Щедрый Буге

 ЧАСТЬ I


Здесь у костра не хвастают, не лгут, не берегут добро на всякий случай…
Юра Сотников



ВЛАДЕНИЯ ЛУКСЫ

15 октября 1974 года.
Под нами величественная панорама безлюдной, дикой мест- ности: хребты, межгорные впадины, быстрые пенистые речки. В той стороне, куда мы летим, особняком возвышается плотная группа скалистых гольцов.
Пассажиров в вертолёте двое. Я и мой наставник Лукса, удэ- геец лет пятидесяти.
Опытный промысловик расположил меня к себе с первого взгляда. Невысокий, худощавый, подвижный. Сильные руки, словно кора старого дерева, испещрены трещинками морщин и перевиты набухшими венами. Мороз, ветер, солнце, дым ко- стров продубили его скуластое лицо с реденькой растительно- стью на верхней губе и подбородке. В чёрных прямых волосах несмелый проблеск седины. Живые тёмно-карие глаза, словно магниты, невольно притягивают взор. Впечатление такое, что они всё время смеются, радуясь жизни. Глядя в них, и самому хочется улыбнуться.
Он сидит напротив и успокаивающе поглаживает собак. Я же с волнением всматриваюсь в проплывающие под нами кряжи древнего Сихотэ-Алиня и никак не могу поверить в то, что моя заветная юношеская мечта исполняется: я принят на работу в Лазовский госпромхоз Хабаровского края штатным охотником и скоро окажусь на промысловом участке, охватывающем бассейн ключа Буге — левого притока реки Хор…

7
 


 
 
Вертолёт вошёл в крутой вираж и, сделав два круга, мяг- ко опустился на заснеженную косу, отделяющую устье ключа от реки. Собаки, Пират и Индус, ошалевшие от грохота двига- теля, спрыгнули на снег, едва открылась дверь. Мы же, прежде чем выйти, сбросили на косу нехитрый багаж. МИ-4 прощально взревел и, обдав колючим вихрем, взмыл.
Мы огляделись. Над нами торжественно и необъятно высоко голубело небо с удаляющимся вертолётом. На снегу ни едино- го следочка. Мне даже подумалось, что это чистый лист бума- ги, на котором предстоит записать историю охоты длиной в сто двадцать дней.
Вокруг громоздились типичные для этих мест крутобокие сопки, щетинящиеся, словно растревоженные ежи, островерхими, тёмными елями и более светлыми, разлапистыми корейскими кедрами. На противоположном берегу, над Хором, нависает отрог, обрывающийся в речную гладь неприступной двухсотметровой стеной. Его гребень украшают огромные, источенные временем каменные иглы и зубчатые башни, напоминающие развалины старинной крепости.
Хор ещё не встал и тянулся холодной, чёрной лентой, раз- резая белое покрывало. Сквозь прозрачную воду были видны ле- жащие на дне пёстрые, обезображенные брачным нарядом и труд- ной дорогой к нерестилищу, кетины. Уровень воды в реке упал, и часть рыбин оказалась на галечном берегу. Наши собаки тут же воспользовались возможностью полакомиться. В их довольном урчании слышалось: «Райское место! Тут голодать не придётся!»
* *  *
Так получилось, что Лукса в преддверии сезона остался без напарника. Его товарищ Митчена, деливший с ним радости и невзгоды промысловой жизни в течение многих лет, потерял зрение и перебрался к дочери в райцентр — Переяславку. Это обстоятельство меня и выручило. Лукса, правда, не без колеба- ний согласился взять городского, неопытного очкарика на свой участок.
Хотя день только начинался, наставник поторапливал: пред- стояла большая работа по обустройству становища.
 
Взбираясь на берег, услышали задорный посвист. Его невоз- можно спутать ни с каким другим лесным звуком — рябчик! Судя по мелодии, петушок. Лукса движением руки остановил меня, а сам спрятался за ствол ели и, достав самодельный манок, от- ветил более глухим переливом курочки. По треску крыльев было понятно, что рябчик перепорхнул ближе. Удэгеец опять подсви- стел. Хлопки послышались совсем рядом. Тут и я разглядел пе- тушка. Вытянув шею и нетерпеливо переступая по ветке берёзы, он высматривал подружку.
— Живой, — радостно прошептал охотник. — Четвёртый сезон так встречает. Совсем свой стал.
Луксин «свояк» подлетел ещё ближе и с явным интересом разглядывал нас. Вынырнувший из кустов Пират, не разделяя чувств хозяина, с лаем запрыгал под деревом. Рябчик встрепе- нулся и, спланировав, растворился в буреломной чаще.
Надо сказать, наши четвероногие помощники резко отли- чались друг от друга. Пират — рослый, нахрапистый, с хорошо развитой мускулатурой, быстрой реакцией и нахальными гла- зами. Индус, напротив, — вялый, тщедушный. При появлении Пирата он поджимал хвост и отходил в сторону. Столь же резко собаки различались и по окрасу. Пират белый, только кончики подвижных ушей и хвоста чёрные, а Индус серо-бурый. Попал он в нашу компанию случайно. Когда мы загружали в удачно под- вернувшийся вертолёт мешки со снаряжением и продуктами, на краю поляны сидел и наблюдал за нашей беготнёй одинокий пёс. Я на ходу кинул ему кусок хлеба. Тот, не жуя, проглотил его и бочком, не сводя с меня грустных глаз, подошёл к трапу.
— Быстрей поднимайся, летим, — крикнул мне Лукса.
Оказавшись в салоне, я оглянулся. Собака молча, одними глазами, просилась к нам.
— Может, возьмём? Вдруг у неё талант к охоте?
— Бери, бери. Пиратке веселей будет, — согласился Лукса.
* *  *
Перетаскав вещи к становищу, занялись дровами. Двуручной пилой кое-как свалили стоявший неподалёку сухостойный кедр. Отпилили и раскололи несколько смолистых чурок. Комель был
 
настолько насыщен смолой, что полено, брошенное в воду, уто- нуло бы. Отвалившиеся от ствола куски красноватой, ребристой коры изнутри были усыпаны личинками, куколками — что-то не- доглядели дятлы за лесным патриархом. На ночь кедр не годил- ся — быстро сгорает. Поэтому напилили ещё и сырого ясеня. Он горит долго и даёт много жарких углей.
Очистив на небольшом пятачке, свободном от кустов, землю от снега, поставили удэгейскую палатку с матерчатыми сенями вроде половинки небольшого чума. (В них удобно хранить дрова и капканы.) Главной особенностью удэгейских палаток являет- ся то, что она устанавливается не с помощью стоек и колышков, а крепится внутри каркаса из жердей. Очень удобная конструкция для зимы, когда колышки в промёрзшую землю забить практи- чески невозможно.
Посреди палатки поставили жестяную печурку. По обе сторо- ны от неё накидали лапника, расстелили кабаньи шкуры, поверх них — спальные мешки. Отпиленную от ясеня низенькую, но уве- систую чурку-столик пристроили в головах между спальниками. Слева и справа от печурки уложили сырые ольховые брёвнышки: чтобы спальники и одежда не подгорали. Под коньком закрепили перекладину с крючьями для сушки одежды. Закончив обустрой- ство жилища, смастерили между тремя пихтами на высоте около двух метров настил для хранения продуктов — лабаз, а под ним шалашики для собак из мягких ветвей пихты.
Индус тщательно обследовал обе «конуры» и лёг в ту, что счёл удобней. Заслышав приближение убежавшего было Пирата, он притворился спящим. Но тот не проявил ни малейшего интереса к пихтовым гнёздам, а усевшись возле груды дров, принялся вы- кусывать кусочки льда, намёрзшие между подушечками пальцев. Завершив «строительные» работы, мы, довольные проделан- ным, уселись на поваленную сушину отдохнуть и полюбоваться
на закат.
Золотистый свет уходящего солнца плавно скользил по сне- гу, стволам деревьев. Поднимаясь всё выше и выше, он вымани- вал из глухих распадков и ложбин таившуюся там серую мглу. Ряд за рядом темнели деревья, сопки. Вот потемнела и макушка самой высокой. Лёгкие облачка ещё некоторое время отражали
 
прощальный свет солнца, скрывшегося за обгорелыми зубцами сопок, но и они вскоре потускнели, погасли. Нарождающаяся ночь осмелела, выползла из мрачного ущелья, укрывая всё окрест чёрным покрывалом. Тайга и небо слились. Неясные силуэты деревьев проступали только вблизи, принимая самые фантасти- ческие очертания.
Проводив день, забрались в палатку, зажгли свечу. Лукса на- бил чрево печурки поленьями и запалил смолистую щепу. Же- лезные бока вскоре порозовели и стали щедро возвращать накоп- ленное кедром за добрую сотню лет солнечное тепло.
Приятно запахло хвоей. Палатка постепенно наполнялась жилым духом. Заварив чай, устроились пить живительный на- питок вприкуску с сухарями.
— Лукса, вы столько лет охотитесь на этом участке. А почему зимовья до сих пор нет? — задал я давно вертевшийся на языке вопрос.
Бросив исподлобья сердитый взгляд, охотник пробурчал:
— Было зимовье… Вместе с Митченой рубили. Летом на ры- балку приплыл — одна зола. Туристы сожгли, ёлка-моталка. После охоты, как вода спадёт, новое рубить буду. Место присмотрел. Вверх по ключу, километра два отсюда. Там никто не найдёт…
Сам я — заядлый турист, и мне стало не по себе. К сожале- нию, в походы ходят не только романтики, любящие природу, но и те, для кого она — объект для развлечений.
Разморённые теплом и горячим чаем, повалились на ватные спальники. По брезентовым скатам палатки уютно плескались блики света, пробивавшегося сквозь щели печурки.
— Что-то потно стало. Подними полог, — попросил Лукса. Пахнуло морозной свежестью. Спать расхотелось, и мне по-
казалось, что настал подходящий момент расспросить удэгейца о его самобытном лесном племени, кочевавшем прежде в глуши сихотэ-алинской тайги. Трудно поверить, но из-за оторванности от внешнего мира эти люди ещё совсем недавно жили по законам родового строя.
В ответ на мою просьбу Лукса вынул изо рта короткую труб- ку, с минуту помолчал, собираясь с мыслями, и стал неспешно вспоминать.
 
Я слушал и живо представлял картины недавнего и в то же время такого далёкого прошлого.
…С десяток крытых корой чумов, прилепившихся к под- ножью крутобокой сопки на берегу порожистой реки Сукпай. Над кострами дымятся котлы. Вдоль косы, между навесов с юко- лой, бегает черноволосая ребятня. Женщины отминают, коптят шкуры зверей, тайменей. У одной из них в удобной заплечной люльке сладко спит младенец. В чумах, в женской половине, старухи шьют улы* и одежду, ладят берестяную посуду. Тут же, на кабаньих и медвежьих шкурах, копошится мелюзга — будущие охотники. В тени деревьев старики, ловко орудуя топориками, мастерят — кто лёгкие нарты, кто ходкую оморочку**. Молодые мужчины ушли с собаками на охоту. Мало кто из них вернёт- ся с добычей. Тайга хоть и богата, копьём много не добудешь, а для нескольких ружей, купленных у торговых людей на Амуре, давно нет боеприпасов.
Время от времени племя потрясали опустошающие эпиде- мии, разбойничьи нападения жестоких хунхузов***, межродовая вражда…
Меж тем негромкий голос Луксы продолжал:
— Как дошла Советская власть, стало легче. Бесплатно дома строили, карабины, патроны, продукты, посуду, инстру- мент давали. Перед войной хозяйства на Саях и Джанго были. Я в «Красный охотник» на Саях записался. Теперь там никто не живёт — всех в одно хозяйство согнали, ёлка-моталка. Ниже Джанго Гвасюги построили. Зачем так делали? До участков со- всем далеко стало.
— Погоди, ты же говорил, что ваш род по Сукпаю кочевал?
— Оттуда я ушёл ещё мальчишкой, сразу как отца с матерью после большой болезни потерял. Мать шибко любил. Её укра- шения с ней в могилу положил. Осенью двуногий шатун могилу рыл и всё унёс! Как лёд сошёл, в Тигровой протоке кое-что нашли в карманах утопленника. У меня сохранилось только вот это.

* Улы — кожаная обувь с суконным голенищем.
** Оморочка — маленькая долблёная лодка.
*** Хунхузы — китайские разбойники, грабители.
 
Лукса расстегнул ворот рубашки и показал висевшую на шее небольшую серебряную фигурку улыбающегося человечка с узки- ми щёлочками глаз и пухлыми щеками. Судя по размеру живота и халату с замысловатыми узорами, человек этот был не бедный. На поясе, в углублении, таинственно мерцал какой-то камешек, а на спине четыре иероглифа.
— Что здесь написано?
— Не знаю. Спрашивал у экспедиции, тоже не знают. Просили дать «китайца» показать учёному. Но как дашь? Память! Главный знаки срисовал. Обещал написать, да забыл, пожалуй...
Бесспорно, многое изменилось в жизни удэгейцев, но основ- ные занятия остались прежними. Летом охотники заготавливают панты*, женьшень, элеутерококк, кору бархата амурского, ягоды лимонника, брусники, клюквы. Осенью ловят рыбу. Зимой на за- креплённых за каждым штатным охотником участках промыш- ляют пушнину, заготовляют мясо диких зверей.
Бывалый промысловик, взволнованный воспоминаниями, курил трубку за трубкой. В палатке слоился сизый дым.
Я вышел подышать свежим воздухом и застыл, потрясённый увиденным.
Полная луна заливала тайгу невообразимо ярким светом. Небо не чёрное, а прозрачно-сиреневое, и на нём не сыскать ни единой звёздочки. Кедры вокруг — словно былинные богаты- ри. В просветах между ними мерцают бриллиантовыми искорка- ми крупные снежинки. Река перламутром выливается из-за пово- рота и, тускнея, убегает под хребет, заглатывавший её огромной каменной пастью. Боже, я попал в сказку!
Кликнул Луксу. Он тоже потрясён и что-то шепчет на сво- ём языке. Притихшие, вернулись в палатку, однако, не выдер- жав, я вновь вышел и долго стоял среди этой неземной красоты. От избытка чувств вонзил в тишину этой необычной ночи полу- рёв-полустон. Эхо, недовольно откликнувшись, долго металось по распадкам и стихло в сопках.

* Панты — неокостеневшие рога изюбря, пятнистого оленя, ма- рала. Народная медицина считает, что панты возвращают молодость, изгоняют хворь.
 
ТАЁЖНАЯ АЗБУКА

Утром, пока разгорались дрова, Лукса успел одеться, умыться.
Приготовив завтрак, он растормошил меня:
— Вставай, охоту проспишь.
Я вылез из спальника, размял затёкшие ноги и налил в эма- лированную кружку чай.
— Чего не умываешься? — удивился Лукса.
— Холодно, — поёжился я.
— «Холодно, холодно», — передразнил он. — Как со вчераш- ним лицом ходить будешь? Тайга пугаться будет. Соболь уйдёт, ёлка-моталка.
Поневоле пришлось натягивать улы и выходить на мороз. Зачерпнул ключевой воды и обдал лицо. От первой пригоршни сжался, как пружина, — ох и жжёт! Вторую уже не почувствовал, а третья даже вызвала прилив бодрости. Настроение поднялось, захотелось поскорее приняться за дела. На дне ключа заметил золотистые чешуйки, вымытые водой из кладовых сопок. Инте- ресно, что это за минерал? Подцепил на лезвие ножа одну пла- стинку и понёс показать Луксе.
— Я не понимаю в них, — простодушно признался тот.
— На золото смахивает.
— Может… Раньше китайцы мыли здесь. Такие чешуйки и в соседних ключах встречаются.
После недолгих сборов наставник повёл меня учить премуд- ростям промысла пушнины.
Мягко ступая, он ловко лавировал среди деревьев: только су- конная шапка-накидка мелькала в просветах между стволов. Мне приходилось то и дело ускорять шаг, чтобы не отстать. Большое преимущество в росте не выручало. Умение Луксы безошибочно выбирать самый удобный путь в густой чаще поражало. И если я пытался самостоятельно найти более короткий и удобный про- ход, то отставал ещё больше.
При ходьбе охотник не расставался со специальным ясене- вым посохом — первейшей принадлежностью каждого удэгейца- промысловика. Выглядит он так: верхний конец широкий в виде лопаточки (она используется для маскировки капканов снегом),
 
в нижний врезан кривой и острый клык кабана. Им тормозят и рулят при спуске с крутых склонов на лыжах.
С остановками миновав пойменный лес, полезли в сопки. По пути Лукса учил читать встречавшиеся следы, определять их свежесть.
Гладкий, округлый след, по его словам, бывает у здорового, упитанного соболя; узкий, неровный — у слабого, худого. У та- кого и шкурка плохая. Мех редкий, тусклый. У сильного соболя мах прыжков широкий, почерк стёжки спокойный, уверенный. В тёплую снежную погоду ходят только молодые соболя, да и те крутятся возле гнезда.
Соболь шагом не ходит, а скачет, становясь на обе лапки одновременно. Бежит обычно двухчёткой: задние лапы точно попадают в след передних, получая уже утрамбованную опору для прыжка. Бывает, что соболя «троят», очень редко «четверят». Это когда одна или обе задние лапы не попадают в след передних. Случается такое во время гона и при скрадывании добычи.
После «лекции» Лукса перешёл к практическим занятиям. Показывал, как ставить и маскировать капканы на норку, соболя, колонка. Я старательно запоминал всё. Из всего услышанного понял, что успех охоты зависит прежде всего от того, насколько удачно выбрано место для ловушки и насколько искусно она за- маскирована.
На излучине реки вспугнули стайку рябчиков. Лукса влёт сбил одного. Птицы с шумом разлетелись в разные стороны. Одна из них спланировала на ель неподалёку от меня. Прячась за ство- лами, выстрелил в неясный силуэт. Рябчик камнем упал вниз. Но, подбежав, я ничего, кроме перьев, на снегу не обнаружил.
Обойдя вокруг дерева несколько раз, окликнул собак, но тех и след простыл. Удручённый, пустился догонять наставника. Уз- нав про оставленную дичь, он нахмурился.
— Уф, манга*, уф, манга! Нельзя птице без пользы пропадать.
Показывай, где стрелял.
Осмотрев разнесённые ветром перья, Лукса облизнул палец, поднял его вверх и после этого юркнул в кусты. Покопавшись в снегу, вынул убитого рябчика.

* Манга — плохо (удэг.).
 
