщины

Кстати, это первое, что бросается в глаза при въезде в Каму, - белые прозрачные платки на женских головах и длинные - до пят - платья. Черкесские женщины скромны и выдержаны - так они воспитаны. И именно по этой причине они не работают за пределами деревни. И совсем уж невероятное дело, чтобы черкесская женщина позволила себе выехать на прогулку одна - без мужа или его родственников. Глава местного совета Шуган Пшимас не без гордости говорит мне, что разводов среди черкесских семей почти нет, а если и случаются, то исключительно редко. Религиозность в Каме не афишируется. Никакого диктата  здесь нет. Мужчины идут молиться в мечеть исключительно сообразно своему желанию. Те же свобода и либерализм наблюдаются и в отношении других вещей. Например, никого не шокирует, что незамужние девушки ходят в облегающих джинсах: платья до пят они наденут после того, как выйдут замуж.

Эпилог

Кама - удивительное место. Как затейливо переплелась здесь многовековая история с приметами современного быта, нездешний менталитет с местными реалиями!.. Как отличается это мусульманское в общем-то селение от других мусульманских селений!.. Если бы не возвышающийся в центре деревни минарет, Каму вполне можно было бы принять за типичное еврейское поселение - настолько ухожена черкесская деревня в сравнении с соседними арабскими деревнями. Здесь не увидишь мусора по обочинам, в постройках нет никакого хаоса, кроны деревьев аккуратно подстрижены, газоны и лужайки разбиты по всем правилам ландшафтной архитектуры. Здесь не услышишь разговора на повышенных тонах: сдержанность, спокойствие, подчеркнутое уважение друг к другу присущи даже местным подросткам. И я понимаю, почему черкесам так важно сохранить все это. Народные традиции - та основа, на которой зиждется все здание. Пока оно стоит - у черкесов нет причин опасаться за свое будущее здесь, в Израиле, куда забросила их в середине позапрошлого века прихотливая судьба.

Душа на ветру

Единственный в Израиле палестинский актер чувствует себя в последнее время не в своей тарелке, хотя большую часть своей жизни живет в центре Тель-Авива, где ему знаком каждый уголок.  («Однажды я услышал выражение «удобный араб», и меня это покоробило. Что значит «удобный араб»? Не имеющий своего мнения и готовый согласиться с чужим? В таком случае я «неудобный араб», потому что всегда говорю то, что думаю»).

Вот уже 23 года актер балансирует между двумя мирами: в то время, как вся его многочисленная родня находится в Рафиахе, он ведет одинокую холостяцкую жизнь в центре Тель-Авива, где оказался волею случая. Приехав навестить своего израильского друга, палестинец увидел рядом с его домом вывешенное на дереве объявление о наборе в театральную студию, решил испытать судьбу и был принят. Потом в Израиле и в жизни Ашема произошло еще много разных событий: первая интифада, вторая интифада, роли в театре, кино, на телевидении.

Он не раз задавал себе вопрос: «Что я здесь делаю?» и всякий раз не находил на него ответа. Однажды Ашем спросил о том же своего друга, израильского оператора. Тот ответил: «Ты, Ашем, мост между двумя народами. А мост топчут ногами все, кто по нему идет». Может, он и прав, только Ашему приходится платить за это слишком дорогую цену.

…У него и в самом деле в Израиле достаточно нелегкая жизнь: единственный документ, позволяющий ему здесь оставаться – специальное разрешение, которое следует каждые три месяца продлевать в министерстве внутренних дел (умножьте на 23 года); отсутствие медицинской страховки и права на работу – за исключением участия в фильмах и театральных постановках. Позже у него появилась еще одна проблема: с приходом ХАМАСа к власти, актер потерял возможность видеться со своими близкими (Ашем: «На контрольно-пропускном пункте израильские пограничники однозначно сказали мне: «В Газу ты проехать сможешь, а вернуться назад – уже нет»). Так что связь с родными приходится поддерживать только по телефону.

Когда-то его семья жила в арабской деревне, соседствовавшей с Кирьят-Малахи, но после Войны за Освобождение бежала в Рафиах, где, собственно и прошло детство моего героя. Но оставим в стороне детство, и воспоминания о том, как маленький палестинский мальчик прятался от солдат во время военных операций в Газе. Последние 23 года он живет в Тель-Авиве, и, по его словам, успел внести немалый вклад в израильское искусство, и не только в израильское. Ашем сыграл роли в нескольких американских фильмах, которые снимались в Израиле, и, кстати, успешно прошел пробы на участие в фильме «Мюнхен» Стивена Спилберга, да только к месту съемок прибыть не смог – по причине отсутствия израильского паспорта. («Мне предложили добираться через Египет, но граница в то время часто закрывалась, и я не хотел рисковать, - объясняет мне Ашем. – К тому же, руководство съемочной группы, узнав о том, что с приездом палестинского актера есть проблемы, не стало настаивать»).

В Израиле Ашем более известен благодаря участию в телесериалах («Флорентин», «Этот южный берег») и повышенному вниманию к нему средств массовой информации (все-таки палестинский актер, а работает в Израиле).

С журналистами он всегда предельно открыт и говорит то, что думает. Но результат иной раз бывает неожиданный. Например, израильтяне предпочитают оставлять в печатном интервью, или в эфире критические высказывания Ашера, причем, нередко в ущерб содержанию, вырывая отдельные фразы из контекста. Когда ему мне задают вопрос: «Как твоя семья относится к тому, что ты столько лет живешь и работаешь в Израиле?», Ашем предлагает журналистам поехать в Рафиах и спросить об этом у его близких. Известный американский журналист Боб Саймон так и сделал. Когда он спросил  брата Ашема, религиозного мусульманина, как тот относится к тому, что тот играю для евреев, а не для своих соплеменников, он улыбнулся и сказал: «Я хочу, чтобы Ашем добился там успеха». И вся семья разделяет его мнение. Родные Ашема знают, что он не такой, как они, не способен жить привычным укладом – дом, жена, множество детей, - и что его интересуют совсем другие вещи – театр, кино, литература. А вот близкий друг актера, который живет в Рафиахе, в одном из телефонных разговоров заявил ему буквально следующее: «Знаешь, Ашем, меня ужасно злит, что ты, такой талантливый парень, играешь для израильтян, а не для нас».

…Во время военной операции «Литой свинец» семья Ясин оставила свой дом, расположенный неподалеку от «филадельфийского коридора», где часто бомбили, и перебралась к родственникам в центр Рафиаха. Но сам дом, вопреки опасениям, почти не пострадал, только вылетели стекла из окон, когда неподалеку разорвался снаряд. («Мои близкие, как и все, кто живет в Газе, испытывают большую нужду. У пятилетнего сына сестры есть проблема с кровью. Во время телефонного разговора я посоветовал ей кормить малыша густым мясным бульоном. А она мне ответила: «Ашем, что с тобой? Ты витаешь в облаках! Какое мясо? У нас ничего нет. Нам не завозят продуктов». Жителям Газы не позавидуешь. Они всего боятся – ХАМАСа, ФАТХа, израильтян, и живут только этим страхом и ежедневными заботами – чем накормить детей, где достать лекарства?»)

И все же Ашер не чувствует себя несчастным, как бы этого хотелось некоторым. В этом смысле он «неудобный араб». Ашему не скажешь, как простому арабскому рабочему на стройке: «На, Ашем, десять шекелей и скажи спасибо». Актер считает, что неглуп, неплохо выглядит, занят своим любимым делом – искусством, у него много друзей и среди израильтян, и среди «русских».

Чего он здесь только не прошел. Поначалу многие пытались взять на нем «тремп»: все-таки единственный палестинский актер, редкость, повод для раскрутки рекламы и привлечения зриетелей. Ашему предлагали роли террористов-самоубийц или несчастного араба с лицом дебила, который занят тем, что моет посуду в ресторане и что-то там мямлит себе под нос. Показывали, как нужно вести себя в роли араба, как произносить слова. («Представь себе на минуточку, что я режиссер, ты актриса, и я начинаю объяснять тебе для роли, как, по-моему мнению, обычно ведут себя русские, как они произносят те, или иные слова, какие у них манеры… Ты тут же скажешь мне: «Ашем! Алле! Что за бред ты несешь? Кто из нас родился и вырос в России – ты или я?».  Я пытался улучшить ситуацию, говорил израильскому режиссеру: «Разреши мне помочь тебе, чтобы роль араба выглядела более достоверной», но ему это было не нужно. Он хотел, чтобы я играл смешных и жалких арабов, таких несчастных уродов... Кстати, и с вами, «русскими» здесь такое проделывали. Ты помнишь «кассиршу Любу»? Не знаю, как тебе, а мне было не смешно, а грустно на все это смотреть. Меня возмущало и другое: было время, когда все телесериалы вдруг наводнили «русские» проститутки. А что израильских проституток нет? Или арабских? Или каких-то там еще? Есть только «русские»? Почему нужно постоянно навешивать на кого-то эти ярлыки, делать из людей идиотов?»)

Ашер убежден, что искусство – самый универсальный вид человеческой деятельности, оно может служить хорошей основой для диалога между разными людьми и народами. При одном условии: если это искусство правдивое, без малейшей фальши». Палестинскому актеру приходилось играть роли арабов, и в том числе – арабских террористов в американских фильмах, которые снимались в Израиле, что не вызывало у него протеста. Он чувствовал, что у американцев нет никакой предвзятости в трактовке роли. Ашем был для них просто местным актером, как и другие, независимо от национальной принадлежности.

Большинство друзей Ашема заняты в сфере искусства, но не только. В начале 1990-х в доме, где он снимал квартиру, поселилась семья репатриантов из России. Они были в ужасном положении: не знали иврита, не могли найти нормальную работу. Никто им не помогал, кроме Ашема. Каждый Шабат они встречали вместе. Ашему было трудно смириться с тем, что Сергей - инженер-электронщик с большим стажем - вкалывает простым рабочим на стройке: он начал покупать по пятницам «Едиот Ахронот» и искать для него в разделе объявлений подходящую работу. Потом помог написать на иврите резюме и разослать по разным адресам. В итоге Сергей получил хорошую должность в солидной фирме, и жизнь этой семьи начала налаживаться.

Недавно Ашем написал пьесу «Прощай, мир».  Ее идея проста: люди сидят в одной лодке и должны перестать ненавидеть друг друга, иначе они все пойдут ко дну. Актер верит в перспективу мира на Ближнем Востоке. («Мы живем в одном общем доме, где соседи должны договариваться между собой о том, как содержать его в порядке. Если ты пришел в него на время, как квартирант, это одно. Но если ты собираешься прожить здесь всю жизнь и сохранить место для своих детей и внуков – это совсем другое.  Сделать так, чтобы твой вчерашний враг стал тебе другом – вот она, настоящая победа. Это непростой и долгий процесс. Я часто думаю о том, что происходило в последние полтора-два столетия в Соединенных Штатах: казалось бы, еще совсем недавно неграм нельзя было даже сидеть рядом с белыми в автобусе, а сегодня в Америке «черный» президент! Значит, ненависть не такое уж непреодолимое чувство, как полагают многие? И изменение ситуации зависит не только от тех, кто находится у власти, но от каждого из нас. Вот я – палестинец, ты – израильтянка, и мы ведем с тобой нормальный, открытый диалог. Почему это не может произойти с другими?»)

Ашем вспоминает недавний разговор с русскоязычной репатрианткой,  которая сетовала на то, как ей приходится ломать себя, чтобы ничем не отличаться от местных. Он сказал ей: «Так зачем ты это делаешь? Пусть принимают тебя такой, какая ты есть. Разве друзы перестали быть друзами оттого, что служат в израильской армии? Нет. Они живут согласно своим традициям, сохранили свой уклад».

И все-таки, и все таки…Неужели Ашему за 23 года не надоело каждые три месяца обновлять разрешение на то, чтобы находиться в Израиле, зависеть от прихоти чиновников министерства внутренних дел? В то время, как в Газе все его родные – мать, братья, сестры, племянники…Он и сам часто задается этим вопросом и говорит себе: «Ашем, а ты случайно не мазохист? Не  нажил себе здесь никакого капитала. У тебя нет ни жены, ни детей, ни денег, ни гражданства. Ты находишься в опасной ситуации, как любой, кто встрял между двумя дерущимися, и неудобен всем». И авсякиф раз успокаивает себя, что в Израиле его держит любимое дело, друзья-актеры. И  – ощущение, что, может, его предназначение - выстраивать мост над пропастью, по которому пройдут другие.

15. Преступление и наказание

Полиция древностей

В зеркальных стенах и витринах магазина-галереи отражаются золотые украшения, статуэтки, вазы. Владелец, склонившись над столом, заполняет сертификаты на массивные золотые цели, разложенные на прилавке. Зовут его Тахер; Фамилия - Баракат (известная не только среди антикваров и коллекционеров, но и в отделе по борьбе с хищениями Управления древностей - об этом чуть позже).

Семья Баракат считается одной из самых богатых арабских семей, живущих в Израиле. По "семейному преданию", дед Тахера когда-то владел землями в Хевроне. Его наемные работники при раскопках нередко находили древние вещи и приносили их хозяину. Когда собралась большая коллекция, дед кое-что пустил на продажу. Он был человеком необразованньым и в антиквариате разбирался слабо. Внуки продвинулись дальше - изучали археологию в Амманском университете, свободно владеют несколькими языками. Они получили от отца по антикварному магазину и промышляют торговлей древностями. Один из братьев - владелец нескольких антикварных галерей в Беверли-Хиллз, другой - в Старом города Иерусалима, третий (Тахер) - в гостинице "Шератон-плаза", где имеют обыкновение останавливаться богатые туристы из Америки и Европы. До интифады семья держала огромную галерею в Бейт-Лехеме, но вынуждена была ее закрыть - места стали опасными и туризм прекратился.

Глава клана торгует древностями в самом центре Иерусалима - на улице Кинг Джордж. Ему 69 лет, он еще достаточно крепок и недавно взял в дом вторую жену - 35-летнюю. Баракат-старший не очень приветлив, выражение лица надменное.
«Я не говорю на иврите, задавай вопросы моему сыну», - произносит он на хорошем иврите, давая понять, что аудиенция окончена. Его скромная хлопчатобумажная рубашка и простые брюки контрастируют с великолепием магазина. Говорят, что, несмотря на свои миллионы, он скуповат, обед - полузасохшие булочки и печенье - приносит из дому. При том, что
Баракат-старший неразговорчив, однако для снимка он охотно позирует: послушно выполняет все команды, принимая требуемые позы, лицо антиквара расплывается в самодовольной улыбке.

Как антиквариат попадает в галереи семейства Баракат? Тахер утверждает, что наиболее ценное приобретается на аукционах - в Израиле и за его пределами, а не у людей, раскапывающих древние могильники, поскольку это чревато осложнениями с властями. Все, что найдено в земле, принадлежит государству. «Нет, я никогда бы не хотел иметь дел с контрабандистами, - подчеркивает Тахер, - все свои приобретения мы заносим в специальные книги, которые регулярно проверяются Государственным управлением древностей Израиля».

Клиенты Тахера - в основном богатые туристы, живущие в "Шератон-плаза", и пожилые израильтянки из престижного иерусалимского района - Рехавии. Что заставляет его, представителя богатейшего арабского клана, целыми днями сидеть в магазине и торговать древностями? Оказывается, желание приобрести картины известных мастеров,  которые стоят баснословных денег.

...А теперь мы вынуждены проститься с милыми семейными преданиями о том, как невзначай, словно по волшебству, сложилось миллионное состояние одной из арабских семей, и отправляемся в путешествие по местам, излюбленным грабителями древних могил, вперед, туда, где скалятся черепа, а судьбу древнего клада решает быстрая пуля... Вперед, навстречу приключениям!


Разграбление истории

Кто бы мог подумать, что под крышей солидного Управления древностей, призванного охранять нашу историю, кипят нешуточные и вполне современные страсти! Поджарые ребята из отдела по борьбе с расхищением древностей что ни день готовятся к очередной охоте, на которую отправляются вооруженными до зубов. По профессии они археологи, а по роду работы, скорее полицейские и наделены самыми широкими полномочиями – вплоть до ареста и допроса преступников.

Земля Израиля нашпигована древностями: в пределах одной только «зеленой черты» не менее 35 тысяч исторических достопримечательностей. И все они принадлежат государству. Но реальность, увы, такова, что преступники начинают раскапывать древние поселения гораздо раньше археологов, поскольку, в отличие от последних, не зависят ни от бюджета, ни от наличия людей. Интерес злоумышленников к истории отнюдь не научного свойства: на предметах, имеющих отношение к библейской эпохе, можно неплохо заработать, поскольку они пользуются огромным спросом у коллекционеров.

По следам черных археологов

...Бензоколонка - место назначенной встречи. Под навесом кафе несколько столиков, за одним из них сидят рослые загорелые парни. На коленях - автоматы. Это мои проводники: Боаз Зисо - начальник отдела по борьбе с хищением древностей и Алон Захави - сотрудник отдела, закончивший специальные курсы следователей полиции. Им, археологам по образованию, приходится совмещать в одном лице профессии ученых, экспертов-антикваров и охотников за контрабандистами. Глядя на этих крепких ребят, вооруженных до зубов парней, не приходится сомневаться в том, что путешествие будет действительно захватывающим.

Боаз извлекает из-под сиденья джипа огромные ботинки-вездеходы, не спеша переобувается. Я с тоской взираю на свои римские сандалии - кто же знал! Делать нечего - лезу в джип. На переднем сиденье лежит маленькая штучка - для накачки кистей рук. Под сиденьем - рюкзак с амуницией на-случай-если-что. Слышно потрескивание «уоки-токи»*. Мы мчимся в джипе по шоссе. Над нами кружит патрульный самолет Управления древностей.

Джип сворачивает с шоссе и начинает карабкаться по узенькой, усеянной камнями тропе на гору. Зверская машина, ей все нипочем. Мой проводник неожиданно тормозит, "уоки-токи" оживает и начинает вещать голосом Алона, сидящего в машине, следующей за нами. Там тоже заметили "что-то" на самом верху горной гряды. Боаз мгновенно извлекает из рюкзака мощный бинокль и произносит в микрофон: «Вижу белобородого мужчину с миноискателем. Он нас заметил. Удаляется».

...По законам детективной интриги самое время прервать повествование на этом увлекательном месте и немного потомить читателя. Я еще вернусь к описываемым событиям чуть позже, а пока...

От подмандатной Палестины до наших дней

...Тут я вынуждена сделать небольшое отступление и рассказать о существующих правилах проведения археологических изысканий и тех, кто призван следить за их выполнением. Регулярные археологические раскопки ведутся на территории Израиля с позапрошлого века, а Управление древностей появилось в  стране  в 1989 году. Его предшественником был Департамент древностей, созданный еще властями подмандатной Палестины и позже преобразованный в один из отделов министерства образования. В ведение управления входит не только отлов преступников, занимающихся незаконным промыслом, но и надзор за всеми земляными работами, ведущимися на территории страны, а также создание археологических парков.

Оказывается, планомерные археологические раскопки ведутся в Израиле уже больше века. Государственное Управление древностей - наследник Департамента древностей, созданного еще властями подмандатной Палестины. Департамент поначалу подчинялся министерству просвещения, затем приобрел статус самостоятельного государственного учреждения, следящего за соблюдением Закона об охране древностей (от 1978 года) и определяющего условия проведения археологических работ в стране.

Согласно Закону, «древностью» именуется любой предмет, изготовленный ранее 1700 года новой эры. Любые раскопки, производимые без разрешения Управления древностей, запрещены. Однако закон не запрещает торговлю древностями, разумеется, с определенными ограничениями, и, разумеется, при условии получения торговцами соответствующих лицензий от вышеупомянутого управления.

Оказывается, еще во времена существования Департамента древностей происходило разграбление исторических памятников. Самый интенсивный грабеж шел в окрестностях Бейт-Гуврина, в том месте, где мы сейчас находимся. В 1985 году был создан специальный отдел по борьбе с расхищением древностей. Вначале цели ставились довольно скромные - положить конец грабежам исторических памятников в районе Бейт-Гуврина и Бейт-Шемеша, но затем отдел распространил свою деятельность на всю территорию страны. Его сотрудники работают в пределах "зеленой линии", а на контролируемых территориях действует параллельная структура, возглавляемая офицером по археологии при военной администрации.

Кстати, специалисты Управления Древностей весьма скептически относятся к сообщениям СМИ* о том, что за границу вывезены предметы старины на такую-то сумму. Они вообще избегают оценивать археологические находки в денежном выражении. По их мнению,  любой предмет, изъятый с места, где он пролежал века, для науки вообще теряет ценность. В археологии контекст важнее предмета, и специалисты предпочитают  говорить об убытках, которые нанесены науке. Разграбленный исторический памятник попросту перестает быть таковым. Нередко грабители ради одного предмета уничтожают целое древнее поселение, с которым археологу уже просто нечего делать. Как измерить деньгами ущерб, наносимый уже не отдельному историческому памятнику, а наследию нации, когда из ее истории навсегда вычеркиваются целые главы.

Проводники обещают показать мне сегодня один из тысяч разграбленных исторических памятников. Грабежами занимаются в основном арабы с территорий. Они обладают большим опытом подобного промысла, которым занимаются десятки лет. Причем, злоумышленники имеют представление о ценности находок и готовы подвергнуться риску быть задержанными и попасть в тюрьму. Что же касается коммерческой стороны, проводники советуют мне поинтересоваться ценами на древние предметы с раскопок у торговцев-антикваров, которых в стране не менее семи десятков. В этом месте нашей беседы возникает неожиданный поворот. «С одним из них, он из Вифлеема, я уже беседовала», - сообщаю я. - «Уж не Баракат ли?» - «Да. Тахир Баракат». - «Вообще-то все зовут его Тайя, и он наш старый клиент. В основном Управление Древностей наведывается к нему с обысками. Были у него месяца два назад и вряд ли это наш последний визит. Следствие не закончено, не будем вдаваться в подробности, но с Тайей мы работаем очень основательно» - «По семейному преданию основу богатства клана заложил покойный дедушка, владевший землями в Хевроне». - «Известно, что отец Тайи начинал с торговли овощами - на этом особенно не разбогатеешь».

А теперь вернемся к нашей основной теме: каждый год в Израиле разграбляются тысячи исторических памятников. Особый "успех" выпадает на долю грабителя, если ему удается найти нетронутое погребение. Там может встретиться и керамика, и светильники, и украшения из золота и серебра - сотни предметов старины! Правда, для того, чтобы найти такое погребение (а в древности покойников хоронили в пещерах), необходим немалый опыт. Например, если простой любитель захочет обогатиться таким образом, то риск для истории невелик. Такую пещеру любитель может искать до конца своих дней - искать и не найти. А вот «черные археологи» свое дело знают, они -  настоящие профессионалы.

Даже если грабителей удается застать на месте преступления и изъять все украденное, никто уже не сможет вернуть находки на их первоначальное место, что лишает памятник его исторической и научной ценности. Отдельные предметы могут представлять интерес лишь для музеев и узкого круга коллекционеров.

В отделе Управления Древности, о котором идет речь, все - со специальным образованием. Одни осуществляют патрулирование местности, другие ведут разведку и занимаются сбором информации, третьи в сотрудничестве с полицией Израиля и Интерполом предотвращают вывоз археологических находок из страны. Сотрудники этого отдела наделены полицейскими полномочиями, вплоть до права ареста.  Подобной работой занято примерно пять процентов сотрудников Управления древностей. Но у них много помощников, получающих частичное жалованье, или работающих на добровольных началах.

При том, что иинспектора Управления Древностей находятся в тесной связи с окружным полицейским управлением, они и сами наделены полномочиями, позволяющими открыть уголовное дело на подозреваемого в грабеже древностей, провести всю следственную работу, а затем передать дело в полицию, которая, в свою очередь, передает его в суд.

Теперь о том, почему именно район Бейт-Гуврин вызывает такой  большой интерес у грабителей? Дело в том, что особые природные условия - обилие воды, плодородная почва, богатая растительность - позволяли поддерживать жизнь людей в этих местах в течение всех исторических периодов. Многочисленные известняковые холмы давали возможность создавать укрепленные поселения. Кроме того, через этот район проходили основные торговые пути, связывающие юг и север страны. В недрах холмов имеются многочисленные естественные пещеры, которые с древнейших времен использовались жителями данных мест. И в этих пещерах древние предметы сохранились на протяжении тысячелетий.

То, что Бейт-Гуврин был по преимуществу населен евреями, для грабителей имеет особую ценность: любые находки библейской эпохи оцениваются коллекционерами очень высоко. Кстати сказать, именно здесь, в этих местах, в 132-135 годах вспыхнуло восстание против римлян, возглавленное Бар-Кохбой. Как известно, оно закончилось катастрофой.  Предчувствуя конец, евреи прятали в тайниках и пещерах самое ценное. И тот, кому удается обнаружить подобное хранилище, получает в свои руки исключительное по ценности собрание. Арабы с территорий со временем научились находить подобные клады. Самыми ценными находками этих мест считаются серебряные монеты эпохи восстания Бар-Кохбы: их чеканили в течение всего трех лет, надписи на них сделаны на иврите, и в надписях этих (они называются монетными легендами) упоминается Иерусалим, запечатлены лозунги восставших, носящие, на сегодняшний взгляд, совершенно сионистский характер. На рынке древностей существует громадный спрос на эти монеты, большинство которых было найдено в районе Бейт-Гуврин. Спрос определяет и цену.

Впрочем, этим промыслом занимаются не только арабы? Управлению древностей известны и предприимчивые евреи, выступавших в роли организаторов и нанимавших арабов с соответствующим опытом. Но такие случаев единичны.
Как правило, на добычу выходит целая группа арабов во главе с "раисом»*. Они приходят с запасом еды и инструментами - лопатами, кирками, фонарями, миноискателями. Работа продолжается несколько суток. Если группе удается обнаружить захоронение, она работает днем и ночью, пока не обчистит его полностью, после чего с трофеями возвращается на территории.

Грабители - это только первое звено в очень длинной цепи. Существует рынок, который диктует спрос. Со стороны заправил рынка спускаются заявки на тот или иной товар. Так что грабитель чаще всего действует не спонтанно, а по наводке. Конечно, тот, кто заказывает товар, платит грабителям не слишком большие деньги. Что происходит дальше? Заказчик продает найденное перекупщикам, которые и ведут торговлю с коллекционерами. Но на самом деле это очень длинная цепь: в грабеже и реализации награбленного принимают участие десятки и даже сотни людей.

Сотрудникам Управления Древностей не раз приходилось видеть за границей предметы старины, вывезенные контрабандой из Израиля. Но чаще им приходится перехватывать предметы, которые могли покинуть пределы страны, но были вовремя изъяты у грабителей и перекупщиков и остались достоянием государства. Так, в июне 1993-го в Управление поступила информация, что гражданка Германии собирается вывезти из Израиля партию древностей, которую получила от жителя Восточного Иерусалима. Сотрудники отдела ждали ее в аэропорту. Вскрыли чемодан, в котором обнаружили немало ценного. В том числе римские таблички из слоновой кости - довольно редкая находка. Торговец-араб собирался улетать тем же рейсом и старательно делал вид, что незнаком с гражданкой Германии (фактическим мужем которой он являлся!). Дело было передано в суд.

В отделе проводится основательная разведывательная работа, и списки подозреваемых в разграблении древностей все время пополняются. Цепочки, ведущие от грабителей к скупщикам краденого, не только очень длинны, но и многократно пересекаются. Некоторые торговцы, имеющие лицензии, инструктируют грабителей на предмет того, где искать и что искать. Находятся и те, кто снабжает грабителей миноискателями и получает за это определенный процент "комиссионных" с награбленного. Поскольку бизнес очень многоступенчатый, трудно даже приблизительно определить число людей, к нему причастных. Существует иерархия. "Раисы" и рядовые грабители. Правда, иногда рядовые грабители решают, что им нет никакого резона делиться с "раисом", и нанимают собственных исполнителей. В общем, со всеми оговорками, система грабежа древностей более всего напоминает систему торговлю наркотиками - та же многоступенчатая структура.

Кстати, будет ошибкой считать, что большая часть коллекционеров, скупающих древности, проживает за пределами Израиля - в Европе и Америке. Сотрудникам Управления древности известны имена богатых и даже уважаемых людей в Израиле, в коллекциях которых имеются краденые древности. Частные коллекции - явление распространенное. Ни для кого не секрет, что крупным коллекционером антиквариата был известный военачальник Моше Даяна, бывший мэр Иерусалима Тэдди Колек и другие. Что происходит с коллекциями после смерти собирателя? Некоторые передаются, или продаются музеям. Так, например, коллекция Моше Даяна, составленная из предметов древности, собранных им в бытность командующим Южным военным округом, начальником генштаба, министром сельского хозяйства, министром обороны и министром иностранных дел, была в свое время продана государству за миллион долларов). Однако чаще всего коллекции распыляются, продаются по частям и исчезают из поля зрения.

Торговец древностями старается всячески скрыть действительный источник получения товара и потому не скупится на рассказы о самых таинственных путях его приобретения. А что он хочет скрыть в первую очередь? То, что главный источник находок, продаваемых в Израиле, - это сам Израиль! Нередко торговцы рассказывают, что предмет доставлен из Иордании или из Англии, где торговля древностями происходит совершенно легально. Но англичанам безразлично, что ящики с древностями, которые продаются в Лондоне, прибыли из тех стран, из которых древности категорически запрещено вывозить.

В 1990-м году у торговца древности в Яффо Хамами Насира, который торговал без лицензии, Управление Древности изъяло 700 предметов старины. Все найденное было конфисковано, торговцу пришлось заплатить очень крупный штраф. Через пару лет он был задержан снова - на сей раз при попытке вывезти из страны чрез Ашдодский порт контейнер, доверху набитый крадеными предметами старины, в том числе двумя тысячами предметов древней керамики. В 1993 году инспекторами Управления Древностей было арестовано более 120 человек. В том числе - грабителей, скупщиков краденого, торговцев древностями, не имеющих лицензий, а также легальных антикваров, нарушивших закон. Еще большее число грабителей и перекупщиков, правда, спугнули, и потому очень трудно назвать точную цифру.

Нелегальная торговля и грабеж древностей караются тремя годами заключения. Это максимальный срок. Грабитель, похитивший мозаику в Бейт-Шеане, например, получил полтора года. На другого был наложен штраф в размере 30 тысяч шекелей. Но не забудем, что главная цель Управления Древности - не наказать нарушителей Закона, а предотвратить разграбление древностей. За время существования отдела (то есть с 1985 года) удалось сократить масштабы хищений в несколько раз. Что это значит, станет понятно, если вспомнить, что в 1967-м году, когда открылась граница с территориями, грабеж исторических памятников принял катастрофические размеры. Тысячи арабов с территорий совершенно открыто занимались этим промыслом. Они приходили десятками, и никто им не препятствовал. Полиция вообще не понимала, что происходит, а у Департамента Древностей на весь район Иудеи был один-единственный инспектор, который в лучшем случае мог зафиксировать, что еще один исторический памятник окончательно разграблен. Иногда ему, правда, удавалось оказаться на место преступления в нужный момент. Но что он мог сделать? Выстрелить в воздух, обратив грабителей в бегство и зная, что через пару часов они снова сюда вернутся.

В настоящее время на территории Израиля нет ни одного исторического памятника, на котором грабители могли бы работать открыто. Они могут "трудиться" только по ночам, и когда они чувствуют за собой «хвост»,  десять раз подумают, возвращаться им на прежнее место "работы" или нет. В распоряжении Управления Древностей - легкая авиация, приборы ночного видения и различное электронное оборудование. Вот и судите, насколько теперь работа «черного археолога» трудна и опасна.

При том, что ученые-археологи придерживаются определенных этических норм, не позволяющих им сотрудничать с грабителями, все же бывает и такое. Так был арестован сотрудник Управления древностей, профессиональный археолог, сотрудник Беэр-шевского университета. Он араб, живет в Нацерете. При обыске в его доме были найдены предметы древности, украденные на раскопках. Кроме того, он приторговывал  антиквариатом. На него удалось выйти через его напарника - жителя территорий. Но случаи подобного «сотрудничества», к счастью, единичны.

Кстати, Управление Древностей контролирует не только древности, которые лежат в земле, но и подводные исторические памятники. Его сотрудники также предотвращают разграбление археологических памятников, покоящихся на морском дне. В их распоряжении специально оборудованная яхта, которая курсирует вдоль всей линии побережья - от Рош ха-Никра до Газы.

Когда в феврале 1993-го года арабам с территорий был закрыт доступ на работу в Израиле, это сразу вызвало резкий всплеск активности грабителей древностей. Арабы лишились основных источников заработка и пустились во все тяжкие. В Управлении имеются данные и относительно того, что в ряде случаев при разграблении захоронений были уничтожены надписи на иврите, а также разнообразные предметы, свидетельствующие о том, что данное захоронение принадлежало евреям. Складывается парадоксальная ситуация. С одной стороны - ярое желание «черных археологов» с территорий стереть всяческие следы еврейского присутствия, с другой  - именно еврейская принадлежность предметов придает им товарную ценность. Представьте себе душевные муки такого грабителя! Тем не менее,  в районе Эль-Кум грабители вскрыли несколько захоронений эпохи Первого Храма и варварски уничтожили на стенах еврейские надписи, причем одни из самых древних, обнаруженных в стране Израиль. Одна из надписей, имеющая возраст 2800 лет, случайно укрылась от взора грабителей, и благодаря ей удалось получить  представление о исторической ценности уничтоженного памятника периода Первого Храма.

Портрет современного преступника, промышляющего незаконной добычей древностей, за последние годы сильно изменился: посмотришь на него — простой, затрапезно одетый житель территорий, а зайдешь в его дом — и вдруг твоему взору открываются стеллажи со специальной литературой, выписанной по почте, компьютер с адресами сайтов известных аукционов, Интернет, с помощью которого он выходит на связь с потенциальными заказчиками. Этот человек, не обладающий высшим образованием, на самом деле очень подкован в области антиквариата, он прекрасно знает, что именно пользуется спросом у коллекционеров и во сколько оценивается та или иная вещь.

Теперь о тех, кому официально разрешено заниматься раскопками в Израиле. Оказывается, таким правом обладает любой археолог, за которым стоит университет, музей или исследовательский институт. Управление древностей предъявляет  одно условие: обязательная публикация результатов. Если археолог не публикует результатов, то чем он лучше обыкновенного грабителя - целостность памятника нарушена, а наука от этого ничего не получила! Кстати, иностранным экспедициям не разрешается вывозить находки из Израиля. Все археологические артефакты, обнаруженные на территории Израиля являются собственностью государства. Управление древностей разрешает вывозить их лишь для исследований и на выставки. По истечении определенного срока все должно быть возвращены в Израиль. Некоторые считают, что Израиль превратил раскопки на территории страны в  доходный бизнес. Будто бы, зная интерес ученых Запада к библейской археологии, разрешения на раскопки выдается лишь тем, кто готов выложить круглую сумму. Но это не так. Израиль на археологии не зарабатывает.

По следам «черных археологов» (продолжение)

...Вынуждена разочаровать читателя. Погоня не состоялась. Неизвестный с миноискателем и белой бородой сбежал. А мы продолжили свой рискованный путь наверх по крутизне холма, направляясь к историческому памятнику Эм-Рауз, который разграблялся, начиная с 1991-го года. В конце концов группу грабителей удалось задержать. Мы проезжаем Абу-Тубак, где в 1986-м году удалось застать на месте преступления группу из восьми человек. Они забрались в захоронение, а один из членов киббуца Бейт-Гуврин сообщил об этом в Управление Древности. Инспектора тут же прибыли на место и обложили пещеру: через 48 часов грабители вышли наружу и сдались. При том, что злоумышленникам не удалось тогда ничего вынести из захоронения, они нанесли самой пещере огромный вред, а то, что нашли, по всей видимости, хорошо спрятали. Археологи после этого не раз спускались в пещеру, но ничего не обнаружили.

...Справа возникает еще одна группа развалин.  Хирбет-Хадаси. Византийский период. Между кипарисами угадываются очертания трех столбов. Примерно через километр - еще такая же троица. Все, что сохранилось от  древней римской дороги. На этом холме (место называется Тель-Ярмут) ведут раскопки французские археологи под предводительством профессора Пьера Мерхиди, специализирующегося на памятниках бронзового века.

...Джип взбирается на вершину холма! Эти развалины - все, что осталось от загородной виллы эпохи Второго Храма. Там, где остатки стен сходятся под прямым углом, были комнаты. Здесь была кладовая. А вот эта глубокая яма, как утверждают мои проводники, вырыта арабами за одну ночь двумя лопатами и одной киркой. Глубина - пять с половиной метров. И вот что удивительно: злоумышленникам каким-то образом удалось вытащить из земли огромные валуны и прокопать за одну ночь пять с половиной метров известняка. Профессионалы. Внизу - целая система подземных помещений. В этих убежищах, по предположению археологов, хозяева древней виллы прятали самое ценное. Что там было - мы уже не узнаем. Все разграблено. Грабителей, правда, удалось задержать, но судьба находок неизвестна.

Датировать это поселение можное по керамике. На осколке кувшина виднеется венчик, который свидетельствует, что посуда относится либо к первому веку до новой эры, либо к первому веку новой эры. А вот определить возраст этого черепка сложнее: подобный орнамент наносили на посуду начиная с римского периода и кончая византийским. Разброс - в полтысячи лет как минимум. Тут же обнаруживается еще одна находка, правда, не имеющая отношения к хозяевам виллы: оказывается этот гладкий клиновидный камешек - кремневый скребок. Его возраст - шестнадцатое-семнадцатое тысячелетие до нашей эры.

…Мы проходим в угол «здания», в комнату, где, похоже, начинали копать грабители, но по какой-то причине бросили. Возможно, их спугнул самолет Управления Древностей. Но как они вообще отыскали это убежище на глубине шести метров? Очевидно, и снаружи что-то имелось, но уже уничтожено. Впрочем, «черные археологи» вышли на древнее хранилище далеко не сразу. Они начали копать в этих местах в 90-м году, а нашли в ночь с 24 на 25 июня 1994-го года. В первый раз инспектора задержали их в марте 94-го. Схватили вместе с их "раисом", который был давно на примете Управления Древностей. Пожалуй, в округе не осталось холма, где бы он уже не "потрудился". Сам он член ХАМАСа, с бородой, носит зеленую тюбетейку. Злоумышленники отсидели в тюрьме неделю, а в июне снова вернулись на старое место. На сей раз привели с собой собак, чтобы те учуяли, не приближаются ли инспекторы. Сотрудникам Управления Древностей тогда пришлось сделать крюк, чтобы подойти с подветренной стороны. В ту июньскую ночь 1995-го арабы пытались напасть на одного из инспекторов, бросили в него камень, разбили бровь и сломали зуб. Инспектор вытащил пистолет, но пугать не стал. Просто прострелил ногу тому, кто бросил в него камень. Пошли слухи, будто арабы приговорили инспектора к смерти. Полиция проверила ситуацию: оснований для тревоги нет. Пострадавший  араб очень гордится полученной раной, в своей деревне он ходит в героях - как же, с евреями сражался!

...Мы стоим на краю другой ямы, квадратной, вырубленной в скале. Явно вход во "что-то", заваленный камнями. Ясно, что под каменным нагромождением в земле находится полость или пещера. Слева бросаются в глаза пучки травы на камнях. Это арабы маскировали место своих раскопок - чтобы с самолета не разглядели. Камни, вынутые из земли, более светлые, чем те, что давно лежат на поверхности, с самолета это сразу заметно. Что можно найти в таком месте? Керамику, светильники, гребни тонкой работы, культовые принадлежности. Особенность светильников так называемого южного стиля в том, что их изготавливали в течение короткого промежутка времени - с 70 по 135 год новой эры, и именно в этом районе. Нигде таких больше не найти. На светильники наносились особые символы. Можно представить себе, какую сумму могу отвалить за подобную находку частные коллекционеры. Между тем, согласно закону, любой предмет старины, обнаруженный после 1968 года, является собственностью государства. Если речь идет об исключительной находке, закон предусматривает выплату соответствующего вознаграждения тому, кто обнаружил клад. Размер его определяет уполномоченный Управления древностей.

...Солнце садится. Мы направляемся к джипу. Последний раз оглядываюсь на гряду холмов. Низко над скалами кружит ястреб. Один из моих проводников Алон, поднимает "уоки-токи" и начинает "управлять" птицей: «Прием-прием, держи правее. Так. Так. Все, свободен, можешь улетать». - «Птичка тоже работает на нас, - поясняет второй проводник Боаз, - у нее пластиковые крылья, радиоуправление и компьютерный мозг».

Надо отдать должное Алону, "управляет" он "птичкой" очень искусно, попадая командой в каждое ее движение. Тут оба охотника за «черными археологами» не выдерживают и начинают хохотать. Я спускаюсь с холма, проклиная колючки, впивающиеся в ступни, и осторожно ступая по земле, на которую смотрю теперь совсем другими глазами - ведь до сокровищ ногой подать. Если, конечно, способен видеть через многометровую земляную толщу…

Преступление и наказание: одиннадцать лет спустя

В 1994-м я отважились поехать с сотрудниками отдела Управления древностей в рейд по окрестностям Бейт-Гуврина, где преступники вели раскопки древних поселений самым примитивным способом — с помощью кирки и лопаты. И вот прошли годы, но технология незаконного промысла в пределах «зеленой черты» осталась той же. В то время как на территориях во время интифады местные жители раскапывали древние поселения с помощью тракторов или бульдозеров. Что, собственно,продолжают делать до сих пор. Среди бела дня. Территории закрыли, местные жители лишились работы в Израиле и занялись массовым промыслом древностей. Контролировать их действия в связи с проблемами безопасности крайне сложно. Кстати, среди задерживаемых расхитителей древностей попадались и палестинские полицейские, которые либо занимались этим сами, либо конфисковывали находки у своих соплеменников, после чего продавали предметы старины владельцам антикварных лавок.

В Израиле подвергаются разграблению тысячи исторических памятников. Иногда преступникам удается обнаружить неисследованное поселение, где встречаются керамика, светильники, украшения из золота и серебра. Или выйти на разветвленную систему подземных ходов, ведущих в укрытия, где евреи прятали во времена восстания Бар-Кохбы утварь и ценные вещи.

Теперь о том, насколько опасна работа сотрудников отдела Управления Древностей.. Оружие инспектора  предпочитают не применять. А рукопашные схватки совсем не редкость. Не всякий злоумышленник готов сдаться полиции древностей добровольно. Однажды инспектор  получил в подобной схватке удар по голове, и рану пришлось зашивать в больнице. Суметь проползти, подобно змее, по узкому подземному ходу; преследовать преступника, рискуя упасть в глубокую яму и переломать себе кости, — таковы издержки этой профессии. Но кто-то же должен стоять на охране истории, чтобы ее свидетельства не были разграблены и уничтожены, а предстали перед учеными-археологами в своем первозданном виде.

…Складское помещение Управления Древностей -  специфический музей в миниатюре,  где хранятся металлоискатели, кирки, лопаты и фонари, изъятые у охотников за древностями, а также конфискованные у них предметы старины.
Часть из этих вещей фигурирует в суде в качестве вещественных доказательств.

Например, свидетельства разграбления исторических памятников в районе Модиина. О том, что преступники орудуют там, Управлению Древности, было известно: в течение короткого периода там появилось множество глубоких ям. А когда поступила информация о том, что злоумышленники собираются снова наведаться в район Модиина, инспекторы особого отдела  основательно подготовились к встрече. Еще днем они обследовали обнаруженную злоумышленниками древнюю пещеру с извилистой сетью ходов и зафиксировали все наружные выходы. А затем, ведя наблюдение с помощью прибора ночного видения за передвижениями преступной группы, дождались момента, пока ее члены спустятся в пещеру, после чего перекрыли все выходы. Взяли восемь грабителей, часть из них оказались уже ранее осужденными за аналогичные преступления. В этой истории примечательно то, что преступники, промышлявшие ранее в разных местах, познакомились во время тюремного заключения и образовали новую группу — ее-то  и удалось задержать в районе Модиина.

К сожалению, далеко не всегда удается поймать расхитителей древностей на месте преступления и с поличным. Иногда сотрудники отдела обнаруживают лишь следы преступления: зияющие ямы, разграбленные исторические памятники. Либо какая-то вещь из незаконных раскопок вдруг всплывает на одном из аукционов, или встречается в лавке торговца древностями. Подобные предметы уже не имеют своей первоначальной научной ценности: неизвестно, где и когда они были найдены, сколько тысячелетий пролежали. Преступники неохотно сотрудничают со следствием или дают заведомо ложные показания. Лишенные исторического контекста, краденые находки представляют теперь интерес разве что для музеев и узкого круга коллекционеров. Ибо для археологов важна не только находка, но и «сопутствующие обстоятельства»: место, где был обнаружен предмет, на какой глубине он залегал, кому принадлежал... Иными словами, речь идет о невосполнимом ущербе. Если выгорел лес, его можно вырастить заново, даже если на это уйдут десятки лет. А вот когда разграблено древнее поселение, из истории человечества навсегда стирается целая страница.

Преступным промыслом занимаются в основном жители территорий. За много лет они накопили огромный опыт. У этих людей особое чутье, они знают, где искать, и нередко находят. Обычно охотники за древностями выходят «на дело» по ночам, под покровом тьмы, в составе небольшой группы. Но на самом деле в этой преступной цепочке задействовано очень много людей, в том числе и израильских граждан. Но есть и другая категория людей, не менее опасных для науки, занимающиеся подделками археологических артефактов.

Фальсификаторы истории

…Следствие по делу известного тель-авивского коллекционера Одеда Голана велось на протяжении двух лет, после чего ему было предъявлено официальное обвинение. Дело было очень громким. О нем писали средства массовой информации в Израиле и за рубежом.

Вот лишь несколько выдержек из многочисленных публикаций: «Одед Голан получил мировую известность после того, как заявил о себе как о владельце двух предметов, вызвавших настоящую сенсацию в мире археологии. Первый из них — погребальная урна, в которой якобы хранились останки апостола Иакова, первого епископа Иерусалима. Многие музеи мира были готовы отдать от 1 до 2 млн долларов за этот оссуарий. Второй артефакт — каменная скрижаль с указаниями о том, как содержать ветхозаветный Храм в Иерусалиме. После тщательных исследований оба предмета были признаны подделками». «Израильский коллекционер, оказавшийся недавно в центре внимания мировых СМИ как владелец каменного саркофага, в котором якобы хранились останки брата Иисуса Христа, был арестован по обвинению в сознательной подделке памятников древности». «Арест состоялся через месяц после того, как израильское Управление древностей официально заявило, что надпись «Иаков, сын Иосифа, брат Иисуса», выполненная на древней погребальной урне, является поздней подделкой. Подделкой был признан и другой «библейский» артефакт из собрания Голана — так называемая скрижаль Йоаса». «Полиция заявила, что в ходе обыска в доме Голана была найдена целая мастерская, в которой были сделаны эти (и возможно, другие) подделки. Сыщики также утверждают, что нашли «полуфабрикаты» других фальшивок». «Мы знали его как владельца одной из самых крупных в Израиле коллекций древностей, — заявил в интервью израильскому радио сотрудник Управления древностей Амир Ганор, принимавший участие в обыске. — Но даже представить себе не могли, что он занимается изготовлением и продажей фальшивок». «Управление древностей создало две научно-исследовательские группы в составе геологов, археологов и лингвистов, специализирующихся на древних надписях, для проведения научной экспертизы двух противоречивых артефактов. Как сообщают археологи, члены комиссии пришли к выводу, что надпись «Иаков, сын Иосифа, брат Иисуса» на оссуарии (и надпись на камне) являются подделкой. Изотопный анализ патины, покрывающей урну, полностью доказывает это. Так завершились международные дебаты между геологами и археологами по поводу подлинности двух сенсационных находок».

На самом деле речь идет об очень искусных подделках, если учесть, что погребальная урна отправилась на выставку в Канаду, ее видели сотни людей, в том числе специалисты очень высокого класса. Затем на протяжении долгого времени ученые вели дебаты по поводу спорных артефактов. Между тем, в деле Одеда Голана есть опасный прецедент, поскольку фактически речь идет о фальсификации истории. Некоторые экспонаты из своей коллекции он продал в музеи мира как подлинные. А скрижаль Йоаса он предлагал приобрести одному из израильских музеев за четыре миллиона долларов. В Управлении Древностей предполагают, что этот человек мог заниматься подделкой древних предметов на протяжении многих лет. На это указывает лаборатория, обнаруженная в его доме. Если подобные подделки станут музейными экспонатами, наши потомки получат в наследство фальшивую историю.

Оригиналы и подделки

У меня на ладони содержимое небольшого мешочка — недавний улов Управления Древностей в одной из антикварных лавок. Старинные монеты,  совершенно почерневшие от времени и выщербленные по краям. Оказывается, это довольно искусные подделки монет, которые изготавливались в первом веке нашей эры. Но до чего же похожи на древние!  Только специалист, через руки которого прошли тысячи подобных монет, способен отличить оригинал от подделки. Но что интересно — эти монеты были проданы владельцам нескольких антикварных лавочек, которые приняли их за подлинные. Как же они возмущались, когда узнали, что их надули!

Подделки изготовлены в подпольной лаборатории, которая, по предположениям специалистов Управления Древностей, находится на территориях.

Контрабанда - почтой

При том, что специальный отдел Управления Древностей, охраняющий историю, малочисленный, на самом деле у него тысячи глаз и ушей. Его инспектора сотрудничают со многими ведомствами — пограничниками, полицией, специалистами по древностям, археологами, Интерполом, ФБР, не говоря же о том, что у них есть «своя разведка» внутри Израиля и на территориях. О многих готовящихся преступлениях в отделе становится известно заранее. Так, благодаря своевременно поступившей информации удалось выследить торговца древностями, который пытался отправить обычной почтовой посылкой ничем не примечательный для непосвященного глаза серый камешек - до сих пор в мире таких насчитывалось всего три.

Я беру в руки серый камень прямоугольной формы. На камне выбито имя «Шимон» и изображение пальмы. Это грузило, которое устанавливали на сеть для ловли рыбы, и принадлежало оно Шимону Бар-Кохбе. Ориентировочный возраст находки  — 135 год до нашей эры. Благодаря коллегам из США израильским инспекторам удалось выйти и на след того, кому предназначалась посылка: им оказался известный американский коллекционер древностей. А вот и контейнер, в котором ценный артефакт должен был благополучно пересечь океан: небольшая, но толстая книга с аккуратно вырезанным углублением в центре. Груз, представляющий немалую ценность для еврейской истории, был оформлен отправителем как обычная книжная посылка. Поскольку обвиняемый отказался сотрудничать со следствием, не удалось узнать происхождение этого предмета — откуда он был взят, на какой глубине залегал. То есть его исторический контекст для науки утерян.

За минувшие годы закон об охране древностей наказывает за расхищение ценных артефактов истории жестче, чем это было раньше: если раньше многие злоумышленники отделывались небольшими штрафами и конфискацией награбленного, теперь максимальная мера наказания — до девяти лет тюремного заключения.

Как подружились заклятые враги

…А теперь проследуем в хранилище Управления Древностей и обратим внимание на две погребальные урны. На одной из них выбиты причудливый орнамент и имя усопшего. Край урны прикрыт пластиковым мешком с изображением знакомой синей эмблемы: во время интифады мне не раз приходилось видеть в телерепортажах подобные мешки, в которые представители службы ЗАКА* собирали останки погибших в теракте людей.

Мешок лежит здесь не случайно. Это своего рода символ примирения в этой истории. Началась она с того, что урны обнаружил в одной из древних погребальных пещер израильский араб — житель Бейт-Шемеша. Судя по всему, он не был большим специалистом в этом деле, не знал, кому можно продать свои находки, и в конце концов обратился к религиозным евреям из службы ЗАКА, занимающейся сбором останков на месте гибели людей во время терактов, катастроф и стихийных бедствий. А именно — к ее начальнику Йегуде Меши-Захаву, непримиримому противникому Управления древностей на протяжении многих лет, протестующему против раскопок древних еврейских погребений. А дальше случилось невероятное. Йегуда Меши-Захав сам позвонил археологам и обо всем им рассказал. Инспекторы Управления Древностей  снабдили его специальной аппаратурой, после чего он отправился на встречу с «продавцом», которого в момент «сделки» удалось задержать с поличным. Подобное сотрудничество за всю историю непростых отношений  археологов с Йегудой Меши-Захавом случилось всего однажды.

*«уоки-токи» - мобильное переговорное устройство
* СМИ - средства массовой информации
* «раис» (арабский) - глава, предводитель, вождь
* ЗАКА - религиозная организация, занимающаяся сбором останков на месте гибели людей в соответствии с еврейской традицией

Израильский Пуаро

Будь Мишель Хадад учеником Шерлока Холмса или Пуаро, те могли бы гордиться таким учеником. Между тем герой мой вырос в деревне Мазра в семье арабов-христиан и призвавшись в полицию в 18 лет, вписал лучшие страницы в историю расследования громких уголовных преступлений середины 1980-х. Для будущих юристов и начинающих следователей Мишель Хадад - «классик»: они учатcся по раскрытым им «делам». О «женщинах-убийцах» легендарный детектив написал книгу и консультирует создателей фильма, собирающихся снять фильм на основе этого нашумевшего «дела».

Миротворец с принципами

А теперь вернемся в 1968-й год, когда 18-летний араб-христианин из Верхней Галилеи впервые переступает порог полиции. В двадцать шесть лет Мишель едва ли на самый молодой офицер в полиции и заместитель начальника следственного отдела в Герцлии, но в кабинетах не засиживается, объезжая жилые районы. Следователю не дает покоя мысль о том, что, похоже, у местных жителей нет доверия к полиции. Люди боятся давать показания против главаря местной мафии Йоси и его бандитов, обирающих владельцев мелких бизнесов.
Мишель принимает неожиданное решение: задержать одного из владельцев продуктовой лавки - здорового рослого парня, в магазинчик которого низкорослый Йоси заходит как в собственный, берет из кассы деньги, с полок - товары, и никогда ни за что не платит. Богатырь возмущен неправомочным арестом: «Я закон не нарушал! За что меня задержали?». - «Ты уверен, что не нарушал? А разве ты своим молчанием не покрываешь преступника?» - спрашивает его следователь. Парень сдувается, как воздушный шарик: «А у меня что, есть выбор? Несколько лет назад я собирался пожаловаться в полицию, но как только эта новость дошла до Йоси, его бандиты выбили стекла в моем магазине и никому не давали в него зайти. Полиция мне охрану не приставит!»

- Я пообещал этому парню, что теперь все будет по-другому, и слово свое сдержал – на десять лет упрятал Йоси за решетку, - вспоминает Мишель Хадад случай сорокалетней давности. - После того, как первый владелец бизнеса дал против Йоси показания, и я арестовал его вместе с подельниками, люди перестали бояться и тоже выступили на процессе свидетелями. Среди мелкой шпаны, орудующей в районе, поползли слухи, что на станции появился сумасшедший полицейский, с которым лучше не связываться. А узнал я об этом случайно. Сижу как-то в кабинете, разбираю «дела» и вдруг слышу в коридоре шум. Полицейский пытается выгнать посетительницу, а она кричит: «Хочу говорить с Хададом!». Выхожу, чувствую сильный запах алкоголя. Спрашиваю женщину: «Чего ты хочешь?» Бормочет что-то несвязное. Приходится ждать, пока протрезвеет. И вот что выясняется: оказывается, она приходит в полицию не первый раз, но каждый раз ее выгоняют, поскольку трезвой еще не видели. Я первый, кто соглашается ее выслушать. Женщина рассказывает, что пока ее муж сидит в тюрьме, его дружки ходят к ней каждый вечер, как к проститутке – издеваются, поколачивают, насилуют. Даже приобщили к этому подростков из своей группировки, которым по тринадцать-пятнадцать лет. А у нее маленькая дочка, и женщина не знает, как избавиться от этой орды. Из разговоров преступников она поняла, что ее непрошеные гости опасаются Мишеля Хадада, который работает в полиции, и решила идти к нему (то есть ко мне). Выслушав эту историю, я отправляю женщину домой, предупредив, чтобы она вела себя как обычно и никому не рассказывала о нашем разговоре. Собираю оперативную группу и мы начинаем готовиться к операции, а вечером задерживаем в доме пострадавшей пятнадцать человек, включая несовершеннолетних. Начинается шум. Родители подростков приходят на станцию, возмущаясь «полицейским беспределом» в отношении их детей. А я им говорю: «А где вы были раньше, когда ваши дети начали водить дружбу с преступниками?» Суд выносит приговор: одни насильники получают по десять лет тюрьмы, другие по три-четыре года, несовершеннолетних отправляют на реабилитацию в закрытые интернаты, а их жертва попадает в убежище для женщин, пострадавших от насилия.

...Дух миротворчества в нем так же силен, как и чувство ответственности. Особый такой характер, что очевидно для всех, и в том числе – для руководства. Неожиданно Мишеля направляют из Герцлии в Рамат-Ган. Начальник округа говорит: «Ты больше нужен там. Скопилось слишком много дел, все застопорилось, в коллективе нездоровая обстановка. Нужно навести порядок в делах и в отношениях. У тебя это получается». И вот что выясняется: в следственном отделе - пятьдесят человек, и на каждом - 400 дел! Узнав о приходе нового начальника один из следователей заявляет, что не собирается работать под началом араба. Первое совещание Мишель начинает со слов: «Если кто-то не хочет со мной работать, может попроситься в другой отдел, я отношусь к этому с пониманием и никого не держу», которые произносит спокойно и вполне доброжелательно. Следователь, отказывавшийся работать с начальником-арабом, тут же встает: «Извини, я был не прав и хочу остаться». «Ну и хорошо, - отвечает Мишель и переходит к сути дела. – Начиная с этого дня у нас два месяца на то, чтобы разобраться со старыми делами. Поделимся на две группы: одна будет разгребать старые дела, вторая – заниматься новыми. Потребуется моя помощь – всегда поддержу, а расхлябанности и прохладного отношения к делу не потерплю. Не забывайте, в полиции все как в армии, только наша война – с преступностью. И мы должны подставлять друг другу плечо, а не подножку». Через три месяца отдел начинает работать в нормальном режиме.

А теперь пора перейти к рассказу о самых нашумевших «делах» из истории израильского сыска.

Адвокат-убийца

Летом 1983 года неподалеку от Рамаллы нашли женское тело. В числе пропавших значилась одна женщина. Мишель в ту пору работал в следственном отделе полиции Рамат-Гана. Поскольку тело обнаружили в районе, относящимся к иерусалимскому округу, преступление начали расследовать его коллеги из Иерусалима, но поскольку косвенные улики указывали на жителя Рамат-Гана, дело было передано туда.

Жертву нашли на пятый день после убийства. Точнее то, что от нее осталось: тело было завернуто в пластик, после чего его облили бензином и подожгли. Иерусалимская полиция расследовала преступление в течение пяти дней, и когда «дело» легло на стол Мишеля Хадада, шли уже десятые сутки со дня исчезновения Кармеллы (так звали жертву). В ее доме при обыске обнаружили дневник с последней записью о том, что ей нужно ехать в Нацерет с неким Шимоном. Близкие Кармеллы знали этого человека: она с ним встречалась. Так в «деле» появился первый подозреваемый – адвокат из Рамат-Гана. Как впоследствии выяснится, он действительно встречался с Кармеллой, но когда она забеременела, сказал, что не хочет детей. Шимон находился в тот период в отношениях с еще одной женщиной, более состоятельной, на которой собирался жениться. Кармелла о его планах не знала. Когда полиция вышла на подозреваемого, он уже находился за границей.
Мишель начал с того, что провел повторный обыск в доме адвоката и его оффисе, где уже побывали его иерусалимские коллеги. Ему удалось обнаружить между колонками стереосистемы записку, ускользнувшую от их внимания. Это был список вещей, которые Шимон собирался купить: «лопата, пластик, веревка, спички, бензин, концентрат гранатового сока».

Улетая за границу, подозреваемый оставил свою машину другу. При том, что тот на ней ездил каждый день, шины выглядели довольно новыми. Следователь послал своих помощников в мастерские по ремонту шин, и им удалось найти в районе Яффо ту, где подозреваемый поменял до отъезда из страны все четыре колеса: рабочий опознал его по снимку. Побывал Мишель и на месте, где нашли тело. Здесь ему удалось обнаружить два уцелевших кусочка пластика, в которое было завернуто тело, с прилипшими к ним волосками от шерсти животного. Криминалисты установили, что они принадлежат собаке. Мишелю было известно, что адвокат держит собаку, которую оставил на время пребывания за границей у своего друга, но имеет ли находка отношение к ней? Израильские криминалисты не могли ответить на этот вопрос с большой вероятностью. Подобные экспертизы проводили в Скотланд-Ярде. Мишель обратился за помощью туда, но ответа пришлось ждать долго.

Между тем, Мишель установил прослушку на телефон брата подозреваемого – Меира, с которым тот вел разговоры из-за границы. Меир тоже был адвокатом. В телефонных беседах братья соблюдали осторожность, но когда Меир, страдающий почечной недостаточностью, попал в больницу и следователь перенес прослушку туда, ему, наконец, удалось получить запись разговора на интересующую его тему. «Помнишь историю про три города за Иорданом?» - спросил Меир брата в одной из бесед. Мишель понял, что эта фраза не случайная и попросил своего знакомого, приходящегося внуком раву Кадури, спросить у того о значении «трех городов за Иорданом». Известный кабалист объяснил: в ТАНАХе говорится о том, что человек, совершивший убийство, должен перебраться в один из городов-убежищ за Иорданом и может покинуть его только после смерти первосвященника. Следователь понял, что Меир не советует брату возвращаться домой. Шимон находился в стране, с которой у Израиля в то время не было взаимных соглашений о выдаче преступников.

Мишель начал думать о том, как ему заманить подозреваемого в Израиль. Поскольку дело было громкое, журналисты следовали за ним буквально по пятам, и следователь решил этим воспользоваться. Он обратился к начальнику округа с просьбой сообщить в прессу, что подозрения в отношении адвоката не подтвердились, и следствие рассматривает другую версию. Тот выслушал доводы Мишеля, но предложенный им вариант решительно отверг: «Ты представляешь, как на нас обрушится пресса, когда поймет, что речь идет о полицейском трюке?» Следователь ушел из его кабинета расстроенным. Впрочем, переживал он недолго, поскольку придумал, как добиться своей цели другим путем. У дверей его кабинета постоянно отирался один молодой и настырный журналист из отдела уголовной хроники, которого время от времени приходилось прогонять из-за того, что подслушивал разговоры следователей. Мишель предупредил своих коллег, чтобы на сей раз никто не обращал на этого парня внимания. Он созвал у себя в кабинете совещание и в полный голос - так, чтобы его хорошо было слышно и за дверями, начал возмущаться: «Какого черта! Столько сил потрачено на это дело, и вдруг Шабак собирается взять его себе! Они почему-то решили, что убийство связано не с криминалом, а проблемами внутренней безопасности!» Мишель не напрасно разыграл этот спектакль, предупредив о нем свою следственную группу. Наутро одна из центральных газет преподнесла израильтянам «скуп»: «Полиция умывает руки! Дело об убийстве переходит Шабаку». А к вечеру Мишель уже получил запись телефонного разговора между братьями: Меир сообщал Шимону, что тот может спокойно возвращаться в Израиль. В аэропорту Бен-Гурион его уже ждали. С Шимоном прилетела его невеста, девушка из состоятельной семьи, которая начала возмущаться по поводу задержания. Мишель отправил обоих в тюрьму Абу-Кабир, а адвокату невесты объяснил, что продляет ее арест на 48 часов за отказ сотрудничать со следствием.

- Чего ты добиваешься? – спросила она Мишеля, когда он вызвал ее на очередной допрос.

- Правды, - ответил он. И тогда женщина начала ему рассказывать то немногое, что знала. Например, ее удивило: зачем жениху понадобилось покупать за границей предметы, которые ему никак не могли пригодиться в гостинице? Веревку, лопату, пластиковые мешки. Следователя это, напротив, ничуть не удивило: Шимон предположил, что составленный им накануне убийства список, могли обнаружить при обыске, и на всякий случай решил подстраховаться. Да, он покупал эти предметы, но за границей, и уже после убийства.

Для каких целей приобретался концентрат гранатового сока, Мишелю прояснила устроенная им встреча двух братьев, которую он записывал на камеру (в те времена это было редкостью, но следователь добился ее установки в комнате свиданий). Следователь предупредил Меира и Шимона, что им запрещено говорить о ходе следствия и оставил их одних. Опасаясь прослушки, братья объяснялись с помощью пантомимы, что прояснило Мишелю вопрос об орудии убийства, которое полиции найти не удалось: оказывается, Кармелле был нанесен удар по голове замком, фиксирующим руль на случай угона машины.

Между тем братья попросили у находившегося за дверью охранника спички – якобы для того, чтобы закурить, и начали обмениваться записками, согласовывая свои будущие показания. Когда они собирались сжечь написанное, Мишель, сидевший в соседнем кабинете и не отрывающий глаз от экрана, ворвался в комнату с криком: «Еще не хватало пожара у нас на станции!», выхватив клочок бумаги из рук Меира. Сохранившаяся записка проливала свет на тайну последнего, неразгаданного предмета из списка Шимона. Меир спрашивал у брата о назначении концентрата гранатового сока. «Чтобы развести дураков», - отвечал ему Шимон, указывая на очевидное внешнее сходство гранатового сока с кровью. Тщательно вымыв после убийства машину, он намеренно разлил в багажнике купленный им гранатовый сок – на случай, если от его внимания ускользнуло малейшее пятнышко крови жертвы. После результатов экспертизы разлитого в багажнике сока следователи не станут исследовать машину более тщательно.

Потом было еще много разных событий, и в том числе просьба Шимона к умирающему от почечной недостаточности брату, чтобы он взял дело на себя. Мишель получил запись и этого разговора, происходившего между ними в больнице - на сей раз Меир, которому брат когда-то пожертвовал свою почку, ответил ему отказом: «Я помню о том, что ты для меня сделал и всегда готов помогать тебе, но не хочу умереть убийцей».

Шимона защищали лучшие адвокаты: чтобы оплатить их услуги, ему пришлось продать одну из своих квартир. Он понимал, что ему грозит пожизненное заключение и на защиту не скупился. Во время судебного процесса из Скотланд-Ярда пришел, наконец, результат экспертизы: волоски, обнаруженные на месте преступления в районе Рамаллы были идентичны волоскам шерсти собаки Шимона, жившей в его доме. Эта улика стала еще одним весомым доказательством причастности адвоката к убийству.

Шимон убил Кармеллу, находящуюся на четвертом месяце беременности, у себя дома, нанеся ей сильный удар по голове замком от руля. Он завернул тело в пластиковый ковер, перевязал веревкой, засунул в багажник машины и отвез в район Рамаллы, где облил бензином и поджег. После чего отправился в мастерскую по ремонту шин и поменял все четыре колеса, не подозревая о том, что один листик от дерева, растущего в районе Рамаллы, прилип к нижнему днищу машины, и следователь его впоследствии обнаружит. Равно как и крошечное пятнышко человеческой крови на ящике с инструментами, хранившемся в багажнике: правда, в силу малого размера его не удастся полностью идентифицировать с кровью жертвы.

Исключительность расследования этого дела состояла в том, что оно было раскрыто с помощью косвенных, а не прямых улик, которые в итоге вывели на человека, совершившего убийство.

Убийца получил пожизненное заключение, но был освобожден из тюрьмы через шестнадцать лет – за примерное поведение. Лишенный адвокатской лицензии, он занялся бизнесом. Причудливые узоры вяжет по канве человеческих жизней судьба... Зато следователь, приведший его на скамью подсудимых, впоследствии стал адвокатом. Отслужив в полиции много лет и выйдя на пенсию, Мишель закончил университет и уже десять лет имеет свою адвокатскую практику. Что же касается «дела», то оно по праву считается примером классики жанра: со времени убийства прошло тридцать лет, но его по-прежнему изучают в университетах будущие юристы и начинающие следователи в полиции.

Тело на пустыре

Спустя два года после нашумевшего дела, связанно с убийством Кармеллы, в марте 1985, на пустыре, прилегающем к гостинице «Мандарин», облюбованном тель-авивскими проститутками, обнаружили тело женщины. Документов при ней не оказалось, лицо сильно пострадало в результате неоднократного автомобильного наезда. На погибшей была элегантная одежда, что заметно отличало ее от проституток, работающих в этом районе. Дорожная полиция, занимавшаяся поначалу этим случаем, выдвинула весрию: водитель, убедившись, что сбитая им женщина мертва, отвез ее в глухое место и скрылся, после чего по телу проехали другие машины, не заметившие его в темноте. В те же дни в полицию обратилась израильтянка, которая заявила о пропаже своей сестры, прибывшей к ней в гости из Америки. Ей предложили поехать в институт судебной медицины, где она опознала свою родственницу в женщине, обнаруженной на пустыре. Со слов сестры, Мила (так звали погибшую) собиралась встретиться в Тель-Авиве со своей приятельницей Хавой - женой известного израильского телеведущего, но домой не вернулась. Полиция допросила Хаву, которая подвердила, что должна была встретиться с Милой в районе Дизенгоф, но та почему-то не пришла. Она объяснила, что познакомилась с американской подругой, бывающей наездами в Израиле, у специалиста по нетрадиционной медицине, на этой почве они и сблизились и в тот день, когда подруга почему-то не пришла, как раз собирались к нему поехать с бизнес-предложением, которое могло его заинтересовать.

На этом следствие по поводу дорожного происшествия застопорилось и через десять дней было передано в отдел по расследованию уголовных преступлений, который в ту пору возглавлял Мишель Хадад. Предположение его предшственников о том, что водитель, случайно сбивший женщину, отвез ее тело на пустырь и скрылся, показалось следователю неубедительным: обычно водители, пытающиеся уйти от ответственности, сразу скрываются с места происшествия. Он подумал, что, скорее всего, речь идет об убийстве. Начальник округа отнесся к версии Мишеля с сомнением: «После громкого «дела» с адвокатом тебе теперь чудится убийство в каждом случае смерти по неясным причинам!», но препятствовать не стал.

Мишель поместил в газете объявление с фотографией Милы, полученной от ее сестры, и просьбой откликнуться тех, кто мог видеть эту женщину в указанный день. А пока что он решил еще раз опросить Хаву, с которой та собиралась встретиться до своего исчезновения. Женщина прибыла в полицию на новой машине. Пока следователь беседовал с Хавой у себя с кабинете, оперативники по его указанию проверили ее машину, припаркованную на стоянке, о чем она, конечно, не знала. Ничего подозрительного обнаружить не удалось. Мишель, тем временем, предложил Хаве прямо из участка поехать с ним к специалисту по нетрадиционной медицине для подтверждения ее показаний. Тот заявил, что действительно знает обеих женщин: они бывали у него в клинике. На обратном пути Хава развлекала следователя светской беседой, и в числе прочего сообщила Мишелю, что умеет читать по руке. Взглянув на его ладонь, она заверила, что у него будет длинная жизнь и пятеро внуков. Следователя этот прогноз только позабавил: он в предсказания не верил. А вот подозрения с женщины пришлось так или иначе снять.

Через несколько дней в ответ на объявление, помещенное Мишелем в газете, пришло анонимное письмо от некой домохозяйки из района Ашкелона, где она писала, что, возможно, видела ту, о которой идет речь. В указанный день автор письма собралась в Тель-Авив, автобуса долго не было, а подвернувшийся таксист оказался извращенцем – по дороге пытался к ней приставать. Выйдя в Тель-Авиве, она видела, как в его такси садилась женщина, внешне похожая на ту, чье фото полиция поместила в газете, только на голове у нее был еще берет. И еще она услышала, как незнакомка сказала водителю, что ей нужно добраться до гостиницы «Мандарин». В письме описывались не только приметы таксиста, но так же указывалось его имя, которое женщина прочла на прикрепленной в кабине лицензии: он был жителем Газы. Свою анонимность она объясняла ревностью мужа: не дай бог, узнает о приставаниях к ней другого мужчины - устроит скандал!

- Я отнесся к этому письму очень серьезно, - вспоминает Мишель события почти тридцатилетней давности. – Ведь о берете, который был в тот день на голове Милы, знали только ее сестра и следователь, которому она это рассказала, то есть, я. На помещенной в газете фотографии с документа Милы погибшая была без берета. Значит, автор письма действительно могла видеть ее в тот день! Мы тщательно проверили всех таксистов из Газы, но не нашли среди них ни одного, кто соответствовал бы описанию. А тут случилось непредвиденное: я попал в серьезную дорожную аварию и провел в больнице довольно много времени. Ребята из отдела, которые меня навещали, в числе прочего, спросили: «Так что, будем закрывать это дело с наездом на пустыре?» Я ответил: «Нет. Дождитесь меня». Вернувшись к работе после длительного перерыва, я обнаружил «дело» у себя на столе и решил позвонить сестре погибшей – может, за время моего отсутствия появилась новая информация? Предчувствия меня не обманули. «Я вам звонила, но телефон не отвечал, - сказала она, - помните, вы спрашивали меня о том, был ли у Милы в Израиле банковский счет, а я ответила, что сестра мне ничего об этом не говорила. Недавно выяснилось, что, оказывается, счет у нее был в том же отделении, что и мой! И я узнала об этом совершенно случайно – банковская служащая обмолвилась».

После разговора с сестрой погибшей я попросил ребят из отдела расследования экономических преступлений проверить банковский счет погибшей в Израиле, - продолжает следователь. - И тут имя Хавы всплыло в этом деле второй раз. Оказывается, она была консультантом Милы по валютным операциям, а когда перешла работать в другой банк, перевела туда же и счет своей американской подруги, о чем почему-то умолчала во время нашей первой встречи. Между тем, проверка выявила интересную деталь: Хава расписывалась на чеках именем Милы, а однажды по ошибке написала рядом с ее фамилией даже свое имя! От некогда вложенных американкой пятидесяти семи тысяч долларов (в те времена по израильским меркам это была огромная сумма!), не осталось ничего. Деньги были расписаны на чеки, которыми оплачивались покупки, в основном, в бутиках, а один чек - на пять тысяч долларов был выписан на имя некоей Авивы. Я понял, что речь идет о мошенничестве и установил прослушку на телефон Хавы и Авивы, на чье имя был выписал самый крупный чек со счета погибшей американки. Одновременно решил проверить, не связана ли банковская история каким-то образом и с убийством.

Хава к тому времени уже в банке не работала и большую часть времени проводила в бутике своей сестры на Дизенгоф. Я решил послать туда Наву - молоденькую девушку, которая только начинала у нас работать: ее никто еще не мог связать с полицией. Согласно моей инструкции, Нава зашла в бутик в обычной одежде, сделала вид, что выбирает себе платье, пообщалась с владелицей магазина и ее сестрой, и только уходя, обратилась к Хаве с фразой: «Где-то я тебя видела, но не могу вспомнить, где...» Через полчаса Нава позвонила в бутик уже из моего кабинета и, услышав голос Хавы, сказала: «Это я, Нава, только что была у вас магазине. Вспомнила, наконец, где тебя видела! На пустыре возле гостиницы «Мандарин»!», - и тут же повесила трубку.

Оперативники, следящие за Хавой, увидели, как после звонка Навы она вышла из бутика и побежала к телефонной будке: не стала звонить от сестры. Поскольку телефон Авивы был на прослушке, а звонила Хава ей, мы узнали, что она обеспокоена появлением в магазине незнакомой ей Навы и ее фразой насчет пустыря. Авива успокоила подругу: «Ерунда! Не бери в голову. За этим ничего не стоит!».

Через некоторое время Нава снова позвонила Хаве и сказала, что им необходимо встретиться: она перезвонит,
чтобы договориться о месте. Встревоженная Хава снова связалась с Авивой и в конце разговора предупредила ее: «Мы с тобой в этом деле вместе. Ты идешь со мной до конца. Я назначу этой Наве встречу в пустынном месте, где никого нет, и захвачу из дома тяжелую сковородку». Я бы занят, когда принесли запись этого телефонного разговора, и первой ее прочла Нава. Можно представить себе ее чувства! Девочка только пришла работать в полицию, а ее уже собираются убить. Я понял, что пришло время ускорить ход событий, и на сей раз позвонил в бутик сам, сильно изменив голос: «Нам известно все, что произошло тогда на пустыре. Не принесешь деньги в условленное место – полиция все узнает!»

На сей раз Хава позвонила уже мужу с жалобой, что ей кто-то угрожает и вымогает деньги. Он ответил: «Я чувствовал, что ты во что-то вляпалась. Что с тобой происходит? Зачем-то сменила колеса на моей машине, когда я был за границей. Приезжай, поговорим». Но Хава не доехала до мужа: я отдал распоряжение арестовать ее по дороге к нему. Теперь предстояло обследовать машину ее мужа, о которой он упомянул в разговоре. Оказалось, что та уже продана другому человеку: все-таки с начала следствия прошло несколько месяцев, поскольку я довольно долго восстанавливался после дорожной аварии. Мы разыскали машину у нового владельца и отправили ее на проверку криминалистам. Вскрыв обивку переднего сиденья, они обнаружили, что вся его внутренняя часть пропитана засохшей кровью. Нашли мы и мастерскую, где Хава меняла колеса. Будучи блондинкой, она приезжала туда в черном парике, но рабочие все равно опознали ее по фотографии, которую мы им показали. И рассказали, что когда меняли колеса, обратили внимание на пятна крови в салоне, но владелица машины объяснила, что их оставила ее собака во время течки.

После ареста

Когда Хаву привели к Мишелю в кабинет, следователь сказал ей, что готов предсказать ее будущее, поскольку тоже научился читать по руке. Арестованная протянула ему раскрытую ладонь. «У тебя будет долгая жизнь и пожизненное заключение», - сказал он.

Чтобы отвести от себя подозрения, Хава сочиняла разные версии и была в этом весьма изобретательна. Например, она заявила, что, якобы ее отец был давно знаком с Милой, они встречались в Израиле, и она задолжала ему много денег, которые потом вернула уже Хаве. Эту версию Мишель опроверг довольно быстро, разыскав могилу отца Хавы и сфотографировав памятник с выбитой на нем датой смерти. Погибшая американка никак не могла с ним встретиться, поскольку он умер еще до ее первого приезда в Израиль.

Авиву следователь арестовал двумя днями позже, решив проверить, будет ли она звонить кому-то еще после ареста Хавы, и нет ли в этой истории других действующих лиц. Убедившись, что таковых нет, Мишель арестовал и Авиву. Если Хава все отрицала, сочиняя в свое оправдание бесконечные версии, то Авива выглядела испуганной и решила сотрудничать со следствием. Она во всем обвиняла Хаву: якобы, она ничего не знала о ее планах.

Мишель спросил, готова ли она сказать об этом подруге, которая до сих пор все отрицает? Авива ответила: конечно! И он устроил им встречу в отдельной комнате, оборудованной скрытыми видеокамерами. На Авиве, под одеждой, закрепили два микрофона.

- И вот что из всего этого вышло, - вспоминает Мишель. - Я сижу в соседней комнате, наблюдаю за происходящим на экране, - вспоминает Мишель. – Входит Хава. Авива молча приподнимает край кофты, показывая ей микрофон. С этой минуты обе говорят только обо мне: какой я хороший следователь, отличный парень, никогда не забываю предложить им кофе и все в таком духе. Никогда еще я не слышал столько комплиментов в свой адрес! – смеется Мишель и продолжает. – Вызываю на допрос Авиву, показываю ей видеозапись и спрашиваю: «Это так ты собираешься сотрудничать со следствием?» С этого момента она была готова говорить.

...Все началось с того, что неожиданно для подруг, Мила прилетела из Америки и пошла в банк проверить свой счет, где неожиданно для себя узнала, что ее деньги переведены в другой банк. Она позвонила Хаве, с подачи которой в свое время решила открыть счет в Израиле, доверив ей, как банковскому специалисту, проведение на нем валютных операций. Мила спросила: «Где мои деньги?» Быстро отправившись от шока, Хава тут же сочинила версию о том, что, якобы, очень выгодно их вложила в одну инвестиционную кампанию и готова хоть сейчас повезти туда Милу и показать всю документацию. На самом деле она в банке тогда уже не работала, и все деньги были растрачены, в том числе – на новую машину Хавы. Пять тысяч долларов перепало и лучшей подруге Авиве, которая помогла ей провернуть махинацию со счетом. На встречу с Милой Хава прихватила скалку для раскатывания теста. Именно ею были нанесены удары в висок, после чего истекающую кровью женщину вытащили из машины, трижды по ней проехались и покинули место преступления, прихватив с собой ее сумку с документами.
По версии Авивы, скалка была спрятана в рукаве у Хавы, которая вела машину. Мила сидела рядом с ней на переднем сиденье, а Авива - сзади. Добравшись до пустыря, Хава остановилась под предлогом плохой видимости. Она вышла из машины и попросила сидящую сзади Авиву подать ей подушку, которой начала протирать лобовое стекло снаружи, а затем изнутри, после чего зажала ею лицо Милы и нанесла выскользнувшей из рукава скалкой сильные удары в висок. Затем вернулась за руль и через триста метров вытащила истекающую кровью Милу из машины и трижды проехала по ее телу.

- Я записал показания Авивы на диктофон, после чего повез ее на место преступления и попросил показать, как все происходило, снимая на видео, - рассказывает Мишель. – После признания она почувствовала большое облегчение: у нее словно гора с плеч упала. При том, что Авива, конечно, уже поняла: ей, как соучастнице убийства, грозит пожизненное заключение. Единственное, в чем я усомнился – в том, что удар скалкой нанесла Хава. Это довольно трудно сделать, находясь снаружи, да еще прижимая к лицу жертвы подушку другой рукой. Логичнее предположить, что такой сильный удар мог нанести человек, сидящий на заднем сиденье.

Теперь мне оставалось только вызвать на допрос Хаву и дать ей послушать запись показаний Авивы. Поняв, что та ее «сдала», она тут же начала все валить на подругу. Якобы она вообще сидела у Авивы дома под действием таблетки, которую та ей дала, и никуда с ней не выезжала, ни на какую встречу. И только увидев видеозапись, где Авива демонстрирует, как Хава наносит жертве удар скалкой, она воскликнула: «Это не я ударила! Это Авива!», что прозвучало как признание. Позже, на очной ставке Хава, судорожно сочиняющая очередные версии, опровергаемые подругой, спросила Авиву: «Зачем ты это делаешь? Ведь нам грозит за это срок» – «Будь реалисткой. Мы и так уже обе получаем пожизненное», - ответила та.

Во время следствия выяснилось, что анонимное письмо тоже было написано Хавой, которая после первого вызова в полицию хотела отвести таким образом от себя подозрения и направить следствие по ложному следу. Для этой цели она арендовала пишущую машинку – не стала печатать его на той, что была у нее дома.

...Перед тем, как Хаву отправили отбывать заключение в тюрьме, она сказала следователю: «Ты единственный, кто меня не обманул. Адвокаты обещали добиться моего оправдания, но этого не случилось, а ты сказал, что я получу пожизненное заключение, и я его получила».

История получила большой резонанс в Израиле еще и потому, что жестокое убийство было совершенно из-за денег женщинами, которые в них не особенно и нуждались - их семьи были достаточно состоятельными.

Много лет спустя

Обвиненные в убийстве Милы, отсидели в тюрьме четырнадцать лет и вышли на свободу в 2000-м году: им скостили срок за примерное поведение в тюрьме. Месяц назад следователь встретил одну из них на улице и узнал, что у нее уже подрастает внук.

- Она не держит на меня зла за то, что я отправил ее за решетку, - говорит мне Мишель и добавляет, - ведь я относился к ней во время следствия хорошо, по справедливости, ей не в чем меня упрекнуть.

- А другие – из тех, кого ты за годы работы в отделе расследования уголовных преступлений отправил за решетку, когда-нибудь угрожали? – спрашиваю я.

- Нет. Никогда. Однажды вышла забавная ситуация. Стою в очередь за билетами в кино, и вдруг мужчина, стоящий впереди меня, поворачивается и говорит: «Привет! Как дела?» А я его не узнаю. Спрашиваю: «Мы где-то встречались? Не могу вспомнить...» - «Так ты же меня в тюрьму посадил!» – и называет год, когда это было. А через наш отдел ежегодно тысячи дел проходили, всего не упомнишь! Но дело не в этом. Он был искренне рад нашей встрече - при том, что провел за решеткой несколько лет благодаря мне, собравшему против него все улики. – После небольшой паузы бывший следователь добавляет. – В каждом подследственном нужно прежде всего видеть человека и относиться к нему по справедливости, тогда никаким обидам места нет.

...Судьи с большим стажем нередко узнают Мишеля даже в адвокатской мантии, когда он заходит в зал заседаний суда. Однажды он удостоился даже их аплодисментов и реплики: «Кого мы видим перед собой! Легендарного следователя!». Что же касается адвоката Мишеля Хадада, то бывший следователь предпочитает выступать защитниками тех, кто искренне раскаивается в преступлении, совершенном впервые: поиски истины и человеческое доверие для него так же важны, как и тридцать лет назад. Сын и дочь Мишеля повторили его путь: призвавшись в израильскую полицию в 18 лет, они служат в ней и по сей день.

Глеб Жеглов говорит на иврите

...Однажды к нему пришла женщина и сказала: «Помоги. Моему сыну 15, он связался с дурной компанией, его подставили». – «Но почему ты пришла ко мне?», - удивился Нисим. В течение многих лет он возглавлял полицейскую разведку и мелкими делами не занимался. «Мне сказали про тебя: «Он как Глеб Жеглов и обязательно поможет».

Через некоторое время случилось еще одно происшествие. Владелец паба пожаловался, что его одолел криминальный авторитет из русской группировки. Приходит со своей компанией, заказывает много выпивки и никогда не платит, а владелец паба боится потребовать с него деньги. С таким только свяжись! Нисима эта история жутко возмутила. «Когда он к тебе заявится, сразу звони мне», - сказал он. Получив сигнал, Нисим отправился в паб, прихватив с собой «русского» напарника. Подошел к стойке бара. Авторитет узнал Нисима сразу: «Ты Вануна?» - спросил он, коверкая его фамилию. Вместо ответа Нисим пошел в атаку: «Ты почему не платишь? У тебя что, нет денег? Хочешь, чтобы я за тебя заплатил?», - и безо всякой паузы бросил бармену. – «Сколько он тебе должен?» - «800 шекелей», - испуганно ответил тот. Нисим вытащил кошелек и начал отсчитывать купюры, выражение его лица при этом не предвещало ничего хорошего. Авторитет спохватился: «Не надо, я сам заплачу». Чуть позже «русский» напарник услышал, как авторитет говорил своим людям: «Он взял меня на понт, как Глеб Жеглов».

После этих случаев Нисим Вануну стал спрашивать у «русских» из своей команды: кто такой Глеб Жеглов? Ему показали фильм, объяснили. С тех пор к Нисиму намертво прилипла кличка «Глеб Жеглов», чему он, впрочем, не противился. Нисиму понравился герой знаменитого русского сериала: сильный, решительный, слов на ветер не бросает, преступники его уважают и боятся. У него действительно много общего с Глебом Жегловым.

Нисим вспомнил, как однажды привел на встречу с наркоторговцем молоденького полицейского, которого надо было внедрить в преступную сеть в качестве скрытого агента. В те времена в криминальном мире были уже наслышаны о Вануну, но никто не знал его в лицо. «Тебе продам, а новичку, пожалуй, не рискну, - сказал наркоторговец. – Тут все кругом говорят о переодетом полицейском - Вануну, который разъезжает по стране, скупает у наших людей наркотики, а потом сажает их в тюрьму». Если бы он только знал, что собирается продать наркотики тому самому Вануну!

Имя Нисима в течение многих лет наводило ужас на наркоторговцев. Так во всяком случае писали израильские газеты в 1980-х годах. И когда преступники сфабриковали против него первое дело (впоследствии их было еще шесть, и изо всех Нисим вышел победителем), то средства массовой информации приняли сторону полиции, комментируя это событие так: «Преступники нанесли отделу по борьбе с наркотиками удар ниже пояса. Им удалось сфабриковать дело против того, чье имя повергало их в страх». В материалах судебного дела так же говорилось о том, что «преступники нередко пытаются скомпрометировать в первую очередь тех офицеров полиции, которые представляют для них повышенную опасность».

Нисим вспоминает самую крупную операцию середины 1980-х годов, когда полиции удалось перехватить крупную партию гашиша весом три с половиной тонны, которую преступники пытались переправить в Израиль из Ливана. Нисиму выпало сыграть роль «контролера» качества принимаемого товара. Встреча с ливанцами проходила в нейтральных водах: Нисим с напарником явился на нее под прикрытием катера, где находились полицейские, переодетые в рыбаков. Все были в жутком напряжении: ливанцы боялись ареста, израильтяне – похищения. Поспешно перегрузив груз из одной лодки в другую, каждый поплыл восвояси. На берегу Нисим с напарником (по-прежнему оставаясь в роли) перенесли мешки с гашишем в грузовик, отогнали его в условленное место, на бензоколонку, заперли и ушли. Полиция установила за грузом круглосуточное наблюдение. На третий день к грузовику подошел мужчина лет пятидесяти, сел в кабину и поехал в сторону Ашкелона. По дороге к нему присоединились машины сопровождения, водителями которых были палестинцы. Процессия направлялась в сторону Газы. Полицейские решили задержать преступников, а в этот момент им еще и подфартило: у грузовика заглох мотор. Были задержаны не только водитель грузовика (он оказался уроженцем страны), но и четверо палестинцев. На допросе полицейские спросили: почему груз переправлялся таким сложным путем, через всю страну, а не через Египет, что было бы намного ближе. Палестинцы ответили: «Мы знали, что если нас поймают с грузом гашиша египтяне, то они нас сразу повесят (в Египте за такое полагается смертная казнь), а если поймают евреи, то мы отправимся на несколько лет в тюрьму, откуда рано или поздно выйдетм.

Нисим улыбается, вспоминая свою первую встречу с наркоторговцами, которую ему устроил один яфский араб, сотрудничавший с полицией. Нисиму, отслужившему в морских войсках, было тогда 24 года, и он не имел представления о наркотиках – разве что слышал о гашише. К тому же он был первым агентом в районе Гуш-Дана, которого полиция пыталась внедрить в среду наркоторговцев. «Что ты собираешься у нас купить?» - спросили его преступники. По этому вопросу Нисим понял, что кроме гашиша есть, очевидно, и другое зелье, и ответил уклончиво: «Машегу тов» (что-нибудь хорошее). «Тебе это будет стоить 600 шекелей». Полицейский, не торгуясь, отсчитал шесть купюр, ожидая, что ему вынесут за такие большие деньги по крайней мере мешок зелья, но вместо этого ему вложили в ладонь что-то очень маленькое. Это был купик чистого опиума размером в сантиметр. После встречи яффский араб сказал Нисиму: «Слава богу, пронесло! Оказывается, ты ничего не знаешь о наркотиках! Пойдем, я тебе все покажу и объясню». Нисим оказался прилежным учеником и прирожденным актером. Он успешно внедрился в преступную сеть, стал для них «своим»: с подачи Нисима на нары угодили десятки наркоторговцев.

Временами и самому Нисиму для поддержания легенды приходилось отправляться в камеру. В тюрьме он познакомился с криминальными авторитетами, но однажды едва не вышел провал. В канун праздника часть заключенных отпускали к семье, и в том числе – Нисима. За ним пришла жена. Охранник, которого забыли ввести в курс дела, открыл дверь камеры и произнес: «Нисим Вануну, на выход!» Обнаружить себя в этот момент означало – подписать себе приговор. Нисим, который назвался среди сокамерником Михаэлем Битоном, промолчал. Охранник закрыл дверь и отправился выяснять у начальства, куда мог деться Нисим Вануну. Это обстоятельство спасло полицейскому жизнь.

Что самое удивительное: даже спустя годы, когда преступники узнавали, благодаря кому они сели на нары, с кем делили тюремную баланду, доверяя свои секреты, они не пытались свести с Нисимом счеты: в то время о нем уже ходили легенды, и сильный противник вызывал у них уважение.

Общение с преступниками очень пригодилось Нисиму в его дальнейшей работе. Во-первых, он обзавелся бесценными источниками информации: иные из бывших преступников сотрудничают с ним уже более двадцати лет. Во-вторых, он научился мыслить как они, и, значит, опережать их на один ход. Особенно это помогало во время обысков, когда Нисим безошибочно определял, где хозяин квартиры мог спрятать зелье или оружие. То же самое и в случае, если кому-то из задержанных пытались передать наркотики. «Задайтесь простым вопросом, - объяснял он полицейским-новичкам, - почему ему передают теплые войлочные тапочки ЛЕТОМ, и отчего бутылка с водой завинчена МЕТАЛЛИЧЕСКОЙ пробкой?» Нисим брал японский нож, отделял у тапочек подошвы, извлекая оттуда шприц и пакетик героина. «Теперь вы понимаете, почему пробка на бутылке металлическая? Чтобы сварить в ней зелье. После этого содержимое тайной посылки аккуратно водворялось на место и как ни в чем ни бывало передавалось задержанному в камеру. Полицейские выжидали несколько минут, после чего врывались в камеру, чтобы застать заключенного в момент вскрытия посылки и получить неопровержимые улики для суда.

Кстати, об «источниках», которые сообщали Нисиму ценную информацию: благодаря им имя полицейского попало в 1995-м году в заголовки всех израильских газет. В то время шла жестокая вендетта между двумя преступными кланами. Человек из криминальной среды, сотрудничающий с полицией, сообщил Нисиму, что одного из членов клана собираются убить. Нисим вызвал того в полицию и официально предупредил об этом. «Что я могу сделать? – ответил член преступного клана. – Я знаю, что меня должны убить, но от них не спрячешься, они найдут меня везде». Убийство, несмотря на предупреждение полиции, предотвратить не удалось, а сама история обошла все газеты.

В 2000 году Нисим возглавил отдел разведки в округе «Аялон», курирующий районы Бат-Яма и Холона. В то время здесь процветали подпольные казино – их насчитывалось больше сотни, и дома терпимости. На ликвидацию нелегальной сети ушло полгода. В те времена полицейский участок был завален рулетками, игорными столами, компьютерами, колодами карт и прочими атрибутами незаконного бизнеса. Информация о том, что Вануну и его команда решили положить конец подпольным казино, распространилась в криминальной среде довольно быстро. В иные дни Нисим вдвоем с напарником задерживал до двухсот человек. Он просто заходил в помещение казино и говорил: «Все, кто здесь находится, задержаны. Вы должны немедленно явиться в полицейский участок». Что удивительно, владельцы казино и большая часть игроков действительно приезжали в полицию, понимая, что так для них будет лучше. Тех, кто задерживался в первый раз, после дачи показаний предупреждали и отпускали. Аресту подлежали только владельцы и завсегдатаи. Часть конфискованное имущества – столы, телевизоры, компьютеры – полиция после окончания суда жертвовала детским учреждениями и клубам, остальное (колоды карт, рулетки, жетоны) – уничтожалось. Впрочем, одну из рулеток полицейские оставили в участке – в качестве трофея.

Однажды случился курьез. Разведка получила информацию, что вечером в Бат-Яме, где к тому времени азартные игры были истреблены уже на корню, открывается казино. Нисим и его русскоговорящий напарник Пауль Тимковский оказались на месте среди первых клиентов. Казино открылось в семь вечера, а в девять полиция уже вывезла оттуда все оборудование и опечатала помещение. Во время допроса выяснилось, что кто-то распустил ложный слух о том, будто Вануну проходит резервистские сборы, чем преступники незамедлительно решили воспользоваться, открыв казино.

С домами терпимости иной раз доходило до смешного. Сразу закрыв те, что работали в промзоне Бат-Яма и Холона открыто, полиция принялась выслеживать дискретные квартиры и конторы, поставляющие клиентам проституток по предварительным телефонным заказам. Иной раз полицейские делали «заказы», называя адрес своего участка, и арестовывали прибывающих проституток прямо на месте, препровождая в камеру предварительного заключения.

Конец 2004-начало 2005-го года были отмечены массовой кражей машин в Бат-Яме и Холоне. Большая часть преступной группы, промышлявшей угоном машины, прибывала с территорий. Долгое время их не удавалось выследить, пока Нисим не получил информацию из надежного источника, которая вывела его на жителя Яффо, израильского араба, сотрудничавщего с преступниками. Он привозил палестинцев ночью в район Бат-Яма или Холона, где они расходились по разным улочкам в поисках машин определенных марок, оговоренных с заказчиком с территорий. Машины отгонялись в другой квартал и оставлялись там на ночь, в то время, как угонщики отправлялись спать в Яффо. В 8 утра, когда израильские дороги были запружены большим количеством машинам, палестинцам легче было раствориться в этом потоке и выскочить из города незамеченными. Яффский араб при этом ехал впереди вереницы следующих за ним краденных машин, предупреждая палестинцев по мобильной связи о возможной опасности. Он сопровождал их таким образом до границы, после чего угонщики исчезали на территориях. Выйдя на проводника, полиция арестовала более двух десятков его сообщников (один из них, желая избежать длительного срока заключения, согласился выступить в суде в качестве государственного свидетеля). Против членов преступной группы было заведено 140 дел (на самом деле машин было угнано гораздо больше). Угонщики поражали следователей на допросах феноменальной памятью, точно называя место, откуда была угнана та или иная машина. Часть сообщников все еще находится в розыске, и в том числе – «заказчик», о котором известно, что он проживает в Калькилии.

Была еще одна занятная история. В Бат-Яме преступники превратили обычную квартиру в настоящую крепость. На окнах – мощные решетки. На входе – две железные двери, между которыми узкий «предбанник», где выдерживали клиента, удостоверяясь, что он пришел без «хвоста», после чего продавали ему порцию наркотика. Вануну разработал целую операцию по штурму доморощенной крепости: когда переодетый полицейский был допущен в предбанник и окошко открылось, решетки на окнах были вырваны с помощью цепей, прикрепленных к рванувшим с места джипам. Торговец успел проглотить пакетик героина на глазах полицейских, но у них хватило терпения подождать пару дней, пока проглоченный героин выйдет наружу естественным путем.

***

Мы сидим с Нисимом в его кабинете. Он показывает мне кадры происшествия, случившегося этой весной в супремаркете Холона, когда при попытке ограбления был убит охранник.

- Посмотри внимательно, - говорит Нисим, - ты видишь этого парня? Вот он бежит от двери и прыгает на преступника сзади, не выпуская сигареты изо рта. А ведь он, в отличие от преступника, безоружен. К счастью, пуля прошла сквозь его рубашку, не задев его самого. Если бы не этот русский парень, не отчаянная храбрость, кто знает, сколько бы нам еще пришлось искать убийцу и украденные миллионы.

- Скажи, а что ты испытывал в периоды, когда против тебя фабриковали дела?

- Не скрою, я переживал это очень тяжело. Было ощущение, что земля уходит из-под ног. Но меня очень выручала поддержка полиции и моей семьи. Я занимаюсь розыском преступников уже 27 лет, и даже в самые тяжелые дни ни разу не пожалел о том, что выбрал для себя такую профессию. Тем более, что я работаю в разведке. Разведка – это, без преувеличения, мозг, сердце полиции. Хорошая разведка – это 80 процентов успеха любой операции. Большую часть времени я провожу за пределами своего кабинета, предпочитаю общаться с людьми на месте. Если мы узнаем, что разыскиваемый нами преступник находится в Эйлате, или Кирьят-Шмоне, я предпочитаю ехать туда со своими ребятами сам, чтобы участвовать в его задержании, хотя мог бы целиком предоставить это коллегам из местной полиции.

- Ты знаешь, у нас в округе ходит даже поговорка такая, - замечает коллега Нисима, Павел Тимковский. – «Вануну бе шетах, кулям бе метах» («Вануну на территории – все в напряжении»). Нисим смеется.

- Тебе скоро 50, а выглядишь на 40, - говорю я Нисиму. – Стараешься поддерживать спортивную форму?

- Да. В основном плаваю, страюсь заниматься бегом.

- Чего тебе сегодня не хватает для полного счастья?

- Внука. Надеюсь, что дети меня им когда-нибудь осчастливят.

Криминолог

77-летнего Менахема Амира, получившего в 2003-м году в День независимости Премию Израиля, называют отцом израильской криминологии, его ученики занимают сегодня в полиции ведущие посты, а некоторые из них представляют нашу страну в международных объединениях по борьбе с организованной преступностью. Направляясь к нему в гости, я живо воображаю, что навстречу мне выйдет солидный мэтр в отглаженных брюках и безупречной рубашке. Он, разумеется, будет очень значителен на фоне книжных стеллажей от пола до потолка...

Первая «тройня» за 2000 лет

Я прибываю на встречу раньше назначенного срока. «Уехал по делам, будет с минуты на минуту», - говорит Далила, жена профессора, приглашая в дом. В замке поворачивается ключ. «Мэтр» буквально врывается, излучая энергию. Он в промокшей от пота тенниске с надписью Intelligence service, коротких джинсовых шортах, старых сандалиях на босу ногу. Волосы слегка всклокочены, в руках - полиэтиленовый пакет с покупками.

- Идемте в мой кабинет, - бросает он на ходу, и мне остается только поспешить следом. Книжные полки здесь тянутся по всему периметру комнаты. Бросаются в глаза внушительный том Конан Дойла на английском языке с профилем знаменитого детектива, десятка два курительных трубок и портрет Че Гевары.

- Судя по всему, вы увлекаетесь Конан Дойлом и коллекционируете трубки, - отмечаю я, на что профессор реагирует мгновенно, извлекая откуда-то «шерлок-холмсовскую» клетчатую кепочку с тесемками и водружая ее себе на голову.

- Я много чего коллекционирую, - он указывает на дверь, где висят огромные сетки с плоскими спичечными коробками, подаваемыми обычно в гостиницах и кафе. Затем движением фокусника раскручивает кресло, и взору открывается прикрепленный к спинке изогнутый нож с красивой ручкой, - вот еще один экземпляр из моей коллекции.

- Пока я вас ждала, Долила рассказала, что вы с сестрами — близнецы.

- Да. Врач-йеки (выходец из Германии. - Ш. Ш.), принимавший роды, сказал, что это первая тройня в Эрец-Исраэль за 2000 лет. Я весил 900 граммов, инкубаторов тогда не было. Недоношенных младенцев обкладывали ватой и погружали в теплую воду, в которую добавляли масло эквалипта. Когда я был маленьким, мама часто ставила меня под холодный душ - для укрепления иммунной системы.

...Судя по всему, средство оказалось действенным: на восьмом десятке у Менахема Амира крепко сбитая спортивная фигура и выглядит он не больше, чем на 60.

О красной рубашке и шортах

На церемонию вручения Премии Израиля ведущий криминолог страны явился не в строгом костюме и галстуке, как прочие лауреаты, а с палмаховским значком, в кумачовой рубахе и с банданой в кармане, которой он обычно смахивает пот со лба.

- А почему именно в красной? Это что, эпатаж?

- А! - отмахивается профессор. - Раньше я любил черное. Сейчас хожу в красном. Однажды, когда я стажировался в Америке, где вынужден был являться на службу как все, в костюме и
галстуке, я прислал матери свою фотографию. Знаете, какой была ее реакция? «Сынок, в этом виде ты похож на сутенера. К чему тебе этот галстук?» В университет читать лекции я являюсь в шортах и сандалиях. Мне так удобно. Сандалии я ношу с детства. Знаете, как в бедных семьях делали - а я как раз из такой семьи? Когда обувь становилась тесной, спереди вырезали дырку, превращая башмаки в сандалии, чтобы можно было в них проходить еще год. Вспоминаю, как я шокировал свою будущую тещу при первом знакомстве. Я тогда работал в кибуце рыбаком и на встречу с родителями невесты явился под вечер, прямо с работы, не переодевшись - в грязных шортах и сандалиях, небритый и жутко воняющий рыбой. Теща спросила мою будущую жену: «Это ЧТО?»

- Так и сказала — не «кто», а «что»? - уточняю я.

Менахем смеется, довольный произведенным эффектом.

Реплика в сторону

Чтобы не возникло путаницы, определимся с терминами. Криминология изучает личность преступника и причины преступности - с целью построения моделей для ее предупреждения. Криминалистика же занимается разработкой методов расследования преступлений, сбором судебных доказательств. Криминолог - это прежде всего идеолог, теоретик, в то время как криминалист - практик. Впрочем, эти области тесно взаимосвязаны.

Профессор Амир был первым заведующим кафедрой криминологии в Израиле (сегодня 26 его учеников являются обладателями докторских степеней в этой области). Первым исследовал комплекс проблем, связанных с групповым изнасилованием, рассмотрев динамику отношений насильников и жертвы, особенности поведения жертвы. Его подход впоследствии послужил базой для законотворческой деятельности, направленной на борьбу с преступлениями подобного типа. Опираясь на результаты проведенных исследований, профессор Амир создал первый в Израиле реабилитационный центр для пострадавших от сексуального насилия. Научные разработки Менахема Амира были взяты за основу практикуемой в Израиле реабилитационной политики и послужили базой для создания такого рода центров в других странах.

Попутное замечание. Когда были названы претенденты на получение Премии Израиля, один дотошный журналист выудил в давнишних публикациях Амира вырванные из контекста куски, где приводились протоколы допроса насильников, утверждавших, будто они были спровоцированы жертвой преступления, и поспешил ошельмовать ученого - тот якобы защищает насильников. В Израиле сенсации любят - тут же поднялся небольшой скандал. Иные даже в таком духе высказывались: а не вычеркнуть ли профессора из списка кандидатов? Потом разобрались.

О монографиях, написанных от руки

- Я изучаю личность преступника, мотивы его поступка, - говорит профессор Амир. - Меня интересует также личность жертвы. Жертва может быть пассивной и активной. Если взять изнасилование, то существуют разные степени приближения преступника к жертве. Например, женщина может подвергнуться нападению со стороны незнакомого мужчины на улице. Совсем иная ситуация, когда мужчина и женщина отправляются на прогулку, которая неожиданно заканчивается изнасилованием. Или такое явление, как инцест, - жертвой насильника становится его дочь, племянница или сестра. Мотивы изнасилования тоже могут быть разными. Так, в древности завоеватели брали в плен женщин из покоренных ими городов и делали их своими наложницами, то есть женщины фактически становились частью добычи. Во время Второй мировой войны, когда советские войска вошли в Германию, изнасилованию подверглось два миллиона немок - это можно рассматривать уже как акт мести.

Исследуя личность жертвы, - продолжает профессор, - я интересовался и тем, что происходит с ней после изнасилования. Мы с женой (Далила Амир - профессор, работает в области социологии. - Ш. Ш.) провели совместное исследование, результатом которого стала книга, и в 70-е годы в стране появился первый центр помощи жертвам сексуального насилия.

Кстати, мы с Далилой оба палмахники - она была настоящим бойцом, ходила с оружием и стреляла не хуже мужиков. Потом мы вместе учились в университете. Супруга, в отличие от меня, пишет свои научные труды на компьютере, а я от руки. Между нами джентльменское соглашение - Далила моя жена и коллега, но отнюдь не секретарша. Так что рукописи своих монографий я отдаю машинисткам.

- Вы с Далилой - оба ученые с именем. Кто из вас лидирует в семье?

- Когда я собираюсь надеть штаны, Далила советует, какие именно штаны мне лучше надеть.

- Вы упомянули, что выросли в бедной семье. Чем занимались ваши родители?

- О! Они были убежденные социалисты, отец возглавлял тель-авивское отделение Хаганы. Но это была его подпольная деятельность. Вообще-то он был рабочим, занимался уборкой мусора, разравнивал лопатой асфальт... Я не догадывался, что мама тоже в Хагане, и узнал об этом случайно, когда меня в составе группы отправили добывать оружие. Я пришел в штаб Хаганы и там неожиданно увидел маму. Она прикрепила мне к поясу две гранаты и сказала всего одну фразу: «Все будет хорошо», а ведь мы уходили на смертельно опасную операцию, в которой потеряли нескольких товарищей. Моим родителям тогда сообщили, будто я тоже погиб, а я после этого участвовал еще во многих боевых операциях и несколько раз был ранен, 15 октября 1948 года в Негеве едва не потерял глаз. Чтобы не превратиться в инвалида, я начал плавать, а позднее даже участвовал в соревнованиях по плаванию. Помню, как после нашей победы в Войне за независимость мне предлагали в качестве привилегии дом, оставленный арабами, но я отказался. Я не хотел жить в таком доме. Есть вещи, которые для меня просто неприемлемы. Например, история с «Альталеной», когда евреи стреляли в своих. Как-то мне предложили поработать в Германии, причем предлагали за мои исследования очень большие деньги - я
отказался, потому что не хочу работать для этой страны. Я был там всего один раз, на симпозиуме. Увидел седых мужчин за кружкой пива - мне этого было достаточно: больше я туда ни ногой.

О Палмахе и преступниках

До того как Менахем Амир стал криминологом, он и сам посидел в тюрьме, где ему представилась возможность познакомиться с криминальным миром. Причем в первый раз он угодил туда, когда ему было 16 лет.

- Я увидел, как английский офицер отвесил пощечину женщине с нашей улицы, меня это настолько возмутило, что я тут же запустил ему в голову цветочным горшком. Ну а второй раз меня посадили за диверсию. Мы решили заложить мину в здание, принадлежавшее британской армии. Сторожем там работал араб. Я сказал ему: «Уноси отсюда ноги, пока не поздно». Ребят из группы я отпустил, а сам остался смотреть «представление» (в кино меня родители не пускали, предпочитая, чтобы я читал книжки, за что я им до сих пор благодарен). А в это время араб привел англичан, меня крепко побили и снова бросили в тюрьму. В общем, я был довольно «криминальным» типом - с одной лишь разницей, что «преступления» свои совершал ради идеи. Например, мы с товарищами воровали в больнице бутылки, продавали их, а вырученные деньги шли в кассу подпольного еврейского движения. Позже, когда я исследовал явление терроризма, я нашел в истории немало интересных примеров преступлений, совершаемых на идейной почве. Ну а что касается меня, то директор «Тихона», который я так и не закончил, сказал моим родителям: «Менахем будет либо главарем преступников, либо главой правительства». А я в итоге стал всего-навсего криминологом.

Реплика в сторону

В середине 1960-х Менахем Амир по заданию ООН анализировал причины, по которым дети бросают школу, убегают из дома, сводят счеты с жизнью. Позднее он занимался исследованиями, в которых была подробно изучена связь между организованной преступностью и террором, и доказал, что террористы используют для достижения своих целей, как правило, криминальный инструментарий. Ознакомившись с этой работой, правительство Голландии пригласило в качестве консультанта израильского профессора, специализирующегося в том числе и на изучении организованной преступности. Позднее Менахем Амир участвовал в создании международной организации по борьбе с оргпреступностью и впоследствии стал ее вице-президентом.

От теории к практике и наоборот

- Один умный еврей сказал: «Нет более практичной вещи, чем хорошая теория». Его имя - Курт Левин (выдающийся американский психолог XX века. - Ш. Ш.). Я полностью с ним согласен, - заявляет мой собеседник.

Вообще-то чистым теоретиком, и уж тем более «кабинетным» ученым профессора Амира никак не назовешь. Конечно, он в курсе всего, что происходит в его науке - и в Израиле, и в мире: его дом по самую крышу забит специальной литературой, причем каждой теме отведены свои полки. Для чтения профессиональной периодики отведен специальный день - в библиотеку супруги Амир всегда ходят вместе.

Не меньше времени доктор криминологии проводит в «полях». Когда он занимается исследованием проблемы реабилитации заключенных, его маршрут пролегает через тюрьмы; если в поле зрения попадает наркомания в подростковой среде и подростковая преступность - отправляется в парки, где собирается молодежь, и в школы. На заре профессиональной карьеры, изучая феномен организованной преступности, и вовсе вышел на «передовую», примерив на себя роль тайного агента, внедренного в наркомафию (дело было в Америке). Не случайно его работы, посвященные организованной преступности - как этническим, так и международным группировкам, - получили известность в мире. Именно Менахем Амир первым предпринял исследование организованной преступности в Израиле и построил теоретическую базу для борьбы с ней - как на уровне правительственных силовых структур, так и на уровне общества. Пожалуй, нет такой сферы в рамках избранной Менахемом Амиром профессии, которую он за сорок лет работы на криминологическом поприще обошел бы своим исследовательским вниманием. Его в равной степени интересует анализ взяточничества в государственных учреждениях, насилия в школе, превышения полномочий в полиции, коррупции в спорте. Он - опять-таки впервые в Израиле - изучал преступления, жертвами которых становились пожилые люди, и сделал немало для того, чтобы уменьшить число правонарушений такого рода.

- Я помню, была холодная зима, а у многих пенсионеров не было печек, - вспоминает Менахем Амир. - Я тогда бросил клич, и в результате удалось собрать 500 печек и раздать их нуждающимся старикам. Вследствие своего одиночества и беззащитности пожилые люди нередко становились жертвами грабителей, и я принялся изучать, как этот вопрос решается в других странах. Скажем, в Америке одиноких стариков снабжают специальными устройствами, чтобы те в случае опасности могли подать сигнал бедствия соответствующим службам. В руководстве Мосада тогда работал один из моих учеников, и я поинтересовался у него, можно ли у нас сделать нечто подобное. Он ответил: «Можно, но для этих целей понадобится не менее 100 тысяч долларов». Тогда я отправился к одному миллионеру-благотворителю, он финансировал этот проект, и многие старики получили такие устройства. Сейчас подобного рода вещами занимаются и частные фирмы, а в ту пору, в 70-е годы, это было для Израиля в диковинку. Моей одинокой престарелой теще, кстати, такой прибор не достался - на всех не хватило, а я не хотел, чтобы меня обвинили в протекции. Я сказал ей: «Ежедневно после лекций буду сидеть у вас часа полтора на крылечке с газетой, чтобы у потенциальных преступников не возникло ощущения, будто вы живете дома одна».

...Я спрашиваю у профессора, слышал ли он о кибуцнике Херуте Лапиде (ныне покойном – Ш.Ш.). Вот уж кто настоящий практик в области реабилитации правонарушителей - колесит по всему свету, вызволяя из тюрем израильтян, после чего «перевоспитывает» их в кибуцах, находя для них «приемные семьи».

- Я не только слышал о Херуте Лапиде, но и хорошо знаком с ним и с его деятельностью, - отвечает Менахем Амир. - В свое время я инициировал немало проектов, связанных с реабилитацией заключенных. Так, мы находили студентов, соглашавшихся поселиться в арендованной квартире с человеком, освободившимся из заключения. Студенты, участники нашего проекта, освобождались от квартирной платы. Они должны были опекать бывшего заключенного, помогая ему устроиться на работу, занимаясь организацией его досуга.

- Рискованный проект, ведь бывший заключенный тоже способен оказать на студентов соответствующее влияние.

-У нас был всего один нестандартный случай, когда студентка закрутила роман со своим подопечным. Любовь - она ведь как картошка: глазков много, но все слепые. Чтобы не нарушать чис
тоты эксперимента, нам пришлось вывести эту пару из участия в проекте.

- А что вы можете сказать об Израиле как специалист-криминолог? Насколько мы благополучны или, напротив, неблагополучны по сравнению с другими странами ?

- Смотря о чем идет речь. Так, случаи коррупции в полиции у нас единичные, а в некоторых странах это явление становится уже угрожающим. Что же до прочих прелестей... Есть «русский» рэкет, есть рэкет чисто местного происхождения, включая арабский. В Израиле за последнее десятилетие резко увеличилось число алкоголиков, бездомных, наркоманов, процветает торговля женщинами, которых преступники нелегально ввозят из Восточной Европы и стран СНГ. Вот почему я занимаюсь исследованием соотношения иммиграции и преступности.

- Кстати о наркотиках... В районе Лода уже на протяжении долгого периода действует «каспомат», где в любое время суток можно свободно приобрести любые наркотики. Об этом отлично знают все - разумеется, и полиция. Чем вы, как криминолог, можете объяснить создавшееся положение?

- Издержками нашей демократии. Для того чтобы взять наркодилеров с поличным, нужно соблюдать правовые нормы. Вы не можете вломиться в чей-то дом, не имея на то разрешения. Вы не можете обосновать состав преступления, если у вас нет свидетельских показаний и вещественных доказательств. Дело осложняется тем, что наркоманы обычно не свидетельствуют против наркодилеров: во-первых, они от них зависят, во-вторых, боятся расправы. Когда же полиция, получив разрешение, врывается в дом наркоторговца, ей далеко не всегда удается обнаружить вещественные доказательства.

- Да, я наслышана о системе оповещения в случае приближения полиции к «каспомату», о замысловатых тайниках; где тут же исчезает зелье...

- Кроме того, пока существует спрос - будет и предложение. Арестовывают одних наркодельцов, но немедленно возникают другие. У нас, как и в других странах, идут дебаты о том, стоит ли по примеру Голландии легализовать легкие наркотики. Но что тревожит больше всего, так это распространение наркотиков в школах. Я когда-то посвятил этой проблеме немало своих работ. По просьбе голландского правительства я анализировал деятельность преступных группировок, занимающихся в этой стране распространением «экстази». В Израиле же я инициировал создание первых в стране центров реабилитации наркоманов. Должен сказать, что Израиль очень быстро осваивает новые методы борьбы с преступностью, появляющиеся в той или иной стране. Проблема наша в том, что полиция сейчас вынуждена больше заниматься вопросами безопасности, нежели своим непосредственным делом - поимкой преступников. Полицейских хронически не хватает, а те из них, кто, по идее, должен был бы учиться на профессиональных курсах, то и дело отвлекаются на поиск и обезвреживание террористов.

- Я знаю, что в качестве израильского криминолога вы выезжали в разные страны - Австралию, Канаду, США...

- Да, было дело. Помню, как я привез американцам, с которыми сотрудничал в области расследования преступлений «русской» мафии, необычный подарок - книгу о символическом значении
татуировок российских преступников.

- Где вы ее раздобыли?

- Я привез ее из России, куда меня пригласили для участия в международном семинаре, посвященном борьбе с организованной преступностью.

- Над чем вы работаете сейчас?

- Над проектом, связанным с ростом «импортной» проституции в Израиле. Можно сказать, что я идеолог этого проекта. Уже подыскали место для хостеля, где до момента депортации будут содержаться девушки, задержанные за нелегальное пребывание в стране и занятие проституцией. До сих пор их помещали в тюрьмы наравне с преступницами. Теперь, когда эти девушки будут находиться в нормальных условиях и получат необходимую медицинскую и юридическую помощь, они начнут давать показания против своих сутенеров.

Другая жизнь

- Я уже поняла, что, даже будучи «де-юре» пенсионером, «де-факто» вы продолжаете работать в прежнем режиме. Когда же вы отдыхаете? И как?

- Видите эти диски? Тут у меня полное собрание моих любимых скрипичных концертов. Я слушаю их при любой возможности, едва ли не каждый день. Что еще? Читаю запоем - и не только
специальную, но и просто хорошую литературу. Дружу со своими внуками. Навещаю многочисленных друзей, живущих в кибуцах по всей стране. Ежедневно проплываю свою дистанцию в бассейне в Гиватраме, а по выходным мы с Далилой уезжаем в Тель-Авив - поплавать в море. Путешествую по миру. Когда был помоложе, мы с Далилой облазили почти все джунгли в мире (она наугад тыкала пальцем в карту, а я отправлялся за авиабилетами), побывали на самых знаменитых водопадах. Иной раз приходилось ночевать под открытым небом в спальном мешке, предварительно побрызгавшись «морилкой», от которой дохли не только москиты, но, наверно, и кобры. Однажды в Мачу-Пикчу в Судный день - такое было совпадение - мы вдруг увидели человека в кипе, который усиленно молился. Знаете, что я тогда сказал своей жене? «Если даже на краю света в Судный день можно встретить молящегося еврея, нет сомнения, Далила, что мы еще когда-нибудь перевернем мир».

...Прощаемся мы с профессором так: он извлекает с полки небольшую книжицу с текстами песен ПАЛМАХа и начинает показывать мне, какие из них переделаны из знакомых нам русских песен. Потом начинает напевать. Далила подхватывает мелодию - голос у нее очень красивого грудного тембра. Я бы тоже подпела, да не помню слов.

Убойная улика

...плюс ДНКфикация всей страны


Оказывается, существует простое и изящное решение, чтобы избавиться от преступности раз и навсегда. Создать банк ДНК в пределах всей страны, чтобы ни один подозреваемый не ускользнул, даже самый хитроумный. Случилось что-нибудь этакое, ввел в компьютер образцы ДНК с места происшествия, и через минуту умная машина находит преступившего закон и даже выдает адресок, где он проживает.
Кстати, современные технологии предоставляют такие возможности. И классический образ преступника в перчатках скоро канет в прошлое: криминалисты научились выделять и идентифицировать ДНК по клеткам эпителия, которые находят даже внутри перчаток. Я уже не говорю о каплях крови, слюны, спермы и т.д.
Зачем же дело стало? Перекуем мечи на орала, отправив тысячи полицейских на заслуженный отдых. С задачей вполне справятся эксперты и небольшой отряд накачанных ребят для задержания, опознанных по банку данных ДНК. Да и сами уголовники лишний раз на дело не пойдут, зная, что все равно будут пойманы. Разве что облачатся вместо масок и перчаток в непроницаемые костюмы наподобие скафандра, которые затем сожгут. Впрочем, не факт. Однажды израильским экспертам удалось доказать фиктивность поджога магазина с целью получения компенсации от страховой компании. А помог им в этом образец ДНК владельца магазина, который они умудрились получить на месте пожарища.
Говорят, в Саудовской Аравии принят закон о ДНКфикации всей страны, хотя преступность там – по причине суровых наказаний – и так не слишком велика. И в Англии ДНКфицировано четыре с половиной миллиона граждан, что составляет 20 процентов населения. Что же касается Израиля, то наши достижения пока не велики. Армейский банк ДНК для опознания погибших солдат существует с 2001 года. А банк ДНК полиции задействован с 2007 года, после принятия соответствующего закона: в нем содержатся около 30 тысяч образцов ДНК, в большинстве своем принадлежащих лицам с уголовным прошлым. Что же касается повальной ДНКфикации всей страны, то вряд ли это произойдет в обозримом будущем. Потому как законопослушные граждане станут возражать. И правозащитные организации тоже. Опять же пресловутая презумпция невиновности…
Однако, непреложный факт: сегодня благодаря банку ДНК во многих странах мира удается раскрыть преступления, которые в противном случае вряд ли были бы раскрыты. Более того, благодаря новому подходу, из архивов всплывают самые безнадежные дела и отыскивается преступник. Абсолютный рекорд был поставлен в Англии, где благодаря банку ДНК, преступника опознали спустя 17 (!) лет. Что же касается случаев курьезных, то в США, например, преступника установили по единственной улике, обнаруженной на клюве попугая. Попугай, пытавшийся защитить своего хозяина, тоже погиб в неравной схватке с убийцей, однако перед смертью успел клюнуть врага, окрасив в его крови свой клюв. Эксперты выделили из следов крови ДНК мужчины, который совпал с уже имеющимся в базе данных полиции образцом: убийца обладал богатым криминальным прошлым.
Уместно будет вспомнить и о том, что личность человека, пойманного в убежище, где он прятался, установили благодаря экспертизе ДНК: им оказался Саддам Хусейн, у которого было несколько двойников. К тому времени эксперты уже располагали образцами ДНК его погибших сыновей.
Кстати, недавнюю историю с раскрытием дела об убийстве адвоката Анат Плинер, вызвавшую в Израиле большой общественный резонанс (убийство совершил 15-летний подросток, попавшийся спустя два года на краже мотоцикла: его ДНК-профиль совпал с профилем убийцы Анат Плинер) сами эксперты из лаборатории ДНК считают вполне рядовой. Компьютерная база данных всего-навсего «опознала» преступника, а такое случается теперь постоянно.
Пару недель назад было раскрыто дело о групповом изнасиловании женщины, которую преступники затащили в машину, надругались и выбросили на дорогу. Поскольку пострадавшая была душевнобольной, следователи подвергли сомнению ее рассказ, но все же отправили вещи на экспертизу. В лаборатории определили ДНК двух мужчин и добавили их в банк данных. На тот момент никаких подозреваемых по этому делу не было, однако спустя некоторое время база данных "опознала" одного из насильников в человеке, задержанном в связи с попыткой угона машины. Впоследствии тот признался следователю и в совершении преступления, связанного с групповым изнасилованием.
К сложным и необычным эксперты относят случаи, когда им удается получить ДНК преступника там, где прежде это было невозможно: из ротового отверстия маски, скрывавшей лицо, или внутренней части перчаток, независимо от материала из которого они были сделаны. Или определить ДНК человека по одной-единственной клетке эпителия (ежедневно наш организм теряет до 400000 таких клеток).
***
В лабораторию ДНК департамента полиции, находящуюся в Иерусалиме, стекаются вещественные доказательства, связанные с самими тяжелыми преступлениями - изнасилованием, убийством, вооруженным ограблением. Не менее 20 дел ежедневно... Работа над каждым из вещдоков занимает от нескольких дней до нескольких недель и даже месяцев. Экспертов всего восемь. В их числе капитан полиции Марк Бараш, обладатель двух ученых степеней – по биологии и генетике. До того, как прийти сюда, Марк участвовал в создании армейского банка ДНК, занимался опознанием погибших солдат. Последние семь лет работает в полиции в качестве эксперта лаборатории ДНК. Подпись, которую он ставит под заключением об экспертизе, нередко звучит как приговор. Марк вспоминает случаи, в расследовании которых ему приходилось участвовать:
Два года назад на севере страны была изнасилована шестилетняя девочка. Специалистам, получившим ее одежду на экспертизу, удалось выделить ДНК насильника, который НЕ совпал с профилем ДНК подозреваемого, сознавшегося (!) в совершении преступления. Читая результаты экспертизы, следователь не верил своим глазам. Однако, возможность ошибки исключалась: молекула ДНК человека так же уникальна, как и отпечатки его пальцев.
Правота экспертов подтвердилась два года спустя, когда в том же районе произошел аналогичный случай, и среди пяти подозреваемых оказался тот, чей образец ДНК совпадал с образцом ДНК насильника, совершившего не только данное преступление, но и то, что произошло двумя годами ранее.
Эксперты отличились и в недавнем деле, связанном с серией вооруженных ограблений бензоколонок на юге страны. Им удалось обнаружить следы слюны на маске, брошенной преступником неподалеку от места ограбления и выделить ДНК. Впоследствии по базе данных опознали и самого грабителя среди тех, что были задержаны полицией.
Еще один случай связан с тяжелым ножевым ранением. На месте не оказалось улик. Но когда следователи вышли на потенциального преступника, то в его доме при обыске нашлась и главная улика - нож с бурыми пятнами. Эксперты установили, что это кровь того самого человека, который получил ножевое ранение.
Однажды следователей вывела на преступников довольно необычная улика – арбузные семечки, найденные в брошенной машине, которую те использовали во время ограбления. Эксперты определили ДНК одного из грабителей по следам оставленной им на семечках слюны, добавив в базу данных. Спустя два года этот образец совпал с тем, что был взят у человека, задержанного в связи с подобным преступлением. Таким образом было раскрыто и старое дело.
Грабителя-изувера, ворвавшегося в дом пожилых людей в одном из мошавов и жестоко избившего стариков, удалось найти благодаря клеткам эпителия, оставленных им на веревке, которой он связывал свои жертвы. Образец ДНК неизвестного ( на тот момент) преступника занесли в базу данных. Когда спустя три года в Израиле задержали грабителя, напавшего на другую пожилую пару, благодаря базе ДНК в нем был опознан тот, кто совершил предыдущее преступление.
Однажды экспертам удалось связать два совершенно разных дела и выйти на преступника через образец ДНК его родного брата. В 1999 году в районе Иерусалима подверглась зверскому изнасилованию туристка из Австралии, чудом при этом уцелевшая. После случившегося она забеременела и сделала аборт. Сравнив результаты экспертизы спермы и эмбриона, специалисты лаборатории установили, что ДНК насильника и предполагаемого отца совпадают. Оставалось только его найти...
Спустя два года в районе Иерусалима был похищен бизнесмен, которому чудом удалось спастись. Полиция арестовала подозреваемых, и тут выяснилось, что ДНК одного из них весьма похож на тот, который был установлен в нераскрытом деле об изнасиловании (такое возможно лишь, когда речь идет о близких родственниках). Через задержанного вышли на его брата: в результате проверки на ДНК оказалось, что он и был тем человеком, который совершил преступление в 1999 году.
Благодаря экспертам из лаборатории ДНК был установлен и убийца Рехавама Зеэви (Ганди). Расследуя это преступление, следователи обнаружили у двери, выходящей на черную лестницу, окурок. Были найдены идентичные окурки и в гостиничном номере, в котором, не были зарегистрированы постояльцы, но судя по всему, проживали. Впоследствии – благодаря ДНК, выделенному из слюны на окурках, установили и убийцу.
Надо ли говорить о том, что чем обширнее база данных банка ДНК, тем больше шансов у полиции найти преступника. За последние два года благодаря новым технологиям и расширению базы данных ДНК в Израиле было раскрыто более 300 уголовных дел, многие из которых, возможно, при ином раскладе, пришлось списать в архив. Установлено, что несколько часов работы эксперта из лаборатории ДНК могут сэкономить тысячу часов работы следователя, проводящего дознание традиционными методами – опросом подозреваемых, потерпевших, свидетелей и т.п. Достаточно сказать, что по делу об убийстве Анат Плинер было опрошено 500 подозреваемых, подвергнутых многочасовым допросам, однако настоящего преступника среди них не оказалось: его след нашелся в базе данных ДНК спустя два года, причем, в течение считанных минут.
Особо следует отметить, что на основании экспертиз, направляемых в суд из лаборатории ДНК, удается не только осудить преступника, но нередко и снять подозрения с человека невиновного.
Забавно, но образец ДНК в базе данных выглядит точно так же, как штрих-код, которым помечают товары в супермаркете: строчка цифр, и не более того. В ней не содержится информации о человеке – его росте, цвете волос, болезнях, наклонностях. Так что, если в стране когда-либо будет проведена поголовная ДНКфикация, мы можем спать спокойно: никто из нас не станет «прозрачным» для правоохранительных органов. Предназначение цифрового кода совсем в другом: безошибочно указать на ДНК преступника среди множества других образцов ДНК, находящихся в базе.
Банк ДНК появился на вооружении израильской полиции сравнительно недавно – в 2005 году (при том, что проверки на ДНК проводятся в Израиле с середины 1990 годов), а в полную силу заработал с 2007-го, после принятия соответствующего закона. Согласно израильскому законодательству, в базу заносится образец ДНК человека, совершившего уголовное преступление, или замешанного в террористических акциях. Англичане пошли еще дальше и заносят в банк ДНК, существующий с 1995 года, даже образцы ДНК водителей, управлявших машиной в нетрезвом состоянии. Как я уже сказала, в банке ДНК Англии числится образцы ДНК 20 процентов населения. Может быть, благодаря этому английской полиции удается ежемесячно раскрывать более 1000 преступлений? Да и в Израиле, что ни день, эксперты получают сообщение из банка данных об очередном совпадении образца ДНК подозреваемого в совершении преступления с тем, что уже имеется в оперативной базе.
И еще несколько слов о лаборатории ДНК. Ею руководит доктор биологических наук Рон Гафни. Под его началом восемь экспертов, имеющих право подписи под экспертизой, направляемой в суд и нередко выступающих там в качестве свидетелей. На подготовку подобных специалистов уходит не менее двух лет. Методики, используемые экспертами, постоянно усовершенствуются, благодаря чему израильская служба занимает сегодня одно из ведущих мест в мире в своей области. Особенно успешно ее представители работали несколько лет назад в Тайланде, опознавая останки людей, погибших от цунами.
***
Процедура закладывания данных в банк в каждом случае обходится государству в несколько десятков долларов. Однако, случаи, приведенные выше, убеждают в том, что любые затраты в этой области оправданны, поскольку позволяют решать разные задачи – от поиска преступников до идентификации человека по его останкам.
- На самом деле нам приходится совмещать профессию следователя и биолога, - говорит Марк Бараш. – Чтобы найти на месте происшествия следы предполагаемого преступника, мы должен реконструировать картину происходящего. Например, в случае с избиением пожилой пары, пытались представить, как именно грабитель связывал их веревкой, обнаруженной на месте, в какой из ее частей прилагал большие усилия. Именно на этом отрезке веревки и следовало в первую очередь искать клетки эпителия его кожи.
- Вам приходится иметь дело с самыми тяжелыми случаями – убийствами, изнасилованиями. В отличие от других, вы знаете все ужасающие подробности происшествий. Кроме того, ваша подпись под экспертизой нередко означает, что некий человек будет отбывать пожизненное заключение, а другого, напротив, освободят из-под стражи. Я уже не говорю о той страшной работе, которой вам приходилось заниматься во время Второй ливанской войны, опознавая останки погибших солдат. Не слишком ли тяжелый груз для психики?
- Это издержки нашей профессии. Когда шла война в Ливане, погибших вывозили в Израиль под покровом темноты, чтобы не подвергать риску летчиков, и нам приходилось работать ночами. В ближайшие дни нас ждет не менее тяжелое испытание: после того, как состоится обмен телами погибших с "Хизбаллой", нам придется идентифицировать останки наших солдат, которые передадут из Ливана. Лично я спасаюсь от психологических перегрузок так: стараюсь абстрагироваться, использую в своих рабочих записях вместо имен слова «погибший» или «потерпевший», и предельно концентрируюсь на самой работе, помня о том, что от моей экспертизы зависит многое.
…Чтобы не заканчивать разговор на пессимистической ноте, напоследок я прошу Марка припомнить какой-нибудь курьез.
- Года три назад нашу лабораторию посетил бывший президент страны со своей свитой. Мы рассказали ему о перспективах банка данных ДНК, объяснили, как он создается и предложили почетное право оставить нам свой образец ДНК, от чего именитый гость решительно отказался и довольно быстро покинул нашу лабораторию. Курьез состоит в том, что впоследствии он был привлечен к суду по делу о сексуальных домогательствах.

Виртуальные сыщики

Эх, погубит меня когда-нибудь собственное любопытство! Иногда, обнаруживая в своей электронной почте неопознанные объекты («спам»), я открываю их, рискуя заразить свой компьютер хитроумным вирусом, или запустить «троянского коня». Последний не менее опасен, хотя его присутствие совершенно неощутимо. Однако с того момента, как вы открыли ворота «троянскому коню», все, что имеется в вашем компьютере становится прозрачным для хозяина вышеупомянутого коня - личная переписка, интимные фотографии, секретные документы, данные кредитной карточки и многое другое. Вы попадаете в зависимость от чьей-то злой воли, даже не подозревая об этом. Последствия вторжения «троянца» в вашу виртуальную жизнь совершенно непредсказуемы. Если вор залез в дом, зовут полицию. А что делать, если вор залез в компьютер?

Оказывается, в полиции вот уже четыре года существует специальный отдел по расследованию компьютерных преступлений. В его составе всего девять человек. Плюс тридцать помощников. Во главе отдела, во владения которого, в отличие от прочих полицейских служб, невозможно проникнуть, не зная хитроумного кода, открывающего дверь, - Меир Зоар, в душе которого сыщик уживается с хакером, а точнее - хакером «в законе». Потому что сыщики расследуют компьютерные преступления нередко с помощью тех же неконвециональных методов и программ, которыми пользуются хакеры, но в отличие от последних, получают на это санкцию судьи.

Компьютер - жертва, орудие и свидетель преступления

Как выглядит место рядового преступления, описывать не надо. Достаточно включить телевизор и полистать каналы: на одном из них обязательно обнаружится очередной кровавый сериал с неизменными героями-сыщиками, раскладывающими по полиэтиленовым пакетам вещественные доказательства.

Виртуальные преступники не оставляют на месте преступления отпечатков пальцев, окурков и следов башмаков. Более того, во время совершения оного они вообще могут находиться за тысячи километров - в другой стране. И все-таки их выслеживают, находят. Единственной уликой преступления, а так же главным свидетелем его является компьютер. Он же - не запутаться бы в этой казуистике - порой становится орудием преступления.

Впрочем, все по порядку. Для начала представим компьютер в роли жертвы. Малая апокалиптическая картинка: вам послали по электронной почте зловредный вирус, который завалил все программы. Теперь придется вызывать техника, чистить диск, заново переписывать программы. Неприятно, но пережить можно.

Средняя апокалиптическая картинка: в ваш компьютер проник «троянский конь» , и теперь некто использует против вас информацию, которая предназначалась только для личного пользования: рассылает по всей сети фото вашей обнаженной жены, снятые вами в период медового месяца; пишет от вашего имени письма в разные инстанции; заказывает покупки по данным вашей кредитной карточки.

Большая апокалиптическая картинка: злоумышленник проник в компьютерную сеть некой организации чтобы пошалить (поменял пароли, адреса), либо с целью шантажа и вымогательства денег. Например, ему удалось выудить из компьютерной сети больничной кассы дискретную информацию - список СПИДоносцев или больных сифилисом с их адресами и телефонами. Точно так же злодей может ограбить и отделение банка, не выходя при этом из квартиры и не напяливая на голову чулка: взломал электронную защиту и спокойно переводи денежки клиентов на свой собственный счет. А вот ежели ему удастся проникнуть в компьютерную сеть водной или электрической компании, то это может закончится аварией в масштабе всей страны.

Ужасающая апокалиптическая картинка: сумасшедшему хакеру с комплексом Бин-Ладена удалось проникнуть в систему оборонного ведомства крупной державы и получить доступ в святая святых - к «ядерной кнопке».

…С 1995-го года в Израиле действует закон об ответственности за компьютерные преступления. Когда компьютер выступает в роли жертвы, его взломщик может быть наказан тремя годами тюрьмы. Если же компьютер служит средством для совершения преступления (подделка кредитных карточек, виртуальные казино, виртуальные рынки сбыта наркотиков, сайты для педофилов и т.п.), то наказание увеличивается до пяти лет.

Теперь по поводу доказательств. Когда израильские СМИ смаковали скандал, разразившийся по поводу виртуального романа пожилого журналиста с несовершеннолетней, перешедшего в реальные отношения, одной из главных улик в деле фигурировал персональный компьютер подозреваемого в растлении малолетней, в котором обнаружились следы переписки. Что же касается нашумевшего дела об убийстве девочки, совершенном ее отцом, то и здесь сыщикам удалось обнаружить виртуальное подтверждение готовившегося преступления. Оказывается за некоторое время до случившегося подозреваемый искал в Интернете информацию о способах убийства - эти данные удалось обнаружить в его персональном компьютере.

Каким образом можно выйти в Интернете на след сайтов, открытых с мошеннической целью и затем уничтоженных, обнаружить местонахождение преступника, восстановить стертую информацию, выстроить цепочку доказательств, свидетельствующих о совершении виртуального преступления - это целая наука. Виртуальные сыщики постоянно совершенствуют свои методы расследования преступлений. Что же касается виртуальных преступлений, то они становятся все более изощренными. Идет настоящая война, и перемирия не предвидится.

Меир Зоар:

- У виртуальных преступлений своя специфика. Тот, кто из любопытства проникает в чью-то сеть, не всегда отдает себе отчет в том, что он УЖЕ перешел границу дозволенного. Между тем, закон приравнивает взлом чужого компьютера к взлому квартиры. И в том, и в другом случае речь идет о проникновении на чужую частную территорию. Способы проникновения все более усложняются. Если речь идет о хакере из высшей лиги, то он старается не оставить после себя никаких следов. Виртуальные преступления начинают приобретать международный масштаб и число потенциальных жертв растет в геометрической прогрессии. Самый простой пример: в Интернете был открыт сайт для помощи детям из Косово. Деньги предлагалось перечислять с помощью кредитных карточек. Сайт оказался фальшивым - его открыли в мошеннических целях. Едва преступники завладели данными владельцев кредитных карточек, они тут же уничтожили сайт. Если речь идет о расследовании виртуальных преступлений международного масштаба, мы сотрудничаем со своими коллегами из других стран.

Компьютер спасает жизнь

Как бы странно это ни звучало на первый взгляд, больше всего виртуальные сыщики любят рассказывать не о том, как им удалось распутать хитроумное преступление и поймать хакера из высшей лиги. Настоящим предметом их гордости является спасение покушающихся на свою жизнь, которые прежде, чем наложить на себя руки, посылают в Интернет сообщение о своем намерении. Оно может появиться в каком-нибудь чате, или в чьей-то электронной почте. Это не столько последнее послание миру, сколько сигнал души, терпящей бедствие. Руководитель отдела по расследованию компьютерных преступлений Меир Зоар посвящает меня в эти истории детально и подробно - всего их за четыре года набралось чуть ли не два десятка. Два десятка спасенных жизней.

- Представляешь, - говорит он мне. - Молодой парень, солдат, наглотался таблеток, успев отправить в Интернет прощальное письмо. Его родители в это время находились на первом этаже дома и даже не подозревали о том, какая трагедия разыгрывается у них над головой. Мы выловили это сообщение вовремя. Парня доставили в реанимацию. Его удалось вытащить буквально с того света.

Гениальные детки

Истории об одаренных тинейджерах - тоже из числа любимых виртуальными сыщиками. Вот, например, группа 15-летних деток с севера страны в поисках интеллектуальных развлечений, решила сочинить собственную программу, в результате чего на свет появился новый вирус - забавный такой червячок. Едва попав в сеть, он распространился по ней с космической скоростью, за какие-то четыре часа о нем узнала вся Европа и Америка. К счастью, вирус не причинил сети ущерба, но то, как быстро он обошел весь мир, не могло не вызвать беспокойства.

Что делать с одаренными детками? Их бы хакерские способности - да на службу той же полиции. Увы, закон запрещает, поскольку речь идет о несовершеннолетних. А потому сегодня они развлекаются, придумывая безобидных суперскоростных червячков, завтра ради любопытства взломают систему какой-либо фирмы.

Картинки из будущего

Иногда ужасно хочется заглянуть в завтрашний день. Особенно после таких встреч, как эта - в отделе по расследованию компьютерных преступлений. По логике вещей за виртуальными сыщиками должны последовать виртуальные народные дружины, поскольку очевидно, что хакеров будет все больше, и вообще сфера преступлений медленно, но верно, переместится в виртуальную зону. На смену паханам и ворам в законе придут молодые ребята, родившиеся с компьютерной мышкой в руках. Целая череда новых героев преступного мира: виртуальные убийцы, виртуальные педофилы, виртуальные наркодиллеры, виртуальные шпионы - и несть им числа. Впрочем, приметы этого будущего мы уже достаточно ясно видим и сегодня.

По следу хакеров

Едва мы входим в Интернет, как уже становимся потенциальными жертвами всевозможных хакеров, кракеров и прочих невидимых врагов, взламываюших наши персональные компьютеры и бесцеремонно вторгающихся в нашу частную жизнь. Достаточно сказать, что на каждые 10 000 пользователей Интернета в Израиле приходится 128 совершенных хакерами атак. Однако, сколько веревочке не виться… На сей раз по следу хакеров отправилась отважная женщина из Еврейского университета – Орли Турджеман-Голдшмидт, посвятив им свою докторскую работу. За пять лет в ее сети угодили 54 израильских «невидимки», однажды она сама едва унесла от них ноги: на войне как на войне. Но как бы то ни было, в результате всей этой истории появился серьезный научный труд, состоящий из четырех сотен страниц, а Орли ныне читает своим студентам лекции о компьютерных преступлениях, не забывая упомянуть всякий раз и о собственных приключениях, которые ей довелось пережить в Сети. Встретившись с Орли в тель-авивском университете, я решила примерить на себя роль студентки и просто зафиксировать все ее отступления, которые делают обычно во время лекции университетские преподаватели, дабы дать передышку своим слушателям в процессе усвоения сложного материала. Итак…

Отступление первое – «как я вышла на эту тему»

- Это было вне всякой логики. В своей предыдущей работе на получение второй ученой степени я исследовала тему «Социальный статус мужчин и женщин», так что было бы логично посвятить ей и докторат. К тому же и компьютеры я открыла для себя довольно поздно, в отличие от современных детей – лет в 18. Однако, то была любовь с первого взгляда. Я даже стала почитывать специальные компьютерные журналы. Где-то в середине 1990-х там как раз начали писать о новом виде преступлений, связанных с компьютерами. В газетах стали появляться статьи с кричащими заголовками. Одна из них меня просто потрясла. Работник одной уважаемой компании, который отвечал в ней за безопасность компьютерной системы, но впоследствии был уволен, попав под сокращение кадров, решил отомстить своему бывшему руководству и заодно доказать, какого ценного работника то лишилось. Он не нашел ничего лучше чем запустить в компьютерную сеть вирус. Отметим, что человек этот был вполне интеллигентный, законопослушный, глава почтенного семейства и отец троих детей. Невозможно представить себе, чтобы он в качестве мести своему бывшему начальнику вдруг пошел и бросил в окно его кабинета камень. А вот забросить вирус (по сути – тот же «камень», разрушивший компьютерную сеть) он посчитал для себя вполне возможным. Размышляя над этим явлением, я поняла, почему оно получило легитимацию среди людей совсем некриминальных: компьютерное преступление – ведь оно физически неосязаемое, в нем нет жертвы, соответствующей нашим представлениям. И для того, чтобы нанести кому-то ущерб, человеку не надо никуда идти – достаточно пробежаться пальцами по клавиатуре. Кроме того, компьютерный преступник надежно защищен стенами своего дома от случайных свидетелей, и найти его будет крайне сложно.

А как отнестись к такому явлению, как копирование чьих-то программ, которые стоят денег? Ведь программа, в отличие от товара, украденного из магазина, остается у его владельца – с нее просто снимается копия, то есть речь не идет о прямом материальном ущербе. Можно ли приравлять виртуальную кражу к краже настоящей? Меня очень занимали подобные нюансы, и дело кончилось тем, что я решила посвятить этой теме докторскую. «Пробить» ее в университете было не так-то просто: понадобилось решение специальной комиссии, члены которой говорили мне: «Как ты сможешь достать материал для исследования? Местные хакеры вряд ли пойдут с тобой на контакт, ведь они же понимают, что своей деятельностью преступают закон». В итоге мне удалось убедить своих оппонентов и приступить к исследованию.

Отступление второе – «два года ушло на одни только интервью»

\- Два года у меня ушло на одни только интервью с хакерами. В те годы существовало мнение, что хакеры – это такие одиночки, которые испытывают проблемы с общением, и потому они сутками сидят в своей комнате перед компьютером, погружаясь в виртуальную жизнь. На поверку это оказалось мифом. Хакеры – совершенно обычные люди, и они живут среди нас. Их возраст колеблется от 14 до 48 лет. Большинство хакеров - из обеспеченных семей, получили хорошее образование, работают по специальности, связанной с компьютерами, отличаются высоким интеллектом.

У них - свой круг общения, свои друзья и враги. Единственная особенность, которую, пожалуй, стоит отметить: в прежние времена эти люди, наверное, общались бы, сидя вокруг костра, теперь они общаются, сидя за компьютером, потому что настали другие времена. Так что хакерство вполне можно отнести и к разновидности развлечений.

Второе, что я хотела бы отметить в этой связи: израильские хакеры довольно часто объединяются в группы и действуют сообща - например, чтобы заполучить в свое пользование труднодоступную программу. Они могут объединяться так же на идеологической почве: известно, что израильские хакеры постоянно «заваливают» сайты Хизбаллы, Хамаса, неонацистов.

Когда я спрашивала их, какие ощущения они испытывают, проникая на территорию, считавшуюся недоступной, почти все опрашиваемые отвечали мне: «это невероятный кайф. Когда ты узнаешь то, что недоступно другим, послать вирус тому, кто этого заслуживает, слегка пошалить в чьей-то сети; чувствуешь за собой погоню и отрываешься от нее, адреналин в твой крови просто закипает». Из всех опрашиваемых только один совершенно сознательно использовал свои способности в коммерческих целях, выполняя платные заказы криминальных элементов. Другие говорили так: «Когда ты проникаешь в систему какого-нибудь банка и понимаешь, что можешь разбогатеть за считанные минуты – ощущение просто невероятное. При этом отдаешь себе отчет, что никогда не переступишь черту, ведь ты же не преступник…»

Я выходила на всех этих людей через компьютерные фирмы, с которыми они сотрудничали, хакерские чаты и форумы в Интернете, а затем уже шла по цепочке – от одного к другим. Однако, полученные интервью не слеплялись в один снежный ком, скорее, это было множество маленьких снежков.

Иногда случались забавные ситуации. Например, один хакер охотно рассказывал мне о другом, но при этом отказывался вывести меня на него: «Найди сама!» И это была своего рода проверкой, которую он мне устраивал: мол, если влезла в эти дебри, докажи, что и сама чего-то можешь. Когда же я находила того «другого» сама, он встречал меня фразой: «а я тебя ждал, все-таки нашла».

Порой происходили вещи, которые меня просто пугали. Явившись на встречу, хакеры давали мне понять, что знают обо мне такие вещи, которые знаю только я и мои близкие: возраст, семейное положение, количество детей, улицу и номер дома, телефоны, адрес электронной почты и так далее. Либо они умудрялись брать данные в сети МВД, либо залезали в мой персональный компьютер: для них не существовало преград. Зная, что эти люди могут легко отомстить мне, забросив в компьютер какой-либо вирус, я вела себя с ними предельно осторожно и корректно, дабы ничем не вызвать их раздражения.

\Отступление третье – «как я испугалась всерьез»

- Это было в день Независимости Израиля. В то время, как весь народ жарил шашлыки и пировал, я сидела в тель-авивском кафе, ожидая встречи с очередным хакером. Однако, вопреки договоренности, хакер пришел не один, а с приятелем. «Воспринимай нас как одного человека, мы работаем в одной команде», - сказал он. Интервью длилось несколько часов, мы даже перешли из одного кафе в другое, чтобы сменить обстановку. И вот странное дело, в какой-то момент я вдруг почувствовала, что хакеры заинтересованы во мне больше, чем я в них: даже возникло ощущение, будто они меня интервьюируют, а не я их. Предчувствие не обмануло: мои собеседники после разведки пошли «ва-банк», потребовав от меня все сведения о других израильских хакерах, которые мне удалось собрать. «Мы – хорошие хакеры и хотим создать специальную команду по борьбе с плохими хакерами», - заявили они. Я, естественно, тут же отказалась от сотрудничества, сославшись на то, что обязалась соблюдать конфиденциальность по отношению к опрашиваемым. Тогда в ход пошли угрозы: «Ты знаешь, что есть не только хорошие пути для достижения цели, но и плохие». На этой неприятной ноте и закончился наш разговор. Я поняла, что мне надо срочно что-то предпринять и обезопасить доступ к конфиденциальной информации. Пришлось купить еще один компьютер и перенести в него все сведения о хакерах, которые я успела добыть. Его я в Сеть не включала. Что же касается второго компьютера, откуда я успела удалить всю информацию по своей докторской работе, вскоре его взломали, и буквально вслед за этим раздался звонок: «Ну, ты видишь, что наши возможности не ограничены. И что ты решила на сей раз?» Я повторила, что не собираюсь с ними сотрудничать и повесила трубку.
Вообще-то я была жутко напугана. Мне начало казаться, что мой дом прослушивают, и я перестала рассказывать своим близким о том, как продвигается работа над докторской. Пришлось поделиться опасениями с профессором Нахманом Бен-Иудой, под руководством которого готовила докторскую. Он меня успокоил: «В крайнем случае обратимся в полицию». В те дни я позвонила одному из хакеров, который произвел на меня благоприятное впечатление и с которым я продолжала общаться. «Как мне вести себя в этой ситуации?» - спросила я его, рассказав о том, что мной случилось. «Ну, мы эту проблему решим очень просто. Давай скорее мне данные этих ребят, и они увидят, кто из нас круче – мало не покажется». «Нет-нет, спасибо, я уж как-нибудь сама разберусь», - ответила я и больше ему уже не звонила. Да и преследователи мои, не найдя во взломанном компьютере нужной им информации, похоже, оставили меня в покое.

\Отступление четвертое – «хакеры, кракеры и другие»

\- Сейчас появилась новая разновидность хакеров: хакеры-торговцы. Они связаны с преступными кланами и за определенную плату наносят ущерб их конкурентам. Хакеры первого поколения были другими, кое-где в литературе их даже называют гениями компьютерной революции, утверждая, что именно благодаря им появился Интернет и многое другое. У них свои убеждения: информация должна быть доступна всем, никто не должен на ней зарабатывать, а посему они считают себя вправе взламывать различные коды, вытаскивать закрытую информацию и новые программы. Эти хакеры считают себя большими умниками, почти гениями, борцами за свободу информации, чаще всего они работают группами, где у каждого – своя специализация. Они не считают, что, открывая закрытую информацию другим, тем самым преступают закон и не понимают мотивов людей, способных запустить гулять по миру какой-либо вирус – это, по их мнению, «ненастоящие хакеры - они какие-то странные». Правда, и сами они тоже сочинают вирусы, но используют их очень локально, посылая лишь тому, кто, по их мнению, этого заслуживает. У настоящих хакеров, как они себя называют, есть своя этика – что можно и чего нельзя. Проникнуть в систему кодирования кредитных карточек, чтобы понять, как это делается – можно, воспользоваться полученными номерами – нельзя. Потому что мотивация совсем другая: чем круче код, тем больше азарта и желания доказать себе – ты сможешь решить эту задачу. Но и – только.

Что же касается хакеров идеологических, то эти просто взламывают сайты своих противников и безобразничают там, либо вывешивают повсюду в сети свои лозунги, которые не так-то просто убрать.

Что же касается «кракеров», эти, в отличие от обычных хакеров, не довольствуются удовлетворением собственного «эго» и любопытства, а используют добытую информацию в корыстных целях, либо сочиняют зловредный вирус и посылают его совершенно незнакомым людям ради собственного развлечения.

Отступление пятое: «хакеры и мы»

- Хакеры, в отличие от нас, оценивают свои действия только по физическому ущербу: например, когда в результате вышел из строя чей-то компьютер, или рухнула целая система. Мне кажется, в сознании общества тоже нет полной ясности в отношении компьютерных преступлений. Например, один хакер рассказывал, как его мать не скрывала гордости за сына, когда рассказывала своим гостям в застолье, как он сломал коды одной фирмы и скачал для нее дорогостоящую программу, после чего те тут же начали просить: «Может, он и для нас сделает то же самое?» А вот если бы он украл эту программу с магазинной полки – отношение матери было бы, конечно, другим.

На самом деле каждый должен понимать, что если кто-то проник в твой личный компьютер – это все равно, что он залез в твой дом через окно. Ведь есть же закон, который квалифицирует подобные действия как преступления, предусматривая наказании от трех до пяти лет тюрьмы. Но этот закон каждый хакер толкует по-своему. Например, один из них сказал мне: «Предположим я воспользуюсь данными чужой кредитной карточки, выловленной в Сети, он ведь ее владелец при этом не понесет никакого ущерба – в таких случаях начинает действовать страховка кредитной компании, а уж она-то точно не обеднеет – такие проценты с нас дерет!» Или возьмем такой случай: учительница наказала ученика за то, что плохо вел себя на уроке, и юный хакер решил отомстить ей, «поигравшись» в Сети ее кредитной карточкой и направив ей «счет» за покупки, которых на самом деле не было. При этом он не считает себя преступником, ведь счет-то такой же несуществующий, как и покупки. Конечно, учительница испытает чувство шока при виде счета, но именно этого он и добивался. Хорошим хакером считается тот, что не пойман. В свое время один из самых известных в мире хакеров – Кевин Митник, который отбывал наказание в американской тюрьме, признался в одном из интервью: «Есть хакеры гораздо лучше меня, потому что они делают более серьезные вещи и до сих пор не пойманы».

Достаточно интересно и такое явление, как бывшие хакеры. Как сказал мне один из них: «Из преступника я превратился в полицейского». То есть люди, которые прежде вторгались в чужие сети, теперь обеспечивают их безопасность, потому что кому, как не им, лучше всех известны ее самые уязвимые участки. Многие из бывших хакеров делают на этом поприще весьма удачную карьеру. Как это странно не прозвучит, но иной раз словосочетание «бывший хакер» открывает для них двери в ведущие компании высоких технологий, где они занимают престижные должности. Любопытно, что и банки охотно сотрудничают с хакерами, проверяя при их участии свои новые защитные системы. На сегодняшний день в Израиле, сохраняется двойственное отношение к хакерам. С одной стороны, все понимают, что они преступают закон, и их вторжение на частную территорию карается лишением свободы. Эти «умные еврейские головы» из года в год занимают одно из ведущих мест в мире среди взломщиков компьютерных сетей.

С другой, хакеров считают чуть ли не гениями, способными совершить невозможное в области компьютерных технологий. Может быть, мы должны с ними больше сотрудничать и дать им возможность заниматься своим любимым делом на пользу общества? И тогда всем станет понятно, что становиться компьютерными преступниками не только опасно, но и невыгодно, поскольку существует немало других возможностей для реализации своих исключительных способностей.

Заметка на полях конспекта

Лучший способ защиты от хакера – это просто не входить в Сеть.

Фальшивомонетчики - современная версия

Ну вот мы и проникли, наконец, в «пещеру Алладина», где денег и денежных чеков столько, что бери - не хочу. Да вот беда – все они фальшивые. А если серьезно, на сей раз мы с фотокорреспондентом ведем репортаж из криминалистической лаборатории, куда стекаются фальшивки местного и зарубежного производства – самодельные купюры, удостоверения личности, паспорта, свидетельства о рождении, водительские удостоверения. Впрочем, чуть позже мы убедимся, что сюда попадают не только фальшивки, но и раритеты, не имеющие цены.

***

Подделки бывают разные. Иные видны даже невооруженным глазом. Другие эксперты изучают часами, увеличивая их изображение с помощью микроскопа и выводя его на экран компьютера.

- Когда видишь перед собой подделку, изготовленную на очень высоком уровне, то испытываешь даже нечто вроде профессионального уважения к ее создателю, - говорит мне ведущий эксперт лаборатории, майор полиции Шарон Браун и добавляет, - жаль только, что он применяет свои незаурядные способности не там, где следует.

- Современные технологии позволяют преступникам использовать такие методы, которые раньше были просто невозможны, - подтверждает руководитель лаборатории подполковник Ави Абулафия, работающий здесь уже 26 лет.

…Работа в лаборатории идет по трем направлениям: сверка почерков, обнаруженных на документах, фигурирующих в уголовном деле, с почерками подозреваемых лиц; установление факта подделки чеков или денежных купюр, поступивших на экспертизу; исследование документов с помощью современных технологий, а так же восстановление утраченных фрагментов.

Ави вспоминает необычные случаи:

- Поддельные чеки – такая, казалось бы, рутина…Но когда в Израиле начали раскручивать «дело» Эти Алон, причинившей огромный ущерб Торговому банку, наша лаборатория получила на экспертизу 1500 чеков и каждый из них надо было досконально проверить. Штат у нас небольшой – всего одиннадцать человек. Если еще учесть, что через лабораторию проходит масса других дел – более 1500 в год, то можно себе представить, в каком экстремальном режиме работали наши эксперты.

Самое большое удовлетворение я получил два года назад, когда нам удалось связать в один клубок несколько разных дел и доказать причастность подозреваемого к убийствам пожилых людей, - признается Ави, - в результате Рони Перец (так звали преступника) был осужден на пожизненное заключение. Дело было невероятно сложное. Преступник орудовал в районе Кирьят-Ата. Он стучался в двери квартир, где жили одинокие старики, представляясь им работником почты, и просил расписаться на почтовом уведомлении. Затем преступник душил свою жертву и выносил из квартиры деньги и ценные вещи. Не вдаваясь в подробности этого дела, скажу только, что нам удалось доказать, что образец почерка подозреваемого совпадает с тем, которым были сделаны записи в дневнике, принадлежащем предполагаемому убийце.

Что же касается самых нашумевших дел, то вы наверняка помните историю Ивана Демъянюка по кличке «Иван Грозный», который во время второй мировой войны работал охранником в лагерях смерти, и в том числе в лагере «Собибор», где были уничтожены четверть миллиона человек. Он в свое время эмигрировал из бывшего Союза в США, - говорит Ави. - Наша лаборатория получила на экспертизу рабочее удостоверение, которое было выдано на имя этого человека администрацией концентрационного лагеря. Нам удалось подтвердить подлинность фотографии Демъянюка и его личной подписи на документе.

- Да, я помню. Суд длился очень долго, потом адвокат Демъянюка подал аппеляцию в высший суд, и в конце концов тот снова оказался в США. Однако, и в США Демъянюк был нежелательной персоной: американские суды рассматривали его дело в течение многих лет. В 2005 году федеральный судья штата, где проживал Демъянюк, дал разрешение на депортацию из страны 85-летнего украинского иммигранта…

- Нигде его не хотят видеть, - резюмирует мой собеседник и добавляет. – Вообще-то нам приходится заниматься очень разными необычными делами. Однажды в лабораторию обратились родители девушки, которая погибла во время путешествия по Индии - утонула в реке. Ее вещи были доставлены в Израиль, и в том числе путевой дневник, где она описывала каждый день своего маршрута. Записи сильно пострадали от воды - большая часть их расплылась. Нашим экспертам удалось восстановить весь текст – так что родители смогли прочесть последние записи своей дочери. Ту же самую работу мы делаем и для родственников людей, погибших в Катастрофе, когда они приносят нам старые письма и открытки, настолько пострадавшие от времени, что их уже невозможно прочесть. Когда удается восстановить текст последних посланий людей, уничтоженных фашистами, тебя охватывает такое чувство, которое трудно передать словами. То же самое мы испытывали во время работы над восстановлением рабочего дневника погибшего астронавта Илана Рамона. Впрочем, лучше вам поговорить об этом с нашим ведущим экспертом Шарон Браун, которая как раз и «вытаскивала» на протяжении нескольких месяцев утраченный текст из восьми чудом сохранившихся листков.

- Это было самое интересное дело за все 19 лет моей работы в лаборатории, - подтверждает Шарон. – Дневник Илана Рамона был обнаружен спустя два месяца после катастрофы – единственный из всех дневников, которые вели астронавты. Ивритские буквы указали на его принадлежность: Илан был единственным израильтянином среди членов экипажа. Впрочем, это был не совсем дневник, а то, что от него осталось: бесформенный ком из восьми чудом сохранившихся листков. Американцы передали его вдове астронавта – Роне, и она принесла его к нам в лабораторию.

Так выглядел дневник Илана Рамона, когда его нашли на месте трагедии;

- Я раскрывала слипшиеся листы с большой осторожностью, что заняло у меня довольно много времени, - вспоминает Шарон. - К счастью, бумага не обгорела, но сами записи настолько расплылись, что невозможно было ничего разобрать. Вот как они выглядели в начале, - Шарон шелкает мышкой, и на экране возникает белый лист с неровными краями, в центре которого едва различимы голубые цепочки слов.

Ведущий эксперт Шарон Браун, на экране восстановленная ею страница из дневника израильского астронавта Илана Рамона

– Мне пришел на помощь наш фотограф Лейзер Син-Давид, которому удалось увеличить поврежденные записи настолько, что нам удалось прочесть большую часть текста, и это было настоящим чудом, - продолжает свой рассказ Шарон, - оставалось только восстановить недостающее по смыслу. Эта работа заняла у меня около пяти месяцев, учитывая, что одновременно приходилось заниматься и другими делами.

- Что это были за записи?

- Я не могу сейчас входить в подробности, поскольку Рона Рамон собирается устроить выставку в музее «Эрец Исраэль», где среди прочих вещей будет демонстрироваться и восстановленный дневник ее погибшего мужа, о котором идет речь. Скажу только, что когда передо мной впервые возникли на экране восстановленные строчки кидуша для Шабата, написанные рукой Илана Рамона, я не могла удержать слез. На том же листе были еще и строчки, которыми начинается еврейская молитва «Шма, Исраэль…» Это было для меня настоящим потрясением.

***

Лаборатория, в которой мы находимся, состоит из нескольких довольно тесных комнат, уставленных столами. Проводить здесь долгие часы, изо дня в день разглядывая под микроскопом денежные купюры, чеки, бумажные странички. И так – годами. Неужели не надоедает? Оказывается, нет. Более того, сотрудники лаборатории считают свою работу одной из самых увлекательных и интересных. И штат здесь самый стабильный: люди работают по 20 и больше лет.

- Вы еще только открываете газету, чтобы прочесть о том, что в Израиле произошло нечто экстраординарное, а мы в это время уже работаем над вещдоками, которые были обнаружены на месте преступления, - говорит Шарон. – Даже когда речь идет не о страшном преступлении, а всего лишь о поддельном документе, я всегда отдаю себе отчет, что за каждым таким делом стоит чья-то судьба. Предположим, речь идет о споре членов семьи вокруг подлинности завещания, оставленного их покойным родственником... А еще мне часто приходится исследовать на предмет достоверности свидетельства о рождении, когда человек утверждает, что на самом деле его возраст отличается от указанного в удостоверении личности. Выходцы из разных стран приносят в лабораторию старинные документы из Йемена, Афганистана, Марокко, Германии, Польши, которые являются настоящими раритетами и украсили бы экспозицию какого-нибудь этнографического музея, или музея алии. По иным можно изучать историю той или иной страны.

…Я прошу мою собеседницу припомнить в этой связи наиболее интересную историю.

- Однажды мне пришлось беседовать с выходцем из Йемена, который прибыл сюда еще во времена британского мандата. Ему тогда было 14 лет, но при своем малом росте он никак не выглядел на свой возраст, и английский офицер, ведающий выдачей документов, сказал: «Ты врешь. Тебе еще нет 14 лет, я пишу, что тебе 12». Но мальчик хорошо помнил, как в стране исхода ему отмечали бар-мицву. Он прожил в Израиле долгую жизнь, а когда пришло время оформлять пенсию, разыскал в домашнем архиве тетрадку, где его дед отмечал дни и года рождения всех своих внуков. И теперь мне предстояло установить подлинность этой старой записи. Очень трогательная история, правда?

Шарон вспоминает и другой случай – курьезный, как выходец из России принес на экспертизу целых три свидетельства о своем рождении, и все они оказались фальшивыми.

- Все? – удивляюсь я. – И ни одного подлинного?

- Все, - подтверждает она, - потому что экспертиза выявила: даже свидетельство, которое изначально было подлинным, впоследствии было выправлено и таким образом утратило свою достоверность.

…Однажды в лабораторию принесли Тору, владелец которой утверждал, что она относится к самым древним из тех, что дошли до наших дней. Однако эксперты, тщательно исследовавшие книгу, не нашли подтверждения его словам. Что же касается исторических подделок, то им приходилось сталкиваться с ними довольно часто: в Израиле имеют хождение фальшивые автографы руководителей государства – Бен-Гуриона, Голды Меир, Хаима Вайцмана и других.

Шарон поясняет, что исследуя старый документ, она старается не прибегать к химическим методам проверки, поскольку это может нарушить его целостность. Эксперт предпочитает исследовать его с помощью инфракрасного или ультрафиолетового излучения.

…Среди потока рутины – например, огромного количества поддельных чеков, марок государственной пошлины, денежных купюр, которые проходят через лабораторию ежегодно, встречаются дела необычные. Например, подделка результатов экспертизы, проведенной на детекторе лжи сотрудницей службы безопасности: экспертам пришлось восстанавливать затертую запись, скрывавшейся под той, что была нанесена поверх нее.

Шарон вспоминает случай, как экспертиза, проведенная в лаборатории, лишила надежды на чудо родителей девушки, исчезнувшей во время путешествия по странам Южной Америки. Ни одна из бумаг, обнаруженных на месте ее последней стоянки, не имела отношения к пропавшей израильтянке и не хранила следов ее почерка.

Иной раз сотрудникам лаборатории удается избавить нас от потенциальной опасности, связанной с эпидемией. Так, например, однажды, эксперты установили, что все печати на крупной партии яиц - поддельные. 2 000 яиц, контрабандно завезенных в Израиль из отдаленного района Палестинской автономии, где отсутствует санитарный надзор, были уничтожены.

Надо ли говорить о том, что свидетельство эксперта может иной раз серьезно повлиять на исход дела. Например, когда удается установить принадлежность записки, оставленной на месте самоубийства тому, кто совершил этот акт. Или, когда экспертиза удостоверяет, что бумажный листок со словами «Это ограбление», найденный на месте преступления, действительно был написан рукой подозреваемого. Кстати, экспертиза документов в лаборатории проводится не только на иврите, но и на русском, арабском. К израильским экспертам нередко обращаются за помощью их коллеги из других стран, когда на месте теракта, или преступления обнаруживаются документы на арабском языке.

***

Налюбовавшись на фальшивые купюры, марки и прочие образчики фальшивомонетной продукции современного образца, я не удерживаюсь от вопроса, который не дает мне покоя с того момента, как мы с фотокорреспондентом вошли в лабораторию: кто считается в Израиле чемпионом по подделкам?

- Мне неудобно отвечать на этот вопрос, - уклончиво отвечает Шарон.

- Кажется, я догадываюсь, - замечаю я и пытаюсь зайти с другой стороны. – Увеличилось ли число подделок в Израиле с началом большой алии из стран СНГ?

- Да. Мы столкнулись тогда не только с фальшивыми свидетельствами о рождении, но и огромным количеством поддельных водительских удостоверений, которых были тысячи, - отвечает эксперт и добавляет, – что, впрочем, вполне объяснимо. Как вы помните, репатрианты, имеющие водительские права, получали тогда большую скидку при покупке автомобиля. Эта проблема разрешилась после того, как всех без исключения новоприбывших, и в том числе, обладателей прав, обязали сдавать экзамен на вождение машины. Спрос на поддельные водительские права упал, и они довольно быстро исчезли.

***

…Напоследок вопрос на засыпку: какими качествами должен прежде всего обладать эксперт из криминалистической лаборатории? Опытом? Хорошей наблюдательностью? Аналитическими способностями? Само собой. А еще? Правильно. Способностью опережать мастеров по изготовлению фальшивок хотя бы на один шаг и постоянно вооружаться самым совершенным оборудованием и современными технологиями. Прогресс не стоит на месте, и надо успевать за быстро меняющимися реалиями. Полвека назад рынок был наводнен фальшивыми деньгами, на смену им пришли поддельные чеки, теперь их вытесняют поддельные кредитные карточки. И так до бесконечности. Вопрос: кто успеет овладеть современными технологиями раньше –воры или полицейские.

Кто защитит осла?
 
 
Мне показали в полиции фотографию крайне изможденного коня. Подобного видеть еще не приходилось: у бедного животного позвоночник и ребра выпирают так, что хоть скелет по нему изучай. «Надеюсь, что хозяин этого коня получил по заслугам?» - спрашиваю я офицера Шауля Маймона, уполномоченного расследовать случаи жестокого обращения с животными. «Отнюдь, - отвечает он. – Представь себе, что речь идет о милейшем человеке, который настолько любит своего коня, что не в силах с ним расстаться. У того от старости выпали все зубы, он едва волочит ноги, но хозяин готов сделать все для того, чтобы продлить век своего любимца. Так что никакого криминала здесь нет. И я храню эту фотографию среди уголовных дел, скорее, в качестве нетипичного случая,  курьеза».
 
Еще один похожий случай произошел в Герцлии Питуах, куда полиция прибыла по вызову. За железными воротами томились две отощавшие собаки. Вид их был ужасен. Судя по всему, хозяин бросил их на произвол судьбы. Во всяком случае, он не появлялся в доме уже больше недели. На частную территорию полиция может вторгаться лишь с разрешения судьи: если речь идет о спасении животных, оно выдается в тот же день. Но на сей раз вышла осечка: полиция прибыла на место в разгар Субботы. Поскольку животным грозила гибель, пришлось обойтись без решения судьи и просто вытащить их из-за решетки и отвезти в ветеринарную клинику. Шауль Маймон распорядился разыскать хозяина собак и завести против него дело за жестокое обращение с животными. Поиски привели полицию в больницу, куда владелец собак был доставлен неделю назад с тяжелым инфарктом, так что все претензии к нему были тут же сняты.   
 
Шауль вспоминает еще об одном случае экстренного спасения животных – на сей раз кошек, из центра Тель-Авива. Их держала немолодая женщина, страдающая психическим расстройством. Сама она жила в нищете и с трудом обеспепечивала себя, не то что кошек. Когда очередная из них умирала, хозяйка закапывала ее во дворе. Соседи обратились в ветеринарную службу с жалобой. Но поскольку женщина не открывала двери квартиры, пришлось задействовать полицию, заручившись разрешением от судьи. Для проведения операции по спасению шести кошек был вызван специалист, который проник в квартиру через крышу. Что же касается хозяйки – она была госпитализирована в психиатрическую клинику.
 
Шауль Маймон продолжает выкладывать передо мной папки с уголовными делами, в которых подшиты фотографии искалеченных животных. Самая жуткая из них запечатлела собаку с плотно замотанной куском тряпки пастью и рваными ранами по всему телу. Этот пес пал жертвой разборки двух соседей.
 
- На него натравили другую собаку, лишив возможности защищаться, - объясняет Шауль. – Когда мы узнали об этом диком случае, то тут же завели уголовное дело. Но хозяин искалеченного пса, очевидно, не желая осложнять отношения с соседом, неожиданно сообщил в полицию, что не имеет к нему претензий. Следователь решил закрыть дело. Когда я узнал об этом, то тут же распорядился открыть его вновь и довести до суда. Как можно оставить безнаказанным человека, способного на такую чудовищную жестокость?  
 
Когда на глаза попадается изувеченная собака или кошка, невольно думаешь о том, что лучше бы человеку не приручать животных. Жили бы они себе по лесам, как в  древности, и никогда бы не узнали, что такое предательство. Животных предают, и не так уж редко. Спросите специалистов из ветеринарных клиник – сколько к ним приносят полураздавленных животных, собак с колотыми и резаными ранами, ослепленных кошек. Но по какому-то извечному закону справедливости одни бросают животных – другие их спасают.
 
Шауль вспоминает еще один случай, который потряс его до глубины души. В одном из кибуцев, расположенных на юге страны, содержали экзотических птиц, а когда, среди них началась эпидемия, их решили умертвить, причем совершенно варварским способом. Две сотни пернатых были забиты палками и утоплены в воде.
 
- Мы считаем подобное обращение с живыми существами совершенно недопустимым, и тут же завели уголовное дело против организаторов и исполнителей этой чудовищной акции, - говорит мой собеседник. – Даже в случае эпидемии, когда существует необходимость в умерщвлении животных, это можно сделать гораздо более гуманным способом, чтобы избавить их от мучений. Неужели так сложно было подмешать птицам в воду большую дозу снотворного?
 
Шауль вспоминает о самом неординародном случае, с которым ему приходилось сталкиваться за последние годы, когда полиции пришлось в срочном порядке эвакуировать из Яффо два десятка лошадей и семерых ослов.
 
- Мы получили сигнал из амуты «Цаар балей хаим» (в буквальном переводе – «Горе животных») о том, что один из жителей Яффо содержит довольно большое количество лошадей и ослов в совершенно ужасном состоянии. Они не получают никакого ветеринарного ухода, получают скудный паек и при этом нещадно эксплуатируются: хозяин сдает животных напрокат местным подросткам, - Шауль открывает на своем рабочем компьютере фотографии, запечатлевшие яффских пленников накануне их вызволения с каторги. – Я тут же выехал на место, прихватив с собой представителей ветеринарной службы и министерства охраны окружающей среды. То, что мы увидели в Яффо, нас просто потрясло: у животных были раны, которые кровоточили и местами были кое-как замотаны грязными тряпками. Не оставалось ни малейшего сомнения в том, что они не получают никакого ухода. Мы решили забрать животных и перевести их в надежное место, где о них позаботятся. Министерство охраны окружающей среды выделило для этих целей специальный бюджет – 10 000 шекелей, мы смогли арендовать большой грузовик и оплатить услуги ветеринаров, которые занимались реабилитацией животных.
 
-  Как сложилась их дальнейшая судьба? Был ли наказан их бывший хозяин?
 
- Он получил условное наказание и заплатил несколько сот шекелей штрафа. Объясню, почему. Судья взял в расчет, что речь идет о неимущей семье, едва сводящей концы с концами. Кроме того, у обвиняемого отобрали принадлежавших ему животных, за счет которых он имел небольшой доход, сдавая их напрокат. Что же касается лошадей и ослов – их вылечили и передали в хорошие руки.
 
- Насколько серьезно наказываются у нас люди, жестоко обращающиеся с животными? Некоторые случаи способны ввергнуть нормального человека в состояние шока: один, поссорившись с женой, выбросил с балкона ее любимую собаку; второй застрелил ни в чем ни повинное животное в приступе гнева; третий отрезал голову собаки и подбросил ее в качестве устрашения к порогу дома ее хозяина; четвертый запер кошек одних в квартире и уехал в отпуск. Я уже не говорю о собачьих боях.
 
- По поводу наказания скажу так: на моей памяти самый высокий штраф, которому был подвергнут человек за жестокое обращения с животными, достигал 20 тысяч шекелей. Что же касается тюремного заключения, то да, и такие случаи были, но – по совокупности преступлений, и в том числе – за истязание животных. Мне кажется, в большинстве случаев наказание слишком мягкое, не адекватное преступлению: условный срок, или общественные работы.
 
- Если против человека заведено дело в связи с жестоким обращением с животными, но до суда дело не дошло, сведения о нем остаются в полицейском компьютере?
 
- Конечно. Все происходит точно так же, как если бы речь шла о любом другом преступлении. У подозреваемого берутся отпечатки пальцев, и сведения о нем заносятся в компьютер.
 
- Как ты оцениваешь израильское общество в связи с затронутой темой? Много ли среди наших сограждан подобных извергов?
 
- Мне трудно ответить на твой вопрос. Дело в том, что мы сталкиваемся со случаями жестокого обращения с животными и в районах бедноты, и в престижных районах. Чаще всего нам приходится задерживать подростков, которые мучают живое существо просто от безделья, желая развлечь себя таким странным образом. По поводу собачьих боев – я бы не сказал, что речь идет о явлении. Да, бывают отдельные случаи. Пару лет назад мы провели операцию в районе Офакима, где организацией собачьих боев занимались взрослые. Один из них, предоставлявший для этого свою территорию, бежал за границу и до сих пор находится в розыске. В Израиле нет постоянных мест, где бы устраивались собачьи бои, обычно это происходит в разных местах. Но чаще речь идет о подростках, стравливающих собак в качестве забавы. Организаторы собачьих боев рискуют угодить в тюрьму на три года, - Шауль показывает мне фотографию амстафа со страшной, кое-как зашитой раной на спине. – Этого пса преступники использовали в собачьих боях. Он был ранен, но, судя по всему, еще годен к новым схваткам, и его  зашили сами, кое-как, потому что к ветеринару в силу понятных причин обратиться не могли. Ужасное зрелище, правда? К счастью, он попал к нам вовремя, и его удалось спасти.
 
К сказанному Шаулем Маймоном хочу добавить, что собачьи бои в Израиле проводятся уже довольно давно, но после того, как в Кнессете прошел закон, запрещающий держать собак восьми бойцовых пород – тех самых, что пользуются спросом на собачьих боях – в стране активизировались группировки, тут же использовавшие это обстоятельство в своих целях. После холонского случая, когда в результате атаки амстафа погибла маленькая девочка, многие владельцы собак бойцовых пород стали избавляться от своих питомцев. Собачьи питомники были переполнены, а общества защиты животных не всегда успевали прийти на помощь вовремя. Брошенных собак прибирали к рукам организаторы собачьих боев и тренировали их самым жестоким образом, не давая псам еды, издеваясь над ними, а конце бросали в клетку кошку, или небольшую собаку, которых те разрывали в клочки. Ставки на иных поединках достигали 150-200 долларов. В большинстве случаев подобные бои заканчивались смертью одной из собак, но и победителей ждала незавидная участь: бойцов, теряющих форму, хладнокровно убивали или выбрасывали на улицу.
 
- Шауль, скажи, а в чем заключается суть твоей должности?
 
- На уровне израильской полиции я слежу за исполнением Закона о защите животных и координирую действия разных ведомств. Например, я рассказывал тебе об эвакуации лошадей и ослов из Яффо. Это была целая операция, в которой участвовали полиция, министерство охраны окружающей среды, ветеринарная служба, суд. Был выделен специальный бюджет, назначены исполнители. Моя роль заключалась в том, что скоординировать усилия всех участников этой операции. Кроме того, я проверяю все дела, которые заводятся в полицейских участках по поводу жестокого обращения с животными: чтобы они не закрывались без веской на то причины. Ну, и наконец, определяю, какое именно ведомство следует подключить к решению той или иной проблемы. Например, если хозяин в порыве гнева убил свою собаку, то здесь моего вмешательства не требуется: дело заводится в полицейском участке в обычном порядке. Когда же речь идет о более сложном и непростом случае, например, связанным с преступной группой, занимающейся организацией собачьих боев, то здесь без моего участия не обойтись. Кстати, многие израильтяне не понимают, в чем заключается моя функция, и обрушивают на меня сотни жалоб, которые я, во-первых, не в состоянии проверить, во-вторых, с этим вполне могут справиться полицейские участки. И еще: жалоба жалобе рознь. Иные из них содержат сведения, основанные на подозрениях, ничем не подтвержденных. Другая сторона проблемы: у многих преступлений против животных нет свидетелей. И когда кто-то случайно натыкается на изувеченного пса, то виновника происшествия найти крайне сложно, а чаще - просто невозможно.
 
Но это далеко не все, чем мне приходится заниматься, - продолжает Шауль. – Кража песка, загрязнение земли, воздуха и водных источников – нарушения подобного рода тоже находятся в моем ведении. При министерстве охраны окружающей среды существует специальная группа из десятка полицейских, которая следит за исполнением Закона по охране окружающей среды, я являюсь заместителем начальника этой группы и разрабатываю операции по выслеживанию и задержанию нарушителей.
 
- Сколько жалоб полиция получает ежегодно в связи со случаями жестокого обращения с животными? Какое количество уголовных дел заводится по их следам?
 
- Мы получаем в год порядка 5 000 жалоб, но лишь 400 из них служат основанием для заведения уголовного дела. Многие проблемы решаются на уровне ветеринарной службы, когда нет никакой причины задействовать полицию.
 
- Если человек видит на улице собаку бойцовой породы без поводка и намордника, куда он должен обратиться?
 
- Прежде всего, в ветеринарную службу.
 
- А кто отвечает за решение проблемы в случае с верблюдами, которых преступники используют для переброски в нашу страну в районе египетской границы наркотиков и «живого товара» (проституток из стран Восточной Европы)? Какая участь ждет животных в случае задержания?
 
- Этим занимается ветеринарная служба. К сожалению, животных приходится умерщвлять, чтобы избежать эпидемии. Мы ведь не знаем, откуда они попали в нашу страну и носителями каких болезней являются.
 

Блуд заказывали? Оплачено! Получите!

На Моше Эли, владельца сыскной фирмы меня вывели друзья. Как и положено крутому детективу, Моше покачивался в кресле-качалке на белоснежном своем балконе, попыхивая трубкой и лениво озирая окрестности. Однако, не стоит заблуждаться на его счет. За невозмутимой внешностью скрывается темперамент охотника. И пара страниц из биографии Моше под грифом секретно с описанием его десятилетней службы на ниве государственной безопасности, по-прежнему надежно упрятана в несгораемый сейф.

Когда Моше решил уйти в частные сыщики, его родители и жена облегченно вздохнули: по крайней, мере НЕ ТАК ОПАСНО. Порезанные автомобильные крышки, разбитые стекла оффиса, и анонимные угрозы по телефону ничто по сравнению с постоянным риском умереть.

Сколько их?

Моше утверждаеет, что частных сыщиков в стране сотни. Большая их часть работает от страховых компаний, и это понятно, когда в стране происходит столько дорожных аварий и прочих мелких катаклизмов. Существует объединение частных сыщиков, где они узнают информацию о новом оборудовании для слежки и прочие профессиональные новости. Бывает, что жена заказала одному сыщику мужа , а он в это время заказал другому сыщику свою жену. В подобных случаях, сыщики, даже будучи в дружеских отношениях, сохраняют дискретность информации своих заказчиков.

Что может себе позволить частный сыщик?

Экипироваться супер-оборудованием (например, видеокамерами размером со спичечную головку). Открыть сыскное агентство (при условии, что он обладает стажем не менее восьми лет и дважды экзаменовался на знание законов в министерстве юстиции). Устраивать маскарад с переодеваниями по сто раз на дню. Врываться вслед за заказчиком (но! Исключительно в качестве свидетеля) на территорию запретной любви и фотографировать изменщика или изменщицу в самый горячий момент. Вести тайное наблюдение за объектом в любой точке планеты. Арендовать заказчику подслушивающие устройства, перекладывая на него ответственность за их возможное использование.

Чего не может себе позволить частный сыщик

Устанавливать подслушивающие устройства. Работать на результат. Выполнять криминальные заказы.

Уточню, что сие значит.

Подслушивание противозаконно. Что касается работы на результат ... Простой пример. Муж хочет получить от жены развод во что бы то ни стало. Он готов заплатить частному сыщику бешеную сумму за то, чтобы тот организовал измену его жены, подставив ей «жиголо».
Криминальные заказы могут поступить от сутенера, который хотел бы получить адреса девочек своего конкурента с целью последующего шантажа, анонимного заявления в полицию и т.п.; либо от соседа, желающего получить от детектива снимки тайных встреч своей соседки с кем-то, чтобы затем вымогать с нее деньги или сексуальные услуги; либо от сотрудника некой фирмы, желающего получить компромат на своего босса, который он может использовать затем ради собственных выгод.

Качества, без которых сыщику не обойтись

Терпение и опыт. То и другое вместе, наверное, и называется профессионализм. Представьте себе, что это значит - сесть человеку на хвост , да еще так, чтобы он не заметил, наблюдать за ним сутками, да еще отбиваться при этом от полиции, вызванной настороженными гражданами. В нашем беспокойном государстве любой человек, если он сидит в машине на одном месте в течение нескольких часов, вызывает понятное беспокойство окружающих. Вызывается полиция, начинается разборка.

Моше Эли: «Мы к этому привыкли. Но один раз вышло круто. Вели мы с напарником объект возле алмазной биржи . А место там непростое. И вдруг - рев сирен, и нас окружают сразу три машины. Полицейские, ни слова ни говоря, чуть ли не пинками, выволакивают нас и ставят лицом к стенке: руки за голову, ноги расставить. И только потом уже: «Кто такие?» Я им: « Засуньте руку во внутренний карман моего пиджака - удостоверение там».

Впрочем, граждане не всегда агрессивно реагируют на подозрительных людей, часами не выходящих из машины. Иногда они, догадываясь о их мисии, проникаются сочувствием и приглашают сходить в туалет в их квартире, или приносят сыщикам питье и еду. Однажды вышел казус. Дело было зимой.

Моше Эли: «Собачий холод, проливной дождь. Мы сидим вторые сутки, выслеживая женщину по заказу ее мужа. И вдруг деликатный стук в окошко машины. Перед нами - наш объект. «Я не знаю, кто вы и что вы здесь делаете. Но на улице такой холод, я принесла вам горячего кофе с булочками. Угощайтесь…»»

Не в дверь, так в окно

Заказы, именуемые семейными , поступают от жен и мужей, желающих уличить свою половину в измене. Причем, мужчины делают это ради того, чтобы получить развод («гет»), а жены, дабы подбросить дров в костер своей ревности. Мужских заказов больше, и носят они чаще чисто деловой характер - получить снимки или видеофильм, доказывающие измену жены, и направить их в раввинатский суд. Женские заказы отличаются иезуитством и скандальностью. Получив от детектива адрес, где в данный момент предается тайным утехам ее супруг, женщина способна привести туда всю свою родню и устроить большую потеху для родственников, соседей и зевак. Мужчины же, напротив, чаще довольствуются одними только снимками, добытыми для них детективом, для чего последним приходится проявлять чудеса изобретательности. Например, заказывать машину с подъемником, чтобы вести съемку с улицы через окно квартиры, расположенной на третьем этаже.

- Проще всего застукать парочку на природе, или в гостинице, - говорит Моше, листая альбом с вещдоками чужих измен. На снимках - непередаваемые выражения лиц застигнутых врасплох любовников. И эта «обнаженка» лезет в глаза больше, чем обнаженные тела. - Вот, посмотри на этих. Мы сели им на хвост, прибыли вслед за ними в уединенное место. Сначала снимали с расстояния 150 метров, потом приблизились почти вплотную: они так были увлечены делом, что даже не почувствовали нашего присутствия.

…На фото два обнаженных молодых тела тесно переплелись среди травы. Право, этот снимок достоин какой-нибудь эротической фотовыставки. Точно так же, как и некоторые фрагменты видеосъемок, продемонстрированные мне частным сыщиком. Таких «голубых» фильмов в его двадцатилетнем архиве - море. Только вместо актеров - чьи-то жены и чьи-то мужья. Там, где подлинные чувства, фильм, даже снятый подлой скрытой камерой, получается красивым и эротичным: в предварительных ласках любовников столько неподдельной нежности и любви друг к другу, что не хочется думать о том, что их ждет завтра, когда доказательства, предъявленные частным детективом заказчику, сработают как детонатор. Там же, где присутствует один секс в чистом виде, больше напоминает порнографию.

Кто только не попадается в ловушку частного детектива на тайных любовных утехах: совсем юные Ромео и Джульеты, и старые, с отвисшими животами, зияющими лысинами и целлюлитными бедрами, видавшие виды любовники.

- А вот тут я не досмотрел, - отвлекает меня от моих размышлений Моше, показывая фотографию женщины средних лет в бикини и с голой грудью, глаз которой заплыл от фингала. - Я всякий раз предупреждаю своих заказчиков: никакого насилия. Но почти всякий раз - крики, ругань. А здесь на минутку отвернулся, и муж влепил своей жене-изменщице по физиономии. Влепил крепко. Потому что она ему не только жизнь сломала, но и бизнес: завела роман с его компаньоном.

Осободискретные дела

Последние годы Моше реже выходит на дело сам. Он - мозг агенства: разрабатывает операцию, распределяет по объектам своих стажеров, готовит отчеты для заказчиков. Однако, случаются дела, которые с самого начала попадают в папку с грифом "совершенно секретно". Например, дело раввина, которое попало к нему на стол несколько лет назад. Заказчицами его были религиозные женщины, желавшие положить конец сексуальным домогательствам с его стороны. Они не хотели огласки. Об этом заказе не знал ни один из сотрудников агентства. Моше лично разработал, осуществил и представил заказчицам необходимые доказательства.

Та же особая дискретность соблюдается и в случаях, касающихся известных людей. Тем более, что одна из стажерок Моше, иногда выполняет в них роль подсадной утки . Например, требуются доказательства того, что некое должностное лицо злоупотребляет своим положением, вынуждая обратившихся к нему женщин оказывать ему сексуальные услуги. Стажерка приходит к нему под видом просительницы. Если объект клюнул, агентство снимает квартиру, где будет проходить тайное свидание, устанавливая в ней скрытую видеокамеру.
Стажерка может выполнять и задания другого рода. Например, в агентство обращается бизнесмен, подозревающий компаньона в передаче информации фирме-конкуренту. Чтобы выявить контакты «объекта», стажерка знакомится с ним и пытается войти в доверие (что, разумеется, тоже требует определенного профессионализма). Если это удается, она следует с ним повсюду, вооруженная скрытой камерой.

И, пожалуй, еще одна категория осободискретных дел - это когда в роли заказчика выступает полиция. Дела подобного рода чаще связаны с внутриведомственными расследованиями, в которых полиция не хотела бы прибегать к услугами собственных следователей.

Источники информации

На эту тему частный сыщик распространяться не любит. Понятно, что у него повсюду есть свои люди, которые за определенное вознаграждение вытащят из суда нужное дело, а из компьютера государственных ведомств - необходимые расследования данные. Я уже не говорю о запасных, хранящихся у коридорной, ключах гостиничного номера, за дверью которого укрылась сладкая парочка. Увы, как бы человечество не продвинулось в своем техническом прогрессе, деньги по-прежнему остаются самой лучшей отмычкой.

Выездные дела

Случаются в практике частного детектива и заграничные командировки. Как-то ему пришлось ехать в Тайланд. Причем, «закосив» под отставного морского капитана из Италии («закосить» частный детектив способен даже под Папу Римского. Агентство Моше, например, сотрудничает с профессиональным гримером, который в случае надобности превращает сотрудников сыска в «ортодоксов», стариков, да кого угодно, даже меняя им при этом цвет глаз с помощью набора цветных линз).

В Тайланд Моше отправился по заказу одного израильтянина, приобретшего там на одном из островов клочок земли. Новоявленный владелец заподозрил (как оказалось потом справедливо), что столкнулся с некой аферой, и участок этот постоянно продается местными жуликами какому-нибудь иностранцу.

Роль капитана удалась на славу: вскоре на острове уже все знали о чудаке из Италии, который мечтает купить здесь землицы, построить дом и доживать здесь свой век. Мошенники клюнули на живца, предложив ему тот самый вечно продаваемый участок. Дальше ими уже занималась местная полиция, имеющая в руках неопровержимые доказательства, полученные от израильского детектива.

Вопросы «на посошок»

- Бронированная дверь не доставляет вам, сыщикам, хлопот, когда вы вслед за заказчиком должны проникнуть в квартиру, а сломать дверь невозможно?

- Существуют окна. Психологические приемы. Прикинуться кем-то, чтобы открыли сами.

- А если не открывают. И на окнах решетки!

- Послушай, но я ведь не волшбник. Я всего лишь частный сыщик. Значит, придется ждать другого момента. Других обстоятельств.

- Моше, а твоя работа не откладывает отпечаток на твоей жизни? Или, даже скорее, на твоей личности? Ты не стал подозрительнее к своей жене, соседям, друзьям, оттого, что вечно следишь за другими и уличаешь их в неблаговидных делах? Ты еще не разочаровался в роде человеческом?

Моше улыбается в усы, попыхивая трубкой:

- Работа это работа, а жизнь - это жизнь. На сына, пожалуй, моя работа каким-то образом повлияла, да. Он стал профессиональным фотографом. Что же касается меня…Одно, бесспорно, влияет: я чисто визуально очень чувствителен к окружающей обстановке. Более наблюдателен, чем другие. Замечаю массу деталей, на которые другой внимания не обратит.

…Ну все по Конан-Дойлю!

Охотник за чужими мужьями

Трепещите, мужья-беглецы, если на ваш след вышел самолично рав Иегуда Гордон из Иерусалима - вам не уйти от гета (развода). И не потому что у рава Гордона особые полномочия дирекции равинатских судов Израиля. И не потому что он обладатель черного пояса карате и бывший спецназовец. И не потому что он выпускник Сорбоны, свободно владеющий шестью языками и беспрепятственно открывающий любые двери, будь это даже двери тюремной камеры, затерянной на конце света. А потому что он профессионал и знает свое дело.

Вместо справки

Родился в Вильнюсе - в известной религиозной семье: прадедушка основатель Вильнюской хоральной синагоги. Жил в Польше. В Израиле с ноября 1965 года. Участник Шестидневной войны.

Заговоренный

Похоже, и пуля его не берет, и сам черт ему не брат. Как историк, он знал, что первая линия , которую бросают в рукопашный бой, не выживает. Но он выжил. Может быть, оттого, что накануне, сидя ночью в песчаном укрытии, устроил из остатков домашней еды прощальную трапезу и говорил с Б-гом?

Это была самая известная операция Шестидневной войны - бой за единственную дорогу среди дюн и песков на Синайском полуострове - в районе Ум-Катев.

Рав Гордон: - Мы пришли туда в восемь вечера. По нам все время лупили тяжелые пушки. Шарон решил не ждать и отдал приказ начать наступление. Сначала мы разорвали минное поле, потом пошли врукопашную на дзоты - со взрывчаткой и ножами «коммандос». Это был настоящая мясорубка. Где-то к утру я потерял сознание, потому что вода в моей фляге кончилась еще в два часа дня. Убивал ли я? Нет… На этот вопрос я тебе не отвечу. Мой дядя во время второй мировой войны был разведчиком - в немецком тылу. Я тоже задавал ему этот вопрос. Он не отвечал, а я никак не мог понять, почему. После этого боя я понял. Представь себе тихого мальчика из интеллигентной семьи (папа - писатель), пишущего стихи, и вдруг попавшего в этот ад. Я даже иврита толком еще не знал и что-то кричал по рации на идиш. Это было страшно - мы входили в траншеи и чистили их - одну за другой, одну за другой…

Через два дня нас бросили на Суэцкий канал. Там меня ранило - на этом моя Шестидневная война закончилась. Я вернулся в армию через три месяца. Наше спецподразделение бросали в пески, где мы разбирали минные поля и охотились за террористами и контрабандистами-бедуинами. Мы и сами от них уже мало чем отличались - заросшие, грязные. В этой части людей долго не держали: в условиях постоянного риска чувство опасности утрачивается напрочь. Я спал, сжимая в руке заряженный автомат, а под голову клал вместо подушки противотанковую мину. Вы спрашиваете, боялся ли я скорпионов? Тот, кто живет в пустыне неделями, становится другим, все его жизненные силы концентрируются на выживании. Нас к этому готовили, мы должны были стать частью территории, знать ее лучше, чем противник. Я мог сидеть на корточках в пустыне по полдня и не чувствовал ни боли в спине, ни затекших ног, ни мух, которые лезли в нос и глаза. Но мы не превращались в зверей, нет. Когда приходилось убивать, это было не убийство, а необходимость. Некоторые из ребят, с которыми я служил, чувствовали себя после этого очень плохо. Однажды я видел, как трое арабов кололи ножами барана. Вот они действительно получали от этого удовольствие - с пеной на губах они продолжали наносить удары по уже мертвому животному.

Охота на мужей

Воображение рисовало, как рав Гордон, обряженный в кимоно и черную шляпу с широкими полями, изящно выбрасывая ногу с криком кь-я! припирает позорных беглецов, не желающих давать гет бывшим женам, к стенке. Но, увы. Никаких таких эффектов на самом деле не было. Потому что согласно Галахе, согласие обеих сторон на развод должно быть ДОБРОВОЛЬНЫМ. Как же ему это удается, черт возьми? Вылавливать сбежавших мужей в разных странах, да еще получать их согласие на развод, которого они как будто бы давать и не собирались?

Рав Гордон: - Никаких рецептов нет. Каждое дело - индивидуальное. Эта работа - часть моей жизни. И она не требует особых качеств, кроме участия и любви к людям. Я не сторонник силовых методов. Моя цель - подружиться с беглецом. Иногда приходится действовать жестко. Но это внешнее, потому что в душе я противника все равно жалею. Законченные сволочи попадаются редко. Таких хочется разорвать на кусочки.

…Бывший сапер Гордон и на этом минном поле (почему минном - станет ясно чуть позже) действует очень осторожно. Бывший спецназовнец Гордон тщательно разрабатывает операцию поимки и обработки беглеца, прежде, чем выйти на «дело».

История первая: помощники в погонах

- Однажды ко мне пришла 18-летняя женщина на четвертом месяце беременности. Она сильно плакала. Ее муж ушел из дома и не вернулся. Оказалось, что он двоеженец: уехал в Кишинев к своей первой жене. Мне было ужасно жалко эту девочку - только начинает жить, ни профессии, ничего, и тут такое… «Твое дело родить здорового ребенка, а я буду заниматься твоим мужем», - сказал я ей. Я посылал в Молдавию людей, но им никак не удавалось найти ее бывшего мужа. Она тем временем родила здорового мальчика, сделала ему обрезание. Но ее не покидало ощущение, что жизнь для нее кончилась. И тогда я решил ехать в Кишинев сам. Я езжу по миру в поисках бывших мужей много: везде есть свои контакты, но при этом у меня есть одно железное правило: что бы ни произошло, я всегда соблюдаю израильские законы, законы государства, где я нахожусь в данный момент и законы Галахи. Я член дирекции равинских судов Израиля, и финансирует мои операции Министерство религии.
Наутро у меня уже был полковник КГБ. Я сказал ему: «Мне нужен этот человек. Когда я могу получить о нем информацию? Через сколько дней?» - « Информация будет через 45 минут. Это будет стоить 400 долларов». Только я закончил молиться, как он приносит мне «дело» , в котором имется справка о его первой свадьбе и адрес, где я могу его найти. Я взял двух ребят из местной ешивы (гет требует присутствия состава троих судей), поехали туда. Полковник выставил вокруг здания оцепление из своих ребят. Я со своими захожу внутрь. Тот, кто мне нужен, сразу понимает в чем дело: «Развода не будет. Я собираюсь вернуться назад». Я кладу перед ним справки о двух свадьбах и говорю: «По закону за двоеженство полагается от 5 до 7 лет тюрьмы». Он продолжает упираться. Тогда я ему говорю: «Выгляни в окно. Мне известно, что ты находишься здесь незаконно, без визы. Тебя внизу уже ждут». И тут он все подписывает. История кончилась благополучно: женщина та снова вышла замуж, родила еще детей, счастлива в новом браке. На память об этом событии у меня остался кубок для кидуша , который она мне подарила, и с тех пор я всегда делаю из него кидуш .

