Ильф, Петров, Кузнецов

Я заранее хочу попросить прощения у всех почитателей совместного творчества Ильи Арнольдовича Файнзильберга (творческий псевдоним Илья Ильф) и Евгения Петровича Катаева (псевдоним Евгений Петров, младшего, но не менее талантливого брата известного советского прозаика) за то, что осмелился своей рукой, как истинный почитатель их творчества, прибавить ни много и не мало, а целых две главы. Да ещё к законченному роману (а вообще, мне бы хотелось их просто заменить, эти несколько последних абзацев, и убрать из титров своё имя). А я почему - то уверен, что оба автора одобрили бы моё совсем не равнодушное отношение к судьбе их главного героя, который был ими выпестован, сформирован, сложен по крупицам и по кирпичикам. В которого они, как настоящие авторы были не просто влюблены, а в некоторые моменты даже завидовали ему (белой завистью, конечно же). Может быть у меня не совсем получилось вникнуть в характер, тон и настроение их главного героя, но… я честно и от всего сердца попытался это сделать. И я каждую секунду (пока писал эти две главы) думал о том, что, если бы они (И. Ильф и Е. Петров) писали этот роман не в начале тридцатых годов прошлого столетия, а сейчас, они бы обязательно придумали счастливую развязку (happy end)… Правда! Я не знаю, почему мне так сильно захотелось именно счастливой развязки, но… забросив все остальные дела на потом, я взялся «исправить» положение. И очень надеюсь, что ничем не оскорбил памяти моих любимых писателей… А так же вас, друзья мои, – их почитателей. И так:
 
И. Ильф, Е. Петров, В. Кузнецов
Золотой телёнок 2. Продолжение

Глава первая.
Не возвращение.

…Остап Бендер стоял на льду, глядя на «родной берег». «Графа Монте - Кристо из меня не вышло, а может быть мне переквалифицироваться в управдомы? – подумал он с тоской и безнадежностью, глядя на свою голую пятку…"
… Да, славно бился Остап с румынскими пограничниками. Право дело славно! Давненько ему не приходилось по – настоящему, по «янычарски» махать сильными руками, выкрикивая в адрес своих врагов обидные слова. Молотить их так, что и не вспомнить, когда последний раз он так веселился: «жаль, эх жаль сразу шубу не сняли с меня, получили бы от меня миндалин. Да и затрещин хороших!» - он еще раз взглянул на остатки своих богатств – редкий орден золотого руна, зажатый в правой руке, перевёл взгляд на голую ногу без сапога, поднял не поверженный взор на высокий румынский берег и… махнув мощным торсом, словно стряхивая с себя ненавистный груз в 214 килограммов, уже не таясь, не обращая внимание на потрескивающий под ногами талый днестровский лёд, зашагал к высокому берегу. «Ничего, ничего, проклятые сигуранца, знаю я вас, делить неправедно нажитое будете. Тёпленькими возьму я вас, вот этими самыми руками! Не на Шуру Балаганова напали; как босяка, как последнего мальчишку разули. Беспредельщики! Ну нет, просто так я сдаваться не собираюсь! Посмотрим ещё, кто кого одолеет. Да, господа присяжные и заседатели, это я вам говорю, - я! Остап Бендер! И командовать парадом тоже буду я!» - Остап улыбался, уверенно продвигаясь вперед.
Мы снова увидели того великого комбинатора, мыслителя, любимчика домохозяек, который, не обращая внимания на посиневшую от холода ступню, бодро подбирался к высокому берегу. 
«Не мое это занятие – в управдомах сидеть. Даже Паниковскому я бы не рекомендовал идти в домоуправы. Да – с, господа присяжные и заседатели.» 