— Никогда не бросай добычу — фарт уйдёт. На протоке пересекли свежий след белки.
— На жировку пошла, — отметил Лукса.
— А может, с жировки? — предположил я. Охотник глянул удивлённо.
— Ты своей башкой думай. Смотри — прыжки большие, лапки прямо ставит — лёгкая пока. Поест — потяжелеет, прыжок корот- кий будет, лапки ёлочкой станут.
Я смущённо молчал. Сколько же нужно наблюдательности, чтобы подметить всё это!
Под елями виднелись смолистые чешуйки шишек, выдавая места её кормёжки.
— Видишь, белка кормилась? Я кивнул.
— А где шишку грызла?
— Как где? На ели. Лукса покачал головой:
— На снегу. Чешуйки плотной кучкой лежат. Когда на дереве грызёт, чешуйки широко разбросаны. Чем выше, тем шире.
В этот момент раздался быстро удаляющийся треск. Мы побежа- ли посмотреть, кто так проворно ретировался. Вскоре увидели на сне- гу ямы от громадных прыжков. Тут же лёжка, промятая до земли.
— Как думаешь, кто это был? — ещё раз решил проэкзамено- вать меня наставник.
— Олень, — уклончиво ответил я и стал лихорадочно искать глазами помёт, чтобы по форме шариков определить — лось или изюбрь.
— Ты мне голову не морочь. Какой олень? — напирал Лукса.
— Лось.
— Сам ты лось… горбатый! Говорил тебе вчера: сохатый рысью уходит. Этот прыжками ушёл. Изюбрь был. Смотри сюда. Ви- дишь, снег копытами исчиркан. Изюбрь так чиркает, лось высоко ноги поднимает — снег не чиркает.
Видя, что я приуныл, ободряюще добавил:
— Ничего, бата*! Поживёшь в тайге, всему научишься. Даже по-звериному думать.

* Бата — сын, сынок (удэг.).
 
На пологой седловине пересекли след бурого медведя, тяну- щийся в сторону господствующей над окрестностями горы Лы- сый Дед. Её округлая макушка в белых прожилках снега и серых мазках каменистых осыпей была совершенно безлесой. Эта осо- бенность, похоже, и определила название.
— Чего-то припозднился. Они обычно под первый снег за- легают.
На обратном пути вышли на крутобережье широкого залива — излюбленного места нереста кеты. От Хора он отделён полосой земли, заросшей густым пойменным лесом, сплошь перевитым лианами китайского лимонника и актинидий.
На мгновение взгляд почему-то задержался на группе де- ревьев. Не поняв сразу, что именно привлекло моё внимание, пригляделся. Пять могучих ильмов стояли как бы полукругом, обращённым открытой стороной в залив. Перед ними — пропле- шина, в центре которой три потемневших деревянных столбика, заострённых кверху. Когда подошли поближе, увидел, что это идолы. Грубо вытесанные, длинные, потрескавшиеся и потемнев- шие лица равнодушно взирали на водную гладь. Я вопросительно взглянул на Луксу.
— Наши лесные духи. Большой — Хозяин, а эти двое — жена и слуга. Хозяин помогает в охоте и рыбалке, — вполголоса по- яснил он.
Достав из кармана сухарь, охотник подошёл к столбикам, по- чтительно положил его у ног Хозяина и спустился к воде. Я за- держался, чтобы сделать снимки.
— Ничего не трогал? — не сводя с меня глаз, спросил Лукса, когда я догнал его.
— Нет. Сфотографировал только.
— Тогда ладно. Давай рыбу собирать. Рыбы беда как много надо. Собак кормить и на приманку.
Переступая по валунам, мы вытащили сучковатой жердью с мелководья десятка четыре кетин и сложили в кучу. В этих рыбинах трудно было признать красавцев океанских лососей. Серебристый наряд сменился на буро-красный. Челюсти хищно изогнулись и устрашающе поблёскивали серповидными зубами, выросшими за время хода на нерест. Некоторые самцы ещё вяло
 
шевелили плавниками, изо всех сил стараясь не завалиться на бок. До последней минуты своей жизни они охраняли нере- стилище — тёрку от прожорливых ленков и хариусов.
Во время нереста в августе и сентябре сквозь чистую воду хорошо видно, как самка с силой трётся о дно, покрытое мелкими камешками. Припав к образовавшемуся углублению, она сжимает и разжимает брюшные мускулы до тех пор, пока лавина лучис- тых, янтарных икринок не вырвется наружу и не осядет в лунке. Плавающий рядом возбуждённый самец изливает на них молоки и присыпает оплодотворённую икру галькой. Весной из неё вы- ведутся крохотные мальки. Окрепнув в горной речке с холодной, богатой кислородом водой, они скатятся в море. А через несколь- ко лет уже взрослыми возвратятся на родное нерестилище. Ничто не может остановить их на пути к нему. Настойчивость и сила рыб, поднимающихся даже по двухметровым сливам, восхищает. Отметав икру, они также погибнут, чтобы дать жизнь новому по- колению.
— Мало теперь кеты. Раньше, бывало, в два слоя лежали. Ты- сячи на зиму готовили.
— Солили?
— Как солить? Где столько соли взять? Брюхо и спину вдоль хребта резали и сушили под навесами на ветру.
— А мясо летом как хранили?
— Чуть варили, чтобы кровь   свернулась.   Потом   резали на пластины и тоже вешали.
Пока мы собирали кету, Пират с Индусом, бегая наперегонки по берегу, обнаружили затаившуюся под выворотнем енотовид- ную собаку и с лаем выгнали её оттуда.
Она напоминала заурядную дворняжку с короткими ногами. Неуклюжа, приземиста, ужасно лохмата. Мех густой и пышный, серо-бурый с желтоватым оттенком. Мордочка короткая, глаза смотрят покорно, как бы прося пощады. Это, пожалуй, самое без- ропотное и беззащитное существо в Сихотэ-Алинской тайге.
Когда мы приблизились, енотовидная собака припала к земле и закрыла глаза, с поразительной апатией ожидая решения своей участи. С трудом оттащив возбуждённых псов, направились к ста- ну, обсуждая увиденное за день. Радовало, что участок богатый.
 
На пойме немало копытных, по берегам бегают норки, в сопках встречаются соболя. И, что важно, много мышей и рябчиков — их основной пищи.
— Рябчик есть — соболю хорошо. Мышь съел — опять ло- вить надо. А рябца надолго хватает, — объяснял опытный про- мысловик.
— Лукса, а как участок делить будем? — наконец-то, решился спросить я.
Напарник посмотрел с недоумением:
— Зачем делить? Где хочешь, ходи, где хочешь, лови. Только на чужие участки не ходи. Пудзя* сердиться будет. Выше по Хору сосед — Аки. Ты его знаешь. А ниже — Гирдо. Гирдо уже два года не охотится. Колено выпадает.
Честно говоря, я был обескуражен таким ответом. Мне хоте- лось, чтобы Лукса закрепил за мной определённую часть угодий, но впоследствии понял, насколько мудрым было его решение. Никто не был стеснён и не считал себя обделённым. Наши тропы иногда пересекались, но при этом каждый шёл своей дорогой.
Весь следующий день между сопок с диким посвистом метал- ся шальной ветер. Правда, нам он не мешал — мы были заняты подготовкой капканов.
Чтобы удалить заводскую смазку, сначала отожгли их на углях. После чего напильниками сгладили заусенцы, подогнали сторожки. Из стальной проволоки сделали на каждый капкан цепочку для крепления «потаска» — обрубка ветки, не позволя- ющего зверьку далеко уйти.
Наскоблив с затёсов кедровой и еловой смолы, бросили её в ведро с кипящей водой. В этом «бульоне» поочерёдно прова- рили все подготовленные капканы. Когда вынимали, они покры- вались тоненькой янтарной рубашкой.
После такой обработки соболя, обладающие тонким нюхом, не учуют запах железа.
— Камиль, перед установкой капкана руки хвоей пихты обя- зательно натирай. Она пахнет сильней и дольше, чем еловая, — продолжал просвещать Лукса.

* Пудзя — главное божество (бог) у удэгейцев.
 
К вечеру ветер стих. Непроницаемый войлок туч скрыл все звёзды. Мягко повалил снег. Промысловик заметно оживился:
— В снег звери глохнут — близко подойти можно. Сначала мяса запасём, потом соболя ловить начнём.
Говорит, а сам мой пятизарядный гладкоствольный винчестер всё поглаживает, да на руках покачивает.
— Какой легкий, ёлка-моталка! Как моя одностволка. Камиль, тут цифры 1912. Что они значат?
— Год выпуска.
— Вот это да тебе! — Лукса аж присвистнул. — Мой отец тогда только родился. Откуда у тебя такое?
— Мой друг Юра купил во Владивостоке у одного геолога- пенсионера. В тайге, когда мы путешествовали, ему за этот вин- честер огромные деньги предлагали.
— Как же тебе дал?
— Юра погиб в Якутии два года назад. Ружьё — память о нём.
Большой, светлой души был человек. Я ему многим обязан.
— Да, бата, молния всегда бьёт о самый высокий кедр.


БЛУЖДАНИЯ

С рассветом снег перешёл в дождь. Тайга потонула в про- мозглой сырости. Без настроения разошлись искать свежие сле- ды копытных: хоть и непогода, а мясо добыть надо. Лукса ушёл в горы. Я же, поставив под обрывистым берегом несколько капка- нов на норку, побрёл по пойме ключа, надеясь отыскать кабанов. Поначалу попадались лишь волчьи следы. Гора кеты, сложенная вчера нами на берегу залива, исчезла. На её месте лишь утрамбо- ванный серыми круг. Съеден был даже снег, пропитанный кровью. Миновав небольшую марь, увидел гайно*. От него вверх ухо-
дили свежие следы. Решил тропить.
Табун долго двигался прямо. Наконец кабаны разбрелись, появились глубокие порои. Я пошёл предельно осторожно. Пере-

* Гайно — зимнее кабанье гнездо, на котором звери спят, прижав- шись друг к другу. Представляет собой слой срезанных клыками веток.
 
ходя от дерева к дереву, всматривался в каждый куст, едва дыша, прислушивался к малейшему звуку. И тут, совершенно некстати, взбрехнул Индус. Раздалось испуганное «чув-чув». Мелькнув чёрными молниями, звери исчезли, оставив на снегу лишь паря- щие клубки помёта.
В сердцах отругал пса, но он вряд ли понял, что совершил ошибку. Пожалуй, наоборот, скорее гордился тем, что вовремя предупредил хозяина об опасности и громким лаем обратил в бег- ство свирепых секачей. Преследовать их смысла не было: теперь уже не подпустят.
Делать нечего — перейдя на пойму Буге, зашагал по сужаю- щейся долине вверх. Тяжёлые непроглядные тучи утюжили ма- кушки сопок. Всё вокруг в мутной пелене мороси. Уныло. Зябко. Несколько лет назад здесь пронёсся небывалой силы смерч, и всё оказалось заваленным деревьями в несколько ярусов. Сучкастые гиганты перегораживали путь всему живому. Между ними уже густо поднималась молодая поросль.
Приходилось карабкаться через эти завалы; прыгать с одного скользкого ствола на другой, рискуя напороться на острый смо- листый сук. Попытался протиснуться понизу, но и там не легче: сплошь колючие кустарники и уже успевшие всё перевить лианы. Каждый сучок старается выдрать клок одежды. Одна упругая ветвь наградила меня такой пощёчиной, что свет померк от боли, а из рассечённой скулы брызнула кровь.
Неожиданно долина полезла круто вверх, и я запоздало сооб- разил, что поднимаюсь не вдоль Буге, а по его боковому распадку. Возвращаться назад через лесные «баррикады» не было ни сил, ни желания. Решил перевалить гриву и спуститься к Буге по со- седнему распадку.
А там меня встретили труднопроходимые заросли кедрового стланика, чередовавшегося с можжевельником. Лишь по самому гребню росли берёзы, но не те нежные, стройные создания, про- славленные народом в песнях, а кряжистые, скрюченные карлики с толстыми култышками ветвей. Их трудно даже назвать берё- зами. Постоянные пронизывающие ветра совершенно изменили их привычный для нас облик. Угрюмый вид этих уродцев навевал нехорошие предчувствия.
 
Через час мы с Индусом всё же прорвались к ложу ключа, к привычным кедрам и елям, а так как уже пора было возвращать- ся, я повернул к стану. Иду и чувствую, что не проходил здесь. Вроде те же сопки, тот же ключ, но пойма много шире. Чтобы проверить себя, пересёк долину поперёк и остановился в расте- рянности — моих утренних следов на размякшем снегу не было. Похоже, я спустился не к Буге, а в долину соседнего ключа — Джанго, на участок Гирдо.
В замешательстве огляделся. Вокруг стоял сразу ставший враждебным лес. Сверху безостановочно сыпал нудный дождь со снегом. На мне ни одной сухой нитки. Слякотно, холодно, го- лодно. Еды, кроме трёх размокших сухарей, никакой. Спички, первейшая необходимость, отсырели и не зажигались. Компас остался в палатке. Стало не по себе.
Мокрый Индус жался к ногам и преданно смотрел на меня.
— Индус, домой! Веди, дружок! Выручай… — уговаривал я его в надежде, что пёс найдёт дорогу.
Тот виновато отворачивал морду. Он догадывался, что от него чего-то ждут, возможно, даже понимал, что именно, но помочь был не способен.
Поразмыслив, я решил, что в данной ситуации мне не остаёт- ся ничего другого, как спуститься по долине Джанго к Хору и по его берегу подниматься к становищу.
Ближе к устью ключа пошли, чередуясь, то сплошные из- нуряющие заросли колючего элеутерококка, то топкие зыбу- ны с вертлявыми, покрытыми копной жёсткой травы, кочками. По зыбунам ступал, замирая от ужаса. Сделаешь неверный шаг — провалишься в «окно» с ледяной жижей. Казалось, будто идёшь по слабо натянутой резиновой плёнке: при каждом шаге верхний слой упруго прогибался, и далеко вокруг расходились тяжёлые волны, покачивающие одинокие «копёнки». Бестолковый Индус плёлся сзади.
Передохнуть негде. Попытался прислониться измученным телом к худосочному стволу ели, но та с треском повалилась — слабый грунт не держит.
Вспомнились глухие завалы на реке Чуи, по которой мы с Юрой сплавлялись несколько лет назад. Огромные лесины,
 

 
 
лохматые выворотни, нагромождённые осенним паводком, пере- крыли обширную долину реки от хребта до хребта. Полновод- ный поток буруги, не в силах разнести, разорвать нагромождения лесных великанов, с рокотом разливался по широкой пойме.
Приближаться к завалам на лодке по руслу речки было опас- но — мощное течение затянет под стволы и истреплет там в кло- чья. Поэтому шли по затопленной лесной пойме пешком с рюкза- ками на спине, лодкой на голове, по колено, а нередко и по пояс в воде.
Разбои тянулись всего шесть километров, но они отняли у нас двое суток.
О! Что это был за переход! Сущий ад! Кругом вода. Море воды, но плыть невозможно — лодке не протиснуться между де- ревьями и подлеском. Почва от воды раскисла, и ноги глубоко вязли в ней. Мы то и дело проваливались в коварные ямы. Тогда герметичные рюкзаки выполняли роль заплечных поплавков. Во- круг полчища мошки. Её так много, что мешает дышать. Похоже, все окрестные вампиры караулили нас на этом переходе.
Они роями набрасывались и облепляли серым пеплом все доступные участки тела. Проведёшь рукой по лицу — с пальцев кровяная кашица комочками отваливается.
Шли голодные, грязные, мокрые и опухшие от бесчислен- ных укусов. Шаг вперёд — лодку на себя — рукой по искусан- ному, в серой маске, лицу. Шаг вперёд — лодку на себя — рукой по лицу… И так двое суток! А как «спали» посреди этой топи — лучше и не вспоминать!!
Так что без паники. И не в таких переделках бывал!
Собравшись с силами, выбрался на островок и буквально уткнулся в длинную кисть с пятью огненно-красными рубинами ягод, свисавшую с коричневого гибкого побега с шелушащейся корой. Это был лимонник. Съев их, почти сразу почувствовал прилив сил, но, к сожалению, недолгий. Уже через километр опять захотелось прилечь. Эх, найти бы несколько таких кисто- чек! (Лукса говорил, что горсть ягод лимонника даёт силы весь день гнать зверя.)
Дальше гибкие лианы стали попадаться чаще, но ягод на них не было: птицы склевали все до единой.
 
С тоской шаря в пустых карманах, невольно вспомнил таёж- ную мудрость: «Идёшь на день, бери на три». К вечеру стало подмораживать. Холодный ветер обжигал лицо и руки. Мокрые штаны и куртка превратились в ледяной панцирь, и каждый шаг сопровождался их хрустом. Оказавшись, наконец, на коренном бе- регу Хора, с облегчением вздохнул и даже несколько раз с силой притопнул ногой, убеждаясь, что топь действительно кончилась. Последние километры брёл как во сне. Чувства притупились, мысли путались. Их неясные обрывки хаотично блуждали в голо- ве, и только одна, точно зубная боль, не давала покоя: не ушёл ли
Лукса искать меня?
Я не сомневался, что при встрече он упрекнёт: «Тебе по тайге только с проводником ходить». Но ошибся. Наставник или был уверен во мне, или просто привык за долгую жизнь в тайге к по- добным задержкам. Когда я ввалился в палатку и в полном изне- можении упал на спальник, он только пробурчал, пыхнув дымом из трубки:
— Шибко долго ходишь, всё давно остыло.
В тепле невероятная усталость сразу дала о себе знать. Мной овладело единственное желание: лежать и ни о чём не думать. Было обидно, что столько сил истрачено впустую! После такого урока взял за правило брать с собой запас еды, а спички тщатель- но заворачивать в полиэтиленовый мешочек. (Со временем я на- учусь и свободно определяться на местности. Видимо, проснётся, забитый городом, инстинкт ориентировки.)
Немного придя в себя, переоделся во всё сухое. Выпив шесть кружек чая, ожил. Оглядевшись, заметил висевшие на перекла- дине шкурки белок.
— У тебя, Лукса, вижу, удачный день. Поздравляю!
— Не больно удачный, только трёх белок взял. Смотри, уже выходные — мездра спелая. Белка линяет последней, значит, со- боля тоже вызрели, — ответил промысловик и продолжил пре- рванное занятие — надувать очищенный зоб рябчика. Получился лёгкий полупрозрачный шарик, который он повесил сушиться рядом со шкурками.
— Внукам игрушка. Побольше готовить надо. Внуков беда как много. Всегда на Новый год полную коробку приношу.
 