История вторая: как уговаривали Игорька

- Никогда не стоит отчаиваться, даже если история с гетом длится несколько лет. Если ставишь перед собой цель - ты ее обязательно добьешься. Однажды я три года охотился в Самарканде за одним беглым мужем, чтобы получить от него гет. Сначала я поехал к его отцу, который жил в бандитском районе, и сказал ему: « Я хочу видеть твоего сына» . - «Если ты не уберешься отсюда - тебе не жить» , - ответил он. Я убрался. Потому что сын его стоял во главе местной наркомафии. Но я оставил своих людей, которые выслеживали его три года. К моменту, когда я отправился в Самарканд второй раз, я знал о нем уже все. Сопровождала меня в поездке группа английского телевидения, которая собиралась снять об этом фильм. Жил беглец со своей русской женой в 50-ти километрах от Самарканда - на хуторе. Мы подъехали к хутору в полночь на трех машинах. Поставили их так, чтобы из дома было видно. Фар не гасили, чтобы не насторожить хозяина - я знал, что у него в доме «Калашников». Я постучал в ворота, открыла мать жены. Я, не давая ей опомниться, начал с ней шутить, она: «Откуда ты такой веселый?» - «Из Иерусалима». А тут выходит и «сам» - в майке, весь протатуированный. Я его обнял и говорю: «Игорек, я твой лучший друг. Я все о тебе знаю. Ну что тебе рассказать - какой у тебя номер ботинок? Ты что, хочешь, чтобы я к тебе из Израиля каждый год приезжал?» - «А-а, - говорит он, - так это твои люди у меня три года на хвосте висели?» - «Мои-мои. Ну, приглашай в дом выпьем, покурим, потолкуем». Рисковал я? Конечно, рисковал. Но страха у меня не было. Потому что я «шалих мицва» (благословенный посланник – Ш.Ш.). Это моя подстраховка. И еще перед каждой поездкой я прошу одного известного равина из цадиков (праведников – Ш.Ш.) молиться за то, чтобы дело осуществилось.

Вошли мы в дом. Сели. Выпиваем. У оператора в сумке скрытая камера снимает. И тут выскакивает бульдог и начинает совать морду в сумку с камерой - чует! Я кричу хозяину: «Игорек! Оттащи пса. Мой друг его боится!».

Проходит час. Два. А Игорек ни в какую: « Не дам ей развода! Она - сволочь!». Злой он был на бывшую жену. Пришлось подключить его русскую жену и тещу - насели все вместе. Подписал в конце концов. Уезжали мы с хутора уже под утро. Снежок падает. А Игорек стоит и машет нам вслед рукой.

Случай третий: «афганец» помог

- Этот адрес я помню до сих пор: Федько, 8. Сколько раз посылал туда своих людей - новая жена мужа-беглеца их даже на порог не пускала. Требовала деньги. Хотела подзаработать на гете . Пришлось ехать самому. Нанял я гоя (нееврея – Ш.Ш.) из спецназа - под два метра ростом. Он служил в Афгане, теперь - телохранитель. Свою «Волгу» никогда не запирает, знает, что никто к ней не подойдет. А было это в Приднестровье. Там тогда не было никакой власти - всюду были войска. Чтобы не было проблем, я возил с собой семечки, арбузы с рынка, угощал солдатиков, они нас пропускали.

«Ну что, шеф, ломать дверь?» - спрашивает мой верзила. - «Я не хочу балагана. Твоя задача - стоять за моей спиной и делать зверское лицо», - говорю ему я. Стучим. Пацан приоткрывает дверь: «Дома никого нет». Я всовываю ногу в проем. Муж-беглец стоит посреди комнаты, от страху чуть в штаны не наделал. Я говорю: «Пошли в кухню. Поговорим». Открываю холодильник, наливаю ему стакан холодной воды: «На, выпей. Успокойся». Его жена, мигом оценив ситуацию, говорит: «Его бывшая жена такая сволочь, разных бандитов присылала. Слава богу, пришел, наконец, хороший, серьезный человек». А за моей спиной все это время бульдогом нависает мой верзила, изображая зверское лицо. Гет я получил без проблем.

Случай четвертый: муж-упрямец

Для кворума у рава Гордона всегда есть те, кто нужно. Например, в Сибири ему не раз помогал осуществлять гет местный равин, узник Сиона, отсидевший в свое время в советской тюрьме, где уголовник играли в карты на его зубы. В Бухаре ему помогает местный равин. И даже в Тайланде у него есть люди для кворума. Каждую операцию он тщательно разрабатывает, еще находясь в Израиле и связываясь с нужными людьми. Рав Гордон называет это «профессиональной разработкой».

Профессионал знает, как открыть двери, которые человеку с улицы ни за что не откроют, и получить сведения, которые простому смертному не получить. В странах СНГ деньги открывают любые запоры, взламывая даже шифры сейфов, где хранятся документы под грифом «секретно». В Индии - проще. Там перед служителями религии просто преклоняются. За те несколько недель, которые провел там рав Гордон, ему ни разу не пришлось самому открыть дверей - их перед ним услужливо отворяли. Я забыла упомянуть, что рав Гордон повсюду появляется в неизменной широкополой черной шляпе, лапсердаке и с длинной бородой.
Муж-беглец, не желающий дать гет своей израильской жене, ныне сидит в индийской тюрьме, куда рав проник довольно быстро, подружившись с тюремным начальством и повеселив его во время совместной трапезы десятком еврейских баек. Пока раву не удалось получить от упрямца гет: тот решил наживиться на своем согласии и начал вымогать деньги. Но рав не унывает: «Возможно, я получу от него гет, когда приеду в следующий раз. Пока я не хочу прибегать к помощи тюремного начальства. Должен сказать, что нравы в этой тюрьме весьма суровы. Заключенных лупят без предупреждения бамбуковыми палками, спят узники на полу, едят какие-то жалкие лепешки и работают на тяжелых земляных работах».

...Рав Гордон выезжает в подобные командировки лишь в исключительных случаях, и при условии, если в данной стране он произведет не меньше семи разводов. Месяц назад он вернулся из поездки по Индии и Тайланду с пятнадцатью гетами , подписанными бывшими мужьями. Ему хватает работы и в Израиле. Был период, когда он по несколько раз в неделю дежурил в аэропорту Бен-Гурион, подкаралуливая и снимая с рейса мужей, котоыре пытались улизнуть из страны, не дав гета своим женам. Сотрудницы аэропорта в шутку называли рава «ходши-хофши» (проездной билет – Ш.Ш.) , настолько часты были его появления здесь. Надо сказать, что большинство мужей, успевшие сдать чемодан в багаж, и вместо «дьюти-фри» препровожденные полицией к ожидающему его в стороне раву, предпочитали подписать гет, нежели отменять поездку.

С угрозой для жизни

О своем знании карате раву пришлось вспомнить всего один раз, когда его телохранитель отлучился на пять минут, и раву пришлось отмахиваться от нескольких бомжей, напавших на него. Было это на Украине - в Черновцах.

Нередко ему звонят домой и начинают угрожать. В таком случае рав неизменно отвечает грубияну: «Не забывай, что я - государственный служащий. Если я пожалуюсь на тебя в полицию, ты можешь получить год за преследование государственного служащего. Тебе это надо? Я дал тебе свой телефон только для того, чтобы ты сообщил мне о своем согласии дать гет. Созреешь для этого звони. А так - не беспокой» . Однажды Б-г отвел его от визита в квартиру, где его поджидали с пистолетом, чтобы всадить в него пулю. Однажды он стоял на пороге дома, где лежали два свежих трупа, и убийца - муж-беглец, которого он разыскивал, находился рядом. И снова что-то отвело. Однажды в его кабинет ворвался вооруженный парень с криком: «Застрелю, падла!». И опять Б-г спас.

Однажды он вспомнил, что забыл документы для гета в машине телохранителя и было это в момент, когда люки самолета уже были задраены, и моторы его уже крутились. Рав самолично отодвинул тяжелые двери и попытался выйти, что вызвало большой переполох. Его со скандалом препроводили в службу безопасности киевского аэропорта.

«Я хочу говорить с вами лично, без свидетелей», - сказал он начальнику. Договариваться рав Гордон умеет - его без проблем сняли с рейса и отправили следующим.

Вместо эпилога

- Я рассказал тебе только то, что мог рассказать. Есть много вещей, говорить о которых я не имею права. Если я встречаю человека, с которым был в контакте, я никогда не подам вида, что знаю его. Из этических соображений. Многие из бывших мужей до сих пор обращаются ко мне за какой-нибудь помощью. Один бывший убийца, за которым я охотился в другой стране, сделал обрезание и стал религиозным. Но я никогда не назову вам его имя и не скажу, где и при каких обстоятельствах встретил его после истории с гетом .

- Вы специализируетесь только по разводным делам? А примирять бывших супругов не приходилось?

- Было два интересных случая. В одном из них супруги обрели друг друга вновь спустя девять лет, а во втором спустя 19.

- Ну, и куда вы отправитесь на сей раз, - спрашиваю я рава.

- В Токио, - отвечает он.

- Что, и там есть еврейские мужья? - изумляется фотокорреспондент, завороженный рассказом рава и не проронивший до сих пор ни слова.

- Они есть везде, - чуточку устало говорит рав Гордон, вынимая из пачки сигарету.

Отдел номер шесть и не только

Быстротечность времени ощущаешь только в музее. Минуешь зал – пролетела эпоха. Первый полицейский бастион со сторожевой башней, бойницами для стрелков и конюшней, выстроенный британцами в 1930-х годах на севере, ныне музей израильской полиции. В отличие от десятков подобных крепостей, разбросанных по всей стране. Спасибо поданному британской короны сэру Чарльзу Тигарду!

Сэр Чарльз Тигард, в юности изучавший архитетуру, а позднее успешно боровшийся с террором в Индии и Ирландии, в 1930-е годы был направлен в Палестину, кишевшую вооруженными арабскими бандами. Возведенные им бастионы, доставшиеся израильской полиции в наследство от англичан, до сих пор называют «тигардами». А британские столовые сервизы – конечно же, не королевский фарфор, но украшенные короной – дожили в бистро местных полицейских участков аж до 1980-го года!

Израильская полиция начала покидать «тигарды» лишь в начале третьего тысячелетия, постепенно перебираясь в современные здания. То, что выстроено на улице Саламе в Яффо, по мощи и великолепию не уступит «дворцу» Кармиэльского муниципалитета, поразившему мое воображение несколько лет назад. Однако, наш разговор о другом.

Музей израильской полиции малоизвестен и совсем не рекламируется, при том, что существует много лет. Автобусом до него добраться непросто: всего два маршрута, интервалы огромные. Лучше на машине. Но! Без предварительной договоренности в музей не попасть, поскольку расположен он на территории полицейской школы. Забор, охрана... Даже после предъявления журналистского удостоверения пришлось провести за воротами несколько минут - до выяснения личности. Зато открывшееся за ними превзошло даже самые смелые мои ожидания.
Те, кто думают, что полицейский музей - нечто вроде кунсткамеры, с собранием изъятых кастетов, финок и леденящих кровь снимков с места преступлений – будут разочарованы. Да и зачем бы им тащиться за подобными раритетами на окраину Кирьят-Аты, когда на подобные экспонаты можно насмотреться и на сайтах криминалистов-любителей. В музее израильской полиции все всерьез - интересно, познавательно, а местами и неожиданно. Полуторачасовая экскурсия пролетает как один миг.

Ровесники Танаха

Израильской полиции – 65 лет, еврейской же намного больше. По версии создателей музея, она ведет свое начало со времен Танаха, и первыми полицейскими можно считать уже Левитов, охранявших Ковчег Завета.

Не говоря уже о о стражах Старого города. Один из них выполнен в натуральную величину, вооружен наручниками из кожаных ремней, дубиной, ключами от городских ворот и контрольными гирьками для разрешения конфликтов между торговцами.

Во времена турецкого владычества роль полицейских выполняли жители, охранявшие еврейские поселения от набегов арабских соседей. В 1909-м году было создано общество еврейской самообороны – «Ха-Шомер», просуществовавшее одиннадцать лет. Стражи тех лет выглядели очень колоритно в своих вышитых косоворотках, завезенных в Палестину русскими поселенцами, и с платком на голове, закрепленным по бедуинскому обычаю. На поясе у них болтался меч.

Во времена британского мандата коллеги сэра Чарльза Тигарда носили бриджи, высокие ботинки с шерстяными гольфами и каракулевую шапку - колпак. Фуражки были офицерской привилегией. Однако номера на рубашках уравнивали всех – простых полицейских и их командиров. Забегая вперед, скажу, что долгое время и израильские полицейские носили на рубашке номера. Потом от этого отказались, заменив их личными именами. Во-первых, полицейский – не безликая цифра, а живой человек. Во-вторых, в стране, где немало людей с синими номерами на руках, номера на форме могут у кого-то вызвать тяжелые ассоциации. По той же причине собаки в полиции до сих пор использовались исключительно в поисковых целях: на патрулирование их не берут, при том, что в других странах овчарки служат средством устрашения при разгоне толпы, их берут на патрулирование в опасные районы, где жизнь полицейских может подвергаться риску. В Израиле предпочитают иметь конную полицию.

Путешествие во времени

Сэр Чарльз Тигард не только возводил в Палестине полицейские бастионы, но и разрабатывал стратегию борьбы с многочисленными вооруженными бандами, приникающими из соседних арабских государств. Внутри бастиона находилась боевая группа – вроде армейского спецназа. Лошадей британцы не завозили: обходились арабскими жеребцами.

От бывшей британской конюшни, разделенной на 14 стойл, осталось лишь одно. Разумеется, реконструированное, однако, все здесь – начиная от конской сбруи до каракулевых шапок-колпаков – оригинальное. Экспонаты собирали у старожилов полиции по всему Израилю. Тут же поместили и кубки победителям лошадиных скачек, подаренные в свое время британцам королем Иордании. Напротив оригинального стойла – мотоцикл, использовавшийся британской полицией в исключительно особых случаях, когда вереницу машину с высокими гостями сопровождал полицейский эскорт на сверкающих «Харли Дэвидсонах».

Создатели музея сумели «вписать» историю полиции в бастион, возведенный во времена британского мандата, сохранив при этом его аутентичность: и скобы лестницы, ведущей на сторожевую башню; и бойницы с железными дверцами; и решетчатый пол конюшни, по которому не скользили конские копыта. 400 квадратных метров площади – и ни одного муляжа, за исключением предметов с потайными ячейками для взрывчатки: оригиналы, понятное дело, были взорваны специальным саперным роботом!

Самым древним экспонатам музея уже более двухсот лет. С виду – неприметные бурые камни на самом деле представляют собой осколки пушечного снаряда, выпущенного артиллеристами Наполеона при осаде крепости Акко в 1799 году. В отличие от других, снаряд не разорвался и пролежал в земле целых два века, пока на него не наткнулись строители, рывшие котлован под новый дом. Вызвали полицию, людей эвакуировали, снаряд взорвали, а два осколка отвезли в музей. С тех пор тут и лежат.

Впрочем, наручники образца Отоманской империи впечатляют не меньше, как и толстенный рукописный фолиант времен британского мандата, куда калиграфическим почерком заносились данные всех преступников. Рассказывают, что когда эту древнюю картотеку увидели английские полицейские, прибывшие в Израиль с гостевым визитом, они просто рот открыли: даже в стране Туманного Альбиона не сохранилось столь внушительного фолианта!

Сегодня британское наследие присутствует разве что в методах работы израильской полиции и законах, не претерпевших кардинальных изменений, а в 1950-е годы израильские стражи порядка еще использовали при разгоне демонстраций доставшиеся им от англичан круглые железные щиты, которые, в отличие от современных, пластиковых, плохо защищали от града камней из-за малого размера. К тому же были не в пример им довольно тяжелыми.

Впечатляет и арсенал средств, которые были на службе полицейские в прежние времена: от аппаратов, передающих сообщение с помощью азбуки Морзе – до старых телетайпов и пишущих машинок.

Старожилы еще помнят неприметные металлические ящики с эмблемой полиции, имевшиеся в каждом городе и поселении. Внутри находился телефонный аппарат прямой связи с полицейским участком. Открыть ящики мог только полицейский, патрулирующий в своем районе и обладавший ключом: таким образом он мог передать сообщение о чрезвычайном происшествии дежурному по участку и вызвать на место подмогу. В 1980-е нужда в «коробках» отпала: любой очевидец происшествия мог связаться с полицией без «асимона» (платного жетона – Ш.Ш.), воспользовавшись телефоном общественного пользования.

В одном из залов реконструирован следственный отдел 1960—1970 годов. За пишущей машинкой «ремингтон» - полицейский с номером на мундире.

Чуть поодаль – картонная коробка с макетом жилой комнаты: в отличие от театрального макета, у этого совсем другое назначение: он предназначен для судебных слушаний и воспроизводит картину преступления в самых мельчайших деталях. Даже след пули, ведущей от угла к распластанной фигурке убитого, отмечен красной спицей. Художники, работавшие при полицейских участках, не только рисовали портреты подозреваемых, они умели делать все. В макете, воспроизводящем картину поджога, автор работы для пущей достоверности даже опалил часть коробки.

Символ с подтекстом

При том, что израильская полиция была создана сразу после провозглашения еврейского государства, первые месяцы она находилась в составе армии: все, кто владел оружием, воевали. После окончания войны полицию получила автономный статус. Примечательно, что на церемонию по поводу первого офицерского выпуска израильской полиции в декабре 1949-го года явились едва ли не все члены правительства, а Бен-Гурин выступил с речью, запись которой транслируется в одном из залов музея.

В 1974-м году израильская полиция сменила свой первоначальный герб, отказавшись от британской модели, демонстрирующй безграничную власть полицейского над гражданином. Шестиконечную звезду, находившуюся поверх венка из листьев оливы, переместили внутрь ветвей, символизирующих народ Израиля, подчеркивая, что в демократическом государстве полиция не диктует гражданам свою волю, а служит им и их защищает.

Смена герба совпала и с другими серьезными переменами. В те годы в страну проникали вооруженные банды со стороны Ливана. При захвате террористами школы в Маалоте погибло много людей. Правительство поручило полиции вести борьбу с террором внутри страны. Стражам порядка пришлось учиться обнаруживать и обезвреживать взрывные устройства. Позже стали использовать саперные роботы.

Следствием трагедии в Маалоте было и усиление добровольческих дружин (мишмар эзрахи), помогавших полиции охранять поселения. В музее можно увидеть фигуру добровольца образца 1970-х с аутентичной экипировкой того времени.

В тот же период создавался и полицейский спецназ (ЯМАМ), считающийся сегодня одним из лучших в мире. Впервые израильтяне узнали о нем из газетных заголовков после блестящей операции по уничтожению террористов, атаковавших автобус в районе Димоны.

Предшественниками пограничной полиции (мишмар ха-гвуль) можно считать отдельные роты, которые в 1950-е годы обеспечивали безопасность поселений, расположенных вблизи границ: в них уже тогда армейские функции сочетали с полномочиями полиции. В разделе музея, рассказывающем об истории пограничной полиции, собраны образцы оружия, находившейся на ее вооружении в разные годы, включая автомат Калашникова.

О том, что в свое время вынашивалась идея создания и морского полицейского спецназа, напоминает специальное снаряжение, которому было суждено превратиться в музейный экспонат. Террористов, пытающихся проникнуть в страну, с моря, по-прежнему, обезвреживает армия, а полиция занимается поиском пропавших в море людей и наведением порядка в прибрежных водах, не позволяя морским мотоциклам приближаться к зонам купания.

Отдел номер шесть

Расследованием преступлений Эйхмана в 1961-м году занимался специально созданный в полиции отдел "номер шесть", который просуществовал девять месяцев и был расформирован в связи с окончанием следствия.

- Когда Бен-Гурион сказал: «Следствие должно быть проведено по всем правилам, и прежде всего, мы должны доказать, что перед нами действительно Эйхман», - это была ключевая фраза, - рассказывает директор музея Рами Брукштейн, – и она означала одно: отныне полиция получает новое задание. Отделу присвоили номер шесть не случайно: на тот момент в Израиле насчитывалось пять полицейских округов, но этот отдел, наделенный особой миссией, был совершенно автономен в своей работе. Прежде, чем приступить к сбору свидетельств, офицеры отправились в Яд ва-Шем, где детально изучили все, что имело отношение к главному фигуранту дела – Эйхману. Поскольку были опасения по поводу того, что выжившие в Катастрофе и родственники погибших в концлагерях могут отомстить военному преступнику, его охрану поручили выходцам из стран, не отмеченных Катастрофой. Следователи работали шесть дней в неделю – с утра до вечера, сменяя друг друга. Истории, которые они выслушивали при опросе свидетелей, были настолько ужасны, что после рабочего дня им предписывалось останавливаться по дороге домой в близлежащем лесу и приводить нервы в порядок. Что же касается заключенного, то он чувствовал себя неплохо: Эйхмана регулярно осматривал врач, ему предоставляли ежедневные прогулки во внутреннем дворике тюрьмы, он вел дневник.

...Вся история Эйхмана с момента его доставки в Израиль и до окончательного – после двух отклоненных аппеляций – приговора, отражена в музее полиции в подлинных документах и фотографиях. По сути это был еще один «нюренбергский процесс»: еврейский народ судил одного из самых страшных палачей периода Катастрофы.
Эйхман закончил свой путь в тюрьме Рамле, где был повешен в ночь с 31 мая на 1 июня 1962 года. Его тело кремировали, а пепел развеяли в море – за пределами израильских территориальных вод. Рассказывают, что матери в те дни даже запрещали детям ходить на пляж.

Полиция вчера, сегодня, завтра

Куски бетона от разрушенного иракской ракетой дома в Гуш-Дане, загерметизированная комната, двигатель от скада, обломок «пэтриота» напоминают о временах, которые мы пережили зимой 1991-го года. Интифада, размежевание, Вторая Ливанская война, пожар на Кармеле, наводнение на севере – все эти события полиция проходила вместе с нами, и это тоже нашло отражение в многочисленных экспонатах и фотографиях.

Директор музея открывает передо мной последнюю главу истории полиции: вслед за ним я переступаю порог современного полицейского участка, из окна которого видна даже часть улицы с табличкой, вывешенной на доме. Однако, и это не более, чем реконструкция.

Зрелищный фильм, действие которого разворачивается одновременно на нескольких экранах, превращает меня в очевидца захватывающей погони за преступником. Впрочем, и второй фильм не менее увлекателен, поскольку открывает экранные дверцы в каждую полицейскую службу: от патрульной до «переговорной», специалисты которой ведут долгие беседы с преступником, захватившем заложников, или человеком, собирающемся свести счеты с жизнью, выводя его из опасного состояния.

...Напоследок глаз привычно выхватывает среди огромной коллекции значков и эмблем полиций разных стран кириллицу: судя по количеству и разнообразию этих экспонатов, российские стражи порядка побывали здесь не один раз.

Оркестр в мундирах
 
Было от чего содрогнуться в тот день безмятежной Швейцарии: перекрытые полицией улицы и проносящиеся по ним на большой скорости под вой сирен машины с включенными мигалками. Никто даже представить себе не мог, что виновниками происшествия оказались несколько верующих евреев, которым нужно было во что бы то ни стало поспеть в гостиницу к наступлению Шабата.
 
Впрочем, то были не просто евреи, а полицейские-музыканты, прибывшие в Швейцарию в составе израильской делегации, чтобы участвовать в международном фестивале духовых оркестров полиций разных стран. Поскольку среди них оказались религиозные люди, а открытие фестиваля проходило в преддверии Шабата, швейцарцы отнеслись к гостям с пониманием: не только предоставили израильтянам право выступить первыми, но и обеспечили их пусть шумную, но зато своевременную доставку в гостиницу, изрядно напугав при этом местных обывателей.
 
Не меньшая неожиданность поджидала израильский духовой оркестр и в Москве, куда он отправился в 1998 году по приглашению министерства внутренних дел России по случаю широких празднований 80-летия Красной Армии. В зале, как тому и следовало быть, сидели одни российские милиционеры, которые оказались на редкость благодарной публикой. Однако, можно ли было представить себе такое, чтобы русские оперуполномоченные, заслышав звуки песни «Шалом Алейхем», вдруг дружно запели ее под аккомпанимент израильского оркестра?  
 
***
 
Может, вас этот факт удивит, как удивил в свое время и меня, но, оказывается, полицейский оркестр старше государства Израиль на целых 27 лет! Своим появлением он обязан британцам, известным своим консерватизмом и приверженностью к добрым, старым традициям: духовые оркестры, как известно, на протяжении веков являлись в стране туманного Альбиона непременным атрибутом всех торжественных церемоний и народных праздников.
 
История сохранила имя первого дирижера полицейского оркестра в Палестине – капитана Сильвера, руководившего им с 1921 по 1938-й годы и вынужденного отойти от дел после своего ранения при взрыве гранаты в Иерусалиме. Позднее в составе оркестра играли многие музыканты, которым приходилось принимать участие в израильских военных баталиях: трое из них погибли во время Войны за Независимость.
Если углубиться в трехсотлетнюю историю духовых оркестров, то можно обнаружить в ней немало занимательного. Оказывается, ни одно торжество в древнем Египте, Персии, Индии и Греции не обходились без музыкантов, играющих на духовых и ударных инструментах. Во многих армиях мира духовые оркестры считались своего рода войском, где музыканты, как и солдаты, получали военный паек. Их роль состояла в том, чтобы поднимать перед сражением дух бойцов, идя с ними в атаку, а в случае одержанной победы играть бравурные марши. В этой связи кстати будет вспомнить факт из российской истории: начав формировать собственную армию, царь Петр Первый тут же издал указ об учреждении при ней музыкальной службы – так, чтобы у каждого полка был свой духовой оркестр. Да и сам самодержец, как известно, отменно играл на барабане.
Ну да что мы все о войнах. Тем более, что духовая музыка состоит не только из бравурных военных маршей и сигналов к атаке. Тот же Петр Первый в свое время ввел распорядок, согласно которому на башнях Петропавловского собора и Адмиралтейства каждый день ровно в полдень играли гарнизонные музыканты, выполняя, по сути, обязанности первой российской службы точного времени. В более поздние времена музыка  духовых оркестров превратилась в непременный атрибут массовых гуляний на открытом воздухе в дни праздников и выходных. Правда, эта традиция сохранилась далеко не во всех странах, но зато кое-где возродилась в других формах. Например, знаменитый ежегодный фестиваль духовой музыки в Чехии, куда съезжаются лучшие коллективы со всей Европы.

***

Ну а теперь вернемся в наши Палестины. Что удивительно: при всей любви еврейского народа к музыке и огромном количестве музыкальных коллективов, в Израиле всего один профессиональный духовой оркестр, и он принадлежит полиции. Армейский в расчет не берем, потому что там музыканты меняются каждые два-три года, и игра в оркестре приравнивается к военной службе.
 
Состав духового оркестра израильской полиции - всего 25 человек. Я не случайно употребила слово «всего»: бывают оркестры значительно больше. Например,  года три назад нашу страну посетил духовой оркестр итальянской полиции, насчитывающий сотню музыкантов. Впрочем, разве дело в количестве? Важно другое: почему звуки духовой музыки действуют на нас так необычно, вызывая настолько зримые ассоциации, что все внутри буквально замирает?
 
…В городском парке моего детства жгут палые листья. Воздух стылый, не зимний, еще хранящий запах тяжелых, осенних дождей, но под ногами уже похрустывает тонкий первый ледок. И вдруг, откуда-то из белесого дыма, пронизывающего весь парк, возникают эти звуки – сначала чуть печальные, похожие на вздохи стариков, и вдруг взвивающиеся до невозможно высокой ноты пронзительной чистоты.  Мелодия ведет меня к старой белой беседке с облупившейся краской - здесь музыканты…Играют в окружении плотного людского кольца…Так же, как много лет назад, когда я впервые пришла сюда, еще девочкой, держась за отцовскую руку. И меня охватывает то же ощущение безграничного счастья. 
 
Почему я вспоминаю об этом эпизоде сейчас, в Париже, двадцать… нет, уже тридцать лет спустя? В садике - позади Нотр-Дама, играет оркестр. Музыканты в голубых полицейских рубашках. Солнечные блики весело пляшут на золотых боках трубы. Молодая женщина тщетно пытается догнать своего резвого малыша, убегающего от нее по песчаной дорожке. Французская речь. Степенные дамы, кормящие голубей. Все совсем другое, незнакомое, - не такое, как в моем детстве. Но в то же время непостижимо близкое, понятное, родное…    
 
…Меня возвращает из Парижа (или из Екатеринбурга?) голос Михаила Гуревича, дирижера, заместителя музыкального директора духового оркестра израильской полиции:
 
- Я думаю, что труба - душа духового оркестра, - говорит он. - Тарелки придают пышность, торжественность звучания, но именно труба выводит ту самую щемящую мелодию, которая берет нас за душу.
 
…Мне трудно оспорить слова собеседника. Он прав: труба. Лично у меня нет сомнения в том, что где-то там, внутри гигантской закрученной улитки, и помещается эта совершенно невидимая и неосязаемая душа духовой музыки.
 
*** 
 
- Вы репетируете в гражданском, выступаете в форме… Что же в вас есть от полицейского и что от музыканта? – спрашиваю я Михаила Гуревича.
 
- Мы работники полиции, проходили курсы, принимали присягу. Иногда,  в дни праздников, или крупных мероприятий нас отправляют на усиление нарядов полиции, где оркестрантам приходится выполнять обязанности обычных полицейских. Есть еще такое понятие: «кав кедми» (в буквальном переводе - передовая линия – Ш.Ш.), когда участник оркестра направляется на работу в полицию на более длительное время. Сейчас в этой роли выступает музыкант из нашего оркестра Алекс Ваксин, и, судя по всему, новый род занятий ему очень нравится. Глядя на то, как он расхаживает с пистолетом и наручниками, трудно представить себе, что когда-то он играл на валторне в Большом театре. – мой собеседник улыбается и после небольшой паузы продолжает. -  Так что, как видите, с одной стороны, мы полицейские, а с другой - профессиональные музыканты. Я работал в Ленинградском театре музыкальной комедии, играл в сценическом оркестре Мариинского театра…  Борис Шлепаков и вышеупомянутый Алекс Ваксин - в оркестре Большого театра, Алекс Шапира – в Государственном духовом оркестре Украины, Воронежском оперном театре... Антон Луцкий и Борис Шлепаков – лауреаты Всесоюзного конкурса исполнителей, Леонид Виноградов – лауреат аналогичного Всеукраинского конкурса…
 
- Насколько я поняла уже из вашего перечисления, большую часть оркестра составляют выходцы из бывшего Союза…
 
- Да, - соглашается дирижер, добавляя, - можно даже сказать: подавляющее большинство.
 
Я прошу собеседника описать обычный день работы оркестра.
 
- Если нет концертов, мы съезжаемся в Иерусалим на общую репетицию. Потом каждый участник занимается самостоятельной подготовкой, или приводит в порядок нашу библиотеку: она довольно большая, нужно систематизировать ноты, составлять каталоги…
 
- Часто ли вам приходится выступать с концертами? Где они обычно проходят? Сколько живу в Израиле, ни разу не довелось побывать, - при том, что я очень люблю духовую музыку.
 
- Прежде всего мы обслуживаем свои, полицейские мероприятия, а их довольно много: церемонии награждения, церемонии новых назначений, общие собрания, праздники, вечера памяти погибших полицейских и пограничников, на которые всегда приглашаются члены их семей, - говорит Михаил Гуревич и после небольшой паузы добавляет. - Кстати, согласно уставу, всякий раз, когда перед сотрудниками полиции выступает министр внутренней безопасности, или генеральный инспектор, его выступление предваряет особый звуковой сигнал.
 
Еще полиция устраивает очень много специальных мероприятий по связям с общественностью, - продолжает мой собеседник. – Это Дни полиции в школах, летних детских лагерях, в жилых районах, домах престарелых, когда полицейские демонстрируют все свои возможности, а то ведь многие думают, что наши сотрудники только и заняты тем, что расхаживают по улицам с наручниками и вешают повсюду штрафы. Полицейские часто привозят в детские летние лагеря собак-ищеек, служебных лошадей и рассказывают о том, какую роль те выполняют в полиции. В конце таких встреч обычно выступает наш оркестр.
 
Часто мы играем духовую музыку для пожилых людей по собственной инициативе, помня о том, какое большое место она занимала в жизни старшего поколения. Нам приходится обслуживать международные футбольные матчи, исполняя на стадионе гимны стран-участниц перед началом игры. Не обходится без нашего участия и ни одна церемония в президентском дворце, когда послам разных стран вручаются верительные грамоты; в Кнессете, куда прибывают с визитом руководители других стран. Нынешний год был особенно «звездным»: мы исполняли гимны президенту США Джорджу Бушу, канцлеру Германии Ангелине Меркель, президенту Франции Николя Саркози, премьер-министру Великобритании Гордону Брауну…
 
- Как часто вам приходится выезжать на фестивали?
 
- Мы уже много лет принимаем участие в Кармиэльском фестивале танца, не раз выступали на фестивалях Клейзмеров в Цфате и Раанане, на фестивале песни в Араде. Несколько лет назад довелось выйти и на сцену джазового фестиваля в Эйлате. Что же касается зарубежных гастролей, то за последние годы оркестр выступал с концертами в России (Москва, Санкт-Петербург), Украине (Бабий Яр), Венгрии, Швейцарии…Был у нас большой тур по городам Германии.
 
- А какое выступление запомнилось особенно?
 
- Когда мы выступали в День Победы для ветеранов Второй мировой войны.
В этом году праздничное шествие состоялось 11 мая. Улица Яффо была перекрыта: по ней ветераны медленно шли от площади Сиона до муниципалитета, и мы сопровождали их на всем пути следования, играя «Прощание славянки» и самые известные военные песни, вальсы и марши того времени. Около муниципалитета возвышалась огромная сцена, на которой мы выступали с праздничным концертом, после чего отправились в мемориал Яд ва-Шем, чтобы открывать торжественная церемонию в честь Дня Победы, которая проходила с участием израильских министров и послов из разных стран.
 
- Кстати, недавно мы записали довольно необычный диск, - говорит  Михаил, извлекая из сумки плоскую коробочку с эмблемой израильской полиции. – Тут есть очень разные вещи – от джазовой музыки до самбы. Но я хочу обратить ваше внимание на две верхние строчки в списке произведений. Первая – это гимн I.P.A. (Международной Полицейской Ассоциации, созданной много лет назад и включающей в себя представителей разных стран, и в том числе – Израиль – Ш.Ш.), вторая – марш I.P.A., написанный в свое время известным композитором Мишелем Леграном.  В это трудно поверить, но до недавнего времени гимн I.P.A., исполняемый во многих странах на протяжении десятков лет, не существовал в записи. Наш оркестр решил восполнить пробел, сделать такую запись и преподнести диск в подарок полицейским делегациям разных государств, которые ежегодно собираются на свой форум в разных странах. Кстати, в 2010 году этот форум впервые будет проводиться у нас в Израиле. Он состоится в Эйлате.
 
- А вы не можете вспомнить напоследок еще какой-нибудь необычный случай из истории оркестра? – спрашиваю я.
 
- Их было много, всех не упомнишь, - отвечает дирижер, - Впрочем, один я помню отчетливо. Однажды наш оркестр выступал в одном из социально неблагополучных городских районов, где полицейские одновременно  проводили операцию по задержанию наркоторговцев, используя нас в роли своего рода прикрытия. Люди слушали музыку, все расслабились – и в том числе, преступники, и тут-то наши коллеги их и повязали, - улыбается дирижер.
 
…Ко всему сказанному мне остается только добавить, что скоро у музыкантов из духового оркестра полиции появится новая форма, которая  будет сильно отличаться от обычной, полицейской: белые рубашки с галстуками и трехцветные акссесуары, придающие ей парадный вид.

Издержки ментальности

Вы пробовали, путешествуя по Италии, показать итальянцу знаменитый израильский жест из трех сомкнутых пальцев? Его еще называют «рэга». Лучше и не пробуйте. Потому что в Италии он считается очень неприличным, а итальянцы, как и мы – народ темпераментный. К чему это я веду? А к тому, что пока одни полицейские сбиваются с ног в поисках серийного насильника Бени Селлы, другие изучают нашу с вами ментальность на специальном курсе в «Бейт ха-Шотер» в Тель-Авиве. Правда, вместо 22 курсантов на занятия в первый день явились лишь 15: остальные-таки да - ловят Бени Селу. Первую лекцию читала полковник Сюзи Бен-Барух, начальник департамента всеизраильской полиции по делам несовершеннолетних. Мне удалось перехватить ее на чашку кофе до начала занятий, и разговор получился совсем неофициальный, поскольку Сюзи просто рассказала мне несколько занятных историй, в которых ей довелось принимать участие.
 
***
- Приезжаю я как-то в наш тель-авивский отдел по делам несовершеннолетних и вижу странную картину, - начинает Сюзи, - у входа, где сидит охранник, бегает бедуин в галабие, что-то крича и размахивая руками. Я спрашиваю молодого офицера, которому адресуются крики: в чем дело? А он мне отвечает: «Это Абдалла, а его сын Ахмед сидит у меня в кабинете – на прошлой неделе мы его уже задерживали, а сегодня он снова попался на краже». Я позвала Абдаллу в кабинет, стали разбираться. И вот что я слышу вдруг от Абдаллы. «Ты вызвал меня сюда неделю назад и сказал, что мой сын вор, - обращается он к молодому офицеру, - я при тебе начал его воспитывать – залепил пощечину. А что сделал ты? Надел на меня наручники и отправил в суд, где меня заставили подписать обязательство, что я не буду его больше бить. Мы каждый день бьем детей, у меня их десять, и все они вышли в люди, стали инженерами,  врачами, учителями. И только младший преступник, но ты опозорил меня перед ним, я для него теперь не авторитет.
Ты не даешь мне его воспитывать, он теперь не мой сын – сам и воспитывай!» - закончив свою гневную тираду, Абдалла удаляется, а мы с офицером растерянно смотрим друг на друга. «Ты знаешь, - говорю я ему, - а, может, он и прав? Семейная традиция – сильная штука». Пришлось вызывать старшего брата  Ахмеда и пытаться воздействовать на подростка с его помощью.
 
***
 
- Однажды мне звонит незнакомый человек, представляется генеральным директором организации, защищающей права сексуальных меньшинств, и говорит, что хочет со мной встретиться. Я отвечаю, что очень занята, и вообще, есть ли какой-либо повод для подобной встречи. Он начинает обижаться, упрекая меня в том, что я пытаюсь сделать вид, что ничего не происходит. «Да в чем дело-то?» - не выдерживаю я. «Разве ты не знаешь, что когда полиция арестовывает юношей-гомосексуалистов, над ними все жутко издеваются, начиная с полицейских, обзывающих их обидными кличками, и кончая соседями по камере, которые их бьют. И он приводит в пример недавний случай с тремя подростками. Я чувствую, что в его словах есть правда, а он продолжает: «Я бы хотел встретиться с твоими подчиненными, которые имеют дело с подростками, и рассказать им, кто мы такие и что у нас очень нелегкая жизнь и много проблем». Я назначаю встречу, и через неделю в наш главный оффис в Иерусалиме приходит трое представителей организации, о которой идет речь, во главе с ним. В этой странной компании выделяется мальчик, красивый как ангелочек. Все наши девушки, работающие  в главном оффисе, сражены его красотой, спрашивают меня: «Кто это? Кто это?», а я им отвечаю: «Успокойтесь, этот парень не интересуется девушками».  Наша встреча длилась на протяжении трех часов, и каждый из них рассказывал о себе. Один оказался бисексуалом, двое – гомосексуалистами.  И для меня вдруг открылись вещи, которых я прежде не знала, я поняла как много проблем у этих людей и что они очень нуждаются в нашей помощи. Было решено устроить встречу их представителей с полицейскими. Поначалу наши ребята – они ведь такие крутые мужики, настоящие мачо, посматривали на гостей снисходительно, но когда услышали их рассказ, что-то в их отношении, безусловно, поменялось. Я видела это по их глазам. Раньше наши полицейские воспринимали людей с нетрадиционной ориентацией извращенцами, проститутками, кем угодно, а теперь вдруг поняли, что это не в их власти, они родились такими, и у них из-за этого очень много проблем. Их стесняются родители, их не берут на работу, их оскорбляют все, кому не лень. Кстати, по данным статистики, треть самоубийств среди несовершеннолетних  совершают подростки с нетрадиционной сексуальной ориентацией. Теперь, когда мы задерживаем несовершеннолетних гомосексуалистов, мы не содержим их в общей камере и относимся с пониманием.
 
***
 
- Был еще такой случай. У одной пятнадцатилетней девочки из религиозной семьи случилась послеродовая горячка. Стали выяснять и оказалось, что она вышла замуж в 14 лет. И все это происходит в Израиле, где, согласно закону, браки могу заключаться начиная с 17 лет. Мы открыли «дело», начали расследовать эту историю и вышли на очень закрытую ортодоксальную общину. Ее члены живут на севере страны и придерживаются традиции выдавать замуж девочек начиная с 12 лет (!). Так что к 17-ти годам у них уже есть 3-4 ребенка. Мы установили слежку за раввином, который заключает подобные браки. Почувствовав опасность, он перенес свадьбу в Бней-Брак. Мы об этом узнали, наш представитель явился туда и заявил владельцу зала торжеств, что если тот проведет эту свадьбу для несовершеннолетних, то тем самым преступит закон. И все же эту пару потом поженили – где-то в другом месте. В Кнессете состоялось целых три заседания, где обсуждалась эта проблема. Мы пытались воздействовать на раввинов из этой общины, объясняли им, что в 12 лет девочка еще физически не готова к родам, да и что она может дать своим детям как мать, если ей всего 13, у нее нет ни образования, ни жизненного опыта. Но они не собирались отказываться от своей традиции и предпочитали, чтобы им никто не мешал. Тогда мы решили выявлять подобные случаи и передавать дела в суд.
Законы в государстве для всех одни, и надо их выполнять. Проблема только в одном: нам крайне сложно отслеживать подобные случаи, потому что община очень закрытая, и сами девочки никогда не подадут жалобу в полицию, они ведь воспитываются в этой традиции. С израильскими арабами, среди которых тоже распространены ранние браки, гораздо проще: их община более открыта, и многие из них уже сами выступают против отживших обычаев и предпочитают, чтобы их дети получали образование, а затем уже заводили семью.
 
***
 
- Немало у нас проблем и с южными бедуинами. Дело в том, что, согласно их обычаям, каждый мужчина может иметь пять-шесть жен, и в итоге он становится отцом множества детей. Многие из них вообще не учатся (нет денег, далеко ездить в школу),  а те, что учатся, нередко бросают занятия. 60 процентов таких детей вообще ничем не заняты и входят в «группу риска».
 
Есть еще одно тяжелое явление, с которым мы боремся не первый год. Бедуины вступают в связь с несовершеннолетними репатриантками из стран СНГ и Эфиопии, увозят их в свои стойбища и превращают в наложниц. Три года назад мы вместе с представителями министерства соцобеспечения пытались спасти 80 таких малолеток 14-15 лет, вытаскивая их из бедуинских шатров. Часть из них потом сбежали обратно. В беседах с нашими инспекторами девочки заявляли, что им среди бедуинов живется лучше, чем в родительском доме: все они были из социально неблагополучных семей. Бедуины покупали им одежду, еду, украшения, угощали наркотиками и превращали в своих сексуальных рабынь, предлагая их в том числе и своим гостям.
 
Чтобы спасти этих девочек и вернуть их к нормальной жизни, нужно приложить очень много усилий. Во-первых, по каждому случаю должно быть решение суда, после чего полицейские являются в стойбище, ведут переговоры с бедуинами, убеждая их не оказывать сопротивления, силой вытаскивают малолетку оттуда (у самой девочки нет никакого желания возвращаться домой), доставляет в специальное убежище, где с ней начинают работать психологи и социальные работники.
 
Я могла бы рассказать тебе очень много грустных историй на эту тему, которые связаны не только с бедуинами, но и с палестинцами. Например, однажды, в разгар интифады, нам пришлось вытаскивать с территории палестинской автономии двух 15-летних девочек, которые жили в доме одного молодого парня и исполняли все его прихоти. О об этих девочках мы узнали от дяди молодого палестинца – израильского араба, который опасался последствий истории  и сам явился в полицию. Пришлось задействовать армию, рисковать нашими солдатами. Одна из этих девочек впоследствии покончила собой в убежище, куда мы ее доставили – она не смогла справиться переварить того, что с ней произошло в доме у палестинца, где ее подсадили на наркотики и сексуально эксплуатировали.
 
У нас есть два убежища, где проходят реабилитацию несовершеннолетние девочки, пережившие нечто подобное – одно (64-местное) расположено на юге, второе (48-местное) - на севере. В том, что на севере, содержатся девочки, которые занмиались проституцией и страдают наркотической зависимостью. А в южном живут девочки, которые, кроме всего прочего, еще и  замешаны в кражах, грабежах и наркоторговле. Оба  заведения – закрытого типа. Иной раз у нас уходит на реабилитацию девочек-подростков не менее полутора-двух лет, после чего их переводят в хостель открытого типа и помогают с учебой и трудоустройством.
 
Не могу забыть историю, которая связана с одной 16-летней девочкой из Иерусалима.
Ее брат погиб в автомобильной аварии, родители настолько были раздавлены горем, что им было не до младшей дочки. Она бежала из дома, бродяжничала, пока не попала в полицию. Мы поместили ее в убежище на севере страны, где она в течение полугода вернулась к нормальной жизни, начала ходить в школу, делать уроки. И в этот момент из южного убежища на север перевели еще одну девочку, которая в прошлом была наркоманкой и занималась проституцией, но прошла реабилитацию. Они подружились, а вскоре сбежали вместе в арабскую деревню, где стали употреблять наркотики и занялись проституцией. Мы искали их полтора месяца, нашли и вернули в убежище, где они снова проходят реабилитацию. Это очень грустная история.
 
***
 
- Ты знаешь, я родиЛась в Ашкелоне, училась в тамошней школе, и через наш класс прошло очень много репатриантов. Были ребята из Йемена, Марокко, Грузии, России (алия 1970-х). В классе моей дочери учились репатрианты из Эфиопии, бывшего Союза. Так что можно сказать, что процесс их  адаптации в израильском обществе проходил у меня на глазах. Сейчас я живу в Явнее, где живет довольно много выходцев из Эфиопии. С ними есть еще проблемы. Я вижу, как по улицам кружат группы подростков, все, как на подбор, в кепках: они держатся автономно и практически не общаются с выходцами из других стран. О «русских» этого уже на скажешь: для них первый шок алии уже позади.
Вот уже в течение двух лет мы наблюдаем резкое снижение преступности среди подростков из «русского» сектора. Те, кто выбрал для себя преступный путь – давно в тюрьме, большинство же ребят нормально адаптировались: служат в армии, учатся в университетах. Недавно в нам в полицию пришли служить двадцать русских парней, и, поверь, они делают прекрасную работу. В последнее время мы наблюдаем и некоторое снижение преступности среди подростков, репатриировавшихся из Эфиопии. Но их преступления – более тяжелые, связанные с насилием и даже убийствами. Беда «русских» и «эфиопских» подростков, которые входят в группу риска – это пристрастие к алкоголю. Вот уже в течение двух лет мы наблюдаем резкое снижение преступности среди подростков из «русского» сектора. Между тем, в Израиле нет закона, наказывающего за распитие спиртного. К ответственности привлекаются лишь торговцы, продающие крепкие напитки  несовершеннолетним. Сами же подростки попадают к нам в полицию лишь после того, как они совершают акты насилия или вандализма, находясь в состоянии тяжелого опьянения.
 
У выходцев из эфиопской общины есть такая особенность: они с большим почтением относятся к представителям власти, во всем с ними соглашаются, при этом – никогда не смотрят в глаза. Сегодня мы будем объяснять на курсе нашим инспекторам, как им следует общаться с родителями подростков-правонарушителей из эфиопской общины. То, что они не смотрят в глаза – совершенно не означает, что они неискренни. А если он соглашаются с каждым словом, это вовсе не значит, что они вас поняли и будут делать именно так, как вы  им советуете. Потому что  слово «да» произносится ими прежде всего в знак уважения к представителю власти. Вот такие нюансы.
 
Три года назад мы затеяли проект «Сикуим», чтобы помочь подросткам, которые не могут себя найти и идут на всевозможные правонарушения. Сначала этот проект охватывал всего четыре города – Нацрат-Илит, Ашкелон, Бейт-Шемеш и Хадеру, а в этом году мы  распространили его уже на 20 городов. В чем его суть? Едва подросток попадает в полицию, его прямо из участка забирает к себе инспектор по делам несовершеннолетних, который подбирает для него инструктора из числа студентов и добровольцев. Это означает, что отныне несовершеннолетний правонарушитель будет находиться под постоянной опекой инструктора. Проект «Сикуим», который выиграла по конкурсу амута «Ядидим», очень успешный: многие из подростков, которыми мы начинали заниматься  три года назад, уже закончили школу, сдали экзамены на аттестат зрелости, служат в армии. У них появилась цель в жизни. Приведу всего два примера. Студент, который пытался реабилитировать девочку, употреблявшую наркотики, заметил, что она хорошо рисует. После того, как она прошла реабилитацию, он пошел со своей подопечной в Бецалель и убедил ее поступать туда. В этом году она стала студенткой первого курса Бецалеля. Помню еще одного проблемного подростка, которого девушка-инструктор опекала на протяжении трех лет. Под ее влиянием он начал активно заниматься спортом, стал спортивным инструктором, служит в боевых войсках.
 
***
 
Напоследок я спрашиваю Сюзи, что она могла бы посоветовать родителям, у которых есть дети-подростки.
 
- Я бы хотела обратить внимание на самое главное, - говорит она. – Если в поведении подростка появились какие-то изменения – мальчик стал более замкнутым, а девочка  слишком часто стала мыться в душе – причем, очень горячей водой – это может служить сигналом, что ребенок переживает какую-то травму, возможно, связанную с насилием, о которой он предпочитает молчать. В таких случаях надо срочно обращаться за помощью к школьному психологу. Если проблема не запущена, ее легче разрешить.
 
Мне остается добавить ко всему сказанному, что моя собеседница работает в полиции уже на протяжении 30 лет: последние восемь лет она возглавляет Департамент по делам несовершеннолетних. Ее сын и дочь, прошедшие службу в армии и получившие университесткое образование, сегодня  так же служат в полиции.

Неспокойная граница
 
Граница в Израиле – понятие относительное. У меня не раз была возможность в этом убедиться, путешествуя по стране. Например, в ближайшем пограничье, в районе Модиина, где расположена база отряда, охраняющего околок полусотни километров израильской границы, нет никаких заборов, вышек и постов. Свернув с главного шоссе и проехав несколько десятков метров, вы просто упираетесь в проволочное заграждение с воротами, запертыми на замок. Примерно так же выглядят наши северные границы, где прошлым летом было очень горячо. Вообще-то запоры очень символические, и особенно в центре страны, где наши злокозненные соседи то и дело проникают на израильскую территорию обходными тропинками, минуя заграждения и посты.
 
И сама пограничная служба в Израиле – это нечто совершенно особенное: не совсем армия, и не совсем полиция, а, точнее, и то, и другое в одном лице. Защитная армейская форма с эмблемой израильской полиции на рукаве. Пограничник должен знать законы не хуже полицейского и владеть оружием не хуже бойца из спецподразделения ЦАХАЛа. Несмотря на то, что, в отличие от солдата, он не находится в открытом бою, риск на самом деле ничуть не меньше: в пограничника обычно стреляют из-за угла, или бросаются с ножом сзади. И круг его врагов значительно шире: террористы, преступники, экстремисты всех мастей и просто хулиганье. Пограничные войска – это, по сути целая армия с численностью 8 300 человек, что составляет чуть больше трети состава израильской полиции.
 
Состав пограничников традиционно интернационален: друзы и бедуины несут службу в одних отрядах с уроженцами страны, старожилами, репатриантами из разных стран. И женщин в погранвойсках с каждым годом становится все больше: бывшая свердловчанка Ксения Шалом (в девичестве Сапожник), облачившаяся в защитную форму с полицейской эмблемой на рукаве десять лет назад, уже дослужилась до капитана.

...Вспоминаю, как в середине 1990-х навещала в больнице «Бейлинсон» пограничницу Хани Абрамов. Девушка была тяжело ранена террористами во время боевой операции. Мне запомнилось тогда, как мужественно держалась Хани, несмотря на тяжелое ранение: говорить она еще не могла и общалась со своими близкими с помощью записок.  Одна из них обошла все израильские газеты: «Сегодня я упала раненая, но завтра я поднимусь. Все будет хорошо».

Я держу путь в главную резиденцию пограничных войск, расположенную в Лоде, где у меня назначено интервью с главой этой службы – генерал-лейтенантом Фарэсом Хасиным, и где мне предстоит узнать, что его первым армейским командиром был мой давний знакомый - полковник Гидон Абас, об уникальной коллекции оружия которого я в свое время писала статью. Оба, кстати, живут на севере, в друзских деревнях, только Фарэс Хасин начал свою службу в армии на несколько лет позже - в 1970-м году, и прошел все стадии военной карьеры – от младшего командира до командующего пограничными войсками. Два брата Фареса, его сыновья и мужья дочерей тоже пограничники. Между прочим, друзы никогда не покидают земли, на которой жили их предки, и генерал-лейтенанту приходится каждый день вставать ни свет ни заря – в четыре утра – и отправляться на работу в Лод с отдаленного севера, где находится его деревня Хофеш. Домой он возвращается ближе к ночи. («Накануне свадьбы я предупредил свою невесту, что у нее будет муж «на выходные», поскольку все мои будни будут принадлежать армии, но это ее не испугало, мы прожили вместе долгую жизнь, у нас шестеро детей. Сейчас моя жена мечтает о том дне, когда я, наконец, выйду в отставку и каждый день буду проводить с ней», - улыбается Фарес). Во время второй Ливанской войны на друзскую деревню, где живет его семья, упало 74 «катюши», но ни один из домочадцев не покинул дома и не отправился в более безопасное место.
 
- Самые тяжелые годы моей службы связаны с первой интифадой, - говорит Фарэс, - в нас летели камни, бутылки. На нас надвигались тысячи палестинцев, и мы учились рассеивать эти толпы малыми силами, без применения оружия, чтобы избежать напрасных жертв: позднее эти техники были описаны в специальных учебниках, по которым выучилось не одно поколение пограничников, и не только в нашей стране. Во время первой интифады я не раз получал ранения, но достаточно легкие, чтобы продолжать армейскую службу.  
 
Сколько себя помню, всегда мечтал служить в погранвойсках, - делится Фарэс. –  Мне всегда нравилась атмосфера, которая там царила и очень напоминала ту, что бывает в друзских кланах: здесь нередко служат представители разных поколений одной и той же семьи, а пограничники, демобилизовавшиеся по причине возраста, целыми днями продолжают пропадать на базах, участвуя во всех церемониях и общаясь с молодежью. К тому же эта служба в силу своей специфики и приближенности к простому населению (пограничники в числе всего прочего, защищают охраной сельскохозяйственных угодий, преследуют похитителей машин – Ш.Ш.), пользуется у простых людей особым уважением. А еще на меня в детстве производили впечатление мощные пограничные джипы – я, как все мальчишки, увлекался машинами.
 
Я спрашиваю генерал-лейтенанта о выходцах из бывшего Союза, которых, как известно, в пограничных войсках немало.
 
- Они замечательные ребята, с хорошей выдержкой, на них можно положиться во всем, - говорит Фарэс. – Вспоминаю, как где-то году в 1993-м ко мне пришел русский парень, блондин, и говорит: «Хочу служить в спецподразделении по борьбе с террором» (речь идет о «мистарвим» -бойцах, выполняющих особую миссию на территории противника - Ш.Ш.). Я ему отвечаю: «Ты с ума сошел? При твоей-то внешности!» А он: «Хочу – и все. Возьмите, не пожалеете». А в глазах такая решимость, отчаяние и отвага, что никаких слов не надо». Я рискнул и действительно не пожалел. Он отлично прошел у нас все тренировки, участвовал во многих сложнейших операциях и даже получил их рук главы правительства высшую воинскую награду. 
 
«Анискин» из Тель ха-Шомер

Тель ха-Шомер – больница-город. И воруют здесь не меньше, чем в обычном городе. А участковый всего один. Назвать его шерифом? Но уж больно густонаселенная територия. Скорее, Анискин. Полицейский Эли Хадад  пришел в больницу Тель ха-Шомер семь с половиной месяцев назад. И вот что из этого вышло – 60 арестов...

Кстати, дело для него не новое. За 26 лет работы в полиции Эли успел побывать участковым в Иегуде, Гиват-Шмуэле, Кирьят-Оно, но там ему чаще приходилось искать себе работу: проводить беседы в школах, налаживать отношения между конфликтующими соседями. В больнице работа находит его сама. Что ни день - происшествия. Пять-шесть краж в сутки. Один-два раза в неделю угрозы в адрес врачей и медсестер. Не говоря уже о хроническом хищении медицинского оборудования.

В Тель ха-Шомер ежедневно вращается от 30 до 40 тысяч человек. Плюс семьи медработников, живущие на территории больницы в небольших домах. Зайти в отделения может любой. В том числе – воришка под видом посетителя.

- У шерифа всегда есть помощник. А есть ли помощники у тебя?
- Да за мной – целая армия! – улыбается Эли. – Вся система безопасности больницы,  мои коллеги, к которым я отправляю на допрос подозреваемых. Они же в случае надобности присылают мне патрульную машину.

- Какие случаи вызывают у тебя самое тяжелое ощущение?
- Кражи всегда были и будут. А вот когда больные или их родственники угрожают врачам и медсестрам, это в моем представлении уже переход «красной линии» и я арестовываю нарушителя на месте. Если же речь идет об угрозе по телефону, прилагаю все усилия, чтобы найти того, кто угрожает. Вот, например: звонит незнакомая женщина медсестре и говорит буквально следующее: «Моя мать умерла из-за тебя, и ты еще об этом пожалеешь! Я тебе все лицо изрежу!». Мгновенно определяю номер, с которого звонили, и высылаю патрульную машину для ее задержания.

Всякое бывает. Приходит внук навестить бабушку, а она ему жалуется: «Хочу такое-то лекарство, а мне его не дают!». Парень в тот же момент бежит «разбираться» с врачом и заявляет: «Если не дашь моей бабушке таблетку, я не знаю, что с тобой сейчас сделаю!» К тому времени, как я получаю на него жалобу, парня уже нет: покричал и уехал. Начинаю проверять: служит в боевых войсках, на хорошем счету, в прошлом – никакого криминала. По-человечески мне его жаль: любит бабушку, переживает за нее, нервы сдали, не хватило выдержки. Но я полицейский и должен выполнять свою работу. Звоню солдату и говорю: «Даю тебе пятнадцать минут на то, чтобы ты был у меня. Иначе высылаю за тобой патрульную машину». Он тут же приезжает,  и мне приходится его арестовать и везти к следователю на станцию.

...Чем только не приходится заниматься участковому больницы-города! Например, преследовать «коробейников», которые слоняются по отделениям, нарушая покой больных и навязывая им свой товар. Против одного из мелких торговцев Эли вместе с муниципалитетом выдвигает гражданский иск. Однако тому предшествует курьез. Во время задержания выясняется, что он наведывается со своим товаром в больницу годами, и вдруг - задержан полицейским. «Откуда ты только взялся на мою голову!» - в сердцах кричит он Эли.

Поступает в приемный покой больной с побоями - первичное дознание проводить участковому. Представим себе директора небольшой компании, чье лицо напоминает боксерскую грушу. Он напуган, наотрез отказывался говорить о причине травмы. И только увидев в приемном покое человека в полицейской форме, рассказывает о конфликте с рабочим. У того – криминальное прошлое. Подкарауливает директора после работы и решает проучить. По горячим следам нападавшего удается арестовать.
Или вот еще случай: в приемный покой привозят раненого. Удостоверения личности при нем нет, есть только рабочая справка. Благодаря ей Эли узнает, что раненый – житель Палестинской автономии, находящийся в розыске. После оказания первой помощи участковый передает его полицейскому наряду.
 
...Самое время рассказать немного и о самом Эли. Отец четверых детей, старший – уже заканчивает армию. Сорок семь Эли никак не дашь. Регулярно качается в тренажерном зале. Единственный участковый в дебрях города-больницы должен быть в хорошей спортивной форме.

Братья Эли – тоже полицейские: старший  – в патрульной службе, младший – в следственном отделе. Ну а сам Эли, как мы уже поняли, отвечает за безопасность всех, кто находится на территории больницы: от медперсонала до больных и их родственников. А еще устраивает здесь для всех замечательные праздники, приглашая в больницу полицейский оркестр, кинологов с собаками и наездников из конной полиции с их четвероногими «партнерами».

...Резиденция Эли – в десятке метров от главного входа и приемного покоя. Над ней – большая вывеска. Справа – почтовый ящик для жалоб и заявлений. На столе компьютер. На стене – наручники. Как мы уже знаем, совсем не для красоты - Эли нередко приходится пускать их в ход.
 
В больнице участкового знают и без конца обращаются. Вот, сейчас, например, перед ним -женщина из Эфиопии. Ищет пропавшего сына.  Может, он в больнице? Эли записывает данные ее сына, проверяет по базе: «Твоего сына в больнице нет. Он сейчас в тюрьме. Вот адрес». Женщина растеряна, сжимает в руках листочек, протянутый участковым.
 
Вообще-то Эли в кабинете долго не задерживается. Все время в движении. В делах. Начеку. И мотоцикл под рукой, если что... впрочем, особой нужды в нет. Ведь за участковым – целая армия: полиция Израиля, служба безопасности больницы. И если Эли понадобится серьезная помощь - достаточно только набрать номер телефона.

15. ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ

Дети мертвых солдат

В Израиле появились «биологические завещания», и их становится все больше.  Несколько сотен мужчин оставили у адвоката распоряжение о том, что в случае смерти их сперма может быть использована для искусственного оплодотворения. Как бы это не показалось странным, но в Израиле находится и немало женщин, готовых зачать ребенка от мужчин, которых уже нет на свете, но чей генетический материал хранится в одном из банков спермы, существующих при больницах. Речь идет о погибших солдатах и тех, кто скончался по причине болезни или несчастного случая. За последние годы в Израиле появились на свет десятки детей, зачатых от спермы умерших мужчин, которые знают своих отцов лишь по фотографии.

На самом деле, ничего странного. Что может быть естественнее желания человека продолжиться в своих детях? И тем более, что современные технологии позволяют реализовать его вопреки любым обстоятельствам – даже смерти. Вопрос лишь в том, насколько общество готово к тому, чтобы признать за умершими (или их родственниками) право на продолжение рода после смерти.

Вот, например, история солдата, погибшего в Газе во время боя. Его родителям удалось найти женщину, готовую пройти процедуру искусственного оплодотворения и родить ребенка от их сына, чья сперма хранится в одном из банков. Казалось бы, стороны договорились, в чем проблема? Однако для того, чтобы осуществить задуманное, им пришлось добиваться разрешения в суде. Пришлось проходить судебную процедуру и родителям другого солдата, погибшего от пули палестинского снайпера в Хан-Юнисе – при том, что в отличие от предыдущего случая, имелось его устное завещание о желании иметь детей, подтвержденное близкими. В этой истории интересно и другое: когда родители солдата обратились через средства массовой информации к израильтянкам в поисках той, которая согласиться зачать и выносить ребенка их сына, им пришлось выбирать будущую мать из сорока доброволиц!

И еще один прецедентный вердикт, вынесенный судом по семейным делам в Тель-Авиве, потребовавший вмешательства юридического советника правительства: женщине разрешили использовать хранящуюся в одном из банков сперму ее скоропостижно скончавшегося мужа, которая была взята у него после смерти (современные технологии позволяют изъять способную к оплодотворению семенную жидкость из тела умершего на протяжении 72 часов с момента кончины). Хотя супруг женщины и не оставил после себя «биологического» завещания, судья учла, что родители умершего свидетельствовали о желании сына иметь детей.

Есть и примеры историй, которые уже завершились: вдова полицейского, погибшего при исполнении долга, воспитывает уже троих детей, которые были зачаты благодаря современным технологиям после его смерти. Появился «биологический» наследник и у мужчины, убитого несколько лет назад во время уличной стычки в Хайфе.

Но вот что интересно: судя по всему, и в этой области маленький Израиль впереди планеты всей. Во всяком случае, электронные средства массовой информации разных стран, и в том числе США, уже с 2001 года упоминают об израильской инициативе по созданию «солдатского банка спермы» и зачатия детей от погибших. Любопытно, насколько по-разному восприняли новость в разных странах. Наши противники тут же пришли к заключению, что Израиль собирается заняться воспроизводством солдат-сионистов. Что же касается западных стран, то - следует ли считать простым совпадением факт, что во время второй Иракской войны американским солдатам впервые официально предлагали перед выходом на боевые операции сдавать сперму на хранение в один из существующих банков? Так или иначе, но первыми пробивали брешь в привычном сознании людей по отношению к этой проблеме все же израильтяне. Инициатива, о которой идет речь, принадлежала общественной организации «Новая семья», возглавляемой адвокатом Ирит Розенблюм.

***

Все началось с 2000-го года, когда к Ирит пришел молодой солдат и рассказал историю о том, как во время службы в армии у него началось воспаление мочеполовой системы, которое привело к бесплодию. Услышав приговор врача, он впал в глубокую депрессию, не хотел жить и целую неделю не мог заставить себя выйти из дома. Ему казалось, что вместе с надеждами стать когда-нибудь отцом он потерял смысл жизни. Со временем парень потихоньку выбрался из депрессии, у него появилась подруга, планы создать семью, и теперь он не знал, как рассказать будущей невесте о своей беде и спрашивал у адвоката совета. Слушая солдата, Ирит с горечью думала о том, что он мог бы избежать ужасных последствий, если бы еще в самом начале болезни кто-то посоветовал ему сдать сперму на хранение в один из банков. Это был его шанс стать биологическим отцом при любом раскладе, и он его лишился. Завершая грустную историю, скажу, что у нее все же был счастливый конец. Невеста отнеслась к известию о том, что ее жених неспособен иметь своих детей, с сочувствием. После свадьбы супруги решили воспользоваться услугами анонимного донора из банка спермы. Сегодня в их семье подрастают дети, появления которых очень ждали, - и она ничем не отличается от множества других счастливых семей.

Возможно, со временем Ирит Розенблюм и  забыла бы об этой истории, если бы через некоторое время к ней не обратились родители парня, получившего смертельные ранения в Газе и скончавшегося в больнице. Они пожертвовали его органы тяжелобольным людям. Что же привело родителей погибшего солдата к адвокату? Им попалась на глаза статья, где рассказывалось о современных технологиях, позволяющих изъять из тела умершего мужчины его семенную жидкость, которая сохраняет способность к оплодотворению на протяжении 72 часов после его смерти. И теперь родители задавались вопросом: почему врачи, обратившиеся к ним с просьбой пожертвовать для пересадок органы их единственного сына, не предложили в тот момент изъять так же и его семенную жидкость и сохранить в банке спермы? Почему их лишили шанса стать бабушкой и дедушкой родного внука вопреки трагическим обстоятельствам? И тут Ирит словно током ударило: она подумала о том, что в обоих случаях можно было бы избежать ненужных страданий, если бы этим людям вовремя сказали, что у них есть шанс для продолжения рода – замороженная сперма сохраняется в течение многих лет.

***

Самое время задаться вопросом: почему в нашей стране нет такого понятия - «солдатский банк спермы»? Почему на случай возможного опознания (будем называть вещи своими именами) у каждого новобранца снимают отпечатки пальцев, делают снимок его зубов, не предлагая ему так же сдать на хранение свою сперму? Ведь он может заболеть, получить ранение, погибнуть. Мало у кого в призывном возрасте есть дети. Почему же не дать молодым парням шанса стать отцом при любых обстоятельствах, учитывая все перечисленные выше риски?

Размышляя над этой дилеммой, я перебирала возможные причины, по которым было бы нецелесообразно создавать у нас в стране «солдатский банк спермы». Во-первых, при израильских больницах уже существуют аналогичные хранилища, которые можно использовать и для этой цели, - тем более, что многие банки сетуют на дефицит доноров. Во-вторых, сохранение подобного генетического материала на протяжении лет стоит немалых затрат: технология очень дорогостоящая, и если процедура будет осуществляться в масштабах целой армии, то, наверняка, потребуется специальный бюджет. А откуда его взять в ситуации, когда правительство и так с трудом пытается поделить «тришкин кафтан», стараясь не ущемить ничьих интересов? Да и американцы почему-то до сих пор не создали «солдатского банка спермы»…

Так, может, для начала достаточно будет и того, что предприняли американцы накануне второй Иракской войны, предлагая солдатам - по их желанию - сохранять свой генетический материал перед переброской в район военных действий? Единственное условие, которое, пожалуй надо при этом ввести: оповещение всех, без исключения, новобранцев, о том, что у них есть возможность позаботиться о своем будущем потомстве на непредвиденный случай.

***

Вообще, у затронутой проблемы есть масса разных аспектов, начиная от философского и кончая религиозным. Можно ли, например, рассчитывать на то, что раввины разрешат когда-либо религиозным женщинам рожать детей от своих мужей после их смерти? Помнится, что раввинский совет уже заявлял о необходимости запретить незамужним религиозным женщинам прибегать к услугам банка спермы.

...Теперь поговорим о юридическом аспекте проблемы и постараемся ответить на некоторые вопросы. Например: кто является наследником «генетического материала» умершего, хранящегося в банке спермы – его жена, родители или государство? Может ли считаться ребенок наследником имущества своего биологического отца, учитывая, что его родители не были даже знакомы, и сам он появился на свет после смерти отца?

Оказывается, никаких законов по этому поводу нет, существуют лишь отдельные инструкции, предписывающие, как следует поступать в том, или ином случае. Например, когда речь идет о праве распоряжения «генетическим материалом» умершего, хранящемся в банке спермы, то здесь предпочтение отдается, как правило, его вдове, а не родителям. Насколько вообще допустимы в подобных случаях универсальные подходы? Например, в одном из «биологических завещаний», хранящихся в сейфе у адвоката среди прочих, женатый мужчина пишет о том, что в случае своей смерти предпочел бы иметь будущего ребенка не от супруги, а от другой женщины. Не говоря уже о том, что многие вдовы находят свое счастье во втором браке, в то время, как безутешные родители в течение долгих лет безуспешно пытаются справиться со своим горем и вернуться к нормальной жизни. Есть некая несправедливость и в том, что разрешения на пожертвование органов умершего спрашивают, в первую очередь, у родителей, но едва речь заходит о шансе для продолжения рода их погибшего сына, они почему-то отодвигаются на второй план.

Что же касается наследника, то и на этот счет имеется четкая инструкция: оказывается, малыш, появившийся на свет спустя 300 дней после смерти биологического отца, не имеет прав на его наследство. В среднем женщина вынашивает ребенка в течение 270-280 дней: если процедура искусственного оплодотворения будет сделана незамедлительно, то новорожденный появится на свет до истечения 300-дневного срока. Значит, гипотетически это возможно, но…существует другая инструкция, согласно которой сперма умершего может быть использована для оплодотворения лишь по истечении года с момента его смерти. Кстати, в вышеупомянутой инструкции есть определенная логика: женщине дается время на то, чтобы осознать всю серьезность своего намерения. Впрочем, и первая инструкция, касающееся права наследования, не лишена здравого смысла: о детях, зачатых от спермы погибших солдат, государство заботится так же, как и о тех, чьи отцы погибли: выплачивает соответствующее пособие до их совершеннолетия.

Но, по правде говоря, есть некий абсурд в том, что правила появления на свет ребенка диктуются инструкциями, распоряжениями юридического советника, постановлениями равинатских судов. Бессмысленно, по-моему, и задаваться вопросом – кому это нужно, чтобы отцом ребенка был человек, которого уже нет на свете? Во-первых, это нужно тому, кто оставил соответствующее письменное завещание, или говорил близким о своем желании стать отцом еще при жизни. Во-вторых, его родителям, для которых появление внуков могло бы смягчить боль от утраты сына. В-третьих, женщинам, не имеющим семьи, но желающим родить ребенка не от анонимного отца, а от мужчины, у которого есть имя, родители, родственники. И, наконец, вдовам, которые видят в ребенке, зачатом от любимого мужа, его продолжение.

Для того, чтобы общество адаптировалось к переменам подобного рода, требуется время: то, что кажется сегодня не вполне адекватным, завтра будет восприниматься совсем иначе. Уже сейчас в Израиле появляется все больше и больше мужчин, которые не желают быть анонимными донорами, предпочитая знать своих будущих детей, - в отличие от той же Швеции, где принятие закона о праве человека знать своего отца, резко снизило число пожертвований в банки спермы. Теперь Израиль сделал еще один шаг в этом направлении: появились «биологические завещания», все больше женщин предпочитают анонимным донорам погибших, или умерших по той или иной причине мужчин. И нет ничего крамольного в том, что в нашей стране есть возможность реализовать желание мужчины, оставившего «биологическое завещание» на случай своей смерти, и женщины, предпочитающей, чтобы ее ребенок знал, кто его отец, и встречался с родственниками с его стороны.

Продолжая размышлять на эту тему, я думала и об израильских вдовах, которые мечтали родить сына, или дочку от любимого человека, но не успели. Для них появление желанного ребенка - даже после смерти мужа - было бы лучшей реабилитацией после перенесенной трагедии. На фоне любых перемен наши чувства остаются теми, что были во все времена. Однажды в больницу «Барзилай» поступила беременная женщина в состоянии глубокой комы. И ее муж попросил врачей сделать все возможное для того, чтобы сохранить и выходить ребенка, при том, что в этой семье уже есть двое детей и неизвестно, выйдет ли его жена из состояния комы.

…Ирит Розенблюм вспоминает, как после второй Ливанской войны к ней стали обращаться солдаты срочной службы и молодые мужчины с севера, пережившие ракетные обстрелы. Составляя текст «биологического завещания», каждый из них делал свой выбор, решая, кому доверить свой «генетический материал» в случае смерти или тяжелой болезни: любимой женщине, родителям или государству. С тех пор прошли годы: мужчины, слава богу находятся в здравии, и завещания продолжают покоиться в сейфе. Надеюсь, этим людям будет суждена долгая и счастливая жизнь. А если что-то и случится, то они надежно застраховали свое будущее – возможность продолжиться в своих детях даже после смерти.

Жизнь после смерти

Малышка, появившаяся в Израиле на свет в начале этой недели,  особенная. Ее отца - солдата, погибшего от пули палестинского снайпера в Газе, уже одиннадцать лет нет на свете. Одиннадцать лет его мать Рахель Коэн вела борьбу за то, чтобы его жизнь продлилась и после смерти. Благодаря современным технологиям ребенок может быть зачат с помощью спермы, извлеченной из тела умершего в течение 72 часов после его кончины. И в нашей стране есть немало женщин, предпочитающих воспользоваться генетическим материалом погибшего мужчины, а не анонимного донора. Тогда у малыша, по крайней мере, будет еще семья и со стороны отца.

В случае, о котором идет речь, родители погибшего солдата обратились через газеты к женщинам с просьбой воспользоваться генетическим материалом их сына и выносить ребенка – их будущего внука. Им пришлось выбирать мать своей будущей внучки из сорока (!) кандидаток.
   
В Израиле подрастает поколение детей, которые никогда не увидят своих отцов. На сегодняшний день их насчитывается уже 23, но лишь четверо из них появились на свет при весьма необычных обстоятельствах. Когда вдова погибшего или его подруга, состоявшая с ним в гражданском браке, решает выносить ребенка после его смерти, воспользовавшись его генетическим материалом, это ни у кого не вызывает вопросов. Когда же подобное желание изъявляют родители погибшего сына, их путь оказывается более тернистым. Потому что в  подобном случае судьбу будущего ребенка решают инструкции, распоряжения юридического советника и судов. Правда, за последние пятнадцать лет ситуация существенно изменилась – благодаря руководителю общественной организации «Новая семья» Ирит Розенблюм, поддерживающей безутешных родителей, которые потеряли сына и мечтают о внуках, и тяжелобольных, желающих оставить после себя потомство. В настоящий момент детей, родившихся у матерей, которые не были знакомы с отцами своих малышей, насчитывается уже четверо. И, судя по всему, в ближайшие годы их станет намного больше: пятьдесят израильтян в настоящее время заняты поиском женщин, готовых зачать ребенка от генетического материала погибших или тяжелобольных людей, обреченных на смерть.

- Я начала заниматься подобными историями в 2001 году после встречи с солдатом, который после перенесенной болезни был лишен возможности стать отцом и сожалел о том, что не позаботился о сохранении генетического материала, - вспоминает Ирит Розенблюм. – Тогда же я обратилась за поддержкой к юридическому советнику правительства, убеждая его в том, что каждый солдат должен быть информирован о том, что он может оставить «биологическое завещание» и ему необходимо предоставить для этого все условия. Спустя несколько лет мне удалось создать банк «биологических завещаний», который до сих пор является единственным в своем роде не только в нашей стране, но и в мире. В нем хранится 890 завещаний, два процента из которых принадлежат женщинам. В настоящее время никаких ограничений с точки зрения закона нет. Но существуют проблемы ментальные. Общество еще не готово к тому, чтобы дети появлялись на свет таким образом. Как совместить поминальную свечу и чудо появления на свет? Не будет ли ребенок, зачатый от отца, которого уже нет на свете и которого продолжают оплакивать его близкие, несчастен с самого рождения? Те же, кто мог бы застраховать себя на случай возможного несчастья, составив «биологическое завещание», предпочитают не думать о плохом, а потом оказывается слишком поздно. Я верю, что со временем люди поймут, что на самом деле ребенок, который появляется на свет таким образом, желанный для всех – и для родителей, чей сын погиб, не успев оставить после себя потомства; и для одиноких матерей, которые предпочитают, чтобы у их сына или дочки была семья со стороны отца, пусть и погибшего; и для детей, которые в отличие от сверстников, зачатых от анонимного донора, будут знать историю своего рода - откуда они пришли в этот мир и кто их близкие. Ведь любые исследования, связанные с самоидентификацией человека, утверждают, что даже те, что появились на свет из «пробирки», предпочли бы знать своего «биологического отца».

От себя добавлю, что бабушки и дедушки, внуки которых появились на свет при таких необычных обстоятельствах, признаются в том, что новорожденный не заменил им погибшего сына, и они продолжают скорбеть о его гибели, но теперь, по крайней мере, рады тому, что от него есть потомство. 

О чем молчит сердце солдата

Понятно, что этот фильм должен был появиться. Такие сюжеты на дороге не валяются. История красивая, актуальная, пронизанная человеколюбием. Еврейское сердце бьется в арабской груди. Араб называет своего погибшего донора братом, ездит на его могилу, приглашает к себе на свадьбу его родителей, обращаясь к ним не иначе, как «мама» и «отец». Хирург-транплантолог говорит о том, что держа в руках сердца араба и еврея, не не видит между ними разницы. Лучшего названия, чем «Братья по сердцу» для этого фильма не придумать. Правда, не совсем понятно, что же послужило причиной смерти молодого, здорового, красивого солдата? Ведь погиб он не в бою. Но фильм французской журналистки Эстер Лондон совсем о другом. А тот, что мог бы дать ответ, вряд ли когда-либо будет снят. Кому нужны тяжелые, рвущие сердце, истории страшной и нелепой гибели отличных парней? Вот и эту многие предпочли бы забыть. За исключением близких солдата.

День рождения, которое не празднуют

...С отцом погибшего солдата Янива Пожарика – Ефимом мы встречаемся за неделю до презентации французского фильма «Братья по сердцу» и за две недели до судебного заседания, на котором будет рассматриваться просьба виновник гибели Янива о досрочном освобождении. Разница между двумя событиями с уже назначенной датой лишь в том, что презентация состоится точно, а судебное заседание могут в очередной раз перенести – такое уже  случалось, и не раз. Но есть еще одна дата – 5 октября, день рождения Янива, 24-й по счету. Праздник, который последние четыре года не отмечается – с тех пор, как похоронили Янива. Но для родителей эта дата остается даже после того, как ребенка уже нет. Они продолжают вести отсчет, думая о том, как могла бы сложиться жизнь их рано ушедшего сына в 20, 21, 22, 23... Сколько стран он успел бы объездить после службы в армии? Какие погоны бы уже носил (Янив мечтал о карьере военного)? Может быть, бы бы уже женат и имел детей? Кто бы у него родился -  мальчики или девочки? И это очень печальный отсчет – дней рождений, которые перестали быть праздником.
 
- Янив родился у нас с Ларисой в 1988-м, - рассказывает мне Ефим. – Он был такой веселый, улыбчивый, светлый. Это видно даже на его фотографиях... Через полтора года у нас родилась Алена, а еще через шесть лет Ариэль. У Янива с Аленой   совсем небольшая разница в возрасте, и они росли практически как близнецы. Были не разлей вода. На правах старшего Янив опекал сестру. Когда дети пошли в школу, то все ребята знали: Алену нельзя обижать, иначе придется иметь дело с ее братом.
Янив очень любил море, все свободное время проводил на побережье, - продолжает он.

- Сначала катался на доске, потом у него появилась лодка. Мы собирались купить Яниву водный мотоцикл, но в 2007-м сын призвался в армию и мы эту идею на время отложили. Сын мечтал попасть в морские войска, а его направили в танковые. Он призвался в августе 2007, а в феврале 2008-го мы с Ларисой уже были приглашены на торжественную церемонию  в Латруне, где награждали семерых солдат-отличников, и в том числе нашего сына - семерых из 450-ти, которые призывались вместе с ним! К тому времени Янив уже настолько полюбил танковые войска, что решил стать командиром танка и пойти на офицерские курсы. Но он не успел. Через месяц после церемонии в Латруне его убили.

Солдат, сын солдата

И Ефим, и Янив - оба были солдатами. Ефим репатриировался в Израиль в 1974-м году из Молдавии. Ему тогда было 16. В 18 призвался в армию и во время боевой операции получил ранение: в 1977-м группа террористов перешла границу в районе Маалота, и группа солдат получила приказ их обезвредить. После ранения Ефим долго лежал в больнице. Его признали инвалидом (легкая хромота сохранилась до сих пор) и освободили от армейской службы, что его совершенно не устроило. Ефим подал рапорт с просьбой вернуть его в армию, который был удовлетворен. Он служил в ВВС, в медицинских войсках, участвовал в операции «Шломо Галиль», в течение многих лет ходил на резервистские сборы.

Что же касается гражданской жизни, то по прибытии в Израиль, Ефим вместе с родителями оказался в иерусалимском центре абсорбции. Его 50-летний отец целый год не мог найти работу, и Ефиму, который в стране исхода успел получить профессию токаря, пришлось оставить ульпан и устроиться на военный завод, чтобы помочь семье. Позже он изучал электронику в технической школе ВВС и обслуживал армейские самолеты. Последние двадцать лет Ефим работает таксистом. У этой профессии свои риски: однажды он едва не стал жервой пассажиров, решивших его ограбить – выручило знание русского. Репатриировавшийся в 16 лет, Ефим говорит на иврите без акцента, и грабители, приняв его за уроженца страны, спокойно обсуждали при нем по-русски детали своего плана. Когда он услышал, как один пассажир сказал другому: «Я оглушу его сзади, а ты заберешь деньги», он остановил машину и сказал парням по-русски: «Платите за поездку и убирайтесь по-хорошему!» В словах таксиста было столько решимости, что парни безропотно сунули ему деньги и убежали.

Самый страшный день

- С утра я был на работе, заехал домой пообедать. При входе заметил девушку в военной форме, которая, очевидно, кого-то ждала. Оказалось – меня. Через две минуты в дверь постучали. Увидев на пороге офицеров, я сразу все понял, - голос Ефима прерывается, он закрывает лицо руками. Воспоминания о самом страшном дне его жизни даются бывшему солдату нелегко.
 
...«Ваш сын ранен», - сказал один из офицеров. Ефим ответил: «Если бы он был ранен, вы бы позвонили. Я сам служил... Знаю, что вы приходите, только когда убили...» - «В случае тяжелого ранения мы тоже приходим, и ваш сын...», - возразил офицер, но конца  фразы Ефим уже не слышал. Он пришел в себя, почувствовав, что его начинают поднимать с пола. Через несколько минут пришла жена. Он сказал ей, что Янив ранен. Потом Ефим позвонил в школу, попросил, чтобы сына и дочь отпустили с уроков, и все они поехали в больницу «Рамбам».

Янив дышал. Кровать, на которой он лежал, была вся в крови. Потом Ефим узнал, что когда «скорая» прибыла на место, у получившего смертельное ранение Янива уже не было пульса, но медикам удалось запустить его сердце. Хирурги пытались его оперировать, но безуспешно: мозг был уже умер. «Как же так? – спросил Ефим у врача. – Ведь он дышит, его сердце бьется, и руки теплые». Ему ответили: «Все это благодаря приборам».

Всю ночь родители солдата провели в больнице. Утром профессор сказал им, что, к сожалению, ничего сделать нельзя. Ефим видел, что неподалеку от них в коридоре крутится медсестра, поглядывая на них и словно ожидая подходящего момента для разговора. Он сразу понял, о чем она хочет говорить – о пересадке органов. Ефим настоял, чтобы сына посмотрели еще два профессора – из других больниц. К отцовской просьбе отнеслись с большим сочувствием и пониманием. В девять вечера привезли третьего по счету профессора – заведующего  отделением нейрохирургии из больницы «Тель ха-Шомер». Но и он, обследовал раненого солдата, вынес тот же вердит, что и его коллеги, только добавил еще одну фразу: «Даже если бы это случилось не на базе, а в приемном покое больницы, нам бы не удалось спасти вашего сына. Ранение слишком серьезное. Повреждена центральная артерия...»
 
После того, как профессор уехал, с родителями решились поговорить по поводу пересадки органов. Ефим посоветовался с женой, она все еще была в шоке и не осознавала до конца случившегося. Ефим сказал: «Пусть от нашего сына хоть что-то останется».

- Янив всегда был такой здоровый парень. Даже в детстве ничем не болел. И чтобы вот так взять его и похоронить... - Ефим не в силах сдержать слез. Он вытирает рукой глаза и тихо  произносит, - это был самый страшный день в моей жизни...
 
...Сердце погибшего солдата досталось арабу-христианину из Нижней Галилеи – Луаю Салиму. Печень, почки, селезенка и роговица распределили между несколькими больными, ожидающими очереди на пересадку. После операции двое написали родителям Янива письма с благодарностью. О здоровье остальных Ефим справился сам. И только с Салимом семья погибшего солдата поддерживает связь до сих пор.

- Он хороший парень, - говорит мне Ефим. – Сам захотел с нами встретиться и с тех пор мы время от времени видимся. Родителей у Салима нет, и он теперь считает нас с Ларисой своими родителями. Мы не раз ездили к нему на север, были на его свадьбе, а он с женой навещает нас и могилу нашего сына, которого зовет своим братом. Салим, кстати, учился в Москве, там ему и сказали, что у него тяжелая патология, и без пересадки сердца он долго не проживет. Когда Янив погиб, Салиму было 26 лет, и он уже передвигался с аппаратом, который качал ему вместо сердца кровь - врачи опасались, что дни его сочтены. Мне бы хотелось, чтобы он носил сердце Янива еще много лет. Потому что если Салим, не дай Бог, заболеет, я восприму это так же тяжело, как если бы заболел мой сын.


...Родители Янива получают то же же армейское пособие, что и родители солдат, чьи дети погибли от рук врага. Примерно через два месяца после трагедии с Янивом в армии произошел еще один случай – солдат, убивший случайным выстрелом своего сослуживца, не знал, что после выполнения боевого задания в стволе оставалась еще одна пуля. За халатное обращение с оружием его осудили на два года и три месяца.
 
- Я ездил к родителям погибшего солдата, когда они сидели шиву, чтобы хоть как-то их поддержать, - говорит Ефим. - Помню, что в те дни по телевизору показывали сюжет, где у них просили прощения родители парня, оказавшегося виновником его смерти.

...Напоследок я все же решаюсь задать Ефиму этот вопрос – что он чувствовал во время презентации фильм «Братья по сердцу»? Стало ли ему от этого легче?

- Хорошо, что сына вспоминают и другие люди – не только мы, - отвечает он, - но легче мне от этого не становится. Теперь я знаю точно: то, что с нами тогда случилось, НИКОГДА не пройдет. Наши дети пережили тяжелую травму. Сейчас, когда младшему пришло время идти в армию, и он мечтает служить в танковых войсках, как и старший брат, я места себе не нахожу, у меня постоянный страх за него... Мы с женой и сейчас, четыре с лишним года спустя, живем с тем же ощущением, словно все это было вчера. Время не лечит. Наоборот - с каждым годом все тяжелее. Особенно, когда начинаешь думаешь о том, что сейчас сыну было всего 24 и все самое лучшее у него еще было бы впереди...

16. На вираже судьбы

Бомба во спасение

Тель-авивская набережная пустынна: накрапывает дождик. И вдруг неподалеку появляется группа – человек сорок, возглавляемая бодрым толстяком. Взгромоздившись на камень, установленный в честь бывшего мэра Тель-Авива Шломо Лахата, он начинает что-то увлеченно рассказывать. Ветер доносит взрывы смеха. Я подхожу и прислушиваюсь.

- Вряд ли кто-то нибудь из вас испытывает добрые чувства к полицейскому, когда он выписывает штраф за нарушение. Иные даже готовы затеять драку и не скупятся на выражения. Теперь в этом нет нужды. Взгляните на эту замечательную игрушку, - незнакомец демонстрирует толпе маленького резинового полицейского, болтающегося на шнурке. – Выезжаете из дома? Повесьте малыша себе на грудь. Получили штраф? Улыбнитесь полицейскому, поверните за ближайший угол и отыграйтесь на его двойнике, - начинается импровизированный спектакль с бедной игрушкой, которая награждается непечатными словами. В довершение всего ее безжалостно щипают и сжимают. Все смеются. – Ну что, полегчало? Можно «ехать» дальше. Мы находимся на знаменитом пляже. Здесь, с дня его основания, не покладая рук трудятся воры. Но только одному из них было суждено войти в историю. Впрочем, сейчас он вам сам об этом расскажет. Моти, ты уже здесь? – обращается он к кому-то невидимому. Со стороны моря, из темноты возникает улыбающийся мужчина в белой рубашке. – Знакомьтесь, Моти Ашкенази! – Толпа оживляется. «Ничего себе! Тот самый?!» - восклицает женщина, стоящая рядом со мной. И тут до меня доходит, что только теперь, спустя годы, я вижу человека, история которого в свое время стала одной из самых громких израильских сенсаций.

Много лет минуло с того дня, когда профессиональный вор и наркоман с большим стажем украл на одном из тель-авивских пляжей чужую сумку и обнаружил в ней бомбу с часовым механизмом. В то утро у моря было особенно многолюдно: школьные каникулы, разгар туристического сезона, к тому же – пятница, выходной. Моти проверил содержимое сумки еще на месте, не вынося ее с пляжа. Он мог бы убежать, повинуясь инстинкту самосохранения: ведь бомба готова была взорваться в любую секунду. Да и с полицией объясняться ему, вору со стажем, было не с руки: очередная кража, а он еще к тому же еще под домашним арестом за прежние делишки. Но Моти, недолго думая, взвалил сумку на плечо и понес ее в безлюдное место, после чего добежал до ближайшей гостиницы и позвонил в полицию - тому самому человеку, у которого отмечался час назад: одним из условий «домашнего ареста» была ежедневная явка в полицию. «Ты же только что у меня был, – недовольно отозвался тот. – Кстати, а что ты делаешь на пляже? Опять принялся за старое?» - «Послушай, здесь бомба!» – закричал Моти. - «Ты уже под «дозой»? – не поверил тот, но в голосе Моти было нечто такое, что не оставляло места сомнениям.

До прибытия полицейских Моти преграждал путь прохожим в опасную зону. Впрочем, все и так шарахались от него, как от чумного: при довольно высоком росте он весил от силы килограммов сорок, был страшно худ и изможден. Вскоре появились два мотоциклиста из дорожной полиции. Моти показал им содержимое сумки. Увидев бомбу, они отскочили как ошпаренные и начали вызывать службу безопасности. Завыли сирены, район оцепили. А Моти, между тем, отправился восвояси. Его жутко ломало, нужно было срочно принять дозу, а «заначка» была спрятана дома в надежном месте.

Едва он успел добрести до дома, как появились полицейские. Завидев их на пороге, мать Моти обреченно вздохнула: «Неужели вы не оставите нас в покое даже в Шабат?». Она давно привыкла к обыскам, во время которых переворачивался весь дом, но все же надеялась встретить наступление Субботы в мире и покое: в этот день в доме собирались дети и внуки, и она готовила еду для вечерней трапезы. «Твой сын герой», - сказали ей полицейские. «Вы что, смеетесь надо мной? Что он натворил на сей раз?» - не поверила она.

Вместе с полицией в дом явились представители службы безопасности: они хотели выяснить, где именно Моти нашел сумку со взрывчаткой – возможно, там имелись и другие взрывные устройства. А его, между тем, продолжало «ломать», и он с трудом понимал, чего от него хотят. Моти разрешили принять «дозу»: первый раз в жизни он делал это в присутствии полицейских.

Вслед за полицейскими нагрянули журналисты с телевидения, радио, изо всех газет. Ослепленный вспышками фотокамер, Моти рассказывал, как нашел на пляже бомбу. Журналисты осаждали и его мать. «Вашего сына наградят, он спас столько людей», - сказал кто-то из них, а она ответила: «Не надо никакой награды. Лучше спасите моего сына» (все годы мать боролась за Моти - младшего из своих семерых детей, тратя на его лечение последние средства. Сколько раз ей приходилось вызывать на дом «скорую», чтобы вытащить его из «криза», не дать умереть). Ее слова, в которых было столько боли, потрясли многих, в главное, были услышаны.

Вскоре Моти отправили на север страны, в один из лучших реабилитационных центров на север страны, где он лечился за государственный счет в течение целого года. Затем ему оплатили еще год лечения и посоветовали держаться подальше от Тель-Авива и старых дружков. Несколько лет Моти прожил на севере, где встретил свою будущую жену. После рождения детей семья перебралась в Тель-Авив, где проживает и по сей день.

***

…Мы встречаемся с Моти вечером, в его просторной квартире в Яд-Элиягу.  Моти готовит ужин для детей - их у него четверо. Жена должна вернуться с минуты на минуту. Едва речь заходит о прошлом Моти, супруги, красноречиво переглянувшись, отправляют детей из салона в дальнюю комнату: им это слушать ни к чему.

Все пошло в его жизни не так после смерти отца. Моти был в семье самым маленьким, и ему сказали, что папа уехал. Мальчик все время его искал: однажды он побежал за какой-то машиной, думая, что в ней отец, и заблудился. Когда же Моти, наконец, сказали,  что папа умер, он вообще перестал кому-либо верить. В школе часто дрались, и отцы побитый мальчишек приходили к учителю разбираться. Защищать Моти было некому. Мать после смерти отца осталась одна: семеро детей, всех накорми, одень, обуй. Мальчик нуждался в защите и, в конце концов, нашел ее на улице, связавшись со взрослыми парнями, наводившими страх на всю округу. Когда одноклассники Моти увидели, с кем он завел дружбу, его уже боялись трогать. А новые друзья стали поручать мальчику грязные делишки, прекрасно зная о том, что его, как несовершеннолетнего, не посадят. Приучили к наркотикам. Моти по-прежнему никому не верил и, когда подрос, предпочел промышлять в одиночку. Деньги доставались легко, их было много, но все уходило на наркотики. Под «дозой» он чувствовал себя королем, Моти казалось, что у него в руках пульт от всего мира. Но то была иллюзия. Без 6-7 граммов героина в день у парня начинались жуткие ломки, он плакал и желал себе смерти. Моти часто арестовывали, заводили «дела», один раз даже посадили на девять месяцев, но чаще отпускали из-за отсутствия свидетелей и недостаточных доказательств. Ведь он «работал» в одиночку и делал это виртуозно.

В то лето, когда Моти нашел бомбу, вся его жизнь была сосредоточена на пакетике с порошком, и он каждое утро отправлялся на пляж за чужими кошельками. Сумку, на которую было брошено полотенце, он заприметил сразу. Рядом валялась футболка, пара шлепанцев и ключи. Никаких сомнений, что хозяин вещей плавает в море. Оглянувшись по сторонам, Моти открыл сумку и начал шарить в ней в поисках кошелька, но неожиданно его рука нащупала гвозди, металлические шарики и кусок железной трубы. Заглянув в сумку, он увидел провода, часы, горящую красную лампочку, а под ней две кнопки. В первую минуту Моти растерялся: это действительно бомба, или у него галлюцинация? Подхватив сумку, он понес ее с пляжа. Удалившись метров на двести метров, забрел в укромное место и снова открыл сумку. Ошибки быть не могло: красная лампочка горела, часы тикали, от них шли провода, а внизу было полно гвоздей и металлических шариков. Моти позвонил в полицию, и это был единственный случай в его воровской жизни, когда ему пришлось сотрудничать с полицией.

Конечно, у него был страх, как у любого нормального человека. Позже он осознал, что с ним могло произойти нечто и пострашнее смерти. Ведь если бы бомба взорвалась и он умер, полиция, обнаружив на месте взрыва останки хорошо знакомой им личности, наверняка, причислила бы его к пособникам террористов, которые «купили» его за «дозу». Только представить себе, как после этого люди отнеслись бы к его семье? И что подумали бы о Моти его близкие? Он ведь вырос в хорошей семье, где соблюдались религиозные традиции. Его братья отслужили в армии. И слава богу, что бомба не взорвалась, и Моти смог рассказать полиции, как все было.

Он считает, что бомба спасла ему жизнь. Где бы он был сейчас, если бы не наткнулся тогда на сумку? На кладбище. Потому что все равно рано или поздно умер бы от передозировки. Но судьба уготовила ему другое: Моти «наградили» реабилитацией, и он вернулся к жизни. Он вспоминал тот день, пытаясь припомнить свои ощущения от происходящего и  его не покидало чувство, что когда он шел с пляжа с сумкой, которая могла в любой момент взорваться, у него на плече сидел ангел. Ведь если бы произошел взрыв, он унес бы десятки, а, может, и сотню жизней – в то утро на пляже яблоку негде было упасть. Но этого не произошло.

После случая на пляже Моти еще долго одолевала пресса. Журналисты приезжали даже из Японии и Франции. О нем сняли фильм. Говорили, что случай уникальный: ничего подобного нигде еще не было. Моти сумел реабилитироваться благодаря поддержки матери и после лечения отблагодарил ее поездкой на родину - она не была в Турции пятьдесят лет. Их принимал мэр города, наслышанный об истории с бомбой, они побывали на развалинах синагоги, где молился когда-то дед Моти…

А затем в его жизни начались новые испытания. При том, что Моти уже был «чистым», его не раз увольняли с работы и выкидывали со съемной квартиры, хотя он работал изо всех сил и исправно платил за аренду. Узнавая о его прошлом, люди начинали бояться иметь с ним дело. В иные дни у Моти не было даже десяти шекелей, чтобы дать детям на сладости. Он еще на забыл, как можно легко и без проблем добыть гораздо большие суммы, он всякий раз останавливал себя, понимая, что стоит только начать, как уже не остановишься.

Однажды он нашел работу у подрядчика, который относился к нему как к рабу. Поскольку Моти очень нуждался в заработке, он был готов вынести любые унижения, и босс пользовался этим вовсю: кричал, обзывал последними словами, недоплачивал деньги. Когда же ему кто-то шепнул, что его «раб» был рецидивистом, известным в криминальной среде, он начал заискивать перед Моти, который видел в его глазах уже знакомый ему страх. Никто не верил в то, что преступник может стать другим.

У другой истории с работодателем, узнавшим о преступном прошлом Моти и тут же уволившим его безо всяких причин, было неожиданное продолжение. Через несколько лет они встретились в реабилитационном центре, куда бывший «босс»  привел своего сына-наркомана. Узнав, что Моти будет заниматься реабилитацией его чада, отец побледнел. Видимо, подумал, что Моти будет мстить. А тот, напротив, подошел и пожал ему руку со словами: «Тебе не о чем волноваться, я сделаю все, чтобы вытащить из наркотиков твоего сына».

В иные дни дом, где жила семья, превращалось в маленький реабилитационный центр. Но однажды случилась история, которая Моти буквально подкосила: парень, которого они с женой подобрали на улице и боролись за него целый год, все же умер от передозы – и именно в тот день, когда их не было рядом, чего Моти до сих пор не может себе простить. Он даже не исключал того, что если когда-нибудь создаст реабилитационный центр, то назовет его именем этого парня.

…Когда семья вернулась с севера страны в Тель-Авив, Моти долго не мог найти работу – пришлось обратиться за помощью в муниципалитет. Ему пошли навстречу, но прежде созвали журналистов и устроили по этому поводу пресс-конференцию. «Скуп» заключался в том, что Моти получал место инспектора на том самом пляже, где в течение нескольких лет промышлял кражами и обнаружил бомбу. Когда ажиотаж в прессе стих, оказалось, что ему предлагают не постоянную, а временную работу - заменять в выходные инспектора, который стал религиозным. При том, что Моти и его жена тоже соблюдали еврейские традиции и их дети учились в религиозной школе, ему пришлось согласился: другой работы не было. Потом Моти тихо уволили, и ни на одно из его писем муниципалитет так и не ответил. Но ангел по-прежнему сидел на его плече: вскоре Моти удалось открыть свое дело, он занялся перевозками и неплохо обеспечивает свою семью. А в свободное время еще выступает повсюду с лекциями: рассказывает о своем прошлом и о том дне, который вернул его к жизни. Его мечта -  открыть собственный реабилитационный центр для лечения наркоманов - пока не осуществилась, но Моти не теряет надежды. Ведь только тот, кто прошел весь этот путь до конца, опустившись на самое дно, знает дорогу назад и может указать ее другим.

… И вот ведь какая штука! Однажды Моти и его жену обокрали на том же самом пляже, где он много лет назад нашел бомбу. Моти очень разозлился и начал проклинать воров, но, осознав абсурд происходящего, улыбнулся и поблагодарил Всевышнего за то, что он дал ему возможность самому пережить чувства людей, у которых он воровал деньги много лет назад.

Сторож брату своему

В отличие от героев известной сказки братьев Гримм про пряничный домик, Моти точно знал, что попадет в беду, но так же, как и они, помечал пройденный путь. Он был уверен: однажды придет день, когда он отыщет по отметкам дорогу назад. За 12 лет, которые Моти Эзрад провел в камере, тюрьма не стала для него домом: он не скучал по ней в короткие промежутки, когда оказывался на свободе, но был еще недостаточно силен для того, чтобы найти себя за ее стенами и жить как все. Первое «дело» на него завели, когда ему исполнилось всего девять: к тринадцати годам их насчитывалось уже полсотни. Моти довел счет до двух с половиной сотен, после чего пустился в обратный путь. Это случилось в 1991-м году. В ту пору Моти перевалило за 30, за его спиной было три тюремных срока и 18-летний наркоманский стаж.

***
Моти возникает за спиной неслышно, приводя меня в легкое замешательство. Он – сама элегантность: черная рубашка и светлые брюки хорошего покроя; аккуратная стрижка. Моложавый, спортивный, подтянутый. Открытая, располагающая улыбка. О прошлом напоминает разве что едва заметный рубец от шрама на щеке. Ныне бывший преступник-рецидивист возглавляет добровольческую организацию реабилитированных заключенных, насчитывающую несколько сотен членов по всей стране. И когда он предлагает мне выслушать историю его жизни, я охотно соглашаюсь, чувствуя в нем хорошего рассказчика.

***

«Мы прибыли в 1966-м году из Марокко. Мать, отец и десять детей. Я среди своих братьев был седьмым по счету. Там, в Марокко, мои родители жили мечтой об эрец-Исраэль, а прибыли в государство Израиль, которое направило их в город развития Офаким, - начинает Моти и вдруг делает паузу, после которой неожиданно говорит. – А теперь я сделаю небольшое отступление и расскажу тебе о своей недавней поездке в коммуну «Зоарим», где реабилитируют бывших наркоманов. Она находится недалеко от Кирьят-Гата, и я выступал там с концертом. Но прежде была церемония, на которой тридцати подросткам вручали медаль за то, что они уже год не употребляют наркотиков. Их вызывали по очереди, и я обратил внимание на то, что слышу одни русские имена – Павел, Володя, Саша, Евгений... Я вдруг понял, что  «русская» алия проходит то же самое, что проходили 30 лет назад мы, выходцы из Марокко. Получается, что государство не учится на своих ошибках, обрекая каждую алию на те же самые трудности. Поэтому я и согласился на нашу с тобой встречу. Назови это как хочешь: послание, горький опыт, - суть не в названии.

А теперь снова вернемся на 30 лет назад. Я рос в непростом доме: с одной стороны он был очень теплым и полным любви, с другой – здесь не знали иных методов воспитания по отношению к непослушному ребенку, кроме битья. Мои братья в детстве отличались послушанием и избежали порки, впоследствии они получили высшее образование и хорошо устроились в жизни. А я был совсем другим, слишком непоседливым, и потому мне часто доставалось. Когда ребенка то и дело бьют, у него в душе копится гнев, который ему хочется выплеснуть наружу. Мне было девять, и я пошел воровать. Не от того, что дома чего-то не хватало, а из-за неосознанного чувства протеста. Когда я сегодня встречаю в школе «Вову», или «Сашу», который смотрит в пол, не поднимая глаз, я точно знаю, что с ним происходит и как с ним разговаривают дома и в полиции. Между тем, что проходит сейчас он, и что проходил 30 лет назад я, есть всего одна разница: тогда не было всей этой обширной системы опеки несовершеннолетних правонарушителей. Попробуй, найди сегодня в Израиле девятилетнего ребенка, на которого заведено 50 дел в полиции: уже после третьего «дела» с ним начинают усиленно работать социальные работники и участковые инспектора. Я же имел дело только с полицией и судом. С девяти до 13 лет на меня завели полсотни дел: я крутился внутри системы, которой не было дела ни до меня, ни до моей боли. Родители не знали, что со мной делать и от отчаяния били, в полиции стращали тюрьмой. После 14-ти бить меня было уже невозможно - я вырос, зато с 15-ти можно было называть преступником и изолировать от нормальных людей.

Вот так меня система и переломала. А ведь я, наверное, чего-то стоил: родители с детства отмечали, что у меня есть способности к музыке, я хорошо играл в футбол. Но мне негде было применить свои способности: все шарахались от малолетнего преступника. Я был потерянный человек, изгой. Посмотри на эти листы, - Моти протягивает мне внушительную пачку листов с распечатками из полиции за двадцать лет – с 1971-го по 1991-й. – Разве это была жизнь? Я начал принимать наркотики с 14-ти лет, в 19 лет уже был на героине.

А сейчас я тебя, наверное, удивлю. Внутри себя я всегда знал, что я другой и что однажды придет день, когда я откажусь от прошлого и начну новую жизнь. Я ведь никогда не был жестоким, только воровал, и всегда в одиночку - у меня не было компаньонов. Чаще воровал, чтобы купить наркотики. Я катился вниз, но оставлял позади зарубки, надеясь, что они помогут мне отыскать дорогу назад. Когда у меня родилась дочь, я сказал себе: вот он и пришел, тот момент, которого ты давно ждал – пора возвращаться к нормальной жизни. Я отбывал в то время третий срок и решил порвать со своим прошлым, не дожидаясь освобождения, просто посадил «росток» и начал его поливать: перестал употреблять наркотики, отдалился от преступников, насколько это возможно в условиях тюрьмы, то есть стал жить другими интересами, работать над своим языком, избегая сленга, на котором говорят в криминальной среде. И еще мне захотелось что-то дать другим еще до того, как я освобожусь из тюрьмы.

Первый же коротенький отпуск, которые предоставляют заключенным, вставшим на путь исправления, я использовал на то, что начал обходить школы. Мне захотелось выступить перед подростками и рассказывать им свою историю, чтобы уберечь от подобных ошибок, но все директора от меня шарахались, и лишь один согласился выслушать, после чего произнес: «Интересная идея. Я должен подумать. Оставь мне свой телефон». Он позвонил мне в течение получаса – я даже не успел добраться до дома, и предложил выступить перед учениками во время очередного тюремного отпуска. Так я стал ходить из класса в класс, рассказывая подросткам свою историю. Ты бы видела, какими глазами они на меня смотрели! Между нами устанавливались те же понимание и гармония, которые бывают в хорошо отлаженном оркестре. С тех пор я работаю с детьми. Те, кто утверждают, будто заключенный возвращает свой долг обществу уже тем, что он провел годы в тюрьме, не правы. Надо уметь еще что-то давать людям – от себя, от своего сердца.

За годы, проведенные мной в тюрьме, ни один социальный работник не смог найти дорогу к такому парню, как я: это удалось сделать малышке, которая просто появилась на свет и была моей дочерью. Именно благодаря ей я сказал себе: все, довольно, не хочу больше иметь дело ни с полицией, ни с судом, к прошлому возврата нет. Между прочим, если тебе когда-нибудь скажут, что преступный мир не так-то легко кого-то отпускает, не верь. Тот, кто утверждает подобное, просто ищет повод, чтобы туда вернуться. Когда я встречаю на улице своих бывших товарищей – преступников и наркоманов, которые не нашли в себе сил начать новую жизнь, они говорят: «Молодец, Моти. Тебе это удалось!» и относятся ко мне с уважением. После того, как я не прикасался к наркотикам 16 лет, я чувствую себя крепким, как скала. Наверное, можно было бы обойтись без всего этого и прожить совсем другую жизнь, стать известным музыкантом, или футболистом. Но, что поделать, не случилось. Но слава богу, что меня не убили, или не покалечили в тюрьме, и я нашел в себе силы поменять судьбу.

Теперь пришло время объяснить тебе, почему я работаю с детьми. А кто еще смог бы объяснить подросткам на доступном им языке, насколько опасен путь, на который они ступили, или собираются ступить? Кроме того, я хорошо изучил систему, с которой сталкиваются несовершеннолетние правонарушители, изнутри, прежде, чем понял, насколько она неэффективна. Ни один социальный работник не расскажет подростку свою биографию, не поделится с ним своими личными трудностями, не станет говорить на равных. И когда ко мне приводят парня, с которым уже неоднократно беседовали и в полиции, и в других инстанциях, я сразу замечаю эти напряженные брови и взгляд, устремленный вниз. Мне не надо объяснять, где его боль, и чего ему не хватает: я ведь испытал подобное на своей шкуре. Я закрываю дверь, усаживаюсь рядом с парнем и начинаю рассказывать ему свою историю. Я говорю ему, что не собираюсь его судить – что бы он ни совершил, а просто хочу помочь. Я кладу перед ним чистый лист бумаги и говорю: «Сегодня ты украл велосипед (ограбил киоск, ударил ножом товарища) и находишься в этой точке. Я могу рассказать тебе, что с тобой будет происходить дальше через год, два или три. Все зависит от твоего выбора: решишь ты остановиться на этой точке или пойдешь дальше. Но знай, что бы ты ни выбрал, я всегда буду рядом, и, если дело дойдет до суда, пойду в суд, чтобы поддержать тебя хотя бы взглядом». Ты пойми, что он слышит подобное, может быть, впервые, потому что все другие только пугали его, предлагая единственную альтернативу: «Или ты прекращаешь, или тебя ждет специнтернат, а потом тюрьма». Мой подход совсем другой: не с позиции силы, или каких-то условий, а с позиции уважения его выбора. Поверь мне, что каждый пацан, запутавшийся в криминале, хочет из этого выбраться, но не знает, как. Все смотрят на него с осуждением, и вдруг появляется кто-то другой, который не стращает, не запугивает, а говорит – «успокойся, подумай и выбери сам. Я уважаю твой выбор, и я в любом случае буду рядом». Доверие и безусловная любовь, которых ему не хватает в другом месте, он получает от меня, и у него появляется чувство внутренней безопасности. Знаешь, сколько таких подростков прошли через мои руки за двенадцать лет? Даже если кто-то из них не смог порвать с криминалом, у меня нет права в нем разочаровываться: парень делал свой выбор для себя, я не для меня, мне он ничего не должен. Мир подростков, в отличие от мира взрослых, слишком хрупок. Даже у взрослых далеко не всегда получается.

Я не знаю, сколько я еще буду работать с подростками, и скажу ли себе когда-нибудь: «Все, Моти, хватит, ты уже вернул свой долг обществу и можешь заняться чем-то другим». Может быть, такой момент наступит, когда я, наконец, пойму, почему это случилось в свое время со мной?

Как бывший преступник и арестант с большим стажем, могу сказать тебе, что заключенные – народ недоверчивый и не слишком охотно идут на контакт со всевозможными структурами. Они не привыкли верить на слово. Скажи мне, почему общество постоянно тыкает меня носом в мое преступное прошлое, с которым я порвал много лет назад? Почему любой полицейский, остановив меня в числе других для рутинной проверки документов на улице, считает своим долгом препроводить в участок именно меня и непременно учинить обыск? Почему мою машину, в которой я еду с младшими дочками на прогулку, при дорожных проверках непременно обыскивают полностью, в то время, как у других водителей только проверяют документы? При том, что я столько лет работаю в школе с детьми и стольких из них я уберег от специнтерната и тюрьмы, неужели я не заслужил доверия и уважения, как любой другой человек? А почему бывший заключенный не может работать таксистом, ты случайно не знаешь? Почему ему ограничивают допуск на многие другие работы? Только потому, что много лет назад в компьютер была внесена запись о том, что он был судим? Неужели он должен носить на себе это клеймо до смерти? И еще один нюанс: всякий понимает, что у человека, освободившегося из тюрьмы, масса долгов. Почему же в таком случае надо в срочном порядке отправлять к нему судебных исполнителей и конфисковывать машину, которую он купил для целей заработка, чтобы прокормить троих детей и рассчитаться с долгами? Неужели нельзя подождать? Ты знаешь, у меня накопилось слишком много подобных вопросов…

Двое

Сын

Сюжет прост, даже банален, и все же присутствует в нем нечто, что вынуждает меня начать именно с этих слов: 30-летний мужчина в последний раз закрывает за собой дверь дома, когда мальчику исполняется пять, Почта работает исправно, но письма и посылки сыну почему-то не доходят. У мальчика новый (точнее - "новый русский") папа. Он покупает мальчику дорогие вещи и игрушки, посылает его учиться в английский колледж – тем и ограничивается все его присутствие в жизни мальчика. Потому что новый папа очень занят - вся его жизнь проходит в деловых поездках по разным странам.

Счастлив ли мальчик? Он еще слишком мал, чтобы ответить на этот вопрос. Он не вполне понимает даже, почему дети именитых пэров дразнят его "русским придурком" и не желают принимать в свой игры. Потом его отвозят на Кипр, где семья поселяется в красивом доме. У мальчика вдруг портится характер - переходный возраст! - и мама говорит: "Ты стал невыносим. Пожалуй, я отправлю тебя в Израиль к папе. Или - в Москву, в интернат", Мальчик, разумеется, выбирает папу. Которого он, правда, совсем не помнит и представляет почему-то с бородой. Он ищет в толпе родное бородатое лицо, а натыкается на улыбающегося гладковыбритого незнакомого мужчину: так вот он какой - его папа...

И начинается суровая жизнь двух мужчин. Суровая, потому что денег мало - на квартиру еще хватает, а на отопление уже нет, и мужчины спят в куртках. Телефон безнадежно отключен за неуплату. Папа питается овощами - они дешевле мяса, а мальчик ест корнфлекс с молоком и пиццу, которой его угощают многочисленные друзья. Папа не впадает в депрессию, и мальчик ни на что не жалуется – вдвоем им хорошо. Мальчик даже привыкает - по очереди с папой -_мыть посуду и пол, потому что женщины в доме нет и пока не предвидится: женщины предпочитают обеспеченных бездетных мужчин. Новых русских.

Отец

В начале этого замысловатого сюжета он живет себе в Москве. Живет припеваючи. Денег много. Работа (съемка детишек, военных, молодоженов) - непыльная. Жизнь - пустая. Рестораны, сауны, скоротечные романы, похмелье и скорое "прощай". И кажется, что так - в не слишком напряженных буднях и изматывающих праздниках - незаметно пройдет вся его жизнь.

Но в канун 30-летия, а может, чуть раньше, ему вдруг снится чудной сон: однополчанин дедушки сообщает о получении депеши, в которой черным по белому написано, что Саше (назовем его так) надлежит отбыть в Израиль и со смирением принять там все, что с ним произойдет. И что-то переворачивается в душе 30-летнего и немало повидавшего мужчины. Он пакует чемоданы и отправляется в Шереметьево со своей новой юной женой, оставляя в Москве первую жену, пятилетнего сына, квартиру и прибыльный бизнес.

И начинается трудная, абсолютно непривычная жизнь. Сборщик апельсинов, грузчик, столяр... А жизнь, как нарочно, подстраивает Саше все новые и новые испытания: расставание с женой; кража инструментов, купленных на одолженные деньги и предназначенных для открытия собственного дела; неудачное падение, травма, операционная... Он словно платит по старым счетам, испытывая лишения тех, на кого в прежней, московской жизни посматривал свысока; когда-то соривший деньгами, теперь живет, считая каждую копейку. И света в конце туннеля не видать.

Посвящение

А потом в его жизни вдруг возникает йешива, куда он бежит от кораблекрушения, именуемого разбитой любовью. Он изучает Талмуд, но через несколько месяцев вдруг понимает, что дальше - либо посвятить этому всю жизнь, либо возвратиться в привычный мир. Он слишком любит жизнь и обычные житейские радости. Он возвращается, но что-то для него вдруг меняется в этом привычном мире - все предстает в ином свете, словно кто-то свыше посвящает его в нечто такое, чему нет названия. Он бродит по Иерусалиму и УЗНАЕТ эти места – в какой-то из своих прежних жизней, в предыдущей инкарнации он уже явно здесь жил.

Иерусалим

И попробуй тут не поверить в чудеса, когда они происходят с тобой буквально на каждом шагу. Только вчера он снимал это сухое дерево с выразительными перстами ветвей, а наутро его спиливают. Только вчера он поймал в кадр эту причудливую игру теней, а сегодня в разбитом плафоне заменяют стекло и на землю ложится ровный, ничего не говорящий уму и сердцу световой круг. Окружающее меняется буквально в считанные часы. Мгновение запечатлелось, экспозиция разрушена, как декорации отснятого, фильма, - и повторить кадр уже не сможет даже Господь Бог.

Он забредает в глухие переулочки, опускается в колодцы дворов, забирается на древние стены. Ночной Иерусалим открывается перед ним, как пещера сокровищ перед Аладдином. Серые в сутолоке дня здания по ночам вдруг приобретают золотистый оттенок. Луна над стеной Старого города превращается в звезду Давида. Ночные тени, стирают суету дня, отбрасывая иерусалимские улицы на много веков назад. Без людей и машин так легко представить себе в этих хитросплетениях закоулков нечто такое, что происходило давно-давно...

Иерусалим прекрасен на каждом квадратном метре - от травинки до законченного пейзажа. Оказывается, не только в детстве присутствует это особое зрение, когда замечаешь каждый стебелек, каждую капельку в чашке листка, потому что ты мал и, значит, гораздо ближе к земле, чем взрослые, - они вроде тоже смотрят под ноги, но взгляд их обращен только к собственным мыслям. Какое наитие ведет человека с камерой по исхоженным улицам, помогает ему выбрать ракурс и щелкнуть затвором именно в то неповторимое мгновение, когда тени размыты, а контуры, напротив, особенно резки? Кто может ответить на этот вопрос? Саша зажигает красную лампочку, вынимает из проявителя лист фотобумаги и сам поражается запечатленному таинству. Наитие видит больше, чем обычный человеческий взгляд. Даже если это взгляд профессионала.

Зимняя ночь

Перед таинством природы самая изощренная фантазия - ничто. Не станем представлять себе, а просто откроем дверь дома и выйдем в иерусалимскую ночь, чтобы тут же остолбенеть от увиденного - поникшие под тяжестью снега верхушки пальм, рубины и аметисты цветов в серебряной оправе, ледяной бисер под ногами. Мираж, призрак, каприз. Еще полчаса, час - и ничего этого не будет, а будет темная каша под ногами и поникшие мокрые листья. И кто-то должен запечатлеть то предыдущее мгновенье, чтобы мы не забыли - оно действительно было. И мы выходили в ту ночь, шли по знакомым улицам, не узнавая их, касались рукой посеребренных ветвей, и они отзывались этому касанию неслышным звоном.

Двое

Вот так и живут в Иерусалиме эти двое, не замечая дискомфорта. И почему-то очень важно знать, что они есть, что они -такие. Мальчик - необычайно талантливый, способный воплощать в рисунке образы, рождающиеся у него в голове. И мужчина, который бродит по ночному Иерусалиму, с мистической непостижимостью запечатлевая мгновения, открывающиеся перед ним - посвященным - лишь однажды.

17.Искусство спать на камнях

На пути в Мачу-Пикчу

Если вы услышите, что аборигены чуть не поджарили вторгшихся в их пределы туристов и гигантский питон проглотил заблудившегося в джунглях путешественника, можете не сомневаться - речь идет об израильтянах. Аборигены не сильны в географии, но одно они уяснили четко: самая большая страна в мире - Израиль. А что им еще прикажете думать, если ли только в их деревушке постоянно гостит не менее десятка израильтян, причем каждые три дня - новые, да в соседних племенах столько же. Каким же в самом деле должно быть население страны, представителей которой можно встретить в любом уголке земного шара?

Молодые израильтяне путешествуют, обычно до армии или после. Потому что другого шанса может и не быть: надо учиться, делать карьеру, создавать семью. Те же, кто учился, сделал карьеру и создал семью, путешествуют более респектабельно - хорошая гостиница, арендованный автомобиль, яхта. Мечтать о полном "отрыве" в пределах месячного отпуска просто смешно.

Чем объяснить страсть молодых израильтян к экзотическим путешествиям? Бегством от клаустрофобии, создаваемой границами маленькой страны? Но Израиль по богатству ландшафтов и разнообразию климата впору приравнять к нескольким государствам: на Хермоне - снег, в Эйлате - пик курортного сезона, на юге - ливни и наводнения, на севере - ясно и солнечно. Потребностью в острых ощущениях? - но эта страна никогда не жила спокойно. Желанию погрузить свои подошвы в историческую пыль ушедших веков? - но какая еще земля может похвастаться столь древней историей? на долю какого еще государства выпадало столько войн и переделов территории за относительно короткий период?

Что интересно: большинство молодых израильтян путешествуют на свои, а не на родительские деньги. Полгода вкалывают в каком-нибудь кафе или на бензоколонке, полгода тратят заработанное в путешествиях по миру. Что забавно: вместо глагола "путешествовать"они употребляют глагол "гулять" - "я гулял по Чили", "мои друзья гуляют сейчас в джунглях Эквадора". Словно речь идет о прогулке в соседний супермаркет. Окружающие же зовут их "тармилаим", что в буквальном переводе означает "рюкзачники». Что непостижимо: отправляются в путешествие в одиночку, возвращаются - в компании десятка израильских сверстников, с которыми до того знакомы не были: в маленьком Израиле не пересекались, а в большой Южной Америке пересеклись. Что трогательно: из джунглей Эквадора они пишут письма маме чаще, чем звонили ей по телефону, живя с ней в одном городе. Что закономерно: сколько бы они ни бродили по миру, неизбежно наступает момент, когда они "устают спать на камнях" и возвращаются домой. К сожалению, не все. Часть навсегда оседает в буддийских храмах, садится на иглу и выпадает из реального измерении, гибнет в джунглях, в перестрелках враждующих племен, тонет в бурных реках, срывается в пропасть. К счастью, таких не много.

Илья Гендельман гулял по миру полтора года. Для этого ему пришлось продать свой роскошный мотоцикл, а в конце путешествия  задержаться на пять месяцев у рыбаков на Аляске, чтобы заработать денег на учебу в университете. Лицо человека, проведшего пять лет в спецназе израильской армии, не отмечено печатью суровости. Напротив - смеющиеся глаза, открытая, располагающая улыбка. Светлые, чуть вьющиеся волосы до плеч, белая футболка с надписью "USA" во всю ширину груди. Косая сажень в плечах и рубцы от шрамов - следы изнурительных армейских тренировок.

В их семье страсть к путешествиям в крови. Старший Гандельман - инженер-кораблестроитель, в прошлом - морской офицер, по восемь месяцев в году - в плавании. Плюс - семейные путешествия. Илья побывал с родителями в Японии, на Ямайке, в Гонконге. С детства надышался воздухом свободы.

Ограбление по-венесуэльски

Отбор вещей, которые Илья собирался взять с собой в Южную Америку, был супержестким: когда все было готово, оказалось, что поклажа весит всего 17 килограммов. В армии ему приходилось таскать гораздо больше - от 30 до 60. Илья готовился к путешествию так, словно ему предстояла боевая операция, и у грабителей не было никаких шансов его обокрасть (герметичные карманы с копиями документов, многочисленные тайнички для запасных денег на случай ЧП, специальный потайной карман для ножа, гитарная струна в качестве крепления для сумочки, чтобы ее невозможно было срезать). Уже в Эквадоре он разыскал местного портняжку и заказал ему непромокаемые чехлы на все свое снаряжение, включая наручные часы!

И все же его один раз ограбили. Правда, ограбление было странным и с грабителем Илья расстался чуть ли не по-приятельски. Дело было в Венесуэле. Илья сидел с девушкой на улице: подошел некто с "розочкой" (отбитое горлышко бутылки) и потребовал денег. Илья дал ему пять долларов - расстались вполне мирно, даже обменялись парой фраз. Понятно, что израильтянин, отслуживший в спецназе после пяти лет службы в спецназе, способен в доли секунды уложить грабителя на месте,  но Илья не стал этого делать. Вид у грабителя был жалкий. Он мог случайно поцарапать стеклом девушку. К тому же история могла закончиться в полицейском участке. Зачем портить себе кайф путешествия? У него специально были отложены на подобные случаи небольшие суммы - от двух до пяти долларов. Если правильно мыслить и соответственно поступать, можно избежать ненужных проблем.

В Эквадоре большинство местных жителей упорно не желали общаться по-английски. И эту проблему Илья решил для себя так: в течение двух месяцев он сидел на одном месте и брал уроки испанского, после чего продолжил путешествие по Южной Америке. На знаменитый бразильский карнавал он прибыл, уже свободно болтая на испанском. Илья узнавал «своих»  за километр - по виду, манере, сумкам, одежде, ботинкам, сандалиям, цепочкам. Даже когда не было  явных признаков, он чуял своих соотечественников за версту и ни разу не ошибся: подходил ближе и слышал иврит.

…Мир так велик, что затеряться в нем совсем несложно. В группе путешествовать легче и безопаснее, но утомительнее. В одиночку - сложнее, но зато ощущения свободы больше: все решаешь сам, ни от кого не зависишь. Но для собственной безопасности стоит отмечаться в консульствах на пути следования (никто к этому не обязывает - дало добровольное), чтобы в cлучае чего можно было установить место последней остановки и облегчить поиски.

По Южной Америке израильтяне путешествуют в основном автобусами (это очень дешево во всех странах Южной Америки, за исключением Чили), реже - поездами и самолетами местных авиалиний. Залезть в джунгли совсем несложно: существует масса мелких компаний, организующих туда экскурсии, и всегда можно нанять проводника. Маршруты израильтян в Южной Америке (как и на Дальнем Востоке) более-менее известны: большинство «рюкзачников» проходят через Эквадор, Чили, Боливию, Венесуэлу, стараясь попасть в Бразилию к началу знаменитого карнавала. По пути следования обычно оставляются записки тем, кто идет следом (даже если они друг друга в глаза не видели): "обязательно побывайте там-то - восхитительные места", "в таком-то ресторане можно поесть вкусно и дешево, а в такой-то лучше не соваться: дорого и невкусно", "к такому-то проводнику не обращайтесь: обманет!", "такое-то место небезопасно: случаются перестрелки". Молодые израильтяне предпочитают Южную Америку, Индию и Дальний Восток не только ради экзотики. На деньги, которые уходят у туриста в Европе в течение дня, в Индии можно прожить месяц. Как они мирятся с многомесячными путешествиями своих «половинок» по миру? Оказывается, пары, зная о том, сколько соблазнов таит в себе подобное путешествие, договариваются «на берегу», что за каждым из партнеров остается право на свободу. А значит, впоследствии нет никакой потребности в оправданиях и лжи.

Пятеро в одной хижине

Джунгли - это большой лес, но деревья в нем не такие, как в обычном лесу: каждое борется за место под солнцем, вытягиваясь вверх, потому что внизу - слишком тесно. Стволы здесь - не широкие, а тонкие и невероятно длинные. Солнце с трудом пробивается сквозь непроходимую чащу ветвей и лиан. В джунглях всегда влажно, полно москитов, под ногами хлюпает грязь. Израильтяне путешествуют по джунглям в "кану" - специальных лодках, выдолбленных из дерева, а спят в небольших кабинках, подвешенных над землей, закрывшись сеткой от москитов.

Именно в такой поход отправился и наш герой - вниз по реке до границы Эквадора с Перу. Граница эта никогда не была спокойной: в своих территориальных спорах две страны дошли до абсурда - на карте, купленной в Эквадоре, граница проходит по территории Перу, а на карте, купленной в Перу - ровно наоборот. Здесь безопаснее путешествовать в группе. Итак, они отплыли на двух "кану" в сопровождении пары индейцев и проводника. Одно "кану" было готовым, второе пришлось заказывать. Индейцы плохо выдолбили "кану", оно оказалось слишком тяжелым - полтонны весом; его пришлось спускать на воду в течение суток силами десятка человек (два индейца по дороге сбежали). В довершение всего с наступлением сумерек утопили в реке сапоги. Илья тут же нырнул за ними, шаря по дну, в то время как проводник стоял на берегу и повторял загадочное слово "боа". Когда выяснилось, что "боа» - название гигантского питона – боа-костриктора, который днем спит на дне реки, а ночью отправляется на охоту, норовя проглотить все живое на своем пути, израильтяне прекратили поиски сапог: кому охота потревожить сон "боа"? Попутно получили представление о ментальности местных жителей: "Я тебя предупредил о "боа", а ты поступай как знаешь". Местные жители никогда не говорили им «нет», предпочитая уклончивое  "приходи завтра», что означало: "Я не хочу или не могу этого сделать, оставь меня в покое". Неискушенные израильтяне понимали их буквально: "завтра - так завтра". Приходили утром, будили индейцев, чтобы спускать на воду "кану", а те по дороге сбегали. Постепенно путешественники постигали премудрости местной ментальности: спрашивая о чем-то аборигена, они уже не спрашивали его: "То-то и то-то находится ТАМ?". Потому что уже знали: ответ в любом случае будет  утвердительным, а потому надо формулировать вопрос точно:  "ГДЕ находится то-то и то-то?"

Вместо двух недель путешествие пришлось прервать через неделю: на границе постреливали, да и местные племена проявляли нервозность, угрожая убить каждого белого, который вторгнется в их пределы. А тут еще одна неприятность: проводник отказывался вернуть оставшиеся деньги, уверяя, что он их истратил на экипировку экспедиции. Проверили: так и есть. Проводник накупил зачем-то массу совершенно ненужных вещей - хирургические ножницы, скальпели, иглы. Израильтяне не сдавались: "Продай "кану" и снаряжение и верни нам деньги, а до тех пор, пока ты этого не сделаешь, мы будем жить не в гостинице, а у тебя в хижине". И пятеро девушек и парней оккупировали скромное жилище проводника (надо сказать, что на аппетит они тоже не жаловались). Через три дня участники экспедиции убедились, что проводник их - не вор и не лжец, а обыкновенный «шлимазл»*: ему не удалось продать ни "кану", ни снаряжение. Почертыхавшись, они оставили его в покое и двинулись дальше, в Перу.

Случались в пути и забавные происшествия. В одном городке не удалось снять гостиницу: все было занято, и только в публичном доме нашлась свободная комната, что, впрочем, израильтян нисколько не смутило - забились в нее всей группой, расстелили спальные мешки и прекрасно выспались. Да и чего бояться, если в группе есть обладательница "черного пояса" каратэ.

Полет над пропастью

Экзотики в Южной Америке хоть отбавляй.. Чего стоит один только праздник, который эквадорцы отмечают раз в году вместе с мертвыми на кладбище, куда они приходят с утра, нарядившись, с выпивкой и едой; или - поездка на крыше поезда - дозволенная, между прочим: в самом вагоне "едет" груз, а пассажиры - на крыше (в автобусах вместе с людьми путешествуют куры, свиньи, козы - иногда в багажном отсеке, иногда прямо в салоне); или - катание на санках с песчаных гор, скатывание на попе с бразильских водопадов, вид прыгающих эквадорских китов, великолепные бразильские пляжи и ночные дискотеки "нон-стоп".

В Эквадоре в головокружительную 100-метровую бездну с моста прыгают, обвязавшись специальным резиновым креплением, одни израильтяне: аттракцион называется "банджо" и стоит 50 долларов. А местные жители и туристы из других стран ходят поглазеть на потрясающее представление "безбашенных" израильтян - бесплатно. Илья спрыгнул с моста дважды.

Отправляясь в Южную Америку, надо знать очень много всяких тонкостей, чтобы избежать опасностей. Например, поднимаясь на возвышенности в Эквадоре или забираясь в горы в Перу, надо обязательно делать продолжительные привалы, иначе - из-за перепадов давления - дело кончится головной болью и рвотой, если не хуже. В Бразилии в песке обитают маленькие червячки, похожие на колючки. Они внедряются в кожу ноги и тут же выводят в ней яйца. Если их вовремя не выкурить сигаретным дымом, которого они не выносят, ногу раздует. Далеко не во всех местах Южной Америки можно пить простую воду: вместе с водой можно проглотить амеб, после чего живот раздует, температура подскочит и начнутся сильные боли. Говорят, что от амеб помогает избавиться обыкновенный чеснок, но лучше все же обратиться в больницу. И еще в местных краях нужно уяснить себе несколько простых правил: ничего не носить в накладных карманах, не класть маленьких сумок на землю, не наклоняться за оброненной кем-то монетой (прием известный: в этот момент у вас уводят сумку), не выходить на бразильские улицы в дни карнавала с ценными вещами (опытные люди специально обзаводятся на такой случай разовыми фотокамерами). Если в Эквадоре воришки не проявляют особой активности, то в Перу они гораздо изобретательнее.

В Бразилии миллионы бездомных детей. 13-летних девочек запросто можно принять за опытных женщин: они промышляют проституцией чуть ли не с 10 лет. Эти девочки готовы уцепиться за любой шанс, чтобы забеременеть от заезжего туриста и, шантажируя его и запугивая полицией, вырваться таким образом в другую жизнь.

Слабых такое путешествие может сломать. Рассказывают о парне, который в Израиле сигареты в рот не брал, а в Южной Америке, где наркотики дешевы и продаются на каждом углу, вдруг круто подсел "на иглу". Впрочем, слабым, подверженным запретным соблазнам, одинаково опасно находиться где бы то ни было. Они могут вылететь из реальности и у себя дома.

На Аляске

Суровая природа, пустынный каменистый берег и затерянная среди валунов одинокая палатка… В ней Илья провел несколько ночей, добираясь до острова на Аляске. Какой же выдержкой нужно обладать, чтобы отважиться на подобное!

Илья подался к рыбакам на Аляску в поисках заработка. Он добрался до маленького рыбацкого городка Кодьяк и первые пять дней жил в приюте для бездомных. Единственным неудобством для бывшего спецназовца было то, что после десяти вечера из приюта никого не выпускали. Зато впускали туда всех - от алкоголиков и бомжей до туристов, испытывавших временные трудности. Обитатели приюта спали в одной большой комнате, бесплатно получали еду, могли постирать и высушить в машине свои вещи, принять душ.

Природа на Аляске была неописуемой, народ дружелюбен и открыт. Среди рыбацких траулеров в порту свободно сновали морские львы, клянча рыбу. Учитывая, что рыбаки живут долей от добычи, нужно было подыскать корабль со стабильным уловом и вызвать доверие у капитана. Илья ходил и расспрашивал местных. Про один корабль говорили: «эти - бездельники, ничего не заработаешь»; про другой: «эти с именем, попробуй, может, и возьмут». Неожиданно ему повезло. Илья переехал на корабль. После долгих месяцев прогулки и развлечений пришлось вкалывать по 20 часов в сутки и нормально отсыпаться раз в три дня. На первом корабле поначалу все было прекрасно, но постепенно Илья понял, что хозяин - немножко психопат, а его жена - немножко алкоголичка. Тем не менее, когда он собрался уволиться, с ним аккуратно рассчитались и даже порекомендовали его капитану большого сейнера  "Северное сияние".

Всего он провел на Аляске четыре с половиной месяца, выполняя самую тяжелую работу. Перебрать и отсортировать вручную 20 тонн рыбы - это не шутка! Кроме того, Илья чинил сети, готовил для команды еду, поднимал гидравлической лебедкой сети с уловом. Когда же сезон закончился и пора было ехать домой, ему  неожиданно засчитали не пять положенных новичку процентов от улова,  а семь, как опытному рыбаку.

Проведя вдали от дома полтора года, бывший спецназовец устал гулять по миру, искать новые гостиницы, место, где можно постирать, отдохнуть. Когда путешествие - праздник, - это здорово, когда начинает превращаться в рутину - оно начинает утомлять.

«Еврейские мамы»

Ну а как же родители переносят такую длительную разлуку, понимая, что их дитя в любую минуту может залезть в пасть к крокодилу или удаву. Неужели "еврейские мамы", зная все это, могут спать спокойно? Во-первых, израильские дети, несмотря на все свое стремление к независимости вдали от дома очень скучают по нему и регулярно звонят маме, находя телефон даже в самых глухих местах. Если путешествуют группой, то из экономии звонят по очереди: каждый раз родителям нового члена группы, а те уже передают остальным родителям по эстафете (посылки из тех же соображений экономии присылаются в один дом, откуда потом развозятся по разным адресам). Нередко родители путешествующих вместе детей начинают дружить домами. А сами путешественники, вернувшись, снимают вместе квартиры.

Ну а что касается «еврейских мам»…  Геня Гендельман, мама Ильи относится к этому так: «Наши дети из поколения, которому дан шанс, у них иной образ мышления, они, в отличие от большинства из нас, готовы потратить нелегким трудом заработанные единственные 10 тысяч на НЕТРИВИАЛЬНОЕ путешествие по миру. Конечно, и их волнует вопрос будущего устройства: семья, карьера, квартира, но после суровой армейской жизни так велика потребность вздохнуть полной грудью! Таков их выбор. И кстати, у этого явления есть еще один плюс. Подобное путешествие - прекрасный способ до конца "перерезать пуповину": обрести независимость и начать самостоятельную жизнь».

* «шлимазл» (идиш) - растяпа, неудачник

Суп из бегемотов

Жить на дереве, плавать в «супе» из бегемотов, испугать крокодила, сварить кофе на вулкане, выстроить юрту в раскаленной пустыне... Наверное, Дани Орлович родился с этим «вирусом» в крови – страстью к экзотическим путешествиям. Его отправляют в летний лагерь, и пока другие дети дружно топают на реку, он убегает в лес. Там интереснее: можно разглядывать обросший мохом валун и прячущихся в нем жучков. А можно выточить стеклышком кораблик из скорлупки и пустить его вниз по ручью. Другие дети зависают у телевизора, а он строит себе в лесу домик «с видом на Кинерет». Через двадцать лет Дани соберет с друзьями в пустыне Негев настоящую монгольскую юрту. Ну и, конечно, у себя в доме все – начиная от оригинальной мебели и кончая супер-компактными ящиками для инструментов - он мастерит из дерева сам.

«Стрижка» для реки

...Отслужив в израильском спецназе, Дани собирается поехать в Монголию, оттуда махнуть в Китай, добраться до Тибета – интересно же, как там люди живут? - но неожиданно увлекается рафтингом (сплавом по бурным рекам) и открывает для себя совсем другие маршруты. Это сейчас рафтинг - вид экстремального спорта, но так было не всегда. Начиналось все с экспедиций, когда люди были вынуждены сплавляться по бурным рекам, обходя непроходимые леса и отвесные прибрежные скалы. Во время службы в спецназе у Дани тоже было немало экстремальных ситуаций... Приходилось выходить на боевую операцию предельно напряженным, буквально на грани стресса. На сплаве совершенно другой экстрим. Тут и максимальная собранность и чувство эйфории...

Итак, он учится сплаву на Иордане - летом река спокойная, а зимой становится супер-дикой, со сложными порогами и трудными спусками. Идеальные условия для обучения экстремалов! Каждый год до начала сезона Дани вместе с другими спускается к Иордану и «подстригает» берега реки специальными ножницами: если не убрать лишние ветки, сплавляться очень опасно.

Крокодилы тоже боятся…

...После окончания курса рафтинга Дани успевает поработать на Иордане инструктором, потом летит в качестве стажера в Эфиопию, где переносит малярию. Впрочем, первый сплав по рекам Эфиопии запоминается не только малярией, но и встречей с трехметровым крокодилом. Дани решает сплавать на противоположный берег реки – издали тот выглядит более подходящим для стоянки. В десяти метрах от берега он вдруг замечает ползущего по отмели огромного крокодила, который смотрит на него немигающими глазами. Дани быстро разворачивается – отплыв на приличное расстояние, решает оглянуться и видит, что крокодил тоже в воде, но не преследует. Как будто тоже испугался: заметив что-то незнакомое, решил отсидеться в воде.

Кофе на вулкане

…После начала Второй Ливанской войны жизнь на севере замирает, Дани едет в Тель-Авив и тут вдруг получает по электронной почте письмо от одного шотландца, с которым познакомился на Иордане. В нем - приглашение поработать в Мексике. Ничего удивительного: хорошие инструкторы рафтинга в любой стране пользуются спросом!

Дани покупает со своим другом – рыжим Ави - билет до Мексики сроком на три месяца и летит в Латинскую Америку, совершенно обалдевший от счастья. Еще бы: новая река – это «новый адреналин». Реки такие непредсказуемые. Пока не научишься их читать...А тут еще такая экзотика.

Парни не знают ни слова по-испански: к счастью, в Мексико-сити их встречают прямо в аэропорту и сажают на автобус, который на протяжении четырех часов везет их к реке.

Два с половиной месяца пролетают как миг. Теперь они асы – им любая река нипочем. И в планах – восемь новых рек. Но что-то не складывается, и приятели решают погулять по Гватемале, а оттуда податься в Гондурас.
В Гватемалу они едут по горной дороге в автобусе, который здесь называют «индюшатником» - тут и люди, и зверье, и птица. На одном из поворотов автобус зависает над пропастью, двое израильтян и американских туристов с перепугу выскакивают, местные сидят не шелохнувшись - привыкли. Водитель с помощником выравнивают крен, и автобус продолжает путь.

В путешествиях по стране друзья добираются до бодрствующего вулкана: из-под земли выходит горячий пар, а далеко внизу, под валунами, видны ручейки огненно-красной лавы. Парни выбирают одну из горячих расщелин, ставят на нее турку с кофе, а на десерт плавят маршмеллу*. Местные смотрят на них, как на сумасшедших.

В Гватемале пути приятелей расходятся – рыжий Ави едет с новым другом - южноафриканцем гулять по Коста-Рике, а Дани с канадской девчонкой продолжает путь в Гондурас, добирается до южной границы, где видит огромное количество частных яхт. Почему бы не наняться на одну из них матросом и не пройти океан? Дани развешивает в гавани объявления, договаривается с одним яхтоволадельцем, но накануне отплытия тот вдруг меняет свое решение. Делать нечего. Парочка переходит границу и отправляется в район островов, знаменитых не только коралловыми рифами, но и самым дешевым на Карибах курсом дайвинга. По дороге к ним присоединяется парень из Италии.

Крабовая река

У троицы немудреный план: добраться пароходом до острова, поучиться дайвингу и вернуться назад. Они находят для ночлега дешевую гостиницу в Ле Сейбе, а наутро Дани неожиданно сворачивает с намеченного маршрута. Снимая в банкомате деньги, он вдруг слышит, как незнакомая девчонка говорит кому-то, что собирается заняться рафтингом в джунглях, в местечке «Джангл Лондж» - в получасе езды от города. Ему тут же хочется туда. Тем более, что все снаряжение – каску и спасательный жилет – он возит с собой еще с Мексики.

Вернувшись в гостиницу, Дани сообщает своим новым друзьям, что подъедет к ним на остров немного позже и начинает искать «Джангл Лодж», о котором упоминала девчонка. Спрашивает у местных, ему показывают, в каком направлении идти. Дани покидает пределы города, доходит до моста: внизу струится прозрачная река под названием Крабовая, женщины полощут белье, на берегу играют дети. Он углубляется в джунгли, минует маленькие хижины и оказывается у красивейшего водопада высотой не менее полутора сотен метров. Добравшись до «Джангл лодж», Дани не может отделаться от ощущения, что все это ему снится: деревянный домик, нависающий над рекой, индейцы, поящие из бутылочки маленького муравъеда... Опомнившись, он спрашивает насчет работы, ему отвечают, что бос в городе и приедет к вечеру.

На работу его берут сразу. У Оскара (так зовут боса) работают одни индейцы, и «белый» не помешает, ведь сюда едет столько туристов из Европы и Америки. Что же касается местных инструкторов, то среди них есть даже 16-летние парни, которые рафтингу не учились: выросшие у реки, они чувствуют ее, как никто.

Оскар тоже из местных - служил командиром в гондурасской армии, потом открыл на реке бизнес, использовав для этого старую базу рафтинга, выстроенную когда-то экстремалами из Германии. Оскар – личность колоритная, мачо местного образца. На рафтинг к нему едут, в основном американцы. Утром они сплавляются по реке, а вечером Оскар устраивает для них развлечение: легкие наркотики, трансовая музыка и купание голышом в природных бассейнах, образованных бурлящей водой в гранитной породе. Джунгли, река, светящиеся букашки, индейцы – от все этой экзотики американские туристы уходят в полный «отрыв».

Днем индейцы развлекают туристов походом к термитам. Немного углубившись в джунгли, они бьют по термитнику палкой, или ногой, а туристы наблюдают, как оттуда выскакивают сначала «наблюдатели» маленького размера, за ними – отряд более крупных особей - «солдат» с мощными челюстями, и только после этого «рабочие» начинающие заделывать образовавшуюся брешь. Обитатели близлежащих термитников уже настолько привыкли к этим дурацким визитам, что «наблюдатели» из них вылезают уже какие-то вялые – «мол, а, это опять вы...». И инструкторы вынуждены углубляться дальше - к еще нетронутым термитникам, чтобы продемонстрировать выход эффектных «солдат».

Кроме Оскара в здешних краях обитает еще один колоритный тип, словно сошедший со страниц Жюль Верна - этакий чудак в круглых очочках, с лупой и сачком. Когда-то он прибыл в Ле-Сейбу из Америки, да так и остался здесь из-за страсти к насекомым. Гуляет по джунглям в сопровождении помощника - маленького индейца. По ночам старик растягивает на деревьях белую простыню, устанавливая внизу мощный фонарь. На свет устремляются тысячи насекомых.
Местный «Паганель» утверждает, что среди них есть бабочки, которые бодрствуют с девяти вечера до полуночи, а потом их сменяют те, что порхают до четырех утра. Ему приходилось встречать здесь редкую разновидность бабочек, у которых на крылышках можно разглядеть буквы алфавита и цифры. Подобные особи очень ценятся коллекционерами. Старичок собирает с простыни только особенных бабочек, которых у него в коллекции нет, или тех, что можно обменять. Выбрав себе насекомое, он умертвляет его шприцем с цианидом и накалывает на иголку. В самодельном музее «Панагеля» - более 50 тысяч насекомых – бабочек, жуков, скорпионов. И для каждой страны и региона – отдельная витрина.

Бегство из «Джангл лодж»

...Три красивейших острова – Утила, Гуанаха и Роатан, ради которых Дани стремился в Гондурас, совсем близко. Здесь встречаются предки пиратов - они тоже называют себя «пиратами», говорят на малопонятном архаическом английском и отличаются грубыми повадками. Среди них есть рыжие, темнокожие, какие угодно, и все носят испанские или английские имена.

Прожив на Крабовой реке два с половиной месяца, Дани получает от Оскара заказ – сплавиться с двумя девушками на остров Утила. Он получает за сплав 500 лемпир – около 40 долларов - и предложение поработать в пабе на Утиле. Дани чувствует себя богачом - ведь его счет в банке давно пуст. Он остается на острове. Теперь ему предстоит заработать денег на билет до Израиля – старый давно пропал.

Дом на дереве

...Дани показывают, как сбивать коктейли, и он начинает работать в пабе. На Утилу приезжают в основном туристы – учатся дайвингу. У Дани денег на курс денег нет, и в свободное время он просто уходит на мелководье, где может любоваться рифами сколько угодно, плавая с маской и трубкой. Дела его идут неплохо. Куплен велосипед, местные пираты уже ходят в его друзьях. К тому же появляется еще одна работа. Дани живет здесь уже несколько месяцев, совершенно потеряв счет времени. Вдали от цивилизации он наслаждается абсолютной свободой. У него появляются новые друзья из Германии: парень зарабатывает на жизнь украшениями из ракушек, которые мастерит сам и продает их туристам, а девушка трудится в том же баре, что и Дани. И вдруг обстоятельства складываются так, что все трое переезжают из гостиницы в дом на дереве, выстроенный одним норвежцем.

Дом трехярусный, а дерево, на котором он прикреплен, растет на самой высокой точке острова. Норвежец строил его для своей семьи, но после рождения ребенка семья вынуждена перебраться в город: на дереве нет житься от москитов. После набега местных пиратов на опустевшее жилище, норвежец предлагает девушке из паба пожить в его доме на дереве бесплатно, надеясь, что свет в окнах отпугнет грабителей. Ей там одной страшновато: кругом безлюдно, простираются плантации папайи... Она зовет с собой друзей, и троица переезжает из гостиницы на дерево.

Первый ярус диковинного дома – с туалетом, душем и кладовкой - находится на расстоянии трех метров от земли, из него ведет люк на второй ярус – в гостиную. На третьем ярусе – спальня со стеклянной крышей и балкон, с которого открывался вид даже на соседний остров.

В какой-то момент Дани сознает, насколько прекрасно он тут устроился: бесплатное жилье, дайвинг и две работы: одна в пабе, а вторая в бистро, да еще любые напитки по протекции. Деньги копятся, заводятся новые друзья. Дани бесплатно водит новичков, пасующих перед погружениями с аквалангом, на «свой» мелкий риф, где они плавают с маской и трубкой, а друзья-пираты безо всякой мзды возят его на другие, более мелкие острова. На одном из них он обнаруживает потомков беглых рабов, которых завезли сюда из Африки сотни лет назад. Те едят только рыбу и кукурузу, а их дети целыми днями играют на берегу в ракушки.

Среди друзей-пиратов есть полусумасшедший Уэб с хриплым, прокуренным голосом. Однажды его ловят за незаконную ловлю лобстеров и предъявляют ультиматум: «Либо пойдешь в тюрьму, либо станешь нашим инспектором и будешь ловить других браконьеров». Уэб в тюрьму не хочет: каждое утро нарезает круги вокруг острова на моторной лодке, распугивая браконьеров. «Что за жизнь! – жалуется он Дани. – Я же сам пират, а теперь вынужден ловить пиратов...»

Возвращение

...У Дани уже 500 долларов, а он все еще находился в бесконечном путешествии без какого-то определенного плана. Плыть на Каймановы острова к австралийке, с которой продолжает общаться по телефону? Но за два с половиной месяца романтические страсти поутихли, а, кроме того, остров, где она обосновалась, считается престижным, попасть туда еще можно - с документом от полиции, подтверждающим, что ты не бандит (мама уже прислала его Дани из Израиля), но получить там разрешение на работу – не менее сложно, чем в Америке. И что ему там делать без работы и денег?

Как будто что-то отводит Дани от Каймановых островов – то билета нет, то подходящего рейса... И он возвращается в Мексику, откуда начал свой путь, разыскивает там своего первого босса - тот как раз открывает для рафтинга новую реку на границе с Гватемалой. Испанский у Дани за пять месяцев скитаний уже приличный, и он с удовольствием общается с местными.  Еще восемь месяцев работы в Мексике на разных реках, участие в строительстве парка экстрима, где «омегу» приходится прокладывать над лагуной, кишащей крокодилами....и много разных приключений. Но! У всякого путешествия рано или поздно бывает конец. К тому же деньги на билет до Израиля уже есть. Дани возвращается домой и сразу едет на реку Иордан. После столь длительных скитаний по джунглям и островам ему приходится заново привыкать к цивилизации.

«Суп» из бегемотов

...Однажды компания «Наарот», в которой работает Дани, начинает осваивать турецкие реки, а они, в отличие от Иордана полноводные, стремительные и очень холодные. Выражаясь профессиональным языком – высшей категории сложности.

На таких реках Дани работать еще не приходилось. К тому же он плохо переносит холод, после того, как переболел малярией в Эфиопии и лихорадкой денге на Утиле. Но как назло, в первой же турецкой экспедиции его лодка переворачивается и Дани приходится плыть полтора километра в ледяной воде! Спасатели вытаскивают его из воды уже едва живого.

После того, как отношения Израиля с Турцией осложняются, народ перестает туда ездить, и компания начинает осваивать реки Танзании. Самая большая из них – Руфиджи, длиной 600 километров, расположена в заповеднике, верхняя часть которого облюбована чудаковатыми охотниками их Европы, мечтающими завалить слона, чтобы добыть его хобот, а нижняя считается раем для фотографов. Низовья реки "кишат" бегемотами.

Экспедиция предстоит тяжелая. Во-первых, нужно добыть кучу разрешений для сплава в заповеднике. Во-вторых, по Руфиджи уже лет пятнадцать никто не сплавлялся – придется открывать реку заново.

...Спуск к реке занимает целый день. У группы – три лодки. Кроме инструкторов и любителей экстрима, в экспедиции участвуют два местных проводника, вооруженных автоматом «калашников».

Река широченная, в некоторых местах разливается до километра. Посередине острова. Дождей в этом году было мало...Огромное количество отмелей, и вода почти не движется. Но главная беда – бегемоты, их здесь тысячи, они везде – вокруг лодок, на дне. Путешественникам приходится плыть зигзагами в этом «супе» из бегемотов, чтобы избежать с ними столкновения. Большинство смертей в Африке – не от крокодилов, а именно от бегемотов, которые охраняют свою территорию и мгновенно атакуют  всякого, кто на нее вторгается. Бегемот способен переломить своими зубами человека как спичку.

Восемь дней на веслах - по 30 километров до заката солнца... Да еще против ветра. На третий день Дани ощущает снизу удар – находившийся под водой бегемот начинает всплывать. Все налегают на весла и стараются максимально сблизить между собой три лодки, чтобы бегемоты не оказались между ними. Первая спокойно проходит над идущим по дну бегемотом, вторая проезжается по его спине, а третью встревоженный зверь мгновенно атакует, выбрасывая людей в воду и терзая лодку челюстями. К счастью, обходится без пострадавших. Вот только поврежденную посудину приходится потом  чинить целый день…

* «маршмела» - сладости, которые плавят на огне

Женщина и мотоцикл

Всякий раз, когда очередная девушка ставила Эрана Лавона перед выбором - «или я, или он», Эран отвечал решительно и не колеблясь: "Конечно, он, дорогая». Потому что с ним не могла сравниться ни одна из его подружек. Мотоцикл удивительно сочетал в себе все качества, которые мужчина мечтает видеть в женщине. Эта машина - настоящая красавица, вызывающая зависть и восхищение других мужчин и при этом остающаяся тебе верной, в меру безумная и абсолютно надежная... Она привносит в твою жизнь момент риска, будит адреналин в крови, чутко отзывается на каждое твое движение, дарит ни с чем не сравнимое ощущение собственной силы и независимости. На дороге и в городе ты король - все пробки тебе нипочем, ты ловко маневрируешь в любых заторах, пробираешься в самые узкие закоулки, легко находишь место парковки.

Объем двигателя выдает характер ездока: если на 50 кубиках ты способен вести размеренный мелкогородской образ жизни, то 500 кубиков указывают на твою недюжинную силу, жажду приключений, любовь к риску и авантюрам, потому что удержать в руках такую махину - не каждому под силу. Первое (и единственное) условие приобретения серьезного мотоцикла с двигателем кубиков на 500 - это любовь с первого взгляда. Потому что привыкнуть к такому зверю невозможно - в него можно только влюбиться - окончательно и бесповоротно. Иные, проехав сотню метров на мощном мотоцикле, не сядут на него больше до конца дней, помня о пережитом шоке; другие, едва почувствовав бешеный порыв ветра в лицо и мощь рвущегося на простор железного коня, никогда не променяют его на "консервную банку", как они презрительно именуют автомобиль. Машина обеспечивает удобство и комфорт, а для мотоциклиста весь смысл в реальном ощущении дороги.

Что касается женщин... Круто, когда твой мужчина приезжает за тобой в смокинге на «кадиллаке", но еще круче, если он возникает перед тобой как смерч, затянутый в кожу, на «харли дэвидсоне», непостижимо мощном и сияющем, как рождественская елка.

Большие мотоциклы - это совершенно особая каста, в отличие от тустусов*, которых в Израиле немерено. Они всегда были и остаются редкостью, потому что очень дороги, требуют в управлении изрядной силы и суперреакции. О владельцах больших мотоциклов можно без натяжки сказать - настоящие мужчины. Владелец «харли дэвидсона" просто не может не быть отчаянным парнем - он реально рискует и жизнью и отношениями: не каждая девушка решится сесть на заднее сиденье такого зверя и промчаться по шоссе со скоростью - не для полицейского протокола сказано - 200 км в час.

Ну вот мы и вернулись к теме, с которой начали: женщина и мотоцикл. Герой мой - красивый, сильный и мужественный - обретается в холостяках до 30 лет. И когда на 31 году его жизни друзья говорят ему: "Есть девушка - точно для тебя", Эран только хмыкает, представляя себе неоднократно прокрученный сюжет и сакраментальную фразу в конце: "Или я, или он» Однако на сей раз судьба неожиданно преподносит сюрприз. Лара оказывается действительно отважной девушкой, объехавшей на своем мотоцикле всю Америку и Европу. Она способна говорить о характере своей машины часами, потому что не раз собственноручно чинила ее, разбирая до винтика. То, что оба, и Эран и Лара, как вдруг выясняется, работают в театре (он - в Израиле, актером, она - в Америке, осветителем), уже не имеет значения.

Свадебное путешествие растягивается на несколько лет, начавшись в Америке, продолжившись в Израиле и завершившись в Европе, - все эти земли молодые супруги объезжают, разумеется, на мотоциклах. И если поначалу американка Лара недоуменно вскидывает брови, когда при любой остановке в пути израильтяне тут же кидаются к ним с вопросом: "Что случилось?" (в Америке от застрявших на обочине мотоковбоев все бегут куда подальше), то скоро ей это начинает жутко нравиться. "Надо же, какие теплые, сердечные люди!" - говорит она своему мужу-израильтянину.

Поскольку рассказ наш - о сильной страсти, хронология не важна, и мы отправляемся в свободный полет, подобно нашему герою, не фиксируясь на датах и именах. Его воспоминания, связанные с дорогой, настолько остры и до осязаемости реальны, что я уже не разберу, с кем это было - с ним или со мной. Вкус лесной малины на губах; исцарапанные ветками руки; дождь, барабанящий по крыше случайного укрытия в горах; ветер, пропитанный запахом свежескошенной травы; белесый туман, стелющийся над стылым озерцом, - все это наплывает и из моего детства. Разница только в скорости - я путешествую на дедовском ржавом велосипеде, ловко вихляя телом, как все мальцы, не доросшие до седла двухколесной машины; Эран - на мотоцикле: сначала в коляске, заботливо укрытый родителями кожаным фартуком, потом - в седле собственной «хонды". Мы оба испытываем несравненное чувство управления рулем, когда напряженные мышцы уже дают о себе знать, но сам процесс езды с меняющимся пейзажем так упоителен, запахи луга, леса и реки так остры, что крутишь и крутишь педали (или жмешь на стартер), пока силы уже не оставят тебя вконец и ты не рухнешь где-нибудь навзничь на поляне или у подножия стога, впитывая глазами синь небес с плывущими облаками.

Эран едет из Риги в Карпаты, ему всего семь лет, но он до сих пор помнит дождь, заставший семейство в горах... Помнит случайное укрытие, отчаянную барабанную дробь дождевых капель по крыше. Затем в памяти воскресает Синай. Будучи жителем Ямита, Эран сутками колесит на своей «хонде» по синайской пустыне, обнаруживая в ней все новые и новые уголки. Перебравшись в центр страны, он открывает для себя водопады, образуемые ливнями, и после каждого затяжного дождя мчится на север или на юг - полюбоваться необыкновенным зрелищем падающей воды. После одной такой поездки, промокнув насквозь и пролежав в постели восемь суток, он, тем не менее, своих безумных поездок не оставит.

...Родители Эрана теперь предпочитают путешествовать по миру на машине, "для души" отец завел себе маленький спортивный самолет. А Эран остается верен той машине, которая однажды вошла в его жизнь в детстве и осталась навсегда. Правда, теперь таких машин у Эрана уже двадцать, далеко не все из них "на ходу", а кое-какие пристроены у друзей и родителей. Зато он в любой момент может прийти и полюбоваться на свои сокровища.

...Если внутри города езда на мотоцикле сулит невообразимое удобство (учитывая постоянные пробки), то путешествие на нем за пределами страны тут же превращается в нелегкую работу. Мотоциклист уподобляется улитке, везущей на себе свой домик (день пути требует хорошего ночного отдыха), а мотоцикл напоминает прилично нагруженного верблюда. Плюс еще одно неудобство: отправляясь осматривать раритеты местного музея, ты непременно должен позаботиться о том, кто постережет твой передвижной домик. Хорошо, если путешествуешь в компании, а если вдвоем? Приходится осматривать достопримечательности в одиночку, поочередно неся вахту.

Но что мы все о неудобствах! Разве могут они затмить преимущества путешествия на мотоцикле, когда мир открывается тебе не через ограниченное пространство автомобильного окна, а просто лежит у тебя под ногами, обнимает со всех сторон, тревожит запахами, овевает ветром, обдает солеными морскими брызгами.

По сравнению с автомобильным путешествие на мотоцикле - гораздо более естественное, считает Экран. Наблюдать за происходящим из окна машины - все равно что видеть театральную постановку по телевидению. Вроде бы те же актеры и декорации, но нет запаха кулис, запаха театра... Накручивая километры в Альпах, он добирается с женой до самых отдаленных лугов - на мотоцикле это не проблема. Поесть малину с куста,  как в детстве - разве такое забудешь?

...Однажды под вечер, в пустынном месте среди альпийских снегов у Эрана глохнет мотоцикл. Поочередно растирая озябшие руки, он вместе в Ларой разбирает мотор и собирает снова, после чего супруги добираются до места, где кров и тепло. Путешествия на мотоциклах всегда сулят необычные встречи - с такими же одержимыми путниками. Если, около маленькой швейцарской или французской (география значения не имеет) гостиницы выстроился десяток больших мотоциклов с поклажей, в пабе или баре непременно обнаружится веселая интернациональная команда крепких мускулистых мужчин и поджарых спортивных женщин, которые встретились здесь сегодня впервые, а общаются так, будто проехали вместе не одну тысячу миль. Утром они оседлают своих железных коней и отправятся в разные стороны. Первыми отчалят немцы (эти встают с петухами и выезжают на трассу в шесть утра), за ними, часов в восемь, потянутся итальянцы и французы. Израильтяне встанут позже всех и тронутся в путь не раньше полудня,

Эран и Лара - опытные путешественники, с ходу отличат на европейских посиделках подлинную историю от "мотоциклетной байки", "чайника" от "ветерана". Что объединяет весь этот интернационал, случайно собравшийся на перепутье в баре, так это жажда общения с подобными себе и немедленная, на уровне рефлекса, готовность помочь, если в том есть нужда. Что их отличает? Разумеется, ментальность. Немцы, готовые выложить в течение вечера 200 "баксов" за пиво, ни за что не возьмут каюту на пароме, а будут - из экономии - коротать ночь на палубе в спальных мешках. Мотоциклы немцев - самые выдраенные, самые сияющие. Наиболее импульсивные и безалаберные в этой разношерстной компании итальянцы. Французы тоже достаточно темпераментны, но гораздо уравновешеннее своих южных соседей. Швейцарцы на их фоне выглядят чересчур предупредительными и аккуратными. Англичане-мотоциклисты либо настоящие душки, либо совершенно неконтактные. Противоположность последним - теплые и общительные, правда, немного жадноватые шотландцы. На израильтян у остальных всегда одна и та же реакция: «не может быть! это же так далеко!» Обычно все вопросы европейцев заканчиваются после демонстрации израильского паспорта. Разве что спросят про христианские места, совершенно не заботясь о том, что задают вопрос иудею.

И снова отвлечемся от географии: в какой бы точке мира мотоэкстремалы ни пересеклись и какими бы разными они ни были, между ними всегда существует незримая связь и находятся общие темы. О моделях мотоциклов, их устройстве, собственных патентах на починку и не обозначенных на карте маршрутах мотоковбои готовы говорить часами, сутками, а иные  - всю жизнь.

В израильские клубы мотоциклистов одни приходят ради атмосферы, другие - в поиске спутников для очередного путешествия, третьи - обсудить технические новинки. Клубы, впрочем, довольно разные. В одних собираются поклонники классических мотоциклов, изготовленных не позднее 1967 года. В молодежные, рокерские клубы ходят потусоваться и для понта. В универсальных собираются любителей всех мастей. Эран предпочитает путешествовать на итальянском мотоцикле "Мотогуци" (мощном, недорогом и довольно редком), но имеет в свей коллекции и машину 1952 года выпуска, а потому охотно, да и по праву посещает два клуба: для всех (ради атмосферы) и для "любителей классических мотоциклов», где можно поучаствовать в профессиональных беседах. Далеко не со всеми из своих друзей он может говорить о том, как собрать из двух мотоциклов один. Им это быстро наскучит. Для этого существует клуб. Конечно, туда заглядывают и случайные люди, для которых мотоцикл - не призвание, не образ жизни, а предмет фасона, дань моде. Такие были (и остаются) во все времена. А потому когда Эрана спрашивают, стоит ли покупать мотоцикл, он отвечает: «Заводи мотоцикл только в случае, если не представляешь себе жизни без него». Сам Эран именно из таких: даже если его мотоцикл уже не на ходу и обречен стоять во дворе, он будет получать удовольствие от одного его вида! Эта эмоциональная связь с машиной, которую любишь, она существует. Если его мотоцикл с ходу одолел сложное дорожное препятствие,  Эран мысленно говорит ему: "Молодец! Надо же, сумел!" Когда он видит в городе один из своих прежних мотоциклов, сразу замечает все перемены, произошедшие с ним, - отремонтирован тот или запущен.

...Из окон проезжающих машин они кажутся такими маленькими, несерьезными. Но подумайте, какая сила требуется, чтобы удержать мотоцикл в равновесии, какой ловкостью должен обладать ездок, легко маневрирующий между неповоротливыми автобусами и семитрейлерами! На самом деле из-за того, что мотоциклист так мал и не всегда заметен на большой и оживленной трассе, ему приходится думать сразу за всех участников движения, обладать повышенным чувством опасности. (Эран Лавон: «Что такое для меня мотоцикл? Экшн? Безусловно. Но не это главное. Ничто не дает тебе такого чувства свободы, как мотоцикл. Ты едешь, куда хочешь, проникая в любые места. Тебе не нужны долгие сборы - минута, и ты в седле. И никакие пробки, никакое бездорожье не способны остановить твое стремительное движение»).

* «тустус» - мотороллер

Песнь пустыни

...Если бы дело происходило в пустыне, Алик наверняка прислал бы мне верблюда с надежным проводником-бедуином, но поскольку встречу назначили в Иерусалиме, пришлось обойтись автобусом и такси. Мне было поставлено условие - никаких фотокорреспондентов. Позже я поняла, почему. Разговор о пустыне не терпит суетности, поз и вспышек фотокамеры. Негромкая медитативная музыка, крепкий, по-мужски заваренный чай, крупно нарезанные ломти хлеба - все предельно просто и не мешает монологу. А поскольку монолог самодостаточен, мне остается лишь максимально точно зафиксировать то, что нашептала Алику Литваку израильская пустыня.

Монолог

- Крутизна маршрута не есть функция физического движения, - не спеша начинает он, потягивая чай, - она достигается разными способами. Я ежедневно добиваюсь (неважно на какой экскурсии) аутентичного общения с землей. Иногда это трех- или пятидневное движение по пустыне. На однодневных турах оно компенсируется потоком слов. Но цель я всякий раз преследую одну – привести человека к самому себе. В конце ХХ века я оказался в привилегированной позиции, и моя привилегия состоит в том, что я, в отличие от многих других, господин своего времени и никуда не спешу. И у меня есть возможность - неважно, на какой срок и в какой географической точке - ввести человека особое медитативное состояние. Потому что пустынны - это самая большая Синагога, самая большая Церковь, самая большая Мечеть.

В пустыне происходит возвращение человека к некоему ритму, который им утерян в конце XX столетия. У нас есть все, кроме одного - времени. Кстати, не благодаря ли этому обстоятельству появилась необходимость в экскурсоводах и экскурсиях? В прошлом веке, когда паломник прибывал в эту землю, у него была масса времени - от нескольких месяцев до нескольких лет: он нанимал надежного проводника (далиля) и шел этой земле. И это описано во всех дневниках путешественников конца прошлого века. Моя задача: в кратчайший срок ввести своих спутников в такую вневременную историческую медитацию, которая приведет их к одному - ко встрече с собой. И я говорю не об истории материальной культуры, а об истории духа, пытаясь подняться к его вершинам.

Пустыня прошла через всю мою жизнь - начиная от армии и до "релакса" у ночных костров бедуинов. И потому я знаю совершенно четко, что крутизна маршрута в пустыне определяется не тяжестью переходов и не количеством пролитого тобой пота, а качеством духовного очищения, которого ты в ней достиг. Мне неважно, кто идет вслед за мной по пустыне: иудей, мусульманин, христианин... Иудаизм, христианство, ислам - это по сути три тропы человечества к Едино¬му, нерасчленяемый поток человеческой мысли от начала земной эпопеи и до ее конца.

Пустыня и Иерусалим неразрывно связаны: они суть этой земли. И потому в пустыне я могу говорить об Иерусалиме, а в Иерусалиме - о пустыне, и всякий раз речь будет идти все о том же - о величии духа. Иудейская пустыня всегда была генератором духовности града Иерусалима, в нее на протяжении веков уходили люди, которые хотели найти для себя более интенсивную форму общения с Предвечным.

Иудей у Стены плача, христианин у Гроба Господня, мусульманин на Храмовой горе молятся и плачут об одном и том же - о себе: в рамках той или иной религиозной культуры происходит общение человека с самим собой. Ничто не меняется. Две тысячи лет назад римские легионеры своим присутствием успокаивали тысячи иудейских паломников, несших на Храмовую гору свое покаяние, сегодня эта же гора собирает тысячи мусульманских паломников, и в рамках изменившейся ситуации государственно-политическая структура, которая образовалась в этом регионе 51 год назад, и ее административная длань - "мишмар ха-гвуль" успокаивает тысячи мусульманских паломников, которые несут свое покаяние на ту же гору.

Историю Иерусалима определяют не фазы политических изменений, а нечто неизмеримо большее. С момента разрушения материального храма начинается история Храма иного – храма книги, храма идеи, храма духовного поиска. Все неспроста…

Религиозно-этнические конфликты в Израиле дошли до кульминации: Иерусалим поделен стенами, и за каждой стеной свой абсурд и своя норма. В пустыне таких стен нет. Это почти идеал, и неважно, кто в нее попадает - иудей, христианин, мусульманин, буддист. Встретив в пустыне человека, его нельзя не окликнуть и не услышать ответное приветствие.

Мы идем по пустыне от водоема к водоему, от колодца к колодцу, мы внедряемся в это движение, сразу вырывающее нас из той привычной рутины, в которой мы пребываем. На протяжении многих лет я водил по пустыне протестантских теологов из Германии, и мне нравилось наблюдать, как они постепенно входят в состояние физического и духовного очищения. Они начинают день с молитвы и чтения главы из ТАНАХа, описывающей движение сынов Израиля по пустыне, затем сами начинают движение, которое продолжается три-четыре часа - до ближайшего водного источника. В первый день группа смердит, как стадо коз: солнце и пески работают по принципу хорошей сауны, и из людей выходят все шлаки, поэтому мы обходимся в пустыне самым минимальным. Грубая лепешка, которую бедуин творит на твоих глазах из ничего, чашка крепкого чая воспринимаются в раскаленный полдень как верх блаженства. По сути мы повторяем движение древних евреев к тому космодрому духа - Храмовой горе в Иерусалиме, где приземлился Ковчег Завета.

Скудость материи возмещается глубиной духа - это суть пустыни, и она одинакова и в песках Иудеи, и в песках Синая. Пустыня на протяжении веков была местом, куда отшельник удалялся в поисках духовной пищи. Первое, что понимает человек в пустыне, - это то, как он мал по сравнению с вечностью. Здесь исчезают все позы, здесь не нужны слова. Мы просто идем по пескам от водоема к водоему, находя для отдыха тень, потея, впитывая в себя безмолвие пустыни. Так в конце прошлого века далиль вел паломника от Яффского порта до нужного места. Он был охранником и проводником. Все его снаряжение состояло из винтовки, сабли и коня.

...Понять до конца, что есть молитва, - это услышать в четыре утра около песчаного плато протяжное "аллаа уакбар", увидеть развевающуюся куфию бедуинского шейха под огромной луной. Житель пустыни бедуин, который на протяжении веков живет здесь в своем размеренном ритме, - самое социальное, самое клановое существо из всех, кого я знаю в этом мире. Любой бедуинский праздник - это праздник не отдельного стойбища, а всего племени, и личность здесь обретает правильные пропорции.

18 дней - самое длинное путешествие по Синаю, в которое я отправляюсь с группой туристов. Я веду их вместе с бедуинским племенем: тут присутствуют шейх, его семья, старики, дети, верблюды. Бедуины живут рядом с группой, они - наши проводники по пустыне, не порывающие со своим привычным бытом. Недавние предки этих бедуинов промышляли разбоем - паломники прошлого века описывают путешествие по Иудейской пустыне от Иерусалима до реки Иордан как очень опасное. Обычно паломники шли по этому участку пути большими группами под охраной сопровождавших их янычар. Те же, кто путешествовал малыми группками, часто становились жертвами разбойных нападений.

...Поначалу бедуинский быт производит на современного человека странное впечатление: маленькие колышки, на которых натянуты тряпки, загончики с козами, огромные лепешки, испеченные на костре. Но постепенно житель города начинает понимать, какое чудо представляет из себя эта духовная теплица, эта цитадель пустынников, первозданно сохранившаяся в Синае. И моя функция - дать возможность гостю пустыни плавно и быстро соскочить с поезда рутинной жизни и помочь ему очиститься. Именно поэтому путешествие по пустыне становится для путников одним из самых ярких жизненных впечатлений.

После передачи Синая Египту здешнее побережье стало приобретать все более курортные черты: строятся новые гостиницы, туризм превращается в бизнес для бедуинской молодежи, которая развлекает приезжих. Это уже не те бедуины. Настоящие синайские бедуины, не потерявшие своего лица и достоинства, живут вдали от курортной зоны. Я отправляюсь к ним раз в полгода. И в течение недели, что я там нахожусь, я предпочитаю не встречать ни египетских полисменов, ни представителей туристского сервиса. Я сажусь на джип или прошу верблюдов у шейха Ахмеда и отправляюсь в глубь пустыни, чтобы побыть среди синайских гор и песчаников, наедине с собой. В пустыне понимаешь, как мал ты сам и как беспредельна окружающая тебя вечность. И обостряющееся здесь ощущение скоротечности земного пути наполняет жизнь иным смыслом.

Пустыня - совсем не мертвое место, как может показаться на первый взгляд. На самом деле ее жизнь необычайно богата. Просто надо знать время и место. Оживает пустыня в предвечерние часы, когда все живое выходит из скалистых укрытий, выползает из песчаных нор и устремляется к водопою. Здесь в любое время года можно найти прохладный источник и укрытие от жары.

Зимой по пустыне мчатся мощные дождевые потоки, сметающие все на своем пути и прокладывающие новые русла. На исходе зимы пустыня цветет, и это необычайное зрелище.

Пустыня может убить, если ты отправился в нее налегке и не зная дороги, а может омолодить тебя на несколько лет. Ночевки под открытым небом в горных ущельях наполняют путников необычайной энергией, а сухой и жаркий климат выводит из человеческого тела вместе с потом все шлаки, которые в нем накопились за годы.

Змеи и скорпионы в пустыне - если вы не потревожили их покой - не опасны и никогда не нападут первыми. Осмотрительность и осторожность - два простых правила, которыми не стоит пренебрегать, отправляясь в пустыню.

Пустыня спасает от равнодушия больших городов с их искусственной жизнью. Среди бескрайних и кажущихся безжизненными ландшафтов время как бы замедляет свой ход. Пустыня лечит от суетности и одаряет новым мироощущением.

Двое на острове, не считая крыс

А вот так это все и было: отвезли их на необитаемый остров и оставили одних. В отличие от Робинзона, у них с собой были: электронные средства связи, включая Интернет; питьевая вода, мешок риса, оливковое масло, приправы; кухонная посуда; рабочие инструменты; ловушки для рыбы; сменная одежда, спальники и три книжки, включая Танах*. Кое-Кома казалось, что они не выдержат там и трех недель, однако, тель-авивцы прожили на необитаемом острове целых три месяца, как и было задумано. Правда, выживание было нелегким - чтобы не умереть от голода, супругам пришлось есть крыс.

История эта началась три года назад, когда на объявление географического журнала «Маса ахер» («Иной маршрут») откликнулось более сотни молодых израильтян, желающих поучаствовать в современной робинзонаде. В результате жесткого конкурса в финал вышли 17 пар, которых затем испытывали на выживаемость в течение двух суток. Победителями стали молодые супруги из Тель-Авива - Адам и Мири Вая, продемонстрировавшие недюжинную изобретательность и выносливость в экстремальных ситуациях, разыгрывавшихся на тренировочном полигоне вблизи Кинерета*. Накануне отправки на остров супруги прошли специальный месячный курс, где их учили снимать камерой (впоследствии из 65 часов съемки будет смонтирован двухчасовой фильм).

Они и отправились в Занзибар, а оттуда - на необитаемый остров, расположенный в Индийском океане.
Этот остров, в отличие от других, отвечал главным критериям эксперимента по выживанию: расположен всего в 60-ти километрах от Занзибара - в случае нештатной ситуации можно добраться на моторной лодке в течение часа; здесь произрастают три вида плодовых деревьев, вдоль побережья тянется риф, населенный морскими обитателями, и имеется полуразрушенный маяк, воздвигнутый в прошлые века английскими колонизаторами - идеальная вышка для установки радиоантены. Чем не земной рай для новоявленных Адама и Евы?

Однако, в реальности все оказалось гораздо хуже. Во-первых, остров кишел крысами. Они совершенно не боялись людей, забираясь на спящих, оставляя на их теле следы укусов; грызли все, к чему имели доступ, в том числе - электронное оборудование, канистры с питьевой водой (10 литров драгоценной воды ушло в песок, радио было безнадежно испорчено); а кроме того, постоянно опережали людей, первыми снимая урожая с плодовых деревьев. В-вторых, риф дважды в неделю регулярно очищался местными рыбаками, прибывавшими сюда под утро, очевидно, из Занзибара (однажды рыбаки прихватили с собой так же ловушки израильтян, после чего тем пришлось плести новые). Во-третьих, вблизи от острова постоянно проплывали пиратские суда, так что обнаруживать свое присутствие на острове было небезопасно, и потому - никаких костров с наступлением темноты, а тьма тут стояла почище египетской. В-четвертых, Занзибар все же не зря называют страной «третьего мира»: несмотря на наличие всех правительственных разрешений на проведение эксперимента, на шестые сутки пребывания на острове израильтяне были арестованы иммиграционной службой, доставлены в Занзибар, где провели в заключении пятеро суток, причем, документы и все оборудование у них было конфисковано (тут кстати будет упомянуть, что израильского консульства в Занзибаре нет, все переговоры инициаторов проекта по выживанию шли напрямую с главой этой страны). Подоплека инцидента со стражами порядка была чисто денежная - выжать из израильтян лишние сотни долларов под любым предлогом: «Виза оформлена неправильно, на изготовление правильной уйдет много времени, но можно ускорить процесс, правда, это обойдется значительно дороже». После получения требуемой суммы, супругов снова доставили на остров, вернув документы и оборудование.

Главной целью эксперимента было - выявить, насколько современные, живущие в большом и шумном городе, люди, способны адаптироваться в условиях одиночества и оторванности от цивилизации, и какие изменения при этом претерпевают их супружеские взаимоотношения. В реальности же дело приняло совсем иной оборот: участникам эксперимента пришлось выживать не столько в психологическом плане, сколько в физическом. Все их мысли и действия сосредоточились на одном - добыче еды, которой в иные дни не было вовсе, либо было очень мало. Такого поворота руководители проекта никак не ожидали и на второй месяц пребывания героев на острове даже вынуждены были предпринять некий не планировавшийся ранее шаг: они отправили островитянам интернет-сообщение о том, что на остров тайно доставлен клад, который следует искать по ориентирам. В обнаруженном супругами кладе были шоколад, изюм, орехи, сгущенка и прочие лакомства. Прикончив эти припасы в течение суток, Адам и Мири вдруг заскучали по дому, по цивилизации, приметы которой они обнаружили в гуманитарной помощи. И это испытание было не менее тяжким, чем все предыдущие. Благодаря Интернету их одиночество было довольно публичным: супруги получали письма не только из Израиля, но и из других стран. «Зеленые» обвиняли их в истреблении морских гадов и крыс, кто-то давал ценные или дурацкие советы, а кто-то с возмущением писал: «Вам, что, не хватает трудностей в Израиле? Почему вы ищете их на необитаемом острове?»

До острова они были обычной парой, каких в Израиле тысячи. И вдруг оказались в таком месте, где не было ничего из привычных вещей, никого, кроме их двоих, а главное - никаких обязанностей, кроме одной - просто существовать, фиксируя это на пленку и подтверждая ежедневно по радиосвязи, что они живы. Для Адама самым тяжелым моментом было вернуться с рифа пустым, без добычи, и сказать об этом Мири. В фильме есть сцена, когда Адам, который вот уже несколько дней подряд возвращается с рифа без добычи, говорит в камеру: «Я очень голоден. Мы с Мири все время хотим есть и думаем только о еде. Я должен хоть что-то добыть. Меня ужасно бесит, когда я наблюдаю из укрытия, как местные рыбаки вытаскивают из ям на рифе огромных осьминогов, и только я часами кружу по рифу и - ничего, пусто - ни одного моллюска. Мы участвуем в проекте «Назад к природе», а природа смеется над нами. Больно видеть, как каждое животное на острове что-то добывает, ест и наслаждается, и только мы, люди, не способны себя прокормить». Мири ловила себя на том, что у нее обострились все чувства. Она начинала жутко скучать по Адаму, даже если он уходил всего на два часа, чтобы добыть еду, и волновалась за него так, словно он может не вернуться. Ей было невыносимо видеть, как Адам ослаб от голода, как мучается по ночам оттого, что не может заснуть с пустым желудком. Она решилась есть крыс только из-за того, чтобы поддержать мужа - вместе им было легче перейти этот психологический рубеж. Крысу надо было еще поймать (они очень умные), снять шкуру, выпотрошить. Зато после того, как супруги съели крыс, у них заметно прибавилось сил.

Только на третий месяц робинзоады участникам эксперимента удалось полностью адаптироваться к жизни на острове, научившись добывать пищу в необходимом для поддержания организма количестве: Адам ориентировался на рифе уже не хуже местных рыбаков, безошибочно находя норы, где прячутся осьминоги, знал, в какие часы и в каких местах можно рассчитывать на удачную рабалку. Кроме этого, супруги приобрели еще массу полезных навыков, научившись определять места, где нет комаров, где океанская вода теплее и больше подходит для купаний. Они выстроили из жердей домик; сплели из листьев пальмы ловушки для ловли рыбы и раков; сшили матрасы, набив их листьями; соорудили гамак; разбили небольшой огород, посеяв на нем семена помидоров, перцев и огурцов. А в конце своего пребывания на острове даже пробовали приучить крошечного крысенка, обнаруженного в ведре, присвоив ему имя Хульди («Крыска»).

…Вернувшись с острова, супруги смонтировали фильм под названием «Двое на не обитаемом острове» и написали книгу о своей робинзонаде. При том, что они прожили в городе много лет, а на острове всего три месяца, именно этот короткий период определил всю их дальнейшую жизнь. Адам и Мири решили покинуть Тель-Авив и поселились в деревне Мицпе-Амука, расположенной в Верхней Галилеее - тихом, пасторальном месте. Иногда они возвращаются на свой необитаемый остров, но только во снах.

…Заключительные кадры из фильма «Двое на необитаемом острове»: на горизонте две лодки. Они приближаются. Сегодня Мири и Адам покидают остров. Следующий кадр: трогательная встреча с теми, кто за ними приехал. Затем крупно - профиль Мири, уже сидящей в лодке. Она горько плачет, не скрывая слез. Адам реагирует в момент расставания с островом чисто по-мужски: он прыгает с борта лодки прямо в одежде и плывет в океане рядом с лодкой. Лица его мы не видим.

***

В эксперимент по выживанию было вложено 150 тысяч долларов, спонсированных крупными израильскими фирмами. Мири и Адам - студенты. Адам изучает еврейскую философию в открытом университете, Мири, обладательница первой степени по криминологии, учится на педагога. Адам, закончивший в свое время школу французской кухни в Лондоне, имеет собственный бизнес - «кейтеринг»*, Мири преподает в школе английский язык. Познакомились они еще до армии - в одном из ресторанов Цфата, где Адам работал мойщиком посуды, а Мири - официанткой. Затем Адам участвовал в составе спецподразделения в боевых операциях в Ливане, в то время как Мири проходила службу на одной из северных военных баз в районе Голан. После армии супруги около двух лет прожили за границей - сначала в Каире, затем - в Лондоне, где учились и одновременно работали, немало поездили по Европе и Америке, пока на глаза Адаму не попалось объявление журнала «Маса Ахер»…

* Танах - священное писание иудаизма
* Кинерет - Тибериадское озеро на севере Израиля
* кейтеринг - приготовление блюд для обслуживания мероприятий

Море начинается с суши

Всю жизнь я мечтала жить у моря - и в конце концов живу возле него и мечтаю уже о яхте. Яхта для меня - не предмет роскоши, а возможность «уйти в отрыв», стать гражданином мира и обрести полную свободу. Вокруг одной только Европы ходит под парусом порядка 70 000 таких «граждан» и «гражданок». Почему бы не стать 70 001-й?  Чем размереннее и рутиннее жизнь, тем острее желание «сняться с якоря».

Для начала я спускаюсь в собственные «трюмы», извлекая из архива все, что понаписала о яхтсменах за последние годы. Как назло все истории - про яхтокрушения. Попробуй тут вдохновись: одного спасали у берегов Хайфы наши ребята из израильских ВВС («волны достигали метров восьми, если бы открытый люк накрыло волной, мы бы сразу пошли ко дну»); вторых чуть не унесло в Бейрут - и это с израильскими паспортами на борту («над судном уже кружил вертолет ливанской береговой охраны»); третьи вообще умудрились затесаться между двумя смерчами "торнадо" («два гигантских водяных столба подошли сзади и начали бешено раскручивать, поднимать и опускать яхту. Море вскипело. Сильным ударом волн друг о друга у яхты обломило нос, один из якорей начал бить снизу в днище. В образовавшуюся пробоину хлынула вода. Мачта зашаталась, ее переломило как спичку»). Ну чем не ужасное китайское проклятие: пусть исполнится твое самое заветное желание! - которое взяло да и сбылось. Мечтали люди о яхте, строили ее годами, копили деньги для путешествия - и на тебе, приплыли!

И все-таки сдаваться не хочется. Во-первых, убеждаю я себя, есть масса людей, которые просто живут в какой-нибудь «марине» на собственной яхте, а если и выходят в море, то только в хорошую погоду и недалеко. Во-вторых, если взять тех же мариманов- дальнобойщиков - что-то же было у них хорошее до яхтокрушения? Ради чего-то все это затевалось?! Ну вот, пожалуйста: «Перед ними открылся большой мир, которого они никогда еще не видели. Путешествие день ото дня становилось все более увлекательным. Они прошли побережье Турции, Болгарии, Греции, побывали на разных островах. Потом стали делать более длительные остановки. На Крите осели почти на два года. Дети между тем тоже времени не теряли. Дочка выучила за шесть лет плавания несколько языков. Сын почти в каждой стране, где семья останавливалась на довольно большой срок, находил своих сверстников-музыкантов и организовывал с ними ансамбль». - Это когда путешествует семья.

А вот свидетельство морехода-одиночки: «Это было замечательно. Мне помогали все - от пограничников до «касталийцев» (так я называю тех, для которых морские путешествия стали образом жизни). За четыре года я встретил в портах людей со всего мира. Живут они в разных морях. У большинства из них - яхта вроде родины».

Кроме того, кстати вспоминаю я, мне рассказывали об одной шведской семье, которая покинув родину 12 лет назад, трижды обошла на яхте земной шар и домой не спешит. Рассказывали и о двух семидесятилетних дамах, не первый год путешествующих вдвоем на яхте. Но самый колоритный рассказ из всех, услышанных мною, - о том, как три года назад в ашкелонскую «марину» забрело маленькое самодельное суденышко под символическим названием «Скиталец». На нем шли (не плыли, а именно шли, потому как с морскими терминами надо держать ухо востро: если вы спросите морехода, куда он плывет, он тут же срежет вас на лету: плавает говно, а моряк ходит)…. Так вот, на судне шли из Таганрога куда глаза глядят муж, беременная жена и двое детей трех и пяти лет от роду. Денег у экипажа «Скитальца» к моменту прибытия в Израиль уже не было, а из еды оставались лишь гречка и чай, который отец семейства использовал так же и в качестве табака. Ашкелонские яхтсмены помогли скитальцам чем могли, снабдив их в дальнейший путь продуктами, горючим и теплой одеждой. Кстати, это очень характерно для яхтсменов - так во всяком случае говорили мне все, кого я встретила за последние годы в разных «маринах» - помогать друг другу, и особенно тем, кто потерпел крушение или просто поиздержался.

Теперь, наверное, стоит обратить внимание и на то, как становятся яхтсменами. Что это за личности? И что предшествует - для некоторых из них - этому бегству из социума и переходу в категорию «гражданина мира»? Среди героев моих прошлых очерков о мариманах: Александр Берман, Владимир Гершовский, Михаил Ашкенази, Леонид Михалкин.

Москвич Александр Берман до 1966-го года работал в закрытом институте, ушел из «ящика» по принципиальным соображениям - не хотел работать на войну. Колесил по стране: Белое море, Колыма, Коми АССР, Арктика, Кавказ. Был лесником, геодезистом, альпинистом, специалистом по лавинам, спасателем, горнолыжным инструктором, тренером по виндсерфингу, занимался исследованиями на научной станции МГУ на Кавказе. Издал четыре книжки о путешествиях. Мастер спорта по туризму. Знает, как: построить снежную хижину- иглу , ходить по канату и танцевать на проволоке. В Германии учил ходить по канату физически неполноценных детей, в Париже - стариков. Его ключевая фраза: «Когда человек изучает что-то новое для себя - он не стареет».

Владимир Гершовский вырос на море, на суднах ходил уже с 17 лет. Много лет работал в симферопольском яхтклубе и мечтал о собственном судне. В Израиль репатриировался на яхте, которую сам же и построил. На этой же яхте едва не потерпел крушение в 2000-м году, возвращаясь с Кипра. В настоящее время, как мне сказали яхтсмены, восстанавливает свою поврежденную яхту.

Михаил Ашкенази всю жизнь прожил в Крыму, в Ялте. Пять лет служил во флоте. И после армии все время выходил в море. Сохранил хорошую спортивную форму, невзирая на свой преклонный возраст. В 2000-м году 70-летний Ашкенази - в составе экипажа Гершовского - в течение нескольких дней боролся со страшным штормом. В 2002-м раздобыл корпус старой яхты, полгода трудился над ним во дворе дома, а несколько дней назад - спустил восстановленное судно на воду и совершил на нем первую морскую прогулку вдоль израильского побережья.

Яхта киевлянина ювелира-моделиста Леонида Михалкина считалась в начале 1990-х в числе лучших в Украине. В 1993-м году семья вынуждена была спасаться от «рэкетиров». В Израиль репатриировались на яхте, но путь этот занял без малого шесть лет. Яхта по сути была для семьи плавучим домом - у каждого своя каюта, плюс - кухня, салон со столом на восемь мест, телевизор, видео, и - мастерская Леонида, где он продолжал работать и во время путешествия. После встречи с «торнадо», семья была спасена австралийским судном, а полуразрушенную яхту отнесло в Сирию, где она находится до сих пор. В 2001-м году Леонид, к тому времени уже проживавший с семьей в Ашкелоне, приступил к постройке нового судна - легкой прогулочной яхты для средиземноморских путешествий.

Как видим, среди яхтсменов - не только бывшие моряки, но и люди в прошлом исключительно сухопутные. Если театр начинается с вешалки, то уж море - определенно с суши. Так с чего же начать, чтобы стать мореходом, когда тебе уже далеко за 20-30-40-50?

…Давид Шкиллер никогда не жил у моря, он жил им, зачитываясь Жюлем Верном, а позднее - Туром Хейердалом и изучая журналы «Катера и яхты», регулярно получаемые по подписке. По роду своей работы он вроде бы был ближе к небу (авиационно-техническое училище, спутниковые системы связи), но тянуло его почему-то в море. Накануне выхода на пенсию мечта стала обретать реальные контуры. Давид нашел старую, поврежденную яхту (бывалые люди подсказали, где она лежит), купил недорого (прежний владелец не знал, что с ней делать) и сам ее восстанавливал (бывалые люди показали, как) аж в течение двух лет. К тому времени он перебрался из Иерусалима в мошав, купив там домик и подготовив рабочую площадку для восстановления яхты. Паралельно ездил два раза в неделю в Тель-Авив, на курсы, где изучал береговую навигацию, морское дело, правила расхождения судов и прочие премудрости.

В 1996 году яхта была готова, и Давид перевез ее в ашкелонскую «марину». Теперь ему предстояло пройти еще один курс - практический, чтобы получить разрешение на управление судном. Это заняло два месяца: новичков учили причаливать к пирсу бортом, носом и кормой, управлять парусами, ориентироваться по береговой полосе, пользоваться якорем, читать карту, а главное - спасать упавшего за борт. Когда управляешь парусной лодкой, это не так-то просто. Согласно правилам, надо сначала отойти, развернуться и снова подойти к человеку таким образом, чтобы его не ударило бортом. Самое сложное на парусном судне в таком случае - остановиться в нужном месте.

Экзаменатор был суровый - пересдавали по 3-4 раза. А вопросики были довольно каверзные. Например, на вопрос «вы подошли к Кипру, знаете, что там скалистое дно, видимость - ноль, сплошной туман. Ваши действия?» никто не нашел правильного ответа, хотя он был довольно прост: «Идти назад. Потому что в данных обстоятельствах, по крайней мере, хотя бы этот путь вам уже известен - вы его прошли». Потом был еще один экзамен - на умение оказывать первую медицинскую помощь пострадавшим. И только после этого новички получили разрешение на управление судном в прибрежных водах (на иврите - «ришайон» ). Для получения же международного «ришайона» еще предстояло наплавать 72 часа за границей - в составе экипажа, имеющего опыт дальних плаваний.

Имея на руках обычный «ришайон», уже можно было отправляться в страховую компанию (без страховки в море ходят только безумцы). В отличие от автомобильной страховки, которую, как мы знаем, можно оформить и по телефону посредством кредитной карточки, назвав модель машины и год ее выпуска, с судовой страховкой дело обстоит совсем иначе. Прежде чем вытащить полис, страховой агент облазит всю яхту, дотошно проверив наличие всех необходимых систем и их исправность.

Оказывается, держать яхту - дело довольно накладное. Давид утверждает, что содержание сравнительно небольшой яхты длиной девять метров, обходится ему порядка 2 тысяч долларов в год (страховка судна, стоянка в «марине», техосмотр, профилактическая чистка киля и прочие расходы). Те же, кто выходит в дальние плавания, обязаны иметь еще и спасательный ботик стоимостью две тысячи долларов (впрочем, его можно взять и в аренду). А вот топливо на яхте, в отличие от автомобиля, составляет совсем небольшую статью расходов. Яхта чаще идет под парусом, к тому же бак заправлен не бензином, а дешевой соляркой.

Советы начинающим - от бывшего новичка Давида Шкиллера, который в 1997 оказался первым русским яхтсменом в ашкелонской «марине» (с тех пор «нашего» полка здесь прибыло): осваивать яхту, пока еще есть порох в пороховницах, поскольку управление парусной лодкой требует определенной выносливости; определиться, для чего нужно судно - для дальних путешествий, или ближних, или для того, чтобы просто жить на нем в «марине». Для прибрежных вод хороша легкая прогулочная яхточка до семи метров длиной, для дальних путешествий - не менее 10 метров длины, хотя…как утверждают бывалые мореходы, «для моря все лодки малы». А для жизни в «марине» подойдет и старая, но достаточно вместительная, а главное, комфортная яхта. Затевать авантюру с яхтой лучше «самоделкиным» - на все руки мастерам. Потому что строительство и ремонт яхты обходятся очень дорого. И последнее: по израильским правилам, даже на небольшой прогулочной яхте в момент выхода в море должны находиться не менее двух человек, иначе - неминуемый штраф со всеми вытекающими… А у вас он есть, этот второй?

….Обещанной Давидом прогулки на сей раз, увы, не получилось: при выходе из «марины» его «Кассандра» села на мель, образовавшуюся после недавнего шторма. «Только бы не повредить киль», - забеспокоился Давид. Воображение быстро дорисовало нам свороченный киль и воду, хлынувшую в образовашуюся пробоину. Хоть и недалеко от берега, но очень уж…мокро. Лучше от греха подальше - назад, к причалу. Тем более, что… «у нас с собой было». Мы причалили и отправились в гости к бывалым мореходам, путешествующим по морям-по волнам уже пятый год: их яхта гораздо вместительнее. По пути заметили, что на пустынной, как нам показалось поначалу, «марине», вовсю кипит жизнь. Просто владельцы яхт больше находятся внутри - что-то ремонтируют, подкрашивают, и лишь изредка выныривают наружу. Вот и мы нырнули внутрь - часа на четыре. За трапезой и возлияниями время летело незаметно, однако, не без пользы. Например, нам удалось выяснить, что уснуть на яхте, стоящей на приколе, довольно трудно - уж очень скрипят канаты. А во время путешествия и вовсе не уснешь: некогда спать - надо управлять яхтой. Меня очень воодушевило предложение провести ближайший летний отпуск в плавании к турецким берегам, а заодно написать совместными усилиями прямо в пути увлекательную книгу морских путешествий. От подобного предложения отказался бы только полный идиот. Лично я согласилась. Как знать, может этот еще один шажок на пути к мечте, и будем тем самым, решающим, когда уже не захочется отступать.

Путешествие во снах и наяву

Кто из нас не зачитывался в детстве приключенческими книжками, не воображал себя капитаном парусника, бороздящего океаны, или отважным путешественником, пробирающемся сквозь джунгли. Мы вырастали, и мечты о дальних странствиях вытеснялись другими вещами. Правда, не у всех…И эта история об одном из тех, кто не изменил своей детской мечте. 

Михаил Добрусин увлекается книгами о путешествиях и даже хранит у себя переписку с Туром Хейредалом*, но будучи в СССР  «невыездным», впервые оказывается за границей в 1990-м году, репатриировавшись в Израиль и занимаясь здесь психиатрической судмедэкспертизой. Вскоре Михаил отваживается совершить с коллегой-психиатром восхождение на высоту 6 300 метров в Непале и связывается по Интернету с одной английской группой. Подготовка к броску в Непал занимает год. Он тренируется, бегая вверх и вниз по лестнице десятиэтажного дома, затем отправляется в Италию - «походить» по снежным склонам. Из-за американской трагедии и отмены многих рейсов израильтяне прибывают в Непал с большим опозданием - группа уже на маршруте - но все же получают проводников-шерпов, яков и необходимое снаряжение, начиная восхождение шестой категории сложности на Айленг-пик. Вернувшись в Израиль, мой герой понимает, что если одолел, не будучи альпинистом, такую высоту, то вполне сможет совершить и другие экстремальные путешествия.

Следующий бросок он предпринимает к берегам Антарктиды, мечтая обогнуть мыс Горн. Михаил списывается через Интернет с одним голландцем, который возит на своей яхте туристов в те края, и спрашивает его: «Может ли человек, не имеющий никакого опыта, принять участие в вашей экспедиции? Что для этого нужно?» - «Чувство юмора», – отвечает тот. Добрусин тут же пишет голландцу: «У меня оно есть». Ответ не замедляет себя ждать: «Приезжай». И израильский психиатр отправляется к берегам Патагонии.

Капитан - человек необыкновенный, владеет многими языками и водит суда к берегам Антарктиды на протяжении двадцати с лишним лет. Экипаж в составе восьми человек отправляется в район, где за месяц до этого бесследно исчезла немецкая яхта с семью путешественниками на борту, оснащенная спутниковой связью и всеми спасательными средствами. Маршрут крайне опасен для парусных судов: здесь дуют очень сильные ветра, бурное море, и совершенно непредсказуемые погодные условия. И только раз в году образуется небольшое «окно» (5-6 дней), когда можно проскочить злополучное место под парусами. Мой герой прибывает в самую крайнюю точку на границе Чили и Южной Аргентины, где проживает небольшая колония из пяти десятков человек и нет никакого транспортного сообщения: здесь можно увидеть только военные суда, принадлежащие Чили и Аргентине -  страны никак не могут договориться, по какому из тысячи небольших островов у них проходит северная граница.