И шубу свою заберу, и часы, - зря целую зиму по Одессе бегал, скупал эти шуршащие денежные знаки с президентами в париках, что? Понапрасну торговался с мелкими людишками за эти несчастные портсигары! Нет уж, свою мечту я так просто не отдам! Да и что за должность такая «управдом?», - тьфу! Светлая память, Михаилу Самуэльевичу, замечательный был старик, хоть и вздорный. А гусей как любил, как он любил гусей!» – под ложечкой у Остапа засосало, заныло, он вспомнил, что последний раз принимал пищу почти как два дня назад - да и то, что это была за пища, спросите! Плохая это была пища, просто отвратительная баланда в смердящей придорожной корчме. А рожи какие бандитские смотрели из тёмных углов, даже рожами их назвать не стоило бы. Рыла звериные; наверное, сюда даже власть советская не успела своих рук дотянуть…
Остап чаще подпрыгивал на льду, чем передвигался по глубокому снегу, стараясь сберечь свою ногу без обуви. Большой палец, давно не мытый, с грязными струйками стекающей черной пыли посинел. А до берега оставалось совсем немного. Двадцать метров, да, пожалуй, и меньше. Уже хорошо различались звуки, похожие на свиное хрюканье и тяжелые вздохи. «Ага, делят, гады неправедно нажитое…»
Великий комбинатор наблюдал (с огромным я вам скажу наслаждением) за развернувшейся перед самыми его глазами баталией: командира подмяли под себя двое из его подчинённых, пытаясь завладеть золотым подносом. Капитан закрывал глаза, щурил их, что – то кричал, пытаясь вырваться, даже не вырваться, а сохранить поднос (наверное, он хотел о своей пограничной службе память оставить). Остап иногда разбирал некоторые из слов. Он припомнил, как в далёкие годы юности в одной бессарабской деревушке ему пришлось прожить почти всю зиму, так что часть этого языка была ему немного знакома и понятна. Две винтовки валялись около копошащейся кучки. Капитан же пытался одновременно достать свой наган, защитить лицо, и не дать вырвать из рук золотой поднос. Это ему плохо удавалось. Подчиненные наседали уже так плотно, что не замечали ничего вокруг: - ни посторонних, ни того, что рядом с ними нет уже никаких винтовок, ни того, что какой – то человек, надев на себя сейчас «никому не нужную» шубу, подвязывает шнурки на модном высоком ботинке. Остап улыбался, глядя за все разгорающимися страстями, не вмешивался, зевнул, глянул вокруг себя, нашел, подобрал свою шапку - тиару, ещё раз улыбнулся. Подтянул поближе к себе обе винтовки, зачем - то заглянул им в дула, и снова стал наблюдать за противоборствующими сторонами.
Наверное, первым опомнился капитан, краем глаза заметив противоестественный «черный сугроб» прямо напротив него, - а «сугроб» уже не сдерживаясь, громко хохотал. Хохот расслышали, хотя и большим опозданием, с пылающими ушами оба пограничника. Сначала один из них оторвался наконец, перестав терзать свою жертву, следом за ним второй солдат, привстав сначала на колени, сразу шлепнулся в след покачивающегося дула одной из винтовок на пятую конечность. Нет, нет, конечно же Остап не стрелял. Да никогда он этого не делал. Просто показал жестами своим негостеприимным друзьям, чтобы они больше даже не надеялись на то, что он забыл о своей мечте. Приговаривая про себя: – «Нет, это не Рио де Жанейро», он показывал больше знаками, чтобы оба солдатика связали капитана, а ему подкинули офицерский револьвер. – Это не Рио де Жанейро! - произнес Остап более уверенным голосом, указывая второму солдату связать своего товарища и… вроде как проверяя качество пут, ударил последнего тяжелым подносом по макушке. «Ну, вот, кажется я на пути к городу своей мечты», - с помощью карманного фонаря, обнаруженного в одном из офицерских подсумков, осветил кроваво – пылающий снег. Проверил языком два передних пошатывающихся зуба, подобрал разбросанные тут и сям валяющиеся, тикающие часы, которые еще час с небольшим назад доставляли ему столько неудобств на спине. Затем он прошелся вокруг заплеванных красно – розово – снежных бугров, отыскивая самые ценные предметы, вытащил из кармана капитана пояс с запрятанными долларами и другой незначительной валютой. – Ну вот, господа присяжные и заседатели, сейчас наступает исторический момент (внизу раздался пушечный выстрел, словно прямо над ухом разорвалась мощная фугасная петарда, - река вздыбилась, льдины одна за другой, ломая строй и красоту подтаявших торосов, стали наседать, наскакивая одна на другую): - лед тронулся, господа присяжные и заседатели, лёд тронулся! - Остап благодушно похлопал офицера по щекам, припомнив какую – то запомнившуюся ему смешную фразу на бессарабском наречии.