ОТЧЕГО КАМЕНЕЮТ РОГА

Разбудил ритмичный стук. Выглянул из палатки и обомлел: прямо у входа сойка остервенело терзала беличью тушку. На моё появление никак не прореагировала. Насытившись, высокомерно глянула на меня чёрным глазом и по-хозяйски поскакала дальше. Судя по тому, что чай был чуть тёплый, Лукса ушёл давно.
Я оделся и выбрался наружу. Денёк — чудо! Всё пропитано солн- цем. В лесу кипит хлопотливая жизнь. Вовсю тарабанит труже- ник-дятел, в пух и прах разбивая старуху-ель. Звонкими, чистыми голосками перекликаются синицы. Весело посвистывают рябчи- ки. Пронзительно и хрипло вскрикивают таёжные сплетницы — кедровки.
И Хор нынче необычайно красив. Сплошной лентой, чуть шурша друг о друга хрустальными выступами, плывут льдины, припорошённые белой пудрой. В промежутках между ними вода лучится приятным нежно-изумрудным светом.
После вчерашних блужданий чувствовал себя совершенно разбитым, да и идти на охоту было поздновато. Поэтому спустил- ся к реке и прямо под берегом насторожил несколько ловушек. Проверил старые. В две из них попались мыши. Лукса считает, что я слишком чутко настраиваю сторожок: капкан срабатывает даже от веса столь крохотных грызунов.
Сам он завалился в палатку довольный. Ещё бы! Убил чушку в метрах трёхстах от стана! Гордо извлёк из рюкзака большой кусок окорока и печень. Задабривая покровителя охоты, отрезал ломтик и бросил в огонь:
— Спасибо, Пудзя!  Добрая чушка!
Мы, даже не перекусив, пошли за добычей. Жирненькая!
Слой сала в два пальца.
— Кабаньим жиром хорошо улы смазывать. Не промокают.
Одно плохо — после смазки подошва сильней скользит.
В этот вечер у нас был первый настоящий охотничий ужин. Сварив полную кастрюлю мяса, пировали, оживлённо беседуя на самые разные темы. Намолчавшись за день, Лукса донимал меня вопросами. Во всём он пытался докопаться до самой сути и нередко ставил меня в тупик:
 
— Камиль, солнце у нас одно, но почему утром оно холодное, а днём горячее, и светит так сильно, что смотреть больно?
Или же спрашивал:
— Отчего каменеют рога? Они же вырастают мягкими, и тра- ву олень ест мягкую, а к гону рога каменеют.
Я, используя книжные познания, как мог, разъяснял:
— Верно, молодые рога мягкие и пронизаны массой крове- носных сосудов, сверху покрыты густой бархатистой шёрсткой.
— От мошки защищает, — вставил Лукса.
— Когда панты вырастают в полную величину, в них проис- ходит отложение солей. Проще говоря, окостенение. Начинается оно с кончиков рогов и постепенно опускается до головы. В это время быки особенно часто посещают солонцы — организм тре- бует соли. Когда этот процесс завершается, покрывающая рога шкурка отмирает, и, как ты сам рассказывал, олени трутся рогами о деревья, чтобы счистить её.
— Ты такой умный, а вот скажи — кто из зверей самый креп- кий на рану?
— Лукса, это нечестно. Ты мне об этом ещё не рассказывал.
— Ишь, как вывернулся! Тогда слушай. Самый крепкий лось будет. Самый слабый — изюбрь. Медведь и кабан между ними. Раненый лось силы бережёт, от охотника уходит не больно бы- стро. В сопку идёт не прямо, а, как река, петляет. Изюбр — дурак. Горяч. Раненый, прыжками уходит и всегда вверх. На рану совсем слабый — даже с мелкашки завалить можно. У меня раз так было: собака загнала изюбра на отстой. Смотрю, ничего не вижу — вет- ки мешают. Стрельнул, да в спешке не переключил с «мелкаш- ки» на «жакан». Слышу: копыта по камням защёлкали. Обида взяла — уходит рогач, ёлка-моталка. Бросился за ним, а изюбр сам навстречу. Не успел второй раз стрельнуть, как он грохнулся на камни мёртвый. Совсем слабый на рану.
— А ещё, что интересного было?
— Было, было, — оживился наставник и, прихлёбывая чай, допоздна рассказывал не только о случаях из охотничьей жизни, но и о повадках зверей, особенностях их промысла. Под конец я не утерпел и задал давно беспокоивший меня вопрос:
— Лукса, а ты не боишься, что тигр или волки могут напасть?
 
— Чего бояться? Зверь не глупый. Он человека уважает.
— Но бывает же, что хищные звери нападают на человека.
— Сказки это. Если зверя не трогать, он не нападёт. Что, ко- лонок или норка опасные звери? Но и они, если бежать некуда, могут наброситься на тебя. Однако один хуза* в тайге всё же есть — шатун. Очень ненадёжный зверь, ёлка-моталка. Он мо- жет напасть.
* * *
В лесу после ночного снегопада следов нет. Только снежные
«бомбы», сорвавшиеся с ветвей, успели кое-где продырявить пух- лое одеяло.
Разошлись рано, хотя можно было и не ходить — капканы лучше ставить на второй-третий день после снегопада. За это вре- мя зверьки наследят, и сразу видно, где их излюбленные проходы, а где случайный след.
В ловушках привычная добыча — мыши. У одного шалашика с приманкой норка пробежала прямо возле входа, но в него даже не заглянула — сытая. В тайге нынче все благоденствуют. Бед- ствуют одни охотники.
Лукса весь день гонял косуль. Дважды удавалось прибли- зиться на выстрел, но оба раза пуля рикошетила о промёрзший подлесок.
— На косулю хорошо с собакой ходить, — оправдывался про- мысловик, — она под собакой круг делает и на то же место вы- бегает. Тут её и бей.
— Что ж ты Пирата с собой не берёшь?
— В этом деле он не помощник. Как встретит новый след, отвлекается и уходит по нему до следующего.

УРАГАН

Седьмое ноября! Двадцать третий день, как я на промысле. Расставлены почти все капканы, но трофеев пока нет. Сегодня по всей стране торжества, демонстрации, а у нас с Луксой обыч-

* Хуза — бандит.
 
ный трудовой день. Нарубив приманки, я отправился бить оче- редной путик по пойме Хора, но вскоре вернулся, чтобы надеть окамусованные* лыжи: снега навалило так много, что без них уже не пройти.
Если бы таёжники знали имя человека, первым догадавше- гося оклеить лыжи камусом, они поставили бы ему памятник. Короткие, жёсткие волосы с голени оленей надёжно держат охот- ника на самых крутых склонах. При хорошем камусе скорее снег сойдёт с сопки, чем лыжи поедут назад. Правда, ходить на таких лыжах без привычки неудобно. Я тоже поначалу шёл тяжело, неуклюже, потом приноровился.
Порой в книгах читаешь описание того, как охотник, лихо скатившись с сопки, помчался к зимовью. Хочется верить, что это где-то и возможно, но только не в дебрях Сихотэ-Алиня. Попро- буй полихачить, когда выстроились один за другим кедры, ели, пихты, ясени, а промежутки между ними затянуты густым под- леском, переплетённым лианами.
На вытянувшемся к востоку плоскогорье появились миниа- тюрные следочки кабарги — самого крошечного и самого древнего оленя нашей страны. Изящные отпечатки маленьких копытец чётко вырисовывались на снегу. Кабарга испетляла всю окрест- ную тайгу в поисках любимого лакомства — длинного косматого лишайника, сизыми прядями свисающего с ветвей пихт и елей.
Лукса рассказывал, что охотники даже специально валят та- кие деревья и устанавливают возле них самострелы с волосяными растяжками на высоте локтя. Слух у кабарги острый и, услышав шум упавшего дерева, она бежит проверить, нельзя ли там под- кормиться. Неравнодушны к этому лишайнику и другие звери, в том числе соболя, белки. Но последние не едят его, а исполь- зуют для утепления гнёзд.
Среди оленей кабарга примечательна отсутствием рогов. Этот существенный недостаток возмещается острыми саблевидными клыками, растущими из верхней челюсти. И хотя по величине

* Окамусованные — оклеенные камусом. Камус — шкура с голени лося или изюбря. Можно использовать и лошадиный камус. Он тяжелее, зато лучше скользит по снегу.
 
они не могут соперничать с клыками секачей, при необходимости кабарожка может постоять за себя, ведь длина её клыков дости- гает восьми сантиметров.
Охотиться на кабаргу без хорошей собаки — дело бесполез- ное. Благодаря чрезвычайно тонкому слуху она не подпустит охотника на верный выстрел. Поэтому я зашагал дальше, соору- жая в приглянувшихся местах амбарчики на соболей и норок. Чтобы привлечь их внимание, вокруг щедро разбрасывал накроху: перья и внутренности рябчиков.
На становище вернулся, когда над ним уже витали соблазни- тельные запахи жареного мяса. Лукса колдовал над праздничным угощением — запекал на углях завёрнутые в фольгу жирные кус- ки кабанятины, сдобренные чесноком.
После сытного ужина мы с особым удовольствием слушали по транзистору концерт. Но перед сном приподнятое настроение было испорчено — хлынул дождь.
— Когда таймень хочет проглотить ленка, он сдирает с него чешую, — в мрачной задумчивости произнёс удэгеец и тут же, спохватившись, добавил: — Ничего. Терпеть надо. Жаловаться нельзя, ёлка-моталка. Поправится ещё погода.

После дождя подморозило, и снег схватился ледяной коркой. Невольно вспомнил рябчиков. Смогут ли бедолаги пробить её и выбраться из плена (они ночуют под снегом).
Идти на охоту было бессмысленно, и я занялся накопивши- мися хозяйственными делами. Колол дрова, ремонтировал одеж- ду. К полудню небо затянуло, начался обильный снегопад. Мох- натые снежинки кружились в воздухе, как бабочки: то взлетали, то опускались, гоняясь друг за дружкой, Часом позже с горных вершин донёсся нарастающий гул. Деревья беспокойно зашеве- лились, зашушукались, и вскоре налетел, понёсся вглубь тайги мощный ураган. По высоким кронам елей и кедров побежали, сметая снежные шапки, зелёные волны. Воздух на глазах мутнел, становился плотным, тяжёлым. Шквал за шквалом ветер набирал силу и, наконец, достиг резиновой упругости. Тайга напряжённо стонала, металась, утратив своё обычное величие и покой. Дере- вья шатались, скрипя суставами, словно пьяные. По уже замёрз-
 
шему заливу потянулись извивы позёмки. Недалеко от палатки с хлёстким, как удар бича, треском повалилась ель. Два громад- ных ясеня угрожающе склонились над нашим жилищем.
Залив водой нещадно дымящую печь и захватив спальный ме- шок, я с опаской выбрался наружу. Ураган к тому времени достиг наивысшего напряжения. Вокруг творилось невообразимое. Всё потонуло в снежных вихрях, перемешанных с обломками веток, коры и невесть откуда взявшимися листьями. Было темно, почти как ночью. Постоянно — то в одном, то в другом месте — руши- лись деревья. На фоне несусветного рёва ветра казалось, что они падают бесшумно.
Забравшись в выемку под обрывистым берегом, я закупорил- ся в мешке, как рябец в тесной снежной норе. В голову лезли бес- покойные мысли: «Как Лукса? Что с ним? Тоже, наверное, где-то отсиживается, пережидая непогоду... А каково сейчас зверью!?» К вечеру ветер ослаб, но, даже отбушевав, ураган иногда да-
вал о себе знать сильными порывами. Ближе к ночи наступила тишина, особенно гнетущая после оглушительного буйства сти- хии. Снег опять повалил густыми, крупными хлопьями.
Лукса пришёл поздно, изнурённый и потрясённый.
— Чего Пудзя так сердился? — сокрушался он. — Беда как много тайги поломало. Обходить завалы устал. Ладно до кон- ца не ходил — на развилке переждал.
Ночью ветер вновь многоголосо завыл, заметался голодным зверем по реке и сопкам в поисках поживы. Врываясь в печную трубу, наполнял палатку таким густым дымом, что становилось невозможно дышать. Чтобы не задохнуться, пришлось наглухо закупориться в мешках.
Проснулся от сердитых возгласов Луксы, яростно поносив- шего всех подряд: и дрова, и печку, и погоду. Высунув голову, я закашлялся от едкого чада. Оказывается, у него от искры, вы- летевшей из печки с порывом ветра, загорелся, точнее, затлел спальник. Когда он почувствовал, что горит, возле колена уже образовалась такая дыра, что в неё без труда можно было про- лезть. Так что легко понять несдержанность следопыта и простить ему крепкие выражения. Ведь в январе в этих краях спиртовой столбик порой опускается до отметки минус сорок градусов.
 
Выбравшись из занесённой снегом и обломками веток палат- ки, мы не узнали окрестностей.
Мне не раз приходилось видеть ветровалы, но в свежем виде они ошеломляют. Местами деревья повалены сплошь. Уцелела лишь гибкая поросль. Поверженные исполины лежали, обняв- шись зелёными лапами, стыдливо прячась за громадами выво- роченной земли. У тех, чьи корни выдержали бешеный напор стихии, стволы переломлены, а места разлома поблёскивают ян- тарной смолой.
Обрывки узловатых, мускулистых корней кричали о боли, протестовали против такой нелепой смерти. Невольно проника- ешься уважением к тем крепышам, которые выстояли.
День между тем выдался погожий. Изголодавшие за время ненастья звери забегали в поисках пищи.
Тщательно осматривают свои участки и соболя — они никогда не пробегут мимо дупла, не обследовав его. Побывают на всех бугорках, заглянут под все валежины и завалы. Уходя под них, соболь может невидимкой пройти под снегом десятки метров. Ещё они любят и пробежаться по упавшим деревьям, особенно если те лежат поперёк ключа или распадка.
Душа радуется при виде всех этих замысловатых строчек. Необыкновенно интересное всё же занятие — охота. При этом наибольшее удовольствие  доставляет  возможность  побывать в глухих, укромных уголках. Там и зверья побольше, и ведут они себя более свободно.
Часто вспоминаю день рождения 1964 года. Мне исполни- лось четырнадцать лет. Первое, что я увидел, открыв глаза, — улыбающиеся лица моих родителей и одностволку «Иж-1» в ру- ках отца. С тех пор охота на долгое время стала моей главной страстью*. И не беда, что не всегда удачен выстрел. Гораздо важ- ней и ценней незабываемое наслаждение, которое получаешь при виде дикого зверя, стаи птиц, взмывающих с тихой заводи в заоблачную высь!
Сегодня пошёл в обход со сладостным предвкушением удачи: почему-то был уверен, что в одном из капканов в Маристом рас-

* В 1982 году я дал зарок и больше не сделал ни одного выстрела.
 
падке меня дожидается соболёк: как-никак, четыре дня не про- верял. Но… опять одни мыши. И что обидно — некоторые «ам- барчики» соболя истоптали, в лаз заглядывали, но приманку так и не тронули. Как же, станут они грызть мёрзлое мясо, когда по- всюду живая, тёплая добыча шныряет. Один из соболей прямо на макушке хатки оставил выразительные знаки своего презрения к моим жалким подачкам.
В одном из амбарчиков билась голубая сорока, обитающая в нашей стране лишь здесь, на юге Дальнего Востока. На её сча- стье пружина не перебила лапку. Попалась она совсем недавно — даже снежный покров вокруг хатки не потревожен. Я разжал дуж- ки и освободил птицу. Сорока, покачав головой в тёмной шапочке, взлетела на дерево. Расправила помятые перья и, громко отчитав меня, улетела.
Тогда же я впервые увидел колонка, привлечённого, видимо, криком сороки. Его рыжевато-охристая шубка на белом фоне смотрелась весьма эффектно. Тело длинное, гибкое, с круто изо- гнутой спиной. Колонок несколько мельче соболя, но кровожаден и злобен необычайно: сила в сочетании с проворством позволяют ему побеждать зверей и птиц, которые значительно крупнее его. Пока я снимал ружьё, рыжий разбойник юркнул под кучу веток, оставшихся после паводка. Дожидаться его следующего появления можно весь сезон: мышей в таких местах великое мно-
жество — ему до лета хватит.
От этих крохотных пакостников и в нашем жилище нет спа- сения. Ничего съедобного нельзя оставить — сгрызут. Продукты держим на лабазе. Но они и туда наловчились взбираться. Спас- лись тем, что облили стойки водой.
По ночам от бегающих по тугим скатам палатки мышей только «топот» стоит. Однажды самая нахальная даже забралась ко мне в спальник. Прогулялась до ступней и бодренько назад по шее прямо к уху — самой удобной и доступной «добыче». Я прямо оцепенел от ужаса. Не столько страха от тигра натер- пишься, как от этих малышей. Из палатки выйдешь — веером рассыпаются. К стану набиты настоящие тропы — со всех окрест- ностей к нам на кормёжку ходят. Жирные, лоснящиеся, ужасно наглые и любопытные.
 
Как-то вечером сидим, ужинаем. Одна высунула острую мордочку из-под чурки-стола, огляделась и деловито взобра- лась на неё — решила моим сухарём полакомиться. Я руку про- тянул, чтобы щелчком согнать, так она, окаянная, носик вытянула и принялась старательно обнюхивать палец — нельзя ли и им по- живиться? Ставим на них капканы, бьём поленьями, а грызунам по-прежнему нет числа. Того и гляди, действительно, за нас при- мутся.
Но я отвлёкся от событий дня. Так вот, там, где путик пе- ресекает межгорную седловину, появилась волнистая борозда, сглаженная посередине широким хвостом. Выдра?! Откуда она здесь? Как известно, речные разбойницы держатся рек, ключей, а тут глухая высокогорная тайга. Что побудило этого «рыболова» предпринять сухопутное путешествие через перевал? Может, на её ключе замёрзли все полыньи? Или он оскудел рыбой? А может, просто проснулась тяга к странствиям?
Потрогал след. Стенки рассыпались от лёгкого прикосно- вения. У выволока* нежные, воздушные снежинки. Сомнений не было — выдра прошла буквально передо мной. Лапы у неё короткие. По снегу бегает медленно. Возможность догнать сразу соблазнила меня.
Сначала шёл не спеша — устал за день, но разглядев вдали мелькающее пятно, ринулся напролом, как секач, не разбирая дороги, подминая лыжами густой подлесок, не замечая ничего, кроме волнистой борозды перед собой.
Выдра, похоже, услышала погоню — длина прыжков резко увеличилась — и свернула влево, безошибочно определив крат- чайший путь к воде. Я тоже прибавил ходу. Откуда только силы взялись! Стало жарко. Сердце, бухая, разрывало грудь. Сбросил рюкзак, потом телогрейку. Вот уже коричневая искристая спина приземистого зверя замелькала среди деревьев.
Прыгала выдра тяжело, глубоко проваливаясь в снег. Рассто- яние между нами сокращалось. Притормозив, я вскинул ружьё и выстрелил в изгибающееся волной туловище. Выдра мгновенно

* Выволок — передняя часть следа.
 