Яхта благополучно огибает мыс Горн и возвращается обратно. На обратном пути к экипажу присоединяются двое молодых израильтян, намеревающиеся добраться на яхте до ближайшего большого порта в Аргентине. Как они оказались в этом богом забытом месте, где нет никакого регулярного сообщения и даже посадочной площадки для вертолетов - остается загадкой.

Острова любви

…Одна из международных конференций по проблемам психиатрии проходит в Сиднее, и Добрусин решает попутно достичь берегов Папу-Новой Гвинеи, где проживает множество небольших племен. В одном из них, обитающем на острове Киривины (у него есть и другое название – «Острова любви») даже сохранился матриархат: племя живет первобытно-общинным строем, женщины владеют землей, содержат мужчин, имущество наследуется по женской линии, причем, самыми ценными вещами считаются юбки из специально обработанного тростника, которые передаются от матери к дочери, затем – к внучке и далее. В начале прошлого века на Киривинах жил и работал польский этнограф - психолог Роберт Малиновский, ученик и соратник Фрейда: его труд «Sexual Life Of Savages» («Cексуальная жизнь первобытных племен») является настольной книгой западных психологов. Израильский психиатр задается целью попасть на Киривины, в места, еще в недавнем прошлом известные каннибализмом. В самолете попутчик рассказывает Михаилу, что последнего белого в Папу-Гвинее съели перед второй мировой войной: от миссионера осталась одна ступня в ботинке, да и то потому, что аборигенам не удалось его расшнуровать. Но если отвлечься от шуток, Добрусину удается побывать в «фамильном склепе» одного из местных племен. Женщина с кольцами в носу и ушах разрешает иностранцу за пять долларов войти в пещеру, где хранятся останки ее сородичей. Глядя на крепких молодцов из ее окружения и свежие черепа в пещере, он уже готов поверить во все эти каннибальские истории, которые так любят рассказывать европейцы, поселившиеся в Папуа-Новой Гвинее. Но больше всего его поражает, что учителя местных школ до сих пор упоминают имя Миклухо-Маклая, прибывшего некогда к этим берегам.

Папуа-Новая Гвинея – уникальное место. Множество племен живут здесь замкнутыми группами и до сих пор занимаются натуральным обменом. Например, племя, живущее на берегу, имеет лодки и занимается ловлей рыбы, которую обменивает на растительную пищу и насекомых с племенем, живущим в лесу.

Теперь о том, как израильскому психиатру удалось добраться до «Островов любви». С 1940-х годов здесь сохранилась узкая полоска бетона, которую выстроили американцы, находившиеся тогда в состоянии войны с Японией. С тех пор она не реставрировалась. Это и есть местный аэродром, принимающий маленькие самолеты. Добрусин попадает сюда в пик туристического бум: до него здесь побывало уже целых двадцать человек! Раньше островами интересовались исключительно этнографы, туристы пожаловали сюда гораздо позже. Гостиниц здесь нет, и приезжие договариваются с какой-либо семьей, что будут жить в их бунгало. По прибытии на остров Добрусина ожидает сюрприз. Его встречает на аэродроме пожилой английский джентльмен на джипе и везет в свое бунгало. Он настоящий лорд, живет на острове со времен второй мировой войны и успел похоронить здесь свою жену. В свои 80 с лишним лет этот человек в прекрасной физической форме, выглядит великолепно и обладает глобальным имперским мышлением и колониальными замашками. Фактически управляя островом, он принимает здесь залетных птиц - туристов. Для аборигенов англичанин - и царь и бог. Владеет фабрикой, двумя магазинами с колониальными товарами, держит три катера, имеет средства спутниковой связи и Интернет. Что же касается племени, то оно живет своей внутренней жизнью, придерживаясь матриархальных традиций, и его общение с «мистером Твистером», как Михаил именует про себя англичанина, ограничивается сугубо административными рамками и экономической выгодой. При том, что уже 14 лет Папуа-Новая Гвинея считается независимым от Австралии государством, здесь есть своя сеть образования и здравоохранения, но нужно видеть их больницы, напоминающие бараки и с кроватями без матрасов. Европейцы дают аборигенам современные вещи,  с которыми они обращаются, как дети, бросая использованные ртутные батарейки в бак с питьевой водой или ручей, из которого берут воду.

…Михаил предпочитает отправляться в неизведанные края в составе небольших групп из 6-7 человек, куда входят представители разных профессий: учителя, социальные работники, врачи, биологи, путешествующие по системе «экологического туризма». В обмен на профессиональные советы группа получает сопровождение в труднодоступные для туристов места. Благодаря «экологическому туризму» Добрусину удается посетить в Лаосе и Камбодже районы, прежде закрытые для иностранцев из-за напряженной ситуации, а во Вьетнаме познакомиться с племенем, живущем в пещерах. Следующий его бросок - на Шпицберген.

Затерянный мир: в одиннадцати километрах от прошлого

Похоже, что в ожидании нового ледникового периода или атомной войны человечество проводит генеральную репетицию по своему выживанию на Шпицбергене – в царстве вечной мерзлоты. Во всяком случае здесь уже заложено «хранилище апокалипсиса» - самый крупный банк семян растений земли, который позволит восстановить культуры, уничтоженные во время крупных катастроф. Изменилось и население Шпицбергена, еще в недалеком прошлом – вотчины геологоразведчиков и шахтеров. Сегодня здесь, кроме всех прочих, можно встретить даже таиландцев, занятых в гостиничном бизнесе. Еще немного, и Шпицберген превратится в туристический рай. Во всяком случае, так утверждает мой герой - израильский психиатр Михаил Добрусин.

На Шпицбергене осталось два крупных поселка: российский и норвежский, и их разделяет всего одиннадцать километров. Кажется, рукой подать. Но на самом деле между ними пролегает целая временная пропасть. Норвежский Лонгиербиен весь устремлен в будущее, он выглядит маленьким праздником в царстве вечного льда: выкрашенные в яркие цвета дома, переливающиеся вывески баров и ресторанов, гостиницы, супермаркеты. Современный европейский город с населением 3 500 жителей на фоне ледяных гор. Российский Баренцбург совсем другой. Время здесь застыло: жизнь обитателей похожа на существование в некой герметичной капсуле, которую здесь когда-то обронили и забыли за ней вернуться. Старые кирпичные дома советского образца, деревянные тротуары, электростанция, работающая на местном угле, от которой весь снег в округе черный.

Российские поселки (кроме Баренцбурга есть еще и Пирамида, но шахтеры ее давно оставили) пережили свой экономический расцвет в 1970-е годы. Шпицберген считался тогда престижным местом. Помимо романтики и экзотики, здесь были совершенно фантастические по тем временам условия: тройные оклады, большие отпуска, год стажа приравнивался к трем. К тому же вполне цивилизованная жизнь: дома с отоплением, спорткомплекс с бассейном, дворец культуры с залом на две тысячи мест. Неудивительно, что многие рвались на Шпицберген… Попасть сюда было крайне сложно из-за специального допуска и очень жесткого отбора. Добрусину, например, не удалось. Он, тогда еще студент медицинского института, мечтал поработать на Шпицбергене, подавал заявление в трест Арктикауголь, но его не взяли. Свою мечту он осуществит только спустя сорок лет уже в качестве израильского туриста.

После развала СССР структуры, обеспечивавшие жизнь шахтеров на Шпицбергене, постепенно пришли в упадок. Потребности в каменном угле были уже не те, и о поселках начали забывать. Раньше здесь часто менялся состав: одни «контрактники» уезжали, другие приезжали на их место, было налажено бесперебойное снабжение жителей всем необходимым. Последние 15 лет в Баренцбург никто не едет. А тем, кто здесь застрял, уже просто некуда возвращаться. Они поддерживают старые шахты в рабочем состоянии в надежде, что те еще понадобятся. За счет чего же выживают 450 обитателей Баренцбурга, у которых практически нет связи не только с большим материком, но даже с соседями из норвежского поселка? Оказывается, существуют еще какие-то крайне скудные дотации от некогда мощного треста Арктикауголь. Кроме того, баренцбуржцы получили два небольших заказа из Польши и одной из скандинавских стран на 20 000 тонн угля, что обеспечат им небольшой заработок. Для сравнения: в советское время население Баренцбурга достигало 3000 человек, а добыча угля составляла 700 000 тонн в год.

…Поселок Баренцбург виден еще с моря, он расположен довольно высоко. Дорбрусин прибывает туда на корабле, поднимается по деревянной лестнице наверх и сразу оказывается в затерянном времени. Странное впечатление производит это место... Плакат с изображением рабочего и колхозницы из 1960-х годов, обветшавшие четырехэтажные кирпичные постройки и единственное на весь поселок кафе-стекляшка советского образца. Все массивное, угрюмое, покрытое угольной пылью. Из труб развалюхи-электростанции валит дым, в воздухе - запах гари.  Неподалеку от Баренцбурга тлеют отработанные отвалы, распространяя запах тухлых яиц из-за высокого содержания серы в местном угле.

Пару раз в неделю баренцбуржцы устраивают для туристов концерт. Невеселое это зрелище: на сцене огромного зала, выстроенного в форме амфитеатра и рассчитанного на две тысячи человек, перед несколькими десятками зрителей выступают пять артистов художественной самодеятельности с традиционным набором из «подмосковных вечеров» и «калинки-малинки» под балалайку, гитару и барабан. В сувенирном киоске торгуют матрешками, буденовками и ушанками.

Бродя по Баренцбургу, Михаил замечает на окнах железные короба. Оказывается, это местные холодильники, в которых жители хранят продукты. Трубы  коммуникаций, снабжающих дома теплом и водой, покоятся в расползающихся от времени деревянных коробах, лежащих на земле. И вот что интересно: при всей своей заброшенности в Баренцбурге есть  российский консул и имеется действующая церквушка. Второй русский поселок под названием Пирамида, уже оставленный жителями, производит еще более тягостное впечатление: Дорусина не покидает ощущение, что он попал в «зону», описанную братьями Стругацкими. Здесь нет  ничего, кроме остовов домов с зияющими провалами оконных проемов и старых заброшенных шахт с проржавевшими трубами и шестеренками. Рассказывают, что это пустынное место в свое время облюбовал один чудак, прибывший на Шпицберген из Восточной Германии. Он прожил в вымершем поселке целых два года, обитая в одном из заброшенных домов и завозя себе продукты на снегоходе. После двух лет одиночества перебрался к норвежцам в Лонгиербиен.

…Норвежский поселок на фоне Баренцбурга выглядит настоящим раем. Яркие цвета, неоновые витрины. Все новое, сверкающее. Коммуникации упрятаны под деревянные «юбки», закрывающие нижнюю часть домов. Даже насосные подстанции смотрятся как оранжереи, заключенные в стеклянные кубы, внутри которых проглядывает зеленая растительность. Место, вполне пригодное для нормальной, современной жизни: школа, интернет-колледж и университет, пять супермаркетов, больница, гостиницы, бары, рестораны, аэропорт. Местный краеведческий музей полон посетителей: здесь представлена вся история Шпицбергена, собраны уникальнейшие экспонаты. В Лонгиербиене процветает беспошлинная торговля, в продаже всегда есть свежие овощи, фрукты, живые цветы. Спиртное здесь стоит копейки, но отпускается строго по карточкам. Если выпил свою норму (пару бутылок водки и ящик пива) за два дня – жди следующего месяца и новых карточек. Здесь уважают спорт: каждый год проходит лыжный марафон, гонки на снегоходах, собачьих упряжках. Природа фантастическая. Таких красивых ледников и гор, как на Шпицбергене, не увидишь нигде. Неудивительно, что туризм в Лонгиербиене развивается семимильными шагами. Сюда прибывают даже большие океанские лайнеры. Вокруг Шпицбергена ходит небольшой круизный ледокол, на котором можно достичь 80-й параллели.

…На Шпицбергене с XVI-ХVII веков сохранились могилы моряков, некогда нашедших свою смерть в районе вечной мерзлоты; остов немецкой метеостанции времен первой мировой войны; скелеты морских животных, туши которых разделывали на берегу рыбаки, промышлявшие в этих краях. Промысла здесь давно нет: Шпицберген объявлен заповедником. Дикие северные олени подходят к человеку на расстояние 20-30 метров, можно увидеть песцов, на которых разрешено охотиться местным жителям, понаблюдать за лежбищами моржей и тюленей, играми резвящихся в море котиков. Шпицберген - родина белых медведей, они приходят сюда рожать, после чего разбредаются по всей Арктике. Добрусину удается даже снять их с расстояния 50-80 метров. Они здесь неагрессивные, но жутко любопытные. Просто надо знать, как себя с ними вести. Белый медведь может быть опасен: атакует очень быстро, поэтому путешествия в одиночку здесь запрещены, за пределы поселка выходят только в сопровождении инструктора, вооруженного крупнокалиберной винтовкой и сигнальными ракетами. Стрелять в медведя разрешается лишь в одном случае – самозащиты, иначе дело может закончиться крупным штрафом и даже тюрьмой. Для сравнения: в конце XIX – начале XX веков охотники убивали до 700 белых медведей в год. Растительность на Шпицбергене скудная: мох и лишайники.

Что же касается прочих особенностей этого места, то следует отметить несколько вещей: несмотря на то, что официально Шпицберген принадлежит Норвегии, архипелаг открыт для граждан людей страны. Сюда может приехать любой, безо всякой визы, и остаться здесь жить и работать. Это обусловлено историческими событиями: до начала прошлого века архипелаг оставался «ничейной территорией», а в 1921 году, согласно Парижскому договору, Шпицберген отошел к Норвегии, сохранив при этом особый статус, дающий право любому государству заниматься здесь экономической и научной деятельностью. В международном научном поселке Нью-Алесунде каждое из 20 зданий по сути представляет собой исследовательскую станцию той, или иной страны. Летом здесь работает до 150 ученых, а на зиму остается не более 30 человек. Кстати, именно отсюда в свое время уходил на полюс Амундсен, взлетал дирижабль Нобиле…

В Лонгиербиен едут в основном молодые, хорошо образованные люди – экологи, биологи, геологи - которые считают это место престижным, поскольку у них есть шанс стать помощником губернатора (рейнджером) и получить под свой контроль часть территории, где они занимаются исследовательской, природоохранной деятельностью и развитием туризма. Пожилым здесь делать нечего, и не только из-за сурового климата: на Шпицбергене нет никаких структур, обеспечивающих социальную защиту людям преклонного возраста (пенсии, льготы). То же касается и безработных: пособий по безработице на Шпицбергене не существует.

Добрусин проводит на Шпицбергене 16 дней, причем 12 из них – живет в палатках на побережье, откуда совершает пешие походы, поднимаясь в горы и на ледники. Погода удивительная: солнечно, от пяти до семи градусов тепла. Редкость для Шпицбергена, если учесть, что 290 дней в году он окутан туманом, а температура воздуха в течение полугода держится в пределах минус сорока градусов.

* Тур Хейердал - известный путешественник

Ночные прогулки Мертвое море

Без преувеличения можно сказать, что самое экзотическое в Израиле – это Мертвое море. Самая низкая точка на земле – раз. Море, в котором невозможно утонуть – два. Ну и, конечно же, знаменитая история про Содом и Гоморру, связанная с этим самым местом – три.

Летом Мертвое море превращается в настоящую сковородку - и это знает каждый, кто там побывал. Пока вы бежите босиком по раскаленному песку к воде - в ваши ступни впиваются сотни пчелиных жал. Вместо долгожданной прохлады вас ожидает теплый маслянистый рассол, в который невозможно толком погрузиться. Сверху немилосердно печет солнце. В довершение ко всему даже пресная вода в пляжном душе - и та горячая. Сколько можно выдержать на такой сковородке? От силы час. Именно с таким ощущением я и уезжала всякий раз от Мертвого моря. «Да кто же ездит на Мертвое море днем? - говорят бывалые люди. - Туда нужно ездить только ночью!»

Сказано - сделано. И вот мы мчимся по безлюдной ночной дороге, оставляя за спиной Иерусалим. Стрелки часов приближаются к 12. Изредка на обочине мелькнет быстрая серая тень да высветится в свете фары чей-то красный глаз. Мой спутник жмет на тормоз - граница. Оказывается, мы уже лихо пролетели часть палестинской автономии и въезжаем в родные пределы. Солдаты вяло машут рукой - проезжайте!

Иудейские горы скрыты в ночной тьме, мы оставляем машину у гостиницы и начинаем спускаться вниз. Справа и слева вырастают причудливые пирамиды, сложенные ветрами из пыли и песка и доведенные до совершенства стремительными зимними потоками. Еще двадцать метров вниз - и наступает полное безмолвие. Ни звуков, ни огоньков, мы стоим на дне песчаной чаши, где время не просто замедлило свой бег - оно остановилось. Только мерцание звезд над головой создает иллюзию какого-то движения. В таком месте хорошо думается и хорошо молчится.

...И снова километры ночной дороги. По левой стороне тянется ограждение, за которым безмолвно простирается Мервое море. Оно действительно Мертвое: не вздыхает, не шелестит набегающими волнами, не дразнит запахами свежести и морских растений. И вдруг тьма разбивается брызгами переливающихся огоньков гостиничных комплексов: мы прибываем на место во втором часу ночи. На берегу пляшут языки костерка. В стороне темнеет полог палатки. Тишина ненадолго взрывается собачьи лаем.

Море подсвечено изнутри - входишь в него, чуть удаляешься от берега и вдруг зависаешь над бездной: ночное освещение и неподвижность воды создают иллюзию отсутствия каких-либо границ. Ты просто поплавок в вечности, приходящей ниоткуда и уходящей в никуда. И невозможно припомнить ощущение, которое могло бы сравниться с этим, - даже воспоминание о чужих прогулках по поверхности Луны, там, как известно, притяжение всего в шесть раз меньше земного.

...Оказывается, замерзнуть можно и на Мертвом море. Вода тепла, а ночной воздух свеж. Если бы не спасительный пресный душ... Да, да, да! - он и в три часа ночи здесь почти такой же горячий, как днем.

Где-то к четырем утра на пляже появляются любители ночных купаний - слева от нас притормаживает целый автобус. Доносится арабская речь, плеск воды, фырканье. А соседи справа как раз гасят костерок, привязывают собак и удаляются в палатку.

...Сон на Мертвом море, да еще после ночного купания, приходит мгновенно. Мертвый сон. И даже если он длится всего полтора-два часа, ощущение при пробуждении такое, словно ты прикрыл глаза на секунду. Между тем темная синева сменилась светлой бирюзой. Солнце еще не встало, но место его появления уже обозначилось. Цвета эти описать невозможно - они размыты, неярки, мягки. Но в том месте, где покажется солнце, все постепенно окрашивается желтым, затем красным, и вдруг из-за горы выкатывает ослепительный слиток чистого золота. И именно в этот момент из гостиниц валит народ. Идут с полотенцами на плечах, буднично переговариваясь, разбирая лежаки. Наступает день - и проза. Нам здесь больше делать нечего. Еще час - и все вокруг будет напоминать раскаленную сковородку.

Послушайте доброго совета - поезжайте на Мертвое море ночью...

Ночные прогулки - Иерусалим

Темную ночь любят разбойники, палачи и влюбленные, скажете вы и будете сто раз правы. А я добавлю: а также писатели - за точность и гениальную простоту ночных мыслей; художники - за резкость ночных теней и фантастические оттенки цветов; авантюристы - за обещание невероятных приключений - и тоже буду права.

Над Иерусалимом клубится туман, превращающий его холмы не то в острова, не то в гигантские, ярко освещенные корабли, которым суждено плыть по этой реке вечности еще много-много веков. Туман подкрадывается со всех сторон, обволакивает стекла машины, выпадает мелкой капелью на ее крыше, забирается за воротник, едва приоткроешь дверь. Его холодный вкус освежает губы. Холодный иерусалимский воздух влажен и свеж; встречные машины редки; люди ушли в свои дома; витрины притушили огни; свет фонарей неярок, тени размыты; дверей в параллельный мир не существует: просто выйди за порог - и ты окажешься в нем.

Сосновая роща в Гило, оглашаемая днем шумом детворы и источающая по праздникам пряный запах шашлыка, ночью напоминает о днях сотворения мира: древние валуны, почти совсем ушедшие в землю, слегка фосфоресцируют под лунным светом; все опутано паутиной теней; ни звука, ни шороха; сосны, безмолвие, ночь. Но стоит сделать несколько десятков шагов вперед, и пред тобой вдруг вырастает темная гора, освещаемая редкими огоньками, напоминающими царство троллей. В зыбком тумане огоньки чуть дрожат, создавая иллюзию перемещения - они то приближаются, то начинают вдруг отдаляться, лунный свет едва просвечивает из-под серых клочьев ночных облаков - по спине бежит холодок.

В царство троллей нет хода. Но резиденция их может вдруг приоткрыться случайно забредшему сюда ночному путнику, вызывая у него попеременно то чувство восторга, то чувство страха. Впереди - грубо навороченная из исполинских камней неприступная стена (в свете луны они приобретают то серебристый, то голубоватый оттенок). За камнями - грозно ощерившиеся колья навеса, напоминающие стволы орудий. А за навесом - золотой замок, переливающийся огнями. Он подобен празднику, чуду, ускользающему миражу. А куда ведет эта таинственная дверь в ночи, подсвеченная изнутри красным светом и обрамленная причудливым кружевом решетки?

О днях сотворения мира напоминает и эта – такая обыденная при дневном свете и такая таинственная в сиянии луны – роща агав в Емин Моше. Каждое растение словно увеличивается в размере, и уже не поймешь, что перед тобой на самом деле: небольшой декоративный цветок или исполинский папоротник, исчезнувший миллионы лет назад.

Сумасшедшая иерусалимская ночь продолжает сводить с ума - всего несколько шагов влево и ты ступаешь на серебристую лунную тропу, которая бежит себе среди деревьев, и кажется, что нет ей конца. И ты не в силах отделаться от ощущения, что под твоими ногами лежит Млечный путь.

Совсем под утро иерусалимская ночь совершенно безмолвна - ни шороха, ни звука. Но в этот самый поздний (или самый ранний?) час ты можешь вдруг столкнуться с тем, что совершенно не имеет названия - с парой посеребренных луной полулюдей-полуптиц с с развевающимися накидками; или подсмотреть, как старые оливы танцуют по ночам свой древний танец в лунном света, простирая к нему обрубки ветвей и умоляя Создателя продлить им жизнь (пройдет немного времени, и в Гиват а-Матос понастроят шикарных вилл. Караванный городок отсюда уже убрали, а до старых олив, к счастью, еще не добрались)...

Ну а где же приключения? Где авантюры? Где перестрелки, погони, скалящиеся черепа? - спросите вы. Поверьте, что все авантюры - бутылка, брошенная арабскими подростками с восточной стены Старого города и пролетевшая в полуметре от наших голов, лазание через заборы и колючую проволоку, прогулки по периметру древней стены в местах, где не водят экскурсии, - все ею меркнет перед волшебством таинственной иерусалимской ночи, когда двери в параллельный мир открываются вдруг сами по себе и исчезают с первыми лучами солнца.

Жизнь среди индейцев

…Они смеялись над ней: «Вы, белые, просто сумасшедшие. Ну какая ты индианка? Посмотри в зеркало на свое лицо». - «Ола, почему ты смотришь на мое лицо, а не в мое сердце? - с отчаянием повторяла Сара. - Я не знаю, почему я плачу, когда вижу ваши хижины и украшения на рынке. Объясни мне ты. Женщина из соседнего племени видела мои рисунки и сказала, что раньше я была зуни * из семьи Солнца и расписывала кувшины.

Лицо индианки вдруг посерьезнело: «Ты говоришь - из семьи Солнца? Мать моя из этой семьи». Ола позвала свою мать, старую индианку, которой было лет за сто, и долго переговаривалась с ней на своем языке, после чего сказала Саре: «Если ты хочешь остаться и жить среди нас, ты можешь это сделать».

…Сара осталась. На жизнь она зарабатывала тем, что возила на джипе белых путешественников в Большой Каньон и рассказывала об обычаях жизни местных племен. В Седоне она познакомилась с Халасом - вождем племени чипауа, перебравшимся в Аризону из Минессоты, и стала учиться у него. К этому времени она уже знала о быте и обычаях индейцев все, или почти все - так ей, во всяком случае, казалось. С Халасом Сара виделась раз в неделю. Индейский вождь вел многочасовые беседы со своими белыми учениками, прибывавшими в Аризону со всех концов света, чтобы постичь мудрость индейцев в этом и состояло учение. Он часто повторял им: «Вы здесь многому научились и думаете, что вы индейцы. Но вы должны знать, кто вы на самом деле».

…Сара думала над словами вождя и спрашивала себя - кто же я на самом деле? Сара или Сюзет? Еврейка, американка или индианка?

Родилась она в Турции. В 13 лет репатриировалась в Израиль. Отслужила в армии и, как многие молодые израильтяне, отправилась путешествовать по Европе. В Германии познакомилась со своим будущим мужем и вскоре переехала жить к нему - в Берлин. С первого дня, как она покинула Израиль, Сара страшно скучала по дому и мечтала вернуться. Но странное дело, чем больше она туда хотела, тем больше удалялась от него. Судьба то и дело подкидывала ей неожиданные подарки, привязывающие ее к чужбине. С мужем она развелась через три года, тут бы ей и вернуться в Израиль, но вдруг ее карьера стремительно пошла вверх. Сначала Сара, владеющая шестью языками, была секретарем директора Берлинских кинофестивалей и принимала кинозвезд со всего мира. Потом какое-то время работала в берлинском муниципалитете и устраивала самые крупные выставки и конгрессы, проходившие в городе. И, наконец, получила высокую должность в международной сети гостиниц «Хилтон» - отвечала за связи с 33 странами Ближнего и Дальнего Востока. В результате Сара задержалась в Германии на долгие 12 лет и успела объездить весь мир. Из всех стран, которые она посетила, лишь одна оставила после себя тягостное впечатление - Бразилия. Неподалеку от Рио-де-Жанейро Саре показали место, где совершались обряды «Вуду». Повсюду виднелись пятна крови - место буквально было усеяно окровавленными птичьими перьями. Сара вернулась оттуда в угнетенном состоянии и поклялась себе больше никогда не возвращаться в эту страну.

…Брат ее к этому времени уже жил в США. И Сара решила поработать там. В «Хилтоне» же рассудили иначе, сочтя, что ее успех сложился в Германии - тут ей и оставаться. Сара взбунтовалась и уехала в США самовольно, поставив точку на своей карьере в «Хилтоне». Перед отъездом она договорилась с туристическими агентами из разных стран, что они по-прежнему будут работать вместе - неважно, в каком качестве. Сара уезжала в США, не имея «грин кард»* . Единственное, что могло ее там удержать - это открытие собственного бизнеса. И она его открыла. Прилетела в Нью-Йорк в воскресенье, а в четверг уже начала работать (на первых порах брат выделили ей стол в своем оффисе, а вскоре она открыла свой собственный оффис).

Сара занялась туристическим обслуживанием крупнейших международных конгрессов и довольно быстро сделала себе имя в американском туристическом бизнесе. Самая большая группа, которую ей пришлось принимать, была из Сингапура и составляла шесть тысяч человек. К ней уже начали обращаться крупнейшие компании мира - «Кока-кола» , «Пепси-Кола» - и вдруг все рухнуло. Началась война в Персидском заливе, и люди отказались от путешествий, опасаясь терактов. Саре пришлось закрыть свой оффис. Единственное место, где туризм в этот трудный для Америки период, еще процветал, были Карибские острова, и Сара решила податься туда. Тем более, что на Карибах как раз подыскивали человека, который должен был определять стратегию туристического бизнеса. Сведущие люди говорили ей: «Не стоит - белых там не любят. И работа эта больше относится к сфере политики, нежели туризма». А кроме того, как выяснилось, на эту высокую должность претендовала масса народу - и все тамошние. Сара из упрямства пошла на интервью и ее взяли. Но выдержала она там всего год. Все, о чем ее предупреждали, оказалось правдой - местные невзлюбили энергичную американку, и ей действительно больше приходилось заниматься политикой, нежели туризмом.

После неудачи с Карибскими островами Саре захотелось покинуть Нью-Йорк. Она устала от интенсивной жизни мегаполиса, вдруг потянуло в тихие места. Сара отправилась путешествовать. Едва шасси коснулись взлетной полосы штата Аризона, сердце учащенно забилось. Она позвонила брату прямо из аэропорта и сказала: «Мое место здесь. Я знаю это совершенно точно». Брат ответил: «Послушай, дорогая, последние годы ты работала слишком тяжело, успокойся, отдохни, осмотрись, а потом решай».

Спустя годы, оглядываясь назад, Сара понимала, что не индейцы были тому причиной, а место. Сама земля Аризоны звала ее сюда. Для нее, всю жизнь прожившей в огромных городах - Берлине, Гамбурге, Франкфурте-на Майне, Нью-Йорке - было настоящим потрясением увидеть бескрайние просторы Аризоны, где взору открывались лишь земля и небо. Здесь можно было идти по равнине много часов и не встретить ни одного человека.

Чем больше она осматривалась на новом месте, тем больше ей все здесь нравилось. И в первую очередь - несуетность местных жителей, их доброжелательное отношение ко всему и всем. Сама земля Аризоны источала это спокойствие.

Однажды Сара забрела на местный рынок, где местные индейские племена продавали разную утварь и украшения. Вот здесь с ней это и случилось: она увидела украшения из племени «зуни», и  сердце учащенно забилось, а к глазам подступили слезы. Это было «де жа вю» - она вдруг ощутила, что видит эти украшения не впервые, и нечто подобное в ее жизни уже было.

«Зуни» жили в Нью-Мексико - в двух часах езды от Большого Каньона. Сара отправилась туда и поселилась в Седоне. Ее пригласили работать в местную школу, где дети, помимо обычных предметов, изучали йогу, шиатсу и многие другие вещи. Сара, объехавшая весь мир, учила детей принимать и понимать людей независимо от их расы, вероисповедания, культуры и обычаев.

«Кто же ты на самом деле? Сара? Или Сюзет? Или та давно умершая женщина из племени Зуни, расписывавшая кувшины?» - спрашивала она себя вновь и вновь.

Однажды индейцы привели ее в места, где когда-то жили их предки. Там давно уже не было никаких строений. Все было разрушено. Но, что удивительно - вся территория этого места была усеяна фрагментами древних мозаик, посудой, за которую европейский антиквар мог бы отвалить приличную сумму. А здесь редкостные экземпляры музейной ценности валялись под открытым небом и никому до них не было дела.

Индейцы объяснили Саре, что в этом месте обитают духи умерших индейцев и на всех вещах, которых здесь находятся, лежит печать запрета. Если кто-то возьмет отсюда хотя бы кусочек мозаики, его постигнет несчастье и даже смерть. Поэтому даже белые люди, наслышанные о местных поверьях, не рискуют унести отсюда что-либо.

Сара попросила у индейцев клочок бумаги и воспроизвела по памяти рисунок, который рисовала с детства - черточки и штрихи, сплетающиеся в узор. Ее проводники, увидев рисунок, сказали, что это очень древняя техника, которой мастера племени «зуни» украшали керамические кувшины. Их совсем не удивило, что белая женщина владеет древним секретом - индейцы верили в реинкарнацию*. Сара отправилась в местную библиотеку и в одной из книг обнаружила изображение женщины с кувшином на голове, похожей на нее, как две капли воды. Это было уже слишком.

«Стоп, Сюзет, - сказала она себе, - допустим, ты в прошлой жизни была «зуни», но зачем сходить с ума?». Сара запретила себе думать об этом, нашла хорошее занятие - стала водить группы туристов по Большому Каньону, попутно училась играть на индейском бубне и изучала местные обычаи. Что-то открылось в ее сердце такое, чего она прежде не знала. Сара держала в руке шаманский бубен и била в по нему так, как учили ее индейцы - и этот ритм казался ей биением сердца самой земли - каждого камня, лежащего на ней, каждого дерева, растущего из нее. Таким же был ритм и у сердца каждого зверя, каждой птицы, каждого человека. Только теперь она поняла - не разумом, а чувством - слова индейского вождя о том, что все люди одинаковы - независимо от расы, языка, роста. Их сердца бьются в одном и том же ритме. Ей открылся смысл их приветствия «за всех, кто со мной в пути». Индейцы знали, откуда они пришли и куда идут. Для них имел значение каждый камень, лежащий у дороги, каждый встреченный в пути зверь. Они помнили о своих предках и мысленно проживали свою жизнь с теми, кого давно уже нет.

«Вы, белые люди, утратили связь с землей, - говорил вождь. - Вечно куда-то бежите, торопитесь, нет у вас в душе покоя. Если вам нужно проложить дорогу, вы прокладываете не одну, а зачем-то две, уничтожая на ее пути все живое. Вы закрываете землю асфальтом, лишая ее дыхания. Вы убиваете быка только ради его шкуры, выбрасывая все остальное за ненужностью. Вы можете убить животное просто так, ради убийства. Вам нет никакого дела до его души».

…Философия индейцев была очень проста и трогательна. Сара не раз наблюдала, как индейцы готовятся к охоте. Обычно ей предшествовала целая церемония. Охотники вставали до восхода солнца и начинали договариваться с душой животного, которое им предстояло убить. Иногда это происходило иначе - даже потребности в оружии не было. Например, однажды, она была свидетелем того, как индеец, завидев в равнине быка, начал говорить с его душой, благодаря быка, что тот встретился на его пути, испрашивая разрешения на то, чтобы воспользоваться его мясом и шкурой, и обещая, что не причинит быку никаких мучений и употребит в дело все, что тот ему даст. Через какое-то время бык упал замертво - без единого выстрела.

Убивая быка, индейцы действительно употребляли в дело каждую его часть: из шкуры делали покрытие для хижины, столов, стульев, шили одежду, сумки. Мясо шло в пищу. Кости - на изготовление амулетов. И еще: они никогда не убивали быков больше, чем им требовалось. Когда в эти места пришли белые и начали истреблять быков только ради их кожи, индейцы не могли понять, как можно убить быка, взяв у него только одну часть и выбросив все остальное. Индейцам бык давал все - и пищу, и кров, и одежду.

«В мире нет ничего случайного, - говорил вождь Халас, - Великий Дух сотворил все настолько разумно, что если что-то умирает в природе, оно тут же становится источником для зарождения чего-то другого. И этот переход длится бесконечно. Белый человек думает, что если он пришел в этот мир, мир ему принадлежит. Он не понимает того, что на самом деле он принадлежит миру, он - всего лишь малая часть этого мира».

…Однажды Сара ехала по каньону и вдруг перед ней мелькнула тень гигантского животного. Она резко затормозила и долго не могла прийти в себя от испуга. А когда вернулась в племя, местный шаман, посмеиваясь, сказал ей: «Как же ты испугалась! У тебя было такое лицо, когда ты меня увидела в каньоне!..» - «Ты о чем?» - не поняла Сара. - «Я гулял сегодня по каньону в теле оленя, и вдруг ты возникла на моем пути и страшно перепугалась».

Потом, когда индейцы научили ее входить в состояния глубокой медитации, ее такие вещи уже не удивляли. Она и сама научилась кое-каким техникам. Например, когда какая-то проблема казалась неразрешимой, Сара, по совету индейцев садилась под раскидистым деревом и пыталась представить себе образ филина (по мнению индейцев, эта мудрая птица, способная видеть в темноте, обладает способностью проникать в пределы, недоступные обычному сознанию). Первый раз, когда Сара вошла в тело филина и увидела мир его глазами, ее это испугало. Она ощутила вдруг, как ее глаза стали огромными, а мир вдруг окрасился в оранжевый цвет и потерял границы - это было совершенно другое измерение.
Медитируя в теле филина, Сара попыталась найти ответ на мучивший ее вопрос о том, кто она на самом деле. И ответ пришел. Сара пришла к вождю Халасу и сказала: «Теперь я знаю, кто я на самом деле и я горда этим. Я еврейка. Раньше я этого не понимала и даже пыталась скрыть свое происхождение, живя в других странах. Теперь я знаю, мне нечего стыдиться. От моего народа исходит свет мудрости. Его энергетика очень чистая, светлая. Я хочу вернуться домой». - «Ты выучила урок, - сказал вождь. - Возвращайся в свой мир».

Когда Сара рассказала о том, что пережила, индианке, с которой подружилась, живя в племени, та подарила ей цепочку с орлиным когтем и сказала: «Я очень за тебя рада. Возьми эту цепочку. На ней коготь орла - птицы, которая ближе всех к Великому Духу и самая сильная из всех птиц. Путь он даст тебе силу, а крылья ты уже обрела - можешь взлететь сама, теперь ты открыта миру, а мир тебе был открыт всегда, только ты этого раньше не знала».

….Сара вернулась в Израиль. Путешествуя по верхней Галилее, она набрела на индейскую деревню, сооруженную неподалеку от мошава Авней Итар. Хижины эти были туристической аттракцией, не более того. Сара предложила обучать здесь всех желающим индейским ритуалам, то есть наполнить это место соответствующим содержанием, и ее предложение было принято с энтузиазмом. Попутно она получила ответственную должность в иерусалимской гостинице «Хар-Цион». Она часто вспоминает Аризону, Нью-Мексико и индейцев, с которыми свела ее судьба. В суете энергичного Тель-Авива Сара порой тоскует по покою того места, где прожила пять лет. Когда приступы тоски становятся слишком остры, она снимает со стены бубен и начинает бить в него - так, как учили ее индейцы. И ее сердце наполняет радость, подобная той, что она испытывала в Большом Каньоне, где стоит такая первозданная тишина, что можно расслышать биение сердца самой земли.

* зуни - название одного из индейских племен
* «грин кард» - разрешение на работу в США
* реинкарнация - переселение душ

Личное пространство

До третьего тысячелетия жизнь Михаила Шермана протекала по руслу, предназначенному мальчику из хорошей интеллигентной семьи. Однако новый век, открывая пути в неизведанное для всего человечества, позаботился и о его личном пространстве, напомнив, что мир велик, и за линией видимого горизонта пролегает еще множество других троп и тропинок.

К тому времени у него была уже вполне налаженная и благополучная жизнь в Иерусалиме. Университетский диплом, престижная работа в министерстве здравоохранения, машина. И отличная девушка – учитель начальной школы, с которой он уже несколько лет жил вместе.

Автостопом по Европе

- Я подумал: «Все хорошо. Даже слишком. Но чего-то не хватает...». Я понял, что дальше так жить нельзя, а как жить иначе, пока не представлял. Решение пришло само. Я вдруг вспомнил почти позабытую детскую мечту о путешествии, попутно осознав, что я свободен и могу без сожаления отказаться от всего «нажитого» до сегодняшнего дня, поскольку старые ценности утратили для меня свою ценность. Для начала я продал машину и уволился с работы. Моя девушка хотела поехать со мной, но я считал это невозможным. У нас были очень теплые отношения, но она не вписывалась в новую картину мира, которую я себе рисовал, поскольку была частью моей теперь уже старой жизни. Мы расстались со слезами на глазах. Думали, что навсегда...

В тот момент мне казалось, что я отправлюсь в путь налегке, с одним рюкзаком и пустыми карманами. Потом я понял, что когда выбираешь правильную дорогу, все складывается наилучшим образом. Одиннадцати тысяч долларов, которые я неожиданно получил перед тем, как отправиться в путешествие, мне хватило на несколько лет. Я не расточительствовал, но и нужды работать в пути тоже не было. Разница между туризмом и путешествием в том, что туризм обходится дорого, а путешестовать можно и с очень малыми деньгами.

Я купил билет на самолет и полетел в Германию, откуда начал колесить по Европе автостопом. Поскольку мои родители жили в Германии, то изредка я приезжал к ним отоспаться, откормиться и отмыться от дорожной пыли. Они отнеслись к моим странствиям спокойно, считая, что, получив высшее образование, я могу и поблажить.

В ту пору я еще увлекался буддизмом, центры которого разбросаны по всей Европе. Временами я ненадолго оседал в них, ходил на лекции, помогал по хозяйству. Из Германии подался в Амстердам: снял койку в самом суровом хостеле молодежного комплекса, где в комнате жили пятьдесят таких же как я, странников, и в воздухе витало: «не оставляйте вещи – украдут!». Пожив в Амстердаме, я подсел к дальнобойщику, который без напарника скучал: он вез норвежскую рыбу в Португалию. За две недели, что я прожил в его грузовике, мы пересекли восемь стран - туда и обратно, после чего я вышел в Германии и, заскочив ненадолго к родителям, отправился в Париж, где и зазимовал.

В Париже я начал с дешевого хостеля. Из экономии ходил пешком и питался в бесплатных столовых, где прилично кормили. Позже примкнул к «сквоттерам». Большую часть их составляли представители местной богемы: художники, поэты, музыканты. Я выдал себя за писателя. Поскольку, кроме меня, русскоязычных здесь не было, никто не мог вывести меня на чистую воду. Мы разъезжали на миниавтобусе со своими матрасами, находили в предместях Парижа пустующие дома, взламывали их ломиком, баррикадировались изнутри и начинали обживать.

Освоив за несколько месяцев весь Париж от «бомжовок» до театров, и, не дожидаясь лета, я купил новый рюкзак, крепкие ботинки и отправился бродить по французским Альпам. Однажды, устроившись на ночлег в кустах, я был разбужен ливнем, который стих только к утру. Я вымок до нитки. Пришлось добираться автостопом до ближайшей деревни и сушить одежду в каком-то дешевом отеле.

Несколько недель я ходил по Альпам, пока меня не пригласил к себе местный фермер, которого я остановил на трассе, чтобы проехать часть пути. Узнав, что я путешествую без особой цели, он предложил у него поработать. Я подумал: вариант не хуже других, - и согласился. Каждое утро мы отправлялись в предместье Марселя строить дом. Пожив месяц у фермера, я довел до совершенства свой французский, заработал пятьсот долларов и продолжил путешествие. На сей раз мой путь лежал в Италию.

Здесь я узнал о некой общине, основанной бывшими хиппи. Мне показали на карте, как их найти, и я поехал туда. Тридцать лет назад члены общины выкупили участок земли, обжились на нем, расстроились: у них были свои поля, сады и даже радиостанция. Кроме них и членов их семей здесь жили и такие же, как я, временно примкнувшие к ним странники. Мне выделили чердачок. Я отрабатывал свой «угол» работой по хозяйству: собирал сливы, ремонтировал сарай. «Оказывается, и так люди живут», - подумал я. В этом месте я нашел и список других общин, объединенных каким-нибудь интересом. Сразу скажу: до сект они не дотягивали, хотя определенный момент сектанства в подобных вещах, наверное, все же присутствует.

На сей раз я решил податься в общину театралов, расположенную в горах. Она называлась «Алькатрас» но не по прямой аналогии со знаменитой тюрьмой, а, скорее, в романтическом смысле: якобы, попав в такое необычное место, его не захочется покидать. Члены общины устраивали собственные представления и приглашали к себе другие театры. Мне выдали в «Алькатрасе» большую армейскаую палатку, где я с большим комфортом провел неделю. Денег с меня, как с путешественника, не брали, в отличие от прибывающих сюда временами туристов. Еду я покупал себе сам, для чего мне приходилось всякий раз спускаться с горы. «И так люди живут», - подумал я и отправился бродить по Италии дальше, добравшись до самой ее оконечности в форме каблука. Там я сел на паром и после ночи перехода оказался в Греции.

Еще на пароме я познакомился с дальнобойщиком, с которым потом прокатился по Греции до Афин. К этому моменту я уже понял, что возвращаюсь в Израиль. На самом деле я ни на минуту не забывал во время путешествия о своей девушке, при том, что мы не поддерживали с ней связи. Как бы причудливо не выстраивался мой маршрут, он постепенно приближал меня Израилю, а не удалял от него.

Ближайший паром до Хайфы был через три дня, и я три дня провел в Афинах, а когда поднялся на борт, обнаружил, что германское телевидение снимает здесь документальный фильм. В числе прочих пассажиров взяли интервью и у меня. На вопрос: какова цель моего путешествия, я ответил: «Хочу стать Буддой». Я был искренен. Правда, Буддой я так и не стал. Чтобы стать им, нужно перестать быть «кем-то» вообще. А я все еще был «кем-то». Забегая вперед, скажу, что в буддизме я потом подразочаровался.

О чем мы говорили? А, о телевизионщиках! Немцы – народ точный. Они сказали мне с точностью до минуты, на каком канале и в какой день можно будет увидеть фильм, который они сейчас снимают. Я сообщил родителям. И точно! Им даже удалось записать его на видео.
Через три дня паром прибыл в Хайфу. Спустя полтора года, как я покинул Израиль. Моя девушка ничего про меня не знала, а я про нее. Но когда я с замиранием сердца позвонил ей, оказалось, что она ждала этого звонка. Мы воссоединились, но я предупредил ее, что мое путешествие еще не закончилось. Прошло два месяца...

Жизнь в монастыре

Итак, прошло два месяца. Тогда - а я рассказываю вам о событиях тринадцатилетней давности - буддизм меня еще увлекал, и я поехал на какой-то курс медитации в Европу. Европейский буддизм показался мне переработанным в духе нью-эйдж, а мне хотелось настоящего. Так я оказался в Тайланде, где провел полгода, но буддой не стал. Я все еще был «кем-то».

Так, на чем мы остановились? На Тайланде. Сначала я просто шатался там, как все туристы. Поплавал с аквалангом, посетил десятки известных монастырей. Убедился в том, насколько сомнительное удовольствие быть туристом и решил пожить в лесных монастырях. Первый был огромным. Сюда возили автобусы с туристами. В монастыре жили две сотни монахов и была большая библиотека. А люди типа меня, увлеченные идеями буддизма, жили в небольших домиках, разбросанных по лесу. Я занял один из них и начал ходить на лекции. Справа от меня обитал молодой канадец, слева – парень из Австралии. Прожив там месяц, я решил поехать в Лаос.

Здесь туризм тогда еще только начинался, строились первые домики для приезжих, и жизнь была совсем другая. В Лаосе я познакомился с двумя молодыми израильтянами и одним австриейцем. Неделю мы бродили вместе. Израильтяне оказались, как всегда, на высоте. В Лаосе, где все баснословно дешево, они торговались до изнеможения, а когда их начинали прогонять, еще и обижались. Такая забавная деталь. А вообще-то они были очень хорошие и веселые ребята, путушествовали после армии.

Из Лаоса я вернулся в Тайланд, но с другого конца, и направился в маленький лесной монастырь, который стоял на плотах. В нем жили всего два монаха, и попасть к ним можно было только на лодке. Я добрался до ближайшей к монастырю деревне и стал ждать. Когда монахи приплыли, я попросился к ним и провел у них месяц. Они сказали, что едят раз в день, а я могу брать у них пищу в любом количестве когда захочу. Я решил, что тоже буду есть раз в день.

Утром мы отправлялись в плавание к деревне, жители которой давали нам что-нибудь со своего стола. В итоге набиралась лодка еды. Мы съедали не больше четверти, остальное я бросал рыбам. Они были счастливы: каждый день такое пиршество! Единственная моя обязанность в монастыре заключалась в мытье посуды. А поскольку нас было трое и ели мы всего раз в день, работа не обременяла. В Тайланде я подцепил какую-то лихорадку, от которой на коже образовалась незаживающая язва, оставившая отметину на всю жизнь.
Пришлось вернуться в Европу и серьезно лечиться антибиотиками.

Вскоре у меня возникло новое увлечение – друиды. И я автостопом перебрался из Франции в Англию по проложенному под водой. Там я провел три месяца, огибая Лондон по широкой дуге, чтобы меня не засосало в этом мегаполисе, как в свое время в Париже. Куда же я направлялся? Конечно, на фестиваль в Стоунхендж! Однако, в современных друидах я разочаровался, они показались мне ряжеными.

Из Стоунхенджа мой путь лежат в Гластонбери – небольшой городок в графстве Сомерсет, овеянный легендами, связанными с королем Артуром, крестоносцами и Святым Граалем. Он притягивал огромное количество людей религиозных конфессий. Я собирался там только переночевать, но неожиданно для себя застрял на три недели.

Городок произвел на меня странное впечатление. По улицам бродят хиппи. В одном месте кто-то гадает, во втором – ворожит, в третьем – заклинает. Здесь разложены магические камни, там кто-то делает хилинг. В городке есть Музей магии, и весь народ немного странный. Я не склонен к мистике, но неожиданно для себя почувствовал себя здесь очень комфортно. Все время на подъеме, дышится легко... Поднимаюсь в гору, а ощущение такое, словно спускаюсь с горы. Поехал в соседний город, и вдруг такая тяжесть, ноги подгибаются и полный упадок сил. Возвращаюсь в Гластонбери – прежняя легкость, снова прыгаю-бегаю, все нормально. Я понял, что начал привыкать к этому странному месту и немного испугался. Я же не собирался остаться здесь навечно!

В дальнейших путешествиях по Англии я прибился к буддистам, которые купили средневековый замок и перестраивали его в монастырь. У них я провел две недели: участвовал в медитациях, строил монастырь, после чего снова надел рюкзак и подался в Шотландию. Оттуда точно в «четверг из Ливерпульской гавани», как поется в песне, я отправился в Ирландию – благодаря дальнобойщику, который взял меня с собой на паром. Ему было положено иметь напарника, и я за счет его фирмы жил в каюте на двоих и прекрасно питался до прибытия в Дублин. В Ирландии я побродил по островам и в конце лета поехал к родителям в Германию, а оттуда – в Израиль, проведя в странствиях больше года. На сей раз мы с моей девушкой раз в несколько месяцев выходили на связь, и я сразу поехал к ней. Она надежно, как ей казалось, замотала мой рюкзак скотчем и засунула под кровать, чтобы я больше никуда не уезжал. А я пошел на курсы переквалификации, хотя уже в Англии понял, что хочу жить в России.

На сей раз мы решили ехать туда уже вместе. Позже я понял, что боязнь больших городов, жизнь в общинах и монастырях подводила меня к новому проекту, который мы с женой впоследствии осуществили, выстроив дом в лесу. А на тот момент, когда я вернулся из второго путешествия, мы с моей девушкой поженились, уехали в Питер, где у меня оставалась квартира, и начали вить гнездо. Родились дети – сначала сын, потом дочь, появления которых мы очень ждали. Но все это было лишь подготовкой к чему-то более важному.

На самом деле первый толчок я ощутил, когда мы, еще бездетные, поехали в августе на озеро, расположенное под Питером. Забыл сказать, у меня еще со времени работы в израильском министерстве были серьезные проблемы со здоровьем, доставлявшие мне мучения, но я с ними свыкся. И вдруг на берегу озера, где мы провели неделю, я впервые не почувствовал никаких симптомов старой болезни – как отрезало! И я подумал: вот бы здесь и остаться. Чистый воздух, озеро, лес, что еще нужно? О том, как здесь жить зимой, я тогда еще не думал. Но толчок был тогда.

Когда родились дети, я начал задумываться: «Какую жизнь я могу им предложить? Как у всех? Или что-то другое?» Я тогда работал в Питере в разных издательствах переводчиком художественной литературы, а попутно – благодаря хорошему английскому – был еще личным шофером у иностранцев.

Решение постепенно вызревало. Очередным толчком послужила встреча с милиционерами, которые остановили нас по дороге на юг. Мы ехали на машине к Черному морю, и у нас не хватало документа: жена, в отличие от меня, имела только израильское гражданство. Заплатив две тысячи рублей, я был счастлив, что легко отделался, хотя понимал, что лишь до следующего милицейского поста. Возвращаться? Но и там могут в любой момент остановить... И вдруг страх куда-то исчез: я понял, что внутренне свободен и уже ничего не боюсь. Когда ты что-то преодолеваешь в себе, мир поворачивается к тебе другой стороной. Больше у нас неприятностей в дороге не было. Но главное: я вернулся с твердым ощущением, что назад дороги нет, и мы пойдем своим путем. У меня созрел план – как.

Дом в лесу

Я давно хотел жить на природе, но не знал, с чего начать. Дело не в природе, на самом деле, а в осознании, кто ты такой и как живешь. Уход в лес - это создание наилучших условий, при которых мы сможем развиваться, чтобы прийти к некой целостности. Для начала я решил найти в природе никем не занятое место, которое нам с семьей подойдет, начать там обживаться и строить дом. Но один в поле не воин, ошибочно думал я тогда: хорошо бы создать общину единомышленников.

Была зима. Я разместил свой «манифест» в Интернете и стал ждать. Половина откликнувшихся меня ругали: «тебя выгонят, это незаконно, земля не может быть ничьей», «ты эгоист, подумай о своих детях», зато вторая половина одобряла: «молодец, это круто!», «мы с тобой, пацан!». Мне морочили голову многие, но когда я предложил своим виртуальным единомышленникам встретиться 5 мая, чтобы все обсудить и начать поиски места, никто из них не пришел.

Я взял несколько дней отпуска и вышел на трассу. Атостопом добрался до малозаселенных мест, где попутные машины встречались гораздо реже, просто свернул в лес и пошел в сторону озера. Берега его были частично заболочены, а там где посуше, кто-то уже – прямо на моих глазах - строился. Я встретил рыбаков, посидел с ними у костра. Рыбаки сказали: «Здесь ты пустого места не найдешь, тебе надо искать в Сибири».

Но я, вопреки пессимистическим прогнозам, продолжил путь и в километре от трассы, пролегающей за лесом, выскочил на какую-то опушку, поняв, что мы будем жить здесь! Обследовав берег, еще больше в этом убедился. Ни тропинки, ни окурка. Над озером скала совершенной - для постройки на ней будущего дома – формы. В нескольких метрах от скалы - удобный спуск к воде. Чуть поодаль - каменные глыбы фундаментов семи финских домов, сохранившихся с 1940-го года: прекрасные площадки для жилья будущих единомышленников и общинного дома. Забегая вперед, скажу, что ничего похожего я больше в жизни не встречал: это место словно ждало меня. И оно было идеально. Ближе к ночи я разложил на покрывающей скалу поросли мха, свой спальник, но от волнения никак не мог заснуть, понимая, что лежу на фундаменте нашего будущего дома.

Когда я сообщил жене, что место есть и мы уходим в лес, она обрадовалась и немного испугалась. На сборы ушло две недели. С полной машиной еды и необходимых вещей мы покинули Питер и направились в сторону финской границы.

Пару дней устраивали быт. Жена оставалась на опушке с детьми, а я таскал через лес тюки с вещами, ставил палатку, выкладывал на скале очаг. Воду мы пили прямо из озера. Вначале было боязно, но потом привыкли.

Есть такое выражение: обманывай себя до тех пор, пока это не станет правдой. Тогда мне казалось, что летом мы построимся, а зимой уже будем жить в доме. Однако осенью нам пришлось вернуться в город: мы ничего не успели. Я подумал: еще одна зима в городе, ничего страшного, зато будет время найти единомышленников и подготовиться получше.
Меня по-прежнему все пугали, что в озерном краю земля дорогая и нас оттуда все равно выгонят. Но я свято верил, что мы на правильном пути, со временем мир изменится, и в этом будет и моя доля участия.

Мой призыв в Интернете не остался незамеченным и «органами». Ко мне пришел какой-то парень, прикинувшись единомышленником, но я сразу «вычислил» его по вопросам, которые он стал мне задавать. Забегая вперед, скажу, что позже, когда мы продолжили строительство дома, там появился еще один человек «оттуда», но убедившись, что от нас не исходит никакой опасности, вполне удовлетворился этим и бесследно исчез, как и его предыдущий коллега.

Так, на чем мы остановились? А! В ту зиму нашлись двое необремененных семьей парней, которые, в отличие от меня, обладали хорошим строительным опытом и решили уйти в лес с нами. Мы с ними делали чертеж будущего общинного дом, думая, что сначала выстроим его, а потом остальное. Попутно пытались понять, какие инструменты нам могут понадобиться, ведь мы все собирались делать, как в старину, вручную, без электричества.

Следующим летом нас было уже шестеро, не считая временных помощников в образе наезжавших к нам друзей, и в том числе – из Израиля. Мужучины вставали в шесть утра и шли валить деревья: такое прореживание было лесу только на пользу. Дети играли в просторной палатке или резвились на природе. Жена занималась бытом и готовила на всех еду.

Пришло время таскать двухсоткилограммовые бревна на расстоянии километра, и вдруг дух у моих единомышленников начал падать. Я нервничал, поскольку связывал с этим проектом всю дальнейшую жизнь, чем только усугублял ситуацию. Под конец лета, когда бревна для сруба были готовы, община распалась: парни уехали, но при этом остались нашими друзьями. Я их понимал: тут ведь главное не дом построить – он не самоцель, а перестроить сознание и быть готовым жить не так, как живут другие.

Наступила зима. Мы сдали в аренду квартиру в Питере и сняли за бесценок избушку в десяти километрах от нашего места. Я мучительно думал о том, что бревна есть, но как я буду строить дом в одиночку? Правда, у своих бывших единомышленников я успел многому научиться - например, мы сложили печку из камней и выпекали на закваске хороший хлеб, - но этого недостаточно.

Зимой я времени даром не терял: читал специальные книжки, ходил по поселкам, интересовался у местных, как лучше рамы вставлять, подгонять кровлю, сажать картошку, поскольку мы собирались все выращивать сами. Всю зиму я покупал инструменты, преимущественно, старые, более прочные, в отличие от «новодела».

К лету мы вернулись на место. Как и в первое лето, снова одни. Я свято верил, что на сей раз мы успеем построить дом к зиме. Расчистив от мха скалу, промерил площадку. Потом натаскал с болота десятки мешков с мхом. Жена разрывалась между костром и срубом, который я начал ставить: помогала мне конопатить бревна.

Начались заморозки, дни стали короче, а дома еще нет. Надо хотя бы поставить крышу. А мы так за лето вымотались... Дети этого, конечно, не ощущали: им было хорошо, тепло одетые, они с утра до вечера играли, бегали по лесу.

Отправив жену с детьми в нашу прежнюю избушку в поселке, я каждый день ходил за десять километров на наше место: ставил крышу. Мне вызвался помочь один из бывших единомышленников, на тот момент безработный. Времени у него было навалом, и жить негде. Он поселился с нами в избушке. Теперь мы работали вдвоем и успели поставить крышу до снегопадов.

С весны я – опять в одиночку - начал достраивать дом. Купил металлическую печку, ванну, раковину, вывел от них наружу трубы, сделал дымоход. Посоветоваться было не с кем. Иногда приходилось изобретать, иногда решение приходило во сне. В какой-то момент мне стало даже неинтересно, как это делают другие, важнее было, как я сделаю то же самое сам. Мне казалось, что у меня реально начинает перестраиваться сознание, и я смогу передать свой опыт детям, а, может, и другим людям, убедив их, что можно прожить собственную жизнь взамен той, что навязана обществом.

И снова наступили заморозки, а с ними – решающий момент: заработает выстроенная мной интуитивно, а не по классическим канонам, печка, или нет? К счастью, заработала, и в середине октября мы с женой, вконец замерзшие, начали затаскивать вещи в свой двухэтажный и совершенно пустой дом. Затопили печку. Столько лет ждали, и вот, наконец, произошло...

Первое время спали на матрасах на полу, потом я поехал в Питер за мебелью. Чем хороша «Икея» - там все хорошо упаковано, даже диван. Поэтому я смог перевезти мебель по озеру в надувной резиновой лодке, превратив ее в плавающий грузовик. Тогда же я купил большой глобус. Мы с женой и наши дети о таком давно мечтали.

И все было хорошо, мы жили в настоящем раю, но чего-то не хватало... Тогда я этого еще в полной мере не осознал, но уже почувствовал.

…Человек сходит с оживленной трассы в лес. Находит место для будущего дома и строит его долгие три года. И вот цель достигнута. Они здесь одни. Вокруг только лес. Внизу плещется озеро. Сверху светят звезды. Мечта сбылась. Откуда же это ощущение, что самое прекрасное в мечте – это путь к ней. И нужно ли на самом деле человеку, чтобы сбылось его самое заветное желание? Не испугает ли его пустота, которая последует вслед?

Три года Михаил Шерман строил в лесу близ финской границы жилище для своей семьи. С наступлением четвертой по счету зимы с начала эпопеи, дом, наконец, был готов, двое взрослых и двое детей перешагнули его порог и закрыли за собой дверь. В первые дни наружу почти не выходили: так намерзлись за холодные осенние дни, что все время хотелось быть в тепле. Он столько лет ждал этого момента, и вот он наступил, но ощущения триумфа не было. Потому что в глубинах подсознания уже вызревал вопрос: а что дальше?

Жизнь в лесу

- О том, что в доме не будет ни электричества, ни Интернета, мы с женой договорились заранее. Воду брали из проруби. В лесу у нас расходы были небольшие, квартире в Питере приносила неплохой доход, и деньги постепенно накапливались. Я привозил из города книги, энциклопедии и разные деликатесы. В доме собралась хорошая библиотека и не переводилась красная икра. Зимой мы много читали, а с наступлением весны занялись разными посадками: что-то выросло, что-то нет, что-то съели дикие кабаны. О машине я начал забывать. Она стояла за лесом, недалеко от трассы. Ее потом угнали.

Вот так мы и жили в лесу. У нас была уйма свободного времени. Вставали когда хотели. Зимой вся работа состояла только в том, чтобы наколоть дров и принести воды. Летом мы целыми днями купались в озере, ходили за ягодами и грибами, принимали гостей. Часто друзья приезжали к нам со своими детьми.

Да, вот еще что! Мы договорились с женой, что не будем отдавать детей ни в какие учебные заведения: вырастут - сами определятся, а пока будем учить их сами. При том, что мы занимались только по желанию и не больше часа в день, старшая дочь к восьми годам уже свободно читала на английском. Дети писали без ошибок, умели считать, много читали. Забегая вперед скажу, что когда мы вернулись в Израиль, и сын пошел в первый класс, а дочь сразу в третий, обнаружилось, что они опережают своих сверстников по многим предметам.

Так, на чем мы остановились? На жизни в лесу. В какой-то момент мы поняли, что можем путешествовать автостопом всей семьей, и за два лета объездили побережье Черного моря, добрались до Байкала и Соловецких островов. Однажды подвернулся американский грузовик с двумя большими кроватями, где мы всей семьей еще и переночевали.

Обычно путешествия генерируют идеи. Но наступила зима, и я понял, что дальше Байкала уже не уехать, дети подросли и уже сами похожи на взрослых. Я чувствовал, что, поскольку с единомышленниками ничего не получилось, наш социум неполноценный, и надо менять концепцию. Я верил, что правильное решение придет. У меня родилась идея кругосветного пушествия всей семьей, но образ, как это сделать, почему-то не складывался. С Байкалом было проще: мы просто вышли на трассу и остановили попутную машину. А как пересечь вчетвером океан? Найдем ли мы яхту, которая будет готова взять нас всех на борт?
Я максималист, новая идея все не вырисовывалась и наступил кризис. В итоге мы пришли к выводу, что нам надо расстаться. Жена захотела вернуться в Израиль, где жили ее родители. А я думал о кругосветке, которое совершу уже в одиночку. Мы простились с женой в очередной раз, как мы тогда думали - навсегда. Она полетела в Израиль. А я вернулся в лес – проститься с домом, в который мы больше не собирались возвращаться. Эту часть рассказа я опущу, чтобы не огорчать свою семью. Скажу только, что сначала я вынес наружу свой рюкзак.

Аквастопом через океан

- Я вышел с рюкзаком на до боли знакомую грунтовку и поднял руку. Моя цель была – добраться до Гибралтара и наняться на какую-нибудь яхту. Но не доехав до Гибралтара я неожиданно для себя завернул в Марокко. Меня подбил на это водитель, которого я остановил на дороге в Испании. Он предложил мне погостить у него в Марокко. Решать надо было быстро: либо я еду и дальше с ним, либо за поворотом наши пути расходятся. И я поплыл на пароме в Марокко: с российским паспортом туда виза была не нужна. В места, где жил водитель-дальнобойщик, туристов не возили. В деревне мой новый приятель познакомил меня со всей родней, главами местной мусульманской общины, даже сводил в местную мечеть. Меня везде принимали замечательно, но когда начали уговаривать перейти в ислам, я понял, что пора уезжать. Проехав автостопом по Марокко, купил билет на паром и подался обратно, в Испанию.

Добравшись до порта, я сразу повесил объявление, что хочу наняться на яхту матросом. Через неделю мне позвонила пожилая пара. Их катамаран стоял под американским флагом. Супруги держали путь до Канарских островов и искали третьего, который будет стоять за них ночную вахту. Мы договорились, что я работаю за еду и билет на самолет до ближайшего острова, который они купят мне после прибытия на Канары.

Вся моя работа заключалась в том, чтобы по ночам сидеть в удобном кресле наверху и в случае чего будить капитана. Большую часть времени мы играли в покер и выпивали. Прибыв на Канары, я с моими новыми знакомыми еще два дня покатался на машине по острову Лансароте. Ландшафт там местами, как на Марсе, а в местном ресторанчике делают курицу-гриль прямо на вулкане.

Напоследок капитан купил мне билет на самолет до острова Гран-Канария и сунул небольшую сумму денег, о чем мы не договаривались.

Вскоре я понял, какую ошибку совершил, решив полететь на остров Гран-Канария. Здесь был самый большой порт, но и самая большая конкуренция. Потому что с концом сезона ураганов на Гран-Канария съехалось больше сотни таких же, как я, парней, со всего мира. А яхт было всего триста, и матрос нужен был, от силы на каждую тридцатую. Я провел там пять недель в глухой тоске. И другие тоже. Это ужасно выматывает, потому что надо где-то жить. В какой-то момент народ занялся сквотером, начали захватывать пустующие дома. Образовалось некое братство, своя субкультура. Но некоторые реально начали впадать в депрессию. От отчаяния даже пошли разговоры о том, что нужно построить плот из бутылок или угнать из порта какую-нибудь яхту.

Через пять недель мне, наконец, повезло. Я нашел яхту под немецким флагом, которая была готова взять меня и еще одного датчанина. На сей раз уже нам пришлось немного заплатить владельцам яхты. Немцы загрузились несколькими ящиками пива и всю дорогу выпивали. Условия были пожестче, чем на катамаране. Яхту болтало из стороны в сторону. Да и немцы были грубоватые. Капитан мог положить ночью на спящего матроса детали двигателя, который ему приспичило разбирать среди ночи.

Мы двигались в направлении островов Зеленого мыса. Через две недели прибыли в Кабо Верде, африканскую страну. Здесь был хороший порт, и в первый же день я нашел две яхты, готовые взять меня на борт. Мне даже пришлось выбирать, с кем пересечь океан – с бельгийцами или англичанами. Я выбрал бельгийский катамаран, соблазнившись комфортом, а с англичанами мы потом еще встретились по ту сторону океана.

Неделю мы готовили катамаран к отплытию: запасались продуктами и водой. Нас было четверо: пожилой бельгиец, его родственник, я и еще один парень из Дании, тоже путешествующий аквастопом. Мы шли через океан две недели. Никаких особых приключений не было. Разве что в окно каюты иногда проникали летучие рыбы и плюхались на кровать, оставляя на простыне чешую. В пути мы, конечно, пили, но не злоупотребляли, в отличие от немцев, с которыми я добирался до островов Зеленого Мыса. Замечу, что в портах пьют гораздо больше, чем в пути.

На чем я остановился? А! И вот мы прибыли на Карибы. Я заплатил бельгийцам, которым нужен был матрос, только за еду. Туристы, в отличие от «аквастопщиков», нанимающихся матросами, платят за то, чтобы пересечь океан на чужой яхте, большие деньги. Если бы я был одним из них, мне пришлось бы заплатить бельгийцам не меньше пяти тысяч евро.
Я собирался податься с Карибских островов на материк, но тут у меня кончились те небольшие деньги, которые я взял с собой, оставив большую часть того, что у нас собралось за время жизни в лесу, семье. Моей части денег хватило на четыре месяца и на то, чтобы пересечь океан. К тому же я устал.

На Карибах я встретил контрабандистов, которые дали мне возможность подзаработать: я добирался вплавь до яхты, прибывшей с Ямайки, забирал часть груза, который нужно было доставить на берег в обход таможни. Яхта вставала всякий раз в другом месте, на приличном расстоянии от берега. Несколько раз я проделал этот путь успешно, но однажды вдруг почувствовал, что не могу выгрести к берегу. А яхта уже ушла. Я сражался со стихией почти сутки уже налегке, освободившись от груза. Иногда вдалеке проплывали рыбацкие лодки, но моих криков никто не слышал. Меня жгло солнце, морская вода разъедала кожу, я страдал от жажды, мечтая о глотке прохладного пива,. Временами я на мгновения отключался, болтаясь на воде, и приходил в себя, когда волны начинали меня захлестывать.
На исходе суток, что я провел в море, начались галлюцинации. Мне привиделась лодка, в которой я гребу руками, как веслами, а вода почему то цвета ртути, странно упругая, и берег то приближается, то удаляется от меня. Я подумал, что утонул и попал в ад для утопленников, которые обречены вечно болтаться на воде, лишенные возможности прибиться к заколдованному берегу. И вдруг я почувствовал, что коснулся ногами дна. Я выполз на берег, кое-как разогнулся и, шатаясь от усталости, пошел искать свою одежду. По дороге встретил темнокожих парней. А у меня вдруг приступ эйфории. Кричу им: «Ребята, я спасся!», а они мне: «Проходи, парень». Приняли за пьяного. Но когда я попросил глоток пива, охотно поделились. Только начав пить его, я почувствовал, что у меня все во рту распухло от морской воды.

Пройдя приличное расстояние, я нашел на берегу свою одежду и забылся сном на берегу. Утром меня оттуда прогнали – оказалось, это частный пляж. У меня все болело, не было ни гроша, виза давно просрочена. Хотелось где-то передохнуть, а, кроме того, избежать встречи с контрабандистами, чей груз я утопил в море. Лучшего места, чем полиция, я не нашел.

Полицейские не поверили, что я болтался в море почти сутки, сказали: «Ты бы утонул, тебя бы разъела морская вода или съели акулы». Но, видя мое состояние, принудительно, под конвоем, отправили в больницу, где я провел ночь под капельницей, а потом доставили в тюрьму для нелегалов - до выяснения обстоятельств. У меня отобрали ремень и шнурки, заперли в одиночной камере с зарешеченными окнами, кондиционером и санузлом. Забегая вперед, скажу, что я провел там месяц, после чего меня под конвоем депортировали в Израиль. Это было в феврале.

Лежа на железной кровати в одиночной камере, я очень скучал по семье, которую не видел целый год. Испытывал уже знакомое по прежним странствиям ощущение, что рука судьбы снова неодолимо приближает меня к Израилю, а не отдаляет от него. Может быть, дает еще один шанс? Я позвонил жене, и мы снова воссоединились, сняли квартиру. Поначалу я копал могилы на местном кладбище, потом работал на заводе, теперь временно безработный.
С тех пор, как я вернулся, прошло полгода, и снова я живу с прежним ощущением, что все не так.

В ожидании идеи

- И что же дальше? – спрашиваю я его.

- А вот вы мне скажите, что дальше? – отвечает он вопросом на вопрос. – Я построил в лесу дом, где мы жили, как в раю, не заботясь о заработках, с ощущением полной свободы. Я добровольно покинул этот рай, но мне не удалось убедить себя, что копать могилы лучше, чем жить в раю. Снова уйти в лес? Но это уже было, да и поздно. Дети уже выросли, привыкают к другой жизни. Тема путешествий, после того, как мы проехали семьей автостопом всю Россию, а я пересек «аквастопом» океан, тоже себя исчерпала.
У меня всегда было так много идей, а сейчас такое ощущение, что я иссяк. Может, я утратил веру в себя? Поехал недавно на север, нашел пещеру, медитировал там в одиночестве в надежде, что озарит. Жена ждет, что у меня появится новая идея, а она все не приходит. Я сейчас как чистый лист бумаги...

...Через несколько дней после нашей встречи я отправила Мише ссылки на свои статьи о людях, которые выбирали, как он, другую жизнь: уезжали в индейские племена, джунгли. Он не ответил. Может быть, уже снова был в пути?

Уступите дорогу слону
 
Сойдите со слоновьей тропы и никогда не преследуйте льва. И вообще если уж вы попали в Африку, будьте добры – соблюдайте закон джунглей. Известный израильский путешественник Дан Болотин (далее мы будем называть его по кличке - Дан-Дан) испытал сие на своей шкуре. Этот удивительный человек гуляет по Африке без ружья; поднимается на горы в Гималаях в поисках снежного человека; месяцами гостит у  аборигенов, обитающих в джунглях Эквадора и даже отваживается повторить путь знаменитой арктической экспедиции. В иные рискованные путешествия он берет с собой жену и трех маленьких детей, старшая из которых пошла в первый класс, а младшему исполнилось  полтора года.
 
Помню, как  узнав, что Дан-Дан собирается в суровое двухмесячное путешествие к Южному полюсу с двухлетней Эшель и четырехлетней Офек, я предположила, что Антарктика – не самое подходящее место для маленьких детей, на что Дан-Дан тут же отреагировал со свойственной ему прямотой: «Если ты готова присмотреть за ними, я готов их оставить на два месяца тебе». Встретившись с Дан-Даном позднее на юге, где простирается его ранчо, занимающее 1200 дунамов земли, я напомнила ему этот разговор. Он только что вернулся с Мадагаскара. Двумя месяцами раньше семья в полном составе, включая полуторогодовалого сына, путешествовала по африканской саване: спали впятером в одной палатке, оставляя снаружи большой костер для отпугивания местных хищников. И знаете, что интересно? Дан-Дан считает дорогу из Тель-Авива до аэропорта Бен-Гуриона гораздо опаснее африканской тропы, учитывая  количество диких водителей, пренебрегающих всеми правилами.
 
Похоже, что он родился путешественником. Ну кто бы еще мог месяцами жить в джунглях с аборигенами, употребляя их пищу - кое-как зажаренное на костре мясо с неудаленными из него клоками шерсти и жил? Возможно, ему передались гены прадеда, который в 1902-м году выпустил в Палестине первую книгу, описывающую маршруты странствий по Эрец-Исраэль (предки Дан-Дана прибыли в на Святую землю из России в конце позапрошлого века).
 
Между прочим, он родился в Тель-Авиве, и все его детство прошло в районе Дизенгоф, где жили его родители. Конечно, центр Тель-Авива был тогда совсем не тот, что сейчас – гораздо менее цивилизованным, но его душа уже тогда рвалась на простор. Малчишка бродил среди песчаных дюн, выходил с местными рыбаками в море. В 12 лет родители отправили Дан-Дана в сельскохозяйсвтенную школу-интернат, оттуда он ушел в армию, где служил в спецподразделении по борьбе с террором.  Ну а после армии начались его странствия по миру. В 1980-м Дан-Дан отправился на два года в Южную Америку. Вернувшись, пошел учиться в Тель-Авивский университет и стал обладателем первой степени по биологии. Затем снова отправился в длительное путешествие: пять с половиной лет провел в джунглях Амазонки, собирая материал о местных знахарях и лекарственных травах. В 1995-м Дан-Дан стал обладателем второй степени, написав уникальную работу о лекарственных травах, применяемых шаманами эквадорских племен. В том же году он основал небольшую компанию, организующую экзотические путешествия в труднодоступные места, которая просуществовала около шести лет. И еще он познакомился в 1995-м году в Намибии со своей будущей женой Лилах, тоже биологом, а кроме того, разделившую страсть Дан-Дана к приключениям – с тех пор они гуляли по всему миру уже вместе. Однажды Болотины, прочитав случайно попавшееся им на глаза газетное объявление, сорвались в Камерун, где провели четыре месяца, ухаживая за гориллами в тамошнем питомнике, который израильские любители природы создали в целях спасения погибающих животных. Готовясь к поездке в Камерун, Дан-Дан и Лилах провели в Израиле благотворительную акцию, собирая средства на лекарства для больных горилл, которые доставили по назначению. Кстати, слышали ли вы о существовании обезъян, у которых ДНК на 98 процентов совпадает с ДНК человека?
 
Когда старшей дочке Дан-Дана и Лилах исполнилось полгода, они взяли ее с собой в Гренландию – на остров Шпицберген, где прожили в течение полутора месяцев в эскимосском чуме на льду при двенадцатиградусном морозе.
А в 2003-м году семья прошла по маршруту неудачной экспедиции известного английского исследователя Антарктики Эрнста Генри Шеклтона, которая состоялась в 1914-1916-м годах. История невероятного мужества Шеклтона настолько потрясла Дан-Дана, что он решил повторить его маршрут, захватив с собой в опасное путешествие жену и дочек двух и четырех лет от роду: дочери большую часть времени должны были провести на судне. С малышками у супругов  была всего одна проблема: негде было купить памперсы, приходилось экономить те, что мы захватили с собой из Израиля . Дан-Дан намеревался выйти в путь с того места, где судно экспедиции было затерто льдами и добраться до мыса, где похоронен Шеклтон, скончавшийся в 1922-м году от сердечного приступа на борту экспедиционной яхты, совершающей очередное путешествие к берегам Антарктики.
 
Вспоминая свое второе путешествие в Антарктику, Дан-Дан замечает, что и на сей раз без приключений не обошлось. Возглавляемая им группа из шести израильтян, пройдя десятки километров вдоль берегов Чили, неожиданно попала в страшную бурю. Экипажи моментально потеряли друг друга из вида. Связь не работала. Кругом ледяное крошево. Глядя, как его каяк поднимается с волнами на семиметровую высоту и падает в пучину, Дан-Дан уже не надеялся, что второй экипаж выжил в такую бурю, но упорно продолжал поиски. Вскоре на поиски израильтян вышли спасатели и местные рыбаки, но обнаружили их лишь на третьи сутки.  К счастью, все обошлось.
 
…Им очень трудно усидеть дома, несмотря на то, что семейство давно покинуло Тель-Авив и обосновалось на природе – в живописнейших местах. Их семейная поездка в Ботсвану была не такой уж безопасной. Во-первых, поблизости протопали два слона: к счастью, палатка находилась в стороне от их тропы. Во-вторых, проснувшись утром, семейство обнаружило львиные следы:  ночью хищник кружил неподалеку, но приблизиться не посмел, поскольку с наступлением темноты Дан-Дан разложил костер, который горел до рассвета.

Как он обходится без оружия в столь рискованных путешествиях? Просто старается  все предусмотреть. Идешь в джунгли - захвати высокие сапоги от змей и сетку от насекомых. В Африке - не приближайся к реке – в ней могут водиться крокодилы. Укладываясь спать, оставляй на ночь хороший костер. В районе реки Амазонки - не суйся в незнакомые племена, среди них есть очень опасные, где убивают пришлых. Единственное путешествие, в которое Дан-Дан брал с собой ружье – арктическое, ведь в местах, где он и Лилах гуляли с детьми, водятся белые медведи.
 
…В Израиле найдется не так уж много людей, которые общались с настоящими шаманами. Дан-Дан провел в племенах аборигенов несколько лет. Он биолог, верит только в силы природы и биохимию мозга, и признает, что шаманы много знают о травах, джунгли для них - это большая аптека. Женщине-фармакологу, подхватившей в путешествии по Индии паразитов и страдавшей вздутием живота, израильская медицина помочь не смогла, а шаманы вылечили ее за один день стаканом травяного отвара. Но на их счет не стоит обольщаться. В процессе ритуала они обкуриваются легкими наркотиками и воображают себе, что выходят из тела и общаются с мертвыми, которые сообщают им, где у больного проблема. Иногда это срабатывает. Дан объясняет это эффектом плацебо. Однажды ему пришлось выпить специальный напиток с наркосодержащими веществами на церемонии посвящения, которую для чужака устраивал местный шаман. Ему тогда привиделся лес, но Дан-Дан решил, что это всего лишь галлюцинация и  не более того.

Дан-Дан считает, что он производил на низкорослых и темнокожих аборигенов в джунглях Амазонки устрашающее впечатление со своими ростом под два метра, длиннющими волосами, огромной бородой, странным запахом (отпугивающая насекомых мазь) и мешком чудовищных размеров на спине. Дети, завидев его, тут же прятались от страха, приняв за нечистую силу. Это уже потом они висли на чужаке, наблюдая за каждым его движением. То, как он делал суп из кубика бульона, извлекал огонь из маленькой зажигалки, варил кофе в джезве с длинной ручкой было для них настоящим чудом! Дан-Дан обязательно давал жителям племени попробовать свою еду, фотографировал их полароидом и раздавал снимки. В иных племенах он жил подолгу и старался обходиться минимумом вещей, которые напоминали о цивилизации, ел ту же пищу, что и аборигены. К счастью, проблем с желудком не было, но только представь себе эти куски мяса с когтями и остатками шерсти животных!
 
Однажды, проплыв с местным проводником по Амазонке и добравшись до племени, жители которого делают себе огромные дырки в ушах, Дан-Дан по-настоящему испугался. Вдруг их окружили полуголые низкорослые аборигены с копьями четырехметровой длины. Они столи и молча смотрели на незваных гостей. Проводник, тем временем, куда-то исчез, а Дан-Дану неожиданно пришло в голову простое решение: он улыбнулся аборигенам (что может быть естественнее улыбки? это самое универсальное средство общения) и произнес несколько слов на их языке, которые уже знал: «мир, спасибо, успокойтесь, друг». Его повели  к старейшине племени. Там же обнаружился и проводник. Впоследствии выяснилось, что аборигены испугались не меньше, чем Дан-Дан: со своим немалым ростом он выглядел на их фоне настоящим Гулливером.
 
…Дети обожают слушать истории о путешествиях отца по джунглям и по миру. Однажды на него бросилась огромная ядовитая змея, но Дан-Дан опередил ее, пустив в ход нож. Он отрезал змее голову, а туловище съел на ужин. В другой раз повезло меньше: после укуса бразильской мухи ногу раздуло, а когда рана затянулась, остался жуткий рубец. Пару раз Дан-Дан подхватывал малярию, попадал в наводнения, которые в джунглях особенно страшны.

Путешествовать с детьми – это совсем не то, что путешествовать в одиночку, считает Дан-Дан.  На все начинаешь смотреть их глазами и замечать каждую мелочь. Дан-Дан выносит из недр жилища ящик, набитый детскими трофеями, привезенными из Ботсваны: зубы хищников, амулеты аборигенов, перышки диковинных птиц, камешки необычной формы.
 
Мы сидим на веранде, откуда открывается потрясающий вид на обрыв, по дну которого зимой устремляются стремительные ручьи. За обрывом есть место, куда дикие звери, обитающие в этих краях, ходят на водопой. Слева – кактусовая плантация, справа - питомник для диких животных и загоны для овец. Чуть дальше – оливковые плантации. Само же жилище сооружено из двух караванов, в которых в начале 1990-х жили новые репатрианты из бывшего Союза. Дан-Дан приобрел эти полуразваливающиеся караваны за небольшую сумму, отремонтировал, сделал пристройки – получился вполне симпатичный домик.
 
Диких животных привело в питомник Дан-Дана несчастье: одни потеряли родителей, других покалечили браконьеры, гнезда и норы третьих разрушили во время размежевания в Гуш-Катифе. Лилах выхаживает подранков, Дан-Дан обеспечивает их едой: одного только мяса приходится завозить ежемесячно 700 килограммов! Не говоря уже о фруктах и овощах. Лемуры, вараны, лисы и волки при приближении Дан-Дана становятся ручными и охотно идут с ним на контакт. Чего не скажешь о дикобразах, диких котах и орлах. Залечивших раны животных и птиц Дан-Дан выпускает на волю.

18. В ПОИСКАХ АДРЕНАЛИНА

Разрушающийся мир

Мне захотелось посмотреть на человека, который прибывает на место трагедии до того, как она случилась. У стрингера - особое чутье. Порой он и сам не может объяснить, почему летит именно в Турцию, например, а не в другое место. И почему едва шасси его самолета касаются взлетной полосы, в Стамбуле начинается землетрясение и люди в панике выскакивают на улицу. Он тоже в этой обезумевшей толпе, только, в отличие от других, ни на минуту не забывает о том, кто он и зачем он здесь. Привычно расчехляет камеру, наводит объектив и начинает снимать.

Цур Шезаф машет мне рукой из-за турникета. Мы назначили встречу на железнодорожной станции "Университет" в Тель-Авиве, где в ближайшие дни открывается его фотовыставка, запечатлевшая разрушающийся мир. Эти снимки Цур привез в разное время из горячих точек. Афганистан, Косово, Чечня, Сомали, Ирак... Часть работ вывешена в зале станции, часть полощется ветром на платформе, куда прибывают поезда.

Полчаса назад договариваясь с ним о встрече, я спросила его: "Как я тебя узнаю, Цур? Как ты выглядишь?" Он засмеялся в трубку: "Прямо скажем, выгляжу я не очень. Но ты не беспокойся, я сам тебя узнаю". Ну да, он же профессионал, его взгляд привычно выхватит в спешащей толпе единственного человека, который просто стоит в центре зала и кого-то ждет. Так и произошло.

Короткие темные волосы слегка топорщатся на затылке. Синяя куртка, очки. Скользнешь по такому взглядом в толпе и не запомнишь. Но когда смотришь на снимки Цура и слушаешь его рассказ, впечатление сразу меняется.

Он привозит свои фотографии из мест, где рушится мир. А рушится он потому, что там плохие вожди. Когда-то, лет пятнадцать назад Цур сказал себе: "Я должен показать людям, что происходит со страной, когда ее лидеры ведут не туда, я должен показать конец этого пути".

Цур успевает за свою жизнь сделать столько, что хватило бы на несколько жизней. Изучал философию, археологию, историю, географию, биологию. Освоил профессию режиссера. Написал и издал 12 книг, среди них - пять романов, остальные - автобиографические о его путешествиях (одна из самых известных -книга под названием "Шелковый путь" - о путешествии по Средней Азии после развала СССР). Автор эксклюзивных передач первого канала израильского телевидения и многочисленных публикаций в "Едиот Ахронот", "Гаарец", "Ха-Ир" , "Маса Ахер" и интернетовских СМИ. Снял несколько документальных фильмов, в том числе и для "Нешионал джеографик". В настоящее время работает над фильмом "Опиум", где рассказывается о плантациях наркомафии в Синае. Свободно владеет арабским, английским, французским и испанским языками, изъясняется на китайском и немного говорит по-русски. Объездил весь мир, отдавая предпочтение "горячим точкам", или местам, куда другие не ходят. Бесполезно задаваться вопрос, кто он - журналист, писатель, или стрингер, потому что все это увлекают меня в одинаковой степени.

Цур предпочитает путешествовать в одиночку. При этом он и журналист, и писатель, и фотограф и режиссер-документалист. Две камеры, немного денег, минимум вещей - и все. Когда человек идет налегке и отвечаешь только за себя, он способен пройти даже там, где пройти невозможно.

Он не боится смерти, понимая, что в ту минуту, когда он умрешь, просто все закончится. Ты страдаешь, пока живешь, а после смерти не будет уже ничего, в том числе и страданий. Так что Цур за себя не волнуется. Ну, умрет и что с того. А близкие, которым известно, в какие рискованные поездки по «горячим точкам» ему приходится отправляться, слишком хорошо его знают и научились принимать таким, каков он есть.

Самой опасной из его стрингерских поездок была поездка в Ирак. После того, как американцы заняли Багдад, Цур с местным водителем, который находился при нем три недели, отправился в Фелуджу, одно из самых опасных мест. Ему захотелось посмотреть местный рынок, где торгуют оружием. Там не было других журналистов. Едва они заехали туда и стрингер расчехлил камеру, как машину окружили две сотни разъяренных людей, которые начали бросать в Цура разные предметы и орать: "Предатель! Шпион!" Если бы не водитель, который резко бросил ногу на газ, вряд ли смельчаку удалось избежать суда Линча. Кстати, водитель не знал, что его пассажир израильтянин, Цур ездил в Ирак по английскому паспорту. Его отец - англичанин, благодаря чему и сын обладатель второго, английского гражданства.

В этом месте рассказа я не удержалась и спросила стрингера, было ли при нем оружие? Он засмеялся: «Оружие было у них, это же был рынок, на котором торговали оружием, а у меня была только камера!»

Впрочем и камера может быть оружием. Однажды, когда Цур был в Косово, он услышал, что в одной из деревень под названием Рачак идет бой, и тут же нашел проводника, согласившегося его туда провезти. Когда они зашли в деревню, все было кончено, на улице лежало четыре десятка изувеченных и еще теплых трупов: было заметно, что людей убивали выстрелом в затылок, уродовали им лица ударами прикладов. Израильский стрингер оказался там единственным, кто заснял все это на пленку. Его фотографии обошли весь мир благодаря Би-Би-Си, Си-Эн-Эн и газетам. Вскоре после этого туда были введены войска НАТО.

Цур свободный художник, ездит по миру сам, или по поручению разных изданий и телеканалов. Например, в Сомали, он ездил по заданию израильской газеты. На выставке есть несколько  снимков из той поездки: японский журналист фотографирует умирающую от голода девочку; группа истощенных людей...

Иной раз стрингер попадает в серьезные переделки. В 1998 году в Афганистане его похитили в качестве заложника, когда он ехал с группой "Врачи без границ", доставлявшей в тамошние деревни гуманитарную помощь (накануне в Афганистане было сильное землетрясение). По указу старейшины одной деревни Цура захватили, требуя от группы, чтобы та доставила им еще какое-то количество необходимых вещей. Несколько часов он провел в деревне в качестве заложника, потом, когда группа врачей доставила в деревню требуемое, меня отпустили.

В Чечню Цуру помогли проникнуть в 1995 году чеченцы. Он даже жил в чеченской семье, встречался с Мосхадовым и другими тамошними лидерами.  («Там где нет законов и царит беспредел, всегда опасно. Почему я до сих пор выходил из всех переделок живым? Наверное, потому что не боюсь смерти. Кроме того, я очень коммуникабелен, умею разговаривать с разными людьми на их языке. Например, в Азии и в России народ очень простой. Если когда ты вошел, сидят за столом, тут же усадят и тебя, предложат отведать с ними картошки, или выпить водки. И это уже мостик к общению»).

…В сентябре 2000-го Цур был за границей, что-то снимал и вдруг его словно что-то толкнуло - надо ехать домой. Приезжает - на следующий день начинается интифада. Чем это объяснить? Какой-то особой интуицией? Или тут кроется что-то другое? Он не может этого объяснить даже себе.

Кстати, Цур не случайно решил устроить свою выставку в таком необычном месте - на железнодорожной станции. Она - живая. Мимо проходят лоди, пролетают поезда, здесь все в постоянном движении... Одни, увидев плакат о том, что здесь экспонируется выставка, спрашивают, где именно она находится? У них не укладывается в голове, что экспонаты - у них перед глазами. Вторые начинают выяснять, что рекламируют мои фотографии: эти, видимо, привыкли к мысли, что все висящее на стенах общественных мест используется исключительно в рекламных целях. А третьи долго стоят у фотографий и говорят, что это очень сильно. Именно такой цели он и добивался - сделать так, чтобы страна, в которой Цур живет, изменилась, чтобы в ней можно было нормально жить, ничего не боясь и никому не угрожая. Что стрингер может для этого сделать, имея такие инструменты, как слово и объектив? Написать книгу, или статью, о том, что он думает. Или устроить вот такую выставку… Иногда и это - совсем немало.

В поисках адреналина

Может быть, он возомнил себя заговоренным от пуль, потому как с трех предыдущих войн (а были они не слабые - Карабах, Грузия, Косово) вернулся без единой царапины, однако камень, пущенный меткой арабской рукой, его достал. И угодил стрингеру прямо в голову. На войне как на войне.

Может быть, это его, наконец, остановит? Кажется, ему есть для его жить - родители, любимая жена, дочки… Возможно. Если бы он ходил на войну ради денег. За риск платят больше. Но он отправляется туда за другим. (Фотограф войны Сергей Гранкин: «Я люблю войну. Мне нравится наблюдать, как проявляются люди в критической ситуации. Это та самая правда, до которой в обычной жизни докапываешься годами. На войне ты как в барокамере, совершенно отрезан от всех мирских эмоций. Здесь нет политики. На войне нет места мелочам, мелким чувствам по поводу того, кто кому чего должен. Ты возвращаешься с войны, как из бани, где прошел душевную чистку. Война создает такие сюрреалистические сюжеты, которые трудно вообразить. Представь себе, например, город, наполовину сожженый и рарушенный, в котором еще работают светофоры, и бегущих по улицам полуодетых людей. Конечно, это ужасно, но оставим в стороне эмоции картина эта по-своему красива, в ней есть сюжет ).

...О нем ходит такая байка: Гранкин принес в редакцию «Русского израильтянина» свои снимки. Редактор повертел из в руках и говорит: «Это, конечно, неплохо, но вот если бы ты привез нам снимки из Косова…» Через пару недель он привез снимки из Косова. (Сергей Гранкин: «Да, была такая ситуация. Но в Косово я поехал, конечно, не из-за «Русского израильтянина», а по просьбе немецких фотоагенств, с которыми работаю уже лет восемь. Просто совпало»).

***

Фотографом войны надо все же родиться. Уж очень специфическая профессия. Другое дело, что каждый стрингер понимает про себя, кто он такой, не сразу. С моим героем было, например, так. Сергей служил в спецчасти внутренних войск (ОМОНа тогда еще не было), которая жила по волчьим законам. Один из «дедов», самбист Прокопенко прицепился к новобранцу: «Будешь заправлять мою постель и стирать портянки». Гранкин отказался. «Дед» решил «поучить салагу», а тот разбил о его голову тяжелую армейскую табуретку, обратив старослужащего в бегство, а вдогонку еще метнул ножку от табуретки и опять угодил в голову. «Дед» упал, «салага» бросился его добивать. Их разняли. Сергей был весь в крови. Командир рассудил так: раз солдат-новобранец в крови, ясно, что его бил старослужащий, и «деда» отправили на «губу».

И невзирая на клятвы, которые давали новобранцы друг другу в начале службы по поводу того, что сами «дедами» не станут, конечно же, все они впоследствии тоже унижали молодых. Разве что Сергей был менее жесток благодаря своему воспитанию. Он понимал, что из армейской системы с ее традициями «дедовшины» не вырваться. Некоторые периоды того периода ему до сих пор неловко вспоминать. В армии Сергей четко уяснил, что жизнь определяется не только замечательной чередой интеллектуальных бесед.

…Однажды их бросили на подавление восстания в «зоне». Посадили в грузовики, объяснили задачу. Едва солдаты ворвались на территорию «зоны», в них тут же полетели заточки и бритвы. Две такие бритвы Сергей потом извлек из своего пластикового шлема. Затем последовало еще одно событие, благодаря которому он, образованный мальчик из приличной семьи, читавший «самиздат», и завсегдатай питерского «Сайгона»*, выступил в роли душителя свобод. Их часть бросили на подавлении первой демократической демонстрации в Челябинске. («Ребята, с которыми я служил, резвились, тесня толпу и нанося удары дубинками, а я стоял в оцеплении и наблюдал за происходящим – это было красиво, как в кино. Думаю, что я уже тогда был стрингером, но еще не понимал этого»).

С ролью «душителя свобод» у Сергея моральных проблем уже не возникало («До армии я был рафинированным мальчиком, но когда в твою голову летят палки и железки, остатки всякого сожаления и совести пропадают без следа. Армия здорово промывает мозги. Через год службы мне уже казалось, что всегда был здесь, среди этих серых стен, и ходил строем. Только вернувшись из армии, я вспомнил, что когда-то читал книжки»).

В будние дни армейский спецназ охранял «почтовый ящик». Это была настоящая «зона» - с колючей проволокой, контрольно-световой полосой, вышками, КПП. Впрочем, никаких государственных секретов солдаты не охраняли. Они охраняли водку и колбасу, которые продавались в магазинах «зоны», поскольку снабжение в ней было как в Москве. Люди лезли через колючую проволоку, а спецназовцы должен были в них стрелять. И один боец однажды попал в «нарушителя» и его убил. Парень не только избежал трибунала, но и получил заслуженный отпуск.

…В армии Сергей научился рукопашному бою. Самбо он немного знал с детства. А каратэ занимался в Тарту, в сионистский период своей жизни, когда состоял в отряде по защите еврейских собраний от «памятников» и прочих. В Тарту его занесло после семи неудачных попыток поступить на исторический факультет университета а Питере. Не помогало ни то, что он еще будучи школьником ходил в археологический кружок при Эрмитаже, ни армейская характеристика… А вот в Тартусский университет его приняли с первого захода: там на национальность внимания не обращали, и этот вуз стал своеобразным прибежищем для таких, как Сергей, со всей страны. Потом началась перестройка, в Эстонии стало жить тяжело, умер Юрий Михайлович Лотман, факультет рассыпался, и Гранкин поехал в Израиль, откуда периодически совершал марш-бросок на разные войны. Самой памятной из них была, конечно, первая война - Нагорный Карабах.

***

Сергей прорывался в блокадный Карабах, с которым не было никакого сообщения, кроме воздушного. Два самолета, в которые он безуспешно пытался попасть, сбили. В третий ему удалось проникнуть, потому что желающих почти не осталось. Он не суеверен, хотя в одну примету поверил. Как-то в Карабахе Сергей решил прикурить от свечки. Свечка разлетелась от выстрела. Гранкин поднял голову и увидел молодого армянина: дуло его автомата еще дышало. «Ныкогда нэ прикуривай от свэчки, умрош», - сказал тот и вышел. С тех пор Сергей не прикуривает от свечки.

После боев в Нагорном Карабахе иностранные журналисты опасались приставать с вопросами к армянам, участвовавшим в прорыве блокады. С человеком, вышедшим из боя, опасно беседовать. У него еще слишком много адреналина в крови. Любой неосторожный вопрос, и он может просто ударить. («Я такое состояние на себе испытал, когда вырвался после очень неприятного, длившегося всю ночь, допроса, который мне учинили сербы в Косово. Меня колотило, а тут журналисты с вопросами. Я их просто послал матом. Хотя понимаю, что был неправ, они ведь просто делали свою работу».)

***

Интуиция у стрингера есть. Иногда внутреннее чутье подсказывает: не лезь туда, кончится плохо. Так было с Рамаллой, откуда Гранкин привозил десятки пленок. Им бы уйти на две-три минуты раньше, и не было бы встречи с разъяренной толпой. В Рамаллу он поехал ради Гриши, который там не был и просто рвался туда. Интуиция не подвела.

«Значит, было так. В 10.00 пришел Гриша, говорит: «Включи новости». Собрались быстро, камера у меня всегда наготове. В 10.15 выехали к перекрестку Айош. Оставили машину на бензоколонке. Еще раз послушали новости – уже есть жертвы на Храмовой горе. Не зря ехали. Что мы увидели – понятно. Начали снимать с израильской стороны. Израильтяне теснили арабов вглубь Рамаллы. Сели с Гришей в кафешке, пили кофе и смотрели на бой. Там была куча журналистов. Пообщались и пошли на арабскую сторону – полем. Снимали часа два. Около четырех подошел палестинский офицер: «Покажите документы». Увидел ивритские буквы, вырвал фотокамеру: «Вы арестованы!» Толпа тут же качнулась к нам. Палестинский спецназ с трудом затолкал нас в машину, расчищая дорогу дубинками и кулаками. В ответ полетели камни. Вышибли стекла. Один булыжник угодил мне в голову – дальше провал. Сколько прошло времени, не помню. Допрос. Больница. Перевязка. Снова допрос. Кажется, я несколько раз терял сознание. Наконец, нас повезли. Приехал военный «амбуланс». Довез до трассы. Дальше – обычным «амбулансом» в «Хадассу» (больница в Иерусалиме – Ш.Ш.). В Рамалле врачи обслужили меня за пять минут, а тут пришлось ждать врача часов пять. Пока рентген, то да се…Из приемного покоя мы вышли аж в 4 утра. Добрались до бензоколонки: машина цела. В дом ввалился в шестом часу утра. Жена обругала: «На кой черт ты туда полез?» - и принялась осматривать раны. Если честно, жалею не о том, что пропали пленки – ничего особенного я не снял. Разве что один кадр, как пожилые родители-арабы зовут своего сыночка на обед, а тот увлеченно мечет камни (правда, такой снимок никто не купит. В стрингеровских снимках ценятся крупные планы с кровью). Я жалею о том, что не доснял – в больнице, где я был уже без камеры. Это было по-своему красиво: их восточная манера рвать на себе рубашки, женщины в ярких одеждах до пят, статный мэр Рамаллы, похожий на палестинского Санта-Клауса. За такую съемку еще одной камеры не жалко».

…О том, что случилось с ним в Рамалле, жена узнала случайно, из новостей. Она, будучи операционной сестрой в больнице «Бейлинсон», тут же начала выяснять, куда его отвезли. Если бы Сергей попал в ее больницу, ему бы не пришлось столько ждать в приемном покое. («К профессии его я отношусь плохо, но с пониманием. Мне приходится врать Сережиным родителям. Он в Косово, я говорю – в Греции. Он в Рамалле, а я говорю – в Германии. С возвращением Сережи «оттуда» работа только начинается. Проявляются пленки, в доме с утра до вечера толпится народ, некоторые остаются ночевать. О том, что с Сережей происходит на войне, я нередко узнаю последней. Он следует принципу: меньше знаешь – крепче спишь»).

…Гранкин считает, что снимать в Израиле - самое безопасное, что может быть после всех войн, которые я прошел. Пули резиновые, вместо гранат – камни. («Арабы лояльно относятся у журналистам. Становятся в более удобные позы, если заметят камеру. Как-то я снимал в Бейт-Лехеме и сказал парнишке, который руководил группой камнеметателей, что они стоят против света и мне трудно их снимать. Так они, представьте себе, стали с другой стороны, чтобы свет падал, как надо»).

***

Сергей листает альбом. Вот этот снимок из Карабаха. Они ехали тогда на грузовике по горному ущелью. И вдруг машина уперлась в валун и замерла. Снайпер срезал шофера. Сергей выскочил из кузова первым. Он увидел две аккуратные дырки - в лобовом стекле кабины водителя и посередине его лба. Щелкнул камерой. Остальные бросились вытаскивать убитого. На Сергея смотрели косо. («У стрингеров есть такое правило: если ты идешь с кем-то и в него попала пуля - сначала сними. Секунда ничего не решает, а кадр может получиться интересный»).

…Итальянского солдатика на бронетранспортере, который пьет колу, Гранкин снял в последнюю ночь перед вводом войск НАТО в Косово. Тут необычные цвета – все окрашено зеленым, тревожным, и эта яркая банка в руке солдата, контрастирующая с общим фоном. Сергей почему-то любит этот снимок, хотя он ему ничего не стоил – просто приехал на КПП и снял.

Во время войны в Нагорном Карабахе Гранкин оказался на КПП,  где увидел несколько свежих трупов, приготовленных «на обмен». Боев в этот день не было. Трупы в тамошних условиях хранить невозможно. Сергей спросил начальника КПП: «Откуда? Видно, что свежие». «А мы их храним свежими», - ухмыльнулся тот. То есть – отстреливают пленных по мере надобности. ТАКОЕ Сергей снимать не мог.

В Степанакертской тюрьме, где ожидали своей участи пленные азербайджанцы – старики, подростки, женщины, - он тоже не мог снимать. Они были такие несчастные, какими только могут быть обычные люди, попавшие в страшно неудачную ситуацию. Например, там сидел в ожидании расстрела студент из Баку, который учился на пятом курсе, когда к ним на факультет пришли и сказали: «Три месяца на войне – и диплом ваш». И он пошел на войну.

…Однажды со стрингером случился настоящий курьез. Гранкин прибыл с товарищем в Македонию, откуда они собирались нелегально пробираться в Косово. Нашли проводника, заплатили. Тот вывел на речку, сказал – Косово на том берегу. День лежали в кустах, вечером перебирались вброд и ползли по грязному минному полю. Добрались до деревушки, зашли в дом. Крестьяне угощали их «ракией» и что-то говорили, но израильтяне их не понимали. И только когда Сергей вышел во двор по нужде и увидел грузовик с македонскими номерами, до него дошло, что они, оказывается, переползли из Македонии в Македонию. То ли проводник их не понял, то ли обманул. А крестьяне удивлялись, зачем они ползали по навозному полю и лезли через речку вброд…

***

…Кодекс стрингера (в Международной ассоциации стрингеров Гранкин состоял несколько лет, потом перестал платить взносы, о чем сейчас жалеет, - получил бы страховку и с камерой новой помогли бы) предписывает: не стрелять; не снимать расстрелов и сцен мародерства; быть объективным – не становиться на чью-либо сторону.

Сергей в этом отношении стрингер неполноценный. Стрелять ему приходилось («Я снимаю на передовой в районе Агдама. Ахербайджанцы окружают. Они еще не заняли тропинку, но уже ее простреливают. Выйти из окружения можно только так: один бежит, другие прикрывают, чтобы противник прикрыл голову и стрелял неточно. Потом бежит второй, и так далее. Ты не можешь не стрелять, прикрывая армянина, который минуту назад прикрывал тебя, тем более что после службы в спецназе я делаю это лучше него»).

Не получается у него и с «объективностью» («Поле боя - это слишком крутая вещь, здесь трудно оставаться наблюдателем. Впрочем, есть одна война, грузинско-абхазская, о которой я не люблю вспоминать и где я не был ни на чьей стороне. Грязная была война. Пьяные орды. Бессмысленные убийства. Убивали за деньги и просто так. Кого там только не было – казаки, чеченцы, россияне. Противная была война…»)

Настоящих стрингеров-волков ему встречать приходилось. Они прошли Вьетнам, Афганистан…У них ЭТО получалось: не считаясь с жизнью, не обращая внимания на смерть, они занимались своей работой – снимали и делали это блестяще.

Хочет ли он стать полноценным стрингером? («Все-таки нет. Я всегда достаточно эмоционально отношусь к тому, что снимаю».)

***

Что его привлекает в профессии стрингера? «Вьетнамский синдром» - нехватка адреналина в крови?

«Война вводит тебя в такое интересное физическое состояние: сердце колотится, тело напряжено, как струна, мыслишь быстро и четко. Это как принять наркотик. Другого сравнения не подберу. Ну и к тому же – профессиональный интерес. Во время боя невозможно сделать хороший снимок – ты строчишь камерой, как пулеметом, а что из этого выйдет, «покажет вскрытие», то есть проявка. Есть снимки, которые сразу продаются. Например, в Рамалле успел схватить момент, как мальчика подсекла резиновая пуля. Этот кадр купят сразу. А вот кадр с пожилыми родителями, зовущими сыночка с войны на обед никому не нужен. В принципе это две совершенно разные вещи – то, что я люблю снимать (забавные сценки), и то, что снимать не люблю, но зато эти кровавые сцены хорошо продаются.

Войны, они все очень разные. В Югославии, например, в магазинах продавалась кола, а в Карабахе мы варили суп из крапивы. Я люблю бытовые удобства, но тут есть один нюанс. Обычному душу я предпочту контрастный. Если я поспал неделю в окопе, а потом приехал домой, принял ванну, пью кофе, затягиваясь сигаретой – да это в десять раз приятнее, чем если ты подобное проделываешь каждый день».

* «Сайгон» - андерграундное кафе в Санкт-Петербурге (?)
* «Вьетнамский синдром» - …


Обреченный поход пилигримов

Каждый год, в первых числах июля, странная процессия движется по направлению к Тверии: рыцари, оруженосцы, женщины в холщовых платьях... Не призраки Средневековья, не киношные статисты, а просто увлеченные люди. Ожившая картинка истории. Обреченный поход пилигримов на их последнюю битву с Салах ад-Дином (Саладином), которую разыгрывают восемь столетий спустя члены клубов живой истории («Рыцари Иерусалима», «Традиционная стрельба из лука», «Средневековый бойцовский клуб» и «Боярский десяток»).

Последнее сражение крестоносцев при Хаттине (Рога Хатина), начавшееся 4 июля 1187 года и продолжавшееся двое суток, закончилось победой мусульман под предводительством Саладина и ознаменовало гибель Иерусалимского королевства и начало крушения власти крестоносцев на Святой земле. В этой битве многие рыцари погибли от обезвоживания, а легендарный воин Рено де Шатильон, «франкский демон», покрывший себя славой во многих крестовых походах, был обезглавлен. Члены клуба реконструируют последние два дня из жизни Иерусалимского королевства, просуществовавшего сотню лет, и повторяют путь пилигримов каждый год, 4 июля, по тому же маршруту. Подлинные участники печально известного похода погибали от обезвоживания. У членов клуба, в отличие от них, нет недостатка в воде. В первый день они проходят порядка 17 километров, и около восьми на следующий день. По дороге натыкаются на засады, но главная битва – впереди. Со стороны все это выглядит как ожившая миниатюра того времени: кони, ослики, повозки, лазарет… Очень непросто идти по жаре в течение двух дней в полной амуниции того времени. У каждого участника – своя мотивация. Для кого-то это просто хобби, для кого-то попытка примерить на себя историю, для кого-то – научный интерес, экспериментальная археология, а для кого-то - элемент мистики. Группа иерусалимского гида Геннадия Нижника представляет в походе проигравшую армию, а роль Рено де Шатильона исполняет сам Геннадий, автор проекта и обладатель ученой степени по археологии.

Существует множество документов, позволяющих воспроизвести события битвы при Хаттине во всех деталях,  в странах Европы подобные реконструкции проводятся много лет, в Израиле же это пока единственный проект такого рода. Что им это дает? Ведь в отличие от рыцарей Средних веков они знают, что поход обречен: Иерусалимское королевство просуществовало почти сотню лет, и вдруг все закончилось в два дня. Ребята снимут амуницию, сядут в машины и разъедутся по домам - до следующего лета. Геннадий усматривает некие параллели между событиями прошлого и настоящего. Отправляясь в этот тяжелый поход, рыцари чувствовали страшную ответственность, оставляя позади незащищенные города с детьми, стариками, женщинами. Возможно, если бы они выбрали иную тактику, исход битвы был бы другим. («Меня не покидает ощущение, что, отправляясь в этот поход, мы отчасти меняем нашу реальность. Ведь мы возвращаемся оттуда уже немного другими»). Он считает, что его герой - Рено де Шатильон был не до конца понят своими современниками. Infant terrible (ужасное дитя) крестовых походов, бесстрашный воин, харизматичная и жестокая личность, любимец женщин. Яркая и неоднозначная фигура, которая вершила историю. («Прибегая к современной терминологии, я бы назвал его «панком» крестовых походов. Рено де Шатильон мне близок потому, что его время было пропитано идеями и смыслом. Пилигримы, которых позже назвали крестоносцами, шли с далекого севера в землю обетованную не как завоеватели. У них было искренняя вера в то, что они возвращаются к себе домой - очистить поруганную исламом землю. Им даже казалось, что стены иерусалимские падут перед ними сами – настолько они были убеждены в своей великой миссии. Для меня Средние века – это период, когда заканчивается сказка»).

Иерусалимский гид Евгений Гасин изображает в походе самого Салах ад-Дина, которому предстоит отрубить голову Рено де Шатильону. Забавный момент: еврей в роли мусульманина, к тому же «отрубающий голову» своему другу. Но это только в битве Евгений и Геннадий заклятые враги, в реальной жизни они давние друзья. К тому же Евгений чувствует себя в необычной роли совсем неплохо. Он считает, что в XII-XIII веках мусульмане были образованнейшими людьми, впитавшими часть византийской культуры. Их уровень был гораздо выше уровня участников крестовых походов, представителей темного Средневековья, многие из которых не умели даже читать и писать. Мусульмане отождествляли приход чужестранцев в Святую землю с нашествием варваров. В их хрониках даже описаны случаи каннибализма среди пришельцев из Европы. Именами Ричарда Львиное сердце и Рено де Шатильона в мусульманских семьях пугали маленьких детей, и те считали их ужасными чудовищами. И евреи, кстати, как утверждает гид, в то время выступали на стороне мусульман. Например, они героически защищали от пришельцев Хайфу, о чем крестоносцы упоминают в своих летописях. Так что у каждого из героев воспроизводимой битвы - Салах ад-Дина и Рено де Шатильона – своя правда и своя версия событий. «Салах ад-Дин» считает, что «Рено де Шатильон» захватил его караван, нарушив тем самым перемирие, заключенное в свое время между султаном и иерусалимским королем Балдуином IV.

Участники исторической реконструкции представляют клуб традиционной стрельбы из лука. Они владеют приемами традиционной средиземноморской стрельбы, сами изготавливают луки и стрелы в точном соответствии с оригиналами древности, шьют из кожи колчаны и обувь, куют доспехи. И кроме того, занимаются экспериментальной археологией. Опираясь на свидетельства исторических хроник, члены клуба исследуют местность, определяя возможные маршруты, где могли пройти рыцари на лошадях и следовавшие за ними повозки с амуницией, отыскивают места возможных временных стоянок и тропы, по которым двигалась армия. Иными словами, находя описываемые в древних манускриптах ландшафты, они помогают специалистам более точно определять поля древних сражений. Производя раскопки в этих местах, археологи обнаруживают намало интересных артефактов.

***

В Израиле проходят фестивали, в которых принимают участие разные клубы исторической реконструкции. В течение целой недели разыгрываются рыцарские турниры; устраиваются театральные представления и концерты ансамблей старинной музыки. Гильдия оружейников демонстрирует уникальные образцы холодного оружия. Желающие могут примерить доспехи, поупражняться в стрельбе из лука и даже поучаствововать в поединках на мечах с членами клубов.  Израильская сборная выезжала довольно успешно выступила на Битве Наций в Польше, в которой принимали участие десятки стран. Иерусалимского гида Дениса Златопольского, автора оригинальной методики исторического фехтования, даже занесли в список 16-ти сильнейших бойцов планеты.

В отличие от других стран, где направление living history (живая история) существует много лет и поддерживается на государственном уровне,  члены израильских клубов обеспечивают себя сами: шьют одежду и кожаную обувь, покупают амуницию, заказывают у кузнецов доспехи. Это не просто игры взрослых людей, которым вдруг захотелось нарядиться в рыцарей и подраться на мечах. Члены клуба изучают историю Средних веков и историю войн периода Второго Храма, сотрудничают с учеными, занимающимися исторической археологией, выезжают на места битв, описанных в древних хрониках. В Израиле немало людей, которые интересуются подобными вещами. Одни стремятся в совершенстве овладеть древними техниками боя на мечах и стрельбы из лука,  другие увлечены поиском мест, где проходили знаменитые битвы Средневековья, третьих интересуют древние манускрипты.  Для чего им все это? Очевидно, для ощущения причастности к истории страны, где они живут, для связи времен. 

Примерить на себя войну

Можно раздобыть шинель образца 1941-го года, винтовку Мосина, кирзовые сапоги… наконец, «состарить» фотографию особым образом. Странность заключалось в том, что и лица были тоже «оттуда», из того времени. Возможно ли такое? Ведь это же всего лишь реконструкция событий Второй Мировой войны. Игры взрослых людей «в прошлое», приобретающие все большую популярность в разных странах мира. Впрочем, только ли игры? Или нечто большее?

ххх

Из полевых записей фоторепортера Александра Шульмана: «Все как обычно – лагерь, пеший переход, бой, разъезд по домам… И все-таки на сей раз это для меня не совсем обычная реконструкция. Именно здесь, под хутором Таранским, на Сумщине 70 лет назад начинал войну мой дед – тоже Александр Шульман, старший лейтенант из 1036 стрелкового полка 293 стрелковой дивизии. Говорят, я на него очень похож. Может быть, я стою на тех же самых позициях, где в 1941-м стоял он? Деду тогда было всего 33…  Когда топаешь тридцать пять километров в сапогах и форме образца 1941-го года по тем же местам, где шел он, ощущая на плече тяжесть трехлинейки – знаменитой винтовки Мосина, это здорово «включает мозги». Вроде бы все, как тогда – жарко, душно, хочется пить, артиллеристы тащат на себе пушки. И когда ночью из укрытия выскакивают те, кто изображает «немцев» и кричат «ахтунг, фойер!», то ты сначала рвешь кольцо шумовой гранаты и бросаешь туда, а только потом начинаешь соображать: «Спокойно, тут все свои. Это же реконструкция!» Но все же домой возвращаешься немного другим….

…Несколько лет назад Александр ездил в Одессу - на реконструкцию  боя в катакомбах Холодной балк. Все было как тогда, в 1940-е - под землей, без солнечного света, и «фрицы» с огнеметом. Шульман шел со связистами, которые тянули кабель и телефон, замешкался на минуту, выронил фонарик, тот при падении погас. Он искал его, понимая, что вокруг абсолютно черно и кричать бесполезно – ракушечник глушит звуки. Александру стало не по себе от мысли, что значило для людей сидеть в этой кромешной тьме и сырости несколько месяцев и еще воевать! После подобного приключения все рассказы о том времени воспринимаются уже совсем иначе.

Из полевых записей фоторепортера Александра Шульмана: «Понятно, что те, кто надевает форму бойцов РККА и Вермахта, не убивают друг друга. Но когда видишь, как роют окопы мальчишки, а ты с трудом вбиваешь ноги в сырые сапоги, думается не о «великой победе», а о том, как бы согреться. И еще – вдруг мелькает мысль – «Туман. Налета не будет»…Взрывы имитационных зарядов… откувыркались самолеты, отбила артиллерия. Цепь лежит, пережидая, пока заткнется чертов пулемет. Сказки про «матросовых» оставим политотделу. Серо-черный гроб полугусеничного «Hanomag» дымит у дороги, и нужно успеть поймать кадр, и не бахнуть объектив, и обогнать атакующих, и залечь, и вот на тебя уже бежит с хриплым ревом - вся цепь, и ты видишь их широко открытые рты и слышишь звук выстрелов и крики: «Мать твою, кто же так лупит!!! – патрон хоть и холостой, но плюется огнем метров на пять, а чья-то горячая гильза валится в аккурат за шиворот. Кажется, Роман Кармен писал, что в хронике не может быть кадров с лицами солдат, идущих в атаку: ведь оператор в таком случае должен был находиться между сходящимися противниками… Бросок на крышу БТР…Есть! Четкий силуэт в кадре. Получилось. Реконструкция – не бой и не война. Это погружение в прошлое. Дань нашего уважения павшим и живым…."

ххх

…В эту историю мой герой попал совершенно случайно. Вышел однажды в Киеве на Крещатик и увидел колонну людей в форме времен Великой Отечественной. Тут же рванул с плеча камеру и начал снимать. Получилась отличная фотоподборка. Это было 6 ноября 2010 года – в годовщину освобождения Киева.

Потом состоялся первый военно-технический фестиваль «На броне Победы»: в 30 километрах от Киева ездили раритетные танки и бронетранспортеры; летали самолеты аэроклубов, размалеванные под фронтовые; стреляли холостыми зарядами пушки; взрывались мины-имитаторы, и это было грандиозное зрелище. Некоторый диссонанс, правда, вносили пожарные и «скорые», дежурившие на периферии действа, и еще камеры телевизионщиков и толпы зрителей в отдалении.

Ему понравилась атмосфера. Когда он познакомился с участниками фестиваля поближе, кого среди них только не оказалось! Бизнесмены, программисты, учителя, врачи, инженеры, студенты… Вскоре Саша уже и сам бегал с ними под выстрелами (холостые патроны с близкого расстояния опасны – старались стрелять в сторону или поверх голов). Для них реконструкция была не просто мальчишескими играми в войну. Им хотелось испытать себя, понять, что чувствовали их отцы и деды, которые не знали, что их ждет, и кто из них выживет…

Иногда им удается найти в старых окопах солдатские медальоны и фляги. На церемонии перезахоронения останков погибших, которых со времен войны считали без вести пропавшими, приезжают их близкие. Некоторые из них прилетают уже из других стран. Получается, что эти ребята возвращают не только память о войне, но и канувшие в безвестность имена. Кто вспоминает сегодня советского танкиста Лавриненко, который осенью 1941-го под Москвой подбил 52 вражеских танка? Его имя хорошо известно только тем, кто интересуется военной историей. Как и многих других…И на этой войне, пусть не настоящей, а реконструированной, у каждого своя задача. Саша - военкор, выпускает газету клуба «Красная звезда», для которой пишет репортажи с тактических боев и печатает те самые фотографии, которые вполне можно принять за подлинные фронтовые снимки 1941-1945 годов. Он участвует в реконструкции в роли старшего техника-лейтенанта танковых войск. Это не командирское звание. Прежде чем заявить себя командиром, нужно собрать группу тех, кто будет готов за тобой пойти. Но Саше это и не нужно. Он – военкор, а, значит, на войне – он одиночка.

Бывает, что во время боев-реконструкций возникают нештатные ситуации. Однажды участники реконструкции заложили на поле закладки имитационных зарядов, а толпа прорвала оцепление и потопала прямо на них, чтобы рассмотреть бой поближе. А закладки вот-вот рванут! Пришлось вспомнить «командный мат»: среди потока непечатных слов были только два нормативных слова: «Куда?» и «Назад!».

…Военно-исторические парады на Крещатике не редкость. Посмотреть на них приходят очень многие, и в том числе ветераны войны. Впечатляющее зрелище. По улице катят танки Т-34, на броне которых сидят бойцы в касках, плащ-палатках, шинелях-скатках, с автоматами в руках. Следом вездеходы тащат пушки-«сорокопятки» и прочую технику, которую теперь можно увидеть разве что в старой кинохронике. Детвора облепляет танки, молодежь рвется сфотографироваться с бойцами на память на фоне танка. Ветераны улыбаются, а кое-кто смахивает слезу…Ряженые-настоящие – так ли уж это важно?

Где они достают оружие и прочие атрибуты? Обмундирование каждый покупает себе сам. Помогают связи с другими клубами. Оружие времен войны до сих можно обнаружить на армейских складах, а можно позаимствовать на национальной киностудии художественных фильмов имени Довженко, тем более, что реконструкторы помогают киношникам поддерживать в хорошей форме их оружейный арсенал.

…Теперь о том, сколько человек участвует в масштабных реконструкциях исторических событий. В «бое» под Львовом насчитывалось 30 человек от Красной Армии, 20 – от Вермахта и 20 от Украинской повстанческой армии. А фестивали «Великая Победа» и «Даешь Киев!» собирали больше тысячи участников. Каждый сам выбирает, какую армию он хочет представлять – РККА, Вермахт или УПА.

Саша не очень понимает ребят, которые предпочитают изображать бойцов Вермахта и тем более SS. Как-то он спросил об этом «майора Вермахта» и услышал в ответ: «Я отслужил в советской армии 25 лет, хочу узнать, как было в немецкой».  Как-то Саша зашел перед боем к «фашистам» в блиндаж и поразился: насколько там все аутентичное. Даже вход сделан зигзагом, чтобы при взрыве гранаты не побило тех, кто внутри. На стене портрет Гитлера, на столе - консервы с теми же наклейками, которые были у немцев во время войны. Но что самое забавное: за столом сидит внук Героя Советского Союза и говорит на неплохом немецком.

Готовясь к реконструкции, члены клуба относятся к делу со всей серьезностью: роют окопы и стрелковые ячейки в полный профиль, обшивают их досками, а блиндажи – «вагонкой»: все в точном соответствии с тем, как это было во время войны. Есть стрелки, связисты и все атрибуты. Словно они «живут» в том времени. Единственная разница – на этой войне никого не убивают… И, кстати, ветераны Второй Мировой Войны относятся к парадам и реконструкциям битв прошлого с пониманием: вспоминают свою фронтовую молодость, благодарят за память…

Из полевых записей фоторепортера Александра Шульмана: «Мы ведь не переписываем историю, мы ее реконструируем. Исход всегда предрешен, никуда от этого не денешься. Ну а что касается нас – мы изучаем историю на практике, примеряем ее на себя. Чтобы понять чувства тех, кто шел с Суворовым через Альпы, нужно надеть епанчу, сапоги того времени, треуголку, взять кремниевое ружье и пробиваться через перевал. Ведь горы и снег за сотни лет не изменились, несмотря на Интернет и космические спутники. И когда ребята сидят ночью зимой в снегу при морозе минус 25, когда пальцы примерзают к винтовке, что ни говори, это очень приближает их к реалиям минувшей войны. Это не то же самое, что прочитать в книжке: «Снег, метель, фашисты прорывались, были большие потери личного состава…»

Экстрим

Верхом на урагане

Он вовсе не походил на супермена. Никаких-таких литых мышц, мощного торса и волевого подбородка. Высокий, худой, улыбчивый, обыкновенный. И тем не менее, передо мной был человек, прокатившийся верхом на урагане, точнее, на ураганной волне,  которые подходят к гавайским берегам всего несколько раз в году.

- Зайти в море с берега против ветра при таких волнах невозможно. Я надеялся, что доберусь до нужного места с другом на водном мотоцикле с соседнего пляжа, а оттуда уже поймаю «тремп» на волне, - рассказывает 24-летний тель-авивец Эяль Шелес. – Но мой друг в тот день был занят, и все же я решил не упускать шанса, о котором мечтал много лет. Теперь-то я понимаю, что отправиться в подобную экпедицию в одиночку, безо всякой страховки было настоящим безумием: даже супер-профессионалы на такое не отваживаются – слишком опасно. Но как можно отказаться от мечты?

Сначала все идет как по маслу, - вспоминает Эяль, - мне удается поймать хороший ветер и начинаю скользить по направлению к точке, где вздымаются водяные горы высотой не менее восьми метров - с такими мне иметь дела еще не приходилось. Потом ветер вдруг ослабевает, и мне приходится приложить немало усилий, чтобы продолжать движение. Наконец, я на месте. Подходит первая волна, высотой с трехэтажный дом, я оказываюсь на ее вершине и с огромной скоростью мчусь вниз, чувствуя, как за моей спиной поднимается огромная стена воды. Это равносильно падению в пропасть с высокой горы. Меня начинает преследовать очередной исполин, но я седлаю и его, с каждой новой волной чувствовую себя все увереннее. И тут, наконец, появляется та, которую я ждал – гигантская волна высотой не менее двенадцати метров. Я упускаю буквально мгновение, и она разбилась надо мной. Это происходит настолько быстро, что я ничего не успеваю понять. Мне кажется,  будто я угодил в бешено вращающийся барабан стиральной машины: нос и рот забиты водой и пеной, не могу двинуть ни рукой, ни ногой. Меня бьет и крутит в мощном водовороте, не отпуская ни на секунду. «Спокойно, - говорю я себе, - главное, ты уцелел, и сейчас все это закончится». Потом мне удается вынырнуть из воды и сделать первый вдох. Успеваю заметить, что я в трехстах метрах от берега, вижу свой разбитый винтсерфинг. Следующая волна уже не такая высокая, я успеваю поднырнуть под нее, а затем потихоньку начинаю плыть в сторону винтсерфинга, покидая опасный район, где разбиваются огромные волны. И тут я ощушаю сильную боль в ноге, к тому же ноют зубы. Отрываю крепление вместе с парусом и пытаюсь грести к берегу, уцепившись за доску. Я уже в двадцати метрах от скал: ищу между ними просвет, чтобы выбраться на берег. По пути все время приходится подныривать под настигающие меня волны. Выбраться на берег не удается, очередная волна вырывает у меня из рук доску, а течение уносит меня назад, в море.

В таких случаях лучше не противиться течению – это бесполезно, - объясняет мне Эяль. - Лучше подчиниться стихии, даже если берег удаляется на глазах, а потом попытаться отплыть в сторону.

Силы мои на исходе, - продолжает вспоминать он, - Меня уносит в глубь моря метров на 500, и тут на мою удачу появляется водный мотоцикл: знакомые ребята-аргентинцы решили покататься на больших волнах. Они подбирают меня и пытаются пристать к берегу, но безуспешно. Тогда, выждав, пока волна немного ослабнет, я прыгаю в воду и карабкаюсь на скалы. На море вздымается очередная водяная гора с пенной шапкой, но я уже в безопасности – с вывихнутым коленом и едва не лишившийся от удара нескольких зубов.

- Где все это происходило?

- На острове Мауи. Там есть берег под названием Джозес, куда поздней осенью и зимой подходят гигантские волны высотой до пятнадцати метров, порожденные бушующими в центре океана ураганами. Причем, это происходит не более пяти-шести раз в году. Знал я об этом давно, а когда увидел, понял, что не успокоюсь, пока не прокачусь на такой волне.

- Ты часто бываешь на море?

- Можно сказать, я живу там. Правда, правда, меня не покидает ощущение, что на суше я провожу гораздо меньше времени, чем в воде.

- И давно у тебя это?

- Сколько себя помню. У родителей была яхта в тель-авивской марине, и все мое детство прошло там. Мне было лет восемь-девять, когда я начал выходить в море самостоятельно на специальной детской лодке и вскоре уже участвовал в разных соревнованиях, и даже получил титул чемпиона в своей категории. Еще года через два я впервые увидел на пляже гостиницы «Хилтон» парней, катающихся на доске и был просто заворожен этим зрелищем: оказывается, на доске в море можно выходить и при больших волнах, не то что на лодке. Я тут же отправился к отцу и сказал, что хочу попробовать. С родителями  мне, надо сказать, повезло: они и сами очень любят море и проводят там большую часть времени. Маме уже за 50, но она не упускает возможности покататься со мной на винтсерфинге, когда я возвращаюсь в Израиль.

- Возвращаешься в Израиль? А где же ты живешь?

- Большую часть времени я провожу в разных странах, куда выезжаю на соревнования, месяцами живу на Гавайях – там самые идеальные условия для занятий виндсерфингом. Сюда устремляются любители виндесрфинга со всего мира. Впервые я попал на Гавайи, когда мне было 18 лет, и с тех пор езжу туда постоянно.

- Насколько я поняла, ты приобщился к виндсерфингу с 12 лет?

- Да. Отец купил мне первый серф. И второй, и третий. Спонсоры появились у меня гораздо позже. Это довольно дорогой вид спорта. Когда я еду на соревнования, то беру с собой три полных комплекта. Стоимость каждого из них примерно 20 тысяч шекелей. Туда входит все: доска, парус, крепление и прочее снаряжение.

- Нелегкая поклажа. Когда альпинист поднимается в горы, он прибегает к помощи шерпов. А что в случае с тобой?

- А я, как улитка, все тащу на себе. Это серьезный груз – три огромных тюка, по 60 килограммов весом каждый. Всякий раз приходится доплачивать в аэропорту за перегруз.

- В последнее время о тебе стали писать серьезные специализированные журналы, издающиеся в Европе. С чем это связано?

- Это началось после того, как в прошлом году я вошел в десятку лучших виндсерфингистов, принимавших участие в международных соревнованиях на Гавайях. Тогда же на меня обратили внимание известные международные фирмы, вызвавшиеся вкладывать средства в мое продвижение в этом экстремальном виде спорта. То есть я начал входит в эту сферу уже на правах профессионала.

- А что осталось для души?

- Мне жутко повезло: я продолжаю заниматься любимым делом, которое теперь уже является и моей профессией. Здорово, что это произошло сейчас, когда мне всего 24 года, и у меня еще уйма времени и возможностей.

- Винтсерфинг – твое единственное увлечение?

- Я бы сказал так: главное. А еще я увлекаюсь йогой и компьютерами.

- Что ты ощущаешь, когда выходишь в море?

- Это трудно описать словами. С одной стороны, я как бы выступаю против природы, стараясь подчинить себе ветер и волны, с другой стороны – я с ней заодно, потому что чувствую себя ее естественным продолжением и просто разумно использую дарованную ею силу. Сегодня я получаю удовольствие от волн любой высоты, и у меня нет страха. Чем больше волны и сильнее ветер, тем сильнее влечет меня к себе море. Этим экстрим, наверное, и отличается от обычных видов спорта. Конечно, тут есть своя доля риска. Я не раз попадал в опасные ситуации, когда у меня уносило оборудование, я попадал в сильные течения, бурные водовороты, меня накрывало волной. Но если бы всего этого не было, откуда бы взяться опыту, который убережет тебя в следующий раз?

- Знаешь, я представляла тебя несколько иным – более накачанным и спортивным, что ли.
Все-таки, чтобы управлять парусом при сильном ветре – для этого нужна недюжинная сила.

- Сила тут ни при чем. Здесь главное умение. Технология производства винтсерфинга сейчас такая продвинутая, а материалы – настолько качественные, что от тебя требуется лишь способность точно рассчитывать движения и умело маневрировать. Выйди на тель-авивское побережье и ты убедишься в том, что сегодня на доски становятся любители любых возрастов – от десятилетних до 60-летних и старше. Конечно, для занятий винтсерфингом нужна определенная физическая форма, больше – ловкость, опыт и умение, но ты ведь говорила о силе, а это уже немного другое. Сила нужна штангистам.

- Что ты испытываешь, когда выходишь из моря?

- Примерно то же, что испытывают космонавты во время невесомости. Удивительную легкость, только на ментальном уровне. Я свободен от всех забот и тревог, у меня спокойно на душе. И это состояние возникает независимо от того, сколько времени ты провел в море – десять минут или два часа.

- Известно, что наше средниземноморское море довольно опасное.

- Не опаснее, чем другие. Здесь мощные течения, но нет таких гигантских волн и опасных скала, как на Гавайях. Море надо просто любить и относиться к нему с уважением.
Мне кажется, что тонущего человека прежде всего убивает не море, а его страх перед водной стихией. Выше я уже говорил о том, что даже если тебя уносит мощное течение, не надо паниковать – лучше сначала подчиниться ему, а затем попытаться уклониться в сторону и поплыть к берегу. Именно это спасло меня и еще одного парня из Англии два года назад у берегов Португалии, когда нас унесло далеко в море. Мы смогли потихоньку выбраться из мощного потока и поплыли к другому берегу, который находился достаточно далеко, но у нас не было другого выбора. Был еще один случай – на Гавайях, когда мощной волной выбило снаряжение и меня начало уносить в море. Мои друзья, наблюдавшие с берега, позвонили спасателям, но их все не было. Между тем, прошло уже минут сорок, и я решил спасаться собственными силами. Вариант, собственно, был всего один: поймать «тремп» на волнах, устремляющихся к берегу. Я рисковал, поскольку волны были очень большие, и если бы меня швырнуло на скалы, мы бы тут с тобой сейчас не беседовали. Но, к счастью, обошлось. На помощь пришли моя всегдашняя выдержка, способность сконцентрироваться, правильно оценить ситуацию и контролировать каждое движение. В море нельзя расслабляться и думать о чем-то отвлеченном. Иначе может случиться непоправимое. Мечтать лучше на берегу.

- Какие дни для тебя самые тяжелые?

- Когда я лишен возможности выходить в море – из-за штиля, потери оборудования или вывихов. Вот это настоящая мука. В такие дни очень выручают занятия йогой.

- Ты объездил за последние годы немало стран. Какие впечатления были самыми сильными?

- Пожалуй, на Гавайях – другого такого места в мире просто нет! А в Бразилии мне очень понравились люди. В большинстве своем они небогаты, у иных – ни денег, ни еды, живут одной рыбой, но это не мешает им радоваться каждому дню и делиться с другими последним, что у них есть. Кстати, моя девушка живет в Бразилии. Мы встречаемся с ней несколько раз в году, а познакомились на Гавайях. Скоро поеду на Мадагаскар, где  никогда еще не был.

- Ты по своему внутреннему ощущению израильтянин, или уже гражданин мира?

- Израильтянин. Где бы я ни находился, всегда слежу за тем, что происходит в стране. Я родился и вырос в Тель-Авиве, здесь мои родители и друзья. Куда бы меня ни забросило, мой дом всегда будет здесь, в Израиле. Место не самое спокойное, конечно, но для меня лучше него все равно нет.

- Тебе приходилось встречать в море какую-нибудь экзотику?

- Да, гигантских морских черепах на Гавайях. Они очень спокойные и красивые. Я сумел приблизиться к ним максимально и хорошенько рассмотреть. А еще однажды я встретил семейство китов – огромных, метров восемь длиной. Они двигались довольно быстро, но заметив меня, немного притормозили, и я смог приблизиться к ним на расстояние метров двадцать. Это был такой восторг – впервые я видел китов так близко от себя. Кстати, в местах, где я бываю, водится очень много акул, но мне их, к счастью, встречать еще не приходилось, и меня это вполне устраивает.

- Ты встречал на соревнованиях любителей и профессионалов из разных стран. Что это ща люди?

- Немного сумасшедшие – в хорошем смысле слова. Одержимые винтесрфингом, как и я.
Как правило, очень легкие в общении, оптимистичные и способны получать удовольствие от самых простых вещей. 
 
- Ты оседлал самую высокую в мире волну. Твоя мечта сбылась. Что дальше?

- Нет предела совершенству. Я бы хотел стать чемпионом мира. Это откроет мне новые возможности. Но даже не это главное, а само ощущение того, что ты лучший среди лучших – причем, в любимом деле.

- Опасные ситуации, когда ты понимаешь, что можешь погибнуть, что-то меняют в твоем отношении к жизни?

- Безусловно.

- Я становлюсь более осторожным и больше начинаю ценить каждое мгновение жизни. Я говорю себе: «Сегодня тебе повезло, но в следующий раз будь, пожалуйста, более осторожным», - смеется Эяль.

Парящий над миром

Шели Шрайман

Недавно в Израиле произошло событие, которого никто и не заметил. Двое израильтян поднялись на Эверест, потеснив с пъедестала известного альпиниста Ареля Дорона – первого из наших соотечественников, оставившего здесь свой след четырнадцать лет назад. Так что пик Эвереста отмечен уже присутствием трех израильтян. А вот палестинец Али Бушмак до вершины не дошел. Он вообще едва уцелел, и то благодаря поддержке израильтян, с которыми шел в одной связке. И все же палестинский флаг был установлен на вершине Эвереста рядом с израильским. «Я вовсе не собирался этого делать, - говорит спецназовец Дуду Ифрах, принимавший участие в операции «Защитная стена» и многих других, - более того, даже мысли подобной не допускал, но когда я оказался на вершине и услышал по связи слабый голос Али, который остался в лагере на отметке 6 400 метров, вдруг решил, что сделаю это ради него. Он так хотел сюда подняться, что едва не умер. Когда ты идешь с человеком в одной связке долгие дни, страхуя его и делясь последним, тебе уже совершенно неважно, кто он – палестинец или китаец. Отсюда, с вершины Эвереста, ты начинаешь на многие вещи смотреть совсем иначе - не так, как на равнине».   

Услышав от Дуду эти слова, я улыбаюсь, представляя, как карабкаются на Эверест в одной связке члены правительств всех враждующих государств, оставив внизу ролс-ройсы, секретарш и охрану. Но только - решит ли это проблему мира?

- Ты всерьез думаешь, что подобные миссии способны что-то изменить? – спрашиваю я.

- Нет, конечно. Да, мы побывали там, вернулись, и что? По большому счету никого это не интересует, кроме наших близких. Журналисты не стоят в очереди, чтобы взять интервью у участников такого необычного похода. На самом деле, кроме тебя, никто еще не задавал нам столько вопросов после того, как мы вернулись оттуда. Никто, кроме наших близких. Через год в США покажут фильм о нашей экспедиции (в группе был американский кинооператор), может, тогда у людей появится ко всему этому интерес. А пока тишина.

- Ты веришь в то, что один человек способен что-то изменить?

- Нет. Но если таких людей будет много, кто знает. Вот, например, инициатор нашего похода – американец Ларс Трамболь – как раз из таких. Часть денег, которые он собирал для экспедиции в течение четырех (!) лет с таким трудом, и которых хронически не хватало, Ларс пожертвовал для школьной библиотеки в Непале. Поначалу нам было трудно принято его поступок. Но сейчас я понимаю Ларса.

- Насколько я правильно тебя поняла, эта миссия была задумана одним человеком?

- Да. На самом деле за ней не стоят никакие миротворческие организации и движения, подобные израильскому «Шалом ахшав». История Ларса очень простая. Он пережил тяжелый развод. Чтобы развеяться, начал путешествовать по миру, добрался до Непала. И там ему вдруг пришла идея – организовать экспедицию на пик Эвереста, в которой приняли бы участие представители всех религий – от мусульман до буддистов. Потом ему показалось, что если в такую экспедицию включить еще представителей враждующих народов, то это будет еще круче. И Ларс стал искать потенциальных участников через Интернет. В результате в нашей группе оказались два израильтянина, один палестинец, американка, южноафриканец и индиец (он, правда, выше базового лагеря не поднялся, непонятно, зачем, вообще пошел). Плюс кинооператор, руководитель группы, ответственный за обеспечение маршрута и местные проводники (шерпы). Первый раз мы встретились в Египте два года назад, чуть позже в Америке – совершали совместные восхождения на тамошние горы, отрабатывали технику. За два года состав группы немного поменялся - одна участница вышла замуж и забеременела, индиец отпал в силу других причин, и на его место взяли другого.

- А как Ларс Трамболь вышел на вас с Михой?

- Мы с Михой – профессиональные альпинисты. В отличие от России, в Израиле таких, как мы немного. Миха работает инструктором по альпинизму. Моя ситуация несколько  иная: я вынужден участвовать в семейном бизнесе (мой отец – строительный подрядчик, нам принадлежит гостиница в Твери), но стараюсь не упустить возможности подняться на очередную вершину. К альпизиму я пристрастился в путешествии по Южной Америке, куда отправился, подобно многим израильтянам, после армии. В горы я хожу уже почти десять лет, побывал на «семитысячниках» в Колумбии, Индии и других вершинах мира.
В Индии я едва не погиб. До пика, расположенного на высоте 7 756 метров, оставалось два часа ходу, как у меня из-за разреженного воздуха начались проблемы с легкими. Посинели губы и пальцы, изо рта пошла кровь, появились сильные боли в груди. Я подышал кислородом и продолжил восхождение. Я не мог отказаться от вершины, которую видел так близко перед собой. И дело тут не в амбициях. Я просто хотел быть там, и все. Совершенно естественное желание.

Теперь отвечу на твой вопрос – как мы встретились с Ларсом. Сначала Ларс вышел на Миху. А я, в свою очередь, узнав, что затевается подъем на вершину Эвереста, сам обратился к Ларсу, потому что не хотел упустить подобного шанса. Самостоятельная экспедиция на Эверест не каждому по силам: подъем с северной, тибетской стороны обходится в 16-22 тысячи долларов, а с южной, непальской – вдвое больше. Здесь же каждый участник должен был внести десять тысяч долларов, и все. При том, что стоимость всей экспедиции достигала едва ли не 200 тысяч. Одна только палатка стоила семь тысяч долларов, а их было несколько. Я уже не говорю о снаряжении.

- Где же удалось собрать такую сумму?

- Ларсу удалось договориться с кампанией «Панасоник», которая выделила большую часть, мы с Михой привлекли в качестве спонсоров две фирмы, в том числе – одну компьютерную. Вот так, с миру по нитке, в течение четырех лет постепенно собралась нужная сумма. Во время съемок на Эвересте мы помещали в кадре рекламу наших спонсоров – лого их фирм, получился своеобразный бартер.

- А как в группу попал палестинец?

- На Али Бушнака вышли мы с Михой. Сначала мы пытались искать потенциального участника в Палестинской автономии – через участников совместного израилько-палестинского похода в Арктику, но вскоре поняли, что это безнадежное предприятие. Во-первых, очень сложно было выйти с палестинцами на контакт из-за проблем безопасности. Во-вторых, выяснилось, что среди них нет профессиональных альпинистов высокого уровня, во-вторых, за участие в экспедиции нужно было внести 10 тысяч долларов. А нам нужен был человек с хорошим альпинистким опытом и деньгами. Тогда мы начали искать кандидата среди палестинцев, эмигрировавших в свое время другие страны, и вскоре вышли на Али, уроженца Шхема. Его отцу некогда принадлежал большой дом и апельсиновые плантации в Биньямине, но в канун Войны за Независимость семья бежала в Иорданию. Али тогда было два года. Он рассказывал, что потом отец нашел работу в Дубаи и перевез семью туда. Али учился в Америке, по профессии он инженер, альпинизм – его увлечение, благодаря которому он побывал на вершинах многих европейских гор. Конечно, в отличие от нас с Михой, он не профессионал, и это очень ощущалось во время подъема на Эверест.

- Что он за человек?

- По манере поведения – абсолютно западный человек, но с арабской ментальностью.

- Какие отношения сложились между вами?

- Мне он в этой экспедиции, как это не покажется тебе странным, был гораздо ближе, чем другие участники, и в том числе – Миха. У нас с первой встречи возникло удивительное понимание и взаимная симпатия. Я постоянно опекал его во время восхождения. На высоте 6 400 метров он почувствовал себя очень плохо – страдал от головной боли, рвоты. Я давал ему кислород, готовил еду, помогал собирать снаряжение, брал на себя часть его поклажи. На высоте 7 000 у Али появились признаки воспаления легких и он вынужден был принять антибиотики. Я думал, что он откажется от подъема на вершину, но Али проявил неожиданное упорство. Он сошел с маршрута буквально в последний момент, видимо, почувствовав, что это может стоить ему жизни.

- Он знал, что ты спецназовец, принимал участие в операции «Защитная стена» и многих других?

- Он узнал об этом в базовом лагере – перед началом восхождения, и сказал, что очень удивлен. Видимо, я вызывал у него совершенно другие ассоциации. Мы оба испытали чувство неловкости и больше к этой теме не возвращались. Был еще один драматический момент: вся группа находилась в палатке, которая служила нам столовой, когда мы получили сообщение о страшном теракте в районе старой автобусной станции в Тель-Авиве. Нам сказали, что погибло 50 человек, только на другой день выяснилось, что погибших гораздо меньше. Мы были в шоке. Возникло жуткое напряжение. И в этот момент Али вышел из палатки. Я был очень разочарован тем, что он не остался с нами, не сказал, что сожалеет о случившемся – просто молча вышел и все. И еще мне очень трудно было принять, то что в одном из наших предыдущих разговоров, когда речь зашла о шахидах, Али сказал: «Я не одобряю их методов, но не считаю их террористами».   

- Это повлияло на ваши отношения?

- Нет. Мы смогли справиться со своими эмоциями. Потому что нас связывало уже нечто большее, чем альпинистская связка – нормальные человеческие отношения, когда все остальное уже не так важно.

- Известие о теракте было единственной травмой во время экспедиции на Эверест?

- Были еще два тяжелых момента. Поднимаясь к вершине, я наткнулся на тела погибших альпинистов. Не знаю, кто они и из каких стран, но зрелище было тяжелое. Особенно, когда пришлось обходить третье тело, которое лежало прямо у меня на пути. Видно было, что человек сорвался сверху – все его тело было переломано. Нетрудно представить себе, какие эмоции я испытал в этот момент, зная, что в любую минуту и меня может постигнуть подобная участь – я шел первым, остальные отстали и находились довольно далеко.

- Я думала, что тела спускают вниз. Ведь у погибших есть близкие.

- В случае с Эверестом это проблема. Экспедиции по эвакуации тел слишком  дороги, не каждая семья может себе это позволить. Многие альпинисты лежат на Эвересте годами - в той самой позе, в которой находились в момент гибели. Мне рассказывали, что иногда те, кто идут следом, сбрасывают мертвых с отвесной стены, уходящей вниз на несколько километров.

- Зачем?

- Чтобы устранить препятствие на своем пути. Понимаешь, Эверест – непростое место, там постоянно гибнут люди. Во время восхождения нашей группы погибли пятеро из других групп, а неделей позже, когда мы уже спускались, мы узнали еще о десяти погибших. За какие-то две недели – пятнадцать человек!

- У вас обошлось без происшествий?

- Да. Но мы едва не потеряли Сели – парня из Южной Африки. На вершине он вдруг потерял сознание, и никто не надеялся, что он придет в себя. Но все равно ему стали давать кислород, пытаясь привести в чувство. И в конце концов он пришел в себя, и потихоньку начал спуск. На отметке 8 300 пришлось заночевать, что равносильно катастрофе (организм отказывается функционировать из-за разреженного воздуха и переохлаждения, в палатке – минус двадцать), но другого выхода не было. Наутро потихоньку продолжили спуск, поддерживая Сели кислородом и помогая ему передвигаться. Он выжил, но лишился трех пальцев. Миха тоже сильно – до черноты - обморозил ноги. Но, слава Богу, никто не погиб, все вернулись домой.

- Какой момент был в этом путешествии самым счастливым?

- Когда я оказался на вершине – 8 850 метров. Это небольшая площадка полуметровой ширины длиной в шесть метров. Я смотрел вниз и видел крошечные фигуирк
 людей, которые поднимались наверх по южному склону. Потом мне кто-то сказал уже в Израиле: «Ну, и что особенного ты мог увидеть с Эвереста? Ты же побывал на многих вершинах. Те же снега, облака, скалы. Пейзаж везде один и тот же». Не знаю. У меня было такое сильное ощущение от мысли, что подо мной лежит весь мир, а я нахожусь надо всем этим, на самой верхней точке. Я никогда не испытывал ничего подобного.

- Что ты ощутил, когда вернулся в Израиль? Это путешествие как-то появлияло на твою жизнь?

- Я укрепился в желании отойти от семейного бизнеса и всецело посвятить себя горам. Хочется каких-то перемен, при том, что внутри я остался тем же, что и был. Мне хотелось подняться на самую высокую вершину мира и я это сделал. Остальное для меня в путешествии было менее значимо. Еще раз повторю: в горах совершенно не важно, с кем ты идешь в одной связке – буддистом или православным, греком или индусом, нищим или миллионером. Важно совсем другое – можешь ли ты на него положиться. Потому что твоя жизнь зависит от него, а его – от тебя. У нас с этим было все в порядке.

19. ЗВЕЗДЫ НА ЗЕМЛЕ И ЗВЕЗДЫ НА НЕБЕ


Infant terrible*

Израиль не был бы Израилем без Тумаркина. И не только потому, что его скульптуры и монументы разбросаны по всей стране - от приморья до пустыни. Кто бы еще с такой обезоруживающей простотой и прямотой говорил во всеуслышанье то, что иные думают про себя, или говорят на кухнях? Хитрые журналисты, зная это, то и дело подсовывают ему магнитофон, зная наверняка, что статья выйдет скандальной и обречена на успех. Рейтинг подскакивает, редакторы довольны и потирают руки. И никому уже нет дела до обиженного infante terribble («ужасного ребенка» , как окрестили его израильские СМИ), в очередной раз спровоцированного прессой и открывшего «большой рот».

Вот и сейчас, едва я вхожу в тель-авивское кафе «Дица» , где Тумаркин обычно встречается с друзьями и журналистами, он тут же протягивает мне отпечатанное письмо, которое собирается разослать сегодня в редакции всех газет, благодаря их за то, что в течение многих лет представляли его расистом, антисемитом и чудовищем. По выражению его лица я вижу, что скульптор в отличной бойцовской форме и уже примеривается, откуда нанести мне сокрушительный удар справа или слева. Это зависит от вопросов, которые я ему сейчас задам. Спрошу ли я его про поселенцев, или про Йоси Бейлина, которых он не почитает в равной степени? Напомню ли ему старую историю со свиньей, завернутой в тфилин*, которую он установил в центре Иерусалима, протестуя против поселенческой политики? Или перескажу гнусные газетные сплетни о том, как он размахивал перед носом жены револьвером и расколотил свои скульптуры?

Ни то, ни другое, и ни третье. Я поздравляю Игаля Тумаркина с заслуженной наградом - премией Израиля и предлагаю поговорить об искусстве, о жизни, о людях, о которых ему приятно вспомнить. Например, о Бертольде Брехте, с дочерью которого он до сих пор дружит и навещает ее по меньшей мере раз в два года.

Старик растаял и я получаю в награду его чудесные истории, которые привожу ниже.

«Брехт (Игаль произносит это как Брешт) был очень странным человеком.  Очень странным. Он мог говорить о себе в третьем лице, был большим педантом, знал себе цену и не позволял никому вторгаться на его территорию, охраняя ее почище сторожевой собаки. Однажды я (мне было тогда 22 года и я работал ассистентом художника) позволил себе внести какую-то поправку в оформление спектакля «Галилео» без его ведома. Брехт разразился гневной тирадой: «Ты что, все знаешь? Ты знаешь лучше Брехта? Но зачем тогда нужен Брехт? Не приходи больше в театр!» Я упорно продолжал приходить к театру каждое утро. Брехт подъезжал туда на машине и всякий раз проходил мимо меня. Так продолжалось несколько дней, пока я не сказал ему (меня и тогда отличал «большой рот» ): «Послушай, Брехт, сколько это будет продолжаться? Мы что тут играем спекталь о… (тут я перечислил ему несколько известных пьес с подобными сценами)? Я тут уже несколько дней, и ты проходишь мимо меня, как ни в чем ни бывало!». – «Хорошо, заходи в театр» , - неожиданно смягчился Брех. Конфликт был исчерпан. Позже Брехт подарил мне бутафорский манускрипт из спектакля «Галилео» , который у меня украли. Брехт был гениальным режиссером, прекрасным поэтом и драматургом. Его пьесы после небольших поправок без труда вписываются в современные реалии он настоящий мастер».

…В 19920-м Тумаркин удостоимся в Японии большого приза имени Родена, опередив 380 своих коллег из других стран. Что не изменило его отношения к великому мастеру («Я не поклонник Родена, по-моему, он «китчист» , хотя, конечно, прекрасно владеет профессией. Мне гораздо ближе другие. Но благодаря 150 тысяч долларам премии Родена я больше года преспокойно жил и работал. Некоторые считают, что я страшный богач. Они просто не знают, что все заработанное мной я тут же трачу на создание новых монументов. Это не вложение капитала, а, скорее, его разбазаривание. В идеале у скульптора должны быть такие условия, каковые существовали в советские времена в СССР: полная поддержка и обеспечение со стороны государства, но при этом - западная свобода. Никто не должен вторгаться в творчество, подвергать его цензуре. Иначе можно наваять одних гигантских Сталиных, подобных тому, что в свое время возвышался над Прагой - я его видел. Так что я художник СВОБОДНЫЙ, но работаю в ЗАПАДНЫХ условиях, не получая от государства никакой поддержки и полагаясь только на себя. Только однажды мне предоставили студию на льготных условиях, но потом цены подняли чуть ли не в три раза, и я оттуда вылетел. Мне кажется, я не менее важен, чем израильский театр, но тот, в отличие от меня почему-то получает от государства дотации. И призы свои я получал до сих пор главным образом в других странах»).

…Фелинни нередко видел сюжеты своих будущих картин во сне - просыпался и записывал их.  У Игаля тоже бывает такое, но чаще это просто цепь каких-то ассоциаций, впечатлений от увиденного. («Был в Венеции, увидел гондолу, пассажира в ней, тень от шляпы, и вдруг что-то такое промелькнуло, какая-то ассоциация... Чаще всего идеи рождаются из таких вот пустяков»).

С течением времени он начинает воспринимать некоторые из своих работ иначе: может взять в руки молоток и разбить скульптуру на куски. При том, что крушить камень молотком в 70 с лишним это не то, что в 20 лет. На помощь приходит киббуцник Эяль. («Мы с ним очень хорошо «трахаем» камень на пару», - смеется скульптор.)

Он любит пошутить по поводу того, что свою первую «скульптуру» сотворил, когда еще был младенцем. Скульптор живет в христианской части Яффо, окруженный четырьмя церквями, которые видны из его дома.

«Родился-то я в Дрездене. Мой отец был немец. Его звали Мартин. Он был довольно известным актером и режиссером, обладателем того же приза, которого был удостоен и Чарли Чаплин. А мать в Дрездене училась. Когда я родился в 1933-м, они назвали меня Петер Мартин Грегор. Потом к власти пришли нацисты, и мать уехала со мной в Израиль, где вышла замуж за моего отчима - Герцля Тумаркина, который работал в электрической компании. Он меня усыновил, дал свою фамилию и новое имя - Игаль. У меня были с ним неплохие отношения, потом у них с матерью родилась дочь, своя кровь, как говорится, ближе, да и я был не подарок - сбегал из дома, мог с пацанами уйти в море на лодке на пару дней, никого об этом не предупредив. Однажды мы с тремя товарищами спасали барона Ротшильда, чье судно из-за шторма не могло причалить, и мы ловили его, как индейцы мустанга, с помощью такой штуки, напоминающей лассо.

В доме, где я рос, было много фольклора. Дед мой - Александр Яковлевич, в прошлом богатый человек, имевший когда-то в Москве собственный магазин, был настоящим мизантропом и чахоточником - курил одну сигарету за другой, харкая при этом кровью. Не помню, чтобы он называл бабушку по имени. Он обращался к ней не иначе, как «собака», «проститутка», «сволочь». Бабушка Рахель Борисовна была настоящим космополитом, знала, как и моя мать, много языков. Обычно они начинали фразу по-русски, заканчивали по-французки, вставляя в нее по ходу итальянские или немецкие словечки. Так что иностранные языки я постигал не в школе, а в собственной семье. У бабушки была сестра Софи - такая же красивая, как и она. У Софи, когда она жила еще в Баку (это такое место, где много нефти, слышала про него?) был муж офицер, который спьяну выстрелил в нее и в себя. Пуля повредила Софи голову, отчего она увидела яркий свет. Ей почему-то показалось, что это Иисус. С тех пор ее замкнуло, она только о нем и говорила. И вот они гуляли с бабушкой по берегу моря в Бат-Яме, говорили об Иисусе, а дед кричал на них: «Черт бы вас побрал с вашим Иисусом!» Самым близким человеком изо всей семьи для меня была бабушка. Голубые глаза у меня в нее. А мать жила искусством. В нашем доме бывал Бялик и другие известные люди, чьи имена превратились в названия израильских улиц. Ну что еще тебе рассказать? В армии служил в морских коммандос, на Войне Судного Дня меня ранило в руку - видишь след? Лет до 50-ти я плавал в море, а теперь просто смотрю на него с берега. Кругом сидят старики. Они много болтают и думают, что их времена были лучше нынешних, может, так оно и есть. Ну а я сейчас живу между адом и раем, - смеется. - Работаю над «Божественно комедией» Данте. По мне так лучше сидеть в аду, но так, чтобы оттуда был виден рай – будет куда стремиться».

…У скульптора грузное тело, мощные татуированные руки, жесткий взгляд, очерчивающий дистанцию с собеседником, и упрямо сжатый рот. Возраст выдают только дрожащие пальцы да палка, на которую он опирается при ходьбе.
«Дица» - его излюбленное кафе. Все его приятели знают, где искать Тумаркина - в мастерской или в «Дице». Вот и сейчас к столику подходит немолодой худощавый мужчина и узнав, что его друг беседует с журналистом, тут же бросает реплику:

- Не забудь упомянуть в своей статье, что Тумаркин - настоящий антисемит, вор, убийца, мошенник, ненавидит народ Израиля и вообще злодей.

Игаль протягивает ему руку для пожатия и говорит:

- Зеэв, ты поосторожней с выражениями, а то она и впрямь напишет обо мне такое…

Зеэв Сорель усаживается за столик и продолжает уже совсем с другой интонацией:

- Не слушай меня. Игаль ранимый, как котенок. Я его знаю 30 лет. Он настоящий, не то что эти нынешние - с их масками и позами. У Игаля одна слабость: едва он видит перед собой диктофон, тут же заводится и открывает «большой рот».

- Потому что провоцируют, - резюмирует Тумаркин, - вот она, - жест в мою сторону, - меня не провоцировала, сидим, разговариваем по-человечески. Ни одна газета не пишет о том, что я сделал в искусстве, сколько монументов воздвиг по всему Израилю и в других странах, сколько международных конкурсов выиграл, скольких наград был удостоен за рубежом. Я для прессы какое-то дикое животное, которое всех атакует. Другие осторожничают, а я всегда говорю то, что думаю, невзирая на лица. Это у меня от бабушки и мамы, которые презирали конформистов. Когда начался этот балаган в прессе по поводку того - давать такому грубияну, как я, премию Израиля или не давать, я подумал про себя: если вам так не хочется, чтобы я ее получил, я обязательно должен ее получить! Религиозные хотели вызвать меня на разговор, считая, что я должен принести извинения народу Израиля за ту хулу, которую я на него нес. Я сказал, что мне не о чем говорить с ними, я не верю в бога, в которого они верят, а они не едят пищу, которую я ем. На церемонии вручения мне Премии Израиля Арик* мне улыбался, мы знакомы с ним много лет. Президент* был как сфинкс. Лимор* вела себя агрессивно, как всегда. А потом я поехал с сыновьями отмечать премию в «Абу-Гош» *.

…Первый монумент, который я увидела на израильской земле в декабре 1990-го, принадлежал Игалю Тумаркину. Это была перевернутая пирамида, установленная на площади царей Израиля в Тель-Авиве напротив муниципалитета. Позже я узнала, что монумент был воздвигнут в память о Катастрофе - за работы, посвященные этой теме, скульптор удостоился в 1998-м году премии Зусмана, врученной ему в музее Яд ва-Шем.

*Infant terrible - ужасный ребенок
*тфилин - религиозная принадлежность в иудаизме
*Арик - Ариэль Шарон, премьер-министр Израиля
*президент - Моше Кацав, президент Израиля
*Лимор - Лимор Ливнат, министр просвещения
*«Абу-Гош» - популярный ресторан в арабской деревне Абу-Гош

Рафи Гинат победитель мошенников и килограммов

В один из вечеров 1981-го года Израиль погрузился в кромешную тьму, что сразу было замечено американским спутником-шпионом. Встревоженный президент США тут же позвонил израильскому премьер-министру: «Что у вас там происходит? Опять война?» «Да нет, это у нас телевидение балуется», — ответил Бегин. Виновником происшествия был известный телеведущий Рафи Гинат, который решил доказать своим соотечественникам, что они транжиры и совершенно не заботятся об экономии электричества. В очередной передаче «Кольботек», рейтинг которой в те годы достигал рекордной отметки,  Рафи Гинат предложил зрителям выключить в доме все электроприборы, которыми они в данную минуту не пользуются, чтобы узнать, какова будет экономия. Израильтяне, даром что древний народ, но в душе — сущие дети, тут же включились в новую игру, и страна погрузилась во мрак.

Через некоторое время Гинат снова удивил публику, предложив покончить с разразившейся в Израиле эпидемией детской вшивости. Он предложил телезрителям сразу после предачи вымыть детям головы специальными шампунями, цены на которые в те дни были снижены чуть ли не вдвое. Чадолюбивые израильтяне дружно потащили детей в ванную, и с эпидемией было покончено.

Сейчас такое уже невозможно: слишком много у израильского телевидения конкурентов - кабельные каналы, компьютер, Интернет... А тогда все смотрели исключительно местные передачи, среди которых бесспорно лидировал «Кольботек», не сходивший с экрана десятилетиями.

...«Кольботек» — передача-экшн, в ней есть все, что способно увлечь телезрителя: расследование изощренных мошенничеств, съемки скрытой камерой, уличение аферистов, нередко приводящее к их аресту. Только в течение недели в редакцию программы поступает по факсу, телефону и через Интернет около двух тысяч предложений расследовать то или иное мошенничество. Из этой прорвы предложений выбираются только «самые-самые»: афера на бензоколонках в масштабах страны; сеть мошеннических фирм «по трудоустройству», оплаченные и не установленные кладбищенские памятники; медицинские псевдонимы и так далее и так далее.

Рани Гинат не устает удивлять публику. Обладатель редкого тембра баса выпустил диск с джазовыми композициями, который сам же и напел, а вырученные от его продажи средства пожертвовал в пользу детей-инвалидов. Еще один сюрприз «от Гината» - передача под названием «Страна на весах», где Рафи, чей вес изрядно и неизменно зашкаливал за сто, худел на глазах всего Израиля, избавившись в результате от 35 килограммов. Он четыре месяца не прикасался ни к хумусу, ни к шоколаду, ни к вафлям, которых еще недавно мог съесть целый килограмм за один присест, и подарил приятелю свои прежние пиджаки супербольшого размера. А что же толстяки, для которых Рафи Гинат был своего рода знаменем? Они ведь наверняка думали: «Уж если ему лишний вес не помешал стать телезвездой, то и нам можно не комплексовать по поводу лишних килограммов». Рани не собирается быть примером для кого бы то ни было. Если толстяки на него после этой передачи сердятся - их проблема! А он чувствует себя в новой весовой категории превосходно.

...Рафи Гинат всегда был склонен к полноте, унаследовав конституцию от матери, которая полагала, что полнота - признак здоровья, и даже открывала для детей специальные летние лагеря, куда родители отправляли своих чад с надеждой, что те вернутся упитанными, с румяными щечками, как было обещано устроительницей. Так и происходило. Детей часто, обильно кормили и регулярно взвешивали. В итоге она только разорилась на этих лагерях, вложив в них последние деньги и покупая для детей лучшие продукты. Сколько Рафи себя помнит, в доме, где он вырос, никогда не было денег, всегда одни долги. И родители отличались простотой и скромностью. Однажды, когда «Кольботек» был уже в зените славы, сотрудница принесла Гинату почту, в которой он обнаружил письмо собственной матери с просьбой разобраться, почему служба страхования не выплатила ей положенной премии. Рафи тут же позвонил домой: «Мама, ты что, не могла обратиться с этим прямо ко мне?» А в ответ услышал: «Я не хочу никакой протекции. Если вашу передачу заинтересует моя история, разбирайтесь, если нет - выбросьте мое письмо в мусорный ящик».

…Между прочим, у Рафи Гината есть и грузинские корни. Его дедушка прибыл в Палестину в начале века из Тифлиса. Фамилию Джанашвили позже сократили на два последних слога - получилось «Джана». Когда выходцы из Грузии узнали о происхождении Гината, они даже стали приглашать его на свои свадьбы и прочие праздники.

Главные детища Гината — «Кольботек» и прямой эфир «Шидур хокер» с участием полиции, преступников и телезрителей. У него своя команда, которую он именует «коммандос уличных котов» («Они, как и я, — бродячие коты, без роду и племени: профессии своей в университетах не обучались, пришли на телевидение с улицы. Занимались чем угодно - бывшая официантка, бывший торговец, бывший буфетчик - и мечтали стать журналистами. Один из них, например, желая доказать, на что способен, однажды даже сумел пробраться без документов в самолет, летящий в Кению, о чем сообщил экипажу уже в воздухе. Разгорелся скандал... А я тут же позвонил ему и сказал, что беру в свою команду»).

Члены команды отправляются для сбора материала со скрытыми камерами, маскируясь под клиентов, если речь идет о фиктивной фирме, и вообще под кого угодно. Их не раз били, угрожали расправой, но «бродячим кошкам» все нипочем.

Кстати насчет расправы. Человеку, стоящему во главе «Кольботека», доставалось не меньше. У Рафи Гината немало врагов. И все они на протяжении многих лет пытались «достать» его всеми возможными способами - от распространения грязных сплетен и попыток отдать под суд до прокалывания автомобильных покрышек и угрозы убить.

В 1989 году против Гината была развязана настоящая кампания. После того, как он наехал на фиктивную фирму, та в отместку сфабриковала «дело» о поставке Гинату проституток из массажного кабинета. Лжесвидетели подали жалобу в полицию, началось следствие, Рафи арестовали, допросили и выпустили под крупный денежный залог. Дело было шумным, против Рани были многие, включая журналистов ращнызх изданий. Чего стоили одни только газетные заголовки: «Кто вы, господин Кольботек?» В результате, когда выяснилось, что обвинения ложные и Гинат вышел из схватки победителем, только два известных репортера уголовной хроники принесли ему свои извинения. Против программы десятки раз подавали иски, но  «Кольботек» всякий раз выигрывал суды. Выручали предусмотрительность, многоступенчатая система проверки и профессионализм, наработанный многолетним опытом. Рафи учился у самой жизни. Во времена его молодости в Израиле не было факультетов журналистики. Чем он только не занимался! Был и певцом, и актером, и спортивным репортером, пока не увлекся самой тяжелой и неблагодарной работой — журналистскими расследованиями. И вот парадокс: его «бродячих котов», которые не учились журналистской профессии, не взяли бы даже в самую примитивную детскую развлекательную телепрограмму, зато у нас в «Кольботеке» они творят чудеса, добывая материал, который, по сути, добыть невозможно...

Кстати, предметом гордости Рафи Гината стали вовсе не эти, запомнившиеся телезрителям сюжеты. В середине 1980-х он рассказывал о праведниках, спасавших евреев от нацистов и впоследствии живших в Израиле. В ту пору их здесь было человек около ста, и большинство из них страшно бедствовали - без пенсии, без медицинской страховки. Например, один подрабатывал тем, что точил ножи на улице Алленби, обитал в конуре, которую и жильем назвать трудно, а денег ему хватало только на молоко и хлеб. Человек этот в годы войны спас много евреев, немцы его схватили, пытали, в результате чего он оглох. Рафи Гинат снял об этих людях несколько сюжетов и показал их в «Кольботеке». Во время передачи в студии находился приглашенный  им  тогдашний президент Израиля Герцог, который плакал вместе с ведущим. Сюжет вызвал у израильтян настоящий шок, они без конца звонили в студию. Потом праведников собрали в Иерусалиме на торжественное заседание, где им объявили о том, что отныне они будут обладать всеми правами, какие есть у граждан этой страны, и получат всевозможные льготы. Рафи туда тоже пригласили, но он немного опоздал - никак не мог найти стоянку - и вошел в зал, когда свет уже был погашен, а на сцене выступал тогдашний премьер-министр Израиля Ицхак Шамир. Гинат тихонечко стал пробираться в полутьме, ища свободное место, и тут его заметил один из праведников мира, он вскочил и стал аплодировать телеведущему, прервав речь Шамира. За ним поднялись остальные, а потом и весь зал. Шамир пригласил Рафи Гината на сцену, обнял. Потом пригласил на сцену спасителей евреев - начались объятия, слезы. Что творилось в зале, трудно описать. По следам всех этих событий в центре Тель-Авива появилась площадь, названная в честь праведников: таково было решение тогдашнего мэра города Шломо Лахата.

Гила Башари. Плач по Иерусалиму

Что это - шелест сухой травы? порыв ветра, гуляющего в кронах деревьев? журчание ручья? первые капли дождя, ударяющие по крыше? Звуки приходят ниоткуда - едва различимые, словно нашептанные поздней ночью. Затем - отдаленный раскат грома, многократно повторенный эхом, мгновение он дрожит в холодном воздухе, постепенно затихая во тьме. А в тишине, наполненной ожиданием приближающейся грозы, возникает голос. Он растет, набирая силу, и наконец звучит во всю мощь, сливаясь с редкими каплями дождя, порывами ветра, журчанием ручья, словно поет сама природа. В каком краю могла родиться такая песня - простая и естественная, как сама земля; светлая, как солнечный луч; прозрачная, как вода, стекающая с гор?

Эта страна существует лишь в ее воображении - Гила Башари никогда не была в Йемене; эта страна рассказана ей отцом; эта страна пропета его голосом; теперь она знает, что песни, которые поют в Йемене мужчины, отличаются от песен, исполняемых женщинами. В мужских песнях - плач и тоска по разрушенному Храму, надежда, что Б-г не оставит йеменских евреев на чужбине, приведет их в Иерусалим. Мужские песни пишутся на языке Торы и поются одним голосом, без инструментов: когда разрушен Храм - нет места радости. Женские песни - это гимн любви, повесть о трудной жизни жены и матери: девушек в Йемене отдают замуж рано, несовершеннолетними, они достаются вдовцу или мужчине, у которого уже есть в доме жена. Отныне девочке предстоит взвалить на свои плечи все хозяйство: она будет вставать до рассвета и позже всех пойдет спать.

Отец знает мужские песни и учит им Гилу, а женские она слышит впервые на йеменских свадьбах. Из семи детей семейства Башари поют все, но лишь одной девочке суждено стать певицей и объездить с йеменскими песнями полсвета.

...Говорят, что у негров особое строение стопы - не отсюда ли эта неповторимая пластика их движений в танце? Впрочем, у белого мальчика, родившегося в Южной Африке, не возникает подобных вопросов - он просто растет в окружении этих темнокожих людей, и для него нет ничего естественнее их пританцовывающей походки, ритма их барабанов на праздниках, звуков их мягкого голоса, печального выражении их глаз. Другую музыку Довис Миллер откроет для себя потом, а сейчас он весь пропитан древними звуками африканского этноса, он купается в них, его сердце отбивает тот же ритм, что и африканские барабаны.

***

Они встречаются в середине жизни - обоим за сорок. Гила - профессиональная певица, много концертирует. Довис - профессиональный музыкант, обладатель суперсовременной студии звукозаписи.

Судьба? Стечение обстоятельств? Случайность? Поди знай. Но так или иначе их пути пересекаются и начинается уникальный эксперимент приведения древней йеменской песни к привычной современному уху гармонии. Справедливости ради заметим, что йеменская песня - целина, открытая в Израиле десятки лет назад, когда с потоком йеменской алии сюда прибыли неслыханные ранее песни, и страна запела их, как запела песни выходцев с Востока, хотя, прямо скажем, качество первых записей йеменских песен было еще то... Песня, рожденная в поле, лесу, в пути, сопровождаемая жестяной музыкой или постукиванием ключа о бронзовый поднос, в концертных залах звучала более чем странно.

Коснулась йеменской песни и изменчивая мода, попытавшись обрядить ее в стиль диско, да много ли осталось при этом от самой песни, извечной йеменской тоски по Иерусалиму, от плача по разрушенному Храму?

Однако с этнической песней существует одна проблема, и ее в этом повествовании никак не обойти. Послушайте оригинальную арабскую песню, исполняемую на одной ноте в унисон с музыкальным инструментом, - отзовется ли современное ухо, обласканное гармонией симфоний и изысками джаза, подобному однообразию? Чего проще - сыграть этническую музыку на современных инструментах. Но не потеряет ли она при этом своего лица? Как пройти по сей тонкой грани? И можно ли пройти вообще?

Затевая свой эксперимент, ни Довис, ни Гила ничего не знают наперед, да и откуда им знать? Это путь вслепую, путь в кромешной тьме, наугад. Пробуя то и это, они могут пока сказать лишь одно: это не подходит, да и то не очень… У Довиса в его навороченной студии можно сложить и сыграть музыку неземных сфер. Продолговатый электронный ящик, где хранятся совершеннейшие записи всех существующих на земле инструментов, сродни пещере Аладдина - назови нужный пароль и бери, что хочешь. Чистейшие звуки подобны алмазам, но их холодное совершенство не прельщает Довиса: оригинальная йеменская, песня требует тепла. Вступит барабан на четверть такта позднее, дудочка протянет чуть дольше, чем положено, - и музыка звучит непредсказуемо, как человеческое дыхание - то учащенно, то почти замирая. Довис ищет тех, кто помнит, как эта музыка звучала там, в Йемене, ради этого он готов перевернуть весь Израиль; ищет исполнителей, способных почувствовать и исполнить подобное; наконец, ищет по всему Ближнему Востоку инструменты сродни йеменской песне. Он записывает живые звуки, живую музыку, чего бы это ни стоило. Он хочет выпустить диск йеменских песен такого уровня, какого никогда еще не было: "этнос", понятный и приятный любому уху.

А что было до того? Йеменские песни в исполнении молодых певцов и в сопровождении западных инструментов (но это звучит скорее как западная музыка) или йеменские песни в стиле диско. А настоящие поэтические песни, исполняемые так, как они исполнялись в старину, сохранились лишь на старых некачественных дисках. Еще их можно услышать сегодня на йеменских свадьбах - вот, пожалуй, и все.

О чем поют йеменские евреи? О том, как им трудно жить вдали от Иерусалима, среди чужаков. О благословенной Субботе. О любви. И кстати, с этими песнями связано немало красивых традиций - йеменцы поют их в вечер накануне дня свадьбы; поют на исходе Субботы, готовясь к встрече новой недели. Такие вечера называются "джале", и песни на них исполняются часто в форме диалога - один певец начинает, второй вторит ему, и постепенно к песне подключаются все присутствующие.

Итак, "они сошлись - вода и пламень...": спокойный, уравновешенный Довис, записавший за два десятка лет немало хороших певцов, и темпераментная Гила, срывавшая аплодисменты в концертных залах мира…И песни рождаются в спорах и муках.

…На сегодня - все. Я помогаю Гиле снять тяжелые серебряные украшения (бедные йеменитки - носить на своей шее, груди и в ушах столько килограммов серебра!). Довис утыкается в компьютер, на экране которого мелькают замысловатые разноцветные хвосты. Из звуков живого исполнения он собирает на экране мозаику очередной песни диска. Одним нажатием клавиши Довис укорачивает мешающий ему "хвост" того или иного инструмента, гасит или усиливает звук, перетасовывает их на экране, расставляя в другой очередности, убирает глубокий вздох певицы перед взятием трудной ноты. Здесь он царь и бог.

Довис  демонстрирует чудеса своей техники. Сначала мы слушаем каждый инструмент и голос певицы по отдельности, затем вместе, но что удивительно - в этом "вместе" отчетливо слышен звук каждого "исполнителя" и в то же самое время все звуки сплетаются в причудливую полифонию. Чего это стоит Довису, можно судить уже по тому, что для каждого инструмента он подбирает особый микрофон, что-то переделывает, что-то совершенствует, "дочищает" записанные звуки на экране компьютера. А в результате рождается новая версия этнической песни на современном языке, когда йемениты не чувствуют в ней фальши, чего-то чужеродного, а выходцы из Европы получают эстетическое наслаждение.

...Последний мой вопрос - училась ли она пению? - застает Гилу уже на пороге. «- Нет, я не училась пению, а училась лишь тому, как сохранить свой голос. Мне сказали: тебе от природы дан неповторимый голос. Иди и пой».

...А потом был шелест сухой травы, порыв ветра, взметнувший кроны деревьев, журчание ручья и первые капли дождя, ударившие по крыше. Звуки приходили ниоткуда - едва различимые, словно нашептанные поздней ночью. Отдаленный раскат грома, многократно повторенный эхом, подрожал мгновение в холодном воздухе и канул во тьму. И в тишине, наполненной ожиданием приближающейся грозы, едва слышно возник ее голос. Он рос, набирал силу и наконец взорвался во всю мощь, сливаясь с предыдущими звуками - редкими каплям дождя, порывам ветра, журчанию ручья, словно сама природа запела темной ночью у разложенного в степи костра.

...В каком краю могла родиться такая песня - простая и естественная, как сама земля; светлая, как солнечный луч; прозрачная, как вода, стекающая с гор? И если такой страны не было, ее, наверное, стоило выдумать.

Нахче Хейман. Лучший друг магов

Я шла на встречу с Нахче Хейманом, живым классиком, легендой, чьи песни вот уже на протяжении полувека поет вся страна. Классик, вопреки ожиданиям, оказался напрочь лишенным звездного комплекса и человеком на редкость простым.

- Недавно переехал на эту квартиру, - жалуется он он. – Здесь есть место только для дисков – некуда положить носки и трусы. Надо подыскать что-нибудь попросторнее. Ты случайно не знаешь, кого-нибудь, кто сдает виллу в Рамат-Гане?

Для 76-ти Нахче с его накачанными бицепсами и спортивной походкой выглядит просто потрясающе. На нем голубые джинсы, черная майка и кроссовки. Он предпочитает говорить со мной на иврите, при том, что несколько лет назад неожиданно для себя вспомнил русский язык – у него в детстве была русская няня.

- Между прочим, мой русский все улучшается, - замечает Нахче. - Внук играл недавно во дворе с черепахой, спрашивает: «Дед, а как называют черепаху по-русски?» А я ему тут же по-русски отвечаю: «Черепаха!» Откуда мне это знать? Потом вспомнил, как няня мне сказки про зверей читала. Как-то зашел на почту, надо было заполнить бланк, а ручки нет, увидел русскую девушку и спрашиваю: «У тебя есть перо?». А она смеется: «Так уже давно не говорят - «перо» на бандитском сленге означает «нож».

С языками у меня вообще связаны всякие смешные истории, - вспоминает Нахче. – Ну вот, например...Как-то на исходе Субботы жена говорит: «Надо бы заправиться, у нас пустой бак, завтра в Иерусалим ехать...» Я, хоть и был жутко усталый, отправился на бензоколонку. Полночь, на заправке работает всего один автомат... Подъезжаю, и вдруг под самым носом меня подрезает какой-то тип на красной «субару» и становится впереди. Я выскакиваю и кричу почему-то по-латышски единственную фразу, которую знаю. В переводе она звучит примерно так: «Заткни свой большой и вонючий рот!» А он смеется и кричит в ответ: «Ты из Риги!!!». И что выясняется: мы жили с ним в Риге в одном и том же доме, только он этажом выше, и – самое интересное: его детская находилась прямо над моей.

- Нахче, а в твоей жизни были мистические истории?

- Были. Мой дед Моше-Авраам был капитаном, ходил на ледоколе в северные моря. Он погиб во время войны, ему было 104 года. Отец дожил до 102 лет. И у нас у всех – у деда, отца, меня и моей старшей дочери – одинаковые родинки на теле – и все в одних и тех же местах, как будто нас «сверху» пометили. Кстати, у отца была чертовская интуиция, благодаря которой мы в свое время выжили. В 1939-м году родителям удалось получить сертификаты на выезд в США, но в день, когда мы должны были уже подняться на шведский корабль, началась война. Представь себе, стоим с вещами в порту, и вдруг отец говорит: «Мы никуда не едем!» Мама вцепилась в поручни, но он силой оттащил ее от трапа. Этот корабль – я нашел о нем упоминание в Интернете – на следующий день подорвался на немецкой мине, и все, кто находился на борту - 684 пассажира, ушли на дно: ни один не уцелел. Отец словно предчувствовал... Со мной во время Шестидневной войны тоже произошло нечто подобное. Мы поднимались с водителем на Голаны, он рассказывал мне какой-то дурацкий анекдот, и вдруг я – сам не знаю почему – резко оттолкнул его от себя в сторону, а сам отклонился в противоположную, и в ту же секунду точно между нами просвистели пули, никого не задев.

Еще одна удивительная история произошла со мной в детстве, когда я заболел полиэмиелитом. Лежу на больничной койке полупарализованный, привязанный к кислородному баллону и вижу на стене солнечный зайчик: в доме, который находился выше больницы, девочка играла на балконе с зеркальцем. Я попросил медсестру привести ее ко мне. Девочку звали Малка и она была дочерью израильского дипломата. Малка стала навещать меня каждый день: она вкладывала в мои непослушные пальцы карандаш и учила водить им по бумаге - с тех пор я пишу печатными буквами. Потом моя подружка уехала с родителями за границу, а я выкарабкался, вопреки всем прогнозам: заново научился дышать и ходить. Потом воевал, не раз был ранен. Видишь на руке эти шрамы? И в ступне у меня до сих пор титановая пластина – подорвался на мине. Хируг тогда, чтобы спасти ногу, сунул мне палку в зубы, чтобы не орал от боли, и – на стол. Теперь у меня в аэропорту всякий раз проблема: начинаю «звенеть». Пока не покажешь удостоверение... А с Малкой дальше было так: сижу я как-то в кафе в Герцлии, и вдруг незнакомый женский голос произносит: «Не поворачивайся», и кто-то сзади закрывает мне руками глаза. Я узнал ее по этим пальцам, которые каждый день гладили мое лицо в детстве, когда я беспомощный лежал на больничной койке: Малка!... 30 лет прошло, а моя кожа помнила эти прикоснования! Сейчас Малка живет в Австралии.

...Нашу беседу прерывает визит молодой певицы. Она приносит Нахче партитуру песен для своего будущего диска и просит посмотреть.

- О кей, посмотрю, позвони через пару дней, - говорит Нахче, - а сейчас лети отсюда, у нас тут интервью. – Он провожает девушку до двери, чмокает в щечку, возвращается в комнату и мы продолжаем нашу беседу.

- В детстве я был «хнун», - говорит Нахче. - Знаешь такое слово? Это когда все мальчики играют в футбол, а один сидит дома с книжкой. Когда все мальчики бегают за девочками, а он бежит в библиотеку. Вот это и есть хнун! Нас таких во дворе было четверо: я, Мордехай Наор (ученый, историк – Ш.Ш.), Дан Альмагор (поэт, переводчик – Ш.Ш.) и Мота Гур (начальник генерального штаба – Ш.Ш.). И мы были друзьями с детства. И вот, представь себе, во время службы в армии получаю приказ покинуть базу не в четверг – вместе со всеми, а в среду. Командующий северным округом (с 1969 по 1972 годы - Ш.Ш.) Мота Гур передает мне через солдата записку: «Нахче, в четверг в Иерусалиме начинается цикл лекций о поэзии Леи Гольдберг (известная израильская поэтесса – Ш.Ш.), мы все четверо идем туда. Кто придет первый, занимает места для остальных». Три раза мы ездили на эти лекции!

А во время Шестидневной войны со мной случилась такая история, - вспоминает Нахче, - у меня начались жуткие боли в желудке, обычно их успокаивает молоко, но где его взять на войне? Мы - на Голанах, трое суток не спали... Только я приклонил голову, как меня будят: «Тебя вызывает Дадо». Мы с ним до армии были большими друзьями, а тут он оказался моим командиром. Приказ есть приказ: сел в джип и поднялся наверх. «Нахче, видишь во-он там сирийский бронированный грузовик? Иди туда», - говорит мне Дадо. – «Ты с ума сошел?» - «Иди, иди...». И только я сделал пару шагов, как Дадо меня останавливает и сует в руки ведро. Мое ощущение, что он сошел с ума, еще более усиливается, но с командиром не поспоришь. И что ты думаешь? В бронированном сирийском грузовике я обнаруживаю живую корову, которую туда засунули по приказу Дадо. В разгар войны Дадо волновался о том, чтобы у Нахче с его язвой было молоко! Вот такая тогда была армия: генералы заботились о простых солдатах. Я подоил корову, попил молока и мне сразу полегчало.

- О, вспомнил еще одну забавную историю! – восклицает Нахче. - Когда-то я снимал дом в Яффо, мы жили по соседству с Даном Бен-Амоцем (писатель и журналист – Ш.Ш.), часто сидели на улице и играли в «шашки». И вот как-то раз Дан говорит мне: «Нахче, давай запишемся на курсы магов. Я видел объявление». - «Ты с ума сошел?» - спрашиваю я, но в итоге он меня-таки уговорил пойти на эти курсы, а сам не пошел. И вот я ходил туда, как идиот, два раза в неделю, а в конце курса руководитель мне говорит: «Нахче, ты пишешь хорошую музыку и песни у тебя отличные, но мага из тебя не получится. Так что я выдам тебе удостоверение об окончании курса, но напишу в нем, что ты – лучший друг магов», - смеется Нахче и добавляет. - У меня оно, кстати, до сих пор хранится, могу показать! Я много чему потом еще учился. Когда жил во Франции, закончил курсы кулинаров и умею классно готовить, только жена не пускала меня на кухню, предпочитала все делать сама. Потом я изучал еще керамику, столярное дело... Всю мебель в своем доме сделал собственными руками. Меня увлекали многие вещи...

- Нахче, ты называешь имена очень известных людей – Дадо и других, которые были твоими друзьями...

- Не только они, - перебивает меня Нахче. - Я ведь много лет прожил за границей, моим соседом был Дэвид Боуи, с которым мы очень дружили. В Лондоне много раз бывал в студии «Битлз», все они были моими товарищами. Ринго Стар исполнил в записи одного из моих дисков партию на барабане. Все, и в том числе «звезды», в конечном итоге, просто люди, и они могут стать твоими друзьями, если вас связывают общие интересы.

- Можно ли примириться с тем, когда твои друзья – один за другим – уходят в мир иной?

- Меня примиряет с их уходом то, что я о них постоянно помню и даю им новую жизнь – издаю их диски. Восемь лет назад мы с друзьями основали амуту «Наследие» и делаем эту работу на добровольческих началах. В каждом культурном государстве, даже в России во времена сталинизма, всегда заботились о том, чтобы сохранять наследие поэтов и музыкантов. И когда мы поняли, что в Израиле никому до этого дела нет, решили выпустить диски замечательных поэтов, музыкантов и певцов прошлого, которые могли уйти в небытие. Думаю, что я стал в прошлом году лауреатом премии Израиля в большей степени даже не за свою музыку, а за работу по сохранению творческого наследия самых талантливых людей. Грустно только, что от этого признания нет никакого толку: я общался с министрами и премьер-министрами, они хлопали меня по плечу со словами: «Нахче, какое важное дело ты затеял!», но никто из них при этом не дал на сохранение творческого наследия ни агоры... Только благодаря простым людям, пожертвовавшим нам скромные суммы, удалось запустить серию дисков с песнями времен Хаганы, Пальмаха, Эцеля, Лехи и Бейтара и многое другое.

- Как бы ты определил для себя понятие дружбы?

- Вот как раз недавно говорили на эту тему с Хаимом Тополем (известный артист – Ш.Ш.), мы с ним дружим с детства. Пытались для себя определить, что такое дружба, и в конце концов пришли к выводу, что если не видишь человека год, а потом вдруг встречаешь и продолжаешь беседу с того самого места, где она прервалась в предыдущий раз, это и признак настоящей дружбы.

- У тебя друзья по всему свету. А враги? У тебя есть враги?

- Откуда мне знать? – пожимает плечами Нахче. – Может, и есть такие, кто завидует моей работоспосоюности. Я ведь горы могу сдвинуть с места и всегда довожу начатое до конца.

- А от кого бы ты сам предпочел держаться подальше?

- От лжецов и воров. Однажды, когда мне было лет шесть, я украл в лавочке конфету. Мне было так стыдно, что едва дождавшись следующего утра, я побежал и признался хозяну лавки, что украл у него конфету. А он в награду подарил мне целых две! Больше я никогда в жизни не брал ничего чужого. И врать не умею.

- Кстати, до сих пор тебя еще не спросила: а каково это – ощущать себя классиком израильской песни?

- Да мне все это совершенно не важно! Я человек простой... Конечно, я рад, что мои песни поют уже несколько поколений израильтян. Поехал вчера в Иерусалиме, собрались человек шестьсот, это был вечер народных танцев ("рикудэй ам" - Ш.Ш.), и половину мелодий, которые там звучали, сочинил я. Меня тронуло, что многие ко мне подходили и говорили теплые слова. Но, знаешь, я совершенно не способен кичиться своими успехами и кому-то завидовать – это самый большой дар, который дал мне Бог... Моя жизнь, она очень простая. Утром встаю - и сразу начинаю работать.

Музыка звучит у меня в голове. Читаю партитуру и «слышу» весь оркестр. Я таким родился. У меня абсолютный слух. Мой дед и прадед играли на скрипке, отец – на балалайке, но они делали это для себя, а я сделал музыку своей профессией. Музыка пробуждает в тебе самое прекрасное. Но иногда она может человека и разрушить. На днях меня пригласили на свадьбу. Было очень весело. И вдруг - вижу двух женщин, старую и молодую, у одной на руках годовалый ребенок, и они стоят рядом с усилителем. Я рванулся к ним: «Сейчас же уходите отсюда. Вы что, хотите, чтобы ребенок оглох?» До пяти лет у детей барабанная перепонка тоненькая, как ниточка, а тут стоит такой грохот!

- Что ты любишь еще, кроме музыки?

- Люблю зиму, люблю море. Прошлой зимой ко мне пришла очень известная певица, не буду называть ее имени, и говорит: «Все, я, похоже, выдохлась. Не могу вытащить из себя ни одной новой песни...». А я ей отвечаю: «Глупости. Сейчас ты пойдешь со мной на море и будешь делать то, что я тебе скажу». Мы надели куртки и пришли на берег. «Просто стой рядом со мной, молчи и смотри на море». Через четверть часа я спросил: «Что ты видишь?» - «Волны. Они поднимаются и опускаются». – «Так и все в мире, вся наша жизнь – как эти волны, - сказал я ей. - Волны света и тьмы, любви и ненависти, озарения и безысходности. И за каждым спадом обязательно будет подъем». Теперь у нее все в порядке: она вышла из кризиса, и у нее есть очень хорошие новые песни.

- Меня в свое время просто потрясла песня, которую ты написал к фильму «Безумная земля», и сам же ее исполнил...

- С ней связана целая история. Вообще-то я не люблю писать песни к фильмам, которые уже сняты: предпочитаю делать всю работу по музыкальному оформлению с самого начала, а тут – уже готовая работа, не хватает только одной песни. Но поскольку меня попросил об этом друг, я не мог ему отказать. К тому же у меня была одна хорошая мелодия, не хватало только слов. И они пришли ко мне вдруг, в самый неподходящий момент, когда я возвращался домой по мосту Гея в шесть часов вечера и ехал в довольно плотном потоке машин. Я остановился прямо на мосту и стал быстро записывать слова, которые приходили ниоткуда. Это был своего рода итог, по смыслу что-то вроде песни «Мой путь», которую исполнял Фрэнк Синатра. Ко мне подскочил полицейский на мотоцикле: «Ты что, сумасшедший? Почему остановился на мосту?». «Я не сумасшедший, просто я пишу песню». Тут он меня узнал, сел в мою машину, дождался, пока я закончу писать, и сказал: «А теперь – исчезни, как будто я тебя не видел». Штрафа он мне выписывать не стал.

Обычно я не пишу текстов к своим мелодиям, и, тем более, крайне редко их исполняю, - продолжает Нахче. - Правда, сейчас выпускаю диск, где сам пою три песни. Одна из них –«Первая улыбка» - написана на стихи Натана Альтермана (известный израильский поэт – Ш.Ш.), который просит прощения у своей жены за боль, которую когда-либо ей причинил. Кстати, знаешь, с Натаном Эльтерманом связан один из самых счастливых дней в моей жизни. Он тогда угасал в «Ихилов», услышал по радио мою песню и попросил привести меня к нему. Я вошел в его палату, Натан жестом попросил меня приблизиться и прошептал: «Как жаль, что мы не встретились раньше...». Я заплакал. Через две недели его не стало.

- Нахче, а ты боишься смерти?

- Нет. Я вообще ничего не боюсь. Мне важно только одно - успеть закончить работу по сохранению творческого наследия лучших израильских поэтов и музыкантов. Это мой гражданский долг. Хочу, чтобы эта коллекция хранилась потом в университете Бар-Илан, куда каждый сможет прийти и послушать.

- Нахче, ты живешь в Израиле с 1939-го года, более семидесяти лет. Какой его уголок тебе ближе всего?

- Больше всего я люблю Негев. Пустыня дает мне ощущение начала, какой-то первозданности...

- Что в твоем понимании есть красота?

- Беременная женщина - это самое красивое из того, что существует в мире. Начало всех начал, продолжение всему... Не каждый мужчина с этим согласится. А я если встречаю где-то беременную женщину, обязательно говорю ей, как она прекрасна.

- Какие черты ты считаешь в характере мужчины самыми мужскими?

- Его великодушие, способность выстроить с женщиной такие отношение, где каждый принимает партнера таким, каков он есть, и умеет уступать.

- Ты свою женщину нашел?

- По-видимому, еще нет, хотя и трижды был женат. Но при этом у меня хорошие дружеские отношениями с бывшими женами. После развода в рабануте мы спокойно можем отправиться в какое-нибудь кафе вместе пообедать и поболтать.

- Ты верующий?

- Да, я верующий, но нерелигиозный. Для меня Бог в каждом цветке, в дожде, ветре, женщине. Думаю, что есть некая сила, которая управляет мирозданием, и в том числе – людьми...

Справка:

Нахче Хейман – известный композитор, классик израильской песни, лауреат премии Израиля 2009-го года. Автор 1200 песен. Его музыка звучит в 122 фильмах. Его песни исполняли Хава Альберштейн, Моше и Орна Дац, Меир Банай, Си Хейман и многие другие известные певцы. Музыка Нахче Хеймана к сериалу по сюжетам из ТАНАХа записана в исполнении Лондонского симфонического оркестра. В настоящее время усилиями Нахче Хеймана создается серия израильской песенной классики, состоящая из старых альбомов, выходивших с конца 50-х до начала 70-х и неразрывно связанных с историей еврейского государства.

Русский Духин

Аркадий Духин, певец, музыкант, автор песен, может служить показателем успеха в искусстве. Его имя стоит в одном ряду с такими знаменитостями, как Шломо Арци и Арик Айнштейн. Только он - "русский". Хотя мало кто из его израильских почитателей помнит об этом.

Мне сказали, что Духин толстый, простой и без изысков. А он похудел на 27 килограммов. И собирается сбросить еще 20. Что еще добавить к его портрету? В двух мочках по серьге, и еще одна маленькая - в носу. Цветная рубаха под бежевым пиджаком. Колорит вроде израильский. Российское происхождение выдает только взгляд - совсем неместный.

Известный израильский музыкант, певец, композитор, создатель нашумевшей группы "Хаверим шель Наташа" (шли к успеху семь лет, продержались в одном составе еще 12), родом из Бобруйска. В Израиле - с 14 лет. Школу не посещал. Музыке не учился. Играет на фортепьяно, гитаре, бас-гитаре, барабанах. Пишет музыку и стихи - для себя, для известных израильских певцов, театра и кино (не раз признавался лучшим композитором и лучшим автором текста, обладатель израильского "Оскара" за музыку к фильмам). Открыл Израилю Владимира Высоцкого (в ивритском варианте) и заставил его полюбить (песню "Дурачина" с того знаменитого диска до сих пор крутят по радио, а все израильские таксисты убеждены, что и ее напи¬сал Духин).

По-русски говорит с заметным усилием, медленно подбирая слова, но читает только по-русски, а пишет на иврите - русскими буквами. Кстати, в его доме довольно приличная - для израильского музыканта - русская библиотека: Пушкин, Есенин, Маяковский, Евтушенко...

После того как в 1996-м группа "Хаверим шель Наташа" распалась, Духин куда-то пропал, впрочем, нет, какие-то его диски выходили. "Аркадий Духин и лимоны", например.

- Да никуда я не пропал. Израиль - такая маленькая страна, что здесь каждые полтора года кто-то пропадает, чтобы не надоедать публике, а заодно сделать очередной диск. Я работал над новым диском. Это первый диск, который я делал на компьютере (заодно освоил новую технику). Я пишу музыку для театра, кино, других певцов, выступаю с сольными концертами.

Духин и огород

Сегодня, когда Духин уже многие годы у всех на слуху и считается крутым музыкантом, довольно трудно представить себе, что когда-то, в Белоруссии, он возделывал вместе с мамой огород и помогал ей продавать овощи на рынке.

Был таким пай-мальчиком из хорошей семьи [папа-ювелир, мама-домохозяйка плюс два брата], хорошо учился в школе, слушался родителей. А когда оказался в Израиле, сходил в школу только один раз. И все.


- Подрался. Драку начал не я. Просто сидел на переменке, играл на пианино, кто-то из местных подошел, брызнул газом в глаза. Я ему врезал. Родителям сказал, что в школу больше не пойду. И не пошел.

Самоучка

В музыке он самоучка. Нигде и никогда не учился, но классно играет на нескольких инструментах.

-Папа купил в Бобруйске пианино - "для красоты". Я сел, попробовал. У нас дома были хорошие пластинки, которые тогда было трудно достать, записи Высоцкого. И я слушал все это лет с семи.


Никакой Наташи и в помине не было

Песни Духин начал писать в Израиле - сразу на иврите. После армии создал руппу. С названием - история интересная. Никакой Наташи и в помине не было.

- Я показал одному из местных несколько карточек из Союза, и вдруг у него возникла такая странная ассоциация – "Хаверим шель Наташа". Для звучности.

...Семь лет "Хаверим шель Наташа" пытались пробиться, пока не выпустили, наконец, первый диск – и сразу стали знаменитыми.

Почему разошлись? Надоело быть вместе – делиться с другими идеями и деньгами. Каждый хотел уже делать что-то свое. Духин, кстати, еще в ансамбле много чего делал паралельно. Например, записал диск Высоцкого.

Духин и Высоцкий

С Высоцким получилось так.

- У меня, конечно, было опасение, что это могут здесь не понять. С другой стороны, я подумал: если Высоцкого так любят в Союзе, почему не полюбят в Израиле? Диск сразу разошелся - 40 тысяч [всего у него вышло около десятка пластинок, продалось более полумиллиона - для Израиля это много. – Ш.Ш.).

...Как-то в Израиль приехал Театр на Таганке, и друзья Высоцкого, которым о Духине рассказали, пришли послушать Высоцкого в его исполнении. Сначала лица у них были кисловатые - ну, сделали парню одолжение. Какой еще такой Высоцкий на иврите? И вдруг - как прорвало. Кое-кто даже плакал.

- Я ведь не подражал Высоцкому - никаких хрипов. Просто пел его своим сердцем - так, как чувствовал. Видимо, они это поняли.

После «Наташи»

После того как ансамбль "Хаверим шель Наташа" распался, Духин продолжал делать свои вещи, писал песни знаменитым израильским певцам, музыку для театра и кино. Многие музыканты, добившись успеха, стараются удержаться на его гребне и начинают повторять то же самое. Он, наоборот, все время пытался сделать что-то новое, не любил повторяться. Иногда, чтобы почувствовать это новое, был способен остановиться на год.

- Боюсь ли я потерять успех? Боюсь. Но вместе с тем понимаю, что успех можно потерять, только потеряв себя. Вот я и стараюсь себя не потерять. А это большая и трудная работа.

Духин и успех

Настоящий успех он ощутил, когда купил себе четыре года назад дом в Гиватаиме. То есть доказал себе, что действительно стал прилично зарабатывать музыкой. До этого где только не работал, чтобы "прокормиться", - сторожем, посудомойщиком, чернорабочим, учился у отца полировать кольца... Первый контракт "Хаверим шель Наташа" был таким кабальным, что самим им почти ничего не оставалось, и это длилось несколько лет

- Мои родители, пока не увидели меня по телевизору, не верили, что самоучка способен чего-то добиться в музыке.

..Узнавать на улице его стали после первого диска.

- Поклонницы писали письма, звонили, мешали. Я на письма не отвечал - не умею этого делать. Теперь писем уже не пишут - знают, что я не отвечаю. Успех - это, конечно, приятно, но он для меня не самоцель. Я просто очень люблю заниматься музыкой. Когда был в армии, она спасала меня от депрессий.

В жизни я человек скорее грустный, чем веселый. Что-то от родителей досталось в наследство - они пережили войну. Когда отцу было девять лет, его потеряли родители и нашли только через четыре года - это, конечно, на нем сказалось. А у матери все братья и сестры погибли от голода. Родители нас по-своему любили. Им, наверное, казалось - они дают нам много, а детям ведь всегда хочется больше. Иногда я об этом думаю - наверное, мне все-таки в детстве любви не хватало. Но вот когда мы приехали в Израиль, отец - вдруг, на последние деньги - взял и купил мне гитару.