В сторону Советского Союза, в сторону первого в мире социалистического государства, прямо через реку, которая вздувалась от встававших одна на другую огромных весенних льдин, вела хорошо видимая цепочка следов. Комбинатор остановился на мгновение, еще раз внимательно посмотрел на своих «новых друзей», связанных, окровавленных, с разбитыми лицами и пунцовыми ушами, немного подумал: - «Да не обеднею я от двух серебряных браслетов и одного золотого портсигара, а господа пограничники смогут целую историю – баталию сочинить про контрабандистов». - Командовать парадом буду я! – громко произнёс советский миллионер и достав из отяжелевшего кармана золотой портсигар, засунул капитану его за пазуху, двум другим незадачливым искателям легкой поживы - в шинели по серебряному браслету. Винтовки одну за другой сломал, размахнувшись о могучий берёзовый ствол, пистолет же забросил подальше в сторону реки.
- Ну вот и всё, господа! А ри видерчи! – так, кажется говорят наши английские друзья, или О ре вуар! –  французские, ну, или скромно – просто, по - нашему: - прощайте, товарищи, не поминайте меня лихом! – Остап бодро зашагал в сторону виднеющихся вдали огоньков…
Следы Остапа Бендера, графа Задунайского можно было заметить в Будапеште, затем в Вене, можно было даже пунктиром проследить за ним этот длинный путь по старушке Европе, где в одном из старинных городов он умудрился практически бесплатно (всего за одну бумажку с американским президентом) приобрести себе вполне легальный паспорт турецкого верноподданного. В вагонах – экспрессах первого класса некоторым из проводников довелось увидеть странного человека в необычной шубе и запомнить медальный профиль с запавшими потемневшими глазницами…
В Париже же командора встретили как героя, как сына отечества российского. Теперь его именовали графом. Остап был горд, но не до безумства, он плакал, смеялся, он шутил, балагурил, он устраивал фуршеты, он клялся в любви к Родине и Отечеству; Но между тем успел вполне успешно скупить почти за бесценок множество акций недавно построенного Панамского канала. С сожалением вспоминал теперь он о своём «золотом телёнке»; да, да - о том самом Корейко Александре Ивановиче, оставленным им в далёкой Средней Азии. Думая о том, что эта акула советско - царского капитализма развернулась бы здесь во всю ширь, вытянула бы из несчастных сограждан бывшей великой страны последние крохи, продав им какие – нибудь акции нового «суэцко – польско – германского канала…»
В Париже, однако, граф Бендер – Задунайский оставался недолго, но надолго его запомнили в этой Мекке русского эмигрантства. Он не ходил по музеям и выставкам, он знакомился с «нужными людьми», знатными вдовушками и молодыми девицами, вальсировал в «Максиме», он приглашал цыган за свой стол…
Он был душой любой компании. Целовался с генералами, полковниками, статскими и прочими советниками. Выслушивал своих новых друзей, покачивая ногой в ослепительно начищенном штиблете, ласково поглаживая орден «золотого телёнка». Он отдыхал душой и телом, его приветствовали, как и подобает настоящему герою отчизны! Его качали на руках, ему рукоплескал Париж! Часто он начинал (при громких овациях) свою речь, будто бы он, как известный адвокат – правозащитник, выступает перед высоким судом: - Господа присяжные и заседатели! - ему все равно громко хлопали, принимая слова «графа» за светскую шутку. 