исчезла в снегу. Подбежав, увидел, что промахнулся — сноп дроби прошёл выше.
Скинув лыжи, принялся лихорадочно разгребать снег ногами. Нижний слой был зернистым, сыпучим и скатывался обратно. Переводя дух, огляделся. Ниже по склону в метрах двадцати раз- глядел цепочку следов, терявшуюся в глубине леса. Пока возился с лыжами и вновь пустился в погоню, перехитрившая меня выдра успела уйти далеко.
Чем ближе к ключу, тем круче становился склон. Вскоре, чтобы погасить скорость и не врезаться в деревья, мне пришлось хвататься за стволы. Когда я почти настиг выдру и резко затор- мозил для выстрела, она вновь нырнула в снег. Не тратя времени на его бесплодное перемешивание, принялся ходить на лыжах кругами, останавливаясь и подолгу прощупывая глазами снеж- ный покров. Но сколько ни вглядывался, ни выдры, ни её следов нигде не появлялось. В растерянности попробовал разгребать снег под поваленными стволами и в местах, где, по моему разу- мению, она могла затаиться. Выдра же словно сквозь землю про- валилась.
Прочесав тайгу внутри небольшого круга, расширил границу поиска. Однако выходного следа так и не обнаружил. Дело бли- зилось к вечеру. Пора было возвращаться, тем более что в одном свитере, без телогрейки, я уже основательно продрог. Оглядев снежный покров в последний раз, повернул обратно, злясь на себя за промах и восхищаясь сообразительностью выдры. Дважды про- вела меня, да так ловко!
Подобрав телогрейку, с трудом втиснулся в неё — на морозе она застыла коробом. К палатке подъехал в темноте.
Лукса уже поужинал. Выслушав мой рассказ, бывалый охот- ник успокоил:
— Не расстраивайся. Выдра — самый умный зверь в тайге. Как говорит наш охотовед: промысел выдры — это высший пи- лотаж. Не последняя зима у тебя. Придёт время — добудешь. Однажды я тоже, как и ты, выдру на переходе гнал. Мне тогда собака помогла. Под завал загнала. В другой сезон три собаки выдру под корягой причуяли, но взять боятся. Одна сунулась.
 
Та так лапой её саданула, что кожу с носа содрала. Я стрельнул. Хитрюга с другой стороны выскочила — и к полынье. Собаки за ней. В клубок сплелись. Визжат, рычат и к воде колесом катят- ся. Стрелять боюсь — собак зацеплю. Так и ушла, ёлка-моталка. Наставник ещё долго вспоминал свои охотничьи истории, а я,
как всегда, старательно записывал.
— Лукса, судя по следам, вы вчера заходили на мой путик.
«Амбарчики» видели? Правильно ставлю?
— Видел, видел. Как учил делаешь, и места подходящие.
— Почему же тогда соболь не идёт? Может, пахучие приманки попробовать?
— Ерунда это. Если соболь идёт на приманку, то идёт на лю- бую. А если не идёт — что хочешь клади, не тронет. Надо ждать, когда тропить начнут.
— Так уже больше трёх недель прошло, а я до сих пор ничего не поймал.
— Ходи больше, ставь больше. Увидит Пудзя, что не ленишь- ся, пошлёт удачу. За всё платить надо, а за удачу особенно.
Наставник прав. Настраиваю себя на длительный экзамен.
Уверенность в успехе не покидает меня и поддерживает силы.


ЛЮБОПЫТНЫЙ «ХОЗЯИН»

Морозы с каждым днём крепче, снег глубже, а дни короче. Хор, наконец, встал. Всё русло в торосах. Колотые грани льда, пронзённые лучами солнца, сверкают и переливаются россыпью драгоценных камней. Ближе к воде лёд тускнеет, становясь почти чёрным.
Во время ледостава уровень воды в реке повысился, и при- брежный лёд выперло прямо к яру. Четыре капкана оказались безнадёжно погребёнными. Скоро вода спадёт, и подо льдом образуются обширные пустоты. В них тепло и всегда имеется свободный доступ к воде — идеальные условия для безопасной и сытой жизни норкам и выдрам. С этой поры они становятся почти недосягаемыми для охотников.
 
Лукса ушёл в стойбище за продуктами, а заодно и «погулять маленько».
К обеду, после обхода, настроение самое мерзкое. Чтобы как-то взбодриться, решил продлить путик вниз до Разбитой. Это место получило такое название оттого, что Хор там разби- вается на несколько проток, которые, упираясь в отвесные скалы, сливаются и возвращаются в основное русло глубоким длинным рукавом.
Лукса говорил, что глубина в ней достигает девяти метров, и там с незапамятных времён живёт громадный таймень: сети пробивает как пуля бумагу, леску рвёт как паутину. Все попытки поймать его завершались неудачей. Я не очень доверяю такого рода рассказам, тем не менее интересно было взглянуть на это легендарное место и заодно расставить новые ловушки.
Километров пять прошёл легко. Потом начался перестой- ный, глухой лес, да такой частый, что приходилось в буквальном смысле протискиваться между стволов. Вымотавшись, повернул обратно, так и не дойдя до цели. Иду себе, иду и вдруг рядом с моей лыжнёй вижу следы тигра. Я остолбенел. Взбитая мощны- ми лапами глубокая траншея резко сворачивала в сторону. Оче- видно, властелин северных джунглей какое-то время шёл за мной и скрылся в чаще, услышав или увидев, что я возвращаюсь.
Панический страх сдавил стальным обручем. По телу иголь- чатым наждаком пробежал мороз, руки непроизвольно стиснули ружьё. Я боялся шевельнуться: представлялось, что любое невер- ное движение может спровоцировать нападение. Озираясь, стал до рези в глазах всматриваться в окружавший лес. За каждым кустом, каждым выворотнем чудился готовый к прыжку тигр. Не видя его, а лишь зная о его присутствии, хотел было взобрать- ся на дерево, но рассудок вовремя подсказал — без движения я быстро замёрзну.
Пересиливая страх, медленно двинулся к становищу… Через несколько дней опять шёл по этой лыжне. Страх ослаб.
Он рассеялся вовсе, когда «прочитал» следы.
Полосатый брёл за мной около километра. Аккуратно обходя каждую снежную хатку, он заглядывал в неё, не тронув, к счастью,
 
приманки. Трудно представить, как повёл бы он себя, защеми капкан ему нос или лапу. Когда я повернул обратно, громадный кот сошёл с лыжни и направился в горы. Похоже, ему было про- сто любопытно: чем это худосочный двуногий занимается в его владениях.


ОДИНОЧЕСТВО

Прошла неделя, а Луксы всё нет. Хорошо, хоть Индус со мной. Всё же живая душа: подъезжаешь к лагерю, а навстречу, повиз- гивая, всем своим видом выражая бурную радость и неуёмное желание поласкаться, рвётся с привязи преданный пёс. Собака, надо сказать, оригинальная. Покорная и вялая в обычной обста- новке, бестолковая на охоте, она неузнаваемо меняется, когда мне или моей добыче грозит опасность.
Вспоминается такой случай. Вернувшись как-то   с путика, я бросил рюкзак с рябчиками на кучу дров и спустился к ключу за водой. Вдруг слышу злобное рычание, визг. Взбежал на берег, и что же? Индус стоит у перевёрнутого рюкзака в боевой стойке. Шерсть на загривке торчком, пасть оскалена, в груди перекатыва- ется рык, а ошеломлённый Пират сконфуженно бежит за палатку. Я глазам не верю — Индус, всегда робеющий перед Пиратом, об- ратил того в позорное бегство.

Вечером, пока гладкое серое небо не сползло на землю бес- цветными сумерками, то и дело выходил на берег. Почему-то был уверен, что Лукса придёт именно сегодня. Русло Хора довольно извилистое, но от нашего становища просматривается вниз почти на километр. Однако наставник так и не появился. Зато я подсмо- трел, как на противоположном берегу развлекается норка. В три прыжка взлетает на обрыв и на животе съезжает по снежному жёлобу. Отряхнётся и опять наверх. Да так увлечённо, азартно! Со стороны — шаловливый ребёнок.
Продукты между тем заканчивались. (Вертолёт подвернулся неожиданно, и мы мало что успели закупить.) Крупы — на два дня.
 
Сахара — на один. Вдоволь лишь воды — целый ключ студёной и прозрачной. Последнюю щепотку чая израсходовал накануне. Поэтому сбил с берёзы, мимо которой хожу каждый день, ноздре- ватый чёрный нарост — гриб чагу. Чай из него, хоть и не сравнить с индийским, довольно приятен, а недостаток вкусовых качеств с лихвой компенсируется его полезными свойствами.
В щедрой дальневосточной тайге знающий человек может найти лекарства от любой болезни, но нет, пожалуй, таёжного растения, пользующегося более громкой славой всеисцеляющего средства, чем женьшень — посланник древней флоры. В перево- де с китайского «женьшень» означает «человек-корень». И дей- ствительно, он частенько напоминает фигуру человека. О том, на- сколько ценился этот корень в прошлом, можно судить по тому, что в восемнадцатом веке он стоил в пятнадцать раз дороже золота! В зависимости от возраста женьшень имеет три, четыре, пять боковых отростков. Очень редко встречаются «шестёрки» — ста- рики, которым за сто лет. Если основной корень внизу раздваи- вается, его называют «мужиком». Он ценится дороже остальных.
Живёт женьшень долго. Некоторые достигают четырёхсотлетнего возраста и веса в четыреста грамм!
Осенью женьшень увенчан плотным шаром ярко-красных ягод. Они хорошо заметны издалека. Между ягодами и кроной бывают стрелки: одна-две. Корневщики верят, что они указывают на соседние растения. На поиски одного корня уходят недели, но его целебные свойства и плата за труд с лихвой компенсируют искателю перенесённые лишения.
С того дня, как Хор встал, я стараюсь чаще ходить по нему — зимой река самая удобная дорога в буреломной тайге. Особенно приятно шагать по ровным речным плёсам, сияющим мириадами крошечных звёздочек. Кажется, будто идёшь по опрокинутому на землю небу, на котором узор созвездий меняется с каждым шагом.
Вернулся с путика пораньше, так как знал, что оставшихся дров едва хватит вскипятить чай. Снял с сучка поперечную пилу
«тебе-мне», для которой в данном случае больше подходило на- звание «мне-мне», и пошёл на поиски подходящей сушины.
 
Пилить толстые кедры одному несподручно, и я выбрал выбеленную солнцем, унизанную смолистыми сучками, ель. Обтоптал вокруг неё снег и вонзил стальные зубья в звенящий ствол. Дружными струйками полились опилки. Когда остава- лось допилить несколько сантиметров, стал раскачивать де- рево, пытаясь повалить его в нужном направлении. Макушка ели заходила как маятник. Наконец дерево оглушительно трес- нуло и стало медленно валиться… на меня. Я в ужасе рванул в противоположную сторону вверх по склону, утопая в снегу, ломая кусты.
Ель в этот момент с шумом легла на пружинистые лапы кедра. Те, низко прогнувшись, срикошетили сучкастый ствол мне вдо- гонку. Тупой удар в спину впрессовал меня в снег. Какое-то время лежал неподвижно, ничего не чувствуя и не сознавая. К действи- тельности вернула нарастающая боль в позвоночнике. Неужели перелом? В моём положении — это верная смерть. Так глупо! Но, пошевелив сначала руками, потом ногами, понял: не пришло ещё время «великой перекочёвки».
Ствол стеснял движения, но руки были свободны, и я при- нялся отгребать снег. Сначала вокруг головы, потом, с трудом протискивая руки, из-под груди и живота. Колючие кристаллы сыпались в рукава, за воротник, таяли и растекались по телу хо- лодными струйками. Лезли в лицо, набивались в рот, но я только радовался этому — понимал, что именно снег мой спаситель.
Руки выгребали снежную крупу уже из-под бёдер. Тело про- седало с каждой минутой всё ниже. Давление ствола ослабло, и я попытался выбраться из плена. К моему неописуемому вос- торгу, это удалось с первой попытки. И вот я, мокрый, но счаст- ливый, восседаю на едва не погубившей меня лесине: упади ель чуть выше, острый сучок пробил бы спину насквозь.
Отдышавшись, отпилил несколько чурок, перетаскал их к ста- новищу. Наколов дров, забрался в палатку. Набил топку, поджёг щепу. Обсыхая, не переставал радоваться невероятному везению и содрогался, представляя иной исход. А вот моему другу Юре Сотникову два года назад не повезло. Стечение целого ряда об- стоятельств привело к трагедии…
 

 
 
ЛУКСА ВЕРНУЛСЯ

Целый месяц прошёл впустую, а сегодня, когда мог, нако- нец, открыть счёт трофеям, такой удар! И от кого? От мышей! Проклинаю их на чём свет стоит — съели угодивших в капкан двух норок! Оставили лишь обглоданные скелеты да хвостик одной из них. По нему-то и определил, что это были именно норки.
Вконец расстроенный, побрёл дальше. Досада от такой по- тери обострялась мыслью о напрасной гибели красивых зверьков.
Погружённый в невесёлые размышления, не сразу заметил изюбра, глодавшего ольху на краю протоки. Услышав скрип лыж, он повернул увенчанную огромными ветвистыми рогами голову и, словно давая понять, что я значу для него не больше, чем любое рядом стоящее дерево, скользнул по мне равнодуш- ным взглядом. Постояв пару секунд в некотором раздумье, не- хотя потрусил, перейдя вскоре на бег, легко перемахивая через завалы и ямы.
В такие моменты сожалеешь, что в руках ружьё, а не фото- аппарат. Изюбрь, пожалуй, одно из самых совершенных творений природы. Даже убегает так, словно специально даёт возможность полюбоваться изяществом своих форм. Такая доведённая до со- вершенства грация вызывала восхищение и будила в сердце же- лание сберечь эту красоту для потомков.
Подобные встречи всегда очищают. Они своего рода парная баня для души: смывая всё ненужное, делают нас добрее и чище.

Возвращаясь к стану, услышал со стороны устья Буге два вы- стрела. Лукса? Неужели Лукса?!! Я помчался к «дому» так, будто у меня выросли крылья.
Наставник сидел на корточках в куртке из солдатского сук- на и деловито разбирал содержимое рюкзака. Я глядел на него, словно не видел целую вечность. Подбежав, стиснул в объятиях.
— Пусти, задавишь, — проворчал он, — опять один жить бу- дешь.
Но по лицу было видно, что тоже рад встрече.
— Чего так долго не приходил?
 
— Мал-мало гулял, — широко улыбнулся наставник. — Потом старые нарты ремонтировал. Однако всё равно сломались — про- дукты только до Джанго довёз.
Сразу были забыты съеденные мышами норки, сучкастая ель. А когда на «столе» появились сгущёнка, свежий хлеб и плиточ- ный индийский чай, то и все прочие неприятности, случившие- ся со мной за время отсутствия Луксы, и вовсе отодвинулись куда-то далеко.
Насладившись чаем вприкуску с хрустящим ломтем хлеба, щедро залитым сгущённым молоком, я плюхнулся на спальник и блаженно вытянулся. Лукса набил трубку махоркой, закурил.
— Чего поймал? — с возможно большей небрежностью в го- лосе спросил, наконец, он.
Я, не стесняясь в выражениях, излил душу. Особенно доста- лось ненавистным грызунам. Промысловик сочувственно кивал головой:
— Сколько живу, столько мышей не помню. Совет простой — чаще ловушки проверяй.
Перед сном, как обычно, вышел из палатки. Остывший воз- дух был упруг и жгуч. Чёрная бездна манила жемчужинами звёзд. Изящный ковш Большой Медведицы, опершись дном о скалу, подливал густых чернил в и без того непроглядную тьму. Из тру- бы, как из пасти дракона, вырывался столб пламени, обстрели- вающий созвездия недолговечными светлячками искр. Я готов был созерцать эту картину бесконечно, но чувствительные по- щипывания мороза побудили вернуться в наше тесное брезен- товое жилище. Тепло ласково обняло, согрело; приветливо за- кивал язычок пламени оплывшей свечи. Даже поленья, словно обрадованные тем, что все в сборе, с новой силой возобновили трескучую перебранку.


ПАМЯТИ ДРУГА

Проснулся от сильного озноба. «Снежная процедура», полу- ченная накануне, не прошла даром. Несмотря на недомогание, я всё же отправился на обход очередного путика.
 
На обратном ходе почувствовал, что силы с каждым шагом тают, ноги наливаются свинцом и отказываются идти. Я остано- вился посреди заснеженного русла реки передохнуть. И нет бы просто постоять, отдышаться, а прельстившись солнечным теп- лом, уложил лыжи камусом вверх и прилёг на них. Глаза закры- лись сами собой. Навалившаяся дрёма понесла в мир блаженства и покоя…
Не знаю, сколько прошло времени, но в какой-то момент сквозь сон, словно удар электрического тока, пронзила мысль: замерзаю! С трудом разомкнул склеенные инеем веки. Ветер, дувший в голову, уже успел намести в ногах приличный сугроб. По реке тянулись хвосты позёмки. Как ни странно, холода не ощу- щал. Только мелкая дрожь во всём теле. Но ни руки, ни ноги не слушались. После нескольких попыток я сумел-таки пере- валиться на живот и встать на четвереньки. Раскачиваясь взад- вперёд, размял бесчувственные конечности. С трудом подняв- шись, стал приседать, размахивать руками. Немного ожив, надел рюкзак и поплёлся дальше. Как добрался до палатки, не помню…

Три дня пролежал в спальном мешке в полузабытьи. Спасибо Луксе: каждый день, перед уходом, заносил в палатку несколько охапок дров и вливал в меня какие-то отвары.
За время болезни я сильно ослаб, зато на всю жизнь усвоил два правила. Первое: заболел — отлежись (организм с зарож- дающейся хворью быстрее справится). Второе: зимой, как бы ни устал, никогда не ложись отдыхать на снег.
Пока болел, часто вспоминал своего друга — Юру Сотникова. Мои недомогания, по сравнению с теми страданиями, что выпали на его долю, сразу представлялись пустяшными.
Познакомился я с ним в 1968 году во Владивостоке, в один из тех чудесных сентябрьских дней, которыми славится Южное Приморье. Он сразу привлёк моё внимание своей некоторой старомодностью. Коротко стриженные волосы, защитного цвета рубашка с короткими рукавами, заправленная в чёрные брюки с тщательно отутюженными стрелками. На простом русском лице серые, глубоко посаженные, но в то же время как бы распахну- тые глаза. Где-то в их глубине всегда таилась лёгкая, непроходя-
 
щая грусть. Даже когда он смеялся, а посмеяться он любил, она не исчезала. Вздёрнутый кончик носа начисто лишал его лицо мужественности. На самом же деле он был человеком с сильным характером. Больше всего в нём меня восхищала его постоянная готовность к помощи.
Юра, как и я, любил ходить в походы по сложным горно-таёж- ным маршрутам. Учились мы оба в Дальневосточном политехни- ческом институте, только на разных факультетах. Я на факультете радиоэлектроники, а он — на электротехническом, но жили в од- ном общежитии. Благодаря этому быстро подружились. За три года вдвоём четырежды пересекли Сихотэ-Алинь с побережья Японского моря до реки Уссури. Совершили несколько неболь- ших, но памятных походов по горам Южного Приморья.
Весной 1972 года судьба разлучила нас (я женился и переехал в г. Горький). Из Юриных писем знал, что он с нашим общим знакомым, русским богатырём и красавцем Сашей Тимашовым планирует совершить сплав пятой категории сложности по якут- ским рекам Гонам и Учур до Алдана.
А в конце ноября отец Юры, Василий Иванович, сообщил, что ребята с маршрута не вернулись. Поиски, организованные Алданским авиаотрядом и геологами, пришлось прекратить из-за низкой облачности и рано выпавшего снега.
С наступлением весны по инициативе комитета комсомола Дальневосточного политехнического института, при активной помощи Приморского отделения Русского географического об- щества была организована поисковая группа из шести человек под руководством одного из самых титулованных туристов Даль- него Востока Бориса Останина.
Я и дядя Юры — Илья Иванович, живший в Новосибирске, — присоединились к ним. За неделю добрались до верховьев Гонама и начали сплав. Возле устья ключа Нинган, в шестистах киломе- трах от последнего жилого посёлка, нашли в брошенной избушке геологов записку. Вот её полный текст:

«Тем, кто, возможно, будет разыскивать нас.
Вышли на Гонам 1 августа. В ночь с 23 на 24 августа пяти- метровым паводком унесло лодку и снаряжение. Сюда добрались
 
на лёгком плоту 2 сентября в крайне истощённом состоянии, т. к. голодали. Здесь держались частично (очень мало) на грибах и ягодах. В этом состоянии разобрали склад, чтобы построить плот. Сегодня, 15 сентября, мы отправляемся вниз по Гонаму. Надеемся встретить на Учуре людей. Ноги опухли, передвига- емся с трудом.
15.09.72 г. Сотников. Тимашов.
Р. S. Существенно обижены на геологов, улетевших отсюда в этом году с нарушением закона тайги. Немного муки и крупы очень облегчили бы наши страдания».