Духин и друзья

- Среди моих близких друзей местных музыкантов нет по одной простой причине. Когда ты встречаешься с ними где-нибудь в кафе, сначала разговор идет о еде, потом об успехе-неуспехе, о том, сколько у кого людей было на концерте. И это подспудное соперничество мне неинтересно. Что же касается самых известных музыкантов - Шломо Арци, Дэвида Броза, Арика Айнштейна и других, то у меня с ними очень теплые отношения, мы не раз пересекались на концертах и разных тусовках. Для многих из этих певцов я писал песни, и еще я писал музыку для Аси Даяна, Амоса Гутмана - она звучала в их фильмах, для спектаклей Ханоха Левина, Рины Ерушалми... Самые близкие мои друзья - это люди, с которыми я "смотрю в одну сторону".

Духин и личное

Дом для него - не только материальное. Дом - это дом. Всю жизнь скитался по съемным квартирам. А когда завелись деньги, долго искал дом, который бы ему соответствовал. По духу, так сказать. Студию в своем доме не устраивал принципиально. Работа - это работа, а дом - это дом, он для того, чтобы в нем жить.

Ему 37 Последние пять лет живет с подругой по имени Сима - высокой худой шатенкой, с которой познакомился в тель- авивском кафе на Масарик. Кстати, в этом самом кафе висит "иконостас" Духина - все его диски и регалии. И это отнюдь не мания величия, скорее наоборот - в доме Духин ТАКОЕ никогда не повесит. Из скромности. Просто хозяин кафе - его друг и почитатель. Он и устроил здесь Духину прижизненный музей.

Духин довольно постоянен в сердечных привязанностях (несмотря на обилие обожающих его поклонниц). До Симы семь лет жил с подругой, разрыв с которой тяжело переживал. В память об этой грустной "лав стори" записал грустный диск - единственный, у которого нет названия.

Духин и имидж

На имидж он "положил". Никакой боевой раскраски, экстравагантных штанов, прыжков на сцене. Всегда оставался самим собой - немного застенчивым, полным, неуклюжим. Но именно поэтому - совершенно не похожим ни на кого.

- Я ничего не стараюсь делать специально, кроме как петь песни от всего сердца. Мои диски - очень личные, они списаны с моей жизни. Есть вещи, которые я в себе не люблю. Например, собственную полноту. Мне кажется, если я стану худым, это как раз и буду я настоящий, и музыка будет несколько иной. Например, я бы хотел писать танцевальную музыку, легко двигаться на сцене (на сцене я, кстати, чувствую себя лучше, чем в жизни, - свободнее). Все мои диски в основном спокойные, без крика. А вот первый был на сплошном крике. Наверное, мне хотелось что-то из себя вытащить, какие-то эмоции, я не знал как и потому все время кричал. Кстати, на концертах почему-то часто просят спеть именно те песни. А мне самому ближе лирические интонации. В юности мы все немного играем, примеряя на себя разные роли, а когда становимся взрослее - в этом уже нет нужды и ты можешь позволить себе быть самим собой. Это процесс нормального развития.

Духин и другие

- В других мне мешает излишняя самоуверенность. Мне ближе скромные, сомневающиеся люди. Я и сам из их числа, всегда недоволен результатом и в любой момент готов начать все с нуля. А к предательству отношусь так. Если тебя предали - сам виноват, значит, не разглядел в человеке чего-то такого в первые дни знакомства, и вот через год он тебя предал. И счет этот тебе предъявлять некому, кроме самого себя.

Духин и война

Духин служил три года, полтора года был танкистом в Ливане. Хоронил друзей.

- Это так тяжело, что я задвинул все страшные картины куда-то в дальний угол памяти. Никогда не писал песен о той войне. Может, время еще не пришло ЭТО вытащить...

Духин и русские

- Кем я себя ощущаю? С одной стороны, я с самого начала ушел от всего русского - у меня появились израильские друзья, я стал писать песни на иврите. С другой стороны, именно русская поэзия дает мне толчок, когда я пишу свои песни.

Я знаю все российские музыкальные группы, но их творчество меня мало трогает Разве что интересно, в какой технике сделана песня, как они продвигаются в музыке. Что же касается их текстов, то это и сравнивать нельзя с русской поэзией. Из всего российского мне ближе всего Высоцкий и диск Давида Тухманова "По волнам моей памяти".

К последней алие у меня смешанное чувство. С одной стороны, я очень этому рад. С другой - мне мешает ее стремление обособиться, противопоставить свою культуру израильской. Почему это не может уживаться вместе? Мне ведь ничто не мешает читать стихи на русском, а писать на иврите.

Вместо эпилога

- Когда у меня будут свои дети, я постараюсь дать им главное - побольше любви. Я постараюсь их понять и принять такими, какие они есть, не буду их переделывать, дам им свободу.

Смерти я не боюсь. Я боюсь плохой жизни.


Хана Ласло. Женщина с глазами ребенка

Если бы у Джульетты Мазины в Израиле была сестра, ею, наверняка, оказалась бы Хана Ласло - женщина с детскими глазами и трогательной улыбкой, такая многоликая и изменчивая на сцене и в кино, но никогда не изменяющая себе.

Знакомьтесь, известная комическая актриса Хана Ласло. Впрочем, стоп. Почему комическая? Роль из фильма «Свободная зона» Амоса Гитая, за которую она получила приз каннского фестиваля, комической не назовешь. Хана - очень разная и часто неожиданная, за что мы ее и любим.

…Наша беседа, начавшаяся в шумном тель-авивском кафе, неожиданно перемещается в Герцлию-Питуах, на ее виллу (так хочет Хана). Я на своей «сузуки» едва поспеваю за ее «лендровером», который она круто ведет по Аялону, водрузив на голову настоящую панамскую шляпу за 400 евро (о том, что Хана Ласло обожает носить мужские шляпы, известно давно).

Кажется, она родилась с эти даром перевоплощения, хотя никогда и нигде не училась актерскому мастерству.

- В представлении моих родителей, актер был человеком, который рассказывал на свадьбах притчи и байки, получая за это в награду еду с праздничного стола. Папа так и говорил: «Ты собралась стать актрисой, но с чего ты будешь жить?» А я, глядя на известных израильских актрис, думала: «Вот она, вершина, к которой стоит стремиться», - безо всякой паузы Хана «надевает» суровое лицо и строго говорит псу, пытающемуся утащить со стола печенье: «Нельзя!», после чего как ни в чем ни бывало продолжает. - Играть я начала еще в армии. Потом были выступления по всей стране, бесконечные переезды, бытовые неудобства, в иных местах не было даже нормального туалета, и у меня появились сомнения: «Это действительно то, чего я хочу достичь и успокоиться?» Я уехала на год в Голландию: путешествовала, работала, и в какой-то момент вдруг остро ощутила, что мне не хватает сцены, и я буду счастлива заниматься актерской профессией всю свою жизнь, независимо от того – станут мне за это платить, или нет.

- Вернувшись из Амстердама, я уже точно знала, что хочу быть только актрисой. По-моему, это просто благословение с небес – вдруг открываются все двери и у тебя появляется возможность заниматься тем, что ты по-настоящему любишь… Я и сегодня продолжаю получать ни с чем не сравнимое удовольствие, когда вижу, как люди от души хохочут на моих представлениях. Что же касается денег - они меня никогда особо не интересовали. То, что любимое дело принесло мне еще и неплохие доходы… это все равно что, - делает паузу, улыбается, - как если бы Б-г еще и поцеловал меня в затылок! Только всему есть цена, - вздыхает. - Если бы еще мой успех и экономическая независимость не мешали мужчинам…

С первым мужем мы познакомились на съемках фильма, - вспоминает Хана. - Он был тогда начинающим режиссером, помощником Аси Даяна, а я уже достаточно известной актрисой. Нас накрыла сумасшедшая любовь. Сейчас мой бывший муж – один из самых известных израильских продюсеров, а тогда ему очень мешало, что я уже состоявшаяся, успешная, а он еще только в начале своей карьеры. При том, что я человек простой и никогда не изображаю из себя «звезду», муж постоянно пытался «поставить меня на место» хотя бы дома. Мы расстались двадцать лет назад, а мне все еще больно думать о том, что так получилось… Ведь мы любили друг друга, он отец моих сыновей, и я так мечтала о собственной семье! Мои родители – бывшие узники Освенцима, познакомились после войны, в поезде, и любили друг друга до самой смерти. Дом, в котором я выросла, был очень теплым. Когда родители умерли, образовался вакуум. Мне хотелось иметь такую же дружную и теплую семью, а получилось, что я растила своих сыновей в одиночку: когда мы с супругом расстались, старшему было всего четыре года, а младшему – шесть месяцев. На самом деле у меня тогда получился развод не только с мужем, но и с его семьей, которую я очень любила. Двое сыновей – это, конечно, семья, но когда ты постоянно дома в выходные и в праздники, все одна и одна… чего-то не хватает.

Потом я вышла замуж второй раз, - продолжает Хана. - Но там все было наоборот…Меня предупреждали: «Он с тобой связался, потому что ты богатая и успешная», - но я никого не слушала. Любовь слепа… Семь лет прекрасной, сумасшедшей жизни… Он был вдовец: после смерти жены остались двое детей, так что у нас сразу получилась большая семья, где были четыре ребенка - его и мои, и мы прекрасно проводили время все вместе. Муж любил хорошую, обеспеченную жизнь, и когда мы разводились, он вытащил из меня все, что мог. Теперь я думаю, а если бы я была обычная женщина, не Хана Ласло, обратил бы он на меня внимание вообще? Может, он с самого начала просто использовал меня, и на самом деле никаких чувств с его стороны не было? Знаешь, как тяжело об этом думать…, - вздыхает. – После этой истории я стала очень осторожная и десять лет провела в одиночестве. Только недавно стала встречаться с одним человеком. Может быть, теперь все будет иначе? При том, что есть вещи, которые от меня не зависят…Находиться с женщиной, которую то и дело останавливают на улице незнакомые люди и говорят ей комплименты …Как при этом не потерять любви, научиться принимать в одном и том же человеке просто Хану и Хану Ласло? Это под силу только самодостаточному и уверенному в себе мужчине, у которого в жизни есть свои интересы. Мы строим отношения очень постепенно. Я привыкла жить одна и очень дорожу своей маленькой семьей, где хорошо мне и моим детям, и я так боюсь этим рисковать… Ведь когда вводишь в дом еще одного человека, ты должен дать ему в своей семье место, и от этого очень многое меняется. Я ужасно боюсь еще раз проходить через тяжелые вещи, которые были у меня в прошлом. И все же не теряю надежды, что на сей раз получится…Ведь мы уже в таком возрасте, когда многое воспринимаешь иначе.

- Как ты относишься к тому, что многие современные женщины предпочитают доминировать в отношениях с мужчинами? Например, никого уже не удивляет, что в баре девушка даже может положить перед понравившемся ей парнем записку со своим номером телефона…

- Знаешь, я росла в счастливое время, когда все в мире начало меняться – восприятие, одежда, музыка. Обычно все революции начинаются с разговоров, а потом вдруг появляется нечто такое, что действительно меняет положение вещей. Например, как «виагра» для пожилых мужчин, или противозачаточные таблетки для женщин - и вот уже у мужчин пожилого возраста меняется качество жизни, а женщины получают возможность решать, когда именно они хотят завести ребенка. Так вот, я родилась именно в такое, можно сказать, революционное время, когда стали рушиться прежние устоит, и приняла перемены с восторгом. Более того, предпочла быть в авангарде вместо того, чтобы выжидать - а что из этого выйдет? Сейчас-то никого не удивляет женская раскрепощенность, и ты воспринимаешь девчонок в мини-юбках как нечто совершенно естественное, а тогда многие считали это вульгарным. Я до сих пор ощущаю разницу с теми женщинами, которые родились на несколько лет раньше меня - во времена, когда считалось, что девушка должна выходить замуж девственницей, быть скромной и зависеть от мужчины. Моя старшая сестра, например, более закрыта, чем я. Между нами всего шесть лет разницы, а получается – целая пропасть, - Хана делает паузу, задумывается. - Для меня нет проблемы сказать «член» и многое другое, что не все себе позволят, и тем более, публично. И мне непонятно, почему многие мужчины предпочитают видеть рядом с собой слабую, зависимую женщину, которая смотрит им в рот и зависит от его мнения. Неужели нельзя достичь гармонии в союзе равных, состоявшихся партнеров? С другой стороны, я противница того, чтобы мужчин принижали, подвергали своего рода кастрации, лишая их инициативы. Я предпочитаю, чтобы они, как раньше, ухаживали за женщинами, дарили им цветы. При том, что «танго танцуют двое», все же мужчина должен захотеть женщину, так устроено природой. Иначе ничего не получится.

- Что меня поразило в первую минуту, когда ты шагнула мне навстречу в кафе: глаза и улыбка девчонки…

- Я не скрываю своего возраста: мне 56. Но наша профессия состоит в том, чтобы сохранить в себе ребенка, быть таким же естественным, как это бывает только в детстве… Мой «ребенок» жив. И детство от меня совсем не отдалилось, я до сих пор отчетливо помню все его запахи, цвета, звуки, ощущения и сохранила в себе эту совершенно ребяческую способность удивляться, радоваться мелочам и во все влюбляться - при том, что, вроде, успела за свою жизнь везде побывать и многое повидать… Когда я написала пьесу о своем детстве «Больше, чем Хана Ласло», многие удивлялись: «Как ты все это помнишь?» Я помню… Кстати, - трогает себя за щеки, - может, поэтому у меня лицо до сих пор такое детское, похожее на пончик? – Смеется. – При том, что я прошла тяжелые вещи, мне хочется вспоминать только хорошее, жить настоящим мгновением и не строить никаких планов. Именно по этой причине я предпочитаю, чтобы секретарша вела мой деловой дневник и напоминала, что у меня завтра, а что через неделю. Я каждый день хочу воспринимать как сюрприз и чисто по-детски не думать о том, что меня ждет!

- Одним женщинам для чувства уверенности и внутренней безопасности требуется пресловутое «мужское плечо», другим – экономическая самостоятельность. А как с этим обстоит у тебя?

- Ни деньги, ни мужчины никогда не делали меня более уверенной в себе, чем я есть. Думаю, что я обязана этим своему отцу. Он настолько нас любил и во всем поддерживал… у меня даже тени сомнений не было в том, что я «самая-самая» и все у меня получится. Мама, в отличие от отца, смотрела на вещи реально. Она говорила: «Мы живем в прагматичном мире, где каждый вынужден себя «продавать», демонстрируя свои достоинства». Что-то в этом, конечно, есть... Ведь если ты достаточно веришь в свои силы, ты и других заставишь в это поверить! Вообще-то, это целый процесс. Еще один комплимент, еще один успех, еще одна положительная рецензия… - и ты чувствуешь себя все более непоколебимо.

- Хана, ты не боишься быть смешной не только на сцене, но и в жизни? Насколько тебе важно, что о тебе подумают?

- Я не завишу от чужого мнения. Это у меня от мамы, она считала так: «Что бы ты не сделала, люди переиначат это так, как им вздумается. Поэтому всегда лучше делать только то, чего сама хочешь. А кто и что о тебе скажет – какая разница!» Кроме того, я не лишена самоиронии... А в последнее время вдруг подумала: может, и не стоит так уж часто публично посмеиваться над собственной полнотой? Ведь когда женщина, даже некрасивая, говорит, что она хороша, и соответственно себя ведет, это невольно передается и другим: и все вдруг начинают считать красавицей. В словах заключена большая сила.

- Ты упоминала, что прошла в свое время тяжелые вещи. Как ты из этого выбиралась?

- Это было в начале 2000-х. Я тогда разводилась со вторым мужем. Процесс был ужасно тяжелый. И так совпало, что вдруг обрушилось все. Меня «кинула» продюссерша. Обо мне стали говорить: «Хана Ласло себя исчерпала, она закончилась и уже не поднимется». Так бывает: человека сначала возносят до небес, а потом начинают травить, буквально закапывать… Все двери вдруг закрываются, и ты остаешься совсем один, с кровоточащими ранами и обрубленными крыльями, а вокруг - пустота. Поначалу я пыталась сопротивляться, пока не поняла, что, наверное, это не случайно - когда-то для меня открыли все двери, а теперь вдруг почему-то закрыли – и пришло «сверху». Одним словом, когда на меня обрушилось все, кроме неба, я не стала паниковать, а просто приняла как есть и сказала себе: «Пришло время начинать жизнь сначала». Я закрылась дома на три года и начала писать пьесу о своей жизни (позднее мне дали за нее специальный приз театральной академии). А потом вдруг снова успех, и все вернулось на круги своя, только уже по-другому: приз каннского фестиваля за роль в фильме «Свободная зона», роль в фильме Поля Шредера, предложение сыграть в спектаклях моего любимого театра «Гешер»… Обычно, когда люди терпят крах, они думают: все, это конец. На самом деле, важно понять: трудности, какие бы они ни были – временные, и решение придет. Пока мы живы, здоровы и полны сил – можно все преодолеть…Кстати, театр – это тоже своего рода «бегство»...например, для меня – от рутины. Ты поднимаешься на сцену, играешь чужую жизнь, плачешь, смеешься, восторгаешься. Я счастлива, что у меня есть возможность проигрывать собственную комедию и трагедию через призму чужой жизни!

- Насколько тебе бывает трудно выйти потом из образа, отделить жизнь от сцены, или экрана?

- Я очень естественный человек. И свою энергию я вкладываю во все. В каждой моей роли есть частичка Ханы Ласло. Поль Шредер на съемках фильма «Адам Бен-Келев» даже удивился: «Не думал, что в этой трагической роли найдется место трогательному и смешному», - вдруг переключается безо всякого перехода: «Попробуй, это печенье, просто восторг, если бы я решила что-то испечь, обязательно бы испекла такое!» и снова возвращается к предыдущей фразе. – Кстати, спектакль «Адам Бен-Келев», который я видела в «Гешере», на мой взгляд, гораздо сильнее, чем одноименный фильм Поля Шредера. И вообще, «Гешер» такой настоящий, подлинный театр. Я счастлива, что играю там в двух спектаклях -«Тартюф» и «Якиш и Пупче».

- У тебя есть мечты?

- Мои мечты очень практичные. Я не отношу себя к пустым фантазеркам. Даже пришла к выводу, что наши мечты – это на самом деле скрытые амбиции. Так что я стараюсь добиться всего, о чем мечтаю. Хочу красиво состариться, быть во всем адекватной, найти настоящего друга жизни (надеюсь, что я уже на пути к этому)...

- Ты легко прощаешь?

- Во мне вообще нет такого места, где могут поселиться обиды. Я прощаю всех и всегда, и в том числе – себя. Что бы ни произошло. Мне жаль тратить жизнь на обиды, и, тем более, на сведение счетов. Если кто-то тебе что-то сделал – это его проблема, не твоя. Сколько мне еще осталось… Дай бог, если будет отпущено хотя бы еще 15 лет нормальной жизни и работы - сто раз скажу за это спасибо! И потому я проживаю каждый день как последний и стараюсь получить удовольствие от каждой мелочи, каждого отпущенного мне мгновения.

- Ты чего-нибудь боишься? Смерти, например.

- Нет. Я ничего не боюсь. Моя мама, пережившая Катастрофу, говорила: трусы умирают в течение жизни десятки раз. Страх – это маленькая смерть. А когда ты не боишься, то, может быть, тем самым освобождаешь в своей жизни место для чего-то хорошего, что мог бы закрыть для себя собственным страхом. И смерти я не боюсь. Какой смысл бояться ее до срока? И почему меня это должно вообще занимать, когда в жизни происходит масса более интересных вещей?

Это у меня от родителей. Они потеряли в Освенциме всех своих близких. И вдруг – случайная встреча в поезде…они уцепились друг за друга и не расставались до самой смерти. Мама была очень сильной женщиной, папа – более слабый и чувствительный, но с прекрасным чувством юмора. В нашем доме всегда звучал смех, при том, что бывали и нелегкие времена. Мне это до сих пор очень помогает: смотрю на все как бы со стороны и в то же время понимаю, что это не генеральная репетиция, а настоящая жизнь, другой не будет… Во всяком случае, «оттуда» еще никто не возвращался и не рассказывал, как там на самом деле, - улыбается, потом задумывается. - Если я чего-то и боюсь, то – тяжелых людей (пусть они меня простят), которые забыли о том, что были когда-то детьми. Я бы предпочла встречаться с такими на сцене - в ролях, но не в жизни.

Военкор Кармела Менаше

Для иных офицеров ЦАХАЛа это звучит как проклятие: «Чтоб тебе позвонила Кармела Менаше!». Зато для солдата ее звонок способен порой открыть двери военной тюрьмы, куда он угодил за непроизвольный зевок на торжественной церемонии по случаю очередной годовщины смерти Ицхака Рабина.

Уже мало кто помнит, что свою карьеру на радио «Коль Исраэль» Кармела Менаше начинала «сверху», поднимаясь каждое утро на вертолете в небо: ее голос сопровождал водителей на дорогах страны, информируя их о пробках и авариях. Спустя несколько лет девочке из хорошей семьи пришлось интервьюировать убийц, грабителей, насильников, сутенеров, проституток – она стала первой в Израиле женщиной-репортером уголовной хроники. В 1987 Кармела примерила на себя роль военкора, еще одну традиционно мужскую роль – и та тоже пришлась ей впору. И не потому, что моя героиня отслужила в свое время в десантных войсках, где не раз наравне с мужчинами прыгала с парашютом. Просто ей всегда нравилось работать на опережение событий: первой выходить в эфир с важным сообщением. И в этом смысле новая должность подходила ей более всего. Новости, полученные из армейских источников нередко предвещали грядущие события, в то время, как полицейские источники чаще сообщали о преступлении, которое уже произошло.

Казалось бы, за 20 с лишним лет в должности военкора, когда она всех генералов знает лично, равно, как и они ее, Кармела могла бы открывать любые двери пинком ноги (добавим сюда уникальную особенность нашей маленькой «домашней» страны, где даже серьезные дела нередко решаются по-семейному). Отнюдь. Кармелу не увидишь на свадьбах и бар-мицвах генеральских отпрысков, что, впрочем, не мешает ей, презрев всяческую субординацию, напрямую позвонить крупному военачальнику, если речь идет о судьбе солдата, попавшего в беду.

Те, кто ее достаточно хорошо знает, определенно не могут быть ее врагами. Резкая, но отходчивая. Ничего не делает за спиной: даже самую нелицеприятную вещь предпочитает сказать в лицо, невзирая на чины. Прежде чем нанести удар в эфире, всегда предупредит об этом. Если чего-то не знает, никогда не станет делать вид, что ей это известно - предпочтет спросить. Вопросы всегда задает резкие и прямые, невзирая на лица. Добавим к ее портрету еще одну важную деталь: доброжелательная, искренняя, не растерявшая душевной теплоты - при том, что чужую смерть, горе матерей и вдов ей приходится видеть часто. Слишком часто.

Имя военного корреспондента Кармелы Менаше достаточно известно в Израиле: каждый день мы слышим ее низкий, чуть хрипловатый голос в выпуске новостей радиостанции «Коль Исраэль», где она выходит в эфир уже более тридцати лет. Создается впечатление, что Кармела вообще не покидает студии, однако, все обстоит ровным счетом наоборот. Большую часть времени она как раз проводит не в студии, а в разъездах.

- У меня бешеный адреналин в крови, не могу усидеть на месте, постоянно в дороге, на месте происшествия, с людьми, - говорит она мне и с усмешкой добавляет. – Кажется, психологи называют это гиперактивностью. Но я и на самом деле не способна уходить на работу в восемь и возвращаться домой в пять, как большинство израильтян, закрыв служебный телефон и переключившись на личные дела. Моя линия открыта 24 часа в сутки, я готова сорваться среди ночи из дома и ехать на место происшествия. Так что какие там выходные, какой отпуск… Я на радио не работаю, я там ЖИВУ. – Кармела открывает дверцу своей машины, предлагая заглянуть внутрь, где есть все необходимое, вплоть до нескольких смен одежды. – Здесь я провожу большую часть времени. Наверное, у меня уже могла бы быть машина и побольше, возможно, даже с водителем (несколько месяцев назад Кармеле предлагали возглавить армейское управление по жалобам военнослужащих, от чего она отказалась, - Ш.Ш.), но я вполне довольна и своей «малышкой». Ну какая из меня чиновница? У меня репортерство в крови. Я уже давно могла оставить новостные выпуски и вести собственные большие передачи. Но разве я высижу в студии целый день у микрофона? Нет, мое место в гуще событий. Предпочитаю все видеть своими глазами и проверять информацию на месте, а не по телефону.

Я была на войне, под пулями, под градом камней. Первая интифада, вторая, три войны (1982, 1991, 2006 – Ш.Ш.), вывод войск из Ливана…Однажды я даже предприняла попытку взглянуть на события с другой стороны, находясь в Рафиахе среди палестинцев, когда наша армия проводила там военную операцию. Но знаешь, с тех пор, как у меня появилась дочь, я стала более осмотрительной и осторожной. Ей уже десять лет, и она все понимает. Даже спрашивает меня: «Почему ты не такая, как другие мамы - с утра до ночи на работе?», - правда, все реже и реже. Дочка уже привыкла, что мне постоянно звонят чужие люди, рассказывая о своих бедах. Иной раз, опережая меня, даже сама берет трубку и спрашивает какого-нибудь солдата: «В чем твоя проблема? Расскажи. Я могу тебе помочь?». Ужасно смешная, я так ее люблю, - Кармела улыбается. – Мне кажется, она бы могла стать неплохим журналистом - способна слушать людей, сопереживать им. Я бы хотела, чтобы она пошла по моим стопам - тогда ей обеспечена интересная жизнь. Правда, за это приходится платить свою цену. Я ведь мать-одиночка, так и не смогла создать полноценную семью. Каждая попытка заканчивалась крахом. Всякий раз повторялась одна и та же история: поначалу все просто чудесно, мужчина восхищен, не пропускает ни одного выпуска с твоим участием, гордится, что у него такая необычная женщина, а потом оказывается, что по большому счету ему нужна «нянька», которая бы большую часть времени проводила дома, а не на работе, и наш союз неизбежно распадается. Но, знаешь, я свой выбор сделала. Для меня важнее работа, причем, работа, не имеющая временных и прочих ограничений.

Кстати, женщине гораздо сложнее утверждать себя в мужской профессией. Нужно постоянно доказывать, что ты справляешься не хуже, чем «сильный пол». К тому же когда мои коллеги-мужчины отправляются в горячую точку, им не нужно заботиться о том, куда пристроить на это время детей: дома жена, прочный тыл. А мне всякий раз нужно искать себе замену, просить родителей или подруг. Я уже не говорю о том, что во время длительных отлучек страшно скучаю по своей дочке, а ей нелегко переносить разлуку со мной, ведь у нее нет никого ближе меня.

Я не знаю, какой из моих дней был самым счастливым. Счастье – это вообще что-то очень мимолетное… секунда, мгновение…А у меня такая профессия, которая, к сожалению, связана с очень тяжелыми вещами. Однажды я едва не сломалась… В Израиле произошла страшная авария, где погибли 20 детей и их учитель, которые ехали на школьном автобусе, столкнувшемся на переезде с поездом. Я выехала на место происшествия, где еще были разбросаны детские ботинки и ранцы, потом - в школу. Там уже вывесили списки раненых, возле которых толпились растерянные родители. Они в тот момент еще не понимали, что если ребенка в списке нет, значит, его нет в живых. Сын моих близких друзей оказался среди погибших… Мне было так страшно и так больно, что я разрыдалась в прямом эфире, сорвав новостной выпуск. За тридцать лет работы на радио я видела очень много смертей, привыкнуть к этому невозможно, просто я научилась держаться, что очень нелегко. Когда ты прибываешь на место аварии двух вертолетов, и молодой парень с раширенными от ужаса глазами говорит тебе: «Здесь настоящее кладбище. Все мои товарищи погибли, я один живой...»… - Кармела замолкает, собирается с силами, чтобы продолжить.

Мне говорят: почему ты, военный корреспондент, должна заниматься личными проблемами солдат, на то есть армия! Твое дело – информировать о главных событиях. Но как же я могу оставаться безучастной, когда узнаю о медицинских экспериментах над солдатами срочной службы; сексуальных
домогательствах военачальников по отношению к солдаткам; произволе командиров, отправляющих солдат в военную тюрьму за малейшую провинность. Знаешь, при жизни Рабина у меня были с ним очень хорошие отношения, но я не понимаю, как можно отправить солдата на три недели в военную тюрьму из-за того, что тот непроизвольно зевнул во время церемонии по случаю смерти покойного премьер-министра! После моего вмешательства, солдата освободили, но до того он все же провел в тюрьме десять дней! Я постоянно получаю телефонные звонки от солдат и их матерей, которые рассказывают мне ужасные истории: некоторые из них становятся поводом для серьезного журналистского расследования. Например, о качестве медицинской помощи военнослужащим, которая поставлена из рук вон плохо. А в результате один солдат, которому поставлен неправильный диагноз, не получает своевременного лечения и умирает от рака. Другого солдата после полученной травмы, продолжают гонять на учения вместо того, чтобы отправить в больницу, в результате чего он становится тяжелым инвалидом. Это всего лишь одно из многих расследований, которыми мне приходилось заниматься: факты, приведенные в нем, сейчас находятся на проверке у государственного контролера.

Может, тебе покажется странным, но все эти истории, выходящие благодаря моему вмешательству наружу, и стоящие иным офицерам погон и даже нескольких лет тюрьмы (как в случаях издевательств над солдатами в четвертой военной тюрьме, изнасилования солдатки ее непосредственным командиром), или общественного порицания (как в случае памятной поездки группы офицеров в бывшие лагеря смерти Майданек и Освенцим, где они позорили израильскую армию походами в ночные клубы и картежными играми) не осложняют моих отношений с высшим руководством ЦАХАЛа. Причина проста. Они уже знают, что я предаю гласности только те факты, которые проверила самым доскональным образом: многократно и со всех сторон. Им, как и мне, не безразлична судьба солдат и они не готовы мириться с фактами командирского произвола и другими нарушениями в ЦАХАЛе. Так что многие проблемы солдат мне удается решить именно благодаря пониманию и поддержке со стороны высшего руководства армии. Даже если я их порой и очень сильно раздражаю, они понимают, что за моим вмешательством нет никаких личных мотивов: во всех случаях я отстаиваю истину, и не более того. Я считаю так: коли общество доверило армии своих сыновей, оно имеет право знать, как к ним там относятся – чем кормят, как лечат, и насколько оправдан приказ, который может стоить им жизни.

Кстати, далеко не каждая история, о которой я узнаю от солдат или их матерей, выходит в эфир. В очень многих случаях я просто помогаю решить проблему, поскольку хорошо знаю, как устроена армия и где можно найти правильный ответ на тот, или иной вопрос.

Я по своей природе журналист и, как многие, охочусь за «скупами». Уточняю, за «скупами», а не за историями, раздутыми на пустом месте. Мне очень важно первой обнаружить нечто такое, до чего еще не успели добраться мои коллеги. В то же время, если я отправляюсь на место события, куда не может выехать кто-то из моих товарищей, я охотно поделюсь с ним по телефону всеми одробностями происходящего.

Иной раз моя работа, а иногда и жизнь, сильно осложняется после того, как в очередном эфире я наступаю кому-то на больную мозоль. Начинаются угрозы – письменные, а чаще - по телефону, что проще, поскольку мой номер открыт для всех. Однажды наше руководство даже вынуждено было приставить ко мне охрану, от которой я сбежала через несколько дней: ходить под конвоем - это не для меня. Что делать, профессия военного корреспондента не связана с визитами на презентации и подарками от компаний в благодарность за рекламу их деятельности: ты постоянно ходишь по лезвию бритвы. А поскольку я провожу свои расследования в одиночку, никаких помощников у меня нет, то и степень риска, равно как и ответственности, неизмеримо больше. К тому же, надо обладать соответствующим уровнем знаний (Кармела имеет две ученые степени по истории, в ее доме – обширная библиотека книг по военной истории и стратегии – Ш.Ш.).

…Глядя на нее, предельно собранную, резкую - невзирающую на лица и чины - в эфире, трудно представить себе, что ее руки дрожали, когда она, тогда еще просто техник на студии «Коль Исраэль», впервые взяла в руки микрофон (все вышло достаточно случайно) и вышла в эфир. Если бы не ее природная любознательность, умение слушать других, мгновенная реакция и способность увидеть в наборе фактов нечто большее, чем видят другие, - может быть, все и закончилось бы на той первой попытке, когда ей случайно сунули в руки микрофон. И звезда Кармелы Менаше никогда бы не взошла. А если бы этого действительно не случилось? Кем бы она тогда была?

- Думаю, что все равно, рано или поздно, я пришла бы в эту профессию, - после небольшого раздумья произносит Кармела. – При моей сумасшедшей энергии и неспособности усидеть на одном месте, я могу заниматься только делом, которое дает мгновенный результат и мгновенное удовлетворение. Какая еще профессия может соперничать в этом с профессией военного репортера, к тому же работающего в редакции новостей?

…Кармела смотрит на часы и торопливо прощается, направляясь к машине: сегодня ей предстоит ехать в Сдерот.

Илана Даян. Белая ворона на израильском ТВ

Илана Даян - ведущая передачи "Увда" ("Факт") второго канала израильского телевидения, такая крутая, по-мужски агрессивная и ослепительно красивая - вне камеры оказалась простой, незаметной и неожиданно мягкой и открытой. Линялые джинсы, голубая, под цвет глаз, рубаха навыпуск, стоптанные сандалии, видавшая виды сумка через плечо...

Я пожалела, что не взяла с собой фотокамеру - такой Илану Даян зрители никогда не видели и не увидят. Она оказалась маленького роста, полноватой, немного неуклюжей. Извлекла из сумки миниатюрный - толщиной с тетрадь - компьютер. Дверь ее крошечного кабинета, где умещался стол и - с трудом - второе кресло для посетителя, мы оставили открытой: кондиционера у нее то ли не было, то ли не работал.

На фоне других израильских телезвезд - Дана Шилона и прочих - Илана Даян смотрится белой вороной - она, имея команду из десяти человек (плюс фрилансеры), "пашет" сама, и это известно. Если Илана и идет на поводу публики - то чуть-чуть, чтобы не показаться слишком серьезной и не наскучить зрителю. Кроме того, она, доктор юриспруденции, раз в неделю читает лекции в Тель-Авивском университете на тему "Свобода слова", воспитывает троих детей - младшему пошел десятый месяц. В общем, жизнь ее столь насыщенна, что мало не покажется.


Рвать кабель - нехорошо, но это надо еще осознать

Родилась Илана в Аргентине. Светлая масть ее - от отца, предки его с Украины, а мать - из Венгрии. Семья репатриировалась в Израиль в 1970-м. Илана - коренная жительница Тель-Авива, росла в Яд-Элиягу. Сейчас ей 36, и телезвездой она стала шесть лет назад, когда на израильском телевидении появилась передача "Факт". Впрочем, журналисткой Илана считает себя с восемнадцати - времени, когда она
проходила службу в армии на "Галей-ЦАХАЛ".

Сейчас телезвезда с улыбкой вспоминает случай, как однажды, находясь вместе с другими журналистами в Африке в связи с визитом туда израильского премьер-министра, она, взяв интервью, решила превратить его в эксклюзивное весьма оригинальным способом. Илана порвала кабель у микрофона, чтобы ее коллега с "Коль Исраэль" не смог им воспользоваться.

- Сейчас я бы такого, конечно, не сделала, - говорит она. - Не только потому, что не боюсь конкуренции, но главным образом потому, что рвать кабель нехорошо.

…Илана неплохо продвигалась на телевидении: начала с помощника продюссера, доросла до журналиста новостей и вскоре стала ведущей вечернего выпуска новостей. Но тут в ее жизни случилась Америка, куда Илана отправилась учиться на вторую и третью степень, а в Израиль вернулась только в 1993-м. И тут же получила предложение стать ведущей новой передачи Увда". То, что на эту роль выбрали именно ее, было попаданием в "десятку". Юридическое образование, журналистский опыт, умение свободно держаться перед камерой... Но главное, она -личность: с первых выпусков передача стала авторской, и на месте Иланы уже невозможно было представить кого-то другого.

- Я после возвращения из Америки думала, что вернусь к юриспруденции, но, видимо, так уж было записано в моей судьбе - быть журналистом. Это как смертельный вирус: подхватил его однажды - не избавишься до конца дней. Впрочем, ничего случайного со мной, похоже, не произошло. Юридическое образование дает мне то чувство уверенности, без которого мне было бы гораздо сложнее пребывать в роли журналиста-расследователя. А кроме того, у меня есть еще одно поле деятельности: раз в неделю я встречаюсь со студентами и совершенно отключаюсь от телевизионных дел.

- Студенты не донимают тебя вопросами по поводу твоих передач?

- Я это сразу жестко пресекаю, говорю им, что здесь, в университете, я в ином качестве и прошу не устраивать дискуссий по поводу средств массовой информации.

- А как относятся к твоей известности муж и дети?

- Мужу это иногда мешает - когда мы идем в супер за продуктами и меня начинают останавливать незнакомые люди, задавать разные вопросы по поводу передач. А детям я не устаю повторять, что известный человек - он не хуже и не лучше других, единственное его отличие от других - то, что он известен.

- Расскажи о своей "команде".

- Вместе со мной нас 11 человек. И кроме того, есть немало операторов, режиссеров и журналистов, которые находятся на периферии и сотрудничают с нами уже годы. Что же касается
тех, кто "внутри", - это редактор передачи, ведущая, продюсер, два помощника продюсера, трое журналистов-расследователей, редактор видео, ответственная за редакцию передачи и секретарша.


Мораль и право на…жестокость

- Как приходят темы передач?

- Иногда по телефону. Иногда случайно натыкаемся. Иногда тема носится в воздухе, она на слуху, и мы вдруг говорим себе: "Вот, это то, что нам надо!" Например, звонит женщина и, плача, рассказывает, что пошла на прием к массажисту, а он начал вести себя непристойно. Мы начинаем проверять, и обнаруживаем целую цепочку таких пострадавших. Или другой случай. Нам известно, что в Южном Тель-Авиве живет педофил, приставаниям которого подверглись более сорока детей - об этом упоминалось в газете. Но нас в этой истории поражает
другое: дело длится годами, о педофиле знает весь город - и все молчат. От стыда. Никто никуда не заявляет. И тогда мы решаем: чего бы это ни стоило - разговорить людей, предать эту историю огласке, чтобы виновный был в конце концов изолирован и получил то, что заслужил.

- Ты можешь похвастаться, что у твоих передач есть результат?

- Эффективность телевидения не измеряется сиюминутным результатом.Мы стараемся прежде всего изменить общественное мнение. Но когда бывает немедленный результат, я очень этому рада. Например, нам сообщили об одном раввине, который брал за гиюр 15 тысяч долларов. Мы устроили провокацию - послали к
нему парня с девушкой, которой, по легенде, срочно нужно было пройти гиюр, поскольку она якобы "ждала ребенка". Мы сняли скрытой камерой, как раввин пересчитывает взятку за гиюр,
и показали по телевидению. Он был арестован.

Сделали передачу и о том, как за взятку "проходили" тест негодные, испорченные машины, даже те, у которых были проблемы с тормозами, что вообще очень опасно. После этого я получала по телефону угрозы, но в конце концов "лавочка" эта была прикрыта, и законы в отношении прохождения теста ужесточили.

- Часто тебе периходится устраивать провокации?

- Моя работа - тележурналиста, в отличие от твоей - журналиста газеты, отличается тем, что мы не можем сослаться на источник, мы должны предъявить его в кадре. Это более
опасно - и в юридическом, и во всех других смыслах.
Но есть и нравственная сторона вопроса. Например, однажды мы были перед дилеммой: оставить финал передачи о похищении йеменских детей в 1950-е годы так, как мы сняли, или убрать.

В кадре - пожилая йеменка бежит в ужасе за машиной "скорой помощи" образца 1950-х годов, и камера, установленная в амбулансе, все это снимает. И это не игровое кино. Режиссеру пришла идея, он раздобыл старый амбуланс и пригласил в свою машину пожилую йеменку, у которой в 50-е годы из больницы пропал ребенок, после чего повез ее в поля, ничего не объяснив. Женщина вышла из машины, увидела амбуланс, и тут амбуланс тронулся... Она рефлекторно побежала за ним, как будто в нем увозили ее ребенка, пропавшего 50 лет назад. И камера снимала этот ее отчаянный бег за призраком прошлого. Мы спорили потом до хрипоты - оставить эти кадры в передаче или нет. С моральной точки зрения, как ты понимаешь, это ужасно. Но эти кадры были самыми сильными и стоили сотни слов на тему пропавших йеменских детей.

Кстати, мы провели тогда настоящее следствие. Например, там была история девочки, которая нашла своего отца спустя много лет. Он тоже искал ее, но безуспешно. Девочка выросла, вышла замуж, у нее родились двое детей - и оба глухие. Она не могла понять, почему, ведь у ее родителей такой проблемы не было. Молодая женщина стала искать свою биологическую мать, а в итоге нашла отца. У нас в передаче приемная мать этой девочки рассказывает, как в 1950-е годы ей показали в лагере йеменских репатриантов младенцев и сказали: "Выбирай любого!" Самое интересное, что почти одновременно по другому каналу израильского телевидения транслировалась передача на ту же тему, где ведущий утверждал, что никакого похищения не было, мол, дети умирали от эпидемий и голода.

Премьер Перес не смог снять передачу

- Много ли тебе приходится делать передач, к теме которых ты по-большому счету, равнодушна?

- Случается, но и тут иногда происходят непредсказуемые вещи. Например, мы вышли в эфир с передачей о булимии и анорексии, и неожиданно она нашла такой большой отклик, что я была просто поражена. Значит, эту тему, при всей ее заезженности, всерьез никто не "копал", или никому не удавалось создать тот уровень "попадания", когда она зазвучала, "пробила"...
Помню, мне позвонила девушка и сказала, что благодаря этой передаче она вдруг увидела себя как бы со стороны, и это помогло ей наконец избавиться от пристрастия. И таких было очень много.

- Илана, ты затрагиваешь в своих передаче довольно острые темы. Тебе не пытались помешать?

- Пытались. Иногда просто удивляешься, до какого высокого уровня готовы дойти люди, только чтобы прикрыть тебе рот. Например, была у нас лет пять назад передача об атомном реакторе и тех, кто получил вследствие радиации неизлечимые заболевания. Мы эту передачу вынуждены были дать чуть позже назначенного срока, потому что за день до ее выхода на экран в Израиле убили Рабина и мне пришлось интервьюировать Шимона
Переса, нового премьер-министра. Он, прежде чем начать интервью, отвел меня в сторону и сказал, что к нему обратились люди с атомной станции, очень уважаемые, которых он знает давно и на которых может положиться. Перес
не давил на меня, не запрещал, он просто сказал, что они очень обеспокоены в связи в предстоящей передачей и не хотели бы видеть в ней искажения фактов. Передача, разумеется, вышла, и мы все в ней оставили, как есть.

- Тебе приходилось отменять передачи?

- Один раз едва до этого не дошло. Мы сняли передачу о семье из Южного Тель-Авива, где муж систематически в течение многих лет избивал жену. Оба были согласны на передачу. Но накануне эфира в редакцию вдруг пришел факс от адвоката, запрещающий показ участников. До эфира оствалось минут сорок, мы лихорадочно стали соображать, кого проинтервьюировать в кадре, чтобы заполнить "окно", и вдруг обратили внимание, что в сообщении от адвоката мелкими буквами приписано, что условие, выдвигаемое истцами, - чтобы герои были неузнаваемыми. Мы тут же с помощью специальной техники затушевали лица героев - и передача вышла в эфир.

- Случалось ли, что против тебя выдвигали судебные иски?

- Угрожали неоднократно, но до суда дело не дошло.

Почему «русские» за отдельным столом?

- Поиски тем иногда заводят тебя на "русскую улицу" - я помню твою передачу, посвященную "русским" проституткам.

- Знаешь, мы все до сих пор очень сожалеем о той передаче. Лучше бы ее не было. Мы-то хотели с помощью передачи снять этот ужасный ярлык с "русских" женщин, показать, что речь идет о частных случаях, а на деле вышел прямо противоположный эффект. Что же касается "русской" темы - мне очень мешает в "русской" общине ее стремление закрыться от всего израильского. Дело доходит даже до того, что "русские" ребята, которые служат в боевых частях, и там держатся особняком, сидят за столом только со своими. Мы живем в такой маленькой стране, и жизнь в ней так непроста... Я на днях ехала в машине, когда услышала по радио о гибели трех солдат из "Дувдевана", я их не знала, но в глазах у меня были слезы, и я с такой силой ударила по рулю - от отчаяния, что все это продолжается и наши ребята по-прежнему гибнут...

- Илана, тебе наверняка не раз говорили, что в эфире ты ведешь себя слишком агрессивно, напористо. Если честно, то для меня было полной неожиданностью увидеть тебя сегодня совсем другой... Скажи, насколько легко тебе удается выйти из роли ведущей-следователя?

- Забавно, но именно этот вопрос я задавала на днях ведущей передачи Си-Эн-Эн, которая много лет ведет репортажи из "горячих" точек. Она в 42 года стала матерью. Я спросила ее: "Как тебе удается сбрасывать эту шкуру, когда ты
заходишь в детскую к своему ребенку?" Она мне не смогла толком ответить. А я тебе отвечу. Мне кажется, что я уже не та, что была раньше. Я стала мягче, менее агрессивна. Раньше было ужасно неприятно слышать про эту свою "агрессивность", а сейчас я отношусь к этому более спокойно.

- Ты довольна тем, что сегодня делаешь, или твои желания не совпадают с результатом, которого бы ты хотела?

- Понимаешь, израильский зритель очень специфичен. Он привык к развлекательным передачам, у него и к ведущим такой потребительский подход - он хочет, чтобы ведущий его развлекал. Поэтому, никуда не деться, нам приходится брать на себя и эту роль. Но шаг за шагом, понемногу мы стараемся приучить его к настоящей тележурналистике. Сначала он должен привыкнуть, что картинка более скучная, чем та, к которой он привык. Мы будем меньше говорить о сексе, чем он привык это слушать, наше слово потребует чуть больше интеллектуальных усилий... В общем, я не теряю надежды, что со временем у нас со зрителем будет больше взаимопонимания, и мы сможем делать то, что хотели бы делать в идеале.

...После интервью Илана повела меня в смотровую комнату и показала только что отснятые кадры передачи о "русских". Съемки были сделаны в интернате, где "русские" подростки живут вместе с сабрами и подростками из Эфиопии.

- Мне бы хотелось знать, что ты думаешь по поводу этого материала...

…Кадры были очень жесткими. Дальше все зависело от того - куда повернет тему ведущий, какую трактовку ей даст. Я сказала, что я думаю. Илана выслушала меня, сосредоточенно покачала головой - то ли соглашалась, то ли не принимала. Выйдет передача - увидим. Простились мы очень тепло.

Алекс Анский. Без кожи

Алекс Анский: «Политика – тоже театр, только с настоящими жертвами»

«После смерти все мы станем солдатами армии всевышнего, но пока живы, то пусть я лучше буду делать то, что мне хочется, а не выполнять приказы его «генералов». Надеюсь, у Б-га хватит терпения подождать еще несколько десятков лет», - улыбается Алекс Анский. У известного актера – самый увлекательный период. Ему выпало играть на сцене с первыми гранд-дамами израильской сцены, и все они такие разные и такие особенные…

- С Гилой Альмагор я играю в спектакле «Август: графство Осидж». Это моя самая маленькая и самая большая роль: герой исчезает в самом начале, но на протяжении действия все его родственники говорят только о нем: где он, что случилось, почему он решил бежать из дома? И постепенно наружу выходит гнилой дух отношений этой семьи. Гила, несомненно, прима-примадонна израильского театра. Я видел ее в работе. Ее способность сконцентрироваться во время репетиции поражает. Есть здесь, конечно, и элемент диктатуры. Гила совершенно не переносит, когда партнеры отвлекаются во время репетиции на что-то постороннее. У нее железный принцип: если ты не способен на 100 процентов самоотдачи, то лучше уходи.

До этого я работал с Леей Кениг над спектаклем по пьесе Ибсена, и это было что-то совершенно противоположное. Лея, она совсем другая, живет в мире чувств и включается на любое эмоциональное состояние партнера. Например, если кто-то пришел на репетицию усталый, или забыл наложить повседневный макияж – она замечает все, любую мелочь… Тут же следует вопрос: «У тебя что-то случилось? Неприятности?» Лея может в один миг рассмешить партнеров, или вызвать у них слезы. Знаешь, я не люблю слова «семья» по отношению к театру, ведь семья – она может быть и ужасной, где даже просто трудно выживать. Но в данном случае, пожалуй, сделаю исключение: там, где Лея, всегда ощущается театральная семья в самом лучшем смысле этого слова. Откуда у нее, играющей на сцене уже полвека – из вечера в вечер, эта неистощимая энергия и абсолютное отсутствие какой-либо усталости? Однажды я спросил ее: «Признайся, наконец, ты что, принимаешь какие-нибудь наркотики?» Она в ответ отшутилась: «Да уж, самое время сообщить обо мне в полицию!»

Третья моя партнерша – Хана Марон открыла мне театр, ультимативный тому, который я знал. Весь текст, над которым мы работаем во время репетиции – это только дверь, скрывающая тайны, которую над предстоит открыть. Хана постоянно задается вопросами: что хотел сказать автор, почему герой произносит такую фразу именно в этот момент, каковы его истинные намерения? И еще она обладает удивительной манерой речи, какой-то особой интонацией: когда Хана начинает что-то говорить, все в репетиционном зале сразу замолкают и начинают к ней прислушиваться, - я не раз это наблюдал, но так и не понял, как ей это удается. Даже самую обычную фразу: «Где есть свежий хлеб?» она произносит с такой особой интонацией, что хочется сразу все бросить и начать ей отвечать. Это – Хана Марон.

Что же касается моей четвертой партнершни, то только на сцене ты понимаешь, какого уровня звезда Евгения Додина. Когда я еду с ней на спектакль в машине, Женя тихонько сидит на заднем сиденье, закутавшись в кофту, или уткнув нос в шарф, и все время молчит. Я ее спрашиваю: «Женя, что ты думаешь о выборах? О Либермане? Как ты представляешь себе будущее Израиля с новым правительством?» - «Не знаю», - и снова погружается в молчание. А потом выходит на сцену – и ты видишь настоящий фейрверк. Мы сыграли «Анну Каренину» уже 160 раз, в иные дни – два раза подряд, один за другим. И я вижу за кулисами, что актеры уже после первого спектакля все выжатые, словно отработали на сибирских рудниках, еле встают к звонку, и только она вскакивает, как ни в чем ни бывало. Спрашиваю: «Откуда ты берешь энергию?» - «У меня нет выбора». Для меня Женя – как ядерный реактор. Ты только вдумайся: поезд «проехался» по ней уже 160 раз, в одной только Нетании мы играли из вечера в вечер 14 спектаклей, а Женя снова и снова выходит на сцену, полная сил и заражая своей невероятной энергией зрителей и партнеров по сцене. Мне кажется, ее работа дает представление о том, каким театр был в своем первозданном виде – с его железной дисциплиной и актерским самопожертвованием, когда в него уходили служить, как в монастырь, оставляя за стенами все мирские заботы и суету. Может быть, когда-нибудь я напишу об этом книгу…. После того, как мне посчастливилось работать с такими необыкновенными актрисами, каждая из которых открыла мне свою дверь в этот мир, я, наверное, смогу создать еще один миф о театре (улыбается).

- Кем ты себя ощущаешь больше – актером, журналистом, радиоведущим или чтецом?

Алекс делает небольшую паузу, задумывается:

- Сейчас я точно нахожусь больше «внутри» театра, кино и телевидения. При этом у меня нет страхов, присущих актерам, и извечных вопросов: «а что будет после того, как спектакль уйдет из репертуара, закончатся съемки фильма, или сериала?» Актерская профессия – зависимая. Но у меня, кроме нее, есть еще и другие. Возможно, благодаря родителям, которые работали в театре и хорошо знали, что у актеров бывает очень много несчастливых дней, когда нет ролей. Они всегда хотели, чтобы я занимался в жизни чем-то еще, помимо театра. И я занимаюсь: журналистикой, выступаю с лекциями, провожу литературные вечера-диалоги вместе с психологом Исраэлем Бар-Кохавом, читаю лекции.

- В свое время ты был одним из самых известных израильских радиоведущих. Чего стоит одна только история с пострадавшим в дорожной аварии мальчиком, о котором ты узнал из газетной заметки и день изо дня рассказывал в своей передаче о том, как он понемногу возвращается к жизни.

- Я проработал на радио 25 лет и вел новостные выпуски в присущей мне манере, рассказывая слушателям о том, что происходит не только в стране, но и на улице, в кафе, где угодно - с каждым из нас. Между мной и слушателями было полное доверие: мне приходили в редакцию чемоданы писем. Радио было тогда совсем другим, более интимным, душевным, размышляющим, гуманным…Не было никакой агрессивности, пустой развлекательности на уровне шоу. Кстати, Илана Даян работала на «Галей ЦАХАЛ», когда ей было 20 с небольшим. Знала испанский, английский и вела международные новостные выпуски. Помню, что когда Илана заканчивала службу в армии, как раз искали кандидата на должность руководителя радио. В числе прочих спросили и меня: кого я могу порекомендовать. Я сказал: «Илану». - «Она не подходит. Слишком молодая, опыт небольшой». - «А при чем здесь возраст, когда речь идет о способном человеке с большим потенциалом?» - «Нет, она не подходит».
А теперь посмотри, где Илана... Известная телеведущая, «звезда». Она вполне могла бы возглавить и «Коль Исраэль». Впрочем, должен признать, что с тех пор Израиль прошел очень большой путь, и отношение ко многим вещам сильно изменилось…

Возвращаясь к актерской профессии, скажу, что я занимаюсь ею с удовольствием, играл и продолжаю играть в разных театрах: Габиме, Камерном, Хайфском… Кроме того, у меня есть несколько моноспектаклей, с которыми я выступаю в Израиле и за рубежом. На днях уезжаю в очередной раз в Европу играть монодраму «Я не Дрейфус…» по пьесе Иегошуа Соболя, где я играю палача. В свое время многие сочли ее антисемитской. Когда я спрашивал людей, почему они так думают, они отвечали: «Но ведь твой герой считает, что евреи – это яд, зараза…». Я отвечал: «А вам не хочется узнать, почему он так считает, откуда все пошло? Ведь без этого нам не понять природу антисемитизма». У меня была еще одна монодрама, которую я делал совместно с «Галей ЦАХАЛ», где я играл прообраз Арье Дери. Она вызвала в Израиле большую бурю, вплоть до демонстраций. По ходу действия мой герой проводит «семинар по вере в Б-га» и уже вначале спектакля просит зрителей пересесть таким образом, чтобы женщины и мужчины сидели раздельно. Этот спектакль был для меня попыткой понять, почему люди, целующие мезузу и в любой ситуации не забывающие произнести фразу «с божьей помощью», совершают порой плохие поступки.

Кстати, политика в моем представлении – это тоже театр, только с настоящими жертвами. Политики манипулируют людьми, принимают решения, которые могут стоить кому-то жизни. В большинстве своем они плохие актеры, потому что врут. Хороший актер – существо без кожи, чрезвычайно ранимое, он не врет: тебе передаются его чувства и ты идешь за ним, сопереживаешь ему... Недавно я прочел книгу Анны Политковской, которая вызвала у меня чувство дрожи. Она знала, что ее убьют и все равно продолжала кричать правду. Это было для нее важнее смерти. Тут настоящая драма, в которой каждый сыграл свою роль до конца: героиня и ее палач. Только палачи, они играют по своим правилам, не признавая других.

...Алекс подходит к стене, показывает мне на прикрепленную к доске газетную вырезку с четырьмя фотографиями:

- Знаешь, что здесь происходит? Мать, у которой сын служил на подводной лодке «Курск», кричит: «Где мой сын?» Видишь сзади неприметную женщину в голубой рубашке? А теперь посмотри на второе фото: она незаметно делает матери укол в плечо: иностранному репортеру удалось поймать это мгновение. На третьей фотографии представитель администрации обнимает поникшую мать, якобы, выражая сочувствие. На четвертой ее уводят. Драма длилась пару минут. Всякий раз, когда я хочу снять эту вырезку, чтобы освободить место для чего-то другого, я себя останавливаю: «Нет, пусть висит, я должен это помнить…» Тебе, наверное, странно видеть на этой доске вырезку, где президент Сирии Асад снят со своей женой? Когда я смотрю на снимок, где они смеются, я представляю себе, что у него есть еще обычная человеческая жизнь, и, может, он ужинает с женой, а потом они смотрят телевизор, или идут в постель. И он для меня вроде уже не такой однозначный враг, как казалось раньше…

- Я вижу у тебя на этой стене еще несколько снимков. Здесь, ты, очевидно, с родителями?

- Я не случайно выбрал именно этот снимок из многих других. Наша семья репатриировалась из Болгарии вскоре после войны, и мой отец всю жизнь твердил мне, что никогда не носил желтую звезду. И я ему верил, пока моя тетя однажды не воскликнула, глядя на эту фотографию: «Так ведь у него на груди есть звезда!» Снимок маленький, но звезду можно разглядеть. Выходит, мой отец всю жизнь мне врал, и я знаю, почему: он хотел избавить своего сына от тяжелых вещей и остаться в его памяти таким героем... Папы уже нет, но я до сих пор не знаю, как мне к этому относиться. Мама всегда говорила правду, ей было в Израиле плохо, она отсюда уехала, когда мне было десять лет. Пока мама была жива, у меня были с ней одни войны. Меня не покидало ощущение опасности, исходящее от нее, она мне мешала….Но с того дня, как мамы не стало, она вдруг стала для меня очень важна, и я понял, что на самом деле мама сыграла в моей жизни едва ли не главную роль. Когда-то я ужасно переживал от ее высказываний по поводу Израиля. Например, она говорила, что очень негуманно селить евреев в одном месте: у них голова как кипящая кастрюля, и мозг может просто взорваться. Сейчас я способен понять ее правоту во многих вещах. Мои родители вообще были очень непростые люди, они знали тринадцать языков…

Мама была довольно странной. Помню, как она говорила мне в детстве: «Даже если ты один в душе, или дома за столом, веди себя так, как будто на тебя кто-то смотрит. Настоящий джентльмен не позволит себе есть еду руками, без помощи вилки и ножа». А когда я спрашивал: «Кто на меня смотрит? Бог?», она произносила такие вещи, которые для моего детского восприятия были достаточно травматичными: «При чем здесь Бог? Он глупец, потому что совершает слишком много ошибок. А среди людей есть по-настоящему умные люди – Чехов, Шекспир, Ибсен…». Или она говорила мне: «Веди себя как на сцене, даже когда идешь по улице. Ведь, не исключено, что в этот момент ты может стать одним из образом рассказа, который сочиняет человек, сидящий в кафе на углу». Все эти странные вещи, конечно, повлияли на мое отношение к жизни и к себе. Есть актеры, которые могут выйти на сцену в неглаженых брюках. Я – не могу. Мне важно, что говорят обо мне другие, но еще важнее – кто именно говорит.

- У тебя есть какой-то разумный баланс между чувствами и разумом?

- Они у меня как супруги, которые без конца ссорятся, но при этом и дня не могут прожить друг без друга (улыбается поверх очков).

- У тебя была интересная жизнь, тебя окружали достаточно известные люди. Есть ли среди них по-настоящему близкие? Пожалуй, я сформулирую свой вопрос по-другому: кого из них ты всегда носишь в своем сердце?

- Дело в том, что с большинством из тех, кого я ношу в сердце, я никогда не был знаком. Они давно умерли. Вот портреты моих самых близких людей – стоят на полочке.

- Я вижу Бетховена, Фрейда, Шекспира, и кто-то еще выглядывает из-за них…

Алекс вынимает полускрытую фотографию, акккуратно ставит на полку:

- Мартин Бубер… У них была непростая жизнь, но каждый представлял собой нечто очень важное. Оттого, что они уже умерли и не находятся в движении, как те, что меня окружают, я нахожусь с ними в состоянии полной гармонии и покоя. Это как спектакль, который уже закончился, и ты уже знаешь его финал.

В последние годы мне стали очень близки мои дети: они возвращают мне такие вещи, о которых я успел забыть. До чего все поменялось… Раньше родители твердили детям: «Вырастешь – поймешь», теперь мои дети говорят мне: «Когда у меня будет время, я тебе объясню». Они говорят на языке, который нам не совсем понятен, чему-то смеются, что нам недоступно... И меня все это очень занимает.

Гила Альмагор. Несколько жизней за одну

«Звезда» театра и кино, писательница, сценарист, жена, мать, наконец, бабушка семи внуков. Такое ощущение, что она проживает за одну жизнь сразу несколько. Какую же из них она считает самой главной? - Ту, о которой многие не знают. С нее мы и начнем.

- Помощь больным детям для меня важнее всего, чем я когда-либо занималась, - признается Гила Альмагор, известная израильская актриса и автор четырех книг, три из которых переведены на разные языки. – Эта история началась достаточно случайно. 33 года назад – я никогда я не забуду этот день – мне позвонил отец маленького мальчика и сказал, что его сын болен раком. Я спросила: «Чем я могу вам помочь? Может, привезти в больницу игрушки? Или позвать моих знакомых артистов и устроить для мальчика небольшой концерт?» - «Я не знаю, - ответил отец. – Рони просто сказал мне: «позвони Гиле».

Я поехала с ним в больницу и увидела тяжелобольных детей, у которых не было на голове волос, потому что они проходили химиотерапию. Мне стало так стыдно…я не знала, что эта болезнь поражает таких маленьких. Я обзвонила известных актеров и мы устроили для больных детей праздник: привезли игрушки, устроили концерт. С тех пор я продолжаю их опекать. 16 лет назад мне удалось создать «фонд Гилы Альмагор», который помогает осуществить мечты больных детей. День рождения каждого ребенка мы превращаем в веселый праздник, ежегодно вывозим их на отдых в Эйлат и за границу. Три месяца назад провели неделю в Голландии… Каждая такая поездка по сложности напоминает военную операцию: мы должны организовать для детей что-то вроде передвижного госпиталя со всем необходимым. С нами едут врачи, медсестры, оборудование…

…У самой Гилы Альмагор детства не было. Отца убили, когда ее мать была беременна; потом пришлось жить в интернате - мать часто лежала в больницах. Все это актриса подробно описала в своей книге «Лето Авии», ставшей бестселлером и переведенной на четыре десятка языков (недавно к ним добавился еще один перевод – на арабском). Позднее по этой книге был снят одноименный фильм, получивший почетный приз Берлинского кинофестиваля. А спустя годы вышел еще один фильм - в продолжение предыдущего, снятый по ее очередной книге –«Сливовое дерево занято», так же имевший большой успех в Израиле и за рубежом. Большинство подростков, сыгравших в нем роли, были репатриантами из стран СНГ.

- Мне нужны были ребята с европейской внешностью, - объясняет Гила. – В Израиле лица сабр (уроженцев страны - Ш.Ш.)привычны. Я не хотела, чтобы зрители, выйдя из зала, говорили: "Да я этого актера вчера видел на Дизенгоф!" Да и к тому же израильским ребятам пришлось бы работать над своим акцентом, потому что в 1953 году адаптация детей, привезенных в Израиль из Восточной Европы, шла куда медленнее...они пережили Катастрофу, потеряли всех своих близких...Это сейчас все просто - у ребят, приехавших из России, с первых месяцев пребывания в стране появляется и акцент, и сережка в ухе - так что их не отличишь местных детей. У меня в фильме сабры играли вместе с "русскими". Чтобы на съемочной площадке этого разделения не было, мы вывезли их на место за два дня до репетиций. Они просто жили здесь, общались, проигрывали ситуацию. Тот, кто выглядел в группе чужаком, автоматически выбывал из обоймы, несмотря на свой талант. В моем фильме нет главных героев. Это история не отдельных людей, а группы, а, точнее, история "семьи", в которой дети заменили друг другу погибших родителей. Какие бы стычки между ними не происходили, она все равно оставались "семьей".

…Актриса до сих пор поддерживает отношения с теми ребятами из своего детства, которые были прототипами героев ее фильма «Сливовое дерево занято».

- Мы встречаемся, но до сих пор никто из них не рассказывал о том, что случилось с ними во время Катастрофы, - после небольшой паузы Гила вспоминает. - Несколько лет назад мы попытались растопить этот лед: выключили свет, чтобы было удобнее говорить, но никто так и не смог начать. И тогда один из нас сказал: "Ни мои дети, ни мои близкие до сих пор не знают о том, что я пережил. Наверное, так и будем молчать до самой смерти". Их, этих детей, находили после войны в лесах. Собирали со всей Европы и привозили сюда. Многие с тех пор уже не расставались никогда. И что интересно, ни одна из супружеских пар, сложившихся в интернате, не развелась. Их невозможно разделить, это такая связь, которую не понять, если исходить из привычных представлений.

…По ее признанию, решение снять этот фильм было вызвано не желанием увековечить свою биографию и биографию подростков, переживших Катастрофу:

- Я подумала, что это может стать великолепным фильмом. И еще, задумывая его, я как бы отдавала дань своей юности и этим ребятам, благодаря которым я стала другой, иначе стала относиться к жизни.

…В "Габиму" Гила Альмагор попала, когда ей было всего 17 лет.

- Я приехала в Тель-Авив из интерната. Мечтала стать актрисой и пошла учиться в театральную школу - оттуда меня сразу взяли в театр, а через два года - выкинули. "Съели". Старожилы "Габимы" привезли из России не только хорошие театральные традиции. Например, считалось, что Джульетту не может играть ее сверстница - Джульетту, мол, способна сыграть только опытная, сорокалетняя актриса. То же с Анной Франк. Кроме того, пресса много писала обо мне, без конца печатали фотографии, мол, какое событие - в театре "Габима" впервые играет юная актриса! Это многих раздражало.

…Она очень тяжело восприняла свое увольнение из «Габимы».

- Театр был моей второй семьей, ничего в моей жизни больше не было… Первое время я даже находилась на грани суицида, а сейчас вот думаю: все, что ни случается, к лучшему... После ухода из «Габимы» я стала играть в других театрах, начала сниматься в кино, а через десять лет вдруг все бросила и поехала учиться в Америку - в лучшие театральные школы. Они были частными, и мне пришлось потом долгие годы выплачивать деньги за свою учебу. Зато из Америки я вернулась профессиональной актрисой. И я уже знала: театр - это джунгли, и нужно полагаться только на себя - без постоянного места и привязки к одному коллективу. Мне было 26. Что же касается "Габимы", то я вернулась туда спустя много лет. Сыграла в антивоенном спектакле - в канун войны в Ливане это было очень актуально... Я тогда принимала участие во всех антивоенных демонстрациях.

…В течение многих лет актриса коллекционировала кукол, которых у нее в детстве никогда не было. Гила привозила кукол со всего света и надеялась, что когда-нибудь передаст их своей будущей дочери. Но годы шли, а мечта о дочери все не сбывалась. Потеряв последнюю надежду, Гила позвала в свой дом соседских детей и сказала: «Забирайте всех кукол», а через несколько месяцев неожиданно забеременела...

...Спустя годы ее дом снова заполонили игрушки, но на сей раз они в доме не задерживались, поскольку предназначались для больных детей.

- Мама часто говорила мне: "Гила, раскрой глаза, посмотри вокруг, и ты сразу увидишь, что есть люди, которым гораздо хуже, чем тебе, и которым стоит помочь". А поскольку глаза у меня большие, - улыбается актриса, - я все вокруг замечаю и обязательно вмешиваюсь, если обижают слабых. Даже если от меня мало что зависит, я не могу оставаться равнодушной.

…Несколько лет назад, во время большой компании по облавам на нелегальных рабочих, Гила вышла на демонстрацию и на протяжении нескольких часов стояла на улице с плакатом в руках. Напомнив актрисе этот эпизод, я узнаю продолжение истории:

- Мне было очень стыдно за то, как обращались с этими людьми: врывались в их дома по ночам, пугая детей, хватали и увозили в тюрьму, словно преступников, - вспоминает Гила. – Мы, евреи, которые сами пережили ужасные гонения, как никто, должны проявлять сочувствие к тем, кто прибыл в нашу страну не от хорошей жизни, а в поисках куска хлеба. Я тогда не выдержала, позвонила в МВД и сказала: «Если вы продолжите так жестоко обращаться с нелегальными рабочими, я приведу сюда Си-Эн-Эн и другие телекомпании, чтобы они сняли происходящее и показали всему миру».

Недавно актриса снова вышла на тропу войны - на сей раз вместе с другими деятелями искусства - публично выразив свой протест против заполонивших телеэкраны «реалити шоу».

- В «реалити шоу» есть и хорошие вещи, но когда ты видишь, что это, подобно эпидемии, охватило всю страну, и люди жадно следят за бедолагами, запертыми в стеклянной клетке, гадая, кто из них сорвется на сей раз, я невольно вспоминаю древний Рис и кровавые бои гладиаторов, - говорит Гила. – Кроме того, «реалити шоу» вытесняет из нашей культурной жизни какие-то более важные пласты. Я понимаю, что в мире есть вещи, которые очень трудно изменить. И тем не менее…Наверное, этот ген неравнодушия и причастности ко всему, он у меня врожденный. Мне стыдно за происходящее в нашей стране: за то, что против людей, стоящих у власти, постоянно заводятся дела, ведутся следствия. Все запятнаны. Когда-то я знала другой Израиль, и все еще не теряю надежды, что в будущем мы увидим среди представителей власти новых людей, для которых благо страны будет важнее собственных интересов.

…Ее сила воли поражает. Пятнадцать лет назад актриса, курившая на протяжении всей жизни, бросила курить в один день и больше к сигаретам не возвращалась (Гила: «В последнем спектакле я по роли курю, но это бутафорские сигареты, без никотина»). Тогда же она рассталась с ключами от машины и порвала свои водительские права (Гила: «Мне жаль тратить свое время на автомобильные пробки, поиски парковки и общение с раздраженными водителями»). Два месяца назад актриса отказалась от кофе, который всегда пила в невероятных количествах. И вот доказательство: мы сидим с ней в кафе, и она пьет зеленый чай с мятой.

- Я очень требовательна по отношению к себе, - говорит актриса, и прежде всего, это касается профессии. Что же касается других, то я совершенно не выношу, когда мои коллеги халтурят: в такие моменты я превращаюсь в настоящее чудовище – никому не даю спуску. У меня совершенно нет времени для развлечений и посиделок в кафе. Семья, съемки в кино и на телевидении, спектакли, участие в жюри кинофестивалей, репетиции, работа над пятой по счету книгой… Сплю по четыре часа в сутки. Дочь иногда упрекает: «Мама, ты заметила, что последнее время говоришь со мной по телефону все время из такси?» Но, что поделать, если это единственные минуты, когда я могу по-настоящему расслабиться и отключиться от работы? Конечно, я нахожу время на внуков, чтение; не пропускаю театральных премьер и презентаций хороших фильмов…Я ведь очень любознательная. А кроме того, живу по принципу: ничего не откладывай на завтра. Все происходит сегодня, сейчас, а завтра может и не наступить.

…В ее биографии есть один необычный момент: в течение пяти лет Гила Альмагор работала в тель-авивском муниципалитете «чиновницей» (слово не случайно взято в кавычки – ну какая из нее чиновница!). Во время выборов в местные советы к ней обратился мэр Рон Хульдаи и предложил возглавить отдел культуры. Ей это показалось интересным, так что вскоре она и впрямь стала обладательницей «портфеля по культуре» и с присущим ей энтузиазмом принялась за реализацию новых проектов. Кстати, именно благодаря Гиле, на сотне тель-авивских домов, отмеченных присутствием известных деятелей искусства и культуры, появились мемориальные таблички.

- Я как-то позвонила своей бывшей секретарше и спросила ее: «Скажи мне, как я все тогда успевала, не прекращая играть в театре и сниматься в кино?» И вот что она мне ответила: «Без четверти восемь ты открывала в муниципалитете свой кабинет и начинала принимать людей. Без пятнадцати десять мчалась на репетицию в театр. В полтретьего возвращалась в муниципалитет и работала до пяти. В пять спешила домой, чтобы успеть принять душ перед вечерним спектаклем. Ну а кончилось все это тем, что ты потеряла сознание прямо на работе, и я неделю навещала тебя потом в больнице…».

…Гила Альмагор на сцене, в кино и на телевидении уже столько лет, что, пожалуй, не осталось роли, которую она еще не сыграла. По ее словам, все они были одна лучше другой, ради чего она шла иной раз на большие жертвы. В то время, как другие актрисы предпочитали играть красавиц, она с удовольствием играла роли уродин, но зато – характерные. Например, однажды, когда Менахем Голан, снимавший фильм по замечательному сценарию, со вздохом сказал ей: "Жаль, что ты такая стройная. У меня есть одна колоритная роль, но там нужна актриса во-от с такой задницей и сиськами", этого оказалось достаточно, чтобы Гила «подсела» на пирожные, поправившись за три недели на десять килограммов, после чего ее взяли в фильм. Когда же вскоре у нее появилась возможность сыграть красавицу-полицейскую, Гила после жесточайшей диеты довольно скоро вернулась к своим привычным формам.

- Однажды я сказала себе, что я не мусорный бак и не ем все подряд. Многие годы я была вегетарианкой, - объясняет Гила. - Утром я плотно завтракаю, в три часа обедаю и до вечернего спектакля уже ничего не ем. Предпочитаю японскую кухню - она легкая и необременительная.

Что же касается профессии, то для меня не столько важны роли, сколько режиссеры, с которыми мне приходится работать, - признается актриса. – Илан Ронен, Дани Вольман, Ицик Вайнберг, Ханан Снир. Кстати, в спектакле Снира я по действию спектакля почти все время молчу, но я согласилась в нем играть, потому что его ставил Снир! И каждая минута работы с Иланом Роненом для меня - сплошное удовольствие. В последнее время мне приходится играть тяжелые, драматические роли. Я ужасно соскучилась по комедийному жанру, так хочется сыграть в какой-нибудь безумной комедии… Если мне подобную роль не предложат, пожалуй, придется самой написать ее для себя, - смеется актриса.

…Несколько лет назад Гиле Альмагор довелось сыграть в нашумевшем фильме Стивена Спилберга «Мюнхен».

- Это было очень счастливое время, - вспоминает актриса. – И в первую очередь, благодаря общению с режиссером. Стивен Спилберг - необыкновенный человек, чем-то напоминающий большого ребенка, который со всеми на равных, и которому все интересно. Типичный пример: заметив, что я в перерывах читала книгу, он тут же попросил меня о ней рассказать, причем, во всех подробностях. С такой же дотошностью Спилберг расспрашивал меня и о моих ролях в театре, о сюжетах моих собственных книг.

…Книги Гила пишет по ночам, когда домочадцы уже спят, и в доме царит тишина.

- Я люблю все свои книги, но особенно мне дорога третья, где я описываю историю непростых взаимоотношений трех детей, один из которых смертельно болен. На самом деле это история любви, которая разворачивается на фоне трагедии, где дети пытаются победить смерть. Четвертую книгу я написала для малышей и их родителей: ее героиня – девочка, которую удочерили. Что же касается пятой книги, то о ней говорить еще рано. Вот когда закончу…Надеюсь, это случится через год.

…У актрисы двое детей: сын Идан от первого брака (в 18 лет Гила вышла замуж за актера, с которым прожила пять лет) и дочь Хагар. Что же касается мужа – известного деятеля искусства и журналиста Яакова Агмона, то Гила умудрилась сыграть с ним свадьбу на 39-м году совместной жизни, когда у пары были уже внуки. Дело в том, что в 1963-м у них не было настоящей свадьбы.

- Мы жили вместе, были счастливы, и нас это вполне устраивало, - вспоминает Гила. - Но когда мама заявила: "Если вы не поженитесь, я просто умру!", Яаков сказал: "Что нам стоит сделать это ради твоей мамы?" Мы прибежали в рабанут, прихватив по дороге случайных свидетелей,
которых нашли на улице и попросили раввина сделать нам хупу побыстрее, поскольку вечером у нас был спектакль. Так мы наспех поженились, но мечта о настоящей свадьбе не давала мне покоя. Муж только посмеивался: "Какая там свадьба, ведь у нас уже внуки!" И тогда я втайне от Яакова заказала настоящее платье невесты и подготовила ему на день рождения сюрприз, который мы отмечали со всей труппой в «Габиме». В разгар веселья я исчезла, а потом неожиданно я вышла из-за кулис в этом платье и спросила мужа при всех: "Ну, а сейчас ты готов на мне жениться?" Яаков тут же нашелся что ответить: "На такой красивой? Конечно!" И мы тут же устроили хупу и свадьбу – все было подготовлено заранее.

Я счастливая женщина, - признается актриса. – На протяжении 47 лет люблю одного мужчину, - делает паузу, улыбается. – Именно благодаря Яакову я стала тем, кто я есть. Когда мы познакомились, я представляла из себя что-то вроде разобранной мозаики, которую он с большим терпением собрал в одно целое. Яаков, кстати, настоящий феминист. Он никогда не придает значения бытовым вещам, не приемлет привычного стереотипа по поводу того, что жена в первую очередь должна быть хозяйкой – ежедневно стоять у плиты и наводить в доме чистоту. Его, как и меня, интересуют духовные вещи, творчество.

…Мать актрисы строго соблюдала еврейские традиции, в то время как Гила ведет светский образ жизни.

- Я просто верю в то, что есть некие высшие силы, которые нас хранят и всегда держу при себе книжечку «теилим», откуда каждый день читаю по страничке, - признается актриса. – И еще мне очень нравится раввин нашей маленькой синагоги Арье Левин – за то, что он общается с людьми без малейшего фанатизма, но с огромным чувством любви, и каждый еврейский праздник делает достоянием всех жителей района, независимо от их религиозной принадлежности.

Я мечтаю о простых вещах. Например, хочу застать то время, когда в Израиле воцарится мир и покой. Чтобы я еще успела это увидеть…

Этель Ковенская. Кошка находит свой дом

...Она вышла на сцену на ватных ногах, зажмурилась, только бы не видеть этого переполненного зала и устремленных на нее глаз, набрала в легкие побольше воздуха и начала читать Маяковского. Что подкупило зрителей - вид хрупкой, умирающей от волнения чтицы, ее смешные оговорки (вместо "я достаю из широких штанин" она прочла "я достаю из широких штанов")? Или для сидящей в зале, довоенной еще публики важнее всего было то, что девочка представляла население "освобождённых западных территорий", но успех был оглушительным. 14-летняя школьница Эточка Ковенская получила первый приз. Ее дядя, крупный инженер в министерстве легкой промышленности, специально приехавший из Москвы поглядеть на маленькую племянницу, заявил своей сестре "После концерта: "Из Этки выйдет хорошая актриса. Ей нужно учиться у Михоэлса. Вызов от него я организую".

Дядя обещание сдержал. Он пришел к Михоэлсу, рассказал ему о своей необыкновенно талантливой племяннице, и вскоре из Москвы пришел вызов. Паспорта у юного дарования еще не было: старшая Ковенская купила его у паспортистки за коробку шоколадных конфет - дарованию пришлось добавить два лишних года.

...В Москву она прибыла в провинциальном платьице в горошек с широченными буфами - из одного рукава свешивался трогательный мамин платочек, обвязанный по краю крючком. Со своими наивными глазами, носом, усыпанным веснушками, вчерашняя школьница Эточка Ковенская выглядела в толпе абитуриентов - взрослых интеллигентных ребят - белой вороной. Хотя и расплела привычные косички, обрушив на плечи копну длиннющих волос. Секретарша из приемной комиссии, подняв на 15-летнюю девочку усталый взгляд, произнесла: "Деточка, вы ошиблись адресом, здесь не детский сад".

...И все же ей удалось добраться до студента ГИТИСа Иосифа Шейна, который сортировал абитуриентов по заданию Михоэлса. Одним он после прослушивания говорил: "К сожалению, у нас с вами ничего не выйдет", других направлял на экзамен. Эточка попала во вторую группу. Напротив ее имени Шейн по ассоциации начертал "скрипка". Такой она ему тогда показалась. Спустя много лет - уж в Театре Моссовета - игра в ассоциации, когда по названному цвету или музыкальному инструменту угадывалось, о каком человеке идет речь, стала для Этель Ковенской и других актеров излюбленной игрой.

- Готовьтесь к этюду, - сказал Штейн.

"Что же делать? Я ведь не умею рисовать", - с ужасом подумала она про себя.

...Михоэлс сидел в зале. Рядом с ним еще какие-то люди.

- Вытащи платок из-за рукава, - приказал Михоэлс, - и веди себя так, как тебе подскажет музыка.

Он подал знак пианисту, и тот обрушил в зал шквал страстей. Небо заволокло тучами, затишье перед бурей сменилось яростными порывами ветра, пригибающими к земле деревья, загрохотал гром. Она металась по сцене, то пригибаясь от сильного ветра, то припадая в страхе к земле. Потом все стихло - из-за туч пробились лучи, и она, протянув к солнцу руки, просияла ему навстречу всеми своими веснушками. Студийный пианист Будейский был удивительным человеком: он мог, одновременно поглядывая в газету и попивая чай, пробегать пальцами по клавишам. Дело свое он знал великолепно.

Она спустилась по лестнице как во сне. Вышла на улицу. Навстречу кинулась подруга:

- Знаешь, на тебя все ТАК смотрели! И Михоэлс! Наверное, возьмут.

Она никак не прореагировала на эти слова. Внутри бушевал пожар, который надо было немедленно утолить, иначе - смерть. Подруга сбегала на угол улицы, купила за пять копеек огромный ломоть арбуза, протянула. Эточка впилась во влажную мякоть, пила ее, пока не угас пожар.

- Знаешь, а ведь я не люблю арбузы, - призналась она подруге после того, как от ломтя осталась одна корка. Обе расхохотались. Они тогда не знали еще ни того, что одной из них предстоит в театре стать дублершей другой, ни того, что сыграть дублерше не суждено, ни того, что это не испортит их отношений. Только однажды - на жарких летних гастролях - подруга гневно бросит Этель в лицо: "Ты ведьма, ведьма! Ты сказала мне вчера: "Не выбрасывай хлеб, вдруг завтра война", и вот она началась - сегодня!"

...Из 36 абитуриентов студентами стали только шестеро - у Эточки ухнуло сердце, когда она услышала свою фамилию в их числе. Месяца через полтора по театру разнесся слух, что будут ставить "Блуждающие звезды". Ее вызвал к себе директор:

- Знаешь что, я тебя прошу, не относись к этому серьезно. Чтобы потом не было разочарований. Тебя тоже хотят посмотреть на роль героини. Только посмотреть, и все. Учти это, чтобы не расстраиваться потом.

Какие разочарования, какие ожидания, какие расстройства? - она тогда была в плену одной-единственной эмоции: страха перед очередной встречей с режисссером. Это потом для нее станет необходимым непременное присутствие Михоэлса на каждом спектакле, где она играет Рейзл. А пока - репетиционный зал. Ступеньки, ведущие на сцену, - она знала цену каждой из них. Внизу - Михоэлс и вся труппа.

- Спой что-нибудь, - приказал Михоэлс.

Все молча смотрели на нее. Ждали. И в этот момент она с ужасом поняла, что вдруг забыла все-все песни, которые так любила и пела с детства. Мама утверждала, что петь Эточка начала раньше, чем говорить. Может быть, так оно и было. Но в этот момент она начисто забыла ВСЕ ПЕСНИ, которые знала.

- Неужели ты не можешь ничего вспомнить? - удивленно спросил Михоэлс.

- Я все забыла, - потерянно сказала она.

В зале кто-то пожал плечами. Михоэлс задумчиво побарабанил пальцами по спинке стула:

- Ну хорошо, тогда спой какую-нибудь мелодию без слов.

И она запела мелодию, которую слышала на пластинке в дядином доме. Сидящие в зале переглянулись: это была песня из спектакля ГОСЕТа. Эточка, разумеется, этого не знала - она не видела ни одного спектакля театра.

- А теперь я дам тебе несколько слов, попробуй их пропеть, - сказал Михоэлс.

И Эточка запела, обратившись к Богу: "Ну почему ты, Господи, ну скажи, почему... Ведь кажется... Но почему же, Господи, почему?..." Позже эта песня вошла в спектакль "Блуждающие звезды", в котором Эточка играла Рэйзл - девочку с божественным голосом, которая впоследствии становится актрисой. Михоэлс искал на роль главной героини неопытную актрису, не испорченную театральными штампами. И он ее нашел.

По понедельникам в 11 утра Эточка приходила на репетицию к Михоэлсу. Она проходила приемную, в которой обычно сидели люди, ожидавшие, когда Михоэлс освободится (однажды Эточка увидела в этой очереди Лемешева с женой), и прямо направлялась в кабинет - это было ее законное, репетиционное время.

Михоэлс никогда не повышал голоса на самую маленькую в театре актрису, с другими был всяким. Лишь однажды, встретив ее за кулисами перед началом спектакля, сердито сказал: - Я ведь запретил клеить ресницы в первом действии! (во втором действии, гдеРейзл была уже взрослой, Эточку гримировали под женщину, клея ей ресницы и подводя глаза).

Михоэлс ухватил Эточкины ресницы и тут же отдернул руку:

- Господи, я и не знал, что у тебя такие длинные ресницы!

Эточка расплакалась.

В начале войны театр эвакуировался из Москвы. Куда - Эточка не знала. Дядя очень боялся, что племянница сбежит за театром, как ее героиня Рейзл, и держал Эточку взаперти. Потом увез с собой в Сызрань, куда эвакуировалось его министерство. До Сызрани добирались пятеро суток: стояла глубокая осень, в вагоне были разбиты все стекла. Поселились в комнате, где уже жили пятьдесят человек. Дядя уходил засветло, возвращался ночью. Эточка страдала от одиночества, ей казалось, что она погибает. Она решила себя спасать. Тем более что удалось узнать - еврейский театр находится в Ташкенте.

Она села в поезд в Куйбышеве. Вещей у Эточки было - два маленьких тюка (мамина пуховая подушка да пара платьев). Из еды - батон и банка крабов. Дядя дал ей в дорогу все свои деньги - но и этого по тем временам было совсем немного. Через десять минут после отправления поезда подошел проводник с парой пассажиров, заплативших ему деньги "сверх". Эточку согнали с законного места - всю дорогу она провела в блуждании по вагонам: только на ступеньки никто не претендовал. Она сидела на них, вцепившись застывшими руками в поручни, и в отчаянии смотрела на яркую луну, время от времени скрывавшуюся за клубами паровозного дыма.

...В Ташкенте стояла страшная жара. Вокзальная площадь была забита тысячами людей. Эточка заняла очередь в камеру хранения, поставила на землю свои тюки и отправилась в город на поиски театра. В конце концов она набрела на какого-то министерского чиновника. С сомнением окинув глазами детскую фигурку в грязном зимнем пальто и рваных чулках, тот не поверил, что перед ним актриса ГОСЕТа, но все же сказал:

- Опоздала ты, девочка. Только вчера театр был здесь, а сегодня они уже в Самарканде.

Билетов на Самарканд не было. Но ей повезло: какой-то человек шел по площади и кричал: "Есть один билет до Самарканда! Кому нужен один билет до Самарканда?" Один билет был никому не нужен - все убегали семьями. И он достался ей. И снова страшная ночь в поезде, забитом измученными людьми, без места. Батон давно кончился, от крабов осталось одно воспоминание. Тюки были еще при ней - как ни странно, в ту пору ее не обворовывали - было не до этого, все спасались бегством. Последние двадцать копеек она отдала водителю грузовика, едущего с самаркандского вокзала в центр города. Когда борт машины откинули, первым, кого она увидела, был артист ГОСЕТа Луковский (один Бог знает, как он там оказался). Эточка на секунду потеряла сознание и мешком свалилась в его руки.

Театр располагался в общежитии. Неожиданное появление Эточки было для актеров большой радостью. Ее накормили, ей отвели самое лучшее место (с этого дня Эточка спала на бильярде), ее повели к Михоэлсу.

Окинув взглядом грязное пальто, рваные чулки, свалявшуюся в дороге вязаную пилотку, он улыбнулся и сказал:

- Кошка находит свой дом. Я говорил вам - она настоящая актриса.


А потом были два голодных года в Ташкенте и возвращение в Москву. В поезде Эточка впервые накрасила губы одолженной у актрис помадой - ей хотелось вернуться в Москву уже взрослой, а именно такой она себя и ощущала после всех испытаний.


...Все началось внезапно. Наутро она... должна была ехать с Михоэлсом и своим театральным педагогом Зускиным на концерт в Ленинград (Эточка исполняла эпизод из спектакля по повести "Фишка-хромой" Менделе Мойхер-Сфорима). Перед поездкой ей предстояло отлучить от груди десятимесячную дочку. Взяв ее на руки, она сказала малышке перед кормлением:

- Вот сейчас - в последний раз.

И в этот момент на лестнице страшно закричали:

- Михоэлс погиб! Михоэлс погиб!

Не помня себя, она вскочила на ноги - дочка скатилась с колен и сделала свой первый в жизни шаг.

Эточка выскочила на лестницу (она жила в комнате при театре) и отчаянно закричала:

- Его убили! Его убили!

Она не знала, почему выкрикнула именно эти слова, ведь еще ничего не было известно, и, наверное, не смогла бы объяснить этого, если бы ее спросили. Михоэлс не раз говорил, что интуиции в ней больше, чем таланта. И в эти жуткие минуты интуиция безошибочно подсказала ей страшную правду.

Двое суток она просидела на сцене у гроба. Когда Михоэлса хоронили, бросила в его могилу вместе с комьями земли белую лилию. Ей в тот момент казалось, что жизнь ее кончена и ничего уже не будет. Потому что она не представляла себе театр без Мастера.

Для театра и в самом деле настали страшные времена. Уничтожив верхушку еврейской театральной культуры, остальных выбивали по одному - с маниакальной настойчивостью. Люди обходили театр стороной - боялись. Зускин, вынужденный заменить погибшего мастера, был в депрессии: с него, как и со многих, уже взяли подписку о невыезде. Вскоре за ним пришли.

Кровавое время вписывало жуткий смысл в театральные монологи. Актриса, исполнявшая в одном из спектаклей роль уличной девушки, пела:

"Дайте копеечку, дайте копеечку, был и у меня когда-то жених. И кто знает, куда подевался, - ушел и больше не вернулся..." Мужа актрисы в одну из ночей увели навсегда.

Однажды Эточку остановили на лестнице безликие люди, из-за плеча которых выглядывали дворничиха и понятые. Она обмерла: ну вот, и за ней пришли. Люди заставили Эточку показывать, кто в какой квартире живет. Они шли по длинному коридору, останавливаясь у каждой двери. Из одной квартиры неожиданно раздался страшный женский крик: "Не пущу!" (в то время каждый прислушивался к шагам за дверью, нервы были на пределе, это напряжение выдерживали не все).

Обладатели сумрачных лиц молча проследовали дальше, не обращая внимания на крики, несущиеся из-за запертой двери. Они направлялись в конец коридора, где жил известный еврейский писатель Дер Нистер (Каганович). В дверном проеме Эточка увидела стол, на котором стоял стакан с недопитым чаем, горка сушек. Семидесятилетний писатель словно ждал непрошеных гостей: ему было неловко, что всех его друзей уже давно взяли, а за ним все не идут. Он тут же поднялся с кровати, на которой лежал полностью одетым, шагнул навстречу понятым и сказал, ни к кому не обращаясь: "Слава Богу!" Жена подала готовый узелок. Через год его расстреляли.

...Труппе ГОСЕТа, вернувшейся в конце декабря с ленинградских гастролей, объявили о закрытии и так уже совершенно обескровленного арестами театра.

Эточку спас Завадский, друживший с Михоэлсом много лет и видевший все его спектакли: он пригласил ее в театр Моссовета сразу после закрытия ГОСЕТа, невзирая на "сомнительное происхождение" актрисы и ее страшную "биографию".

- Я слышал, что Михоэлс вас очень любил как актрису? - спросил ее на собеседовании директор театра.

- Да. Но он держал меня в ежевых рукавицах, - ответила Этель, так и не избавившаяся от своего польского акцента.

- Не в ежевых, а в ежовых, - поправил директор, и в этот момент ей показалось, что она никогда не сможет играть в русском театре.

Через полгода Этель Ковенская играла в спектакле Завадского Дездемону. Ее партнером был - тогда уже великий - Мордвинов.

Театр Моссовета был театром "звезд": Любовь Орлова, Ростислав Плятт, Вера Марецкая, Фаина Раневская. Занять достойное место в этом "созвездии" было очень трудно. И вписаться в труппу, где известные артисты предпочитали дружить либо со своими сверстниками, либо с равновеликими талантами, окруженными свитой поклонников, было непросто. Как ей это удалось - благодаря трагической театральной биографии, счастливому свойству своего характера, делающего ее открытой и доброжелательной ко всем и вопреки всему, или просто таланту -не суть важно. А важно то, что она, проработав в театре 22 года 5 месяцев и 2 дня, ушла любимой своими коллегами, с пожеланиями добра, а не проклятиями вслед, что в театре случается не так уж часто.

Когда Любови Орловой сказали, что Этель Ковенская уезжает в Израиль, она радостно воскликнула:

- Да что вы говорите? - И тут же, "спохватившись", притворно свела на переносице брови: - В Израиль? Какой ужас! Какой ужас!

На самом деле великая актриса радовалась, что Этель уезжает из страны, цену которой - после многочисленных своих поездок по свободному миру - Орлова знала слишком хорошо.

Серебряные, сшитые на заказ туфли, подаренные ей Любовью Орловой, Этель хранит до сих пор, и четверть века спустя вспоминая их очаровательную и доброжелательную ко всем своим коллегам хозяйку, красивую и счастливую женщину, актрису, которой некому было завидовать - равных ей в то время просто не было.

...Раневская - странная, искрометная, ироничная, рассеянная, то и дело забывавшая в магазине покупки - однажды вышла из привычного образа, с которым не расставалась не только на сцене, но и в жизни.

- Вы зн-наете, - сказала она как-то Этели, привычно заикаясь, - наш Бог - вы понимаете, кого я имею в виду? - очень старый. Он спит, спит, потом просыпается, делает свое
черное дело и опять спит!..

До этого Раневская никогда не упоминала о своей национальной принадлежности.

...Этель решила обрубить все концы за полгода до отъезда в Израиль: она не могла допустить, чтобы кто-нибудь в театре постра¬дал из-за нее. Никому ничего не сказав, она подала заявление об уходе под вымышленным предлогом: будто бы ей не дали роль, которую она ждала.

- Эточка, но ведь окончательного распределения ролей не было, - кинулся уговаривать актрису директор.

- Нет-нет, - поспешно сказала Этель, - я уже решила. Я просто чувствую, что мое время ушло.

К Завадскому она зайти не решилась, боялась. Так и уехала, не попрощавшись. Завадский был на нее страшно обижен за это, но когда узнал истинную причину, все простил.

В день его смерти она отправила телеграмму – и та дошла сквозь "железный занавес", может быть, случайно, может быть, потому что была послана в театр, а не на дом. Плятт взял ее, поднял высоко над головой и сказал:

- Эткина телеграмма будет висеть на самом видном месте, - и приколол ее к стене.

В последнем ее спектакле-мюзикле в Театре Моссовета ей нашли только физическую замену - ее необыкновенный голос не могла воспроизвести ни одна актриса, и действие шло под фонограмму. Спустя годы после ее отъезда в Израиль актеры, сидящие в своих гримуборных, обычно замолкали, заслышав в динамике ее голос. Они говорили друг другу:

- Слышите, Этка поет...

А у нее была уже совсем другая жизнь. Всего через год после приезда она подписала контракт с "Габимой" - театром, который за пятнадцать лет так и не стал для Этель домом.

- Здесь никогда не было Михоэлса и Завадского, в этой атмосфере не выживают даже растения. - так она определила для себя время, проведенное в "Габиме", растянувшееся на долгие годы.

Единственное приятное воспоминание осталось лишь от сыгранных здесь ролей, в большинстве своем заглавных.

"Кошка находит свой дом", - сказал когда-то Михоэлс. И она нашла его наконец после долгих скитаний - в театре на идиш, где работает (правильнее было бы сказать, живет, существует...) вот уже семь лет. Все годы, которые Этель вынужденно провела в "чужом доме", она пыталась сохранить себя. И, судя по всему, ей это удалось. Новый период воплотился в очередные роли очередных спектаклей, концертные поездки по миру; старый ужался до размера семейных реликвий, пожелтевших афиш, фото из пыльных альбомов, картины знаменитого Аксельрода на стене, где актриса ГОСЕТа Эточка Ковенская запечатлена в свои неполные 22.

...Женщина без возраста грациозно (только у актрис и танцовщиц бывает такая необыкновенная пластика) передвигается по комнате: ее дом стоит на пересечении времен.


Соло на барабане

Вам дарили в детстве барабан? Ну вспомните, вспомните... Как страдальчески морщилось мамино лицо: "Ах, прекрати, пожалуйста, у меня от твоего стука разыгралась мигрень!" Как настойчиво звонили в дверь соседи: "Это когда-нибудь прекратится, наконец?" Но зато каким наслаждением было изо всей силы колотить тоненькими палочками по круглому полю из плотной бумаги и воображать себя... Ах, кем мы себя только не воображали!

В барабан-то били все, да не все остались верны своему другу-барабану, превратившись во взрослых. Кое-кто из бывших "барабанщиков" сегодня страдальчески морщит лицо: "Ах, у меня от этого стука разыгралась мигрень", а кое-кто звонит в соседскую дверь: "Это прекратится когда-нибудь или нет?"
Люди забывают быстро, а барабаны присягают на верность новым барабанщикам, рассыпаясь радостной и энергичной дробью.

...Вопрос был провокационным:

- Вы давно стучите на барабане?

Ответ был соответствующим:

- Стучат по дереву, стучат на соседей. На барабане - играют.

(К своим неписаным правилам - "никогда не называть артистов цирка циркачами, не говорить о работниках архива: роются в бумагах, а о моряках - плавают - я добавила еще одну: "не использовать глагол "стучать" по отношению к барабанщикам".)

...Из Гонена Розенберга делали пианиста - мама отвела его в музыкальную школу, едва малышу исполнилось четыре года, хотя он бы, конечно, предпочел играть не руками, а ногами - по мячу. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы однажды Гонен не увидел по телевизору барабанщика и не услышал его соло. С той самой минуты он начал стучать по всему, что только попадалось под руку. Его первыми барабанами стали кухонные кастрюли. Ну а маме не оставалось ничего другого, как перевести своего музыкально одаренного сына на отделение ударных инструментов, где Гонен узнал, что барабаны - не единственные ударные, существующие в природе. Он научился играть на ксилофоне, малом барабане, тарелках и многом другом.

«За что люблю джаз»

- В джазе музыкант - солист и может выразить самого себя. Нет конкретных нот, есть форма ("сетка"), а что происходит дальше - зависит только от тебя, твоих чувств и твоего
настроения. Каждый раз ты играешь что-то новое - повториться практически невозможно, ведь импровизация - это состояние, которое ты испытываешь на данный момент - момент игры. Плохое настроение - НЕ ЗНАЧИТ плохой джаз. Плохой джаз - когда приходишь на репетицию или концерт пустым. Плохой джаз - это РАВНОДУШИЕ, когда музыканты не слушают друг друга, когда им все равно, что происходит...Джаз очищает меня, дает энергию, помогает контактировать с людьми. Я бы даже сказал так: джаз раскрыл меня как личность, я научился понимать самого себя и окружающих.

«За что я люблю барабаны"

- Мне нравятся ритмы. Ноты - это ноты, в них уже заложена гармония, а в барабане ты поначалу вроде бы ничего не слышишь, кроме стука, и твоя задача - найти музыку в этих
ритмах, найти гармонию. Для большинства барабаны - не более чем аккомпанемент. Но ведь барабан - такой же музыкальный инструмент, как и все существующие. Да, он не имеет в своей основе определенного тона звучания, но посредством настройки и техники исполнения ты можешь извлечь из барабана настоящую музыку.

"Он годами учился классической музыке, в то время как душа его стремилась к джазу" - с этой возвышенной фразы можно было бы начать главную историю, которая, собственно, и послужила поводом для нашего знакомства с Гоненом, закончившим к тому времени израильскую Музыкальную академию имени Рубина и переигравшим в составе нескольких (симфонического, филармонического, камерного) оркестров. Ну а если сказать о том же самом попроще - Гонен не пропускал ни одного биг-бенда, ходил на все джазовые тусовки, перезнакомился со многими музыкантами, слушал в записи выступления выдающихся джазистов ("Всех барабанщиков с мировым именем я знал только по записям, которые переписывал у друзей. Эти записи и были моими первыми учителями").

В 1992-м Гонен послал кассету с записью своих выступлений в Америку - в жюри престижного международного музыкального фестиваля, в рамках которого проходили не только концерты, но и мастер-классы для музыкантов со всего мира. Ему прислали приглашение, дали стипендию. Два с половиной месяца Гонен учился, играл, отдыхал, общался с музыкантами из других стран. Постепенно он понял, что "созрел" и теперь ему нужен Учитель. Искать его Гонен поехал в Америку, а точнее, в Нью-Йорк. Играют джаз, конечно, по всему миру, но домом своим джазовые музыканты считают все же Нью-Йорк ("Я хотел учиться у настоящего чернокожего барабанщика. Не только потому, что большинство барабанщиков, которых я слушал в записи, были неграми. Конечно, и среди белых есть прекрасные барабанщики, но у негров ритмы - в крови. Их всегда можно отличить от белых музыкантов по манере игры. У них есть нечто, доступное только им. Они интуитивисты: их манеру можно перенять, но научиться чувствовать музыку так, как чувствуют ее они, невозможно. Джаз обосновался в начале века в негритянской общине, чернокожие музыканты были безграмотны - они играли свою внутреннюю музыку безо всяких нот - так, как они ее чувствовали. И это определило их стиль").

...Ему порекомендовали чернокожего барабанщика Майкла Карвина, у которого в тот момент училось около 20 музыкантов из разных стран. Гонен позвонил, представился. "Приходи, я тебя послушаю", - ответил Майкл. И Гонен отправился в Манхеттен, где Майкл арендовал небольшое помещение для занятий ("Это была судьба - учитывая, что я никогда не слышал Майкла Карвина в записи и ничего не знал о нем, кроме того, что он уважаемый в Нью-Йорке музыкант и очень хороший учитель. О том, что Майкл Карвин за полвека переиграл со всеми великими музыкантами Америки, я узнал гораздо позже").

...Майкл Карвин оказался крупным негром плотного сложения, с широкой улыбкой. С первой минуты он повел себя так, что у Гонена сразу исчез комплекс маленького ученика перед большим учителем. "Мы с тобой оба музыканты, - сказал Майкл. - Просто у меня чуть больше опыта". Майкл устроил Гонену небольшой экзамен: сыграй то, сыграй это. Потом написал от руки ритмический рисунок: "Прочти и сыграй". Гонен сыграл. "Знаешь, у меня за мою жизнь было 120 учеников, тридцать из них стали очень большими музыкантами, и только 15 из 30 смогли прочесть этот ритм с первого раза".

Гонен спросил о цене урока. Майкл назвал. Гонен прикинул, что на полгода учебы у Майкла ему скорее всего денег не хватит, и сказал: "Извините, что я отнял у вас время, но, наверное, у меня ничего не выйдет". - "У тебя не хватает денег? - сообразил Майкл. -Я обещаю тебе, что все равно буду давать тебе уроки - даже когда у тебя кончатся деньги. Запомни мои слова".

Впоследствии все так и произошло. Майкл был из тех людей, для которых важнее было не то, сколько человек ему заплатит, а то, КАКОЙ человек к нему пришел и на что он способен с профессиональной точки зрения. Ему было достаточно послушать игру музыканта, чтобы составить о нем мнение как о человеке, или, поговорив с ним, понять, как он играет. Майкл Карвин дошел до такого уровня, что результат, отдача были для него важнее всего остального. Он считал, что музыкант должен уметь играть любую музыку и отдаваться ей полностью - независимо от того, джаз ли это, рок или классика. Сам он прошел все - классику, мюзиклы, "попсу", телешоу, пока не остановился на джазе.

...А потом начались уроки, и сначала они показались Гонену немного странными.

"Расскажи мне, где ты побывал за неделю, что видел, кого слушал,- предлагал Майкл. - Если ты будешь сидеть и молчать, как в суде, дело не пойдет, родной. Если ты хочешь учиться у меня, ты должен делиться со мной всем, что тебя волнует. А в Нью-Йорке ты можешь почерпнуть для себя очень много такого, с чем прежде не сталкивался. Ты еще такой молодой, у тебя все внутри должно кипеть, а ты ведешь себя, как старик. И запомни, я для тебя не учитель, а тренер. Я делаю из барабанщиков музыкантов. Моя цель - научить тебя ИГРАТЬ МУЗЫКУ на барабанах и помочь тебе найти самого себя. Чтобы ты играл не как другие, а как ты сам. Допустим, ты скопировал соло, которое сыграл в 60-х известный барабанщик, но тебе и в голову не придет, что сегодня твой кумир воспринимает свою тогдашнюю игру совсем иначе и говорит: "Боже, какое же дерьмо я сыграл в 60-х! Как жаль, что это было записано!" И потом: имя - это еще не все. У каждого человека свой вкус: то, что подходит для него, может не подойти для тебя. Конечно, на каком-то этапе у музыканта должен быть свой идол, но через это надо пройти и найти дорогу к самому себе ("Его слова попадали мне в сердце. До Майкла у меня не было учителя в духовном смысле слова. Моими учителями были джазовые записи. Я переводил чужие соло на ноты, изучал стили, историю джаза, биографии известных музыкантов. К Майклу я приехал именно для того, чтобы НАЙТИ СЕБЯ как барабанщика. И Майкл был именно тем человеком, который мог мне в этом помочь").

Майкл никогда не поглядывал на часы: занятия порой длились по нескольку часов - все зависело от конкретной работы и результата.

Уроки были раз в неделю. Все остальное время Гонен посвящал Нью-Йорку. Мифы превращались для него в реальность: Гонен мог запросто встретить в метро известнейшего музыканта, имя которого было для него легендой в течение многих лет. Другая знаменитость могла оказаться рядом с ним на соседнем кресле во время какого-нибудь концерта. К третьему Гонен подходил уже сам, чтобы поблагодарить за прекрасную игру, и всякий раз поражался простоте и сердечности, с которой его кумиры общались с никому не известными музыкантами. Нью-Йорк был для всех этих людей домом. Подойти к ним где-нибудь на зарубежных гастролях было бы невозможно - из-за оцепления охраны.

Постепенно Гонен расковался и начал делиться с Майклом своими впечатлениями от концертов и музыкальных тусовок, которые посещал в течение недели. Майкл внимательно выслушивал Гонена, высказывал свое мнение, которого никогда не навязывал, предоставляя своему ученику свободу выбора ("А-а, Тони! - восклицал он, когда Гонен называл имя известного всему миру барабанщика. - Мы с Тони вместе росли. В 60-е годы он играл классно, а сейчас немного сдал. Кажется, у него возникла проблема с ритмом. Но это мое сугубо личное мнение". Когда же речь заходила об известном чернокожем саксофонисте, Майкл произносил: "Джо, конечно, играет прекрасно, но я его не уважаю за его пренебрежительное отношение к негритянской общине, а ведь он вышел из нее").

Что касается профессии, то благодаря Майклу Гонен очень скоро понял, где на самом деле находится его место среди музыкантов. "Отличная техника - еще не все, -рассуждал Майкл. - Никогда не делай того, в чем ты не уверен". По Майклу Карвину, философия джаза состояла в том, что джаз -неотъемлемая часть жизни музыканта и зависит от всех перепадов его настроения, от всех его мыслей. "Ты полностью выражаешь то, что у тебя в душе. Музыка - это твоя речь, - говорил Майкл. - И запомни - джаз не выносит фальши или лжи. Если ты используешь чужие фразы - это сразу слышно. Чтобы понять джаз и научиться его играть - надо прежде всего понять самого себя, очиститься изнутри от всего ненужного. Ты не можешь быть фальшивым в жизни и искренним в музыке - и наоборот. Что же касается техники – она должна быть у каждого музыканта. Не обладая информацией о различных стилях и ритмах, сложно сыграть что-то свое".

Майкл помог Гонену понять, что ритм для барабанщика - это еще не все. Джаз -коллективная музыка, и барабанщику нужно научиться быть в ритме не только с собой, но и с остальными музыкантами. Ритм джаза - это не ритм метронома, а ритм всей группы, в котором барабанщику отводится очень важная роль. По Карвину выходило, что "плохой барабанщик в хорошем оркестре означает - оркестр плохой, а хороший барабанщик в плохом оркестре означает - хороший оркестр". Потому что люди в джазе прежде всего слушают ритм. Если им этот ритм нравится - все хорошо. Если нет ритма - нет ничего. А основу ритма задает барабанщик. Игру самого Майкла Гонен услышал значительно позже. Его поразило, насколько философия Карвина совпадает с тем, КАК он исполняет музыку ("Это была оригинальная музыка, не похожая ни на что, слышанное мной раньше. В своей игре Майкл был так же открыт и чист, как и в общении. И исполнение было на самом высоком уровне").

...Когда пришла пора играть соло, Майкл сказал: "О'кей, сейчас ты сыграешь мне мелодию". Эта фраза впервые заставила Гонена задуматься над тем, что значит для барабанщика мелодия. Раньше он думал, что барабаны - это прежде всего ритм. А Карвин попросил его не просто саккомпанировать, но СЫГРАТЬ ТЕМУ, а затем - импровизацию на эту тему ("Я начал просто стучать - какие-то фразы, которым когда-то научился, переводя чужие записи на ноты. Получилось очень лихо. "Стоп, стоп, стоп! - закричал Майкл. - Ты веришь в то, что играешь?" Подумав, я ответил: "Нет". - "А зачем же ты играешь? Никогда не играй того, во что не веришь. Ты можешь сыграть одну ноту за все соло, но это будет ТВОЯ нота, и ты увидишь, КАК ты себя почувствуешь после этого. Меня не интересует количество нот. С этого момента ты будешь играть только то, во что веришь". Мы начали играть снова, у меня в голове сложилась мелодия, я почувствовал, что идет что-то совсем другое, и меня это просто всего перевернуло. Потом я понял, что и в жизни, как в музыке, никогда не надо говорить или делать того, во что ты не веришь").

«Что такое слово на барабане»

- Это такое же соло, как на любом другом инструменте. И его нужно играть не ради того, чтобы показать всем, какой ты виртуоз, как быстро играешь и как разнообразен твой набор техники. Некоторые музыканты считают, что высший пилотаж - это сыграть как можно больше нот в секунду. Я до определенного момента тоже так думал. Но Карвин открыл мне простую истину: соло - это не набор звуков, ритмов и ударов, это - твоя речь. Это все равно что выйти на трибуну и начать молоть ерунду со скоростью, которая завораживает. Но настоящих ценителей не проведешь: музыкант или истинный любитель музыки сразу услышит все несоответствия. Когда я сыграл Майклу свое соло так, как я это понимал, то был сплошной грохот и бешеный ритм. "Подумай, откуда и куда ты идешь, что хочешь сказать своей музыкой? - спросил Майкл. - Где ее развитие? Где кульминационная точка? Где финал? Если ты сразу выдаешь всю информацию, которая у тебя есть, у тебя ничего не останется на конец. Сыграй один удар, сделай паузу и постепенно развивай свое соло. Важно, что ты играешь изнутри, во что веришь, что чувствуешь. Пусть это будут всего два предложения, но если ты уверен, что именно они и нужны, сыграй только их - но это будет твое настоящее соло.

Когда Гонен вернулся спустя полгода из Нью-Йорка, некоторые музыканты спрашивали его: "Как же ты не взял у своего учителя удостоверения о том, что ты у него учился? Кто тебе поверит, что ты учился у самого Карвина?" Но Гонен считал, что в музыке все познается в игре. Благодаря Майклу он стал играть иначе и иначе смотреть на жизнь. Это и было самым главным удостоверением ("Я получил от Майкла такое огромное количество энергии и веры в себя - мне казалось, что я способен перевернуть мир: собрать группу и сделать ТАКИЕ программы...").

...Спустя некоторое время Майкл Карвин приехал в Тель-Авив по приглашению клуба "Камелот": выступал в течение недели и проводил мастер-классы для молодых музыкантов ("У него учились совсем молодые -14-15-летние ребята. И Майкл открывал им глаза на джаз, заставлял их поверить в себя. Он поднимал на сцену даже тех, кто совсем ничего не умел, давая каждому свой шанс").

 "Энергия уходит в песок»

- В Израиле джаз не стоит на таком высоком уровне, как в Америке или Европе. Здесь немало любителей джаза, но очень сложно найти место, где можно было бы заниматься джазом не только ради кайфа, но профессионально, как любой другой работой. Поэтому таких мест, куда люди могли бы прийти послушать джаз, в Израиле не так уж много. Иногда наступает момент, когда начинаешь думать: а зачем вообще все это надо? Но сдаваться как-то не хочется.

Постоянных групп практически нет, есть музыканты, с которыми ты более или менее общаешься. Группы же варьируются в зависимости от работы и концертов. В данный момент мы составили трио: фортепьяно, контрабас и ударные. Собрались, сделали программу. Хотим записать ее и разослать в жюри разных фестивалей.

Но меня не покидает ощущение, что мы - в вакууме. В Нью-Йорке я был свидетелем того, как известнейший пианист Херби Хэнкок после своего концерта остался послушать выступление никому не известной группы, а потом подошел к музыкантам, и началось общение на равных. Он говорил: "А вы пробовали сыграть это?" -и подавал ребятам идеи, которые были на вес золота. Мне кажется, в Америке джаз так мощно продвигается именно потому, что этот контакт старшего поколения музыкантов с младшим происходит постоянно. А вот в Израиле мне трудно представить себе, чтобы маститый музыкант пришел послушать своих начинающих коллег. Тут царит полная кастовая закрытость, и никакого профессионального общения практически нет. Молодые музыканты пробиваются как могут: те из них, кто начинает играть более или менее хорошо, стараются уехать учиться в Нью-Йорк, потому что здесь трудно найти учителя и нет соответствующей атмосферы. Мы все находимся в некоем вакууме. Все, что мог, я взял в Нью-Йорке, который джазовые музыканты считают своей меккой. А интересовали меня прежде всего ментальные, духовные знания - подход к барабанам, подход к соло, подход к игре в ансамбле, подход к джазу, подход к жизни (технике можно научиться и по книжкам). И вот энергия, которую я привез из Нью-Йорка, постепенно уходит в песок... Это очень грустно. Но иногда бывают моменты пронзительного счастья - я играю ту музыку, какую хочу, и получаю истинное удовольствие от игры. А в такие моменты неважно, где ты живешь - в Нью-Йорке, Москве или Тель-Авиве. И есть ли у тебя сейчас деньги и крыша над головой.

Справка

СВИНГ – характерный тип метроритмической пульсации, основанный на постоянном отклонении ритма (опережение или запаздывание от опорных долей бита). Свинг - также стиль оркестрового джаза, сложившийся на рубеже 20 - 30-х годов в результате синтеза негритянских и европейских стилевых форм джазовой музыки Сначала исполнялся как биг-бенд, потом стал исполняться малым камерным составом {комбо). Свинг занимает промежуточное положение между традиционным и современным джазом.

БИ-БОП - сложился к началу 40-х годов, пришел на смену свингу, возникнув как экспериментальное направление иегритянского джаза. Основная характеристика: модернизация старого хот-джаза, культ свободной сольной импровизации, новаторство в области мелодии, ритма, гармонии. Би-боп считается первым стилем современного джаза.

ХАРД-БОП - разновидность бопа, возникшая в начале 50-х годов, отличается жестким ритмом, экспрессией, ориентацией на блюзовые традиции. Относится к современному джазу.

ФЬЮЖН - современное направление, возникшее в 70-е годы на основе джаз-рока: синтеза европейской академической музыки и неевропейского фольклора.

ФАНКИ - разработка музыкального хард-бопа к концу 50-х - началу 60-х. Это стиль современного джаза, отличающийся максимальной интенсивностью, блюзовым интонированием, экспрессией".
(Джеймс Линкольн Коллиер. "История джаза")

Mi Alborada

«Mi Alborada» по-испански означает «мой рассвет». После десяти лет скитаний в Севилье, Хересе и Мадриде, вознесших их на вершину олимпа фламенко, Керен и Авнер Пэсах решили, что пришло время встречать рассветы не на чужбине, а у себя, в Израиле. Покидая Севилью и цыганский клан Фарруко, основавший одну из самых известных в мире школ фламенко и распахнувший для молодой израильской пары не только двери танцевальной академии, но и свои сердца, новоиспеченные родители не представляли себе, чем они будут заниматься в Израиле. Им хотелось, чтобы новорожденный сын Ярден-Хуан рос в окружении своей многочисленной израильской родни, в киббуце Рамат-Рахель, близ Иерусалима, где прошли детство и юность его отца.

«Откуда у парня испанская грусть...»

Авнер, сабра в шестом поколении по линии отца, вспоминает, что родители говорили между собой по-испански (мать – уроженка Чили), а в доме всегда звучала латинская музыка с ее завораживающими ритами.

- В моих детских впечатлениях отпечатались три страны - Израиль, Чили и Боливия, где довольно долго работал мой отец, - говорит он. – В десять лет я перебрался в киббуц Рамат-Рахель, в 14 взял на гитаре первые аккорды и до армии уже вполне сносно играл классику и тяжелый рок. А мир фламенко мне открыл диск Пако де Люсия. Его игра меня просто поразила: «Вот это гитарист!» Кстати, много лет спустя мы встречались с Пако в Мадриде - он пришел на представление, в котором участвовала Керен, и даже сфотографировался с ней на память. Помню, с каким благоговением я пожал руку лучшему в мире гитаристу...

После армии я начал брать уроки игры на гитаре у людей, которые приехали из Испании и играли фламенко. Учился сам - по видеокассете с записью представления – мама переводила мне тексты песен. Я мечтал о карьере гитариста фламенко, но с мечтой пришлось распрощаться после того, как я повредил на работе палец (моя киббуцная профессия – плотник). Это было для меня настоящей трагедией! А потом мои товарищи-гитаристы сказали: «Авнер, а почему бы тебе не танцевать фламенко? Ты ведь хорошо владеешь своим телом». Многолетние занятия тай-чи и кун-фу действительно сделали мое тело очень пластичным. Я начал брать уроки в разных танцевальных школах, и в том числе – фламенко, и, как человек тотальный, ушел в это с головой. А тут еще выпал счастливый билет: киббуц подарил мне большую поездку за границу с оплатой расходов, и я полетел в Испанию, даже не предполагая, что задержусь там на целых десять лет.

Через три месяца деньги кончились, и мы с приятелем начали подрабатывать на улице продажей картин. Вначале я обосновался в Херезе – цыганском городе на юге фламенко, потом перебрался в Мадрид – поближе к танцевальной академии Амо Диас. Там мы с Керен и познакомились – она уже полгода училась в этой академии.

«Тебя ждет сцена...»

Керен росла в Раанане. Ее родители – сабры. Дедушка со стороны матери родом из Польши – ему посчастливилось уцелеть в Катастрофе.

- У мамы, как и у многих, кто вырос в семьях людей, прошедших гетто и лагеря, было нелегкое детство, - говорит Керен. – Других девочек водили на балет, учили музыке, а у нее ничего этого не было. И мама дала себе слово, что у ее детей будет совсем другое детство и любые кружки, которые они захотят. Так, благодаря маме, я с раннего детства училась балету, музыке, современным танцам. Потом она отдала меня в школу Рут Барнеа, и я с десяти лет начала танцевать фламенко, а в 12 уже участвовала в большом конкурсе, где заняла третье место. До армии я уже точно знала, чем буду заниматься в жизни, а когда демобилизовалась, получила именную стипендию от "Израильского фонда фламенко Ади Агмон" и полетела учиться в Испанию. Первые полгода родители помогали мне оплачивать расходы, потом пришлось крутиться самой. Я вставала в шесть утра и шла убирать чужие дома и нянчить чужих детей, а после 11-ти уже занималась в академии. Я даже не предполагала, что встречу там еще и своего будущего мужа.

Впечатления

- Я первая с ним заговорила, - вспоминает Керен. – Мы сидели с друзьями на скамейке перед академией, а он – в отдалении, один, и я позвала его в нашу компанию. Помню, что даже первое впечатление от Авнера было у меня довольно необычным. Я выросла в городе, он в киббуце, и эта разница между нами ощущалась буквально во всем. Авнера совершенно не интересовали внешние, материальные вещи. Он был предельно скромно одет и так же прост был в общении. При этом - бешеная мотивация чего-то достичь и желание покорить весь мир. Его энергия буквально заражала. К тому же Авнер обладал массой талантов и в любое дело входил очень глубоко.

И сейчас, спустя годы, меня не покидает ощущение, что рядом со мной человек совершенно уникальный, - продолжает Керен. - Он пишет тексты, сочиняет музыку, ставит танцорам каждое движение – из него вышел очень талантливый учитель. Я могу говорить о нем бесконечно долго, потому что, когда мы задумали создать ансамбль, Авнер приложил руку буквально ко всему - даже сцену сам выстроил, он ведь еще и плотник. И повар прекрасный. И самый лучший в мире отец...

- Я тоже хорошо помню тот день, когда мы встретились с Керен, - вспоминает Авнер. – Меня с первой секунды общения подкупила ее доброжелательность, открытость и искренность. То же самое, кстати, я постоянно вижу в ее танце на протяжении многих лет.

А тогда, в 1996-м, в Мадриде, мы сразу подружились и Керен помогла мне выбрать самые лучшие курсы и лучших учителей. Потом началась рутина: каждый день танцы - пять часов подряд... Где-то через полгода между нами вспыхнул роман и мы стали жить вместе, то уезжая в Херез, то возвращаясь в Мадрид. А последние семь лет провели в Севилье, откуда отправились на гастроли по всему миру в составе одной из самых известных групп цыганского фламенко "Los Farrucos". Но это - отдельная история.

Фаррука, фаррукито, «фаррукеро»...

- Мы подружились с семьей Фарруко после двух лет учебы в академии, - вспоминает Авнер. – Из нее вышли ведущие танцоры, музыканты и певцы цыганского направления в фламенко.

В Херезе проходят знаменитые фестивали и представления этого клана. Фактически они и открыли нам путь на большую сцену. Но этому предшествовало одно событие, - рассказывает Авнер. - Как-то я спросил 18-летнего Фаррукито - сына Фарруки (знаменитой испольнительницы танцев фламенко) и Моррено (известнейшего исполнителя песен фламенко), не знает ли он молодых певцов, которые готовы выступить на фестивале фламенко в Тель-Авиве за небольшой гонорар, поскольку бюджет фестиваля очень мал. Этот разговор услышал его отец и спросил меня: «Ты ищешь певца? Я готов у вас выступить!» Я смутился: «Моррено, твое имя известно во всем мире, как же мы можем приглашать тебя на таких скромных условиях?» - «Меня не интересуют деньги. Ты хороший парень, и я хочу тебе помочь, а заодно посмотреть Израиль». Он пожал мне руку и сказал: «Вот тебе мое слово - слово цыгана».

Наш разговор с Моррено состоялся осенью 2000-го года. В Израиле тогда бушевала интифада: обстреливали Гило, взрывали автобусы. Помню, сидим мы в каком-то кафе в центре Севильи за неделю до начала тель-авивского фестиваля, и вся семья Моррено говорит ему: «Ты никуда не поедешь!», после чего обращается ко мне: «Сожалеем, Авнер, но мы не согласны, чтобы он ехал на войну!». Испанцы видели события из Израиля по телевизору, и им казалось, что это похоже на ад. Но Моррено был непреклонен: «Меня это не интересует. Я сказал, что поеду, и свое слово сдержу!» И он прилетел в Израиль в разгар интифады, с большим успехом выступал здесь, и мы объездили с ним всю страну. Моррено был счастлив. Едва мы успели вернуться, он мне тут же позвонил: «Авнер! Ты где? Приезжай к нам!» С этого момента начался волшебный сон: семья Фарруко нас фактически усыновила. Моррено познакомил меня и Керен с самыми известными в Испании певцами и танцорами фламенко.

Академия, где преподают члены семьи Фарруко, очень дорогая – на порядок дороже любой школы фламенко: большинство учеников из Америки и Японии. Чтобы там продержаться, мы продавали с Керен на улице картины и занимались разными подработками. Но все равно денег не хватало, и настал момент, когда академия стала нам не по карману. От отчаяния я подошел к Фарруке (именно она, увидев первый раз, как танцует Керен, предсказала, что ее ждет большая сцена) и спросил: «Может, вы дадите нам шанс?». Она, видимо, почувствовала все мое отчаяние, и, пожав мне руку, сказала: «Хорошо. Я вам помогу». И мы остались в академии даже после того, как наши деньги кончились: члены клана Фарруко продолжали учить нас бесплатно. Но дело в том, что в академии, где они преподавали, заправляла делами администратор-японка, которая получала свои проценты с каждого урока. Она начала возражать против того, чтобы кто-то из учеников не платил денег. Когда Фаррука это услышала, она сказала Керен: «Собирай наши платья и ботинки, мы все отсюда уходим!» И члены клана начали преподавать в другом месте. И все из-за нас, которых они считали уже почти членами своей семьи.

А потом случилась трагедия. Моррено поехал со своим сыном Фаррукито выступать в Аргентину и это оказалось для него последним турне: он там умер. Семья Фарруко погрузилась на два года в траур, и мы с Керен разделили их горе: не учились, не выступали и во всем помогали. Потом, когда они потихоньку начали возвращаться к обычной жизни, мы с Керен задумались - не вернуться ли нам в Израиль? Тем более, что родственники без конца нам звонили и звали назад. И вдруг Фаррука говорит: «Мы получили бюджет на большое турне по миру, которое посвящаем памяти Моррено - я хочу видеть Керен в своем представлении». А мне Фаррукито поручил сценическую часть. За два года - 200 представлений по всему миру, в составе труппы известнейших исполнителей фламенко. А потом у нас родился сын, которому мы в честь главы клана (отца Фарруки и деда Фаррукито) дали второе имя – Хуан.

Пять лет назад мы покинули Севилью и вернулись в Израиль, но наши отношения с членами семьи Фарруко остались теми же, что и были на протяжении семи лет - и в радости, и в горе. Они часто приезжают к нам в Израиль, гостят в нашем доме, а мы ездим к ним в Севилью. Кроме того, члены клана каждую весну проводят в наших студиях мастер-классы, а я с группой Фаррукито побывал на гастролях в Андалусии, и там познакомился с замечательным флейтистом и кларнетистом Амиром Шахасаром, который теперь участвует в наших представлениях в Израиле.

В Испании известные танцоры открывают школы своего направления фламенко, даавая им свои имена. Мы учились в школе клана Фарруко и продолжаем их дело, называя свою школу «фаррукеро» в знак уважения к людям, которые открыли нам этот мир.

Всякому путешествию приходит конец

Собираясь назад, в Израиль, Авнер и Керен не представляли, чем будут здесь заниматься. Но вышло так, что, едва они вернулись, к ним стали обращаться люди, мечтавшие научиться танцевать фламенко. Постепенно из учеников сложился ансамбль, который вышел на большую сцену.

- Мы живем в киббуце, и как все киббуцники, выполняем в нем разные работы, - говорит Керен. – А кроме этого есть две студии, работа в ансамбле, представления... Вначале нам пришлось приглашать музыкантов из Испании – своих еще не было. А потом появились свои певицы и певец, гитаристы, ударник...

Тайны фламенко

Они танцуют фламенко уже много лет, но до сих пор продолжают открывать для себя что-то новое. И, как утверждает Авнер, эти маленькие и большие открытия начинают определять и жизнь самих танцоров, их отношение к миру и людям.

- Казалось бы, фламенко – танец одиночки, - говорит он, - но когда ты танцуешь в ансамбле, то становишься как бы членом маленькой семь, где образуется уже некий общий язык. Собьется с ритма кто-то один – и все рухнет. Все участники представления фламенко по сути ударники: ритм задают все – танцоры, гитаристы, хлопающие в ладони певцы. Тут важна не столько музыка, сколько вибрация.

Я говорю начинающим танцорам: фламенко – танец строится не от разума, а от чувств и эмоций. Он позволяет вам познать свое тело и мир своей души, найти себя настоящего. Сольный танец – самая точная идентификация человека. Выходя на сцену, ты должен забыть все, чему учился, и доверять только своим чувствам и телу. Раньше я даже не представлял себе, сколько музыки и ритма заключено в человеческом теле – стоит их только разбудить. К своему соло я написал такие слова: «Этот путь начинается через твою мантру, и все, что тебе предстоит сделать – просто понять: во всем, что ты слышишь, звучит твой собственный голос».

Я замечаю, как фламенко меняет меня самого. Это способ мышления и общения, собственный язык и своя философия, - продолжает Авнер. – Начиная танцевать, я часто не знаю, в какой точке окажусь в финале - куда приведут меня мои ассоциации и воспоминания, которые я воспроизвожу с помощью жестов и вибрации. Всякий раз – это новые послания залу. И люди, которые ходят на одни и те же представления, говорят нам с Керне, что все они чем-то отличаются друг от друга.

Помню, как во время первых представлений у меня был страх перед залом, - вспоминает он. – А сегодня я настолько раскован и свободен внутри, что иногда погружаюсь в себя во время танца, забывая о публике, а только потом вдруг спохватываюсь и возвращаюсь к реальности.

Всякий раз я ищу на сцене себя, и этот процесс бесконечен. На сцене ты должен быть таким же, как в жизни, - объясняет Авнер, - и если тебе в данный момент нечего сказать, ты можешь остановиться или на какое-то время даже покинуть сцену – у нас в представлении бывают такие уходы и паузы, которые оставляют место для фантазий. Очень легко построить танец с начала и до конца, выучить каждое движение, выверить хореографию. Но во фламенко крайне важен момент импровизации: все более просто, чем в любом другом танце, и в то же время намного сложнее. Начиная танец, ты должен знать, почему его выбрал, и что именно хочешь сказать. Во фламенко все очень тотально, ты входишь в собственные переживания, воспоминания и ассоциации слишком глубоко, поэтому и энергетический посыл такой мощный.
Во фламенко много жестикуляции – защита (скрещенные на груди руки), призыв (руки, скрещенные над головой), желание раскрыть объятия всему миру (широко разведенные руки), - добавляет Авнер. - Но главное не визуальный эффект, а чувства, которые стоят за этим. Именно они определяют все жесты и задают те или иные вибрации. И этот танец одиночки на самом деле про всех нас, которые смеются и плачут, страдают и переполняются счастьем. Просто природа фламенко такова что позволяет быстрее прибыть в то, или иное состояние.

Фламенко для всех

Авнер и Керен считают, что фламенко – танец для всех и его, в отличие от балета, можно танцевать всю жизнь.

- У каждого человека есть внутренняя энергия переживаний, которую он может вытащить из себя во время танца, чтобы она помогла ему узнать себя подлинного, - говорит Авнер. – Начинающие танцоры, которые боятся на первых порах даже взглянуть на себя в зеркало, постепенно раскрепощаются, вытаскивая из себя боль, живущую внутри, и приходя к гармонии. Фламенко в этом смысле еще и лучший лекарь. Выходя за пределы ограничений и стереотипов, человек становится уверенным в себе. Далеко не каждый, кто увлекается фламенко, поднимется на профессиональную сцену, но зато он приобретет что-то не менее важное, познав себя и открыв в себе неисчерпаемые источники внутренней силы.

О том, как фламенко влияет на личность, мы уже говорили. Но я способен оценить этот танец еще и с точки зрения анатомии, поскольку изучал пилатес: фламенко невероятно укрепляет все тело – кости и мышцы. Это на самом деле что-то вроде тотальной гимнастики, позволяющей сохранить хорошую форму даже в преклонном возрасте. Глава клана Фаррука танцевал фламенко до самой смерти...

Альборада - имя дочери и представления

- Вы не жалеете о том, что вернулись в Израиль на пике своей испанской карьеры? – спрашиваю я напоследок Керен и Авнера.

- Мы долго шли к этому решению, но сделали выбор в пользу сына. Ему в Израиле очень хорошо: здесь его бабушки, дедушки, большая родня. А теперь у него еще есть и сестренка.

...Недавно у Авнера и Керен родилась дочь. Малышка получила двойное имя Шахар-Альборада (в переводе с иврита и испанского означает «рассвет»). То же слово есть и в названии третьего по счету представления ансамбля фламенко «Remangar» - "Mi Alborada" («Мой рассвет»), которое состоит из отдельных картин и сольных номеров, включающих элементы buleria – массового праздничного танца. Помимо солистов, танцоров, певцов и музыкантов в представлении участвует даже пальмерист (palmero), отхлопывающий ритм ладонями.

Вместо послесловия

Мы никогда не знаем, куда они уведут нас на сей раз под дробную музыку не то своих каблуков, не то своих сердец. Но несомненно, это будет увлекательное путешествие, исполненное простых человеческих радостей и рвущих душу страстей. Такое короткое путешествие – всего час сценического времени, и в то же время такое длинное - как и жизнь человеческая: от рождения до смерти.

20. ИСЧЕЗАЮЩИЙ ВИД

Арье, настоящий лев*

- Арье?– спрашиваю я незнакомца.
- Р-р-р, - отвечает он, делая страшные глаза. – Ты почему опоздала на встречу? Я ехал сюда черт знает откуда – из Хеврона, и прибыл минута в минуту, а ты, находясь здесь, в Тель-Авиве, умудрилась опоздать на четверть часа! – Сейчас он похож на обиженного Карлсона.

Так мы познакомились с главным защитником вымирающей израильской фауны Арье Келлером, уполномоченным государством пресекать незаконную торговлю редкими и исчезающими видами животных.

Он произносит тоном, исключающим какие-либо возражения:
- Сейчас мы едем в Дизенгоф-центр ловить летучих мышей!
- Куда-куда? – переспрашиваю я.
- В Дизенгоф-центр! – повторяет он. – У тебя еще и со слухом плохо?
Мы подходим к большому зеленому джипу управления охраны природы.
- У меня тут есть еще другие пассажиры, - предупреждает Арье. Я не обнаруживаю в кабине никого. Тут явно какой-то подвох..
- У меня здесь конфискованные у палестинцев птички и мешок ядовитых змей, - произносит Арье, открывая багажник.
- Змеи не могут уползти из мешка?
- Случается, а что? - первый раз за все время Арье улыбается, превращаясь в доброго Винни-Пуха. Я понимаю, что прощена за свое опоздание. Хотя, забегая вперед, замечу, что мне еще не раз придется услышать в свой адрес не самые лестные отзывы, самый безобидный из которых «коммунистка» за то, что раньше я жила в СССР. Но произносятся они с такой добродушной интонацией, что сомневаться в симпатии, испытываемой Арье ко всем обзываемым и проклинаемым им людям, просто не приходится.

...Мы въезжаем на автомобильную стоянку тель-авивского Дизенгоф-центра, приподнимая сетку, натянутую на входе. В полумраке ее замечаешь не сразу: черная, с очень мелкими ячейками. Эту сеть под названием «арафель»* - обычно используют для ловли птиц, но Арье приспособил ее для ловли летучих мышей. От них здесь очень много проблем. По четвергам в Дизенгоф-центре проходит фестиваль еды, приезжает масса людей, ставят машины на стоянку, а сверху на них без конца гадят летучие мыши. Шесть тысяч штук уже удалось выловить, но какое-то количество еще осталось. Арье со своими помощниками перевозит летучих мышей в другое место и выпускает: они не возвращаются туда, где на них однажды уже устраивали облаву.
...Две мыши уже запутались в сети, остальные укрылись наверху, среди бетонных перекрытий. Шум выстрела от пугача заставляет их метаться по стоянке, часть запутывается в сетях. Помощники Арье осторожно вынимают их из сетки, держа за голову, чтобы уберечься от укусов, и складывают в картонные коробки через небольшое отверстие. Укус летучих мышей не из приятных - все равно, как если бы  руку прострочила швейная машинка. Зубы мелкие, но очень острые.

ххх

Между прочим у главного в стране защитника редких животных, нет никаких сантиментов по отношению к ним.  («Когда начинаешь идти на поводу чувств, ты перестаешь быть профессионалом, - считает Арье. - Но если кому-то удалось провезти в страну обезъянку или змею, я к нему обязательно приду. Это может занять время – недели, месяцы, даже год, но однажды я постучу в его дверь, - тон Арье не оставляет сомнений в том, что так оно и будет. В полиции, с которой главный уполномоченный по редким видам животных, сотрудничает много лет, о нем говорят: «Арье для природы – это все равно что паспортный контроль в «Бен-Гурионе» для Израиля: у него не проскочишь».)

Список израильских браконьеров, занимающихся незаконным отловом и продажей редких животных и птиц, у Арье Келлера не в компьютере – в голове. Список большой (все-таки 33 года работы в Управлении охраны природы), но память отменная, а реакция быстрая.  Вот и сейчас мы направляемся в Араву, но по дороге получаем сигнал из ашдодского порта, где таможня обнаружила в одной посылке, отправленной из Китая жителю палестинской автономии, шкурки леопарда, и Арье тут же меняет маршрут, сворачивая с основной трассы.

Он извлекает шкурки из посылочного ящика и удивленно восклицает:
- Да они просто сумасшедшие!!!
- Кто? – не выдерживаю я.
- Китайцы! Убили собак, а шкурки выкрасили под леопарда. Посмотри на хвост. Ты видела когда-нибудь у леопарда хвост пуделя?

Пятнадцать минут уходит на составление акта об изъятии шкурок, после чего мы снова выезжаем на трассу. И тут, коротая время за беседой, я неожиданно узнаю продолжение истории об известном змеелове Рафи Ифтахе, о котором писала много лет назад. («Рафи несколько лет был нашим добровольцем и очень хорошо нам помогал, пока ему не пришла в голову сумасшедшая идея. Рафи вдруг решил, что он будет лучше охранять у себя во дворе редких черепах, чем это делает управление охраны природы в песках Аравы, где те обитают сотни лет. Он обучил свою собаку отыскивать их в дюнах и перевез к себе домой 24 черепахи. Возможно, всех, что там были... Это очень редкий вид и находится на грани исчезнования. Понимаешь, что он натворил?! Черепахи способны размножаться в привычной для них среде, которой он их лишил. Я забрал их у Рафи, отвез в Араву, и с тех пор с ним не разговариваю»).

ххх

...В Израиль мой герой попал, когда ему был всего месяц от роду. Его родители – выходцы из Польши, которым посчастливилось уцелеть в Катастрофе: отец прошел Освенцим. Войну Судного Дня Арье провел на юге, был ранен: к счастью, осколок не повредил позвоночника. После войны он некоторое время жил в Синае, где встретил свою будущую жену. Арье Келлер покидал Синай на последнем джипе и возвращался оттуда, как он утверждает, «не потеряв своего достоинства в погоне за денежными компенсациями».

…До развода Арье довольно долго жил с женой и дочками в Зихрон-Якове, а после развода я обосновался в Каркуре. С женой у него и по сей день прекрасные отношения. Причина расставания была простой: Арье хотел, чтобы у нее была нормальная жизнь. А какая жизнь может быть у женщины с таким как он, работающим круглосуточно, без праздников и выходных. У Арье всегда в машине спальник, приходится ночевать в пустыне. Да еще инструктажи за границей, которые длятся не меньше месяца. Женщине нужна нормальная семья и нормальный муж. А для такого трудоголика, как он, самое лучшее - это отсутствие рутины! У Арье никогда не бывает двух похожих дней. Кстати, зная его одержимость в работе, управление по защите природы неплохо этим пользуется. Инспектора никогда не спрашивают, что он сделал и чего не сделал, не говорят, куда он должен ехать и чем заниматься. Потому что знают: Келлер всегда делаю намного больше, чем от него требуется. И он никогда не участвует в забастовках. («Какие могут быть забастовки, когда ты охраняешь природу? – возмущенно восклицает Арье. - Она что, может подождать?»)

- Ох, - вздыхает Арье. - Если что и доставляет мне немало хлопот, так это мой собственный рот, а он у меня большой: говорю, что думаю, безо всяких фильтров и парламентских выражений. И с нарушителями не церемонюсь.
- Наверное, успел нажить себе врагов?
- Я этого не ощущаю, - с сомнением в голосе произносит он. - Видишь ли, я ведь даже когда кого-то наказываю, то только по справедливости, за дело, и не со зла: люди это чувствуют. Большинство из них, - тут он прибавляет пару крепких выражений, - прекрасно понимают, какой ущерб наносят природе, отлавливая редкие виды птиц. И все же идут на это, потому что выручают от их продажи хорошие деньги.
- Каждый волос, которого у меня не хватает на голове, пошел во благо природы, - добавляет Арье, вспоминая, что привело его тридцать с лишним лет назад в управление по защите природы. – Мы искали в Синае нефть, производили взрывы. Нашли тогда небольшое количество нефти и очень много мертвой рыбы, которую тогда убили своими взрывами. И я вдруг понял, что дальше так нельзя. Начал бороться против использования взрывчатки во время поисковых работ, и в один прекрасный день обнаружил себя в управлении по защите природы, где до сих пор и работаю.

ххх

...Он не заканчивал университетов, но с ним нередко советуются профессора: в Израиле на самом деле трудно найти человека, знающего лучше, чем Арье Келлер, повадки местных обитателей пустынь, гор и равнин, и причины, по которым те покидают свою привычную среду. Не найти в стране и лучшего ловца животных, чем он: именно ловца, не причиняющего им вреда, а не охотника, убивающего свою добычу. Кстати, Арье единственный в стране ловец крокодилов: в свое время только благодаря ему удалось выловить в Араве десяток сбежавших с фермы огромных рептилий.

Птиц и змей в его доме можно увидеть практически всегда, только все время разных: конфискованные у браконьеров, они квартируют здесь во временном живом уголке, восстанавливаясь после травмы, после чего Арье выпускает их на волю. В его жилище всего один охотничий трофей - огромный череп крокодила, которого он поймал в Африке.

Крокодил нападал на людей, живущих в деревушке неподалеку от реки. Арье ловил его с помощью специальной палки с наконечником. Это целое искусство и зависит от точности нанесения удара в зазор между головой и туловищем крокодила, скрытого водой. Поединок длится несколько часов, пока крокодил не потеряет силы, после чего его можно усыплять и помещать в специальный контейнер. В случае с крокодилом-убийцей не рассчитали дозу снотворного: он не проснулся. Когда его препарировали и обнажили череп, стала понятна причина, по которой он нападал на людей: врожденный дефект зубов не позволял ему охотиться на крупных животных – приходилось довольствоваться тем, что было по силам.

ххх

…В Кении Арье учил местных инспекторов управления по защите природы бороться с браконьерами. А там у них природоохранное ведомство напоминает армейское: в отличие от израильских коллег, иинспектора ходят не в футболках, шортах и сандалиях, а носят форму с погонами, фуражки с кокардой.

Однажды Арье решил подшутить над своими учениками, вышел на улицу посреди урока, поймал двух африканских гадюк, которые там считаются очень опасными, и вернулся с ними в класс – кенийцы, завидев змей, покидали класс через окна! А когда в другой раз он занес «черную мамбу» - самую страшную змею,  после укуса которой человек мгновенно умирает - те и вовсе убежали с территории базы, где шли занятия. Арье ошибся, считая, что кенийцы, окруженные джунглями, ко всему этому привычные. Больше он над ними так не шутил.

Впрочем, и с самим инспектором тамошняя фауна сыграла неплохую шутку. В конце курса решили провести практическое занятие. Арье и двое кенийцев выступали в роли браконьеров, а остальные их выслеживали. В Кении такая непроглядная ночь, что  не видишь даже собственного пальца, поднесенного к лицу. Инспектора были вооружены оптикой ночного видения и приборами, способными обнаружить тепловое излучение на расстоянии нескольких километров – даже огонь сигареты, не говоря уже о костре, которые браконьеры разводят ночью, чтобы отпугнуть хищников. («И вот мы, изображавшие «браконьеров», сели в джип, отъехали от базы километров пять, развели костер, сварили кофе, сидим, треплемся и ждем, пока «инспектора» нас обнаружат. Наконец, слышим шум. Я решил: все, наконец-то они пожаловали по нашу душу, включил прожектор, направил в сторону, откуда доносился шум, чтобы те в нас случайно не пальнули, и... высветил трех огромных слонов, идущих в нашем направлении. Ослепленные светом, они взревели, растопырили уши, подняли хвосты и хоботы и побежали в разные стороны, а один – прямо на нас. Я бросился на землю и в ту же секунду ощутил запах слоновьей ноги, пронесшейся в полуметре от меня. Оказывается мы, идиоты, разложили костер на их тропе к водопою – это что-то вроде слоновьей автострады! В общем, я понял, почему местные не любят по ночам выходить наружу. Они правы»).

…Однажды в Кении чуть не поймали самого ловца животных. Это случилось в день прибытия Арье в Кению. Он бросил чемодан в гостинице, вышел на улицу с фонарем, увидел тропинку, ведущую в джунгли и пошел по ней. Вскоре увидел на дереве красивый цветок и протянулся к нему, чтобы понюхать, как услышал звук, от которого у инспектора кровь в венах чуть не свернулась. Ничего более жуткого он в своей жизни не слышал! От этого звука впору было замертво упасть на месте, но Арье хватило сил побежать. Он заперся в своей комнате и до утра никуда не выходил. Когда Келлер рассказал местным инспекторам о ночном происшествии, они дали ему двух солдат с оружием,  и троица отправилась по знакомой тропе посмотреть, что это было. И кого же они там увидели? Львиное семейство, доедающее зебру: от нее к приходу инспекторов уже осталась одна голова! Очевидно, один из этих львов находился за деревом в тот момент, когда Арье потянулся к цветку. Кенийцы тогда посмеялись над израильтянином. Впрочем, и он в долгу потом не остался, когда принес в класс «черную мамбу»...

ххх

Израиль с 1984 года - в числе двух сотен стран, подписавших конвенцию по международной торговле вымирающими видами дикой фауны и флоры. Между тем, бизнес на экзотических животных по-прежнему считается одним из самых прибыльных в мире после торговли оружием и наркотиками. Здесь крутятся миллиарды долларов. Ущерб в данном случае невосполним. Редкие виды животных постепенно исчезают. И с этим надо что-то делать.

*арье (иврит) - лев
*арафель (иврит) - туман

Исчезающий вид

Иной раз, слушая их перебранку, забываешь о том, что Амицур год назад вышел на пенсию, а Арье остается до нее всего год. Бранятся как мальчишки, неделями не общаются из-за сущего пустяка. Но стоит одному из них приболеть, первым у его постели окажется «заклятый враг». Нет у Арье никого ближе Амицур, а у Амицура ближе Арье. Нет людей более похожих и более непохожих друг на друга, чем они. И нет у израильской природы более надежных защитников, чем государственные инспектора Амицур Булдо и Арье Келлер, охраняющие ее более тридцати лет.

Тень отца

Амицур и Арье прибыли в Израиль детьми. Отец Арье прошел Освенцим и скончался в Израиле в 1985-м году с синим лагерным номером на руке. Амицур своего отца не знал: члена Палмаха* Залмана Булдо убили, когда его сыну не было и года. Тайну его гибели Амицур открыл для себя много лет спустя, когда он уже как и Арье Келлер, работал государственным инспектором управления охраны природы и заповедников. Как-то Амицур заехал в хайфский гараж, где обычно готовил машину к техосмотру, и встретил там незнакомца, который при виде его почему-то разволновался. Стали выяснять, не встречались ли раньше? Оказалось, что в сороковых годах незнакомец жил в том же киббуце, что и семья Булдо, но покинул «Бейт-Зера», когда Амицур был еще младенцем. Перебирая события прошлого, незнакомец в числе прочего упомянул о том, что состоял в Палмахе, и о гибели своего товарища Залмана Булдо, погибшего от его случайного выстрела в ночь, когда они вместе дежурили. Мог ли он представить себе, что перед ним сын того самого Залмана! Когда Амицур сообщил об этом невольному убийце своего отца, тот побледнел и едва слышно произнес: «Теперь я понял, в чем дело! Вы с ним так похожи... Увидел тебя и чуть с ума не сошел. Потом сказал себе: не может быть! Залмана давно нет. Это просто внешнее сходство. Такое случается».

Спустя несколько дней Амицур узнал от хозяина гаража, с которым был дружен, что человек, причастный к гибели его отца, попал в больницу с сердечным приступом, где и скончался. Очевидно, потрясение от встречи с сыном случайно убитого им товарища по Палмаху, было слишком велико. Амицур сожалел о его смерти. О том, что с ним это случилось. Ведь прошлого все равно не вернуть.

...В Войну Судного Дня Амицур и Арье воевали на южном фронте, где Арье получил ранение, а Амицур в перерыве между боями получил по связи неожиданное сообщение, что его приглашают на работу в управление охраны природы и заповедников. В течение двух последующих лет он был единственным инспектором по всему северу. Арье после войны занимался поисками нефти на Синае. Через несколько лет и его пригласили на работу в управление охраны природы и заповедников.

Кому змея, а кому гиена

Познакомились Арье и Амицур в тель-авивском университете. Со слов Арье это было так:

- Пришел какой-то тип с большой жестянкой из-под оливок, а в ней - ядовитая змея. Он показал ее профессору, у которого я учился. Когда мы измерили змею, и она оказалась метр семьдесят восемь длиной, я понял, что этот парень такой же сумасшедший, как я. Он поймал ее где-то на севере. Чтобы ты лучше поняла: обычно цефа достигает в длину не более ста тридцати сантиметров, и это описано во всех учебных пособиях. Змея Амицура побила все мыслимые рекорды. Мы ее изучали как редкий экзмепляр, а потом даже отправили на исследования в Германию, где она подросла еще сантиметра на два.

По версии Амицура, он понял все про Арье в Синае, где они вылавливали редкие виды животных для вывоза их в Израиль. Было опасение, что после передачи Синая Египту бедуины сведут на нет поголовье исчезающих видов своей бесконтрольной охотой. Со слов Амицура это было так:

- Мы занимались отловом ночью. Я вел джип. Арье сидел рядом. Завидев животное, он выскакивал из машины и хватал его за голову, ожидая, пока я развернусь, чтобы его забрать. Один раз, когда Арье выскочил, мы разминулись почти до утра. Оказалось, что он поймал гиену, которые нам до сих пор еще не попадались. Представляешь, этот сумасшедший держал ее за уши целых пять часов! Хватка у него железная, но его пальцы от напряжения свело так, что мне пришлось отделять их по одному, поскольку сам он разогнуть уже не мог. В тот момент я понял, что он такой же сумасшедший как я! Просто поскольку я на пару лет старше, то начал сбегать с уроков раньше, чем он. Вот и вся разница. Мы с ним предпочитали учиться у природы, а не у школьных учителей: наблюдали за повадками птиц, выслеживали и ловили змей, а потом уже и крокодилов.

Череп раздора и меткий стрелок

Если бы у крокодила было две головы, Арье и Амицур, конечно бы, не поссорились. Но голова была одна и принадлежала она огромному крокодилу-убийце, который нападал на жителей африканской деревни. Какой охотник откажется от такого трофея? А участвовали в той супер-опасной охоте трое: Амицу, Арье и известный ловец рептилий Офер, владелец крокодильей фермы.

По версии Арье, Офер обещал отдать череп ему. И то, что произошло после возвращения в Израиль, задело его до глубины души:

- Когда мы отделили голову крокодила от туловища, Амицур спокойно положил ее в мешок и сказал, что она – его. Я возмутился: «Мне ее Офер обещал!». Но Амицур ее просто взял и унес. После этого я перестал с ним разговаривать.

По версии Амицура, голова была редкая, и он нашел хорошего препаратора, который обработал череп крокодила-убийцы. Какое-то время Амицур хранил трофей у себя, а потом все же решил отвезти его Арье. Череп переехал из киббуца «Бейт-Зера» в Каркур, Амицур был прощен, мир восстановлен и обида забыта.

Амицур считает, что Арье ведет себя как ребенок и обижается на пустом месте («Но он ХОРОШИЙ ребенок и надежный товарищ). То же самое думает об Амицуре и Арье («Он никогда не выбирает выражений и обижает всех на пустом месте. Когда ему сказали, что крокодил укусил меня за ногу, Амицур тут же ляпнул: «Жаль, что только за ногу!» Мы с ним тогда были в ссоре. Вот и в истории с черепом «Он мой!», - и все. Амицуру совершенно неважно, что Офер уже пообещал отдать череп мне! Но на Амицура можно положиться. Не подведет»).

…Однажды Арье конфисковал у торговцев редкими видами животных и птиц пару попугаев очень редкой породы, охраняемой законом. Любитель экзотики пообещал за них браконьерам 50 тысяч, но когда попугаев пытались незаконно провести в Израиль, инспектор их перехватил. Пока Арье оформлял документы на изъятие, птицы своими клювами проделали в клетке отверстие и выбрались наружу. Он отыскал их в соседнем киббуце. Сидят себе на вершине эквалиптов и хоть бы что! Одного пернатого Арье сумел снять, вскарабкавшись на дерево. Второй оказался хитрее: только инспектор начинал к нему подбираться – попугай тут же перелетал на другой эквалипт. У инспектора все внутри холодело от одной мысли, что если беглец улетит в соседнюю арабскую деревню, его там могут прикончить, или спрятать так, что концов не найдешь. Пришлось вызывать Амицура. Тот отличный стрелок. Сможет «снять» попугая с дерева выстрелом так, что тот останется цел. Это требует очень большой точности прицела. Пуля скользит по касательной между крылом и шеей, птица падает вниз и при этом остается невредимой. Едва Арье позвонил Амицуру, тот сразу примчался. Для опоры взял стул, установил ружье, прицелился и выстрелил. Попугай упал с дерева, даже не повредив крыла. Арье быстро поднял его и понес в клетку, пока беглец не очухался и снова не улетел.

Еще как-то раз Амицур помогал Арье ловить в Израиле крокодилов, сбежавших с одной фермы в Негеве. Но после этого зарекся снова звать его на охоту за рептилиями. («Амицур все заслуги приписывает себе и рассказывает, что это он поймал! Как будто рядом с ним никого не было!»)

...Их истории про то, как «этот осел гнался по всей Галилее на восьмицилиндровом джипе, потратив уйму бензина, за воришкой, укравшим с киббуцного во-о-т такой ма-а-ленький мешочек лука», а «этот сукин сын водил лодку кругами, чтобы утомить крокодила, отчего у меня закружилась голова, и мы едва не попадали в воду, кишашую рептилиями», можно слушать бесконечно - они звучат, как песня.

Неудобный характер

Когда Амицур вышел на пенсию, кого-то это известие, возможно, и обрадовало. Да, у него сложный характер, он не полезет за словом в карман, презрев субординацию и приличия. Но тех, что сожалели о его уходе, было стократ больше. Природа лишилась одного из самых бесстрашных и бескомпромиссных своих защитников. Одно его имя приводило браконьеров в трепет: каждый знал, что уж кто-то, а Амицур постарается довести дело до суда и наказать нарушителя так, что мало не покажется.

С Арье та же история. Неудобный характер. Но опять же – смотря для кого. Если и выскажет что-то резкое, то всегда по делу и не со зла. С теми, кто наносит природе ущерб, Арье беспощаден и сразу вспоминает о том, что он лев ("арье" в переводе с иврита означает "лев"). Даже если кому-то чудом удастся провезти в Израиль редкое животное или птицу, можно не сомневаться в том, что однажды государственный инспектор постучится в его дверь. Он и в самом деле для природы как паспортный контроль в аэропорту, у него не проскочишь!

А вообще-то оба милейшие люди, многими любимые. И если у Арье пол-Израиля в друзьях, то только потому, что вторая половина – друзья Амицура. Иной раз кажется, что нет на просторах Аравы, Негева и Галилеи человека, которого бы они не знали, и который бы не знал их. Что же касается словесной брани, с которой начинается большая часть бесед Арье и Амицура, в том числе и телефонных, то по версии Арье:

- Если Амицур меня не обругает, как обычно, я сразу подумаю: уж не заболел ли он?

По версии Амицура:

- Арье очень ранимый. Он как ребенок. Ругань – способ его защиты.

...Вот и сейчас, в пустыне Негев, где мы находимся второй день, Амицур, едва открыв глаза и не успев вылезти из спальника, тут же кричит Арье, который хлопочет у костра, высыпая в чайник с водой пачку кофе:

- Как? Я уже проснулся, а кофе еще не готов? Что же ты делал все это время? – прибавляя к своей тираде пару непечатных выражений.

Арье в долгу не остается. День еще только начался. Привычная словесная перебранка переходит в дружеское кофепитие. Мне тоже достается от этой парочки - за смешной русский акцент. Особенно понравившиеся в моем исполнении слова Амицур и Арье просят повторить «на бис» для своих друзей, подтянувшихся к нашему костру. И сколько не тверди им, что никогда я не вступала в партию коммунистов, все равно обзовут «коммунисткой». Но надо же слышать, с какой добродушной интонацией все это произносится!

Слушая их смешную перебранку, я думаю о том, что мне посчастливилось застать кусочек прежнего Израиля, в который  опоздала приехать. Ведь Амицур и Арье, на протяжении десятилетий защищающие исчезающие виды израильской фауны, и сами в какой-то степени представляют собой исчезающий «вид» отважных рыцарей природы этой земли, для которых ее благополучие гораздо важнее собственного.

*Палмах - (плугот махац — ударные роты), особые отряды Хаганы, позднее — часть Армии Обороны Израиля. Палах существовал с  15 мая 1941 по 7 ноября 1948 года.

Золотой микрофон замолчал навсегда

Азария Алон, покинувший этот мир, человек во всех отношениях уникальный. Обладатель «золотого микрофона» вошел в книгу рекордов Гиннеса как радиоведущий, чья авторская передача регулярно выходила в эфир на протяжении более полувека. Впервые израильтяне услышали ее на «Коль Исраэль» в 1959 году. Передача называлась «Пейзажи нашей родины». Азария не только «водил» радиослушателей в увлекательные путешествия по стране, рассказывая о редких растениях и исчезающих видах животных, но и предлагал поддержать протест против очередной застройки, угрожающей окружающей среде. Именно ему мы обязаны принятием закона, запрещающего рвать дикие цветы; признанием района горы Кармель заповедным местом. Семь лет ушло у Азарии и его сторонников на борьбу против застройки горы Кармель жилыми районами. С тех пор заповедник ежегодно посещает более миллиона израильтян, а если бы битва за гору была проиграна, кармельскими красотами любовались бы из окон своих квартир всего нескольких сотен семей.
Мы так же обязаны Азарии появлением в 1963-м году Национального Управления по Охране природы, которое выросло из небольшой группы добровольцев, увлеченных идеей Азарии и его друга Амоса Заави (профессора), и ныне насчитывает более 60 тысяч членов. Фактически Азария защищал природу с первого дня создания государства, когда подобных приоритетов не было и в помине: начиная с 1948-м года Израиль принимал тысячи новоприбывших со всего мира, людям нужна была крыша над головой, кто тогда думал о том, что стройка разворачивается  порой на уникальных природных участках? Никто, кроме Азарии Алона, а впоследствии и его единомышленников. Потому что история создания еврейского государства была и его личной историей, которую вы прочтете ниже.

Азария

...Он еше помнит студеные зимы, русскую Пасху, смерть Ленина и нашествие Деникина, хотя живет здесь с 1925 года. Обладатель «Золотого микрофона», Премии Израиля и премии Герцля, основатель Национального управления по охране природы, редактор уникальной энциклопедии животного и растительного мира страны отличается удивительным постоянством. Аварии уже 92, и он 70 лет живет в одном и том же доме, 60 лет любит одну и ту же женщину, 51 год ведет свою авторскую передачу на «Коль Исраэль». Впрочем, дом, некогда состоявший из одной комнаты, за это время оброс пристройками. Женщина родила ему детей, те в свою очередь — внуков, вслед за ними появились правнуки: на брит-милу очередного из них Азария и Рут недавно ездили в Тель-Авив.

Самым невероятным событием своей жизни Азария считает факт своего рождения в трех местах. Первоначально местечко называлось Горошки, в связи со столетием победы над Наполеоном его переименовали в Кутузово, а с приходом к власти большевиков — в Володарск (в честь одного из большевиков). Соответственно, и запись в свидетельстве о рождении Азарии менялась трижды.

До 1925 года Азария жил на Украине. Он пережил Гражданскую войну, нашествие Деникина, поляков, большевиков. Члены его семьи ложились спать в одежде, не разуваясь, готовые в любую минуту бежать из дома. Потому что какая бы из армий ни входила в местечко — первым делом убивали евреев. Впрочем, его память хранит не только печальные события. Он помнит появление в городке первого автомобиля («Это было равносильно приземлению космического корабля. Все высыпали тогда на улицу») и красочную русскую Пасху («Священники шли в таких необычных одеждах, расшитых позолотой, была большая ярмарка»). Когда Азарии было шесть лет, мать с детьми решила бежать в Палестину. Отец в то время находился в сибирской ссылке. Он был еврейским активистом, в 1921-м ездил на 12-й сионистский конгресс в Карлсбад, потом вынужден был скрываться, а в 1924-м его арестовали. Жена поехала навестить его в Суздаль, тле находился политизолятор. Поскольку встретиться им не позволили, супруги переговаривались через забор и пели друг другу песни. Муж посоветовал жене, не откладывая, ехать с детьми в Палестину. Вскоре его вместе с другими политическими вывезли в Сибирь, в ссылку, где он должен был постоянно отмечаться в жандармерии. Отец Азарии провел в сибирской ссылке десять лет, и только благодаря вмешательству вдовы Горького Пешковой  сумел избежать в 1934 году очередного срока (после убийства Кирова поднялась новая волна репрессий) и уехал в Палестину к семье, с которой все годы поддерживал связь. Он писал жене из ссылки письма на иврите, которым владел свободно, а в 1929-м году передал с оказией свое фото, снятое в Щадринске в 1934 году. Этот снимок хранится в семейном архиве до сих пор вместе с другим, где запечатлена уже вся семья после воссоединения в Палестине. Глава семейства вернулся из сибирской ссылки не очень здоровым и умер в 1967 году, супруга пережила его на 19 лет и скончалась в возрасте 102 лет.

Азария оказался в Палестине в шестилетнем возрасте и быстро перешел на иврит, позабыв и русский, и идиш. В Палестине тогда было очень мало евреев и три миллиона арабов. К тому же Палестиной управляли англичане. Азарии тогда казалось, что в мире вообще не осталось места, куда бы не распространилось влияние британской империи. («Мы не имели представления о том, что нас ждет, просто работали и мечтали о том, чтобы сюда прибыли другие евреи и осели на этой земле. Даже если вам сегодня кто- то начнет рассказывать о том, что он «знал, видел, предчувствовал», это всего лишь его фантазии. Никто из нас тогда не знал, что будет. Никто!»)  В его жизни случались и падения, и взлеты. Но самыми счастливыми событиями он считает свою женитьбу на Рут, о чем ни раз не пожалел, и рождение детей, которые никогда его не огорчали: все прошли армию, два сына - в звании подполковника. То же и внуками и правнуками. Потомки Азарии и Рут отметились во всех боевых частях, воевали… 90-летие Азарии члены этой многочисленного клана отметили совместным путешествием по Негеву. Дочь подарила тогда родителям книгу-фотолетопись, где отразились все события их жизни: праздники, свадьбы, бар-мицвы детей, совместные путешествия, семейные спортивные матчи...

Рут

Семью жены Азарии Рут хорошо знали в Вене: несколько поколений известных адвокатов, и в их числе — отец Рут, который был в руководстве движения «Бейтар» в Австрии, жертвовал движению большие суммы. В их доме часто бывал Жаботинский… В декабре 1939-го, когда семья выезжала в Палестину, маме Рут пришлось остаться в Вене из-за больной бабушки, за которой надо было ухаживать. К 1942-му фашисты очистили Вену от евреев: бабушка закончила свои дни в еврейском гетто Терезиенштадта, а мать отправили в лагерь смерти Освенцим. Ей было 40 лет... Из всей семьи уцелели только отец и двое детей, выехавшие в Палестину.

В 1951-м Рут познакомилась в киббуце с Азарией. Он тогда работал молодежным инструктором, и все говорили о нем как об очень умном и интересном парне. Рут, готовившей пуристский праздник, посоветовали взять в качестве конферансье Азарию —  прекрасный рассказчик, к тому же хорошо поет. Они начали репетировать и сразу почувствовали взаимную симпатию. При всей разности характеров (Азария спокойный, Рут - настоящий вулкан), супруги прожили замечательную ,  жизнь, и не пожалела ни об одном дне... Им никогда не бывает скучно: слишком много общих интересов.

Против течения

Его постоянство—не только в привязанности к одному месту и одной женщине. Все, что Азария Алон затевал в своей жизни, длилось десятилетиями и выходило на редкость основательно.

В 2009-м году он стал обладателем «Золотого микрофона». Авторской передаче «Пейзажи нашей страны», которую Азария Алон впервые представил радиослушателям в 1959 году, была суждена очень долгая жизнь. В 1959-м никто и представить себе не мог, что эта передача станет долгожительницей и побьет все рекорды, поскольку все начиналось довольно случайно. Тогдашний руководитель «Коль Исраэль» Шапира обратился к Азарии с предложением совершить в связи с еврейским праздником пятиминутную субботнюю радио-прогулку по заповедным местам Израиля. С той самой субботы Азария Алон в течение полувека водит радиослушателей в увлекательные путешествия по стране, рассказывает о редких растениях, исчезающих видах животных, предлагает поддержать протест против очередной застройки, угрожающей окружающей среде.

В 1990 году Азарии предложили (в качестве исключения, поскольку у него нет академических степеней) вести курс о природе Израиля в Хайфском Технионе. Договор был заключен всего на год, но с тех пор его всякий раз продлевают вот уже на протяжении двадцати лет.

На десять лет растянулась и работа над созданием уникальной энциклопедии животного и растительного мира Израиля, в которой под руководством Азарии участвовали 150 ученых и специалистов, 200 фотографов и художников. Двенадцать томов издания, считающегося сегодня раритетным, увидели свет в 1990 году.

И наконец, о самом главном: организация по защите израильской природы, придуманная Азарией и его товарищем, ныне профессором Амосом Заави 59 лет назад, превратилась в авторитетнейшее природоохранное ведомство — Израильское общество защиты природы, насчитывающее 60 тысяч членов.

Битва без начала и конца

...Теперь ненадолго вернемся на шестьдесят лет назад, чтобы не пропустить важных моментов из жизни моего героя. Мимоходом замечу, что для человека, живущего в стране с 1925 года, ее история фактически является его биографией.

Обосновавшись в 1938 году в кибуце Бейт ха-Шита, Азария основал в нем теплицу и работал агрономом. В 1948 году, после образования Государства Израиль, его отправили учиться на курсы, где он встретил Амоса Заави. Азарии было тогда тридцать лет, Амосу двадцать. Они были единственными, кто обратил внимание на нечто, о чем в ту пору вообще не думали и не говорили. Граждане молодого государства, одержимые идеей как можно скорее построить свою страну, были готовы похоронить под слоем бетона земли, которые сегодня считаются заповедными.

На приятелей смотрели как на идиотов. Им говорили: «Какая природа?! О чем вы, когда люди живут в бараках? Природа и заповедники — это где-нибудь в Африке, а у нас тут большая стройка». Тогда Азария и Амос стали искать единомышленников среди учителей кибуцного семинара. Подобралась группа из десяти человек. Специалистов в ней не было: просто один любил животных, другой — растения, третий — живописные уголки, и каждый задавался вопросом: что будет с птицами, растениями и ручьями после того, как строительство начнет захватывать все больше и больше территорий?

...Два года, начиная с 1951-го, группа работала на добровольных началах, в 1953-м Азарии и его единомышленникам удалось добиться официального статуса для созданной ими природоохранной организации. Возглавляя ее в течение многих лет, Азария проводил курсы, читал лекции об охране природы, издавал книги о растительном и животном мире Израиля и его заповедных местах. Двадцать лет назад он отошел от дел Общества по охране природы, но всякий раз, когда там затевается очередная битва против подрядчиков, посягающих на заповедные земли, Азария - в первых рядах борцов. Кстати, он был одним из инициаторов учреждения в Израиле Управления по защите природы: в 1963 году кнессет принял соответствующий закон.

Как он вообще пришел к идее создания общества по охране природы? В те годы в большинстве стран вообще не существовало такого понятия — «природоохранное ведомство». Разве что в Швейцарии, Австрии, Америке и Канаде была иная ситуация, и, пожалуй, в Англии еще уделяли внимание защите птиц. Так что большинство евреев прибыли в начале прошлого века Палестину из стран, где природоохранных ведомств никогда не было. У Азарии интерес к природе с детства, именно по этой причине он решил в свое время обосноваться в кибуце: кибуцники бережнее относятся к растениям, птицам, они ближе к земле, они ее возделывают.

…В кабинете Азарии стены скрыты стеллажами, на полках сотни книг, справочников, папок с документами. Более сорока книг написаны хозяином дома. Все они посвящены природе, энциклопедия растительного и животного мира занимает отдельную полку. Он мог бы стать ученым, но предпочел иной путь. Отчасти благодаря своей жене Рут. Когда друзья Азарии решили идти в науку, она сказала ему: «Если ты выберешь для себя науку, будешь всю жизнь изучать крылышко стрекозы или глаз лягушки. Профессора живут в своем отдельном мире, они мало общаются с людьми». Рут было совершенно неважно, получит ее муж ученую степень или нет. Она хотела, чтобы Азария реализовал свой уникальный дар - увлекать хорошими идеями других, и тогда перед ним откроется целый мир, а не его отдельная, специфическая область. Так оно и вышло. Азария все годы провел в путешествиях по стране. Сегодня он рассказывает радиослушателям об одном необычном явлении, на следующей неделе — о другом, открывает им дивные уголки природы или сообщает об опасности, грозящей уникальной территории. Ведь только благодаря Азарии в Израиле появился закон, запрещающий рвать дикие цветы, а гора Кармель не превратилась в стандартный жилой массив, став заповедным местом. Позднее ему с единомышленниками пришлось выдержать еще одну серьезную битву против размещения электростанции в Хадере в месте, где она могла нанести большой ущерб окружающей среде: в результате электростанцию «передвинули». Пришлось повоевать и против безумной идеи постройки нефтеперерабатывающего завода в районе Эйлата. Только его там не хватало! У Израиля на Красном море и так всего одиннадцать километров побережья. Кстати, войны с подрядчиками, пытающимися прибрать к рукам участки на побережье Средиземного моря, продолжаются и по сей день, при том, что на каждого жителя Израиля приходится всего 13 миллиметров побережья. Куда уж еще отнимать?

Впрочем, случаются и хорошие вещи. Когда-то в Красной книге упоминалось, что олени в пустыне Бар-Йегуда находятся на грани исчезнования. И вдруг... Путешествуя по Негеву и проезжая через Мицпе-Рамон, Азария увидел, как в школьном дворе свободно разгуливают олени. Их там было достаточно много, и они совершенно не боялись людей. Азария порадовался тому, что усилия тех, кто стоит на охране природы, все же приносят свои плоды…Но на самом деле он мечтает о дне, когда в Израиле не будет нужды в природоохранном ведомстве, и каждый будет знать, что природу надо беречь, и соответственно станет вести себя по отношению к ней. ...Совсем незадолго до своей смерти Азария еще путешествовал по стране...

21. ОЧЕВИДНОЕ-НЕВЕРОЯТНОЕ

Арье, настоящий лев*

- Арье?– спрашиваю я незнакомца.
- Р-р-р, - отвечает он, делая страшные глаза. – Ты почему опоздала на встречу? Я ехал сюда черт знает откуда – из Хеврона, и прибыл минута в минуту, а ты, находясь здесь, в Тель-Авиве, умудрилась опоздать на четверть часа! – Сейчас он похож на обиженного Карлсона.

Так мы познакомились с главным защитником вымирающей израильской фауны Арье Келлером, уполномоченным государством пресекать незаконную торговлю редкими и исчезающими видами животных.

Он произносит тоном, исключающим какие-либо возражения:
- Сейчас мы едем в Дизенгоф-центр ловить летучих мышей!
- Куда-куда? – переспрашиваю я.
- В Дизенгоф-центр! – повторяет он. – У тебя еще и со слухом плохо?
Мы подходим к большому зеленому джипу управления охраны природы.
- У меня тут есть еще другие пассажиры, - предупреждает Арье. Я не обнаруживаю в кабине никого. Тут явно какой-то подвох..
- У меня здесь конфискованные у палестинцев птички и мешок ядовитых змей, - произносит Арье, открывая багажник.
- Змеи не могут уползти из мешка?
- Случается, а что? - первый раз за все время Арье улыбается, превращаясь в доброго Винни-Пуха. Я понимаю, что прощена за свое опоздание. Хотя, забегая вперед, замечу, что мне еще не раз придется услышать в свой адрес не самые лестные отзывы, самый безобидный из которых «коммунистка» за то, что раньше я жила в СССР. Но произносятся они с такой добродушной интонацией, что сомневаться в симпатии, испытываемой Арье ко всем обзываемым и проклинаемым им людям, просто не приходится.

...Мы въезжаем на автомобильную стоянку тель-авивского Дизенгоф-центра, приподнимая сетку, натянутую на входе. В полумраке ее замечаешь не сразу: черная, с очень мелкими ячейками. Эту сеть под названием «арафель»* - обычно используют для ловли птиц, но Арье приспособил ее для ловли летучих мышей. От них здесь очень много проблем. По четвергам в Дизенгоф-центре проходит фестиваль еды, приезжает масса людей, ставят машины на стоянку, а сверху на них без конца гадят летучие мыши. Шесть тысяч штук уже удалось выловить, но какое-то количество еще осталось. Арье со своими помощниками перевозит летучих мышей в другое место и выпускает: они не возвращаются туда, где на них однажды уже устраивали облаву.
...Две мыши уже запутались в сети, остальные укрылись наверху, среди бетонных перекрытий. Шум выстрела от пугача заставляет их метаться по стоянке, часть запутывается в сетях. Помощники Арье осторожно вынимают их из сетки, держа за голову, чтобы уберечься от укусов, и складывают в картонные коробки через небольшое отверстие. Укус летучих мышей не из приятных - все равно, как если бы  руку прострочила швейная машинка. Зубы мелкие, но очень острые.

ххх

Между прочим у главного в стране защитника редких животных, нет никаких сантиментов по отношению к ним.  («Когда начинаешь идти на поводу чувств, ты перестаешь быть профессионалом, - считает Арье. - Но если кому-то удалось провезти в страну обезъянку или змею, я к нему обязательно приду. Это может занять время – недели, месяцы, даже год, но однажды я постучу в его дверь, - тон Арье не оставляет сомнений в том, что так оно и будет. В полиции, с которой главный уполномоченный по редким видам животных, сотрудничает много лет, о нем говорят: «Арье для природы – это все равно что паспортный контроль в «Бен-Гурионе» для Израиля: у него не проскочишь».)

Список израильских браконьеров, занимающихся незаконным отловом и продажей редких животных и птиц, у Арье Келлера не в компьютере – в голове. Список большой (все-таки 33 года работы в Управлении охраны природы), но память отменная, а реакция быстрая.  Вот и сейчас мы направляемся в Араву, но по дороге получаем сигнал из ашдодского порта, где таможня обнаружила в одной посылке, отправленной из Китая жителю палестинской автономии, шкурки леопарда, и Арье тут же меняет маршрут, сворачивая с основной трассы.

Он извлекает шкурки из посылочного ящика и удивленно восклицает:
- Да они просто сумасшедшие!!!
- Кто? – не выдерживаю я.
- Китайцы! Убили собак, а шкурки выкрасили под леопарда. Посмотри на хвост. Ты видела когда-нибудь у леопарда хвост пуделя?

Пятнадцать минут уходит на составление акта об изъятии шкурок, после чего мы снова выезжаем на трассу. И тут, коротая время за беседой, я неожиданно узнаю продолжение истории об известном змеелове Рафи Ифтахе, о котором писала много лет назад. («Рафи несколько лет был нашим добровольцем и очень хорошо нам помогал, пока ему не пришла в голову сумасшедшая идея. Рафи вдруг решил, что он будет лучше охранять у себя во дворе редких черепах, чем это делает управление охраны природы в песках Аравы, где те обитают сотни лет. Он обучил свою собаку отыскивать их в дюнах и перевез к себе домой 24 черепахи. Возможно, всех, что там были... Это очень редкий вид и находится на грани исчезнования. Понимаешь, что он натворил?! Черепахи способны размножаться в привычной для них среде, которой он их лишил. Я забрал их у Рафи, отвез в Араву, и с тех пор с ним не разговариваю»).

ххх

...В Израиль мой герой попал, когда ему был всего месяц от роду. Его родители – выходцы из Польши, которым посчастливилось уцелеть в Катастрофе: отец прошел Освенцим. Войну Судного Дня Арье провел на юге, был ранен: к счастью, осколок не повредил позвоночника. После войны он некоторое время жил в Синае, где встретил свою будущую жену. Арье Келлер покидал Синай на последнем джипе и возвращался оттуда, как он утверждает, «не потеряв своего достоинства в погоне за денежными компенсациями».

…До развода Арье довольно долго жил с женой и дочками в Зихрон-Якове, а после развода я обосновался в Каркуре. С женой у него и по сей день прекрасные отношения. Причина расставания была простой: Арье хотел, чтобы у нее была нормальная жизнь. А какая жизнь может быть у женщины с таким как он, работающим круглосуточно, без праздников и выходных. У Арье всегда в машине спальник, приходится ночевать в пустыне. Да еще инструктажи за границей, которые длятся не меньше месяца. Женщине нужна нормальная семья и нормальный муж. А для такого трудоголика, как он, самое лучшее - это отсутствие рутины! У Арье никогда не бывает двух похожих дней. Кстати, зная его одержимость в работе, управление по защите природы неплохо этим пользуется. Инспектора никогда не спрашивают, что он сделал и чего не сделал, не говорят, куда он должен ехать и чем заниматься. Потому что знают: Келлер всегда делаю намного больше, чем от него требуется. И он никогда не участвует в забастовках. («Какие могут быть забастовки, когда ты охраняешь природу? – возмущенно восклицает Арье. - Она что, может подождать?»)

- Ох, - вздыхает Арье. - Если что и доставляет мне немало хлопот, так это мой собственный рот, а он у меня большой: говорю, что думаю, безо всяких фильтров и парламентских выражений. И с нарушителями не церемонюсь.
- Наверное, успел нажить себе врагов?
- Я этого не ощущаю, - с сомнением в голосе произносит он. - Видишь ли, я ведь даже когда кого-то наказываю, то только по справедливости, за дело, и не со зла: люди это чувствуют. Большинство из них, - тут он прибавляет пару крепких выражений, - прекрасно понимают, какой ущерб наносят природе, отлавливая редкие виды птиц. И все же идут на это, потому что выручают от их продажи хорошие деньги.
- Каждый волос, которого у меня не хватает на голове, пошел во благо природы, - добавляет Арье, вспоминая, что привело его тридцать с лишним лет назад в управление по защите природы. – Мы искали в Синае нефть, производили взрывы. Нашли тогда небольшое количество нефти и очень много мертвой рыбы, которую тогда убили своими взрывами. И я вдруг понял, что дальше так нельзя. Начал бороться против использования взрывчатки во время поисковых работ, и в один прекрасный день обнаружил себя в управлении по защите природы, где до сих пор и работаю.

ххх

...Он не заканчивал университетов, но с ним нередко советуются профессора: в Израиле на самом деле трудно найти человека, знающего лучше, чем Арье Келлер, повадки местных обитателей пустынь, гор и равнин, и причины, по которым те покидают свою привычную среду. Не найти в стране и лучшего ловца животных, чем он: именно ловца, не причиняющего им вреда, а не охотника, убивающего свою добычу. Кстати, Арье единственный в стране ловец крокодилов: в свое время только благодаря ему удалось выловить в Араве десяток сбежавших с фермы огромных рептилий.

Птиц и змей в его доме можно увидеть практически всегда, только все время разных: конфискованные у браконьеров, они квартируют здесь во временном живом уголке, восстанавливаясь после травмы, после чего Арье выпускает их на волю. В его жилище всего один охотничий трофей - огромный череп крокодила, которого он поймал в Африке.

Крокодил нападал на людей, живущих в деревушке неподалеку от реки. Арье ловил его с помощью специальной палки с наконечником. Это целое искусство и зависит от точности нанесения удара в зазор между головой и туловищем крокодила, скрытого водой. Поединок длится несколько часов, пока крокодил не потеряет силы, после чего его можно усыплять и помещать в специальный контейнер. В случае с крокодилом-убийцей не рассчитали дозу снотворного: он не проснулся. Когда его препарировали и обнажили череп, стала понятна причина, по которой он нападал на людей: врожденный дефект зубов не позволял ему охотиться на крупных животных – приходилось довольствоваться тем, что было по силам.

ххх

…В Кении Арье учил местных инспекторов управления по защите природы бороться с браконьерами. А там у них природоохранное ведомство напоминает армейское: в отличие от израильских коллег, иинспектора ходят не в футболках, шортах и сандалиях, а носят форму с погонами, фуражки с кокардой.

Однажды Арье решил подшутить над своими учениками, вышел на улицу посреди урока, поймал двух африканских гадюк, которые там считаются очень опасными, и вернулся с ними в класс – кенийцы, завидев змей, покидали класс через окна! А когда в другой раз он занес «черную мамбу» - самую страшную змею,  после укуса которой человек мгновенно умирает - те и вовсе убежали с территории базы, где шли занятия. Арье ошибся, считая, что кенийцы, окруженные джунглями, ко всему этому привычные. Больше он над ними так не шутил.

Впрочем, и с самим инспектором тамошняя фауна сыграла неплохую шутку. В конце курса решили провести практическое занятие. Арье и двое кенийцев выступали в роли браконьеров, а остальные их выслеживали. В Кении такая непроглядная ночь, что  не видишь даже собственного пальца, поднесенного к лицу. Инспектора были вооружены оптикой ночного видения и приборами, способными обнаружить тепловое излучение на расстоянии нескольких километров – даже огонь сигареты, не говоря уже о костре, которые браконьеры разводят ночью, чтобы отпугнуть хищников. («И вот мы, изображавшие «браконьеров», сели в джип, отъехали от базы километров пять, развели костер, сварили кофе, сидим, треплемся и ждем, пока «инспектора» нас обнаружат. Наконец, слышим шум. Я решил: все, наконец-то они пожаловали по нашу душу, включил прожектор, направил в сторону, откуда доносился шум, чтобы те в нас случайно не пальнули, и... высветил трех огромных слонов, идущих в нашем направлении. Ослепленные светом, они взревели, растопырили уши, подняли хвосты и хоботы и побежали в разные стороны, а один – прямо на нас. Я бросился на землю и в ту же секунду ощутил запах слоновьей ноги, пронесшейся в полуметре от меня. Оказывается мы, идиоты, разложили костер на их тропе к водопою – это что-то вроде слоновьей автострады! В общем, я понял, почему местные не любят по ночам выходить наружу. Они правы»).

…Однажды в Кении чуть не поймали самого ловца животных. Это случилось в день прибытия Арье в Кению. Он бросил чемодан в гостинице, вышел на улицу с фонарем, увидел тропинку, ведущую в джунгли и пошел по ней. Вскоре увидел на дереве красивый цветок и протянулся к нему, чтобы понюхать, как услышал звук, от которого у инспектора кровь в венах чуть не свернулась. Ничего более жуткого он в своей жизни не слышал! От этого звука впору было замертво упасть на месте, но Арье хватило сил побежать. Он заперся в своей комнате и до утра никуда не выходил. Когда Келлер рассказал местным инспекторам о ночном происшествии, они дали ему двух солдат с оружием,  и троица отправилась по знакомой тропе посмотреть, что это было. И кого же они там увидели? Львиное семейство, доедающее зебру: от нее к приходу инспекторов уже осталась одна голова! Очевидно, один из этих львов находился за деревом в тот момент, когда Арье потянулся к цветку. Кенийцы тогда посмеялись над израильтянином. Впрочем, и он в долгу потом не остался, когда принес в класс «черную мамбу»...

ххх

Израиль с 1984 года - в числе двух сотен стран, подписавших конвенцию по международной торговле вымирающими видами дикой фауны и флоры. Между тем, бизнес на экзотических животных по-прежнему считается одним из самых прибыльных в мире после торговли оружием и наркотиками. Здесь крутятся миллиарды долларов. Ущерб в данном случае невосполним. Редкие виды животных постепенно исчезают. И с этим надо что-то делать.

*арье (иврит) - лев
*арафель (иврит) - туман

Исчезающий вид

Иной раз, слушая их перебранку, забываешь о том, что Амицур год назад вышел на пенсию, а Арье остается до нее всего год. Бранятся как мальчишки, неделями не общаются из-за сущего пустяка. Но стоит одному из них приболеть, первым у его постели окажется «заклятый враг». Нет у Арье никого ближе Амицур, а у Амицура ближе Арье. Нет людей более похожих и более непохожих друг на друга, чем они. И нет у израильской природы более надежных защитников, чем государственные инспектора Амицур Булдо и Арье Келлер, охраняющие ее более тридцати лет.

Тень отца

Амицур и Арье прибыли в Израиль детьми. Отец Арье прошел Освенцим и скончался в Израиле в 1985-м году с синим лагерным номером на руке. Амицур своего отца не знал: члена Палмаха* Залмана Булдо убили, когда его сыну не было и года. Тайну его гибели Амицур открыл для себя много лет спустя, когда он уже как и Арье Келлер, работал государственным инспектором управления охраны природы и заповедников. Как-то Амицур заехал в хайфский гараж, где обычно готовил машину к техосмотру, и встретил там незнакомца, который при виде его почему-то разволновался. Стали выяснять, не встречались ли раньше? Оказалось, что в сороковых годах незнакомец жил в том же киббуце, что и семья Булдо, но покинул «Бейт-Зера», когда Амицур был еще младенцем. Перебирая события прошлого, незнакомец в числе прочего упомянул о том, что состоял в Палмахе, и о гибели своего товарища Залмана Булдо, погибшего от его случайного выстрела в ночь, когда они вместе дежурили. Мог ли он представить себе, что перед ним сын того самого Залмана! Когда Амицур сообщил об этом невольному убийце своего отца, тот побледнел и едва слышно произнес: «Теперь я понял, в чем дело! Вы с ним так похожи... Увидел тебя и чуть с ума не сошел. Потом сказал себе: не может быть! Залмана давно нет. Это просто внешнее сходство. Такое случается».

Спустя несколько дней Амицур узнал от хозяина гаража, с которым был дружен, что человек, причастный к гибели его отца, попал в больницу с сердечным приступом, где и скончался. Очевидно, потрясение от встречи с сыном случайно убитого им товарища по Палмаху, было слишком велико. Амицур сожалел о его смерти. О том, что с ним это случилось. Ведь прошлого все равно не вернуть.

...В Войну Судного Дня Амицур и Арье воевали на южном фронте, где Арье получил ранение, а Амицур в перерыве между боями получил по связи неожиданное сообщение, что его приглашают на работу в управление охраны природы и заповедников. В течение двух последующих лет он был единственным инспектором по всему северу. Арье после войны занимался поисками нефти на Синае. Через несколько лет и его пригласили на работу в управление охраны природы и заповедников.

Кому змея, а кому гиена

Познакомились Арье и Амицур в тель-авивском университете. Со слов Арье это было так:

- Пришел какой-то тип с большой жестянкой из-под оливок, а в ней - ядовитая змея. Он показал ее профессору, у которого я учился. Когда мы измерили змею, и она оказалась метр семьдесят восемь длиной, я понял, что этот парень такой же сумасшедший, как я. Он поймал ее где-то на севере. Чтобы ты лучше поняла: обычно цефа достигает в длину не более ста тридцати сантиметров, и это описано во всех учебных пособиях. Змея Амицура побила все мыслимые рекорды. Мы ее изучали как редкий экзмепляр, а потом даже отправили на исследования в Германию, где она подросла еще сантиметра на два.

По версии Амицура, он понял все про Арье в Синае, где они вылавливали редкие виды животных для вывоза их в Израиль. Было опасение, что после передачи Синая Египту бедуины сведут на нет поголовье исчезающих видов своей бесконтрольной охотой. Со слов Амицура это было так:

- Мы занимались отловом ночью. Я вел джип. Арье сидел рядом. Завидев животное, он выскакивал из машины и хватал его за голову, ожидая, пока я развернусь, чтобы его забрать. Один раз, когда Арье выскочил, мы разминулись почти до утра. Оказалось, что он поймал гиену, которые нам до сих пор еще не попадались. Представляешь, этот сумасшедший держал ее за уши целых пять часов! Хватка у него железная, но его пальцы от напряжения свело так, что мне пришлось отделять их по одному, поскольку сам он разогнуть уже не мог. В тот момент я понял, что он такой же сумасшедший как я! Просто поскольку я на пару лет старше, то начал сбегать с уроков раньше, чем он. Вот и вся разница. Мы с ним предпочитали учиться у природы, а не у школьных учителей: наблюдали за повадками птиц, выслеживали и ловили змей, а потом уже и крокодилов.

Череп раздора и меткий стрелок

Если бы у крокодила было две головы, Арье и Амицур, конечно бы, не поссорились. Но голова была одна и принадлежала она огромному крокодилу-убийце, который нападал на жителей африканской деревни. Какой охотник откажется от такого трофея? А участвовали в той супер-опасной охоте трое: Амицу, Арье и известный ловец рептилий Офер, владелец крокодильей фермы.

По версии Арье, Офер обещал отдать череп ему. И то, что произошло после возвращения в Израиль, задело его до глубины души:

- Когда мы отделили голову крокодила от туловища, Амицур спокойно положил ее в мешок и сказал, что она – его. Я возмутился: «Мне ее Офер обещал!». Но Амицур ее просто взял и унес. После этого я перестал с ним разговаривать.

По версии Амицура, голова была редкая, и он нашел хорошего препаратора, который обработал череп крокодила-убийцы. Какое-то время Амицур хранил трофей у себя, а потом все же решил отвезти его Арье. Череп переехал из киббуца «Бейт-Зера» в Каркур, Амицур был прощен, мир восстановлен и обида забыта.

Амицур считает, что Арье ведет себя как ребенок и обижается на пустом месте («Но он ХОРОШИЙ ребенок и надежный товарищ). То же самое думает об Амицуре и Арье («Он никогда не выбирает выражений и обижает всех на пустом месте. Когда ему сказали, что крокодил укусил меня за ногу, Амицур тут же ляпнул: «Жаль, что только за ногу!» Мы с ним тогда были в ссоре. Вот и в истории с черепом «Он мой!», - и все. Амицуру совершенно неважно, что Офер уже пообещал отдать череп мне! Но на Амицура можно положиться. Не подведет»).

…Однажды Арье конфисковал у торговцев редкими видами животных и птиц пару попугаев очень редкой породы, охраняемой законом. Любитель экзотики пообещал за них браконьерам 50 тысяч, но когда попугаев пытались незаконно провести в Израиль, инспектор их перехватил. Пока Арье оформлял документы на изъятие, птицы своими клювами проделали в клетке отверстие и выбрались наружу. Он отыскал их в соседнем киббуце. Сидят себе на вершине эквалиптов и хоть бы что! Одного пернатого Арье сумел снять, вскарабкавшись на дерево. Второй оказался хитрее: только инспектор начинал к нему подбираться – попугай тут же перелетал на другой эквалипт. У инспектора все внутри холодело от одной мысли, что если беглец улетит в соседнюю арабскую деревню, его там могут прикончить, или спрятать так, что концов не найдешь. Пришлось вызывать Амицура. Тот отличный стрелок. Сможет «снять» попугая с дерева выстрелом так, что тот останется цел. Это требует очень большой точности прицела. Пуля скользит по касательной между крылом и шеей, птица падает вниз и при этом остается невредимой. Едва Арье позвонил Амицуру, тот сразу примчался. Для опоры взял стул, установил ружье, прицелился и выстрелил. Попугай упал с дерева, даже не повредив крыла. Арье быстро поднял его и понес в клетку, пока беглец не очухался и снова не улетел.

Еще как-то раз Амицур помогал Арье ловить в Израиле крокодилов, сбежавших с одной фермы в Негеве. Но после этого зарекся снова звать его на охоту за рептилиями. («Амицур все заслуги приписывает себе и рассказывает, что это он поймал! Как будто рядом с ним никого не было!»)

...Их истории про то, как «этот осел гнался по всей Галилее на восьмицилиндровом джипе, потратив уйму бензина, за воришкой, укравшим с киббуцного во-о-т такой ма-а-ленький мешочек лука», а «этот сукин сын водил лодку кругами, чтобы утомить крокодила, отчего у меня закружилась голова, и мы едва не попадали в воду, кишашую рептилиями», можно слушать бесконечно - они звучат, как песня.

Неудобный характер

Когда Амицур вышел на пенсию, кого-то это известие, возможно, и обрадовало. Да, у него сложный характер, он не полезет за словом в карман, презрев субординацию и приличия. Но тех, что сожалели о его уходе, было стократ больше. Природа лишилась одного из самых бесстрашных и бескомпромиссных своих защитников. Одно его имя приводило браконьеров в трепет: каждый знал, что уж кто-то, а Амицур постарается довести дело до суда и наказать нарушителя так, что мало не покажется.

С Арье та же история. Неудобный характер. Но опять же – смотря для кого. Если и выскажет что-то резкое, то всегда по делу и не со зла. С теми, кто наносит природе ущерб, Арье беспощаден и сразу вспоминает о том, что он лев ("арье" в переводе с иврита означает "лев"). Даже если кому-то чудом удастся провезти в Израиль редкое животное или птицу, можно не сомневаться в том, что однажды государственный инспектор постучится в его дверь. Он и в самом деле для природы как паспортный контроль в аэропорту, у него не проскочишь!

А вообще-то оба милейшие люди, многими любимые. И если у Арье пол-Израиля в друзьях, то только потому, что вторая половина – друзья Амицура. Иной раз кажется, что нет на просторах Аравы, Негева и Галилеи человека, которого бы они не знали, и который бы не знал их. Что же касается словесной брани, с которой начинается большая часть бесед Арье и Амицура, в том числе и телефонных, то по версии Арье:

- Если Амицур меня не обругает, как обычно, я сразу подумаю: уж не заболел ли он?

По версии Амицура:

- Арье очень ранимый. Он как ребенок. Ругань – способ его защиты.

...Вот и сейчас, в пустыне Негев, где мы находимся второй день, Амицур, едва открыв глаза и не успев вылезти из спальника, тут же кричит Арье, который хлопочет у костра, высыпая в чайник с водой пачку кофе:

- Как? Я уже проснулся, а кофе еще не готов? Что же ты делал все это время? – прибавляя к своей тираде пару непечатных выражений.

Арье в долгу не остается. День еще только начался. Привычная словесная перебранка переходит в дружеское кофепитие. Мне тоже достается от этой парочки - за смешной русский акцент. Особенно понравившиеся в моем исполнении слова Амицур и Арье просят повторить «на бис» для своих друзей, подтянувшихся к нашему костру. И сколько не тверди им, что никогда я не вступала в партию коммунистов, все равно обзовут «коммунисткой». Но надо же слышать, с какой добродушной интонацией все это произносится!

Слушая их смешную перебранку, я думаю о том, что мне посчастливилось застать кусочек прежнего Израиля, в который  опоздала приехать. Ведь Амицур и Арье, на протяжении десятилетий защищающие исчезающие виды израильской фауны, и сами в какой-то степени представляют собой исчезающий «вид» отважных рыцарей природы этой земли, для которых ее благополучие гораздо важнее собственного.

*Палмах - (плугот махац — ударные роты), особые отряды Хаганы, позднее — часть Армии Обороны Израиля. Палах существовал с  15 мая 1941 по 7 ноября 1948 года.



Золотой микрофон замолчал навсегда

Азария Алон, покинувший этот мир, человек во всех отношениях уникальный. Обладатель «золотого микрофона» вошел в книгу рекордов Гиннеса как радиоведущий, чья авторская передача регулярно выходила в эфир на протяжении более полувека. Впервые израильтяне услышали ее на «Коль Исраэль» в 1959 году. Передача называлась «Пейзажи нашей родины». Азария не только «водил» радиослушателей в увлекательные путешествия по стране, рассказывая о редких растениях и исчезающих видах животных, но и предлагал поддержать протест против очередной застройки, угрожающей окружающей среде. Именно ему мы обязаны принятием закона, запрещающего рвать дикие цветы; признанием района горы Кармель заповедным местом. Семь лет ушло у Азарии и его сторонников на борьбу против застройки горы Кармель жилыми районами. С тех пор заповедник ежегодно посещает более миллиона израильтян, а если бы битва за гору была проиграна, кармельскими красотами любовались бы из окон своих квартир всего нескольких сотен семей.
Мы так же обязаны Азарии появлением в 1963-м году Национального Управления по Охране природы, которое выросло из небольшой группы добровольцев, увлеченных идеей Азарии и его друга Амоса Заави (профессора), и ныне насчитывает более 60 тысяч членов. Фактически Азария защищал природу с первого дня создания государства, когда подобных приоритетов не было и в помине: начиная с 1948-м года Израиль принимал тысячи новоприбывших со всего мира, людям нужна была крыша над головой, кто тогда думал о том, что стройка разворачивается  порой на уникальных природных участках? Никто, кроме Азарии Алона, а впоследствии и его единомышленников. Потому что история создания еврейского государства была и его личной историей, которую вы прочтете ниже.

Азария

...Он еше помнит студеные зимы, русскую Пасху, смерть Ленина и нашествие Деникина, хотя живет здесь с 1925 года. Обладатель «Золотого микрофона», Премии Израиля и премии Герцля, основатель Национального управления по охране природы, редактор уникальной энциклопедии животного и растительного мира страны отличается удивительным постоянством. Аварии уже 92, и он 70 лет живет в одном и том же доме, 60 лет любит одну и ту же женщину, 51 год ведет свою авторскую передачу на «Коль Исраэль». Впрочем, дом, некогда состоявший из одной комнаты, за это время оброс пристройками. Женщина родила ему детей, те в свою очередь — внуков, вслед за ними появились правнуки: на брит-милу очередного из них Азария и Рут недавно ездили в Тель-Авив.

Самым невероятным событием своей жизни Азария считает факт своего рождения в трех местах. Первоначально местечко называлось Горошки, в связи со столетием победы над Наполеоном его переименовали в Кутузово, а с приходом к власти большевиков — в Володарск (в честь одного из большевиков). Соответственно, и запись в свидетельстве о рождении Азарии менялась трижды.

До 1925 года Азария жил на Украине. Он пережил Гражданскую войну, нашествие Деникина, поляков, большевиков. Члены его семьи ложились спать в одежде, не разуваясь, готовые в любую минуту бежать из дома. Потому что какая бы из армий ни входила в местечко — первым делом убивали евреев. Впрочем, его память хранит не только печальные события. Он помнит появление в городке первого автомобиля («Это было равносильно приземлению космического корабля. Все высыпали тогда на улицу») и красочную русскую Пасху («Священники шли в таких необычных одеждах, расшитых позолотой, была большая ярмарка»). Когда Азарии было шесть лет, мать с детьми решила бежать в Палестину. Отец в то время находился в сибирской ссылке. Он был еврейским активистом, в 1921-м ездил на 12-й сионистский конгресс в Карлсбад, потом вынужден был скрываться, а в 1924-м его арестовали. Жена поехала навестить его в Суздаль, тле находился политизолятор. Поскольку встретиться им не позволили, супруги переговаривались через забор и пели друг другу песни. Муж посоветовал жене, не откладывая, ехать с детьми в Палестину. Вскоре его вместе с другими политическими вывезли в Сибирь, в ссылку, где он должен был постоянно отмечаться в жандармерии. Отец Азарии провел в сибирской ссылке десять лет, и только благодаря вмешательству вдовы Горького Пешковой  сумел избежать в 1934 году очередного срока (после убийства Кирова поднялась новая волна репрессий) и уехал в Палестину к семье, с которой все годы поддерживал связь. Он писал жене из ссылки письма на иврите, которым владел свободно, а в 1929-м году передал с оказией свое фото, снятое в Щадринске в 1934 году. Этот снимок хранится в семейном архиве до сих пор вместе с другим, где запечатлена уже вся семья после воссоединения в Палестине. Глава семейства вернулся из сибирской ссылки не очень здоровым и умер в 1967 году, супруга пережила его на 19 лет и скончалась в возрасте 102 лет.

Азария оказался в Палестине в шестилетнем возрасте и быстро перешел на иврит, позабыв и русский, и идиш. В Палестине тогда было очень мало евреев и три миллиона арабов. К тому же Палестиной управляли англичане. Азарии тогда казалось, что в мире вообще не осталось места, куда бы не распространилось влияние британской империи. («Мы не имели представления о том, что нас ждет, просто работали и мечтали о том, чтобы сюда прибыли другие евреи и осели на этой земле. Даже если вам сегодня кто- то начнет рассказывать о том, что он «знал, видел, предчувствовал», это всего лишь его фантазии. Никто из нас тогда не знал, что будет. Никто!»)  В его жизни случались и падения, и взлеты. Но самыми счастливыми событиями он считает свою женитьбу на Рут, о чем ни раз не пожалел, и рождение детей, которые никогда его не огорчали: все прошли армию, два сына - в звании подполковника. То же и внуками и правнуками. Потомки Азарии и Рут отметились во всех боевых частях, воевали… 90-летие Азарии члены этой многочисленного клана отметили совместным путешествием по Негеву. Дочь подарила тогда родителям книгу-фотолетопись, где отразились все события их жизни: праздники, свадьбы, бар-мицвы детей, совместные путешествия, семейные спортивные матчи...