Судно, которое должно было пересечь Атлантический океан, перенеся великого комбинатора в страну его грёз, его мечты, задерживалось, но нисколько Остап Бендер не грустил и не переживал по этому поводу. Он жил! Он дышал. Дышал свободой в свободной стране. Среди людей, которые ценили его, любили, - кто – то из корыстных побуждений, надеясь на щедрые угощения, а кто – то восхищаясь и втайне завидуя…
******
И вот он, этот день настал! Остапа провожали, провожали как истинного патриота, как сына России. Девушки рыдали, пожилые дамы с грустью на глазах наблюдали, как «медальный профиль», лихо закинув длинный развевающийся конец шарфа, гордо поднимается по сходням океанского лайнера, на прощанье посылая налево и направо воздушные поцелуи. Остап был взволнован, на какое - то мгновение ему даже захотелось остаться навсегда с этими милыми барышнями и благородными кавалерами… и только осознание того, что никогда ни один из них не станет ни вздорным, но преданным Паниковским, ни глупым услужливым «молочным братом» Шурой Балагановым, а тем более благородным Адамом Козлевичем, успокаивало его совесть. Да, да, господа, он стал именно таким! Он махал своей свободной рукой, другой же бережно придерживал прекрасный американский саквояж из кожи аллигатора и… тайком, тайком! оттирал белоснежной перчаткой солёный ручеек из глаз, отвернувшись в сторону.
- Прощайте друзья! Прощай Родина, прощай Россия, - ещё долго доносилось с верхней палубы океанского лайнера.
Девушки лили слёзы. Пожилые дамы, бывшие царские генералы, офицеры и статские советники сморкались в платки и кашне…

Глава вторая.
Ах, пампасы, милые мои пампасы!
Третьи сутки роскошный белый пяти палубный океанский лайнер, преодолевая милю за милей, нежно урча своими внутренностями, не забывая при этом выпускать в сторону голубого неба черные клубы дыма, скользил, словно былинный великан по просторам великого океана…
Теперь то комбинатор мог не таиться! – в Рио де Жанейро плыл потомок славного рода янычаров! Миллионер, совладелец – акционер Панамского канала. Рыцарь ордена золотого руна. Вы только посмотрите на него, как он гордо стоит на верхней палубе, горящим победоносным взглядом осматривает с недосягаемой нам высоты океанские просторы, устремив очи далеко – далеко на запад.
…Почти сутки Остап Бендер, теперь уже Олег Измайлович Бендер - Задунайский, - граф, «потомок» великих князей Задунайских, не выходил из своей роскошной каюты первого класса, той, что на самой верхней палубе. Иногда, проснувшись, взглянув в огромное окно, он даже не мог припомнить, как он здесь оказался, и почему у него такая слабость во всём теле. Садился на кровать, тер виски, вспоминая прошедший вечер. С удивлением разглядывал свою роскошную каюту, на самом видном месте которой стоял блестящий кожаный саквояж. Посмотрев на бесконечный океан, хмыкнул, что – то припоминая, ещё раз зачем – то взглянул в окошко, затем в зеркало, поскрёб трехдневную щетину,  - «ну, может быть это и не Рио де Жанейро, но, всё равно приятно», - легкий морской бриз, едва просачиваясь сквозь неплотно приоткрытое окно и распахнутую занавесь навевал песенку – блюз про девочку, «у которой… есть одна маленькая штучка», - так, напевая себе под нос, великий комбинатор открыл оба крана с горячей и холодной водой, подливая в белоснежную ванну пены, отдавая себя во власть прекрасного душевного переживания.