Позже на метеостанции Чюльбю (от ключа Нинган до неё 240 км) метеоролог Шатковский подтвердил, что в двадцатых числах августа 1972 года шли проливные дожди, и уровень воды в реке Учур у Чюльбю за сутки поднялся на восемь метров! Это соответствует подъёму воды в среднем течении Гонама на пять- шесть метров. Такой быстрый и мощный подъём характерен для районов вечной мерзлоты. Оттаявший за лето верхний слой почвы перенасыщен влагой, и во время дождей вода сразу ска- тывается в реки. (Мы сами после непродолжительного ненастья в верховьях Гонама были застигнуты двухметровым паводком.)
Ниже Нингана река прорезает высокие гранитные хребты. Каскады надсадно ревущих порогов следуют один за другим. Я до сих пор не могу понять, как обессиленные ребята на непо- воротливом плоту из брёвен сумели пройти Солокитский каскад, протяжённость которого 46 километров! В нём даже наши шести- местные надувные плоты временами исчезали между кипящих валов воды.
За плечами Юры с Сашей остались многие сотни километров дикого, безлюдного пространства, но последний, самый мощный порог им пройти не удалось — плот разбило, остатки снаряже- ния унесло. Что особенно обидно — дальше река успокаивается, и даже неуправляемый плот вынесло бы к людям.
В устье речки Холболоох группой челябинских туристов, шедшей за нами, на высоком берегу была найдена разрытая мед- ведем могила глубиной 30–40 сантиметров и лежащий на земле
 
крест с нацарапанной надписью: «Сотников Ю. В. 23.09.72 г.». Вокруг кости, обрывки одежды. Челябинцы всё это собрали и, выкопав яму поглубже, перезахоронили. На могиле поставили далеко заметный с реки массивный крест.
А на следующий год корабелы из Николаевска-на-Амуре — родины Юры Сотникова — закрепили на кресте пластину из не- ржавеющей стали. На ней выгравированы строки Юриного сти- хотворения:
Тайга, тайга, мне скоро уезжать. И тут не нужно слов высоких.
Мне хочется в объятьях крепких сжать, Как плечи друга, склоны хмурых сопок.
Узнав тайгу, нельзя забыть её. Она своим простым законам учит.
Здесь у костра не хвастают, не лгут, Не берегут добро на всякий случай.
Здесь все свои и, верно, в этом суть. Строга, добра, сурова, необъятна. И где бы не лежал мой путь, —
Я знаю, что вернусь к тебе обратно.
Юра Сотников. Хабаровский край,
г. Николаевск-на-Амуре. Трагически погиб 23.09.72 г.

Я прикрываю глаза и пытаюсь представить последний день моего друга…
Два измученных человека скрючились у чадящего костра. Сырость, холод до предела измотали их, а ночью выпал глубо- кий, почти по колено, снег. У Юры уже нет сил даже сидеть. Он прилёг на снежную перину. Больное сердце бьётся с перебоями. Саша же упорно поддерживает огонь — если потухнет, разжечь будет нечем. Слабое пламя хоть как-то согревает, а дым должны заметить с воздуха…
Юре чудится, что к нему по летнему зелёному лугу среди цве- тов идёт молодая мама. Она уже совсем близко. Юра явственно
 
ощущает запах её волос. Тёплые ладони ласково касаются плеч, и ему сразу становится легко и покойно. Мама загадочно улы- бается.
Только теперь он увидел, что её щёки покрыты нежным зо- лотистым пушком. «Как же я прежде не замечал этого?» Юра протянул руку, чтобы погладить маму по щеке, но родной образ растаял…
Саше приходится прилагать неимоверные усилия, чтобы за- ставить себя подняться и вновь идти за ветками и сучьями. Всё, что могло гореть, вблизи собрано, и поддерживать огонь стано- вится всё труднее…
Послышался гул самолёта. Он нарастал. Глаза загорелись на- деждой — их ищут! АН-2 уже прямо над головами, но… проклятье небесам!!! В низких облаках над ними ни единого просвета!..
Опять повалил снег. Юра с трудом разомкнул воспалённые веки. Ввалившиеся глаза утратили прежний блеск и не оживляли измождённого лица. В голове едва шевелились отрывочные мыс- ли: «Снежинки похожи на парашютики… Куда ушла мама, она за- мёрзнет… Как красива сегодня тайга… Нас обязательно найдут…»
Снег, падая на его лицо, больше не таял...

Юра не представлял себе жизнь без тайги, и судьба распоря- дилась так, что он навеки остался лежать в земле мудрого Улу- киткана — проводника Григория Федосеева, книги которого Юра (так же как и я) любил и перечитывал.
Где настигла смерть Сашу Тимашова, неизвестно. Умер он там же от холода, голода? Или нашёл силы идти дальше? Вряд ли тайга когда-нибудь ответит на эти вопросы.
Юры больше нет, но в моей памяти живут его слова: «Лучшие качества человеку даёт природа. Она делает его добрее, очищает от шелухи и оставляет главное — здоровый стержень».
Через несколько месяцев я получил из Николаевска-на- Амуре посылку — продолговатый фанерный ящик с завёрнутым в ватин винчестером и письмо, из которого узнал, что Юра взял с собой лёгкую малокалиберную винтовку, а пятизарядный винче- стер оставил дома. В конце письма была приписка: «Ружьё — наш дар тебе от Юры. Береги. С уважением, Сотниковы».
 
ДЖАНГО

На четвёртый день хворобы почувствовал себя заметно луч- ше. Выбравшись на свежий воздух, занялся ремонтом лыжных креплений. Работа эта не требовала особых усилий, но, оказыва- ется, я так ослаб, что вынужден был то и дело отдыхать.
— Эх, мне бы здоровье Луксы, — вздыхал я. — Ему всё нипо- чём. Умывается снегом, воду пьёт прямо из полыньи, спит в дыря- вом, свалявшемся спальнике, но никогда не мёрзнет и не болеет. Чем не снежный человек? Правда, временами жалуется на боли в желудке, но и то как-то мимоходом.
Завершив ремонт, принялся шататься по стану, как неприка- янный. Не отпускало какое-то тревожное предчувствие. Видимо, не давали покоя съеденные мышами норки. Не выдержав, решил проверить хотя бы ближние ловушки.
Первые две не заинтересовали привередливых зверьков.
«Квэк-квэк-пии-и, квэк-пии-пииуу», — тревожно кричал дятел над следующей хаткой. Я невольно прибавил шаг и, сгорая от не- терпения, заглянул в неё. Но, увы, норки оставили без внимания даже жирные кетовые плавники.
Над головой повторилось «квэк-квэк-пии, квэк-пии-пииуу». Подняв голову, разглядел дятла, сидящего на берёзе в метрах де- сяти. Его гнусавый, плаксивый крик никак не вязался с суровым обликом самого крупного представителя семейства дятловых — желны. Гроза вредителей леса имел и соответствующий наряд: весь чёрный с красной шапочкой на голове. Прямо как кардинал Ришелье у Дюма.
Бойко перемещаясь по стволу, он простукивал его крепким клювом подобно врачу то с одной, то с другой стороны, то выше, то ниже. Наконец, что-то нашёл. Вероятно, зимовочную камеру личинки короеда, и приступил к «операции». Во все стороны полетели щепки, следом древесная труха. Временами желна, комично наклоняя голову то влево, то вправо, осматривал ко- нусовидный канал. И вот спящая личинка наколота на острые щетинки шилообразного языка и отправлена в желудок. И так целый день! Как у него сотрясение мозга не случается от такой долбёжки.
 
* * *
На следующее утро отправились с Луксой на Джанго за остав- ленными там продуктами.
Мороз приятно пощипывал уши. Снег под лучами восходя- щего солнца сиял девственной чистотой и свежестью. Собаки, ве- село рыская по сторонам, то забегали вперёд, то отставали. Вдоль берега, выстроившись в несколько рядов, застыли высоченные, в два обхвата, тополя.
— Лукса, из такого ствола, наверное, выйдет не один грузо- вой бат*?
— Да, тополя подходящие. На Тивяку один учёный-охотовед даже зимовал в дупле похожего. Три сезона зимовал. Дверь по- весил, окошко вырубил, потолок сделал. Печку поставил, нары. Потом кто-то сжёг, ёлка-моталка. Чего жгут? Кому мешает?
Перед Разбитой Пират неожиданно остановился. По его на- пряжённой стойке мы догадались — причуял зверя. Действитель- но, на острове, окаймлённом ржавым тальником, сквозь морозную дымку угадывался силуэт оленя. Заметив нас, изюбрь бросился наутёк. Пират напористо, с азартным лаем, ринулся следом. Ин- дус же, как ни в чём не бывало, продолжал крутиться вокруг нас.
«Убегает — значит, для хозяина не опасен», — так, должно быть, истолковал он ситуацию.
Изюбр, казалось, не бежал, а летел, откинув голову назад, лишь изредка касаясь копытами снега, и быстро скрылся за из- лучиной реки. Характер лая Пирата изменился.
— Остановил, — прокомментировал Лукса. Я вопросительно посмотрел на него.
— Когда гонит — лает с визгом, остановит — лает как на че- ловека и подвывает.
Торопливо обогнув излучину, сразу увидели оленя. Он стоял у длинной промоины, вытянувшейся вдоль обрывистого берега. Пар, поднимающийся от воды, покрыл растущие на нём деревца пышной бахромой. Пират, отвлекая внимание на себя, волчком вертелся на безопасном расстоянии. В такой ситуации не состав- ляло труда приблизиться к изюбру на верный выстрел, но стре-

* Бат — грузовая долблённая лодка, как правило из ствола тополя.
 
лять мы не могли — зверь запретный, а лицензии на него у нас нет. Отозвав озадаченного пса, двинулись дальше.
Широкий коридор реки открывал поворот за поворотом. Кое-где чернели полыньи. От них, словно от чаш с кипятком, поднимался пар.
За Разбитой на скалистом утёсе высилась, как на постаменте, двадцатиметровая каменная глыба. Её грубые контуры напоми- нали голову ухмыляющегося великана. Особую прелесть этому творению природы придавали лишайники, покрывавшие её пё- стрым ковром. Ярко-красные, почти кровавого цвета участки че- редовались с нежно-зелёными. Глядя на эту красоту, понимаешь, насколько природа щедра и разнообразна: её никак не упрекнёшь в недостатке фантазии. С помощью растений, ветровой эрозии, воды и солнца она создаёт неповторимые шедевры.
На подходе к Джанго до нас донёсся глухой рокот. Мне по- чудилось, что летит вертолёт, но вскоре из-за тороса показался мощный порог, укрытый белой шапкой тумана. В этом месте рус- ло завалено обломками базальтовых плит, и вода с рёвом устрем- ляется в зазоры между ними.
Мороз уже усмирил буйство боковых сливов ледяной бронёй, но на самом стрежне остался незамёрзший участок. Зеленоватые буруны бесновались в ледяном кольце, пытаясь разрушить креп- кие оковы. Но брызги, намерзая капля за каплей на закраинах, постепенно сжимали его. Пройдёт ещё несколько дней, и порог заплывёт льдом и затихнет до весны.
Чуть ниже на льду темнел бугор, слегка припорошённый сне- гом. Подойдя ближе, поняли — лосиха. Изо льда торчали голова и половина туловища. Вокруг волчьи следы. В боку животного зияла дыра, через которую серые уже вытащили почти всё мясо.
— Волки часто так делают: гонят лося на слабый лёд, а как тот провалится, окружат и ждут, когда вмёрзнет, — пояснил Лук- са. — Не доели. Придут ещё.

Ну вот, наконец, и Джанго. Можно отдохнуть. После бо- лезни я был ещё слаб, и отдых затянулся. Поев мяса и выпив душистого чая с подрумяненным на костре хлебом, долго ле-
 
жал у огня в дремотной тишине. День угасал. Пора было воз- вращаться, но Лукса терпеливо ждал, когда я наберусь сил на обратную дорогу.
Наконец, взвалив на плечи набитые продуктами рюкзаки, тронулись в путь. Сумерки из-за затянувших небо облаков быстро сгущались. Когда подошли к порогу, было совсем темно. Ревун, при свете дня сказочно красивый, в кромешной тьме показался угрюмым и зловещим.
Дальше шли на ощупь, определяя край колеи плоскостью лыж. Когда выходили на припорошённые снегом наледи, что- бы не сбиться со следа, поджигали смоляк. Обратная дорога меня измотала до предела — к становищу подходил чуть живой. В прореху туч запоздало выглянул ярко-жёлтый с небольшой щербинкой диск луны, напоминающий лицо радостно улыба- ющегося колобка, сумевшего вырваться на волю. Тайга осве- тилась мягким светом. Но сердитая хозяйка-ночь спрятала не- послушного малыша за конус сопки, а на нас накинула чёрное покрывало.
Поужинав, забрались в мешки, и я впервые, несмотря на креп- кий мороз, проспал до утра, ни разу не проснувшись.


БОЛЬШИЕ РАДОСТИ

Ещё одна неделя впустую. В последнее время чувствую себя волком, безрезультатно рыщущим в поисках добычи. Несмотря на неудачи, вновь и вновь невесть откуда черпаю силы и всё с большим ожесточением и упорством ищу тропки и расставляю капканы. Надежду на успех не теряю и духом не падаю. Иного пути у меня и нет: в Уфе из «Башнефти» уволился, а чтобы до- браться сюда, закупить снаряжение, необходимое для промысла пушнины, пришлось занять крупную (равную моей полугодовой зарплате) сумму. Дома остались Танюша с нашим первенцом — двухлетним Маратом.
Когда становится совсем невмоготу, напоминаю сам себе весь- ма поучительную притчу:
 
«Попали как-то в горшок со сметаной две квакуши. Бока у горшка крутые, высокие — никак не выбраться. Одна лягушка смирилась, всё равно помирать, — перестала барахтаться и утону- ла. Вторая барахталась, барахталась в надежде выбраться и лапка- ми из сметаны ком масла сбила. Оперлась на него и выпрыгнула из горшка».

Сегодня, когда настораживал капкан, боковым зрением уло- вил какое-то движение у края промоины. Оглянулся — норка! Пробежав немного, она змеёй соскользнула в воду и поплыла. Только голова замелькала.
Обедать вернулся в «дом». Тут же прилетел и сел на лабаз в ожидании хлебных крошек Луксин рябчик. Я обухом топора раздробил на чурке половинку сухаря и высыпал крошки на бре- зент. Рябчик долго разглядывал угощение, но слетел к нему лишь тогда, когда я забрался в палатку.
Выпив чаю, отправился в сторону Разбитой. На ключе об- ратил внимание на рябь, пробежавшую по глади узкой, длинной полыньи. Она меня озадачила: ветра-то нет, откуда рябь? В этот момент из воды показалась голова норки. «Надо же, то за неделю ни одной не увидишь, то весь день перед глазами мельтешат», — подивился я.
Держа в зубах рыбку, она ловко забралась на противополож- ный берег. Я застыл в позе метателя диска. Зверёк оценивающе оглядел новую «корягу» и, сочтя что угрозы нет, встал, как бобрё- нок, на задние лапки. Завершив трапезу, норка принялась чистить, вылизывать коричневую шубку.
Я осторожно прицеливаюсь, но стрелять не решаюсь — вет- ки мешают. Жду, вдруг опять на лёд спустится. Прошло не- сколько томительных минут. Мышцы дрожат от напряжения, сердце колотится так, словно хочет выпрыгнуть из грудной клетки. Наконец, она закончила прихорашиваться и… побежа- ла в лес.
Разочарованный и в то же время довольный тем, что имел возможность понаблюдать за симпатичным зверьком, пошёл дальше. Почти сразу навстречу выкатывается Лукса. По весёлым
 
лучикам, разбегавшимся от глаз, было ясно, что он с трофеем. Точно — поймал соболя! Наконец-то, лёд тронулся!!!
— Камиль, не пойму, ты норку ловишь или медведя?
— А что? — оторопел я.
— Смотрел твои капканы на ключе. Зачем такой большой потаск делаешь?
— Как же? Кругом полыньи. С маленьким норка до воды до- берётся, и ищи её тогда.
— Неправильно думаешь. Норка с капканом в воду не идёт — на берег идёт. А если потаск тяжёлый, лапу грызёт и уходит. Од- нако пора мне, путик длинный, а день короткий, — заторопился Лукса и размашисто заскользил дальше.
Подходя к последнему капкану, я опять уловил какое-то ми- молётное движение под берегом. Затеплилась надежда: вдруг тоже удача? Но, увы, попалась сойка. У самого обрыва остановился, соображая, где лучше спуститься к ней. Как вдруг перед птицей, словно по волшебству, возник громадный филин. Окончания его маховых перьев необыкновенно мягкие и нежные. Поэтому он летает совершенно бесшумно, словно призрак. Его размеры по- разили меня: высота не менее шестидесяти сантиметров, а голова как у трёхлетнего ребёнка.
Увидев над собой пернатого гиганта, сойка в ужасе завере- щала, вскинула было крылья, но тот занёс лапу и вонзил в жерт- ву когти. Резкий крик, взметнувшись в небо, тут же оборвался. Я свистнул. Филин поднял голову и уставился на меня, не мигая. Исчез он так же бесшумно и незаметно, как появился. Вот бестия!
Спустившись вниз, вынул ещё тёплую сойку из ловушки и переложил её в пещерку вместо приманки.
Солнце, весь день игравшее со мной в прятки, перед заходом избавилось от назойливых туч. Ветер стих. Высокие перистые облака, бронзовые снизу, предвещали смену погоды.