Рут

Семью жены Азарии Рут хорошо знали в Вене: несколько поколений известных адвокатов, и в их числе — отец Рут, который был в руководстве движения «Бейтар» в Австрии, жертвовал движению большие суммы. В их доме часто бывал Жаботинский… В декабре 1939-го, когда семья выезжала в Палестину, маме Рут пришлось остаться в Вене из-за больной бабушки, за которой надо было ухаживать. К 1942-му фашисты очистили Вену от евреев: бабушка закончила свои дни в еврейском гетто Терезиенштадта, а мать отправили в лагерь смерти Освенцим. Ей было 40 лет... Из всей семьи уцелели только отец и двое детей, выехавшие в Палестину.

В 1951-м Рут познакомилась в киббуце с Азарией. Он тогда работал молодежным инструктором, и все говорили о нем как об очень умном и интересном парне. Рут, готовившей пуристский праздник, посоветовали взять в качестве конферансье Азарию —  прекрасный рассказчик, к тому же хорошо поет. Они начали репетировать и сразу почувствовали взаимную симпатию. При всей разности характеров (Азария спокойный, Рут - настоящий вулкан), супруги прожили замечательную ,  жизнь, и не пожалела ни об одном дне... Им никогда не бывает скучно: слишком много общих интересов.

Против течения

Его постоянство—не только в привязанности к одному месту и одной женщине. Все, что Азария Алон затевал в своей жизни, длилось десятилетиями и выходило на редкость основательно.

В 2009-м году он стал обладателем «Золотого микрофона». Авторской передаче «Пейзажи нашей страны», которую Азария Алон впервые представил радиослушателям в 1959 году, была суждена очень долгая жизнь. В 1959-м никто и представить себе не мог, что эта передача станет долгожительницей и побьет все рекорды, поскольку все начиналось довольно случайно. Тогдашний руководитель «Коль Исраэль» Шапира обратился к Азарии с предложением совершить в связи с еврейским праздником пятиминутную субботнюю радио-прогулку по заповедным местам Израиля. С той самой субботы Азария Алон в течение полувека водит радиослушателей в увлекательные путешествия по стране, рассказывает о редких растениях, исчезающих видах животных, предлагает поддержать протест против очередной застройки, угрожающей окружающей среде.

В 1990 году Азарии предложили (в качестве исключения, поскольку у него нет академических степеней) вести курс о природе Израиля в Хайфском Технионе. Договор был заключен всего на год, но с тех пор его всякий раз продлевают вот уже на протяжении двадцати лет.

На десять лет растянулась и работа над созданием уникальной энциклопедии животного и растительного мира Израиля, в которой под руководством Азарии участвовали 150 ученых и специалистов, 200 фотографов и художников. Двенадцать томов издания, считающегося сегодня раритетным, увидели свет в 1990 году.

И наконец, о самом главном: организация по защите израильской природы, придуманная Азарией и его товарищем, ныне профессором Амосом Заави 59 лет назад, превратилась в авторитетнейшее природоохранное ведомство — Израильское общество защиты природы, насчитывающее 60 тысяч членов.

Битва без начала и конца

...Теперь ненадолго вернемся на шестьдесят лет назад, чтобы не пропустить важных моментов из жизни моего героя. Мимоходом замечу, что для человека, живущего в стране с 1925 года, ее история фактически является его биографией.

Обосновавшись в 1938 году в кибуце Бейт ха-Шита, Азария основал в нем теплицу и работал агрономом. В 1948 году, после образования Государства Израиль, его отправили учиться на курсы, где он встретил Амоса Заави. Азарии было тогда тридцать лет, Амосу двадцать. Они были единственными, кто обратил внимание на нечто, о чем в ту пору вообще не думали и не говорили. Граждане молодого государства, одержимые идеей как можно скорее построить свою страну, были готовы похоронить под слоем бетона земли, которые сегодня считаются заповедными.

На приятелей смотрели как на идиотов. Им говорили: «Какая природа?! О чем вы, когда люди живут в бараках? Природа и заповедники — это где-нибудь в Африке, а у нас тут большая стройка». Тогда Азария и Амос стали искать единомышленников среди учителей кибуцного семинара. Подобралась группа из десяти человек. Специалистов в ней не было: просто один любил животных, другой — растения, третий — живописные уголки, и каждый задавался вопросом: что будет с птицами, растениями и ручьями после того, как строительство начнет захватывать все больше и больше территорий?

...Два года, начиная с 1951-го, группа работала на добровольных началах, в 1953-м Азарии и его единомышленникам удалось добиться официального статуса для созданной ими природоохранной организации. Возглавляя ее в течение многих лет, Азария проводил курсы, читал лекции об охране природы, издавал книги о растительном и животном мире Израиля и его заповедных местах. Двадцать лет назад он отошел от дел Общества по охране природы, но всякий раз, когда там затевается очередная битва против подрядчиков, посягающих на заповедные земли, Азария - в первых рядах борцов. Кстати, он был одним из инициаторов учреждения в Израиле Управления по защите природы: в 1963 году кнессет принял соответствующий закон.

Как он вообще пришел к идее создания общества по охране природы? В те годы в большинстве стран вообще не существовало такого понятия — «природоохранное ведомство». Разве что в Швейцарии, Австрии, Америке и Канаде была иная ситуация, и, пожалуй, в Англии еще уделяли внимание защите птиц. Так что большинство евреев прибыли в начале прошлого века Палестину из стран, где природоохранных ведомств никогда не было. У Азарии интерес к природе с детства, именно по этой причине он решил в свое время обосноваться в кибуце: кибуцники бережнее относятся к растениям, птицам, они ближе к земле, они ее возделывают.

…В кабинете Азарии стены скрыты стеллажами, на полках сотни книг, справочников, папок с документами. Более сорока книг написаны хозяином дома. Все они посвящены природе, энциклопедия растительного и животного мира занимает отдельную полку. Он мог бы стать ученым, но предпочел иной путь. Отчасти благодаря своей жене Рут. Когда друзья Азарии решили идти в науку, она сказала ему: «Если ты выберешь для себя науку, будешь всю жизнь изучать крылышко стрекозы или глаз лягушки. Профессора живут в своем отдельном мире, они мало общаются с людьми». Рут было совершенно неважно, получит ее муж ученую степень или нет. Она хотела, чтобы Азария реализовал свой уникальный дар - увлекать хорошими идеями других, и тогда перед ним откроется целый мир, а не его отдельная, специфическая область. Так оно и вышло. Азария все годы провел в путешествиях по стране. Сегодня он рассказывает радиослушателям об одном необычном явлении, на следующей неделе — о другом, открывает им дивные уголки природы или сообщает об опасности, грозящей уникальной территории. Ведь только благодаря Азарии в Израиле появился закон, запрещающий рвать дикие цветы, а гора Кармель не превратилась в стандартный жилой массив, став заповедным местом. Позднее ему с единомышленниками пришлось выдержать еще одну серьезную битву против размещения электростанции в Хадере в месте, где она могла нанести большой ущерб окружающей среде: в результате электростанцию «передвинули». Пришлось повоевать и против безумной идеи постройки нефтеперерабатывающего завода в районе Эйлата. Только его там не хватало! У Израиля на Красном море и так всего одиннадцать километров побережья. Кстати, войны с подрядчиками, пытающимися прибрать к рукам участки на побережье Средиземного моря, продолжаются и по сей день, при том, что на каждого жителя Израиля приходится всего 13 миллиметров побережья. Куда уж еще отнимать?

Впрочем, случаются и хорошие вещи. Когда-то в Красной книге упоминалось, что олени в пустыне Бар-Йегуда находятся на грани исчезнования. И вдруг... Путешествуя по Негеву и проезжая через Мицпе-Рамон, Азария увидел, как в школьном дворе свободно разгуливают олени. Их там было достаточно много, и они совершенно не боялись людей. Азария порадовался тому, что усилия тех, кто стоит на охране природы, все же приносят свои плоды…Но на самом деле он мечтает о дне, когда в Израиле не будет нужды в природоохранном ведомстве, и каждый будет знать, что природу надо беречь, и соответственно станет вести себя по отношению к ней. ...Совсем незадолго до своей смерти Азария еще путешествовал по стране...

22. КОГДА НЕ ЗАРАСТАЮТ ОКОПЫ

По лезвию памяти

Получив очередное приглашение из Ивано-Франковска, Ури ответил то же, что и всегда: «Я не поеду в город, где убили моих родных». А потом была бессонная ночь, и наутро Ури решил: «Пожалуй, надо ехать. Ведь мне уже за 70, и кто знает, может, это последняя возможность найти их могилы…»

«Я приеду, - сообщил он устроителям кузнечного фестиваля в Ивано-Франковске, - но при одном условии, если вы найдете в вашем городе следы моей семьи. Может быть, есть могилы, если…их хоронили…»

Через некоторое время Ури сообщили, что он может ехать: условие выполнено.

…Родители никогда не говорили ему об этом, но иногда он слышал по ночам как оплакивала своих близких мама…В доме хранились альбомы со снимками ее родителей, братьев и сестер, которые были уничтожены в Станиславе (ныне Ивано-Франковск).

***

В зале было не протолкнуться: местные, украинские кузнецы, мастера из других стран - все пришли посмотреть на израильтянина, совершившего настоящую революцию в кузнечном деле и имеющего тысячи учеников по всему миру.

- Я Ури Хофи, родился в Израиле, но вся моя семья - из Ивано-Франковска и была уничтожена здесь украинцами по приказу немцев. Так что я приехал сюда не ради фестиваля, а потому, что нашлись следы моей семьи…

Ури не думал о том, что эти слова могут кого-то задеть. Он ведь никого не обвинял, сказал правду. Всем известно, что немцы устраивали еврейские гетто и концлагеря там, где могли рассчитывать на поддержку местного населения. В общем,  сказал  и как отрезал - все. Воцарилась гробовая тишина. Ури бросил взгляд в зал и увидел, что многие плачут. Безо всякой паузы он перешел к делам профессиональным. После того, как Ури закончил свое выступление, его окружили, стали обнимать... Один из местных кузнецов снял с пальца кольцо и протянул его Ури: «Это тебе. От всего сердца».

..На следующий день его попросили провести в парке демонстрацию приемов ковки. Он пришел пораньше. А в парке – тьма народу, музыка, шум, гам...Ури подумал: "Как же я буду выступать в таком балагане?" Но ровно в назначенный час все вдруг стихло, и он начал демонстрацию в полной тишине.

***

В первый же день Ури отправился на улицу, где жила его семья. Все дома сохранились, только в них жили другие люди. Неподалеку возвышалось здание бывшей еврейской больницы, в котором теперь располагалась детская музыкальная школа: там и сям из-под облезшей штукатурки пробивались контуры шестиконечных звезд…

Ему показали место, где было гетто, рассказали, как сюда согнали 50 тысяч евреев – женщин, детей, стариков…перекрыли воду… Все родственники Ури погибли во время первой акции по уничтожению. 12 тысяч узников гетто прогнали через весь город – к еврейскому кладбищу и расстреляли на могилах их предков… потом закапывали в течение нескольких дней.

Ури стоял посреди пустого кладбища и плакал. Все надгробные плиты отсюда давно вывезли: предприимчивые хозяева использовали их при постройке домов. Придя в себя, он заметил невдалеке пожилую женщину, которая положила на землю цветы.

- Ты еврейка? – спросил ее Ури.

- Нет, я украинка, - ответила она. – Но это место для меня более святое, чем наша церковь. Здесь убили очень много невинных людей…

В последний день кузнеца остановил на улице старик, назвавшийся Казимиром. Он родился здесь за несколько лет до войны и хорошо помнил дни, когда его друзей, с которыми он играл на улице, забрали в гетто, а потом расстреляли вместе со взрослыми. Рассказывая Ури об этом, Казимир плакал. Они обнялись и так и стояли, не замечая обступивших их людей из-за застилающих глаза слез. Потом Казимир протянул Ури снимок:

- Я хочу подарить тебе эту фотографию с еврейского кладбища, которую я снял там после войны, когда памятники были еще на месте.

Ури посмотрел на снимок и увидел, как из разбитой могильной плиты прорастает красный мак на высоком стебле. На другой стороне фотографии Казимир написал по-украински: «Сквозь горе проросла надежда».

…В последний день фестиваля Ури получил от организаторов приглашение приехать и на следующий год. Он сказал им так: «Если вам вам удастся найти новые свидетельства о моих близких, которые собирались уехать в Палестину, но не успели, то я приеду сюда вместе со своими внуками».

***

На одной из стен кузни Ури Хофера, расположенной в киббуце Эйн-Шемер, висит в рамочке Крест – высший знак отличия, полученный кузнецом из рук президента Германии. С этой наградой связана интересная история. В свое время Ури предложил немцам открыть школу кузнечного дела в тюрьме, где сидят подростки-убийцы, и в том числе - юные неонацисты. Ему дали группу из десяти парней, четверо из них оказались неонацистами, а шестеро – обычными убийцами. В связи с этим в немецкой прессе было много шума: израильский кузнец открыл школу для убийц-неонацистов. Но, как бы то ни было, после ее окончания эти подростки уже не были неонацистами – ради этого Ури и поехал в Германию…

На первом занятии он им заявил: «Я - Ури Хофи из Израиля, и буду учить вас кузнечному делу». Те удивились: «Так ты что, еврей?» - «Да». Они не поверили: «Не может быть! Евреи выглядят по-другому». Очевидно, парни представляли себе евреев по описаниям Геббельса - с огромным носом и такими же ушами, смеялся позже Ури, рассказывая близким историю своего знакомства с юными немцами.

Он начал обучать их кузнечному делу и между делом рассказывал им об Израиле, евреях, истории своей страны… В конце курса, когда Ури услышал от бывших неонацистов: «Мы были дураками, делали глупости…», он подумал, что потратил время не зря.

Позже с Ури произошла еще одна интересная встреча, уже не в тюрьме, а на обычных курсах в Берлине, которые он проводил для молодых немцев. Один из учеников приехал из Бремена. Внешне – чистый ариец. Во время занятий, которое проходили в непрестанном общении, когда каждый рассказывал свою историю, этот парень все отмалчивался. И вот уже последнее занятие, а Ури замечает, что его «бременец» отвернулся в сторону, украдкой вытирает слезы. «Что с тобой?» - спрашивает Ури, и тот начинает рассказывать свою историю: «Я живу в Бремене вместе с родителями и дедушкой. Когда я сказал им, что хочу поехать на курсы кузнецов в Берлин, они спросили: «Почему ты не хочешь учиться в Бремене? Здесь тоже есть хороший мастер. Я ответил: «Хороший, но не лучший. Я хочу учиться у лучшего, о котором много слышал, а сейчас узнал, что он специально приезжает из Израиля, чтобы провести курс в Берлине». И тут они мне заявляют: «Ты собираешься учиться у еврея? В нашей семье этого не будет!» И до меня вдруг дошло, что они остались прежними, продолжают жить тем временем… Я сказал: «ВАШЕЙ Германии уже нет, она никогда не вернется. Забудьте об этом!» В результате мы сильно поссорились, и я все равно уехал в Берлин. А теперь, после того, что я здесь узнал и всего, о чем мы тут говорили, я просто не знаю, как мне возвращаться домой…»

Ури считает, что человеческая история полна примеров геноцида, и нельзя судить народ за его прошлое. Немцы, живущие сейчас в Германии, не виноваты в том, что творили их деды и отцы.

***

При том, что Ури освоил профессию кузнеца довольно поздно, в 53 года, у него в одном только Израиле 2 500 учеников, 500 – в США, 500 в Германии, полсотни в Японии. Инструменты и техника, которые он изобрел, постепенно завоевывают мир, вытесняя традиционные.

В свое время Ури задумался над тем, что в течение дня кузнец поднимает и опускает молоток 25 тысяч раз, значит, инструмент должен быть максимально удобным, чтобы рука не болела. В итоге он додумался до того, что изобрел инструменты, дружественные человеку и удобные для работы. Поначалу Ури встретили в штыки: «Кто ты такой? Мы о тебе ничего не слышали!» Но через полтора года все вопросы отпали. Ури Хофер, простой киббуцник, написал шесть книг по кузнечному делу, понятные и японцу, и русскому, потому что там сплошные рисунки и чертежи. К Ури ежегодно едут ученики из разных стран - Канады, Австралии,  Мексики…

…Ури проводил демонстрации своей техники по всему миру (в одной только Америке – в 12 штатах), участвовал в международных соревнованиях, получал призы. Когда его спрашивают: «Как тебе удалось всего за полтора года получить известность и совершить такой переворот в кузнечном деле?», он отвечает: «Наверное, просто правильно выбрал, когда оказался на развилке». Одному журналисту в Германии, который пристал к нему с вопросом: «За что ты любишь свою профессию», Ури со свойственной ему резковатостью ответил: «А ты можешь мне ответить, за что любишь свою жену, когда вокруг полно других женщин?».

Раньше, когда его спрашивали: «Какая у тебя профессия?», Ури отвечал: «Менять профессии». Кем он только не был – механиком машин, садовником, хлопкоробом, путешественником, фабрикантом. Учился работать с глиной, стеклом, камнем, деревом… И только когда попробовал ковать железо, вдруг понял: вот оно, то самое, его… - и чуть с ума не сошел от радости. По большому счету его не интересует ни выставки, ни поездки, ни деньги… Ури люблю железяки, они для него – образ жизни - то, что увлекает больше всего.

Ури любит творческих людей, которые сумели «выбраться из коробки»,  нестандартно мыслят, интересно работают…Его привлекает творческий процесс в любых проявлениях, даже в изобретении новой метелки. А вот чего он не выносит, так это глупости и старается избегать общения с дураками. Еще Ури преклоняется перед женщинами, ведь они знают много такого, чего не знают мужчины, например -  как рожать детей.

Еще много лет назад Ури решил для себя, что не станет тратить энергию по пустякам и прибережет их для более важных дел. С теми, кто сознательно вредит другим, у него разговор короткий: «Иди отсюда, я не хочу тебя здесь больше видеть!» Но если Ури обидел кого-то напрасно, он тут же просит прощения, не ждет ни минуты. Он способен не только СЛУШАТЬ других, но и СЛЫШАТЬ, что не одно и то же. Многие считают его сильным, говорят: «Хофи знает, что делает и никогда ни в чем не сомневается». На самом деле это все внешнее, внутри он другой, вечно сомневается, обдумывает, ничего не решает мгновенно... Ури считает, что сомневающиеся люди не причинили миру столько зла, в отличие от тех, кто никогда не испытывал сомнений.

Ури правнук известного рава Шнеура Зальмана, его даже назвали в его честь, это потом уже от имени остались три буквы и он стал Ури. Отец рассказывал Ури, как в детстве родители пугали его, уверяя, что если он снимет кипу, то бог бросит в него камнем. Мальчик решил это проверить: залез со своим другом Бецалелем на крышу, где оба сняли кипы, убедившись, что кары не последовало. Так отец Ури еще в десять лет решил, что бога нет. Что же касается самого Ури, то он не верит ни в бога, ни в чудеса, при том, что выжил в аварии, когда машина упала с 60-метровой высоты, и два раза чуть не утонул. Ури верит только в то, что все люди чего-то стоят. «Даже дурак достоит супа, а некрасивая – любви», - его любимая поговорка. И надо жить на земле, а не витать в облаках. Ури рад, что достиг того уровня свободы, когда может делать только то, чего хочет сам.  Это стоит всего остального.

Ури родился в Израиле, любит эту землю и считает, что история еще не закончилась: если начнется третья мировая война, понятно, кого начнут убивать первыми: евреев, - причем, всюду, где они находятся. Но по крайней мере, здесь, в Израиле, у них есть возможность взять в руки оружие и ответить.

Когда ему было 17 лет, Ури был уверен, что сможет изменить мир, который станет справедливее, люди полюбят друг друга и войны закончатся. В 25 лет он понял, что этого не случилось и подумал: "Ну ладно, не сумел спасти мир, так спасу эту страну". В 40 лет Ури осознал, что страны не спасет и сказал себе: "Попробую спасти хотя бы киббуц". И тут он не преуспел: в киббуце начались большие перемены…Тогда Ури решил, что будет спасать свою душу. Просто выпьет чаю и будет продолжать работу у себя в кузнице, где ему хорошо. А от того, что ему хорошо, он в какой-то степени спасает и мир, потому что двери его кузни для всех открыты, и если кто-то захочет, он может сюда прийти… А историю изменить невозможно, даже если ты выйдешь на сотню демонстраций... В истории нет ни справедливости, ни баланса, и когда колесо истории крутится, главное – отскочить в сторону и под него не попасть. Тогда – выживешь. Когда в Израиле очередные выборы, Ури голосует за тех, кто ведет себя по-человечески по отношению к другим, а не за их идеи.

Комплекс доктора Рудштейна

...Экскурсия по Бертхесгадену его разочаровала: Бергхоф - дом Гитлера, точнее то, что от него осталось, приезжим почему-то не показывали. Он начал расспрашивать местных жителей и в конце концов разыскал это место, подходы к которому были завалены сушняком и ветками, подобрал на нем обломки каменной кладки. Вернувшись в Израиль, доктор Рудштейн, изредка вынимая из пластиковой коробочки невыразительные серые камешки, думал: "Я жив, и живы мои дети и внуки, а эта гадина сдохла пятьдесят лет назад, и дом ее давно разрушен. И вот оно - тому доказательство".

Редкие фотографии

На цветной обложке латышского журнала "Атпута" ("Отдых") за 1934 год - снимок светловолосого мужчины. Широкие плечи, короткая стрижка, уверенный взгляд. В старых газетных подшивках такие лица - стахановцев, ворошиловских стрелков, "молодых строителей коммунизма" - встречаются на каждой странице.

Это - Цукурс. Один из самых жестоких палачей латышских евреев собственной персоной. Только в середине тридцатых, когда его фото попало на обложку журнала, он еще не был палачом. Цукурс был тогда гордостью Латвии, знаменитым летчиком, совершавшим, подобно Валерию Чкалову, дальние перелеты... Правда, на маленьком самолете. Его репортажи из Африки печатались в каждом номере журнала "Атпута". Он даже написал книгу о своих путешествиях, на которую израильский доктор Яаков Рудштейн наткнулся в 1990-х годах в букинистическом магазине в Риге.

…Конец палача известен. Спустя много лет после окончания войны группа израильтян - бывших сотрудников Мосада - разыскала Цукурса в Бразилии, вывезла его в Уругвай, где предала его казни. Что же касается начала его нацистской карьеры, то впервые доктор Рудштейн услышал об этом человеке от жителей Букайшей, куда был направлен по распределению после окончания Рижского мединститута. Они говорили так: когда Цукурс вернулся из Африки, он был провозглашен национальным героем и тогдашний президент Латвии Карлис Ульманис подарил ему поместье с бассейном в Букайшах, на юге Латвии.

Перед войной Латвия была оккупирована советскими войсками, и Цукурс оказался в первых рядах - с коммунистами: расхаживал с револьвером в кожаном пальто. Жители Букайшей были очень злы на бывшего летчика и даже хотели убить его за то, что променял роль героя Латвии на "красного комиссара". Потом Цукурс куда-то исчез, а в начале войны появился в Букайшах уже в немецкой форме. Это был уже другой Цукурс. Он разъезжал со своей командой по окрестностям, убивая евреев и отвозя награбленное имущество в свое поместье. Уцелевшие рассказывали о нем страшные вещи. Например, стоя в воротах гетто, он высматривал жертву, которую убивал с особой жестокостью. Или брал еврейского ребенка за ноги и, размахнувшись, ударял его головой о дерево. Физически Цукурс был очень силен и мог убить человека одним ударом. Рассказывали, что он влюбился в еврейскую девушку и, не добившись взаимности, отвел ее на кладбище и убил. Впрочем, последнее больше похоже на легенду: уж слишком Цукурс ненавидел евреев.

Старые подшивки

Доктор Рудштейн привез из Латвии пачку пожелтевших газет военного времени, которые разыскивал много лет. Когда кто-то из друзей собирался в Ригу, он просил их заглянуть к букинистам за подшивками "Тевия" ("Отечество"), но всякий раз те возвращались с пустыми руками.  Спустя 20 лет после выезда в Израиль, он выбрался в Ригу и разыскал то, что искал. Фашистская газета "Тевия" выходила в Риге с 1941 по 1944 год: кто-то извлек ее со своего чердака и отнес букинисту. Там же доктор обнаружил и номер журнала «Атпута» за 1934 год с портретом Цукурса, о чем узнал из подписи под снимком. Яаков уже был наслышан об этом палаче, воображение рисовало ему образ квазимодо с низким сводом черепа, он и не представлял себе, что у чудовища и убийцы может быть такое вполне обыкновенное лицо.

Израильтянин боялся насторожить продавца, выказывая свой интерес, и спросил букиниста по-латышки с безразличным видом: «Это тоже продается?».  - «Продается», - ответил тот и назвал смешную цену: 15 сантимов (порядка семи шекелей) за экземпляр. Всю подшивку доктор купил за 130 латов (примерно 900 шекелей) и был счастлив. Тем более, что обнаружил в ней редкий экземпляр за 23 августа 1941 года, где впервые подробно говорилось о рижском гетто.

…Вернувшись в Израиль, Яаков со смешанным чувством перелистывал пожелтевшие страницы. Первому номеру газеты "Тевия" предшествовала прокламация под названием «Свободная земля". Под поясным портретом Гитлера поместили воззвание и латышам: "Латыши и латышки! Отныне Латвия свободна от коммунистов и жидов..."

В первых номерах "Тевия" – обширные фоторепортажи под шапкой «От тьмы – к свету»: ликующие латыши встречают своих освободителей; немецкий солдат, подброшенный восторженной толпой в воздух; подбитый советский танк в центре Риги; поверженная статуя Сталина, окруженная толпой, и чей-то штык, пронзающий глаз каменного исполина; зверства коммунистов в центральной рижской тюрьме - трупы казненных латышей, лежащие вповалку; колонны советских военнопленных...

В одном из номеров - снимок латыша Арайса, которому штурмбанфюрер СС Ланге пришпиливает Железный крест. Арайс прославился своими карательными акциями. Со своей зондеркомандой он разъезжал по всей Прибалтике и Белоруссии, разыскивая и уничтожая евреев.

...Во многих номерах "Тевия" приводятся куски из "Майн кампф". Из номера в номер публикуются и "Протоколы Сионских мудрецов". О чем писала газета, можно понять уже из заголовков: "Жиды расчищают развалины в Риге", "Жидовское засилье на Рижском мясокомбинате", "Жидовские магазины запечатаны"... Карикатуры, изображающие носатых уродцев, сопровождались подписями: "Американский жид Рузвельт", "Жид, убегающий босиком в Сибирь". В одной из газет помещен снимок человека в гимнастерке, сопровожденный подписью: "Абрам Шустин своей преступной рукой подписывал приказы о расстреле латышей: особое удовольствие он испытывал, подписывая приговор красными чернилами".

Одна из фотографий вызвала у доктора Рудштейна дрожь. На ней были изображены те, кто не успел бежать из Латвии и был выловлен карателями. Снимок сопровождался издевательской подписью: «Они не попали в "рай", этих коммунистов и жидов вернули в Ригу из приграничных лесов, где они прятались". Этих людей уже давно нет в живых. Фотография очень четкая - заметно даже выражение лиц. Яаков смотрел на десятилетнего мальчика, идущего в этой колонне, и понимал, что мог оказаться на его месте.  Ему с родителями удалось бежать из Риги за четыре дня до ее захвата немцами. Просто повезло: тетя работала машинисткой в латвийском Совнаркоме, благодаря чему им удалось попасть в совнаркомовский автобус, который войска НКВД беспрепятственно пропустили в глубь советской территории. Якову было одиннадцать лет, но он запомнил, как тысячи беженцев, уходивших от немцев - кто на попутке, кто на велосипедах, кто пешком (многие не добрались - были застрелены по дороге националистами-латышами, скрывавшимися в лесах), стояли в оцеплении бойцов НКВД: их не пропускали. Потом энкаведисты,ушли, а немцы согнали измученных людей в колонны и под конвоем отправили назад в Ригу

...Дальнейшую судьбу этих людей нетрудно проследить по подшивке "Тевия": вокруг еврейского населения Латвии постепенно сжимается кольцо, хронология уничтожения отражается в приказах оккупантов. Сначала в «Тевия» появляется маленькая заметка - указ на латышском и немецком языках: "Всем жидам после выхода этого приказа необходимо носить на правой стороне груди специальную отметку - звезду Давида желтого цвета. Также жидам запрещается ходить по тротуарам. Того, кто не исполнит приказ, ждет наказание".

Смертный приговор не имеет ни вкуса, ни запаха. Он набран равнодушными буковками типографского шрифта. Многие читатели "Тевия" его просто не заметили, а те, кто заметил, скорее всего порадовались - читатель у фашистских газет был известный! Местные националисты до воцарения новой власти и сами успели расправиться с ненавистными им евреями - в этом мы убеждаемся, наткнувшись на приказ немецких властей от 21 октября 41-го года о еврейском имуществе, попавшем в руки местных жителей неевреев. Кроме пункта о том, что "каждый жид обязан сообщить властям о своем имуществе, в том числе о имеющихся деньгах - в марках и рублях", в приказе есть и такие строчки: "тот, кто не является жидом, но в чьем распоряжении имеется жидовское имущество, попавшее к нему после 20 июня 1941 года - путем покупки, обмена, подарка или ДРУГИМ ПУТЕМ, также обязан отчитаться перед властями и выкупить это имущество у немецких властей. В том числе неевреи обязаны сообщать и о случаях сомнительных, когда точно неизвестно - еврею принадлежало данное имущество или нееврею". В приказе содержится категорический запрет использовать еврейское имущество без согласия немецких властей.

Приказ от 18 августа 1941 года обязывает трудоспособных евреев Риги участвовать в общественных работах (разбирать развалины домов). Причем, место работы определяет специальный "Жидовский отдел" при управлении труда. В этом же приказе содержится еще несколько указаний: с этого момента евреи имеют право отовариваться только в специально отведенных для них магазинах. Хозяева же других магазинов, продавшие продукты евреям (равно как и евреи, купившие у них что-то в нарушение приказа), будут наказаны; "жидам запрещается пользоваться общественным транспортом (поездами, трамваями, автобусами, извозчиками); входить в публичные заведения, учреждения, гостиницы, базар; посещать парки, музеи, театры, места увеселения и пляжи". В самом низу текста приказа следует напоминание об обязательном ношении "звезды Давида" и запрещении ходить по тротуарам.

Власти пристально следят за еврейскими магазинами и работой евреев по расчистке завалов. Об этом свидетельствуют заметки, сопровождающеюся фотографиями. В газете от 23 августа 1941 года: "На фотографии видно, что жиды не могут придерживаться порядка даже между собой. Пока некоторые из них стоят в очереди, другие стараются залезть в магазин без очереди».

В газете от 29 августа 1941 года: "Жиды продолжают лениться. Они никогда не были особыми любителями труда и привыкли пользоваться чужими плодами. Жиды и сейчас не хотят работать: особенно это заметно, когда они разбирают развалины домов, разрушенные жидами-чекистами. Сыновья Моисея больше волынят, чем работают. Они не проявляют никакого желания расчищать эти развалины и ликвидировать последствия разрушений. Многие примеры доказывают нам, что эта почетная работа не для них: латышские школьники справляются с ней гораздо лучше. За день школьник-латыш очищает от 600 до 1000 кирпичей, а рядом работающие жиды - не больше 500 кирпичей. Один латышский школьник работает вдвое производительнее, чем 15 жидов. При том, что во время работы жиды получают горячее питание. С такой системой надо кончать. ПОКА жиды еще живут в нашей среде, им надо учиться работать производительно - в соответствии с рабочими нормами. И их надо заставить выполнять эти нормы, с которыми каждый день отлично справляются латыши".

А вот еще один красноречивый приказ, подписанный комендантом Риги Дрекслером:

"Жидам необходимо и дальше на видном месте с правой стороны груди и в центре спины носить желтую звезду Давида размером 10х10 см. Жидам запрещено менять место жительства и квартиру без разрешения коменданта; посещать школы; быть владельцами моторных движков и радиоприемников; резать животных по жидовским обрядам. Жидовские врачи и жидовские зубные врачи могут лечить и давать советы только жидам. Жидовским аптекарям и ветеринарам запрещена практика. Жидам запрещается работать адвокатами,нотариусами и судебными советниками, а также работать в банках, ломбардах, заниматься обменом денег, быть посредниками и торговать недвижимостью. Жидам запрещается работа в округе - в качестве разносчиков газет, точильщиков ножей и т.п.  Этот приказ вступает в силу сегодня - 1 сентября 1941 года, в 12 часов дня".

К 1943 году в "Тевия" постепенно исчезает еврейская тема. Видимо, к этому времени еврейский вопрос в Риге был решен. ПРАКТИЧЕСКИ решен. В 1943-1944 годах в газете публикуются в основном портреты Гитлера и его соратников и сообщения о победах доблестной немецкой армии (особо выделяются праздничные номера, выпущенные в канун очередного дня рождения фюрера). Среди всей этой лживой победной трескотни привлекает внимание сообщение о создании латышского легиона СС, набранное крупными буквами на первой полосе номера от 27 февраля 1943 года: "Учитывая, что многие латыши доблестно сражаются в рядах великой немецкой армии, решено создать латышский легион СС..." Что и говорить - закономерный финал.

Впрочем, от финала настоящего его отделяет не меньше полутора лет. В последних номерах "Тевия" впервые мелькают несколько правдивых сюжетов - очереди на вокзале, состоящие из латышских беженцев. Близится весна 1944 года.

На многих фотографиях, опубликованных в "Тевия", часто мелькает одно и то же лицо немецкого офицера. Известная личность - обергруппенфюрер СС Екельн, чья работа состояла в убийстве евреев. Он отвечал за "чистки" и непременно присутствовал при всех казнях. Пока его самого публично не казнили. Якову довелось при этом присутствовать.

…Екельна казнили в Риге, куда семья Рудштейн вернулась сразу после освобождения города. Якову с отцом удалось попасть и на несколько судебных заседаний над бывшими палачами, что было непросто. Рудштейн-старший, работавший в номенклатурной больнице, получил специальный пропуск. До суда и казни мало кто из горожан видел еврейского палача живьем - слишком крупным чином он был у немцев. На суде Екельн предстал перед рижанами без мундира и знаков различия. Худое лицо, впалые щеки; глубоко посаженные глаза, большие кустистые брови. В нем не было никакого лоска, он скорее напоминал обезьяну. Екельн был хладнокровен и спокойно отвечал на вопросы обвинителя. Якову запомнилось, что когда палача спросили: «Почему вы устраивали массовые казни в Латвии, привозя туда евреев из других мест?», он ответил: "Латвия была наиболее удачным местом для этого, потому что местное население нас поддерживало". На вопрос "Сколько всего евреев было уничтожено в Латвии?" Екельн сказал, что ответить затрудняется, поскольку ему известно, что еще до вступления немцев в Ригу здесь, как и в других местах Латвии, местные жители сами успели уничтожить тысячи евреев.

Екельна повесили в Риге на площади Победы в 1946 году. Этот день совпал с шестнадцатилетнем Яакова. Отец не хотел, чтобы подросток видел казнь, но тот все же пошел туда. Было очень холодно, шел дождь. Ждать пришлось долго: все произошло с опозданием на четыре часа. Народ стоял и смотрел на готовые виселицы. Потом привезли бывших палачей - ноги у них были связаны, руки - за спиной. Когда машины отъехали и они повисли на веревках, крутясь вокруг своей оси, многие закричали "ура".

...После войны начал зарастать овраг в Бикернеках, где в начале 40-х расстреливали еврейское население Риги. Это место облюбовали местные жители: играли в карты, пили водку. Здесь назначали свои тайные свидания влюбленные парочки. Мальчишки, роясь в земле, находили то челюсть, то оправу очков, то детскую игрушку. В начале 50-х доктору Исааку Рудштейну, отцу Яакова, удалось добиться от местных властей, чтобы на месте гибели евреев был установлен памятный знак, после чего пирушки в овраге поутихли.

Реликвии доктора Рудштейна

Кроме подшивки газет "Тевия" и журналов «Атпута» с репортажами Цукурса, Яаков хранит изданный в Германии в 1035 году свод законов Третьего рейха, где в числе прочих есть и "Закон о чистоте расы».

Я не могла не спросить доктора Рудштейна о том, зачем он собирает эти жуткие реликвии…

- Для меня это не может быть бесстрастным предметом истории.  Мы были одними из немногих евреев, кому в августе 1941 года удалось прорваться через заслоны НКВД и эвакуироваться. А те, кто это сделать не смог, нашили на грудь желтую звезду Давида и пошли в гетто, где приняли медленную и мучительную смерть. Среди этих людей были и наши близкие. Я не знаю, чего во мне больше - страха перед этим непонятным чужим желанием убить тебя и искоренить весь твой род, или чувство мести? Или всему виной комплекс, которого у меня - представителя полноценной и здоровой нации - быть не должно?

- Что вы испытываете, держа в руках газеты с этими чудовищными приказами?

- Отвращение. Страх. Желание доказать, что я полноценен, что я жив. Я никогда не был героем, но всегда дрался, когда мне говорили "жид". При этом у меня становились ватными ноги, я бледнел, я не хотел бить, а бил! Потому что понимал: иначе нельзя. Когда я вижу перед собой эти свидетельства разложения вонючего фашистского трупа, я особенно остро ощущаю, что я жив, а они все, так желавшие моей гибели, - сдохли. И кусочек от развалин берлинской стены я держу, сознавая, что ОНИ заслужили эту стену. Когда с детства ощущаешь постоянную угрозу, ты, наверное, имеешь право на подобную мстительность. Хотя некоторые меня просто не понимают: "Зачем тебе все это? Война давно кончилась. Ты столько лет живешь в СВОЕЙ стране, в Израиле..." Может быть, они и правы и вся моя "коллекция", состоящая из этих вонючих газет, свода законов, канувших в лету, - признак нездоровья. И я как могу борюсь с собой. А что является симптомом здоровья? Печь хлеб, искать обломки затонувших римских кораблей, вырезать фигурки из дерева? Вот и я пеку сам хлеб, собираю выброшенные на берег обломки римских кораблей, вырезаю фигурки из дерева... И можно было бы, наверное, совсем успокоиться и обо всем забыть, если бы не появлялись новые монстры, которым мешает еврейский народ, и я в частности. Всякие там Саддамы хусейны и прочая нечисть...

Хлебопек

...Доктор Рудштейн вносит в салон сверток размером с младенца, распеленывает его и бережно извлекает из льняных полотенец крупный продолговатый кирпич неопределенного цвета с обугленными краями. Доктор берет в руки нож - и через мгновение на деревянном подносе уже лежат аккуратные, источающие тонкий аромат ломти ржаного хлеба. Всего хлебов четыре, и каждый обладает своим неповторимым вкусом - от терпкого с горчинкой до сладковато-пряного. Хлебный аромат поднимается от стола, обволакивает комнату, смешивается с запахом старого дерева, спелых антоновских яблоке корзинке и просоленного ветра с моря... Ну что вам рассказать об ощущениях? Еще не придумано таких слов.

Год назад, когда мы впервые встретились с доктором Рудштейном в его доме, я не очень понимала, зачем семейный врач из больничной кассы Кирьят-Яма посвящает свою жизнь сбору этой страшной коллекции немецких приказов военного времени об уничтожении евреев и других свидетельств того же порядка? К чему бередить раны, еще и еще раз доказывая себе, что "я, мои дети и внуки живы, а те, кто так желал истребления моему роду, уже давно лежат в могиле"?

Год назад, провожая меня до порога, он произнес такую фразу: "Может, вы и правы и вся моя коллекция, состоящая из этих вонючих фашистских газет, свода законов Третьего рейха, канувших в Лету, - признак нездоровья. Война давно кончилась, я полвека живу в Израиле - в СВОЕЙ стране... И я как могу борюсь с собой".

Я тогда пообещала себе обязательно вернуться к этой теме и написать продолжение: о том, как доктор Рудштейн преодолевает в себе комплексы нездоровья, связанного с Катастрофой.

...Следы этой борьбы замечаешь в каждом углу его дома. О симптомах здоровья свидетельствуют вырезанные доктором из дерева забавные фигурки, самодельные часы, основой которых служит источенный червями обломок затонувшего римского корабля, старинное, собственноручно отреставрированное резное кресло, наконец, замешенный своими руками и выпеченный в домашней печи хлеб. («Хлеб для меня - символ стабильности. Если печешь в своем доме хлеб, значит, ты привязан к одному месту, не сидишь на чемоданах, не поглядываешь на часы. Ты вынимаешь хлеб из печи, разрезаешь его на ломти, начинаешь раздавать членам своей семьи - и это свидетельство того, что жизнь твоего рода продолжается - и так будет всегда. На мой взгляд, в хлебе сосредоточены достижения многих поколений. Сначала это было зерно, перемолотое вручную или с помощью примитивных жерновов, - лепешки из грубой муки, выпеченные на камнях. Хлеб - это сама жизнь. Если в закромах есть зерно - на столе всегда есть еда. Закваска ассоциируется у меня с огнем, который древние люди хранили в пещерах... Кстати, с хлебом связано одно суеверие: хлеб нельзя класть верхней коркой вниз - это может принести несчастье. Суеверие пришло на сушу с моря. Моряки считали, что опрокинутый хлеб - символ перевернувшегося корабля, значит - быть крушению. В приготовлении хлеба есть свой ритм: ты всегда делаешь одно и то же, ты знаешь, какой будет результат, ты ждешь его. И это вселяет в тебя чувство уверенности»).

...С хлебом связаны все его детские ассоциации. О том, как с другими мальчишками он убегал на целый день на Рижское взморье, положив в карман курточки неизменный кусок ржаного хлеба, и каким вкусным и сытным оказывался тот кусок, съеденный на берегу, он помнит до сих пор, хотя с тех пор минуло уже лет шестьдесят.

Потом была война, эвакуация, непростое вхождение городского мальчика в деревенскую жизнь. Эвакуация прочно свяжется в его памяти со 150 граммами ржаного хлеба, уложенными мамой в полотняный мешочек. Как хотелось проглотить этот кусочек в один присест, не растягивать его на целый день, как просила мама...

О послевоенном хлебе будут напоминать кирпичи подового хлеба, замеченные случайно на каком-нибудь колхозном рынке. Именно такой хлеб был в латвийской деревне Буйкоши, куда Яаков уехал молодым специалистом по распределению. Единственному во всей округе врачу часть зарплаты платили мукой, которую он отдавал местной крестьянке Бутайте. Та делила содержимое мешка надвое: половину брала себе за труды, а из второй пекла доктору хлеб на 2-3 недели. Я не оговорилась: настоящий ржаной хлеб, поднявшийся на закваске, а не на , дрожжах, и запеленутый в льняную ткань, может храниться бесконечно долго, только улучшая свой вкус и становясь более ядреным. Яаков заворачивал огромные тяжелые "кирпичи" в полотенца и укладывал их в дубовый шкаф.

...Все в новой стране было для него в радость. Пришло ощущение безопасности, стабильности - наконец-то он дома, среди своих. Лечил людей, воевал, как все. Ему не хватало только одного - ассоциаций, вкусовых ощущений, которые у него всегда связывались с хлебом. Такого хлеба, как в Латвии, тогда в Израиле не было. Местный хлеб - воздушно легкий, белоснежный и безвкусный - смотрелся на его столе как что-то чужое, неуместное. Он стал искать возможности выпекать свой хлеб. Путешествуя по Германии, купил ржаную муку. Первый хлеб испек в духовке по рецепту русских крестьян. Вышла каменная колода с тонкой ароматной прослойкой внутри. Он довольно быстро понял свою ошибку. В России крестьяне выпекают хлеб в русской печи. И лишь когда печь хорошо протопится, сдвигают угли в сторону и засовывают в печь противень, на котором на капустных листьях выложено тесто. Этот рецепт не годится для обычной духовки.

Доктор Рудштейн продолжал поиски. Но теперь подошел к делу по-научному. Накупил книг, обложился ими, как примерный студент перед сессией, и основательно изучил предмет. Поехал в Германию, приобрел там тестомешалку и бытовую мельницу для помола зерна ("Чем свежее мука, тем вкуснее хлеб!"). Теперь он все делал по науке: молол зерно, делал закваску, дважды замешивал тесто ("Это классический рецепт. Сначала трудно привыкнуть: тесто так хорошо поднялось, а ты его снова безжалостно затаптываешь. Но зато во время второго замеса в тесто проникают пузырьки воздуха, и, вторично поднявшись, это уже совсем другое тесто - оно воздушное, оно дышит"), сверху посыпал овсянкой, ставил в печь, выпекал.

А затем наступил период фантазий и экспромтов, который длится вот уже второе десятилетие. Например, Яаков добавляет в тесто сок манго, придавая будущему хлебу тонкий сладковатый аромат ("Я мечтаю выпечь хлеб с сыром. Разъять тесто, закатать в него полоски желтого сыра - должно выйти что-то необыкновенное").

Собственно, добавки в ржаном хлебе – вещь не новая. Даже в тот стандартный ржаной хлеб, который изготовлялся в советских пекарнях, всегда добавляли то картошку, то горох, о чем едоки и не догадывались. Можно добавлять в тесто творог, капустный и свекольный сок, горчицу, не говоря уже о классическом тмине или семечках.

Яаков печет хлеб раз в десять дней и после каждой выпечки, как хорошая крестьянка, оставляет закваску для будущей выпечки. Закваска ждет своего часа - пока Яаков не заскучает по хлебу и не возьмется за дело, которому он отдает себя без остатка. Лучшие хлебопеки, по его мнению, немцы. Они специалисты в области "тяжелого" ("шверброд") ржаного хлеба. При том, что хлеб этот достаточно плотен, он сохраняет удивительную эластичность. "Тяжелый" хлеб делается на основе закваски (закваска состоит из муки, воды и особых бактерий, продуцирующих кислоту) и замешивается довольно круто. Он может быть раза в два тяжелее белого пшеничного хлеба (отсюда и название - "тяжелый"), но, тем не менее, дышит, имеет поры. Ржаной хлеб очень полезен, в нем масса витаминов группы В. В диетических вариантах ржаного хлеба можно встретить цельные зерна - такой хлеб хорошо стимулирует работу кишечника. Каким быть хлебу - более нежным или более грубым, зависит от сорта муки. Мука крупного помола даст более грубый (но и более полезный) хлеб, мука тонкого помола (или с пшеничными добавками) придаст ему легкость и воздушность.

Немцы, по утверждению Яакова, относятся к хлебу очень серьезно. Достаточно сказать, что в этой стране регулярно выходит невероятное количество книг о хлебопечении. В любом магазине вам продадут ржаную муку разных сортов и особые ферменты для закваски. А саму закваску можно получить в пекарнях, адреса которых приведены в книгах о хлебопечении. В Германии существуют клубы любителей хлеба, членами которых состоят люди самых разных профессий. Однажды Яаков запросил в Германии рецепт интересующего его хлеба и неожиданно получил его от уважаемого профессора, члена клуба любителей хлеба. Рецепт в письме был описан с такой обстоятельностью, что им наверняка мог воспользоваться любой дилетант и - преуспеть.

Процесс изготовления "тяжелого" хлеба может растянуться от 12 часов до 2-3 суток. Сначала делается первое тесто ("фортайг"), выстаивается, замешивается заново, и вот это главное тесто ("хауттайг"), настоявшись, уже готово к выпечке ( "В книгах все досконально описано, но, оказывается, этого недостаточно. Нужна интуиция, а она пришла ко мне не сразу, и вначале вместо хорошего теста я делал черт знает что. Вот ты пробуешь пальцем готовое тесто - липнет, не липнет - и решаешь, в какой момент покрыть его пленкой и поставить подниматься. Потом наступает второй ответственнный момент - вовремя поставить тесто в печь. Передержишь тесто - хлеб выйдет слишком кислым").

Выпечка хлеба превращается для Якова в решение своего рода ребуса. Он придумывает всякий раз новый хлеб, закладывая в него те или иные ингредиенты, он знает, каким примерно должен выйти вкус будущего кирпичика, и все-таки - все-таки никогда не знает этого наверняка. И момент неожиданности, сюрприза, непредсказуемости - самое, пожалуй, приятное в этом процессе.

Интересно, как относятся к "тяжелому" хлебу уроженцы страны. Яков первое время приносил свой хлеб в поликлинику, угощая им своих коллег - израильских врачей. При этом на их лицах пробегала целая гамма чувств - от недоверия до неприятия. Слово "хлеб" прочно связано у них с другим образом, а тут на них обрушивается симфония непонятного вкуса и запаха. («Они не понимали этот хлеб, как и все южане, привыкшие к легким хлебам. А попробуйте накормить легким хлебом крестьянина какой-нибудь северной страны - много ли он наработает, поев такого хлеба?»)

В основе хлебов, выпекаемых Яаковом, - смесь "племенного" берлинского и латвийского крестьянского хлеба. А дальше следуют импровизации. Яаков добавляет в ржаную муку немного пшеничной - хлеб выходит более легким. Он выдерживает тесто чуть больше обычного - хлеб выходит с кислинкой. Он добавляет капельку дрожжей, хлеб поднимается быстрее и почти лишен кислоты. Конечно, это хлеб для индивидуума, а не для масс. Хлебопекарня не может позволить себе растянуть процесс одной выпечки на сутки. В условиях конвейера, где производство хлеба поставлено на поток, на выпечку отводится всего несколько часов. А потому хлеб для масс делают на дрожжах, чтобы быстрее поднимался. Он не такой вкусный, как хлеб индивидуалов, и портится гораздо быстрее.

Ядреный ржаной хлеб элитарен, но гораздо ближе к природе и естеству и органично вписывается в такой незамысловатый ряд, как - изба, сруб, овчина, вода из колодца. В таком хлебе есть частичка души хлебопека. И как в музыке, когда ты, слушая ее, не имеешь представления о следующей ноте, но знаешь, что она органично выльется из предыдущей, так и с хлебом - каждый сорт требует гармонии. Одному подходит масло и желтый сыр, второй особенно хорош с сыром белым, третий - с творогом. В серьезных книгах по хлебопечению в конце каждого рецепта вы непременно наткнетесь на рекомендации - с чем именно стоит есть этот сорт хлеба. Есть блюда, которые невозможно есть на бегу, подобно пакетику чипсов. Потому что они являются не столько способом насыщения, сколько способом получения удовольствия - как настоящий ржаной хлеб, например. Его дегустируют, как вино хорошей выдержки (кстати сказать, ржаной хлеб со временем только улучшает свои качества - на третьи сутки после выпечки он приобретает наилучший вкус и аромат).

…Запах хлеба настолько важен для Яакова, что он непременно кладет кусочки свежевыпеченного хлеба в машину рядом с яблоком. Когда после работы, усталый, доктор открывает дверцу машины и вдыхает этот аромат,  он словно возвращается в детство и видит эти ящики с яблоками в углу, початую буханку хлеба на льняной скатерти, маму, отца...

Яаков любит все, что составляет основу жизни, напоминает о ее вечном течении. Обломки затонувших римских кораблей с сохранившимися в них бронзовыми болтами уносят его на тысячелетия назад. Доктор открывает балконную дверь, вслушивается в шум прибоя и мысленно благодарит море за эту находку.

Он берет в руки стеклянный сосуд петровской эпохи, подаренный ему в России кем-то из друзей, и понимает, насколько человек ничтожен перед ликом вечности. Он садится в резное кресло, изготовленное древним мастером несколько веков назад, доставшееся ему в наследство от родных и вывезенное по частям, в обход таможни, из Риги, и думает о фараонах, которые хотели бы свести за собой в могилу весь свой мир - жен, слуг, любимых животных, украшения. В отличие от фараонов, он понимает истинный порядок всего сущего. Люди приходят и уходят, а вещи, сделанные или любимые ими, достаются другим. Но те, другие, тоже уйдут. Так кто же истинный хозяин положения - человек или неодушевленная вещь? В отличие от фараонов, Якова не терзает мысль, что его коллекции и вырезанные из дерева фигурки переживут своего хозяина. Он улыбается, воображая, каким потомки представят себе его - папу Карло из Кирьят-Яма, вырезавшего длинным дождливым вечером из куска липы эту смешную парочку танцоров, или жалкого пьянчужку, не способного уже сфокусировать взгляд на бутылке. Может быть, о нем скажут: он, конечно, не был Микеланджело, но чувствовал форму, он знал и любил людей и отнюдь не был лишен чувства юмора.

(Статья хранится в музее «Вилла Ванзее» в Берлине – в качестве экспоната. Доктор Рудштейн скончался в Израиле несколько лет назад от неизлечимой болезни.)

Ключ от дома, которого давно нет

...Признаюсь, я не любитель самодельных музеев, и собиралась в Хадеру без особого энтузиазма, ожидая встретить там очередное собрание пыльных экспонатов и фанатов с блестящими глазами, готовых часами рассказывать о забытых и никому не нужных реликвиях. Однако иногда случается, что именно там, где меньше всего этого ждешь, вдруг встречаешь нечто, переворачивающее твои представления о жизни и вносящее в них существенную поправку.

Например, этот ключ от несуществующего дома не представляет из себя никакой исторической и тем более материальной ценности. Однако история, связанная с ним, способна пробрать до печенок. Представим себе рядовую советскую семью, которая в июньский день 1941-го года запирает дверь дома, надеясь вскоре туда вернуться. Родители вешают шнурок с ключом на шею младшей дочке. А потом оказывается, что из всех членов семьи в живых остается она одна, эта маленькая девочка с ключом на шее. Но вернуться ей уже не к кому, да и некуда, потому что дом разрушен войной. Девочке суждена долгая жизнь, и в конце ее она прибывает в Израиль и привозит с собой этот ключ от дома, которого уже давно нет, но который продолжает жить в ее памяти.

Или зададимся вопросом - почему к скульптуре, изображающей маршала Жукова и вышедшей из мастерской изветного скульптора Льва Кербеля притулилась маленькая выцветшая фотография никому не известного солдата, закоюченная в безвкусную железную рамочку? Допустим, маршала музею подарил автор скульптуры. Но при чем здесь солдат?

А вот при чем. Однажды в музей заглядывает женщина, задерживается у скульптуры Жукова, о чем-то размышляя. Потом вынимает фотографию солдата и ставит ее рядом с маршалом. «Это единственная фотография, которая сохранилась у нас в семье от отца, - говорит она. - Мой отец погиб на фронте и когда-то служил под началом Жукова. Если солдат нашел своего маршала, то пусть они будут рядом и после смерти».

...А теперь попытаемся понять, что же заставляет военного историка Давида Зельвенского, подполковника, между прочим, советской армии, в течение тридцати лет ТАЙНО собирать свидетельства еврейской военной доблести, рискуя в любой момент поплатиться за это своими погонами и "честью советского офицера"? Ведь было же, наверное, какое-то несомненное доказательство этой самой доблести, опровергающее миф о вечно гонимом народе, покорно идущем на бойню!? Похоже, что музей этот он создал сначала в своем сердце. Именно там стояли эти несуществующие мемориалы, гремели салюты и отдавались почести евреям, растерзанным погромщиками, задушенным в газовых камерах, расстрелянных без суда и следствия. А когда открылись двери в вымечтанную страну, он извлек свои сокровища из тайников и поехал с ними в Израиль. Потому что намеревался подарить СВОЕЙ стране исторический музей, который стоил многих других, ибо неопровержимо свидетельствовал - евреи во все времена умели держать в руках оружие. Более того, не имея своей страны и своей армии, они были лучшими бойцами в армиях других государств и бесчестью часто предпочитали смерть. И эта энергия мужества, она никуда не делась - у нее есть начало, есть продолжение и нет конца.

Давид Зельвенский родился в 1930 году в Молдавии. Члены его семьи служили в российской, австро-венгерской, польской и советской армии, участвовали в шести войнах, в том числе двух мировых. Отец Давида, капитан Соломон Зельвенский, погиб на фронте в 1943-м. Что же касается Давида, то он закончил военное училище, исторический факультет университета, высшие музейные курсы при министерстве культуры; участвовал в 17-ти крупных музейных проектах в Москве, Санкт-Петербурге, Томске, Тирасполе, Кишиневе; написал три книги по истории военных символов и традиций; собрал за 30 лет уникальный архив исторических материалов о военных традициях евреев и в 1995-м году открыл в Хадере военно-исторический музей "Энергия мужества", который за пять лет посетили 30 тысяч человек. Символом музея стали Тора, скрипка и сабля.

…Еще в 1994-м Давид Зельвенский объехал все израильские музеи и не нашел там ничего, что свидетельствовало бы об участии евреев в боях против нацистов. В "Яд ва-Шем" он нашел одни страдания и вышел оттуда чуть живой. Давид был поражен: за всю более чем полувековую историю еврейской страны никто не сказал здесь, что галут - это не только вечное изгнание, не только газовые камеры и погромы. Когда в созданный позднее Зельвенским музей заглянул Евгений Евтушенко, он был поражен тем, что здесь увидел и сказал Давид: "Я писал о Бабьем Яре, о расстрелянных и задушенных евреях. Еврей в истории всегда представлялся гонимым, слабым. С ним не принято было ассоциировать такие качества, как стойкость и мужество. То, что я увидел здесь, перевернуло все мои представления об этом народе...".

Давид Зельвенский о своем музее

«Мы выпали из гнезда две тысячи лет назад и потерялись на этих дорогах галута. Что же с нами происходило на самом деле? Например, известно ли кому-либо, что в первой половине ХХ века три миллиона евреев участвовали в разных войнах, не имея своего государства, армии, гимна? Они становились под чужие знамена и воевали. О том, как они воевали, высказываются короли и президенты - мы собрали эти свидетельства на одном из стендов.

Наша музейная коллекция - концептуальна, она имеет свою логику и отражает некий исторический пласт, который совершенно выпал из контекста истории. Пласт этот можно уподобить угольку, который мы несли в руке много столетий, не разжимая кулачка. И я преследовал всего одну цель - разбудить эту забытую информацию, разжать кулачок. Коллекция моя просто просилась на стены, чтобы ее увидел какой-нибудь Велв из местечка, маленький неприметный человек - и понял, что на самом деле у него львиное сердце, потому что его деды и прадеды веками не выпускали оружия из рук.

Музей наш, в отличие от многих других - живой, он отражает историю через конкретные судьбы. И порой до истории этой - рукой подать. Вот, например, в этой витрине - вещи солдата Найкова*, который погиб совсем недавно - спас детей ценой своей жизни. А вот вещи солдата Шапшовича*, который тоже принял своего рода бой.

К сожалению, вещи живут дольше людей, но они сохраняют энергетику своих владельцев. Вот фронтовые спички, например, - их владельца давно нет в живых, а они еще горят. А на этой плащ-накидке сохранились следы грязи с Зееловских высот. Как видите, перед вами не просто развал забавных и интересных вещей...Каким бы ты сюда не пришел, отсюда ты уйдешь немного другим, потому что невольно начнешь размышлять - кто же на самом деле были эти евреи?

Вот эти старые чемоданы - подлинные: с ними ехали в Палестину, а потом в Израиль будущие граждане еврейского государства. Мы "сидели на чемоданах" целый век, а эти придорожные столбики сопровождали нас на всем пути, и каждый раз нам казалось, вот здесь мы сможем, наверное задержаться.

Вот эти многочисленные часы отстукивали время на разных континентах и в конце концов собрались здесь, в Израиле.

Собрание всех этих вещей на самом деле отражает историю крушения еврейских иллюзий. Конец 19-го века - убийство Александра Первого, волна погромов, дело Дрейфуса. Эти похвальные грамоты ремесленного училища, политеха, которые выдавались евреям в начале прошлого века, присутствуют здесь не случайно. Евреи вынуждены делать все для того, чтобы не убили, - стать лучшими, необходимыми. Евреи-благотворители, евреи-меценаты, евреи-артисты, писатели, врачи, фармацевты, инженеры... Независимо от своего положения в 1903, в Кишиневе, они будут лежать рядом - убитые и растерзанные погромщиками. Точно так же, как в 1905 году в Одессе. Они будут стоять голыми в одной шеренге перед земляной ямой, и в очереди в газовую камеру. Российские погромы, Аушвиц и Треблинка - по сути явления одного порядка.

Евреи шли в революцию (известно ли вам, например, что шестеро из 26 бакинких комиссаров были евреями?), они надеялись, что их участь будет другой. Но конец был всегда один - топор, казацкая сабля, нож, пуля, земляной ров. Здесь мы поместили уникальные расстрельные списки 30-х годов, которые нам удалось раздобыть, - может быть, кто-то найдет здесь своих близких?

Началась война - и первыми запылали синагоги: начался всемирный еврейский погром. Вот материалы переводчицы Тамары Штейман, которая работала в составе советского представительства на Нюренбергском процессе. А вот подлинный кинжал эсэсовца, на клинке выгравировано: "Все - для Германии". Чтобы прочесть эту надпись, надо было вынуть кинжал из ножен и употребить его в дело. Этот кинжал нельзя использовать для другой цели - открыть консервы, или намазать хлеб маслом. У колющего оружия одно предназначение - убивать.

1948 год. Заголовки в советских газетах - "Уничтожить и разгромить врага". Кого разгромить, если война закончилась? Безродных космополитов. Среди них, как видим, одни еврейские фамилии. Мы не случайно поместили рядом три советских плаката, декларирующие интернационализм: это к евреям не относится. А что относится? Вот эти брошюры того же времени, клеймящие сионистов. А вот что готовит нам день сегдняшний: перед вами прохановская газета "Завтра" с редакционной статьей, предупреждающей о том, что сионистские бандиты собираются разбомбить Москву. А вот украинская листовка. Лейтомотив тот же: "Евреи, убирайтесь из наших мест!". И снова, как и сотни лет назад, евреи пакуют чемоданы. В конце эскпозиции этого зала мы разместили несколько вещей, с которыми они ехали в Израиль. Один бухгалтер, например, привез старенький арифмометр - он не знал, что в Израиле есть компьютеры. Мы не везли сюда золота и бриллиантов. Мы везли сюда своих детей - наше будущее и будущее этой страны. А еще мы везли с собой традиции - наше умение защищаться и воевать. Об этом - в следующем зале, который я решил назвать так: "Евреи в военных мундирах".

Мы видим здесь, в Израиле, на каждом углу мальчиков и девочек с автоматами на шее. Так было испокон веков - военная традиция для евреев была не менее важна, чем традиция веры, потому что именно она определяла - быть нам или не быть. Вот, например, кокарда солдата-еврея, участника франко-прусской войны. А вот высшие награды русской армии - Георгиевский крест и медаль "За храбрость", выданные солдату-еврею, участнику Брусиловского прорыва. Вся наша экспозиция, по сути, - это попытка сказать современному израильскому солдату: "Ты не одинок. У тебя за плечами не одно столетие хорошей военной закалки. Твои деды и прадеды сабельку из рук не выпускали. У тебя это записано в генном коде". В конце экспозиции вы увидите доказательство того, что традиции эти живы, они продолжаются, - фотографии военных династий. В одной еврейской семье прадед участвовал в Первой мировой войне, дед - во Второй, а внук служит в ЦАХАЛе. В другой - дед принимал участие в Сталинградской битве, а три его внука воевали в Ливане.

Эстафету библейских героев-воинов во главе с Мошей Рабейну и Иисусом Навином продолжили герои древности Маккавеи, защитники Гамлы и Мосады, воины Бар-Кохбы... А потом была ночь рассеяния. Но и в галуте, в армиях стран, где довелось жить евреям, они не прятались за спины других. Например, Хосе де Рибас (Осип Михайлович) был первым российским адмиралом-евреем, участвовал во многих сражениях, в том числе и в штурме Измаила в 1791 году (в его честь была названа одна из улиц Одессы - Дерибасовская).

Мало кто знает, что в царской армии были специальные еврейские формирования - например, Израилевский конный Его Высочества Герцога Фердинанда Брауншвейгского полк, сформированный генералом-фельдмаршалом Георгием Потемкиным. По замыслу светлейшего князя после победы над турками этот полк должен был первым войти в Иерусалим.

Участвовали евреи и в войне 1812 года. Будущий царь Николай Первый писал в своем дневнике о евреях, что они "с опасностью для жизни" помогали, где могли". В армии Наполеона сражались три еврейских полка, один из них принимал участие в битве под Ватерлоо - почти все солдаты этого полка погибли.

В Крымской войне 1853-56 годов участвовали тысячи евреев. Только на Черноморском флоте воевали 1080 моряков-евреев, 595 из них погибли.

Во время русско-турецкой войны 1877-78 годов евреи сражались во многих войсковых соединениях, а в 16-й и 30-й дивизиях, формировавшихся в Минской и Могилевской губерниях, их численность достигала четверти воинского состава. Из евреев-кантонистов, так и не согласившихся сменить веру своих отцов, был сформирован Еврейский Его Величества Государя Императора полк, созданный по приказу Александра Второго.

"В продолжительную мою боевую карьеру мне редко приходилось встречать такое безупречное мужество и хладнокровие", - писал о подвигах вольноопределяющегося Давида Гольдштейна знаменитый генерал Михаил Черняев. Будущий военный министр генерал Куропаткин писал: "Евреи умели так же геройски сражаться с врагом, как и солдаты-христиане".

Приказом по армии главнокомандующий великий князь Николай Николаевич отметил подвиг Самуила Корнгольда, который накрыл собой турецкую гранату и спас многих солдат.

В русско-японской войне участвовали 30 тысяч евреев, свыше 20 тысяч из них погибли. Сотни евреев были награждены Георгиевскими крестами (подпрапорщик Меер Бондарь, унтер-офицер Цион Мендель, подпрапорщик Гольдин и другие), а иные (Йосиф Трумпельдор) стали полными Георгиевскими кавалерами.

Во время второй Мировой войны в составе армий разных стран сражалось более полутора миллиона евреев - из них можно было бы сформировать 100 дивизий. Известны так же имена 300 генералов, руководивших сражениями в составе армий стран-союзниц. Из 40 тысяч интербригадовцев, воевавших в Испании, 10 тысяч были еврееями.

Истоки еврейской военной доблести и нашего мужества следует искать в стремлении защитить свою веру, свои идеи и символы. На этом стенде мы собрали оружие, с помощью которого евреев в разные времена пытались лишить их веры, достоинства и жизни. Сама история их тут рядом расположила - этот меч крестоносцев, казацкую саблю и фашистский штык».

Другие о музее Зельвенского

"Музей "Энергия мужества - один из немногих хранителей подлинной еврейской истории". Арон Шнеер, доктор истории, сотрудник музея "Яд ва-Шем".

"В этом музее поражает все - концепция, содержание, профессионализм". Давид Александер, директор Музея диаспоры.

"Честь и слава тем, кто добавил свои страницы истории к великой Саге о народе Моисеевом". Евгений Евтушенко, поэт.

"Это неизвестный пласт еврейской истории и культуры". Давид Тухманов, композитор.

"Это потрясающий музей истории еврейского мужества". Лев Кербель, скульптор.

"Создать такой музей - это тоже подвиг во имя народа-героя". Анатолий Алексин, писатель.

"Ваш музей - угодное Всевышнему дело. Воинство небесное всегда помогало воинству земному. Да хранит вас Б-г!" Раввин Купчик.

"Музей в Хадере - единственный музей в Израиле, где наши дети, погибшие за Израиль, продолжают жить". Клара Найкова, мать солдата Алексея Найкова, ценой своей жизни спасшего 46 детей .

"Пережил потрясение и гордость. Неужели это мы, евреи?" Доктор Самюэль Хигинс, Австралия.

"О том, что евреи - достойные люди, хорошо знал Рауль Валленберг. Сеггодня мы убедились в этом". Сабина Рот, Швеция.

"Полвека искала следы отца, пропавшего без вести. Музей помог их найти - он погиб на Курской Дуге". Рая Бритвина, Хадера.

Вместо эпилога

Довольно долго музей "Энергия мужества" был блуждающим, у него не было конкретного места. Он переезжал семь раз, и его экспозицию приходилось всякий раз восстанавливать заново. Как я уже упомянула, его создателю Давиду Зельвенскому уже за 70. Примерно столько же - его единомышленникам, сплотившимся вокруг музея, ветеранам Второй мировой войны и детям погибших фронтовиков. Статуса у музея нет, он держится на энтузиазме стариков. Когда я навещала музей в последний раз, он ютился в подвальном помещении без кондиционеров. С чем же столкнулось Государство Израиль, на голову которого нежданно-негаданно свалился этот оригинальный музей - с бесценным подарком, или "социальным случаем"? И кто позаботится о нем, чтобы не прервалась эта ниточка между нашим прошлым и будущим, когда уйдут старики? Неужели все пойдет прахом, и этот музей пополнит мораторий других когда-либо существовавших музеев?

* Найков - солдат
* Шапшович - солдат

Список Ренессе

Он спасал евреев. Не от смерти – от немецкой бюрократии, занося их в свой личный список. Но в отличие от Шиндлера, судья Ян-Роберт фон Ренессе из города Эссен за это поплатился. Его жизнь была разрушена. Через 65 лет после окончания войны.

Годами отказывала Германия в выплате пенсий бывшим узникам гетто, которые работали там за ничтожную плату (даже из этого мизера нацисты выдирали отчисления в пенсионные фонды Третьего рейха, прекрасно понимая: этим людям не суждено когда-либо воспользоваться правом на пенсию, потому что они до нее не доживут - будут уничтожены вместе со своими собратьями). Евреи, которым все же посчастливилось выжить, получали отказы уже от социальных судов современной Германии. До тех пор, пока в дело не вмешался один человек: Ян-Роберт Ренессе, судья из города Эссен.
Связавшись с историками и встретившись с людьми, пережившими Катастрофу, он выявил правду о том, как обстояли дела в гетто и попытался донести ее до всех. Фон Ренессе был первым из немецких судей, кто начал проводить в самом Израиле выездные заседания суда, связанные с компенсациями из Германии, предпочитая иметь дело не со стандартными бланками, а с живыми людьми, уцелевшими во время Катастрофы. Они рассказывали свои печальные истории, которые переворачивали ему душу.

Влюбленные встречаются в аду

- Во время моей очередной поездки в Израиль ко мне на прием пришли пожилые люди – муж и жена, - вспоминает 44-летний Ян-Роберт Ренессе. – Они рассказали мне историю своей любви, которую я до сих пор не могу забыть. Встретившись в гетто, эти люди влюбились с первого взгляда. Девушка была из богатой, уважаемой семьи, парень - из очень бедной, и, хотя в гетто это уже не имело значения, ее мать была против мезалъянса и сказала: «Ему до тебя, как до «звезды». Он даже не может собрать минъян, чтобы похоронить отца!». Но вышло так, что всю семью девушки уничтожили, и единственный, кто у нее остался, был этот парень. Вместе они пережили в гетто много смертей и страшный голод, после войны поженились и с тех пор никогда не расставались. Спустя годы парень из бедной семьи стал дипломатом и представлял Израиль в других странах. Хорошо помню слова, которые сказала мне на приеме пожилая женщина: «Я потеряла в гетто семью и встретила там любовь всей своей жизни».

«Что я скажу маме?»

- Вторая история, о которой я узнал в Израиле, была о двух мальчиках, - продолжает судья. – О том, как старший брат спас младшего. Вместе с другими евреями из своего города они оказались в гетто. И когда нацисты решили избавиться от баласта, уничтожив всех детей младше десяти лет, которые не могли работать, те начали прятаться. 12-летнего мальчика спрашивали, где его младший брат, которому было восемь лет, а он отвечал: «Не знаю», при том, что сам его спрятал. Его страшно били, но он продолжал твердить свое. В конце концов его оставили в покое. За время пребывания в гетто братья еще не раз находились на волоске от смерти, но выжили – единственные из всей семьи - и после войны уехали в Израиль. Старший сразу пошел в Пальмах, участвововал в Войне за Независимость. Когда он рассказывал мне о том, как прятал в гетто младшего брата, я спросил: «Как же у тебя хватило сил, чтобы перенести смертельные побои и не сломаться?», он ответил: «Я все время думал о маме и о том, что я ей скажу, когда она спросит меня о брате».

Лед тронулся

Попытки судьи из города Эссен добиться справедливости для евреев, которых во время войны принуждали в гетто работать, принесли свои плоды. Благодаря немецкой прессе, радио и телевидению история получила широкую огласку, и в 2009-м году, после решения федерального суда по социальным вопросам («Бундессоциалгерихт»), положение изменилось: служба пенсионного страхования, обрабатывающая просьбы из Израиля, удовлетворила половину из тех, что были поданы. Многие пожилые люди вместо традиционного отказа получили из Германии пенсию. И все - благодаря человеку, который в одиночку пошел против огромной и хорошо отлаженной бюрократической машины, перемалывающей чужие судьбы, и победил, потерпев при этом своей личное поражение, но об этом – позже.

Как он доказывал свою правоту

Здесь нам не обойтись без отрывка из большого исследования, которое судья фон Ренессе провел с помощью историков, дополнив его материалами, полученными во время встреч в Израиле с пережившими Катастрофу и сотрудниками Яд ва-Шем. Благодаря тому, что он выступал с ним в немецком суде, эта история стала достоянием прессы:

«...израильские, или проживающие ещё где-либо за границей, истцы, травмированные люди, пережившие гетто, не имеют возможности приехать в Германию и, таким образом, в правовой действительности имеют зачастую неравные процессуальные шансы по сравнению с теми, кто живёт в Германии. Немногие принятые до этого времени судебные решения и ещё в большей степени(участившиеся) мировые соглашения судов, которые основываются на личных слушаниях, напротив подтверждают, что благодаря таким слушаниям шансы на успех при подаче иска по Закону о пенсионных выплатах за трудовую деятельность в гетто могут значительно вырасти.

Вопрос о том, будет ли осуществим такого рода образ действий в реальных условиях нагрузки на суды в судейской практике земли Северный Рейн-Вестфалия (400 - 600 поданных исков в год, как задача первой инстанции, 120 -140 поданных исков, входящих в компетенцию второй инстанции), без импульса извне и увеличения судебного персонала, остаётся открытым. Между тем, это не только соответствовало бы принципам правового государства, но и смыслу и назначению Закона о пенсионных выплатах за трудовую деятельность в гетто. Так как Законом о пенсионных выплатах за трудовую деятельность в гетто поставлена цель ликвидации последнего пробела в праве возмещения ущерба, немецкое правовое государство взяло на себя немаловажное нравственное обязательство.

Доктор Ян-Роберт фон Ренессе
Судья Земельного социального суда Северного Рейна-Вестфалии»

Ян-Роберт Ренессе  и его семья

...С какого-то момента мне хочется знать о судье из города Эссен больше. Например, откуда человек, носящий немецкую фамилию с аристократической приставкой «фон», так хорошо знает русский язык? И что подвигло его на эту войну против целой бюрократической системы, винтиком которой он, в общем-то, тоже являлся.

Чем больше я получаю ответов из Германии, тем больше у меня появляется вопросов, и наша переписка продолжается уже почти неделю.

«Фамилия фон Ренессе в нашей семье – по линии отца и имеет длинную историю. Мои предки были протестантами из Бельгии и в середине 17-го века начали распространять свою религию в Пруссии благодаря ее толерантности. Все мои родственники в нескольких поколениях были юристами, и в том числе – мои родители. Мама была не только судьей, но и известным политическим деятелем, членом Бундестага. Папа преподавал юриспруденцию в университете. Я с детства мечтал стать судьей и продолжить семейную традицию.

...Ни мой отец, 1930 года рождения, ни мой дед - ветеран Первой Мировой войны, не служили в фашистской армии. В конце войны мой отец вместе со своими родителями и сестрой бежал из своего городка Schneidem;hl (теперь это территория Польши) накануне прихода туда русской армии. Моя мать, 1940 года рождения, пережила бомбежку Берлина...

Только один из моих родственников – муж моей бабушки со стороны матери, был нацистом. До войны он был учителем и давал частные уроки детям Геббельса. Во время войны находился в составе бельгийской дивизии СС "Wallonie" на Восточном фронте и в Прибалтике, потом несколько месяцев провел в лагере военнопленных в английской зоне, а когда оттуда вышел, развелся с моей бабушкой и работал в администрации города Wolfsburg. Я с ним никогда не встречался: он умер, когда мне было восемь лет. Мне рассказывали, что до конца своих дней он так и остался по своим убеждениям фашистом.

...Русский язык я знаю благодаря своей бабушке – Маргарите Александровне Турман, чье детство было связано с Талинном и Санкт-Петербургом.

В ее семье говорили по-немецки, но, поскольку ею с рождения занималась русская няня, русский был для бабушки вторым языком.
По линии бабушки Маргариты в нашей семье были русские имена - Константин, Александра и еврейские фамилии со стороны ее матери - Розенштейн, Абрамсон. Отец моей бабушки отец учился в Санкт-Петербурге, был профессором математики. Она вспоминала, что в канун Нового года в дом приходили поздравления от царской семьи. Рассказывала, что в семье были члены Государственной думы, учрежденной Николаем Вторым в 1905 году. Во время революции семья бабушки бежала в Германию.

После второй мировой войны моя бабушка Маргарита преподавала русский язык в школе, неподалеку от Бремена. Она очень любила Россию, бывала в Ленинграде, где встречалась с людьми, пережившими блокаду, и перессказывала мне потом их истории.

...Моя жена из Польши, ее семья сильно пострадала во время войны. Дедушка был партизаном, погиб в концлагере Stutthoff вместе со своим братом. Бабушку жены, которая была беременна двойней, нацисты били так, что она потеряла детей. А отца жены угнали из Варшавы на принудительный труд в Германию.

...У нас с женой четверо детей. Старшему сыну 21 год, среднему – 18 (он инвалид), и есть две дочери-школьницы – 17 и восьми лет. В семье мы говорим по-польски, хотя мой родной язык – немецкий. Я владею английским, французским, в школе учил еще латынь.

Среди моих друзей есть юристы, врачи, математики, теологи. В свободное время я люблю читать книги, работать в саду, ходить в театр и совершать прогулки в пригороде».

«Я влюбился в эту страну...»

«В Израиле я бывал не однажды: восемь раз – по рабочим делам и дважды в отпуске, - пишет мне Ян-Роберт из Германии. - Многие, с кем я здесь встретился, стали моими друзьями. Я влюбился в эту страну, и самое сильное впечатление у меня осталось от встреч с людьми, пережившими Катастрофу.

Впервые я приехал в Израиль в рамках дипломатической мисии. Такого еще не было, чтобы немецкий судья, занимающийся подобными делами, решил лично встретиться и поговорить с людьми, пережившими Катастрофу, да еще – в стране, где они теперь проживают. Но я считаю, что у каждого человека должна быть возможность лично донести свою правду до судьи. И, кроме того, это вопрос исторической ответственности Германии...

Мои родители - хорошие немцы, из тех, кто с самого начала были против Гитлера и нацистов. Таким они воспитали и меня. Я капитан запаса немецкой армии и хорошо помню, как нас, новобранцев, первым делом повезли в мемориал, созданный на месте бывшего концлагеря «Берген-Бельзен» и сказали: «Вы всегда должны помнить о своей ответственности за прошлое». Я и своим детям постоянно обо всем этом рассказываю, возил их в места, где в годы войны было Варшавское гетто, лагеря смерти Треблинка, Терезиенштадт...

...В осуществлении моего плана проведения выездных заседаний суда в Израиле мне очень помогли немецкое посольство и израильское министерство иностранных дел. В Тель-Авиве встречи проходили в «Бейт ционей Америка» и немецком посольстве; в Иерусалиме – в Яд ва-Шем и гостинице «Кинг Дэвид». Когда люди не могли приехать на встречу из-за преклонного возраста и болезней, я сам ехал к ним домой, благодаря чему побывал во многих городах и киббуцах. Самой старой женщине, с которой мне довелось встретиться, шел сто первый год, но она хорошо помнила время, которое провела в Варшавском гетто. Даже те, что были во время войны детьми, помнили многие подробности из жизни своей семьи в те страшные годы. Все они говорили мне потом, что были рады со мной встретиться, и благодарили за внимание и уважением к их прошлому. Почти все из тех, с кем я беседовал, впоследствии получили из Германии свои пенсии.

Работать с Израилем я начал в 2006-м году, и это продолжалось до 2010 года. В 2010-м году, когда немецкий парламент посетил президент Израиля Шимон Перес, я с ним встречался. Он сказал мне: «Я рад тому, что немецкий судья приезжал в нашу страну и лично встречался с пережившими Катастрофу».
Самым интересным для меня был 2009 год, когда я искал документальные подтверждения тому, что социальные кассы немцев в Польше получали деньги от еврейского труда в гетто. После их предъявления уже никто не мог бы сказать, что за этот труд людям не положена пенсия.

Благодаря новой интерпретации закона о пенсиях в гетто сегодня все претенденты (около 60 000 людей в мире, половина из них живет в Израиле) снова имеют шанс на компенсацию. И многие уже получили позитивный ответ. К сожалению, бюрократия снова использует бланки, в которых людям очень трудно разобраться...

В прошлом году меня перевели на другую работу. Теперь я занимаюсь делами наших инвалидов, пострадавших в дорожных авариях и не могу рассказать вам больше, чем рассказал, поскольку у меня нет разрешения говорить о наших внутренних делах».

История только начинается

О чем умолчал судья Ян-Роберт фон Ренессе, мне пришлось узнавать из других источников...

Спасая евреев от немецкой бюрократии через 60 лет после окончания войны судья Ян-Роберт Ренессе из города Эссен совершил переворот в системе выплаты пенсий людям, которые во время войны были заняты подневольным трудом в гетто. В день, когда было принято решение федерального суда, и служба пенсионного страхования, обрабатывающая просьбы из Израиля, удовлетворила половину тех, что были поданы, он сказал жене: «Прости, дорогая, три года я работал как вол, но, наконец, эта история успешно завершилась, и можно открыть бутылку вина, чтобы отпраздновать победу». В тот момент Ян-Роберт еще не знал, что победа, которую он готовил для узников гетто в течение трех лет, обернется для него его личным поражением и на следующий день его уже отстранят от дел, связанных с пенсиями для евреев, живущих в Израиле.

В поисках ответа

Дело начинает проясняться, когда в мои руки попадает дословный перевод на русский язык закадрового текста телепередачи WDR, снятой в 2009-м году немецким тележурналистом, который я публикую ниже с разрешения автора Мартина Зукоффа:

«Он содействовал бесчисленным людям, пережившим Катастрофу в их праве на получение пенсии, однако сам Ян-Роберт Ренессе уже не является востребованным лицом в Эссенском Земельном Социальном суде. Его перевели в другой сенат, и он уже не занимается вопросами пенсий бывших узников гетто. Коллеги Ренессе воспрепятствовали тому, чтобы его повысили в должности. Ему запретили высказываться на эту тему, но краткий ретроспективный взгляд поможет разъяснить ситуацию.

Восемь раз Ренессе ездил в Израиль и опрашивал бывших узников гетто, которые находятся в преклонном возрасте. Он разъяснял в своем интервью на западном немецком радиовещании причины, побудившие его поехать в Израиль: "Некоторые вещи нужно просто делать, потому что иначе - невозможно. Мне не позволила бы моя совесть, не хватило бы духу обращаться с этим вопросом формально и механически отклонять акты или судебные дела. Потому что у меня с самого начала перед глазами стояли эти люди."

Таким образом он пошел против своих коллег: они имели дела только с актами и отклоняли почти все жалобы узников гетто. Ренессе, побывав в Израиле, провел сотни экспертиз и установил, что большинству истцов надлежит платить пенсию. Это оказало влияние на дальнейший ход событий, что подтверждается словами Вольфганга Майера, профессора юриспруденции в Бохумском университете и председателя федерального суде по социальным вопросам (Бундессоциалгерихт): "Я считаю, что эти экспертизы имели большое значения не только для судебных дел, которые обрабатывал господин фон Ренессе, но и внесли большой вклад в оценку действительной ситуации в гетто и способствовали перевороту в судопроизводстве федерального социального суда."

Однако в Эссенском Земельном Социальном суде действия господина Ренессе не одобряют. Многие коллеги на него в обиде за то, что он ставит под сомнение их методы работы - решать «дела» на основе актов.

Телевизионной передаче «Вестполь» удалось при помощи адвокатов заглянуть в судебные акты. Они подтверждают, что другие судьи ставили Ренессе палки в колёса. Так, председатель сената распорядился, чтобы повторная экспертиза, которую Ренессе поручил написать чиновнику суда в отношении аннулированного дела, не была выполнена. Он пишет: "Подобные поручения господина фон Ренессе прошу сначала предъявлять мне." Эксперт по вопросам судейской независимости, професор Вольфганг Майер, эксперт по вопросам судейской независимости, комментирует это так: «У председателя сената нет полномочий на внутриведомственный надзор по отношению к судьям - членам сената." А президент Земельного Социального суда Рикарда Брандтс не считает поведение председателя сената противозаконным. То, что сотрудники Ренессе воспрепятствовали в повышении его по должности, она, как и министерство юстиции, не желает прокомментировать. Рикарда Брандтс уверяет, что расследования Ренессе «поддерживались сенатом, были дискуссии, но в целом это можно считать общим достижением суда, которое привело в июле 2009-го к принятию решения об изменении существующего порядка».

Значит, все в порядке в Земельном Социальном суде? Председатель объединения судей по социальным вопросам земли Северный Рейн-Вестфалия (Социалрихтерферайн) смотрит на это иначе. В журнале «Дер Шпигель» он признал экспертизы Ренессе излишними, утверждая, что "обстоятельства в гетто были известны и до того, как фон Ренессе провел исследования". От этого тезиса не только историки грустно качают головой. Президент Международного Освенцимского Комитета Ноах Флуг, переживший Катастрофу, знает Ренессе уже много лет и в курсе того, что на самом деле судья сделал для бывших узников гетто. Трудности Ренессе его задевают: "Нам за него больно, потому что для нас – тех, кто пережил Катастрофу, Ренессе сделал много положительного. И мы считаем, что все должны это признать."
Ян-Роберт Ренессе сейчас в судебном порядке принимает меры против некоторых своих коллег, так как хочет оставаться судьей, невзирая не все препятствия.

Премьер-министр земли Северный Рейн-Вестфалия, Ханнелоре Крафт, собирается посетить в марте государство Израиль. Как глава правительства, она непосредственно уполномочена заниматься геттопенсиями и делом Ренессе. Помимо этого, является политически ответственным лицом, и следовательно несет ответственность за то, что пенсионная инстанция из земли Северный Рейн-Вестфалия отклонила опять почти 50% всех новых заявлений от людей, бывших узников гетто, ныне живущих в Израиле. И это опять на основе свыше 20 000 новых формуляров, разосланных тем, кто уцелел, которые они должны были заполнить не на иврите, а на английском, или немецком. Начинается анкета вступительным предложением: "You don’t need to file an application" («Вы не должны подавать заявку»), а дальше следуют вопросы: "Вы относитесь к еврейству?", "Какое ваше христианское имя?", "Могли бы Вы без непосредственной угрозы /опасности для Вашей жизни отказаться от выполнения работ в гетто?» И только в результате того, что разосланные анкеты не были присланы израильтянами обратно, тысячи людей не получили пенсию за так называемое "отсутствия содействия" (в целом - более 9000 отказов). Перед правосудием в земле Северный Рейн-Вестфалия у выживших мало шансов - такие судьи, как Ренессе, уже не ведут их дела».

«Дело Ренессе» - вторая волна

После того, как я выхожу на связь со своей коллегой из Германии Юлией Смилгой, ведущей передачи как на баварском, так и на обшегерманском радио (Deutschlandfunk, Deutschlandradio Kultur), я узнаю о том, что в истории этой до сих пор не поставлена точка.

«Я очень рада, что вы взялись за эту тему. Судья Ян-Роберт фон Ренессе уникальный человек», - пишет мне Юлия из Мюнхена. - Я работаю на баварском радио (Bayerischer Rundfunk) с 2003 года, и к делу Ренессе пришла совершенно случайно, когда узнала в конце 2009-го года о нем от наших мюнхенских историков – они с ним работали. В этой борьбе участвовали многие мои коллеги: Нина Шульц из газеты „Tageszeitung“, „Judische Allgemeine“, Кристоф Шульт, корреспондент журнала "Spiegel", Мартин Зукофф, тележурналист WDR (Westdeutscher Rundfunk), который ездил с Ренессе в Израиль, снимал процессы выездных заседаний суда.

Что касается меня, то я была потрясена тем, как на моих глазах (отчасти – после моих передач) человека просто затравили, последовательно ломая ему карьеру и жизнь. В первый раз в моей журналистской практике случилось, что я продолжаю работать над темой уже больше года. Вокруг Ренессе – заговор молчания. Я могу вам рассказать все, что я знаю - с кем пыталась связаться и какие ответы получила из министерства юстиции Северного Рейна-Вестфалии. Иной раз такое ощущение, что мы снова возвращаемся в 1933 год...

После того, как пенсионные кассы определились с выплатой, а Ренессе сняли с его дел и запретили общение с прессой, публикации прекратились, - пишет Юлия. - Поскольку говорить с Ренессе журналистам было невозможно, да он и сам тогда еще надеялся на то, что все можно уладить переговорами с начальством - СМИ замолчали. Но время шло, а ситуация вокруг Ренессе не улучшалась: его поставили на запасной путь, "обезвредили", после чего многие о нем просто забыли. Первой снова начала мутить воду я, получив в июле 2010-го года согласие редакции на получасовую передачу о «гетто-ренте» и ситуации, в которой оказался Ренессе. На радио сроки для таких больших передач определяются за полгода до их эфира. Передача была заявлена на конец декабря, потом ее по техническим причинам переместили на середину января 2011.

Я начала вести переписку с судом, где он работал, и с министерством юстиции. После почти девятимесячного перерыва имя Ренессе снова прозвучало на всю Германию (кроме большой передачи я сделала несколько маленьких актуальных передач, посвященных ненормальной ситуации, в которой оказался судья из города Эссен). Буквально через неделю после моего второго выхода в эфир журналистка Нина Шульц написала большую аналитическую статью о проблемах Ренессе в «Тагесцайтунг», а спустя еще две недели эстафету подхватил «Шпигель», приурочив резкую статью в защиту судьи к немецко-израильской встрече, проходившей на правительственном уровне. Но, кстати, не все издания или теле-радиокомпании были готовы поднять эту тему – слишком она сложная и неприятная. Я не раз слышала от своих коллег такие слова: «Не наш профиль, не наш формат...»

После выступлений СМИ в защиту Ренессе земельный социальный суд Северный Рейн-Вестфалия, наконец, разразился сообщением для прессы.

Вопросы и ответы

В этой главе я помещаю сообщение для прессы президента земельного социального суда Северный Рейн-Вестфалия и ответы на журналистские запросы от судебных инстанций Германии, которые будут сопровождаться комментариями Юлии Смилги.

Из пресс-заявления Президента Земельного социального суда Северный Рейн Вестфалия от 27.01.2011: «Реализация права на гетто-пенсию была и остается одной из главнейших задач первостепенной срочности для судей Земельного социального суда Северный Рейн-Вестфалия. Были затребованы многочисленные экспертизы историков по разнообразным темам, относящимся к жизни в гетто. Судьи моего суда и социального суда Дюссельдорфа неоднократно ездили в Израиль и лично встречались с пережившими Холокост. Свидетели часто допрашивались лично, либо письменно...»

Юлия Смилга комментирует: «Здесь много неправды. Потому что на самом деле от 95 до 97% заявлений узников гетто судьи отклоняли, руководствуясь данными Википедии и старыми актами по поводу выплаты компенсации пострадавшим. Когда же возникали сомнения, то, случилось, дела – в основном, очень пожилых людей - лежали на столах месяцами. Кроме Ренессе, в Израиль ездил всего два раза еще один судья из того же сента и один раз судья из Дюссельдорфа. Это несопоставимо с той огромной работой, которую проделал Ренессе за восемь поездок, проведя более ста заседаний. С историками некоторые судьи работали, но только Ренессе удалось собрать команду из 36 историков по всему миру, и вместе эти люди работали с такой самоотдачей, что сумели изменить судебный правопорядок. Но глалвная заслуга Ренессе в том, что он дал возможность пожилым людям говорить о своем деле у себя на родине.

Из вышеупомянутого пресс-заявления: «Вместе с тем хочу подчеркнуть что работа остальных судей моего суда по их методам раскрытия судеб преследуемых в годы Холокоста, существенно прояснила ситуацию. Я рассматриваю решение о смягчении судебной практики для облегчения получения подателями заявлений пенсий, как результат, логично вытекающий из многолетней и напряженной работы судей моего суда».

Юлия Смилга комментирует: «Напомню еще раз, что до выездов в Израиль Ренессе и изменения практики в 2009 году до 97 процентов судебных исков о назначении пенсии отклонялись. Благодаря какой же интенсивной работе судей всего суда удалось изменить существующую практику?»

Из вышеупомянутого пресс-заявления: «Назначение Ренессе в сенат, относяшийся к другой области, никак не связано с деятельностью Ренессе в области назначения гетто-пенсий. С марта 2010 года Ренессе больше не работает в пенсионном сенате, а переведен по выраженному им согласию в 13-й сенат».

Юлия Смилга комментирует: «Насколько я знаю из адвокатских кругов, Ренессе не выражал согласия на перевод в 13-й сенат: его просто поставили перед фактом. Обратим внимание и на то, что этот перевод произошел тогда, когда пенсионные кассы, наконец, определились с периодом выплаты пенсий задним числом, с 2004-го года. И то, что Ренессе в этот момент убрали с «гетто-дел», лично мне кажется очень похожим на жертвоприношение.

Далее, в заявлении говорится о том, что Ренессе дали право на разговор с с прессой, - продолжает Юлия. - Когда же он, желая подстраховаться, представил начальству темы, о которых хочет говорить прямо, и в том числе, о неверных фактах в пресс-заявлении, президент ему ответила следующее: «Постановляю, что несмотря на снятие с вас запрета на общение с прессой от 11.03.2010, вы все равно всецело подлежите закону о неразглашении. Я не вижу повода для выдачи вам специального разрешения на интервью». То есть, получается: «право говорить у вас есть, права рассказывать – нет». Что за этим просматривается? Вы, мол, рассказывайте, а мы вас потом уволим за разглашение тайны?

Ни на один вопрос из моего запроса по поводу несответствия фактам президент внятно не ответила, - отмечает Юлия. - К тому же, она заставила меня ждать ответа больше месяца, а ответила только после моей жалобы в министерство юстиции Северный Рейн-Вестфалия. Мне были названы имена двух других судей, которые, как и Ренессе, выезжали в Израиль. Но сколько дел они там провели, сколько раз вообще выезжали, так и осталось юридической тайной. Вот выдержка из этого ответа: «В моем сообщении для прессы я подчеркнула историческую роль пенсионных сенатов. Детальные описания, или оценка работы судей противоречат моей обязанности сохранять юридическую тайну, дабы не повредить судебной независимости. По той же причине я не могу ответить на ваши вопросы о количестве израильских истцов, котормы были выделены средства на поездку в Германию для выступления в суде. Прошу понять, что все вопросы, касающиеся личностей моих подчиненных, я вынуждена отклонить».

Похожее письмо я получила и от министра юстиции земли Северный Рейн Вестфалия: «не можем говорить, не имеем права, юридическая тайна....» Круг замкнулся.

Необходимые пояснения

Ко все сказанному следует добавить еще кое-какую важную информацию:
В 2002-м году в Бундестаге был принят закон о пенсионной выплате за работу в гетто. Поступили 70 000 заявлений со всех стран мира, 97 процентов просьб были отклонены по той причине, что работа в гетто была вынужденной и подневольной. Дело в том, что по немецким законам трудовая пенсия положена лишь за работу, выполненную добровольно и при наличии подтверждающих ее документов. Иными словами: чиновники суда требовали от пожилых узников гетто справки о зарплате, трудовые договора и копии пенсионных отчислений (!)

Земельный социальный суд, где работает Ренеесе, так же отклонял почти все заявления, пользуясь в основном Интернетом и старыми актами, где те же люди уже подавали заявления о выплате компенсационных денег за нацистское преследование. Из 38 судей, работающих в этом суде, Ренессе - единственный, кто решил выйти из кабинета, связался с историками, провел расследования в архивах и выездные судебные заседания в Израиле, чтобы пожилые люди смогли у себя дома на своем языке давать показания о своем деле.

Результаты были ошеломляющими: с помощью 500 исторических справок по конкретным делам за 120 судебных заседаний в Израиле Ренессе удалось доказать, что решение работать в гетто, или нет, люди принимали самостоятельно в условиях, что им приходилось выбирать между работой и смертью от голода. В довершение всего, один из польских историков нашел в подвале архива Лодзи запыленный чемодан, а в нем – справки о том, что работавшие жители гетто платили со своих копеек взносы в пенсионные кассы третьего рейха. При том, что было понятно: свои пенсии они никогда не должны были получить.

В 2009 году Федеральный социальный суд в Касселе принял выводы Ренессе и группы историков и изменил порядок судопроизводства, облегчив условия для получения гетто-пенсии.

Последние пояснения – он-лайн

Материала так много, что переписки с Германией уже недостаточно. Я решаю поговорить с Юлией в режиме он-лайн. Но прежде хочу сказать несколько слов о ней самой:

Юлия Смилга из еврейской семьи, уехала в Германию из Санкт-Петербурга в 1997-м году. Долгое время она считала, что родные со стороны отца погибли во время Катастрофы. После того, как в 1941-м дед Юлии был расстрелян, как еврей, попав на фронте в плен, все связи были утеряны. Но неожиданно, спустя 70 лет Юлии удалось обнаружить в России и Узбекистане двоюродных братьев и сестер отца, а в Израиле – свою троюродную сестру.

- Коллеги не простили Ренессе его «активности для евреев», - говорит Юлия. - Анонимки, просто грубое вмешательство в его дела, откровенный сабботаж его распоряжений, и в довершение всего, в 2010-м Ренессе сняли со всех его дел по гетто-пенсиям и перевели в другой отдел, поручив ему заниматься делами людей, получивших инвалидность в дорожных авариях. Ему запретили общаться с прессой, его повышение по службе не состоялось.

Вы спрашиваете, изменилось ли что-нибудь после визита в Израиль госпожи Крафт? Насколько я знаю, в кулуарных кругах была попытка поговорить с госпожой Крафт на эту тему, но она ее решительно пресекла. Как именно это произошло, я пытаюсь сейчас выяснить.

Лично я очень надеялась на то, что израильская сторона заступиться за Ренессе. В Германии ему помощи ждать неоткуда. Представители местной еврейской общины предпочтут промолчать, руководствуясь принципом: «как бы чего не вышло...» Израиль – другое дело! Ведь благодаря Ренессе 20 000 заявителей из Израиля получили надежду на оформление документов по пенсии.

На сегодняшний день дела плохи. Ренессе в опале, вокруг него молчаливый заговор коллег, его не допускают до дел, связанных с компенсациями узников гетто. Кроме того, его вынудили снять свою кандидатуру на выборах на пост председателя социального суда. Ренессе был предложен на этот пост комиссией, но после того, как его коллеги выразили протест, процесс был приостановлен. Между тем Ренессе имел все шансы получить эту должность: его прежний начальник поддерживал все его инициативы и именно он рекомендовал на это место.

В 44 года карьера человека, подававшего такие блестящие надежды, сломана. В настоящее время Ренессе занимается тем, что определяет степень инвалидности для пострадавших в дорожных авариях, сознавая, что в этом суде у него будущего нет. И все оттого, что он осмелился помочь жертвам Катастрофы добиться справедливости через 66 лет после окончания войны. Разве не парадокс, что на следующий день после того, как представители пенсионного фонда договорились на своем совещании, к какому сроку они начнут выплачивать пенсии для узников гетто, судья Ренессе, который знал об этих делах, как никто другой, был от них отстранен.

Между прочим, я звонила его начальнику и спрашивала, почему он решил перевести Ренессе в другой отдел. Знаете, что он мне ответил? «У нас так принято, чтобы каждый судья поработал в разных отделах, поднимаясь таким образом по служебной лестнице».

Но на самом деле проблема Ренессе была в том, что никто из его коллег не работал так, как он. Ренессе единственный встал и сказал: "Как мы можем требовать от людей, переживших Катастрофу невозможного? Справок, которых они не могут нам предоставить! Мы должны разобраться в их делах". Его коллег, которые спокойно сидели в своих кабинетах, перебирая бумажки, жутко возмутило, что Ренессе противопоставил им себя. Так они это воприняли. Он первым перенес судопроизводство на израильскую землю и стал говорить с живыми людьми, в то время как другие писали отказы, не двигаясь с места.

Когда Ренессе вернулся из Израиля и пытался рассказать своим коллегам об опыте работы на чужой земле, половина из них просто встали и вышли из зала. Уже один этот факт говорит о том, в какой обструкции он оказался, когда пошел против общепринятой системы отказов.

Но и это еще не все. Когда Ренессе уходил в отпуск, судья, замещавший его, отменял его распоряжения. Об этих возмутительных фактах писали многие немецкие газеты.

Когда я на фоне общего молчания начала снова поднимать в эфире бучу вокруг этой истории и написала начальнику суда: «Существует правило, по которому в случае приезда на социальный суд для выступления по своему делу, истцу оплачиваются все судебные издержки. Неважно – из какой страны человек приехал. В Германию прилетали люди из США, Чехии. И не было ни одного, кто прибыл бы из Израиля. Каким образом вы рассматриваете их дела и пишете отказы?»

Получив мое письмо, они долго молчали. Потом прислали мне туманный ответ, ссылаясь на юридическую тайну.

Однажды я спросила Ренессе в своей передаче, почему он выбрал для себя такой сложный путь. Он ответил мне: «Я не мог работать по установившейся практике, вроде того: «Ну-ка, напиши тремя строчками, как тебе работалось в гетто. Забудь о том, что там уничтожили твоих родителей и ответь – какая у тебя там была работа?» Лично для меня это звучало как издевательство над стариками. Я бы после этого не смог смотеть на себя в зеркало».

Когда я привела в передаче эти его слова, на Ренессе пытались даже наложить дисциплинарное взыскание, но его прежний начальник, который к тому времени был уже на пенсии, за него вступился и сказал, что одобрил интервью и не видит в нем ничего предосудительного.

Поскольку коллеги Ренессе все время пытались его так, или иначе зацепить, эта тема, в отличие от других, которыми мне приходилось заниматься, все не уходила и постоянно ко мне возвращалась. Например, один из коллег Ренессе после публикации в «Шпигеле» написал в открытом письме читателя, что бедные судьи вообще не виноваты, поскольку препоны судебной системы всегда были известны политикам, и несмотря на попытки оппозиции изменить существующий закон, правящая коалиция ничего для этого не сделала. Иными словами: всему виной преднамеренная политика немецкого государства, а судьи с их 97-процентными «отказами» ни при чем!

Я была в шоке от того, как представители системы поступали с человеком, которого нужно было наградить за то, что он перевернул бюрократическую машину, добился изменения в законодательстве. Я никогда не думала, что в Германии такое может быть: на словах все хорошо, а как доходит дело до денег и индивидуальной ответственности перед жертвами Холокоста, все вдруг оказывается отброшенным назад.

Вместо эпилога

Спрашиваю напоследок Юлию: «Можно ли вообще в такой ситуации защитить судью Ренессе?»

- Если как можно больше людей узнает о его истории, это может ему помочь, - ответила она. - В Германии его никто не защитит. Его может защитить только Израиль, страна, которая может открыто говорить обо всем, что связано с Катастрофой. Говорить и требовать.

После небольшой паузы она добавляет:

- Кстати, я представила Ренессе на соисканиев в 2012 году премии Фритца Бауера, немецкого еврея-юриста, генерального государственного адвоката в Германии (1946-1968), который способствовал поимке Эйхмана и вообще после войны противостоял «коричневой заразе» в немецкой юриспруденции. Очень значимая премия в Германии, ее дают, начиная с 1968 года за заслуги в области гуманизма, либерализации и демократизации правовой системы и присуждают людям, которые бесстрашно, несмотря на обструкцию вокруг, защищают справедливость и человечность в обществе.

P.S. После того, как статья была уже готова, я получила от Юлии еще одно письмо: «Шели, может, Вам пригодится в качестве послесловия недавнее заявление министра юстиции, которое служит еще одним доказательством того, что в своей вотчине судье Ренессе правды не добиться:

«Из выступления министра юстициии земли Северный Рейн Вестфалия Томаса Кутчаты перед судьями земельного социального суда Северный Рейн Вестфалия 8 апреля нынешнего года: «... Мне, как министру юстиции, конечно же, известно, что в средствах массовой информации последнее время пристальное внимание уделяется теме выплат гетто-рент. Сообщения в прессе на эту тему часто излишне эмоциональны и персонифицированы, хотя работа с данным материалом ввиду пожилого возраста истцов требует обратного. Лично я не одобряю того, что сейчас происходит и могу сказать одно: я не сомневаюсь, что все судьи, работавшие с делами по гетто-ренте, судили одинаково, подчиняясь праву и закону, и выносили приговоры по совести. Заверяю вас, что эту позицию я всегда и везде буду отстаивать».

Персональный сюжет


Жить надеждой, перешагнуть огромную временную пропасть, убедившись, что призрак из довоенного детства может обрести плоть...Подняться на борт самолета в 84 года, выдержать десятичасовой трансатлантический перелет, отдавая себе отчет, в том что он может быть и последним...И главное: суметь вернуться из ностальгического путешествия, растянувшегося на 70 с лишним лет неразочарованной – поистине это может позволить себе только очень сильный духом человек.

Могла ли предположить специалист по английской литературе, профессор Ирина Влодавская, что судьба уготовила для нее персональный сюжет, перед которыми померкнут иные вымышленные, а ностальгические воспоминания отправят в путешествие, заставив поверить в самое невероятное: ее лучшая школьная подруга Жанна Аршанская, 13-летняя пианистка-виртуоз, шедшая в многотысячной колонне обреченных на смерть евреев Харькова, выжила. Как и ее младшая сестра, 11-летняя Фрина.

«...если забудешь меня, держись!»

...Последний раз Ирина виделась с ними на вокзальном перроне 15 сентября 1941-го года, покидая обреченный на сдачу врагу город и уезжая в эвакуацию. Семья девочек оставалась в Харькове, который уже бомбили. У Аршанских брони не было. Как не было и денег. Единственная ценность - золотые дедушкины часы, но разве память продается? И мы уже не узнаем, от безысходности ли повторял Аршанский-старший фразу о том, что бояться нечего: немцы – культурная нация, подарившая миру великих композиторов, - или действительно в это верил. Впрочем, верил не он один.

Девочки учились в одной школе и подружились за год до войны, придумав себе смешные прозвища. Ирина стала Псиной из-за любви к собакам. Не избавившуюся от детской упитанности Фрину прозвали Пузей.  Красавица Жанна, с присущей ей самоиронией, именовала себя Жабой. И что с того, что их дружба длилась всего год. Не было тогда у Ирины подруги ближе, да и у Жанны тоже.

А теперь отправимся на ту развилку, где дороги их разойдутся, как потом казалось, навсегда – в осенний Харьков, еще не занятый немцами. Жанна вручает Ирине на вокзале открытку с «грозным» предупреждением: «...если забудешь меня, тогда держись.... Целую. Жаба». Сбоку еще приписка: «Привет от меня навсегда. На память от Жабы и Фрины-Пузи». Забегая вперед, замечу, что писавшая «грозное» предупреждение, Жанна, через 70 лет с трудом вспомнит свою детскую подружку, а вот Ирина ее не только не забудет, но и решится совершить в свои 84 года бросок через океан, чтобы увидеться снова.

Ирина будет возить с собой повсюду – от эвакуации из Харькова до репатриации в Израиль - фотографии сестер-Аршанских вместе с открыткой, второпях подписанной на вокзале. Жанна сохранит на память о том времени свои любимые ноты «Фантазии-экспромта» Шопена, спрятанные под пальто при выходе из дома по приказу немцев: она пронесет их через всю войну и увезет на другой континент.

...Следы Жанны и Фрины обрывались в 1941-м. Последний раз сестер Аршанских видели вместе с родителями среди евреев, которых гнали через весь город по дороге смерти. Потом появились слухи, что, якобы, девочкам удалось избежать страшной участи благодаря полицаю, позарившемуся на фамильную ценность Аршанских – золотые часы, и позже сестер даже видели в оккупированной Полтаве, где они играли для немцев в ресторане.

В конце войны Ирина попытается выйти на след Жанны и Фрины через информационный Центр по розыску родных в Бугуруслане, но никаких сведений о них там не окажется. Годы спустя, уже в Израиле, она предположит: а ведь девочки могли оказаться за границей... Отправит запросы в Красный Крест, редакции газет, и вдруг... узнает от своей университетской подруги Ирины Бабич, что сестры Аршанские живут в Америке и обе - известные пианистки.

Хождение по мукам

О том, что происходило с сестрами Оршанскими, остававшимися осенью 1941 года в Харькове, впоследствии напишет в своей книге сын Жанны, писатель и журналист Грэг Даусон.

Его мать выживет благодаря фамильным часам, которыми подкупят полицая, сопровождавшего евреев на окраину города, к расстрельным рвам. Перед тем, как вытолкнуть из колонны обреченных старшую дочь, отец успеет сказать ей: «Делай, что хочешь, только живи!» Жанна доберется с окраины Харькова до своей улицы. Двери первого дома перед ней захлопнутся. Во второй ненадолго впустят, даже покормят, но выпроводят, забрав отцовское пальто, в которое ее укутал Аршанский-старший перед тем, как вытолкнуть из колонны. И только в третьем доме Жанна обретет надежное убежище. Ее приютит семья одноклассника Коли Боганчи. Когда спустя пару дней на улице появится Фрина, Боганчи, не раздумывая, тоже возьмут девочку к себе, рискуя быть повешеными за укрывательство евреев. Где младшая сестра находилась эти дни и как ей удалось избежать смерти? Ускользнула ли Фрина из колонны, подобно старшей сестре, или чудом уцелела уже на краю расстрельной ямы – об этом она будет молчать всю жизнь, не рассказывая даже самым близким.

Боганчи будут прятать у себя сестер некоторое время, и это будет известно всей улице, однако никто не выдаст самоотверженную семью. Позже Боганчи придумают для сестер «легенду» и помогут им уехать подальше от города: оставаться в Харькове, где вундеркиндов Аршанских - учениц местной консерватории, выступавших на концертах со взрослым репертуаром, многие знают, слишком опасно...

Отныне Жанна и Фрина, внешне не отличающиеся от своих русских сверстниц, будут представляться сиротами Анной и Мариной Морозовыми, потерявшими при бомбежке мать. Начнутся месяцы скитаний. В Полтаве сестры обретут приют у начальника управы, «из бывших», который, оценив их виртуозную игру и проникшись к ним симпатией, станет их опекать. Но когда однажды Жанна привычно назовет сестру Фриной, вызвав подозрения покровителя, тот поспешит отправить их из Полтавы. И снова начнутся скитания, которые приведут их в Кременчуг. Когда по городу поползут слухи, что немцы собираются определять евреев по составу крови, девочки поспешат укрыться в детском доме, где легче затеряться среди других сирот и можно получить хоть какие-то документы.

С этого момента сестер ведет по судьбе талант, но, по-прежнему, под страхом смерти.

...Они обнаруживают в детдоме старое пианино, и, не выдержав долгой разлуки с инструментом, поднимают крышку. Пальцы привычно бегут по клавишам. Директор детдома потрясена. Она тут же вызывает настройщика. Приходит горбун. Закончив работу, недоверчиво смотрит на плохо одетых девочек: это они виртуозы? Но едва Жанна кладет руки на клавиши, сомнения отброшены. Более того, горбун-настройщик устраивает их в группу артистов и музыкантов, выступающих с концертами перед немцами.

Все бы хорошо, но среди артистов есть завистники и антисемиты, и кое-кто уже поговаривает, что Морозовы вовсе и не Морозовы, а скрытые еврейки. К счастью, находятся и защитники, понимающие, какая опасность нависла над девочками, и «подтверждающие», что Морозовы – русские, и они знают их с детства.

К концу войны скитания приводят девочек в лагерь для перемещенных лиц, расположенный в «американской зоне». Начальник лагеря Лари Даусон, любитель классической музыки и брат известного скрипача Дэвида Даусона, очарован их игрой и берет сестер под свою опеку. Узнав, что они - чудом уцелевшие еврейки, потерявшие своих родителей, Лари решает их удочерить и вывезти в США. Но тут возникает препятствие. В «американской зоне» появляются советские офицеры, разыскивающие среди перемещенных лиц «своих» и настойчиво предлагающие им вернуться домой. Жанна готова поехать в Харьков немедленно – другой родины у нее никогда не было, но неожиданно восстает Фрина: «Ни за что!» Позже Жанна скажет: «В войну я спасла выбившуюся из сил сестру, дотащив ее через заснеженное поле на себе до станции, а после войны она спасла меня своим решением ехать в Америку».

Фрина была права. В Харькове их никто не ждал. Родители погибли. Дома нет. Скорее всего, девочки бы там просто погибли. Но они в очередной раз обманули судьбу, выбрав новую жизнь.

В Америке Жанна и Фрина сходу поступают в престижную музыкальную академию Джулиард в Нью-Йорке, становятся известными пианистками, выходят замуж за музыкантов, много концертируют... Забегая вперед, скажу, что недавно Жанна вернулась к игре после десятилетнего перерыва, успешно выступила в свои 86 лет в Калифорнии и готовится к очередному концерту. Университет Атланты присвоил ей почетную степень доктора в области искусств за проявленную силу духа.

Путешествие в прошлое

А теперь вернемся из сороковых годов в наше время, когда взволнованная Ирина Влодавская слышит в телефонной трубке далекий голос с сильно выраженным американским акцентом, принадлежащий той девочке, которую она знала, помнила и разыскивала столько лет. Каково же было ее потрясение, когда она поняла: та ее забыла, но пытается вспомнить...

Впрочем, ничего удивительного. Жанна и тогда, в детстве, жила музыкой, в то время, как для Ирины встреча с доброй, с светлой и лучезарной девочкой была настоящим чудом. Ни в одной из ее предыдущих подруг подобного не было. Жанна стала главным событием в жизни Ирины, хотя они дружили всего год – началась война...  Кроме того, Жанна, в отличие от подруги, не раз меняла свою судьбу, балансируя на грани жизни и смерти. Много позже, когда они уже встретились, Ирина поняла, что пережитое девочками в войну, не прошло для них бесследно – у обоих, судя по всему, пост-травматический синдром. Жанну пугали телефонные звонки незнакомых людей. Такой же необъяснимый страх она испытывала к соседке, живущей рядом. Её пугали переезды, перемена обстановки. Фрина, при вполне благополучно сложившейся жизни, в какой-то момент полностью отсекла от себя прошлое, запретив когда-либо передавать свои координаты тем, кто попытается ее разыскивать. Она даже прервала отношения  с Жанной, что старшая сестра болезненно переживает до сих пор. Все это можно понять и объяснить: три с половиной года девочки жили под страхом смерти. Обладая почти славянской внешностью и под чужими русскими именами, пианистки-виртуозы выступали перед немцами в составе группы артистов и музыкантов, и на них в любой момент могли донести.

При том, что Жанна не сразу вспомнила Ирину во время их первого - после многолетней разлуки - телефонного разговора, завязалась переписка, подруги перезванивались. Однажды Жанна рассказала Ирине о Коле Боганче и его семье, которые прятали их с Фриной у себя, рискуя при этом своей жизнью. Потрясенная этим известием, та бросилась разыскивать Боганчей, что оказалось несложно, так как адрес был известен, а фамилия довольно редкая. Ирина написала им, потом связала с ними Жанну. Со временем к переписке подключился и журналист Грег Даусон, сын Жанны, решивший написать книгу о судьбе сестер Оршанских.




С Грэгом Ирина  встретились раньше, чем с Жанной. Собирая материал для книги, он в 2007-м году полетел в Харьков – разыскивать тех, кто еще помнил сестер Оршанских по консерватории и их довоенным выступлениям, а на обратном пути заглянул в Израиль. Погостил у нас, побывал в мемориале Яд ва-Шем. Благодаря его ходатайству, Боганчи, спасшие девочек во время оккупации Харькова, были посмертно признаны праведниками мира.

Тогда, в 2007-м году, во время нашего затянувшегося застолья в Хайфе, Грэг произнес такую фразу: «Вот бы вам встретиться сейчас! Только представить себе: встреча разлученных войной подруг через 65 лет...» Но произошло это спустя еще пять лет, после того, как в 2009-м году вышла книга Грэга, а спустя еще два года в Америке решили снять документальный фильм о Жанне, - продолжает Ирина. - В сценарий решили включить сцену встречи школьных подруг, разлученных войной. Когда мне предложили участвовать в фильме, я, естественно, согласилась. Что мною двигало? Конечно, желание повидать Жанну. А, кроме того, видимо, пробудился и запорошенный временем авантюрный дух.

Мой приезд в Америку от Жанны скрывали до последнего момента – автору фильма был важен эффект неожиданности нашей встречи. И когда я вошла в комнату, где она сидела в полном неведении, приготовившись к очередному интервью, камеру тут же включили и начали снимать происходящее. Увидев Жанну, я испытала шок. Конечно, можно было предположить, что мы обе не молоды, все-таки 84 года, и позади у каждой целая жизнь, но в окружении софитов передо мной сидела красотка в стиле Барби. Что-то было в ней кукольное – отчасти благодаря парику, хорошо сохранившейся коже, по-прежнему красивым лучистым глазам, и отличному макияжу. Моя школьная подруга по-прежнему была очень красива и отлично выглядела. Со временем она посвятит меня в маленькие секреты больших превращений, на которые с годами требуется всё больше усилий, времени и средств. Ну что ж, вполне понятные попытки красивой женщины бороться с безжалостным временем. Позже, когда мы общались уже не под камерами, я обратила внимание на то, что Жанна категорически отвергает слово «старение» в отношении себя и бурно реагирует на фразу «в нашем возрасте». Но это все мелочи по сравнению с тем, что ей удалось сохранить в себе детскую непосредственность, удивительную открытость и доброжелательность по отношению к другим людям, так потрясшую меня в ней много лет назад.

Признаюсь, я испытала настоящий шок при известии, что десять лет назад Жанна совершенно отошла от музыки, продала инструмент, без которого себя не мыслила, и решила целиком посвятить себя второму мужу (первый, ныне покойный Дэвид Даусон, был известным альтистом, они успешно выступали вместе). Дик – техник по профессии, намного младше ее, хорош собой, и очевидно, теперь для Жанны важнее ее женская судьба. Правда, год назад Грэг написал, что после нашей встречи в Нью-Йорке его мать снова вернулась к музыке, ее концерт в Калифорнии прошел с большим успехом и теперь она готовится к новому выступлению. Я представляю, чего ей стоило вернуться к игре в 86 лет, да еще после долгого перерыва!

- С каким ощущением вы улетали из Нью-Йорка? Встреча с подругой, которую вы разыскивали столько лет, вас не разочаровала?

- Я отдавала себе отчет, что между нами - целая пропасть лет. У Жанны трагический опыт войны и долгая благополучная жизнь в Штатах. У меня – наша совковая рутина со своими не столь драматичными, но достаточно противными и унизительными передрягами. Но мы обе состоялись и по-женски, и профессионально. У каждой дети, внуки и даже правнуки – известие о появлении правнука я получила как раз в Нью-Йорке. Мы с Жанной очень разные, но наша встреча меня не разочаровала: она по-прежнему очень близкий мне человек, такая же чуткая и сердечная, как в детстве. И мы не теряем друг друга из виду, отчасти и благодаря Грегу.

Нет, путешествие за призраком моего детства меня не разочаровало. Я, конечно, понимала, что жизнь меняет людей, и все могло бы быть несколько иначе. К счастью, этого не случилось: Жанна по-прежнему дорога мне, и я благодарна судьбе за эту позднюю встречу, вернувшую мне школьную подругу и подарившую общение с ее сыном Грегом, с которым мы говорим «на одном языке» не только буквально (Ирина свободно владеет английским – Ш.Ш.), но и потому, что настроены «на одну волну». Сейчас, ободрённый успехом своей первой книги – о Жанне, он пишет уже третью. Привлекательный в мать, остроумный в отца. Вообще отличный человек! А я выпустила двухтомник своих воспоминаний («Бодалась коза с осиной» - Ш.Ш.), в котором история пересечений наших с Жанной судеб занимает одно из ключевых мест. Жизнь продолжается...

Сильнее страха родная кровь


Судьба разводила братьев Драгушинских дважды: в начале войны и после. Но если первая разлука была обусловлена всеобщей бедой, то вторая – страхом Лейбы, которую Авраам расценил как предательство и чего не мог простить себе потом до конца дней. О том, что думал все эти годы Лейба, мы уже не узнаем: он хранил свою тайну до конца.

ВИДЕНИЕ, СПАСШЕЕ ЖИЗНЬ

Братья Драгушинские жили до войны в местечке Порозов.

Бабушка учила их ивриту. Война застала Авраама и Лейбу в Волковыйске, куда они перебрались, став постарше. Оба бежали в лес, где потеряли друг друга до конца войны.

Старший, Лейба, назвался в партизанском отряде белорусом и его взяли в разведку. Младший, Авраам, наткнувшийся в лесу на другой отряд, своего происхождения не скрывал, за что едва не поплатился жизнью и вынужден был бежать и прятаться в лесах не только от немцев, но и от местных антисемитов. Во время одной из облав нацисты его поймали и отправили в Биркенау, а затем в Освенцим. На сей раз Авраам был осторожнее и скрыл, что он еврей, благодаря чему очутился в трудовом лагере, избежав очереди в крематорий.

Спустя много лет он, молчавший о своем прошлом много лет признается свой племяннице Ларисе, что выжил в Освенциме лишь благодаря ее отцу – своему старшему брату Лейбе, которого потерял еще в начале войны:
«Утром я почувствовал, что больше не смогу встать на работу и сказал себе: все кончилось, это мой последний день. И вдруг я увидел перед собой Лейбу. Так ясно, словно наяву. Он положил свою руку на мою – я даже ощутил какое-то тепло – и сказал: «Я жив и ты должен жить. Вставай!». Я заставил себя подняться и двинулся вслед за другими заключенными, а наутро надсмотрщик неожиданно перевел меня в столярную мастерскую. Там работа была намного легче, и я смог протянуть еще несколько месяцев, пока не пришли «наши».

...Когда Авраам вышел из Освенцима и угодил на допрос к «своим», он весил 40 килограмм.

- Как ты попал к немцам, если, как утверждаешь, был в начале войны в партизанском отряде? – спросил его следователь НКВД и в итоге отправил Авраама на шахту в Кузбасс, где отбывали заключение уголовники. «Это было ненамного лучше Освенцима. Заключенных не поднимали из-под земли неделями, люди умирали, как мухи, никто не вел учета, сколько каждый день отправлялись на тот свет», - скажет Авраам спустя годы своей жене Бети.

Ему тогда удалось вырваться из кузбасского ада чудом, не имея на руках никаких документов. Довольно долго Авраам добирался до местечка Порозов в надежде, что кто-то из его большой семьи уцелел. Но евреев в Порозове больше не было. Сохранились только их дома, занятые местными жителями. Мать, отец, младшие сестры Авраама и Лейбы, многочисленных родственники – все они были уничтожены карателями в первые же дни войны.

Авраам увидел родительский дом, кур во дворе и свой велосипед, прислоненный к стене. Инстинкт подсказал ему, что не стоит сразу туда идти. Возможно, это спасло ему жизнь. Встретив ближе к вечеру на околице знакомого, Авраам узнал, что люди, занявшие еврейские дома, убили его дядю, появившегося в Порозове за пару месяцев до него. Тот же человек сообщил Аврааму, что его брат Лейба жив – он в Бресте, работает в НКВД.

О ТОМ, КАК ЛЕЙБА СТАЛ ЛЕОНИДОМ

Старший брат Лейба, как мы уже знаем, назвался в партизанском отряде белорусом и стал разведчиком. Там он совершил подвиг, вызволив из немецкого плена важного советского генерала и проявлял прочие чудеса храбрости, за что сразу после войны был направлен на службу в НКВД.

Еще во время жизни в отряде Лейба был ранен – его выхаживала Ольга, с которой он потом счастливо прожил много лет до самой его смерти.

Скрыв однажды свое прошлое и работая в «органах», Лейба вынужден был придерживаться своей легенды до конца. «Сталинское, берьевское» было время, - как скажет впоследствии его жена Ольга.

Когда Лейба умер, в его дом съехались на поминки старые товарищи по партизанскому отряду. Они говорили о его скромности, вспоминая, как Леонид прятался за их спинами, когда к ним прибыл из Москвы тот самый спасенный генерал, чтобы наградить героев-разведчиков с самым бесстрашным во главе. Мог ли Лейба допустить, чтобы его имя и фотография были напечаты в газете, которая попадет в руки тем, кто знал его еще по еврейскому местечку?

Впрочем, в «органах» Лейба проработал недолго: вскоре он получил новое назначение – директора фабрики, которую предстояло возродить из руин.

ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА

А теперь снова вернемся в 1946-й год - к той развилке, где Авраам услышал радостную весть: его брат Лейба жив! – и тут же двинулся в сторону Бреста, прячась от случайных патрулей: ведь у него не было документов. Где попутками, где пешком, наконец, добрался и пришел к зданию НКВД. Часовой на входе спросил: «Ты к кому?» - «К Драгушинскому», - ответил Авраам. Его пропустили. Брата в кабинете не было. Авраам подошел к письменному столу, стоящему в центре, погладил его ладонью, словно желая еще раз удостовериться в том, что Лейба действительно жив и недавно его руки покоились на этой столешнице. Старший брат появился через несколько минут. Когда он увидел Авраама, его лицо побелело. Он был в шоке. Но не от радости, а от страха разоблачения. Даже не улыбнувшись, Лейба велел младшему брату следовать за ним. Они вышли на улицу, где успели обменяться лишь парой фраз о том, что происходило в жизни каждого после того, как они потерялись в начале войны. Лейба узнал, что Авраам два года был в Освенциме. Авраам, в свою очередь, понял, что брат не может привести его к себе.

- Моя жена – русская. Ее семья ничего не знает о моем прошлом. Я не могу рисковать. Жди меня у гостиницы. Я приду туда после работы, вечером. Сниму номер, тогда и поговорим, я что-нибудь придумаю, - сказал Лейба и поспешил вернуться на работу.

...Вечером Авраам ждал брата у гостиницы. Его душила обида: рискуя жизнью, он добирался без документов до Бреста, чтобы увидеться с Лейбой, а тот даже не пригласил его в свой дом! А ведь они единственные, кто уцелел из всей семьи! И вдруг такая холодная встреча...

Авраам увидел спешащего к гостинице брата и спрятался за деревьями. Лейба начал искать его, звал по имени, но в сердце Авраама полыхали обида и гнев. Он так и не смог заставить себя выйти из укрытия. Не найдя брата, Лейба ушел, а Авраам, проведя ночь под открытым небом, утром навсегда покинул город, в котором теперь жил самый близкий ему человек.

В ПОИСКАХ ПОТЕРЯННОЙ ВЕТВИ

В детстве братья Драгушинские были очень дружны. Они мечтали об Эрец-Исраэль, вынашивали планы на будущее, но только младшему удалось осуществить мечту. Тяжело переживший последнюю встречу с Лейбой, Авраам решил, что больше ему в СССР делать нечего - надо уезжать. Сначала он подался в Польшу, оттуда во Францию, а в 1947-м году вместе с другими евреями поднялся на борт «Эксодуса». Пережил британскую осаду судна, депортацию в Германию, но в конце концов все же добрался до вымечтанных берегов.

В Израиле Авраам работал тяжело, укладывая плиты тротуара. Теперь у него была другая мечта: построить в Израиле собственный завод. Заработав денег, он купил в Холоне два участка, которые стоили тогда гроши. Позже, когда цены поднялись, продал их и прибрел в Ришон ле-Ционе новый участок и машины для будущего завода по выпуску дорожных плит.

...По ночам его мучили кошмары, напоминали об Освенциме - он не раз пугал своими отчаянными криками жену. Прошлое отпустило только после поездки с детьми и внуками в Польшу, на которой настояла Бети. Он показал им тот самый проклятый барак, где провел два самых тяжелых года своей жизни.

Судьба словно решила вознаградить Авраама за прежние страдания. Дела его неожиданно пошли в гору: завод расширялся, здесь уже работали 80 рабочих. И семья продолжала расти: вслед за внуками появились правнуки. Восстановились связи с потерянными родственниками, уехавшими в Америку еще до начала войны. И только об одной ветви семейного древа, обнаруженной в 1946-м году Авраамом в Бресте, ничего не было известно. Он винил себя в том, что убежал тогда от брата: безуспешно пытался навести о нем справки, но, увы, во времена «железного занавеса» это было не просто. И только в 1970-х Аврааму удалось выйти на некую Дору, которая жила по соседству с семьей его брата. Полетели письма в оба конца: не все (в силу известных причин) дошли до адресатов, но те, что дошли, протянули тонкую ниточку связи между потерянными коленами семьи Драгушинских. Пусть и запоздалую, потому что Лейба после тяжелого инсульта был парализован и тихо угасал. Он не успел узнать о том, что его брат в Израиле и ищет с ним связи.

ИСТОРИЯ В ПИСЬМАХ

Дора (из Бреста) – Аврааму Драгушинскому (в Израиль):
«Отправляю вам письмо ваших родственников. Судя по фотографиями, вы действительно очень похожи с дочерью вашего брата, и родство сомнений не вызывает. Адреса своего они пока для вас передать не могут, а переписываться согласились через меня. Пожалуйста, поймите их правильно. Столько лет им приходилось все скрывать, они не могут так резко измениться. Хотя они и утверждают, что ничего не знали о происхождении и национальности мужа и отца (вашего брата), думаю, что это не так. Многие в городе считали его евреем, но он был хорошим человеком, пользовался авторитетом, работал директором фабрики, и его за это (еврейство – Ш.Ш.) не осуждали. Такие были времена, что у него были все основания так себя вести.
Я ходила к ним несколько раз. Их поражает ваша доброта, умение прощать и привязанность к брату».

Вдова Лейбы (из Бреста) – Аврааму (в Израиль):
«Пишет вам жена вашего брата Леонида (Лейбы – Ш.Ш.). Мы очень тронуты и встревожены новостью. Рады, что вы есть и находитесь в добром здравии. Прошу вас, не осудите нас, ничего не знавших о вашем существовании до сего времени. Мой муж никогда о своей семье не рассказывал. Я его допытывала, а он отвечал, что все погибли в войну. Если спрашивали дети – уходил от разговора. Я его не оправдываю за его поступок по отношению к вам, но стараюсь понять, ведь время тогда было тяжкое, сталинско-бериевское. Леонид любил своих детей, боялся за их судьбу и очень переживал. Он в партизанах не был трусом: его ранили не один раз. Муж очень любил жизнь, не гнался за богатством, ему хотелось покоя и тишины. Не обижайтесь на своего брата, его уже нет. Прощайте и вам будет прощено. Благодарю вас за память, за то, что ваше сердце побудило вас отыскать нас. Чувствуется, что вы очень любили своего брата. Да, кровь очень сильна. С уважением к вам и вашей семье. Ольга.».

Авраам (из Израиля) – семье Лейбы (в Брест):
«Я благодарю судьбу за то, что нашел вас, и вы согласились признать меня братом своего отца. Для меня это был момент наивысшего счастья. Я очень любил своего брата. В Освенциме я мечтал только о том, чтобы он выжил. Освободившись, сделал все, чтобы найти его. Мы встретились, но он не признал меня, когда увидел. Или испугался. Я был очень зол, потому что хотел познакомиться с его семьей, войти в его дом: мне этого очень не хватало – дома, семьи... Он в последний момент предложил встретиться у гостиницы, но я бежал. Это то, что произошло между нами. Он не мог меня найти. Я уехал из СССР.

Я потом искал его, хотел исправить свою ошибку, и сделал все чтобы разыскать его семью. Мечтаю увидеть вас в Израиле и готов покрыть все расходы в связи с вашим приездом. Посылаю вам фото наших родителей и брата, где он на велосипеде. Когда мы были с ним детьми, собирались отправить свои документы о рождении в Эрец-Исраэль. Люблю вас всем сердцем. Вы – мои дети, и я готов вам во всем помочь. Мечтал увидеть своего брата, но судьба распорядилась иначе. Единственная возможность, которая у меня осталась – это связь с вами. Любящий вас дядя Авраам».

Дочь Лейбы Лариса (из Крымской области) – Аврааму (в Израиль):
«Дорогой дядя Авраам! Пишет вам ваша племянница Лариса. У меня сейчас такое потрясение. Два дня назад я приехала к маме в гости и узнала о вас, увидела ваши фотографии, которые нам передала Дора. Я сразу поверила, что все это правда. Так, на 43 году жизни я узнала, что у меня в Израиле есть дядя и кто я на самом деле. Мне больно за поступок отца, но ничего не исправишь, слишком поздно. Я сейчас вспоминаю его жизнь и думаю, что папа все годы казнил себя за вас, потому так рано и умер. Отец говорил, что у него есть брат, но он пропал и, наверное, погиб. Больше ничего о своем прошлом не рассказывал.. В последние годы его жизни я спрашивала папу о родне, а он плакал. Я думала, что это от болезни: в 43 года у отца был инфаркт, а в 51 год – инсульт, после которого он прожил еще четыре года. Лежал в постели, парализованный, и умер на наших руках 25 декабря 1975 года. Мы его очень любили. Папа был очень добрым и хорошим человеком, никогда не думала, что он может так поступить... Его уже нет в живых, поэтому прошу вас: простите его за все. Когда я смотрю на вашу фотографию, то вижу своего отца, как будто он живой. Мне жалко и его, и вас до слез. Но радости от того, что нашелся мой дядя, пусть и очень далеко – гораздо больше. Мы с мамой целыми днями рассматриваем ваши фотографии, ищем и находим общие черты в лицах..».

Авраам (из Израиля) – Ларисе (в Крымскую область):
«...я был очень рад получить от вас письмо. Последнее время нашу страну посещает много туристов из СССР. Так же сейчас прибывает большая волна репатриантов. Думаете ли вы на эту тему? Сейчас самое время, потом будет поздно».
Лариса (из Польши) – Аврааму (в Израиль):

«Дорогой мой и единственный дядя! Я сейчас нахожусь в Польше, у знакомых. Мне трудно объяснить вам все в письме. Очень хочется увидеться с вами и моими сестрами. Даже не знаю, как их зовут, но по фотографии вижу, что обе похожи на меня. Если бы вы только знали, какие чувства я испытываю! Я полюбила вас сразу и мне тепло от мысли, что где-то далеко есть родные мне люди. Не знаю, что мне делать. Брат говорит, что если у него на работе обо всем узнают, его сразу уволят (он в КГБ уже 15 лет, ему нужен стаж). Документы на поездку проходят через его организацию, и он говорит, что меня не пустят, а его сократят. У них уже был такой случай. Если брат потеряет работу, он меня не простит. Может быть, все изменится, у нас говорят, что скоро будет лучше, и я с вами увижусь, иначе я не смогу жить!
В селе, где я живу, люди любопытные и могут письмо не передать. Дорогой дядя,что бы ни случилось с нашей перепиской, знайте, что вы заняли для меня место моего отца, я вас очень люблю и все время думаю о вас и вашей семье».

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Первый раз Лариса встретилась со своим дядей в начале 1990-х в Польше. Он узнал племянницу еще издали - по широким «фамильным» плечам. Потом она с мужем и дочерью еще несколько раз приезжала в Израиль, а ее израильская кузина гостила у нее в Крыму.

Последний раз Лариса встретилась с дядей, когда он был уже в коме. Она сидела у его постели, продолжая рассказывать ему о покойном отце и о своей жизни. Вспоминала, как однажды, когда по телевизору шел фильм об Освенциме, отец вскочил и выбежал в другую комнату. Она застала его плачущим, обняла, стала успокаивать: «Папа, что случилось?» - «Мой брат был в Освенциме», - сказал он прерывающимся голосом. Больше она не смогла добиться от него ни слова.

...Будущим летом Лариса вместе с израильскими родственниками и родственниками, живущими в Америке, с которыми она еще не никогда не встречалась, собирается совершить поездку в бывшее еврейское местечко Порозов, где до начала войны жили несколько поколений семьи Драгушинских.

Так было предательство, или его все же не было? Не нам судить. Бесспорно одно: родная кровь оказалась сильнее.

(статья написана по письмам из семейного архива Драгушинских и рассказам Бети, вдовы Авраама; Ольги – вдовы Лейбы, и Ларисы – дочери Лейбы и племянницы Авраама)

23. КРУТОЙ МАРШРУТ

Крутой маршрут

Помилуй, боже, моряков!

Вариантов было немного. Всего три. Два из них – швартоваться в Бейруте или отдаться на волю волн – сулили смерть. Третий обещал жизнь. Они выбрали третий – выгребать к своим во что бы то ни стало.

Поход на Кипр

Перед выходом в море первую рюмку по морской традиции вылили за борт, Посейдону. Да, видно, морской бог не услышал молитвы: на вторые сутки пути "Аллану" начало основательно трепать. Яковлевич (назвать 70-летнего члена экипажа "дедом" они не могли даже мысленно - старый морской волк был в прекрасной форме), ударившись о переборку и заработав "фонарь" в пол-лица, произнес историческую фразу: "Не знаю, как вы, а лично я получаю несказанное удовольствие от той скорости, на которой мы летим к Кипру на этой нескоростной лодке". Замечание осталось без ответа – 42-летний капитан, сжимая штурвал, боролся со встречным ветром, а третий член экипажа, 24-летний Игорь, пытался мать оторвавшийся трос. Лодка была на грани потери грот-мачты. Пришлось сложить паруса и лечь в дрейф. Началось свободное болтание в режиме сильной качки и свистящего ветра. К утру они обнаружили, что лодку отнесло к Родосу.
Ветер "бил по зубам" (встречный, мор. сленг. - Т.Ш.), к Кипру шли, немного уклоняясь от курса. Однако в конце концов дошли.
В Лимасоле всего три места, где можно пришвартоваться: частная "марина", рыбацкие причалы и порт. "Марина" оказалась не по карману - 50 долларов в сутки. Бросили якорь неподалеку, в открытом море. Ночью навестила береговая полиция: "В чем дело?" - "Шторм потрепал, легкая поломка". - "Утром ждем вас в порту. Стоянка -15 долларов в сутки". Едва "Аллана", шедшая под украинским флагом, зашла в порт, ее тут же окружили русские и украинские моряки с судов, арестованных кипрской береговой службой. Похоже, украинский парусник и санкт-петербургский сухогруз застряли в Лимасоле основательно. Чем платить штрафы, когда сами команды - от капитанов до моряков - месяцами сидят без зарплат? Но даже в этой непростой ситуации моряки по морской традиции делились с потерпевшими бедствие всем чем могли: тут же поставили экипаж "Алланы" на довольствие, пригласили в сауну, снабдили продовольствием на обратную дорожку - макаронами, кофе, чаем.
Ночи на Кипре стояли холодные: Яковлевича, как самого старшего, моряки пригласили переночевать на сухогруз - в тепло. А с сухогруза - для закалки - на "Аллану" перебрался повар. Утром у "кока" от холода зую на зуб не попадал – «как вы выживаете в этой вечной мерзлоте?» Яковлевич тоже притопал с сухогруза недовольный: "Не могу спать в таком пекле. Ну и жара там у них!" Простояли на Кипре пять дней, пока не кончились деньги. Да и погода улучшилась. Прогноз на ближайшие сутки давали хороший, не больше четырех баллов. Капитан объявил команде: "Будем выходить". В глубине души Володя Гершовский опасался только одного - как бы не напороться на знаменитый южный шторм, который случается в этих краях как раз в январе. Но, как говорится, "Бог не выдаст -свинья не съест".
Первые два дня шли нормально, а к вечеру заметили на горизонте облака, от вида которых у бывалых мореходов все внутри похолодело. Сероватые, ребристые, как стиральная доска, квадратики следовали друг за другом, а за ними поднималась черная стена. Это предвещало не просто шторм, а настоящую бурю. Через 5-6 часов члены экипажа почувствовали мощную глубоководную волну, которая поднимала лодку через равные промежутки времени, постепенно нарастая. Самый молодой в экипаже, Гершовский-младший предложил: "Может, вернемся на Кипр?". Из 170 миль лодка прошла к этому времени 70. Гершовский-старший прикинул: если возвращаться на Кипр, буря все равно догонит. А у берега штормовать опаснее, может разбить лодку. Да и куда возвращаться - денег нет, солярка и продукты на исходе. "Будем штормовать в море", - сказал он команде. Пока "Аллана" не теряла ход и медленно, но верно двигалась в сторону Хайфы. Вечером буря усилилась, пришлось перейти на штормовой парус. Ветер был такой силы, что легко тащил 13-метровое судно за маленький парусиновый треугольник. Ходить по палубе уже было невозможно – передвигались ползком, цепляясь за страховочные веревки. Володя привязал себя к борту у штурвала, Игорь был на подхвате. Яковлевича попросили оставаться в каюте, на что он ответил сдержанным ворчанием, так как рвался в бой. Вид у него – с фингалом и косынкой, повязанной на лысом черепе, и впрямь был самый что ни на есть боевой.
Ночью волну раскачало выше мачты. Девятый или одиннадцатый вал – команде было уже не до счета – вздыбливался мощной трапецией с гребнем наверху, опрокидывющей все на своем пути. Ощущение реальности ускользало; казалось, что они затерялись не в море, а в горах, которые почему-то постояннот передвигаются. И вдруг ветер срывал водяные бугры, подобно метели, сравнивающей сугробы в одну линию, и перед ними вырастала белая стена – очередная штормовая иллюзия.
«Алану» сильно толкало и укладывало на бок почти под 90 градусов, но она быстро восстанавливала равновесие благодаря своей особой конструкции. Двигатель после одного из таких толчков пришлось заглушить: жесткая юго-западная волна могла серьезно повредить судно сильными ударами.
Уворачивая судно от встречного ветра, капитану поневоле пришлось отклониться от курса на Хайфу. Судя по всему, они находились милях в пятидесяти от берега. Обессиленные неравной схваткой, сбросили плавучий якорь и решили дрейфовать до утра, а утром отошли немного в сторону Кипра и снова взяли курс на Хайфу. Ветер по-прежнему был встречным, и им целый день пришлось дрейфовать опд штормовым парусом то отклоняясь в сторону Кипра, то возвращаясь назад, к Хайфе. Наутро пошли третьи сутки с тех пор, как они находились в штормовом море, Рассвело. И тут они увидели берег совсем близко - на расстоянии нескольких миль.
- Заходим в хайфский порт, - скомандовал капитан.
- Это не Хайфа. Откуда в Хайфе такие горы, да еще покрытые снегом? - усомнился Игорь. - По-моему, нас занесло в Ливан.
Гершовский-старший перерезал ножом веревку, удерживающую плавучий якорь, которым служила алюминиевая лодка - поднять ее у него уже не было сил, запустил двигатель на полные обороты и приказал Игорю, недавно демобилизовавшемуся из израильской армии, убраться в каюту от греха подальше: над судном уже кружил вертолет ливанской береговой охраны. "Аллана" быстро удалялась в море, вынужденно держа курс на Кипр.
К исходу третьих суток члены команды напоминали выходцев из ада - почерневшие лица, покрасневшие от бессонницы и ветра глаза, губы, разъеденные солью, и покрытые чирьями руки. Добавим к сему промокшую насквозь одежду, блеск молний над головой, раскаты грома, град, яростный свист ветра. Натекшая в каюту вода превратила макароны, чай и одежду в сплошное мессиво. В довершение сорвало спасательный плот, который, впрочем, был совершенно бесполезным при таком шторме.
Наконец ветер поменялся, и они на последних литрах солярки стали двигаться в сторону Хайфы. Связаться с берегом уже не могли - радио залило водой, антенну сорвало. Попробовали позвонить по мобильному телефону, и он вдруг ожил посреди этого кромешного ада.
- Вас спасать? – спросили с берега.
- Мы дойдем сами, только помогите с соляркой. Тут у берега такая болтанка - хуже, чем на море.
- Так вас спасать или нет? - повторили свой вопрос с берега, игнорируя просьбу.
- А сколько нам это будет стоить?
- Мы должны посчитать.
Володя отключил пелефон. Он был наслышан, что в иных случаях спасение яхты стоит чуть ли столько же, сколько она сама. А откуда у них, наполовину безработных (из всей команды только у Игоря какая-никакая работа) деньги?
«Алана» бросила якорь на подходе к Хайфе. Солярка кончилась. Пытались подойти к берегу на парусах, но борьба с переменчивым ветром не принесла успеха. Утром подошел буксир береговой охраны и оттащил судно в порт.
Они вышли на пирс. Капитан покачнулся, и Игорь просто упал ничком. Все трое мокрые, черные, страшные. И тут начались настоящие пытки. Спасшихся в шторм людей немедленно окружили люди из службы безопасности:
- Откуда у вас яхта? На что живете? Где работаете? Связаны с мафией?
- Ну какая мы мафия? – разлепил потрескавшиеся губы Гершовский-старший. – Вы зайдите внутрь нашей посудины, посмотрите. Мафия так не ходит.
- Братки, нам бы попить. Трое суток без воды, - взмолился Яковлевич.
«Битахонщики» (служба безопасности – Ш.Ш.) спустились в каюту, посмотрели. Больше у них вопросов не было. Видимо, им уже приходилось встречаться с этими странными "самоделкиными" из стран СНГ. Строят сами черт что за посудины, каким-то образом
ходят на них в море, да еще умудряются спасаться в шторм, когда ветер и на суше-то валит деревья.
Спасло ли их то, что Володя назвал свою яхту по имени самых близких людей – жены и дочери (Алла плюс Наташа), или то, что лодка была нестандартной? Отец и сын Гершовские на одном энтузиазме строили свою яхту еще в Симферополе, корпус договорились сварить на заводе из особой судостроительной стали. За образец взяли непотопляемый, скомструированный по типу "ваньки-встаньки" японский спасательный ботик. Да еще особая форма киля, позволяющая "наезжать" на препятствия и благополучно «съезжать" с них. Конструкция, испытанная многими мореходами, совершавшими не одну "кругосветку". Отделкой и освещением занимались сами.
Второй момент - не менее важный. Гершовские выросли на Черном море, а там благоприятных погод было не более двух-трех месяцев в году (в Средиземном – для сравнения - порядка восьми). Кроме того, Черное море хоть и мелководное (относительно других морей), но характер шторма у него довольно жесткий - волна бьет очень сильно. Так что яхты там строят особо прочные, способные выдержать серьезные переделки. Неплохое судно получилось у Гершовских, и в 1997 у Володя с Игорем репатриировались на нем в Израиль. Вышли из Симферополя в феврале, а в Хайфу пришли только в мае. Чистый переход занял десять суток, остальное время пережидали шторма в разных портах по пути следования. На них смотрели как на сумасшедших. Без отопления на судне, когда за бортом метет снег...
Впрочем, подобного рода семьи в странах СНГ - после разразившегося в бывшей
советской империи кризиса - были не такой уж редкостью. Прошлой зимой в ашкелонскую "марину" забрело маленькое самодельное судно под символическим названием «Скиталец». символическим названием "Скиталец". На нем плыли из Таганрога куда глаза глядят муж, жена и двое детей трех и пяти лет от роду, а третий ребенок был на подходе. Денег у экипажа "Скитальца" к моменту прибытия в Израиль уже не было, а из еды оставались лишь гречка и чай, который отец семейства использовал также в качестве табака. "Русские" яхтсмены помогли скитальцам чем могли, снарядив их в дальнейший путь продуктами, горючим и теплой одеждой. С помощью поспели вовремя, потому что вскоре администрация попросила непрошеных гостей, не являющихся гражданами Израиля, покинуть пределы ашкелонской акватории.

После бури

- Менее страшно пережить шторм в море, - философски замечает Володя Гершовский, - чем справиться с проблемами на берегу. - При том, что мы, "самоделкины", конечно, в большинстве своем чудаки и любим момент риска, поверьте: в это январское путешествие мы отправились с сыном и с 70-летним Михаилом Яковлевичем Ашкенази не по доброй воле, а ВЫНУЖДЕННО. Яхта наша стоит в ашкелонской "марине" под украинским флагом. Мы, репатрианты четырехлетней выдержки, не прочь перевести ее под израильский флаг. Но откуда у нас, перебивающихся случайной работой, людей, деньги на то, чтобы заплатить за курс, экзамены, "лицензию", перестройку судна согласно израильскому стандарту, ежегодные техосмотры и страховки? И потому мы, граждане Израиля, вынуждены вот уже четыре года находиться в "марине" в статусе владельцев иностранного (украинского) судна, платя деньги только за стоянку. Но по новым условиям мы обязаны выходить за границу не реже одного раза в три месяца. Поэтому в январе, когда вышли все установленные сроки, мы вынуждены были взять курс на Кипр,
чтобы вернуться назад с отметкой кипрского порта и продолжать держать судно в местной "марине" очередные три месяца.
- Вообще к "самоделкиным" из стран СНГ у большинства яхтсменов предвзятое отношение, - продолжает Владимир Гершовский. - Американцы, например, начали с нами здороваться только после того, как прослышали о том, что мы пережили в море. О том, как нас приняла береговая охрана - этот бессмысленный диалог "спасать - не спасать", вместо того, чтобы поделиться парой литров солярки, которые дали бы нам возможность дотянуть до берега, - я уже не говорю.

Экипаж машины боевой

Володя Гершовский вырос на море. Выходил на суденышках и суднах с 17 лет. Потом много лет работал в симферопольском яхтклубе. Все трое его детей ходят на "серфе" с 12-летнего возраста. Многие годы Гершовский-старший мечтал о собственном судне, но построить его смог только в период горбачевской оттепели.
Михаил Яковлевич Ашкенази всю жизнь прожил в Крыму, в Ялте. Пять лет служил на флоте. И после армии большую часть времени находился в море. В свои 70 лет он сохранил поразительное для его возраста атлетическое телосложение и в описываемом мною путешествии был не пассажиром, а полноценным членом экипажа - натягивал и снимал паруса, нес вахту у штурвала. Юбилей отпраздновал на суше - через три дня после пережитого в море.
О третьем члене экипажа, сыне Гершовского - Игоре, все сказано уже тем, что это
не первый его выход в море на пару с отцом, и не первый пережитый шторм. Первый потрепал их на пути в Израиль четыре года назад, когда отец и сын репатриировались на яхте в Израиль.

О тех, кто оставался на суше

Вообще-то третьим членом экипажа должен был быть Давид Шкиллер, гражданин Израиля с 1974 года, владелец яхты "Кассандра", прописанной в ашкелонской "марине". Давид, кстати, был первым "русским", поставившим здесь свою яхту на прикол четыре года назад. Сегодня в ашкелонской "марине" "русских" уже полтора десятка. Давиду - 70 лет, но его спортивной форме могли бы позавидовать и молодые. Давид, как и Гершовский-старший, - из породы "самоделкиных". Яхту после выхода на пенсию собрал собственноручно по книжкам и советам бывалых яхтсменов и выходит на ней в море каждую неделю. Давид не смог выйти с Гершовскими на Кипр из-за скоропостижной смерти тестя, случившейся накануне. Он предложил экипажу замену - бывалого моряка Михаила Ашкенази, репатриировавшегося в Израиль полгода назад. Михаил Яковлевич, переживший с Гершовскими сильный шторм, по-прежнему носит на голове косынку на пиратский манер. По поводу дальнейших походов в море говорит однозначно: "Обязательно пойду, и тем более с Гершовскими". Ну что ж, три месяца пролетят быстро. Что же касается будущих штормов, а они на море, как известно, случаются, то пусть экипажу "самоделкиных" поможет нехитрая молитва моряка: "О, Господи, не сделай мою жену вдовой, избави нас от того, чтобы мы напились морской воды, и пусть у нас впереди будут еще лучшие лодки". Потому что больше им, похоже, уповать не на что.

Тайны затонувших кораблей

...Для того чтобы понять, отчего иные рискуют жизнью, поднимаясь в горы или опускаясь на морское дно, надо хотя бы раз оказаться там вместе с ними. Это по сути переход в иное измерение, когда твоему взору открывается другой мир. Дайверы, исследующие затонувшие корабли, утверждают, что подобные спуски - своего рода путешествие во времени, прибытие в некую точку прошлого, где жизнь остановилась - возможно, в тот момент, когда пассажиры еще спокойно спали в своих каютах, но радист уже отправлял свое последнее послание миру - SOS.

Откуда берутся дайверы? Вот, например, Марк Федер, чье детство прошло в сугубо сухопутном Реховоте и чьи родители мечтали видеть своего первенца (у Марка есть еще младший брат) преуспевающим адвокатом. Федеры-старшие и представить себе не могли последствий невинных детских увлечений.

Мальчики увлеклись велосипедами? Прекрасно! Пусть развиваются физически! Ездят на море? А кто из израильских детей не торчит в каникулы и выходные на пляжах? Так-то оно так, но с обычного велосипеда Марк довольно быстро пересел на спортивный, скоростной, а маске с трубкой вскоре предпочел акваланг. По дорогам страны он разъезжал на велосипеде лет десять, пока не понял, что в израильских условиях это становится слишком опасным — ты уже не столько получаешь удовольствие от собственной скорости, сколько увиливаешь от маневров очередного водителя-беспределыцика. Продав железного коня, Марк целиком посвятил себя морю и в конце концов стал первым в Израиле инструктором, обучающим дайверов технике спуска в подводные пещеры и на затонувшие корабли.

Сам он осваивал дайверское дело в Мексике, где существует целая сеть разветвленных подводных пещер огромной протяженности. Вернулся в Израиль, открыл курсы, потом сколотил группу, с которой постоянно совершает спуски на затонувшие корабли.

...Занятие это крайне опасное, степень риска чрезвычайно велика. Затонувшее судно может в любой момент изменить положение - лечь на бок или разломиться пополам. Добавим к этой апокалиптической картинке проваливающуюся под ногами палубу, падающие на аквалангиста тяжелые металлические двери и мачты. Самое страшное, как свидетельствуют бывалые дайверы, - это не найти обратной дороги. Мне подобное утверждение показалось странным, однако оно было верным. Мелкие частицы ржавчины, потревоженные вторжением человека, отделяются от пола, потолка и стен и превращаются в непроницаемую завесу, которая рассеивается примерно в течение часа и лишь при условии, что аквалангист застыл на месте, не совершая никаких дополнительных движений. Час под водой для человека, чье дыхание ограничено содержимым баллонов, - это очень много. А потому, как в знаменитой сказке братьев Гримм, надо отмечать путь, которым ты пришел сюда. Спуститься очень просто, а вот подняться наверх...

У дайверов есть немало примет. Одна из них - ничего не брать с затонувшего корабля. То, что взяло море, принадлежит ему. В доме Марка вы не найдете ни одной реликвии с затонувших кораблей: разве что фотоснимки находок, хранящиеся в компьютерной памяти.

Спуск дайвера в подводную пещеру или на затонувший объект напоминает военную операцию и столь же тщательно разрабатывается еще на суше. Буквально по минутам. И по метрам расстояния, которое предстоит пройти. Потому что малейшая ошибка может стоить жизни. Однако, как бы тщательно ты ни просчитывал каждую мелочь, от непредвиденных ситуаций не застрахуешься.

Марк вспоминает один из спусков в подводную пещеру, где случилось ЧП, едва не стоившее жизни ему и его спутнику:

- Мы находились в пещере на глубине сорока метров, в нескольких километрах от ее входа, и уже собирались возвращаться обратно. На двоих у нас было довольно много снаряжения и скутеры (специальные устройства, позволяющие аквалангисту передвигаться под водой с большой скоростью - Ш. Ш.). И вдруг я обнаружил, что не могу запустить свой скутер - батарея сдохла. Вроде бы все тщательно проверяли перед спуском, и тут такое... Решили возвращаться на одном скутере. Начали движение, но вот снова остановка. В пропеллер второго скутера замотало веревку, на которой болталась одна из разметок пещеры. Запасы кислорода у нас ограниченны, если идти пешком - может не хватить. Мы принялись разбирать скутер прямо под водой, пытаясь извлечь веревку из лопастей пропеллера. На это ушло минут двадцать. В общей сложности мы поднялись на поверхность с опозданием в час - на сей раз пронесло. Страх в подобных ситуациях приходит обычно позже. Если, находясь под водой, начнешь паниковать, то лишишь себя шанса выжить. А потому надо отключить все эмоции и постараться решить проблему. Что мы, собственно, и сделали. И я могу привести массу примеров, когда в той же самой пещере, где мы едва не остались навечно (она пользуется большой популярностью среди дайверов всего мира), людям не хватало каких-нибудь двух десятков метров... Они уже видели отверстие выхода из пещеры, но кончался запас воздуха, а всплыть без снаряжения в закрытом пространстве невозможно.

...Если зайти на сайт, где помещаютсядайверские новости со всего мира, то можно увидеть, как много погибает экстремалов, причем едва ли не каждую неделю. Пожалуй, наиболее трагический случай, описанный на вышеупомянутом сайте, связан с историей известного дайвера, спустившегося в подводную пещеру и случайно обнаружившего там тело другого дайвера, погибшего несколько лет назад. Он поднялся на поверхность, сообщил о находке и снова отправился в пещеру, намереваясь транспортировать найденное тело наверх, но не вернулся.

Что же так безудержно тянет их вниз, в морские глубины? Марк, например, утверждает, что им движет стремление побывать в недоступных для других местах и желание проверить собственные возможности. Кроме того, по его словам, на глубине открываются такие картины, каких больше не увидишь нигде и никогда. За последние десять лет он исследовал пять десятков затонувших кораблей, причем на некоторые из них спускался по многу раз. Самый памятный спуск, конечно, первый. Это было в районе Синая («Я до сих пор помню коридор, по которому мы шли, - время здесь словно остановилось»). Впоследствии Марк погружался на знаменитые «Тислегорм» и «Салем-экспресс».

«Тислегорм» - английское грузовое судно (водоизмещение - 5000 тонн, длина 126 метров) было потоплено в районе Красного моря во время Второй мировой войны. Оно направлялось в Египет в составе конвоя с огромным количеством военной техники и боеприпасов на борту. «Тислегорм» был атакован двумя немецкими бомбардировщиками и ушел на дно. По официальной версии, с судна не было сделано ни одного выстрела. Но существует и другая версия, что команда все-таки успела произвести выстрелы из двух орудий и сбить самолеты противника, которые также покоятся на дне.

- Я обнаруживал подобные свидетельства в разных источниках, - говорит Марк. - При этом люди утверждали, что своими глазами видели бой и то, как два горящих самолета ушли под воду - один примерно в двухстах метрах от затонувшего судна, а второй чуть дальше, в районе рифа. Позднее распространились слухи о том, что в указанном районе якобы была обнаружена часть самолета. Я спускался на «Тислегорм», лежащий на тридцатиметровой глубине, не один раз. Кроме того, мы с нашей группой безуспешно пытались найти обломки самолетов и, по правде говоря, не оставляем своих попыток до сих пор. Хотя, с другой стороны, обследовав корабельные орудия, из которых могли быть сделаны выстрелы, я пришел к выводу, что они находятся в таком положении, что вряд ли это было бы возможно.

Вообще на «Тислегорме» есть на что посмотреть. Одна его часть разворочена взрывами, и там почти ничего не сохранилось, зато на уцелевшей части палубы можно увидеть аккуратные ряды армейских тягачей, танков, грузовиков, мотоциклов. Трюмы «утопленника» забиты ящиками со всевозможными боеприпасами - от мин до артиллерийских снарядов. Там и сям коралловые заросли и множество тропических рыб, которые превратили это странное место в среду своего обитания.

...Что же касается парома «Салем-экспресс», то он, в отличие от «Тислегорма», затонул в северной части Красного моря сравнительно недавно, в 1991 году, напоровшись днищем на рифы. При этом погибли сотни мусульманских паломников, возвращавшихся из Мекки. Паром был перегружен - пассажиров на борту было в несколько раз больше, чем мест на спасательных шлюпках. Трагедия произошла ночью, все случилось достаточно быстро - дверь трюма от удара распахнулась, открывая доступ воде.

- Оказавшись внутри, я увидел разбросанные детские игрушки: велосипеды, куклы, - вспоминает Марк. - И еще под ногами валялись вещи, которые люди обычно берут в дорогу. Этих вещей было так много, что меня охватила жуть. Мгновение трагедии сохранилось подобно фотоснимку, и оттого очень легко было представить себе, как это все происходило...

К сказанному Марком добавлю, что паром «Салем-экспресс» лежит на небольшой глубине, и это место посещают многие дайверы, но далеко не все из них отваживаются проникнуть внутрь - слишком опасно и требует особой экипировки. Снаряжение дайвера, специализирующегося на подобных предприятиях, достаточно дорогое и обходится в десять-пятнадцать тысяч долларов.

Марк между тем продолжает рассказывать о своих приключениях. В одном из затопленных кораблей, который, очевидно, погружался в воду медленно, не меняя горизонтального положения, все вещи и поныне пребывают на своих местах - даже огромные кастрюли до сих пор стоят на плитах, в точности так, как их оставил там много лет назад повар. На палубе другого судна, затонувшего в районе Кипра более двадцати лет назад, сохранились контейнеры с уцелевшими куриными яйцами и грузовики с рядами коровьих скелетов - мясо обглодано обитателями моря.

…В подводных пещерах взору дайвера открываются невообразимые красоты. Это могут быть огромные, сорокаметровой высоты залы, где на фоне причудливого каменного рельефа величественно проплывают диковинные рыбы. Спуск в такую пещеру может продолжаться не менее трех часов, однако зрелище того стоит.

И все-таки лучшие объекты - те, на которых еще никто не бывал. Сведения о малоизвестных затонувших кораблях дайверы обнаруживают в различных источниках. То, что для большинства всего лишь исторический факт, для дайвера - повод к увлекательному, полному опасностей приключению.

- В районе хайфского побережья со времен Второй мировой войны лежит английское военное судно, на которое мы собираемся спуститься в ближайшие выходные, - говорит Марк. - Мы стараемся всякий раз отправляться на новое место. Правда, нам не всегда удается с первого раза обнаружить то, что мы ищем. Например, в том же районе Хайфы, согласно некоторым источникам, лежат две подводные лодки, но мы до сих пор их не нашли. В ближайшее время мы намерены вести свои изыскания в районе тель-авивского побережья, где тоже покоится немало кораблей, на которые еще не ступала нога дайвера. Кстати, могу взять вас с собой, - неожиданно предлагает он мне и добавляет, - но, разумеется, не дальше палубы нашего катера.

…В мире дайверов есть овеянные печальной славой проклятые места, словно проглатывающие любознательных экстремалов. Например, судно «Андреа Дориа» в США давно превратилось в братскую могилу дайверов.

- Я собираюсь спуститься на «Андреа Дориа» следующим летом, - сообщает Марк, а я при этом непроизвольно ойкаю. Моя реакция вызывает у него на лице легкую улыбку. - Конечно, такая экспедиция требует особой подготовки, - продолжает он. - Положение судна очень неустойчиво, кроме того, в этом районе довольно сильные течения. Но в нашей профессии нельзя без риска.

…Кстати о профессии. Для Марка дайверское дело – отнюдь не профессия, а, скорее, призвание. А вообще-то он работает в государственном учреждении, ведающем израильскими водными ресурсами, и по своей основной профессии географ и программист. Вместе с членами своей группы Марк построил единственный в Израиле сайт, где помещает разного рода информацию об экстремальном дайвинге. Здесь и хроника актуальных событий, происходящих в мире международного дайвинга, и технические новинки, и дневники собственных экспедиций, сопровождающиеся множеством фотографий. Кстати, самый благоприятный сезон для погружения у израильских берегов - зима, когда море не такое бурное и сохраняется хорошая видимость.

…В заключение приведу поразивший меня факт: оказывается, в мире совсем немного людей, опускающихся на глубину более 300 метров, - подъем на поверхность занимает у них не менее 12 часов.


Вглубь земли

...В феврале на севере Израиля произошло событие местного масштаба, никак прессой не освещавшееся. Спелеологи обнаружили в районе Бкиина три новые пещеры, которые по глубине вышли на второе место после самых известных в Израиле пещер – Мальха и Джармук. Почему же по этому поводу не было никакой шумихи, блицев фотокамер и микрофонов?

Оказывается, обнаружить пещеру – не означает, что можно немедленно приступить к ее исследованию. Природоохранное ведомство не в восторге от подобных инициатив и получить разрешение на исследование пещер на подведомственной им территории невероятно сложно. Кстати, об этом говорят не только спелеологи из ассоциации специалистов экстремальных видов спорта и спасательных работ, но и старейший в Израиле исследователь пещер профессор Амос Фрумкин из Еврейского университета, возглавляющий центр МАЛЬХАМ, представляющий Израиль в Международном спелеосоюзе (UIS) (Кстати, от названия центра произошло и название одной из самых известных в стране пещер – Мальха).

- Для того, чтобы получить подобное разрешение, нужно приложить достаточно серьезные усилия, - говорит профессор и добавляет. – Что же касается спелеологов из бывшего Союза, то они, на мой взгляд, вносят огромный вклад в исследование пещер, находящихся на территории Израиля. Я работаю в этой области сорок лет и могу сказать, что с началом большой алии, когда в страну стали прибывать спелеологи очень высокой квалификации, в Израиле было открыто очень много новых пещер, и в том числе – совершенно уникальных. Этот, без преувеличения, большой прорыв в области, которой я посвятил много лет, стал возможен именно благодаря им. Эти ребята настоящие профессионалы: способны проникать в самые труднодоступные пещеры, не нанося им вреда.

О человеке, который был первым

- Мой роман с пещерами начался 40 лет назад. Мне было тогда 17 лет, - рассказывает профессор. - Гидон Ман (ныне – врач-ортопед) повел нас (кроме меня, в группе было еще несколько ребят) показать самую длинную пещеру, расположенную в южной части Иерусалима. Ее длина была около трех с половиной километров. Мы все шли, шли, а пещера все не кончалась. Я тогда еще подумал: "Интересно, до куда же мы в конце концов дойдет?" Бедуины утверждали, что пещера может вывести до Хермона. Впрочем, до Хермона мы так и не дошли, - улыбается, - зато составили подробную карту своего маршрута. Это путешествие и определило всю мою дальнейшую жизнь, при том том, что в ней происходило еще много разных событий: Война Судного дня, Первая Ливанская... Я ведь был десантником... После армии я занялся исследованием пещер уже всерьез: переехал в поселение Офра, в окрестностях которой было немало пещер и решил создать здесь полевую школу. Я тогда нашел пещеру и в самом поселении, отстояв ее у подрядчиков, собирающихся строить на ее месте дом. Одна из наших находок получила название "Бор сини" (Китайский колодец).

- Почему китайский?

- Потому что если бы она оказалась достаточно длинной, но в конце концов привела бы нас в Китай, расположенный на противоположном конце земли, - улыбается. - Но, к сожалению, в ней оказалось всего 60 метров.

- А что было в дальнейшем с вашей полевой школой?

- Она в 1980-м году превратилась в центр исследования пещер МАЛЬХАМ, относящийся к еврейскому университету. В этом самом центре мы с вами сейчас, собственно, и находимся.
Амос показывает мне библиотеку, где собрана информация о всех известных пещерах мира; спелеологические журналы, выходящие в других странах, картотека пещер, обнаруженных в Израиле. Во второй комнате хранится оборудование – каски, веревки, карабины, фонари. В углу – обломки скальной породы. Амос объясняет, что это остатки разрушенных пещер, по котором ученый пытается определить возраст уже не существующих пещер и их особенности.
Кстати, природные пещеры до Амоса Фрумкина в Израиле практически не исследовали. Ученые в основном изучали пещеры, созданные человеком. Их интересовали археологические находки, места древних погребений. Созданный Амосом центр исследования пещер МАЛХАМ (мерказ ле хакера меарот) был первым и до сих пор остается единственным в своем роде.

- Я основал центр МАЛХА в 1980-м году. Сначала он находился под эгидой природоохранного общества, затем там произошло сокращение бюджета: в том числе "сократили" и нас. С тех пор мы работаем при университете, не получая от него никакой дотации, чисто на одном энтузиазме. У нас обширные связи с другими университетами Израиля и других стран в области разных исследований, касающихся археологии и геологии.

- Мы завели на каждую из уже известных пещер "дело", - продолжает профессор Фрумкин, - и начали выпускать журнал с подробнейшей информацией о каждой из них.

- Сколько в Израиле известно пещер?

- Несколько тысяч. Но далеко не все из них еще хорошо изучены. Кроме того, постоянно обнаруживаются новые пещеры. Самые глубокие расположены на севере, самые протяженные – в центре страны. В Израиле есть совершенно уникальные пещеры – например, Мальха на горе Сдом. Ее длина семь километров, кроме того – это самая большая соляная пещера в мире.

- По поводу пещеры Джермук среди местных друзов ходят легенды о том, что турки, якобы, казнили людей, сбрасывая их в пещеры. Это действительно было?

- Вот уж чего не знаю, - улыбается и продолжает. – Подобных легенд существует очень много, и не только о Джермаке, но и о других пещерах.

- А вам приходилось натыкаться в пещерах на человеческие останки?

- В районах верхней Галилеи у нас были такие находки. Обычно мы не поднимаем останки на поверхность, захораниваем их в той же пещере, где нашли. Скорее всего, этих людей туда действительно сбросили, чтобы избавиться от тел: входные отверстия пещер слишком узки, чтобы человек туда случайно упал. Возможно, это жертвы междоусобиц деревенских кланов, или беглецы, скрывавшиеся в пещераз от преследования, и обнаруженных своими врагами. По виду останки очень древние. Но я не занимаюсь ими, моя тема – геология, скальные породы, процесс образования пещер, информация, которую они могут сообщить о климате прошлых веков.
Кроме того, меня волнует проблема сохранения пещер. Иногда их полости вскрываются во время строительных работ, или при разработке карьера (именно такая история произошла с ныне знаменитой пещерой Сорэк). Если мы получаем сообщение о том, что где-то при прокладке трассы, или рытье котлована обнаружена пещера, мы тут же выезжаем на место. Тут дорога каждая минута. Ведь строители по незнанию могут разрушить уникальный природный памятник. Именно такая история едва не произошла с пещерой Аялон в районе Лода: ее едва не разрушили, поскольку она расположена на территории карьера цементного завода. Наше вмешательство оказалось очень своевременным: аналога пещеры Аялон в мире не существует.

- Что же в ней уникального?

- Мы обнаружили там новые виды ракообразных, лишенных органов зрения, которые сумели образовать в замкнутом, лишенном пространстве света длинную пищевую цепочку. Остается только гадать, когда и каким образом они туда попали? По нашим предположениям, это могло случиться миллионы лет назад, и эволюция известных видов пошла своим путем: чтобы выжить, они вынуждены были приспособиться к условиям новой среды, где не было процессов фотосинтеза. Уникальность пещеры Аялон и в том, что в ней есть довольно большой бассейн с водой. Нам помогли его исследовать спелеологи-добровольцы из асоциации "Сарма".

- Кстати, руководитель "Сармы" Сергей Щипицин считает, что самые глубокие пещеры можно найти на Хермоне. Вы разделяете его мнение?

- Да. Поскольку высота Хермона – больше двух тысяч метров, то есть все шансы найти там глубокие пещеры. Мы работали в районе Хермона не один год, в том числе – и в 2009-м. В поисковых работах принимал участие доброволец Владимир Буслов: он работает в больнице, но все свободное время посвящает поиску новых пещер. Благодаря Владимиру нам удалось найти в районе Хермона немало интересного. Дело в том, что у этого парня особый дар – быстро находить общий язык с другими людьми. Ему каким-то образом удалось заинтересовать идеей поиска пещер в этом районе командира военной базы Хермона и, заручившись его поддержкой, добиться всех необходимых разрешений. Одну из новых пещер этого района было решено назвать в честь командира Хермона, - улыбается.

- Но пещер-"тысячников" вы там пока не обнаружили.

- Нет. Нам удалось углубиться до отметки 70-80 метров. Пещеры, обнаруженные в Верхней Галилее вдвое глубже – от 120 до 150 метров.

- Спелеологи говорят, что у любой пещеры всегда можно обнаружить продолжение..

- Это действительно так. Если продвигаться вниз по следу воды, которая строит подобные пещеры, разбирать завалы и искать продолжение, процесс может продолжаться до бесконечности. Просто нужна очень большая мотивация. Что мне нравится в спелеологах из бывшего союза, так это их огромное желание открывать новые пещеры. Они готовы тратить на поиски все свободное время, совершенствую свои навыки на бесконечных курсах. Еще раз повторяю: до прибытия большой алии область исследования пещер не пользовалась такой большой популярностью, как сейчас.

- А вы сами часто спускатесь под землю? Для этого ведь нужна хорошая физическая подготовка.

- Я постоянно хожу в пещеры. Вчера, например, повел группу молодых ребят в одну из самых глубоких пещер. Часть "сломались" в середине маршрута и захотели вернуться, остальные упорно продвигались за мной. Конечно, я не могу бывать в пещерах так часто, как "русские" спелеологи. Я ведь ученый, занимаюсь исследованиями, езжу на научные симпозиумы, в научные экспедиции по исследованию пещер, расположенных в других странах. Но я считаю, что у нас сложилась неплохая интеграция: одним лучше удается поиск новых пещер, другие очень грамотно составляют карты, ну а я исследую пещеры с точки зрения геологии и климата.

- Какое самое большое впечатление у вас связано с посещением пещер?

- Это было в 1981-м году, в самом начале деятельности нашего центра. Мы поднялись на гору Сдом и начали спускаться внутрь колодца. На глубине 70 метров, попали в большой зал, откуда начиналось отвлетвление. Мы шли по нему, затем снова спускались вниз на веревках и вдруг оказались в туннеле, усыпанном кристалами соли. И вот мы шли и шли, и, казалось, что этому не будет конца. Даже появилось опасение – выберемся ли мы отсюда? И вдруг в конце сужающегося хода забрезжил свет, мы поползли туда и выбрались наружу с другой стороны. Это была всего лишь часть огромной пещеры Малха. Потом я спускался во многие пещеры мира – в Америке, Китае, Италии, Мексике...Но то, первое впечатление было самым сильным.

- Вам приходилось не раз выступать на международных симпозиумах. Какие сообщения вызывали у ваших коллег особый интерес?

- Прежде всего, те, что были связаны с нашими соляными пещерами. На территории Израиля находятся уникальные соляные пещеры, соответственно, и исследования проводятся наиболее интересные. Есть у нас еще один вид особых пещер – гипогенных, образованных водой снизу. Неизменно вызывают интерес коллег и палеоклиматические исследования, которые мы проводим в Израиле: пещеры могут рассказать нам очень многое о том, как менялся здесь климат на протяжении миллионов лет.

Я исследую природные пещеры, но на самом деле Израиль с его богатой историей славится и множеством рукотворных пещер: погребальных, ритуальных, пещер для хранения воды, выращивания голубей, для укрытия от врагов, - улыбается и добавляет. – Кое-какие свойства пещер не потеряли своей актуальности до сих пор: Бин-Ладен скрывается в одной из таких пещер.

- Как у вашего центра складываются отношения с природоохранным ведомством ("рашут ха-тева ве ха-ганим")?

- Инспектора выполняют свою функцию, отвечая за сохранность ландшафта, растительного и животного мира в заповедниках и национальных парках. Если пещера, которую мы хотим исследовать, находится на вверенной им территории, мы обязательно согласовываем с ними свои действия. Это должны делать все, кто занимается пещерами. Перед началом работ инспектора объясняют существующие правила: что можно делать, чего делать нельзя...

- Насколько я знаю, на днях вы обратились в управление природных заповедников и парков с просьбой разрешить спелеологам "Сармы" исследование трех недавно обнаруженных ими пещер.

- Да. Я не в первый раз пишу подобные обращения в подддержку добровольных спелеологов из "Сармы", потому что уверен в их профессионализме. Ребята работают очень акккуратно, соблюдая все необходимые правила, чтобы не нанести ущерба пещере и ее обитателям.

"Сарма" и ее недавние открытия

Настало время вернуться к рассказу о трех пещерах, обнаруженных недавно спелеологами на севере страны.

- Зимой мы с ребятами наткнулись в районе Бкиина на три пещеры, которые, вопреки ожиданиям, оказались очень глубокими – от 120 до 150 метров, - рассказывает Юрий (по профессии механик, увлекающийся спелеологией). - Первую назвали "Прорыв", а чуть позже обнаружили еще две. Поскольку одну из пещер мы нашли накануне моего дня рождения, решили назвать ее "Подарочной". Более необычного подарка на свой день рождения я еще не получал. Поначалу нам показалось, что она не такая уж глубокая – не больше 50 метров, но потом обнаружили ее продолжение – еще метров 60. Что же касается "Черепашьей"... Она получила свое название благодаря тому, что у ее входного отверстия мы обнаружили сидящую под кустом черепаху. Спустившись вниз и разбирая завал, мы наткнулись на черепаший панцырь. А в довершение всего на дне пещеры лежал камень, по форме напоминающий большую черепаху. "Черепашья" состоит из трех колодцев, из первого открывается окно во второй, с невероятно красивыми натеками, из которого попадаешь в третий - очень большого диаметра, больше похожий на зал. Мы уже сообщили о своей находке ученым, надеюсь, это их заинтересует. Что же касается нас – через пару недель мы уезжаем с ребятами в крымскую экспедицию, где собираемся исследовать местные пещеры.
Теперь о том, что их во всем этом привлекает.

- Наверное, мы соскучились по тому, что было у нас в стране исхода: ночным посиделкам у костра с гитарой, походам в горы, экспедициям, когда буквально за сутки у тебя вдруг появляется масса новых друзей, - рассказывает еще одна участница экспедиции в районе Бкиина Светлана Брук (по профессии математик, увлекающаяся спелеологией). - Там, в отличие от ежедневной рутины, попадаешь в экстремальные ситуации, которые сразу выявляют - кто есть кто: случайные люди моментально отсеиваются. Многое становится понятным уже на первом привале: по тому, как человек достает свои припасы – делится с другими, или отсаживается в сторону, уже становится понятно, можно на него положиться в трудной ситуации или нет. Или когда после тяжелого перехода по пустыне, когда вода почти на исходе и ее приходится распределять между всеми участниками буквально по глотку, обнаруживаешь, что у кого-то в рюкзаке все это время была полная фляжка, но он предпочел оставить ее на всякий случай для себя. А тебе казалось, что ты так хорошо знаешь этого человека... Или когда в холодные ночи все сбиваются в одну кучу, прижимаясь друг к другу, чтобы согреться - элементарное выживание.

У нас в экспедициях были разные люди: они пришли, чтобы поставить для себя галочку – "я смог спуститься в пещеру!". Другие остались на годы. В пропасть спускаться страшно, даже когда у тебя надежное оборудование. Ты должен прежде всего верить в себя и в человека, который тебя страхует наверху. После таких ситуаций устанавливаются очень прочные отношения. Думаю, что сегодня я могла бы пригласить на свой день рождения не менее сотни человек, с которыми в разные периоды проходила школу выживания, спускаясь в пещеры и пропасти. Это уже не просто друзья, это по сути твоя вторая семья, куда тебя постоянно тянет. Мы ведь встречаемся не только в походах и на тренировках. Вместе отмечаем дни рождения, без конца устраиваем праздники: 1 апреля - День Дурака, 14 февраля – День влюбленных, летом – День Нептуна... У многих уже дети подросли, спускаются в пещеры вместе с родителями.

Кто-то увлекается скалолазанием, кто-то лезет в пещеры... Меня, например, больше увлекают пещеры: хочется попасть туда, где до тебя никто не был, почувствовать себя первооткрывателем. У тех, кто познал красоту подземного мира, ЭТО уже не проходит. Никогда не слышала, чтобы кто-то из наших ребят распродавал свое оборудование, решив покончить со спусками в пещеры.
Кстати, мы исследуем не только израильские пещеры. Я с группой ребят уже два раза ездила на Крит, где мы помогали разрабатывать пещеру местным спелеологам. Еще одна группа регулярно выезжает в поисках новых пещер в Украину и Крым.

Центр "МАЛЬХАМ", которым руководит профессор Фрумкин – фактически монополист в области исследования пещер, но они нередко привлекают к своей работе и нас, добровольцев. Были интересные проекты, связанные с районом Бкиина, когда в одной из пещер удалось обнаружить саламандр, а в другой – акулий зуб: возраст находки, по мнению ученых, около пяти миллионов лет.

Был еще один интересный проект "МАЛХАМ", в котором участвовали наши добровольцы, исследуя пещеру "Аялон" в районе цементного завода в Рамле. Ей тогда угрожала опасность от взрывных работ, которые велись в карьере. После того, как наши ребята выложили на сайт фотографии уникальных находок, обнаруженных в пещере, началась шумиха. Пещеру удалось отстоять.
Как обычно проходят наши экспедиции? Первой спускается штурмовая группа в поисках продолжения пещеры и ее ответвлений. Затем составляется карта и подтягиваются силы, обеспечивающие комфортное пребывание в пещере: нужно протянуть связь, создать временные лагеря на разных уровнях. Если пещера глубокая - 2000 метров, ее за один день не пройдешь: на это потребуется около недели. Кроме того, нужно расширять ходы с учетом того, чтобы в экстренном случае могли пройти носилки.

Начинаешь разбирать камни, а под ними – проход. Расширяешь его и попадаешь в колодец, который постепенно расширяется, от него идут ответвления. Любая пещера, которая дошла до дна, часто имеет продолжение, скрытое завалом камней. С одной стороны, это тяжелая физическая работа – нужно делать навеску, разбирать завалы, но внизу тебя всегда ждет награда - невероятный по красоте подземный мир.

Иногда мы принимаем у себя спелеологов из других стран. Например, один раз к нам приезжали ведущие спелеологи из Украины и в течение двух недель проводили тренировки по эвакуации из пещер пострадавших. Каждому из нас тогда пришлось выступить во всех ролях – от начальника группы до рядового спасателя и пострадавшего. Эвакуация пострадавшего их пещеры не терпит промедления: там такая высокая влажность, что организм очень быстро теряет тепло, и если человек находится без движения, он может погибнуть в течение нескольких часов от переохлаждения. Времени на то, чтобы подтянуть силы, иногда просто нет: каждый, кто находится поблизости, должен оказать максимальную помощь.

Дважды мы устраивали гуманитарные экспедиции. Однажды спускали в пещеру Гута-6, где есть большой зал и куда без труда проходят носилки, тяжелобольного парня за полгода до его смерти. Это была очень тяжелая и ответственная экспедиция: кислородный баллон, без которого он не мог дышать, был рассчитан всего на пять часов. Второй раз мы спускали в "Гуту-6" девушку, у которой парализованы ноги. Она мечтала о том, чтобы хотя бы раз спуститься в пещеру.
Пещер в Израиле достаточно много: они есть в районе Мертвого моря, на горе Мерон, в других местах. Самая красивая из труднодоступных пещер расположена в районе Мертвого моря. Она напоминает царство Снежной королевы: своды покрыты переливающимися кубиками соли, со свода свисают снежные "бороды".

Кстати, то, что многие пещеры труднодоступны, позволяет им лучше сохраниться. Например, на выходном отверстии известной пещеры Мальха, куда добраться достаточно легко, побывало много случайных людей. В результате – следы копоти, отбитые куски сталактитов и сталагмитов, мусор... Пещеры вообще не созданы для массового посещения: он погибают от варварского отношения к ним. Например, брошенные кем-то окурки, способны выжить из пещеры летучих мышей.....Кстати, спелеологи неукоснительно следуют неписанному правилу: ничего не выносить на поверхность из пещеры, чтобы не нарушать естественной гармонии природы и не потревожить пластов ушедших времен.

Где сталкиваются интересы

Из управления защиты природы и заповедников в ответ на мой запрос ответили следующее: "В основном исследованиями пещер в Израиле занимается институт геологии. Когда речь идет о пещерах, находящихся на подведомственной нам территории, исследователи согласуют с нами свои действия, точно так же, как это происходит и в случаях археологических раскопок в районе национальных парков. Они уполномочены вести исследования пещер в соответствии с существующими критериями. Что же касается несанкционированных исследований, мы в последние годы не сталкивались с подобными случаями. Подобные действия квалифицируются как нарушение. Далее все зависит от обстоятельств и конкретного ущерба, нанесенного природе. Стандартная сумма штрафа, который выписывают наши инспектора – 660 шекелей. Теперь о том, почему нельзя вести несанкционированные исследования на территории заповедников и национальных парков. Например, в отнощении пещер существует правило: на протяжении четырех месяцев в холодное время года мы закрываем в них доступ, чтобы не нанести ущерба летучим мышам в период их спячки. Появление человека в труднодоступных пещерах, где обитают разные виды животных, может нарушить установившееся там равновесие. Кроме того, существуют пещеры, представляющие историческую ценность, и мы ограничиваем в них доступ, чтобы предотвратить разграбление археологических находок. По поводу дальнейших разъяснений советуем обратиться к профессору Фрумкину – главному исследователю пещер в Израиле".

Комментарий профессора Фрумкина я привела в начале статьи. А вот что думает опо поводу сложившейся ситуации руководитель ассоциации "Сарма" Сергей Щипицин:

- Удивительно, но в стране сложилась уникальная ситуация. С одной стороны, есть сотни израильтян, которые бы хотели не только лучше узнать свою страну, но и готовы профессионально и добровольно проводить исследования. С другой стороны, ни одно государственное учреждение не только не готово поддерживать энергию масс, а всячески препятствует возможности получения бесценной информации.
Забавно, что в стране с самой богатой в мире историей сохраняется «статус кво» практически неисследованных «белых пятен». Единственная организация, проделавшая гигантскую работу – Центр исследования пещер МАЛЬМАХ под руководством профессора Амоса Фрумкина проводит уникальные исследования, но Израиль настолько богат скрытыми природными памятниками, что открытий здесь хватит еще не на одно поколение. Только за два месяца исследований Пкиина мы обнаружили 15 новых пещер!

Природоохранные организации до последнего времени занимали самую простую позицию – ничего не разрешать. В частных беседах нам обьяснили, что причина простая: нежелание брать на себя лишнюю ответственность. В Европе, например, всё, что связано с пещерами, безоговорочно находится под контролем спелеологов, так как никто лучше их не знает особенности пещерной экологии и никто лучше их не может контролировать ситуацию. Во Франции во время проведения спасательных работ спелеологам подчиняются и полиция, и медики.

Мы не просим финансирования, всё, чего бы нам хотелось –разрешения на исследования своей страны. Ведь еще Иосиф Флавий в своих трудах, практически это самое древнее упоминание о спелеологии, упоминал об исследовании пещер в районе горы Хермон, прекратившемся из-за «нехватки веревки». К сожалению, с тех времен - прошло 2000 лет – полномасштабных исследований на горе Хермон не проводилось. Между тем, там могут находиться пещеры глубиной больше километра, что могло бы выдвинуть Израиль в первую десятку спелеодержав мира. Но, видимо, чиновникам важнее свои кресла, чем познание своей земли и престиж страны.
Как организация, мы представляем вместе с центром МАЛЬХАМ Израиль в Международном спелеосоюзе (UIS). В качестве "кейверов" (первопроходцы пещер) наша команда сегодня находится на седьмом месте в мире. Мы организовываем экспедиции в Турцию, Крит, на Кавказ. В Абхазии замминистр по культуре лично встречает нас при пересечении границы. Что же касается Израиля: мы не можем сделать шаг в сторону от размеченной тропинки. Остается только надеяться, что государственные организации рано или поздно проникнутся духом сионизма и первооткрывателей и в конце концов дадут нам «зеленый свет.

О чем мечтает ученый

А теперь снова вернемся в центр МАЛЬХА и продолжим беседу с профессором Амосом Фрумкиным:

- О чем вы мечтаете, как ученый?

- Раньше у меня мечты были очень простые: обнаружить самую длинную, самую глубокую, или самую красивую пещеру. Сегодня у меня не меньше мотивации исследовать пещеры, но задачи изменились: мне хочется ответить на вопросы, на которые до сих пор нет ответа. Например, выше я уже упоминал о пещеры Аялон. Мне не дает покоя вопрос: каким образом, когда, при каких обстоятельствах могли попасть в пещеру Аялон живые организмы, образовавшие уникальную экосистему в замкнутом пространстве. Как они смогли ее образовать, лишенные какого либо источника энергии извне? Возможно, ответ на этот вопрос поможет нам в дальнейшем открыть загадки других планет, где нет атмосферы и большая степень радиации на поверхности.
Извечная человеческая мечта – попасть туда, где до тебя еще никто не был. Первым подняться на Эверест, первым ступить на поверхность Луны... На поверхности земли осталось не так уж много мест, куда еще никто не ступал. А вот под землей их еще достаточно много. Я рад, что сейчас к пещерам проявляют интерес очень многие израильтяне. Есть специальные сайты, где они делятся информацией. Все больше людей начинают понимать, что на самом деле представляют собой пещеры, как много в них может быть не только опасного, но и интересного.


Рыцари подземных ходов

...Одни, рискуя жизнью, лезут в горы и покоряют вершины, другие спускаются под землю и покоряют глубины. К чему им это? Зачем они покидают свои теплые дома и по две недели живут под землей –в холоде, сырости и темноте? Лучше всего об этом сказал один из известных российских спелеологов Александр Осинцев: "Мы рыцари подземных ходов, участники одного большого турнира. Здесь, в пещерах, мы ведем битву за глубину. Глубинная спелеология - именно здесь развивается главная интрига, и с этим согласится любой, кто уходил вниз по нейлоновым дорогам веревок, кто стоял на краю еще неисследованной бездны, кто отодвигал все дальше вглубь Земли границу неопознанного. Когда-то мы доходили до глубины 170 метров, потом 500, а теперь все чаще перешагивает отметку 1500 и думаем уже о 2000-ной. Лучшие команды мира ведут между собой этот спор: еще недавно впереди были французы, австрийцы, затем вперед вырвались наши друзья-украинцы с результатом 1710 метров. Кто будет следующим?»

Сергей Шипицин - один из тех, кто вместе с Александром Осинцевым открывал одну из самых глубоких пещер мира – Сарму глубиной 1543 метра. Сегодня она шестая в списке после Мирольды (1733 метра, Франция), Вороньей (1710 метров, Абхазия), Лампрехторхен (1630 метров, Австрия), Жан-Бернар (1602 метра, Франция), Торсе Дель Сьеро (1589 метров, Испания). Поскольку обнаружили эту пещеру члены иркутского спелеоклуба, они и дали ей название: Сарма – это ветер, внезапно возникающий в районе озера Байкал и так же внезапно исчезающий.

С 1995-го года Сергей исследует местные пещеры и продолжает участвовать в кавказских экспедициях. Тут следует заметить, что исследование старых пещер и поиск новых для него всего лишь хобби, вообще-то он программист и работает в известной компании высоких технологий «Матрикс». Мы пересеклись с ним случайно в районе Мертвого моря, а точнее, на горе Сдом, куда Сергей приезжает чуть ли не каждые выходные, экипированный с головы до пят (в багажнике его машины сотни метров веревки, карабины, крючья, каска и прочие атрибуты спелеолога), чтобы в очередной раз совершить путешествие по подземным лабиринтам. Он болен «спелеонаркоманией» уже более двадцати лет и утверждает, что не знает более сильных ощущений, чем то, что испытывает человек, обнаруживший новую пещеру или продолжение старой, которую считали исследованной до конца.

- Мне жутко повезло, - говорит он, - в 16 лет, проучившись всего три месяца на факультете кибернетики, я познакомился с фанатом пещер Сашей Осинцевым и вместе с ним мы создали одну из сильнейших спелеологических команд в Сибири. Так что с апреля 1985 года моя жизнь полностью перевернулась - я превратился в открывателя неизведанных земель. В конце 1980-х наша группа вторглась на Кавказ.

- Вторглась? – уточняю я.

- Да, это вполне можно назвать вторжением, потому что долина в районе горы Арабика была прочно оккупирована местными спелеоклубами, которые вели там исследования уже не один год. Мы были людьми со стороны, чужаками, но нам как-то удалось договориться: с этого момента наша иркутская группа начала ездить туда каждый год и постепенно захватила лидерство, поскольку в отличие от других мы занимались в основном поиском новых пещер, попутно «продвигая» старые, считающиеся бесперспективными. У нас была мечта - найти свой «километр».

- Это, очевидно, что-то очень специфическое…

- У каждого спелеолога есть рубеж: если ему удается открыть новую пещеру глубиной в километр, то это равнозначно тому, как если бы он попал в десятку лучших на «Формуле-1», или, иными словами – в мировую команду подземных «колумбов».

- В общем-то вам это и удалось: открытая вами Сарма вошла в десятку самых глубоких пещер мира и занимает в ней шестое место.

- В 1990-м, когда это случилось, нас с самого начала сопровождало просто сумасшедшее везение. Обычно за одну экспедицию группе удается добавить в уже открытой пещере лишь пару-тройку десятков метров, и подобный процесс длится десятилетиями. Наши коллеги из Чехии назвали одну из таких пещер, которую они углуюлябт уже в течение очень многих лет «Вечной работой». Теперь вы представляете, что это такое – открыть новую пещеру в подобных обстоятельствах?

- Как вам открылась Сарма?

- В 1990-м я обнаружил в районе горы Арабика маленькую дырку размером меньше пепельницы. Оттуда дул настоящий сквозняк, что свидетельствует о том, что внизу - большой объем. С помощью небольшого заряда взрывчатки мы расширили вход, начали копать и прошли за время экспедиции 250 метров, и это было уже очень и очень неплохо, поскольку наши предшественники вообще не верили, будто здесь что-то может быть и даже не искали. Для спелеолога очень важен вопрос веры: если он верит в свою пещеру, то обязательно ее найдет. Так спелеологи находили продолжение пещер, которые давно известны, и в которые ходит масса народу. Например, на горе Мерон есть пещера Гута-6, где бывают тысячи людей: нам в этом году удалось найти там замечательное продолжение, полное извилистых ходов, усеянных сталактитами.

- Вы сказали «нам»?

- Мы называем себя «люди Сармы». В нашей группе – спелеологи, альпинисты и другие специалисты, которые поднимаются на горы и спускаются под землю уже не первый десяток лет.

- Ну хорошо, вера-верой, но должны же существовать какие-то признаки, свидетельствующие о том, что в районе, куда вы направляетесь, действительно есть пещера?

- Да, конечно. Мы выбираем районы, в которых потенциально могут быть пещеры и просто исследуем там каждую дырку. Критерий такой: если из отверстия дует ветер, или звук брошенного туда камня, доносится откуда-то с большой глубины, то шансы найти пещеру очень велики. Если дырка маленькая, мы начинаем ее раскапывать, пуская в ход молоток или прибегая к взрывчатке.

- Так просто?

- Увы, бывает немало разочарований: ты спускаешься на глубину 15-20 метров и обнаруживаешь внизу непроходимый завал – к примеру, таких пещер очень много на Кавказе. Главный признак хорошей пещеры – это дующий из-под земли ветер, означающий, что пещера есть и она «дышит»: я не знаю ни одного спелеолога, который устоял бы перед этим сквозняком и тут же не полез бы вниз.

- А что было дальше с Сармой? Кажется, мы остановились с вами на первых 250 метрах…

- В 1992-м, как вы знаете, началась война в Абхазии, и долгие восемь лет туда не могла попасть ни одна спелеогруппа. В 2000-м экспедиции возобновились. Я уже к тому времени был в Израиле, ребята позвонили мне и сказали, что углубили Сарму на километр. В 2001-м они предложили мне поискать ее продолжение. И я тут же поехал. Примечательно, что штурмовая группа первопроходцев собралась в том же составе, который был в 1990-м году, когда мы открыли Сарму и пробили первые 250 метров. То есть экспедиция была без преувеличения «звездная» и нам опять жутко везло.

- Вы были единственным иностранцем в ее составе?

- Да. Остальные ребята были из Сибири и они тут же присвоили мне кучу прозвищ: «наш израильский хлопчик», «легионер», «иностранец». Но когда мы общались с местными, они меня не афишировали, поскольку наша группа находилась в местах «боевой славы» Шамиля Басаева, где существовала опасность похищений людей ради выкупа.

- На сколько вам удалось углубить Сарму в 2001-м?

- На глубине 1 100 метров мне опять удалось найти ее продолжение. Никогда не забуду этого момента. Шли восьмые сутки нашей жизни под землей. Мы отправились стирать одежду в одном из больших залов: кавказские пещеры отличает обилие подземных рек, ручьев и водопадов. Потом я решил полазить вокруг и наткнулся в одном из завалов на ручей, который вывел меня на галерею с острыми крыльями, которая уходила вниз. У меня не было с собой веревки, чтобы спуститься и я стал бросать камешки, и по звуку их падения понял: там что-то есть. В состоянии глубочайшей эйфории я побежал назад, к ребятам. Мы целый час искали это место. Нашли, отметили, а на следующий день устремились туда уже с веревками и со всем снаряжением: надо было забить крюки, провести телефонный кабель для связи с главной базой, расположенной у входа в пещеру. Каждый день мы проходили по сто метров, работа шла круглосуточно.
В той экспедиции мы углубили Сарму до 1549 метров и сделали ее шестой в списке самых глубоких пещер мира.

- Сколько дней вы обычно проводите в подобных экспедициях под землей, не поднимаясь на поверхность?

- Экспедиции длятся месяц, мы живем под землей неделями.

- Для этого, очевидно, требуется, очень серьезная экипировка.

- Груз подобной экспедиции может достигать двух тонн. Одной веревки мы берем километра два. Все снаряжение - специальное и очень дорогое. Лично я на ту экспедицию 2001-го года потратил пять тысяч долларов и долгое время был в жутких долгах. Открытие пещер – не коммерческое предприятие и держится на энтузиазме фанатов. Вообще это самый дорогой вид вертикального экстрима.

- Две тонны груза… Как вы все это спускаете в пещеру?

- Сначала мы должны поднять это в гору, откуда обычно начинается спуск, например, в Абхазии нам приходилось подниматься на отметку 2 000 метров. Если дорога проходима, нанимаем машину у местных. В противном случае тащим все на себе, поднимая вверх, а затем опуская в пещеру челночным способом. У нас все рассчитано до грамма – мы не берем с собой ни мыла, ни сменной одежды, ничего такого, без чего в экстремальной ситуации можно обойтись. Даже ложки у нас в экспедиции – без черенков. Еда тоже рассчитана до минимума, буквально до калории. Обед готовим на пяти таблетках сухого горючего.

- Опишите процесс прохождения пещеры.

- Обычно бы ставим несколько баз – основная находится на земле, другие – под землей. Штурмовая группа из трех-четырех человек пробивает пещеру, остальные следуют за ней, обеспечивая первопроходцев всем необходимым.

- Какие опасности поджидают вас внизу?

- В силу своей непредсказуемости спелеология считается одним из самых опасных видов экстрима.
Во-первых, обвалы и камнепады. В 1999-м году я едва не погиб при спуске в пещеру Джермак глубиной 157 метров на горе Мерон: огромный камень угодил мне в голову и расколол каску. Каска была специальная, она приняла на себя всю силу удара, это меня и спасло. Я отделался легким сотрясением мозга. Были случаи, когда я срывался и падал в пещерах. Однажды сломал кисть руки и даже этого не заметил, поскольку мы находились в очень экстремальном режиме – трое суток без сна. Я отмахал тогда с грузом 60 километров и только после этого обнаружил перелом. В другой раз мне отрубило при камнепаде палец и врач пришил его в полевых условиях, на большой глубине.

- Вторая опасность, которая подстерегает спелеологов внизу, - продолжает Сергей, - это переохлаждение: в пещерах бывает такая высокая влажность, что организм очень быстро теряет тепло, и если человек находится без движения, он может погибнуть в течение нескольких часов. Но самое страшное из того, с чем мне пришлось столкнуться в пещерах – это паводок. Когда он тебя настигает внизу, ты чувствуешь себя тараканом, который сидит в канализации в момент, когда в квартире, расположенной выше, кто-то дернул ручку унитаза и потоки воды устремились вниз. Пещера – это труба, спелеолог находится в ней. Если наверху пошел сильный дождь, вниз обрушивается огромная масса бурлящей воды, которая мчится с огромной скоростью и моментально заполняет все ходы, неся с собой камни и песок. На Кавказе у тебя есть три-четыре-пять минут, чтобы найти укрытие повыше и спастись. В Израиле этого временного промежутка нет: поток воды обрушивается в пещеру внезапно и все перемалывает на своем пути.

- Насколько я поняла, вам приходилось бывать в подобных переделках.

- Да, и я никогда этого не забуду. Самый сильный паводок мне довелось пережить в Сарме. Я услышал звук, подобный тому, который издает приближающаяся электричка. При этом все стены начали жутко дрожать. Нас было внизу 14 человек, к счастью, мы как раз успели уйти с вертикальных спусков, через которые обрушился мощный поток воды и, заслышав шум, тут же поднялись на высокий уступ. Все входы и выходы из пещеры были перекрыты бурлящими потоками. Эта фантасмагория продолжалась в течение 14 часов – у нас не было ни еды, ни топлива, ни света. Мы сбились в тесную кучу, подстелив под себя лист специальной фольги, которая помогает сохранить тепло, и накрылись таким же листом. Все пребывали в состоянии близком к анабиозу – заснуть при таком грохоте было невозможно, кроме того, мы постоянно менялись, перемещая тех, кто находился с краю, в центр клубка, чтобы отогреть – только так мы и смогли выжить. Как мы узнали потом, наверху бушевала настоящая буря: молния сожгла телефон в базовом лагере. О том, что в пещере находятся люди, сообщалось по радио, в район бедствия вышли группы спасателей.