Голова немного побаливала с непривычки и от большого количества выпитого. «Сколько же бутылок шампанского? – а? - я сам, собственноручно выпускал пробки под потолок? Виски кто – то из «джентльменов» наливал мне в фужер! А этот гад, генерал, дай бог памяти, забыл его фамилию, дочка у него такая розовощекая, Маша её, кажется зовут, всё время подливал мне что – то, уж не сосватали они меня, случайно? – комбинатора бросило в жар, который горячей влажной струйкой стал опускаться по спине. – Ну уж не на того нарвались, граждане – товарищи – комараде.  Сейчас, дайте времечко, качнувшись в сторону окна, граф Задунайский (он же Остап Бендер) нетвёрдой походкой направился в ванную комнату, забыв о том, что несколькими минутами ранее он уже успел принять ванну. Ну и ладно, ополосну лицо, будет вам тешиться над миллионерами!» – подставил ладони под струю ледяной воды. Остап посмотрел на себя в затуманенное зеркало, протер его влажным полотенцем. – Да, - зачем – то он промолвил тихо, почти что шепотом свою же любимую присказку: - это не Рио де Жанейро. Спохватился, припомнив недавние свои злоключения, и добавил: - это почти что Рио де Жанейро, - два дня назад он заходил в радио – рубку, отправить своей бывшей возлюбленной телеграмму, заодно поинтересоваться свежими новостями; предложил радисту выпить с ним «на брудершафт, - радист с радостью согласился и, распив с Остапом целую бутылку гаванского рому, тут же поведал ему очень – очень много интересных новостей… Наисвежайших.
А о новостях мы послушаем из уст самых – первых лиц - комментаторов, скандальных журналистов, которых граф Бендер - Задунайский не терпел ни в новом социалистическом государстве, и считал, что и на новой родине не стоило бы прислушиваться к их стрекотне.
Но что – то «резануло» слух нашего героя: - «Панамский Канал, кризис… акции, трансатлантический союз, мировое сообщество, и уже совсем неприятное для командора незнакомые слова: «инфляция» и «безработица». Да вроде бы и нечего ему безработицы опасаться, только какие – то неприятные предчувствия проникли ему под кожу: - панамский канал, безработица, кризис, – страшные, непонятные слова, незнакомые, непредсказуемые, почему – то вызывающие обильное потоотделение. 
Остап, - Олег Измайлович Задунайский (граф, уже не упоминающий о своем папе - турецкоподданым) в тот вечер напился как никогда, пытаясь найти хоть одного человека, который объяснил бы ему суть непонятных явлений. А попал на генерала с его розовощекой дочкой. Прямо в самые лапы, ласковые лапы, уткнувшись в дочкины розовые щеки. А ещё и мамаша, кажется благословляла. – Ах, сколько же я успел выпить? Тогда? – Остап метался по каюте, не обращая внимания на качку, на огромную волну, которая перекатывалась через третью палубу, иногда разбрызгивая свои струи, долетавших почти до капитанской рубки. Значит до графской каюты. – Корабль попал в самый эпицентр небывалого тайфуна. Комбинатор, сын моря и ветров не обращал внимания ни на качку, ни на стихию. Он размышлял, покачиваясь на своих твёрдых ногах. Он не обращал никакого внимания на разгулявшуюся стихию, которая кренила огромное судно на бок, швыряло его в пенную волну, снова подбрасывала на гребень. Остап размышлял. Сына турецко - поданного трудно было отвлечь от верных мыслей – он прямо стоял, немного покачиваясь в такт ударов огромных волн, не смущаясь и не тая в себе никаких сложных головоломок, и только розовощекая Маша никак не выходила из головы. Вспомнились её голубые ясные глаза, алые губы, нежные ягодицы… Ах ты, развратник старый, - выругал себя «комбинатор», - ягодицы нежные. – Ну а что нам путь – дорога, - Остап, качнувшись в сторону очередного вала, промолвил, - несёт?.. В какую сторону?