Гип-гип, ура!!! Я добыл первую в своей жизни пушнину! Утром, как обычно, пошёл по путику проверять ловушки. Ва-
лил густой снег. Ветер мастерски заделывал неровности в торосах. В общем, погодка «весёлая». Даже осторожные косули не ожи-
 


 
 
дали появления охотника в такое ненастье — подпустили почти вплотную. Вскочив с лёжек, умчались прочь гигантскими прыж- ками, взмывая так высоко, что казалось, ещё немного — и полетят. Подходя к капкану, установленному у завала, часто посещае- мого колонком, увидел, что снежный домик в нескольких местах пробит насквозь, приманка валяется в стороне, а в пещерке горит
рыжий факел с хищной мордочкой в чёрной «маске». Колонок!
Я ликовал. Сгоряча протянул   руку,   чтобы   ухватить   его за шею, но зверёк, пронзительно заверещав, сделал молниеносный выпад и вцепился в рукавицу. Быстро перебирая острыми зубами, он захватывал её всё дальше и дальше. В нос ударил резкий запах, выделяемый колонками в минуту опасности. Маленькие чёрные глазки сверкали такой лютой ненавистью, что я невольно отдёр- нул руку, оставив рукавицу в зубах у колонка. Умертвив зверька, положил добычу в рюкзак.
Читателя, наверняка, покоробят эти строки, и он вправе поду- мать: «Убийца!» Однако не стоит рубить сплеча. Мне тоже было жаль колонка, но для штатного охотника добыча пушнины — это работа. Без смерти здесь не обойтись. Всем нравится красиво одеваться, но звери не по своей воле превращаются в меховые шапки и воротники. Единственный способ остановить добычу пушнины — перейти на искусственные меха. К сожалению, пока не все готовы к этому.

Когда я, мерно поскрипывая лыжами, подъехал к палатке, из неё выглянул Лукса. По моему сияющему лицу он сразу до- гадался, что Пудзя сегодня вознаградил меня за упорство, и ра- довался моей удаче больше, чем своей. У него же самого сегодня редкостные трофеи: на перекладине висели две непальские ку- ницы — харзы. Их головы были обёрнуты тряпочкой — «чтобы другие звери не узнали, что пропавшие куницы в наших руках». Делает это Лукса каждый раз, на всякий случай, ибо так посту- пали его отец, дед, прадед.
Харза внешне похожа на обычную куницу, только вдвое крупнее. Она одинаково хорошо чувствует себя как на земле, так и на деревьях. Хвост у неё длинный, поэтому харза, снующая по ветвям, напоминает мартышку.
 
Окраска своеобразная и довольно привлекательная. По богат- ству цветов она может соперничать с обитателями тропиков. Бока и живот ярко-жёлтые, горло и грудь оранжевые, голова чёрная, затылок золотистый.
— Как это ты умудрился сразу пару взять? Мне даже их сле- ды ни разу не попадались!
Лукса прищурился, пряча снисходительную улыбку:
— Харза одна не промышляет. Ей всегда напарник нужен. Бывает, собираются три, четыре. Кабаргу шибко любят, а вместе легче добыть. Одна вперёд гонит, другие сбоку к реке прижимают. На лёд выгонят и грызут. Весной по насту харзы даже изюбра загрызть могут.
После ужина сел обдирать свою первую добычу. Ох, и му- торное, оказывается, это дело. Пока очищал добела мездру, кожа на кончиках пальцев вздулась и горела огнём. Снятую шкурку надел на деревянную правилку и повесил сушиться.
С утра занялись сооружением шалаша над палаткой. Дело в том, что во время снегопада с потолка каждый раз начинается весенняя капель. Усилили каркас, нарубили лапника и обложили им палатку. От этого внутри стало теплее, но сумрачнее.
Время близилось к обеду. Идти в тайгу уже не было смысла, и мы занялись дровами. Выбрали сухой, без коры кедр. Он был так высок, что при падении перекинулся мостиком с одного бе- рега Буге на другой.
Огромные, как колёса древних   повозок,   чурки,   взвалив на спину, несли к палатке, качаясь из стороны в сторону, подобно маятникам. Пот заливал глаза, одежда липла к спине, ноги от на- пряжения гудели. Каждому пришлось прогуляться так раз десять. Зато и дровами запаслись надолго.

Последний день осени ознаменовал перелом в охоте. После снегопадов Пудзя сжалился — дал долгожданную «команду», и со- боля начали тропить. Как любит приговаривать мой учитель, — Пудзя всё видит, Пудзя не обидит трудолюбивого охотника.
Утром Лукса повёл меня к Разбитой — там появилось много тропок, — чтобы на месте показать, как ставить капканы на под- резку. Шли долго. Я всё время отставал.
 
— Хорошо иди. Такой большой, а ходишь как енот, — ворчал Лукса. Он был не в духе и в такие дни становился ехидным, а если я возражал, то распалялся ещё пуще.
— Ну-ка, охотничек, скажи, кто тут порылся? — не замедлил он с вопросом, указав посохом на наклонный снежный тоннель.
— А то не знаешь!
— Не крути хвостом, как росомаха. Отвечай, если чему на- учился.
— Осмелюсь сообщить — белка. Она выкапывала кедровую шишку.
— А по-моему, это работа кедровки, — пытался сбить меня с толку Лукса.
— Никак нет, дорогой учитель. Кедровка разбрасывает снег на обе стороны, мотая головой, а белка снег отбрасывает лапками назад. Так что это раскопка белки. Она чует запах кедрового ореха даже сквозь метровый слой снега.
— Молодец, ёлка-моталка, — повеселел охотник и одобри- тельно похлопал меня по рукаву, так как до плеча дотянуться ему было сложновато.
Лукса, как и любой настоящий учитель, всегда радовался и гордился моими успехами.
Под Разбитой появились сначала одиночные следы соболя, а потом и тропки. Бывалый следопыт сразу оценивал: «Это двой- ка, это тройка». А я никак в толк не возьму, как он определяет, сколько раз тут пробежал соболь. Вроде, ничем тропки и не от- личаются друг от друга. Да и тропки ли это? Заметив мою рас- терянность, Лукса объяснил:
— Смотри сюда. Одиночный след — широкий, глубокий, не- чёткий, а на тропке мелкий, ясный. Чем чётче след, тем больше раз пробежал соболь.
И сразу стал показывать, как устанавливать капкан на подрезку.
Понаблюдав с полчаса, я полез на сопку закреплять урок на практике. Продираясь сквозь белоразукрашенные пойменные крепи, перевитые тонкими, но прочными лианами аргуты*, ко-

* Актинидия аргута — мощная лиана длиной 10–20 м. Масса пло- дов, внешне напоминающих крыжовник, весом от 5 до 15 г.
 
ломикты*, вконец умаялся. Взгляд, жадно шаривший в поисках парных следочков, натыкался только на многочисленные наброды изюбрей и кабанов. Зато на скате длинного отрога меня ожидали прекрасные собольи тропки.
Солнце в своём вечном движении неумолимо клонилось к зубцам тёмно-синих гор. В низине уже было сумрачно, и я успел поставить всего два капкана. Первый — на горбатом увале, в том месте, где соболь поймал и съел сразу двух мышек, второй — в на- чале крутой ложбины. Выезжая из неё, врезался в гущу аралий и сильно поцарапал лицо об их острые шипы.
Я всегда старался держаться подальше от этих безжалост- ных, густорастущих деревьев. Высотой они метра три-четыре. Ствол голый, без ветвей и сплошь утыкан длинными, прочными, как сталь, шипами, напоминающими собольи клыки. Если прой- ти сквозь заросли аралии сотню шагов, то от одежды останутся лишь лохмотья.

Завтра выйду на охоту пораньше. Тропки, тропки искать надо.
Охота! Настоящая охота начинается!
Ловля на приманку — скучное занятие. Изо дня в день хо- дишь по проторённым, надоевшим до оскомины путикам. Всё привычно. Ничто не задерживает взгляд. То ли дело подрезка! Чтобы найти хорошую тропку, нужно ходить по нехоженным местам, а это всегда новые впечатления и неожиданные встречи.

Вчера было ясно, морозно. Углы палатки впервые обметало инеем. Сегодня же потеплело. По радио обещают снег, что край- не нежелательно: капканы на подрезку засыпет, а их у меня уже девять штук стоит. Вся работа пойдёт насмарку. Правда, хорские
«синоптики» — вороны — каркают на мороз. Надеюсь, что чуткие птицы точнее радио.
Первое время я относился к вороньим прогнозам без особого доверия. Но точность предсказаний этих смышлёных пернатых

* Актинидия коломикта — во многом сходна с аргутой, но отли- чается неодновременным созреванием на протяжении августа мелких плодов, массой 3 г. Есть отличия и в листьях. У коломикты они шерша- вые, а у аргуты — гладкие.
 
быстро развеяла мой скептицизм. Например, если вороны карка- ют дружно — быть холоду, устроили в небе хоровод — поднимется ветер.
С утра расставлял новые ловушки на пойме ключа, а после полудня, невзирая на то что уже изрядно устал, всё же полез в сопки. Ничего с собой не могу поделать. Так и тянет заглянуть за горизонт. Вскоре стали попадаться уже не тропки, а настоящие торные тропы, и принадлежали они не соболю, а владыке лесных дебрей — тигру. Его огромные следы перемежались с кабаньи- ми. На вершине все тигровые тропы сходились и тянулись вдоль гребня. (Судя по округлой форме отпечатка, тут ходил самец. У самок след более продолговатый.)
Пройдя метров двести, на каменистом утёсе под многовер- шинным кедром обнаружил его лёжку. Похоже, правитель таёж- ного царства частенько отдыхает здесь, оглядывая свои владения, изрезанные сетью глубоких распадков. Обзор отсюда и в самом деле великолепный.
В награду за смелость (признаюсь, было страшновато) я впер- вые имел возможность рассмотреть мощный горный узел на вос- токе, откуда берёт начало самая труднодоступная в этих местах река Чукен.
Заснеженные вершины, испещрённые шрамами осыпей, воз- вышались плотной группой. От них веером расходились более низкие отроги. Если в наше время ещё остались места, про кото- рые можно сказать «тут не ступала нога человека», то в здешних краях оно более всего применимо к Чукену. Его покой охраня- ет частокол крутобоких сопок, размыкающих свою цепь лишь в устье реки. Течение Чукена настолько стремительно, что даже удэгейцы, привыкшие ходить на шестах, и те не могут подняться вверх более чем на десять километров. Для моторок он непрохо- дим из-за многометровых заломов, порогов и затяжных перекатов. Берегом идти и вовсе невозможно: отлогие участки чередуются с отвесными неприступными прижимами.
Даже мороз не может усмирить Чукен — ледяной покров усеян частыми и обширными промоинами. Удэгейцы объясняют это тем, что река берёт начало от тёплого источника, бьющего из-под горы с кратким названием Ко. А тот лёд, что всё же по-
 
крывает реку, очень коварен. Сегодня он прочен, как гранит, а на- завтра расползается, словно гнилое сукно.
Эх, на вертолёте бы туда! Построить на горном ключе, ки- шащем рыбой и зверьём, зимовье и наслаждаться красотой не- тронутого таёжного уголка.
Так я стоял, любуясь открывавшейся панорамой, минут де- сять. Из-за островерхих гор крадучись выползали молочные клу- бы туч и обволакивали одну вершину за другой. И тут на противо- положной стороне распадка отрывисто пролаял изюбр. Струхнув от мысли, что тигр где-то неподалёку, я съехал на пойменную террасу.
Тут перед моим взором предстала живописная картина: сплошь утрамбованный снежный круг, раскиданные вокруг гай- на ветки.
Чуть выше, под кедром, остатки чушки: челюсти и копыта. Всё остальное было перемолото крепкими, как жернова, зубами тигра и нашло приют в его желудке. После обильной трапезы цар- ственный хищник, похоже, нежился, барахтаясь в снегу, чистил когти — кора дерева в свежих царапинах.
Тигр, скорее всего, напал на спящий табун. Позже Лукса подтвердил, что по ночам, когда усиливающийся мороз не рас- полагает ко сну, тигры охотятся, а днём, выбрав удобное место, дремлют на солнцепёке.
Хозяин дальневосточной тайги или, как его здесь называют,
«куты-мафа», по традиционным представлениям удэгейцев, — их великий сородич, священный дух удэ. Относятся они к нему почтительно и убеждены, что человека, убившего тигра, обяза- тельно постигнет несчастье, а того, кто хоть чем-то помог ему, ждёт удача.
День пролетел так быстро, что когда между туч показался оранжевый шар солнца, уже наполовину скрывшийся за сопкой, я глазам не поверил и поспешно заскользил по накатанной лыжне к стану.
* * *
Тяжело, медленно вставал рассвет над промёрзшими мышца- ми хребтов. Когда на востоке чуть затлела, разгораясь, полоска
 
неба, я уже шагал в сторону Маристой пади, где были расставле- ны капканы на приманку.
Как и прежде, во всех пусто, хотя к большинству хаток соболь подходил. «Любопытный, — раздражённо думал я. — Интересует- ся, видите ли… А нет, чтоб в хатку зайти». Поскольку все следы были трёх-, четырёхдневной давности, я сделал вывод, что это на- следил не местный, а проходной соболь. Поэтому, сняв капканы, новые настораживать не стал.
На выходе из пади кто-то, высоко перепрыгнув через лыж- ню, метнулся в чащу. Кабарга! Такая крошка, а прыгает словно кенгуру.

Лукса принёс двух соболюшек. Одна тёмно-коричневая, другая почти бежевая. Оба зверька добыты на одном участке, а по цвету так резко отличаются. Что интересно, за тёмного он получит вдвое больше, чем за светлого, хотя тех и других ловить одинаково тяжело. Выходит, что охотник за один и тот же труд получает разную плату. Чем больше поймаешь тёмных соболей, тем больше заработаешь. Такая ценовая политика способствует осветлению расы. Особенно в тех местах, где соболей промыш- ляют с лайкой: промысловик костьми ляжет, а возьмёт «каза- ка» — чёрного соболя, ибо получит за него в три раза больше, чем за светлого.
* * *
Вот это день! Вот это удача! Пудзя с несказанной щедростью одарил меня за упорство и долготерпение. Как говорится, не было ни гроша, да вдруг алтын. Степень моей радости легко представить, если вспомнить, что за прошедшие сорок пять дней колонок — мой единственный трофей. Зато сегодня… Но всё по порядку.
Утро выдалось на редкость солнечным и тихим. Быстро со- бравшись, я зашагал проверять свои первые капканы на подрезку. Сгорая от нетерпения, поднялся на увал и приблизился к первому из них. И что же вижу? Посреди вытоптанного круга чернеет по- таск, а капкана нет. Сердце ёкнуло: опять невезуха! Расстроенный, стал разбираться. Вижу, одиночный след пересёк лыжню и поте- рялся среди опрятных ёлочек. Пригляделся. Да вот же он! Свер-
 
нулся клубочком, положил головку на вытянутые задние лапы, да так и застыл. На фоне белого снега шелковистая шубка казалась почти чёрной и переливалась морозной искоркой седых волос. Округлая большелобая голова с аккуратными, широко посажен- ными ушами треугольной формы покрыта более короткой свет- лой шёрсткой. Добродушная мордочка напоминает миниатюрного медвежонка. Хвост чёрный, средней длины. Лапы густо опушены упругими жёсткими волосами, которые значительно увеличивают площадь опоры и облегчают бег по рыхлому снегу. След поразил меня несоразмерностью. Он, пожалуй, даже крупнее следа лисицы. Некоторое время я благоговейно созерцал предмет своих меч- таний и привыкал к мысли, что поймал первого в своей жизни соболя. Так и не сумев до конца поверить в свою удачу, вынул зверька из капкана, погладил нежный мех и счастливый помчался
дальше.
Три следующие ловушки были пусты. Пятая опять застави- ла поволноваться. Снег вытоптан, тут же валяется перегрызен- ный пополам потаск. Ни ловушки, ни соболя. С трудом нашёл его в соседнем распадке. Зверёк так глубоко втиснулся между обнажённых корней кедра, что я еле вытащил его оттуда. И во- время — мышиный помёт посыпался прямо из шубки. К счастью, мех попортить грызуны не успели. В седьмом капкане опять со- боль. Эту ловушку я привязал прямо к кусту, без потаска. Бегая вокруг него, зверёк перекрутил цепочку восьмёрками и оказался притянутым к стволику, как Карабас-Барабас бородой к сосне.
Оставались ещё две непроверенные ловушки. Невероятная удача опьянила меня, и я отдался неуёмным мечтам, не замечая уже ни свежих следов, ни новых тропок. Ликование переполняло сердце. Тёплые волны счастья несли, качали, дурманя всё больше и больше. Я окончательно утратил чувство реальности и навер- няка был бы разгневан, окажись восьмой капкан пустым. Однако перед моим взором вновь предстала отрадная для промысловика картина: на том месте, где стоял капкан, вытоптана круглая арена, и на её краю, уткнувшись мордочкой в снег, словно споткнувшись, лежал соболь-самец красивого кофейного цвета.
На обратном ходе проверил шесть капканов на приманку. Пу- сто. Не беда! Рюкзак и без того полон! Если охотовед все четыре
 
шкурки примет первым сортом, то смогу рассчитаться с полови- ной долгов. Фантастика!
Всё! Возвращаюсь с Фартового (так я назвал этот путик) и готовлю к приходу Луксы достойный столь удачного дня ужин. Сварил мяса. Поджарил на сливочном масле четырёх ряб-
чиков с луком.
Наставник, увидев богато накрытый стол, сразу всё понял.
— С чем поздравить?
Я молча показал четыре пальца. Лукса от удивления аж присвистнул.
— Вот это да себе! Доставай, Камиль, фляжку! Теперь ты на- стоящий промысловик!
Когда подняли кружки, наставник с чувством произнёс:
— Пусть удача приходит чаще, ноги носят до старости, глаз не знает промаха!
Попробовав поджаренных мною на кабаньем жиру рябчиков, похвалил: «В жизни не ел ничего вкуснее».
* *  *
Какая-то странная погода стоит последние дни. Ночь звёзд- ная, мороз 30-350, а утром небо начинает заволакивать дымкой, и время от времени сыплет пороша. К обеду становится так пас- мурно, что кажется, вот-вот повалит снег, но к вечеру всё посте- пенно рассеивается, и к ночи опять высыпают звёзды.
Раньше при таком морозе я вряд ли снял бы рукавицы. А тут пообвык — капканы-то голыми руками приходится на- стораживать. Натрёшь руки хвоей пихты, чтобы отбить посто- ронние запахи, и работаешь. К вечеру пальцы от холода опухают и краснеют. В палатку возвращаешься насквозь промёрзший. Пока печь непослушными руками растопишь — не одну спич- ку сломаешь. При этом невольно вспоминаешь рассказ Джека Лондона «Костёр».
Но по мере того, как разгораются дрова, палатка оживает, наполняется теплом, и я, только что всё и вся проклинавший, становлюсь благодушней. Сижу усталый, расслабленный и не- торопливо выдёргиваю из спутавшейся бороды и усов ледяные сосульки, намёрзшие за день. А уж когда выпью кружку горячего,
 
душистого чая, то уже готов доказывать, что лучше этой палатки и этого горного ключа нет места на земле.
И только потом принимаюсь за повседневные дела. Колю дрова, приношу с ключа воду, достаю с лабаза продукты, мою посуду, варю (если пришёл раньше Луксы) ужин, завтрак и обед одновременно. Обдираю тушки. Чуть ли не ежедневно при свете свечи латаю изодранную одежду, ремонтирую снаряжение, заря- жаю патроны, делаю записи в дневнике. После ужина поговорим немного с Луксой и ныряем в свои спальники до утра.
Спать при таких морозах в ватном мешке, конечно, не то, что в тёплом доме на мягкой перине. Но тут главное — правильно настроить себя, принять неизбежность определённых неудобств. Тогда отсутствие комфорта и тепла переносится значительно лег- че. Я, ещё два месяца назад не представлявший, как люди могут зимой жить в матерчатой палатке, теперь считаю это нормальным, а те трудности таёжного быта, которые рисует воображение в го- роде, на самом деле не так велики.
Имея жестяную печь, палатку, спальник, свечи и необходи- мые продукты, в тайге можно жить не один месяц. А нужно так мало потому, что есть главное: древнее мужское занятие — про- мысловая охота и природа, с которой тут невольно сливаешься и становишься её частью.
Только тут я начал понимать, каким обилием излишеств окружила нас цивилизация. На самом деле по-настоящему не- обходимых для жизни человека предметов не так уж много. Но, к сожалению, человек слаб. То, что ещё вчера было пределом меч- таний, сегодня норма, а назавтра и этого недостаточно. Зачастую погоня за материальным благосостоянием становится целью жиз- ни, а о душе уже и некогда, и нет сил вспомнить.