- Они вас и спасли?

- Нет, мы выбрались сами, едва начал спадать уровень воды в пещеры. Где-то пришлось подныривать, чтобы попасть в нужную галерею. Наверху нас встречали как потерпевших бедствие…

- А летучих мышей, змей, ядовитых жуков и скорпионов вы не относите к числу опасностей, которые подстерегают спелеологов в пещерах?

- Нет. Летучие мыши – совершенно безобидные существа. Если они случайно врежутся в тебя, то причинят тем самым вред лишь себе, ломая крылья. Помню, как в Бурятии, в районе Богдарино, мы однажды наткнулись на целую подземную долину мумифицированных животных – там были летучие мыши, которые погибли в движении: возможно, оттого, что произошел завал и резко прекратился доступ воздуха. Это были сотни высохших скелетов, обтянутых кожей, с косточками тоньше иголки. Что же касается змей, пауков и скорпионов – их довольно много в израильских пещерах. Они выглядят устрашающе, но первыми никогда не нападают. Гораздо большую опасность, на мой взгляд, представляют собой пещерные вши, среди которых встречаются переносчики возвратного тифа. Так что в неизвестные пещеры лучше не ходить.

- Какие неожиданные находки вы обнаруживали в пещерах?

- Однажды в Сарме на глубине 1300 метров я наклонился к маленькому ручейку, чтобы попить воды и неожиданно увидел перед самым носом живую розовую креветку, которая там плавала. Один бог знает, как она туда попала. В Израиле, в пещерах горы Мерон мне посчастливилось встретить огненных саламандр. Это красивейшие черно-желтые создания с ярко-рыжими пятнами. Они водятся на глубине 20-30 метров в кромешной тьме и питаются насекомыми.

- Что вы открыли для себя неожиданного в подземном Израиле?

- В горе Сдом на глубине 60 метров находится пещера «Питриет» («Грибы»), которой нет аналогов в мире: это пещера с водным бассейном внутри соляной толщи, чего, как утверждали до 1980-го года, не может быть по определению, ведь вода растворяет соль. Однако поскольку сезон засухи здесь длится долго, а осадки выпадают редко, соляной раствор достигает такой высокой концентрации, что образует водный бассейн в соляной толще, не растворяя ее стенок. Все стенки и потолок пещеры покрыты плотной шубой из соляных кристаллов самой причудливой формы. На поверхности воды образуются тонкие пленки, которые при снижении ее уровня образуют прозрачные фигуры, напоминающие по форме грибы – отсюда и название. Я провел как-то в этой пещере восемь часов, и испытал потрясающее ощущение: мне казалось, что я герой сказки «Лампа Алладина», который сумел проникнуть в пещеру с сокровищами. Там же, на горе Сдом, в одном из открытых каньонов, я обнаружил место, которое назвал «библиотекой»: здесь разбросаны сотни спрессованных пластинок: разнимая их, ты можешь наткнуться на отпечаток древней водоросли или рыбы, которые существовали здесь миллионы лет назад, когда само место было морским дном.

- Насколько я понимаю, все выходные вы проводите в пещерах.

- Да. Зимой – в районе Мертвого моря. Летом – на севере Израиля. Кстати, я не один такой: зайдите на сайт, которые создали «Люди Сармы», и в этом убедитесь. Началось массированное обновление старых, давно забытых маршрутов. Мы первым в Израиле внедрили спелеотехнику одной веревки, которая дает возможность одновременно спускаться вниз всей группе. За один только год мы пробили на горе Мерон 20 новых пещер. Если бы нам еще удалось получить разрешение на исследования пещер в районе Хермона, где очень большой шанс найти гораздо больше пресловутого «километра», мы вывели бы Израиль в десятку ведущих спелеодержав мира. Лично для меня нет ничего лучше, чем открытие новых пещер, когда ты первым ступаешь на территорию, находящуюся глубоко под землей и чувстсвуешь себя одновременно Колумбом и астронавтом, высадившимся на поверхность Луны. Это совершенно иное измерение, другой мир.

Взорваться в машине, упасть с небоскреба...

Они сделают то, чего не сделает никто. Они амбициозны, но о подвигах своих предпочтут умолчать и великодушно подарят славу храбрецов актерам, за которых выполнят трюки. Никто не догадается о страхе профессионалов, «падающих» с небоскреба и «взрывающихся» в автомобиле. Но самое непостижимое: каскадеры считают свою профессию самой безопасной.

Человек-академия

До Дмитрия Осмоловского о профессии каскадера в Израиле знали понаслышке. Голливудские режиссеры, снимавшие в наших палестинах исторические фильмы и боевики, привозили двойников с собой. Израильские режиссеры приглашали для трюков спортсменов или цирковых. Дмитрий, репатриировался в 1991-м, имея за спиной несколько сот фильмов. Имя каскадера шло впереди него: в 1980-х он первым в мире кино «взорвал» мотоцикл в полете вместе с мотоциклистом. Так что на съемочную площадку американской картины «Тропическая жара», снимавшейся в земле обетованной, Осмоловский попал через неделю после приезда и остается в профессии по сей день, попутно основав первую в истории Израиля академию каскадеров. На съемочную площадку нередко выходит вместе с сыном: Алекс выполнил свой трюк в восемь в известном израильском фильме «Сломанные крылья». (Старший Осмоловский: «Сын падал с моста, а у меня падало сердце...»). В свои 24 года младший-Осмоловский уже известен в мире кино не только в качестве каскадера, но и режиссера, чей фильм демонстрировался недавно на международных кинофестивалях в Риме и Нью-Йорке.

...Снимаясь в первом израильском фильме у Ури Барабаша, Дмитрий ивритом еще не владел: по ситуации «считал», чего от него хотят, а когда режиссер обратился к нему после окончания съемки с простым вопросом, каскадер не понял ни слова. Тот удивился: минуту назад этот парень блестяще выполнил на площадке все, что от него требовали – как ему это удалось без знания иврита? Никакого секрета, впрочем, нет: язык киношников универсален и не нуждается в переводе, когда включается опыт и профессиональные навыки.
С тех пор прошло двадцать лет. Он продолжает сниматься в Израиле и других странах. (Дмитрий Осмоловский: «Украина вызывает у меня ностальгию: там прошла моя юность, там я учился своей профессии. Американцы - более организованные, израильтяне – темпераментные, душевные...»)

Времена, когда работали по принципу «пришли на площадку и сходу сделали» давно прошли. Подготовка к трюку начинается месяца за два до съемок. Обычно Осмоловский сообщает режиссеру, что готов исполнить любое его желание, даже самое невероятное. Некоторые из них впоследствии так и пишут в ремарках к сценарию: «И грянул бой... Дима знает, что делать», или «Только Дима знает, что будет в этом кадре». Нередко его приглашают на пересъемку сцены, после того, как ее «запорол» случайный в профессии человек, выдающий себя за каскадера.
В зависимости от трюка, закупается необходимое оборудование, после чего каскадеры приступают к репетициям. Вообще эта профессия требует не только отменной спортивной формы, но и определенных знаний в области физики, химии, механики. Не говоря уже о литературе («Дмитрий Осмоловский: «Мне мало знать о возможностях актера, которого предстоит дублировать - я должен прочувствовать героя картины, его характер, просчитать его реакцию в той или иной сцене...»)

Осмоловский утверждает, что каскадеры учатся всю жизнь. Профессия эта, по его мнению, совершенно особая: каскадерами становятся, когда иначе жить не могут. Осмоловский и с женой познакомился 27 лет назад на съемочной плошадке: Наташа гримировала актеров для фильма, где он исполнял трюки. У сына же просто не было выбора: он родился в семье каскадера. Да и 12-летняя дочь Осмоловских Аня уже успела сняться в двух фильмах: в одном из них ей пришлось ходить по краю крыши. Конечно же, с серьезной подстраховкой.
При том, что в большинстве своем люди, работающие в этой профессии амбициозны, при встрече с коллегами руками размахивают те, кто только начинают в ней осваиваться, маститые же корифеи больше молчат (Дмитрий Осмоловский, улыбаясь: «Когда-то и я размахивал руками, но это было так давно...»).

Во времена «железного занавеса» у советских каскадеров не было технических возможностей Голливуда. Приходилось изобретать колесо и даже «подворовывать»: едва в руки попадался западный ролик с трюками, его разбирали по-кадрово, чтобы понять, как это сделано и где каскадеры подменяют актера. Они все время учились – на своих ошибках и чужих. Благо, что амбиций и куража было не занимать. Группа каскадеров, в которой работал Осмоловский, «делала» по 30 картин в год.

Дмитрий считает себя представителем «третьей волны» каскадеров бывшего Союза. В его время профессия уже имела определенный статус: каскадеры получали в киностудиях аттестации, что позволяло отсеять случайных людей и обеспечить безопасность исполнителей трюков.

«Адреналина» моему герою вполне хватает на съемочной площадке: на дороге он идеальный водитель, разве что профессиональная реакция не раз помогала ему избегать столкновений с каким-нибудь очередным лихачом. (Дмитрий Осмоловский: «Сам я к экстриму не стремлюсь, но если на моих глазах кто-то начинает падать, обязательно подстрахую – уже чисто автоматически».)

Секреты каскадеров

Мне представлялось, что у человека, пусть даже снявшегося в семи сотнях картин, обязательно должен быть любимый трюк. Это – как первая любовь, разве его забудешь? На деле все оказалось проще.

- С возрастом приоритеты меняются, - задумчиво говорит он мне. - Раньше я любил «летать»: падал с больших высот – 50 метров, 65 метров... Сейчас мне нравится все. При том, что кино – коллективное творчество, где у каждого – своя роль, постоянно что-то придумываю. Например, режиссер говорит: «Хочу, чтобы мотоциклист в этой сцене упал». Я тут же предлагаю: «О кей, но пусть мотоцикл при этом подпрыгнет и взорвется в воздухе – будет эффектнее». Продюсер добавляет: «Я оплачу этот трюк, только при условии, чтобы мотоцикл не пострадал». Ну а когда картина готова, зритель видит на экране взрывающийся бензобак от парящего в воздухе мотоцикла, разбивающегося вдребезги, - улыбается. – Но машина при этом на самом деле цела.

- А вот с этого момента, пожалуйста, поподробнее, - прошу я. – Откройте нам секреты своей закадровой работы. Куда, например, приземлился ваш восьмилетний сын, когда падал с моста? Для зрителей этот момент остается за кадром...

- Алекс прыгал в коробки. Эту систему изобрели еще в 1930-е годы для небольших высот и до сих пор ничего лучше не придумали: она используется во всем мире. «Подушка» из картонных коробок складывается особым образом – в зависимости от высоты, с которой предстоит прыгать. А для больших высот применятся airbag, или надувной мат.

- Теперь о самом невероятном: как удается уцелеть каскадеру, охваченному огнем, погруженному в пучину, или взорванному в автомобиле?

- Существует масса приспособлений и составов. Гель «против огня» и «для огня», специальные костюмы и маски. Иногда «охваченному пламенем» каскадеру приходится надевать прозрачную маску и ему подводят кислород, иной раз - достаточно просто задержать дыхание. Машину, которую нужно по сценарию взорвать, готовят заранее: над этим работает целая бригада – слесари, механики, электрики, пиротехники. Ее нужно обесточить, убрать бензобак, поставить дуги безопасности, установить специальное ортопедическое сиденье и заложить в нужных местах заряды. Для зрителя машина взрывается и тот, кто внутри нее - погибает. На самом деле каскадер в полной безопасности. Когда машина кувыркается, вращается и ломается снаружи, и все вокруг охвачено огнем, каскадер находится в своего рода капсуле. Когда мы выполняем подобные трюки, на площадке находится не менее десяти человек, и каждый знает свое дело. Поверьте мне, каскадер – самая безопасная профессия. Если мне придется какое-то время провести под водой – значит, там будет кислородный балон. Если предстоит прыгнуть – я приземлюсь в «подушку» из коробок. И как постановщик трюков я придумаю все возможное, чтобы облегчить другим каскадерам жизнь.

- Думаю, трюки ощутимо удорожают картину?

- Чем больше денег вложено, тем сильнее будет эффект. Например, недавно мы разбивали во время трюка мотоцикл стоимостью 100 тысяч шекелей. В хороших картирах бьется нормальная техника, но все это окупается.

- Какой трюк для вас самый дискомфортный – тонуть, гореть, взрываться, разбиваться на машине, падать в пропасть?

- Я ощущаю дискомфорт лишь в одном-единственноем случае, когда вижу на видеоконтроле, что допустил ошибку и придется делать новый дубль. Если отснятая сцена нравится мне, значит, понравится и зрителю. Я никогда не соглашусь прикрыть ошибку искусным монтажом. Для каскадера это вопрос профессиональной чести.

Безопасная профессия

Оказывается, никаких супервозможностей для этой професии не требуется: все определяется умением человека переступить через собственный страх. (Дмитрий Осмоловский: «Каждый нормальный человек испытывает страх. Если новичок, желающий попасть в нашу группу, заявляет мне: «Я ничего не боюсь!», я не стану иметь с ним дела, понимая, что это не от большого ума...»).

Единственная причина травмы у каскадера – чей-то непрофессионализм, считает Дмитрий, - ведь любой трюк готовится заранее. По его мнению, ни один, даже самый гениальный фильм не стоит царапины на теле каскадера, или актеров, играющих в нем.

Однажды Осмоловский-старший реально рисковал жизнью. Дело было еще в Союзе. Снимали сцену лобового столкновения КАМАЗа с «жигулями»: Дмитрий должен бы спуститься с горы на скорости двадцать километров в час навстречу грузовику и выскочить из легковушки за три метра до столкновения. Аккумулятор гробить пожалели - вытащили, после чего просто толкнули «жигули» с горки. Но вот незадача: заело педаль газа, и машина разогналась до ста километров в час. Каскадер успел выскочить - в него уже летели осколки лобового стекла – и приземлился в тридцати метрах позади (!) грузовика. Легковушка разлетелась вдребезги.

Осмоловскому-младшему на одной картине пришлось делать шестнадцать дублей падения с лестницы: где-то на седьмом из них он начал реально «биться». Когда каскадер вынужден делать трюк на «автомате» - это плохо. Обычно ведь как: два-три дубля – не больше, а тут режиссер с оператором все никак не могли определиться с оптимальными точками съемки. Есть в профессии такая штука, объясняет мне Осмоловский-старший, которая называется «мышечная память», и она очень помогает каскадерам. Например, отрабатывая трюк падения с лестницы, каждый выбирает, как он будет крутиться, переставлять руки и ноги и закрепляя свои движения на уровне рефлекса. Но «мышечная память» - это половина дела: нужно еще предельно контролировать всю ситуацию. Шестнадцать дублей способны сбить даже самую отлаженную систему.

...По мнению страховых компаний, каскадеры – потенцильные самоубийцы, ненужная головная боль. Осмоловский много лет работал в Израиле без профессиональной страховки, подписывая документ о том, что в случае травмы всю ответственность берет на себя. У него ушло пятнадцать лет на то, чтобы объяснить агентам простую вещь: обычный водитель, выезжая на дорогу, рискует гораздо больше, чем каскадер в момент переворачивая, или взрыва машины в кадре. В итоге все члены его группы получили профессиональную страховку.

- У нас, к счастью серьезных ЧП не было, - суеверно стучит по дереву. – В других странах случалось... Московский каскадер Саша Карин, которого я хорошо знаю, во время съемок во Франции получил перелом позвоночника, когда падал с большой высоты: он приземлился неудачно, ослепленный случайной вспышкой фотоаппарата.

Вечный «двойник» и немного о будущем

За редким исключением, каскадер в картине - вечный «второй», двойник, тень героя. Есть в этом какая-то несправедливость... Дмитрий считает иначе. По его мнению, неважно, кто делает трюки, а важно чтобы картина «пошла» и всем понравилась. Зрителю и в самом деле неинтересно, кто ставил и исполнял трюки, зато это интересно профессионалам - если трюки удачные, они обязательно обратят внимание на имена каскадеров в титрах и пригласят их в другие фильмы.

Новичка, рвущегося в каскадеры, Осмоловский первым делом предупреждает: «Славы не будет. Зрители увидят лишь твою спину или фигуру на дальнем плане, и все восторги публики и внимание прессы достанутся актеру, которого ты дублировал». Ну а что касается амбиций, то каскадер вполне удовлетворен своими достижениями и охотно поделится ими с коллегами, отправив им ссылку на ролик с головокружительным трюком - не столько ради похвалы, сколько ради профессиональной оценки.

Сколько можно продержаться в этой профессии? Зависит от физических возможностей человека. Учителю Осмоловского – президенту Международной ассоциации профессиональных каскадеров «Украина» Анатолию Грошевому 63 года, но он по-прежнему снимается в кино. Мой 48-летний герой признает, что есть трюки, которые молодой каскадер может сделать лучше: зачем, ему, к примеру летать на мотоцикле, когда в группе есть молодой парень, буквально «живущий» на своем железном коне? Зато в группе не найти наездника лучше Осмоловского: за его спиной десятки советских фильмов о революции со множеством конных боев.

Напоследок приберегаю каверзный вопрос: не убьют ли новейшие компьютерные технологии профессию каскадера?

Осмоловский улыбается:

- Представьте себе, подобными вопросами люди задавались еще 35 лет назад, но что-то наша профессия и по сей день не обнаруживает признаков умирания. И знаете, почему? Даже самый неискушенный зритель легко отличит компьютерное изображение трюка от реальной съемки. Настоящее от ненастоящего.

Экстремалы

Есть люди, которые всю жизнь ходят по краю. Они прыгают с вертолетов, высотных домов и мостов; «горят» заживо; разгоняют машины, переворачивая их на полном ходу или врезаясь в препятствие. Одни из них делают это своей профессией, другие рискуют ради собственного удовольствия. Никто на самом деле не знает, чего им это стоит и какую цену они готовы заплатить за мгновение до… смерти или очередного спасения.

«В роли трупа я очень переживал за свою жизнь»

...Его «убили» в самом начале эпизода фильма «Битва за Иерусалим». Сергей Климкин лежал в окровавленной рубашке, изображая «труп». Остальные участники сцены продолжали бой с противником и настолько вошли в раж, что совершенно забыли о валяющемся у них под ногами каскадере, в которого сначала полетел брошенный кем-то приклад, затем отрикошетил холостой патрон. В довершение всего по нему несколько раз прошлись ногами и выбросили из окна, едва не промахнувшись мимо расстеленного внизу матраса. «Будучи «трупом» я так переживал за свою жизнь!» - смеется каскадер.
Его участь, как считает Сергей Климкин, была предопределена еще при рождении. Когда отец вез его беременную мать, мотоцикл на взгорке сильно тряхнуло, и отцовской трюк закончился преждевременными родами. Причем, действие происходило в селе под названием Невежкино. Так что и место рождения будущего каскадера было уже отмечено словом «кино». Словно сама судьба подавала знаки. Она же впоследствии его не раз и хранила. Однажды, когда снимался эпизод падения с вертолета, произошла накладка. Договорились прыгать в воду с высоты не более 15 метров и на малой скорости. Режиссер с оператором находились внизу – на яхте. Когда вертолет уже завершал круг на заданной высоте, готовясь к выбросу каскадеров, съемочную камеру заклинило, и летчику было сообщено по рации задержать прыжок. Вертолет взмыл вверх и начал набирать скорость, собираясь совершить еще один круг, пока внизу отлаживают камеру, каскадеры сообщения летчика не услышали – связь барахлила. «Работаем!» - подал команду старший группы каскадеров и они сиганули вниз с 30-метровой высоты и на полной скорости.
- Мы должны были мягко войти в воду, а упали на «бетон». Именно таким было первое ощущение, - вспоминает Сергей. – Я чуть не отбил печень, второй из нас отбил руки, но хуже всех пришлось третьему – его тут же увезли в больницу. К счастью, все обошлось. Выжили.
Сергей Климкин, выпускник одесского училища каскадеров, за последние 15 лет снялся в двух десятках фильмов – российских, израильских, американских, в том числе – с участием Ван Дамма и других звезд. В свободное от съемок время он зарабатывает на жизнь «спайдермен»-шоу и промышленным альпинизмом. В отличие от других «высотников», занимающихся покраской стен и мойкой окон, он никогда не работает на многоэтажных зданиях в подвесной люльке, предпочитая перемещаться вдоль стены на веревках, закрепленных на крыше.
- Когда я работаю на здании алмазной биржи, то всегда использую эту возможность для съемок разных трюков – отрабатываю скольжение на роликах по отвесной стене, или «падение» с высоты, - говорит он. – Однажды случился такой казус. Я лечу вниз головой с 80-метровой высоты (все страховки спрятаны у меня под одеждой, поскольку мы снимаем трюк), а внизу стоит распорядитель здания и обсуждает что-то с инсталлятором. Случайно они поднимают глаза вверх и видят падающего с крыши человека. Распорядитель здания входит в состояние шок, а инсталлятор спокойно резюмирует: «Наверное, кино снимают». «Какое кино? – вопит опомнившийся распорядитель, - почему я об этом ничего не знаю?» Забавно, что когда спустя пять лет, отрабатывая на том же здании алмазной биржи очередной трюк, я влетел на веревке через окно предпоследнего этажа в туалет и столкнулся с тем же распорядителем нос к носу, он уже не удивился и произнес: «А, это опять ты».
...В бывшем Союзе профессия каскадера была редкой и в силу своей исключительности и опасности практически не рекламировалась. Люди находили училища, где готовят каскадеров, сами.
- Туда попадали только те, кто готовил себя к этой профессии всю предыдущую жизнь, - считает Климкин, - однажды я потянул за собой товарища и очень пожалел об этом, когда он упал мимо страховки и начал харкать кровью. С тех пор я помогал только тем, кто действительно не мыслил себя без этой профессии, которая слишком опасна и ты в любой момент можешь покалечиться или умереть.

«Это невозможно объяснить, это можно только почувствовать»

Авнер Цхори – бывший спецназовец ЦАХАЛа и известный израильский «бейсер» (позже я объясню значение этого слова) год и три месяца назад неудачно прыгнул с моста и теперь передвигается с помощью инвалидной коляски. Меня вывел на него Сергей Климкин, который в свое время увлекся парашютным спортом именно благодаря Авнеру, собирался прыгать вместе с ним и судя по всему, уже готовил себя к «бейс-джампу». Несчастье, случившееся с Авнером в Америке, нарушило эти планы. А теперь – самое время сделать обещанное отступление и объяснить значение слова «бейсер».
...Если заглянуть на разные сайты, описывающие «Бейс-джампинг», можно обнаружить немало интересного. Бейс – джамп - это прыжок с прашютом с неподвижного объекта. Слово «бейс» происходит от английской аббревиатуры B.A.S.E. - Building–Antenna–Span–Earth ("здание–антенна–пролет моста–земля"). Основной смысл «бейс-джампинга» в том, что высота, с которой совершается прыжок, и длительность полета значительно меньше тех, что допустимы в парашютном спорте. «Бейс»-прыжок длится несколько секунд и его высота – от десятков до нескольких сотен метров. Если парашютист начинает чувствовать приближение земли лишь на исходе полета, то «бейсер» – с самого начала. Конструкция парашютов для «бейс-джампинга» отличается от обычной: их производят в США отдельные фирмы. В нем отсутствуют многие узлы обычного парашюта, которые могут отказать во время недолгого полета. Самые продвинутые «бейсеры» прыгают в специальном костюме. Называется он wing-suit и представляет собой перепонки, протянутые от рук к ногам, имитирующие крылья. Такой костюм обеспечивает горизонтальный полет и может продлить 15-секундное падение до полутора минут.\В большинстве стран мира (в их числе и Израиль) «бейс-джампинг» в силу своей исключительной опасности запрещен: нарушители рискуют получить штраф до пяти тысяч долларов. В жизни каждого бывалого «бейсера» всегда найдется хотя бы один эпизод, связанный с травмами и чудом спасения. Главной причиной смертей в «бейс-джампинге» является то, что на местном сленге звучит как «доворот»: это когда раскрывшийся парашют несет «бейсера» на объект, с которого он прыгнул. Спастись в подобной ситуации можно только за счет искусного маневра.
Первые заповеди этого закрытого клуба супер-экстремалов: прыгать должен тот, кто надеется остаться в живых; никогда и никого не обучать за деньги, а если помогать – то только советом. Считается, что начинающий «бейсер» должен иметь за спиной не менее 300 обычных прыжков с парашютом. В мире есть супер-«бейсеры», которые имеют свой «бейсерский номер»: на счету одного из них, например, уже несколько часов «бейс»-полета, т.е. огромное количество прыжков и объектов, с которых он их совершил.
Кстати, об объектах. Самым популярным из них является New River Gorge Bridge - мост над горным ущельем в штате Западная Вирджиния. Только раз в году – в третью субботу октября – руководство Национального парка, в котором располагается этот 876-метровый мост, разрешает «бейсерам» прыгать с него в течение шести часов: неудивительно, что в этот день сюда съезжаются самые знаменитые «бейсеры» со всего мира. New River Gorge Bridge считается одним из самых безопасных объектов в мире, в отличие от каньона Вердон, расположенного во Франции, заслужившего недобрую славу из-за большого количества несчастных случаев, связанных с «бейс-джампингом». Французские власти преследуют «бейсеров», а вот Малайзия, напротив, гостеприимно распахивает перед ними двери, официально разрешая прыжки с двух небоскребов – башен Petronas и KL Tower. В Малайзии даже проводятся легальные чемпионаты мира по «бейс-джампингу».
В Книге рекордов Гиннеса имеется упоминание о прыжке с небоскреба в Торонто высотой в 335 метров, совершенном в 1984 году каскадером Даром Робинсоном. За свой трюк во время съемок фильма "Звездный час" Робинсон получил гонорар в 150 000 долларов.
...А теперь вернемся в небольшое жилище, отстроенное в одном из мошавов в центре страны сравнительно недавно и приспособленное для нужд 30-летнего Авнера Цхори, лишенного возможности самостоятельно передвигаться. Обстановка в его доме вполне спартанская: никаких излишеств, назначение каждой вещи сугубо функционально.
Путь Авнера в экстрим начался с армии, где он служил в элитном подразделении и впервые познакомился со скалолазанием. Парашютным спортом Авнер увлекся позже, пройдя частный курс.
- Ощущение от первого прыжка была просто невероятным, - говорит он, - но его невозможно передать словами. Конечно, страх был. Все боятся, когда прыгают в первый раз.
Авнер вспоминает о своем самом «крутом» - прыжке с высоты 23 тысячи футов, который совершил в Калифорнии с борта «Боинга 727» вместе с несколькими десятками других экстремалов. В тот день – единственный в году, когда проводится подобная аттракция, прыгали 5 000 человек, прибывших в штат Иллинойс из 60 стран. Удовольствие стоило порядка 40 долларов. За две с половиной минуты свободного падения опытные парашютисты упевали совершить в воздухе массу трюков. Парашюты они раскрывали на минимальной высоте, которая допустима при таких ипрыжков – 2 000 метров.
За последние восемь лет Авнер совершил 1000 прыжков с парашютом и 500 прыжков с разных зданий и мостов высотой от 220 до 65 метров. Параллельно продолжал заниматься снеплингом. Довольно долгое время жил между двумя странами: в Израиле занимался промышленным альпинизмом (здесь он, кстати, и пересекся с Сергеем Климкиным), а Америке был инструктором по прыжкам с парашютом.
- Что для тебя представляло больший интерес из твоих увлечений экстремальными видами спорта? – спрашиваю я Авнера после просмотра коротких видеосюжеты с его прыжками.
- Снеплинг, конечно, интереснее, - после некоторого раздумья говорит он. – При снеплинге работает все тело, ты учишься держать равновесие, контролируешь каждое движение. Прыжок – это, конечно, круто, но…слишком быстро.
- Что произошло с тобой тогда в Америке во время неудачного прыжка?
- Я прыгал с моста высотой 220 метров, пять с половиной секунд провел в свободном падении и раскрыл парашют слишком поздно – не рассчитал. Получил много переломов – позвоночник, ребра, ноги…Операции мне сделали в Америке. Я провел там три недели, сразу меня боялись отправлять самолетом из-за повреждения легких. Потом еще четыре месяца реабилитации - уже в нашей больнице….
- Ты уже освоился в своем новом состоянии?
- Я еще в процессе. У иных это берет три года и больше. Вот я смотрю сейчас вместе с тобой на фотографии, где я еще хожу, прыгаю с парашютом, и мне это кажется уже совершенно невероятным, словно там кто-то другой, не я.
- Извини, если мой вопрос покажется тебе некорректным. Ты не жалеешь о том, что в свое время стал «бейсером»?
- Я отвечу на твой вопрос вопросом: а ты не жалеешь о том, что села за руль, прекрасно зная о том, что иногда езда на машине кончается плохо? Понимаешь, я делал именно то, что хотел – и вовсе не ради «эго». Я ведь мог бы разбиться с таким же успехом и в автомобильной аварии.
- Тебе приходилось, очевидно, встречать немало других «бейсеров». Кто они?
- Да кто угодно. Адвокаты, врачи, инженеры, спортсмены - у многих есть семьи, дети.
- Мне кажется, что для подобных прыжков нужна хорошая физическая форма, и соответственно, определенный возраст.
- Ты знаешь, я был знаком с женщиной-«бейсером», которой было 60 лет. Она была в прекрасной спортивной форме и до того, как разбилась насмерть, совершила 70 прыжков.
- Как «бейсеры» находят друг друга?
- По цепочке, кроме того, в Интернете есть специальные сайты. Когда приезжаешь на точку, откуда хочешь прыгнуть, находишь местных, спрашиваешь, откуда ветер, какое движение на дороге - чтобы не угодить под колеса машины после приземления.
- Какова статистика несчастных случаев среди «бейсеров»?
- Примерно две смерти в год: раненых никто не считал. Сейчас все более организованно: есть специальное снаряжение, курсы (правда, они единственные в своем роде и существуют только в США и Канаде). Раньше всего этого не было: просто одни прыгали и показывали другим.
- Сколько сегодня в мире «бейсеров»?
- Я думаю, около тысячи.

«Я видел, как он прыгал»

- Я видел, как прыгал Авнер, - вспоминает Сергей Климкин. – вроде бы, сам каскадер и повидал всякое, но тут было что-то совершенно другое. Когда он прыгнул, а высота была не такой большой, у меня сразу возникло ощущение, что он сейчас просто впечатается в асфальт. Смотрю и думаю: «Пора бы открывать парашют», а он не открывает. Я начинаю волноваться, и тут парашют, наконец, раскрывается. Это был такой удар по нервам! Авнер никогда не держал в руках маленький парашют, с которым прыгают начинающие: тут счет шел на секунды - он просто заводил руку за спину и выпускал парашют.
- Для чего он и другие делают такие вещи? Что это им дает? Авнер так и не смог ответить мне на этот вопрос.
- Я думаю, что в такие моменты люди понимают, насколько все это по-настоящему, в отличие от… компьютерной игры в «Джеймса Бонда». Экстрим, по-моему, это просто поиски самого себя, но настоящего. Чем больше риска, тем резче ощущения. Это как любовь. Как мечта…
- Вы встречались с Авнером после случившегося?
- Да, когда я узнал, что отец привез его из Америки, я пошел к нему в больницу и…не смог зайти, после того, как увидел, как много в этом отделении инвалидных колясок и мои нервы не выдержали: я ведь тоже экстремал, постоянно рискую и понимаю, насколько хрупка человеческая жизнь. Я зашел к Авнеру через два дня, и мы нормально общались. Потом я был у него дома. Спросил про друга, с которым он занимался скалолазанием. «Он еще здесь не был, - ответил Авнер, - ему тяжело видеть меня в таком состоянии, и я его понимаю». Пару месяцев назад, когда мы с Авнером смотрели фильм о прыжках с парашюта, он вдруги начал говорить мне о том, что хотел бы прыгать с дельтаплана, но ему для разбега нужно особое устройство, которое можно купить только за границей и там же пройти специальный курс. Я понял, что он хочет летать. У него появилась новая цель.


Примерить на себя войну

Можно раздобыть шинель образца 1941-го года, винтовку Мосина, кирзовые сапоги… наконец, «состарить» фотографию особым образом. Странность заключалось в том, что и лица были тоже «оттуда», из того времени. Возможно ли такое? Ведь это же всего лишь реконструкция событий Второй Мировой войны. Игры взрослых людей «в прошлое», приобретающие все большую популярность в разных странах мира. Впрочем, только ли игры? Или нечто большее?

ххх

Из полевых записей фоторепортера Александра Шульмана:

«Все как обычно – лагерь, пеший переход, бой, разъезд по домам… И все-таки на сей раз это для меня не совсем обычная реконструкция. Именно здесь, под хутором Таранским, на Сумщине 70 лет назад начинал войну мой дед – тоже Александр Шульман, старший лейтенант из 1036 стрелкового полка 293 стрелковой дивизии. Говорят, я на него очень похож. Может быть, я стою на тех же самых позициях, где в 1941-м стоял он?»

- Я тебе все это рассказываю, а у самого – мороз по коже. Деду было 33 года, когда началась война, я сейчас уже старше, чем он тогда, - говорит мне Александр Шульман. – Когда ты топаешь тридцать пять километров в сапогах и форме образца 1941-го года по тем же местам, где шел он, ощущая на плече тяжесть трехлинейки – знаменитой винтовки Мосина, это здорово «включает мозги». Вроде бы все, как тогда – жарко, душно, хочется пить, артиллеристы тащат на себе пушки. И когда ночью из укрытия выскакивают те, кто изображает «немцев» и кричат «ахтунг, фойер!», то ты сначала рвешь кольцо шумовой гранаты и бросаешь туда, а только потом начинаешь соображать: «Спокойно, тут все свои. Это же реконструкция!» Но все же домой возвращаешься немного другим….

Недавно мы ездили в Одессу, где проводили реконструкцию боя в катакомбах Холодной балки, - продолжает рассказывать Александр, – под землей, без солнечного света, а «фрицы» с настоящим огнеметом – все как было тогда, в 1940-е... Я пошел с нашими связистами, которые тянули кабель и телефон, замешкался на минуту, выронил фонарик, а он погас. Я искал его, понимая, что вокруг абсолютно черно и кричать бесполезно – ракушечник глушит звуки. Мне стало не по себе от мысли, что значило для людей сидеть в этой кромешной тьме и сырости несколько месяцев и еще воевать! После такого все рассказы о том времени Сельвинского, Катаева и Кассиля воспринимаются уже совсем иначе.

Из полевых записей фоторепортера Александра Шульмана:

«Понятно, что те, кто надевает форму бойцов РККА и Вермахта, не убивают друг друга. Но когда видишь, как роют окопы мальчишки, а ты с трудом вбиваешь ноги в сырые сапоги, думается не о «великой победе», а о том, как бы согреться. И еще – вдруг мелькает мысль – «Туман. Налета не будет».

…Взрывы имитационных зарядов… откувыркались самолеты, отбила артиллерия. Цепь лежит, пережидая, пока заткнется чертов пулемет. Сказки про «матросовых» оставим политотделу. Серо-черный гроб полугусеничного «Hanomag» дымит у дороги, и нужно успеть поймать кадр, и не бахнуть объектив, и обогнать атакующих, и залечь, и вот на тебя уже бежит с хриплым ревом - вся цепь, и ты видишь их широко открытые рты и слышишь звук выстрелов и крики: «Мать твою, кто же так лупит!!! – патрон хоть и холостой, но плюется огнем метров на пять, а чья-то горячая гильза валится в аккурат за шиворот. Кажется, Роман Кармен писал, что в хронике не может быть кадров с лицами солдат, идущих в атаку: ведь оператор в таком случае должен был находиться между сходящимися противниками… Бросок на крышу БТР…Есть! Четкий силуэт в кадре. Получилось. Реконструкция – не бой и не война. Это погружение в прошлое. Дань нашего уважения павшим и живым…."

ххх

…В эту историю мой герой попал совершенно случайно. Вышел однажды в Киеве на Крещатик и увидел колонну людей в форме времен Великой Отечественной. Тут же рванул с плеча камеру и начал снимать. Получилась отличная фотоподборка. Это было 6 ноября 2010 года – в годовщину освобождения Киева.

Потом состоялся первый военно-технический фестиваль «На броне Победы»: в 30 километрах от Киева ездили раритетные танки и бронетранспортеры; летали самолеты аэроклубов, размалеванные под фронтовые; стреляли холостыми зарядами пушки; взрывались мины-имитаторы, и это было грандиозное зрелище. Некоторый диссонанс, правда, вносили пожарные и «скорые», которые дежурили на периферии действа, камеры телевизионщиков и толпы зрителей в отдалении.

- Мне понравилась атмосфера. И все остальное. Когда взвод идет в наступление и открывает огонь, это очень похоже на настоящие боевые действия, - вспоминает Саша.

Когда он познакомился с участниками фестиваля поближе, оказалось, что ребята очень интересные. Кого только среди них не было! Бизнесмены, программисты, учителя, врачи, инженеры, студенты… Вскоре Саша уже и сам бегал с ними под выстрелами (холостые патроны с близкого расстояния опасны – старались стрелять в сторону или поверх голов).

– Но для нас реконструкция – не просто мальчишеские игры в войну. Это, скорее, желание испытать себя, понять, что чувствовали наши деды, для которых история войны – не пустой звук. Мы-то потом возвращаемся с тех же самых полей, где они воевали, к себе домой, а они не знали, что их ждет, и кто из них выживет…

Когда мы находим в старых окопах солдатские медальоны и фляги, проводим перезахоронение останков погибших, которых со времен войны считали без вести пропавшими… В прошлом году, 22 июня, на одну из таких церемоний под Борисполь приезжали родственники обнаруженных нами бойцов, личности которых удалось установить. Среди них были и евреи, нам даже удалось разыскать в Израиле их близких, и они тоже прилетели сюда. Получается, что мы возвращаем не только память о войне, но и канувшие в безвестность имена. Кто вспоминает сегодня советского танкиста Лавриненко, который осенью 1941-го под Москвой подбил 52 вражеских танка? Его имя хорошо известно только тем, кто интересуется военной историей. Как и многих других…

ххх

И на этой войне, пусть не настоящей, а реконструированной, у каждого своя задача. Саша стал военкором и начал выпускать газету клуба «Красная звезда», для которой пишет репортажи с тактических боев и печатает те самые фотографии, которые я поначалу приняла за подлинные фронтовые снимки 1941-1945 годов.

– Мне было интересно: можно ли сделать цифровой камерой снимки, которые не будут отличаться от военной хроники, - говорит Саша, - оказалось, это возможно.

- Ты военкор, значит, у тебя есть и звание? – спрашиваю я его. Саша показывает мне пилотку и погоны, объясняя, что он участвует в реконструкции в роли старшего техника-лейтенанта танковых войск. Это не командирское звание. Прежде чем заявить себя командиром, нужно собрать группу тех, кто будет готов за тобой пойти. Но Саше это и не нужно. Он – военкор, а, значит, на войне – он одиночка.

- Было что-нибудь забавное, курьезное во время ваших боев-реконструкций?

- Помню, мы заложили на поле закладки имитационных зарядов, а толпа прорвала оцепление и потопала прямо на них, чтобы рассмотреть бой поближе. А закладки вот-вот рванут! А каждая такая закладка – там пороха, как в снаряде 85 или 100 мм. Пришлось вспомнить «командный мат». Я употребил только два нормативных слова: «Куда?» и «Назад!», остальное все было непечатное. Мне потом кто-то из наших сказал: «Спиши слова».

…Теперь военно-исторические парады на Крещатике не редкость. Посмотреть на них приходят очень многие, и в том числе ветераны войны. Зрелище очень впечатляющее. По улице катят танки Т-34, на броне которых сидят бойцы в касках, плащ-палатках, шинелях-скатках, с автоматами в руках. Следом вездеходы тащат пушки-«сорокопятки», и прочая техника, которую теперь можно увидеть разве что в старой кинохронике. Детвора облепляет танки, молодежь рвется сфотографироваться с бойцами на память на фоне танка. Ветераны улыбаются, а кое-кто смахивает слезу…Ряженые-настоящие – так ли уж это важно?

- Где вы достаете оружие и прочие атрибуты? - спрашиваю я Сашу.

- Обмундирование каждый покупает себе сам. У нас есть связи с министерством обороны, МВД, киностудией, многое покупается через клубы за границей – в мире хватает «чокнутых» людей. А оружие времен войны до сих можно обнаружить на армейских складах, - отвечает он. – С винтовками Мосина помогает национальная киностудия художественных фильмов им. А.П.Довженко, с которой у клуба полное взаимопонимание: мы заимствуем у них то, что нам в данный момент нужно, а наши реконструкторы помогают киношникам поддерживать в хорошей форме их оружейный арсенал. Мы дружим с другими клубами ближнего и дальнего зарубежья. Военно-исторический клуб «Гарнизон» из Бреста и военно-технический клуб «Самоход» из Харькова приезжали на наши парады, мы ездили к ростовчанам, были у друзей из Беларуси на реконструкции боя на линии Сталина (под Витебском). Из Израиля к нам приезжают гости – осенью был в Киеве Натан Гринберг, он создал клуб «РККА-Израиль», там уже почти 30 человек, ребята реконструируют Красную Армию. Ты бы видела, как радовался наш руководитель Влад Таранец, когда Натан привез ему красную беретку десантника и черный берет танкиста! Подобных клубов существуют десятки, даже в Англии есть клуб реконструкции Красной Армии.

- А сколько примерно человек участвует в подобных мероприятиях, которые организуют клубы?

- По-разному. Например, в реконструкции боя под Львовом участвовали 30 человек от Красной Армии, 20 – от Вермахта и 20 от Украинской повстанческой армии. А фестивали «Великая Победа» и «Даешь Киев!» собирали больше тысячи участников.

- Когда же ваша следующая битва?

- Как когда? Конечно, 9 мая. Уже вовсю к ней готовимся…Операция, которую мы собираемся реконструировать, была настоящей мясорубкой. Это одна из очень трагичных страниц последних дней войны и первых дней мира, которую без преувеличения можно было назвать: «Добро пожаловать в ад!»

- Кстати, а люди сами выбирают, какую армию они хотят представлять – РККА, Вермахт или УПА. Или вы решаете это всем клубом?

- Конечно, все выбирают сами. Я, правда, не очень понимаю тех, кто предпочитает Вермахт и тем более SS. Спросил как-то одного человека, который изображает немецкого майора: «Почему именно Вермахт»? А он мне говорит: «Я уже в советской армии 25 лет отслужил, теперь хочется узнать, как было в немецкой». С другой стороны, я, конечно, понимаю: нам без них (без Вермахта) не обойтись – с кем тогда воевать? Зашел как-то к ним в блиндаж – все аутентичное. Даже вход сделан зигзагом, чтобы при взрыве гранаты не побило тех, кто внутри. На стене портрет Гитлера, на столе - консервы с теми же наклейками, которые были у немцев во время войны. И такой сюрреалистический нюанс: за столом сидит внук Героя Советского Союза и говорит на неплохом немецком, - смеется.

Наши, кстати, тоже всегда отрывают окопы и стрелковые ячейки в полный профиль, обшивают досками, блиндажи – «вагонкой»: все в точном соответствии с тем, что было во время войны. Есть стрелки, связисты и все атрибуты.

Командир клуба Влад Таранец очень большое внимание уделяет аутентичности – он занимается реконструкцией почти 10 лет. Сам клуб «Красная звезда» создан в 2003 году, и ребята на фестивалях практически «живут» в том времени. Единственная разница – на нашей войне никого не убивают…

- Как воспринимают ваши боевые операции профессиональные военные?

- Среди членов клуба немало тех, кто служит, или много лет служил в действующей армии.

- А ветераны как ко всему этому относятся?

- Вспоминают свою фронтовую молодость, благодарят за память…

- Исход военной операции, которую вы воспроизводите, всегда совпадает с тем, что был в реальности?

- Да. Мы ведь не переписываем историю, мы ее реконструируем. Исход всегда предрешен, никуда от этого не денешься. Ну а что касается нас – мы изучаем историю на практике, примеряем ее на себя. Чтобы понять чувства тех, кто шел с Суворовым через Альпы, нужно надеть епанчу, сапоги того времени, треуголку, взять кремниевое ружье и пробиваться через перевал. Ведь горы и снег за сотни лет не изменились, несмотря на Интернет и космические спутники. И когда ребята сидят ночью зимой в снегу при морозе минус 25, когда пальцы примерзают к винтовке, что ни говори, это очень приближает их к реалиям минувшей войны. Это не то же самое, что прочитать в книжке: «Снег, метель, фашисты прорывались, были большие потери личного состава…»

Огнеупорные люди

Если бы пожарные, как то утверждает молва, играли во время дежурства в «шеш-беш», насколько беспечальнее была бы наша жизнь. Потому как это означало бы, что в Израиле нет серьезных происшествий. Знаете ли вы, кого зовут на помощь, когда человек собирается прыгнуть с крыши; ребенок застревает между прутьями решетки, а собака проваливается в глубокую яму?  Пожарных! Потому как именно они занимаются всеми видами спасения – и в том числе от огня. Кто еще способен в течение пяти минут разрезать на куски искореженную в дорожной аварии машину, чтобы извлечь раненых? Или за полторы минуты вскрыть «пладелет» и вынести из квартиры умирающего от инфаркта? Из 90 тысяч происшествий,  случающихся в Израиле каждый год – 45 тысяч связаны с пожарами, а 55 (то есть большинство) – с чем угодно. И всеми ими занимается пожарно-спасательная служба. Страна у нас даром что маленькая, а происшествия, на ликвидацию последствий которых вызывают пожарных, случаются каждые 12 минут, то есть - до 126 происшествий в день! Каждые 15 минут в Израиле происходит пожар. Теперь вы понимаете, насколько наша жизнь порой зависит от расторопности этих огнеупорных людей?

Малые войны

Пожары иной раз сравнивают с «малыми войнами», и в этом действительно что-то есть. В Израиле в дыму и огне ежегодно погибают не менее 25 человек (прошлый год в этом отношении был рекордным – число жертв достигло трех десятков людей). Дети являются виновниками 12 процентов всех израильских пожаров. Что же касается взрослых, то в годы интифады на территории Израиля фиксировалось по 147 поджогов в день, устраиваемых палестинцами. Возгорания на открытой местности составляют 60 процентов от всех пожаров. Пик лесных пожаров, которых насчитывается 35 тысяч в год, приходится на май (весенние хамсины) и октябрь (трава высохла до такой степени, что достаточно одной искры).
Между прочим, израильские пожарные считаются одними из самых профессиональных в мире. Если в странах западной Европы на каждую тысячу населения приходится один пожарный, то в Израиле соотношение совсем другое: один пожарный на шесть тысяч человек. Иными словами, израильский пожарный вызывается в случае всевозможных происшествий в шесть раз чаще, нежели его коллега из Австрии или Германии. 
Согласно статистике, в мире ежегодно фиксируется до пяти с половиной миллионов пожаров, то есть каждые пять секунд где-то что-то горит! В конце прошлого века дым и огонь ежегодно уносили до 70 тысяч жизней (каждый час от пожара гибли восемь человек). Что же касается сил, противостоящих огненной стихии, то количество профессиональных пожарных в мире достигает около двух с половиной миллионов человек, плюс семь миллионов добровольцев. Каждый год 250 из них погибают во время тушения пожара.

Работа или геройство?
 
Израильские пожарные называют недавнее происшествие, случившееся в Петах-Тикве, когда восьмиэтажный дом был охвачен огнем, классическим пожаром, добавляя при этом, что подобного в нашей стране не было уже лет 20.  В тот день был сильный ветер, который способствовал быстрому распространению огня и дыма по всем этажам. Вид полыхающих квартир, который израильтяне наблюдали по телевизору, был просто ужасен. К счастью, обошлось без жертв. Руководил тушением страшного пожара 49-летний Менахем Каспи, заместитель начальника пожарной охраны Петах-Тиквы, работающий здесь уже почти 30 лет. Он же – главный израильский специалист по ликвидации происшествий, связанных с опасными материалами (учился в Швеции и США), а так же представитель третьего поколения пожарных в своей семье. В тушении редкого в истории Израиля пожара принимали участие 14 машин и 45 пожарных. Особо отличился 29-летний Орен Шишинский из пожарной команды Петах-Тиквы, которому удалось спасти полуторамесячного младенца и его мать, причем, в самый опасный момент, когда счет шел уже на минуты. Вот как это происходило.
 
- Я прибыл на место одним из первых, - рассказывает Орен. Внизу толпилось люди, успевшие выбежать из здания, и куча зевак. Дом был окутан густым дымом, а из окон доносились крики о помощи. Сначала я начал выводить наружу людей, укрывшихся от удушающего дыма на лестнице. Потом принялся проверять, не остался ли кто-то в квартирах. В одной из них я обнаружил парня, который никак не соглашался следовать за мной  без своей собаки. «Дай я тебя выведу и сразу вернусь за собакой», -  сказал я ему. – «Нет, без нее я никуда не пойду», - ответил он. Пришлось выводить пса вместе с хозяином. Уже после пожара я узнал, что этот парень и в больницу не соглашался ехать без своей собаки.
 
- Мне крикнули, что на восьмом этаже есть две квартиры, из которых люди уже не могут выйти из-за быстро распространяющегося огня, и их надо спасать, - продолжает Орен. –  В окне одной из них виднелись двое стариков. Я спросил их, выдержат ли они еще пару минут, пока я проверю соседнюю квартиру, где тоже есть люди. Мне ответили: «Постараемся, только, пожалуйста, быстрее». Я устремился туда и проник в квартиру через окно. Из-за густого дыма здесь все было погружено во мрак.  Я крикнул: «Есть кто-нибудь живой?». В ответ донесся слабый крик из дальней комнаты, где я обнаружил мать с ребенком. Женщина сидела на полу, прикрыв головку малыша легким одеялом – так, чтобы он мог под ним дышать. Малыш не плакал и не издавал никаких звуков. Я подумал, что, может быть, ребенок уже сильно пострадал от дыма. «Спаси его, - крикнула женщина, - я уже не могу идти, нахваталась дыма». – «Я возьму вас обоих», - ответил я, быстро надел ей на лицо кислородную маску, взял младенца на руки (у меня самого двухлетний сын, я умею обращаться с малышами) и велел женщине держаться за мой рукав. Мы вылезли через окно на площадку пожарной лестницы. Опустив мать с ребенком вниз, я тут же снова поднялся на восьмой этаж за стариками. Я очень беспокоился за состояние женщины и ее ребенка и после пожара тут же поехал в больницу. Когда я увидел, что они отделались достаточно легко и уже пришли в себя, то очень обрадовался.
 
Я подумала, в России бы такому молодцу, как Орен, отличившемуся на пожаре, пожалуй бы, дали медаль, или денежную премию. В Израиле же его имя разве что было упомянуто в газете, и все. Потому что по мнению Орена и его коллег, спасение людей при пожаре – никакое не геройство, а просто часть их работы, и не более того.
 
Любопытно, что Орен – представитель целого клана пожарных. Его отец служит в команде уже два десятка лет. Здесь же работает и муж сестры Орена, а его младший брат после окончания армии, тоже собирается стать пожарным.
 
- Все мое детство прошло на пожарной станции, где работал отец, - вспоминает Орен. - Для меня даже вопроса такого не существовало, кем я буду после окончания школы и армии. Только пожарным! Я здесь уже восемь лет. Да, это правда, работа очень опасная и тяжелая. Мы никто не знаем, что нас ждет на месте. Например, в жилом доме от огня может рвануть газовый баллон, на заводе – упасть тяжелое перекрытие. Но для того мы и проходим бесконечные курсы, чтобы научиться распознавать опасность. Нам не приходится полагаться на удачу. Только профессионал имеет все шансы для того, чтобы выйти из огня целым и вывести других.
 
«102? Спасите мою собаку!»
 
Чем только не приходится заниматься пожарным! В четырехэтажном доме в квартире, расположенной на самом верху, у пожилой женщины случился сердечный приступ. Соседи вызвали «Скорую помощь». Медики уложили больную на носилки и устремились к выходу, но сначала едва не застряли вместе со своим грузом в дверях, а потом не смогли развернуться на лестнице. Женщина весила больше ста килограммов. Пришлось вызывать пожарных. Приехала машина с пожарной лестницей. Носилки вынесли через окно и опустили на платформе вниз.
 
Был случай почище. Женщина крутила мясо через мясорубку, а ее маленькая дочь крутилась рядом, и едва мама отвернулась в сторону, сунула пальцы внутрь и не смогла вытащить. Крики, плач. Приехала «Скорая», девочку повезли в больницу – вместе с мясорубкой на руке. Врачи попытались высвободить пальцы малышки – не смогли. Позвонили пожарным. Добры молодцы явились со специальными инструментами и в течение нескольких минут провели «операцию» по вызволению пострадавшей из плена. Представьте, каким мастерством надо обладать, чтобы разрезать мясорубку в течение считанных минут и не повредить при этом пальцев, застрявших внутри.
 
Кстати, пожарные отличились и в недавнем случае, который был описан в газетах. Речь шла об жителях севера - отце и сыне, которые угодили в глубокую яму с рыхлыми стенками и едва не были засыпаны. Доступ к ней был очень тяжелым. Пришлось вызывать пожарных со специальной спасательной техникой, которая применяется в подобных случаях. Над ямой установили треногу с лебедкой, опустили пожарного на веревке вниз, и он вызволил пострадавших из плена. К этому моменту один из них уже был по самую шею засыпан землей. Операцией по спасению руководил наш бывший соотечественник, выходец из бывшего Союза полковник Мордехай Шерман.
 
Довольно часто пожарным приходится спасать и животных. Собака угодила в канализационный колодец, кот забрался на столб электропередачи или высоченное дерево – куда обращаются перепуганные владельцы? В службу спасения - 102.
От начала государства до наших дней
Служба, о которой идет речь, на девять лет младше нашего государства и ведет свой отсчет с 1959-го года. До этого в Израиле существовали лишь добровольческие группы, занимавшиеся тушением пожаров с помощью простейших средств. Ныне в стране насчитывается 1300 профессиональных пожарных. Сейчас, когда я пишу эти строки, 400 из них находятся на боевом дежурстве, то есть, выезжают на происшествие (согласно статистике) каждые 12 минут. В их распоряжении 400 специализированных машин девяти типов, включая пожарные краны, позволяющие достичь высоты 42 метра. Если вам интересно знать, кто у нас является главным пожарным страны, отвечу: генерал Шимон Ромах, чье звание можно приравнять к высшему армейскому. Он возглавляет  управление пожарно-спасательной службы.
 
Теперь попробуем разобраться, каково устройство этой службы и как она функционирует. Всего в Израиле насчитывается 24 объединения, в составе которых 92 пожарные команды. Каждое объединение владеет пятью-десятью станциями. Пожарная служба по статусу гражданская, хотя ее сотрудники имеют звания наподобие тех, что имеются в армии, или полиции, и носят темно-серую форму со знаками отличия. У пожарной службы – два хозяина: Министерство внутренних дел и местные советы. Их дотации составляют две трети ее бюджета. Откуда берется остальное? 20 процентов – доходы от инспекционной работы. Остальное пожарникам приходится зарабатывать. Я не оговорилась. Пожарные не работают бесплатно, исключение составляют лишь случаи, когда речь идет о спасении животных. За все же прочие вызовы служба предъявляет счет. И как это не покажется странным, его всегда есть кому предъявить. К примеру, даже если пожар случается в чистом поле, совсем нетрудно установить, какому кибуцу или мошаву оно принадлежит – туда и будет направлен счет. Полыхает дом, завод, или машина – платить владельцу.  То же и в случае прочих происшествий. Застряли в лифте – пожарные вызволят, а счет за услугу предъявят хозяину дома. Куда идут деньги? В бюджет пожарной команды. Замечу мимоходом, что служба переживает не лучшие дни: экономический кризис, задевший местные советы, ударил рикошетом и по пожарникам, ведь их бюджет во многом зависит от муниципальных вливаний. 
 
Ради любопытства я поинтересовалась, сколько можно заработать на большом пожаре, к примеру, если полыхает завод? От 50 до 100 тысяч, - ответили мне, добавив, что цифра условна, поскольку счет составляется на основании четких тарифов министерства внутренних дел. Иными словами, учитывается буквально все: количество людей, участвовавших в тушении пожара; рабочих часов (иные пожары – особенно лесные – парой продолжаются до двух-трех суток); метраж отмотанных пожарных рукавов; литры потраченного на проезд до места бензина, а так же воды и пены. Подсчитали, суммировали, умножили - счет готов, можно предъявлять к оплате. Правда, сегодня у каждого владельца фабрики-завода-дома-парохода есть свой адвокат и страховая компания, в случае чего могут и опротестовать. И тогда – готовься к долгому судебному разбирательству. И потому служба вынуждена прибегать к превентивным мерам. Когда вы набираете цифры «102», сигнал поступает на пульт пожарной команды именно того района, где вы сейчас находитесь. С этой секунды весь разговор будет записываться на пленку, точно так же – как и все переговоры между диспетчером и пожарными, выехавшими на место происшествия – а данные автоматически зафиксируются в комьютере. Эти записи помогут службе впоследствии избежать возможных претензий.  Пожарных весьма часто упрекают в том, что приехали слишком поздно, работали нерасторопно и т.д. И немудрено. Люди переживают шок: в подобном состоянии каждая минута вырастает до размеров часа, и истину может установить лишь запись всех телефонных переговоров, связанных с происшествием. 
 
«Я б в пожарные пошел»

Давно уже канули в прошлое времена, когда пожарный облачался в брезентовую робу, надевал на голову медную каску и вооружался топориком и ведром. Современные огнеупорные костюмы выдерживают температуру до 200 градусов, а специальные шлемы наподобие скафандров, светопоглощающие очки, герметичные кислородные маски надежно защищают пожарного от огня и дыма. Что же касается оборудования – об этом чуть позже.
Еще одна примета времени: сегодня далеко не каждый может стать пожарным. Извольте пройти по конкурсу, объявленному пожарной командой. И, поверьте на слово, одного здоровья здесь будет недостаточно. Если с вас не потребуют академической степени, то без аттестата зрелости даже к участию в конкурсе не допустят! А как же иначе, если пожарному сегодня приходится то и дело сталкиваться с отравляющими, взрывчатыми, а то и радиоактивными веществами – тут без знания химии и физики никак не обойтись. Впрочем, и физические данные для огнеборца по-прежнему важны: во время лесных пожаров на труднопроходимых участках ему приходится вручную тянуть десятки метров пожарных рукавов. Мимоходом замечу, что в некоторых странах Запада пожарники обязаны для поддержания физической формы регулярно посещать тренажерные залы. Что же касается Израиля, здесь таких требований пока нет: вместо тренажерных залов пожарные тренируются на полигонах и регулярно проводят различные учения. Между прочим, два года назад в Израиле появились первые женщины-пожарницы (их в и мире насчитывается не так уж много).
Предположим, вам повезло: прошли по конкурсу. Не спешите ликовать, потому как к главным экзаменам вы еще и не приступали. Первые полгода вас будут испытывать в деле – в качестве помощника пожарного. И вот тут-то выяснится: боитесь ли вы высоты, замкнутого пространства, вида окровавленных людей в искореженной при дорожной аварии машине и многого другого? Только после достойного прохождения вышеупомянутых испытаний вас направят на первый курс (впоследствии их будет еще очень много), по окончании которого выдадут заветное удостоверение профессионального пожарного.
 
Конечно, каждый понимает, насколько опасное это занятие – входить в полыхающее здание, из которого все бегут. Но в том-то и заключается профессионализм, чтобы уцелеть в огне и дыму и спасти тех, кто в силу обстоятельств оказался в этом аду. За последние тридцать лет в Израиле при тушении пожаров погибли двое пожарников, а один лишился ноги. Первый случай произошел в Тель-Авиве, где загорелся дом старой постройки: из-за густого дыма пожарный не заметил глубокого колодца, упал в него, получив множественные переломы - спасти его не удалось. Второй случай произошел во время пожара завода в Бней-Браке, где в момент непредвиденной химической реакции пожарный был отброшен взрывной волной и угодил в емкость с каустической содой.
 
Никто из этих людей, отправляясь по вызову, никогда не знает, с чем ему придется столкнуться. Иной раз картины, которые пожарные видят на месте терактов или дорожных аварий настолько ужасны, что впоследствии им приходится обращаться за помощью к психологу.
 
Я поинтересовалась, много ли среди израильских пожарных выходцев из стран СНГ? Оказывается, что в отличие от армии и полиции, совсем немного. Но зато почти все они – обладатели академических степеней, имеют офицерское звание, а иные даже закончили    Московскую пожарную академию. Требования противопожарной профилактики, предъявляемые сегодня в области строительства, настолько высоки, что пожарники, занимающиеся инспекционной работой, должны разбираться в любых чертежах, а это требует специальных знаний. Как раз эту нишу в управлении пожарно-спасательной службы и заняли инженеры, репатриировавшиеся из стран СНГ.
 
Теперь о проблеме внутренней, которая давно требует своего решения. Понятно, что после 50-ти лет пожарный уже не может участвовать в боевых дежурствах наравне с молодыми – силы уже не те, а до пенсии еще ой как далеко. Управление в качестве компромисса переводит предпенсионников в отделы профилактики, где те занимаются инспекционной деятельностью. Но на всех работы не хватает, и иных все же приходится отправлять на преждевременную пенсию. Пока управлению никак не удается добиться принятия поправки к закону о труде, благодаря которой пожарные могли бы выходить на пенсию раньше, как военные и полицейские. Тем более, что их работа связана с постоянным риском и отягчена профессиональными заболеваниями органов дыхания и слуха. Да и условия труда, прямо скажем, каторжные: 24 часа боевого дежурства – включая праздники и выходные, 48 часов отдыха. Но что интересно: в пожарно-спасательной службе совсем нет текучести кадров, и люди работают здесь до пенсии. Более того, насчитывается даже несколько династий, состоящие из двух и даже трех поколений семьи. В чем причина? В том, что по статусу пожарные относятся к государственным служащим и имеют те же льготы, включая «квиют»? Или в том, что их заработная плата смотрится совсем неплохо на фоне израильской среднестатистической? Сами они утверждают так: «Пожарная команда – это на всю жизнь. Мы здесь все – как одна семья». Я убедилась в том, что так оно и есть, побывав на одной из станций, расположенной в Петах-Тикве, где каждый пожарный проводит  в течение месяца не менее 240 часов. Обстановка вполне домашняя: телевизор, кухня, плита. Обеды пожарники  готовят себе сами, игнорируя близлежащие кафе. В день, когда мне довелось побывать на этой станции, все живо обсуждали недавнее происшествие – тушение пожара в синагоге, где удалось спасти свиток Торы, который лишь слегка обгорел по краям.

Супер-машины

Выше я обещала рассказать о технике, которой нынче пользуются пожарные, и здесь мне не обойтись без помощи инженера Леонида Шеймана, репатриировавшегося в Израиль в 1989 году из Молдовы. Он в управлении уже 16 лет, возглавляет отдел инженерно-технической службы и работает над проектами новых пожарных машин. Для меня было откровением, что на местных заводах собираются такие супер-машины (кстати, сочиненные Леонидом), на которые даже приезжают посмотреть пожарные асы из Европы и Америки, где подобного пока нет.
- Мне приходится готовить технические данные для всех видов пожарных машин и оборудования, которые мы заказываем в Израиле и за границей -  с учетом того, что они должны подходить нам и для ведения всех видов спасательных работ, - говорит Леонид, -
Например, эта, относительно небольшая машина, - показывает он на снимок, - была собрана в США по моему проекту. Ее стоимость – 85 тысяч долларов. Она относительно небольшая и очень мобильная, в отличие от тяжелых пожарных машин, но главное – в ней удалось соединить разные функции и разместить специальное оборудование для тушения пожаров и проведения спасательных работ в труднодоступной местности. И в том числе – насос особой конструкции, позволяющий затушить пожар малым количеством воды. Сегодня у нас уже 20 таких «универсалок». Главное преимущество, которое она нам дает в условиях, когда не хватает пожарных - это возможность выехать на любое происшествие, и в том числе, по бездорожью или по узким улочкам старых городов. 
 
- Какое оборудование из всего арсенала, которым располагает ваша служба, можно назвать уникальным?
 
- Оборудование, которым оснащены машин для ведения спасательных работ. Я выбрал их их многочисленного арсенала современных технологий, существующих в мире. Благодаря ему мы можем вести спасателаьные работы в случае наводнения, обрушения зданий, дорожно-транспортных происшествий, а так же падения людей в глубокие ямы с осыпающимися краями и пропасти. Мы способны обнаружить человека под обломками и  даже «услышать» дышит он, или нет. У нас есть десять спасательных машин с подобной начинкой, стоимость каждой из них - 2 миллиона 200 тысяч шекелей. Еще одна машина из того же семейства уникальных, имеющихся только в Израиле (их у нас девять), предназначена для ликвидации последствий происшествий, связанных с особоопасными материалами: в ней имеется все необходимое для того, чтобы спасти людей и нейтрализовать отравляющие вещества. Ее стоимость достигает полутора миллионов шекелей.
 
- А если возникает лесной пожар, который эффективнее тушить сверху, кто в таком случае приходит вам на помощь? Армия? Полиция?
- Полиция занимается оцеплением места происшествия. Что же касается армии - в прошлом она действительно предоставляла нам для тушения лесных пожаров так называемые вертолеты-«ведра», которые опускали в море, или озеро резервуары емкостью до 4-5 тонн водоизмещения. Но потом военные стали утверждать, что в результате подобной работы вертолеты получают механические повреждения, и отказались нам помогать. Мы нашли выход, заключив договор с одной компанией, которая держит небольшие самолеты, используемые для опрыскивания полей. Теперь четыре таких самолета вылетают и на лесные пожары.

Если загорится «высотка»

Немногие из нас живут в небоскребах, горят последние не так уж часто, но уж если горят, то перед этой картиной меркнут кадры любого фильма-катастрофы. Это, если выразится компьютерным языком, настоящая трагедия в режиме «он-лайн» (реального времени). От чудовищной температуры провисают и скручиваются металлические конструкции, с оглушительным треском лопаются оконные стекла, здание окутывают клубы ядовитого газа, выделяемого горящими синтетическими материалами. Не хочу никого пугать, но одежда на человеке, бегущем по коридору такого здания, воспламеняется через десять секунд. Чем не апокалипсис?
 Семь лет назад я писала об изобретателе Марке Молдавском, репатриировавшемся из бывшего Союза. Автор 36 изобретений, кандидат технических наук, специалист в области физики, строительного дела и авиационной техники, предлагал оригинальный проект, который позволил бы быстро и  эффективно спасать людей из горящих высотных зданий. Мой собеседник утверждал, что при том наборе спасательных средств, которым располагает сегодня спасательная служба, очевидно: если в высотном здании быстро распространится пожар, то люди, находящиеся в нем, будут обречены. Потому что внутренние запасные выходы зданий обычно забиты разным хламом, либо доступ к ним уже перекрыт огнем. Да и сколько можно вывести из горящей высотки людей с помощью высотной пожарной лестницы?
Изобретатель предлагал простой и оригинальный способ, не требующий больших затрат: крепить на углах высотных зданий катушки с тросами. Пожарные, прибыв на место, присоединят к ним люльки, которые с помощью лебедки и тросов будут безопасно скользить по периметру здания (в современных высотках нет угловых окон, из которых при пожаре будет вырываться пламя), эвакуируя людей. Как утверждал автор проекта, при такой системе пожарные смогут в течение считанных минут начать эвакуацию людей с любой точки, не проникая в само здание.
Я встретилась с Марком Молдавским в апреле 1999-го, после его многочисленных и безуспешных попыток заинтересовать своим проектом специалистов в Израиле и США. Мое интервью с ним вышло под заголовком «Когда горит небоскреб». А через полтора года случилась трагедия в Нью-Йорке: 11 сентября 2000-го года мы увидели страшные картины, когда люди прыгали из окон горящих небоскребов.
- Как израильская спасательная служба справляется с тушением пожара в высотных зданиях? И как в мире вообще решается эта проблема? – спрашиваю я начальника инженерно-технической службы управления Леонида Шеймана и рассказываю ему о том, что в свое время  писала об ученом-репатрианте, который в течение нескольких лет безуспешно пытался пробить внедрение относительно недорогого проекта для спасательных работ в многоэтажных зданиях.
- Дело в том, что концепция проектирования высотных зданий в мире основана на автоматических системах тушения огня, - отвечает он. - В случае возгорания или появления дыма срабатывают детекторы и включается сирена. В домах, высота которых превышает 42 метра, устанавливаются распылители воды, позволяющие локализовать очаг. В высотках проектируется так называемая «стерильная лестничная клетка» для эвакуации людей. У нас в Израиле применяются американские стандарты противопожарной безопасности.  Другое дело, что после трагедии 11 сентября, в США и во всем мире специалисты начали разрабатывать альтернативные методы. Это различные люльки со специальными лебедками, работающими от автономного генератора, устанавливаемые на крышах высотных домов, рельсы, по которым механизм со специальной люлькой может быстро сновать вверх и вниз и многое другое. Но изменение существующих строительных стандартов и внедрение альтернативных проектов требуют очень больших средств и времени на утверждение и реализацию. Пока все разработки, ведущиеся в мире, и в том числе в Израиле, находятся на стадии рассмотрения. К сожалению, ни в одной стране технической революции в этой области пока еще не произошло.

Парящий над миром
 
Недавно в Израиле произошло событие, которого никто и не заметил. Двое израильтян поднялись на Эверест, потеснив с пъедестала известного альпиниста Ареля Дорона – первого из наших соотечественников, оставившего здесь свой след четырнадцать лет назад. Так что пик Эвереста отмечен уже присутствием трех израильтян. А вот палестинец Али Бушмак до вершины не дошел. Он вообще едва уцелел, и то благодаря поддержке израильтян, с которыми шел в одной связке. И все же палестинский флаг был установлен на вершине Эвереста рядом с израильским. «Я вовсе не собирался этого делать, - говорит спецназовец Дуду Ифрах, принимавший участие в операции «Защитная стена» и многих других, - более того, даже мысли подобной не допускал, но когда я оказался на вершине и услышал по связи слабый голос Али, который остался в лагере на отметке 6 400 метров, вдруг решил, что сделаю это ради него. Он так хотел сюда подняться, что едва не умер. Когда ты идешь с человеком в одной связке долгие дни, страхуя его и делясь последним, тебе уже совершенно неважно, кто он – палестинец или китаец. Отсюда, с вершины Эвереста, ты начинаешь на многие вещи смотреть совсем иначе - не так, как на равнине».  
 
Услышав от Дуду эти слова, я улыбаюсь, представляя, как карабкаются на Эверест в одной связке члены правительств всех враждующих государств, оставив внизу ролс-ройсы, секретарш и охрану. Но только - решит ли это проблему мира?
 
- Ты всерьез думаешь, что подобные миссии способны что-то изменить? – спрашиваю я.
 
- Нет, конечно. Да, мы побывали там, вернулись, и что? По большому счету никого это не интересует, кроме наших близких. Журналисты не стоят в очереди, чтобы взять интервью у участников такого необычного похода. На самом деле, кроме тебя, никто еще не задавал нам столько вопросов после того, как мы вернулись оттуда. Никто, кроме наших близких. Через год в США покажут фильм о нашей экспедиции (в группе был американский кинооператор), может, тогда у людей появится ко всему этому интерес. А пока тишина.
 
- Ты веришь в то, что один человек способен что-то изменить?
 
- Нет. Но если таких людей будет много, кто знает. Вот, например, инициатор нашего похода – американец Ларс Трамболь – как раз из таких. Часть денег, которые он собирал для экспедиции в течение четырех (!) лет с таким трудом, и которых хронически не хватало, Ларс пожертвовал для школьной библиотеки в Непале. Поначалу нам было трудно принято его поступок. Но сейчас я понимаю Ларса.
 
- Насколько я правильно тебя поняла, эта миссия была задумана одним человеком?
 
- Да. На самом деле за ней не стоят никакие миротворческие организации и движения, подобные израильскому «Шалом ахшав». История Ларса очень простая. Он пережил тяжелый развод. Чтобы развеяться, начал путешествовать по миру, добрался до Непала. И там ему вдруг пришла идея – организовать экспедицию на пик Эвереста, в которой приняли бы участие представители всех религий – от мусульман до буддистов. Потом ему показалось, что если в такую экспедицию включить еще представителей враждующих народов, то это будет еще круче. И Ларс стал искать потенциальных участников через Интернет. В результате в нашей группе оказались два израильтянина, один палестинец, американка, южноафриканец и индиец (он, правда, выше базового лагеря не поднялся, непонятно, зачем, вообще пошел). Плюс кинооператор, руководитель группы, ответственный за обеспечение маршрута и местные проводники (шерпы). Первый раз мы встретились в Египте два года назад, чуть позже в Америке – совершали совместные восхождения на тамошние горы, отрабатывали технику. За два года состав группы немного поменялся - одна участница вышла замуж и забеременела, индиец отпал в силу других причин, и на его место взяли другого.
 
- А как Ларс Трамболь вышел на вас с Михой?
 
- Мы с Михой – профессиональные альпинисты. В отличие от России, в Израиле таких, как мы немного. Миха работает инструктором по альпинизму. Моя ситуация несколько  иная: я вынужден участвовать в семейном бизнесе (мой отец – строительный подрядчик, нам принадлежит гостиница в Твери), но стараюсь не упустить возможности подняться на очередную вершину. К альпизиму я пристрастился в путешествии по Южной Америке, куда отправился, подобно многим израильтянам, после армии. В горы я хожу уже почти десять лет, побывал на «семитысячниках» в Колумбии, Индии и других вершинах мира.
В Индии я едва не погиб. До пика, расположенного на высоте 7 756 метров, оставалось два часа ходу, как у меня из-за разреженного воздуха начались проблемы с легкими. Посинели губы и пальцы, изо рта пошла кровь, появились сильные боли в груди. Я подышал кислородом и продолжил восхождение. Я не мог отказаться от вершины, которую видел так близко перед собой. И дело тут не в амбициях. Я просто хотел быть там, и все. Совершенно естественное желание.
 
Теперь отвечу на твой вопрос – как мы встретились с Ларсом. Сначала Ларс вышел на Миху. А я, в свою очередь, узнав, что затевается подъем на вершину Эвереста, сам обратился к Ларсу, потому что не хотел упустить подобного шанса. Самостоятельная экспедиция на Эверест не каждому по силам: подъем с северной, тибетской стороны обходится в 16-22 тысячи долларов, а с южной, непальской – вдвое больше. Здесь же каждый участник должен был внести десять тысяч долларов, и все. При том, что стоимость всей экспедиции достигала едва ли не 200 тысяч. Одна только палатка стоила семь тысяч долларов, а их было несколько. Я уже не говорю о снаряжении.
 
- Где же удалось собрать такую сумму?
 
- Ларсу удалось договориться с кампанией «Панасоник», которая выделила большую часть, мы с Михой привлекли в качестве спонсоров две фирмы, в том числе – одну компьютерную. Вот так, с миру по нитке, в течение четырех лет постепенно собралась нужная сумма. Во время съемок на Эвересте мы помещали в кадре рекламу наших спонсоров – лого их фирм, получился своеобразный бартер.
 
- А как в группу попал палестинец?
 
- На Али Бушнака вышли мы с Михой. Сначала мы пытались искать потенциального участника в Палестинской автономии – через участников совместного израилько-палестинского похода в Арктику, но вскоре поняли, что это безнадежное предприятие. Во-первых, очень сложно было выйти с палестинцами на контакт из-за проблем безопасности. Во-вторых, выяснилось, что среди них нет профессиональных альпинистов высокого уровня, во-вторых, за участие в экспедиции нужно было внести 10 тысяч долларов. А нам нужен был человек с хорошим альпинистким опытом и деньгами. Тогда мы начали искать кандидата среди палестинцев, эмигрировавших в свое время другие страны, и вскоре вышли на Али, уроженца Шхема. Его отцу некогда принадлежал большой дом и апельсиновые плантации в Биньямине, но в канун Войны за Независимость семья бежала в Иорданию. Али тогда было два года. Он рассказывал, что потом отец нашел работу в Дубаи и перевез семью туда. Али учился в Америке, по профессии он инженер, альпинизм – его увлечение, благодаря которому он побывал на вершинах многих европейских гор. Конечно, в отличие от нас с Михой, он не профессионал, и это очень ощущалось во время подъема на Эверест.
 
- Что он за человек?
 
- По манере поведения – абсолютно западный человек, но с арабской ментальностью.
 
- Какие отношения сложились между вами?
 
- Мне он в этой экспедиции, как это не покажется тебе странным, был гораздо ближе, чем другие участники, и в том числе – Миха. У нас с первой встречи возникло удивительное понимание и взаимная симпатия. Я постоянно опекал его во время восхождения. На высоте 6 400 метров он почувствовал себя очень плохо – страдал от головной боли, рвоты. Я давал ему кислород, готовил еду, помогал собирать снаряжение, брал на себя часть его поклажи. На высоте 7 000 у Али появились признаки воспаления легких и он вынужден был принять антибиотики. Я думал, что он откажется от подъема на вершину, но Али проявил неожиданное упорство. Он сошел с маршрута буквально в последний момент, видимо, почувствовав, что это может стоить ему жизни.
 
- Он знал, что ты спецназовец, принимал участие в операции «Защитная стена» и многих других?
 
- Он узнал об этом в базовом лагере – перед началом восхождения, и сказал, что очень удивлен. Видимо, я вызывал у него совершенно другие ассоциации. Мы оба испытали чувство неловкости и больше к этой теме не возвращались. Был еще один драматический момент: вся группа находилась в палатке, которая служила нам столовой, когда мы получили сообщение о страшном теракте в районе старой автобусной станции в Тель-Авиве. Нам сказали, что погибло 50 человек, только на другой день выяснилось, что погибших гораздо меньше. Мы были в шоке. Возникло жуткое напряжение. И в этот момент Али вышел из палатки. Я был очень разочарован тем, что он не остался с нами, не сказал, что сожалеет о случившемся – просто молча вышел и все. И еще мне очень трудно было принять, то что в одном из наших предыдущих разговоров, когда речь зашла о шахидах, Али сказал: «Я не одобряю их методов, но не считаю их террористами».    
 
- Это повлияло на ваши отношения?
 
- Нет. Мы смогли справиться со своими эмоциями. Потому что нас связывало уже нечто большее, чем альпинистская связка – нормальные человеческие отношения, когда все остальное уже не так важно.
 
- Известие о теракте было единственной травмой во время экспедиции на Эверест?
 
- Были еще два тяжелых момента. Поднимаясь к вершине, я наткнулся на тела погибших альпинистов. Не знаю, кто они и из каких стран, но зрелище было тяжелое. Особенно, когда пришлось обходить третье тело, которое лежало прямо у меня на пути. Видно было, что человек сорвался сверху – все его тело было переломано. Нетрудно представить себе, какие эмоции я испытал в этот момент, зная, что в любую минуту и меня может постигнуть подобная участь – я шел первым, остальные отстали и находились довольно далеко.
 
- Я думала, что тела спускают вниз. Ведь у погибших есть близкие.
 
- В случае с Эверестом это проблема. Экспедиции по эвакуации тел слишком  дороги, не каждая семья может себе это позволить. Многие альпинисты лежат на Эвересте годами - в той самой позе, в которой находились в момент гибели. Мне рассказывали, что иногда те, кто идут следом, сбрасывают мертвых с отвесной стены, уходящей вниз на несколько километров.
 
- Зачем?
 
- Чтобы устранить препятствие на своем пути. Понимаешь, Эверест – непростое место, там постоянно гибнут люди. Во время восхождения нашей группы погибли пятеро из других групп, а неделей позже, когда мы уже спускались, мы узнали еще о десяти погибших. За какие-то две недели – пятнадцать человек!
 
- У вас обошлось без происшествий?
 
- Да. Но мы едва не потеряли Сели – парня из Южной Африки. На вершине он вдруг потерял сознание, и никто не надеялся, что он придет в себя. Но все равно ему стали давать кислород, пытаясь привести в чувство. И в конце концов он пришел в себя, и потихоньку начал спуск. На отметке 8 300 пришлось заночевать, что равносильно катастрофе (организм отказывается функционировать из-за разреженного воздуха и переохлаждения, в палатке – минус двадцать), но другого выхода не было. Наутро потихоньку продолжили спуск, поддерживая Сели кислородом и помогая ему передвигаться. Он выжил, но лишился трех пальцев. Миха тоже сильно – до черноты - обморозил ноги. Но, слава Богу, никто не погиб, все вернулись домой.
 
- Какой момент был в этом путешествии самым счастливым?
 
- Когда я оказался на вершине – 8 850 метров. Это небольшая площадка полуметровой ширины длиной в шесть метров. Я смотрел вниз и видел крошечные фигуирк
 людей, которые поднимались наверх по южному склону. Потом мне кто-то сказал уже в Израиле: «Ну, и что особенного ты мог увидеть с Эвереста? Ты же побывал на многих вершинах. Те же снега, облака, скалы. Пейзаж везде один и тот же». Не знаю. У меня было такое сильное ощущение от мысли, что подо мной лежит весь мир, а я нахожусь надо всем этим, на самой верхней точке. Я никогда не испытывал ничего подобного.
 
- Что ты ощутил, когда вернулся в Израиль? Это путешествие как-то появлияло на твою жизнь?
 
- Я укрепился в желании отойти от семейного бизнеса и всецело посвятить себя горам.
Хочется каких-то перемен, при том, что внутри я остался тем же, что и был. Мне хотелось подняться на самую высокую вершину мира и я это сделал. Остальное для меня в путешествии было менее значимо. Еще раз повторю: в горах совершенно не важно, с кем ты идешь в одной связке – буддистом или православным, греком или индусом, нищим или миллионером. Важно совсем другое – можешь ли ты на него положиться. Потому что твоя жизнь зависит от него, а его – от тебя. У нас с этим было все в порядке. 


Верхом на урагане
 
Он вовсе не походил на супермена. Никаких-таких литых мышц, мощного торса и волевого подбородка. Высокий, худой, улыбчивый, обыкновенный. И тем не менее, передо мной был человек, прокатившийся верхом на урагане, точнее, на ураганной волне,  которые подходят к гавайским берегам всего несколько раз в году.
 
- Зайти в море с берега против ветра при таких волнах невозможно. Я надеялся, что доберусь до нужного места с другом на водном мотоцикле с соседнего пляжа, а оттуда уже поймаю «тремп» на волне, - рассказывает 24-летний тель-авивец Эяль Шелес. – Но мой друг в тот день был занят, и все же я решил не упускать шанса, о котором мечтал много лет. Теперь-то я понимаю, что отправиться в подобную экпедицию в одиночку, безо всякой страховки было настоящим безумием: даже супер-профессионалы на такое не отваживаются – слишком опасно. Но как можно отказаться от мечты?
 
Сначала все идет как по маслу, - вспоминает Эяль, - мне удается поймать хороший ветер и начинаю скользить по направлению к точке, где вздымаются водяные горы высотой не менее восьми метров - с такими мне иметь дела еще не приходилось. Потом ветер вдруг ослабевает, и мне приходится приложить немало усилий, чтобы продолжать движение. Наконец, я на месте. Подходит первая волна, высотой с трехэтажный дом, я оказываюсь на ее вершине и с огромной скоростью мчусь вниз, чувствуя, как за моей спиной поднимается огромная стена воды. Это равносильно падению в пропасть с высокой горы. Меня начинает преследовать очередной исполин, но я седлаю и его, с каждой новой волной чувствовую себя все увереннее. И тут, наконец, появляется та, которую я ждал – гигантская волна высотой не менее двенадцати метров. Я упускаю буквально мгновение, и она разбилась надо мной. Это происходит настолько быстро, что я ничего не успеваю понять. Мне кажется,  будто я угодил в бешено вращающийся барабан стиральной машины: нос и рот забиты водой и пеной, не могу двинуть ни рукой, ни ногой. Меня бьет и крутит в мощном водовороте, не отпуская ни на секунду. «Спокойно, - говорю я себе, - главное, ты уцелел, и сейчас все это закончится». Потом мне удается вынырнуть из воды и сделать первый вдох. Успеваю заметить, что я в трехстах метрах от берега, вижу свой разбитый винтсерфинг. Следующая волна уже не такая высокая, я успеваю поднырнуть под нее, а затем потихоньку начинаю плыть в сторону винтсерфинга, покидая опасный район, где разбиваются огромные волны. И тут я ощушаю сильную боль в ноге, к тому же ноют зубы. Отрываю крепление вместе с парусом и пытаюсь грести к берегу, уцепившись за доску. Я уже в двадцати метрах от скал: ищу между ними просвет, чтобы выбраться на берег. По пути все время приходится подныривать под настигающие меня волны. Выбраться на берег не удается, очередная волна вырывает у меня из рук доску, а течение уносит меня назад, в море.
 
В таких случаях лучше не противиться течению – это бесполезно, - объясняет мне Эяль. - Лучше подчиниться стихии, даже если берег удаляется на глазах, а потом попытаться отплыть в сторону.
 
Силы мои на исходе, - продолжает вспоминать он, - Меня уносит в глубь моря метров на 500, и тут на мою удачу появляется водный мотоцикл: знакомые ребята-аргентинцы решили покататься на больших волнах. Они подбирают меня и пытаются пристать к берегу, но безуспешно. Тогда, выждав, пока волна немного ослабнет, я прыгаю в воду и карабкаюсь на скалы. На море вздымается очередная водяная гора с пенной шапкой, но я уже в безопасности – с вывихнутым коленом и едва не лишившийся от удара нескольких зубов.
 
- Где все это происходило?
 
- На острове Мауи. Там есть берег под названием Джозес, куда поздней осенью и зимой подходят гигантские волны высотой до пятнадцати метров, порожденные бушующими в центре океана ураганами. Причем, это происходит не более пяти-шести раз в году. Знал я об этом давно, а когда увидел, понял, что не успокоюсь, пока не прокачусь на такой волне.
 
- Ты часто бываешь на море?
 
- Можно сказать, я живу там. Правда, правда, меня не покидает ощущение, что на суше я провожу гораздо меньше времени, чем в воде.
 
- И давно у тебя это?
 
- Сколько себя помню. У родителей была яхта в тель-авивской марине, и все мое детство прошло там. Мне было лет восемь-девять, когда я начал выходить в море самостоятельно на специальной детской лодке и вскоре уже участвовал в разных соревнованиях, и даже получил титул чемпиона в своей категории. Еще года через два я впервые увидел на пляже гостиницы «Хилтон» парней, катающихся на доске и был просто заворожен этим зрелищем: оказывается, на доске в море можно выходить и при больших волнах, не то что на лодке. Я тут же отправился к отцу и сказал, что хочу попробовать. С родителями  мне, надо сказать, повезло: они и сами очень любят море и проводят там большую часть времени. Маме уже за 50, но она не упускает возможности покататься со мной на винтсерфинге, когда я возвращаюсь в Израиль.
 
- Возвращаешься в Израиль? А где же ты живешь?
 
- Большую часть времени я провожу в разных странах, куда выезжаю на соревнования, месяцами живу на Гавайях – там самые идеальные условия для занятий виндсерфингом. Сюда устремляются любители виндесрфинга со всего мира. Впервые я попал на Гавайи, когда мне было 18 лет, и с тех пор езжу туда постоянно.
 
- Насколько я поняла, ты приобщился к виндсерфингу с 12 лет?
 
- Да. Отец купил мне первый серф. И второй, и третий. Спонсоры появились у меня гораздо позже. Это довольно дорогой вид спорта. Когда я еду на соревнования, то беру с собой три полных комплекта. Стоимость каждого из них примерно 20 тысяч шекелей. Туда входит все: доска, парус, крепление и прочее снаряжение.
 
- Нелегкая поклажа. Когда альпинист поднимается в горы, он прибегает к помощи шерпов. А что в случае с тобой?
 
- А я, как улитка, все тащу на себе. Это серьезный груз – три огромных тюка, по 60 килограммов весом каждый. Всякий раз приходится доплачивать в аэропорту за перегруз.
 
- В последнее время о тебе стали писать серьезные специализированные журналы, издающиеся в Европе. С чем это связано?
 
- Это началось после того, как в прошлом году я вошел в десятку лучших виндсерфингистов, принимавших участие в международных соревнованиях на Гавайях. Тогда же на меня обратили внимание известные международные фирмы, вызвавшиеся вкладывать средства в мое продвижение в этом экстремальном виде спорта. То есть я начал входит в эту сферу уже на правах профессионала.
 
- А что осталось для души?
 
- Мне жутко повезло: я продолжаю заниматься любимым делом, которое теперь уже является и моей профессией. Здорово, что это произошло сейчас, когда мне всего 24 года, и у меня еще уйма времени и возможностей.
 
- Винтсерфинг – твое единственное увлечение?
 
- Я бы сказал так: главное. А еще я увлекаюсь йогой и компьютерами.
 
- Что ты ощущаешь, когда выходишь в море?
 
- Это трудно описать словами. С одной стороны, я как бы выступаю против природы, стараясь подчинить себе ветер и волны, с другой стороны – я с ней заодно, потому что чувствую себя ее естественным продолжением и просто разумно использую дарованную ею силу. Сегодня я получаю удовольствие от волн любой высоты, и у меня нет страха. Чем больше волны и сильнее ветер, тем сильнее влечет меня к себе море. Этим экстрим, наверное, и отличается от обычных видов спорта. Конечно, тут есть своя доля риска. Я не раз попадал в опасные ситуации, когда у меня уносило оборудование, я попадал в сильные течения, бурные водовороты, меня накрывало волной. Но если бы всего этого не было, откуда бы взяться опыту, который убережет тебя в следующий раз?
 
- Знаешь, я представляла тебя несколько иным – более накачанным и спортивным, что ли.
Все-таки, чтобы управлять парусом при сильном ветре – для этого нужна недюжинная сила.
 
- Сила тут ни при чем. Здесь главное умение. Технология производства винтсерфинга сейчас такая продвинутая, а материалы – настолько качественные, что от тебя требуется лишь способность точно рассчитывать движения и умело маневрировать. Выйди на тель-авивское побережье и ты убедишься в том, что сегодня на доски становятся любители любых возрастов – от десятилетних до 60-летних и старше. Конечно, для занятий винтсерфингом нужна определенная физическая форма, больше – ловкость, опыт и умение, но ты ведь говорила о силе, а это уже немного другое. Сила нужна штангистам.
 
- Что ты испытываешь, когда выходишь из моря?
 
- Примерно то же, что испытывают космонавты во время невесомости. Удивительную легкость, только на ментальном уровне. Я свободен от всех забот и тревог, у меня спокойно на душе. И это состояние возникает независимо от того, сколько времени ты провел в море – десять минут или два часа.
 
- Известно, что наше средниземноморское море довольно опасное.
 
- Не опаснее, чем другие. Здесь мощные течения, но нет таких гигантских волн и опасных скала, как на Гавайях. Море надо просто любить и относиться к нему с уважением.
Мне кажется, что тонущего человека прежде всего убивает не море, а его страх перед водной стихией. Выше я уже говорил о том, что даже если тебя уносит мощное течение, не надо паниковать – лучше сначала подчиниться ему, а затем попытаться уклониться в сторону и поплыть к берегу. Именно это спасло меня и еще одного парня из Англии два года назад у берегов Португалии, когда нас унесло далеко в море. Мы смогли потихоньку выбраться из мощного потока и поплыли к другому берегу, который находился достаточно далеко, но у нас не было другого выбора. Был еще один случай – на Гавайях, когда мощной волной выбило снаряжение и меня начало уносить в море. Мои друзья, наблюдавшие с берега, позвонили спасателям, но их все не было. Между тем, прошло уже минут сорок, и я решил спасаться собственными силами. Вариант, собственно, был всего один: поймать «тремп» на волнах, устремляющихся к берегу. Я рисковал, поскольку волны были очень большие, и если бы меня швырнуло на скалы, мы бы тут с тобой сейчас не беседовали. Но, к счастью, обошлось. На помощь пришли моя всегдашняя выдержка, способность сконцентрироваться, правильно оценить ситуацию и контролировать каждое движение. В море нельзя расслабляться и думать о чем-то отвлеченном. Иначе может случиться непоправимое. Мечтать лучше на берегу.
 
- Какие дни для тебя самые тяжелые?
 
- Когда я лишен возможности выходить в море – из-за штиля, потери оборудования или вывихов. Вот это настоящая мука. В такие дни очень выручают занятия йогой.
 
- Ты объездил за последние годы немало стран. Какие впечатления были самыми сильными?
 
- Пожалуй, на Гавайях – другого такого места в мире просто нет! А в Бразилии мне очень понравились люди. В большинстве своем они небогаты, у иных – ни денег, ни еды, живут одной рыбой, но это не мешает им радоваться каждому дню и делиться с другими последним, что у них есть. Кстати, моя девушка живет в Бразилии. Мы встречаемся с ней несколько раз в году, а познакомились на Гавайях. Скоро поеду на Мадагаскар, где  никогда еще не был.
 
- Ты по своему внутреннему ощущению израильтянин, или уже гражданин мира?
 
- Израильтянин. Где бы я ни находился, всегда слежу за тем, что происходит в стране. Я родился и вырос в Тель-Авиве, здесь мои родители и друзья. Куда бы меня ни забросило, мой дом всегда будет здесь, в Израиле. Место не самое спокойное, конечно, но для меня лучше него все равно нет.
 
- Тебе приходилось встречать в море какую-нибудь экзотику?
 
- Да, гигантских морских черепах на Гавайях. Они очень спокойные и красивые. Я сумел приблизиться к ним максимально и хорошенько рассмотреть. А еще однажды я встретил семейство китов – огромных, метров восемь длиной. Они двигались довольно быстро, но заметив меня, немного притормозили, и я смог приблизиться к ним на расстояние метров двадцать. Это был такой восторг – впервые я видел китов так близко от себя. Кстати, в местах, где я бываю, водится очень много акул, но мне их, к счастью, встречать еще не приходилось, и меня это вполне устраивает.
 
- Ты встречал на соревнованиях любителей и профессионалов из разных стран. Что это ща люди?
 
- Немного сумасшедшие – в хорошем смысле слова. Одержимые винтесрфингом, как и я.
Как правило, очень легкие в общении, оптимистичные и способны получать удовольствие от самых простых вещей. 
 
- Ты оседлал самую высокую в мире волну. Твоя мечта сбылась. Что дальше?
 
- Нет предела совершенству. Я бы хотел стать чемпионом мира. Это откроет мне новые возможности. Но даже не это главное, а само ощущение того, что ты лучший среди лучших – причем, в любимом деле.
 
- Опасные ситуации, когда ты понимаешь, что можешь погибнуть, что-то меняют в твоем отношении к жизни?
 
- Безусловно.
 
- Я становлюсь более осторожным и больше начинаю ценить каждое мгновение жизни. Я говорю себе: «Сегодня тебе повезло, но в следующий раз будь, пожалуйста, более осторожным», - смеется Эяль.

В западне

С высоты птичьего полета они кажутся язвами на теле земли: с каждым годом в прибрежной зоне отступающего Мертвого моря появляются сотни новых провалов. Единственное спасение от них – бежать... Бежать из района, где они начинают появляться. Так утверждает известный исследователь подземных пустот в районе Мертвого моря Эли Раз. Однажды он ожидал спасения на дне одной внезапно открывшейся под его ногами ямы в течение целого дня, рискуя быть заживо погребенным от любого неосторожного движения.

Бессрочная командировка

До Войны Судного Дня геолог Эли Раз занимался исследованиями в районе озера Кинерет. В 1974-м ему предложили поработать в районе Мертвого моря. Директор тамошней полевой школы погиб во время войны: ему искали замену хотя бы на первое время.

- Я поехал туда ненадолго и неожиданно для себя остался навсегда, - впоминает Эли. – Просто влюбился в этот район. В конце 1980-х на южном побережье Мертвого моря начали появляться земные провалы. Тогда многие предпочитали об этом молчать из опасений, что это отпугнет людей и нанесет ущерб туризму. Я начал отслеживать явление и увидел, что земные провалы открываются и в других местах, в том числе – в северной части. Благодаря поддержке министерства инфрастуктуры мне удалось обнародовать первый научный отчет о происходящем в районе Мертвого моря. Вскоре и другие ученые начали проводить здесь интенсивные исследования, которые продолжаются до сих пор.

Карстовые провалы – явление известное, - продолжает он. - Эта проблема существует во всем мире. Недавно мы узнали об ужасной трагедии, которая произошла во Флориде: открывшийся под спальной комнатой жилого дома огромный провал в одно мгновение поглотил Джефа Буша вместе с кроватью. Могу представить себе охвативший его ужас... Дело в том, что однажды мне довелось испытать подобное, но, в отличие от Буша, я выжил.

Дневник из земляной западни

О том, что с ним произошло десять лет назад, Эли Раз написал в своем дневнике, который вел в на дне земного провала, пытаясь отвлечься от тяжелых мыслей. Долгие часы плена не лишили его надежды на спасение.

...В то утро Эли проснулся в шесть утра и отправился на джипе в район земных провалов. Он знал опасную зону как свои пять пальцев и сегодня собирался исследовать одну из недавно образовавшихся ям. Эли привычно проводил ее замеры, как вдруг земля под его ногами разверзлась и он полетел вниз. Очевидно, границы ямы расширились и были покрыты лишь небольшим слоем почвы, чего он знать не мог.

Поначалу ему показалось, что он ослеп, но когда пыль улеглась, на недосягаемой высоте проявился кругляшок неба. Глубина ямы с рыхлыми стенами была не меньше девяти метров, и он лежал теперь на самом дне. Эли осторожно пошевелился: кажется, цел, переломов нет. Кровоточащая ссадина на лбу не в счет. Но положение почти безнадежное. Мобильный телефон не работает. О том, чтобы карабкаться наверх, даже думать нечего: любое движение может вызвать дальнейший обвал и заживо похоронить его на дне ямы. Вся надежда на спасателей: к концу дня его наверняка хватятся и начнут искать. Хорошо, если успеют найти до наступления темноты... А пока остается только ждать. Эли корил себя за собственную беспечность. Раньше он был куда осторожнее: отправлялся в опасный район с помощником, надевал на голову каску и постоянно находился на связи с киббуцом. Как же он мог пренебречь простейшими правилами! Ведь даже никому не сообщил, в какой район едет. Теперь единственная надежда на джип, оставшийся наверху, который укажет спасателям, где его следует искать наверняка.

Двигаться на дне ямы было нельзя, невыносимо ныла спина. Иногда порывы осеннего ветра наполняли провал пылью и песком. Он слышал шум пролетающего самолета. Иногда ему даже чудились отдаленные голоса. Чтобы не думать о плохом, Эли начал писать – сначала на листочке для замеров, которые не успел нанести, потом на чудом завалявшейся в кармане открытке, и, наконец, на рулоне туалетной бумаги. Он писал своим близким о том, как их любит, и даже поймал себя на том, что улыбается при мысли о внуках. Время тянулось очень медленно. В яму пожаловали мухи, а какой-то жучок, очевидно, тоже упавший сверху, снова и снова предпринимал сизифовы попытки выкарабкаться наружу, но всякий раз скатывался вниз. Исследователя восхитило его упорство, о чем он тоже поведал своему дневнику. В какой-то момент он даже захотел протянуть руку и помочь жучку преодолеть трудный барьер, но вовремя спохватился, впомнив о том, что любое его движение может нарушить хрупкое равновесие рыхлых стен.

Эли обсудил вместе с дневником возможные сценарии своего спасения, подробно описав, как это примерно будет происходить – с участием его киббуцных друзей, и их извечными шутками по его поводу. Но даже самый лучший сценарий обрекал его как минимум на пятичасовое ожидание. Самый же худший эту цифру и вовсе удваивал. Сколько он еще сможет продержаться в яме? И когда начнется ее дальнейшее обрушение? Эли вовремя себя остановил, написав в дневнике по-английски: «think positive!!!» (думай позитивно), чтобы глаз сразу выхватывал эту фразу из текста, который он писал на иврите.

Он начал вспоминать израильских экстремалов, игравших в поддавки со смертью и выбиравшихся из самых невероятных ловушек, но тут же поймал себя на том, что с ними все происходило в течение очень короткого времени – не так, как с ним. И была хоть какая-то определенность. Лучше ему переключиться на воспоминания о Войне Судного Дня и подумать о раненых, которых все же находили под огнем на поле боя, спасая им жизнь. Да, конечно, это именно то, что ему сейчас нужно. Тем более, что его положение намного лучше, чем было у них: во-первых, он цел, во-вторых, его скоро хватятся и начнут искать. В-третьих...Тут Эли озарило. У него есть фотоаппарат! И если спасатели появятся здесь после наступления темноты, то, заслышав их голоса, он сможет привлечь их к яме яркими вспышками съемки. Пока же Эли решил сделать несколько снимков со дна провала. Он щелкнул себя, потом жучка-героя, продолжавшего карабкаться наверх, и, наконец, голубой кругляшок неба наверху.

Впоследствии эти фотографии станут иллюстрациями уникального дневника,

а к ним будут присоединены еще несколько снимков чудесного спасения Эли Раза, снятые уже его товарищами, вытащившими его со дна ямы с помощью специального снаряжения.

Запретная зона

Процесс образования провалов в прибрежной части Мертвого моря, начавшийся в конце 1980-х, идет все более интенсивно. Здесь насчитывается уже три с половиной тысячи ям, к которым ежегодно добавляются еще порядка 400. Диаметр самых крупных из них составляет 25 метров, а меняющаяся от продолжающихся обвалов глубина достигает 15-20 метров. Мест, куда в силу опасности закрыт доступ людям, появляется все больше. Провалы наносят ущерб не только туризму, но и сельскому хозяйству: некоторые плантации финиковых деревьев, приносившие киббуцу Эйн-Геди в прошлом неплохой доход, уже невозможно использовать из-за образовавшихся провалов. Ямы угрожают и отдельным участкам единственной проходящей здесь дорожной трассы 90. Особенность явления, наблюдаемого в районе Мертвого моря, состоит еще и в том, что процесс идет слишком быстро и интенсивно. Море с каждым годом отступает, нарушая баланс почвы. Можно ли хотя бы избежать при этом гибельных последствий, подобных тем, которые в разное время происходили в других странах? На юге Италии автомобили провалились под землю. Автобус упал во внезапно образовавшуюся дыру в Лиссабоне. В китайском городе Нинсян образовавшийся провал продолжает расти и уничтожил уже 20 домов.

- По поводу укрепления дороги предлагаются всевозможные инженерные проекты, которые достаточно дороги. В том числе речь идет о возведении моста над потенциально опасной зоной - объясняет мне Эли Раз. – Предположим, инженеры смогут найти решение, как защитить от подступающих провалов участок дороги, или электростанцию, но, во-первых, не факт, что его можно будет применить в любом другом месте, во-вторых, все равно речь идет о временном улучшении ситуации. Мне кажется, важнее отыскать линию прежней границы Мертвого моря: за ней провалы не будут образовываться, значит, можно перенести из опасной зоны участок дороги туда. Это обойдется дешевле, и будет надежнее любого другого варианта. Я убежден, что бессмысленно противостоять провалам, когда от них проще «убегать».

Существуют более глобальные проекты: «наполнение» Мертвого моря с целью поднятия его уровня путем переброски вод из Средиземного или Красного морей, - добавляет он. – Но тут есть свои подводные камни и много неясного. Если учесть, что химический состав воды совершенно разный, не обернется ли это в будущем более серьзными экологическими проблемами для всего региона? Мы не можем исключить и того, что на определенном этапе установится некий баланс и земная поверхность в районе Мертвого моря начнет «успокаиваться» - ученые постоянно ведут наблюдения за происходяшим процессом с помощью спутниковой системы. Я за двадцать лет собственных исследований научился неплохо определять признаки намечающегося провала, но новые технологии способны уловить даже самые мизерные изменения, недоступные человеческому глазу.

...Эли не раз бывал в Иордании и видел, что происходит у наших соседей на противоположном берегу Мертвого моря. Там провалов значительно меньше и появляются они только в южной части побережья. Исследователь не скрывает своего разочарования по поводу того, что в последние годы у правительства уже нет прежнего интереса к проблемам Мертвого моря. Он еще помнит времена, когда исследования ученых получали большую поддержку от правительства, готового рассматривать любые предложения альтернативы.

24. ЧРЕВО ТЕЛЬ-АВИВА

Чрево Тель-Авива

Блошиный рынок

Однажды на главной торговой улице Яффского блошиного рынка появился гроб. Не настоящий. Символический. Таким незамысловатым образом местные торговцы  демонстрировали городским властям неминуемую смерть своих бизнесов, если те не понизят муниципальный налог. Впрочем, послаблений они так и не добились, зато стали главными героями вечернего выпуска новостей. История забылась, а рынок благополучно существует и по сей день. Оказывается, он настолько древний, что никто не может назвать точно даже век, не то, что год его возникновения. С названием проще: первоначально рынок носил имя одного из торговцев — то ли Цалахи, то ли Салахи, торговали здесь в те времена преимущественно одеждой. Позже стали привозить мебель. В старых матрасах и кушетках было полно блох, и рынок прозвали Блошиным. Впрочем, ответственность за правдивость легенды возлагаю на старожилов одного из самых достопримечательных яффских мест.

Магазинчики и лавочки здесь принадлежат в основном выходцам из Ирана, Турции, Болгарии и Румынии — в иных уже торгуют дети и внуки первых хозяев. Что же касается духанщиков*, то этот люд обновляется постоянно.

В отличие от тель-авивского рынка Кармель, здешние торговцы не стремятся объединиться по формальному признаку. За десятилетия, или века они так и не удосужились создать свой совет управления делами рынка. Когда «припекает», просто выбирают самых голосистых делегатов для переговоров с муниципальной администрацией и прочими властьимущими. Демонстрация протеста возникает стихийно, и участвуют в ней далеко не все владельцы магазинчиков и «духанов». Зато неформальная жизнь здесь бьет ключом. Когда у кого-то из торговцев выходит замуж дочь, женится сын или рождаются внуки, гуляет весь Блошиный рынок.

Интифада ударила по Блошиному ощутимее, чем по другим рынкам, потому что самую большую прибыль здесь традиционно давали арабы, скупавшие крупными партиями подержанные холодильники, газовые плиты, мебель и старые вещи (то, что на местном жаргоне именуется «шматес»). Торговцы с тоской вспоминают еще относительно недавние времена, когда арабы увозили закупленное на Блошином рынке грузовиками. Позже израильские арабы взяли на себя роль посредников, доставляя большие партии товаров с Блошиного рынка на контрольно-пропускной пункт «Эрез», где происходила их перегрузка на машины палестинских арабов. Затем и это стало невозможным.

Кстати, многие ошибочно полагают, что самые желанные покупатели на Блошином рынке — туристы, потому как именно они готовы выложить за особенную вещицу круглую сумму в «зеленых»*. Торговцы уверяют, что туристы и до интифады покупали здесь сущую мелочь, а больше приходили просто поглазеть и проникнуться местным колоритом.

- Они делают свои покупки в основном в Иерусалиме, приобретая освященные крестики и небольшие сувениры, связанные со Святой землей и библейскими местами, сувениры, которые умещаются в чемодан, — говорят мне старожилы Блошиного рынка. — Неужели ты думаешь, что турист захочет везти отсюда старинный шкаф или светильник?

Так что оставим туристов в покое. На втором месте (после арабов) по покупательной способности — молодые неимущие пары и студенты, которые бродят по Блошиному рынку в поисках недорогой мебели: здесь без труда можно найти приличный салон с журнальным столиком всего за 500-700 шекелей, шкаф и кровать за пару сотен. Третье место торговцы отводят работникам компаний хай-тек, покупающим приличные вещи под старину.

О «русских» на Блошином рынке говорят с уважением, хотя и не считают тех источником стабильного дохода торговцев. Уважают за то, что, по их мнению, «русская» алия оказалась самой жизнестойкой и достаточно быстро встала на ноги.

Торговцы знают о покупательских приоритетах «русских» и вычисляют наших соотечественников еще до того, как они заводят разговор о ценах. Один продавец, например, утверждает: «Русские» — милитаристы, сразу идут к полкам с оружием. Покупают старинные сабли, кинжалы, мечи». Второй торговец уверяет меня, что «русские» еще не зарабатывают на старинные светильники и покупают только стеклянные плафоны или другие недостающие части к своим разбитым лампам.

От «шматес» до антиквариата

...Раньше на Блошином рынке торговали исключительно старьем — мебелью, одеждой, обувью, предметами быта, — которое старьевщики собирали по всему городу и доставляли сюда. Теперь здесь можно найти все что угодно: и антиквариат стоимостью в несколько тысяч шекелей, и стоптанные туфли за два шекеля (и по сей день на Блошиный рынок тянутся бедолаги, нашедшие в мусорной куче кусок трубы или старую дрель, надеясь выручить за нее пару шекелей у местных духанщиков, торгующих «шматес».

…Пытаясь разобраться в «географии» рынка, выделяю несколько районов. Один из них, расположенный на периферии, называют «бухарским» — ибо сюда переместилась большая часть торговцев с «бухарского рынка», располагавшегося в районе стадиона «Блумфильд» и закрытого муниципалитетом.

Торговля тут начинается уже с шести утра. На земле расстилаются просторные полотнища, на которых раскладывают посуду, обувь, одежду, электроприборы, часы и разную мелочь. За право торговать здесь в течение дня  каждый торговец платит муниципалитету налог за место.

Ави Хариш, назначенный муниципалитетом следить за порядком на рынке, вспоминает, как поначалу торговцы отказывались платить мзду — для них это было в новинку: на стихийно образовавшемся в свое время в районе стадиона «Блумфильд» "бухарском рынке" они никому не платили ни агоры. Однако городская служба действовала жестко: у самых строптивых торговцев конфисковывали товар или облагали их штрафом. Так, в спорах и стычках, утверждался новый порядок. Сегодня, по выражению Ави, все торгующие на «бухарском рынке» «дисциплинированны, как солдаты»: не только сами исправно платят налог за место, но и сообщают представителям муниципалитета о тех, кто пытается самовольно захватить территорию без предварительной оплаты.

На центральной улице рынка расположены магазины, торгующие старой мебелью и мебелью под старину, привезенной из Англии, Италии и других стран.

Авраам Атиас, владелец одного из престижных ныне магазинов, забитого под самую крышу завезенной из Англии и Индонезии псевдостаринной мебелью из дерева с красным оттенком, начинал свою карьеру на Блошином рынке в роли старьевщика, собирая в районе Бат-Яма старую мебель и перепродавая ее владельцам местных магазинчиков. Было это три десятка лет назад. Когда у Авраама собралась приличная сумма, он решил открыть собственный магазинчик. Постепенно бизнес пошел в гору, Авраам нанял рабочих, нашел компаньона, с которым начал возить мебель из других стран.

— Ты видишь, во что превратился Блошиный рынок? За утро в магазин заглянули всего три человека. Как будто Судный день растянулся на целую неделю, — сокрушается Авраам. — По пятницам здесь еще ощущается какая-то жизнь и царит прежний, милый сердцу балаган, а в будни все будто вымирает.

При том, что мебельных магазинов на блошином рынке пруд пруди, конкуренции между ними нет. Авраам объясняет это так:

— Мы тут все как одна семья, — отмахивается он. — Если старьевщик, собравший мебель где-нибудь в районе Дизенгоф или в Северном Тель-Авиве, приезжает сюда с полной телегой, мы просто «скидываемся» (здесь у каждого торговца есть право на «алте-захен»*), забираем у него все оптом шекелей за триста. Продаем все это за 500, а 200 шекелей делим между собой. Если же я заранее договариваюсь со старьевщиком, то все знают, что телега предназначается мне, и никто на нее не претендует.

…Параллельно главной, «мебельной», тянется улица, занятая магазинами, торгующими специальным оборудованием для ресторанов и кафе — печами, раковинами для мойки, машинами для приготовления чипсов и прочим. Разорившиеся владельцы ресторанов сбывают ставшее ненужным оборудование по дешевке торговцам на Блошином рынке. Те же, кто только собирается открыть ресторан, приобретают его здесь за полцены.

...На другой стороне улицы выставлен манекен, обряженный в форму английского солдата времен подмандатной Палестины. Чего только нет в развалах этого магазинчика: покрытые пылью пишущие машинки начала прошлого века — «Ундервуд» и «Ремингтон», гранаты-«лимонки», черные тарелки радиоприемников, деревянные фотоаппараты на высоких треногах... Просто глаза разбегаются!

Хозяин всех этих сокровищ тем временем листает страницы старого альбома с пожелтевшими фотографиями. Вздохнув, он протягивает альбом владельцу - неопрятного вида старику, и говорит с сожалением в голосе:

— Навряд ли мне удастся найти покупателя на ваш альбом. Фотографии плохо сохранились, почти ничего не видно.

Магазин Амоса Якоби, предки которого перебрались с Украины в Палестину в начале 1920-х, начинался с его страсти к коллекционированию старинных вещей. Амос собирал их с детских лет. Когда вырос, мечтал, что когда выйдет на пенсию, откроет антикварный магазинчик — просто для удовольствия, но однажды Амос спросил себя: «А зачем ждать до пенсии, когда это можно сделать уже сейчас?» Так и появился этот необычный магазинчик на Блошином рынке, который доставляет его владельцу огромное удовольствие. 80 процентов его покупателей — коллекционеры, 20 — дизайнеры или театральный люд, скупающий старые вещи в качестве реквизита. Остальные приходят сюда как в музей: здесь ощущается запах ушедших веков. Что же касается коллекции Амоса - он продолжает ее собирать. Более того, как одержимый,
вкладывает в нее большую часть заработанного, и она все разрастается и разрастается... А чтобы она не вытеснила его из дома, Амос переключился на коллекционирование миниатюрных вещиц. Таких, например, как действующий фотоаппарат размером в пять сантиметров.

…А вот еще одна колоритная лавочка, принадлежащую Цви Гольденбергу. Всю жизнь Цви занимался сельским хозяйством, пока не открыл на Блошином рынке магазинчик, арендующий театрам и киношникам разный реквизит — граммофоны начала прошлого века, старые швейные машинки и прочую утварь. Где он добывает эти раритеты? У Цви налаженная клиентура. Старики, переселяющиеся в дома престарелых, не хотят, чтобы дорогие им вещи оказались на свалке, и несут их Гольдбергу.

…Выходец из Ирана, Ицхак, почти полвека торгует на рынке старыми лампами и светильниками под старину. Он и дома предпочитает окружать себя старыми вещами. («Старые вещи очень добротные, прослужили кому-то лет 100, а качества не утратили, не разваливаются, как фабричный ширпотреб»).

Ицхак очень привязан к Блошиному рынку (его отец тоже торговал здесь) и ностальгирует по прежним временам. Многие старики, державшие «духаны», поумирали. Их место заняли дети. («Этот рынок хорош тем, что здесь всем находится место — и старьевщикам, и антикварам»).

Кража краже рознь

Иные считают, что если квартиру обокрали, стоит поискать пропавшие вещи на Блошином рынке. Так ли это?

Полицейский Давид Комеди, ответственный отвечает за район Блошиного (иными словами, участковый), не исключает того, что краденые вещи могут обнаружиться здесь, поскольку рынок специализируется на продаже подержанных вещей. Более того, он регулярно получает из полиции информацию о разыскиваемых вещах и пытается отыскать их здесь. Давиду удалось обнаружить немало краденого и даже партий товаров (обчищают не только квартиры, но и магазины, склады). Если кто-то продает новые вещи в фабричной упаковке, не имея квитанции оптовиков на их приобретение, и затрудняется объяснить, каким образом к нему все это попало, полицейский тут же начинает расследование. Нередко к нему обращаются и местные торговцы, страдающие от краж и взломов. Но самое неприятное явление — взломы машин, припаркованных на периферии рынка. Пока владельцы машин прогуливаются по рынку, яффские наркоманы разбивают стекла или ломают замки, вытаскивая из салона все, что попадется под руку.

Местные торговцы не ввязываются в истории с краденым, предпочитая покупать у проверенных старьевщиков, собирающих вещи на улицах, а не у кого попало. Глаз у старожилов рынка наметанный, и обычно они чувствуют, когда им пытаются сбыть краденые вещи.

В пятницу, в самый базарный день, мне показали, где разыскать самого старого торговца Блошиного рынка (или, по крайней мере, одного из таковых). Зовут его Берто, он торгует здесь с малых лет и всем известен.

— Я ужасно зол! — с ходу выпаливает старик. — У меня просто нет настроения говорить сейчас об истории рынка. Я весь на нервах. Весь на нервах! — снова и снова повторяет он.

—.Что случилось, Берто? — спрашиваю его. — Я могу помочь?

— Кто мне может помочь? — отмахивается он. — У меня только что украли старую вещь, которая тянет на тысячу шекелей. Отвернулся на минуту — а ее уже нет.

Вот вам и финал рассказа о кражах на рынке...

Война за тротуары

Старожилы вспоминают, что когда-то на рынке царил настоящий беспредел: торговцы старыми вещами, не имеющие собственных магазинов и «духанов», оккупировали тротуары и проезжую часть, из-за чего образовывались чудовищные пробки. Повозки с запряженными в них ослами или лошадями, кучи тряпья, колченогие кушетки, драные матрасы
— чего здесь только не было! Муниципальные службы с помощью полиции потеснили старьевщиков в специально отведеннык для них места, но война за тротуары длилась довольно долго. Что же касается «бухарского рынка», для него сделали исключение. Зачем портить удовольствие тем, кто любит порыться в разложенных на земле вещах?

* «духан» - торговый лоток
* «зеленые» - доллары
* «альте-захен» (идиш) - старые вещи

Круговорот вещей в природе


Мне рассказали несколько историй. Трогательных до слез. Все они были связаны с одним и тем же местом — тель-авивским антикварным рынком.

Уцелевший альбом

Первая была о старике, все близкие которого были уничтожены в Катастрофе. У него не осталось от них ничего — ни одной вещи и ни одной фотографии. Воспоминания о родных старик хранил в своей памяти, он прекрасно помнил их лица, голоса и улыбки: до того, как в Европу пришла беда, у этой многочисленной семьи была хорошая жизнь и много поводов для радости. Старик любил старые вещи — они напоминали ему о том единственном времени, когда он был по-настоящему счастлив. Он мог часами ходить по этому рынку, перебирая потрепанные книги и разглядывая чужие фотографии из старых альбомов. Однажды он обнаружил в развалах букиниста знакомый переплет, и сердце старика от волнения забилось — то был чудом уцелевший фотоальбом его близких, каким-то невероятным путем добравшийся до Израиля, может, для того, чтобы обрести своего настоящего владельца — единственного человека из большой семьи, кому удалось спастись.

Жизнь после смерти

История вторая начиналась заурядно: некто, представившись коллекционером, предложил антиквару, торгующему на Дизенгоф старыми документами, прийти к нему домой, чтобы оформить сделку о покупке довольно большого количества редких бумаг и фотографий, относящихся к периоду подмандатной Палестины и первому десятилетию существования еврейского государства. Антиквар пришел по указанному адресу, обнаружил табличку с названным именем и постучал в дверь. Перебирая бумаги и фотографии, он обнаружил, что на многих документах указано то же имя, что и на дверной табличке. «Так вы не коллекционер? Все эти документы ваши?» — спросил антиквар у владельца. «Да, мои, — ответил тот. — Поверьте, я достаточно богат, мне принадлежит в Израиле много домов, и я не нуждаюсь в том, чтобы зарабатывать на продаже старых вещей. Я обеспокоен другим — мне некому передать свое прошлое. Я знаю, что после моей смерти дети и внуки выбросят все в мусорный ящик — у них нет никаких сантиментов по поводу семейных реликвий. Поэтому я вас и позвал. Если вы возьмете свидетельства моей жизни, она продолжится и после того, как я умру, ведь кто-то купит эти документы для своих коллекций и будет так же бережно хранить их, как хранил их я».

Круговорот вещей в природе

Третья история была о тель-авивском старожиле, обнаружившем среди старых бумаг свой первый договор об аренде квартиры в Тель-Авиве. С тех пор прошли десятки лет, и человек этот не раз переезжал с квартиры на квартиру, но та была первой — именно в ней начиналась его тель-авивская жизнь. Он купил свой договор у антиквара за десять шекелей и, как рассказывают очевидцы, был настолько взволнован приобретением, что даже прослезился.

Документы антиквару приносят родственники умерших стариков, либо какой-нибудь коллекционер начинает распродавать свою коллекцию. Бывает и совершенная случайность: при сносе старого дома рабочий обнаруживает папку с бумагами и обращается к знатокам древностей, чтобы узнать, какова ее ценность. Вот так происходит круговорот вещей в природе, и чье-то прошлое попадает на прилавок к антиквару, а уж оттуда — в чью-то частную коллекцию.

С чего все пошло

Идея создать в Тель-Авиве рынок наподобие тех, что можно встретить в Европе, принадлежит работнице муниципалитета Ядиде Бар-Цви и коллекционеру Бени Йерухаму, который вот уже в течение многих лет собирает заводные игрушки, изготовленные из жести.  Оба считают муниципальный проект муниципалитета успешным. Антикварный рынок превратился в одну из интереснейших достопримечательностей города, его посещает, множество людей. Иные проводят здесь по полдня, разглядывая старые вещи. У коллекционеров появилось наконец место для встреч, обменов, покупки и продажи экземпляров из своих коллекций. Многие антиквары торгуют здесь редкими книгами, историческими документами, газетами и журналами, выходившими в Израиле много лет назад. Например, известный коллекционер и букинист Игаль Барон привозит сюда каждую пятницу книги, которые не увидишь в библиотеках, — они из частных собраний людей, давным-давно приехавших в Израиль из разных стран.

Рынок

…Антикварный рынок делится на две части: собственно антикварный и комиссионный, где торгуют подержанной одеждой. Однажды утром в комиссионном отсеке рынка объявился пожилой репатриант с целым фургоном скарба. Он собирался покинуть страну и решил распродать все, что имел, пусть даже за гроши. За четыре часа все содержимое фургона было куплено на корню — до последней ложки.

...На одном из столов -  миниатюрный ткацкий станок, на котором, оказывается, можно ткать, на другом — столь же скромных размеров пожарная машина - игрушка позапрошлого века. Тут же фарфоровая, времен британского мандата, посуда с фирменными клеймами. На другом столике обнаруживается целый арсенал -  заржавленные мечи, тяжелые револьверы, сверкающие сабли. А вот -  штык от русской винтовки Мосина. Раны, нанесенные им, не заживали, из-за чего винтовку позже объявили неконвенциональным оружием. Рядом - парабеллум. Единственное в мире огнестрельное оружие, у которого гильзы при выстреле летят не в правую, а в левую сторону.

…Антикварный рынок, в отличие от других тель-авивских рынков, очень тихий: здесь не услышишь ни криков зазывал, ни шумных споров. Многие собиратели приходят сюда просто для того, чтобы встретить себе подобных и пообщаться. Главный интерес здесь не денежный. Тут есть свои завсегдатаи. Например, бывшая американка Эрика, давно живущая в Израиле, приходит сюда по пятницам и неизменно возвращается с каким-нибудь трофеем. Эрика не коллекционер, просто она любит старые вещицы и украшает ими свой дом — вот и сегодня уже успела приобрести деревянную подставку для карандашей, изготовленную в позапрошлом веке. Однажды Эрике удалось обнаружить здесь целую коллекцию американских миниатюр 1930-х годов, которую она тут же всю скупила.

Коллекционеры

Про коллекционеров ходит множество историй. Это совершенно особый мир, в котором кипят нешуточные страсти, доходящие порой до навязчивого состояния. Так, жительница Тель-Авива, которая из-за отчаянной потребности к собирательству всевозможных антикварных вещиц, вынуждена была продать свою большую квартиру и снять недорогое жилье. Она продолжает приобретать антиквариат, который хранится у нее по всем углам в мешках, — места для него уже нет.

Еще одна курьезная история, поведанная мне антикваром Мати Сааром, связана с адвокатом, помешанным на японских безделушках, на которые он тратит все свое состояние. Его дом уже напоминает склад, а он все продолжает и продолжает их покупать. Однажды Мати решил разыграть своего постоянного клиента и выставил на прилавок ширпотреб в японском стиле. Тот, увидев вещицу, загорелся: «Это японская вещь? Сколько ты хочешь за нее?» — «Она очень дорогая», - Мати назвал совершенно нереальную цену. Адвокат словно помешался, умоляя торговца хоть немного сбить цену: «Я очень хочу эту вещь!» Саару  стало неловко, он признался, что настоящая цена безделушки — пара шекелей. На адвокате лица не было. Мати пожалел о своем жестоком розыгрыше.

Антиквары

Через этот рынок проходит много любителей антиквариата и туристов из разных стран. Коллекционеры готовы выложить за интересующую их вещь сотни долларов. Так что жить с этого ремесла можно, а разбогатеть — вряд ли: торговля фалафелем считается в Израиле более прибыльной. Просто большинство из антикваров — сами коллекционеры, и этим многое объясняется. Работа с древними вещами просто доставляет им удовольствие.

Как заявляет Яаков Дац, анктиквар с 30-летним стажем, владеющий пятью языками, этому ремеслу невозможно научиться в университете — его постигаешь благодаря интуиции, жизненному опыту и знаниям, почерпнутым из разных источников, в том числе и от людей. Прежде Яаков держал лавки древностей в разных израильских городах. Потом перебрался на антикварный рынок в Тель-Авиве. На прилавке Даца множество интересных вещей. Например, коврик с вытканными на нем портретами братьев Кеннеди, изготовленный в Америке после убийства Джона Кеннеди; шестидесятилетней давности фонарь с винного завода «Кармель Мизрахи»; газеты, выходившие в Палестине в 1930-х годах. Когда к Якову попадает какая-либо вещь, он не спешит с ней расстаться. Сначала пытается все о ней узнать, ищет аналоги… Существует множество разных источников, и процесс поиска доставляет антиквару огромное удовольствие. Но вот исследование завершено, результаты получены - теперь я знаю об этой вещи все и с ней уже не жалко расстаться.

Вышеупомянутый Мати Саар, в прошлом работник компании «Эль-Аль», долгие годы собирал коллекцию нэцкэ и редких книг. Получив инвалидность, вышел до срока на пенсию и стал торговать древностями, открыв магазин на Блошином рынке в Яффо, откуда впоследствии перебрался на антикварный рынок. И ни разу не пожалел об этом: сюда приходят покупатели, которых не увидишь на Блошином рынке: коллекционеры очень высокого уровня, настоящие специалисты в своей области. Кроме того, здесь постоянно крутятся знаменитости — актеры, телезвезды, журналисты. Себя Мати относит к породе сумасшедших, которые способны каждую пятницу тащить на себе в центр Тель-Авива 20-килограммовую печатную машинку «Ремингтон» начала прошлого века. Может быть, и на нее в конце концов найдется свой любитель.

Рынок Кармель

На рынок Кармель, расположенный в самом сердце Тель-Авива, устремляются кто за чем: политики - за голосами, малоимущие - за дешевизной, а прочие - за остротой ощущений, потому что жизнь здесь по-прежнему бьет ключом, невзирая на интифаду, безработицу и экономический спад. Правда, в дни терактов и на рынке становится потише - горе стирает улыбки с лиц, не слышны напевные крики зазывал, никто не приплясывает за прилавком, не вступает с покупателями в перепалку.

Вот уже несколько лет не могу забыть один эпизод: на непривычно безлюдном рынке раздается истошный женский крик. Немолодая женщина рвет на себе волосы, ее горю нет предела. Торговцы мигом окружают ее, кто-то гладит женщину по голове, кто-то кладет руку" на плечо: «Успокойся, мать, во всех семьях сейчас такое горе. Ты не одна...» (в тот день страна погрузилась в траур после крушения двух вертолетов, унесших жизни семи десятков солдат). А женщина разражается новыми криками: «Деньги! Мои деньги...» (оказывается, ее горе связано с пропажей кошелька). Пространство вокруг нее мгновенно пустеет. «Что же ты, мать, - укоризненно произносит один из торговцев, возвращаясь за прилавок, - сегодня есть более серьезный повод для слез».

Рынок Кармель - это модель нашего государства, чуткий сейсмограф, мгновенно реагирующий на происходящие события. Иногда мне даже кажется, что эта модель в чем-то совершеннее нашего государственного устройства. Здесь присутствуют тот самый плюрализм, терпимость к чужому мнению, которых порой не хватает в нашей израильской жизни. «Духан» (по-русски - «лоток», по-арабски - «баста») ортодоксального еврея Яакова Османа соседствует с некошерным магазином, торгующим свининой («Страдаю, конечно, от такого соседства, - говорит Яаков, собираясь устроить перерыв для молитвы в расположенной неподалеку синагоге, - но что делать. У каждого свой способ заработать себе на хлеб»). Председателем совета рынка избран израильский араб, в прошлом житель территорий, Нашат Хусейн (он же в течение нескольких лет отвечает за безопасность рынка).

Во все времена на рынке Кармель уживались представители разных народов и вероисповеданий. Доступ сюда был открыт всем желающим торговать. То же самое происходит и сейчас, невзирая на ситуацию. Кстати, южная часть рынка носит название «Газа» (когда-то здесь торговали одни арабы, теперь - все вперемежку). В отличие от палестинской Газы, кармельская «Газа» не воюет со своими соседями. Более того, когда несколько лет назад тель-авивский муниципалитет решил потеснить с привычного места «Газу», запланировав построить на ее месте центр общественно-культурного назначения, на защиту «Газы» поднялся весь рынок Кармель.

***

12 лет назад Давид Г., репатриировавшийся в Израиль в 70-е, любил устраивать десятиминутки для своих литературных сотрудников (я в те времена была в их числе), помогавших ему издавать вкладыш на русском языке для газеты «Едиот ахронот», и рассказывал о замечательных личностях Израиля. Мне запомнилась из Давидовых рассказов колоритная деталь: «У ребят с рынка Кармель - вот такие сердца», - для наглядности Давид разводил руками во всю ширь. Спустя 12 лет я снова слышу эту фразу про «широкие сердца ребят с рынка Кармель». Только произносит ее уроженка страны Мейталь Лааби, секретарь совета рынка.

Я узнаю от Мейталь, что раньше, когда терактов было не так много, торговцы с рынка Кармель сами разыскивали малоимущие семьи, потерявшие кого-то из близких, и предлагали им свою помощь: везли семье, исполняющей поминальный обряд, продукты, деньги (собирали с миру по нитке - каждый духанщик давал сколько мог). И это было очень кстати, потому что в те времена еще не существовало хорошо отлаженной системы государственной и общественной помощи пострадавшим от террора. Теперь, когда заработки на рынке Кармель упали, а пострадавших стало слишком много, торговцы оказывают помощь лишь в тех случаях, когда за ней обращаются сами малоимущие семьи, потерявшие сына-солдата или родственники погибших в теракте.

В начале 1990-х, когда в Израиль хлынула большая алия, торговцы тут же отреагировали на это знаменательное событие, организовав по пятницам бесплатную раздачу овощей и фруктов для репатриантов (позже рынок «абсорбировал» новоприбывших, предоставив им в аренду магазины и «духаны». Кстати, к выходцам из стран СНГ - и к покупателям, и к тем, кто торгует нынче на рынке, - у старожилов рынка традиционно хорошее отношение, некоторые из них даже начали осваивать русский язык. «Русских» любят за трудолюбие, интеллигентность, доброжелательность и умение решать конфликты без крика). Нынче рынок Кармель подкармливает всех малоимущих -от пенсионеров до иностранных рабочих, выставляя по пятницам в конце дня на землю ящики, откуда те могут брать овощи, не платя за это ни агоры.

***

Между прочим, рынок Кармель отсчитывает свое второе столетие: сегодня здесь продают свой товар уже внуки первых торговцев, и таких семейных династий насчитывается полторы сотни.

На самом же деле дат рождения у рынка Кармель две. В 1903 году здесь появились первые торговцы, которые приезжали на лошадях и верблюдах, выставляли свой товар в картонных ко робках - прямо на земле, образуя таким образом торговый ряд по всей длине улицы. А в 1912-м Артур Рупин (руководитель сионистской поселенческой деятельности в Эрец-Исраэль, способствовавший приобретению земель в разных районах страны) приобрел в районе будущего рынка Кармель земли, съездил в Россию и вернулся оттуда в 1914 году с группой «русских», которые выкупили у него эти участки на тех условиях, что в нижней части своих будущих жилых домов они откроют магазины или «духаны». Так что мы можем с полным основанием утверждать - первыми владельцами торговых точек на рынке Кармель были выходцы из России.

Известен и такой факт: во время Войны за независимость под многими «духанами» рынка располагались тайные склады оружия.

За всю историю рынка Кармель его торговцев не раз пытались отсюда потеснить (первая попытка была предпринята властями подмандатной Палестины), но всякий раз тем удавалось отстаивать это хлебное, столь удачно и выгодно расположенное место. И в настоящее время продолжается, как выразилась Мейталь Лааби, «тихая война» против муниципальной идеи потеснить южную часть рынка, а на ее месте разместить центр общественно-культурного назначения. Торговцы намерены отстаивать свои позиции до победного конца.

***

В 1999 году на рынке Кармель произошла настоящая революция - впервые был избран совет, в который на добровольных началах вошли представители пяти секторов рынка (вещевого, мясного, «Газы» и двух центральных). С торговцев было снято бремя «дани» (регулярных взносов в кассу совета рынка), а председатель совета и его члены стали руководить рынком, не получая за это никакой мзды.

Раньше, как объяснили мне Мейталь Лааби и Нашат Хусейн, существовала система взимания взносов с каждого торговца (поначалу она была оправданна, так как на эти деньги, например, нередко нанимали адвоката, чтобы отстаивать права того или иного торговца, чей «духан» местные власти собирались ликвидировать или перенести), но потом, как водится, начались злоупотребления. Зарплаты членов совета достигали 7-8 тысяч шекелей в месяц, нередко деньги из кассы рынка шли в чей-то карман, а не на общее благо, и с этим решили покончить одним махом. («Впервые у нас такой совет, который невозможно купить или использовать в чьих-то корыстных интересах», - с гордостью произносит Мейталь.) Единственная мзда, которую торговцы сегодня платят, это земельный налог («арнона»), причитающийся муниципалитету. Налог этот довольно высокий - раз в два месяца от 700-800 шекелей до нескольких тысяч (зависит от размеров торгового места).

В 1999 году в избранный демократическим путем совет вошли по два представителя от каждого сектора рынка. При этом никому из торговцев не возбраняется приходить на заседания совета, если там рассматривается проблема, в решении которой он может принять участие. Чем занимается совет рынка? Лоббированием интересов торговцев, имеющих здесь лотки и магазины. Решает проблемы, связанные с ремонтом тротуаров, стоков (вместе  с муниципалитетом); занимается вопросами обеспечения безопасности (вместе с полицией и службой безопасности); следит за соблюдением санитарно-гигиенических норм (недавно совет изгнал с рынка Кармель торговца, получившего контейнер с мясом в ночное время и оставившего его до утра на улице, а не в холодильнике); за соблюдением правил торговли (торговца, обвесившего покупателя, заставляют компенсировать ущерб) и норм поведения на рынке (торговцев убеждают в том, что они должны проявлять особую чуткость к «русским» покупателям, не владеющим ивритом). Цены на продукты совет не контролирует, и это нормально для свободного рынка, где, кстати, можно найти все что душе угодно - от «экологических» овощей, выращенных без добавок и продающихся втрое дороже, до овощей по бросовой цене - шекель-полтора за килограмм.

Члены совета рассказали мне, что несколько лет назад рынок пережил тяжелые времена в связи с серией ночных взломов «духанов» и магазинов и краж у покупателей. Офицер полиции Ури Бар-Пайон, курироваший в то время район рынка, и Нашат Хусейн, отвечающий за безопасность, навели здесь порядок буквально за полгода, сумев мобилизовать на борьбу всех торговцев и жителей близлежащих домов. В результате войны, объявленной «всем миром» миру криминальному, были арестованы и отправлены в тюрьму 300 преступников, после чего взломы и кражи прекратились, а уцелевшие воровские шайки перебрались в другие места.

***

Политические пристрастия рынка Кармель находятся в прямой зависимости от того, выполняют ли политики обещания, которые звучат на их встречах с торговцами в предвыборный период (имею в виду обещания, непосредственно касающиеся жизни и благополучия рынка). Здесь помнят каждое слово, каждый посул. Биби Нетаниягу до сих пор не могут простить одного невыполненного обещания, а за Арика Шарона в свое время были готовы идти в огонь и в воду - за то, что он обещание свое как раз выполнил. Члены совета уверяют меня, что на 90 процентов рынок Кармель склоняется вправо и к центру, проявляя при этом терпимость к левому меньшинству.

***

Естественно, не могу обойти тему взаимоотношений торговцев с бездомными, обитающими по соседству с рынком и кормящимися за его счет. Члены совета при поддержке полиции делают все возможное, чтобы удалить бездомных от рынка.

- Нам искренне жаль этих людей, - говорит Мейталь, - но какой пример они подают нашим детям (как я уже говорила, дома многих торговцев расположены по соседству с рынком и на его территории) - Тем из них, кто встает на путь исправления и уходит с улицы на съемные квартиры, мы охотно помогаем, - продолжает Мейталь. - Владельцы лотков дают им возможность подработать.

...Но и то, что многие духанщики по-прежнему используют дешевую рабочую силу (бездомных, алкоголиков) при разгрузке грузовиков, зная, что те зарабатывают на бутылку, - факт, не нуждающийся в доказательствах. Я вижу подобное на рынке Кармель не первый год.

***

Нашат Хусейн, вышеупомянутый мною нынешний председатель совета рынка, на Кармеле уже давно. Первые три года был наемным работником, потом приобрел собственный лоток по продаже оливок, солений и растительного масла. Работает по 12 часов, чтобы прокормить 20 членов своей семьи (у Нашата 15 детей).

Авиталь Бен-Цион живет и работает (магазин и жилье его находятся в одном доме) на рынке Кармель 41-й год. Его бизнес - чай, кофе, собственноручного приготовления соленья, а также и резные скульптуры. Заработок - символический. («Я просто люблю это место. Здесь мой дом, мои друзья»). По пятницам в магазинчике Бен-Циона собирается кармельский люд, чтобы пообщаться за чашкой ароматного кофе. А приглашенный Авиталем органист играет любимые посетителями этого местечка израильские мелодии.

Бен-Цион Якупов, представляющий в совете мясной сектор рынка, держит на Кармеле магазин уже в течение полувека. Его отец, выходец из Бухары, когда-то торговал в районе тель-авивской бедноты Шхунат ха-Тиква. У самого Бен-Циона пятеро детей. Живет в районе Кирьят-Шалом. «Заработки уже далеко не те, что были, но, слава Богу, мы здоровы, работаем, жизнь продолжается»).

Мейталь Лааби девять лет проработала в муниципалитете, ушла оттуда в конце 90-х. Живет в квартале, непосредственно примыкающем к рынку Кармель. Мейталь составляет от имени совета рынка письма в разные инстанции - от кнессета до муниципалитета, добиваясь улучшения условий торговли и решения возникающих проблем. («Для многих из этих людей рынок Кармель не только источник семейного дохода, но и образ жизни. Иные пенсионеры держат здесь лоток, чтобы не сидеть дома, умирая со скуки. Я уже не говорю о тех, чьи отцы и деды торговали здесь в течение десятилетий, передав им в наследство лоток или магазин. Разве можно сдвинуть их с этого места?»)

***

О рынке Кармель ходит немало легенд. Будто бы за место здесь надо платить не менее пятидесяти тысяч шекелей. Будто бы торговцы, одетые столь непрезентабельно, на самом-то деле являются владельцами вилл в Герцлии-Питуах, ибо Кармель - самая хлебная территория во всем Тель-Авиве.

В действительности все обстоит совсем не так. И если в лучшие времена с одного «духана» кормилось несколько семей, то ныне, по признанию членов совета, иные торговцы едва сводят концы с концами.

Что же касается условий, на которых рыночное сообщество допускает нового торговца, то они предельно просты: прилавок или магазин здесь можно арендовать у его владельца на неделю, на месяц или на более длительный срок. Сумма арендной платы зависит от того, насколько удачно расположен лоток и насколько благоприятны для торговли данный сезон года и экономическое положение в стране. А потому и разброс арендной платы очень большой - от 400 до 4000 шекелей в месяц. На неделю лоток снимают обычно те, кто хочет быстро распродать партию какого-нибудь товара.

Знаменательно, что и в периоды экономического спада, пустых «духанов» на рынке нет: одни торговцы уходят, а на их место тут же приходят другие. Рынок Кармель по-прежнему, вопреки всем трудностям, «кормит» около 20 тысяч человек - торговцев и членов их семей (в базарный день здесь торгует до 700 лотков и магазинов).

Теперь о пресловутых виллах в Герцлии-Питуах. Торговцы живут преимущественно в районе Большого Тель-Авива (немалая часть - в домах, расположенных на прилегающих к рынку улицах). Труд их, без преувеличения, каторжный. Два-три раза в неделю им приходится вставать в три часа утра, чтобы получать продукцию на оптовом рынке. С шести утра и до семи вечера они на рынке. В хамсин, в дождь, под открытым небом, летом - без кондиционера, зимой - без обогревателя. Своим детям они, по их собственному признанию, желали бы иной судьбы - выучиться на врача или адвоката.

Шхунат ха-Тиква

Мое первое знакомство с районом Надежды (именно так звучит название этого места в переводе на русский, но далее мы будем называть его привычным именем Шхунат ха-Тиква) состоялось несколько лет назад, в престижном  районе Северного Тель-Авива, где я в течение часа безуспешно пыталась найти водителя, который поменял бы мне проколотое колесо.

Мимо проносились серебристые «Тойоты», темно-синие «Вольво», белые БМВ — ни один не притормаживал! Когда надежды уже не осталось, рядом остановилась видавшая виды рабочая машина-тендер, на верху у которой виднелась заляпанная краской стремянка. Двое парней в течение считанных минут поставили мне взамен проколотого колеса «запаску» и пожелали доброго пути. У меня невольно вырвалась фраза: «Вас мне просто Бог послал! Целый час не могла остановить здесь ни одну машину — все проезжали мимо. Что у вас здесь за район такой?» «А мы не отсюда, - ответили парни, - в Северном Тель-Авиве мы только ремонтируем квартиры, а сами из Шхунат ха-Тиквы».

Второй раз судьба закинула меня в ха-Тикву, когда редакция нашей газеты готовила спецвыпуск о детях, погибших в теракте на дискотеке «Дольфи». Именно в этом районе проживала семья Налимовых, потерявшая в этом теракте двух сестер – Юлю и Лену. Улица, где они жили, была не из центральных, но я нашла ее довольно быстро: адрес Налимовых в те дни был известен всем жителям района. Было ощущение, что в этот дом устремилась вся Шхунат ха-Тиква: двери квартиры не закрывались, комнаты были полны людей, говоривших преимущественно на иврите. Соседи, торговцы из ближайших лавочек, одноклассники погибших не оставляли убитую горем семью ни на минуту. В те тяжелые дни я побывала и в других семьях, потерявших детей в страшном теракте, но столь всеобщей поддержки и сочувствия жителей района, как в Ха-Тикве, не увидела нигде.

В третий раз Шхунат ха-Тиква напомнила о себе в ностальгическом рассказе человека, опекавшего заблудших подростков. Я хорошо запомнила его слова о том, что, несмотря на детство, проведенное в районе бедноты Ха-Тиква, кишащем наркоманами и преступниками, он выбился в люди и теперь помогает другим встать на путь исправления. Позже, правда,  я узнала из газетной статьи, что «друг» подростков сел в тюрьму за педофилию, но Ха-Тиква тут была ни при чем.

...Относительно района Ха-Тиквы существует расхожее мнение. Долгое время он считался местом наибольшего сосредоточения тель-авивской бедноты, рассадником преступности, наркомании и прочих пороков. Комментарий же полиции по этому поводу был таким: «Мы не сторонники наклеивания ярлыков на тот или иной район. Когда там возникают проблемы, мы ими занимаемся».

Согласно версии старожилов, жители Шхунат ха-Тиквы — люди простые и открытые, любят вкусно поесть и хорошо развлечься, они не складывают деньги в кубышку, а тратят их. «И это называется бедностью? - восклицает Менахем Шабат, один из уроженцев Ха-Тиквы, проживший здесь полвека. - Когда бы вы ни пришли сюда, здесь все открыто, а кафе и ресторанчики полны народа» (позже мне представился случай в этом убедиться - в одиннадцатом часу вечера даже рынок «Ха-Тиква» был ярко освещен, правда, работал там всего один «духан» - зеленщика. А кафе и рестораны были действительно полны народа).

Что же касается преступности, то о ней здесь говорить не любят и отвечают уклончиво: «Были проблемы, а где их нет?» Более определенный ответ мне удается вытянуть из владельца йеменского ресторанчика Шимона Сальмана (подробней я расскажу о нем ниже): «Что там говорить, кражи здесь случаются. А с тех пор, как в Шхунат ха-Тикве поселились «русские», появились еще и гомосексуалисты - приходи сюда ночью, и ты их увидишь» (продолжая беседовать с Шимоном, я обнаруживаю, что гомосексуалистами Шимон по ошибке называет наркоманов).

Охра Хаза и другие

Главной достопримечательностью района по праву считается стадион «Бен-Йегуда», столь плотно окруженный близлежащими домами, что когда здесь идет футбольный матч, местные подростки облепляют крыши, отчаянно болея за своих кумиров. По преданию, на этом стадионе начиналась карьера знаменитого израильского футболиста Хаима Равиво. Родился он, правда, в другом районе Израиля, но об этом факте его биографии жители Ха-Тиквы обычно умалчивают.

Старожилы района туманно намекают мне также на известных генералов, выросших в Ха-Тикве, имена которых они почему-то предпочитают держать в секрете: настоящая «военная тайна»!

Коли мы завели рассказ о знаменитостях Ха-Тиквы, то первой из них по праву считается умершая несколько лет назад от СПИДа «йеменская» звезда Офра Хаза. Она выросла здесь, последние годы жила в Герцлии-Питуах, а вот родители ее насиженного места не покинули: их дом на улице Боаз известен в Ха-Тикве всякому.

Упомянутый мною выше Шимон Сальман утверждает, что он когда-то играл вместе с Офрой в любительском спектакле на подмостках «Ха-Тиквы»:

- Офра была настоящей королевой - доброй, простой, скромной, - говорит он и неожиданно добавляет: - Каждый, кто вырос в Шхунат ха-Тикве, - король, не задирает носа, в отличие от тех, что родились в Северном Тель-Авиве, с золотой ложкой во рту.

Не забыть бы еще и о такой местной достопримечательности, как пекарни, которые вот уже лет сорок держат здесь выходцы из Ирака и где весь процесс выпечки пит происходит на глазах у покупателей. Я не вез восхищения  - ибо это своего рода искусство - наблюдаю, как Авраам Тахам быстро разминает в руках комок теста, раскручивая его до размера салфетки, коей наши прабабушки покрывали в позапрошлом веке комоды, и затем молниеносным движением приклеивает «блин» к внутренней поверхности жаровни. Через пару минут пита готова.

Здесь не запирают дверей

Район Ха-Тиква основали выходцы из Йемена, выкупившие в 1936 году у местных арабов часть апельсиновой плантации и построившие на ее месте небольшие дома. После дележа территории каждый получил крошечный участок. Строили кто во что горазд. В результате образовалась жуткая скученность и почти не осталось места для прокладки улиц и дорог, не говоря уже о парках, скверах и автомобильных стоянках. Уровень инженерных коммуникаций был ниже всякой критики. Зимы превратились для Ха-Тиквы в настоящее проклятие - во время наводнений большую часть территории заливало водой.

В начале 1970-х государство приняло решение о благоустройстве старых районов: в проекте приняли участие муниципалитеты и еврейские общины разных стран - под эгидой Сохнута. Архитектор Арье Гонен, с 1979 года являющийся советником в группе, занятой реконструкцией района Ха-Тиква, начав работать над проектом, просто влюбился в этот тель-авивский островок и его жителей.

Прежде чем приступить к проектированию, архитектор встречался с обитателями района, расспрашивал их о житье-бытье. На вопрос, почему они предпочитают оставаться здесь, хотя могли бы поселиться в других районах, большинство жителей отвечали так: «Тут все мои близкие - родственники, соседи, друзья. Я всех знаю, и все знают меня. Разве я смогу жить в той же Герцлии, не запирая дверей - так, как я живу здесь?»

Поначалу было вообще непонятно, с чего начать и что можно сделать. Владельцев участков приходилось разыскивать даже через газетные объявления, чтобы получить разрешение на переустройство района. Дело в том, что основатели Ха-Тиквы, получившие в свое время крошечные участки в 100 кв. метров (площадь небольшой трехкомнатной квартиры, в отсутствие дворика, стоянки, тротуара), состарившись, передавали их своим детям. Иные из наследников продолжали жить в Ха-Тикве, иные перебрались в другие районы города или страны, а часть и вовсе проживала за границей.

Старики Ха-Тиквы

...Их можно увидеть на рынке Ха-Тиквы в любую погоду. Скромное пространство одной из боковых улочек, примыкающих к главной торговой магистрали, тесно заставлено столами, за которыми целыми днями играют в домино и нарды («шеш-беш») местные старики. На головах у большинства - темные шерстяные шапочки, которые они не снимают даже в хамсин.

Я пытаюсь разыскать самого древнего жителя Ха-Тиквы.  «Да тут все древние. Разве не видно? Ну, поговори хотя бы с Эдуардом», - отвечают мне.

Седой как лунь Эдуард режется в домино с тройкой партнеров.

- Я тебе все-все скажу, я тут самый старый, но только дай доиграть, у нас сейчас очень напряженный момент, - нетерпеливо говорит он.

Подхожу через десять минут. Эдуард как раз встает из-за стола. Очевидно, в проигрыше он не остался: держится орлом, бросая на партнеров торжествующий взгляд.

Эдуард Моше - выходец из Ирака. Держит на рынке «духан», где торгует зеленью. За прилавком стоит от силы полтора часа, после чего его сменяет жена или кто-то из детей, а сам Эдуард (между прочим, дедушка шести внуков) отправляется играть в домино и «шеш-беш».

-  Я верю в нашу армию и наших солдат, чтоб они были здоровы, - нараспев произносит Эдуард Моше, рядовой житель Ха-Тиквы. Его семья  поселилась здесь в начале 1950-х. Тогда в Ха-Тикве был сплошной «самострой» и ни одного магазина. Продукты выдавали по карточкам. За помидорами, яйцами и бананами приходилось выстаивать длинные очереди.

Эдуард вспоминает, как в 60-х годах вся Ха-Тиква участвовала в «харикот» (производное от арабского слова «движение»): по выходным главная улица перекрывалась, и по ней на огромной скорости мчались из конца в конец машины и мотоциклы. Зрелище было еще то: рев моторов, визг тормозов, крики болельщиков. Но старожилы не припомнят, чтобы во время «харикот» случилась хоть одна авария или кого-либо раздавили бы. Тем не менее полиция положила конец этим увлекательным состязаниям.

…Я пытаюсь разыскать кого-нибудь из «йеменских» семей, основавших в свое время ха-Тикву. Мне подсказывают, что их, скорее всего, можно найти в местных йеменских ресторанчиках. Так оно и есть. Йеменский ресторанчик я нахожу по вывеске. Зайдя, обнаруживаю за стойкой владельца - Шимона Сальмана, живущего в ха-Тикве аж с 1944 года! Начинаю расспрашивать об истории района, а он по-стариковски ворчливо меня обрывает: - Учти, у меня есть для разговора с тобой всего одна минута. Потому что я не привык болтать. И в «шеш-беш» не хожу играть, как некоторые. У меня полно работы.

...В этот момент ресторанчик абсолютно пуст. Примечательно, что разговор наш затянется на добрые 20 минут и будет - не без сожаления - прекращен мною, подгоняемой фотокорреспондентом, торопящимся на очередную съемку.

- Мы жили тогда бок о бок с арабами и вполне с ними ладили, - вспоминает Шимон о временах подмандатной Палестины. - Если и бывали стычки, то в основном из-за девчат или из-за краж. А в остальном у нас были с арабами нормальные соседские отношения, не то что сейчас. Вот от чего мы действительно страдали, так это от наводнений. Все, буквально все тут бывало залито водой. Но ничего, как-то жили. Я с 12 лет работал где придется, на фабрике и в других местах. Потом пошел в армию, служил в «Голани», воевал, слава Богу, уцелел. Дети мои тоже отслужили. Одна дочка - офицер ЦАХАЛа. Сын ходит на сборы, дважды из-за этого терял работу, вот и сейчас в поисках, но ничего, устроится. Ну что тебе еще сказать? Люблю я это место и никуда отсюда не двинусь. А войны я не боюсь. Если начнется, в убежище не побегу.

...На центральной улице ха-Тиквы я встречаю еще одного старожила. Менахем Шабат родился здесь в семье выходцев из Ирака, в 1946-м, за два года до образования Государства Израиль. Он сам заговаривает с нами, заметив сомнения  по поводу стоянки.

- Не бойся, ставь машину, - машет он из своей мастерской по изготовлению жалюзи. — Это тебе не Рамат-Ган, а Шхунат ха-Тиква, здесь нет штрафов.

Случайный знакомец принадлежит как раз к тем жителям района, которые не запирают дверей своего дома.


- Я тебе скажу так - мы доверяем друг другу, но, упаси Бог, обмануть это доверие. Я бы такого и врагу не пожелал. Если ты любишь людей и никому не желаешь зла - тебе в Шхунат ха-Тикве дадут все, последним поделятся. Я вообще думаю, что Ха-Тиква - единственное место в Израиле, где люди настолько помогают другу другу. Вот сейчас всем трудно, но ты не услышишь у нас возмущений по этому поводу. Разве что кто-нибудь скажет: «А когда в Израиле было спокойно? Всегда был балаган». Но зато если жителям Ха-Тиквы покажется, что автобус стал ходить с большими интервалами — ой-ва-вой, они поднимут такой шум! (подобное в истории этого района действительно бывало не раз). Я тебе вот что скажу: случались и те, кто в поисках более престижной и спокойной жизни отсюда съезжал. А потом все равно возвращались! Потому что нигде нет такого места, как Шхунат ха-Тиква. Спроси людей - они подтвердят.

...Менахем прав. Не так уж много осталось в нашей стране мест, где столь явственно ощущался бы дух прежнего Израиля, когда не запирают дверей, и помогают не от достатка, а от души.

На яффском Рифе

...Яффский пляж "Риф", ограниченный с одной стороны причудливой стеной в восточном стиле, с другой старым арабским кладбищем, где из осыпавшихся могил выглядывают выбеленные солнцем кости, пожалуй, самый колоритный на всем израильском побережье.

В начале 1990-х на территории кладбища обосновались местные сатанисты, справлявшие на древних плитах свои черные мессы. До человеческих жертвоприношений дело, правда, не дошло (вмешалась полиция), однако слуги сатаны успели-таки замучить пару-тройку ни в чем ни повинных бродячих кошек.

Однажды в лунную ночь, совершая пробежку по побережью из Бат-Яма до Яффо, мы с приятелем наткнулись на двух арабских парней, которые иступленно любили друг друга прямо на песке - под нависающими над ними прародительскими гробами.

С правой стороны пляжа, где каменная гряда образует небольшую тихую заводь, куда не доходят грозные валы, и где даже в штормовую погоду плещутся женщины и дети, скрывается бездна. Ее отчетливо видно в ясный безветренный день, когда хорошо просматривается морское дно: если устремить свой взор чуть правее, за границы гавани, ему непременно откроется этот темный провал, скрывающийся под водой. Какая там глубина, и что таится на дне - мысли об этом дают простор воображению. И вот уже чудится растяпа пловец, утянутый в бездну неведомой силой и вынырнувший в потустороннем мире, или растерзанный морским чудовищем.

…В начале 1990-х к яффскому пляжу приходилось добираться пустырями. Потом к нему стали прокладывать дорогу и завезли упакованный в кубы специальный камень, которым в Израиле мостят тротуары. На каждом из кубов крепилась фирменная желтая наклейка завода-производителя. "Драгушински", - прочитала я однажды и ахнула: я же прекрасно знаю эту израильскую семью, владеющую небольшим заводом в Ришон ле-Ционе и живущую в Рамат-Гане! Основатель завода Авраам Драгушински, выходец из Польши, бывший узник Освенцима и Биркенау (на его руке на всю жизнь остался синий номер из нескольких цифр). Спасенный русскими воинами-освободителями из фашистского лагеря, он вскоре угодил, благодаря энкавэдешникам, в другой лагерь уже советский, а оттуда - на шахты в Караганду. И только  в начале 1950-х, Аврааму удалось добраться до Израиля. Начинал простым рабочим, трудился тяжело, невзирая на поврежденный фашисткими капо позвоночник, и постепенно - буквально по кирпичику - выстроил свой завод, где нашлось место не только всем членам его разросшейся семьи, но и нескольким десяткам русских репатриантов, прибывшим в страну в начале 1990-х.

...На фоне разноязыкой речи (иврит, арабский, русский, румынский, болгарский), пенсионерских широкополых панам, усиленных мегафоном криков спасателей (на иврите, арабском, ломаном русском), по самой кромке прибоя проносятся всадники на поджарых скакунах. Одних зрелище возмущает ("Куда смотрит полиция? Тут же люди купаются!"), у вторых вызывает эстетические чувства (всадники держатся в седле так непринужденно и грациозно, что просятся в картину), у третьих вызывает одобрительные гортанные восклицания на труднопереводимом арабском сленге.

До интифады на "Риф" любили ездить арабы из Восточного Иерусалима. Они прибывали на пляж обычно в пятницу, поздно вечером, после захода солнца. Приезжали целыми микроавтобусами. Ночевали, очевидно, у своих родственников в Яффо. Море кишело от множества плещущегося в нем народа - ребятишек и женщин, которые целомудренно входили в набегавшие волны прямо в длинных темных платьях и с платками на головах. Что же касается отцов семейств - те воседали на каменных бордюрах, задумчиво устремив взгляд в неведомые дали и посасывая мундштуки наргил. Такого количества наргил в действии (а не в витрине сувенирной лавки старого города в Иерусалиме), я в Израиле не встречала. По самым скромным подсчетам здесь было не менее сотни человек. И все, кроме женщин, дымили. Над пляжем плыл запах ароматного яблочного табака, к которому местами примешивался сладковатый дух марихуаны.

...За последние годы здесь мало что изменилось. Разве что старое арабское кладбище теперь отгорожено от моря невысокой стенкой из крупных камней, а на подступах к пляжу снесен остов недостроенного дома, который годами щерился пустыми провалами оконных глазниц, и на его месте разбита небольшая рощица. По утрам здесь звучит теперь преимущественно руская речь вперемежку с ивритской, по вечерам - арабская. Спасатели по-прежнему делают свои объявления на трех языках. А на каменной стене, тянущейся вдоль пляжа появилось цветное граффити с изображением мечети с минаретом; христианского храма с крестом на куполе; строения, напоминающего синагогу, на котором не хватает знакомой шестиконечной звезды Давида; всадник на лошади и рядом - маленький жеребенок; а надо всей этой идилией - голубь с оливковой веткой в клюве, и вьющаяся внизу надпись по-арабски.

Яффский порт

...По причалу неспешно прогуливается народ, который вполне можно принять за туристов, если бы не кошелки в руках и не прицельные взгляды в сторону прибывающих рыбацких лодчонок. Покупатели, они же любители свежей рыбы, спешат к пришвартовавшемуся судну и зорко выглядывают добычу. Местные гурманы караулят локусов (огромные рыбины, которые ловятся поштучно на перемет, 60 шекелей килограмм), "русские" охотятся за креветками (здесь они на пару десятков шекелей дешевле, чем в рыбном магазине), филиппинцы покупают в складчину практически все.

Суденышки, что пришли пораньше, пришвартовались у причала и торгуют прямо с борта (полиция гоняет тех, кто выносит ящики на территорию причала, - не положено!). "Опоздавшие" пристают к берегу где придется, далеко от покупателей. Лица у рыбаков усталые, сумрачные. Повода для радости с каждым годом все меньше и меньше. Рыба исчезает: от некоторых видов осталось лишь название, которое помнят только потомственные рыбаки да владельцы старых рыбных ресторанов. Оборудование (эхолот, компьютер, в который заносятся "рыбные" места) стоит порядка трех тысяч долларов, лодка еще больше - большинство выплачивает за нее банковскую ссуду годами. Плюс - аренда за место в порту, астрономические штрафы береговой полиции. А фортуна рыбака - дама капризная. Владельцы маленьких судов в бурное море не выходят, а штилевых дней в году куда меньше.

Колоритная парочка - рыжий Ицик из Триполи и его красочно татуированный напарник - вьетнамец Тони (20 лет назад бежал от коммунистов, поболтался в Америке, сидел в тюрьме "Синг-Синг", а осел в Израиле) - выгружают из лодки пять локусов (каждая рыбина тянет килограмма на три). Это весь улов со вчерашнего вечера и до нынешнего утра. У Ицика мутные после бессонной ночи глаза. Покупатель на локусов находится всего один (зато верный - он приходит за любимой рыбиной едва ли не каждую субботу). Ицик оглядывается по сторонам - больше покупателей нет: придется сдать оставшихся локусов в магазин и потерять на этом треть выручки. Машина старенькая, сразу не заводится - какой неудачный день! - Ицик бормочет арабские ругательства.

В магазинчике (он расположен тут же, в порту) не протолкнуться: в субботу сюда устремляются хозяева рыбных ресторанчиков - запасаются деликатесом.

«Капитан» и другие

…Два пожилых араба уютно устроились в тени перед входом в длинное сумрачное строение (здесь рыбаки хранят свою утварь - сети, неводы, переметы и т. п.). Не в пример прибывающим с моря рыбакам, одетым в старое и видавшее виды, эта парочка тянет минимум на капитана с помощником с какого-нибудь океанского лайнера: белоснежные рубашки и под стать им фуражки с золотой кокардой. У "капитана" - выцветшие до белизны глаза. Потомственный рыбак (своего судна не было, ловил по найму у других). Последние четыре года - после инфаркта - не у дел, но каждое утро неизменно приходит в порт и сидит здесь до темноты ("А что мне дома делать? Телевизор смотреть? Здесь, в порту, прошла вся моя жизнь. Я и умирать сюда приду"). У "помощника" еще пару лет назад были собственные лодки, но он оставил дело ("Рыбы нет, заработка никакого, молодежь в море идти не хочет - нет перспективы").

Покупатели видны сразу - они толпятся у ящиков с рыбой. А что делают здесь эти люди, облокотившиеся на перила и наблюдающие за происходящим? Судя по всему, дары моря их не прельщают, да и на рыбаков они не похожи. Однако со всеми в порту знакомы - приветствуют каждую прибывающую с моря лодку. Это завсегдатаи. Просто любители самого места (в отличие от других любителей, которые являются сюда едва стемнеет и отваливают за ужин в рыбном ресторане по нескольку сот шекелей, эти одеты просто и без претензий). Вот, например, Маркус, строитель. По его словам, может построить виллу от фундамента и до крыши, чем и занимался многие годы. А теперь у Маркуса пошла непруха - зарабатывает на жизнь ремонтом квартир. Постоянных клиентов нет, все больше случайные. В порт Маркус ходит много лет. Любит смотреть, как рыбаки возвращаются с моря и сортируют свой улов. Всех знает по именам, с грустью вспоминает прежние времена.

Потомственные рыбаки

В самой тесной части порта обитают старожилы - потомственные рыбаки, владельцы маленьких лодок. Например, Эли. Ему еще нет сорока, а выглядит на все 50: во рту не хватает зубов, руки покрыты язвами от морской соли. ("Рыбаки - самые несчастные люди, у нас нет ничего. Свои маленькие лодки покупаем на ссуду, которую выплачиваем банку много лет. Мои дед и отец были рыбаками, и у меня нет другой профессии. Когда-то здесь было много рыбы, но потом появились яхты, прогулочные катера, и рыба стала уходить. Нам приходится идти за ней далеко в море. Иной раз нет денег на солярку. Работаем по двое-четверо, так что каждая лодка кормит две-четыре семьи. А в море на таком маленьком суденышке в шторм не выйдешь").

Чаки - напарнику Эли - 30 лет. У него, как и у Эли, нет ничего. Он холост. Куда ему привести молодую жену? На дом он еще не заработал. И заработает ли? Заработки тех, кто выходит в море на маленьких лодках, зависят от погоды (никто не рискнет забросить в неспокойное море сеть стоимостью 2-3 тысячи шекелей - порвет) и удачи - это может быть 250 шекелей в неделю, тысяча, а может и ноль (Эли: "Мы продаем рыбу через посредников и порядочно теряем на этом. А кому нам продавать ее? Камням? Покупатели приходят сюда по субботам, и их не так много. А владельцы ресторанов у рыбаков с лодки покупать не станут - им нужна обработанная рыба и соответствующие квитанции").

Элита

В северной части Яффского порта, там, где виднеются пришедшие в запустение склады, доставшиеся Израилю в наследство от англичан*, обитают более удачливые рыбаки - владельцы больших судов (судам этим на самом деле нет цены, потому что рыбаки строят их сами). Им не страшны волны. Они оснащены большими сетями и тащат из глубин не килограммы - тонны рыбы. Выходят в море не на ночь - на неделю и возвращаются к берегу каждые два-три дня, чтобы заправиться и сбросить улов. Кроме владельца на судне еще пятерка наемных работников. Но похоже, что и хозяева больших судов не застрахованы от проблем (Ави: "Нет рыбы - плохо, много рыбы - тоже плохо, цены резко падают. Рынок маленький").

Судно "Ясур" (два совладельца, плюс три наемных работника, плюс два туриста из Голландии, взявшие «тремп» и починившие в качестве мзды всю мелкую электронику на судне) сегодня несет большие убытки - едва вышли в море, начал греться мотор. Вернулись, чертыхаются (Шуки, 34 года, наемный работник, вырос в порту, в море выходит с 15 лет: "Чертовски обидно, что так вышло. Большие суда и так простаивали шестьдесят дней. Министерство сельского хозяйства в течение двух месяцев запрещало ловить рыбу, чтобы дать ей возможность подрасти. Срок истек пять дней назад, а тут такая невезуха").

"Русские» в порту

В южной части порта я обнаруживаю всего одного "русского" (в северной части их больше, работают по найму на больших судах), зато он владеет собственной лодкой, правда, старенькой, которую купил по случаю. Борису 70 лет, приехал с Украины, никакого отношения к рыбной ловле в стране исхода не имел. В Яффский порт его привели поиски заработка и необходимость помочь больным детям (проклятое наследство Чернобыля). Сначала поработал по найму на маленькой лодке. К нему присмотрелись, оценили по достоинству, и когда Борис решил обзавестить собственной лодкой - возражений не было ("Местные рыбаки - золотые люди. Вечные труженики, вечные беспризорные, их притесняют. Администрация порта поломала пирс, а новый строить не собирается.Теперь большинству лодок негде пристать. Швартуются где придется, к берегу добираются вплавь. Рыбаки, в отличие от владельцев яхт, которые швартуются всего в нескольких метрах от нас - посмотрите, какие там основательные пирсы, - не могут много платить за место, такое к ним и отношение").

Бывший одессит Сергей, которого я обнаруживаю в северной части порта, в отличие от Бориса, потомственный рыбак. Год работал по найму на прогулочном катере, но после смерти хозяина вынужден был оттуда уйти: до сих пор судится с сыном владельца прогулочного катера, который хоть и имеет собственную виллу и лучшую марку машины, но задолжал всему Израилю, в том числе - бывшим работникам доставшегося от отца в наследство катера. Сергей последние три года работает по найму у владельца большого рыболовецкого судна ("Работа круглосуточная, шесть дней в неделю - тралим днем и ночью. Дома я бываю только по пятницам. Хозяин платит посуточно. Если выходим в море регулярно, в месяц набегает четыре с половиной - пять тысяч шекелей. Маленькие лодки занимаются стихийной рыбалкой, а тут идет серьезный лов: хозяин большого судна старается использовать максимум дней в году"). По утверждению Сергея, "русские" наемные работники составляют на больших лодках процентов 80.

Яффский порт немыслим без рыбаков: они и их лодки – главная достопримечательность самого места, его «визитная карточка». Не забудем и о том, что это один из древнейших портов мира,  свидетель похода в Хаананскую землю египетского фараона Тутмоса Третьего (середина шестнадцатого века до новой эры), третьего крестового похода, похода Наполеона в Египет и Палестину... На протяжении многих веков это место служило главными морскими воротами Святой земли и принимало паломников (а позже - репатриантов) со всего света. Через Яффский порт ввозился знаменитый ливанский кедр, который использовался при строительстве Первого Храма. С Яффским портом связано немало легенд. Например, миф об Андромеде. По преданию, к одной из двух скал, виднеющихся неподалеку от гавани, и была прикована красавица Андромеда, вторая же скала - не что иное, как останки окаменевшего дракона, которому предназначалась эта жертва.

…Реконструкция Яффского порта не нарушила исторического своеобразия места. В бывших складах, сохранившиеся еще со времен английского мандата, проводятся художественные выставки. На покрытом деревом набережной выступают музыканты. От причалов отправляются в море прогулочные катера. И здесь по-прежнему можно по утрам купить свежую рыбу прямо с лодки.

* «англичан» - речь идет о периоде британского мандата в Палестине

25. МАСТЕРА

Мастера

Масличное дерево на Земле Обетованной

Я влюбилась в него с первых дней пребывания в стране и с тех пор отмечаю его присутствие повсюду: на диких скалистых склонах и в ухоженных сквериках, в останках древних маслодавилен и на израильском гербе, в резных фигурках и декоративных чашах, в маленьких блюдцах на столе и бутылках темно-зеленого стекла на кухонных полках. Масличное дерево, оно же оливковое или олива сопровождает еврейский народ на протяжении всей его истории – с глубокой древности и по сей день. Вечнозеленое, неприхотливое, живописное и щедрое на урожай дерево-долгожитель удивительно соответствует духу этой земли.

Оливковым маслом совершали обряд посвящения Коэнов, оно горело в светильниках Храмовой Меноры. Совершая трапезу, евреи макали хлеб в оливковое масло и ели маслины. Сухие ветки масличного дерева, брошенные в огонь, спасали их в холодные зимы. И по сей день редкая трапеза в доме израильтян обходится без маслин и оливкового масла. Дрова из сухих веток масличного дерева, по-прежнему, согревают в холодные зимы жителей израильского Севера и Иерусалима. Разве что упакованы в компактные фабричные упаковки и горят не в пещерах и древних печах, а в домашних каминах. Живописная олива привлекает художников и фотографов. Что же касается резных декоративных чаш, шкатулок и скульптур, то мы отправимся за ними на знаменитую тель-авивскую улицу Нахлат-Биньямин.

Полено с секретом. Пень-сюрприз.

По вторникам и пятницам на Нахлат-Биньямин особенно многолюдно: по всей длине пешеходной улицы выставлены столики с работами художников и мастеров прикладного искусства. Каждая по-своему хороша. Но встречаются и вещи уникальные и совершенно необъяснимые. Перед нами часть ствола оливкового дерева, которое не спутаешь ни с каким другим благодаря живописному рисунку. Мастер берет полено в руку и жестом фокусника превращает в объемную скульптуру: по обеим сторонам ствола вырастают ажурные конструкции. Следующий номер программы – пенек, опять же из оливкового дерева. Мастер берет его левой рукой, подставляет правую и растягивает наподобие гармошки: из внутренности симпатичного пенька вываливаются шесть (!) плошек, полностью повторяющие его конфигурацию, только уменьшающиеся от одной к другой в размере, как русские матрешки. Реакция публики всегда одна и та же: «Вау! Как ты это делаешь?» И сколько бы Арик Моше (так зовут мастера) не объяснял, все равно будут смотреть на него как на кудесника.

Его историю можно назвать историей озарений, когда нечто родилось из ничего и пришло ниоткуда. Мальчик, чье детство прошло в Рамат-Гане в обычной и совершенно небогемной семье, забил свой первый гвоздь в дерево в шестилетнем возрасте, чем, собственно, все тогда и кончилось. Потом была обычная для израильского подростка жизнь - школа, армия, друзья, путешествия… В 1992-м в его судьбе обозначился новый поворот. Вырезанная по наитию миска из куска оливы вышла красивой. Но сколько же отходов при этом пропало впустую! А нельзя ли расслоить тот же кусок на несколько таких же емкостей, «вынимая» их одну из другой? Оказалось, можно. И более, того - соединить их потом обратно в цельный кусок с многослойным содержимым, чтобы получилась этакая шкатулка с секретом!

Вдохновленный удачным экпериментом Арик пытается проделать то же самое уже не с частью ствола, а с отдельной веткой, «упрятав» в нее неприхотливую конструкцию, которая со временем становится все более сложной и совершенной. Похоже, древней оливе по душе эксперименты мастера: она охотно с ним сотрудничает и готова хранить его секрет: разъятые на части куски целого идеально складываются обратно, превращаясь в часть ствола или ветвь.

Более того, в жизни Арика начинаю происходить удивительные события, словно подтверждая правильность избранного им пути. Однажды ему звонит незнакомец из Меа-Шеарим и предлагает забрать поленья масличного дерева, оставшиеся от его покойного отца, который вырезал из них иудаику. Арик отправляется в Иерусалим налегке, даже не предполагая, какие несметные сокровища ожидают его в Меа-Шеарим. Наследник покойного мастера иудаики открывает перед ним крышку, прикрывающую вход в подвал, со словами: «Ты можешь забрать оттуда все». Спустившись по лестнице вниз, Арик замирает от представшего перед его глазами чуда: 16 кубометров отлично высушенных и готовых к работе оливковых поленьев! На следующий день он отправляется в Меа-Шеарим на грузовике и заполняет доставшимися ему сокровищами не только весь кузов, но и часть кабины. Этого запаса ему хватит на десятилетия работы.

Арик берет в руки полено и сразу видит, что можно из него сотворить. При этом он понимает, что пока не сделаешь срез, не увидишь рисунка, который олива скрывает у себя внутри. Так что окончательное решение остается не за мастером: ему подскажет его само дерево. Олива, растущая во дворе и получающая достаточно воды, анемична: на срезе одно-два небольших пятнышка, никакого простора для фантазии. То ли дело дикая сирийская олива, растущая на равнинах и гористых склонах. Такого богатства рисунка не увидишь на срезе окультуренных масличных деревьев! Словно по внутренней поверхности ствола прошлась рука невидимого художника!

Долгая память оливы

Его история напоминает сюжет знаменитой сказки. На седьмом году жизни в Израиле мастер Цыбульский вдруг почувствовал себя Папой Карло. Ему открылось такое, что не поддавалось никакому разумному объяснению. Древняя олива, подобно компьютеру, хранила в своей памяти события, происходившие столетия назад. Их отпечатки, выступали на срезе, подобно фотографии, и если мастер не покрывал их лаком, довольно быстро бледнели и исчезали.

…Все началось довольно случайно. Кто-то принес ему часть ствола старой сирийской оливы и попросил вырезать из него скульптуру. На одном из оставшихся после работы кусков проступало человеческое лицо, как будто нарисованное художником. Михаил Цыбульский решил, что это игра воображения, но перебирая другие куски, тоже увидел на них лица – в основном семитские, какими их изображали художники прошлого, и картины природы, словно сошедшие с древних гравюр. Они отчетливо проявлялись на свежем срезе, но постепенно бледнели и исчезали, подобно не закрепленной фотографии. Словно старая олива сфотографировала события, происходившие вокруг нее много лет назад, и хранила их в своей «памяти». Художник рассматривал отдыхающего под деревом путника и поражался тому, насколько с точки зрения анатомии точно было изображено его тело. На другом срезе он увидел что-то вроде обрывка старой фотографии, крупно запечатлевшей лицо женщины, стоящей у окна и глядящей в сторону. Рука ее поднесена к подбородку, а все черты лица отпечатаны с удивительной четкостью – до последней складки и морщинки. Ему попадались жанровые сценки: танцующие девушки, целующиеся люди, пасущиеся стада, а иногда встречались крупные изображения человеческой кисти, или стопы. И еще одна интересная деталь: порой появлялось ощущение, что эти портреты принадлежат многим художникам. И выполнены они в разных техниках – от легкого карандашного штриха до полупрозрачных акварельных пятен разной толщины, нажима, насыщенности. Михаил брал в руки срез, поворачивал его под тем, или иным углом, приближал к себе, или отдалял – и изображения сменяли друг друга, открывая все новые и новые сюжеты.

Мастер понял, что столкнулся с чем-то непостижимым и начал разыскивать повсюду поленья сирийской оливы. Он знал, что в  отличие от других сортов олив, ее плоды собирают, как в старину, ручным способом, не подрезая веток и ствола, и дерево свободно разрастается во все стороны. Когда такая олива достигает солидного возраста, ее сердцевина выгнивает, но при этом олива продолжает разрастаться. Спилив ее, не увидишь годовых колец, которые украшают срез любого другого дерева: контуры здесь многократно накладываются друг на друга, создавая причудливый рисунок.

Итак, он собирал поленья сирийской оливы повсюду, где только мог, и обнаруживал на их срезах все новые и новые находки. Среди семитских лиц попадались и европейские. Портреты людей перемежались с силуэтами животных. Размышляя над тайной сирийской оливы, Михаил пришел к выводу, что дерево обладает свойством, позволяющим ему запечатлевать окружающее, наподобие современной дигитальной камеры с ее обширной памятью. Олива испокон веков была в этих краях деревом, плоды которого использовались для производства масла, вокруг нее кипела жизнь, происходили всевозможные события, которые отпечатывались в ее «памяти». Фантазируя на эту тему, Цыбульский допускал мысль, что европейские лица, возможно, принадлежат крестоносцам, которые в средние века появились в этих местах.

Оказывается, доступ к этому хранилищу информации можно получить, обнажив срез ствола, но если изображение не закрепить хотя бы лаком, оно начинает стираться. Михаил обнаружил это случайно. Однажды он передал несколько срезов с изображениями людей гиду, которая решила показать удивительные находки своим туристам. Чтобы никто не принял их за подвох, один срез Цыбульский не стал покрывать лаком, а оставил его таким, как есть. Когда гид вернула ему куски дерева, Михаил сразу обратил внимание, что отпечаток, непокрытый лаком, заметно побледнел, а через какое-то время и вовсе исчез. К счастью, сохранился снимок его первоначального вида.

Художник пытался найти объяснение этому явлению, обращался к ученым. Ему говорили разные вещи, и в том числе, что «просто у оливы такая фактура». Но всех одинаково впечатляло увиденное. Однажды он позвонил раву-кабалисту и спросил его, что, по его мнению, может за всем этим стоять. «Живите так, будто вы ничего не обнаружили», - ответил тот, не добавив больше ни слова. Михаила до сих пор не покидает ощущение, что он получил подарок свыше. И кто знает, возможно, историки нашли бы в изображенных людях лица тех, что оставили свой след в истории? Эта история и по сей день вызывает у него ощущение неразгаданной тайны.

Олива как символ и суеверие

Масличное дерево присутствует с 1949-го года и на гербе государства Израиль, где оливковые ветви обрамляют семисвечник, символизируя мир. А так же на гербе Италии и на эмблеме ООН. А вот какая метаморфоза произошла с ветвями оливы в 1974 году на гербе израильской полиции: первоначальная модель, доставшаяся в наследство от полиции эпохи британского мандата, демонстрировала неограниченную власть полиции над гражданами, и было решено переместить шестиконечную звезду, находившуюся поверх венка оливы,  внутрь ветвей, символизирующих народ Израиля, подчеркивая тем самым, что в демократическом государстве полиция не диктует гражданам свою волю, а служит им и их защищает.

В истории и мифологии разных стран оливковая ветвь с древних времен считалась символом мира и добрых намерений. После окончания Всемирного потопа голубь, посланный Ноем на разведку, вернулся с веточкой оливы в клюве - символом восстановления мира между Всевышним и человеком. Оливковую ветвь несли на переговоры посланцы государств, желающих положить конец войне.

Что же касается суеверий, то в старые времена новорожденного младенца в странах Средиземноморья было принято первый раз напоить водой с листа масличного дерева: якобы, малыш не узнает жажды, подобно неприхотливой оливе, не требующей полива. На Крите сохранился обычай класть на могилу умершего три ветви оливы, что тоже достаточно символично. Приглядитесь и вы заметите, что даже погибший ствол оливы выпускает новые побеги, которые впоследствии покроются зелеными оливками. Не так ли продолжается и род человека после его смерти?

Его холсты - дома, его музей - город

...Каталогов его выставок не существует. Он не выставляется в галереях и музеях. Однако в Израиле нет художника более известного, чем Рами Меири. Его знает стар и млад, живущий в Тель-Авиве и Хайфе, Иерусалиме и Ашдоде, Беэр-Шеве и Эйлате. За четверть века Рами удалось превратить всю страну в постоянно действующую персональную выставку под открытым небом, ибо он городской живописец и пишет свои картины на стенах. Какой еще художник может похвастаться полотном, длина которого 1000 метров*? А таким, высота которого равна четырехэтажному дому*?

Свою первую картину Рами написал на стене, тянущейся вдоль тель-авивского пляжа "Гордон". Тогда ему было чуть больше 20-ти, он учился в колледже искусств "Авни". На картине были изображены в полный рост пляжные завсегдатаи, написанные художником с изрядной долей юмора. Затем он украсил смешными физиономиями дверь своей студии, выходящей на оживленную улицу. И с тех пор уже не мог остановиться. Близкие говорили ему: "Когда же ты бросишь наконец эти глупости и начнешь искать себе настоящую работу? Что толку от твоих уличных картин, если ты не зарабатываешь на них ни гроша?" Рами соглашался, говорил себе: "Вот напишу последнюю уличную картину и займусь делом". Однако всякий раз вслед за "последней" картиной возникала еще одна, и еще одна - и так на протяжении более десяти лет, пока не пришла известность, не появились заказы и многочисленные ученики. Ныне его уличные картины украшают Варшаву и Прагу, Кассель и Майами. Рами объездил полмира и из каждой поездки привозит новые идеи для своей городской живописи.

У него голубые глаза, красивый низкий голос и огрубевшие руки мастера со следами краски. С его балкона в Рамат-Гане, где он выращивает лимонник, открывается замечательная панорама всего города. Его родители прибыли в Израиль из Ирака более полувека назад. Рами родился в Рамат-Гане, но в душе - тельавивец: этот город - самый любимый и более всего соответствует внутреннему настрою художника.

Известность пришила к нему с полотном, которое Рами сотворил на стене у центра "Азриэли": эту черно-белую физиономию с ощерившимся ртом и детской бутылочкой с соской не видел только ленивый. Ведь стена, послужившая художнику холстом, тянется вдоль самой оживленной магистрали, вечно забитой машинами. Чтобы поднять настроение водителям, Рами придумал смешной портрет, в котором каждый из них, раздраженный тем, что застрял в пробке, мог бы узнать себя и улыбнуться. Когда-то он начинал один, теперь у уличного художника него много последователей, что его только радует. («Не могу же я один зарисовать всю страну! Мы постоянно живем в таком напряжении, что его необходимо снимать всеми возможными способами, например смешными сюжетами, изображенными на стенах домов»).

Уличный живописец украшает город, но внешний мир создает ему немало проблем. Надо получить разрешение муниципалитета, и это длится очень долго. С каждым годом свободных «холстов» в Тель-Авиве остается все меньше: муниципалитет и владельцы домов предпочитают размещать на стенах рекламу, зарабатывая на этом деньги. Городская живопись - дело неприбыльное.  Учитывая, что иные полотна получаются размером с многоэтажный дом, без крана, подвесных лесов и целой группы помощников уличному художнику не обойтись. Значит, надо искать спонсора, готового внести свой вклад в украшение города - оплатить краски, кисти и установку лесов. Особенность уличной живописи в том, что картину приходится вписывать в уже существующий интерьер улиц, в какое-то конкретное здание. И тогда трубы могут превратиться в ветви дерева, а покосившуюся колонну будет поддерживать нарисованный человечек. Большую часть времени у художника занимает процесс «вписывания»  полотна в уличный пейзаж. Солнце в Израиле беспощадное и нужно учитывать, на какой стороне дома будет находиться картина - на северной или на южной, какие компоненты краски разрушаются быстрее, а какие нет. Иногда приходится сознательно использовать более яркие краски, которые под яркими лучами солнца постепенно приобретут более естественный цвет.

…Много лет назад Рами Меири издал книгу-альбом с репродукциями своих уличных картин, многих из которых,  уже не существует - здания снесены либо перестроены. Ее десятитысячный тираж разошелся мгновенно. Альбом в мгновение ока превратился в раритет. И вот что интересно: за десятилетия, в течение которых Рами Мери украшал улицы городов, ни одна его картина не была испорчена местными вандалами. Хотя нет ничего проще: брызнул спреем с краской или поскоблил острым предметом... До сих пор его картины разрушались только естественным путем - от времени или в результате изменения городской застройки. И это высшее признание и лучшая награда уличного художника. Его забавные рожицы, силуэты людей, жанровые сценки, «целующиеся» известны и любимы многими жителями страны, но лишь с одной из них сам художник расстался бы без сожаления - с той, которая украшает "забор безопасности" с израильской стороны. Рами Меири мечтает о дне, когда уже не будет в ней нужды и на этой земле наступит мир. Ведь и Берлинская стена рухнула, когда пришло время...


* В морском порту Ашдода
* На жилом доме в Нетании


Израильский Левша

Блоху он не подковал, но привел в движение целые миры, отправившись со своими механическими игрушками в удивительные путешествия. Известный иллюстратор детских книжек Денис Шифрин воплощает в дереве мифы и сказания разных народов, оживляя вырезанные им фигурки с помощью изящной механики и тонких нитей. Впрочем, жизнь уникального мастера не менее увлекательна, чем сказочная реальность, созданная им в миниатюре.

Увидев его работы в Музее древностей в Яффо на выставке «Dolls art» и узнав, что 87-летний мастер живет в Раанане, набираю номер его телефона и неожиданно слышу в трубке ивритскую речь с заметным английским акцентом. А мне-то казалось, что человек с русским именем родом из России!

- Увы, по-русски не говорю, и вы, наверняка, уже почувствовали мой жуткий англо-саксонский акцент, от которого я так и не смог избавиться, хоть и живу здесь уже шестьдесят пять лет, - смеется человек с удивительно молодым для его преклонного возраста голосом. То, что этот мужчина с душой ребенка еще и выглядит моложе своих сверстников, я узнаю чуть позже, когда отправлюсь к нему в Раанану. Попутно выяснится, что русские корни у Дениса, да, есть! Его отец родился в Витебске, откуда перебрался со своими родителями в Англию. Так что мой герой появился на свет в 1927 году уже в Ливерпуле.

От Витебска до Ливерпуля

- О Витебском периоде жизни своих предков я знаю только от отца, - начинает свой рассказ 87-летний Денис Шифрин. – Он обладал прекрасной памятью, а уж каким был рассказчиком и фантазером! – улыбается. - Однажды, например, обмолвился, что дружил с Марком Шагалом. Позже, я конечно, понял, что этого просто не могло быть: ведь мой отец покинул Витебск в пятилетнем возрасте! Поскольку он учился в классической английской школе, а воспитывался в семье, соблюдающей еврейские традиции, отец с одинаковым воодушевлением пересказывал мне истории из ТАНАХа и европейский фольклор. Мама, в отличие от него, была по складу типичной англичанкой и очень любила театр. Ну а я ходил с другими еврейскими детьми в местный хедер, где уровень обучения был еще тот! Все наши родители посещали синагогу, но в Судный день тайком давали детям сэндвичи.

Помню, что польские и русские евреи в Ливерпуле друг друга не любили: русские считали поляков грубыми и неотесанными, а те, в свою очередь, клеймили русских снобами. Они даже на свадьбах сидели в разных концах стола. Помню, как на свадьбе сестры я помогал маме распределять места для гостей, раскладывая на столах карточки с именами. И вдруг она крикнула мне: «Что ты делаешь?! Не вздумай усаживать этих людей рядом! Они уже тридцать лет друг с другом не разговаривают!» - «А из-за чего?» - поинтересовался я. Ответ мамы меня позабавил: – «Они и сами уже не помнят, из-за чего, но не общаются с тех самых пор! И усаживать их рядом никак нельзя!».

Мой дед был портным, имел в Ливерпуле маленький бизнес, но не имел английского гражданства. Он еще не забыл, как на его бывшей родине молодых парней забривали в царскую армию на двадцать пять лет и очень боялся за моего отца – вдруг его выловят в Англии и отправят назад – в рекруты! Дед решил не рисковать и отправил сына в Канаду, где тот валил деревья, а позже незаметно пробрался с другими нелегалами на корабль, плывущий к берегам Америки. Отец очень много рассказывал мне о своей жизни в Америке начала двадцатых годов: то была эпоха Гершвина и других замечательных музыкантов... А поскольку он в ту пору был еще молод и не женат, то с удовольствием бы там и остался, однако семья требовала его возвращения в Англию. Дед болел, нужно было помогать младшим братьям. К тому времени отец уже освоил в Америке новые технологии изготовления дешевой мебели и, вернувшись домой в 1922 году, решил открыть подобную фабрику и в Ливерпуле. Поначалу дела шли неплохо, у отца уже трудились тридцать рабочих, пока на него не насели профсоюзы, жившие за счет работяг. Помню, отец сказал: «Какой же я был идиот, надо было просто пригласить этого профсоюзного босса в паб и дать ему денег - он бы от меня сразу отстал!». Потом его фабрика получила помощь от правительства и заказы на изготовление деревянных деталей для самолетов. Когда шла война в Испании, мне было девять лет, но я помню, как младшие братья отца собирались туда ехать на подмогу местным коммунистам, но дед их не пустил, - смеется.

Отец и мама, что называется, нашли друг друга: оба романтики, обожали танцы, песни, музыку. Каждый Шабат отец еще и пел в местной синагоге. Он вообще был невероятно талантлив во многих вещах: видение дизайнера, рука художника, мышление изобретателя... И при этом - масса разных идей. Первую механическую игрушку, которую отец вырезал для меня из дерева, помню до сих пор: фигурка мальчика на трехколесном велосипеде, педали ходят вверх-вниз, колеса вращаются, велосипед едет... Отец водил меня в парк и учил запоминать все увиденное вплоть до мельчайших деталей. «Как был одет мужчина, который сидел на скамейке? Что он держал в руках? Можешь описать мне цвет его ботинок и рубашки?» - спрашивал он меня по дороге домой. И неизменно добавлял: «Глаза есть у всех, но большинство людей смотрят себе под ноги и ничего не замечают».

Рисовать я начал раньше, чем говорить. Каждый год мебельные компании устраивали в Манчестере выставки. Помню, как я, совсем еще маленький, крутился между стендами и рисовал на всех карикатуры. Люди просили у меня свои портреты, смеялись и давали мне по два с половиной шилинга, пока отец не положил этому спонтанному бизнесу конец: «Рисуй бесплатно. Талант дан тебе не для того, чтобы брать с людей деньги!» И я начал отказываться от денег, но многие все равно совали их мне в карман курточки.

Большую часть времени мы проводили на фабрике, но по отношению ко мне у родителей были другие планы. Они хотели, чтобы я стал врачом, и непременно – известным! Родители были немного снобами, - смеется. – Они говорили мне: «Ручная работа не требует умственных усилий, с ней любой справится, а ты особенный и должен работать головой». И я налегал на математику и биологию, собираясь поступать на медицинский факультет. Но не случилось, - смеется. – Мне потом объяснили, что "аграрии" Палестине нужны больше, чем врачи!

Школа у нас была классическая, английская, с традициями. Евреи в ней держались особняком. Но я тогда выпускал школьную газету с одним мальчиком-неевреем из бедной английской семьи коммунистов, и он начал морочить мне голову политикой и атеизмом, в чем весьма преуспел. Помню, как возвращаясь с отцом из синагоги через парк, я требовал от него доказательств того, что бог действительно существует, и нес разную чушь. Бедные родители! В еврейской семье, соблюдающей традиции и преданной идеям сионизма (отец мой возглавлял сионистскую организацию в Ливерпуле) – и вдруг такое! К счастью, у меня это быстро прошло.

На самом деле я уже с семи лет состоял в детской сионистской организации, а позже учился водить трактор и засеивать поля в киббуце местной еврейской общины, готовясь к переезду в Палестину. У меня сохранилась пара фотографий того времени.

На одной молодой инструктор, он же по совместительству раввин, рассказывает нам о Палестине. На второй я за рулем трактора. Еврейский киббуц тогда выполнял заказы английского правительства: шла война с Германией, в стране не хватало продовольствия.

Однажды приверженность сионистским идеям сыграла с нашей семьей злую шутку. К моему деду пришли торговцы, представившиеся посланцами Палестины и предложили ему купить там участок земли. Получив деньги, выдали документ о том, что отныне наша семья является владельцем земельного надела в Палестине. Когда я в 1949 году собирался ехать в Израиль, дед вручил мне эту бумажку и сказал: «У нас там уже есть свой участок! Съезди туда, посмотри». Прибыв на место, я начал сверяться с местными картами, и оказалось, что дед приобрел участок в море! – хохочет. - Мошенники, представившиеся торговцами, провели моего деда, и его деньги пропали, - смеется. – Разве что на дне нашего «участка» когда-нибудь обнаружат нефть!

От Ливерпуля до Тель-Авива

- Евреи мечтали о Палестине, но в начале прошлого века бытовало и мнение, что там живут одни «шнорорим» (неудачники, никчемные люди), - продолжает свой рассказ Денис Шифрин. - Мать Гуси, - кивок в сторону жены Августы, - в свое время была премирована двухнедельной поездкой в Палестину за то, что написала лучшую историю о Керен Кайемет Исраэль, получив на конкурсе первое место. Вернувшись домой, она долго не могла прийти в себя от увиденного: «Какое ужасное место, грязь, жара, болота, освещения нет, люди грубые, неотесанные. Никогда бы не хотела там жить!» Ее можно было понять. Семья Августы занимала в центре Берлина большой и красивый дом. Ее род по материнской линии жил в Германии с восемнадцатого века, дед моей жены был главным раввином еврейской общины Франкфурта на-Майне. Все члены семьи получили хорошее образование и почти все они погибли после прихода нацистов к власти: не удалось получить разрешение на выезд. Гуси с младшей сестрой покинула Германию в 1939-м с одним из последних детских транспортов, которые немцы выпускали на условиях, что этих детей готовы принять еврейские общины Европы. Так она оказалась в Англии. И потом долго сожалела о том, что отец не дал ей с собой фотокамеру – боялся, что немцы на границе отберут. Откуда ему было знать, что вскоре вся их семья окажется в лагере смерти.

Кстати, моя жена могла бы прибыть в Израиль еще в 1947-м, если бы не встретила такого «йорама» (непутевого), как я, и не вышла за него замуж. В 1947-м уцелевших еврейских детей из Европы переправляли в Израиль нелегально. Вы, наверняка, слышали о еврейском движении «Бриха» (бегство)? Я тогда работал в нашем английском киббуце уже инструктором, там мы с Гуси и познакомились. Кстати, и по сей день задаюсь вопросом: почему самая красивая в нашей молодежной коммуне девушка, по которой сходили с ума все наши парни, выбрала именно меня? Как она вообще согласилась выйти за меня замуж? Может, была пьяна? – смеется.

- Потому что любила, - еле слышно произносит жена Дениса.

- Первый раз от тебя такое слышу, надо где-то записать, - шутливо отвечает ей мастер и тут же добавляет, адресуя эти слова уже мне. – На самом деле она всегда говорит мне эти слова. Мне очень повезло, что у меня такая жена. Мы вместе уже шестьдесят семь лет...

Итак, она вышла за меня замуж и в 1949-м мы оказались уже в израильском киббуце на севере страны, созданном выходцами из Англии. Местные старожилы и по сей день говорят там между собой по-английски! – смеется. – Но пробыли мы там недолго. Жена не могла примириться с тамошней системой. Слышали о такой? Это когда маленьких детей помещали на ночь отдельно от родителей... Гуси не собиралась расставаться с нашим новорожденным сыном даже на час! И мы покинули киббуц.

Уйти-то ушли, а как выживать в одиночку? Работы нет и грудной ребенок на руках. К счастью, мне удалось устроиться на работу в издательстве Мола, хозяин ее был «еки» (выходец из Германии), раньше у него была на родине одна из самых больших типографий, и в 1936-м он успел вывезти ее оборудование в Тель-Авив. Я пришел к Молу наниматься на работу со своими рисунками, которые привез из Англии. На его месте я бы такого парня на работу не принял: иврит на нуле и знания типографского дела примерно на том же уровне. Позже он мне объяснил, что принял на работу «за характер»: просто ему понравилось, с какой невероятной изобретательностью я пытался ответить на его вопросы, даже не имея представления, о чем речь. Я проработал у Мола девять лет и всему там научился. Это был гений печатного дела! Еще я рисовал политические карикатуры для газеты «Давар» и иллюстрировал детские книжки. Издательство Мола выпускало тогда известную серию: «мама рассказывает», «папа рассказывает», «дедушка рассказывает», «бабушка рассказывает», - смеется. – Иврит у меня был слабый, и жена, которая учила его еще в Берлине, переводила мне эти детские истории, чтобы я хотя бы представлял себе персонаж, который нужно было изобразить. До поздней ночи я рисовал при свете нефтяной лампы. Так мы и жили: я работал, жена растила детей.

Когда Мол ослеп, я стал его глазами. Потом он умер, и я подумал, что, видимо, пришло время создавать собственное агенство. Дела мои шли успешно, пока в семье не произошло несчастье, после чего мне пришлось передать управление бизнесом сыновьям. В 1984-м году жена пережила тяжелый инсульт. Врачи считали, что Гуси не проживет и недели, но они просто не знали, какая у моей жены сила воли! Ей пришлось заново училась говорить, восстанавливать память, двигаться... С тех пор прошло почти тридцать лет, и она по-прежнему с нами. – С нежностью смотрит на жену. - Обычно после инсульта к тем, кто потерял речь, возвращается родной язык, но у жены было слишком сильное отторжение всего, что связано с Германией. Первые слова она произнесла на английском: родной немецкий полностью стерся из ее памяти.

О детстве и сокровищах

- Моим агентством занимались сыновья, а я после того, как Гуси заболела, превратился в затворника, чтобы все время быть рядом с женой. Продолжал рисовать, - мастер открывает папку с рисунками, изображающими все стадии восстановления его жены после инсульта. Профессия карикатуриста наложила на них свой отпечаток, но сколько тепла и доброго юмора скрыто в каждом рисунке!

В 1990-м я увлекся миниатюрой. Для больших скульптур у меня места маловато, а я ведь со своими работами не расстаюсь. Да вы и сами видите. - Жест в сторону полок, прикрепленных к стене. Да уж... Правда, многочисленные миниатюры еще не выживают мастера из его небольшой квартиры, но они здесь действительно всюду, от пола до потолка. - Думаю, что отец, который так возвражал против моего занятия ручным трудом, сегодня был бы доволен моими работами. Хотя сам бы он, конечно, все это сделал гораздо лучше меня!
После выставок мне без конца звонят и просят продать какую-нибудь работу. Но я не готов расстаться ни с одной из них! Пусть потом...дети и внуки решают, что им делать с моими сокровищами, а пока я держу их в своей квартире и время от времени ремонтирую. Ниточки тонкие, механизмы нежные, временами выходят из строя. Знали бы вы, какое удовольствие я получаю от этого занятия! Целыми днями работаю как сумасшедший. Вынашиваю идею, набрасываю эскизы...

Самое интересное начинается, когда я сажусь за чертежи: больше всего меня в этом процессе увлекает механика. Однажды у меня получился дворец, где фигурки совершали до тридцати движений! Например, у старика даже борода шевелилась!

Когда чертеж готов, пора браться за дерево и медицинский скальпель, которым я вырезаю фигурки и миниатюрные шестеренки. Вот это, например, город моего детства Ливерпуль: поезд идет вокруг моего дома, там синагога, здесь школа... Смотрю на него и в памяти оживают воспоминания – так, словно это было вчера... Например, когда наши одноклассники-англичане уходили на свою моливу, мне поручали занять еврейских детей из младших классов, чтобы не бузили – читать им ТАНАХ. Однажды кто-то из учителей-англичан спросил меня: «Что это там такое смешное в вашем ТАНАХе? Почему они у тебя всегда смеются, когда мы возвращаемся со своей молитвы, и носятся по коридору, как угорелые?» Не мог же я признаться ему, что под ТАНАХом у меня лежит другая книжка – с веселыми историями про бездельников, и я всякий раз читаю ее детям! – смеется и добавляет. - Через три года мне будет уже девяносто, а внутри я остался тем же ребенком, что как и мой отец, который так любил фантазировать и все время что-то изобретал.

Шестое чувство Тифенборена

Кто бы угадал тогда в обычном тель-авивском мальчике будущего мастера, чьи инструменты разойдутся по миру, возрождая прекрасную музыку эпохи барокко? Кто бы угадал в нем музыканта, чей ансамбль будет собирать полные залы в Европе? Похоже, нет силы, способной удержать этого непоседу дома и привязать к инструменту на целый день. Обладатель идеального слуха скорее предпочтет футбольные баталии с мальчишками из своего двора. Иди знай, кому Амит Тифенборен обязан своими уникальными способностями – предкам из Вены или Бреслава?

У отца – магазин одежды на Нахлат-Биньямин. У деда – прачечная на Герцль. Детство, пропитанное духом старого Тель-Авива и нежной аурой домашних концертов. В них участвуют все – от мала до велика. Правда, музыкантом станет всего один. Старший увлечется журналистикой, младшая компьютерами, ну а средний откроет для себя через музыку барокко иные миры. Однако, традиция домаших концертов жива и по сей день: в семейном оркестре Тифенборенов играют все, включая самых маленьких, появившихся на свет несколько лет назад.