Двое суток огромное судно в пять этажей мотало, било, хватало волнами. Остап размышлял, часто поминая розовощекую Машу. И вроде бы место нашлось в его затвердевшем сердце для неё, только девушку Синицкую из славного города Черноморска никак не получалось выкинуть из головы. Но, двести четырнадцать килограммов веса постепенно стали давить на Остапа все меньше и меньше, и в конце – концов, когда пяти палубный красавец – лайнер, преодолев все самые страшные бури и волны, снова спокойно, попыхивая всеми трубами, улегся на свой маршрут, Остап понял, что розовощекая стыдливая Маша ничуть не хуже комсомолки – Синицкой…
В этот же вечер было обручение. Такого вечера даже в лучшие свои времена ни Арбатов, ни Черноморск не знали и не видели, может быть Одесса? – могу этот вопрос задать Одесситам, а и в самом Санкт – Петербурге о таких свадьбах смогут припомнить разве что старожилы. Наш же теплоход приближался к знойным берегам Америки. Ах – ах – ах! Может быть не настолько знойным, чтобы у нашего командора не пощупали спинку?
- Да что это? – невеста же в самом соку, папа – генерал, в своих аксельбантах, - Маша, Маша, знала бы ты с кем обручаешься? А мамаша даже свои меха на шею навесила.
- Ты знаешь, что я командор? – нежно спросил Остап, глядя в бездонную глубину синих глаз своей невесты? Знаешь ли ты о том, кто будет править парадом?
- Знаю, знаю мой милый командор, я буду только счастлива! – правь! Я согласна.
Двести четырнадцать килограммов атмосферного столба растворились, исчезли, перестали давить на плечи и на грудь великого комбинатора, а шею сжали, схватили, стиснули многие родственники, незнакомые люди, тиская, обнимая, лобызая нашего героя…
  Остапу хотелось крикнуть, хотелось всех целовать одновременно, было даже желание совершить какую – то ухватскую выходку, но Маша, ах ты, какая ты Маша! – в белой фате - передничке невесты; подхвачу я тебя под мышечки белые, нежные, да и в даль унесу… - Остапа понесло: - такого количества всяких – разных эпитетов давно не слышали русские люди. Давно же они оторвались от родины, а Маша с пунцовыми губами, голубыми глазками - незабудками, нежными щечками все смотрела и смотрела на своего жениха: – милый, милый!..
Узнаем ли мы великого комбинатора завтра, а может быть после завтра? А где же Рио-де-Жанейро, а где же голубая мечта? В белых штанах! Неужели же она погрязла в нескончаемым быте? В пелёнках и неистовой ругани? – Ну уж нет! На это даже не смейте надеяться…
…В белоснежных, почти невесомых, из легкого хлопка штанах (на зависть всем), мягкой удобной гавайской рубашке, прогуливается вдоль берега уютного пролива Гуанабара*, вдыхая свежий чудесный запах моря и скалистых, поросших душистыми лесами гор счастливый молодой человек с медальным профилем. Рядышком с ним катит коляску красивая русая полногрудая голубоглазая женщина, освещенная ласковым предзакатным солнцем и еле уловимой улыбкой Джоконды. Старые кариокас**, рассевшиеся на тихих лавочках вдоль залива, с удовольствием наблюдают за красивой четой, которая в одно и то же время суток, сразу после сиесты совершает неторопливую пешую прогулку вдоль узкого пролива. В двойной коляске, между тем попискивают, теребя каучуковые соски два младенца: мальчик с едва заметным медальным профилем и немного курносая милая белокурая девчушка…
И это всё, господа присяжные и заседатели! Может быть мы ещё увидимся…

*Рио–де–Жанейро расположен по берегу уютного залива Гуанабара, отделённого от вод Атлантики узким проливом.
**Горожане именуют себя «кариокас», и отличаются от остального населения Бразилии более живым темпераментом. (заметки автора)

17 февраля 2018 года. Москва – Рио де Жанейро