ШАТУН

Ни свет ни заря начал обход Фартового, подарившего мне сразу четырёх соболей.
Поднимаясь по ключу, заметил под козырьком снежного на- дува хорошо натоптанную тропку норки. Недолго думая, поставил ловушку.
 
На том участке, где я снял трёх соболей, свежих следов нет — отработанная зона. Зато на приманку попалась белка. То, что бел- ка иногда идёт на мясо, я знал, но меня удивило, что эта милая симпатяга соблазнилась тушкой своей же соплеменницы.
Пообедать устроился на валежине на краю небольшой мари. По небу плыли редкие облака, ярко светило солнце. Недалеко от меня на суку старой берёзы приметил сову. Расстегнув футляр фотоаппарата, стал тихонечко подкрадываться. Та подпустила метров на двадцать и перелетела через марь на макушку ясеня. Когда я вновь приблизился к ней, она спланировала на тот же сук, с которого я спугнул её до этого. Выходит, общепринятое мнение о дневной слепоте «мудрой» птицы ошибочно. Возможно, днём она видит просто хуже, чем ночью.
Продлив путик на четыре километра и насторожив там шесть капканов, спустился к ключу. На обратном ходе под снежным надувом увидел беснующуюся в утром поставленной ловушке норку. При моём появлении она устрашающе ощерилась, заши- пела, впилась злым взглядом прямо в глаза. Её мускулистое тело находилось в беспрестанном движении, отчего густая, тёмно-ко- ричневая шубка отливала серебром.
Когда я попытался прижать её к снегу, норка с такой яростью набросилась на меня, что почудилось — нет в тайге зверя страш- нее. Признаюсь, я даже растерялся перед её безумной храбростью и неистовой решимостью драться с несоизмеримо более сильным противником.
По дороге к палатке стрелял по вылетавшим из-под снега стайкам рябцов. Две нерасторопные птицы морозятся теперь на лабазе. Могло быть и больше, если б не очки: как вскинешь ружьё, так стёкла тут же от влажного дыхания покрываются налётом изморози. Порой так и разбил бы их о ближайшее дерево!
За ужином рассказал Луксе о беличьем каннибализме.
— Так бывает, когда зверь ум теряет, — подтвердил он. — Соболь соболя в капкане никогда не трогает. Но, помню, как-то один к изюбру прикормился. Я сразу капкан поставил. Пришёл проверять — в дужках одна лапа. Вроде, ушёл соболь, а по следам вижу, нет, не ушёл — другой съел. Снова капкан по-
 
ставил. Другой опять съел. Я рассердился — не шутка, ёлка-мо- талка, два соболя потерял. Наставил много капканов. На другой день прихожу — никого нет. На второй — два рядом лежат. У од- ного лопатка выедена. И этого дурной начал есть, да не успел, сам попался. Рядом гора мяса, а он своих ест, ёлка-моталка. Со- всем дурной!
Громкое карканье известило о наступлении утра. Чёр- ные дармоеды слетелись на лабаз поживиться. Пират и Ин- дус, обычно разгонявшие их заливистым лаем, отсиживались от трескучего мороза в пихтовых гнёздах, занесённых снегом. Но как только из трубы потянулась голубая струйка дыма, во- роны разлетелись.
Мороз нынче потрудился на славу: обметал ветви толстой искристой бахромой, сверкающей в лучах восходящего солнца. Над полыньями зябко ворочался густой, как вата, туман.
Я весь день бил новый кольцевой путик по крутым бокам сопок, обрамляющим Буге. Так и назвал его — «Крутой».
Дальний конец этого путика достигал зубчатого гребня водо- раздела «Буге — Джанго». С него хорошо было видно, как во всю ширь горизонта беспокойными волнами дыбятся горы, подпи- рающие белыми вершинами синий небосвод. Воздух настоль- ко чист и прозрачен, что кажется — протяни руку и достанешь до них.
Мимо плыли облака, лёгкие и зыбкие, как парусники. Следом по земле неотступно, словно шакалы за добычей, крались их се- рые тени. Ещё дальше синели мощные отроги главного хребта. Они властно притягивали взгляд, завораживали. Впоследствии, уже в городе, всякий раз, когда эта картина всплывала из глубин памяти, меня накрывала лавина воспоминаний и щемящее жела- ние вновь оказаться там.
Горы — самое потрясающее произведение Природы. Стоит попасть в мир этих бесстрастных великанов, так меня охватывает необыкновенное волнение. Мысли очищаются, взлетают над обы- денностью, и кажется, что вся жизнь осталась где-то далеко, что нет никаких проблем и ты словно оказываешься в ином изме- рении. Что ещё немного — и постигнешь смысл быстротечной
 
жизни, — всеобщий закон мироздания. Верно подметил Владимир Высоцкий: «Лучше гор могут быть только горы…»
Однако ветер, пронизывая насквозь, поторапливал к спуску. Новый путик порадовал обилием тропок. Настоящее соболиное царство. Пожалуй, сниму большую часть капканов на приманку и переставлю их сюда на подрезку.
Вернувшись к становищу, хотел посоветоваться   с   Лук- сой на этот счёт, но не успел. Он ошарашил меня сообщением, что в четырёх километрах от палатки прошёл шатун — зверь- смертник. Косолапый был настолько худ, что, пройдя по лыж- не метров сто, провалил снег всего два раза. На следах — пятна крови.
Решили с утра идти за ним по следу с собаками, иначе спо- койной охоты не будет. Шатун ничего не боится. Может разорить лабаз, залезть в палатку. Встреча с ним крайне опасна, поскольку терять ему нечего. Так и так финал у него один...
Перед сном Лукса вышел из палатки. Неожиданно раздался его громкий крик: «Хо-хо!» Я прислушался: что происходит?
— Хо-о… — глухо отозвались сопки.
— Лукса, зачем кричал? — обеспокоенно спросил я, когда он вернулся.
— Прогноз радио проверял. Слышал, эхо голос потеряло?
Снег будет. Обязательно медведя возьмём.
Сон был тревожный. Преследовали кошмары про исполин- ских мышей, загонявших разъярённого тигра к нам в палатку. Несколько раз вставал. Топил печь. Под утро, наконец, забылся. Было ещё темно, когда Лукса тронул за плечо. Жидкий рас- свет едва наметился. За ночь действительно выпал хоть и неболь-
шой, но пухлый снежок.
Я натягивал меховые носки, когда совсем рядом, за тонким брезентом палатки, раздался душераздирающий визг. Тут же по- слышался злобный лай. Необутые, едва успев схватить ружья, мы выскочили наружу. Лукса первый, я за ним. Дальше всё произо- шло гораздо быстрее, чем об этом можно рассказать.
Не успел я оглядеться, как громыхнул выстрел. Бросившись за палатку, увидел метрах в двадцати бурого медведя, отбива-
 

 
 
ющегося от наседавшего с отчаянной смелостью Пирата. Соба- ка ловко уворачивалась от когтистых лап. У ног медведя лежал окровавленный Индус.
Второй выстрел Луксы грянул одновременно с моим. По глу- хим шлепкам поняли, что пули достигли цели. Шатун взревел и, сделав несколько шагов к нам, повалился на бок.
Пират подскочил к нему и злобно рванул шкуру на загривке, но, увидев, что зверь не реагирует, успокоился. Вялые уши косо- лапого говорили о том, что он мёртв, но Лукса на всякий случай выстрелил ещё раз.
— Не сердись, Пудзя, совсем состарился медведь. Пошёл от- дыхать в верхнее царство, — произнёс удэгеец.
Тут меня запоздало затрясла мелкая нервная дрожь. Вернувшись в палатку и одевшись, вышли осматривать до-
бычу. Это был здоровенный, но чрезвычайно костлявый самец, истощённый до такой степени, что кожа висела складками. Тёмно- бурая шерсть местами слиплась от смолы. Голые, неприспособ- ленные к морозу ступни потрескались и кровоточили.
По следам восстановили картину   происшедшего.   Шатун по лыжне вышел к палатке. Пухлый снег скрадывал звуки его шагов. Прокравшись к ничего не подозревавшим собакам, медведь ударом лапы разрушил пихтовую конуру и, размозжив череп Ин- дуса, бросился с ним в лес. Уйти помешал ринувшийся вдогонку Пират.
— Молодчина! Не спасовал, — ласково потрепал Лукса собаку.
После чего острым ножом «расстегнул» шубу медведя от под- бородка до паха, и мы начали свежевать тушу. Но вскоре прекра- тили — мясо было сплошь заражено беловатыми узкими глиста- ми. Так вот почему медведь не сумел нагулять жира!
— Чего такой куче мяса пропадать, давай используем на при- манку, — предложил я.
— Соболь плохо на медведя идёт. Засыпай снегом, — не со- гласился промысловик.
Он вырезал у миши только желчный пузырь. Удэгейцы ис- пользуют его при кашле, расстройстве желудка. Пьют желчь све-
 
жей. Или, высушив в сухом тепле, растирают в порошок и упо- требляют по щепотке. Я же взял себе на память коготь длиной почти восемь сантиметров.
Быстрое избавление от шатуна несколько омрачалось гибе- лью Индуса. После всех треволнений на охоту решили не ходить. Похоронив собаку, перекололи остатки кедровых и ясеневых чу- рок. Получилась огромная гора дров. Иные поленья были ис- пещрены узкими каналами, впадающими в просторные «комна- ты», в которых чёрными комками лежали оцепеневшие муравьи. Трудно поверить, что весной в них проснётся жизнь, и шустрые работяги снова заснуют по лесу.
Я положил одно полено возле печки и весь вечер наблюдал, что произойдёт с муравьями. Увы, несвоевременное и резкое теп- ло не вывело их из оцепенения.
После ужина обдирали соболей. Дело это для меня пока тру- доёмкое и крайне утомительное. Ещё отремонтировал несколько капканов. На одном не было язычка. Отковал его из раскалённого гвоздя на обухе топора.
Пока занимались всем этим, свечка успела догореть. Я за- метил, что в морозную погоду она горит медленнее и одной хватает на три дня. И это понятно: парафин на морозе плавит- ся только в лунке у фитилька, и «сосулек» из расплавившегося, не успевшего сгореть парафина не образуется. Поэтому свечку лучше устанавливать подальше от печки, на небольшой высоте, но и не слишком низко, чтобы не ухудшать освещённость.
За ужином   Лукса   принялся   хвалиться,   что   в   молодости с Митченой за сезон по семь-восемь медведей с собаками брали. Некоторые достигали веса десяти косуль. Нетрудно подсчитать, что это порядка трёхсот килограмм. Особенно много косолапых тогда водилось в верховьях Хора и Чуёв. (Могу подтвердить, мы с Юрой в 1971 году во время перехода Самарга-Чуи прямо на водораздельном хребте видели медвежьи тропы с глубокими, выбитыми до самых каменных плит, вмятинами.)
— Ну так расскажи про какой-нибудь интересный случай.
— Историй всяких много...
Тут удэгеец замолчал и, искоса поглядывая в мою сторону, принялся подкладывать в печь кедровые поленья. Он ждал, когда
 
я полезу в карман куртки за карандашом и блокнотом. Увидев, что я готов записывать, удовлетворённо хмыкнул и, глядя в огненный зев печурки, начал говорить:
— Гнал как-то соболя. Долго он меня мотал. Наконец, выдох- ся — под корни старого тополя залез. Я палкой туда. Пока тыкал, соболь с другой стороны вылез и по косогору уходит. Ругнул себя и за ним. Тут сзади кто-то как рявкнет и по ногам трах! Я бух- нулся лицом в снег. Слышу, вокруг топчется, пыхтит, обнюхи- вает. Лежу, не шевелюсь — сообразил, что медведь. Толстозадый походил-походил и назад, под тополь. Берлога у него там была, а я его разбудил, ёлка-моталка.
При этом Лукса так потешно изобразил, как он дырявил Топ- тыгина, что я, сотрясаясь в беззвучном смехе, едва вымолвил:
— Ох и сочинитель ты!
— Правду говорю. Всё так было, — обиделся охотник и, на- супившись, принялся точить и без того острый нож.
— Не обижайся, Лукса. Уж больно история неправдопо- добная.
— Ещё хлеще бывает. Сам иногда удивляюсь: думаешь одно, выходит другое. Зверь-то разный. Не всегда угадаешь, что у него в голове. Ты Джанси знаешь?
— Это тот, у которого указательный палец на правой руке не сгибается? Торчит, как дуло пистолета.
— Он, он! Его у нас Пистолетом и зовут. С ним ещё уди- вительней случай был. Нашли они с Удзали берлогу бурого за Коломинкой. Джанси длинным шестом медведя будит. Тот выскочил — и на него. Удзали стрельнул, но промахнулся и удрал со страху. Я всегда говорил: Удзали — ненадёжный человек! Джанси карабин схватил и успел нажать крючок. Раненый мед- ведь прямо на него повалился. Джанси память потерял. Очнул- ся — медведь рядом лежит, стонет. Карабин в сугробе. Джанси по- тянулся за ним. Зверь заметил и лапой по башке огрел. Тот снова память потерял. Пришёл в себя и опять за карабином, а медведь не даёт — по башке всё бьёт. Но уже не так сильно — слабеет. Дотянулся Джанси до карабина и добил медведя. Вот так быва- ет, а ты говоришь, привираю. Однако шибко повезло Пистолету. С бурым шутки плохи. Лучше с гималайским дело иметь. Он
 
спокойнее, и мясо вкуснее. Шатуном никогда не бывает. Всегда жир нагуляет. А бурый шибко злющий, когда разбудишь. Даже тигр ему не командир.

К сожалению, детям в сказках даётся неправильное пред- ставление о многих животных: медведь — увалень неуклюжий, заяц — трус, а волк — кровожадный разбойник. На самом деле медведь ловок и силён необыкновенно, чему мы сегодня были свидетелями, а волк человека больше любого другого зверя бо- ится. Даже лыжню другой раз обходит. Репутацию лютого и кро- вожадного зверя, крайне опасного для человека, получил, даже в части специальной литературы, тигр. Но если обратиться к фак- там, то, оказывается, за последние полвека не было ни одного случая нападения амурского тигра на человека. Что же касается кровожадности, то Лукса утверждает, что куты-мафа, когда сыт, не трогает зверей, даже если они проходят на расстоянии прыжка.

Позади половина сезона. Подошёл к этому рубежу с весьма скромными результатами, но успехи последних дней обнадёжива- ют. Вчера на Фартовом снял ещё одного соболя. Настоящий «ка- зак»: чёрный, седина серебром отливает. Он так глубоко забился в узкую щель под валежиной, что пришлось тесаком расширять её. А сегодня утром перед выходом на путик загадал: «Если сниму ещё одного, то и сезон завершу удачно». А снял трёх!!! Правда, третьего мыши успели подпортить — на спине мех выстригли.
Мог бы записать на свой счёт и четвёртого, да подвёл вертлюг. Цепочка соскочила, и соболь ушёл вместе с капканом. Битый час пытался найти, но безуспешно. Жаль зверька — погибнет. Ведь капкан для него, всё равно что пудовые кандалы для человека.
Видел следы кабана. Вдоль них комочки снега, пропитан- ные кровью. Сейчас у них гон. В это время секачи агрессивны и безжалостны друг к другу. Видимо, этот и пострадал в одном из турнирных боёв.
* * *
Резко похолодало. Выйдя утром из палатки, чуть не задохнул- ся от мороза. Придавив толстым поленом вход, пошёл осматри-
 
вать путик. Мимо, с быстротой молнии, пронёсся какой-то зверь. От неожиданности я вздрогнул, а разглядев, улыбнулся: из-за кед- ра, жизнерадостно виляя хвостом, победоносно взирал Пират. Отвязался-таки! Что же делать? Собака на капканном промысле только вредит — следы и тропки затаптывает.
Попытался подозвать — не идёт. Знает шельмец, что опять привяжу. Пришлось возвращаться и топить печь. Минут через пятнадцать Пират поверил, что я никуда не собираюсь, и подо- шёл к палатке. Подманил его куском мяса и, крепко привязав, побежал навёрстывать упущенное время. Жалобный вой собаки ещё долго оглашал тайгу, действуя мне на нервы и распугивая зверей в округе.
В этот день ходил по Крутому, но Пудзя не пожелал делить- ся своими пушными богатствами. Зато подарил свежие тропки, а это надежда на успех в будущем. Выставил восемь капканов. Пока настораживаешь и маскируешь ловушку, коченеешь — мо- роз остужает кровь, подбирается к сердцу. Невольно думаешь:
«Пропади всё пропадом. Не вернуться ли лучше в палатку, к тёплой печурке?» Но встанешь на лыжи, пробежишься, разо- греешься и при виде заманчивой сбежки опять принимаешься за работу.
Взобрался на гребень кряжа, заросший кедрачом. Иные старцы такие громадные, что втроём ствол не объять. Неожи- данно справа кто-то закопошился. Я затаился: прямо из сне- га вылетали прелые листья, золотистые чешуйки, а вот и сама копуша-белка с кедровой шишкой в лапках показалась. Под- бежала к дереву, но, видимо, учуяла меня и замерла возле ком- ля, распушив хвост. Я прицелился чуть выше головы. Выстрел оказался удачным. Положил добычу в рюкзак и пошёл дальше. Тотчас на другом кедре зацокала подруга. Вскоре и та легла рядом с первой.
Мне, можно сказать, подфартило — в этих местах белка мало- численна. Даже с хорошей собакой больше трёх-четырёх за день не добудешь.
Ближе к вечеру из небольшой ложбины донёсся истошный крик, похожий на верещание колонка. Во весь дух помчался туда, но ничего не обнаружил. Только филин бесшумно скользнул
 
над головой. Будь потемней, я его и не заметил бы. Привидение, а не птица!
До стана было ещё не меньше километра, а в морозном возду- хе чувствовался запах дыма. Я не в первый раз замечаю, что стал чуять его на значительных расстояниях. Вначале был склонен думать, что это самообман, подобный слуховым или зрительным галлюцинациям, но каждый раз, приходя в палатку, обнаруживал, что Лукса действительно топит печь. Видимо, при длительном пребывании в тайге, на чистом воздухе обоняние обостряется.
После ужина, как всегда, сели обдирать добычу. Я — собо- лей, белок, Лукса — пойманных сегодня норок. Одна из них уже побывала в капкане, но, пожертвовав лапкой, ушла. Насколько сильной должна быть тяга к жизни и свободе, чтобы решиться на такую болезненную экзекуцию. С того дня прошло не более двух недель, култышка едва заросла, но зверёк уже успел потерять осторожность и повторно угодил в ловушку.