От классики к джазу и наоборот

Наигравшись в составе школьных инструментальных групп, Амит собирается стать серьезным гитаристом и отправляется на прослушивание в академию. Корифеи прочат ему карьеру скрипача и даже готовы первые два года учить бесплатно. Однако, Амит не готов променять на скрипку прежнюю вольницу. После армии он «заболевает» джазом и снова идет в академию – к известному преподавателю-контрабасисту. Тот выдвигает условие: год классики и только потом – джаз. Желание играть джаз настолько велико, что на сей раз Амит становится настоящим фанатиком и занимается по восемь часов в день. Он начинает играть в составе оркестров, но чувствует: это не то, чего ему хочется. Ему ближе камерность, небольшие ансамбли, без дирижера, где у музыканта больше ответственности и возможности проявить себя, где каждый участник – творец, который заражает радостью от своей игры других музыкантов и вместе с ними несет ее в зал.

Амита в ту пору, а речь идет о середине 1980-х, увлекает виола де гамба. Этот инструмент таит в себе массу возможностей. Как жаль, что в Израиле на нем почти никто не играет! Амит решает ехать учиться в Голландию, собираясь потратить на это год. Однако уже в Голландии понимает, насколько необъятен здешний мир старинной музыки, и задерживается в академии Утрехта на семь лет.

В каждом голландском городе не меньше двух церквей с прекрасной акустикой – настоящее раздолье для музыкантов, играющих произведения эпохи Барокко. Для Амита эта музыка – органичное дополнение к барочной архитектуре и живописи того времени по эстетике, чувственному наполнения, мысленному посылу. У него ощущение, что такой удивительной цельности не найти в других веках.

Перемена участи

И вдруг в его судьбе вырисовывается неожиданный поворот. В музыкальной академии от учеников требуют выбрать два инструмента. Амит отдает предпочтение виоле де гамба и клавесину. Класс клавесина ведет уроженка Голландии. Узнав, что ее израильский ученик владеет еще и контрабасом, она говорит: «Как мило! А мой муж строит контрабасы!». Разговор происходит накануне летних каникул и все ученики приглашены к ней домой по случаю окончания первого курса. Домом для семьи Хамун служит большое судно, пришвартованное в одном из каналов реки Фехт. Вечеринка обходится без традиционных речей: у музыкантов, пусть даже и начинающих, свои традиции - они устраивают импровизированный концерт, в перерывах пьют вино и веселятся. Амит берет в руки контрабас. Виртуозное владение инструментом производит впечатление на хозяина дома, того самого, что стоит контрабасы. Дерек Якоб Хамун тут же садится за рояль, и вот уже перед нами слаженный дуэт. Дерек приглашает молодого израильтянина приходить в гостиприимный дом, когда он захочет. Разве можно упустить такую возможность? Одно дело – извлекать из инструмента музыку. Видеть, как рождается само вместилище звука – это нечто совсем другое.

Теперь Амит частый гость семьи Хамун и с удовольствием наблюдает за работой мастера. Вспоминает о своем старом, вышедшем из строя контрабасе, пылящемся в родительском доме. Может, Дерек покажет ему, как починить этот инструмент? Заручившись согласием мастера, тут же звонит в Израиль и просит родителей отправить ему почтой старый контрабас. Тот приходит, упакованный в десятки газет. Амит несет его мастеру и, получив его консультацию, берется за дело. Дерек поражен: оказывается, его израильский друг невероятно способен не только в музыке! Вдохновленный похвалой, Амит просит Дерека показать ему, как "строят" виолу де гамба. «Мне еще не приходилось это делать, - отвечает мастер, - но можно попробовать».

С этого момента Амит приходит к мастеру дважды в неделю, продолжая учиться в академии и зарабатывая на жизнь побелкой чужих квартир. Случайно услышав, как ученик договаривается с клиентом об очередном ремонте, Дерек спрашивает: «Ты красишь чужие квартиры? Хочешь потратить свое время ради нескольких гульденов? Не лучше ли стать известным мастером, которых в мире не так много?» - «Конечно, у меня есть мечты, - отвечает Амит, - но пока они сбудутся, я должен на что-то жить». Дерек производит в уме какие-то расчеты и говорит: «Думаю, пятидесяти тысяч гульденов тебе хватит, чтобы спокойно учиться у меня и не отвлекаться на подработки. Вернешь, когда сможешь".

Забегая вперед скажу, что проучившись у Дерека четыре года, Амит вернет ему долг довольно быстро. В 1996-м он уже примет участие в ежегодной выставке старинных инструментов в Утрехте, привлекающей мастеров и музыкантов со всего мира, и сразу получит четыре заказа на изготовление виолы де гамба.

Секреты мастера

Дерек не хранит секретов от своего ученика. Мастер и сам не знает наверняка, как зазвучит инструмент, пока не поставит на него струны. Принцип понятен: кинетическая энергия трансформируется в акустическую, но каким будет результат? «Это что-то вроде алхимии, когда чародей смешивает разные вещества», - думает Амит, наблюдая за работой Дерека, и улыбается при мысли, что алхимики древности использовали в своих экспериментах даже крылья летучей мыши и лапку лягушки в надежде получить золото.

Свой первый инструмент, на который уходит целый год труда, Амит выбрасывает – его звук кажется ему ужасным! Глядя на расстроенного ученика, Дерек прячет в уголках губ улыбку: все начинающие мастера проходят этот путь. Вторую свою виолу Амит делает полгода и, поиграв на ней несколько месяцев, сжигает: на сей раз его не устраивает внешний вид - нет в ней барочного изящества! Третий инструмент удачнее его «первенцев»: Амиту даже удается его продать. Ну а с четвертой виолой он уже принимает участие в международной выставке, и благодаря ей получает свои первые заказы.

Живя в Голландии, Амит "строит" только виолы – маленькие и большие, а за контрабасы и скрипки принимается, вернувшись в Израиль. Впоследствии к ним присоединятся еще небольшие арфы. С начала 1990-х из мастерской Тифенборена выйдут более двухсот инструментов, которые разойдутся по всему миру, добравшись даже до далекой Японии.

Завершая эту главу, добавлю, что в мире не так много фирм, снабжающих мастеров необходимым материалом. Только специалист способен выбрать подходящее для инструмента дерево, разрезать его особым образом и высушивать при определенных условиях в течение нескольких лет. Для изготовления смычка используется бразильское тропическое дерево фернамбук, срок сушки древесины которого занимает более восьми лет. Оно очень дорогое и продается мастерам на граммы. Амит закупает партии необходимых ему пород дерева примерно раз в пять лет: доски должны полежать, чтобы дойти до нужной кондиции. Впрочем, хватит о ремесле. Пришло время поговорить и о любви.

Любовь, интифада,  возвращение домой

Свою будущую жену Амит встречает в академии: он начинает учебу, она заканчивает. У них общая знакомая – израильская певица. Случайность ли? Или предначертанная судьбой встреча? Однако, дело идет к браку. А поскольку невеста к тому времени уже работает хормейстером в местной церкви, на свадьбу музыкантов является весь хор, и, конечно же, без импровизированной музыки и пения дело не обходится. Эта прекрасная во всех отношениях свадьба - словно камертон для их последующей жизни, в которой даже в самые трудные времена найдется место для радости и тихого семейного счастья.

Когда Амит начинает подумывать о возвращении в Израиль, у них с Гертрудой уже подрастают два сына. Амит играет в составе трех оркестров, в том числе в Германии, выпускает диски, получает заказы на инструменты из разных стран и каждый год участвует в международной выставке мастеров, где его уже многие знают. Налаженная жизнь, прекрасный дом, высокие заработки. Есть ли смысл возвращаться в Израиль, чтобы начинать все сначала?

Но он снова и снова задает себе вопрос: зачем я здесь? почему я все это делаю для голландцев? ведь у них и так нет недостатка в профессиональных музыкантах, играющих старинную музыку, и мастерах, к которым едут ученики со всего мира? почему я не могу сделать того же для израильтян? почему я не могу жить и работать среди своих? - Конечно, в Израиле будет тяжелее выживать, но зато там его родные люди. Друзья, которых он знает с детства, армейские товарищи...

Гертруда к тому времени уже неплохо знает Израиль, где молодая семья проводит каждое лето. На сей раз решают ехать ближе к зиме, накануне Милениума. Почему бы не пожить в Израиле подольше? Будет хорошо – можно переезжать. Если не пойдет – есть куда вернуться, ведь Голландия – родина не только Гертруды, но и младших Тифенборенов.

Итак, решено: Амит едет первым - в начале осени 2000-го, снимает домик в мошаве, готовя его к приезду семьи. Но тут начинается интифада. Он звонит жене и говорит, что обстановка в Израиле тяжелая. Гертруда отвечает: «Решай ты. В любом случае мы с тобой». В результате она перебирается с детьми в Израиль уже в начале ноября. О своем решении оба впоследствии не пожалеют. Да и дети, отличающиеся от местных не только своей белокурой внешностью, но и европейским воспитанием, тоже прекрасно адаптируются в Израиле. И что с того, если к ним обращаются на улице нередко по-русски, принимая за репатриантов из бывшего Союза? Зато сверстники ценят вежливое и уважительное отношение к себе «голландцев» и отвечают им тем же.

...Вернувшись в Израиль, Амит сосредотачивается на изготовлении инструментов – заказчики, знающие его еще по Голландии, находят мастера и здесь. Кроме того, он играет в составе израильских оркестров и ансамблей, в том числе и соло на фестивале старинной музыки в Абу-Гош. А в 2006-м решает вместе с друзьями создать собственный ансамбль: к тому времени в Израиль начинают возвращаться профессиональные музыканты, изучавшие искусство исполнения старинной музыки в академиях Европы. Первый концерт «Баррокады» на фестивале в Абу-Гоше становится для Амита и его товарищей настоящим триумфом, о них пишут все израильские газеты. С тех пор «Баррокада» - главный участник этого фестиваля и частый гость тех, что проходят в странах Европы.

От Страдивари до наших дней

Амит считает, что Страдивари – это, скорее, «бренд»: в мире сохранилось не так много скрипок, изготовленных великим мастером. Но Амиту приходилось встречать и среди своих современников замечательных мастеров, чьи скрипки звучат не хуже. Конечно, их инструменты не такие дорогие и не относятся к числу раритетных...

Профессиональный музыкант сразу выделит среди прочих инструмент, на котором долго не играли. Правда, через некоторое время первоначальные свойства возвращаются и он звучит по-прежнему. И в чем тут секрет: в постояннной вибрации, которая способствует оптимальному распределению звука, или скрипке необходима эта постоянная связь с музыкантом, без которой ее душа замирает, - об этом можно только гадать.

Амит – музыкант, у него особая связь с инструментом, он сразу чувствует, в каком периоде тот пребывает -«спячки» или «бодрствования». Впрочем, иногда и у него случаются удивительные моменты. К примеру, приезжает на ярмарку в Утрехт человек, купивший у него инструмент год назад. Амит проводит по струнам смычком и не может поверить, что это чудо сотворил он. Конечно, он знает: скрипке нужно время, что «раскрыться» во всем своем великолепии. И, тем не менее – какой же изумительный у нее звук!

У каждого мастера – свой почерк, и для всех его инструментов характерен особый звук, который отличит его от других. Вроде бы, все делают из определенной породы дерева, иногда даже из одного куска, а все равно инструменты звучат по-разному. Самое сложное и ответственное – изготовление верхней деки, вся тайна звучания инструмента заключена в ней.

Самое время упомянуть о том, что струнные инструменты для музыкантов своего ансамбля "строит" сам Амит. А его ученик, играющий в том же составе, теперь и сам делает смычки для известных скрипачей из разных стран. Это нормально, когда ученик в чем-то опережает учителя, считает Амит, радуясь его успехам.

Амит вспоминает курьезный случай. Однажды женщина заказывает ему инструмент с условием: вместо традиционного льва или женской головки, гриф виолы де гамба должна украшать голова Будды! И даже приносит фотографию Будды для наглядности. Амит слегка обескуражен, но выполняет каприз: Будда так Будда.

Перед тем, как покинуть мастерскую Амита, спрашиваю: с кем из композиторов эпохи барокко и скрипичных мастеров древности он хотел бы встретиться, будь у него такая чудесная возможность?

Он отвечает сразу, ни на секунду не задумываясь:

- Да это же моя мечта! Хоть на мгновение услышать, как играет сам Вивальди... понять, как это звучало тогда... Ведь у каждого музыканта – свой язык, своя артикуляция. Из старых мастеров я бы, конечно, выбрал Страдивари. В те времена были и другие мастера, чьи инструменты не уступали его скрипкам по качеству звука. Но Страдивари – еще и высочайший уровень эстетики. Я бы хотел понаблюдать за его работой, понять, как это у него получается...

Сбывшееся пророчество

...Встречу им напророчили, о чем известный израильский дизайнер Дорон Мердингер, чей кофейный сервиз подается ныне принцам в гостиной дворца Арабских эмиратов, и его жена Наама вспоминают теперь с улыбкой. Но как бы то ни было, а предсказанное сбылось: они уже 17 лет вместе. И самое убедительное тому подтверждение их дети: Михаэль, Рафаэль и Ариэль.

Случайная встреча

- Мы познакомились с Дороном во Франции, на лыжном курорте, в канун Милленинума, - вспоминает Наама. – Мне тогда было 27, и я пообещала подруге перед полетом: «Из этой поездки я вернусь уже с мужем!» Подруга приняла мои слова за шутку, а я была так уверена! Мне ведь еще в 18 лет гадалка нагадала, что с будущим мужем мы познакомимся во Франции, но он будет не французом. Так и случилось.

– Я поехал на этот курорт только по одной причине. Друзья сказали: «Там обычно бывает немало красивых девушек!» - смеется Дорон. – Так что никаких особых ожиданий у меня не было. Будучи тель-авивским холостяком, которому уже за 30, я встречался с таким количеством девушек, что в какой-то степени был уже пресыщен всей этой романтикой. Увидев Нааму за ужином в первый день после приезда, я еще не знал, что она израильтянка, - вспоминает Дорон. - Она сидела за столиком с каким-то парнем, и эта парочка оживленно болтала. Я про себя отметил: «Красивая девушка! Жаль, что уже занята». И вдруг в какой-то момент ко мне подскаживается «ее» парень и произносит на иврите: «Встретил тут знакомую девушку, но, к сожалению, у меня с ней ничего не получится. Она во мне не заинтересована». «Что ты говоришь!» - восклицаю я, пытаясь скрыть свою радость от этого известия.

- Мы с тем парнем, которого Дорон поначалу принял за «моего», знакомы с детства. Он надеялся, что у нас будет роман. Тем более - на лыжном курорте, да еще в канун Миллениума, где царит совершенно особая атмосфера. Но, увы, я к этому парню с детства испытывала только дружеские чувства, - уточняет Наама. – А вот Дорон меня сразу привлек. Мне всегда нравились высокие бритоголовые мужчины. Внешне Дорон в этом отношении был просто идеален. К тому же – обаятельный, энергичный... Я тогда еще подумала: «Вот если бы такой мужчина был рядом со мной!..» Он, похоже, тоже был непрочь со мной познакомиться. Столкнувшись на следующее утро у подъемника, мы непроизвольно улыбнулись друг другу. Позже обменялись фраз, разговорились, а ближе к обеду уже сидели в баре и пили кофе. С этого дня мы уже не расставались и вместе вернулись в Израиль. На другой день я перевезла свои вещи к Дорону, а через семь мы уже стояли под хупой.

- Мне, в отличие от Наамы, никто ничего не пророчил, - улыбается Дорон, – и я ничего не ждал от этой встречи. Просто отметил про себя, что девушка красивая и с отличной фигурой. А она к тому же оказалась еще и личностью! С ней было интересно. Общаясь с Наамой, я не мог отделаться от ощущения, словно уже откуда-то ее знаю. К тому же мы были настолько похожи: оба стремительные, спонтанные, нас увлекают одни и те же вещи..

- Кроме спорта, - возражает Наама и тут же поправляет себя, - но так было только в самом начале. Я действительно была равнодушна к спорту, и все равно Дорон упорно тащил меня в тренажерный зал. Могла ли я тогда себе представить, чем это обернется: что я оставлю ради спорта экономику, профессионально займусь фитнесом, открою свою школу и начну учить других?!

Две свадьбы

- Нашу историю рутинной не назовешь, - улыбается мне Дорон. – Ты знаешь, что мы с Наамой сыграли две свадьбы?

- Две? Но почему?

- Прожив несколько месяцев, мы поняли, что на самом деле еще не готовы к супружеским отношениям и решили какое-то время пожить отдельно, - отвечает Дорон.

- Но я при этом настояла, чтобы мы не просто разъехались, а развелись, - уточняет Наама. – И так объяснила это Дорону: «Если вдруг почувствуем, что нужны друг другу – поженимся снова!». Так и случилось. Пожив несколько месяцев порознь, мы поняли, что нас неудержимо тянет друг к другу, и стали жить вместе.

- А через некоторое время сыграли вторую свадьбу, только уже не такую пышную. Первая была традиционная, еврейская, в зале торжеств, а вторая – кабалистическая, в узком кругу единомышленников, - добавляет Дорон.
Не только жена, но и тыл

- Наама для меня не просто жена. Это мой самый лучший друг и во всем опора, - говорит Дорон. – Когда я в 37 лет решил выйти из успешного семейного бизнеса, доставшегося нам с братом по наследству от отца, то я обнаружил, что у меня теперь ничего нет! С одной стороны – страшновато, а с другой...На самом деле я был так рад! Наконец-то моя свобода ничем не ограничена, и я могу начать все снова, с чистого листа! Я тогда уже был женат, но Наама настолько верила в меня, что все опасения быстро улетучились.

- Дорон – уникальный человек. У него такой неистощимый запас энергии, что просто поражаешься. Все, за что ни возьмется, делает быстро, да еще умудреяется одновременно заниматься разными вещами. Как будто у моего мужа не 24 часа в сутки, как у других, а намного больше. И вот что забавно: сколько бы Дорон не поглощал сладостей, не поправляется ни на грамм! Видимо, из-за колоссального расхода энергии. Поневоле позавидуешь...Я себе такого количества сладкого позволить не могу, - смеется Наама и добавляет. – Но главное в нем то, что Дорона невозможно ограничить какими-то рамками. И когда ты рядом с ним, то тоже постоянно в движении и все время чему-то учишься. С Дороном безумно интересно, он не перестает меня удивлять, и все время что-то придумывает, - признается Наама.

...Дорон открывает на экране ноут-бука папки с фотографиями, отыскивая нужную:

- Намучавшись с громоздким устройством, купленным для нашего первенца и получившим прозвище «университет» от того, что ребенок в нем часами играет, ползает, учится вставать и ходить – я придумал для младшей дочки компактный переносной манежик, умещающийся в чемодане и сделанный из легких и простых материалов. Ариэль уже росла в в нем, а старый «университет» мы сразу выбросили, - увлеченно рассказывает Дорон, показывая мне фотографии своего изобретения. - В отличие от скульптора, который способен «увидеть» фигуру в куске камня, я подыскиваю подходящий материал для картинки, которая уже существует в моем воображении. Никаких эскизов на бумаге: мысленно строю пространственную модель, прокручивая ее во множестве вариантов и выбираю оптимальный. Я работаю как ребенок, для которого не существует никаких границ: все возможное и невозможное он постоянно проверяет в игре. Результат может быть самым неожиданным. Ты можешь, например, поверить в то, что можно покрыть золотом полимер? Ну вот, задумалась..., - произносит, Дорон, бросив на меня взгляд, - а я это делаю! – Он протягивает столовый ножик с ножкой из пластичного материала и обращает мое внимания на позолоченную инкрустацию.

Мир как лаборатория

- В детстве я разбирал все, что попадалось под руку, - вспоминает Дорон. – Даже кристаллы из люстры вытаскивал и пробовал резать их разными инструментами. Отец меня за это ругал, а мама защищала: «Не кричи на него, а лучше купи то, на чем он может практиковаться!». Она меня понимала... А теперь мой средний сын устраивает такие же эксперименты с материалами, - смеется и продолжает вспоминать. – Весь материальный мир был для меня в детстве маленькой лабораторией, в которой я занимался бесконечными опытами. Видишь этот ковер? Ему сто лет. Я на нем вырос: часами лежал на животе, изучая устройство какой-нибудь вещицы.

Мой отец добрался до Палестины в 1946-м с минимумом вещей, инструментами. Без гроша в кармане, но владея семью языками, - продолжает Дорон. – Он все делал своими руками и через несколько лет открыл фабрику серебряных изделий. В отличие от старшего брата, я любил наблюдать за работой отца и многому от него научился.

Преодоление страха

- Твой брат тоже вырос на этом ковре? – спрашиваю я Дорона.

- Да. Но, но он не такой, как я. Каждый ребенок видит семью по-разному. Брат больше времени проводил на улице, с сильными, крепкими, как он, ребятами, а я - дома. В моих друзьях были одни «очкарики», увлеченные ботаникой, или конструкторами. Брат считал меня баловнем, ни на что не способным, отчего у меня, внешне уверенного в себе, внутри таился запуганный ребенок, готовый в любую минуту услышать вопрос: «Да кто ты такой вообще?» - признается Дорон. - Но я все равно продолжал играть и придумывать новые вещи. Мне-то они казались тривиальными, но другие все чаще говорили: «Ничего себе! Как это тебе удалось такое сделать?» В какой-то момент я растерялся: так кто же я - баловень, или, напротив, очень способный мальчик? – и решил, что в любом случае обратной дороги нет и надо идти до конца. Кстати, заметил: люди часто отказываются от своей мечты из-за страха и начинают либо топтаться на месте, либо идти назад. Я же всегда поступал наоборот: не ставил себе рамок и занимался только тем, что мне было интересно.
Кстати, в американской армии существуют четыре уровня преодоления страха, которые должен пройти каждый солдат, - добавляет Дорон. – Надо все проговаривать вслух, чтобы заглушить мысли о страхе; знать, куда идешь; продолжая шагать и - все время действовать. Когда ты действуешь – сомнениям нет места. Открыв этот маленький секрет, я разгадал большую тайну: хочешь приблизиться к Творцу? Делай что-нибудь! А не только молись!...- смеется Дорон.

Талисман для Мадонны

- Однажды мне сказали, что в Израиль приезжает Мадоннна, а я тогда начинал изучать кабалу. Мне захотелось сделать для необычной гостьи какой-нибудь особенный талисман с ее кабалистическим именем Эстер, - вспоминает Дорон. – И я придумал – пусть это будет кулон, украшенный 72 черными бриллиантами, в каждый из которых изнутри я «впишу» имя Бога.

На приеме в честь приезда Мадонны собрались три тысячи человек, в числе которых был и я. И вот спускаемся после торжественной части в зал, где накрыты столы, и вдруг выясняется, что я сижу рядом с Мадонной (мог ли я о таком мечтать?!), а при мне – талисман, который я собирался ей передать.

- Так ты передал? – не выдерживаю я. – И как она отреагировала на такой подарок?

- Никак. Потому что я так и не решился это сделать, о чем до сих пор жалею, - грустно произносит Дорон. - Анализируя причины своих сомнений, я понял, что во мне в тот момент победила жизненная версия брата, который с детства подвергал критике все мои действия. Кстати, это и было последней каплей, вынудившей меня покинуть семейный бизнес. Но зато теперь я точно знаю, что когда судьба дает тебе случай, его нельзя упускать!

- Мадонна знает о том, что для нее в Израиле был изготовлен такой необычный талисман?

- Нет. Но, может быть, просто его время просто еще не пришло...

Почти по Андерсену

- Когда я был маленьким, отца очень тревожило, что я не такой, как все, - возвращает меня в свое детство Дорон. – И он подумал, что надо бы дать мне какую-то профессию, чтобы был какой-то толк. Так я попал на курсы электронщиков. Из-за того, что я – дислектик, мне было трудно учиться, а впоследствии – управлять семейным бизнесом, доставшимся от отца. Повторяющиеся рутинные вещи меня утомляют. И ученые степени в Нью-Йоркском университете я защитил одним усилием воли: в отличие от других, каждую строчку приходилось перечитывать по три-четыре раза, да еще по-английски! – объясняет Дорон и добавляет. - Зато мне достаточно посмотреть какой-нибудь производственный ролик, чтобы представить схему всей технологической цепочки, и при этом понять: а ведь того же результата можно добиться и другим путем!

Помню, как однажды кто-то привез из-за границы видеомагнитофон, но без пульта, - вспоминает он. - Я впервые увидел это устройство. Отец глянул на меня и говорит: «Сейчас мой младший сын все устроит и прибор будет работать у нас вручную. Он был прав: у меня это заняло считаные минуты. Когда человек не верит в свои силы, он себя очень ограничивает, - добавляет он. - У меня подобных сомнений не бывает. Я просто пытаюсь сделать то, что другие считают невозможным. Мама рассказывала, что в детстве я всегда занимал первые места в конкурсах, связанных с поиском нетрадиционных решений, а мне тогда казалось, что я просто играю – просто всякий раз выходят разные вещи. Увлекшись дизайном, я сразу понял, что вот это – точно мое!

Создавая новую реальность

- В какой-то момент меня увлекла идея синтеза материалов, считавшихся несоединимыми, - рассказывает Дорон. – То, чем я занимался, напоминало мне систему отношений мужчины и женщины с ее бесконечными экпериментами. Я чувствовал себя создателем новой реальности. В голове теснились картины, и они просились наружу: словно я видел свои сны наяву.

Все, что выходит из-под моих рук – игра воображения. Я никогда не делаю эскизов. Идею переношу сразу в компьютер: новые технологии позволяют увидеть на экране любой предмет одновременно в разных проекциях, будь это витой бокал, причудливо изогнутая кушетка, или детская погремушка необычной формы.

Если я слышу фразу: «это невозможно сделать», она тут же становится для меня руководством к действию: сочетаю титан с хрусталем, полимер с золотом, причудливо изгибаю фарфор и стекло. А затем по моим компьютерным матрицам на особом трехмерном печатном устройстве строятся модели, которые отправляются в Лондон и Женеву, где замысл превращается в изделие - и его уже можно потрогать.

Как-то братья Офер (известные израильские миллиардеры - Ш.Ш.) увидели одну из моих работ, и она им очень понравилась, - вспоминает Дорон. - Они заказали мне четки из серебра. А у меня тогда не были ни фабрики, ни мастерской. Я просто сидел дома перед монитором. И вдруг в моей голове мелькнула эта картина: оникс в сочетании с серебром и застежка в виде раскрытой, как книга, женщины. Я тут же начал моделировать картинку на экране.

- И все-таки как тебе удается создавать предметы такой необычной формы? Например, вот этот странный изгиб ручки у позолоченной детской погремушки?

- Я как бы мысленно нахожусь внутри ручки и смотрю снаружи. Нет, это невозможно объяснить... Получается, что я работаю в трехмерном пространстве.

- Я смотрю на позолоченые арабески, которые ты используешь в инкрустациях и невольно вспоминаю о работах Фаберже...

- Фаберже...Я его очень уважаю, но в его время не было таких технологий, как сейчас, которые позволяют делать фантастические вещи - например, соединять каучук с золотом...

Сервиз для королевских особ

- Кстати, а что происходило в вашей с Наамой жизни после выхода из семейного бизнеса, когда ты понял, что придется начинать все с чистого листа?

- Я отправился в свободное плавание, что неожиданно открыло мне двери в Дубаи, куда я поехал с группой израильтян, у которых богатые арабы покупают новинки. Мы добирались через Иорданию. У трапа самолета в Дубае меня встретили три сотрудника местной безопасности – улыбающиеся бедуины в белой галабие - и сразу повели через зал VIP, минуя паспортный контроль: таков был уровень приема израильской делегации.

Нас все время охраняли и запретили рассказывать кому-либо в гостинице, откуда мы приехали.

На приеме у королевских особ я говорил по-английски и по обрывкам фраз понял, что кое-кто принял меня за швейцарца. У меня купили кофейный сервиз, украшенный позолотой, в котором теперь подают кофе на восьмом этаже дворца, где собираются принцы.

Дети должны быть счастливы - этого уже достаточно

- Какими вы хотели бы видеть в будущем своих детей? – спрашиваю я напоследок Дорона и Нааму.

- Главное, чтобы они были счастливы. Тогда у них будут и физические и духовные и творческие силы, - отвечает Дорон. – А я, как отец, должен научить их справиться с любой трудной ситуацией. У меня в детстве не было такой поддержки от отца... Наблюдая за средним сыном, я словно вижу себя в детстве. Помню, как отец говорил матери: «Смотри, Дорон даже вилку держит не так, как другие!» Я и вправду любую вещь всегда брал кончиками пальцев, чтобы сконцентрироваться на ощущении и почувствовать ее форму и материал. Глядя, как берут в руки предметы мои такие разные сыновья, я понимаю, что у каждого из них – свой способ познания мира, своя жизненная версия...

- По крайней мере, ты извлек из своего детства урок в пользу детей...

- Пожалуй, так, - соглашается Дорон. – Лично я не верю в хорошую критику. Критика мешает человеку развиваться, заключает его «в коробку», где он может просидеть всю жизнь. Меня в детстве тоже пытались поместить в такую коробку, но у меня хватило сил из нее выбраться. За что бы я в детстве не брался, все было «неправильно», «не так, как у других»... Со всех сторон одна только критика! Такое ощущение, словно тебе пытаются закрыть глаза от того, что ты видишь мир под иным углом. Например, в детстве я думал, что я – никчемный урод и никому не интересен, и вдруг за одно лето вымахал на 20 сантиметров, научился гонять на мотоцикле и все девушки смотрели только на меня, - смеется Дорон и добавляет. - Мы с Наамой делаем все для того, чтобы у наших детей уже сейчас выстроилась в голове правильная картина мира и чтобы в будущем они не бегали к психологу, как другие. Посмотри на нашего старшего - красавец, лидер среди ребят, прекрасно играет в футбол. Средний больше погружен в свои идеи, он, как и я, дислектик, но зато видит то, чего не способны увидеть другие. Я ему часто повторяю: «Сколько бы тебе не говорили, будто ты не такой, как другие дети, не обращай внимания и верь в себя. У тебя своя дорога, и ты – счастливый человек».

- Дети должны любить себя и принимать в себе все, - добавляет Наама, – с этого начинается любовь ко всему, что нас окружает. А мы, родители, не должны мешать их развитию. Результат уже заметен: мальчишки растут самостоятельные, очень открытые и доброжелательные ко всем.

- В них нет потребительства, - добавляет Дорон. - Они готовы не только брать, но и отдавать другим. Кстати, когда мы жили в арабском районе Яффо, это стало для них неплохой школой. Я в детстве прошел примерно то же самое. Сначала в нашем районе жили одни ашкеназы, потом там появились выходцы из северной Африки и арабы, дети которые начали нас бить. А мы поначалу боялись дать им сдачи, потому что родители нас этому не учили. Пришлось переучиваться, чтобы себя отстоять...Когда мы жили в Яффо, старшего сына безо всякой причины побил арабский мальчик. Я сказал ему: «А ну-ка не дрейфь и в следующий раз дай сдачи!» Сын вернулся из школы и говорит: «Следующего раза не будет. Я подошел к тому мальчику первым и сказал: «Ты ведь не хочешь, чтобы я разбил тебе лицо? Я тебя предупреждаю: меня лучше не трогать», и он перестал меня задирать». Слушая рассказ сына, я понял, что он усвоил урок еще лучше, чем в свое время я: внутренняя сила – лучший способ разрешения конфликта.

И старый добрый клавесин...

Оказывается, душа клавесина живет на резонансной доске – в маленькой резной розете. Так во всяком случае утверждает единственный в Израиле реставратор старинных клавишных инструментов Алекс Розенблат, исполняющий на них музыку эпохи ренесанса и барокко.

Он убежден, что через эту деталь, которую многие считают чисто декоративной, инструмент обменивается с нами заключенной в нем информацией. Как-то Алексу попал в руки старый клавесин, на котором по какой-то причине не хватало розеты. Когда он вырезал ее и установил на инструменте, он и зазвучал иначе...

Но и это еще не все. В своих «Записках клавесиниста» Алекс пишет: «Писать о французской клавесинной музыке положительно нечего! Потому-то о ней ничего не написано. А о чем, спрашивается, писать? Все в одной тональности, и ни одной секвенции. Начисто отсутствует положительный герой или, на худой конец, героизм народных масс. Но несколько слов найти все же можно: D’Anglebert, trill, sarabande…И в этих словах заключен хрупкий мир благородного изыска, голос серебряных струн. Французская клавесинная музыка – это душа клавесина. Его суть, характер и предназначение».

Начало сказки

Середина 1980-х. До того времени, когда его назовут Мастером, остается еще долгих десять лет. Выпускник свердловской консерватории впервые слышит на грампластинке исполнение музыки ХVI-XVII веков на старинных инструментах, и совершенно ею очарован. Он уже знает, что отныне будет играть только ее! Алекс отыскивает на складе музучилища старый клавесин производства ГДР, реставрирует его и собирает свой первый состав из музыкантов-инструменталистов.

Спустя десять лет он обнаруживает себя в Израиле и в руки ему попадает клавесин, принадлежащий Иерусалимскому колледжу прогрессивного иудаизма. Алекс реставрирует его: работу репатрианта замечают в Иерусалимской музыкальной академии и предлагают вдохнуть жизнь в принадлежащий ей и уже погибающий клавесин. Это событие и определяет дальнейшую судьбу музыканта на земле обетованной. Потому что на сей раз восстановленный клавесин попадается на глаза большому мастеру из Голландии - Хериту Клопу, и дальше, как в чудесной сказке, Алекс неожиданно получает приглашение поехать на стажировку в Голландию.

Херит Клоп, набожный протестант и настоящий мастеровой человек, у которого на руке не хватает одного пальца, отхваченного электропилой, живет с женой и пятью детьми в небольшом городке Хардерен неподалеку от Утрехта. Тут же находится и его мастерская, в которой Алексу предстоит в течение несколько месяцев постигать премудрости мастерства.

Ученику, а точнее будет сказать, подмастерью, хозяин отводит небольшой домик рядом с мастерской, где тот отныне будет жить. Мастер-голландец, как уже упомянуто, набожный протестант, но при этом испытывает теплые чувства к Израилю, куда наезжает довольно часто, а, кроме того, постоянно возит в землю обетованную клавесины из своей мастерской. Спустя годы Алексу придется реставрировать и их. Но это будет позже. А пока он возвращается в Израиль уже мастером и получает собственный заказ: приводит в порядок клавесин и тот становится его «визитной карточкой». К нему начинают обращаться владельцы других инструментов, пришедших в негодность. Один из реставрированных Алексом клавесинов позднее оказывается в Чехии, где попадается на глаза израильскому музыканту Шалеву Аделю, живущему и работающему там. Шалев рассказывает о талантливом реставраторе своему другу – немецкому мастеру Михаэлю Шеру, живущему в Германии, и удивительная сказка продолжается.

Алекс получает приглашение из Германии от Михаэля Шера и спустя полгода после возвращения из Голландии уезжает на свою вторую европейскую стажировку - в городок Йештеттен, расположенный в нескольких километрах от знаменитого Рейнского водопада.

Михаэль Шер, коренной немец, но почему-то упорно называет себя русским именем «Миша». Алекс учится у него в течение нескольких месяцев и возвращается в Израиль в 1992-м году уже обладателем двух европейских стажировок. От третьей стажировки – в знаменитой европейской фирме по производству исторических клавесинов «Нойперт», расположенной неподалеку от Нюренберга, ему приходится не без сожаления отказаться, несмотря на приглашение одного из лучших мастеров в Европе. Казалось бы, судьба дает ему такой шанс! Стажировка рассчитана на четыре года, стажеру дают стипендию и, помимо работы в мастерских, он получает первую ученую степень по музыкологии Бармбергского университета. Но! Как может себе позволить столь длительную отлучку репатриант, живущий в стране менее двух лет: система гарантов обкладывает его со всех сторон. Алекс пишет представителю пятого поколения семьи Нойперт, основавшей самую известную в Европе фирму по производству клавесинов - благодарственное письмо с многочисленными реверансами в конце и возвращается на грешную землю, а точнее – на землю обетованную.

Впрочем, годом позже, в 1993-м у него все же состоится еще один вояж в Европу: из летней школы в Чехии Алекс вернется с третьей европейской стажировкой, но уже – как исполнитель музыки эпохи барокко и ренесанса на старинных инструментах, что подвигнет его в дальнейшем на преподавание соответствующего предмета в Бар-Иланском университете, где он станет так же хранителем уникальной коллекции музыкальных инструментов ушедших времен.

Но главным его занятием на ближайшие и дальнейшие годы станет реставрация старинных инструментов, привезенных в Израиль выходцами из разных стран. И, кстати, Алекс Розенблатт и по сей день остается единственным в Израиле Мастером, владеющим секретами этой профессии.

Клавесин и его сородичи

В Израиле за время его существования обосновались около ста клавесинов, которые никогда здесь не производились. Одни находятся в частном владении, другие принадлежат музыкальным академиям, университетам, концертным залам и церквям. Большая их часть была привезена в страну выходцами из Америки и Европы. Тут и исторические версии и неисторические, построенные в прошлом веке – с более мощными струнами и сильным корпусом, которые, по мнению Алекса, через определенное время тоже будут считаться уже историческими. За двадцать лет жизни в Израиле через его руки прошло очень много старинных инструментов – от малого органа до гармонины.

- Звук малого органа - его еще называют «позитив» - напоминает звук деревянной флейты, - объясняет Мастер. – В Израиле несколько таких инструментов, которые используют для исполнения музыки барокко и аккомпанимента хорам в небольших церквях. Что же касается язычкового органа, то его звук отдаленно напоминает звук аккордеона, поскольку он работает на том же воздушно-вакуумном принципе. Клавикорд – один из предшественников фортепиано. Его устройство таково, что позволяет извлекать вибрирующий звук. К ранним фортепиано относятся и последователи клавесина и вирджинала – пятиоктавные малые фортепиано.

- Чем отличается процесс обучения у старых мастеров, в отличие, например, от того, как преподавали курс старинных инструментов в советской консерватории?

- Дело в том, что инструментов такого типа в бывшем Союзе практически не было, за исключением клавесинов производства ГДР и редко встречавшихся фисгармоний. Клавесинов исторической версии, которые были построены мастерами на пике интереса к этому инструменту в ХХ веке по реальным, хранящимся в музеях Европы оригиналам XVII- XVIII веков, в СССР тогда не было. Так что я могу исходить только из своего опыта, полученного во время стажировок в Голландии и Германии. Херит Клоп и Михаэль Шер учили меня тонкостям работы с регулировочными механизмами, показывали, какие материлы нужно использовать и каких параметров придерживаться, чтобы достичь аутентиченого звучания на инструменте.

- То есть мастер – он не только конструктор, но и столяр, и плотник, и резчик по дереву. Выпускников консерватории, насколько я знаю, этому не учат...

- У меня особый случай – врожденная техническая интуиция и навыки: сколько себя помню, с самого детства постоянно что-то конструировал, строил и ремонтировал. Мопеды, автомобили, мебель... Одно время даже увлекался дизайном оправы для очков. Так что реконструкция клавесина с его очень тонкими регулировками была естественным продолжением всего этого процесса.

Виртуальный музей: экспонаты и хранители

Алекс утверждает, что возрождением интереса к клавесину и старинной музыке мы обязаны польской клавесинистке Ванде Ландовской.

- Музыка эпохи барокко и - реже - ренесанса базируется на простых ритмах и более открыта человеческому восприятию, - объясняет Алекс. - В ней содержатся четкие ритмические элементы, соответствующие нашим биоритмам и оказывающие на нас приятное и умиротворяющее воздействие. Не удивительно, что многие люди, пребывающие в состоянии перманентного стресса – таков, увы, современный мир, - ищут в ней покоя.

У Алекса своя «система координат». В его представлении попытка реконструкции старинных инструментов и музыки прошлых веков – это своего рода виртуальный музей, где есть свои экспонаты и свои хранители. Какое же место он отводит в этом музее себе самому?

- Я и хранитель, и, в определенном смысле, экспонат, так что мне трудно определить, на какой «полке» этого музея мое место, - улыбается. - Инструментами и их технической частью я занимался с начала 1990-х, а это функция хранителя. Но с начала 1990-х я являюсь и исполнителем старинной музыки. Одно время мы с женой (она у меня замечательный художник и мой большой друг) устраивали мои камерные домашние концерты клавесинной музыки в нашем доме на берегу Кинерета, на которых бывали не только люди из разных концов Израиля, но и живущие в других странах. В последние десять лет я больше выступаю с другими коллективами: «Иерусалимским фестивальным оркестром» под управлением Владимира Баршевича, солистами израильской оперы Йотамом Коэном, Иреной Бертман, музыкантами из оркестра израильской филармонии под управлением Зубина Меты – концертмейстером Ильей Коноваловым, скрипачом Геннадием Гуревичем, флейтистом Эялем Эйн-Абаром, известным скрипачом международного уровня Сергеем Стадлером. Обычно я исполняю музыку на клавесине и органе.

- Однажды мне довелось услышать клавесинный дуэт в музыкальном центре Эйн-Керема, где вы с Наталией Ротберг устроили настоящий «марафон», одновременно исполняя сольные партии. Это был очень необычный концерт...

- У нас были и органные «марафоны» и еще очень много интересных вещей. Например, в свое время я познакомился на фестивале в Таллине с Иваном Шумиловым, участником ансамбля старинной музыки «Мадригал», который в 1970-е годы гремел на весь Советский Союз. Иван уже много лет живет в Швеции. И вдруг я, израильтянин, встречаю его в Таллине! Позже, когда я гостил у него в Швеции, мне довелось реставрировать старый клавесин, принадлежащий местной церкви. И Иван приезжал ко мне уже не раз: в свое время мы придумали с ним и провели на севере фестиваль под названием «Галилейские игры», позже записали вместе несколько дисков. Один из них – под названием «Дорогая моя столица» получился довольно хулиганским. Мы с Иваном там даже немного поем. Все вышло довольно случайно. В один из приездов я его спросил: «Ты любил советские песни 1930-1950-х годов?» - «Конечно, - ответил он и добавил со смехом, - пока у нас были такие песни, мы побеждали!» Шутки-шутками, но советские песни тех лет стали настолько раритетными, что их уже впору исполнять на старинных инструментах. Что мы, собственно, с Иваном и сделали... А с певицей Ширэль Дашевски создали «Музыкальный театр для сопрано и клавесина», который существует уже несколько лет.

И с моей дочкой Машей, выпускницей московской консерватории и израильской музыкальной академии я выступаю в камерных программах не первый год. Маша играет на скрипке, я на клавесине, и иногда к нам присоединяется замечательная певица Элла Вильгельм.

- Приходилось гастролировать за границей? Или реставрировать клавесины для людей, живущих в других странах?

- Да. Клавесины моей работы есть в Чехии, Венгрии, Голландии, Германии, Швеции. В свое время я объездил с сольными концертами города малой Саксонии, выступал в Санкт-Петербурге и в Рахманиновском зале Московской консерватории. В последние четыре года езжу меньше, поскольку увлекся исследовательской работой на получение докторской степени и параллельно опубликован несколько статей на английском языке в профессиональном журнале «Строители и исследователи музыкальных инструментов», выходящем в Оксфорде.

Клавесины и их владельцы

Если в Европе знают настоящую цену клавесинам, то для израильтян это, скорее, экзотика. Или – память о предках, которые привезли инструмент с собой из страны исхода. И за каждым клавесином, который мастеру приходилось реставрировать, непременно стоит какая-нибудь история. Например, однажды к нему обратился 40-летний мужчина и сказал, что из-за своей любви к Баху начал учиться играть на клавишных инструментах и мечтает о собственном маленьком клавесине, для которого жена уже выделила ему место в углу гостинной.

- У меня как раз был один небольшой клавесин, и он ему понравился, - вспоминает Саша, - только заказчик попросил добавить одну ноту в басовом регистре, поскольку без нее нельзя обойтись в той пьесе Баха, которую он сейчас как раз разучивает... Я уже заканчивал переделку клавесина, как любитель Баха позвонил снова и сказал, что успел ознакомиться с пьесой дальше, и теперь ему не хватает еще двух нот в басовом регистре. «Но для этого мне придется перебрать заново весь клавесин!», - сказал я. – «Но мне очень нужны еще две ноты! – взмолился он. - И ради этого я готов ждать еще». Когда я привез уже готовый клавесин ему домой, он с сожалением посмотрел на него и сказал, что теперь ему уже хочется инструмент больших размеров, и, пожалуй, он будет продолжать играть на фортепиано.

- А что же многострадальный клавесин, прошедший две переборки? – не выдерживаю я. – Как сложилась его судьба?

- Он попал в хорошие руки и обосновался в Иерусалиме: на нем теперь играют новые владельцы, которые им очень довольны.

- Насколько мне известно, большой клавесин появился в музыкальном центре в Эйн-Кереме недавно. Как он туда попал?

- Его пожертвовали центру родители одного очень таланливого мальчика, который, к сожалению, умер от тяжелой болезни. Я его знал еще при жизни: мальчик не только играл на клавесине, но и сочинял для него музыку.

- У мастера должен быть самый любимый инструмент, в который он вложил свою душу. Я права? Такой инструмент есть?

- Да, я играю на нем дома. А достался он мне совершенно случайно. Как-то позвонил дирижер раананского оркестра, сказал, что у них на складе пылится большой клавесин исторической версии, который пришел в негодное состояние, и спросил – не хочу ли я забрать его себе? Я тут же поехал в Раанану, заплатил за инструмент символическую сумму и два года работал над его восстановлением. Потом моя жена расписала его крышку силуэтами старого Яффо. Так что этот клавесин дорог нам обоим и мы не собираемся с ним расставаться.

Был и такой казус: один и тот же клавесин мне пришлось реставрировать дважды с разницей почти в двадцать лет. Когда-то он принадлежал Иерусалимской музыкальной академии, я вернул его к жизни в 1990-м году и благодаря этой работе получил приглашение стажироваться в Голландии. За минувшие годы «мой» клавесин пришел в негодность: израильские хамсины и высокая влажность довольно быстро выводят из строя старинные инструменты, если за ними хорошо не следить. На сей раз академия просто предложила мне его забрать. Я восстановил инструмент, после чего отдал в хорошие руки. И люди с удовольствием играют на этом клавесине.

Мне приходилось реставрировать и другие старинные инструменты. Особенно пришлось повозиться с маленькой фисгармонией, гармониной, у которой были порваны меха. Я должен был восстановить их по наитию, без образца: от былого великолепия остались жалкие обрывки кожи. Что делать? Я пытался представить, как можно построить механизм подобной фисгармонии, исходя из размера и геометрии поврежденного инструмента. Набрасывал чертежи, моделировал, перебирая возможные варианты. Потом подался в Иерусалим за материалами: что-то купил в хозяйственном магазине, что-то взял в типографии, и в конце концов восстановил фисгармонию всего за несколько дней! Причем она звучала именно так, как и должна звучать в оригинале. И внешне ничем не отличалась от подлинника. Возрожденный инструмент вернулся на свое прежнее место – в музей музыкальных инструментов, в Метулу.

Вечный двигатель изобретателя

Может ли свеча гореть четыре года подряд? Может ли автомобиль "работать на воде" и не отравлять нас выхлопными газами? Может! Израильский изобретатель Дани Гаркович охотно покажет любому, как он этого достиг. Во всяком случае, сам он уже два месяца ездит на таком автомобиле. И свеча-лампочка, которую он зажег четыре года назад в своем доме после того, как уцелел в смертельной аваии, до сих пор как горела так и горит.

Что же касается Дани, то он мечтает отнюдь не о миллионах, которые могло бы принести ему уникальное изобретение, а о том, чтобы плодами его бессонных ночей могли пользоваться все израильтяне, и не только они.

Но сначала о свече.


- Несколько лет назад я попал в страшную аварию и чудом уцелел, - вспоминает Дани. - Когда полицейские прибыли на место происшествия, они очень удивились, как я вообще не погиб и даже смог своими силами выбраться из груды покореженного металла. С того самого дня я стал зажигать в доме свечу, но она прогорала в течение нескольких часов. И тогда я придумал устройство, сохраняющее солнечную энергию на протяжении восьми суток, даже если небо закрыто тучами и идут проливные дожди. Лампочка-свеча горит в моем доме уже четыре года. Позднее я научился улавливать энергию ветра и заставил ее работать на себя с помощью специальных турбин.


...Мне не терпится взглянуть на последнее изобретение Дани, благодаря которому он на треть сократил расходы на бензин и избавил свою машину от выхлопных газов.


Дани открывает дверцу машины:


- Вот оно.


Передо мной – пластиковая коробка, установленная между передними сиденьями. Чуть выше руля - амперметр.

- В сущности, речь идет о "водородной" приставке к автомобилю, состоящей из восьми "реакторов", как я их называю. С помощью приставки я запускаю процесс электролиза. Затем высвобожденный водород смешивается с топливом, - объясняет мне Дани. – В результате топлива расходуется гораздо меньше, чем обычно, и оно сгорает почти полностью – так, что выхлопные газы практически не вырабатываются. Это оптимальный вариант для решения сразу двух проблем - экономии топлива и защиты окружающей среды.


Теперь о принципе работы моей приставки... Когда заводишь машину, то спустя десять-пятнадцать минут альтернатор, вырабатывающий переменный ток, начинает работать вхолостую. Двигатель запущен, альтернатор продолжает работать. Вот я и подумал: почему бы не направить его энергию в "реакторы" для расщепления воды? Сколько бессонных ночей я потратил на свои эксперименты, пытаясь высвободить максимум водорода из минимального количества воды! Тут ведь важно достичь оптимального эффекта: чтобы вода расщеплялась, но не грелась. Я же не собирался готовить из нее кофе! В химии для того, чтобы пошла нужная реакция, очень важно достичь оптимальной температуры. Днем и ночью я проверял все возможные комбинации, пока не получил то, что хотел.

Кстати, первоначальное устройство было довольно громоздким, - замечает Дани. - Сейчас я уменьшил его почти втрое. А в идеале хочу довести до габаритов сигаретной коробки, которую можно будет установить в любом месте кабины.


Больше всего меня занимают альтернативные виды энергии, ведь за ними будущее, - добавляет изобретатель после небольшой паузы. – На сколько десятилетий человечеству еще хватит запасов топлива? На тридцать? Сорок? Пятьдесят? Все равно нам придется искать замену существующим энергоносителям! Другого выхода нет. Сейчас я размышляю над тем, как получить электричество методом, обратным электролизу. Если удастся внедрить подобный процесс в промышленность, то можно будет без проблем снабжать электроэнергией даже самые отдаленные регионы, где нет электростанций, работающих на обычном топливе.

Задумчиво продолжает:


- Ты спрашиваешь, почему я не думаю о собственной выгоде и прибылях? Как только я начну забивать этим голову, все мои силы и энергия пойдут "не туда" и изобретательская мысль остановится. Мы приходим в этот мир голыми и ничего с собой на тот свет не возьмем – ни денег, ни имущества, ничего... Кроме того, наше пребывание на земле ограничено пределами жизни. Хочется оставить после себя нечто такое, благодаря чему мир станет немного лучше. Это и есть, наверное, мой главный "двигатель".


...Дани Гаркович репатриировался из Чили 28 лет назад. Ему тогда не было и тридцати, но он успел поработать представителем крупной нефтяной компании в Америке, Мексике, Аргентине... В настоящее время, вот уже почти пятнадцать лет, обеспечивает работу систем электронного оборудования в беэр-шевском университете. А в свободное время занмается изобретательством в собственной лаборатории в кибуце Кисуфим, где, собственно, и живет.


- У меня есть ключи от всех университетских зданий, где приходится устанавливать электронное оборудование и обеспечивать его работу, - объясняет Дани. – А поскольку подобные системы довольно дорогие, мне постоянно приходится напрягать мозги и самому придумывать более дешевые альтернативные варианты. Благодаря работе в нефтяной компании и на химических заводах я приобрел очень большой практический опыт, который помогает мне и по сей день.


- Что доставляет больше удовольствия - процесс изобретательства или готовый результат?


- Меня очень увлекает сам процесс, но без результата все теряет смысл. Когда я начинаю что-то исследовать, то не знаю наверняка, что из этого выйдет. И вдруг получается! Иногда доходит до смешного: ты ищещь ответа в дебрях, а в это время мимо проползает муравей, при виде которого тебя осеняет – вот в чем секрет! Идеи приходят буквально ниоткуда, из воздуха, или валяются у тебя под ногами. Я до любой истины предпочитаю докопаться сам. Неважно, что кто-то уже получил за это Нобелевскую премию, - меня подобное не остановит. А вдруг мне удастся достичь того же результата, но иным путем? И каждый раз, получая его, я говорю себе: "О’Kей. Теперь я знаю, как сделать ЭТО! Но, бог мой, как много еще того, чего я не знаю!"


Интересно, как это происходит у других изобретателей?.. У меня всегда должен быть какой-то толчок. То есть я должен что-то изобрести, потому что другого выхода нет. Например, придумать, как мне сохранить расходы на бензин, ведь я живу в пятидесяти километрах от работы. Или собрать оригинальное оборудование для университетских зданий, потому что на свободном рынке подобное стоит слишком дорого.


- От кого ты унаследовал страсть к изобретательству?


- Я таким родился. Сколько себя помню, всегда стремился узнать, как устроен тот или иной прибор. В четыре года разобрал старый телевизор, чтобы найти обезьянок, которые мелькали на экране. В итоге я их там не нашел, зато обнаружил много лампочек и проводков, что было не менее интересно. За мной постоянно бегали дети со всего двора, ведь я без конца сооружал разные автомобильчики из старых подшипников, которые выпрашивал у механиков в гаражах.


- Кстати, а твоя семья всегда жила в Чили?


- Нет, мои родители бежали туда из Венгрии во время Второй мировой войны. Многие наши родные, которые остались там, были уничтожены фашистами. Потом родители еще не раз меняли место, как цыгане, убегая от очередной опасности, когда в стране, где они нашли пристанище, начинался военный переворот. Этот страх был у них уже в генах. Я родился в Чили, одна из моих сестер - в Перу, а другая – в Колумбии. Сейчас мои братья и сестры живут в Америке, а я рад тому, что в свое время репатриировался в Израиль.


- Кстати, а кто кроме журналистов проявил интерес к твоему изобретению? – возвращаю я Дани к главной теме нашего разговора.


- Пока что к нему проявили интерес в основном люди, желающие заработать на моей идее. Мне не жалко, если кому-то удастся поставить водородные приставки на поток. Ведь я заинтересован в одном: чтобы в Израиле появилось как можно больше машин, которые не отравляют атмосферу, и чтобы придуманное мной устройство стало доступно каждому автомобилисту. Посмотри на эту стоянку (мы беседуем с Дани неподалеку от административного корпуса университета Бен-Гурион. – Ш. Ш.), здесь сотни машин. Закончится рабочий день, и все они отсюда тронутся... Насколько чище здесь был бы воздух, если бы на каждой из этих машин стояло мое устройство...


- К твоему изобретению проявили интерес в других странах?


- Да. Мне уже звонили из Германии, Италии, Канады... В моем изобретении заинтересованы люди, которые хотят сэкономить запасы топлива на своих предприятиях и уменьшить количество выбросов загрязняющих веществ в атмосферу. В ближайшее время я выезжаю по приглашению в Италию – посмотрим, что из этого выйдет...


- Кстати, в твоем изобретении используется водород. Это ведь очень опасный газ...


Дани улыбается:


- Да, газ действительно очень опасный, но ведь он находится здесь, - указывает на устройство, - не в сжатом состоянии и нигде не скапливается, а сразу идет в дело. Кстати, сама технология не такая уж новая. Русские использовали ее при выводе ракет за пределы атмосферы. Но в автомобилях ее до сих пор не применяли.


- Ты уже два месяца ездишь на работу на машине, оборудованной новым устройством. А как насчет технического теста?


- Конечно, я мог бы просто прикрыть коробочку газетой и ездить безо всяких разрешений. Но я хочу, чтобы все было законно. Так что мне пришлось проходить тест два раза, с трехдневным интервалом. - Дани вытаскивает два одинаковых заполненных бланка станции техобслуживания и показывает мне. – Вот это первый. Я поехал и прошел обычный тест. Обрати внимание на отметку замера выхлопных газов: единица, в пределах нормы. Подпись и печать. А вот чтобы получить вторую бумагу, мне пришлось побегать.


Дело было так. Спустя три дня после первого теста я поехал на ту же станцию, подключив "водородную приставку", и попросил снова измерить уровень выхлопных газов. Прибор показал нулевую отметку, после чего техник заявил: "У тебя в машине что-то неисправно. Такого быть не может! В машине, да еще работающей на дизельном топливе, полное отсутствие выхлопных газов?! Наверное, в выхлопной трубе образовались трещины и газы не доходят до выходного отверстия, где я делаю замер". – "Все у меня исправно. Можешь проверить состояние трубы". Он проверил: "Действительно в порядке. Но тогда я ничего не понимаю". После этих слов я открыл дверцу, показал ему "водородную приставку" и начал объяснять принцип ее работы. Услышав слово "водород", техник отскочил от машины как ужаленный: "Ты в своем уме? Это же опасно! А ну покажи, где у тебя установлен балон с водородом?" – "У меня его нет. Можешь поискать". Он осмотрел машину: "Действительно нет. А откуда же в таком случае берется водород?" – "Я его получаю в этой пластиковой коробке и сразу пускаю в дело". Техник был поражен: "Вот это да! И никаких выхлопных газов?" Но, тем не менее, отказался поставить печать: "Я человек маленький. Возможно, ты и прав. Но как я могу взять на себя такую ответственность? Пойди в дорожное управление. Вот если они разрешат, тогда и я подпишу".


Я поехал в дорожное управление, где история повторилась с самого начала. И там никто не захотел брать на себя ответственности без проверки моего устройства в Институте стандартов.

В Институт стандартов я отправился уже вооруженным до зубов, выполнив по сути "домашнее задание" по химии и физике. Отправился в университетскую библиотеку и выписал все ссылки, подтверждающие, что в моем случае использование водорода не представляет никакой опасности. Тем более что я установил двенадцать защит на экстремальный случай, чтобы выработка водорода автоматически перекрывалась в случае столкновения моей машины с другой, или в момент перевертывания, возгорания и так далее.


В институте специалисты ознакомились с моим изобретением, почитали выписки, которые я с собой принес, и выдали разрешение на эксплуатацию, с которым я отправился в дорожное управление, а затем на станцию техобслуживания. Техник, увидел разрешения вышестоящих инстанцией, развел руками: "Ну раз они разрешили, никаких проблем нет. Ставлю тебе печать. Езжай на здоровье!"


Была в связи с этим изобретением еще одна история... Имени человека, о котором пойдет речь, называть не стану. Дело прошлое... Поскольку мне приходится в рамках работы иметь дело с руководством всех факультетов, я решил обратиться за помощью к одному профессору, заведовавшему отделением, где имелась лаборатория, на которую я возлагал определенные надежды. Для испытания устройства мне был нужен автономный двигатель - там он как раз был. Я объяснил профессору, что работаю над проблемой уменьшения выбросов газов в атмосферу и что хотел бы испытать в его лаборатории свое оригинальное устройство. Объяснил ему все досконачально на "инженерном" языке, которым он прекрасно владел. "Я о подобном еще не слышал, - сказал профессор - Позвони мне через неделю, может, и будет такая возможность, проверим твое изобретение".


Я позвонил через неделю, он не смог. Еще через некоторое время – он занят. Потом он на неделю уехал. В конце концов я махнул рукой, купил старый двигатель, который установил у себя в сарае, и продолжил эксперимент. Когда сообщение о моем изобретении было обнародовано и в университет понаехали съемочные группы с телевидения, профессор, услышал об этом, тут же прибежал: "Ну все, я уже освободился, давай проверим твое устройство в нашей лаборатории". - "Спасибо. Но теперь уже у меня нет на это времени. К тому же я решил проблему собственными силами". Но в любом случае спасибо ему за желание помочь, пусть и запоздалое.


- Думаю, что крупные компании, получающие доходы от продажи бензина, будут не в восторге от твоего изобретения, ведь они получат меньше прибыли. Так что за "водородную приставку" придется еще и побороться, несмотря на все ее плюсы.


- А я и не собираюсь брать в союзники владельцев нефтяных компаний, - замечает Дани. - Пусть мое изобретение пробивает себе дорогу "снизу". Чем больше простых людей о нем узнает, тем лучше. Я готов любому объяснить принцип работы этой приставки. Если у человека голова и руки на месте, он и сам сможет ее собрать. А если кто-то поставит дело на поток, благодаря чему на дорогах появится много экологически чистых автомобилей, то пусть зарабатывает, не жалко.


Я ведь прежде всего забочусь о наших потомках: мир на пороге экологической катастрофы и надо делать все, чтобы ее предотвратить. Если она разразится, то не помогут ни миллионные счета в банке, ни высокое положение: все мы живем на одной планете, с которой некуда бежать. Что же касается меня, то я богат уже тем, что у меня есть. У меня - женщина, которую я люблю, замечательные дети. Живу в прекрасном месте и занимаюсь любимым делом...

По ту сторону стекла...

Он родился особенным и видел мир не так, как другие. Любое изображение и предмет Гидон созерцал одновременно в нескольких плоскостях. Ему казалось: все видят мир точно так же, и прошло немало времени, пока он не осознал, что сильно отличается от других. Зато учителя «разобрались» в этом гораздо быстрее, посчитав мальчика неполноценным, так что школу ему пришлось оставить задолго до ее окончания. Гидон родился в 1938-м году - в те годы о дислексии знали гораздо меньше, чем сейчас.

Впрочем, все это ничуть не помешало моему герою преуспеть. Он оказался прекрасным исполнителем, потому что, в отличие от других, обладал особым видением, позволяющим ему постигать самую суть любого предмета и целой конструкции. Не имея инженерного образования, Гидон безошибочно находил ошибки проектов, чертежей и расчетов, определяя самые уязвимые места. В течение многих лет он руководил работами на строительных объектах по всему Израилю, пока в начале 1990-х судьба не занесла его в Прагу, где он увидел на площади местного стеклодува, творящего на глазах у толпы причудливые фигуры из обыкновенного оконного стекла. Это зрелище настолько заворожило Гидона, что ему захотелось побывать в мастерской кудесника, и он отправился вслед за ним в городок, где тот жил. Наблюдая за работой мастера, Гидон, неожиданно для себя, уловил движение формы не только на поверхности, но и внутри стекла. Перед его глазами возникали образы, плавно перетекающие друг в друга: поразительно, что тот, кто их создавал, этого не видел. Во всяком случае мастер был увлечен исключительно внешней формой, которую придавал стеклу, и говорил только о ней.

Гидон возвращался в Израиль, чувствуя себя Эйнштейном и Ньютоном одновременно. Наконец-то сбылась мечта его жизни: он нашел тот материал, а главное - технику, которые помогут объяснить другим лучше всяких слов то, что он воспринимает окружающие предметы подобно голограмме - одновременно во всех плоскостях. Люди смотрели на поверхность стекла и не видели ничего, кроме плоскости и конфигурации, а ему удалось заглянуть внутрь стекла, постичь его душу, наблюдать за причудливым движением, рождающим множество сменяющих друг друга образов. Теперь он знает, как показать другим то, что видит сам. И пусть это будет его посланием миру.

Своей первой скульптурой, сотворенной из обыкновенного оконного стекла, Гидон сломал все существующие стереотипы. Позже специалист в области голографии, увидев его работы, скажет: «Я постигал суть этого явления в течение многих лет, но сейчас не могу отделаться от ощущения, что главного так и не узнал…»

Рождение первой работы было мучительным и продолжалось долгие шесть лет. Пытаясь подчинить себе хрупкий материал, Гидон выплавил в печи 1200 скульптур и безжалостно разбил все, кроме последней, наиболее соответствующей его замыслу. Казалось бы, можно поставить точку - ведь он пришел, наконец, путем проб и ошибок к результату, создав уникальную технику, которую можно ставить на поток. Во всяком случае любой поступил бы на его месте именно так. Любой, но не он. Гидона не интересовали ни слава, ни карьера, ни деньги. Главное в его жизни уже состоялось: он родился в стране, которую не покинул бы ни за что на свете; он встретил женщину, которую любит до сих пор; у него четверо детей и девять внуков; его окружают живописные пейзажи Негева, и он наслаждается ими уже более сорок лет… А еще в его жизни была война Судного Дня, о которой он старается не вспоминать, и тяжелое ранение…

…Гидон продолжал продвигаться вглубь стекла, открывая в нем новые потаенные движения и пытаясь подчиняя их своей воле. Теперь работа над очередной скульптурой занимала всего год, и разбивать неудачные скульптуры приходилось все реже. Всякий раз, укладывая стекло в печь, он знал, какую форму оно должно приобрести после плавки, и прилагал к тому максимум усилий. Его спрашивали: «Ты можешь повторить эту чудесную работу - сделать точно такую же?» А он отвечал: «Да, но для того, чтобы она получилась, мне придется разбить не менее двадцати, которые будут до нее, и на это уйдет не меньше года. Лучше я сделаю что-то новое».

Однажды Гидон придумал сюжет, представив себе женщину, которая смотрится в зеркало на протяжении всей жизни, всякий раз надевая на лицо ту или иную маску - и чем старше она становится, тем больше у нее масок.

«Женщина всегда видит в зеркале то, что она хочет видеть, - размышлял он. - Сколько ей приходится примерять на себя образов, пока она не состарится… А где же при этом она сама, ее настоящее лицо?» Ему захотелось показать и маски, и то, что скрывается под ними. В результате получилась головка, в которой с изменением ракурса возникали шесть образов.

Когда скульптура под названием «Голубой взгляд» была готова, у тех, кто ее видел, появлялось ощущение, что перед ними возникает нечто совершенно необъяснимое. Обходя по кругу установленную на постаменте женскую головку, они всякий раз обнаруживали новый образ: нежный девичий профиль вдруг сменялся чуточку надменным лицом красавицы, уверенной в своих чарах, затем - усталыми глазами женщины средних лет, а в конце возникало лицо старухи с тяжелым, подозрительным взглядом. Та, что постоянно ходила в масках, всего лишь дважды приоткрыла свое истинное лицо - в юности и старости. Гидон хотел рассказать в одной скульптуре историю жизни женщины – от начала и до конца, и ему это удалось.

…Потом началась интифада, и не было дня, чтобы в выпусках новостей не говорили о новых жертвах. Гидон никогда не рассказывает о том, что он чувствовал в тот период и как это отразилось на его творчестве. И не стоит задавать ему подобных вопросов – все равно не ответит. В лучшем случае резко оборвет: «Об этом – ни слова». Но, когда ты идешь по залу, где выставлены его работы и натыкаешься на композицию из множества юных лиц из светлого стекла, подернутого черным, напоминающем след дыма от взрыва, понимаешь, что это – про «Дольфи», хотя под работой – безымянная надпись «Наши дети». Или девичья головка, у которой два образа: с одной стороны – красивое, полное надежд юное лицо, с другой - тяжелая, безликая маска смерти. А в промежутке – короткая жизнь девушки по имени Доминик, оборвавшаяся до срока…

***

Гидон указывает на фигуры женщины и мужчины, повернутые друг к другу, и предлагает мне следовать за ним, не отрывая от них взгляда. Мы движемся по залу, а фигуры тоже незаметно перемещаются, пока не разворачиваются друг к другу спиной. Вот так, всего за один круг, постигаешь смысл происходящего между этими двумя - от взаимопонимания до полного отчуждения… И не нужно никаких слов, все и так понятно. Гидон указывает мне на фигурку танцовщицы, обойдя которую вслед за ним, я замечаю, что она все время поворачивается к нам спиной.

- Меня часто спрашивают: «Ты все это планировал, или у тебя вышло случайно?», - говорит он мне с легкой усмешкой, - а я отвечаю: «Все – от первого до последнего движения в каждой скульптуре – я вижу еще до того, как уложу стекло в печь». Именно поэтому мне до сих пор приходится разбивать свои работы, - объясняет он мне. – Потому что результат должен полностью соответствовать моему замыслу. Иначе все теряет смысл. У меня нет никакой иной потребности, кроме одной – показать другим, каким я вижу окружающий мир. И не спрашивай меня, - эта работа моя самая любимая, или вон та…. Они все – мои дети, при том, что иные уже покинули свой дом и живут в других странах. Как я могу выбрать?..

Гидон ведет меня в зал с приглушенным светом, в центре которого выделяется скульптурная композиция в виде горящей, оплавленной свечи с темными потеками. «Свеча» покоится на сером постаменте, напоминающем груду пепла. На трех платах из стекла – лица людей. Когда совершаешь круг, их открывается все больше и больше. И на каждом застыл немой вопрос, от которого становится не по себе.

Гидон подтверждает мою догадку:

- Я добивался одного, чтобы на каждом из этих семидесяти лиц отпечатался этот вопрос: «Почему нельзя было иначе?» Он самый важный, в нем есть надежда. Потому что когда ты задаешь один вопрос – «Почему нельзя было иначе?», неизбежно возникают и второй – «Что будет? Что мы должны сделать для того, чтобы это не повторилось?» И ты начинаешь искать на них ответы. Ту же надежду я вижу и в Торе, где в конце каждой главы стоит одно слово - «Амен».

Я родился в Израиле, мне уже скоро 70, - продолжает Гидон, – а мои родители бежали сюда из Польши до того, как там началась Катастрофа… Тех, кто не успел уехать, постигла страшная участь. Всю жизнь я задаюсь одним и тем же вопросом: ПОЧЕМУ НЕЛЬЗЯ БЫЛО ИНАЧЕ?, думаю над тем, какое нас ждет будущее и что мы должны сделать, чтобы не допустить повторения пройденного... Три года назад у меня была выставка в Кельне, и я получил от немцев предложение сделать две большие скульптуры, которые они хотели установить при входе в новую модернистскую церковь в центре города. Я отказался. Что-то тут для меня не связалось… Германия - и мои работы, под которыми будем стоять надпись «автор - Гидон Фридман, Израиль»...

Однажды в наш музей приехал представитель «Яд ва-Шема», - вспоминает Гидон. - Увидев «Свечу», он сказал: «Она должна стоять у нас, в Яд ва-Шем». А я ответил: «Нет. Ваш мемориал обнажает страшные раны и в нем нет места надежде. Я знаю только три места, где могла бы стоять моя «Свеча»: это киббуц Яд-Мордехай, музей участников движения сопротивления в гетто, и центр Холокоста в США. Потому что, посещая их, люди задаешься тем же вопросом, что и я – «Почему нельзя было иначе?»

Этот вопрос мучает меня постоянно, - с напором произносит Гидон. Оттого, что у него слуховой аппарат, он говорит неоправданно громко, отчего может возникнуть обманчивое ощущение, будто он общается с тобой на повышенных тонах. - Почему нельзя иначе? Почему нужно говорить сегодня с теми, кто пережил Катастрофу, о Катастрофе - бередить их раны? Почему нельзя оставить их в покое и позволить им дожить остаток жизни в радости? Почему нельзя направить часть средств из тех, что идут на увековечивание памяти о Катастрофе, тем, кто ее пережил и нуждаются в помощи сейчас, пока они еще живы? Разве они недостаточно настрадались? Почему наша система образования и воспитания молодого поколения терпит крах? Ведь это случилось не сегодня, и не вчера - у явления длинные корни… Мне не дает покоя рассказ одного школьника, который ездил со своим классом в Польшу – на место, где когда-то существовала фабрика смерти Освенцим. Он говорил, что когда им показали печи, где сжигали людей, груды пепла и волос, все плакали. А вечером когда группа вернулась в гостиницу, и школьников надо было чем-то занять, учителя и родители, сопровождавшие группу, посовещавшись, решили, что дети при посещении Освенцима пережили сильный стресс, их надо отвлечь, переключить на что-то более позитивное, - и отправили их на дискотеку… И снова у меня возникает этот проклятый вопрос: почему нельзя иначе? И из чего – из каких малых или больших вещей, состоит на самом деле процесс воспитания, который приводит нас сегодня к столь плачевным результатам?

Однажды в наш музей приехала на экскурсию группа заслуженных деятелей образования, - снова вспоминает Гидон, - в ней было несколько десятков человек. Когда зашел разговор о том, что происходит в школах сегодня, я внимательно выслушал этих уважаемых людей и сказал: «Вы говорите о том, как все ужасно - система образования терпит крах…Но ведь именно вы создавали ее тридцать лет назад, и значит, тоже несете за это ответственность». Потом я спросил: «Найдется ли среди вас хотя бы один, кто продолжает заниматься воспитанием школьников на добровольных началах до сих пор и находит время для того, чтобы хотя бы раз в неделю прийти в школу и поговорить с детьми, или хотя бы просто выслушать их?» Таковых не нашлось. По крайней мере среди тех, что стояли в тот день передо мной в музее. Я нередко говорю такие вещи, которые другим не хотелось бы услышать….Иногда посетители не соглашаются, начинают яростно спорить со мной и друг другом, никого при этом не слушая, кроме самого себя. И тогда я напоминаю им, что споры, где стороны не способны услышать друг друга, ведут в тупик и нередко приводят к конфликтам и даже войнам…

Гидон гасит в зале свет и, прихрамывая, идет к выходу. Потом останавливается, поворачиваясь ко мне, и добавляет. - За два года существования музея его посетили 75 тысяч человек, и я рассказываю им обо всех этих вещах, которые говорю тебе сейчас, и задаю им те же вопросы. А потом они смотрят мои работы, и мне уже не приходится ничего объяснять… Я вижу мир иначе, я думаю не так, как многие, у меня своя философия, я работаю на уровне глаз и на уровне сердца. Иначе – ради чего все это?

***
Мне остается лишь добавить, что начиная с 1999-го года выставки работ Гидона проходили не только в Израиле, но и за его пределами – в Канаде (Ванкувер, 2002 год), трех городах Германии (2005-2006 годы) и других местах; и что ни одна из приведенных здесь фотографий не способна передать всего многообразия перспектив, открытых мастером внутри стекла, которое прежде являло собой скучную ровную поверхность монотонного цвета.


Баловень судьбы

...Только баловень судьбы может позволить себе такую жизнь – ни от чего не зависеть, без сожалений расставаться со всем, что начинает обременять - надоевшим жилищем; женщиной, к которой не испытываешь прежней любви; страной, где тебе стало тесно, - и при этом всегда оставаться окруженным преданными и любящими его людьми.

Израильский художник Ави Файлер именно из этой породы счастливчиков. В который раз я прихожу в его странное жилище в старом Яффо, напоминающее корабль. Просторный балкон нависает над яффским портом, а изо всех окон виден один и тот же пейзаж – бесконечная морская синева. Ступеньки, галерея небольших комнат, переходящих одна в другую, и толстые-толстые стены шириной в четыре метра - неудивительно, что все мобильники в этом доме безнадежно молчат. Зато по утрам поют петухи, которых у Ави целых шесть, а впридачу к ним еще имеются 40 кур дивной окраски. Ави кормит своих пернатых домочадцев отборными овощами, а снесенные яйца раздает соседям и забежавшим на огонек друзьям.

- Я предпочитаю просыпаться под кукареканье и шум набегающих волн, - говорит Ави. – А поскольку последние девять лет живу в старом Яффо, то в моем доме вывелось уже третье поколение петушиного племени.

- Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе про свою жизнь? – смеется он, вытаскивая из пачки сигарету. – Но это может занять очень много дней. Вся моя жизнь – это сплошное путешествие. Такое большое приключение, растянувшееся на десятки лет. Я просыпаюсь утром и говорю себе: «Слава Богу, наступил еще один чудесный день, вот и славно».

Первые на Синае

Иные периоды его жизни могли бы послужить сюжетом авантюрного романа. Например,
когда он совершил налет на тель-авивскую гостиницу, где жили участники съезда предпринимателей, занимающихся сбытом алмазов. Награбленное Ави раздал неимущим семьям, оставив себе на память об этом событии всего один шекель. Судьи учли бескорыстие молодого грабителя и отправили его в тюрьму всего на полтора года. Освободившись из заключения, Ави женился на дочери председателя алмазной биржи – как раз одного из тех, кого он тогда и ограбил в числе прочих. Ави прожил с Дафной восемь счастливых лет. Они были первой израильской парой, которая поселилась в Синае неподалеку от Нуэйбы – в самодельном доме (кстати, все дома в своей жизни Ави строил сам, а в яффском саморучно соорудил лифт для спуска в студию, расположенную внизу).

- Первый наш с Дафной дом на Синае был из камня, а потом мы построили второй – из чудного дерева. Однажды разразился сильный шторм, а когда он закончился, я пошел на море и увидел, что весь берег и риф усеяны пятиметровыми бревнами красного дерева, очевидно, упавшими с какого-то корабля. Это была такая удача! Я вернулся домой, завел джип и отправился их собирать. То жилище было самым красивым в моей жизни, - произносит Ави. – У меня даже сохранились его снимки, правда, черно-белые. Глядя на них, ты бы, наверное, не узнала Синая – настолько он выглядел тогда пустынным - не то что, сейчас. Сначала мы с Дафной жили в дюнах вообще одни, потом к нам прибился разный народ и образовалось нечто вроде коммуны, где из меня сделали этакого гуру. Мы поддерживали теплые отношения с бедуинами из соседнего стойбища. В общем, все было замечательно, пока я не почувствовал, что мне на Синае стало тесно. Я ведь бежал в дюны от цивилизации, а получилось, что она настигла меня и там. Мы покинули Синай и стали искать другое место.

Вместе с еще тремя парами друзей Ави и Дафна остановили свой выбор на Биньямине, где основали коммуну художников, получившую позднее название «Третий глаз». Но и туда вскоре потянулся народ, который с утра до вечера крутился в студиях коммуны в поисках интересного общения. Шумная богемная жизнь начала утомлять Ави, он вдруг снова ощутил, что ему становится тесно. Прожив в Биньямине два года, Ави с Дафной отправились за границу, а вслед за ними Биньямину покинули и другие художники. Компания распалась – все разъехались кто куда. Спустя некоторое время Ави с Дафной вернулись в опустевшую Биньямину, и Ави построил там новый дом – еще лучше прежнего. В нем Дафна родила сына, но вскоре после этого супруги расстались: за восемь лет они успели дать друг другу все, что могли: отношения себя исчерпали. Прекрасное жилище было продано, Ави купил бывшей жене и сыну квартиру в центре Тель-Авива, выплатил алименты на несколько лет вперед, надел на спину рюкзак и отправился в длительное путешествие по миру. Он объездил много стран, в иных из них жил подолгу. Например, в Японии, где преподавал искусство живописи в токийской академии. В Швейцарии, Франции, Кении, где у него были собственные студии. Его работы хорошо продавались и оседали в частных коллекциях по всему миру.

История одной картины

Картина, где Ави изобразил обнаженную Дафну в их доме в Биньямине, ознаменовала собой финал насыщенного периода его жизни, уместившего синайское отшельничество и богемное бытие коммуны «Третий глаз». Это была внушительная точка: Ави писал картину для себя и не собирался ее кому-либо продавать. Однако, обстоятельства заставили: все же это случилось - в 1984 году. В ту пору художник жил в тесном старом домике, который впоследствии был снесен – на пересечении улиц Дизенгоф и Ха-Яркон. Его дом был полон картин, которые в Израиле продавались плохо. Деньги иссякли, под окном стоял джип с пустым бензобаком. Ави ловил рыбу и коптил ее во дворе – вот и вся еда. А поскольку электричество отключили за неуплату, по вечерам в доме зажигались свечи – и это было очень романтично. В жизни Ави тогда царила вторая жена – американская манекенщица Антония. Они были настолько влюблены и всецело поглощены друг другом, что совершенно не придавали значения бытовой неустроенности.

В один из дней в дом привели англичанку, путешествующую по Израилю. Перебрав все картины художника, любительница живописи добралась до портрета Дафны и сказала: «Хочу эту». - «Но как раз эта – не продается», - ответил Ави. Категоричность его тона не оставляла сомнений. Женщина вышла, а спустя пару часов вернулась со своим мужем.

- Послушай, - сказал он художнику, - мы хотим эту картину. Даже если у нее нет цены, кто ты такой, чтобы я платил тебе за твою работу 100 или 200 тысяч долларов? Я предлагаю 20 тысяч. Вот мой телефон, подумай до утра. В девять у нас самолет - мы возвращаемся в Лондон.

20 тысяч долларов за картину по тем временам – это была немыслимая сумма! Ави не спал всю ночь и к утру «сломался». На вырученные деньги он тут же купил Антонии новые туфли и платье, а так же два авиабилета до Монако, где открывалась международная выставка с участием художников из сорока стран. Дело в том, что Израиль был представлен на ней единственной картиной, отобранной членами жюри, и ее автором был Ави Файлер. Естественно, ему захотелось присутствовать при этом событии. Прилетев в Монако, Ави первым делом отправился в казино – к тому моменту у него еще оставалось около 16 тысяч долларов из тех, что были выручены за потртрет Дафны. Утром Ави вышел из казино с 60-тью тысячами долларов – ему определенно везло, и тут же позвонил в Лондон: «Я готов заплатить вам за свою работу на пять тысяч долларов больше, только отдайте мне ее назад», - попросил он. На том конце провода засмеялись и повесили трубку.

- Очередную попытку выкупить потртрет Дафны я предпринял два года назад, - говорит мне Ави, - но безуспешно. Они не соглашаются ни в какую.

- Почему тебе так важна эта картина? – спрашиваю я его. – Это своего рода ностальгия по временам, связанным с Дафной и коммуной «Третий глаз»? Или что-то другое?

- Не только ностальгия, - отвечает Ави после некоторого раздумья. – Понимаешь, я слишком много вложил в ту картину. Это была своего рода игра с собственным «эго». Я словно доказывал себе, что достаточно силен в технике и смогу выписать все световые эффекты, создать нужный объем, в общем – достичь всего того, что удавалось старым мастерам живописи. Ну и кроме того - ты права, я тем самым закрывал какую-то очень важную главу своей жизни, изображая женщину, которую любил столько лет, которая родила мне сына, - в доме, где мы жили вместе и были счастливы.

Море в подвале

Вслед за Ави я направляюсь к самодельному лифту, который спускает нас в студию. В центре ее – большой холст. На нем изображено море, небольшое суденышко и больше ничего, но отчего-то хочется всматриваться во все это снова и снова, и смотреть долго. Картина затягивает. Ави зажигает яркую лампу, и море сразу светлеет, обретая глубину и вместе с тем прозрачность. Взяв меня за локоть, художник вынуждает отступить чуть влево и посмотреть на изображение под другим углом. Я замечаю, что тень от суденышка ложится иначе, и на поверхности начинают играть солнечные блики. Я потрясенно молчу, а Ави тихо произносит:

- Сколько бы та нее не смотрела, всякий раз будешь видеть что-то другое. Я работал над этой картиной не один месяц. Иногда – по многу часов, неотрывно, безо всякого перерыва.

- Что ты собираешься с ней делать? – спрашиваю я.

- В Израиле такое не продается. А отдавать за границу я пока не хочу, - отвечает он. - Оставлю до поры до времени у себя. Мне нравится на нее смотреть.

Мы поднимаемся наверх и возвращаемся за массивный деревянный стол к уже успевшему остыть чаю. Ави включает электрочайник и, повернувшись ко мне, говорит:

- Знаешь, в моем доме всегда, сколько я себя помню, толпился народ. Как-то раз я из чистого любопытства прикинул и к своему удивлению обнаружил, что за одно только утро мне пришлось налить 60 кружек чая для друзей и просто знакомых, которые забежали «на огонек». А сейчас я уже немного другой – слишком долго, наверное, был для всех гуру. Теперь мне все чаще хочется оставаться наедине, размышлять, готовить себя к работе, писать картины.

Ави открывает секрет

- Я всегда любил рисовать, и с тех пор ничего не изменилось. Все, что мне теперь остается: сохранить в себе это. Цвета притягивали меня с детства. Бумаги в Израиле тогда было не достать, и я с нетерпением ожидал конца месяца, когда мама оторвет очередной лист большого календаря и я смогу разрисовать его обратную сторону.

Родители были не в восторге от моего намерения стать художником. Для них, переживших Катастрофу, а впоследствии – сталинские лагеря, самым главным считалось наличие в доме муки и масла, все остальное казалось им слишком мелким. Мне же моя будущая жизнь представлялась совсем иной – родительский дом я покинул еще подростком. Я был такой бунтарь, предпочитал плыть против течения, выламывался из любых рамок и всегда считался «черной» овцой. В то время, когда мои работы уже продавались за границей за десятки тысяч долларов, в Израиле я был совершенным аутсайдером – меня игнорировали устроители выставок и местные художники. Они были непонятны мне, я был непонятен им. Происходящее напоминало мне открытую больницу, где каждый пациент проводит для себя самотерапию, выплескивая на холст свои стрессы и проблемы. И вот человек покупает «чужую проблему», вешает ее на гвоздик в своем доме, где и без того хватает проблем – и что получается? Стресс, помноженный на стресс.

Я представлял себе задачи искусства иначе. Картина для меня – это окно в мир, который ты открываешь для себя и других. Я всякий раз готовил себя к работе не меньше десяти часов, освобождаясь от всего суетного. И вот наступал момент полной отрешенности, когда внутри меня уже не было стрессов, сиюминутных переживаний и суеты, а было лишь пустое гулкое пространство, и оно было сродни космосу. Я ощущал себя коридором, через который течет поток мощной и светлой энергии. Если я писал воду, я становился в этот момент водой, если я писал птицу, то ощущал, как мои руки превращаются в крылья. Я мог стать в этот момент чем угодно – лодкой, ветром, конем. Мне не нужно было смотреть на предметы или живые существа, чтобы изобразить их. Я ощущал их внутри себя и понимал их строение до последнего атома. Потом, когда я выходил из этого состояния, продолжавшегося порой больше суток, и смотрел на свое новое «окно», я говорил себе: «Это было прекрасное путешествие!»

Мне кажется, что когда человек смотрит в такое окно, он поднимается на какую-то новую ступеньку, независимо от того, умен он, или глуп, молод или стар. Он не может не ощутить той энергии любви, которая исходит от картины, и его душа пребывает в этот момент в состоянии покоя и гармонии.

Искусству живописи я начал учиться у Рембрандта, когда был еще мальчиком. В доме была книга с репродукциями старых мастеров. Больше всего мне нравился портрет матери, написанный Рембрандтом. Я изготавливал холсты из старой простыни, натягивая их на самодельные рамки, и делал копии его картин. Потом я учился в разных академиях, в том числе – в Италии, овладел разными техниками, но окончательно разочаровался в академической системе, при которой мои учителя прежде всего аппелировали к моему сознанию, а не к чувствам. Я решил идти своим путем.

В Голландии я каждый день ходил в музей, где хранятся картины Рембрандта – те самые, что я копировал в детстве. Я принимал ЛСД (в 1970-е годы это было распространенным явлением) и словно подключался к атомной станции: у меня открывалось совершенно иное видение предметов. Я мог стоять напротив картины Рембранда часами, разлагая ее на атомы и понимая, как он ее строил. Мне открылось тогда, что, оказывается, Рембрандт использовал в качестве основы не белый фон, а красный, достигая тем самым невероятных световых эффектов (позднее, когда картины старых мастеров научились исследовать с помощью излучений, это было доказано научно). Я торчал в музее до его закрытия, пока меня не выгоняли сторожа, возвращался домой и пытался воспроизвести в своих картинах увиденные эффекты. Вот это и было для меня настоящей школой. А потом я уже учил в академиях других, обращаясь прежде всего к чувствам своих учеников, а не к их разуму.

Сегодня мне 57, и для меня все открылось. Я понял главный секрет творчества и бытия – сохранять в себе это постоянство любви и ощущения радости от каждого мгновения жизни. Если тебе удается остаться на этой высоте, ты можешь перевести все светлое, что тебя наполняет, на визуальный язык, и открыть новое «окно».

Вместо послесловия

Я могла бы рассказать еще о том, как из-за Ави Файлера однажды едва не прервались дипломатические отношения Израиля с Эритрией, куда он отправился в в 1997-м году в морское путешествие и оказался пленником на судне, которое, как потом выяснилось, никто не захватывал. Но это особая история и она требует отдельного рассказа.

А пока мне остается лишь добавить, что Ави снова в пути и собирается расстаться с уникальным своим жилищем, стены которого пережили периоды древней Византии и мамелюков. Он намерен открыть новую главу в своей жизни: поселиться в пустыне Арава и выстроить среди песков новый дом – разумеется, со студией и курятником для своих любимцев.

Синий лес Дафны Арод

...Смерть стояла на пороге, и она совсем не походила на ту страшную старуху в балахоне и с косой, какой ее испокон веков изображают художники. Смерть, что пришла за ней, была прекрасна, как Венера Боттичелли. С веночком из цветов на русой головке, она напомнила Дафне ее саму в тот день, когда она увидела из окна автобуса компанию своих босоногих сверстников на калифорнийском побережье, спрыгнула с подножки на ближайшей остановке и направилась к ним налегке, с маленьким рюкзачком на спине. В рюкзачке - любимая книжка, футболка, свитерок, джинсы и ни одной пары носков: Дафна шла босиком. Сидящие у костра ни о чем не спросили - просто освободили для нее место и с улыбкой протянули тарелку с едой и питье. Следующие три года своей жизни она провела с ними, кочуя по дорогам Америки: спала на матрасе, пела и танцевала в кабаре, мыла посуду в кафе, сбивала коктейли в баре, шила купальники. "Дети цветов" стали ее настоящей семьей. Прежняя респектабельная жизнь (Дафна была замужем за преуспевающим американским инженером, работала манекенщицей в известной косметической фирме "Элизабет Арденн") вспоминалась лишь изредка, как смутный сон, и не вызывала ностальгии.

...Из состояния забытья ее вывело появление в больничной палате сына.

- Боаз, я не хочу, чтобы "Синий лес" разрезали. Пусть останется... - это прозвучало, как завещание умирающего человека. Она тогда и в самом деле была при смерти. Три месяца изнурительной работы в плохо вентилируемом помещении ночного клуба в Яффо, которое организаторы благотворительной акции арендовали для художницы специально, чтобы она смогла написать это огромное полотно (десять метров на четыре), закончились для нее тяжелейшим химическим отравлением ядами красок и непрекращающимся удушьем. Позже Дафна скажет: "Это был момент слабости. Синий лес едва не убил меня. Картина далась мне слишком дорогой ценой, мне казалось, что будет несправедливо разрезать ее и распродать по кусочкам в благотворительных целях".

Однако, у истории был хороший конец. Дафна выкарабкалась и на сей раз (как и шесть лет назад, когда врачи обнаружили у нее лейкемию и сказали, что шансов выжить нет, а она с помощью друзей нашла во Франции целительницу, в течение двух лет пила жуткую горькую настойку из 20 трав, и выздоровела). "Синий лес" выставлялся в Израиле ("Бейт Опера", центр "Азриэли") и Америке (выставочный зал Всемирного Торгового Центра в Нью-Йорке - тогда "близнецы" еще возывышались над городом), а часть полотна была продана желающим пожертвовать средства для "Бейт-Шанти" (приюта, созданного в Тель-Авиве для "трудных" подростков). Во время благотворительной акции каждый из тысячи квадратиков приобретался жертвователями за 1500 долларов.

Дафна по-прежнему пишет картины, стихи, тексты к политическим песням протеста. В ее доме по-прежнему, как и 40 лет назад, по нескольку месяцев, а то и дольше, живут разные люди, которые в данный момент нуждаются в крыше над головой, а входные двери практически не закрываются - кто-то приходит, кто-то уходит. Наверху, на выступе, еще один приют - для ворон и голубей, которых хозяйка прикармливает не первый год, отчего те стали почти ручными. Под ногами крутятся кошка и пес по кличке Тутти.

Крыша у Дафны просторная - здесь помещается даже круглая ванна-джакузи, в которой хозяфка порой проводит целые дни, покидая ее только для того, чтобы взять что-то из холодильника. Все же остальное - блокнот и ручка для стихов, телефон для связи с друзьями - на расстоянии протянутой руки. Справа от джакузи - цинковое корытце, в каких еще наши бабушки купали детей, с плавающими в нем золотыми рыбками, подсвеченными сркытой среди листвы лампочкой. На пол брошены пара пропитанных смолой и мазутом железнодорожных шпал, бог весть как сюда попавших.

...Тихий шабатний вечер. Полумрак. Мы сидим с Дафной на крыше и не спеша потягиваем из бокалов сухое вино. На тарелочке подогретый "русский хлеб", намазанный смесью маргарина и копченой рыбы (хозяйкино изобретение).

- Будь моя воля, я бы поставила раскладушку в "русском" магазине и там бы жила, - смеясь, говорит Дафна, - до чего вкусные вещи там продают; недели не хватит, чтобы все перепробовать.

Попутно Дафна вспоминает, как год прожила в Москве, куда ее пригласили для работы в одном проекте в непривычной для нее роли архитекторши. Больше всего ей запомнились тогда русские барды, поющие в любую погоду, их покрасневшие от холода пальцы, терзающие струны гитар.

- Мне кажется, - говорит Дафна, - что предназначение творческих людей состоит в том, чтобы сидеть у костра, подбрасывая в него поленья, и рассказывать тем, кто день-деньской тяжко работает и подошел погреться, в чем состоит смысл и радость существования. Ведь люди искусства, в отличие от других, не стоят у станка, не сидят в конторе, перекладывая бумаги. Они наблюдают жизнь в самых тонких ее проявлениях, и празднуют ее, переводя свои впечатления на язык музыки, жеста, красок, слова. И это большая ответственность - донести открывшееся тебе до тех, кто придет греться у огня. Когда я вижу на какой-нибудь выставке инсталляцию из отбросов, или одинокую красную точку в центре пустого холста, я невольно вступаю с автором в воображаемый диалог: "Мы думали, ты собираешься рассказать нам вечером у костра, в чем состоит кайф жизни, для чего нам стоит жить и работать. А ты рассказал нам лишь о том, какой ты странный, даже сумасшедший. Неважно, что твой труд никому не принес радости и не согрел сердца, что ты украл чей-то праздник, и на твои "отбросы", или "точку" никто не придет смотреть второй раз - зато завтра во всех газетах напишут о том, как ты оригинален и непохож на других".

...Я слушаю свою собеседницу и думаю о том, что она, наверное, мало изменилась внешне (та же изящная девичья фигурка манекенщицы, те же длинные пряди волос, разбросанные по плечам, та же ковбойка и джинсы) и не изменила себе за время, прошедшее с баснословной эпохи израильской богемы 1960-70-х годов. Богемы, не имеющей преимуществ хай-тека, не знающей слова "пиар", собирающейся для удовольствия быть друг возле друга и творящей легко, без каких-либо целей.

- Мне повезло, я попала в Калифорнии в компанию хиппи в тот самый момент, когда это в Америке только начиналось, когда еще не было тяжелых наркотиков, коммун, привязанных к одному месту. Мы путешествовали по стране босыми - пешком или автостопом, спали под звездами, сочиняли песни и стихи, подрабатывали где придется, и жили надеждой, что мир изменится, и люди станут другими, - с улыбкой вспоминает Дафна и делает паузу, разминая сигарету. - Знаешь, люди ведь не вплетают цветы в волосы просто так. Они делают это только, когда у них в душе есть ощущение праздника. Мы очень верили в то, что мир уже не такой, каким был вчера, что завтра в нем будет больше радости и света. Материальное нас не интересовало, достаточно было уголка, чтобы поспать, и воды, чтобы умыться. Быт наш был предельно скромен, все помогали друг другу. Но главное - это ощущение непрекращающегося праздника, которое мне удалось сохранить в себе и по сей день.

- В 1969-м, когда я вернулась в Израиль, здесь уже тоже можно было встретить хиппи, приезжающих из других стран, - продолжает Дафна. - Я безошибочно узнавала их по безмятежным выражениям лиц и свернутым матрасикам, привязанным сверху к рюкзачкам, и вела их к себе домой: живите у меня хоть месяц, хоть два - сколько захотите. Потом у нас образовалась своя, местная компания из десятка человек (плюс три десятка попутчиков), которую возглавил художник и режиссер Жак Катмор, умерший полтора года назад. Мы основали нечто вроде студии, назвав ее "Третий глаз". В основном мы жили вместе, в одной квартире, или целыми днями бродили из дома в дом. Мы практически не расставались, и каждый день был насыщен какими-то событиями: снимали фильмы, устраивали выставки, сочиняли стихи, уходили на берег моря покурить травку или уезжали в Галилею - побродить по живописнейшим местам. Жак был удивительной личностью. Он мог сказать парню, который в свои 34 года продолжал жить с родителями и носил стариковские боты на молнии: "Тебе уже 34, а ты еще ничего не сделал". Или ему попадался на глаза простенький рисунок из школьной тетрадки четырнадцатилетнего подростка. "Гениально!" - говорил Жак, и через две недели этот паренек уже воодушевленно малевал на ватманских листах политические карикатуры, а в его длинные волосы были вплетены полевые цветы. Иногда достаточно было одной встречи с Жаком, чтобы жизнь человека изменилась кардинальным образом, - продолжает Дафна. - Но в какой-то период Жан возомнил о себе, что он гуру, и меня это стало раздражать. Я отправилась в Биньямину и потащила за собой еще несколько человек - скульптора, фотохудожника, керамистку, мультипликатора, музыканта, - продолжает Дафна. - Мы основали там подобие коммуны, завели домашних птиц редких пород, к примеру, индийских кур, а во дворе устроили большую коллективную студию, где у каждого был свой уголок. Утром мы устраивали совместные трапезы, по очереди съедая свежее яйцо из-под курицы. Этот счастливый период продолжался четыре года. Потом все разъехались. Время было непростое. Одних напугала Война Судного Дня, други уехали из страны, опасаясь преследований полиции, вылавливающих ради газетных заголовков любителей марихуаны. Жак со своей женой Анн тогда перебрался в Голландию - они прожили там довольно долго.

- Что тебе запомнилось больше всего из богемных 60-70-х?

- Мгновения, часы, дни, месяцы, которые мы проводили вместе, сидя у меня на крыше в Тель-Авиве, или в Синае, или в Галилее.
Неважно где. Это была прекрасная пора - без планов, тревог за завтрашний день, союадений об утраченном. Ощущение какого-то бесконечного празднования жизни и творчества...Мы больше чувствовали, чем думали, мы ощущали мир наподобие трехлетних детей: свободно дышали и радовались всему, что нас окружало, - восходу и закату, непродолжительному дождику, облакам на небе. Посмотри, как большинство из нас живет сейчас? Разум, конечно, хорошая штука, он помогает решать проблемы, но если в голове у тебя тарахтят сразу восемь каналов, и нет кнопки, чтобы все это отключить - разве это жизнь? Если я и жалею о чем-то, то лишь о временах, когда вместо того, чтобы воспринимать каждое мгновение жизни как подарок, погружалась в страхи и тревоги, ненавидела, ревновала, завидовала, сожалела, страдала.

- Сейчас ты живешь иначе?

- Думаю, что да. Внутри меня покой. И ответы на все вопросы - тоже внутри. Единственное, чего бы я хотела достичь, - это оглянуться перед уходом на пройденный путь, поаплодировать себе и поблагодарить эту жизнь за то, что она у меня была.

- Как сложилась судьба представителей израильской богемы 1960-70-х?

- Слава Богу, никто не покончил собой, не "сел на иглу", не спился и не попал в психушку. С большинством из них я и по сей день в дружеских отношениях. От других людей их отличает, пожалуй, то, что их душа не устала трудиться, им по-прежнему присуще желание праздновать жизнь, даже если она вполне рутинна. Среди моих друзей больше женщин, нежели мужчин.

- Как ты относишься к феминисткам?

- Если они не бреют волосы под мышками, воняют потом и постоянно озлоблены, я их не люблю. Когда же они выступают против обрезания кли тора у девочек-мусульманок - я их поддерживаю.

- У тебя двое взрослых детей. Какое место они занимают в твоей насыщенной жизни?

- Когда они были маленькими, я любила рисовать их спящими. Спящий ребенок - это такое таинство, такая чистота, что тебя не покидает ощущение, будто рядом с ними - Бог. А мы, взрослые, если посмотреть на нас спящих, даже во сне не способны отключиться от тревог и забот.

- Потом дети подросли, - продолжает Дафна, - и превратились в обычных израильских подростков - шумных и неуправляемых. Когда они слишком доставали меня своими выходками, я могла бы, как любая другая мать, либо накричать на них, либо обидеться, либо наказать, но я поступала иначе. Я сосредотачивалась на чем-то очень смешном и необычном, входила в их комнату и начинала им об этом рассказывать. Такой реакции они ожидали от меня меньше всего, и напряжение улетучивалось.

- Жаль, что я не знала такого простого и эффективного способа двадцать лет назад...

- Все ответы на все вопросы - в твоем сердце. Просто надо к нему прислушиваться.

- А твои родители - им удалось дать тебе то, что ты постаралась дать своим детям?

- Мои родители, выходцы из Голландии, были замечательными людьми. К сожалению, их уже нет. Отец работал на алмазной бирже, мама была певицей, пианисткой. Она прекрасно готовила, в нашем доме всегда пеклись пироги. Мои родители были обычными людьми, но с невероятным теплом в душе. Представляешь, что это такое, когда, вымокнув под дождем, ты заходишь в дом, где тебя встречают с полотенцем, чтобы просушить волосы, и все пропитано запахом свежеиспеченного пирога?

- И все-таки мне до сих пор не понятно, что ты предпочитаешь в большей степени - общение с другими, или одиночество?

- И то, и другое. В моем доме обитают люди разного возраста, разных профессий, но я устроила свое жилище так, чтобы никто никому не мешал. Вот и сейчас здесь - мой друг, дочь со своим приятелем и дочь моей подруги, но ты ведь не ощущаешь в данный момент их присутствия, потому что каждый находится в своем отсеке, каждый занят своим делом. Что касается меня, я обожаю сидеть дома и почти никуда не хожу. Правда, сейчас на Шенкин (тель-авивская улица, где обитает местная богема - Ш.Ш.) собираются открыть позади домов маленькие магазинчики, как на Нахлат-Биньямин (пешеходная тель-авивская улица, где продают свои работы художники-прикладники - Ш.Ш.), наверное, там я потусуюсь. Когда мы были маленькими, то играли в "маму-папу", "врача" и "магазин". В "маму" я уже наигралась, а в "магазин", очевидно, нет.

- Кстати, я обратила внимание, что ты любишь писать лес, причем, лес необычный, таинственный, в глубине которого мерцает приглушенный свет. Что скрывается в твоем лесу и что означает это сияние?

- Однажды, когда я уже начинала заболевать от отравления красками, я вдруг почувствовала ночью приближение конца, собралась с силами и поехала в ночной клуб, где висел неоконченный "Синий лес". Я изобразила внизу трех фиолетовых бабочек, уверенная, что рисую в последний раз, потом взобралась на платформу и написала вверху специальной краской, которая видна только при ультрафиолетовом излучении, изречение Махараджи: "Это таинственное и магическое место, и оно внутри тебя..." Нет мучительнее смерти, чем смерть от удушья, но когда ты ее не боишься, то чувствуешь себя в этот момент ребенком, который держится за палец отца в Луна-парке и знает, что он не потеряется. Я ощущала примерно то же самое, когда два месяца дышала в больнице кислородом из баллона. Повторяю снова иснова: все, что нам нужно знать, чтобы ничего не бояться, находится внутри нас. Надо только помнить об этом. Но нам некогда помнить и вспоминать, мы же заняты разными глупостями, решаем проблемы, воюем, вместо чтобы наслаждаться жизнью, каждым ее мгновением. Живя с ощущением счастья внутри, ты словно поднимаешься по ступеням, а если переживаешь и страдаешь - у твоей лестницы нет перекладин.

- Интересно, как могла бы сложиться твоя жизнь, если бы около сорока лет назад ты не заметила хиппи, сидевших вокруг костра, не сошла бы на той остановке в Калифорнии?

- Я бы все равно к этому пришла. Накануне того самого дня я устроила дома вечеринку, собрала подруг и сказала им: "Берите все, что у меня есть. Мне не нужны больше мои наряды и мои вещи. Я ухожу. Куда - пока не знаю. Но я знаю одно, в мире что-то меняется, и я должна в этом участвовать". А потом я села в автобус с маленьким рюкзачком. В тот момент я и вправду не знала, где сойду. Если ты хочешь пить - это верный признак того, что вода где-то недалеко.


Альте захен

ПОСВЯЩАЕТСЯ СТАРЫМ ВЕЩАМ

***Часть первая***

…Оказывается, старинный шкаф (как, впрочем, и любая другая мебель прошлых веков) живет столько, сколько "живет" в нем
клей. Разумеется, клей не простой, а изготовленный по особому рецепту (теперь никто, кроме реставраторов, такого клея не варит). Он, в отличие от современного синтетического клея, сохнет очень долго - несколько дней,проникая в поры древесины. Зато когда высохнет, составляет с ней как бы одно целое.

Когда клей умирает, мебель рассыпается на части, которые собирают в мешок и отвозят либо на помойку, либо к реставратору - зависит от ценности. Он варит клей по старинному рецепту, заливает ходы, проделанные в древесине жучком, особым составом и собирает старинный шкаф заново. А дальше все зависит от того, кто заказал работу реставратору и с какой целью. Если заказчик - музей, мы увидим этот шкаф в музейной экспозиции. Если заказ частный, шкаф отправится на международный аукцион Сотби или вернется в коллекцию, из которой прибыл.

Старинная мебель, в отличие от современной, живет своей жизнью. Чтобы ощутить это, достаточно провести в старом доме, заставленном ею, ночь. В темноте вы расслышите тихие скрипы. Древние шкафы зажились на свете и вздыхают по ночам, как старики.

Эти изящные консоли или бюро французской работы в иных из нас сидят так же крепко, как мебельный клей. С ними невозможно расстаться, ведь они - часть человеческой жизни, молчаливые свидетели событий, память о которых исчезла вместе с теми, кто в них участвовал.

Фолианты на помойке

...Говорят, что послевоенные ленинградские помойки и "разрушки" (останки пострадавших от бомбежек домов) напоминали скопища антикварных вещей. Многие жители города погибли во время блокады, многие не вернулись с фронта или из эвакуации, и послевоенный Ленинград стал заселяться людьми, приехавшими - кто откуда. Они занимали вымершие квартиры, выбрасывая оттуда вещи прежних владельцев.

На ленинградских помойках можно было обнаружить все - от фолианта XVII века до старинной кушетки времен императрицы Елизаветы. У этих вещей не было хозяев. Ими распоряжались шайки послевоенной детворы, которую воспитывала улица. Весь город был поделен на сектора: если на территории "разрушек" и помоек появлялся чужой, его могли крепко побить.

Мальчишки сдирали с фолиантов красивые кожаные обложки, вырывали картинки. А в "чику" нередко играли старинными золотыми монетами, найденными в "разрушках". Каждый искал на помойках свое.

Шестилетний Игорь Высоцкий таскал домой обломки старинной мебели - замысловатые бронзовые ручки, резные ножки и спинки. Сначала это был склад игрушек, а позднее - мастерская. Помойки Ленинграда к тому времени были уже не те, но рухляди, собранной Игорем в первые послевоенные годы, хватило надолго. А для того, чтобы хобби превратилось в профессию, понадобилось 20 лет. Ведь что такое реставратор? Говоря простым языком, это ремонтник. У опытного реставратора масса технологий в голове, но он выбирает оптимальную. Плохая реставрация может загубить вещь настолько, что она уже не поддастся восстановлению, даже если попадет потом в хорошие руки.

Но и технология - еще не все. Чтобы увидеть в деревяшках, высыпанных из мешка, изысканное бюро работы французских мастеров, нужно знать присущие эпохам стили, уметь читать почерк старых мастеров. Научить этому очень трудно. Опыт приходит не с годами - с десятилетиями.

Особая каста

...Он работал с деревом дома, интересовался стариной, не вылезал из библиотек и искал общения со специалистами, занимающимися восстановлением старых вещей. Ходил по музеям, музейным мастерским (благо жил на Васильевском, Академия художеств под боком), знакомился.

- Музейные реставраторы - особая каста, - рассказывает Игорь Высоцкий, известный реставратор, приехавший в Израиль с рекомендациями Эрмитажа и других музеев России. - Приходишь к такому реставратору в мастерскую (если еще пустят!), работать при тебе - не работает. Очень редко увидишь, когда кому-то что-то показывает. Специальность редкая, "закрытая". Ей практически нигде не учат. Пока столяр-краснодеревщик, закончивший техническое училище, дорастет до уровня реставратора - пройдут годы. Плохой реставратор среди этой элиты просто не удержится. Сама среда очень специфическая: музейщики, администраторы - они просто сумасшедшие люди, работают за копейки и при этом умудряются доставать бешеные деньги на (новые экс¬позиции. К открытию музея они идут десятилетиями: скупают у населения мебель, отбирая из сотен тысяч вещей тысячи. Из тысяч - единицы. Потом из экспозиции что-то вылетает: начинаются яростные споры. Человек, который входит в эту обойму, должен стать таким же, или искать себе другое занятие.

Должен сказать, что хранители музейных экспозиций (они следят за условиями хранения вещей, передают их на реставрацию) - специалисты высшего класса. Причем работают за "интерес". Это абсолютно нищие люди, я бывал в их домах, видел, как они живут. Но они абсолютно счастливы оттого, что занимаются любимым делом. Специалистов, подобных им, наверное, нет нигде в мире. Это своего рода фанатики.

...Игорь из года в год ходил по музейным мастерским, со всеми перезнакомился (поначалу приходилось и за водкой бегать, а потом ему стали давать работу).

- В музее часто бывают такие виды работ, которые музейный реставратор не любит делать - из-за их трудоемкости и низкой оплаты, - говорит Игорь. - Например, шкаф XVII века "в мешке", который полностью нужно собрать, склеить и законсервировать. Клей давно "умер", а сам шкаф настолько проеден жучком, что рассыпается в руках, как труха. Чтобы закрепить дерево, его нужно выдержать в газовой камере и залить каждую дырочку особым составом. Это работа на полгода.

Такие вещи выпадают из "обоймы" очень просто: приходит комплект мебели, сорок единиц, самые легкие тут же выбираются музейными реставраторами (соответственно, выбираются и деньги из фонда), а на трудоемкие вещи денег почти не остается. И их стараются кому-нибудь спихнуть. Я брал такие работы в музеях по договорам, приносил домой, возился с ними месяцами (наша квартира напоминала мастерскую и одновременно свалку рухляди), готовые возвращал в музей. Во всех музеях Ленинграда меня стали признавать за своего. Я бывал в мастерских, куда пускали только по пропускам. Потом учился на факультете реставрации при Академии художеств. Там больше учили реставрировать картины, но и работы по дереву, конечно, были - иконы, распятия образа.

...В сорок лет Игорь решил, что начать жизнь сначала никогда не поздно. Был инженером в НИИ - стал столяром-краснодеревщиком в конторе под мудреным названием "Росмонументискусство" на Обводном канале.

Войти в касту было непросто, несмотря на то, что Игорь умел практически все. Через год его из столяров-краснодеревщиков второго разряда перевели сразу в бригадиры, убедившись, что он по своему уровню не уступает корифеям, работающим десятки лет. Когда вышел Указ о кооперативной деятельности, Игорь создал собственную фирму "Ренессанс", которая в течение короткого времени стала лучшей в Санкт-Петербурге: все музеи (особенно пусковые, то есть новые) стояли к ней в очереди со своими заказами. Приютинский музей (усадьба Оленина бывшего директора Публичной библиотеки, современника Пушкина, центр русской культуры XVIII века) создавался "Ренессансом" буквально "от" и "до", а сам Игорь был включен в состав авторов музейной экспозиции.

- Люди, работающие в самих музеях, получают мизерную зарплату, а пашут как сумасшедшие, - говорит Игорь. - Мы тоже работали много, но и получали соответственно. Из-за этого у нас был комплекс по отношению к музейным работникам, и мы помогали им чем могли. Например, было такое. Дирекция ленинградских музеев десятилетиями скупала у населения старинную мебель и хранила ее на Мойке. А тут случилось наводнение. Работники музея, стоя по колено в воде, вытаскивали столы, стулья, шкафы и бюро. То, что удалось спасти, отвезли в Выборг (другого места не нашлось) и поместили в старинном замке. Без солнца, отопления мокрая мебель там погибла. А это уже подсудное дело. Откуда музейным работникам с их нищей зарплатой взять деньги на выплату компенсаций? Мы решили прийти на помощь: то, что удалось, реставрировали, остальное добрали по комиссионкам, помойкам и за счет "новодела" (старинная вещь, воспроизведенная по фотографии или описанию. - Ш. Ш.). Всю эту работу мы выполнили практически бесплатно.

И еще был один забавный случай. Мы работали над интерьером Приютинского музея, и там на веранде должны были стоять два зеркально симметричных дивана. Один сохранился, а второй пришлось делать заново. Мы его, ясное дело, «состарили» по особой технологии. Перед открытием приехала правительственная комиссия. Им все показали, рассказали. Так что они были в курсе: один из диванов на веранде – «новодел». Академик из Эрмитажа спрашивает: «Который оригинал?» Я молчу. Он показывает на «новодел»: «Этот?» Помолчал: «Да, конечно, этот. Я уверен». Тогда мы перевернули наш «новодел», а внутри – светлое дерево.

А вообще-то вещь можно так «состарить» и снаружи, и внутри, что истинный ее возраст определит только спектральный анализ. Однажды нам пришлось к этому прибегнуть. Нужда заставила.
Из одного музея пришел заказ: отреставрировать стол и два стула очень старой и интересной работы – с интарсией. Интарсия – гораздо более сложная техника, чем инкрустация: в дереве делается отверстие, и туда вставляется кусочек кости или латуни. Одним словом, вещи в этом комплекте были исключительно ценные и дорогие. И провалялись они в музейной мастерской несколько лет. Когда же до них дошли руки, вдруг выяснилось, что один стул исчез. Что делать? У меня зарплата 1000 рублей, а стоимость пропавшего стула -30 тысяч. Пришлось заняться "новоделом" и "старить" его по всем правилам. Членам музейной комиссии и в голову не пришло, что они приняли за оригинал стул-"новодел".

- А как можно состарить вещь?

- Ну, на этот счет существует столько технологий! Самое
простое (к этому методу обычно прибегают европейские
антиквары) - покрасить вещь серым лаком. Вы видели в музеях старые вещи? Они как бы подернуты дымкой: лак со временем тускнеет, становится малопрозрачным - этот процесс идет столетиями. А тут сразу: покрасили - и тот же эффект. Но если этот серый лак отскрести, на стружке будет видно, что он серый. Еще один популярный метод: чтобы сымитировать дырочки, прогрызенные жучком, - мебель с большого расстояния расстреливают очень мелкой дробью.

- Я нетипичный реставратор, - продолжает Игорь. – Реставраторы, они как правило, все же рабочие. "С золотыми руками", но рабочие. Они получают от искусствоведа и художника готовые задания с рисунками. У меня с музейщиками сложились другие отношения: мы вместе обсуждали интерьер музейных экспозиций и решали, как сделать лучше. Мебель я знал лучше их - ведь это не только моя специальность, но и хобби.

...Игорь вытаскивает из пачки фотографий одну и показывает мне:

- Вот этот шкаф-бюро из карельской березы XVIII века я реставрировал для Эрмитажа. Он очутился там после 1917 года.

- Как попадала старинная мебель в Эрмитаж?

- Там в основном собрана мебель, конфискованная во дворцах. У Эрмитажа есть громадный каретный сарай (разве там выдержишь нужную температуру?), на первом этаже стоят кареты, а на балюстраде расставлена мебель. Когда устраивают экспозиции - оттуда вытаскивают нужное. Но в Эрмитаже в основном европейская мебель. А самая лучшая экспозиция старинной русской мебели ХVIII-ХХ веков собрана в Павловском дворце.

Русская школа - это компиляция французской и немецкой школ. Например, инкрустированные столики в форме боба (их называют "бобиками") - французское детище, но именно в России они получили колоссальное распространение, и сейчас большая часть таких столиков во всем мире - русской работы. Что же касается отделки в форме лебедей – такое я встречал только в России.

- А какие вещи вам больше по душе?

- Признаюсь, моя слабость - бюро. За год до отъезда я нашел то, что искал, - бюро XVIII века русской работы, отделка -
"орех". Оно было выкрашено дурацкой черной краской. Но я по форме понял: это что-то необыкновенное. Купил, отреставрировал. Уезжая, продал Гатчинскому дворцу. Мне бы это бюро не дали вывезти. Многие вещи я раздарил музеям. А коллекцию оружия и часов продал, дурак, но надо же было на что-то уехать! Я хоть и много денег зарабатывал, но все тратил
на старые вещи, а потом возился с ними, реставрировал. Когда из абсолютного хламья получается достойная вещь - испытываешь такое удовлетворение... А абсолютный детский восторг это вызывало только в первые годы. С возрастом прошло.

Знание приходит с опытом: чем больше видишь вещей, читаешь книг, листаешь иллюстраций, тем больше понимаешь что к чему. Есть время - забегаешь в комиссионный, смотришь: что-то в этом хламье есть. А уж когда поработаешь с вещью - сможешь определить ее возраст и место рождения. Помню, притащил я из комиссионного стулья, которые купил за 11 рублей. Хлам: на два стула - всего две ножки, и покрашены в идиотский черный цвет. Но мне показалось: что-то в них есть. Почистил - а под масляной краской оказался великолепный югославский орех. Уезжая в Израиль, я продал эти стулья за цену в 100 раз большую, чем заплатил за них.

Настоящая вещь всегда видна по форме. Те, кто занимается антиквариатом, это чув¬ствуют. Есть такая порода людей -"перехватчики", они кормятся антиквариатом, перехватывая вещи у дверей комиссионок. Я с ними никогда не имел дела. Когда в этом мире крутишься, очень трудно не упасть до их уровня. Я понимаю, что без денег жить нельзя, но тут ты уже выбираешь, для чего жить - для денег или ради творчества. Но надо отдать должное "перехватчикам" - у них настолько наметан глаз, что, поглядев на вещь, они сразу понимают ее настоящую ценность. А те, кто ее не понимает (хозяева вещей), продают антиквариат "перехватчикам" за одну десятую (двадцатую, сотую) настоящей стоимости.

- Я вижу, что большинство ваших работ снято на черно-белую пленку. Это случайность?

- Нет. Профессионалы не снимают цветных фото. На черно-белой состояние мебели и ее ценность лучше видны: если есть дефекты - они выпирают.

- В России вам приходилось реставрировать вещи для частных коллекций?

- Конечно. Например, я делал несколько копий эрмитажных вещей(чуточку изменив пропорции, чтобы не придрались на таможне) для американской писательницы Сюзанны Масси, меценатки и большой поклонницы русской культуры. Делал я кое-какие работы и для американского консула в Ленинграде: реставрировал прекрасные старинные шкафы для кабинета.

- А попадали к вам вещи, принадлежащие историческим личностям?

- Надо учесть, что за некоторыми вещами закрепились легенды, ничем не подтвержденные, но коллекционеры, тем не менее, за ними охотятся. Другое дело оригинал, имеющий клеймо. Мне, например, приходилось реставрировать вещи с маркой "из дома Великого князя Константина". Однажды попалась "горка" из частной коллекции, которая, согласно документам, была приобретена для Александра II в Париже. Эта вещь стоила в те времена как новые "Жигули". Хозяин ею очень дорожил - он считал, что она стоит двух автомобилей.

Без перспективы

...Перебравшись в Израиль, Игорь сунулся по привычке в музеи. Мастером с рекомендациями Эрмитажа заинтересовался музей Рокфеллера: "О да, у нас есть для вас замечательная работа. Мы подняли со дна Кинерета древнюю лодку, ей две тысячи лет. Нужно бы ее как-то сохранить". - "Консервировать - это не для меня, - сказал Игорь. - Тут не нужен специалист. Возьмите книжку: там вся методика описана. Это может сделать любой".

Потом его пригласили в музей Хаима Вейцмана. Попросили произвести экспертизу мебели. Игорь произвел, ему прислали благодарственное письмо.

- Ценная была мебель?

- Да нет, дрянь. Лет сто ей, конечно, есть. Привезена из Англии. Но не музейного класса.

- А вам попадались в Израиле вещи музейного уровня?

- Две-три, не больше. Из частных коллекций. И для меня это был настоящий праздник души. Однажды пришлось консервировать итальянский шкаф XVII века: черное дерево, инкрустация из слоновой кости. Вещь, достойная Эрмитажа. Семья, которой он принадлежал, еще в 30-е годы репатриировалась из Италии и привезла с собой в Израиль фамильную мебель. Денег на
реставрацию у хозяйки не было (это очень дорогой вид работ), но я просто не мог допустить, чтобы такая прекрасная вещь разрушилась. Внутри была одна труха, зато хорошо сохранились фанеровка черного дерева и инкрустации. Я сутками заливал в естественные отверстия эпоксидку, смешанную с пылью, ждал, пока она пропитает поры и застынет. Теперь, думаю, этот шкаф еще лет сто простоит.

Недавно попалось русское цилиндрическое бюро с откидывающейся крышкой XVIII века. Оно было в ужасном состоянии - испорчено предыдущей реставрацией: кто-то обрубил заднюю стенку, сделал новые вставки. Вещь прекрасная, но уже не музейного класса. Хозяйка хотела продать бюро на Сотби, я отреставрировал.

- А для себя вы что-то делаете?

- Только в свободное время - а его очень мало. Я купил на пару с одним человеком две вещи в ужасном состоянии - венецианское резное зеркало с позолотой конца XVII - начала XVIII века и столик-консоль французской работы начала XVIII
века в стиле рококо - с мраморной столешницей, резьбой и позолотой. Эти вещи были "в мешке". У зеркала сохранилось
пять-шесть деталей. Консоль была разодрана на 12 частей. Со стороны посмотреть - лом. Отреставрировал. В Израиле
эти вещи продать невозможно. Их может купить только серьезный коллекционер (здесь мне такие за шесть лет не встречались). Это для Европы. Мы посылаем зеркало и столик на Сотби. Предварительную оценку они для нас уже сделали.

...Заглушая тоску по настоящей работе, он на балконе, без верстака (которого у него тогда не было) собрал шкаф-бюро карельской березы - имитацию оригинала XVIII века из коллекции Павловского дворца. Сделал, сидя на кухне, пару инкрустированных столиков-"бобиков", кресло с ручками-лебедями из липы в стиле русских мастеров XVIII века.

Потом устроился на фабрику-магазин к некоему Сами, но не выдержал там и двух недель.

- У Сами работают одни арабы. Он давал мне склеить вещь, а покрытие делал араб, заделывая недостающие фрагменты инкрустации эпоксидной смолой. Представляете? То есть такая откровенная халтура. Я плюнул, ушел. А через некоторое время мне попалась вещь "от Сами". Клиентка попросила отреставрировать столик - прекрасная арабская работа с инкрустацией. Я только посмотрел и сразу сказал: "Вы купили его у Сами". - "А как вы догадались?" - "Я вижу: там, где не хватает фрагментов инкрустации, залито эпоксидкой. Эта вещь искалечена и реставрации не поддается". А у меня такой принцип: если я не хочу брать работу, называю тройную цену, и клиент отпадает сам. Но женщина сказала, что согласна. Уж очень ей этот столик пришелся по вкусу. Она купила его за две тысячи, и во столько же ей обошлась реставрация. Я вырезал эпоксидку специальным золлингеновским ножом и вставлял костяную инкрустацию. Замучился, пальцы потом долго болели, жалел, что взялся. Если бы мне принесли эту вещь на реставрацию сразу - работа стоила бы вдвое дешевле. На то, чтобы снять синтетические материалы, уходит масса времени.

- А вы знаете рецепт старинного клея?

- Знаю. Я работаю только по старинным рецептам, не признаю никакой синтетики. Старинный клей живет примерно 150-200 лет -в зависимости от среды. При повышенной влажности - меньше.

- А как вы узнали его рецепт?

- Полгода собирал о нем сведения в Публичной библиотеке.

- Вы храните этот рецепт в секрете?

- Нет. Один рецепт погоды не сделает. Для того чтобы стать настоящим мастером, нужны десятилетия. Плюс терпение. Если у человека это есть, он и сам до всего дойдет. И потом - это очень дорогой клей. Мало у кого найдется охота его варить.

- А в Израиле вам попадались реставраторы экстра-класса?

- Я прошел все антикварные магазины. Спрашивал владельцев - почему выставляют такие "сырые" вещи? Говорили - нет нормальных мастеров, да и не нужна полная, реставрация - стоимость вещи резко поднимется, продать труднее.

«Для культурной революции нужны столетия»

...В один из дней я снова выбираюсь в Иерусалим, чтобы навестить мастера уже в его мастерской-магазине. На веранде стоит незавершенная работа - старинная дубовая столешница. По магазину бродит англичанка - любительница антиквариата. Старинное венецианское зеркало и столик-консоль уже по всем правилам упакованы в высокие ящики - для отправки на Сотби.

На глаза попадается причудливая резная ножка - в форме лапы животного. Игорь объясняет:

- Вы слышали про национальный парк Ципори? Там раскопали древний город. Заказали нам несколько вещей, которые
пришлось делать по картинкам. Например, ассирийский стул, плетенный из папируса. А к нему столик на таких резных ножках-лапках.

- Сделать вещь по картинке - это, наверное, высший пилотаж?

- Да ну! С этим справится любой столяр-краснодеревщик. Там нет реставрации как таковой. Вот когда приходит старая вещь в полуобморочном состоянии и ты воссоздаешь ее, сохраняя все, что в ней осталось своего, - вот это высший пилотаж.

...Мы углубляемся в магазин. Я на каждом шагу останавливаюсь и повторяю: "Какая прекрасная вещь!" Но Игорь тут же разочаровывает: "Да, материал интересный - ореховый шпон, а ценности никакой - немецкий ширпотреб начала века"; "Да, вещь антикварная.- Ей лет 150, но не высший класс"; "Ничего особенного - английский ширпотреб"; "Да, этот ломберный столик - итальянский повтор французской работы XVIII века, мы его и продаем всего за тысячу долларов" и так далее.

- Ну, а где же настоящий, редкий антиквариат? - взмаливаюсь я. - Где предметы искусства? Где старые мастера?

- Вот тут, - говорит Игорь, протягивая мне объемистую желтую книгу. - Это каталог Миллера. Выходит раз в год и рассылается коллекционерам и музеям. Миллер - известный человек, он скупает по всему миру антиквариат, реставрирует (на него работает команда реставраторов экстра-класса) и продает.

- А вы могли бы сделать, к примеру, такую вещь? - тыкаю я пальцем наугад в каталог Миллера.

- Конечно, - тут же отвечает Игорь. – Это несложно. Но какая ценность у "новодела"?

- Здесь очень трудно работать, - неожиданно жалуется Игорь, - нет удовлетворения. Работать ради денег мне неинтересно. А надежд на перемены нет. В Израиле нет условий для создания школы реставраторов и школы подлинного антиквариата.
Это только политическая революция делается за годы, а для культурной нужны столетия...

***Часть вторая***

Распродажа для профессионалов

…Когда в работе наступило небольшое затишье, Игорь подумал: "А не махнуть ли мне во Францию? Покрутиться на знаменитых тамошних распродажах, купить "ломье" за гроши и обеспечить себя работой на полгода (бывший петербуржец Игорь Высоцкий – экстра-класса реставратор антикварной мебели, в Израиль приехал с рекомендациями Эрмитажа и других российских музеев. Специальность редкая, закрытая: секретами здесь никто не делится, никто никого ничему не учит. Сам что-то схватил, понял – твое счастье. К мастерству идут годами и даже десятилетиями. В «клан» реставраторов музейного уровня войти непросто. Игорь вошел и находится в нем уже много лет).

...Сказано - сделано. Весенний Париж был прохладен, как всегда, очарователен, но ему надо было ехать за пределы Парижа. Вот только куда? Он выбрал самое простое - явился в редакцию местного антикварного журнала, где ему назвали не только сроки и места восьми ближайших распродаж, но и снабдили адресом известного коллекционера антикварной мебели из Марселя, занимающегося куплей-перепродажей антиквариата.

За две недели Игорь исколесил всю Францию - от Лиля до Марселя. Учиться приходилось очень быстро. На распродажах для профессионалов не задают лишних вопросов. Во Франции антиквариат - это целая отрасль, которой кормятся миллионы людей. В каждом городе можно наткнуться на машину с вывеской: "Покупаю "брокант" ("брокант" - мебель XIX - начала XX века. - Ш. Ш). А в каждой французской деревне найдется антикварный магазин с какой-нибудь рухлядью.

Распродажи для профессионалов регулярно проводятся по всей Франции, и на них везут мебель со всей Европы. Здесь скапливаются тысячи грузовых машин. Для мебели XVII и более ранних веков сооружаются временные павильоны; "брокант" продается прямо с борта грузовиков.

Машины приходят ночью. В восемь утра объявляется начало распродажи, и все мгновенно приходит в движение. Здесь не бывает шумного торга, купля-продажа происходит мгновенно: "Сколько?" - "Столько-то" - "Беру" (на товар наклеивается ярлычок - "продано"). Впрочем, если цена не устраивает, покупатель молча устремляется дальше. Профессионалы оценивают товар в течение пары минут. Эта способность - увидеть в груде "ломья" изящную консоль или бюро XVIII века - оттачивается у антикваров и реставраторов годами. Кстати сказать, реставраторов на распродажах практически не увидишь. Они занимают в иерархии особое место: им все привозят в мастерские. И потому на визитную карточку Игоря Высоцкого торговцы взирали с почтением: реставратор на
распродажах - явление редкое. Наверное, столь же редкое, как и мошенник. Потому что на распродажи для профессионалов приезжают одни и те же люди, все здесь друг друга знают - этот мир достаточно специфичен.

Если французские реставраторы и выходят на промысел, то они ищут искомую вещь на Блошином рынке до того, как она попадет к перекупщику и ее цена подскочит вдвое.

Не встретишь на распродажах для профессионалов и частных коллекционеров. Частному коллекционеру требуется время, чтобы понять, нужна ему эта вещь или нет. Он приходит посмотреть на нее не один раз, прежде чем решится купить. Ему нужно "созреть" для покупки. Профессионал же - торговец антиквариатом - просто соотносит вещь с ее стоимостью: если она по затратам влезает в рамки продажности, он ее тут же покупает.

К концу распродажи, которая длится часов пять, цены резко падают. Игорю повезло: блестящую копию мебельного гарнитура XVIII века, изготовленную в начале XIX века, он купил за две трети ее цены (цена до реставрации - полторы тысячи долларов, после реставрации продана за 5 тысяч долларов).

- Франция - настоящий заповедник антиквариата, - говорит Игорь. - Я бывал на многих аукционах во всех странах Европы, но нигде не видел такого изобилия и возможности найти уникальные старые вещи, как на французских распродажах для профессионалов.

...Кроме традиционных распродаж для профессионалов во Франции ежегодно устраиваются деревенские ярмарки, на которые съезжается вся страна. В день ярмарки жители окружающих деревень везут в назначенное место все, что им не нужно, - старые вещи, мебель. Сюда же съезжаются антикварщики, которые что-то покупают на ярмарке, а что-то везут на продажу. Здесь можно встретить все - от старой фуражки до антикварной мебели.

- Там я увидел совсем другую Францию, - говорит Игорь Высоцкий. - Она, в отличие от бурлящего Парижа, необыкновенно спокойна и патриархальна. Можно обойти небольшой городок и не встретить ни одной души. Пустые ресторанчики, необычайно красивые соборы, ухоженные дворики - все как будто вымерло.

...Антикварную мебель можно встретить и на знаменитом Блошином рынке в Париже, но здесь уровень совсем другой и цены - астрономические. Здесь не продают "броканта". Улочка-аллея с рядом магазинчиков: за стеклами витрин - сплошное сияние. У входа - хозяин магазина: сидит на стульчике с газетой в руках, курит трубочку. Потенциального покупателя он чует издалека и делает на него стойку, как хорошая борзая. Мебель в его магазине - музейного уровня, над ней трудились реставраторы высшего класса. Такая вещь может ждать своего покупателя годами.

Что же касается покупателей, то с одним из них - 80-летним коллекционером и бизнесменом от антиквариата - Игорь познакомился в районе Марселя. В небольшом городке, расположенном в 14 километрах от Марселя, ему принадлежат многие земли и дома. Когда-то месье Рок закупил в Румынии старое дерево, оставшееся от домов 300-летней давности, и использовал его для компиляций при реставрации антикварной мебели (на него работают пять реставраторов не слишком высокого класса), которой у него набралось достаточное количество - двухэтажный ангар забит ею от пола до потолка. Отреставрированная таким образом мебель (во Франции, кишащей знатоками антиквариата, за нее много не дадут)переправляется в Америку - тамошним дилерам.

Сам господин Рок проживает в колоритном старом доме с дубовыми потолочными балками, уставленном неотреставрированным антиквариатом. На балконе высится двухметровая мраморная скульптура всадника римских времен.

Встреча Игоря с антикваром была малопродуктивной (его цены на мебель оказались слишком высоки) и все же полезной. Игорь получил адресок одной парижской мастерской, в которой изготавливаются копии бронзы (ручки для шкафов, головки старинных ключей и т. п.) очень высокого качества.

Есть еще один вид распродаж, о котором мы не упомянули, - распродажи для широкой публики, которые устраиваются владельцами местных замков. Там прямо на траве можно увидеть извлеченные из древних интерьеров мраморные и дубовые лестницы, бронзовые и чугунные печки и прочую экзотику.

Сосновый сундук

Я не могла не задать этого вопроса реставратору: а кто же его клиенты? Кто платит ему такие деньги за реставрацию антикварной мебели, кто покупает дорогие находки, вывезенные им с французских распродаж для профессионалов?

- Не называя имен, могу рассказать об одном из моих постоянных клиентов, - говорит Игорь. - Сорокалетний араб, живет на территориях. Выходец из очень богатой семьи. Образованный человек, выпускник Кембриджского и Оксфордского университетов. Семье принадлежит много домов в разных странах(в Израиле часть домов была реквизирована в 1948 году). Все свои средства семейный клан вкладывает в недвижимость и произведения искусства, у них имеются подлинники Рафаэля и Рубенса. Самое ценное хранится в Англии и Ливане, часть передана на хранение в университетский музей Оксфорда. Мой заказчик относится не к профессионалам, а к любителям искусства, но любителям очень высокого уровня. Он мгновенно определяет подлинную ценность произведения искусства.

- Какие заказы вы получаете от этого клиента?

- Его слабость - французская мебель периода Наполеона Бонапарта в стиле ампир. Вот перед вами секретер, стол и стулья - после реставрации. Он собирается вывезти
этот гарнитур в свой парижский особняк. До реставрации мебель была в самом плачевном состоянии: доски секретера разошлись волной, стол практически без покрытия, стулья разломаны по частям, бронзовые украшения наполовину отсутствуют - пришлось
немало повозиться. А этот его заказ я еще не успел выполнить. Вещь очень редкая - "кассанэ", сосновый сундук XV века, прекрасно сохранившийся. В чем уникальность этой вещи? Я за все свои путешествия по музеям мира видел немало сундуков (в одном только Эрмитаже их штук 60) - ореховых, из красного дерева, но соснового не встречал ни разу. Сосна - дерево мягкое, быстро разрушается, съедается древесным жучком. Но этот сундук сохранился, видимо, потому, что находился здесь, в условиях пустыни с ее сухим климатом. Я собираюсь отправить сундук на спектральный анализ в Институт Вайцмана, чтобы точно определить время его изготовления. По моей оценке, речь идет о конце XIV или начале XV века. Изготовлен он в Италии - из той же породы резонансной сосны (без сучков), растущей в Альпах, из которой сделаны скрипки Страдивари. Сундук был расписан иконами, но живопись не сохранилась.

- Что ваш заказчик собирается делать с этим сундуком?

- Он уже договорился с одним английским музеем, что передаст его туда на хранение.

- Какого вида реставрацию заказал вам ваш клиент?

- Законсервировать сундук, чтобы он простоял еще столетия. Первое, что я собираюсь сделать, - поставить сундук в газовую
камеру, чтобы вытравить из него древесного жучка, затем - пропитать отверстия разведенной эпоксидной смолой. В общем, я обдумываю технологии, которые можно применить к этому сундуку, чтобы не искалечить вещь, не испортить патину - дух времени. У музейной реставрации - своя специфика: вещь должна сохранять свой первоначальный вид и долгое время не разрушаться. Поэтому ни о каких компиляциях, "новоделах"
речи быть не может. Только - консервация, и ничего другого.

- Как вы оцениваете израильский антиквариат, то есть ту антикварную мебель, которая продается в Израиле?

- На мой взгляд, страна еще не освоила культуру антиквариата. Цены на антиквариат в Израиле гораздо ниже, чем в Европе. Хороших вещей нет, торговцы завозят самое дешевое. Причина в том, что перевозка стоит очень дорого, плюс таможенные пошлины, а покупателя на дорогую вещь найти непросто. Позволить же себе, чтобы вещь ждала своего покупателя лет десять-шестнадцать, как это случается в той же Франции, местные торговцы не могут.

И снова повторяет фразу, которую я слышала от него лет пять назад:

-Это политические революции совершаются за считанные годы. Для революции культурной и века мало...

Хранитель украденого времени

Часовщик из российской глубинки, классик еврейской поэзии и французская королева разминулись во времени. Марию-Антуанетту казнили в 1793 году в Париже, а Хаим Нахман Бялик скончался в 1934-м году в Вене - за шесть лет до рождения в Брянске Бориса Санькова. Но в начале третьего тысячелетия время свело этих людей самым неожиданным образом.

«Русскому» мастеру удалось запустить настольные часы, изготовленные в начале прошлого века для классика еврейской поэзии – и теперь они снова играют гимн «Ха-Тиква» для посетителей музея Бялика в Тель-Авиве. Он же вернул к жизни и уникальный «брегет», заказанный в XVIII веке для французской королевы лучшему часовому мастеру того времени Аврааму Луи Бреге. К сожалению, подарки не были вручены тем, кому предназначались.

Неврученные подарки

Хаим Нахман Бялик скончался в Вене за несколько лет до того, как парижский часовщик Моше Маймон завершил свою кропотливую работу над часами, которые он собирался преподнести еврейскому поэту в знак глубокого уважения. Главный архиварирус дома-музея поэта Шмуэль Авнери утверждает, что Бялик, человек, известный своей скромностью, вовсе не нуждался в шикарном подарке, над которым французский мастер работал девять (!) лет, но, как человек воспитанный, отвечал на письма часовщика и просил его избегать излишних украшений.

Разве не достаточно того, что часы играют «Ха-Тикву», на циферблате выписаны буквы еврейского алфавита, а на стрелках обозначены символы, определяющие жизнь каждого еврея: ; (работа) и ; (Тора).

Марию-Антуанетту обезглавили на парижской площади задолго до того, как была закончена работа над часами, которые ей собирался подарить один из поклонников. Впоследствии они переходили из рук в руки, пока не оказались в коллекции мэра Лондона, еврея Дэвида Лайонела Саломонса, а после его смерти перешли к его дочери, подарившей отцовскую коллекцию созданному ею Музею исламского искусства.

Эти самые дорогие в мире миниатюрные часы оценивают в 40 миллионов долларов. Хотя на самом деле им цены нет: лучшие французские мастера и ювелиры работали над ними более сорока лет, воплотив в миниатюрном механизме «брегета», украшенного драгоценными камнями, все достижения своего века.

Эти часы были похищены в 1983-м году в Иерусалиме самым известным израильским взломщиком того времени Нааманом Дилером, а вернулись в музей лишь спустя 25 лет, уже после его смерти.

Безнаказанное преступление

О знаменитом израильском рецидивисте Наамане Дилере, совершившем, в числе прочих, «кражу века» из Музея исламского искусства в Иерусалиме, рассказывают много легенд. Скончавшийся от рака в начале 2000-х годов, он уже не может их ни подтвердить, ни опровергнуть. Сохранились ли в архивах полиции старые дела, связанные с ограблением банка, к которому он сделал подкоп, или его дерзкими налетами на ювелирные магазины? Известно только, что Дилер работал всегда в одиночку, тщательно планировал преступления и не оставлял улик.

Один из старейших сотрудников полиции, которому однажды довелось присутствовать на допросе Дилера в связи с совершенным им ограблением банка, вспоминает, что взломщик производил впечатление очень умного и приятного человека, был худощавым (это, очевидно, и помогло ему впоследствии протиснуться в узкую вентиляционную шахту музея). В конце 1970-начале 1980-х в Израиле не было более известного взломщика, чем он. На «делах» рецидивиста Дилера в полиции учились новобранцы. А сам герой, овеянный криминальной славой, отсидев в тюрьме, тут же планировал новое ограбление. Мне рассказали в полиции, как однажды, совершив подкоп под банк и опустошив сейфы, Дилер совершил непоправимую ошибку, вернувшись за какой-то мелочью, и был повязан на месте ограбления. Еще больше поразил комментарий к этому случаю: «Если бы не эта оплошность, возможно, грабителя нашли не скоро. Уж слишком тщательно он готовился к операциям, не забывая обеспечить себе алиби».

Похищенная Дилером музейная коллекция была обнаружена уже после его смерти. Преступление осталось безнаказанным. Единственный, кто мог рассказать о нем во всех подробностях, ушел в мир иной. Как Дилеру удалось провернуть столь сложную операцию в одиночку и прятать похищенное в течение стольких лет? Ведь его имя было хорошо известно израильской полиции в связи с не менее дерзкими преступлениями? На этот счет существует несколько версий. Одну из них мне рассказывает хранитель и реставратор возвращенной в музей коллеции Борис Саньков:

- Это была очень простая и вместе с тем гениальная операция, если учесть, насколько тщательно она была спланирована. В субботу, дождавшись закрытия музея, Дилер подъехал туда на машине и сказал охраннику: «Я проколол колесо, улица здесь узкая, не развернуться и машину негде оставить. Может, пустишь меня ненадолго на вашу стоянку, я сниму колесо, сбегаю в гараж к своему приятелю и заклею. Он тут, недалеко, я только туда и обратно». Не почуяв подвоха, охранник согласился. Дилер заехал на стоянку, снял колесо, прошел с ним мимо охранника и, спрятав неподалеку, вернулся к музею с другой стороны. Он пробрался в здание через вентиляционный люк, спокойно взял все, что хотел. А брал он в основном часы Луи Брюге стоимостью в несколько миллионов долларов. Дилер спустил похищенное на веревочке вниз и спрятал в машине. Затем перелез через ограду и вернулся к зданию с другой стороны, прихватив по дороге спрятанное колесо. Он поблагодарил охранника за помощь и спокойно выехал со стоянки со своим «уловом». Вскоре после ограбления полицейские приходили к Дилеру, поскольку он сразу попал в число подозреваемых, но у того было железное алиби. Судя по авиабилетам, он в момент кражи находился за границей, и, значит, не мог совершить преступление. Кроме того, полиция предполагала, что в ограблении музея участвовали несколько человек: настолько хорошо оно было спланировано.

Я понимаю, почему преступление оставалось нераскрытым в течение долгого времени, - продолжает Саньков. – Во-первых, похищенные часы были слишком известные, об этой краже века писали все газеты мира. Дилер не мог выставить их на аукцион, или отнести антиквару. Например, самоподзаводные часы Марии-Антуанетты, в сущности, механический компьютер своего времени, в нем есть все функции, присущие часам: будильник, секундомер, музыкальная шкатулка и многое другое. Во-вторых, Дилер хранил их не дома, а на складе в Рамле – в простых картонных коробках, которые ни у кого не вызывали подозрения. Он потихоньку вытаскивал свои сокровища, разбирал часы до косточек и отдельными частями отправлял на имя получателя в страны Европы. Впоследствии Дилер собрал содержимое посылок и поместил на хранение в французский банк. Похищенные раритеты «выплыли» на свет благодаря жене Дилера, которой были завещаны. Она, в отличие от мужа, осторожностью не отличалась.

Любовь к приключениям с разными последствиями

«Русский» репатриант Саньков и киббуцник Дилер в Израиле не пересекались, хотя и жили здесь в одно время. История одной из самых знаменитых «краж века» свела их позже, когда известного израильского рецидивиста уже не было в живых: похищенная им музейная коллекция старинных часов была обнаружена и передана для восстановления «русскому» мастеру.

Но это еще не все. Оказывается, их объединяла еще любовь к приключениям. «Когда я начинаю восстанавливать безнадежно испорченные старинные часы – для меня это всякий раз увлекательное приключение», - скажет мне мастер Борис Саньков. Примерно те же слова легенда приписывает и рецидивисту Дилеру, признавшемуся однажды, что каждое ограбление увлекает его как хорошее приключение. Похоже, не идея наживы толкала его на дерзкие ограбления. Со времени похищения музейной коллекции им были проданы всего несколько часов, в то время как большинство рариретов более четверти века пролежали в сейфе французского банка и на одном из складов в Рамле. О своей причастности к «краже века» Дилер рассказал единственному человеку – жене, да и то, когда уже был смертельно болен.

Впрочем, тем сходство и исчерпывается. Потому что любовь к приключениям у этих людей имела разные последствия, и если одним владела стихия разрушения, то вторым – стихия созидания. Дилер разбирал уникальные часы, пряча их в тайниках подальше от чужого глаза. Саньков, напротив, возвращал умолкнувшие часы к жизни, восстанавливая изношенные механизмы, после чего редчайшие экземпляры снова занимали место в музейных витринах.

Разница была еще и в том, что Дилер всю жизнь доказывал – и прежде всего - себе, что он способен совершить нечто такое, что другим не под силу. Например, в юности ему пришлось распрощаться с карьерой летчика-истребителя за неоправданно рискованный трюк – полет на предельно низкой высоте над родным киббуцем, где его в детстве за излишнюю худобу дразнили слабаком.

Саньков никому ничего не доказывал. Он просто получал удовольствие от самого процесса реставрации и всякий раз удивлялся, когда слышал: «Кто бы мог подумать, что эти часы снова пойдут?»

Глава с сюрпризом

Оказывается, человек, заставляющий вновь идти старинные часы, по профессии вовсе не часовщик, а учитель физкультуры. Всю жизнь Борис Саньков проработал в школе, выйдя на пенсию десять лет назад. Профессия учителя его кормила, а часы он любил. Его прадед, дед и отец были часовыми мастерами. Прадеда Борис не застал, отец погиб в начале войны, а дед вернулся с фронта живой, но сильно покалеченный.

Часовые мастера из его детства, сидевшие в своих будочках с лупами, виртуозно могли разобрать и собрать часы, поменяв старую деталь на новую, если таковая была под руками. А вот выточить новую не могли - для этого нужен станок и особые навыки. Еще мальчиком Саньков больше всего любил сидеть рядом с дедом и наблюдать за его работой. Позже, когда поступил в техникум, довольно быстро превзошел старика, в совершенстве овладев искусством обработки металла и точной механикой: теперь он и сам мог выточить любую деталь взамен сломанной.

А учителем физкультуры он стал волею случая. Когда учился в механическом техникуме, увлекся спортивной гимнастикой и попал на районные соревнования. Там-то и обозначился в его судьбе этот неожиданный вираж. Тренер сборной института физкультуры посоветовал ему вместо армии поступать в спортивный вуз. В результате Борис Саньков 45 лет работал учителем физкультуры – и в том числе, в Израиле, куда репатриировался в начале 1970-х.

Все годы он продолжал заниматься старыми часами – ремонтировал их друзьям, приятелям, знакомым – всем, кто обращался. И только в первые дни после приезда в Израиль искал работу «не по специальности» - в часовой мастерской. Хозяин решил его испытать: «Почини эти часы!» Проверил сделанную работу и от былой суровости не осталось и следа:

- Запомни, парень, мои слова: ты родился часовщиком.

Дедушкины часы

О Борисе Санькове я узнала случайно. В доме моих друзей много лет безмолствовали тяжелые напольные часы с боем, доставшиеся им по наследству от дедушки, который купил их в начале прошлого века в Германии. Они пережили революцию и две войны – гражданскую и отечественную. Никто не помнил, когда остановились эти часы, но зато все запомнили день, когда они снова пошли, разбуженные мастером, и с тех пор отбивают мелодичным звоном каждый час.

Вымирающая профессия

Похоже, он последний представитель своей династии. Учеников у Санькова нет. Сыновья предпочли другие занятия.

- Похоже, вымирающая профессия? – не выдерживаю я.

- Наша профессия не вымирает, она уже давно умерла, - возражает он. - Часовые мастера теперь занимаются только тем, что меняют батарейки. Кто заинтересован сегодня в хорошем мастере? Только музеи и коллекционеры старинных часов. Мне директор нашего музея говорит: «Пока ты жив, у нас есть шанс восстановить коллекцию, которая была украдена», - смеется Борис и добавляет. – Когда коллекцию обнаружили, половина часов была разобрана. Первым делом я их собрал, чтобы можно было поставить в витрины, а теперь потихоньку вытаскиваю из них механизмы и ремонтирую, чтобы они еще и пошли. Думаю, мне этой работы еще на десять лет хватит…

- А приходилось хотя бы раз иметь дело с часами, которые невозможно отремонтировать? – спрашиваю я.

- Что значит «невозможно»? – удивляется он. - Нет, не было. Каждая поломка – это просто сложная задача. Допустим, лопнула пружина, и найти такую же невозможно. Тогда я начинаю размышлять, где достать для нее материал. Езжу по складам, ищу листовую сталь нужной толщины, из которой можно вырезать полосочку для новой пружины.

Больше всего я люблю сложные часы, например, такие, как «Атмос», - Борис указывает на небольшой механизм, заключенный в стеклянный сосуд.

- Уникальные швейцарские часы, почти «вечный двигатель» с ресурсом в 600 лет. Им не нужны батарейки, их не нужно заводить: сами «заводятся» - от колебаний температуры воздуха. Разбирать такие часы очень рискованно, один неправильный шаг – и ты падаешь в пропасть. Я нигде этому специально не учился. Все делаю по наитию. Как мой дед. До сих пор не ошибался. Тут ведь не просто «разобрал-собрал»... Когда я в первый раз взял в руки «брегет» Марии-Антуанетты, я ничего не знал о его устройстве. Просто открыл, посмотрел и понял. Механизм у этих часов очень сложный, множество деталей. Чтобы их разобрать и собрать, нужно иметь адское терпение… Вот, например, музыкальная шкатулка, нажимаешь кнопку - появляется птичка, открывает клювик, хлопает крылышками. Ее приводит в действие гармошка из тончайшей кожи, которая нагнетает воздух. А еще есть свистулька, она играет мелодию – там ходит миниатюрный поршенек, который меняет тональность. Тончайшая работа, множество деталей…

Две «часовни»

Две комнаты просторной квартиры, где живет мастер и его жена, отведены под «часовни», как он их сам называет. Здесь живут часы. Напольные, каминные, настенные, отбивающие часы и даже четверти.

Мастер имеет обыкновение заводить их поочередно, иначе в доме будет сплошной перезвон.

Каждый из этих старцев отсчитывает еще и свое время: одним уже перевалило за триста, другие – на пару-сотню лет моложе.

- Этим часам всего сто лет с небольшим. Зато именные, - подводит меня мастер к напольным часам. - На табличке выбито, что английский офицер получил их в 1902-м году в качестве приза за победу в соревнованиях по гольфу. Курьез в том, что англичанина наградили немецкими часами. А ведь английские часы в те времена имели мировую славу, - улыбается.

– А вот эти часы будут постарше. Им уже 300 лет. Механизм выкован кузнецом. Примитивная работа, но очень точная. Бьют каждый час, а циферблат у них из свинца. Мне их привез один скупщик, говорит: «Сколько дашь за этот хлам?» Дерево на часах было съедено жучком, пришлось его полностью заменять… В моей коллекции есть часы, которые я восстанавливал почти с нуля, даже циферблат рисовал и строил корпус: от них сохранился только английский механизм, да и то порядком изношенный.

Любая машина ночью отдыхает, а часы идут днем и ночью, без перерыва. Тех, что сделаны в конце позапрошлого, или начале прошлого века, почти всегда отличают деформированные оси и изношенные подшипники.

- В Израиле непросто найти хорошие старинные часы, - говорит он напоследок.

- Те, что представляют собой фамильную ценность, до аукционов не доходят – переходят от родителей – детям, от детей – внукам и правнукам. Чаще коллекционеры привозят новые экзмепляры для своих коллекций из-за границы.

Но тут ведь тоже нужно знать, что искать, а главное – где.

…До сих пор в этот дом еще не попадали ни одни старинные часы, которые бы ему не удалось пробудить от многолетней спячки. От современных он отказывается сам. Неинтересно…

Ведь в сошедших с конвейера часах нет души, которая живет в тех, что собраны мастером сотни лет назад.

Колдуй, серенький медведь

…Полдень. Ветер поигрывает паричком Джульетты, еще не приклеенным к изящной кукольной головке. Из соседней комнаты в салон и обратно то и дело проникает подвижная как ртуть собака, тщетно удерживаемая детьми. Плетеные креслица, рукоделие на столике, картины над головой... И - ощущение непонятного присутствия, почти полуосязаемого. Я оглядываюсь по сторонам и понимаю, откуда оно. С полок, тумбочки и вообще отовсюду смотрят глаза - хитро прищуренные, злые, лукавые, вопрошающие, трагические, насмешливые. Стоит только представить, как ты идешь по комнате в сумерках и вдруг король летучих мышей мягко снимается со своей подставки и делает над тобой пируэт на своих перепончатых крыльях... Старушка в вязаной накидке прикладывает скрюченный палец к губам и манит куда-то за собой. Оскалившийся тролль норовит щелкнуть по спине павлиньим пером. А дама конца прошлого века неслышно кладет на плечо свою узкую кисть.

Рискуя попасть в глупое положение, я все же не удерживаюсь и спрашиваю:
- Скажи, а тебе не страшно жить с ними в одной квартире?
Лена прячет улыбку в уголках губ:
- Знаешь, меня многие спрашивают: "Как ты вообще с ними живешь? Они ведь как живые, кажется, думают себе что-то, шевелятся". Нет, я их не боюсь, но я не люблю, когда их скапливается слишком много. Они мне становятся неинтересны.

...О своих куклах Лена говорит "они". Видимо, для нее они все же не совсем куклы. Мои предположения тут же подтверждаются.
- Вот этот мальчик, - Лена кивает в сторону короля летучих мышей, - ужасно любит позировать и на фотографиях выходит великолепно. Но у него есть слабость - не любит зеркал. Он их бьет. Неизвестно откуда вдруг поднимается ветер, дзынь - и весь пол в осколках. У нас в доме он переколотил все зеркала. А вот мольеровский Гарпагон у нас ведет себя хорошо. Если его взять с собой на выставку, обязательно будет много покупателей. Может, потому, что он "скупой"?.. Вообще с куклами связано много замечательных историй. Однажды, еще когда я жила в Москве, ко мне обратился коллекционер, который много лет собирал "нечистую силу" - упырей, вурдалаков, чертей разных, и было их у него несколько сотен. И вот он мне говорит: "Слушай, ты не могла бы мне сделать священника? Только чтобы был с крестом и Библией". Я спрашиваю: "А что вдруг? Ты же собираешь "нечистую силу"... А он мне отвечает: "В том-то и дело. Слишком их много, страшно мне ночью с ними..." Сделала я ему священника - с крестом, Библией, все как положено.Подчас просто диву даешься, что за вещи покупают коллекционеры. Однажды я сделала композицию на тему "Девушка и смерть". Смерть была такая страшная - с косой, черепом, но - что удивительно - ее купили тут же!

...Непосвященного, заглянувшего в мастерскую кукольных дел мастера, могут слегка напугать стеклянные глаза, кисти рук, головы и торсы, валяющиеся там и сям. Индустрия настолько приблизила их к оригиналу, что порой берет оторопь. Америка отличается особым размахом. Здесь выходят по крайней мере шесть толстых журналов, посвященных "авторским" куклам, и есть специальные магазины, в которых можно купить любые кукольные "запчасти".

- Да, да, - говорит Лена, - все, о чем ты только подумала, там уже есть - глаза, головы, руки, парики, туфельки, сумочки, шляпки. Можно приобрести превосходно сохранившееся старинное кружево: маленький кусочек - 400 долларов. Соответственно и цена куклы растет. Есть очень известные мастера, например, Эдна Дали (недавно она продала куклу кинозвезде Деми Мур за 12 тысяч долларов).

...Куклы, изготавливаемые специально для коллекций, появились на рынке сравнительно недавно. Этому искусству нигде специально не обучают - просто у мастеров есть небольшое число учеников, с которыми они делятся своими секретами. Другое дело - старинные куклы. В 1989 году одна старая французская кукла была продана на аукционе в Чикаго за 68 тысяч долларов.

История кукол очень интересна. Нет нужды рассказывать о куклах театральных. А вот о "сакральных" куклах (связанных с верованиями и обрядами) знают далеко не все. В запаснике Воронежского музея, например, есть набор страшноватых на вид тряпичных кукол -"лихорадок", с помощью которых "отгоняли" болезни. В русском и
западном фольклоре обязательно присутствует сказка про мать, которая перед смертью передает дочери куклу и заклинает: "Покорми ее (иными словами - принеси жертву. - Ш.Ш.), и она тебе поможет".

Не все знают и о том, что до появления журналов мод куклы выполняли их функции. Мастер одевал куклу в наимоднейшее роскошное платье со всеми аксессуарами и отсылал знатным дамам-заказчицам, нередко украшавшим собой тот или иной княжеский и королевский двор.

...Лена занялась "кукольным делом", можно сказать, случайно. Ее детство прошло в московской коммуналке на Патриарших прудах. Во дворе дома стоял фургон старьевщика с разными чудесами: пыльное чучело одноглазой лисицы, шляпки, веера, старые полуразбитые лампы. Над всем этим добром восседал толстый неопрятный старик. Лене запомнилось, как однажды он, разбирая старые альбомы, сортировал их по кучкам: те, что получше, - в одну сторону, похуже - в другую. А фотографии выбрасывал. Чья-то прошлая жизнь пикировала в лужу, затекая грязной водой... Через много лет Лена воссоздала эту композицию - фургон, старьевщика, сидящего возле кучи хлама. Тогда она уже работала научным сотрудником музея.

- Моя гордость - это глаза моих кукол, -говорит она. - Купить готовые "стекляшки" и вставить их кукле - небольшая хитрость. Я глаза всегда расписываю сама, чтобы придать им именно то выражение, которое соответствует образу. Я вообще не люблю готовых деталей. Сама леплю куклу, расписываю, шью костюм, вышиваю, вяжу, делаю парички - все сама.

...В ее доме масса разных вещиц - статуэтки, вазы, кувшины, плошки.

- Это у меня с детства. Мой дедушка коллекционировал старинный фарфор. Мне разрешалось брать в руки эти тончайшие чашечки и рассматривать их. Бабушка собирала разную мелочь - старые письма, пригласительные билеты, театральные программки, все это в огромном количестве хранилось у нас в шкатулочках. Я очень любила вместе с бабушкой разглядывать старые фотографии. Мне казалось, что давно умершие люди продолжают жить в альбоме какой-то своей жизнью.

У старых вещей - удивительная духовная энергия. В нашем доме висели старинные часы - фамильная ценность. На моей памяти они останавливались только три раза – в день смерти дедушки, в день смерти бабушки и в день смерти мамы. Меня, честно говоря, пугает, что современные дети растут в окружении промышленных вещей. Все в домах унифицированно, и нет той энергии, которая обычно присутствует в вещах, созданных художником. Я имею в виду не только картины, но и керамику, вышитые скатерти, салфетки, вывязанные крючком, которых было полным-полно в старых домах. Мы приехали в Израиль с несколькими чемоданами, в которых было самое необходмое. И чтобы дом поскорее стал домом, сразу купили плетеную мебель ручной работы, потом накупили разных мелких вещей. И сразу возникло ощущение своего жилища.

...Среди Лениных кукол только одна выполнена в натуральную величину - младенец по имени Гоша.

- С моей стороны это была просто хулиганская выходка, - говорит Лена, - усадить Гошу в кресле и посмотреть, какая у вошедшего будет реакция. А вообще-то я нелюблю точных копий. С появлением фотографии люди просто начали дичать. Музей восковых фигур - это только шоу-бизнес, там ничего нет от искусства. Соорудить точное кукольное подобие - все равно что раскрасить фотографию, одна голая техника и ничего больше. Ну, сделали вы точную копию - и что с того? Господь создал мир таким прекрасным - зачем же уродовать его плохими подобиями?

- Лена, а почему ты терпишь в доме короля летучих мышей? Он же перебил у тебя все зеркала!

- А куда я его дену? Покупателя на него не находится, да и привыкли мы к нему. И потом - надо еще разобраться
- хорошо это или плохо, что ему не нравятся зеркала. История зеркала полна загадок. Его используют в магических ритуалах и гаданиях, через зеркало имеют обыкновение появляться привидения. Зеркало занавешивают,когда в дом приходит смерть. Существует поверье, что если в зеркало смотрелся кто-то, кто плохо к вам относится, то зеркало лучше всего выбросить или закопать в землю... Так что не исключено, что король летучих мышей не вредит нам, а скорее оберегает - Все это Лена произносит с едва заметной улыбкой.

- Лена, а как ведут себя другие твои куклы?

- По-разному. Однажды я решила сделать серию булгаковских персонажей из "Мастера и Маргариты". Первые куклы получились замечательные, и я их удачно продала. Но стоило мне дойти до Воланда…Такое началось!Во-первых, он четыре (четыре!) раза трескался при обжиге, чего у меня практически никогда не бывало. Во-вторых, у нас в семье начались неприятности, отличавшиеся особой стойкостью и разнообразием. В конце концов, я отказалась от идеи сделать Воланда, и тут же все прекратилось, как по волшебству. Кстати, аналогичную историю я только что прочла в последнем номере журнала "Контемпорэри доля мэгэзин". Есть такая известная "кукольница" Лиза Лихтенфельдс. Так вот, когда она делала куклу шаманки из африканского племени догон, в ее студии началась всякая чертовщина. Веревки, на которых висели рисунки, обрывались и хлестали Лизу по голове, каналы кабельного телевидения переключались сами собой, ну и тому подобное. Я уже не говорю об историях, которые рассказывают в связи с музеями восковых фигур. Одна из самых свежих - мастер, который изготовил кукол Берии и Сталина для московского музея, неожиданно тяжело заболел.

- Есть этому какое-нибудь объяснение?

- Я бы сказала иначе: у всех этих историй есть корни. Если углубиться в историю кукол, то мы увидим, что с
древнейших времен они использовались в магических ритуалах. Вспомним хотя бы вольта - восковую куклу,
с помощью которой маги не только насылали на человека болезни, но и доводили его до смерти. При этом
успех колдовства зависел от того, насколько кукла действительно походила на конкретного человека.
И еще одно условие - воск обязательно должен был быть новым, а платье на фигурке делалось из клочка той
одежды, которую долго носил «субъект». Внутрь куколки вкладывались волосы, ногти и зубы этого человека. Готовую куколку «крестили», называя именем избранной жертвы, после чего всякий укол или порез отражался на «оригинале».

- Лена, ты так подробно описала этот обряд, что кто-то может воспринять его как руководство к действию – мало ли дураков?

Лена улыбается одними уголками губ:

- Ну что ты! Во-первых, все гораздо сложнее. Наде же знать магические заклинания, да и куколка должна быть абсолютным "двойником". А кроме того, сейчас издается такое количество всяческих руководств по практической магии, что если кому-то это действительно понадобится, вряд ли он будет искать описание ритуала в газетной статье.

- Кстати, как ты относишься к магии?

- Резко отрицательно. Любую магию - "черную", "белую" - я считаю богопротивным делом. То, чего нам Бог не дал, мы не должны добывать окольными путями. А кроме того, - Лена понижает голос, - занятия магией чрезвычайно опасны и вредны для наших бессмертных душ. - Она снова прячет улыбку.

- Оставим магию. У всех народов во все времена существовали всевозможные обряды...

- Это совсем другое. Вот, например, тряпичная кукла служила прекрасным средством от бессонницы у детей. Достаточно было положить ее в кроватку ребенку и сказать: "Сонница-бессонница, не играй моим дитятком, а играй этой куколкой", и ребенок тут же засыпал.

- Как жаль, что я не знала об этом простом средстве раньше, когда дети были еще маленькими... Я помню, моя
бабушка, когда еще была жива, умывала лицо своих внуков водой, что-то шепча при этом, если в доме побывал не очень приятный гость. Она всю жизнь прожила в деревне и знала много народных обычаев.

- Ну, это известные вещи. И я знаю уйму старинных средств. Например, для того, чтобы волосы на голове росли лучше, выкапывали из земли толстый корень, делали из него фигурку человека, втыкали в "голову" зерно овса или ячменя, и, едва он пускал росток на кукле, у человека тоже начинался бурный рост волос. Кстати сказать, именно из-за того, что куклы часто использовались в ритуальных целях, возникло стойкое поверье, что нельзя держать в доме скульптурные изображения всяческих чудовищ, чертей и так далее, потому что в них может вселиться бес и начнет портить людям жизнь.

- Можно представить себе, сколько бесов могло поселиться в доме коллекционера, собирающего "нечистую
силу", о котором ты рассказывала.

- Но ты помнишь, чем дело кончилось? Он попросил меня сделать куклу священника... - улыбается Лена. -
Кстати сказать, для дорогих кукол довольно часто используют настоящие человеческие волосы, иногда зубы,
старинные ткани. Все эти вещи - вспомним вольт - да еще в сочетании с куклой, содержат энергию своих прежних владельцев в очень высокой концентрации, что опасно и для них, и для тех, кто этой куклой будет владеть. Не забудем еще и о мастере - в авторской кукле сохраняется его энергия и часть души, а кто знает, какую энергию он вложил в свое детище - положительную или отрицательную.

- Судя по всему, ты не используешь для своих кукол старинных предметов?

- Нет. Или проверяю их.

- Проверяешь? Каким образом?

- Я их долгое время держу дома, прежде чем «поставить» на куклу. Вот видишь этот старинный медный кувшин? Я его купила на блошином рынке – хочу сделать джинна, который будет вылезать из кувшина. Так вот я поставила кувшин на полочку и смотрю, как он влияет на атмосферу в нашем доме. Кстати, хорошо влияет - у него хорошая аура.

- А у тебя бывали вещи, которые "вели себя плохо"?

- Да, конечно. Как правило, это старинные украшения. Наверное, причина в том, что люди используют их и в качестве всевозможных талисманов и амулетов. От одного старинного кольца мне пришлось в конце концов избавиться.

- Я посмотрела сейчас на твоего "Младенца Гошу" и вспомнила, как ты сказала, что приклеила к нему младенческие волосы своей дочери...

- Но я же не собираюсь его продавать! Вообще с волосами всегда было связано много верований. Обычай покрывать волосы замужней женщины чрезвычайно древний. Считалось, что если она будет простоволосой, может начаться падеж скота, неурожай и прочие беды. Отсюда и другой обычай - обрезки волос и ногтей никогда не выбрасывать, а собирать и прятать, чтобы обезопасить себя от порчи и сглаза. Позднее этот обычай уже объясняли тем, что когда на "том свете" придется лезть в гору, веревка будет сделана из волос, а ногти пригодятся, чтобы за нее цепляться. На волосах гадали. При крещении священник отрезал у младенца прядь волос, закатывал в воск и бросал в купель. Всплыл
воск - ребенок выживет, потонул - умрет.

У многих народов было распространено ношение пряди собственных волос в виде амулета. С этой же функцией оберега связано использование человеческих волос для вышивания погребальной одежды.

- Но и одежда нередко выполняла обрядовую функцию.

- Совершенно верно. Те же пояса. Например, красный пояс, подаренный мужу женой, оберегал его от наговора, сглаза и, естественно, чужих жен. Когда из дома выносили покойника, ворота повязывали красным поясом, чтобы за умершим никто не последовал. Чтобы роды были легкими, женщина должна была перейти через красный пояс, опоясаться им или положить себе на живот. Подпоясывали и умирающего ребенка, чтобы когда Бог будет раздавать детям яблоки на Яблочный Спас, ребенок мог спрятать их за пазуху.

Кстати сказать, отголоски старых обрядов дошли и до наших дней. Ведь что такое свадебная фата? В древности невесту закрывали покрывалом или белой скатертью - от порчи и сглаза. Позже это превратилось в фату. Или - откуда такая странная одежда в прошлые века - с чрезмерно длинными рукавами? Голая рука связывалась с представлениями о нищете, ее нужно было закрыть.

Более того, иногда обряд определял и сам способ изготовления одежды. Например, в древности погребальную одежду шили, направляя иголку от себя (то есть не возвращая ее назад), а ткань рвали руками - все это делалось в целях охранительной магии - чтобы не последовать за покойником

В традиционной домашней магии использовались ношеные лапти - считалось, что на них переходит охранная сила ноги, и, кроме того, лапоть сплетен крестом. Интересно, что крест был охранным знаком задолго до христианства: "куриный бог", сделанный из лаптя, вешался в курятнике, чтобы предотвратить падеж кур.

- Лена, тебе приходилось встречать в экспозициях и запасниках российских музеев вещи, связанные с обрядами?

- Конечно. По качеству они довольно примитивны - свистульки, колотушки, которыми отгоняют духов, сакральные куклы из тряпок или соломы. Но к девятнадцатому веку многие обряды выродились уже в традиционные игры и праздники.

- Ты показывала мне фамильную реликвию – часы, которые останавливались, когда в семье кто-то умирал. Были и другие поверья в твоей семье?

- Моя бабушка была удивительным человеком - она могла предсказывать будущее, видела вещие сны. Она была замужем три раза, и все ее мужья незадолго до смерти дарили ей флакон духов "Пиковая дама". Однажды моя мама принесла бабушке в подарок точно такие же духи. Бабушка была страшно расстроена: "Что ты мне принесла!" Тут вмешалась соседка (мы жили в коммуналке): "А давайте поменяемся, у меня другие духи есть". Поменялись. А через две недели у соседки умер муж.

- И дедушка был ясновидцем?

- О нет! Дедушка был бонвиван, очень любил искусство, собирал редкий старинный фарфор и был совершенно оторван от жизненных реалий. Как-то бабушка поручила ему накормить рабочих, трудившихся у нас на даче, - оставила уже приготовленную еду. Приезжает и видит такую картину: на столе белоснежная скатерть, салфетки в кольцах, приборы расставлены, обед стоит, а рабочие сидят и не едят. Бабушка говорит ему: "Аля, что ты наделал?" Сняла скатерть, убрала салфетки, и рабочие принялись есть.

- Лена, возвращаясь к обрядам: знаешь ли ты еще что-нибудь о каких-нибудь предметах или рецептах, предназначенных для обрядов?

- Сейчас, когда вышло столько книг по магии, это уже ни для кого не секрет. - Она берет с полки книгу "Практическая магия", привезенную ей из Москвы в подарок, перелистывает. - Знаешь, есть очень жуткие и очень смешные рецепты. Да хотя бы вот первое попавшееся: "...чтобы найти клад, нужно сделать свечку с добавлением человеческого жира", "чтобы найти убийцу, надо взять теплой крови убитого и бросить в огонь, чтобы она сгорела. Убийца, даже если он находится за несколько верст, возвратится. Второй способ - варить кровь убитого с дубовым листом. Результат тот же"

- Интересно, знакомы ли наши местные детективы с этим разделом практической магии?

Лена смеется:

- Не знаю, не знаю... Ой, а вот совершенно замечательный рецепт, - говорит она, - "как добиться расположения девушки. Надо высушить и растереть сердце голубя, печень воробья, клоаку ласточки, ядрышки зайца, прибавить такое же количество своей крови и дать съесть той особе, которой хочешь обладать". - Лена заходится смехом, а тсмеявшись, говорит: - Ну, допустим, найдете вы клоаку ласточки и сердце воробья, но как заставить девушку все это съесть? Не проще ли добиться результата другим путем?

- Мой последний вопрос немного не по теме - тебе бы хотелось узнать о своих предыдущих воплощениях?

- Нет. Я считаю, что каждый получает в жизни то, что заслужил. Я никогда не пыталась узнать, кем я была раньше, хотя знаю: есть люди, которые занимаются тем, что помогают другим познать самого себя в прошлом. Если мне это суждено узнать, я узнаю, если нет - то, значит, ни к чему.

Мостик в детство

Мы вырастаем, оставляя позади смешного медвежонка и чудесную девочку из Зазеркалья. Но вот ведь какая штука: какие бы солидные лица не отражали сегодня  наши зеркала, оказывается, и Алиса, и Винни-Пух, и все-все-все остальные продолжают жить в каждом мальчике и девочке, которые уже давно выросли. В этом убеждаешься, наблюдая за взрослыми посетителями выставки «Мини-Арт», работающей в Музее древности старого Яффо уже несколько месяцев.

Я набрела на выставку в День Независимости, фотографируя со стен Старого Яффо военно-воздушный парад. Привлеченная афишей, поднялась на его второй этаж Музея, где обнаружила целых две выставки. Одна  представляла частную коллецию Ярона Гайера, состоящую из резиновых кукол некогда знаменитой израильской фабрики игрушек «Меир» (дети, что играли в них, уже давно обзавелись внуками). Вторая открывала удивительные миры создателей миниатюры.

Родословная малыша Степки

Получив однажды в подарок забавного резинового пупса по имени Степка - с трогательной детской улыбкой, обнажающей два зубика, и в штанишках, держащихся на одной лямке, не подозревала о том, что игрушка отечественного производства скопирована с тех, что выпускались много лет назад в Израиле. Только нынешней весной, попав на выставку коллекции Ярона Гайера, я обнаружила 150 предшественников некогда выпускавшегося в СССР малыша Степки: игрушки в которые играла израильская детвора 1950-х-1960-х годов. А придумали их кукольники Шимон Лазар и Александр Розетта, сотрудничавшие с семейной фабрикой игрушек «Меир»: они создавали образы, вполне соответствовавшие духу того времени: от кукол в библейских сандалиях, израильских панамах и с «маген-давидом» – до Дани-строителя и Саадии-газетчика. То был Израиль простых, чуточку наивных и дружелюбных людей, верящих в идеалы и светлое будущее. Израиль, который мы знаем уже больше по рассказам старожилов, книгам и фильмам. Разглядываешь  игрушки из коллекции Ярона Гайера и ощущашь дух ушедшего времени.

- С Яроном Гайером мы знакомы давно, - говорит мне Лимор Лахав-Маргулис, благодаря которой и раскрутился столь неожиданный проект, приуроченный к 67-й годовщине Независимости Израиля. – При этом мне целых два года пришлось уговаривать его поучаствовать в нашей выставке. Впрочем, неудивительно: любому обладателю уникальной коллекции нелегко расстаться со своими раритетами даже на день, а тут речь шла о нескольких месяцах! Я так радовалась, когда он все же согласился... Ярон исследует историю знаменитой фабрики игрушек давно: в 2008-м году он выпустил об этом книгу. Мы решили усилить впечатление от его выставки показом документального фильма о фабрике «Меир», снятого в свое время Йони Шариром. Поначалу кукольники использовали гипсовые формы, игрушка состояла из двух частей, которые приходилось склеивать. Ручное производство – не конвейер, много игрушек не выпустишь. Позднее, когда стали использовать другие формы, из легкого металла, выпуск игрушек ускорился и довольно быстро резиновые пупсы с клеймом фабрики Меир не только завоевали местный израильский рынок, но и стали продаваться за границу. Жаль, что этой фабрики давно нет, а цеха,  где она располагалась, пришли в полное запустение. Йони Шарир выезжал туда со своей съемочной группой, и  эти кадры тоже вошли в его документальную ленту, - Лимор делает паузу и уже с улыбкой продолжает, - между прочим, фабрика начинала работать именно здесь, в Яффо, и лишь спустя годы переехала в Петах-Тикву. Так что устроив выставку ее игрушек в месте, где она зарождалась, мы «замкнули круг».

...Лимор считает, что игрушки фабрики «Меир» тоже внесли свой вклад в «плавильный котел», участвуя в создании образа израильтянина 1950-1960-х годов: киббуцник, рабочий, строитель, садовник – каждая кукла несла на себе печать того времени.  Она с сожалением говорит о том, что современные игрушки совсем другие. Чудовищные киборги, монстры, зомби, супермены, вооруженные всеми  мыслимыми и немыслимыми  орудиями убийства. Или модницы Барби с бесконечными возможностями приобретения через интернет всевозможных аксессуаров для этой куклы.

- Мне больше по душе времена, когда игрушки были трогательные и наивные, а детские игры - более гуманные и человечные, - произносит она. - Вот попыталась себе представить, какая игрушка наиболее полно отразила бы образ современного израильтянина? Фигурка в солдатской форме? Или в костюме бизнесмена? Пытаюсь представить – и не могу... В 1950-е годы люди жили трудно, но это было прекрасное время. Они верили в идеалы, гордились своей принадлежностью к Израилю. Кстати, вчера на выставке появилась группа немолодых людей: они с таким восторгом обсуждали игрушки из коллекции Гайера, которыми играли в детстве, что я невольно поймала себя на том, что прислушиваюсь к их разговору и все время улыбаюсь. Понятие возраста вдруг исчезло: я увидела группу девочек и мальчиков, чье детство пришлось на 1950-е годы.

Играют все

Самое время представить виновницу «переполоха» в Яффском Музее древности. Мать троих детей и жена музыканта, репатриировавшегося из России в начале 1990-х, Лимор Лахав-Маргулис увлекалась темой игрушек совершенно неожиданно для себя и не в самое удачное время. По всему миру набирала силу волна экономического кризиса, прокатившаяся по иным странам цунами. Кому тогда было до игрушек? Но Лимор рискнула: открыла свою первую выставку в районе тель-авивского порта и - не пожалела: люди потянулись туда, невзирая на экономический кризис, проблемы безопасности и прочее. Может быть, потому, что каждый из нас даже в самой трудной  ситуации, выгребает к свету. А детские впечатления, как утверждают психологи, самые яркие. Во всяком случае, успех первой выставки, позволившей израильтянам совершить увлекательное путешествие в детство, повлек за собой цепь новых проектов, а у Лимор появилось множество единомышленников самого разного возраста. Был снят забавный мультфильм, рассказывающий  детям на их языке о природе их снов и вымечтанных ситуаций. В тель-авивский порт завезли забытые старые игры из израильского прошлого, в которые с удовольствием играли не только мальчики и девочки, но и их родители, еще не забывшие своих детских забав и ностальгирующие по временам, которых остались далеко позади. И что интересно: очень многие приходили туда снова и снова - каждый день! Лимор, между тем, продолжала путешествовать в мире своих фантазий, как Алиса в Зазеркалье.

Об Алисе и не только о ней

Кстати, об Алисе.

- Мне вдруг захотелось, чтобы у меня была своя «Алиса», я позвонила известной израильской художнице Голди Холендер и попросила сделать для меня маленькую Алису – такой, какой она ее себе представляет. Когда я увидела ее потрясающую работу, то сразу поняла: «Вот это и будет моей следующей выставкой!». Кстати, моей «Алисы» нет среди выставленных здесь миниатюр, - уточняет Лимор, - я так и не решилась с ней расстаться. Мое «сокровище» хранится дома и напоминает мне о моем детстве.

...Лимор потихоньку готовилась к осуществлению своей идеи, разыскивая художников, увлекающихся миниатюрой в Израиле и за рубежом. В своих поисках она обнаружила еще одно, прежде незнакомое ей направление – «нано-арт» и связалась с известным мастером в этой области – англичанином Виллардом Виганом, проживающим в Лондоне. В течение долгого времени Лимор пыталась уговорить его стать участником будущей выставки миниатюр, но он опасался ехать в Израиль.

- Виллард всякий раз отвечал мне: «О, майн гот! У вас же в Израиле такое творится! Как я могу туда ехать!», - смеясь, вспоминает Лимор. – А кончилось тем, что он все же приехал, а потом еще благодарил меня за мою настойчивость и говорил: «По нашему телевидению об Израиле рассказывают такие ужасы, хорошо, что у меня появилась возможность убедиться в обратном!». Я рада, что наша выставка появилась именно в Яффо, где так много туристов со всего света, - добавляет Лимор, - Они приходят к нам и радуются, как дети, а потом наверняка рассказывают у себя дома о том хорошем, что увидели в нашей маленькой стране, которую зарубежные СМИ демонизируют и представляют в искаженном свете.  

...На выставке в Яффо – две работы Вилларда Вигана, одного из самых известных в мире мастеров, использующих для создания миниатюр нано-технологию. Их можно разглядеть только через микроскоп. Крошечные фигурки помещены в игольное ушко, мастер вырезает их из рисинки, сахарного кристалика, угольной крошки, алмазной пыли специальным хирургическим скальпелем и раскрашивает кисточкой, состоящей из волоска мухи. Можно представить себе, какая точность движения и феноменальное терпение должны быть при этом. Это сродни медитации. Виган, чьи работы, приобретаемые даже королевским двором, англичане называют  «восьмым чудом света», увлекся миниатюрой еще будучи ребенком, строя домики для муравьев и мастеря для них причудливые шляпы и обувь. Теперь Виллард объясняет свое увлечение микро-техникой желанием напомнить людям о том, что все они зародились в крошечной клеточке, из которой впоследствии выросли, и понять, насколько большое влияние оказывают на окружающий мир и нашу жизнь даже самые маленькие вещи. Что же касается Лимор, то она уже мечтает устроить персональную выставку работ Вигана в Иерусалиме.

Из большого мира – в малый

Пожалуй, соглашусь с Лимор в том, что увлечение миниатюрой – это своего рода «эскепизм», бегство от рутины в воображаемые миры. Чтобы создавать минитюры, нужно быть особенным человеком, обладающим богатой фантазией, терпением и знаниями в разных областях. Здесь все диктуется внутренним ощущением мастера, он не копирует какой-то снимок, или картину, а создает свой, отдельно существующий вымечтанный мир. В некоторых работах – картины из прошлых веков, позвоялющие совершить небольшое путешествие по времени.

Бутик дамской одежды, магазин игрушек, кабинет писателя, кухня, полная домашней утвари, сказочный домик – множество предметов величиной не больше сантиметра размещены в пространстве размером с небольшую коробку. Миниатюрные перчатки, туфельки, бокалы, тарелочки... Каждую миниатюру можно разглядывать не меньше получаса, обнаруживая все новые и новые детали.  

Американка Джоди Харви Браун, считает, что любимые   книги имеют свойство оживать, и доказывает это своими работами: в ее трехмерных миниатюрах фигурки литературных героев и сказочные замки вырастают прямо из книжных страниц... А человечков ее соотечественницы Одри Хеллер можно обнаружить в самых неожиданных местах – среди книг, винных бокалов, в чашечке цветка...

... Прежде, чем начать поиск любителей миниатюры в Израиле, Лимор изучила эту тему вдоль и поперек на примере других стран, где существует целая индустрия, поставляющая все необходимое мастерам, работающим в этом жанре. Затем она, как настоящий охотник, пошла по следу людей, увлекающихся созданием миниатюр в Израиле: вышла на связь с несколькими художниками, а те вывели ее уже на других. Путь получился длинным. Лимор поразило, как мало, в отличие от США и Европы в Израиле людей, работающих в этой области. Но, может быть, выставка в Яффо – это лишь только начало? Во всяком случае, Лимор уже рисует в своем воображении будущий музей миниатюр, равного которому в Израиле никогда не было. Конечно, она предпочла бы, чтобы он появился в Тель-Авиве - городе, живущем в режиме «нон-стоп».

Так или иначе, но сегодня Лимор строит мостик, по которому каждый из нас сможет вернуться в детство, минуя пропасть прожитых лет, чтобы хоть ненадолго покинуть нашу размеренную механическую жизнь? Кто знает, может быть, кому-то удастся отыскать там настоящее сокровище – самого себя настоящего, а кто-то обнаружит, что своего сокровища никогда и не терял?

Игрушечный состав, собранный самым известным в Израиле коллекционером миниатюрных железных дорог Шимоном Футерманом, бежит себе среди полей, домиков, ферм и станций, мимо крошечных человечков, коров и овец, а мы отправляется с ним в самое чудесное в мире путешествие -  в страну своего детства. Давайте прислушаемся к тому, о чем рассказывают бабушки и дедушки своим внукам, задержавшись у одной из миниатюр: мы наверняка услышим что-то интересное и необычное!
;
…Старшему из них за 90, младшему за 70, но с каким же увлечением один стоит свои кораблики, а другой домики. Третий – вообще отдельная история. Из ракушек, семян, соломинок и вышедших из употребления предметов он создает целые миры.  Знакомьтесь – 92-летний уроженец Германии Моше Герберт Замтер, 88-летний уроженец Чили Ицхак Бродичанский по прозвищу Тито и потомственный киббуцник 73-летний Шимон Шахам.

Корабли Шимона

Судьбу можно обмануть. Иногда для этого достаточно вовремя сойти на берег, как это произошло с Шимоном Шахамом.
Он – моряк на судне «Шлоша», большую часть времени проводит в море. Но однажды девушка, уставшая ждать своего парня на берегу, решительно заявляет: «Или я, или море». – «Конечно ты, дорогая», - не без колебаний отвечает Шимон. Потому что море любит не меньше. Откуда бы ему знать, что ее ультиматум спасет его от верной смерти, и им еще предстоит отпраздновать золотую свадьбу в окружении детей, внуков и правнуков. Судно «Шлоша» затонет, вся команда, включая капитана, погибнет, и Шимон окажется единственным моряком, избежавшем этой страшной участи.

- Я был простым киббуцником, профессии не было, решил наняться моряком, - вспоминает Шимон. - Поехал в Хайфский порт и соврал, что в море хаживал. И вот я уже кручусь на палубе судна «Шлоша». Кто-то спрашивает: «Работу моряка знаешь?» Приходится признаться: «Нет». – «Ничего, научим, тут все такие. Иди крась борта!» - и вручают банку краски. А тут незаметно время обеда, потом подвозят товар, начинается погрузка, а через пару дней мы отчаливаем. Я тихо радуюсь, не обнаружив у себя признаков морской болезни. Вахта меняется каждые четыре часа. Я получаю ночную. К счастью, капитан тоже дежурит ночью, и мне просто надо быть рядом. Поскольку я знаю английский, коротаем время беседами, и вскоре он назначает меня своим помощником...

Новость о том, что судно «Шлоша», на котором я выходил в море не один год и знал всю команду, затонуло, настолько меня потрясла, - добавляет он, - что я решил сделать для себя маленькую копию погибшего корабля. Я же киббуцник – обе руки у меня «правые». Восстанавливал наше судно по памяти и по старым фотографиям, которые у меня сохранились со времен плавания.

...Шимон и сам не заметил, как увлекся этим занятием. После судна «Шлоша» ему захотелось сделать еще один корабль, потом другой. Сначала он строил модели известных кораблей по фотографиям, не упуская ни малейшей детали, потом начал изобретать собственные, постепенно наполняя свой дом судами. Спору нет, они были прекрасны, но занимали все больше пространства в трехкомнатной квартире.

- Дорогая, ты не против, если вместо этой картины я прибью полочку, на которой мы поставим мой новый корабль? – в очередной раз спрашивал он жену. 

Она не возражала. Ей нравилось увлечение мужа. Но неизбежно наступил день, когда места больше не осталось: четыре корабля в спальне, пять в салоне, остальные в детской. Дети давно выросли, ну а приходящие в гости внуки знают, что мячиком нужно играть на улице, чтобы он случайно не угодил в один из дедушкиных кораблей.

В этот нелегкий момент, когда Шимону пришлось на время прекратить строительство кораблей, поскольку они и так заполонили в доме все пространство, судьба уготовила ему встречу с Лимор. Тут я вынуждена сделать небольшое отступление и рассказать о том, кто такая Лимор, благодаря которой мои герои – мужчины, немало пожившие, но не забывшие о своем детстве, узнали о существовании друг друга, а широкая публика – об их увлечениях.

Хрупкая на вид женщина, мать троих детей и жена музыканта, репатриировавшегося из России в начале 1990-х, Лимор Лахав-Маргулис, как и мои герои, ни на минуту не забывала о том, что она родом из детства и собиралась напомнить об этом другим. Свою первую выставку для взрослых и детей она открыла семь лет назад в районе тель-авивского порта, куда завезла забытые старые игры из израильского прошлого, и, надо  признать, что в них с удовольствием играли не только мальчики и девочки, но и их родители, еще не забывшие своих детских забав, а некоторые даже приходили туда чуть ли не каждый день! Потом были другие выставки, переехавшие в старый Яффо, где публика могла лицезреть резиновых пупсов некогда знаменитой израильской фабрики игрушек «Меир» (ими играли нынешние бабушки и дедушки); авторских кукол; игрушек, созданных из старых, вышедших из употребления вещей; сказочных кинематических композиций бывшего книгоиздателя Шифрина, и наконец, миниатюр. Участники их – израильские мастера и те, что живут в других странах. И мы узнаем о них благодаря Лимор! А она, надо сказать, в постоянном поиске. Шимон, Ицхак и Моше – из ее недавних находок, но, думаю, далеко не последних.  

Возвращаясь к истории Шимона, добавлю, что во время недавних ракетных обстрелов выстроенные им корабли перекочевали из его дома в Старое Яффо, где проходит выставка миниатюр. И соседствуют теперь с ковбойскими салунами Ицхака Бордичевского и ностальническими мирами Моше Герберта Замтера.
 
«Дикий запад» Ицхака

Летчик из Чили, проводивший большую часть времени в полетах по миру, грезил о «диком Западе» и уносился мечтами в прерии Техаса. Он и по сей день обожает вестерны и носит свою любимую ковбойскую шляпу. Но, между прочим, человеку этому довелось быть свидетелем принятия исторического решения о создании государства Израиль еще до того, как оно было оглашено в Эрец-Исраэль Бен-Гурионом. А было это так.

- Я тогда находился в Калифорнии, - вспоминает Тито (Ицхак Бродичанский). – Родители решили меня навестить, прилетели из Сантьяго в Нью-Йорк, я поехал на встречу с ними и неожиданно для себя стал свидетелем важного исторического события. Будучи летчиком, я пописывал для одной чилийской газеты и решил воспользоваться выданным мне журналистским удостоверением, чтобы посмотреть, как работает ООН. Я там еще никогда не был. Пропуска для  журналистов раздавал парень из Чили. Он очень обрадовался земляку и дал  дружеский совет: «Лучше иди на комиссию по разделу Палестины, не пожалеешь. Там ожидается что-то интересное!». Я тогда и представления не имел об Эрец Исраэль, но был покорен пламенной речью Аббы Эвена: думаю, она обеспечила евреям половину голосов. Покрутившись немного в колуарах, где плелись закулисные интриги против еврейской делегации, я потерял к происходящему интерес и направился в кафетерий. Свободных мест было мало, и за мой столик подсел какой-то парень, а я, еще находясь под впечатлением от речи Аббы Эвена, не удержался и сказал ему: «До чего замечательные эти евреи! Мне так понравилось, как говорил один из них – Абба Эвен». Мой собеседник скривился. Оказалось, что он из Пакистана: его страна голосовала против. Потом я отправился на Таймс-сквер и увидел, как американские евреи бурно радуются результатам голосования в ООН. Они пели, плясали, обнимались, плакали от счастья и кричали: «У евреев есть свое государство!».

...Позже и сам Ицхак Бродичанский оказался в Израиле, но это произошло уже гораздо позже. И, как в истории с Шимоном, тоже благодаря девушке!

- Мы познакомились с ней в 1951-м году и женаты уже 63 года. Она и тогда была настоящей сионисткой, в отличие от меня, вспоминавшего о существовании еврейского народа лишь в дни бар-мицв и свадеб, когда мы все давали пожертвования в Керен Каймет Исраэль. И вот эта девушка начала делать мне «дырку в голове»: «Давай уедем в Израиль!» И что ты думаешь? Таки добилась своего! – смеется. - Мы прибыли сюда в 1962 году с пятерыми детьми. Все, кроме старшей дочери, которая живет в Сиднее, до сих пор здесь, - добавляет Тито. – Раньше  жили в киббуце. Для бывшего летчика там работы не было, но «крылышки» мне все же дали: назначили ответственным за птичник, где под моим началом оказались десять тысяч курей. – хохочет. -  Киббуц я любил, но мы покинули его из-за женщин. Они там были в большинстве и все за нас решали. Например, я предлагаю на нашем общем собрании: «В птичнике горы дерьма. Надо его вывозить. Давайте купим трактор!», а они голосуют против. Зато когда обсуждается покупка оборудования для косметических процедур, дружно поднимают руки вверх. И так мне этот матриархат надоел! Кругом одни женщины, и даже собака в доме и та сука, а не кобель, - смеется, поправляя на голове ковбойскую шляпу. Очевидно, это знак к тому, что следующий сюжет нашего рассказа будет происходить уже на Диком Западом. Но прежде я успеваю задать ему вопрос:

- Тито, где ты прячешь мальчика, который делает все эти домики?

В ответ он только смеется. Потом произносит:

- Я еще маленьким все время фантазировал и увлекался разными ручными поделками. Мой отец не сомневался, что я буду, как он, архитектором. А сын пошел в летчики! Но при этом не расстался со своими игрушками. А делать их я начал еще в школе – благодаря нашему учителю труда Паоло и жене тогдашнего чилийского президента, бросившей клич, что каждый больной или бедный ребенок должен получать в праздник подарок. Мы все время вырезали на уроках труда деревянных лошадок и другие красивые игрушки для бедных и больных детей. И меня это занятие жутко увлекало!

...Мальчик вырос, начал летать по миру и открыл для себя разные страны, где были иные пейзажи и города, совершенно непохожие на те, что он видел в Чили. Едва выпадала свободная минута, Тито брал в руки инструменты и старался воспроизвести увиденные картины, впрочем, не изменяя своей главной теме – Дикого Запада, которая вошла в его жизнь еще в далеком детстве вместе с любимыми вестернами и героями-ковбоями. И все это можно увидеть в его работах сейчас, важно лишь не пропускать деталей. У каждого домика, выстроенного Тито, есть секрет. Например, заглянув в одно из окошек, можно разглядеть в доме шерифа комнату с решеткой и томящегося в ней арестанта. А к салуну сбоку пристроена миниатюрная лестничка, по которой в номер к ковбою поднимаются девочки.

Может быть, Тито и сам представляет себя ковбоем, когда строит очередной домик, представляя, как его герой возвращается после долгой скачки домой, вешая на стену седло, поднимается по лестнице и усаживается за стол с неизменным стаканом виски в руке? Иначе чем объяснить это обилие мелких бытовых деталей? Ничего не пропущено!

Миры Моше

Первый израильский миниатюрист, 92-летний Моше Герберт Замтер, в отличие от Шимона Шахама и Ицхака Бродичанского, немногословен. Выходец из Германии с внешностью доброго папы Карло, в реальной жизни человек сдержанный и не спешит открыть свою душу. О том, куда он уносится в своем воображении, можно догадаться лишь по его работам, пронизанным ностальгией по ушедшим временам. Переплетная мастерская, обувной магазин, учебный класс с ровными рядами парт, которых не увидишь в современной школе...

- Все началось после того, как я вышел на пенсию, - начинает рассказывать Моше и тут же поправляет себя, - точнее, со старой соломенной занавески, пришедшей в негодность, которую жена собиралась отнести в мусорный ящик. «Подожди, не выбрасывай, - остановил ее я, - попробую из нее что-то соорудить». И сделал миниатюрное кресло. А потом еще одно. И столик. Тогда я, конечно, не думал, что из этого выйдет что-то серьезное, но постепенно увлекся и обнаружил в себе способность угадывать целые сюжеты в вышедших из употребления вещах и случайных находках. Однажды, гуляя по берегу моря, наткнулся на камни интересной формы и вдруг понял, что они напоминают мне говорящие головы. Что из этого в итоге вышло? Миниатюра «Гайд-Парк». Иногда идеи подсказывают сами находки, как в случае с этими камнями, иногда выуживаешь их из вороха воспоминаний, иногда они просто приходят ниоткуда.

...Спрашиваю Моше о том, какое впечатление детства было для него самым сильным. Задумывается.

- Что я помню из детства? А у меня его после тринадцати лет уже и не было. Мы приехали в Израиль без денег, языка, отец через два года умер, и мне пришлось быть за старшего. Кем я с тех пор только не работал! Даже научился книги переплетать. Самое счастливое воспоминание из моего раннего детства – первый день в школе. Я тогда получил сладости. Это было еще в Германии. А сейчас мне уже за девяносто... Альте-захен. Сила уходит и надо учиться с этим жить. Конечно, творчество – а я занимаюсь им уже тридцать лет, сделал сотни миниатюр - продлевает жизнь. Самое счастливое время для меня – это когда у нас с женой родились дети. У них, в отличие от моего, было долгое и прекрасное детство.

- А я прекрасно помню каждый момент своего детства, - подключается к разговору Тито. – У нас  была удивительно теплая и дружная семья, и мы очень любили друг друга. В Чили, конечно, шли разговоры о том, что идет война, но это было слишком далеко от нас, а о Катастрофе мы тогда еще ничего не знали...Если бы это было возможно, я бы предпочел хоть на мгновение снова стать шестнадцатилетним.

- Шестнадцатилетним? – переспрашиваю я. – Наверное, ты тогда переживал свою первую любовь?

- О, нет, не потому – в этом возрасте влюбляются каждую минуту, - смеется Тито. - Просто в шестнадцать я был таким молодым и красивым!

- С тех пор ты совсем не изменился, - добавляет жена Тито, - такой же веселый, с тем же чувства юмора, я тебя обожаю, - и произносит, обращаясь уже ко мне, - у меня самый лучший муж на свете и у нас с ним прекрасная жизнь.

...Тито растроган. Бросает на жену благодарный взгляд. В комнату поочередно заглядывают несколько маленьких девочек и мальчиков. Это правнуки моих героев. Приехали на выставку работ своих прадедушек. День был длинный. Слишком много впечатлений. Они устали и хотят ехать домой.  

26. Евреи - народ азартный!

«Миспар мавет» («Смертельное число») — пусть не пугает вас это жуткое название. Потому как относится оно к обычной армейской жеребьевке, определяющей, кому оставаться дежурным на военной базе в субботу, когда остальные счастливчики отправятся на выходные домой. Положиться на случай — оказывается, этой традиции еврейский народ придерживается со времен ТАНАХа. Во всяком случае, так утверждает уроженец Иерусалима Дорон Герцог, автор книги «Один жребий», рассказывающей об азартных играх в истории еврейского народа.

Книга написалась довольно случайно. Однажды приятель попросил Дорона исследовать историю лотереи «Древо жизни», проведенной в 1862 году одной йешивой*.  Тот принялся искать материалы, и вдруг его осенило: «Может быть, сохранились свидетельства и о других розыгрышах подобного рода?»  Дорон не ошибся.

Согласно одной из версий, братья Иосифа, бросившие его в яму, кидали жребий, чтобы определить, кому из них принести Иакову лживую весть о том, что сын его растерзан дикими зверями. А вот еще два свидетельства из Торы: Моисей попросил Фараона бросить жребий, чтобы назначить день окончания одной из египетских казней (дождь из лягушек); по указанию Моисея из 12 еврейских племен были выбраны по шесть старейшин, из которых он решил создать совет. По замыслу Моисея в совет должны были войти 70 человек, двое оказались лишними — кто именно, решали посредством жеребьевки. И кстати сказать, согласно Торе, первая урна («кальпи») появилась в глубокой древности, когда вышедший из Египта еврейский народ, прибегнув к воле случая, решал, какие земли Эрец-Исраэль предстоит заселить тому или иному племени. Вспомним и Иону, книгу которого евреи читают в Судный день. Когда на море разразился шторм, угрожая потопить корабль, люди на судне рассудили с помощью жребия определить провинившегосял перед Всевышним и вызвавшего его гнев. Трижды жребий показал на Иону. Виновника выбросили за борт, и буря тотчас утихла. Еще один пример: Иосиф Флавий повествует о последних часах защитников Масады: мужчины убили жен и детей, а затем — по жребию - друг друга. Последний из 960 осажденных поджег крепость и покончил с собой... Уместно будет вспомнить и о Пуриме. Ведь что такое «пур»? Это — «жребий». Аман и Ахашверош бросали жребий, в какой день они расправятся с евреями. А что такое «савивон» (ханукальный волчок) с его магическими буквами, как не средство для определения своего жребия, или, иными словами, судьбы?

Для Дорона было очевидно, что у всех этих явлений одна природа. В древности для раздела наследства нередко прибегали к жребию: легко поделить деньги, а как быть с вещами? Исследователь нашел свидетельство, как в маленьком еврейском местечке, где рождалось не так много младенцев, жребий определял, кому из моэлей выпадет делать обрезание новорожденному. Полномочия в еврейской общине Италии опять-таки распределялись посредством жеребьевки. С этой целью использовались либо листочки, на которых были указаны должности, либо кубики, либо черные и белые шарики. Так поступали во второй половине XVII столетия. А вот турецкие евреи в это же самое время аналогичным образом определяли сборщиков налогов, потому что работа эта считалась и трудной и непрестижной. Дорон обнаружил немало фактов, красноречиво свидетельствующих о том, что евреи очень часто бросали жребий, в том числе в самых ответственных ситуациях — начиная от выбора главы общины до назначения дежурного, которому предстояло приводить в порядок территорию у Стены Плача (эта обязанность считалась почетной).

Лотереи тоже древнее изобретение.  В 1873 году еврейская община Измира отпечатала на ладино полторы тысячи билетов и провела лотерею, чтобы собрать деньги на свадьбу для бедной девушки. Успех превзошел ожидания: все побежали их покупать, начался форменный ажиотаж. Дело в том, что победители лотереи получали хорошие призы и были обязаны отчислить пятую часть в пользу невесты-бесприданницы. Почетную роль «руки судьбы» исполнял рав общины. Любопытно, что иноверцы, проживавшие в Измире, прослышав про призы, тоже захотели участвовать в еврейской лотерее, и на следующий год билеты отпечатали на пяти языках и продали втрое больше. Подобная лотерея устраивалась в Измире четыре раза в год!

Дорон раскопал в архивах интересную историю из жизни иерусалимских евреев, которые во времена турецкого правления решили устроить лотерею и собрать средства на иешивы. Называлась эта лотерея «Дегель ха-Тора» («Знамя Торы») и поначалу была очень популярной не только среди местных евреев, но и в еврейских общинах других стран, куда агенты выезжали распространять билеты. В течение семи лет (первая лотерея состоялась в 1887 году) все шло великолепно, а в 1894-м разразился скандал, получивший название «дело Шмерлинга». Шмерлинг, проживавший в Яффо, был состоятельным человеком. Ему посчастливилось выиграть, первый приз. Однако получить его он не смог, так как секретарь организации, ведавшей проведением лотереи, изготовил для себя фальшивый билет, чтобы насладиться добычей. Не достались призы и другим удачникам, но уже по другой причине — в кассе лотереи оказалось слишком мало денег, а выигрыши были определены очень высокие; кроме того, как водится, часть денег была раскрадена лицами, причастными к лотерее. Разразился скандал. Обиженные евреи подали жалобу на устроителей турецким властям, началось расследование. Лотерею прикрыли, кто-то оказался за решеткой, кому-то удалось сбежать за границу. Дорону посчастливилось обнаружить в архивах письмо жительницы Иерусалима, которая просила еврейскую общину Амстердама собрать для ее семьи денег, поскольку муж, входивший в число организаторов лотереи «Дегель ха-Тора», ударился в бега, а ей нечем кормить детей.

Евреи с давних времен прибегали к жеребьевке в минуты опасности. Так, защитники Масады предпочли избежать участи рабов и умереть свободными. Но были подобные примеры и в период Катастрофы. Когда по требованию немецких властей евреи в одном литовском местечке должны были выбрать членов юденрата, они решили бросать жребий, поскольку добровольцев на эти малопочетные должности не нашлось. Или еще один исторический факт: во времена турецкого владычества вопрос о том, кому идти в армию, решался еврейской общиной с помощью жеребьевки, причем бумажки в урне были трех цветов. Черная означала армейскую службу; белая — остаться в резерве; красная — службу в городе («шомер ха-ир»). В еврейской газете за 1885 год опубликована заметка по поводу того, что эта система изрядно обогатила турецкие власти, поскольку у чиновника можно было купить соответствующий билетик и остаться в резерве.

Еврейские лотереи устраивались по всему миру. И поводы были самыми невероятными. Например, в 1831 году евреи Ковно провели лотерею, чтобы собрать средства для керосиновых ламп в синагоге электрическими. Для наглядности лампу изобразили и на билете. В Литве прибегали к лотереям, чтобы способствовать созданию еврейского театра; собирали средства в фонд сионистов из «Ха-Шомер ха-цаир» (первый приз — мотоцикл), в фонд будущей еврейской газеты. В Соединенных Штатах в 1948 году устроили лотерею, чтобы помочь еврейским детям, потерявшим в период Катастрофы родителей. Что же до Эрец-Исраэль, то здесь лотереи служили для сбора денег на библиотеки, йешивы...  Позднее разыгрывались земельные участки в Тель-Авиве и других городах. Обычно победителям лотереи предлагались
 хорошие призы, но случались и курьезы. Например, одна маленькая лотерея предлагала в качестве главного приза «подержанную машину в хорошем состоянии». 

Непременно следует вспомнить знаменитую еврейскую ОЗЕТ-лотерею, процветавшую в СССР в конце 20-х — начале 30-х годов (с 1927 года). Билеты ее печатались тиражом более чем в миллион экземпляров, в «клубе» ее состояло до 400 тысяч человек. ОЗЕТ-лотерея, разыгрывавшаяся в 1929 году была организована для сбора средств на «землеустройство и вовлечение в промышленность новых масс еврейской бедноты». Победителям обещали колоссальные призы: дом- квартиру из трех комнат в любом пункте СССР; полуторамесячный тур в США с посещением Нью-Йорка, Чикаго, Филадельфии, Бостона; месячный тур в Западную Европу по маршруту, выбранному победителем; месячный отдых в санатории в Крыму или на Кавказе. Тех, кто слегка промахнулся, ждали награды поменьше: заграничная складная лодка системы «Клеппер»; самовар; примус; американские вечные перья «Паркер»; собрания сочинений Толстого, Ленина, Горького или библиотека из 40 книг еврейских авторов (по выбору). В 1930 году ОЗЕТ- лотерея сулила победителям еще более колоритные призы: коровник на 50 голов; четырехмесячное кругосветное путешествие; грузовик; автомобиль «Форд»; трактор «Интернационал»; сеялку; сноповязалку; племенного быка; сенокосилку; инкубатор; соломорезку; гармонь; плуг-культиватор; борону "Зигзаг"; пару племенных кроликов; граммофон; балалайку; отрез на костюм; резиновое пальто. Таблицы выигрышей публиковались в газетах «Известия» и «Дер Эмес».

Поначалу советское правительство очень поддерживало эту кампанию, средства от которой шли на обустройство евреев Биробиджана, но ее размах и направленность (отделения ОЗЕТ-лотереи появились в других странах, в ней охотно участвовали представители еврейских общин Америки и Европы) вскоре оказались недозволенными. ОЗЕТ-лотерея закончила свое существование с ужесточением режима, ее организаторы и руководство были арестованы, а впоследствии — расстреляны.

Еврейские фамилии встречаются и среди руководства других, нееврейских лотерей разных стран. Филадельфия, 1861 год; Берлин, 1891-й; Амстердам, 1885-й... На каждом из билетов стоит подпись ответственного лица, и фамилии сплошь еврейские — Ицхак Лейбер, Яаков Иегуда... Особенно много лотерей проводилось в Голландии. Дорону удалось отыскать в архивах  карикатуру XIX века, на которой изображен агент — распространитель лотереи с характерным еврейским носом, пытающийся всучить прохожему билет. Под картинкой стихи приблизительно такого содержания: «Господин, купи лотерейный билетик, разыгрывается много хороших вещей. Глядишь, тебе повезет, выиграешь дом или лодку, а уж тогда не забудь про меня. Я сын Сары, третья дверь, за мостом. Так сделай же милость, купи билетик и будь здоров!»

А вот забавные случаи из нашего времени. Несколько лет назад один израильтянин, отчаявшийся продать по хорошей цене свою виллу в Северном Тель-Авиве, напечатал лотерейные билеты стоимостью в 100 шекелей каждый, где объявил это жилище главным и единственным призом. Желающих испытать судьбу нашлось немало, и в результате владелец получил за свои хоромы вдвое большую, нежели рассчитывал, сумму. Кстати, патент не новый. В начале позапрошлого века один иерусалимец разыграл в лотерею свой дом, чтобы устроить свадьбу дочери. В результате денег у него собралось столько, что хватило не только на пышную свадьбу, но и на новый дом. И таких фактов в истории было немало. Евреи — народ азартный. Впрочем, Дорон Герцог считает, что дело не только в этом: «Евреи — народ веры. Мы верим в то, что все происходящее в нашей жизни назначается Всевышним. И получается, что в действительности мы любим лотерею не только за деньги или призы. В подсознании нашем иное желание — почувствовать, как Он относится к нам, одобряет или порицает. Эта связь между успехом и верой в еврейской традиции очевидна».

* ешива

27. ШКОЛА ВЫЖИВАНИЯ ДЛЯ ГРАЖДАНСКИХ ЛИЦ

Момент истины

Через два после начала нового витка интифады одна из газет вышла с сенсационным заголовком: начиная с сентября израильтяне погибают в нашей стране от рук террористов каждые 48 часов. Среди рутины ежедневных сообщений о незначительных терактах, к которым многие начали было привыкать, это сообщение, выведенное простым арифметическим действием, было моментом истины. Потому что оно обнажило суть происходящего.

В Тель-Авиве тогда было несколько "русских" молодежных дискотек - "детских" и "взрослых", куда молодежь отправлялась со всего Гуш-Дана*. По пятницам в каждой из них собиралось до полусотни человек. "Дольфи" считалась "детской" дискотекой (от 16-ти и старше), и место это было известным и популярным. Вечером 1 июня здесь было особенно многолюдно, потому что девочек в этот день пускали бесплатно.

Дискотека должна была открыться в полночь. У дверей ее, по рассказам уцелевших, образовались две очереди. Террорист вклинился в людскую гущу и привел в действие взрывное устройство. По рассказам очевидцев, то, что происходило затем, напоминало ад. «Мы с другом находились в увольнительной. Пошли с ним в "Дольфи», где его ждала подруга. Здание уже было оцеплено, никого не пускали. Я показал армейское удостоверение и прошел туда. Это был кошмар - потоки крови, оторванные руки и ноги, повсюду раненые, крики. Я пересилил себя и бросился на помощь тем, кому еще можно было помочь. В армии я прошел специальный курс, умею перевязывать раны. Я не видел лиц, многие были изуродованы. О том, что большинство этих ребят из нашей школы, я узнал позже» (Илья). «Это была настоящая мясорубка. Моя подруга, с которой мы должны были здесь встретиться, сейчас находится в больнице "Ихилов" с тяжелым ранением бедра и с раздробленным коленом» (Авив).

...Вскоре в больнице «Ихилов», куда продолжали поступать раненые, появились услышавшие о теракте родители. Сюда же устремились дети, которым посчастливилось не погибнуть. Те и другие толпились у будочек информационного центра в ожидании вестей, ожидание было ужасным, родители начинали сходить с ума от рассказов свидетелей. Некоторые из них не выдерживали и, не дождавшись сведений, мчались в институт судебной медицины Абу-Кабир, куда свозили тела погибших.

Родители стояли напротив ворот патологоанатомического центра много часов. Внутрь их долго не пускали, расспрашивали о приметах. Здесь же, неподалеку от ворот, толпились жители окрестных домов. Они скандировали: "Шарон, проснись, веди нас на войну!" Родители, которых уже начали пускать на опознание, торопились пройти к воротам, закрывая лица от телекамер. Некоторых из них выводили из ворот уже под руки: увидев то, что осталось от их ребенка, они с трудом передвигали ноги. Те, о чьих детях еще не было известий, тешили себя надеждой, что, может быть, их дочь или сын - в числе тех троих тяжелораненых, которые находятся в реанимационном отделении "Ихилов" еще неопознанными. Назавтра к полудню, когда были опознаны все, надежды оставили их.

Владельца дискотеки, 27-летнего Михаила Каспи в момент теракта в "Дольфи" не было. Услышав, что где-то на набережной прогремел взрыв, он стал звонить своему компаньону Кириллу. Телефон не отвечал. Позже Кирилл позвонил ему сам, и в первый момент Михаил не узнал его голоса, настолько тот был не в себе от происшедшего.
"Это случилось у нас, - сказал Кирилл, - охранник и одна из помощниц тяжело ранены. Они в больнице, я с остальными нахожусь в соседнем клубе "Пача" - нас попросили уйти из "Дольфи", чтобы не мешать работе спасателей".

...С восьми утра в школу "Шевах Мофет", в которой учились шестеро погибших девочек, стали прибывать учителя, ученики и родители. Дети не хотели оставаться одни - они метались между больницами, навещая своих раненых одноклассников, и снова возвращались в школу. Выяснялись все новые подробности. Одна из двух погибших сестер незадолго до того отметила день рождения. Вспоминая об этом, дети начинали рыдать. Из состояния шока их не могли вывести даже опытные психологи, прибывшие в школу. Ударной волной от этого взрыва задело очень многих. «У меня погибли 19 человек. Я никого не знал из этих ребят. Но у меня такое ощущение, что все они - мои дети. И я не знаю, как мне избавиться от этой боли…»(Геннадий).  «Я не могу понять: как можно было сотворить такое с детьми? С девочками? Они еще ничего не успели в жизни... Когда мужчина против мужчины - это понятно. Но когда мужчина против детей?! Это у меня в голове не укладывается. Мне много раз за эти часы хотелось плакать, но я креплюсь из последних сил. Тут есть родители наших одноклассников, у которых такое горе, и мы должны их поддерживать» (Леонид).

…Ключи от квартиры, которые Илья Гутман бросил на стол в своей комнате, сказав родителям, что они ему не нужны, так как он уходит ненадолго и скоро вернется, до сих пор там лежат. Потому что Илья не вернется домой никогда.

* Район Тель-Авива с пригородами

Третья сирена

Мало кто знает о том, что в Израиле каждый год звучат не две сирены (в День Катастрофы* и День памяти погибших солдат*), а три. Третью можно услышать на месте бывшей дискотеки «Дольфи» 1 июня, в 23:45. Родители детей, погибших здесь семь лет назад в страшном теракте, сигналят автомобильными гудками – то ли зовут тех, кого уже не вернуть, то ли кричат миру о своей боли.

Трагедия произошла 1 июня в 23:45, в Международный день защиты детей - такая вот горькая ирония судьбы… Каждый год родители приезжают в этот день на набережную Тель-Авива, к месту, где погибли их дети, и в 23:45 зажигают там свечи и сигналят автомобильными гудками.

Страшная участь. Но не менее страшными были и последствия от ударной волны, разрушившей жизнь тех, кому посчастливилось уцелеть. Трудно жить «нормально, как все», когда в теле сидят осколки, которые опасно вынимать и боль настигает в самый неожиданный момент, а звук лопнувшей шины или запах гари воскрешают в памяти ужасные картины.

Алена Шапортова была самой тяжелой из тех, чье состояние называли безнадежным. Но именно ей посчастливилось выжить, а детей, у которых шансов было больше – уже давно нет в живых. Прогнозы врачей звучали тогда приговором: «Даже если девочка выживет, она будет «растением». Когда Алена пришла в себя, врачи считали, что вряд ли она встанет с инвалидного кресла. Но девочка начала ходить, к ней вернулась речь. И все это благодаря ее жизнелюбию, родительской вере и помощи многих людей, которые опекали семью в самый тяжелый период.

Игорь Малов, один из раненых во время теракта, прошел шесть тяжелых операций, выкарабкался, начал работать, а спустя шесть лет погиб при невыясненных обстоятельствах, словно судьба его тогда, у «Дольфи» пометила… Он ведь приехал в Израиль семь лет назад совсем не надолго, в гости, а теперь здесь и похоронен.

…Каждый год, 1 июня, неподалеку от места, где произошла трагедия, проходит церемония, посвященная памяти погибших детей, на которую съезжаются представители правительственных учреждений, тель-авивского муниципалитета, депутаты Кнессета, журналисты. К подножию памятника возлагаются цветы, звучат традиционные речи: «не забудем, будем помнить всегда…».  А потом, когда над набережной сгущаются сумерки, наступает ИХ время – тех, кто пережил трагедию, или потерял в ней своих близких. И нужно им совсем немного: чтобы осталось хотя бы это место, куда они смогут приходить всегда и зажигать здесь свечи.

* День Катастрофы - в память о евреях, уничтоженных нацистами
* День памяти погибшим солдат - в память солдат, погибших в израильских войнах

Школа выживания для гражданских лиц

...Когда в Израиле что-то случается, а случается, к сожалению, слишком часто, — все живут только этим событием, и ничем другим. И семьи, которых коснулось горе, в этот день (и несколько последующих дней — до следующего несчастья) находятся в центре внимания всей страны. В больницах тесно от прессы, телевидения, радио, социальных работников и добровольных помощников. Но неизменно наступает день, когда семья остается одна. Теракт – это верхушка айсберга. Не менее страшно то, что происходит после него…

О родителях, потерявших своих детей в терактах, можно сказать одной фразой: "Это не проходит никогда". Фразой, которая принадлежат Софье Маневич, похоронившей 15 февраля своего единственного ребенка — солдата Сашу Маневича, погибшего на тремпиаде* в Азуре вместе с другими мальчиками и девочками в военной форме. Все они — Ясмин, Кохава, Рахели, Офир, Саша, Дуду — были хорошими, домашними детьми: едва добравшись до базы, тут же звонили родителям, чтобы те не беспокоились. В то утро все семь мобильных телефонов замолчали навсегда. И родители, проживая в памяти предшествующий смерти день — 13 февраля, все годы пытаются понять, какой знак посылали им высшие силы, чтобы предупредить о несчастье. Они словно ищут подтверждения тому, что то была судьба, не случайность. А иначе — как жить с этой болью и ощущением, что мог бы подставить свои ладони, как подставлял их сотни раз, уберечь любимое дитя, но не уберег…

«В то утро я, как всегда, подняла Кохи,подвезла ее до тремпиады, поцеловала. Обычно она сразу шла к остановке, не оглядывалась. А тут почему-то оглянулась, посмотрела на машину. Я опустила стекло: «Доченька, что-то не в порядке?" — "Да нет, мама, все в порядке", — помахала мне рукой и пошла. Я приехала на работу. Позвонил муж: "Кохи взяла телефон?" И тут девочки сказали мне: "Говорят, в Азуре был теракт на остановке". Я посмотрела на часы — было около восьми. Я начала кричать: "Моя Кохи там!" Говорят, сердце матери не обманывает. Меня успокаивали, а я твердила одно: "Если бы Кохи была жива, она бы позвонила". А потом я увидела в телерепортаже с места теракта ее сумку с рекламой "Кока-колы". Кохи в тот день была выходная и в часть поехала, потому что ее попросили кого-то подменить» (Татьяна Полонская).

«Саша утром обычно не завтракал — брал бутерброд с собой. Около двери я встала на цыпочки, чтобы его поцеловать, — сын у меня был высокий, а он, смеясь, меня оттолкнул, мол, уже не маленький. И пошел. Бабушка услышала о теракте по радио РЭКА*. Обычно Саша около девяти всегда звонил, когда добирался до базы, а потом телефон отключал. И вот в 9 звонка нет. В полдесятого нет. Я хожу из угла в угол в салоне, мама ходит из угла в угол в спальне. Ждем. А он все не звонит. Наконец, в 11 — звонок. Я бросаюсь к телефону, а там незнакомый голос: "Когда ваш сын уехал из дома?" Я сразу даже не поняла, что это звонят из части. А в 12 к нам уже приехали из службы оповещения. У меня было накануне дурное предчувствие. Саша позвонил, сказал, что приедет домой ночевать, а я его отговариваю: "Сынок, не надо. Останься на базе". Он даже обиделся: "А-а, ты не хочешь, чтобы я приехал домой. Нас потом полторы недели с базы не отпустят. Мама, я так хочу домой". У меня всегда был дикий страх за него. Все лето Саша из-за меня просидел дома у компьютера. Соберется на дискотеку, а я: "Сынок, не ходи, сейчас такое опасное положение..." И он остается. И все равно не уберегла». (Софья Маневич)

«В то утро я почему-то обнимала и целовала Ясмин дольше, чем обычно. Мы так хорошо провели с ней выходные. Помню, как сказала ей: "Как быстро пролетело время!", а она мне в ответ: "Все хорошее, мама, почему-то всегда кончается быстро". Дочка вышла из дома такая красивая, с улыбкой, в чистенькой куртке... И не позвонила. Обычно мы перезванивались с ней по 7-8 раз на дню. Потом позвонил с работы муж, сказал, что в Азуре что-то случилось и он боится за Ясмин. А я ему: "Ну почему из всех солдат именно Ясмин?", а у самой все внутри замерло. Ее телефон не отвечал, мы с мужем примчались с работы домой, начали всюду звонить — на базу, в больницы. А в 12 к нам уже приехали со страшным известием. (Смадар Криси)

«У меня в последние две недели было тяжелое предчувствие — раньше такого не случалось. Когда Рахели возвращалась домой, я каждый раз говорил себе: "Слава Богу, она вернулась". В то утро я довез ее до тремпиады, она вышла из машины, я посмотрел в зеркало, как она переходит дорогу, подумал с облегчением: "Ну вот, все в порядке, она уже на остановке, и автобус на подходе". Только приехал на работу — сообщение о теракте. И тут же мне звонит старшая дочь (она отслужила в армии и хорошо знает эту тремпиаду): "Папа, у Рахели телефон не отвечает". Я побежал по коридору, мои товарищи за мной: "Рами, что случилось?" — "Моя дочь там…» Дома включили телевизор, звоним куда-то, растерянно смотрим друг на друга…Не хочется верить. Когда к нам пришли – все надежды умерли». (Рами Леви)

«Дуду в то утро должен был заступить на другую должность — получил новое звание, а нашивки пришить не успел: так и остались лежать на столе. Накануне он как будто к чему-то готовился. Подстриг волосы, ногти, надел белую рубашку, но вечером почему-то никуда так и не пошел. Утром я его разбудила и прижимала к себе, как в детстве, а Дуду только смеялся: "Ну что ты, мама..." Я положила его куртку на батарею, чтобы согреть — зима, холодно, а он у меня нежный мальчик, единственный сын, остальные — дочери. Приготовила тост, теплое питье, напомнила, чтобы не забыл куртку. Я пошла на работу, в детский сад. В тот день мы должны были отмечать день рождения одного мальчика. Ждем его. И вот он приходит с мамой, а она говорит: "Был теракт в Азуре". И меня словно ножом ударили в сердце, я сказала себе: "Там мой Дуду". Звоню ему — не отвечает. Пошла бродить по улицам, как безумная. В 12 сообщили нашим соседям, что их сын Офир Мегидиши погиб. Меня как пронзило: "Офир поехал в часть вместе с Дуду". С этой минуты я уже не помнила как меня зовут, кто я. К нашему дому подъехала машина, вышли трое военных. Соседи показали им на меня. А я кричу: "Только не ко мне!" — и бегу от них. Кто-то тронул меня за плечо: "Извините, но ваш сын..." — а я на него с кулаками, кричу: "Нет! Нет!" Я все надеялась, что Дуду в больнице, что он жив». (Тами Илуз)

...Были еще двое ребят, которые разделили участь солдат, ожидавших автобуса на тремпиаде в Азуре 14 февраля, но, к сожалению, о них некому было рассказать. Родители Офира Мегидиши после смерти сына находились в очень тяжелом душевном состоянии, а родные Голи Вайнер слишком далеко отсюда — во Франции. Голи репатриировалась в страну одна, хотела служить в израильской армии. И погибла на пути в свою воинскую часть

Как выживают родители, потерявшие детей-солдат в теракте?

Татьяна Полонская, мать Кохавы, за несколько месяцев похудела на 19 килограммов. Когда я увидела ее фотографию полугодовой давности, где она снята в обнимку с дочерью, то просто не узнала ее в этой пышной, цветущей, улыбающейся женщине со снимка. Салон квартиры Полонских напоминает мемориал. Повсюду — фотографии 19-летней Кохавы Полонской. В углу — большая стеклянная витрина, где выставлены вещи погибшей девочки. Над витриной — израильский флаг, большой портрет в рамке: Кохи снята улыбающейся и в солдатской форме (она мечтала служить в боевых частях, но ее туда не взяли из-за врожденного порока сердца), горящая лампочка в форме поминальной свечи. Под стеклом — телефон Кохавы, который навсегда замолчал утром 14 февраля; часы, которые до сих пор идут; погоны; книжка "Вероника решила умереть", которую она взяла в дорогу и не успела дочитать; маленький кожаный ремешок с ее именем из родильного дома, сохраненный Татьяной; записочки и забавные зверюшки с ее армейского стола. (Татьяна Полонская: "Они и в армии оставались детьми. Продолжали играть в игрушки. Моя девочка не знала, что такое любовь, — она только недавно познакомилась с мальчиком. Не успела... А у нас в душе осталась пустота, которую ничем не заполнить. Когда мы сделали эту витрину, мне стало чуть легче. Мне кажется, Кохи со мной, в этой комнате, где с каждой стены на меня глядят ее портреты. Я превратилась в домоседку. Мне не хочется расставаться с дочерью даже на полчаса").

Мать Давида Илуза поседела в 42 года и считает, что ее жизнь закончилась. Она закрыла на ключ дверь комнаты, где жил ее сын, и боится к ней приближаться. Семья Илуз собирается сменить квартиру, в которой они пережили столько горя. Тами узнала от других солдат, что ее сын вместе с Офиром Мегидиши упустил в тот день предыдущий автобус, солдаты просили водителя открыть дверь, но он не сделал этого. (Тами Илуз: "Мне говорили, что этот водитель теперь страшно переживает, но даже если он придет ко мне через десять лет, я его не прощу. Никогда не прощу. Он мог спасти жизнь моему сыну и не спас. Я не в состоянии находиться дома, кружу по улицам, говорю сама с собой. Мы не включаем радио и телевизор — не можем слушать новостей о новых терактах. Наш дом - пустой. Печальный. Каждую субботу мы садимся за стол и начинаем плакать. Дуду хотел служить в боевых частях, но я его не пустила. Хотел пойти в летчики — не пустила. И в подводники не пустила. Я так боялась за него, а он погиб в нескольких десятках километров от своего дома, не в бою, а на автобусной остановке. Если бы я знала в то утро, что Дуду не вернется, я бы заперла дверь на три замка и никуда бы его не пустила. Я не верю, что он ушел навсегда. Я продолжаю ждать".)

Рами Леви просиживает вечерами у компьютера, читая стихи, которые помещают армейские друзья Рахели на сайте, открытом в память о ней ее парнем, с которым она познакомилась в армии. (Рами Леви: "Друзья Рахели, которых мы при ее жизни видели раза два, а некоторых не знали вовсе, постоянно звонят нам и навещают нас. Ее командиры тоже часто звонят, говорят, какой хорошей солдаткой была наша дочь. В части, где жила Рахели, открыли мемориальную комнату, куда я возил всех своих друзей и соседей. Они жалели, что только после ее смерти узнали о том, какая талантливая девочка жила с ними рядом. Не представляю, как бы я пережил ее смерть, если бы не поддержка всех этих людей").

...Солдаты-ашкелонцы, погибшие на тремпиаде в Азуре, похоронены в одном секторе кладбища. Когда на могилу Ясмин приходят ее родители, Смадар и Хаим, возникает ощущение, что трагедия случилась вчера. Хаим так плачет и зовет дочь, что на это невозможно смотреть без слез. (Смадар Криш: "Наша девочка была полна любви. Она обо всех заботилась, всем помогала. Ей очень нравилось в армии, она училась на офицерских курсах. Мы совершенно не справляемся со своим горем, не верим в случившееся. Очень скучаем по Ясмин. Мне снится иногда, что она возвращается...")

Софья Маневич заказала в фотомастерской большой портрет сына — он снят в форме и с оружием, незадолго до своей гибели. Сашину комнату она оставила нетронутой — все вещи лежат так, как он их оставил в то утро. (Софья Маневич: "Я знаю, что такое не проходит никогда. На людях я держусь, дома — заливаюсь слезами. У меня ведь, кроме Саши, никого. Всю жизнь его одна растила. Я так боялась за него.")

...Они были очень хорошими детьми. Когда другим бывало больно, Кохава воспринимала чужую боль как свою. Она вынянчила своего племянника. Успела написать книгу — пособие о том, как пользоваться компьютерами в армии. Дуду был одаренным математиком, прекрасно разбирался в электронике. И еще - прекрасным баскетболистом. Помогал старикам. О нем помнят всюду, где он успел побывать в своей недолгой жизни. У Рахели и Ясмин было очень много друзей, эти светлые и веселые девочки делились своим душевным теплом со всеми, кто в этом нуждался. А кроме того, были очень способными — обе с отличием учились в армии на разных курсах. Офир Мегидиши служил в Ливане. Когда его мать тяжело заболела, он перевелся в часть, которая была поближе к дому, чтобы ухаживать за ней. Саша Маневич был главным помощником матери, все делал по дому. Этой семье, репатриировавшейся из Брянской области шесть лет назад, жилось в Израиле нелегко.

...Родители погибших теперь встречаются в Ашкелоне, в доме Полонских. Они хотят собрать средства и установить в Азуре обелиск с именами детей — на том месте, где они погибли.

* тремпиада - остановки, где солдаты ловят попутные машины, чтобы добраться до своей военной части
* РЭКА - радиовещание в Израиле на русском языке

«Скорая» под огнем, или врачи в бронежилетах

Бронированные амбулансы, бронежилеты и каски для медиков - все это появилось на вооружении израильской "Скорой помощи" только с началом интифады «Эль-Акса» . Даже если теракт происходит в периферийном городе, где ежедневно несут вахту всего два амбуланса, на месте трагедии уже в течение 10 минут оказывается несколько десятков машин со спасателями в белых халатах. Нередко им приходится выносить пострадавших из-под огня. Как им это удается? И какой ценой?

Избежавший линча

...Боазу Бейлинсону выпало дежурить в канун праздника Рош ха-Шана*. Дежурство заканчивалось, машина, в которой, кроме Боаза, находились две девушки-доброволки, возвращалась на станцию, когда по рации передали, что в районе Храмовой горы, куда накануне поднимался Шарон, - беспорядки, есть раненые, и надо ехать туда. Амбуланс Боаза Бейлинсона прибыл на место первым. На подступах к Храмовой горе творилось невообразимое - огромные толпы молодых арабов, крики со всех сторон. Боаз вышел из машины: «Где здесь раненые?» - «Убирайся отсюда! Не нужна нам ваша помощь!» - он едва успел заскочить в кабину скорой, как на нее обрушился такой град камней, что противоударные окна не выдержали, и стекла брызнули внутрь машины. Боаз попытался отъехать назад, но лесенка «скорой» застряла в груде камней. В этот момент огромный булыжник влетел в лобовое стекло и угодил ему в руку, которую пронзила резкая боль. Боаз оттеснил девушек назад и закрыл их своим телом. Следующий булыжник угодил ему в голову. Боаз выдернул из кобуры оружие, и в этот момент услышал, как кто-то позвал его по имени. У открытой двери стоял фельдшер-палестинец, с которым Боаз когда-то учился на курсах: машина «Красного полумесяца» тоже прибыла в район беспорядков.

Палестинские медики быстро освободили от камней ступеньку израильского амбуланса, и Боаз смог тронуться с места. На его машине уже висели несколько арабских парней, выкрикивая угрозы. Проехав несколько десятков метров сквозь расступающуюся толпу, Боаз увидел, что ему навстречу движется машина с его станции. Эвакуация произошла в течение считаных секунд, но град камней настиг и вторую машину: в отличие от первого амбуланса, стекла в ней были обычными и тут же брызнули осколками во все стороны. К этому времени подожженный толпой «амубаланс» Боаза уже лежал на боку, превращаясь на глазах в гигантский факел.

Множественное ранение головы, сломанный палец на руке - по мнению Боаза, он отделался тогда, в первый день с начала интифады «Эль-Акса» легко: если бы не палестинские медики, вряд ли удалось бы избежать линча. В такие моменты, когда надо быстро спасать людей, Боаз ни о чем не думал, а только делал все так, как его учили. Страхи приходили позже, когда он прокручивал в памяти картины происшедшего.

…Через полтора месяца после этого происшествия Боазу пришлось выносить под огнем раненого террористами жителя Гуш-Эциона, машина которого была обстреляна на пустынной дороге. Пострадавшего успели довезти до больницы, но он умер на операционном столе.

Переживший тишину

Теракт в «Дольфи» был для Ильи Дубнера первым, на который он выехал в качестве парамедика* израильской скорой помощи. Его амбуланс прибыл на место трагедии одним из первых. Илья вышел из машины, и в первый момент ему показалось, что это какая-то ошибка - ТАКАЯ вокруг стояла тишина...  А потом Илья увидел эту лежащую на земле в крови очередь из молоденьких девочек. Как они стояли у входа в дискотеку - так и полегли одним рядом. Спасатели принялись сортировать раненых, отмечая тех, что находились между жизнью и смертью, красными ленточками, а остальных - зелеными и оказывать пострадавшим неотложную помощь.

...Не меньшее потрясение ожидало Илью впереди, когда он, уже работая в иерусалимском отделении МАДА, сам едва не погиб в теракте возле поселения Ефрат. Их амбуланс стоял на окраине поселения. Израильтяне мыли машину, когда к ним подошел мальчишка из арабской деревни. На вид - не больше 15 лет. Маленького росточка, в куртке. Они спросили: «Куда ты идешь?»  Он только успел ответить: «За сигаретами в «супер»», и тут же раздался громкий хлопок. Илья увидел оторванную голову арабского подростка, и оседающего на землю Асафа Перельмана - солдата, который, находясь в увольнительной, поехал с их машиной в качестве добровольца. Илья с водителем амбуланса бросились к Асафу. У него была открытая рана живота,  обе руки почти оторваны. Асаф был еще в сознании, ему вкололи морфий и принялись оказывать первую помощь. По пути в больницу делали инфузию и думали об одном: только бы довезти... К счастью, Асаф выжил. Кстати, он был одним из тех, кто, рискуя собой, вытаскивал из-под огня солдата-друза во время беспорядков у гробницы Йосефа.

…Потом был взрыв автобуса в Кирьят-Менахем: в нем ехали школьники. Медики пытались спасти даже тех раненых, у которых уже не дышали, пытаясь запустить их сердце. Илье пришлось делать интубацию тяжелораненой девочке, чтобы она начала дышать. До больницы ее довезли, но она скончалась на столе хирурга. Позже родители погибших спрашивали спасателей, что их дети говорили перед смертью, какими были их последние слова. Щадя родительские чувства, им приходится тщательно взвешивать каждое слово и опускать жуткие подробности.

Врачи в бронежилетах

В первые минуты после теракта царит хаос, сопровождающийся паникой. Добавим к тому же десятки зевак, которым все нипочем - как работникам МАДА удается спасать людей в таких условиях? Впрочем, как показывает практика, удается, и очень эффективно, даже умудряясь - с помощью громкоговорителя - призвать на помощь тех же самых зевак для эвакуации раненых.

В МАДА существует специальный оперативный отдел, где медиков учат, как надо вести себя в экстренных ситуациях.Во время учебных занятий, имитирующих крупный теракт, многократно отрабатывается действие каждого работника спасательной группы. Готовность МАДА к подобным ситуациям можно сравнить с механизмом взведенной пружины: служба неотложной помощи находится в состоянии повышенной готовности 24 часа в сутки. У работающих в данный момент в режиме «стэнд бай»* амбуланс стоит рядом с домом. Каждый из них может получить сообщение в любой момент. В этот режим постоянной готовности вовлечены семьи тех, у кого есть дети: они заранее должны позаботиться о том, с кем те останутся в случае вызова на работу одного из родителей.

В периоды обострения интифады, когда израильским медикам приходится иметь дело с большим количеством пострадавших, они действуют быстро и эффективно. На этот счет разработаны четкие инструкции для каждого участника спасательных работ. Чтобы быстро эвакуировать с места теракта раненых, водитель амбуланса оставляет в машине ключ зажигания, чтобы ею мог воспользоваться другой водитель, пока сам он занят транспортацией тяжелораненых (водители в МАДА одновременно являются санитарами, для чего заканчивают специальные курсы). Кроме того, в каждом амубалансе имеется большое количество вспомогательных средств для оказания первой помощи (перевязочного материала и т.п.), которыми может воспользоваться любой доброволец, участвующий в спасательных работах. Прибывающие на место первыми, медики мгновенно оценивают масштаб события, безошибочно сортируя тяжело и легкораненых (первых отмечают красной ленточкой, вторых - зеленой), чтобы спасти максимальное количество пострадавших - в этом смысле первые минуты очень важны. Одним словом, схемы настолько отработаны, что спасателю не нужно ждать чьих-то команд, или думать над тем, что ему делать, он включается в работу автоматически, не теряя ни секунды и безошибочно определяя приоритетность своих действий. Добавлю еще, что на вооружении армии в белых халатах есть все необходимое для работы в экстренной ситуации - от бронежилетов до  бронированных амбулансов. Спасатели слаженно работают с армией и полицией, добиваясь скорейшей эвакуации раненых в безопасное место, чтобы те не пострадали во время возможного повторного теракта.

Опыт, накопленный Израилем в этой области, уникален. В МАДА часто обращаются за опытом службы экстренной медицинской помощи из других стран. Специалисты МАДА печатают свои статьи о том, как они спасают пострадавших во время крупных терактах, в специальных научных журналах. На международной конференции специалистов служб «скорой помощи», проходившей в США, выступление представителей израильской службы «Маген Давид Адом» вызвало настоящий фурор. Тут следует заметить, что прежде лучшими в этой области считались ирландцы, столкнувшиеся раньше других со случаями взрыва автобусов и общественных зданий, опыт которых израильтяне в свое время тщательно изучали.

Уникальность МАДА состоит еще и в том, что эта служба, в силу особенностей нашей страны с ее небольшой территорией, обслуживается не только силами профессионалов, но и многочисленные добровольцев. Кроме государственных дотаций, МАДА получает многочисленные пожертвования от жителей страны и благотворительных еврейских организаций других стран.

... Мне удается побывать в святая святых «МАДА» - на главном диспетчерском пульте (кстати, защищенном от любых  атак, вплоть до химической и ядерной), куда сходится вся информация о терактах и откуда поступают главные распоряжения, позволяющие управлять ситуацией. На экране проецируются все данные о погибших, раненых, задействованных амбалансах и о том, в какие больницы поступают пострадавшие. Зрелище впечатляет. Но лучше, если бы во всем это не было нужды.

* Рот ха-Шана - Новый Год в еврейской традиции, празднуется осенью
* парамедик - фельдшер
* режим «стэнд бай» - готовность немедленно выехать на место происшествия

Отдаленные последствия

Искусство выживания во время войны и после нее – не одно и то же. Войны в Израиле долго не длятся. Чего не скажешь о последствиях. И не только экономических. Например, пост-травма. Она, как известно, не имеет срока давности.
Осенью 2012-го, когда из Газы впервые полетели ракеты в центр страны, Форум в защиту русскоязычных семей открыл  для своих бывших соотечественников «горячую линию», куда любой мог позвонить со своей бедой и страхами, получив поддержку, утешение или профессиональный совет. За три недели войны на линию позвонили две сотни человек со всей страны. И пятеро специалистов, дежуривших на ней, обратили внимание, как незаметно меняется ощущение людей, обращающихся за помощью. Если в первые дни  многие были охвачены страхом, а иные переживали настоящую панику, то вскоре люди стали гораздо спокойнее, убедившись в том, насколько надежно защищает территорию Израиля от обстрелов  система «Железный купол». Теперь они обращались больше не за утешением, а за конкретным советом.

В один из дней на линию позвонила молодая мать. Она где-то вычитала, что кормление ребенка во время сирены уберегает его от страха. Женщина спрашивала, можно ли этому верить. Ей ответили ей, что малыш реагирует не на сирену, а на состояние кормящей матери. Если она в этот момент спокойна, то и он будет спокоен.

Очень много было звонков от одиноких людей, которым хотелось поделиться с кем-то своими переживаниями. А так же от дедушек и бабушек, на попечении которых в это тяжелый для страны период оказались внуки. Причем, тех, что звонили с севера, больше интересовали чисто практические советы – как занять ребенка. Как выяснилось, им еще не приходилось брать к себе внуков, живущих с родителями на юге, на такой долгий период. Из-за интенсивных обстрелов юга дети привезли к бабушкам и дедушкам на время войны внуков, которые при других обстоятельствах ходили бы в это время в своем городе в летний лагерь. Поскольку родителям надо работать, а летние лагеря закрыты из-за проблем безопасности, внуков отправили к старикам, живущим на севере. А вот дедушек и бабушек с юга, которые в течение целого дня оставались одни с внуками под воем сирен, поскольку родители детей вынуждены были работать, интересовало совсем другое: как уберечь ребенка от психологической травмы, объяснить ему в доступной форме происходящее. Женщина, муж которой получил армейскую повестку и воевал в Газе, не находила себе места, в то время, как супруг, по ее словам, был совершенно спокоен, когда связывался с ней «оттуда». Впрочем, ее состояние можно понять, как и состояние жительницы севера, переживающей пост-травму еще со времен Ливанской войны. Она рассказывала, что впадает в панику всякий раз, когда слышит звук сирены даже в телерепортаже, находясь в этот момент в полной безопасности на другом конце страны.
…Однако, в 2012-м ракетная война уже никого не застала врасплох, как это было в 2006 году, во время Второй Ливанской Войны. Учения и инструктаж службы тыла, проводившиеся задолго до реального обострения ситуации, принесли свои плоды: люди четко выполняли все инструкции в случае ракетных обстрелов, чтобы обезопасить себя и своих близких.

Неизвестность пугает больше, чем достоверное знание о происходящих событиях, насколько бы тяжелы они не были. И надо отметить, что дефицита в информации у израильтян нет. Информационный центр службы тыла, оборудованный сотней линий связи с гражданским населением, принимает тысячи звонков. Даже обладателям современных мобильных телефонов, имеющих выход на любые сетевые ресурсы и автоматически принимающих предупреждения службы тыла, по-прежнему важно услышать живой голос представителя службы тыла. Специалисты центра - солдаты срочной службы и резервисты способны отвечать на звонки на нескольких языках, когда же речь идет о редко встречающемся в Израиле языке, к линии подключается переводчик, сотрудничающий со службой тыла. Надо ли говорить о том, что каждый из дежурных по линии проходит специальные курсы, ведь он должен дать исчерпывающий ответ даже в случае самой непредвиденной ситуации.

Войны заканчиваются, и Израилю приходится сталкиваться с более отдаленными их последствиями. Многим понадобится психологическая помощь, чтобы избавиться от пост-травматического синдрома. Израильские методы лечения пост-травмы – одни из лучших в мире. Опыт, который маленькая страна приобретает с каждой войной, тяжел, но бесценен.

«Гапаим»* - предприятие, где производят протезы на все НЕСЧАСТНЫЕ случаи жизни. Израиль переживший за свою короткую историю не одну кровопролитную войну и множество терактов, побил все рекорды по количеству тех, кто нуждается в продукции «Гапаим». Здесь делают все возможное и невозможное, чтобы придумать такие протезы, которые бы максимально имитировали функции утраченной конечности и избавляли пострадавшего от ощущения физической неполноценности. Например, протез кисти руки, напичканный электроникой, пальцы которой сгибаются как подлинные.

28. Неисповедимы пути любви

Королева и поэт

Она – королева еврейского народа, а он – богемный поэт, известный немногим. Она аскетична, он редко бывает трезв. Ее любовники – люди известные, их имена произносят вполголоса, он волочится за каждой юбкой. Ей - за сорок, ему - еще нет тридцати. Неисповедимы пути любви. Их яркий роман, продлившийся всего год, оставит по себе след - письма, стихи, посвященные ей, и дочь - как неопровержимое свидетельство того, что эта любовь действительно была, потому что Господь дарит красивых и талантливых детей только людям, истинно любящим друг друга.

Неисповедимы пути судьбы. Ее после смерти быстро забудут, а его любовную лирику неожиданно извлекут на свет, она обретет вторую жизнь и подарит автору известность. Пройдут годы, и они встретятся еще раз – на страницах Краткой еврейской энциклопедии, где актрисе Ханне Ровинеим и поэту Александру Пэнну посвятят большие статьи.

...Ханна Ровина родилась в начале прошлого века в семье богатых хасидов в городке Березино Минской губернии. Ученица Вахтангова, участвовавшая в создании «Габимы", она блистала многие годы на израильской сцене и объездила с театром весь мир. Существует легенда, что Ханна Ровина дала клятву посвятить свою жизнь театру и не выходить замуж. Она играла только главные роли (самая знаменитая - роль Леи из спектакля "Диббук"), за что была нелюбима другими актрисами, считавшими, что их карьера не сложилась именно из-за нее.

Говорят, что в жизни Ханна Ровина была человеком властным, знающим себе цену и несентиментальным. Она никогда не была замужем, но пользовалась успехом у мужчин. Была ли она красива - с ее резкими чертами лица, тонкими губами, короткими, слегка вьющимися волосами, - трудно сказать. Потрясающее впечатление производил ее аристократизм, завораживала магия актрисы. Когда Ханна появлялась на сцене, от нее невозможно было отвести взгляд. Ее никогда не видели без макияжа, без шляпы и перчаток, она всегда носила туфли на высоком каблуке. Словно примерив на себя однажды роль "королевы еврейского народа", она так и не смогла с ней расстаться.

Ханне Ровиной было уже 44, когда она полюбила Александра Пэнна, эмигранта из России, красивого, талантливого, сильно пьющего поэта, который был младше ее на 17 лет. Она встретилась с ним, когда ее слава была в зените: Ханну Ровину узнавали на улицах Тель-Авива, газеты посвящали ей целые полосы (позже, когда актриса ждала ребенка от Пэнна, с сообщений о ее здоровье начинались сводки новостей по радио). А он был непутевый, женатый, больше известный своими пьяными дебошами, чем стихами - в те времена его печатали мало. Но Пэнн был чертовски красив. Роман длился ровно год, после рождения ребенка Ханна Ровина и Александр Пэнн больше не встречались, хотя и жили в одном городе.

Ей была суждена долгая жизнь – 91 год, ему было отпущено гораздо меньше.

Но у них состоится еще одна встреча – уже после смерти. Встреча на экране. Звезду «Габимы» Ханну Ровину сыграет звезда «Гешера» Евгения Додина, уроженка Белоруссии, как и Ханна, а поэта Александра Пэнна – актер Цак Берман.

Начинается сюжет фильм с эпизода, когда Усышкин (действие происходит в 1930-е годы) отказывается дать деньги «Габиме». Он кипит от возмущения: «первая леди театра» Ровина (так называла ее пресса) не может играть роль проститутки, которую ей отвели в новом спектакле!

По фильму Ровина знакомится с Пэнном во время читки пьесы Бернарда Шоу «Ученик дъявола». Опоздавший на читку поэт тут же начинает флиртовать с молоденькой актрисой и при этом умудряется пригласить на свой день рождения Ханну Ровину, та отказывается: звезда «Габимы» не может прийти в богемное кафе, где будет пьянствовать шумная компания. И все же в назначенный час она появляется там - красиво одетая, с идеально уложенными волосами. С этой минуты начинается их бурный роман - со ссорами, примирениями, с любовью...

Удивительная история стареющей актрисы, полюбившей молодого поэта.

- Я всматривалась в ее фотографии, слушала ее голос, сохранившийся на пленке, говорила с теми, кто ее знал, -рассказывает Евгения Додина, - и все отчетливее понимала, какие мы с ней разные. Ханна жестче меня: она знала себе цену, была непререкаема в своих суждениях. Она царила в театре многие годы - можно сказать, всю жизнь, потому что театр и был ее жизнью. Мы были разными. Но что-то, чему нет названия, уже происходит, едва начинают снимать фильм. Я захожу в гримуборную Ханны Ровиной, сажусь наугад в одно из кресел, и актер «Габимы" Шломо Баршавит вдруг говорит мне: "Вот в этом кресле она всегда и сидела".

- Если бы ты работала с Ханной Ровиной в одном театре, вы могли бы подружиться?

- Мне кажется, она не была способна дружить с актрисами. Ханна - человек одинокий, она жила, как одинокая птица, была замкнута и никого в свою жизнь не пускала. Но в нашей судьбе определенно есть совпадения. Когда я познакомилась с Ави, он тоже был женат, но наш роман закончился браком. У меня, как и у Ханны, родилась дочь. В жизни Ровиной был человек, благодаря которому она состоялась как актриса. В моей жизни таким человеком стал Евгений Арье. Вахтанговцы создали "Габиму", мы - "Гешер": и в том, и в другом случае речь идет об актерах из России. Ровина играла женщину, в которую вселяется злой дух - эта роль ее и прославила. Когда я играла Ханну Ровину в кино, одновременно я репетировала в театре роль польки, из которой изгоняют дьявола. Еще одно совпадение или нечто, чему нет названия...

Потом мне вспомнилось, как я, 15-летняя девочка из Могилева, захотела увидеть Москву, села в поезд, а в пути вдруг подумала: "Что же будет с родителями? Они ведь с ума сойдут" - и сошла на ближайшей станции, чтобы вернуться назад. Эта станция называлась Березино, где родилась Ханна Ровина. Мне интересно было ее играть, но это не мой характер. Одно я знаю точно: эта роль возникла в моей жизни не случайно.

- Вахтанговцы, основавшие "Габиму", играли в старой манере, которую сегодня трудно воспринимать: весь этот пафос, патетика...

- Это так. Но я видела пленки с записями последних спектаклей Ханны Ровиной, где ей уже много лет. Она совершенно не чужая нам - видно, какая это замечательная актриса.


- А что касается личности? Ведь ты играла историю любви.

- Прежде всего мне хотелось сыграть женщину - противоречивую, со всеми достоинствами и недостатками ее характера, чтобы она не была "маской", "памятником" - из нее при жизни сделали легенду. Мне кажется, это получилось. Например, моя героиня может накричать на гримершу, сорваться на домработнице, потому что ждет Пэнна, а он не приходит. Она,
такая сильная на сцене и в жизни, оказывается, может быть слабой - в любви. Когда Пэнн заваливается к ней среди ночи пьяный со своими собутыльниками, она уничтожает его буквально парой фраз, но, понимая, что он сейчас уйдет, умоляет остаться.


- Почему у этой истории такой печальный конец?

- Мне кажется, Пэнн просто не выдержал славы актрисы, ее давления. Он все время был в ее тени, все время при ней, и ему трудно было с этим примириться. А с ее стороны это был,
конечно, поступок. Женщина, вся жизнь которой высвечена софитами в буквальном и переносном смысле слова, решается связать свою судьбу с чужим мужем, пьяницей, который к тому же на 17 лет моложе ее... Она наверняка отдавала себе отчет, какой может быть цена, но это ее не остановило. Она была женщиной. Она любила.


PS Из Краткой Еврейской Энциклопедии:

«Ханна Ровина (1899-1980) выросла в семье любавических хасидов. Унаследовала от родителей певческий талант. Зарабатывала уроками русского языка, служила гувернанткой в богатых семьях. В 1917 году приехала в Москву и участвовала в создании «Габимы». В 1920-м году исполнила в спектакле «Вечный жид» Д. Пинского роль матери Мессии (по ходу действия героиня плачет о гибели Иерусалима; историк еврейского театра М. Кохански писал: «Слышавшие этот вопль много лет спустя помнили дрожь в спине, рожденную плачем Ханы, будто предвещавшем ужасы Катастрофы»). В 1922 году в спектале «Диббук» по пьесе С. А-нского актриса сыграла трагическую роль Леи, которую театральная Москва признала шедевром актерского искусства.
В годы Второй мировой войны актриса выступала перед солдатами Еврейской бригады в Египте и в Европе и на подпольных собраниях Хаганы. Для израильской публики Ровина была не только ведущей актрисой, но и национальным воплощением женственности и материнства; израильские поэты посвящали ей стихи, художники писали ее портреты. В 1977 году она в последний раз вышла на сцену «Габимы» в роли герцогини Йоркской в спектале «Ричард Третий» Уильяма Шекспира.

Александр Пэнн (1906-1972), израильский поэт, писал на иврите. Родился в Нижнеколымске, Якутия, воспитывался у деда, рыбака и охотника. С десяти лет, после смерти деда, скитался по России от берегов Северного Ледовитого океана до Кавказа в поисках отца. В 1920-м поселился в Москве, учился в ГИСе (Государственный институт слова), посещал Государственный техникум кинематографии, был боксером. Стихи писал с юных лет. Поэт-символист И. Рукавишников ввел его в круг московских поэтов.

В 1927-м Пэнн уехал в Эрец-Исраэль. Работал на апельсиновых плантациях, на строительстве домов, был сторожем. Деятельно участвовал в создании первой в Израиле киностудии «Моледет». В 1930-м был членом репертуарной комиссии театра «Габима». С 1947-го – редактор литературного приложения газеты «Коль ха-ам». Поощряемый А. Шленским, начал писать на иврите и достиг высокого уровня виртуозности стиха. Его любовные стихотворения, отмеченные тонким проникновенным чувством и непосредственностью монолога (часто звучащего как диалог с женщиной), продолжают пользоваться популярностью».

И сотворил он ее из ребра...

Первая скульптура

Наверное, так и выглядит Апокалипсис - они бегут не разбирая дороги, за ними поднимается зарево - все небо охвачено огнем. Молоденький лейтенант кричит: "Куда?", швыряет их на землю. Жуткий вой снаряда, оглушительный взрыв, тишина. Семилетний Песах Флит приподнимает голову из-под маминой руки, и первое, что он видит, - распластанного лейтенанта, у которого нет ног. По бабушкиному лицу струится кровь, мама корчится от боли - задело осколком. С одним из них, застрявшим в плевре, маме предстоит прожить всю оставшуюся жизнь.

В эти дни Песах вырезает свою первую скульптуру для маленькой девочки, которая без конца плачет - обронила в дороге куклу. Куклу ли она оплакивает или потерянный дом, место, где родилась, - ее тоскливый плач рвет сердца беженцев. Песах вырезает ножом кукольную головку, обматывает тряпками и дает девочке. Та успокаивается. А через две недели - очередная бомбежка, и девочки нет, как нет и ее родителей.

Песаху повезло - он сбежал оттуда, куда потом пришли каратели, - и уцелел. Все же, кто остался, были вбиты карателями в землю заживо. 40 человек. Семья Флитов была большой...

Бои местного значения

В одном таком месте - под Дрогобычем, где навсегда остались его сверстники - мальчики и девочки, которым уже не суждено вырасти, Песах поставит через сорок лет после войны памятник. Песаху Флиту - к тому времени одному из лучших на Украине скульпторов - поручат сотворить обелиск в память о погибших "советских гражданах" (слово "евреи" невыносимо для слуха обкомовских работников). И вот наступает день, когда с обелиска сдергивают покрывало, и взору собравшихся на торжественное открытие обелиска предстает величественный бетонный старик в талите, наброшенном на голову, прижимающий к себе худенького, с торчащими по-детски лопатками мальчика. У мальчика в руках скрипка.

- А что это у старика на голове? - удивленно спрашивает секретарь обкома партии по пропаганде.

- Талит, часть еврейской национальной одежды. А вы думали, что еврейский национальный костюм - это каракулевая шуба? - не удерживается Песах.

Высказывание дорого обходится еврейскому скульптору, а старика в талите тронуть не решаются: фотография с памятником, установленным на месте казни евреев под Дрогобычем, обходит многие газеты. В Бельгии демонстранты выставляют ее напротив дома палача Мэнтона, руководившего дрогобычской карательной акцией. В конце концов палача судят, а изображение памятника, изготовленного Песахом Флитом, помещается на обложку книги, описывающей международный процесс по "делу Мэнтона".

Потом в воображении скульптора возникает прозрачная ротонда, составленная из десяти фигур ("миньян") без лиц (тени людей, ушедших в небытие), вверху - ажурная вязь еврейской молитвы. Этот памятник пока в проекте, возможно, он будет установлен на месте расстрела евреев подо Львовом.

Лица погибших родственников Песаха снова и снова возникают из небытия, лишая покоя и бередя его по-детски острую память. Песах отливает из бетона десятиметровую поминальную свечу (памятник установлен во Владимире-Волынском), на которой помещает эти лица. Среди них лицо прадеда, имя которого он носит и чьи редкие способности, по всей вероятности, унаследовал. В родном местечке прадед Песаха лечил наложением рук людей, скотину, предсказывал события. В середине 193О-х одна из внучек старого Песаха уезжала в Канаду, ее оплакивала вся семья. «Не плачьте над дитем, которое уезжает, плачьте над теми, что остаются, - неизвестно, кто из них останется жив. Будет страшная война - земля смешается с небом..." - сказал старик. Так оно и вышло.

Спустя много лет правнук покойного прорицателя вдруг обнаружит в себе этот дар. Песах и сам не может объяснить, как он лечит людей от различных недугов: просто настраивается на человека, посылает ему мысленный импульс, и тому становится легче. У детей через пару дней вдруг сходтят бородавки, проходит анурез, взрослые избавляются от болей в суставах, бросают курить. Слух о целительских способностях Песаха быстро распространяется по Львову, к нему идут и идут люди. Он помогает бескорыстно, совершенно не помышляя в середине жизни изменять своему призванию. У Песаха к тому времени - трехэтажная мастерская в центре Львова, его памятники украшают российские, украинские, молдавские города. И почти всякий раз ему приходится выдерживать с советским и партийным начальством "бои местного значения".

- Почему у вас солдат голый? - спрашивают его обкомовские работники, рассматривая проект памятника павшему солдату.
В одной руке воин сжимает меч, в другой - ветвь, символизирующую мир.

- А когда вас вызывали на призывной пункт, вам не приходилось раздеваться? - парирует Песах.

- И все же - почему он голый? Что вы хотели этим сказать? - не унимаются чиновные люди.

- "Голыми мы пришли в этот мир, голыми и уйдем", - устало отвечает скульптор.


Обкомовские люди - люди темные, Библии не читали, а потому запрещают установку памятника "неодетого солдата".

Пигмалион

На 45-м году в его жизни появляется Она. Та самая, чьи портреты он рисует, лепит и высекает на протяжении десятилетий. 18-летняя Стелла входит в его мастерскую и удивленно замирает: из каждого угла на нее смотрит она самое, словно многократно отраженная зеркалом. Такого не бывает, игра воображения, обман зрения, сон. Но сон не проходит. Это Она, узнаваемая с первого взгляда. Образ, выношенный в глубинах его души и вдруг обретший реальность, переступившую порог его мастерской с вопросом: "Вы берете учеников? Я бы хотела у вас учиться..." Через два года у них родилась дочь.

Когда они работают на симпозиуме вместе (она вырезает из камня одну сторону скульптуры, он - вторую), их часто спрашивают: "Вы что, заранее договариваетесь, что и как делать?" - "Да нет", - отвечают супруги. Они и сами не могут объяснить, как это происходит. Между ними есть какая-то "химия" - вещь настолько тонкая... Они как бы смотрят в одном направлении, понимают друг друга без слов и часто путают, где чьи наброски и эскизы - ее, Стеллы, или его, Песаха.

От мысли до камня

Он начинает поворачивать тыльной стороной керамические головы, стоящие на полке, и открываются миниатюрные картины, помещенные внутри голов. Черная речка, дом, в который внесли смертельно раненного поэта, дорога, уходящая в никуда, в Вечность (Пушкин); старый еврей, кочующий из города в город со своей козой, мальчик Мотл с бочкой чернил (Шолом-Алейхем); маленький мальчик, играющий во дворе с собакой (израильский парашютист, погибший в Шестидневную войну)...

Образы приходят, словно проявляется пленка. Случайный прохожий, мелькнувший на миг и вызванный воображением художника. Многочисленное семейство, переходящее дорогу в религиозном квартале Иерусалима: самодовольный, напоминающий петуха глава клана; его вечно беременная жена; сыночек, похожий на своего папу; девочка, ковыряющаяся в носу; еще одна девочка, везущая в коляске своего младшего брата... Иной раз ему не нужно ничего воображать - только увидеть и запомнить. Великий Феллини черпал сюжеты своих будущих картин из собственных сновидений. Песах начинает видеть будущий памятник - до мельчайших деталей - задолго до того, как первый эскиз появится на бумажном листе. Он мысленно обходит каменную глыбу со всех сторон, с легкостью отсекая все ненужное, то, что мешает. Он видит памятник сразу в бронзе, мраморе или граните. Овцы, разбредающиеся в стороны, - евреи в галуте (скульптура установлена в парке Ган ха-Ацмаут в центре Иерусалима); печальная девочка на фоне полуразрушенной кирпичной стены (Анна Франк)...

Если бы абстракционист рисовал портрет Песаха, он, наверное, ограничился бы лаконичной линией или штрихом, изображающим движение. Песах - человек зрелого возраста: в его 64 ему можно с одинаковой вероятностью дать и сорок, и пятьдесят. Джинсы, джинсовая рубашка. Подтянут, спортивен, бородат. Он и правда находится в вечном движении, в его голове роятся новые идеи, он постоянно пробует то и это. И, глядя на его картины, писанные цветным воском (древняя техника, восстановленная Песахом по наитию), отлитые из воска скульптурные композиции, лепные головы "с начинкой" (двусторонние портреты - лицо человека и его судьба), резного Пушкина или резного Януша Корчака, трудно представить себе, что все это вышло из одной мастерской...

Он, она и яхта
 
 
Они встретились не в самый лучший момент своей жизни. Она выживала после крушения семьи, у него семьи на тот момент как бы и не было: последние десять лет жили с женой в одном доме как чужие – ради детей.
 
Оба в любовь уже не верили. Он устал от «одиночества вдвоем». Она бежала из опустевшего дома, где не осталось ничего, кроме воспоминаний, а они доставляли такую боль, что впору было кричать. Когда я представляю ее в тот момент - маленькую, испуганную, взъерошенную, перед моими глазами встают два образа: Скарлет из «Унесенных ветром» и Кабирия из знаменитого фильма Феллини. Может быть, и он почувствовал в ней в тот момент что-то такое? И именно потому произнес фразу, которая давно уже превратилась в семейное предание: «Ну что ж, попробуем дать этому шанс».
 
А что же угадала в нем она, которая, завидев издали грузную фигуру мужчины огромного роста испытала единственное желание - сразу убежать? Но эскалатор неотвратимо, как судьба, уже тащил ее наверх и все пути к отступлению были отрезаны.
 
Они сели в кафе за столик, и он показался ей совсем страшным с его кривым носом, разноцветными глазами мрачноватым выражением лица. В нем не было ровным счетом ничего от  того худощавого , мужественного подполковника со снимка, который он прислал ей по Интернету. Впрочем, и она на отправленном ему снимке выглядела иначе: моложавая женщина, несущаяся на водных лыжах со счастливым лицом (недостатки фигуры были надежно скрыты оранжевым спасательным жилетом). В довершение ко всему ее новый знакомый сразу заявил, насколько важна ему его семья и дети, а потому ей сразу следует избавиться от матримониальных планов, если таковые имеются.
 
Она и сама не стремилась к обязывающим отношениям, поскольку все еще любила прежнего мужа, но, тем не менее, услышанное ее покоробило: да что он о себе возомнил – с такой-то внешностью! Пусть она не красавица, и ей уже 48,  но она женщина! Женщина, которую муж носил на руках на протяжении двадцати лет. При мысли о муже в ее сердце снова шевельнулась боль: любил-любил, а потом взял и ушел от нее к молодой женщине.
 
Они вышли из кафе. Он продолжал говорить, но она уже не слушала, только следила за мимикой его лица, жестами – он словно пытался от чего-то защититься, и вдруг от него повеяло чем-то таким по-мальчишески-трогательным, от чего сжалось сердце и ей захотелось чмокнуть его в щеку. Что она и сделала. Впоследствии она напишет об этом рассказ. А пока: ее новый знакомый, очевидно, истолковал ее поступок  по-своему и попытался обнять ее, но она вывернулась и побежала к машине.
 
Она не знала, позвонит он ей еще, или нет. Впрочем, это не имело никакого значения. Ведь она все еще продолжала любить своего мужа.
 
Он позвонил, и они стали встречаться, но всякий раз свидания заканчивались без обещания следующей встречи. Он просто говорил: «Пока!» и шел к своей машине. И так повторялось в течение нескольких месяцев. Он все еще был уверен, что их связь временная, и даже пытался выдать ее за кого-нибудь замуж, советуя обратиться в какое-нибудь свадебное агентство. Прошло еще полгода, они и не заметили, как стали необходимы друг другу. Он рассказывал ей о своих проблемах, она о своих, и каждый находил в своем слушателе поддержку и сочувствие, в которых нуждался.
 
Через год он сказал: «Я так больше не могу. Давай жить вместе». И на другой день его рубашки заняли место в том шкафу, где прежде висела одежда ее мужа. Он пришел в ее дом не один, а со своим любимым попугаем.
 
Потом он сказал: «Давай поженимся». И в тот же день начал заниматься разводом. И все вдруг стало устраиваться наилучшим образом, словно их союз был начертан на небесах. Вскоре их дети подружились, а его бывшая жена отнеслась к  новой супруге вполне  дружелюбно и даже звонила ей с поздравлениями в день рождения. Что же касается ее бывшего мужа, то он преподнес ей накануне свадьбы мезузу с благословением рава и сказал: «Твой новый муж - хороший человек. Береги его».
 
Накануне своего пятидесятилетия они чувствовали себя так, словно все еще только начинается. Свадьба состоялась в Эйлате, но хупы было две: одна - на борту судна, с участием рава и его помощника; а вторая - под водой, куда опустились четырнадцать гостей, включая новобрачных, их детей, друзей, а так же 75-летних родителей невесты и беременную жену ее старшего сына. Все событие снималось на видеокамеру. А потом было еще много разных событий: они много путешествовали (иногда – с детьми), арендуя яхты в других странах, а потом купили и свою собственную, на которой теперь проводят все выходные.
 
На этой самой яхте я с ними и познакомилась, совершив увлекательное путешествие от Хайфы до Акко и посмотрев тот самый фильм о подводной свадьбе, снятый пять лет назад в Эйлате. Что интересно: свадебный бокал новобрачные разбивали в плотном мешочке, чтобы не оставить осколков на морском дне; ктуба была надежно запечатана непромокаемой пленкой; целоваться пришлось трижды, всякий раз отнимая трубку от губ, поскольку фотограф не успевал запечатлеть столь важный момент; для полноты впечатлений участникам процессии предложили проплыть через подводную пещеру с резвящимися в ней стаями рыб.
 
На яхте
 
На берегу все изнывают от жары, обрушившейся на Израиль, а в открытом море - благословенная прохлада. Мы держим путь к Акко. Ветер натягивает паруса, яхта скользит вдоль  побережья, слегка покачиваясь на волнах. Рело следит за парусами, Галина управляет штурвалом.
 
- Когда я ее встретил, моя жизнь кардинально изменилась, - говорит Рело (фамилия?), 55-летний подполковник, чье имя навсегда вписано в историю Израиля. В 1982 году, будучи командиром военной базы в Шар ма-Шейхе,  он участвовал в церемонии передачи Шар ма-Шейха египтянам. Пожалуй, это был единственный момент в суровой военной жизни Рело (а продолжалась она четверть века – с … по … годы), когда он не мог сдержать слез. – К тому времени я уже не служил в армии, где моя жизнь была полна адреналина, семьи у меня уже практически не было, и я ощущал себя почти стариком. Вся моя жизнь сосредоточилась на детях, но они к тому времени уже выросли, и  уже не так нуждались во мне, как в детстве.
 
- Может быть, тебе это покажется странным, но с прежней женой мы ни разу не выезжали вместе за границу. Она работала, делала карьеру, но свободное время предпочитала проводить дома, - продолжает Рело. – А вот  Галина была совсем другой. Посмотри на нее, ей уже 55 лет, но в ней нет ничего от «бабушки». В ней живет 20-летняя девчонка, она постоянно в движении, все время готова открывать для себя что-то новое. Благодаря ей я снова почувствовал в своей крови  адреналин, которого мне не хватало с тех пор, как я закончил службу в армии. Иногда его так много, что я после выходных с Галиной неделю просто  «отдыхаю» на работе, при том, что она у меня достаточно напряженная и связана с постоянными заграничными командировками, - он смеется. – Но ты знаешь, пусть лучше моя жена всегда будет такой, чем превратится в домохозяйку. Рядом с ней я чувствую себя другим человеком.
 
- Раньше он курил как паровоз, а теперь бросил, - смеется Галина. – И еще похудел килограммов на двадцать с тех пор, как начал бегать со мной мои километры. В последние годы приучаю его к горным лыжам.
 
- А как же разноцветные глаза и огромный рост? Уже не мешают? – напоминаю я Галине фразу из ее рассказа о первой встрече с Рело.
 
-  Теперь мне кажется, что это очень красиво, - отвечает она с улыбкой. - Что же касается его габаритов – когда Рело приближается, чтобы обнять меня, я стараюсь успеть забросить очки, болтающиеся у меня на груди, назад, чтобы он снова их не раздавил. Но не всегда успеваю. В «Оптике» меня всякий раз спрашивают: «Вы что, эти очки под трактор кладете?» Я с каждым днем влюбляюсь в Рело все больше и больше,  и постоянно открываю в нем что-то новое. Это какая-то бесконечная история.
 
Погружение в прошлое
 
И все же нам не обойтись без этой главы, которая отчасти объясняет причину перемен в жизни моей героини.
 
Когда у женщины рушится брак, в котором  она была счастлива не один год – это всегда крушение. Важно, с чем она из него выходит. Моя героиня выживала не просто. Сначала пыталась превозмочь свою боль от известия, что у мужа есть другая женщина. До последнего момента пыталась склеить семью, надеясь, что он останется в семье. Когда надеждам места не осталось, появились мысли о самоубийстве. Она не умела жить без него, боялась, что не вытянет в  одиночку дочь-аутистку и сына, который вступил в опасный переходный возраст. Кроме того, в ней бунтовала женщина, привыкшая к мужской ласке. Ее бросало так, что хуже не придумаешь. Транквилизаторы, лихорадочные поиски партнера, интернетовская переписка со всем миром, куда она пригоршнями бросала свою боль, крича о том, как ей невыносимо от того,  что ее бросил муж и никому до нее нет дела. Ей советовали искать спасения в эзотерике, прочесть Ошо или Уолша, наконец, записаться на курсы духовного самопознания.
 
Она переключалась как могла. Подводное плавание, бальные танцы, учеба на шкипера, йога, тай-чи, рейки, танец живота, верховая езда, горные лыжи, прыжки с парашютом, игра на бирже, изготовление украшений  – ее увлекало буквально все.
 
Когда она приняла участие в восьмикилометровом забеге по хайфским горкам, мальчишки смеялись над ней, крича в спину: «Бабушка, ты из какого класса?». Зато сверстницы, аплодировали, стоя на обочине: ведь в отличие от них, она своим примером доказывала, что жизнь продолжается и в 50.
 
Потом у нее случился короткий, но бурный роман с 35-летним мужчиной, и она вновь ощутила себя желанной. Транквилизаторы больше были не нужны. Впоследствии, узнав, что ее бывший возлюбленный завел семью и ребенка, она искренне радовалась за того, кто вернул ей в свое время вкус к жизни. Кто знает, может быть, без него в ее жизни впоследствии не случился бы Рело. В том, что у того парня, и у Рело в доме жил попугай, она увидела  знак судьбы.
 
Сближение
 
Начало совместной жизни с Рело было непростым. Ей трудно было принять его доведенное до абсурда стремление к «бартеру» («если я мою посуду,  то ты – полы»). Ему – ее снобизм и привычка «подкусывать» безо всякого повода. Она на своем примере учила его отдавать, не требуя ничего взамен. Он одной фразой – «Ну сколько можно делать из меня боксерскую грушу?» однажды раз и навсегда избавил ее от старой привычки. После того, как супруги подружили своих детей от прежних браков, взяв их с собой в недельное путешествие на арендованной яхте в Турцию, их семейное судно было способно выдержать уже любые бури и шторма. Они, как и на яхте, стали настоящей командой и понимают друг друга с полуслова. А если случается ссора, то за ней обязательно следует  вполне дружественный «разбор полетов» и безоговорочное признание каждой стороной своих ошибок.
 
- Я счастлив с ней каждый день и каждую минуту, - говорит Рело.
 
- Я счастлива с ним так, как это бывает только в мечтах, - вторит ему Галина.
 
Пару месяцев назад у супругов появилось новое увлечение. Рело пишет воспоминания об израильских войнах, в которых он принимал участие, а Галина – смешные рассказы о пережитых вместе с Рело морских приключениях и о том, каких дров она успела наломать в своей жизни, пока не встретила Рело.

У Пигмалиона была жена
 
У Пигмалиона была жена. Она могла бы спокойно прожить в его тени, стать  отражением, продолжением… убежищем, наконец. Но неожиданно стала и тем, и другим, и третьим, а так же умудрилась выстроить и нечто свое, совершенно от него независимое, чем немало  удивила супруга, неожиданно выпустив после сорока лет совместной жизни две оригинальных сказочных книжки – для детей и взрослых.
 
…В детстве ей сказок не читали – родителям были вечно заняты. Свою первую роль – бабушки - она сыграла в пять лет  в самодеятельном спектакле. Свою первую сказку прокричала под шум бурной речки в горах. А свою первую книжку сказок выпустила, когда сама уже стала бабушкой.
 
Книжка называлась «Подслушанные мелодии», внутри ее был диск, где Ася Левина-Хаит читала придуманные ею сказки под музыку Шопена. И в них оживали не только предметы, но и чувства: «Тоска уселась на диван и уткнулась в газету», «Обида обхватила его горло руками и прочно уселась ему на шею», «Боль никак не могла найти себе места. Она ждала и верила, что настанет ее время».
 
А еще в ее сказках оживали слова. Как, например, это случилось с надписью «Я люблю дождь», которая была выведена на стене дома и только ждала своего часа, чтобы соскользнуть вниз, полить все цветы и деревья в округе, вымыть улицы и машины, обрызгать ночных кошек.
 
Сказки были трогательные, забавные, мудрые. Но что интересно: слушая, а затем читая их, я то и дело ловила себя на мысли: «А ведь и вправду…», хотя речь шла о выдуманных вещах. Потом я поняла, в чем дело. Реальность в ее сказках настолько тесно переплеталась с вымыслом, что под конец уже трудно было понять, где заканчивается одно и начинается другое. Но важнее было не это: сюжеты, вышедшие из-под асиного пера, невольно заставляли задумываться над тем, чему прежде ты совершенно не придавал значения.
 
…Через год Ася выпустила еще одну книжку, совершенно неожиданную, где собрала под одной обложкой репродукции своих любимых картин известных художников – Марка Шагала, Анри Матисса, Пабло Пикассо, Огюста Ренуара, Эдгара Дега, Сандро Боттичелли – и сочинила на их сюжеты сказки. Получилось всего тринадцать историй. Свою новую книжку Ася назвала просто: «Под одной обложкой».  И это был своего рода вызов традиционному «Остановись, мгновенье, ты прекрасно! Да, прекрасно, соглашалась Ася, но, в отличие от Фауста, предпочитала, наблюдать его в движенье.
 
Шкатулка, запечатленная Анри Матиссом, открывала нам то, что хранила внутри себя многие годы – любовные письма; мальчики с полотна Валентина Серова продолжали вести свой диалог о непонятном им мире взрослых; Врубелевский Демон предостерегал Царевну-лебедь от неосторожного шага, грозящего ей смертью; «Черный квадрат» Малевича «вздрагивал» от неожиданности, когда к нему прислоняли живую зеленую ветку; стражник, изображенный художником Верещагиным, вспоминал историю о том, как ему по приказу Тамерлана вырвали язык, а старая барыня с картины Василия Максимова грезила о былых временах и своей давно канувшей в Лету юности;

***
 
- В России я писала сюжеты для передач Центрального телевидения «Приходи, сказка», «Спокойной ночи малыши», «Ералаш», - вспоминает Ася Левина-Хаит. – А когда приехала в Израиль, мы придумали с Евсеем Тростаном передачу под названием «Наши внуки», которая шла по радио РЭКА. Мне ужасно не хотелось, чтобы она получилась «перстоуказующей»: «Это, дети, хорошо, а то – плохо...» И я решила: а ну-ка попробую рассказать о таких простых понятиях, как дружба, верность, взаимопонимание иносказательно, через все, что нас окружает. И тут такое началось… Сюжеты рождались из ничего – буквально из воздуха.
 
Однажды передо мной на улице возник мальчик, у которого на майке было написано: «Второй». Я спросила себя: а почему не первый? и каково это - быть всегда вторым? («…его иногда так и дразнили – «второй». Даже когда он был в другой майке. Вчера тренер похлопал его по плечу и сказал: «Ну, еще немножко, и ты будешь первым!» Мальчик не унывал и терпеливо ждал, когда уже оно наступит, это время…»)
 
- На стене нашего дома вдруг появилась надпись «Я люблю дождь!», написанная синим фломастером. В раскаленный летний день она воспринималась как крик чьей-то души. А наутро надписи уже не было - вдруг исчезла. Словно ее смыло ночным дождем, - продолжает Ася. – И я придумала про это сказку, которую назвала так: «Слова оживают». А потом сочинилась сказка про девочку, потерявшую улыбку с тех пор, как в доме появился чужой мужчина, произносивший одно и то же слово – «Нельзя», и о том как его однажды сдули («Господин «Нельзя», - обратился к нему Ветер. – Можно вас сдуть отсюда?! У нас столько дел! Нужно включить музыку, свет, написать шесть раз слово «радость», нарисовать радугу, полить цветы, а потом уже попрыгать на диване!» - «- Но этого делать нельзя!» – возмущенно вскочил господин. – «- Можно! Можно!» - прошлепали Тапочки. Господин «Нельзя» попятился к Двери, и та, пропустив, захлопнулась за ним с удовольствием. Улыбка влетела в комнату и села рядом с девочкой…»). Однажды я увидела в парке удода, который очень отличался своим ярким оперением и головным убором от чирикавших неподалеку серых воробьев. И у меня тут же сочинилась сказка про то, как сложно порой быть другим, не таким, как все.
 
А дальше началось вообще что-то невообразимое. Гуляя с собакой на улице, я услышала, как одна женщина бросила вслед девочке: «Никогда ее не прощу!» Я не выдержала и осторожно спросила: «Простите, это вы о ком?»  «О своей дочери!» - ответила женщина, и брови на ее переносице непримиримо сошлись. Мне ужасно не хотелось, чтобы в сказке про Обиду, которая сочинилась у меня после этой встречи, был плохой конец, и я придумала другой, не такой, как в жизни: мама прогоняет Обиду, поселившуюся у нее в сердце, и прощает свою дочь. («- Что это со мной? – удивленно оглядываясь по сторонам, спросила мама. – Как же это я? Неужели не слышу, как плачут?» - она распахнула окно и открыла дверь».)
 
***
 
Ася рассказывает мне об интересной и древней науке, которой она увлеклась много лет назад, невзирая на то, что одно только слово «сказкотерапия» у многих вызывало улыбку и соответствующее отношение - как к чему-то несерьезному, детскому. Ася убеждена, что сочинение и чтение сказок на самом деле – это очень действенная и мудрая помощь, которую мы можем оказать себе и близким. Ведь сказка – понятие вневозрастное. Бывают сказки для малышей, а бывают и для взрослых. И в конце концов, оказывается, что человеку гораздо легче расстаться с душевной болью, облекая ее в ассоциативную форму. Тоска, уткнувшаяся в газету – сказка о человеке, неспособном себя ничем занять. В конце истории он узнает простой секрет, как стать счастливым: самая большая радость бывает, когда ты делаешь что-то для других – это и наполняет жизнь содержанием. Ожившая телефонная трубка, тихо вздыхающая на столе у старика – образ одиночества: дедушка очень любит свою внучку, но она так редко звонит ему, у нее слишком много дел.
 
- Самое главное в сказках даже не действие, а последействие, - объясняет Ася. – Или иными словами, состояние, переживаемое человеком после того, как он выслушал сказку, или сочинил ее. Какие у него появляются при этом мысли, ассоциации, что он испытывает – легкую радость или грусть?
 
Однажды, проводя занятие психодрамы, я предложила взрослым людям написать какую-нибудь сказку. Когда я впоследствии читала их сочинения, то понимала, что на самом деле авторы писали о себе, о том, что их волнует. Пара лебедей, где один безуспешно пытается обратить на себя внимание другого, а тот все кружит над озером, ничего не замечая – это сказка о безответной любви и надежде. Цветок, который никак не хочет расти и, тем более, расцветать в горшке, сколько его ни поливай – сказка о нереализованных мечтах. Кусок чьей-то судьбы… Боль, пустившая в душе корни. Сказка может определить диагноз, и может исцелить. Никогда не забуду, как в страшные дни после столкновения вертолетов, унесшего жизни семи десятков парней, я предложила школьникам взять лист бумаги и нарисовать то, что случилось. Меня поразило, как иносказательно дети рассказывали о своем горе. На одном рисунке было изображено море и плачущие рыбы. На втором – ваза с поникшим, грустным цветком. Школьники рисовали не то, что произошло на самом деле, а свое состояние. И им после этого становилось немного легче. Дети ведь воспринимают многие вещи иначе, не так, как взрослые…
 
Я спрашиваю Асю, как сочиняемые ею сказки влияют на нее саму, на ее жизнь.
 
- Я не перестаю удивляться всему, что меня окружает, - произносит она  после недолгого раздумья. – Эта непосредственность восприятия у меня от мамы, которая, дожив до 94 лет, приходила в восторг от самых обыденных вещей. «Боже, посмотрите, какая красота! Какое сегодня небо…», - говорила она нам. И еще: хотя мне уже немало лет, я до сих пор ощущаю себя ученицей и постоянно чему-то учусь. Сказки для меня что-то вроде банка жизненных ситуаций - опыта, который никогда не бывает лишним, - и добавляет. - Сказку можно увидеть, стоит только захотеть. Я помню, в Москве был такой спектакль «Каштанка и слон»,  где шесть человек выводили на сцену огромного фанерного слона. Это было такое неожиданное зрелище, что дети в зале замирали и открывали от удивления рты, словно слон настоящий. 
 
Однажды, на очередном спектакле произошел забавный индидент: в момент, когда вывели слона, учительница вскочила, и, подойдя к сцене, громко сказала: «Спокойно, дети, слон не настоящий!» Позже я написала об этом целую историю, но сейчас хочу сказать о другом. Как это, оказывается, важно - суметь не разрушить чужую сказку, сохранить ощущение чуда, в котором нуждается каждый из нас.
 
Ася вспоминает историю, случившуюся с ней в детстве.
 
- Однажды ко мне подошла  девочка, которая была на несколько лет старше меня - училась в выпускном классе, и показала фотографию очень красивого парня, похожего на американского актера: «Это мой брат, он хочет с тобой дружить. Если хочешь, напиши ему письмо, а я передам». Я написала красивое, пространное письмо, сопроводив его эпиграфом. Брат девочки передал мне в ответ коротенькую записку, где он спрашивал, какие стихи я люблю. Вся эта история с перепиской продолжалась довольно долго:  я строчила целые сочинения на пяти-шести страницах, а он в ответ все спрашивал: «Что ты думаешь об этой книге, об этом спектакле?» -  и так без конца. Только встретиться нам так и не довелось: на  назначаемые в письмах свидания всякий раз являлась его сестра и говорила, что брату срочно пришлось куда-то уехать, или что он заболел и лежит с высокой температурой. В конце концов выяснилось, что никакого брата у девочки не было – просто она придумала такую игру. Но я-то писала настоящие письма…И к тому моменту их набралась уже целая пачка. Впрочем, нет худа без добра. Сейчас мне кажется, что именно благодаря той истории я и начала писать что-то для себя, а потом уже и сочинять разные истории для других
Это очень увлекательно и никогда не надоедает.


***

 
Мы снова возвращаемся к истории Пигмалиона.

- Я считаю, что поначалу Леня (режиссер Леонид Хаит) – Ш.Ш.) действительно был для меня Пигмалионом, - произносит Ася. – Когда мы встретились впервые, я еще была студенткой театрального института, а он – человеком состоявшимся, режиссером, у него уже была актерская труппа.  Леня многому меня научил, я стала его правой рукой, мы вместе преподавали в Гнесинке: он режиссуру, я – актерское мастерство, потом создавали наш театр «Люди и куклы»: Леня ставил спектакли, я учила наших студийцев премудростям профессии. И вдруг…
 
Ася вспоминает, как однажды в созданную ею в Москве «театральную гостиную» привели темнокожую девочку-подростка – замкнутую, колючую, недоверчивую. Один из гостей - композитор, развлекавший присутствующих фортепьянными импровизациями, играя их «звуковые» портреты - спросил у  Анджелы (так звали девочку), не возражает ли она, если он «сыграет» и ее? Та молча кивнула. Музыка получилась неожиданная – словно зазвенели колокольчики, а девочка неожиданно расплакалась. Позже Ася узнала, что она детдомовская, «дитя фестиваля» (так называли внебрачных детей, зачатых в Москве в дни международных фестивалей) и пришла в  «театральную гостиную» в сопровождении психолога. В конце вечера психолог неожиданно спросила Асю: «Вы не хотели бы работать в нашем детском доме?» И та, неожиданно для себя, ответила: «Да, хочу».
 
Пять лет – до выезда в Израиль, Ася работала в детском доме. Официально ее должность называлась «директор центра эстетического воспитания», на деле же она, по ее словам, занималась «человековедением», проводила с детьми занятия психодрамы. Она уезжала на работу рано утром, возвращалась поздно вечером: муж встречал ее у метро – в Москве наступили опасные времена. В те годы он полушутя-полусерьезно говорил друзьям: «Я теперь сирота. Ася все время в детском доме…».
 
- Детский дом был достаточно суровым местом, - рассказывает Ася. – Дети там курили, нюхали клей. Поначалу мои затеи всем казались глупостью, но постепенно дети увлеклись и им стало по-настоящему интересно все,  что мы делали с ними вместе. Когда я попала в больницу, они по очереди приезжали меня навещать – так чтобы каждый день у меня кто-то был. Потом, уже в Израиле, я получала от детей очень теплые письма.
 
…В Израиле Ася снова попыталась создать с Леонидом Хаитом театр. Будучи драматической актрисой, научилась работать с куклами. Потом, когда с театром не получилось, снова вернулась к психодраме. Колесила по всей стране, добираясь до самых отдаленных уголков. Из каждой поездки возвращалась усталая, но переполненная впечатлениями. «Ты не представляешь, какие там замечательные люди! Открытые, добрые, восприимчивые…», - делилась она с супругом.
 
***
 
…На протяжении всех лет израильской жизни в день рождения Аси в доме Хаитов раздается звонок из Москвы: звонят бывшие студийцы, ее ученики – четверо уже  заслуженные артисты, один (Валерий Гаркалин – Ш.Ш.) - народный. По традиции они всякий раз собираются в одном доме и по очереди передают друг другу трубку - так, чтобы каждый смог поговорить с Асей и поздравить ее с днем рождения.  
 
- Это уже не просто бывшие ученики. Они для нас с Леней давно стали родными людьми, - говорит Ася. – Что же касается нашей жизни…Мы прожили вместе долгую жизнь, стали абсолютными единомышленниками, понимаем друг друга с полуслова, и даже когда молчим. Осталась ли я его отражением, или сумела стать чем-то большим? – спроси об этом лучше у него.
 
- Признаваться в любви к жене через газету – это как-то слишком пафосно, - улыбается Хаит. – А потому скажу просто: Ася заведует в нашей жизни всем, и в том числе -  моей старостью. Она удивительный человек, яркая личность. Сейчас я даже думаю,  что  если бы не Ася, не ее бесконечное терпение и талант театрального педагога, вряд ли у нас что-либо вышло тогда, в Москве, с этой затеей - создать собственный театр. Ну какой из меня Пигмалион? Претендовать на эту роль для меня было бы в высшей степени нескромно.


30 СЕЗОНОВ ЛЮБВИ

Бывает так, что любовь продолжается и после смерти. Во всяком случае это произошло с Тами – женой всемирно известного дирижера Юрия Арановича, ушедшего из жизни два года назад.

Их пути пересеклись в 1972-м. Он родился в России, она - в Израиле. Он - известный дирижер, она - начинающая журналистка. Ему сорок, ей -двадцать. Он не говорит на иврите, она не знает русского. У него позади ленинградская блокада, репрессированный в 1938 году отец, нужда, "отказ", преследование кагэбэшников. У нее - беззаботное детство сабры в солнечной Рехавии, любящие родители, любимая бабушка. Между ними - целая пропасть. Но неисповедимы пути любви. Как он разглядел в красивой девочке женщину, которая будет следовать за ним тенью по всему миру, выберет для себя профессию быть его женой, заботясь о нем и оберегая от всех невзгод? Как она разглядела в немолодом мужчине с седой прядью в густой шевелюре того единственного, кого женщины ждут всю жизнь, однако, к сожалению, не всегда встречают?

Случайная встреча. Потом еще одна, во время которой он вдруг произносит: "Вы согласны стать моей женой?" От неожиданности она роняет бокал, осколки разлетаются в разные стороны. "Вот это на счастье!" - восклицает он. И вместо заготовленной уже фразы: "Но... вы меня совсем не знаете", - она неожиданно произносит: "Да. Я согласна". Они прожили вместе
30 лет - большей частью скитаясь по миру, - она повсюду следовала за ним, пока в Германии в 2002-м он не умер у нее на руках.

Они настолько любили друг друга, что это видно даже на снимках, где Юрий и Тами сняты непременно в обнимку и часто в одинаковых рубашках, которые подбирали специально. Даже прозвище у них было одно на двоих - Буба.

- Буба, ты не умрешь. Ты выкарабкаешься. Ты так нужен нам всем. Мы так тебя лю бим, - сказала она, сжимая его слабеющую руку в своей руке. Его последние слова и интонацию, с которой они были произнесены, она помнит отчетливо, словно это произошло всего лишь вчера.

...В великолепной неразлучной "девятке", которую с Юрием Ароновичем составляли его друзья, некогда, как и он, приехавшие из России, она была единственной саброй, но этого никто не ощущал. Юрий учил Тами прекрасно говорить, читать и писать по-русски, варить борщи, печь картофельные оладьи, подавать к столу картошку с селедкой. Тами свою очередь, обучила его ивриту. Между собой они говорили на смеси русского, иврита и итальянского, который выучили уже вместе из-за любви к Италии, где часто бывали. Эта история настолько самодостаточна, что не нуждается в украшательствах и комментариях, а потому пусть она остается такой, какой я услышала ее в изложении Тами.

Тами Арнович, урожденная Саксон. Монолог.

...Отец мой когда-то жил на Дерибасовской. Он приехал в Палестину в тридцать шестом. Мама прибыла сюда из Югославии, хотя корни у нее венгерские. Она была совсем молоденькой, намного младше отца. Иврита родители тогда не знали и для общения выбрали язык, которым оба прилично владели, - немецкий. Так что моим первым языком стал немецкий. Венгерский я выучила от бабушки, а на иврите заговорила только в три года, когда пошла в садик. Сейчас я свободно общаюсь на семи языках и неплохо говорю еще на двух. Моя мама, специалист по Шекспиру и английской литературе, работает в архиве с документами Государства Израиль. Недавно она обнаружила 12 писем Теодора Герцля, о существовании которых даже не подозревали. Папа в свое время перепробовал много профессий - долгие годы он вел образ жизни свободного студента, ездил с теми же чемоданами, с которыми прибыл в Палестину. Его уже десять лет нет на свете... Ну а я, отслужив в армии, пошла учиться в университет и начала подрабатывать журналисткой в газете, предназначенной для новоприбывших, где все статьи писались на легком иврите.

В тот знаменательный день, когда я встретила Юру, я отправилась на первое в своей жизни интервью - в белых брючках и белой кофточке, распустив по плечам длинные волосы. В доме, куда я пришла, было полно репатриантов из России, все стулья оказались заняты, и я присела на ковер. Но ко мне сразу же подошел худой мужчина с раной на лице - перед выездом его избили: КГБ не мог простить "предательства" главному дирижеру московского радио - и седой прядью в густой шевелюре и предложил свое место. Это было настолько непривычно для меня, выросшей в Израиле... Здесь ведь не принято ухаживать за женщиной, уступая ей место или подавая пальто. Тем вечером Юрий пригласил меня на концерт, который должен был состояться в августе, однако не сказал, что он - дирижер и что это его концерт. Я ответила, что еду с родителями отдыхать на север и вряд ли приду.

За день до концерта к моим родителям зашел сосед -ученик Сартра, известный профессор, - вместе с которым наша семья снимала домик на море. Я уловила краем уха, как он восторженно говорит о каком-то очень талантливом дирижере, приехавшем из России, очень приятном человеке с невероятным чувством юмора. И когда услышала имя "Юрий Аронович", просто подскочила: это же тот, кто приглашал меня на концерт! Я решила поехать. Добиралась до Иерусалима тремя автобусами. Мне повезло - в кассе еще оставалось несколько билетов на галерку. Трудно передать впечатление от концерта, программку которого я храню вот уже тридцать лет. То было что-то невероятное - с дирижерского пульта в зал шел такой мощный импульс, что люди просто плакали. После концерта Юрия окружили толпы людей, а я отправилась домой.

Узнав на следующий день о том, что я была на концерте, он попросил общую знакомую устроить нам встречу. Мы встретились в ее доме, откуда отправились на концерт, только на сей раз оба сидели в зале. Потом мы вышли на улицу, и Юрий пригласил меня к себе в гости. "Но я же вас совсем не знаю! - возразила я. - Что вы обо мне подумаете?" - "Ну что вы, как я могу подумать о вас плохое?"

Мы поехали в Рамат-Эшколь, где не было ничего, кроме домов, разбросанных среди песков. Поднялись пешком на шестой этаж - лифт не работал. В доме было пусто - если не считать сохнутовской мебели и тех необходимых вещей, которые обычно выставляют на улицу для репатриантов. На полу лежали стопки книг и партитур. Юрий поставил на проигрыватель пластинку с музыкой к "Пиковой даме", постелил на табуретке газету, вытащил банку соленых огурцов, бутылку коньяка и нераспечатанную коробку с фужерами, подаренными ему к празднику Рош ха-Шана на "Коль Исраэль", протянул мне, которая сроду не пила алкоголя, коньяк и огурец и спросил: "Вы согласны быть моей женой?" Фужер выпал, разбился. "Вот это на счастье!" - улыбнулся Юрий, и я ответила: "Да, согласна". У меня почему-то было ощущение, что это - на всю жизнь. Так оно и вышло.

На следующий день у меня от волнения подскочила температура - до 38 градусов, хотя я была совершенно здорова. Я сообщила маме, что выхожу замуж. "Ты хотя бы познакомь нас со своим избранником", - сказала она. Когда Юрий пришел в дом родителей просить моей руки, они были очарованы им с первой же минуты и стали большими друзьями на всю жизнь. Мама, готовясь к приходу гостя из России, нажарила целую гору котлет, И Юрий их очень полюбил, а потом всякий раз подшучивал над мамой: мол, в первый раз котлеты были по-больше, а теперь вон какие маленькие.

Свадьбу мы сыграли спустя восемь месяцев - на балконе Дома журналистов в Иерусалиме. Раньше не вышло, потому что Юра все время выезжал на гастроли за границу. Уже после его смерти я нашла дневник - эту маленькую книжечку в кожаном переплете моему мужу в начале шестидесятых преподнес Эмиль Гилельс, украсив дарственной надписью, - куда Юра, еще живя в России, записывал приглашения, приходившие разных стран, в том числе - из Израиля. Там огромнейший список, и против каждой даты Юриной рукой выведено: «Не состоялось". Советские власти не выпускали Юру за рубеж и один раз даже сняли с самолета, который должен был везти его в Париж. Когда я листала эти страницы, у меня руки тряслись. А когда Юра приехал в Израиль, его буквально засыпали предложениями известнейшие оркестры. Все хотели заполучить дирижера, о котором столько слышали, и не имели возможности увидеть.

Что же касается свадьбы, то она состоялась 20 мая 1973 года, в Лаг ба-омер - тот единственный день между большими еврейскими праздниками Пэсах и Шавуот, когда, по традиции, можно жениться. Раввинов рвали на части - в этот день свадьбы игрались везде. Раввин, который должен был делать нам хупу, прибыл буквально но за десять минут до появления первой звезды, когда все уже перенервничали так, что словами не описать. Если бы опоздал, свадьбу пришлось бы отложить очень надолго: у Юры начиналось большое турне. Свадьба была очень веселой. Юра все время шутил - даже под хупой. Откуда у него только брались силы? Ночью он прилетел из Милана, утром ушел на репетицию, а в четыре – прямо с репетиции - отправился жениться.

После свадьбы мы поехали к Юре. Заходим в квартиру, а он вдруг заявляет: "Знаешь, я такой голодный". Ну а в доме -ничего, кроме картошки и банки сардин. Картошка все никак не варилась, и в конце концов Юра съел ее полусырой... Утром я побежала в магазин. Подходит моя очередь в мясном отделе, и я говорю продавщице: "Два стейка". "Вы что, вчера поженились?" - спрашивает женщина, стоявшая за мной. "Да, а откуда вы знаете?" - "Ну кто же берет два стейка!" Люди тогда жили небогато и стейки покупали только по праздникам или по случаю особых торжеств.

...Юра был удивительный человек, без налета "звездности". Все цветы, которые ему дарили во время концерта, он тут же раздавал музыкантам, ничего не оставляя себе. И еще он страшно не любил, когда имя дирижера или солиста писали на афише крупными буквами, а композитора - мелкими. Когда в зале начиналась овация, Юра брал в руки партитуру и поднимал ее над головой, показывая, что он - всего лишь исполнитель, а главный герой - тот, кто сочинил музыку. У нас в гостях перебывало множество знаменитостей со всего мира, но нам никогда не приходило в голову попросить их оставить запись в тетрадке или автограф, как это часто делается в других домах.

...Еще в шестидесятых Эмиль Гилельс подарил Юрию свой концертный фрак, которым Юра очень дорожил, и хотя фрак был ему великоват, Юра надевал его на все концерты в течение многих лет. Потом фрак не выдержал - от времени - и лопнул на спине. Мы тогда были в Венеции и решили: пусть он навсегда останется в Большом канале, - опустили фрак с лодки в воду и наблюдали за тем, как он медленно идет ко дну. Фрак Гилельса лежит там уже тридцать лет - с 1974 года.

Галстук-бабочку Юра не любил, и я придумала замену, купив брошь в виде пингвина с большой жемчужиной в центре, которую Юра всегда надевал на концерт, что видно на всех фотографиях. У музыкантов разных оркестров даже сложилось поверье: мол, если прикоснуться к этой, жемчужине, концерт будет успешным. И с разрешения Юры они дотрагивались до броши.

Наверное, оттого, что в России у Юры была нелегкая жизнь - мальчиком он пережил блокаду и детства практически лишился, - он всю жизнь носил яркие цветные рубашки, с подсолнухами, машинками, и собирал разные "игрушки" - авторучки, курительные трубки, фотокамеры, от больших до миниатюрнейших.

...В чем-то Юра был очень непримиримым - например, когда постановщик пытался подмять композитора под себя, убирая отдельные куски произведения или произвольно меняя их местами. Никогда не забуду, как Юрий, улетев в Стокгольм на двухмесячные гастроли, вернулся оттуда на следующий же день, так как понял, что не сможет работать с режиссером,
вольно обращавшимся с классикой. Но при всем при этом Юра был очень чутким по отношению к другим. В Италии для мастер-класса, на который записались сто двадцать молодых дирижеров из разных стран, Юра очень трудно и мучительно выбирал одиннадцать человек и не знал, как сказать "нет" остальным.

Долгие годы я вела дневники, где описывала события нашей жизни: за три десятка лет таких книжечек набралось ровно тридцать. Только вот о своей жизни в России Юра рассказывал мало, и теперь я собираю эти сведения буквально по крупицам. Кое-что мне удалось узнать из советских газет и от людей, которые были свидетелями тех событий. Подростком Юра повсюду следовал за гениальным дирижером Натаном Рахлиным, не пропуская ни одного его выступления... А когда поступал в консерваторию имени Римского-Корсакова, члены приемной комиссии - ныне им уже за девяносто, они живут в Гило - сказали: "Молодой человек, вам нечему у нас учиться - вы можете у нас преподавать".

Еще одну историю я узнала из статьи, опубликованной в пятидесятые годы. Представьте себе: концертный зал консерватории, народу - битком. Все ждут начала "Женитьбы Фигаро", а дирижера все нет. Люди начинают волноваться, смотреть на часы. И тогда Юра, сидевший в зрительном зале, идет за кулисы и говорит: "Я вижу, у вас проблема с дирижером. Я знаю наизусть партитуру этой оперы. Правда, не репетировал с оркестром и певцами, но можно рискнуть". Опера прошла на ура - Юра не допустил ни единого сбоя.

Все эти сведения я собираюсь поместить на будущем сайте Юрия Ароновича в Интернете и использовать в книге, которая когда-нибудь увидит свет. Кроме того, я хочу снять о Юре документальный фильм - сохранились ведь записи его выступлений и мастер-классов. Сохранились и награды - например, орден Полярной звезды, врученный ему королем Швеции, и золотая медаль, которой Юру наградила академия Сиены.

Пока Юра был жив, я была ему женой, а теперь охраняю духовное наследие - хотя никаких завещаний он не писал, я знаю, о чем Юра думал и чего хотел. Когда-то Натан Рахлин сказал ему: "Станешь известным дирижером, помоги молодым". Что Юра и делал всю жизнь. И потому я решила назначить премию Юрия Ара новича для молодого дирижера, который победит на специальном конкурсе, - такие конкурсы будут проходить раз в три года. Первый состоится в декабре - среди прочих прозвучит произведение для струнного оркестра "Тропинки времени", посвященное Юрию Ароновичу израильским позитором Цви Авни. Идею конкурса молодых дирижиров имени Юрия Ароновича поддержали в Европе, благодаря чему победитель отправится на гастроли в Италию, Испанию и Португалию.

Что же касается моих личных воспоминаний... Я бережно храню ручку, которой Юра подписывал ктубу на нашей свадьбе. Тридцать лет, которые нам выпало провести вместе, были самыми счастливыми и для меня, и для него. Каждый раз после концерта, когда он, взмокший от напряжения, выходил со сцены за кулисы, я ждала его с полотенцем, чтобы тут же укутать и уберечь от простуды. А вот смерти уберечь не смогла - он ушел так рано, в шестьдесят девять лет. После Юриной смерти я получила соболезнования от музыкантов со всего мира - его ведь так любили… На могилу Юры я заказала памятник с отлитой из бронзы дирижерской палочкой. На камне высечен отрывок "Божественной поэмы" Скрябина, которую Юра очень любил и исполнял на своем последнем концерте в Париже осенью 2002-го.

Дом на горе

...Она в пять лет уже рисовала. Он в десять сотворил из казенного фортепьяно свой первый клавесин. Она гонялась в эрмитажном садике за дикими кошками. Он собирал из старых велосипедов мопед. Небо в городе ее детства было серым, низким, неприветливым. Небо в городе, где жил он, было высоким, солнечным и голубым. Она полюбила краски. Он предпочел звуки. Линии их жизни могли никогда и не пересечься – как не пересекаются линии «сердца» и «головы» на руке. Но они пересеклись: он узнал ее в тот момент, когда увидел в газете портрет. А дальше была поездка из Иерусалима в Кармиэль, где художницу Машу Орлович знали. Ему понадобилось всего два часа, чтобы ее найти.

Он приехал за ней. Но оказалось, что она не свободна. Вернее, не совсем свободна, потому что находилась в процессе развода. Но он этого не знал, и, поняв одно - она не свободна, произнес фразу, которая могла хоть как-то объяснить его неожиданный визит к незнакомым людям: «Я хочу предложить вам расписать клавесин».

…А потом они купили дом в тихом месте с видом на Кинерет, и в нем нашлось место для его клавесина, ее мольберта и многочисленных друзей, для которых они устраивали домашние концерты старинной музыки. Это был теплый дом, он притягивал людей, как магнит, потому что, как писал в своей пьесе Шварц, «настоящие влюбленные всегда приносят счастье».

Я все забегаю вперед, но было же в их жизни что-то и до этой встречи, обусловленной самой судьбой.

***

Конечно, было. В 18 лет она бросилась, очертя голову, за своей первой любовью, и обнаружила себя в затерянном в горах армянском селе. Одному богу известно, как она рожала там своих сыновей – ну да ведь рожали же наши прабабки в чистом поле! – и растила их в избушке, где зимой температура опускалась до трех градусов тепла, практически одна, потому что муж, известный художник, родивший почти на четверть века раньше нее, жил своей творческой жизнью. Что же удерживало ее в этом захолустье на протяжении семи лет – ее, девочку из хорошей еврейской семьи, воспитанную семьей и Эрмитажем, по которому ее мама водила группы? Отчего она предпочла мольберту маленький огород, где выращивала петрушку? Да, наверное, любовь и удерживала. Во всяком случае, родителям не удалось вернуть ее обратно в те годы, сколько ни пытались. А потом настал момент, когда она, подхватив детей и корзинку с нехитрыми пожитками, вдруг сама вернулась в Питер. И спустя какое-то время вновь бросилась, как в омут, в очередной роман и уехала со своим вторым мужем в Израиль, где ее и нашел Саша.

Когда она увидела его в первый раз, ее душа затрепетала: человек, живший в мире музыки, был для нее почти небожителем. А тут еще клавесин – что-то вообще запредельное…

Он же существовал в своем отдельном мире, слыша музыку даже в названиях звуков, из которых она состоит. Но самое непостижимое: в музыке Барокко он слышал ее состояние, ощущал ее душу, трепет, само ее течение – абсолютно все, до последнего атома.


***

…Они жили вместе уже седьмой год, и она мучительно хотела еще одного ребенка, который будет их общим, а он все медлил. На самом-то деле им и так было хорошо в доме, с балкона которого открывается головокружительный вид, и где так славно уживаются ее краски и его звуки. К тому же, в их жизни все это когда-то уже было: у него – взрослые дочери, у нее – взрослые сыновья.

В какой-то момент им показалось, что совместное бытие становится в тягость, - они разъехались на полгода. Он развесил в своем новом доме ее картины, она продолжала слушать в их старом доме его диски. Но ощущение, что привычное равновесие нарушилось, и образовавшийся пробел зияет пустотой, все росло и в какой-то момент стало невыносимым - их снова притянуло друг к другу. Почувствовав в себе биение новой жизни, она решила рожать. Саша был рад появлению сына, а вскоре Йонька и вовсе стал центром их большой семьи, где у него, кроме родителей, оказались взрослые братья и сестры: конечно, у каждого из них своя жизнь, иные живут и вовсе в других странах, но при первой же возможности устремляются сюда, в дом, где их всегда ждут и где им рады.

…А Сашин клавесин Маша все же расписала – правда, спустя много лет. На его внутреннюю крышку она нанесла рисунок по мотивам своих картин. Саше казалось, что исполненная таинственности панорама ночного старого Яффо более всего соответствует одному из самых любимых инструментов, созданных им за годы жизни в Израиле. Второй клавесин, который Саша берет с собой во все поездки, Маша украсила надписью по-латыни, которая в переводе звучит так: «Жизнь коротка, а искусство – вечно».

***

...Прошло четырнадцать лет. Иные друзья, которых прежде собирали в их доме домашние концерты, разъехались, иные ушли из жизни, появились новые. В Израиль приехала младшая Сашина дочь, а у его старшей, живущей в России, родился сын – первый Сашин внук. У старшего Машиного сына появилась славная девушка, а младший уехал заниматься экстремальным туризмом в Мексику. Так что минувший Новый год семья отмечала без двух старших детей, но в привычном кругу друзей. Зачитали трогательную поздравительную открытку от Даньки, присланную из Мексики, вспомнили его удивительно вкусные пироги, которые он пек когда-то к домашним концертам. Похвалили хлеб, испеченный к новогоднему столу старшим сыном Маши - Сашей. А потом на пороге возникли, к неописуемой радости Йоньки Дед Мороз и Снегурочка, в которых он сразу узнал отца и свою старшую сестру Машу. Снегурочка раздала всем карнавальные маски, а дед Мороз, вытащив из мешка подарок для сына, с улыбкой сказал, обращаясь к гостям и указывая на себя: «Все тот же Саша… С Новым годом!». Потом он привычно сел за большой клавесин – тот самый, который расписала Маша, сыграл пару композиций в стиле Барокко. Друзья потребовали песни Вертинского. И Саша с удовольствием спел их, аккомпанируя себе на клавесине.

***

Краски и звуки в монологах

Маша Орлович:

- Для меня творчество – это продолжением самой жизни, такая же неотъемлемая ее часть, как растить детей, готовить еду. Я рисую то, что меня окружает, и это является своеобразным продолжением моего бытия. В Питере мне было темновато, на меня давило его живописное пространство: в училище мне приходилось часто переписывать свои работы, которые, по мнению педагогов, не соответствовали стандартам, поскольку были ярче и светлее натуры. Израиль поразил меня своими красками и светом. Все здесь вызывало восторг: пейзажи, люди, внутренняя свобода, - хотелось бесконечно рисовать. У меня появилось «кошачье» ощущение привязанности к этому месту, я поняла что хочу жить только здесь.

Потом в моей жизни появился Саша, его музыка, его друзья-музыканты. Мне всегда говорили, что мои пейзажи очень музыкальные. А тут я стала еще писать портреты музыкантов, просиживая на репетициях и концертах и делая наброски, - этот процесс увлекает меня до сих пор.

Затем наступил период материнства, я ждала ребенка и полностью погрузилась в это невероятное ощущение - без конца писала портреты своих беременных подруг и кормящих мам. Недавно неожиданно для себя увлеклась печатной графикой, которой нас в училище не обучали. Это очень трудоемкая техника, и иногда я удивляюсь тому, как у меня хватает терпения при всей моей спонтанности и стремлении делать все быстро.

Рождение детей – это, по-моему, самое лучшее, что я сделала в своей жизни. Мы с моими мальчишками многое прошли вместе. Сегодня я смотрю на своих сыновей и радуюсь тому, какие они добрые, открытые, дружные, как любят и поддерживают друг друга.

Саша Розенблат:

- Французская клавесинная музыка воспринимается людьми, привыкшими к классике, как несколько монотонная, однообразная, с недостаточной гармоничной логикой.
Люди же тонкие, напротив, воспринимают ее очень хорошо - она медититавная, в ней содержится определенное послание исполнителя, обладающего большей внутренней свободой и природным чувством ритма и времени. Позднее, когда все это было утрачено, изобрели метроном, в котором музыканты прошлого не нуждались.

Начиная с 18-го века, когда королевские дворцы и церкви перестали содержать музыкантов и те вынуждены были позаботиться о себе сами, музыка вышла «на панель», стала агрессивной, потребовала такой формы возврата, как аплодисменты, в чем не нуждались музыканты прошлого, поскольку исполняли роль посредников контакта между гармонией сфер и слушателями.

Вся музыка давно уже написана, ее «золотой век» позади, и честные композиторы уже давно это поняли, вовсе перестав писать музыку; переключившись на исполнение существующей, либо выбрав, подобно Стравинскому, путь ироничного отношения к увядающему музыкальному искусству как к традиции. То, что зрело веками, в 16-м веке вылилось в многоголосие, из которого постепенно сформировалась тональность – то, что мы называем музыкой периода Барокко. Впоследствии Бах умудрился выстроить
хроматическую тональность средствами имитационной полифонии, - он единственный, больше этого никому не удавалось…

…Можно сказать, что я живу прошлым временем. Мне часто приходится бывать в разъездах, но я никогда не включаю в машине радио. Мне нравится состояние отключенности от суеты внешнего мира, я рад, что мы живем в таком тихом и удаленном месте, где ничто не мешает думать и заниматься творчеством.

***

Отступление, без которого не обойтись...

«Александр Розенблат, клавесинист. Выпускник Уральской Государственной консерватории им. Мусоргского. Обучался в Голландии и Германии реставрации клавесинов и молоточковых фортепиано, в Чехии – искусству исполнения музыки Барокко. Куратор коллекции старинных инструментов бар-иланского университета. Выступает с сольными и камерными (в составе Иерусалимского Фестивального и Израильского Камерного оркестров, Тель-Авивского Филармонического хора) программами в Израиле и за рубежом; участник престижных международных фестивалей, записал более 20-ти дисков с сольным и камерным Барочным репертуаром, а также ряд программ для Израильского радио. Член гильдии исследователей и реставраторов музыкальных инструментов (Оксфорд). Созданные и восстановленные им клавесины сегодня разбросаны по семи странам мира, один из низ находится в коллекции известного исполнителя Максима Венгерова».

«Маша Орлович, художница. Выпускница Ленинградского художественного училища имени Серова. Член Союза художников и скульпторов Израиля. Ее работы находятся в частных коллекциях в Израиле, России, Европе и США, а также в музее городской скульптуры Санкт-Петербурга. Выставлялась в «Rein Gallery» (Миннесота, США), «Israel House» (Калифорния, США), «Royal Medical Society» (Лондон), Музее городской скульптуры (Санкт-Петербург), «Center for Jewish Art» (Сан-Диего, США), «Association Friends of J.-H. Roman» (Стокгольм), Музее русского искусства им. Цетлина (Рамат-Ган), в Союзе художников (Хайфа), галерее «Фреско» (Тель-Авив), галерее деревни художников (Эйн-Ход), музей искусств (киббуц Гиносар), иерусалимском Доме Качества, галерее «Сафрай» (Тель-Авив). Работает в различных техниках: графика, акварель, смешанная техника, включающая элементы энкаустики (горячая восковая живопись). Пишет в жанрах городского пейзажа, натюрморта, обнаженной натуры, портрета и межжанровых композиций».

Две половинки одной судьбы

Недавно ему исполнилось 35. И у него есть все, что он себе когда-то вымечтал: любимая жена, дочки, дом, сад. Он учится в университете, побеждает на шахматных турнирах, ездит на футбол, путешествует. После того, что с ним произошло тринадцать лет назад, Евгений Гробштейн знает наверняка: жизнь прекрасна вопреки всему, и надо ценить каждое ее мгновенье.
***
Это случилось, когда израильская военная колонна уже выходила из Ливана. До границы оставалось не более пятисот метров. Евгений вел вторую машину, строго соблюдая дистанцию. И вдруг первая машина стала быстро удаляться. Он даже не успел понять, почему, рефлекторно нажав на газ. Это последнее, что осталось в памяти. Машина, в которой, кроме Евгения, находились еще пять человек (он даже не успел с ними познакомиться), подорвалась на мине с дистанционным управлением. Сержант, сидевший на переднем сиденье рядом с водителем, погиб на месте, трое солдат получили ранения, и только пятый уцелел: он рванулся вперед и успел нажать на тормоз, чтобы избежать столкновения поврежденной машины с впередиидущей.

…О том, что кто-то из солдат «дышал» за него целых десять минут до прибытия вертолета, Евгений узнает позже. Он придет в сознание лишь на третьи сутки, увидит возле себя маму и Майю, спросит «Что со мной?» и не услышит собственного голоса. Осколки, повредившие первый и второй шейные позвонки, лишат его возможности не только самостоятельно двигаться, но и дышать, глотать, говорить. Такие ранения считаются несовместимыми с жизнью, но на его счастье в больнице, куда доставят умирающего солдата, окажется хирург, однажды уже вернувший с того света офицера, получившего подобное ранение во время первой Ливанской войны. Правда...с тех пор прошло почти тридцать лет, и хирург из молоденького и отчаянно-смелого выпускника медицинского факультета давно превратился в солидного и уважаемого профессора, мэтра нейрохирургии, однако, он того случая не забыл…

***

Пожалуй, пришло время рассказать о Майе, чье имя мы пока упомянули лишь вскользь. Каких только узоров не вывяжет судьба по канве человеческих жизней. Еще в Латвии Майя и Евгений учились в одной школе, только в разных классах. Более того, они даже жили по соседству и не раз встречались у Жениной двоюродной сестры: о том времени напоминают черно-белые групповые снимки, где они сняты в одном ряду, а между ними – Майин брат.

Потом пути-дороги на несколько лет разошлись. Майина семья репатриировалась в Израиль, когда ей было всего пятнадцать, а Женя еще оставался в Латвии и оказался в Израиле лишь спустя три года. Уехал один, несмотря на протесты матери. Первое время жил в киббуце на севере, потом перебрался поближе к тете в Хадеру...Вот тут-то и произошла его первая случайная встреча с Майей. Женя зашел передать посылку из Латвии ее родителям, увидел Майю и сразу отметил про себя, как она выросла и похорошела за то время, что они не виделись. Потом они снова встретились - уже не случайно, но и это еще ровным счетом ничего не значило, поскольку в картине присутствовал третий лишний. Как оказалось, Майя нравилась не только Жене, но и его двоюродному брату. Что же касается Майи, то она еще выбирала...но в конце концов остановила свой выбор на Жене: он старше, серьезнее, собирается идти в армию…

Через три месяца «без пяти минут солдат» отправился просить руки у отца своей девушки. (Женя: «Я пришел к будущему тестю уточнить детали предстоящей свадьбы, а в ответ услышал, что это для нас слишком рано и нечего пока обсуждать!» Майя: «Когда мы с Женей начали служить в армии, то сразу поняли, что просто не можем жить друг без друга. В это время в Израиль приехала его семья, и тут уже мой отец сдался.

30 марта 1995 года мы поженились, а 10 марта 1996-го Женя подорвался на мине…А мы-то уже собирались приглашать друзей на празднование первой годовщины нашей свадьбы…»)

***

Первую годовщину свадьбы молодожены встретили в больнице, где Женю вытаскивали с того света, а Майя проводила долгие часы в комнате ожидания, заходя в палату лишь на короткое время, когда ей разрешали врачи.

Когда он понял, что будет жить, но обречен на полную неподвижность, они впервые поссорились. (Женя: «Я сказал ей, что она может от меня уйти. Ведь ей всего двадцать лет, и незачем обрекать себя на такую жизнь – с инвалидом. Майя сердилась на меня за эти слова, а я твердил свое, пока не понял, что она и в самом деле решила остаться со мной и никуда не уйдет. С этого момента я перестал ее доставать, и мы начали обсуждать, как нам строить нашу совместную жизнь в такой непростой ситуации». Майя: «Как я могла его оставить? Мы ведь любили друг друга, все чувства еще были такими острыми...меньше года женаты… И тем более: как я могла оставить его в таком положении… У меня даже сомнений никаких не было! Женя меня потом спрашивал: «Почему ты так решила?» Как будто это имеет какое-то значение... За тринадцать лет у нас не было никаких кризисов в отношениях, и я ни разу не пожалела о своем решении. Женя для меня – все: самый родной человек, друг, отец моих детей. Порой я спрашиваю себя: «Ну почему, почему это случилось именно с ним? Ведь все могло быть иначе…» Но тут же говорю себе, что по-другому уже не будет, не будет никогда, и надо радоваться тому, что у нас есть».)

***

Последние пять лет семья Гробштейн живет в Каркуре – в собственном доме, выстроенном в соответствии с Жениным замыслом, где все приспособлено для его нужд и нужд семьи.

- Я сказал архитектору: комнаты жены и дочек должны находиться на втором этаже, а моя – на первом. Ведь вокруг меня круглосуточно дежурят люди, которые за мной присматривают, и я не хочу, чтобы это мешало моей семье, - рассказывает Женя, произнося каждую фразу чуть слышно и с равномерными паузами на выдохе, поскольку за него дышит машина. – И еще дом должен был быть спроектирован таким образом, чтобы моя инвалидная коляска могла беспрепятственно проехать в любую комнату, и в том числе – подняться на второй этаж. В результате в проекте предусмотрели специальный лифт и широкие проходы.

…В этот момент раздается звонкий детский голосок. Похоже, Майя с детьми вернулась с прогулки. А с ними Оля - Женина одноклассница из Латвии, разыскавшая его через Интернет и приехавшая в гости.

- Мы с Женькой 16 лет не виделись, - смеясь, говорит она мне. – Но, как выяснилось, я не забыла его большие синие глаза, а он – мои веснушки.

Старшая дочка взбирается на колени к отцу и начинает рассказывать ему о своих впечатлениях от прогулки. Женя слушает ее с улыбкой, не перебивая.

***

После обеда все семейство вместе с гостьей отправится в Кейсарию, на море, а пока младшую дочку Хэли, которой всего семь месяцев, укладывают спать, старшей, пятилетней непоседе Сиван включают мультики, и у меня появляется возможность уединиться с Маеей на веранде.

- Это было в воскресенье. Утром Женя уехал в армию, а я на работу. Я ведь закончила службу в армии раньше него, - уточняет Майя. - Где-то в четыре к нам пришли двое военнослужащих. Им открыла моя мама. Они спросили меня. Мама ответила, что я приду к пяти. Гости попросили разрешения подождать и молча сидели до моего прихода. Мама чуть с ума не сошла: мой старший брат тогда тоже служил в армии…Только когда я вернулась домой, военные сказали, что Женя ранен и они могут отвезти меня к нему в больницу. Всю дорогу мои спутники молчали.

Зайдя в палату, я увидела страшное зрелище: Женя был едва различим за многочисленными трубками и подключенными к нему приборами. Он был без сознания. И потом, когда Женя уже пришел в себя, его первое время усыпляли, чтобы вывести из состояния болевого шока. Сначала мы общались с помощью русского алфавита: я указывала на букву, и Женя отмечал нужную взглядом, или я пыталасьпонять, что он хочет мне сказать, по губам. Потом ему заменили дыхательную трубку в горле на другую, так, чтобы он смог не только дышать, но и говорить.

Первый месяц мы жили между небом и землей, потому что никто из врачей не мог с полной уверенность сказать: выживет Женя или нет. Профессор, который его оперировал, отвечал так: «Сегодня - жив, а что будет завтра - посмотрим». И только через месяц мы услышали от него слова, которых ждали с такой надеждой: «Он будет жить, но – в таком состоянии. Это все, что можно было сделать».

Мы не сразу узнали о том, что в нашем положении можем иметь детей: оказывается, современные технологии это позволяют. Если честно, мы тогда вообще об этом не думали, поскольку были заняты решением других проблем – чисто-медицинских, бытовых… Потом началась моя учеба в университете, как мы и планировали до Жениного ранения. Я уже готовилась к выпускным экзаменам, когда мы узнали, что нам можно иметь детей, и сразу записались на процедуры. Мне довольно долго не удавалось забеременеть, но потом все получилось. Когда начались схватки, я думала, что первые роды – долгий процесс, и сказала Жене, собиравшемуся ехать со мной в больницу: «Уже девять вечера, тебе будет тяжело высидеть там целую ночь. Приедешь утром – будет в самый раз». Он на меня потом сердился, что не дала ему поехать, и Сиван родилась на исходе ночи без него. Зато с Хэли все было, как он и хотел: мы с самого начала поехали в больницу вместе, и Женя во время родов меня очень поддерживал.

- Каким он был до ранения? Изменился ли его характер после того, что с ним случилось?

Майя на минуту задумывается:

- Женя всегда был такой энергичный, спонтанный: пару минут не мог усидеть на месте - постоянно в движении. Его сложно было удержать дома, все время какие-то идеи: пошли гулять, поехали кататься на велосипедах… Я вот вспоминаю свое первое впечатление от нашей первой встречи уже в Израиле и Женю - веселого и вместе с тем внимательного и очень заботливого... Он совершенно не изменился, только все эти качества проявляются в нем еще сильнее. И еще, он теперь, как никогда, ценит каждое мгновение, которое ему отпущено.

У меня тоже изменилось отношение ко многим вещам после случившегося. Наверное, это происходит со всеми, кто пережил подобное. Я стала больше ценить жизнь и радоваться всему, что у меня есть, понимая: ведь потом у меня этой возможности может и не быть… Поначалу мне здорово мешало постоянное присутствие в доме чужих людей, круглосуточно присматривающих за Женей, потом я привыкла, тем более, что они работают у нас уже не один год. Когда мы хотим обсудить с Женей свои личные дела, просто просим оставить нас на какое-то время одних…

- Кто в вашей семье главный?

- Конечно, Женя. Я без него никуда: по любой мелочи бегу с ним советоваться. Или куплю какой-нибудь наряд, показываю: «Ну как тебе?» А он: «Примерь, тогда скажу, идет тебе это или нет».

Я Женю тоже во всем поддерживаю, - продолжает Майя, - даже когда он выдвигает совершенно фантастические идеи: например, поехать на стадион и посмотреть футбол; или отправиться за сотни километров в Беэр-Шеву на чемпионат Израиля по шахматам. Я тут же начинаю переживать: а как мы это сделаем чисто практически? Выдержит ли он? А потом мы просто пытаемся найти вместе с Женей оптимальный вариант, тем более, что микроавтобус оборудован специальным подъемником, и можно захватить в дорогу все необходимое. Кстати, надо отдать Жене должное: он не пытается привязать меня к себе, и если я хочу встретиться с подружками, или поехать за границу, никогда не скажет «нет», хотя и понимает, что без меня ему будет нелегко.

- А как распределяются ваши роли в воспитании старшей дочки?

- У Жени с Сиван в случае чего разговор короткий: «или сделай то, о чем тебя просят, или будешь наказана – после обеда не поедем на море». Она еще маленькая и не понимает, что на самом деле в таком случае будет наказана не только она, но и вся семья, которая лишится прогулки и останется дома. Впрочем, наказание может быть тут же отменено, если дочка перестанет капризничать. У меня более мягкий характер и я в подобных случаях начинаю упрашивать Сиван: «Ну, пожалуйста, сделай то, о чем тебя просят…».

Майя делает паузу, улыбается чему-то про себя, а вслух произносит:

- Я хочу только одного, чтобы наши дочки выросли умными, и все у них в жизни сложилось удачно.

***

- Вам не помешает, если я закурю? – спрашивает Женина мама Сима, когда я увожу ее во дворик для разговора. Она закуривает, смотрит куда-то в сторону, собираясь с силами, чтобы оглянуться на пропасть, разверзшуюся у нее под ногами тринадцать лет назад, о которой она предпочла бы забыть.

- Это ведь не первый раз, когда мой сын возвращается с того света, - начинает она свой рассказ. – Ему не было еще и двух лет, когда у него случился пневмоторакс: врачи считали, что мы его живым уже не довезем… В шестнадцать лет Женя пережил анафилактический шок из-за аллергии на антибиотики. Его спасло только то, что «скорая» прибыла по вызову мгновенно. После того, как мой сын выжил после такого страшного ранения в Израиле, у меня появилось ощущение, что, наверное, это судьба…

Первые недели после случившегося мы вообще не знали, будет ли он жить... Очевидно, в больнице решили, что нас уже пора готовить к худшему, прислали русскоязычного психиатра…Когда он произнес эту фразу… - Сима замолкает, отводит глаза в сторону, затем снова начинает. – Когда он сказал нам: «ТАМ ему будет лучше! и указал наверх, я обложила его матом, чего никогда себе не позволяла, и выскочила наружу. Муж мне потом сказал: «Я в жизни от тебя не слышал подобных слов, а тут ты говоришь такое врачу!»

В тот день, когда профессор, наконец, сообщил нам, что сын будет жить, хотя и останется полностью парализованным, я впервые перевела дух: «Главное, что живой…» О том, что, несмотря на такое тяжелое ранение, у меня будут от него внучки, я даже и мечтать не могла. Майечка – уникальная женщина. В 20 лет посвятить свою жизнь парню-инвалиду и родить ему двух детей… Я по профессии медсестра, десять лет работала в отделении интенсивной терапии неврологии, куда поступали больные с инсультом. Насмотрелась всякого…Иные жены бросали мужей после двадцати-тридцати лет совместной жизни, едва услышав от врача, что их супруги остаток дней проведут в инвалидном кресле.

Во многом благодаря Майечке мой сын вышел из этой истории оптимистом и ни разу за все время не впал в депрессию. Я бываю здесь почти каждый день, вижу, как они дорожат друг другом. У меня нет другого объяснения…это – любовь.

Кстати, моя младшая дочь до сих пор очень тяжело переживает случившееся, ведь Женя ей был в детстве и за папу, и за маму. Мы с мужем много работали, и ему часто приходилось отводить сестренку в садик и забирать ее оттуда. Между моими детьми тринадцать лет разницы…

Женя у меня с детства такой целеустремленный, всегда добивался, чего хотел. В 14 лет сам принял решение перейти в экспериментальный физико-математический класс. Потом не побоялся в одиночку уехать в Израиль… Даже в своем беспомощном состоянии он производит на других впечатление очень сильного человека. Помню, когда мой сын еще лежал в больнице Тель ха-Шомер, туда привезли молодого мальчика, который, катаясь на трактороне, сломал себе позвоночник в районе грудного отдела. Он не чувствовал своих ног, не мог смириться с тем, что отныне будет передвигаться в инвалидной коляске, твердил о самоубийстве... Его пытались вытащить из этого состояния родители, врачи, психологи, социальные работники, - и все без толку. Потом одна медсестра попросила Женю поговорить с этим парнем. Мой сын подумал и сказал: «Хорошо», и его отвезли к парню в палату. Не знаю, о чем они говорили, но парня после встречи с Женей словно подменили. Он уже не помышлял о самоубийстве и терпеливо учился себя обслуживать.

Был в отделении молодой мужчина, от которого ушла жена, после того, как у него парализовало нижнюю половину туловища. Он впал в депрессию, к нему направили психолога. И вот, представьте себе такую картину: психолог стоит перед человеком, сидящим в инвалидной коляске, пытаясь в чем-то его убедить. Мой сын тогда сказал психологу: «Для начала попытайтесь хотя бы сесть на стул, чтобы у вас получился разговор на равных». Сам Женя потратил очень много сил, пытаясь вытащить этого человека из депрессии. Кажется, небезуспешно. Во всяком случае сейчас у него есть маленбкий ребенок, семья… Он даже участвует в спортивных соревнованиях для инвалидов.

***

...Сложнее всего ему было учиться говорить и глотать. Потом начались другие трудности. Дочка подросла, стала задавать взрослым вопросы: «А почему папа сам не ест? Почему его кормят с ложечки? Почему он все время лежит и не хочет ходить?» Пришлось доставать старые альбомы, где хранились снимки самого счастливого периода их жизни – доармейские, свадебные... Родители пытались объяснить малышке случившееся на ее языке, так, чтобы она поняла.

Зато все остальное давалось на удивление легко. После того, как его отец подарил ему две книжки по шахматам, Женя начал брать уроки и через какое-то время играл уже настолько прилично, что смог заниматься с гроссмейсером и участвовать в заочных турнирах по переписке. Параллельно он учился в университете: его увлекала история древнего Рима. Затем освоил специальную мышку, которой управлял с помощью рта, свободно плавая в волнах Интернета и создавая потихоньку собственный сайт.
 
«Идея создать свой сайт появилась у меня давно. Сайт, где я мог бы рассказать о себе и своей семье, - этими словами Женя открывал одну из его страниц. - Из всего, что со мной произошло, я понял одно: очень часто мы сами усложняем себе жизнь! На самом деле все гораздо проще, чем это кажется! Я не хочу никого учить, как надо жить. Это просто мысли вслух, мой взгляд на жизнь из инвалидного кресла.

Весной 1996 года случилось событие, круто изменившее мою жизнь. Во время выполнения боевого задания я был тяжело ранен и полностью парализован. В первую минуту мне показалось, что жизнь закончилась, но я подумал, что если остался жив, значит, должен продолжать ЖИТЬ!

С тех пор прошло немало времени. В 2004 году у нас родилась дочь, а в октябре прошлого года - вторая. Я студент Хайфского университета, бронзовый призер чемпионата Израиля по шахматам по переписке...Меня окружают близкие и дорогие мне люди - любимая жена, родные, армейские друзья и друзья моей юности И самое главное: я был, есть и всегда буду безнадежным оптимистом!

Пришло время рассказать о моей замечательной жене.После ранения Майя и днем и ночью была рядом со мной. И в том, что я остался безнадежным оптимистом - ее заслуга. У нас замечательная семья. Правда, она чуть-чуть не похожа на другие семьи.

Все люди разные, но между нами много общего. Все мы задаем себе одни и те же вопросы: для чего живем? в чем смысл жизни? И чаще всего оглядываемся назад, когда уже прожит приличный отрезок жизни. Мне пришлось все переоценить и переосмыслить намного раньше… Я стал проще относиться к жизни и замечать то, чего не видел раньше. Я радуюсь всему: пению птиц, закату, солнцу…

Иногда я слышу слова сочувствия по поводу того, как мне тяжело и как трудна и непроста моя жизнь. Но я с этим совершенно не согласен! Да, ранение перевернуло мою жизнь. И не только мою, но и жизни тех, кто меня окружал. И я должен был заново всему учиться: пить, есть, говорить. Конечно, сразу после ранения я нуждался в поддержке, и такая поддержка была! Но, как говорит старая пословица, можно привести коня на водопой, но нельзя заставить его пить. Никто не мог за меня решить, что мне делать дальше. Я видел, что небезразличен очень многим, и это еще более убедило меня в том, что нужно продолжать ЖИТЬ, несмотря ни на какие преграды!

Возможно, что кто-либо другой в подобной ситуации начинает думать, что он никому не нужен. Я абсолютно уверен, что это не так! Я решил рассказать здесь о себе и поделиться своим оптимизмом, потому что не раз убеждался: нужные слова, сказанные вовремя, могут многое изменить! И если после того, что вы прочли, ваш взгляд на мир станет более оптимистичным, значит я не зря потратил свое время. Значит все не так уж плохо!»

От брегов Невы до стен Иерусалимских

...История, начавшаяся в рисовальных классах Петербургской академии художеств на брегах Невы, продолжится спустя тридцать лет в графических мастерских Тель-авивского дома художника. Только пока они этого еще не знают. И вообще он женат, а она строгих правил. Так что шансов никаких.
«Послушай, там в конце коридора, в последнем классе девчонки рисуют, - говорит ему приятель, - одна такая хорошенькая, иди, посмотри». И он идет. Из любопытства и эстетических соображений. Девчонка, действительно, хорошенькая. А он с его перфекционизмом затачивает карандаши лучше всех, потому что любит в рисунке точность. И предлагает заточить ей карандаш.

- Вот, с тех пор я Тине и затачиваю карандаши, - смеясь, говорит известный художник-график Илья Богдановский. – Если жена когда-нибудь научится это делать сама, может быть, я буду уже и не нужен. А отношения мы выясняем до сих пор, потому что у нас разные представления об искусстве.

Подумав, добавляет уже серьезно. – Кстати, точности в рисунке можно добиться только хорошим инструментом. Карандаш для меня – орудие нападения, я резинка – орудие спасения. По поводу моих рисунков в академии часто спрашивали: «Как это у тебя получается – такие абсолютно точные линии?», на что я отвечал: «Да ничего особенного, заточи карандаш, как я, и у тебя получится», - опять смеется.

...А теперь переместимся из израильского дома Богдановских, окруженного соснами Бейт-Шемешского леса, снова на брега Невы эпохи застоя – к началу истории.

Илья увлечен. А у девушки твердые моральные принципы: «С женатыми в «Сайгон» (популярное ленинградское кафе – Ш.Ш.) не ходим!» На этом все могло бы и закончиться. Но через год они случайно встретились на Садовой улице. Он шел с приятелем в Русский музей на выставку, она вела за руку ребенка лет пяти. «Как же так? – подумал он. – Девушка, отказавшая мне в свидании, и уже с ребенком?» Он подошел, чтобы выяснить. Оказалось – ребенок не ее, а сестры. Племянник.

Потом был странный новый год. Договорились встретиться в его мастерской в шесть и поехать к ее подруге. Но в полдень забежал приятель, сказал: «Давай по чуть-чуть за уходящий и наступающий». Около четырех приятель ушел, он убрал следы пиршества и прилег на часок отдохнуть, а проснулся – о ужас! – только в три ночи. Понял, что она, потоптавшись у запертой двери, поехала к подруге одна, сгреб в охапку подарки и помчался туда, надеясь на прощение. Был прощен. Через год – в 1977-м - родился сын.

Казалось бы, она – архитектор в «Ленпроекте», к тому же – на руководящей должности, он – свободный художник, плывущий против течения. И нет более непохожих людей. Но, как ни странно, интерес друг к другу у этой пары с годами не только не исчезает, но постоянно усиливается. Похоже, что и по сей день они не перестают удивлять друг друга.
Обойдя весь дом и не найдя ни одного ее портета, я спрашиваю Илью Богдановского:

- Вам никогда не хотелось написать портрет жены?

- Никогда, - опережает мужа Тина, - он пишет исключительно автопортреты!
По его лицу пробегает тень ироничной улыбки:

- Видите ли, дело в том, что уровень моего мастерства все еще не позволяет мне отразить многообразие внутреннего мира жены, которого я до сих пор не постиг, - быстрый взгляд в ее сторону. – При том, что Тина наклепала уже кучу своих автопортретов, они ничего о ней не говорят. Видимо, моя жена не хочет показать, какая она на самом деле. Тоже, наверное, думает, что если я докопаюсь до самой сути ее личности, мне станет с ней скучно.

- Почему же вы не хотите показать мужу свое истинное лицо? – спрашиваю я Тину Богдановскую.

- Все люди себя ищут. Ну а я себя еще не нашла, - отвечает она.

- А что вы можете сказать о своем муже?

- Илья непредсказуемый. Его внутренний мир очень богатый и многослойный. И еще – удивительная доброта по отношению к людям. Я, например, не такая добрая. Во всяком случае, добрая далеко не ко всем.

- Да это у меня и не доброта вовсе, а своего рода эгоизм, - парирует Илья с легкой улыбкой. – Просто мне приятно чувствовать себя хорошим, порядочным и благородным. Многие думаю, что так невыгодно мчаться, бросив все свои дела, кому-то на помощь. Они заблуждаются. На самом деле это жутко выгодно: ты ставишь себе при жизни памятник и сам же на него любуешься, - смеется.

- Есть вещи, которых вы не могли бы простить близкому человеку? – спрашиваю я Илью.

- Предательства. Я имею в виду даже не измену в чисто физическом смысле, тут все более глобально. Когда ты вдруг понимаешь, что для Нее есть кто-то более важный, чем ты... Это некий глупый максимализм. Конечно, можно простить, склеить горшок, из которого даже можно будет потом пить. Но это будет уже не целый горшок. Так что пережить можно, но восстановлению не подлежит.

Тина (соглашается): - Илья прав. Восстановлению не подлежит.

- А мне кажется, когда любишь человека, прощаешь ему все, - возражаю я.

- Когда любишь человека, ты не способен его предать, - продолжает Тина. – Измена женщины настолько порочна по своей сути... Ведь не зря же ее в старину побивали камнями! Мужчина изменяет одной женщине, а женщина – всему роду. Сдержанность женщины – это на самом деле ее ответственность перед мужчиной, от которого она рожает детей, тот самый код, который мы получаем от своих матерей и передаем по цепочке дальше. Я считаю, что в женщине должна быть эта сдержанность, потому что ответственность перед будущим прежде всего – на ней.

Я решаю сменить тему:
- У вас был в жизни день, когда казалось, что обрушился мир?

- Да. Смерть мамы, - говорит Илья. - Она долго болела, я за ней ухаживал, каждый день делал ей уколы. Мама умерла на моих руках. Этот переход в иной мир совершился у меня на глазах, и сразу появилось ощущение, что точно так же произойдет и со мной. Я по-детски верил в собственное бессмертие, но вот с той самой минуты стал другим и уже иначе ко всему отношусь, - ненадолго замолкает. -Родители всегда были для меня настолько важны, что я до сих пор веду с ними воображаемые разговоры. Нет ни дня, чтобы я не вспомнил своего отца, который был мне особенно близок.

- А я с возрастом поняла, что страх смерти проходит, - тихо произносит Тина. - Раньше я об этом часто думала, а сейчас все меньше. Самое тяжелое у меня, как и у Ильи, связано со смертью родителей. Именно тогда я поняла, что на самом деле означают слова «никогда». «Никогда больше»... Мне казалось, что родители будут вечно. И меня все время мучает, что я никогда больше не смогу им ничего сказать, спросить, посоветоваться, за что-то извиниться, или поблагодарить. Теперь у меня уже не будет такого шанса. И я пытаюсь хотя бы передать этот свой грустный опыт взрослому сыну, у которого уже есть собственный ребенок.

- А слово «всегда» имеет для вас какой-то смысл?

- Не думаю, - говорит Тина. - Нет ничего постоянного. Есть прошлое и будущее. Вот мы сидим сейчас с вами, я произношу фразу, и этот момент тут же становится прошлым...

- Тина все куда-то бежит, а я пытаюсь вернуть ее в настоящее, которым стараюсь жить, - подхватывает Илья. – Говорю ей: «Вот сейчас ты выходишь из дома, садишься в машину, выезжаешь на трассу – почувствуй этот момент».

- Мы столько говорили тут о грустном. А бывали ли у вас такие счастливые моменты, когда появлялось ощущение полета?

- У меня все 35 лет, которые я прожила с Ильей – сплошные счастливые моменты, когда каждый день – ожидание сюрприза, - сразу отвечает Тина.

- А у меня ощущение какого-то размазанного счастья, в котором были яркие вспышки, - говорит Илья. - Я очень люблю горы. Когда первый раз попал на Кавказ, ночами не мог спать – все выходил и смотрел на ночные горы. А утром снова выходил – любоваться восходом. Это было волшебное ощущение полного счастья, какого-то восторга перед мощью и красотой природы. С тех пор я много раз бывал в горах. Водил группы, был судьей на горнолыжных соревнованиях. И мне всегда хотелось, чтобы мои самые любимые люди это тоже почувствовали. Когда сыну было всего два года, мы повезли его на Эльбрус и жили в том самом лагере на высоте трех с половиной километров, где проходила акклиматизацию группа, которая первой совершила восхождение на Джомолунгму. Альпинисты и скалолазы – люди особой породы, никогда не встречал в их компаниях негодяев. И этому есть объяснение. Чем выше поднимаешься, тем больше очищаешься от всего мелкого и суетного. Слава и прочие соблазны просто несопоставимы с тем, что открывается тебе в горах.

- А сами вы никогда не совершали чего-то такого, за что испытываете неловкость и по сей день?

- В молодости я был категоричен в суждениях и ставил ошибочные диагнозы творческому потенциалу своих друзей и учеников, отчего некоторых потом терял. Кого-то не поддержал в нужный момент, а кого-то своей оценкой подтолнул к тому, что он бросил кисть. А что если бы из него получился хороший художник? Нам не дано этого знать в настоящий момент. В истории искусства полно случаев, когда великие художники получили признание слишком поздно, после своей смерти, - по его лицу пробегает тень. – Вспоминая свои «диагнозы», я даже думаю: «Какое счастье, что я не был врачом!» Прошлый опыт помогает мне не совершить новых ошибок. Теперь я стал очень осторожным и, может быть, даже излишне много хвалю своих учеников.

- А если бы у вас появилась возможность поговорить с известным человеком из прошлого о творчестве, любви, отношении к жизни, кого бы вы выбрали?

- Я выбрала бы царя Соломона с его мудростью, которой он просил у Всевышнего, - отвечает Тина, а Илья после небольшого раздумья произносит:

- Непростой вопрос. В прошлом так много замечательных людей, с которыми мне хотелось бы пообщаться. Ну что ж... Я бы выбрал, пожалуй, Моцарта, музыку которого очень люблю, и почитаемого мной художника Павла Филонова. Я задал бы им вопрос, на который сам пока не нахожу ответа, отчего моя жизнь находится в этом бесконечном колебании: что важнее – творчество или жизнь? И пусть бы они ответили на него в свой последний день, не раньше. Главная истина открывается человеку перед смертью.

- А я бы ответила на ваш вопрос так: надо просто любить. И в творчестве и жизни. Ко всему относиться с любовью, - не выдерживаю я.

- Мне кажется, художнику легко быть нищим и аболютно счастливым своей творческой самодостаточностью, когда он способен сотворить нечто такое, чего не может сделать никто другой, - продолжает Илья. – Он может быть абсолютно счастливым еще и от ощущения внутренней независимости от обстоятельства и людей.

Тина (парирурет, возвращая мужа на землю):

- У каждого нищего художника есть мечта – продать свою работу. Иначе на что же ему краски покупать и холсты?

- Вы чего-то боитесь? – спрашиваю я Тину.

- Кроме естественного страха за детей, я боюсь еще и социальной незащищенности. Думаю о том, что будет с нами, если, не дай бог, заболеем и не сможем работать, - отвечает она, а Илья после некоторого раздумья произносит:

- Мы живем в достаточно проблематичной стране, не представляя, что будет завтра, и, тем более, послезавтра. Я бы даже сказал: живем в преддверии апокалипсиса. У меня, кстати, есть серия графических работ на эту тему, и я все время говорю: «Апокалипсис начался еще вчера, просто его не заметили». Знаете, в нашей профессии есть пахучие вещества, работая с которыми, мы надеваем респиратор. Сейчас их научились делать без запаха, но они остаются такими же ядовитыми. Разница лишь в том, что ты вдыхаешь их, забывая об опасности. По мне, так пусть уж лучше пахнут, по крайней мере, не забудешь надеть респиратор. Я не случайно заговорил об этих веществах. Они напоминают мне время, в котором мы живем, когда все уже привыкли к этой дикой опасности и научились ее не замечать. Это апокалипсис, который происходит у нас в сознании. Мы его не видим, но процесс разрушения моральных ценностей и всего остального уже происходит и угрожает существованию человечества. Израиль в этом смысле всегда был первым: здесь все началось и, возможно, закончится. Я «кричу» об этом беззвучно в своих работах, а затем укладываю их в ящики. Есть такое выражение: «Остроумный на лестнице». Это про меня. Грустно, но мы ничего не можем сделать. Вот этот вопрос, я, пожалуй, тоже хотел бы задать гениальным людям из прошлого в их последний день: настолько ли все безнадежно, как мне кажется?

...Илья показывает мне свои работы из серии «Апокалипсис». Все они связаны с Иерусалимом. Одна из работ была отмечена в 2006-м году золотой медалью Биеннале графики в Санкт-Петербурге, где участвовали мастера из 34 стран. Ее сюжет – несостоявшаяся встреча Дюрера с Леонадо да-Винчи.

НИША ДЛЯ ХУДОЖНИКА. ЛЕНИНГРАД, 1960-1980.

Слово «Санкт-Петербург» художник Богдановский воспринимает с трудом, утверждая, что родился в Ленинграде, вырос в Ленинграде и в Израиль уезжал из Ленинграда. Однако – такой вот парадокс! - живя в Ленинграде, он, между прочим, называл его Питером, отмежевываясь таким образом от Ленина и советской действительности.

- Моя позиция очень простая, - говорит Илья. – Если ты хочешь делать в искусстве то, что хочешь, нельзя зависеть от мнения искусствоведа, толпы и «галеристов». Но цена за это большая. Например, в советской России художник был востребован, если он был «лоялен» по отношению к власти и ее ценностям, выполнял тематические «заказы». Мог ли, например, быть «нашим современником» «тунеядец» Йосиф Бродский? Нет. А вот передовик производства – вполне. Поэтому за преимущество говорить своим языком многие художники платили тем, что шли работать кочегарами и дворниками. Они продолжали писать картины, зная, что те не будут востребованы.

Что касается меня, то мое художественное воспитание началось очень рано, -продолжает Илья. - Родители во время блокады жили в доме на Васильевском острове со многими известными художниками, в том числе - братьями Ушиными, которые первыми из советских художников получили «золотую медаль» в Париже за графические иллюстрации к многотомному изданию «Тысячи и одной ночи». Оба умерли в блокаду. Я дружил с сыном Алексея Ушина – Андреем, который впоследствии получил «золотую медаль» в Лейпциге за иллюстрации к романам Достоевского. Он был старше меня, и я вырос в его мастерской, куда приходило много интересных людей. Они вели разговоры об искусстве и о месте художника в обществе. Все, что я слышал там, совершенно не вписывалось в официозные рамки и было со знаком «анти».

- Моим художественным воспитанием «занимались» Русский музей и Эрмитаж, - произносит Тина. – Мне очень повезло с родителями. Ни я, ни моя сестра никогда не ходили в детский сад. Нас воспитывали мама с папой. А поскольку наша семья жила на улице Рубинштейна рядом с Невским проспектом, то процесс воспитания проходил в основном в залах Русского музея и Эрмитажа. Это потрясение от работ Куинджи и других художников осталось у меня на всю жизнь...

- А я сразу после армии начал работать в графических мастерских Ленинграда – простым печатником, потом – руководителем мастерских, - продолжает Илья. - Паралельно занимался своим творчеством, зная, что мои работы не годятся ни для одной советской выставки. Например, в конце 1960-х я сделал серию графических портретов «Битлз». В мастерские «неофициозных» художников приходили иностранцы, у которых постоянно висели на хвосте «органы». В 1970-е мне не раз поджигали мастерскую. А в конце 1980-х, за год до выезда в Израиль, я пошел уже проторенным многими художниками путем и оформился на работу в котельную.

НИША ДЛЯ ХУДОЖНИКА. ИЗРАИЛЬ. 1990-2000-е ГОДЫ.

Он приехал в страну налегке, и пока шел багаж с оффортным станком (советская таможня разрешала провозить предметы профессиональной деятельности, а Илья числился графиком) начал писать иерусалимские пейзажи маслом на картонках. Они неплохо раскупались туристами.

- Ты приезжаешь в свободный мир и думаешь – ну вот, наконец! Я могу все, что хочу, и никто мне не запретит, – говорит Илья. - Но многие художники, к сожалению, испытания свободой не выдержали. Например, Александр Арефьев, исключенный в свое время из Академии за «формализм», лидер первой ленинградской группы художников-нонконформистов, получившей название «арефьевский круг», в 1977 году эмигрировал во Францию, а через год умер. Друзья рассказывали, что за все это время он даже не открыл ящика с красками. Изгнанный в России отовсюду, он оказался на свободе, в Париже, где можно громко «кричать» все, что хочешь, но при этом все пройдут мимо тебя, не обратив внимания. В России у Арефьева были противники и сторонники, он все время шел против течения, и в этом была жизнь. В Париже можно было сколько угодно идти против течения, не встретив ни малейшего сопротивления и отклика... И он умер от горя, поняв, что на этом его жизнь кончилась. Официозному советскому художнику было бы гораздо легче: с портретов партийных вождей он, владея техникой, переключился бы на портреты богатых людей, даже не заметив этого перехода.
Я из команды художников, идущих против течения, но в Израиле не было котельных, и нужно было как-то выживать, - продолжает Илья. – Мне подвернулась работа в одной галерее, где пришлось заниматься реставрацией, окантовкой, дизайном – ведь «русские» художники умеют все, - смеется. - В общем, работал за пятерых, чем хозяйка тут же воспользовалась, уволив всех остальных. Я снял рядом мастерскую, поставил там станок, где в свободное время работал и давал частные уроки графики.
А дальше в моей судьбе обозначился неожиданный поворот. Поскольку я числился в Союзе художников в числе сотен новоприбывших, однажды мне прислали предложение участвовать в конкурсе на вакантную должность руководителя графической мастерской в Академии Бецалель. Теперь-то я понимаю, что многие конкурсы в Израиле объявляются для проформы, в то время как реальный кандидат «из своих» уже заранее известен. Но мне неожиданно повезло: устроители перугались из-за того, что каждый тащил своего «протеже» и заведующий кафедрой, человек в академии новый, сказал: «Ах так? Тогда устроим настоящий конкурс». В нем участвовали более сотни предендентов, из которых выбрали меня. Так что я руководил графической мастерской в академии Бецалель целых 15 лет, начиная с 1993-го. Паралельно вел курсы в графических мастерских киббуцных художественных семинаров и в художественной школе музея Израиля в Иерусалиме. Попутно мы основали - уже с Тиной – первую в Бейт-Шемеше детскую школу изобразительного искусства и задумали открыть в академии Бецалель курс «сухой иглы» (бескислотная техника графики на металле с помощью иглы – Ш.Ш.) для группы художников, которые впоследствии могли бы участвовать в известном международном конкурсе работ, выполненных в этой технике, проходящем в Сербии.. Но академия интереса не проявила - при том, что мы предлагали вести новую группу на добровольческих началах! Тогда мы арендовали в тель-авивском доме художников мастерскую и «подсадили» на «сухую иглу» несколько человек, после чего вся группа получила приглашение участвовать в сербском биеннале. Потом мы открыли с Тиной еще один курс, и еще один... Желающих оказалось так много, что пришлось заключить долгосрочный договор об аренде графических мастерских Дома художников.

...Вот, собственно, и конец истории, начавшейся на брегах Невы. Впрочем, не конец, а, скорее, продолжение. Так уж устроены Богдановские - они обязательно придумают что-нибудь еще. Илья живет настоящим, а Тина все время пытается заглянуть в будущее, строит планы, и на этом стыке невозможен какой-либо «застой». От которого, кстати, Илья тоже убегал всю жизнь, начиная с 1960-х...

Запоздалое признание

…История их уникальна. В течение семидесяти лет он добивался ее любви, написав ей горы писем и посвятив сотни стихов. Но и сегодня вовсе не уверен, что достиг своей цели, хотя и прожил с ней 63 года.

…Их первая встреча случилась в Житомире, в 1937-м. Утром он вышел во двор и увидел у колодца удивительно красивую девушку. Но было в ней что-то еще такое необъяснимое... Его сердце дрогнуло, словно узнало ее. Назавтра он преподнес ей роскошный букет, обчистив клумбу городского парка и затаившись от милиционеров, явившихся по вызову на оскверненное место. Девушка подвига не оценила. «Как тебе не стыдно! – сказала она ему. – Ведь это же общественный парк!»

Возвращаясь домой, в Харьков, он думал только о ней и с дрожью в сердце вспоминал, что едва не отказался от этой случайной, и, как оказалось, судьбоносной поездки в Житомир, куда его так долго уговаривал поехать двоюродный брат.

…Едва зайдя в дом, он потребовал от родителей немедленного переезда в Житомир. Ему было всего 15, он еще учился в школе, и те, естественно, отказались. Тогда он начал писать девушке письма. И в каждом были стихи, посвященные ей. Он воспевал ее красоту, и всякий раз находил для этого новые слова: когда любишь - они приходят сами.

Она тоже писала стихи – о Пушкине, о природе, о чем угодно, но не о нем. И не для него, а для себя. Зато оба любили Есенина, стихи которого знали наизусть и, начиная читать их, едва могли остановиться.

Насколько ей тогда был важен этот мальчишка с его стихами - ей, которой оказывали внимание многие юноши, а затем и мужчины (к тому же он был на два года младше) – она и по сей день не знает. Но судьба сводила их вопреки всякой логике и смыслу – да и есть ли она, эта логика, у любви?

На следующем витке их свело в Одессе, куда его, забритого после школы в армию, направили служить, и где к тому времени уже училась в университете она. Его отпускали в увольнение раз в месяц, и он шел к ней через весь город, тщательно вытирая на пороге дорожную пыль со своих ботинок.

За ней в ту пору ухаживал солидный человек, кандидат наук из университета, где она училась. У него была дача под Одессой и он курил папиросы «Казбек» - предмет роскоши по тем временам.

Так они и проводили вечера втроем, сидя за столом в ее комнате. Кандидат наук (впоследствии Миша в шутку прозовет своих соперников, которых у него будет очень много, «зосями») небрежно вытаскивал из пачки папиросу «Казбек», а юный новобранец демонстративно скручивал «козью ножку», набивая ее ядреным самосадом.

Однажды «зося» потерпел фиаско. Ему пришлось порвать загодя приобретенные для себя и барышни билеты в театр, после того, как она безапелляционно заявила: «Мы не можем пойти сегодня в театр, ведь Мише дают увольнение всего раз в месяц!»

Однако провожать Мишу на фронт Келина не пошла. Ей было неудобно: а что подумают люди, ведь она ему не невеста, он ей не жених. К тому же, подобно многим, она думала, что война будет недолгой – дня четыре, не больше. (В этом месте рассказа я не выдержала: «Но ведь его же могли убить!» А потом поняла, что эмоция моя неуместна. Наверное, в ту пору он не был для нее так важен, как была важна для него она.)

…1941-й был самым тяжелым. Он участвовал в тяжелых боях на южном фронте, но больше вместе со всеми отступал («Стыдно признаться, но мы тогда отступали настолько стремительно - по 30-40 километров в сутки – что называли происходящее «драпом» - но так, чтобы это не достигло ушей «СМЕРШевцев»). В те месяцы вообще невозможно было определить, где проходит линия фронта.

Потом начались тяжелые оборонительные бои за Кавказ. Стрелковая дивизия, в которой он служил, пошла на прорыв – из трех с половиной тысяч человек прорвались только 167, и в том числе он, сохранившие дивизионное знамя. За этот бой он получит впоследствии Орден Красной Звезды, а за знаменитый штурм Сапун-горы в районе Севастополя – Орден Отечественной войны.

…Война для него неожиданно закончилась в 1944-м. Его часть готовили к переброске в Румынию, но неожиданно оставили в уже освобожденном от врага Крыму. Офицеры – и в том числе он, в ту пору командовавший ротой - рвались в бой, писали рапорты с просьбой отправить их на фронт: пройдя всю войну и уцелев в самых кровопролитных сражениях, они хотели дойти до Берлина. Рапорты оставались без ответа, и никто не объяснял причину, по которой их продолжали держать в Крыму.

Все разъяснилось достаточно случайно. Однажды утром он услышал разговор направлявшихся на рынок местных торговок. «Ты не знаешь, почему у нас в Ялте улицы вымыли с мылом?» – спросила одна другую, а та ответила: «Так ведь сюда же должны приехать большие шишки! Может, и Сам…Разве ты не слышала?». Он понял, что его часть оставили на охрану Ялтинской конференции.

Время проезда правительственных машин по каждому участку дороги сообщали с точностью до секунды: мимо проносилась кавалькада одинаковых автомобилей с зашторенными окнами. И потому разговоры местных жителей о том, что кто-то видел Молотова, а кто-то и «самого» (!) вызывали у него улыбку.

…Первое письмо он получил от нее в 1943-м. Их часть тогда вела тяжелые бои. Забегая вперед скажу, что герой мой, вчерашний школьник, вступив в войну рядовым красноармейцем, закончит ее с майорскими погонами: типичная для того времени карьера фронтового офицера. Так что в 1943-м у него уже был ординарец – ефрейтор Лотарев.

Передышка между боями была слишком короткой. И в ответ на слова ефрейтора «Товарищ командир, вам письмо», он едва успел сказать «Потом, потом…», мгновенно провалившись в сон. Когда же пришел в себя и потянулся за письмом, не поверил своим глазам, увидев на конверте знакомый почерк. Она нашла его! И снова полетели письма в оба конца. Ее письма были сдержанными. Она писала о том, как на одной из станций отстала от поезда, с которым уезжала в эвакуацию; как добиралась до Уфы в чем была, с одним паспортом, без денег и еды; как искала его имя в списках раненых, доставляемых в их госпиталь с фронта. Он же писал ей о своей любви, и в каждом письме она находила его новые стихи, посвященные ей:

«Чадит коптилка из консервной банки,
Дочитано твое письмо,
И, кажется, в продымленной землянке
Вдруг солнце яркое взошло.

Забыты горести, тревоги и лишенья,
Вчерашний напряженный бой…
Дочитано письмо в землянке,
Написанное где-то под Уфой».

Писем, включая и довоенные, накопится несколько сотен. Они сожгут их, уезжая в Израиль, в 1990-м (таможня не пропускала за границу писем и рукописей – Ш.Ш.). Что же касается его стихов к ней – он сохранит их в своей памяти и уже в Израиле соберет самодельную книжечку, которую сам же и переплетет, подарив ее жене.

…В сентябре 1945-го он приехал к ней в Житомир без военных трофеев, в чем был, с одним фанерным чемоданом, обитым куском немецкой плащпалатки, и сходу предложил выйти за него замуж:
«Я ждал этого восемь лет. Ты согласна?».

Она уже понимала, что из всех ее поклонников он – лучший. Самый преданный, верный, надежный, заботливый - с таким можно прожить долгую и спокойную жизнь. Проблема была в другом: ей предстояло выбрать между замужеством и аспирантурой, направление в которую она получила после окончания университета.

Он уговаривал ее предпочесть его аспирантуре, используя все свое красноречие, читая посвященные ей стихи и обещая вечную любовь.

ЗАГС работал до шести. Она «сломалась» и сказала «да» около пяти вечера на ТРЕТЬИ сутки. Не веря своему счастью, он потащил ее в ЗАГС. Но там возникло новое препятствие. «А у вас есть разрешение командира части? – спросила работница ЗАГСа. - Согласно положению, я не могу проводить без него регистрацию брака, ведь вы военнослужащий». В течение часа он уговаривал чиновницу войти в его положение и презреть формальное «положение». А в конце не выдержал: «Да есть ли у вас сердце? Ведь вы молодая женщина, и, наверное, любили! Я ждал этого восемь лет!» Как ни странно, но именно эта фраза и решила исход дела: их зарегистрировали буквально за пять минут до закрытия ЗАГСа.

Спустя много лет он напомнит жене об этом дне в стихотворном послании:

«Не обещал тебе когда-то звезд в небесной вышине,
Ты выходила замуж за солдата…»

И в них - еще одна строчка, звучащая как обещание: «Всю жизнь твоим солдатом, с любовью верною пройду…», которому он будет следовать и после того, как с ней случится несчастье. Прикованная к инвалидной коляске, целиком зависящая от него… Он по-прежнему будет видеть в ней ту, которая хранилась в его памяти с 1937-го, и каждый день просыпаться с мыслью – что он может сделать еще для того, чтобы продлить ее жизнь.

Я все забегаю вперед, а надо бы вспомнить еще о том, какую судьбоносную роль сыграла в его жизни она, настоявшая на том, чтобы он пошел учиться в институт, несмотря на долгий – пять лет он воевал - перерыв. Закончив заочно исторический факультет, он стал школьным учителем, потом заслуженным учителем, завучем, проработал в одной и той же школе чуть ли не полвека и ушел на пенсию, окруженный почетом, а главное – любовью своих учеников, которые до сих пор пишут и звонят ему.

Она была его землей, а он ее небом. А разве может небо без земли, а земля без неба?

Кстати, и ее успешная карьера отчасти тоже состоялась благодаря ему, вернее, благодаря часам, которые он оставил ей, уходя на фронт - они по тем временам были большой ценностью. Эти часы он получил, в свою очередь, от друга-одноклассника Жени Смирнова, призванного на фронт несколькими днями раньше. Келина продала часы, чтобы купить билет на поезд и добраться до места, куда был эвакуирован ее университет. Так что в 1945-м она университет уже закончила.

У истории с часами было продолжение. Владелец их на войне выжил и, встретив Мишу, первым делом спросил его: «Может быть, мои часы случайно сохранились? Они – единственная память о моем покойном отце…». (В этом месте рассказа по лицу моего героя пробегает тень: ему нелегко вспоминать ту встречу - он до сих пор ощущает чувство вины).

***

…Мы встречаемся с Михаилом и Келиной Даенман в день Победы, 9 мая. Михаил только что вернулся с митинга ветеранов: на нем пиджак с орденами и медалями. Вскоре приезжают дети, внуки, правнуки. Старший правнук – Митя в этом году идет в армию.

Михаил:

- …Келя была такая особенная… Огромные глаза, внимательный взгляд…Она не признавала никакой косметики. Была очень строгой девушкой, недотрогой – не позволяла абсолютно ничего... Я был в шоке, когда она пыталась мне однажды вернуть деньги за билеты в кино…Она обладала удивительно сильным характером: врачи поражались тому, как, лежа на операционном столе под местной анестезией, она читала им наизусть «Евгения Онегина»…Первый раз я осмелился ее поцеловать в 1938-м, и это было равносильно подвигу! Удивительно, как я за свою дерзость не схлопотал от нее пощечину... Вы не поверите, но вкус того поцелуя я помню до сих пор, хотя прошло 70 лет. Вы спрашиваете, чем она была для меня? Великим счастьем. Если распределить наши роли, то я – ее верный солдат, а она – моя путеводная звезда, ведь только благодаря ее настойчивости я чего-то в жизни добился. Когда мы ссорились, я всегда первым не выдерживал молчанки, говорил: «Ты уж меня извини, наверное, я был не прав». Она была девушка с железной волей…

…вы спрашиваете, как она нашла меня во время войны? Через родителей. Во время войны вся информация стекалась в Бугуруслан, Келя сделала запрос по поводу моих родителей и обнаружила их под Уфой. А я восстановил связь с родителями чуть раньше - благодаря медсестре, которой, очевидно, нравился. Во всяком случае, она зачем-то сохраняла все письма, приходившие на мое имя, когда меня перевели в другую часть. Я узнал об этом случайно – от солдата из своей первой роты и тут же разыскал медсестру. Так до меня дошли, наконец, весточки от родителей, живших в эвакуации в жуткой нищете. Они к тому моменту уже все распродали, кроме моего коверкотового костюма, с которым боялись расставаться – он был единственной памятью обо мне. А нам деньги на фронте были ни к чему: мы даже из юношеской бравады иной раз поджигали от сторублевок «козьи ножки». Я тут же бросился к ребятам – мы собрали денег и отправили моим родителям. Эти деньги их спасли.

…моя жена не любит разбрасываться словами. Ее письма всегда очень отличались от моих, были такими деловыми...где-то на третий год супружества я спросил ее: «Ты меня любишь?», а она ответила: «Об этом еще рано говорить…» Все проверяла меня…наши чувства…до сих пор проверяет…

Келя

- Я никогда никому не показывала его писем и стихов, которые он мне писал. Мне было как-то стыдно, что он так открыто пишет о любви. Недавно приезжала моя самая близкая подруга из Германии – даже ей я не решилась показать книжечку, которую получила он него в подрок. Вот вы журналист, скажите мне, кому все это передать – мои медали, его стихи, посвященные мне? Внучке?

…я обожала свою работу. Меня очень уважали. В трудовой книжке – одни благодарности. Я была на такой высоте, жила своей работой…уезжала, все плакали…я всегда была сильным человеком, а теперь многое изменилось…я от всех завишу…

…в юности мне говорили, что я интересная. Мальчики в школе за мной бегали, писали записочки. А я на все это не обращала внимания. У меня было достаточно предложений, но я замуж не хотела – предпочитала учиться, работать, делать карьеру... меня все так ценили…есть грамоты, медали…Не скажу, что у меня сразу к нему что-то было…он вот мне писал: «Ведь я уеду, и ты меня забудешь, а я буду вспоминать тебя всю жизнь и всю жизнь буду любить». А я ему ничего такого не писала…мы очень разные…может, он стихами меня взял? - другие писали мне прозу… а на фронт я его не пошла провожать, потому что это было нескромно. Да и не лежал он еще у меня в сердце. Мальчик, солдат…За мной ухаживали мужчины более солидные, они были старше…Вообще-то он должен считать себя счастливым уже потому, что был у меня единственным, если уж вы хотите все знать…Первым мальчиком, который меня поцеловал. И я у него была единственная….

- А когда же и вы к нему что-то почувствовали? (улышав мой вопрос, Михаил подсаживается к нам: «О, это даже мне интересно послушать!») За что вы его любите? Или…цените?

- Вы знаете, я слишком люблю правду, честность. Когда я читаю, что какая-то актриса меняет шестого мужа, у меня это вызывает отвращение. Поэтому я ценю в нем его порядочность, так мне кажется… («До конца еще не проверенную…», - вставляет Михаил)

- А кроме порядочности?

- За преданность, верность…мне. («Тоже до конца еще не проверенную», - грустно улыбается Михаил). По-моему, сама наша жизнь уже доказала, что я заслуживаю такого отношения к себе. И так все ясно…

Михаил

-…я счастлив, что прожил жизнь со своей женой. Я ее очень высоко ценю, а правильнее будет сказать – просто люблю…Хватало ли мне ее любви? Я думаю, что человек больше живет своей любовью, которую он отдает другому, а не той, что обращена к нему. Я до сих пор не могу обойтись без того, чтобы не погладить ее по волосам, не поцеловать, хотя она в таком тяжелом состоянии. Любовь – это такое состояние, которое трудно объяснить словами, разложить по полочкам…

Алла, дочь:

-…как-то мама сказала: «Твой отец должен быть счастлив, что я согласилась выйти за него замуж». Что же касается папы – его любовь к маме прошла все испытания и сохранилась до сих пор. Вот сейчас, например, вся его жизнь сконцентрировалась на том, как прошла у мамы ночь, как она себя чувствует, и он готов сделать все для того, чтобы сделать ее счастливой даже в таком ее состоянии, и продлить ее жизнь. Его всегда хватало на все – и на любовь, и на семью, и на работу. В их школе была такая традиция: в конце учебного года ученики награждали учителей самодельными медалями, отмечая те или иные качества. Папа каждый год получал медаль с одной и той же надписью: «за честность и справедливость». И что еще интересно: характеристики, которые он когда-то на них составлял на учеников, впоследствии подверждались. Например, об одном мальчике папа написал: «У него золотые руки» - так оно и вышло. Папа очень тонко чувствовал своих учеников, сопереживал им, и они отвечали ему взаимной любовью. Сегодня им уже под 70, но они до сих пор звонят папе, поздравляют с праздниками.

Митя, правнук:

- …Отношение моего прадеда к прабабушке не кажется мне старомодным. Я так рад за него, что он сумел в себе это сохранить…По-моему, любовь не может быть старомодной: она всегда была, есть и будет. У меня есть девушка…Я, в отличие от прадеда, не пишу ей стихов, но не стесняюсь говорить ей о своей любви…

Шели Шрайман

P.S. …По дороге в редакцию фотокорреспондент поругал меня: «Люди прожили вместе большую жизнь – к чему ты устроила ей этот допрос – как она к нему относится, любит-не любит? Зачем тебе это было нужно?» - «Это не мне было нужно, - сказала я ему. – Прежде всего, это было нужно ей…ему…Ты что, этого не понял?»

Оказалось, что я была права. На следующий день мне позвонила внучка Михаила и Келины и сказала буквально следующее: «Вам удалось добиться того, что оказалось не под силу деду на протяжении многих лет. После вашего визита к нам бабушка не спала всю ночь, а утром попросила меня разыскать вас и передать от ее имени очень важные слова, которые нужно вставить в статью: «Сейчас, когда я анализирую свою жизнь, то понимаю, что не было у меня более близкого и дорогого человека, чем Он. Нам удалось создать прекрасную семью». Дедушка был потрясен и растроган до слез этим запоздалым признанием и просил поблагодарить вас от его имени».

…Я выполнила просьбу Келины и вставила в статью еще один абзац. Во мне история этой пары тоже что-то перевернула…Да что тут говорить… и так все ясно…

Средство Макрополуса от Демидовых

О них можно было бы сочинить сказку: в одном театре жил-был принц, играл королей, а потом и сам стал королем. Жена родила ему трех наследников-богатырей: двое старших воевали за королевство, а младший еще ходил в школу... Или - начать историю так: Демидовым удалось открыть секрет вечной молодости. Иначе чем объяснить, что они выглядят так же, как и 20 с лишним лет назад, когда впервые поднялись на израильскую сцену.

Саша убежден, что книга о его любимой женщине все еще пишется, и впереди его ждут не менее увлекательные страницы. Для Светы Саша и спустя 26 лет остался тем же прекрасным мальчиком, поющим блюз, в которого она влюбилась с первого взгляда и на всю жизнь. История их любви могла бы послужить сюжетом пьесы о мужчине и женщине, где возвышенно-романтичные сцены перемежались бы печальными и смешными. Кстати, Демидовы и сами мечтают сыграть однажды про свою жизнь что-нибудь такое...Ну, например:

СЦЕНА ПЕРВАЯ: встреча героев

Саша: - Я шел по коридору ГИТИСа и вдруг увидел Ее. Она была в черном пальто и черной шляпе с полями. Фантастически красивая, с царственной осанкой, как будто сошла с картины Крамского «Незнакомка». Бесконечно далекая, недосягаемая... Женщина-призрак, женщина-мечта. Это было что-то совершенно мифическое по ощущениям...

Света (реплика в сторону): - Это было мое единственное пальто и единственная шляпа.

Саша (продолжает): - А потом я увидел ее на нашей общежитской дискотеке – это была совсем другая женщина. Веселая, открытая, искрометная... Я чувствовал, что нравлюсь ей. Вообще-то я совершенно случайно попал в тот вечер на дискотеку: никогда на них не ходил, а тут вдруг отправился, и сам не знаю, почему...

Авторская ремарка: судьба.

Света (смеется): - У нас с Сашей, как у Акутагавы, две версии. Я когда увидела его в первый раз в институтском коридоре, сразу отметила: красивый парень. Но я красивых избегала. Тем более, что кто-то сказал о нем, что он из рок-группы. Я подумала: «С ним все ясно - слава, женщины... Это не для меня». А однажды на переменке девчонки позвали меня заглянуть в замочную скважину аудитории, где первокурсники показывали этюды. В этот момент на сцене был Саша. Он пел блюзовые импровизации, но как... Это было абсолютное существование в образе – сплошной восторг! Потом мы столкнулись на дискотеке: удирая от навязчивого поклонника, я забежала в полутемный зал, где все громыхало, и схватила за руку первого попавшегося парня. Им оказался Саша... Если бы не погоня, я бы никогда себе такого не позволила: хватать за руку незнакомого мужчину – это же верх неприличия! Мы с Сашей начали танцевать, а мой преследователь крутился рядом и был ужасно зол. Чуть не забыла: ребята с нашего курса в тот день устраивали вечеринку и ждали меня. Но разве я могла уйти от Саши после того, как он спел мне в перерыве между танцами блюз на своем «джибриш» - как бы английском (мечтательно улыбается)? Утром мы проснулись и пошли подавать заявление в ЗАГС.


СЦЕНА ВТОРАЯ: перемена ролей

Саша: - Я хоть Светы и старше, поступил в ГИТИС позже, чем она. И много чего уже успел: закончил железнодорожный институт, отслужил в армии, поработал на стройке. У меня был сын... Между прочим, в школе я больше всего любил математику и физику: сидел дома и наслаждался процессом решения самых трудных задач, которые были помечены в учебнике звездочкой. И вдруг - в 28 лет! - решил учиться на актера! Мальчиков в ГИТИС принимали только до 25 лет. Пришлось другу-художнику подделывать дату моего рождения в паспорте. Документ этот – храню до сих пор (уходит в другую комнату и приносит оттуда паспорт с гербом СССР).

Света (реплика в сторону): - Кажется, Саша забыл рассказать о том, что еще со школы пел в составе рок-группы. Кстати, кассета с записью репетиции этой группы тоже сохранилась: забавно слушат, как мальчики спорят по поводу того, кто правильнее поет.

Саша (продолжает): В ГИТИС я поступил с первого захода, в мастерскую Гончарова и Марка Захарова. Света тогда уже училась на четвертом курсе.

Света: - Родители у меня врачи, я у них единственный ребенок, так что продолжение семейной традиции предполагалось изначально. Чтобы подготовить меня к поступлению в медицинский, наняли четырех репетиторов. Я перечить не смела, тихо страдала и потихоньку бегала на занятия театрального кружка во Дворец культуры. Когда родители узнали о том, что я тайно поступила в театральное училище, папа со мной сначала даже не хотел разговаривать, а мама повздыхала, но поняла. После получения диплома с отличием мне предложили на выбор три театра – в Новосибирске, Красноярске или Волгограде, а я рванула в Москву, воспользовавшись тем, что «красный диплом» освобождал меня от каких-либо обязательств, и сразу поступила в ГИТИС.

СЦЕНА ТРЕТЬЯ: игры на сцене и в жизни

Саша: - Однажды нас, матерых студентов ГИТИСа, переиграл квартирный мошенник. Думаю, что из него мог бы получиться великий артист!

Света (вздохнув): - Нам надо было срочно снять квартиру.

Саша (реплика в сторону): - Вообще-то мы, как люди, прибывшие в столицу издалека, ко всем в Москве относились настороженно.

Света (продолжает): - Мы пришли по объявлению. Дверь открыл интеллигентный и тихий парень в очочках. На нем была длинная вязаная кофта и тапочки с пампонами. Он нам сразу так понравился, что мы не только выложили 180 рублей за два месяца – огромные деньги по тем временам – но еще и оставили в его квартире чемодан с вещами и документами.

Саша (реплика в сторону): - А как было не поверить этому человеку, который так трогательно рассказывал, что его тетя (хозяйка квартиры) очень любит свои цветы, и их надо обязательно поливать хотя бы раз в несколько дней. Надо отдать прохиндею должное, это был идеальный разбор роли и полное вхождение в заданный образ.

Света (продолжает): - А потом выяснилось, что мы были одиннадцатой (!) по счету парой, которой он сдал чужую квартиру, снятую им на короткий срок, чтобы облапошить простаков.

Саша (реплика в сторону): - Кто бы мог подумать, что это не конец истории, а, можно сказать, ее начало!

Света (продолжает): - И вот однажды я еду в автобусе и вдруг вижу того самого парня, что сдал нам квартиру. Только он уже без очков. И он меня тоже сразу узнал. Побледнел и тихо говорит: «Спокойно, только спокойно, я тебе все деньги отдам!». А я, набрав в грудь побольше воздуха, начинаю орать на весь автобус: «Товарищи! Этот человек обокрал одиннадцать семей! Помогите его задержать!» Мне один пассажир говорит: «Женщина, да вы не волнуйтесь так сильно, я вам помогу». Мы выходим из автобуса: я держу мошенника за одну руку, мужчина, вызвавшийся мне помочь – за другую. Ищем милиционера. И, как назло, ни одного! А злодей все твердит: «Я все деньги верну, честное слово, только отпустите!» Спускаемся в метро. Мой помощник говорит: «Женщина, вы его пока приприте к стенке, а я приведу милиционера». Меня трясет: «Как же я его одна удержу?!». К счастью, мошенник и сам в шоке - не вырывается, не пытается убежать. В общем, сдали мы его милиционеру, вернул он мне наши 180 рублей.

Саша (реплика в сторону): - Кто бы мог подумать, что и это не конец истории!

Света (продолжает): - На допросе негодник очухался, и, поняв, что влип, решил донести на нас милиционеру. «А вы знаете, что у этих «пострадавших» документы фальшивые? Я, между прочим, нашел в их чемодане паспорт и военный билет мужа этой гражданки: как это может быть, чтобы у одного и того же человека даты рождения в документах были разными?» Что тут началось! Милиционер мне говорит: «Мне нужно поговорить с вашим мужем». Саша был на репетиции в театре: и вот мы с милиционером едем туда...

Саша (реплика в сторону): - Вообще-то меня за всю эту историю с подделкой паспортных данных в то время могли и посадить...

Света (продолжает): - Хорошо, что милиционер попался добрый. Выслушал, посочувствовал, угостил кофе в нашем театральном буфете и отпустил. Не стал заводить дела.

Саша (реплика в сторону): - Зато как потом весь театр смеялся над нашей историей! Кто бы знал, что и это еще не конец...

Света (продолжает): - Меня вызвали в суд в качестве свидетеля, а когда я возвращалась домой, даже не заметила, как из сумки выкрали деньги и ключи от квартиры!

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ: сосед-алкоголик и люберецкий бандит

Саша: - После этой истории мы сняли в Москве комнату в коммуналке с соседом-алкоголиком. Все его друганы, освобождавшиеся из ЛТП, проходили через нее, как через перевалочный пункт. Напившись, они распевали во весь голос: «Эй, ухнем!». Веселая была жизнь...

Света (реплика в сторону): - А когда мы сняли комнату в Люберцах, нам стало совсем не смешно.

Саша: - Я в тот день приехал домой поздно, после спектакля – к финалу трагедии...

Света (продолжает): - У нашей хозяйки был хахаль-бандит. В какой-то момент она его отшила и спряталась, а тот заявился, когда я была дома с маленьким Данечкой. Открыла дверь, держа на руках сына, а бандит потребовал, чтобы к нему вышла хозяйка, приставив к горлу Данечки нож. Пришлось его убалтывать, хотя поджилки тряслись от страха. Когда Саша приехал, бандит уже бродил под домом и швырял камни в наши окна. Одно стекло-таки выбил. А на улице зима. Мы заткнули проем подушками и стали быстро собирать вещи. Вызвали такси и той же ночью уехали.

СЦЕНА ПЯТАЯ: солнце, море и война

Света: - До переезда в Израиль Москва казалась мне самым прекрасным городом на земле...

Саша (реплика в сторону): - Мне этот город никогда не нравился. И особенно когда я возвращался туда из Ташкента, который был намного тише и приятнее.

Света (продолжает): - Но и Израиль я сразу приняла. Мне казалось, что мы попали в рай. Гостиница, которую снял театр, стояла на берегу моря. Я держала Данечку на руках, смотрела из окна на набегающие волны и была такая счастливая! А потом началась война. И мы в первую ночь чуть не задохнулись в противогазах, потому что забыли вытащить пробки. А Данечка пугался звука сирены, плакал и не хотел лезть в «мамат».

Саша (реплика в сторону): - Во время войны меня посещали разные мысли... Я даже думал, что, может быть, надо вернуться назад, или уехать куда-то еще, ведь у нас маленький сын, и никто не знает, когда прекратятся обстрелы. Сейчас-то я понимаю, что во всем есть закономерность, и в Израиль возвращаются еврейские души, рассеянные по свету. Значит, наше место – здесь.

Света (продолжает): - Большую часть войны мы провели в Иерусалиме. Зима была ужасно холодной, промозглой. А когда вернулись в Тель-Авив – в тепло, в атмосферу праздника по случаю окончания войны, это был такой восторг!

Саша (реплика в сторону): - Розовые были времена...

СЦЕНА ШЕСТАЯ: две смерти

Саша: - Когда мой папа умер, это был такой шок. Он ведь совсем не болел. У него было столько важных идей и планов. Отец рисовал таблицы, где каждый квадратик означал намеченную цель: изучить английский, французский... Выполненное закрашивал. У него была огромная библиотека, энциклопедические знания, и столько незакрашенных квадратиков. Я рыдал как маленький мальчик и не мог отделаться от ощущения, что это какое-то предательство, словно папа все бросил и куда-то сбежал...

Света: - У нас есть фотография, на которую я не могу смотреть спокойно. Саша тогда играл князя Мышкина в «Идиоте»... Вечером спектакль, а ему сообщают, что его папа умер. Он идет сниматься для паспорта... Я когда увидела эту фотографию, заплакала: такой он на ней беззащитный и испуганный, как ребенок.

Саша: - Смерть моего отца и светиного – самые черные моменты, которые нам довелось здесь пережить. Света полетела в Новосибирск через Москву, и вот я звоню ей в очередной раз, а она отвечает: «Сижу а зале ожидания». – «Как? Ты ведь уже должна быть в самолете!» - кричу я ей. Света была в таком состоянии, что перепутала время вылета.

Света: - Это был такой ужас! Я плакала, умоляла посадить меня в самолет, который еще не улетел, не понимая, что это не Израиль, а Москва, где мою проблему может решить только взятка. Меня продержали в аэропорту 12 часов, заставили купить новый билет. И вот, наконец, я добралась до Новосибирска и увидела беспомощного папу, который лежал, всеми забытый, в коридоре больницы, где проработал много лет...Более злой иронии судьбы нельзя было представить. Мой отец – хирург, спасал людей от смерти, так любил жизнь, у него было столько увлечений: английский, немецкий, математика, спорт. И вдруг такое...

СЦЕНА СЕДЬМАЯ: настоящие дни

Саша: - Иногда бывают такие моменты: я говорю со Светой и у меня появляется ощущение, что я говорю с вечностью. Ее мудрость меня просто потрясает. Как она находит в самую трудную минуту единственно правильные слова, чтобы поддержать тех, кто ей близок? Женщины воспринимают все совсем по-другому, не так как мужчины. В них есть порой такое величие, такая глубина, которые в обыденной жизни затираются рутиной. Особенно это хорошо сохранилось у женщин из России: они загадочнее, романтичнее, эмоциональнее - не такие реальные и конкретные, как западные (задумывается). Света для меня – любимая книга, которая все еще пишется, и потому невозможно понять, чем она закончится. В ней есть все – неожиданные повороты, высокие и смешные моменты.

В театре Света тоже не перестает меня удивлять: всякий раз я вижу на сцене совершенно другую, незнакомую мне женщину. Она потрясающая, в ней так много любви. Меня поражает, что Света до сих пор любит меня так же, как любила, когда мы только встретились. А я люблю ее еще сильнее, чем двадцать шесть лет назад.

(Входит средний сын Гай. Ростом он выше отца и, видно, что физически очень силен. На плече – татуировка. Служит в боевых войсках).

Саша (сыну): - Родной, ты еще не уходишь? Загляни к нам перед тем, как уйдешь. Будем фотографироваться. (продолжает) Мне кажется, Света не из этого времени. Например, я с легкостью могу представить себе, как мы бродили с ней много веков назад по пустыне и жили в шатрах, или как мы любили друг друга во времена средневековья. Такое ощущение, что в каждом воплощении Света была моей женой.

Света: - Когда у нас в «Гешере» ставили Мольера, Саша играл Короля, и когда я появлялась в театре с Даней, все говорили: «А вот и наследный принц пришел!» Дети были маленькие и верили в то, что папа у них Король. А для меня Саша до сих пор Король – и в театре, и дома - только очень скромный Король (бросает на мужа выразительный взгляд).

СЦЕНА ВОСЬМАЯ: отцы и дети

Саша: - Когда я был моложе, то был излишне строг к детям, даже гневлив.

Света (реплика в сторону): - По-моему, Саша все делал правильно. Он был строг, потому что боялся испортить детей чрезмерной родительской любовью.

Саша (продолжает): Теперь стараюсь быть для детей хорошим другом, иногда даже сам прошу совета у своего старшего сына Жени, который теперь живет в Израиле. Вообще я очень их всех люблю и любви своей не скрываю. Главное – вовремя отпускать детей, чтобы не мешать им проживать собственную жизнь и судьбу. Мы со Светой воспитывали сыновей как мужчин: надо защищать свою страну. У них даже сомнения не было, где служить – только боевые войска. Это был их осознанный выбор, и мы его приняли. Но когда наступает момент, и твой ребенок идет служить туда, где очень опасно, возникают и другие - родительские ощущения, никуда от этого не деться.

Света (реплика в сторону): - Ох, как же было тяжело от страха за них...Сколько бессонных ночей...

СЦЕНА ДЕВЯТАЯ: счастливый момент

Саша: - Наверное, это смешно, но когда я услышал, что с пятнадцатого раза, наконец, сдал на права, я был так счастлив!

Света (реплика в сторону): - Учитель вождения называл его «астронавтом». Иногда задумается и уедет не туда, куда собирался. Звоню ему: «Саша, ты где?» - «Кажется, я по ошибке поехал в Ашдод». Он называет меня «штурманом». Если я сижу в машине рядом, значит, все в порядке.

СЦЕНА ДЕСЯТАЯ: игры воображения

Света: - Если бы у меня была возможность на один день в кого-то превратиться, я бы хотела стать птицей и полетать.

Саша (после небольшого раздумья): - А я бы предпочел остаться самим собой.... может быть, написать пьесу о мужчине и женщине, сыграть в ней нашу со Светой историю, добавив к ней неожиданный момент, где я на каком-то этапе превращаюсь в женщину, а Света в мужчину. Может быть, такая пьеса уже кем-то и написана, только мы об этом еще не знаем.

СЦЕНА ОДИННАДЦАТАЯ: соблазны

Саша целует Свету и выходит в другую комнату. Она тихо произносит:

- Бывают ситуации, когда женщина бессильна что-то изменить, и надо это понимать. Актеры – люди слабые, зависимые. А уж если у тебя муж талантлив и хорош собой, вокруг него рано или поздно начинает виться рой поклонниц. Бывало, к Саше после премьеры подходили незнакомые женщины и предлагали свою любовь. Я их понимаю. Сама когда-то потеряла от него голову и до сих пор люблю. Поклонницы актеров, стремящиеся заполучить своего кумира, не понимают, что праздник короток, его сменяют будни, где каждый день надо проживать так, чтобы не потерять интереса друг к другу. Это непросто...Но у нас с Сашей это получилось. (вспоминает) Однажды мы играли с ним в сериале мужа и жену. По сценарию муж увлекается другой женщиной. И в одной серии есть символическая сцена, когда герои танцуют, а семейная фотография падает со стены: на стекле появлется трещина, как и в их отношениях. Мы не хотели, чтобы старший сын, которому тогда было шесть лет, увидел этот эпизод, а он умудрился посмотреть все серии и заявляет (смеется): «Вот и допрыгались...»

ФИНАЛЬНАЯ СЦЕНА: с участием автора и героев

Автор: - Мы приближаемся уже к финалу, а читатель все еще ждет ответа на вопрос о секрете вечной молодости.

Саша: - Секрет очень простой: есть жареное мясо, пить водку, заниматься любовью и наслаждаться каждым днем.

Света (реплика в сторону): - Я водку не пью.

Авторская ремарка: Это не меняет общей картины.

Саша (продолжает): - По внутреннему ощущению мне лет 26-28, по физическому состоянию – около 36-38. Но никак не 55, это точно. Раньше я думал, глядя на 55-летних, что это уже все, чуть ли не конец жизни. Как же я ошибался!

Света: - Я в 21 год чувствовала себя такой старой и умудренной, что на своих сверстников смотрела, как на цыплят (смеется). А теперь все встало на свои места. И я чувствую себя на 25 – при том, что нашему старшему, Данечке, уже 22.

Автор (реплика в сторону): - И кто его разберет – в генетике тут дело, или в состоянии души. Но и бог с ним, пусть у этой непридуманной пьесы останется привкус тайны на губах.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА И ИСПОЛНИТЕЛИ:

В роли Александра Демидова - Александр Демидов, выпускник ГИТИСа, бывший актер театра имени Маяковского, с 1990-го – актер театра «Гешер». Сыграл ведущие роли в спектаклях: «Розенкранц и Гильденстерн мертвы», «Дело Дрейфуса», «Мольер», «Идиот», «Адам – сын собаки», «На дне», «Тартюф», «Деревушка», «Город», «Три сестры», «Река», «Море», «Мистер Бринк», «Дьявол в Москве», «Раб», «На два голоса», «Женитьба Фигаро», «Кое-что о стиле жизни», «Вишневый сад», «Тот самый Мюнхгаузен», «Якиш и Пупче», «Враги. История любви», «Шесть персонажей в поисках автора», «Дон Жуан». Лауреат премии им. Клячкина и приза Театральной академии. Снимался в израильских кинофильмах «Друзья Яны», сериалех «Флорентин» и многих других.

В роли Светланы Демидовой – Светлана Демидова, выпускница ГИТИСа. С 1992-го – актриса театра «Гешер». Играла в спектаклях: «Идиот», «Адам – сын собаки», «На дне», «Тартюф», «Деревушка», «Город», «Коварство и любовь», «Мистер Бринк», «Раб», «Шоша», «Вариации для театра с оркестром», «Все хотят в Голливуд», «Кое-что о стиле жизни», «Якиш и Пупче», «Шесть персонажей в поисках автора», «Принцесса Ивонна», «Харви». Снималась в фильмах и сериалах: «Калинка моя», «Флорентин», «Зинзана» и других.

ПРИМЕЧАНИЕ: Младшие Демидовы собираются продолжить семейное дело - служить театру и кино.

29. ЗОНА КОНФЛИКТА

Война с сюрпризами и без

Очередная навязанная Израилю ракетная война была вполне ожидаемой. Израиль готовился к подобному повороту событий, в чем мы убедились еще позапрошлой осенью, когда ракеты, долетевшие до центра страны, были встречены противоракетами «Железного купола» - уникальной системы, не имеющей аналогов в мире.
В первой половине 2000-х годов Ариэльский центр стратегических исследований выпустил сборник статей израильских и зарубежных специалистов под названием «Баллистические ракеты: угрозы и защита», выдержавший три издания: он обсуждался на комиссии по вопросам безопасности в американском конгрессе, на него не раз ссылались в своих исследованиях ученые разных стран. В 2008-м, через два года после окончания Второй Ливанской войны, во время которой север страны обстреливался ракетами «Хизбаллы», редактор вышеупомянутого сборника Арье Став говорил мне о том, что, по сути, мы пожинаем плоды концепции, в плену которой находимся более двадцати лет. Что имелось в виду? В то время, как противники Израиля постоянно наращивают и совершенствуют свой ракетный аресенал – от примитивных «кассамов» до М-75, обстреливая нашу территорию, мы продолжаем уходить в пассивную оборону, вкладывая огромные средства в развитие дорогостоящих противоракетных технологий. Как показывают последние события, на дипломатию тоже рассчитывать не приходится. Что же остается?

Участники прошлых израильских войн убеждены, что наша армия вполне справится с любой задачей, если ей не будут мешать. Кстати, о том же самом говорил еще в 2008-м году и Арье Став, предвидевший грядущие ракетные войны: «Для того, чтобы выжить, Израиль должен быть инициативным в любом противостоянии. Мы не имеем права на проигрыш: противник должен знать, что в случае вторжения на нашу территорию, он обречен на поражение. Эта концепция с момента создания государства была единственной правильной и возможной».

«За Газу без ХАМАСа»

- То, с чем мы столкнулись нынешним летом - туннелями ХАМАСа, лишь еще одно подтверждение намерений нашего противника, одержимого идеей уничтожения Израиля, - говорит мне друзский полковник Гидон Аббас, участник израильских войн и многочисленных операций по борьбе с арабским террором. – Я считаю совершенно оправданной операцию «Нерушимая скала» в Газе и верю в исключительную боеспособность нашей армии. ЦАХАЛ должен уничтожить все тоннели, добраться до лидеров террористических группировок, засевших в подземных бункерах, лишить боевиков возможности обстреливать израильскую территорию и готовиться к очередной войне против нас. С подобной ситуацией нельзя больше мириться! Тем более, что цели наших врагов предельно ясны – уничтожение государства Израиль.
 
Я бы хотел отметить так же неприятный момент, связанный со средствами израильской массовой информации, - продолжает полковник. – Все эти дни с телеэкрана и газетных страниц обрушивается масса советов от совершенно разных людей, полагающих, что только они знают правильный выход из сложившейся ситуации. Я же убежден как раз в обратном: армии и разведке, накопившим огромный опыт ведения войн и борьбы с террором, сейчас не нужны ничьи советы. Единственное, что от нас требуется: не мешать профессионалам спокойно выполнять свою работу, с которой они справятся и без наших советов. И еще. Мне кажется, надо меньше показывать по телевидению  картины разрушений, вызванных обстрелами и военными действиями и больше – сюжетов о том, с чем приходится сталкиваться нашей армии в Газе и на границе с ней. Люди, живущие в других странах и имеющие довольно смутное представление о нынешних событиях, нужно открыть глаза на истинное положение дел: показывать фотографии или видео стратегических туннелей, вырытых под нашей территорией; ракетных складов и пусковых установок, скрываемых боевиками в местных школах, больницах, мечетях и жилых домах; палестинских женщин, детей и стариков, используемых ХАМАСом и Исламским джихадом в качестве «живых щитов».

Теперь о том, насколько за минувшие десятилетия изменилась армия и ее цели. В прошлом нам приходилось воевать против армий враждебных Израилю государств, и в основном – на открытой местности. Нынче  ЦАХАЛ ведет бои не с армией, а с террористическими группировками в условиях плотной застройки, где боевики удерживают жителей в домах качестве заложников. Условия очень трудные, но пока продолжаются обстрелы израильской территории, операцию сворачивать нельзя: нужно добраться до командиров, которые руководят действиями группировок, отсиживаясь в подземных бункерах. Со стороны ХАМАСа развязана очень подлая война не только против Израиля, но и против населения Газы. Миллионные средства, направлявшиеся в Газу на протяжении лет и предназначавшиеся для постройки новых школ и больниц, поддержки неимущих, использовались для личного обогащения хамасовской верхушки, прокладки стратегических туннелей и закупки оружия. Я уже не говорю о жестокости террористических организаций по отношению к жителям Газы, которым боевики запрещают покидать свои дома под угрозой смерти, невзирая на заблаговременные предупреждения ЦАХАЛа о начале боевых действий в том, или ином районе.
Анализируя действия ЦАХАЛа в нынешней операции, я вижу, что командиры ведут бои очень грамотно: не тратят силы напрасно и планомерно, поэтапно добиваются выполнения поставленных задач. Что же касается ХАМАСа и его боевиков, обучавшихся у иранских военспецов и инструкторов «Хизбаллы», им не выстоять против нашей армии: это только вопрос времени. Повторяю, если бы война велась по правилам – без использования боевиками в качестве заложников гражданского населения и размещения складов в школах и больницах, ЦАХАЛ давно бы завершил военную операцию без особых потерь с обоих сторон. Наши солдаты воюют за свою страну, дом, семью, за мир и покой во всем регионе. ХАМАС с его уродливой идеологией, промывкой мозгов, стремящийся к войне, а не миру, проигрывает нашей армии с ее высокой мотивацией и на этом поле. Даже лидеры арабских государств –  обновленного Египта,  а так же Саудовской Аравии и королевства Иордании предпочли бы видеть Газу другой - без боевиков ХАМАСа и Исламского джихада.

Игра по правилам и без правил

- Наша армия – очень профессиональная, - говорит мне полковник Хамзи Арайди, участник израильских войн, начиная с Шестидневной. – Сейчас, благодаря высоким технологиям, она гораздо более оснащенная, чем в прошлом, когда Израилю приходилось вести тяжелые войны за свое существование. Что же касается моральных принципов, то они остались те же, что были всегда Когда я был командиром, то перед боем говорил своим солдатам: «Смотрю на вас и вижу за вашими спинами целую цепочку – ваших матерей, отцов, сестер, братьев, невест. Делайте только то, что я прикажу, чтобы вернуться к ним живыми». Даже спустя годы я оцениваю себя, как командира не только по успеху операций, но и по тому, что мне удалось избежать участи сидеть «шиву» в доме кого-то из моих солдат. Мне кажется, в этом отношении наша армия осталась прежней, и командиры так же тщательно планируют операции, чтобы избежать неоправданного риска и не потерять своих солдат.

Я представляю себе, насколько трудно сейчас приходится ЦАХАЛу в нынешних условиях, когда противник пренебрегает всеми правилами человечности по отношению к мирным жителям, превращая их в своих заложников, - продолжает он. – С одной стороны – государство Израиль и профессиональная армия, с другой – террористические группировки, с которыми невозможно о чем-то договориться - они делают все, что хотят, для них не существует никаких правил. Факт, что ХАМАС и исламский джихад продолжали обстреливать территорию Израиля в периоды временного прекращения огня, объявленного с единственной целью - доставить жителям Газы гуманитарный груз. Впрочем, ничего нового. Когда мы имеем дело с террористами, это именно та ситуация, когда не с кем говорить. И можно не сомневаться, что после того, как руководство ХАМАСа и Исламского Джихада вылезут из своих бункеров и увидят ужасающую картину своего поражения, они все равно будут кричать о своей победе. И вот еще на что я бы хотел обратить внимание: если идет война внутри какой-нибудь арабской страны, например, сегодняшней Сирии, где ежедневно гибнут десятки, а то и сотни людей, об никто в мире не поднимает по этому поводу шум. Но едва появляются случайные жертвы военной операции ЦАХАЛа, причем, не по нашей вине, а по вине боевиков, запрещающих жителям покидать свои дома, превращенные в склады ракет, это тут же превращается в повод для большого международного скандала.

«Потерпев поражение, наши враги будут твердить о своей победе»

- Первая задача ЦАХАЛа сейчас – победить ХАМАС, - говорит полковник Эзра Орни, участник израильских войн, начиная с Шестидневной. Я застаю его по пути на военное кладбище, где будут хоронить молодых парней-десантников из его бригады. Ветераны тоже едут туда, чтобы отдать погибшим последние почести и поддержать их близких.
- Все разговоры о мире с теми, кто развязал против Израиля эту войну, сейчас пустая болтовня. Как наши соседи упорно «стремились к миру», прорывая туннели с выходами на израильскую территорию и наращивая свой ракетный арсенал, теперь увидели и в других странах, - продолжает Эзра. - Должен признать, что в нынешнем противостоянии террористы выглядят более подготовленными и организованными, но наша армия настолько превосходит их по всем параметрам, что исход войны заранее предрешен. Даже если ХАМАС и Исламский джихад ударятся после окончания нашей операции в привычную риторику, заявив о своей победе, на самом деле они будут знать, что потерпели сокрушительное поражение, о чем предпочтут промолчать.
...Наш разговор прерывает сирена. Очередной обстрел...

«Тот, кто собирается уничтожить Израиль, должен умереть раньше»

- Израильская армия сейчас гораздо более оснащенная и профессиональная, чем в наше время, - считает бывший командир одной их лучших дивизий резервистов-десантников Шимон Каганер (Кача), боец первого еврейского спецназа – 101-подразделения Ариэля Шарона, участник Шестидневной войны, Войны Судного Дня и Первой Ливанской. - Я думаю, что нужно обязательно добраться до засевших в бункерах командиров террористических групп и их уничтожить. Более того, всякий, кто вынашивает идею  уничтожения Израиля и открыто заявляет о своих намерениях, должен умереть еще до того, как он начнет войну против нас. Конечно, хорошо, что у нас есть система «Железный купол», надежно защищающая территорию Израиля. Понятно и другое: в современной войне гораздо больше политики, чем было раньше. Но, отчетливо сознавая, с кем нам приходится сейчас воевать, я по-прежнему убежден, что лучшая защита – нападение. Мы не должны ждать, пока придут убивать нас. Мы должны лишить врагов этой возможности. Никто за нас этого не сделает.

...В рабочем кабинете Качи на полке, где обычно стоят книги, лежит кирпич. Обычный, на первый взгляд, кирпич. Разве что чуть обугленный по краю... Он был привезен в Израиль из лагеря смерти - один из кирпичей печи, где нацисты сжигали евреев.
 
«Нам не нужна окупация Газы»

- Когда мы вели бои за Иерусалим в 1967-м, мы не думали о том, скольких потерь нам это будет стоить. Для нас не было ничего важнее, чем выполнить приказ, - говорит участник израильских войн Арик Ахмон, в прошлом - офицер разведки бригады десантников-резервистов. – Думаю, у командиров и солдат ЦАХАЛа, участвующих в операции «Несокрушимая скала» та же высокая мотивация, что была тогда и у нас. И этим они очень сильно отличаются от командиров ХАМАСа и Исламского джихада. Наши офицеры первыми идут в бой и ведут за собой солдат. Их командиры посылают своих боевиков умирать, отсиживаясь при этом в бункере. Наша армия воюет за свой народ, их «армия» - против своего народа, за идеологию.

Чтобы победить в этой войне, нам не нужно захватывать Газу, оставаясь в ней на долгий срок, - добавляет он. – Достаточно нанести ХАМАСу и Исламскому джихаду такой сокрушительный удар, который в 2006-м году получила «Хизбалла», после чего лидер этой террористической организации уже в течение восьми лет не покидает своего подземного бункера. Потратив миллиарды гуманитарной помощи на прокладку стратегических туннелей и закупку оружия и ракет, ХАМАС и Исламский джихад, потерпев поражение в войне с Израилем, будут вынуждены так же годами сидеть под землей, как и Насралла. Ну а что касается настоящего момента, у нас сильная армия, прекрасный народ, нам помогает Египет, с которым мы воевали сорок лет назад. Так что у нас не остается ни малейшего шанса, чтобы не одержать победу в этой войне.

Фото автора