ОДО АКИ

Декабрь трудится изо всех сил. Третью неделю стоит небыва- лая стужа. Воздух лежит неподвижным тяжёлым пластом. Слабые лучи зимнего солнца не в силах согреть оцепеневшую тайгу. Но, несмотря ни на что, к полудню всё-таки просыпаются, оживают её обитатели. Они хорошо приспособлены к жизни в студёную пору. Вон, даже крохотные синички, хлопотливо попискивая, потрошат старое дерево за лабазом.
Особенно холодно сегодня. В лесу гремит настоящая кано- нада: это лопаются от мороза стволы деревьев.
Весь день ходил по целине. Бил ещё один путик к истокам Буге — надеялся найти более богатые угодья. Соболя там дей- ствительно есть, но всё же в среднем течении их куда больше.
Чем выше по Буге, тем чаще наледи. Наледь — явление, ха- рактерное для горных ключей. Зимой, во время сильных морозов, большинство из них промерзает до дна, и грунтовая вода дымя- щимися родничками просачивается на поверхность льда. Расте- каясь, она намерзает слой за слоем. Так со временем образуются
 
обширные ледяные поля, заливающие порой долину на высоту до полутора метров. По краям образуются красивые ступенчатые ледопады. Иные наледи, не успевая растаять весной, белеют среди зелени чуть ли не до июля.
В верховьях долина поднимается заметно круче. Сопки едва расступаются, пропуская ключ, сбегающий по каменным ступень- кам оледенелыми водопадиками.
Обходя сошедшие со склонов снежные лавины, вынужден был петлять в теснине от одной скальной «щеки» к другой.
Вокруг ни одного кедра. Только сумрачные ели и пихты. Тайга здесь имеет девственный облик, но животный мир край- не беден. Снежный покров не оживляли ни наброды изюбрей, ни кабанов, ни косуль. Одна лишь кабарга полновластная хозяй- ка. Даже ветер тут редкий гость. Снег как лёг с осени на деревья, так и лежит — толстый, слоистый, словно кабанье сало. Этот пу- тик я нарёк «Глухим».
Если верить термометру, сегодня утром было минус трид- цать девять. Недаром про здешние места говорят: «широта крым- ская, долгота колымская». В морозные дни больше всего ногам достаётся. Когда ставишь капкан, они застывают до бесчувствен- ности, и потом идёшь, будто на деревяшках, пока кровь вновь не оживит их.
Иду себе, иду и вдруг сверху вниз скользнула чья-то тень. В общем-то, явление привычное: комки снега часто срываются с ветвей даже в безветренную погоду, но меня озадачила странная траектория — тень двигалась наискосок. Обернувшись, увидел планирующую летягу.
Зимой этого необычного зверька я лицезрел впервые, а вот помёт у комлей деревьев попадался часто. Это и понятно: летяга ведёт ночной образ жизни. Во время летних походов мы с Юрой вечерами, сидя у костра, раза три наблюдали, как летяга, при- жавшись к стволу дерева, замирает и подолгу неотрывно смотрит на пламя. Внешностью и повадками она похожа на белку, но от- личается тем, что по бокам тела между передними и задними лап- ками имеются складки кожи, покрытые шёрсткой. На округлой головке этого тёмно-серого с серебристой остью зверька выделя- ются крупные, выпуклые глаза.
 
Летяга не прыгает по деревьям, как её родственница, а забрав- шись по стволу на вершину, бросается вниз. При этом кожаные складки расправляются наподобие крыльев. В полёте летяга мо- жет совершать крутые виражи, а снижаясь по прямой, пролетать до ста метров.
Из литературы мне было известно, что и соболь тоже ведёт ночной образ жизни. Но как тогда объяснить сегодняшнее? Утром в нижнем течении ключа свежих следов не было, а к вечеру, когда я возвращался, появились зигзагообразные строчки мышковавше- го соболя. В том, что он ходил после меня, не было сомнений — отпечатки были даже на лыжне. По всей видимости, звери более пластичны. Их активность зависит от погоды, наличия пищи и, возможно, ещё каких-то причин. Лукса считает, что светлые со- боля охотятся днём, а тёмные — ночью. В этом суждении тоже есть резон. Солнечные лучи действительно осветляют мех.
К утру выпала «печатная» пороша. Одна из тех, когда отти- ски следов, так чётки, что кажется, приглядись и увидишь тень прошедшего животного.
Моя меховая копилка пополнилась половинкой самца шо- коладного цвета — вторая, как нетрудно догадаться, досталась мышам. Одна беда от этих пакостниц. Но куда деваться, прихо- дится терпеть, без них тайга сильно оскудеет. Ведь они — основ- ная пища большинства её обитателей.
Впереди меня ожидал приятный и волнующий сюрприз. Было сравнительно тепло, и снег почти не скрипел. Моё внимание при- влёк тёмный бугор, резко выделявшийся на белом фоне. Кабан?.. Вертлявый хвостик развеял сомнения. Точно — кабан! Поодаль, посреди низкой террасы, разглядел ещё несколько тёмных спин. Табун пасся на хвоще.
Горка зашевелилась, показалась длиннорылая морда с высоко торчащими ушами. Втянув воздух, кабан замер. Я затаил дыха- ние. Через несколько секунд голова исчезла, и до моего слуха донеслось чавканье.
Тихонько снял ружьё, тщательно прицелился и, когда кабан вновь поднял голову, выстрелил. Табун переполошился и в нео- писуемой панике, оглашая тайгу пронзительным визгом, рассы- пался в разные стороны. А раненый зверь, волчком завертевшись
 
на месте, поднял такой столб снежной пыли, что на некоторое время исчез из виду.
Жизнь не хотела покидать сильное тело. Клацая клыками, секач попытался приподняться, но после второго выстрела затих. Поняв, что кабан убит, я от радости очумел: дико завопил и запрыгал, как дикарь. Немного успокоившись, осмотрел добычу. Это был довольно крупный, матёрый вепрь. Грозно поблёскивали две пары желтоватых клыков. Нижние трёхгранники, изогнутые как турецкие сабли, торчали из челюсти на все двадцать сантиме- тров. Более короткие, верхние, загибались настолько круто, что, соприкасаясь с нижними, заточились до остроты ножа. Большое клинообразное тело покрывала жёсткая чёрно-бурая щетина, осо-
бенно длинная на загривке.
Пока кабан не остыл, приступил к свежеванию. Поскольку к началу гона у самцов под кожей на загривке образуется хрящ или, как говорят охотники, «броня», дело это оказалось непро- стым. Отмучившись, с трудом засунул в рюкзак голову секача и увесистый шмат ляжки. Всё остальное засыпал снегом. Охот- ничья удача сняла усталость. Шлось легко.
Лукса, узнав, что я принёс свеженины, закряхтел от удоволь- ствия. По-быстрому нарезали, нажарили мясо и, поставив осталь- ное вариться в кастрюле, сели пировать. Сквозь поджаристую корочку, подогревая и без того волчий аппетит, соблазнительно сочились янтарные капли жира. Сковорода быстро пустела. По- следний кусок Лукса бросил собаке:
— Держи, Пиратка. Может, твоего обидчика едим.
И, обращаясь ко мне, пояснил: — Прошлый год один секач ему брюхо распорол. Думал, пропал пёс, ёлка-моталка. Хотел пристрелить. Ружьё поднял, а он смотрит так преданно… Верит, что не обижу. В котомке в зимовье принёс. Снял с лабаза полосу сухожилий. Наделал ниток. Пасть стянул верёвкой, чтоб не ку- сался, выстриг шерсть и заштопал брюхо. Ничего, заросло!
— Лукса, я вот не пойму, сухожилия толстые, как из них тон- кие нитки получаются?
— Что непонятного? Высохшие жилы видел? Если их помять, они на тонкие стрелки делятся. Бери их и скручивай нитку. Са- мые крепкие нитки с ног получаются. С хребта слабже.
 

 
 
Было уже около десяти вечера, когда мы услышали прибли- жающееся ритмичное поскрипывание лыж. Возле палатки они замерли.
— Кто там? — спросил я.
— Своя, своя люди, — негромко ответил голос. Было слышно, как подошедший отряхивается от снега.
— Нибида эмэкте*? — повторил на удэгейском вопрос Лукса. Вместо ответа полог палатки распахнулся, и в чёрном проёме показался человек. Я сразу узнал его, хотя шапка-накидка, редкие усы и бородка были густо покрыты инеем, белизна которого резко контрастировала со смуглой кожей и карими глазами. Это был одо Аки — дедушка Аки. Его губы, склеенные морозом, разошлись
в приветливой улыбке.
— Багдыфи**! Би*** мал-мало гуляй. Отдыхай ноги надо, — на смешанном языке тихо проговорил он.
— Багдыфи, багдыфи! — ответил Лукса.
Я, освобождая место гостю, пересел к выходу и подбро- сил дров в печурку. Аки пробрался на освободившееся место и, украдкой поглядывая на меня, стал выдёргивать из бородёнки ледышки.
— Ноги туда-сюда мало ходи, — посетовал он.
Я про себя подумал: «Вот это «мало ходи» — в семьдесят во- семь лет прошёл двадцать пять километров от своей зимушки до нас по труднопроходимым торосам Хора!»
Переведя дух, Аки разделся. Улы и верхнюю одежду закинул на перекладину сушиться. Лукса налил ему наваристого бульона, достал из кастрюли мяса и подал кружку с разведённым спиртом. Узенькие глазки деда сразу оживились:
— Айя! Асаса!**** Однако не зря ходи к вам.
Приняв «разговорные капли», он повеселел. Простодушный, доверчивый, никогда не унывающий старик с по-детски ясной и чистой, как ключевая вода, душой был одним из тех аборигенов

* Нибида эмэкте? — Кто пришёл? (удэг.)
** Багдыфи — Здравствуйте (удэг.).
*** Би — Я (удэг.).
**** Айя! Асаса! — Хорошо! Спасибо! (удэг.)
 
Уссурийского края, которых описывали ещё первооткрыватели этих мест. В его суждениях, как в зеркале, отражалась история и мировоззрение маленького лесного народа. (Лукса был почти на тридцать лет моложе, и его поколение уже во многом утратило национальную самобытность.)
Познакомился я с одо Аки в Гвасюгах ещё до начала охотни- чьего сезона, когда пополнял свою этнографическую коллекцию. К тому времени у меня уже были интересные приобретения: ко- пья разных размеров, деревянный лук, стрелы с коваными нако- нечниками, женские стеклянные и медные украшения; охотничья шапка-накидка и ножны, расшитые разноцветными узорами. Пре- жде удэгейцы на своей одежде вышивали орнаменты с тонким изящным рисунком. Глядя на них, не перестаёшь восхищаться мастерством и художественным вкусом вышивальщиц. Колорит- нейшие вещи! К сожалению, в Гвасюгах осталось всего несколь- ко старушек, владеющих этим искусством, но и те из-за слабого зрения вышиванием почти не занимались. Находок было немало, но я лелеял надежду обогатить коллекцию настоящим шаманским бубном. Такой бубен в стойбище был только у Аки, который и сам втихоря камланил*, и все его предки были шаманами.
Идти одному к самому уважаемому в стойбище человеку было неловко, и я уговорил Луксу пойти вместе со мной. Посту- чались. Дверь открыла дочь. Одо Аки сидел на низкой скамейке и укладывал сухую мягкую траву хайкту в улы. Маленький, с не- весомым телом старичок смотрел прямо и открыто, но на мою просьбу ответил категорическим отказом. Насупился и даже убрал с полки сэвохи — деревянные изображения удэгейских духов. И только после долгих переговоров с Луксой согласился лишь показать бубен.
Достав берестяной чехол из-за шкафа, Аки осторожно вынул из него родовую реликвию. Любовно погладил тугую с заплатами шкуру и несколько раз с расстановкой ударил по ней подушечка- ми пальцев, вслушиваясь в вибрирующие звуки. Мы притихли.

* Камланить — исполнять ритуал, сопровождающийся пением и ударами в бубен, во время которого шаман, приходящий в состояние экстаза, общается с духами.
 
Держа бубен на весу, с помощью двух скрещивающихся ре- мешков, сплетённых из сухожилий, старик погрел его над плитой. Взял в руку гёу — кривую колотушку, обтянутую полоской шкуры с хвоста выдры, и, прикрыв глаза, начал священнодействовать — камланить. От низких, мощных звуков меня охватило смятение и странная готовность повиноваться. Идти туда, куда зовёт этот по- тусторонний гул. Казалось, это зов предков, ушедших в иные миры. Поблагодарив старика, мы попрощались. На улице Лукса рас- сказал, что в Гвасюгах не раз бывали всевозможные экспедиции,
но этот бубен Аки никому так и не отдал.
Забегая вперёд, скажу, что весной в дом Луксы, у которого я жил после выхода из тайги, пришла дочь одо Аки и сказала:
— Отец зовёт.
Когда я вошёл, он сидел на той же скамейке с бубном в руках:
— Камиль, я старый, сына нет. Бубну нужен молодой хозяин, которого любит Пудзя. Я знаю, и Лукса говорил — Пудзя тебя любит. Возьми.
Так последний бубен последнего удэгейского потомственного шамана оказался у меня. Через две недели одо Аки перекоче- вал к «верхний люди»: вышел колоть дрова, взмахнул топором и упал — сердце остановилось. Быть может, и бубен отдал, пред- чувствуя скорую «перекочёвку».
Теперь он висит у меня в комнате. Иногда я снимаю релик- вию и, слушая глухие призывные звуки, вспоминаю Буге, Луксу, одо Аки. Но всё это произойдёт позже, а сейчас мы сидим в тес- ной палатке вокруг печурки.
Я заварил свежий чай и разлил в кружки. Подал сахар. Аки от него наотрез отказался:
— Чай вкус теряй, — заявил он.
Пили долго, не торопясь. Я расспрашивал гостя о его жизни.
Великолепная память старика хранила много любопытного.
Он в мельчайших подробностях описывал события полувеко- вой давности, помнил названия речушек и перевалов, по которым ходил ещё в начале века.
Когда разговор коснулся тигров, пожаловался:
— Куты-мафа моя собака война объявил. Прошлый охота два ел. Теперь последний чуть не давил. Моя увидел — ушёл. Страх любит собака. Собака ест — пьяный ходи.
 
— Аки, тигр собак давит, домашний скот давит, а людей не трогает. Почему?
— Моя так думай: люди закон прими, не убивай куты-мафа.
Куты-мафа умный — тоже свой закон прими: люди не убивай.
От такой наивности я улыбнулся. Аки пристально посмотрел на меня.
— Пошто не веришь? Твоя не знай, как куты-мафа раньше люди убивай. Много убивай. Теперь не трогай. Почему? Ты своя башка думай!.. Куты-мафа шибко умный, всё понимай…
Действительно, почему амурский тигр изменил свои по- вадки? Ведь в 19 веке он нередко был «волен» по отношению к человеку и, хотя старался избегать людей, не считал их не- прикосновенными. Иные хищники буквально терроризировали обширные районы, поражая дерзостью и хитростью. Спасаясь от них, переселенцы с Украины и центральных районов России бросали свои хозяйства, уезжали подальше от владений людоеда. Наглость некоторых зверей доходила до того, что они врывались ночью в избы и нападали на спящих.
В результате активной охоты на тигров их осталось на всей огромной территории Дальнего Востока не более трёх десятков. Тогда, в конце сороковых годов двадцатого века, и был принят за- кон о полном запрете охоты на владыку Уссурийской тайги. С тех пор могучий хищник как будто переродился. Исчезли людоеды, реже стал страдать и домашний скот.
В чём причина изменения отношения тигра к человеку? Мож- но предположить, что те немногие, оставшиеся в живых, потому и уцелели, что именно они из сотен своих сородичей чётко усво- или: человек опасен, и если хочешь жить, избегай встреч с ним. Эта черта поведения постепенно закреплялась и на генетическом уровне передавалась потомству, став теперь отличительной осо- бенностью всего амурского подвида. Так что рассуждения старого удэгейца не так уж и наивны*.

* Сейчас (эта книга переиздаётся в 2019 году) численность амур- ских тигров на Дальнем Востоке достигла 500 особей, что, в связи с вырубкой лесов и сокращением кормовой базы, может вынудить тигра к изменению этого уважительного стиля поведения.
 
После чая старик вкрадчиво спросил:
— Ай бё*?
Это выражение мне было знакомо и перевода не требовало.
— Анчи, анчи. Элэ!** — твёрдо ответил я, зная, что если не остановить, то старики будут бражничать до утра, а днём сто- нать от головной боли.
Покурив, охотники опять принялись за мясо. Аки ел, облизы- ваясь, сочно причмокивая и облизывая пальцы. Ест, а сам бурчит:
— Не мог чушка убивай. Секач деревом пахни.
Мне не хотелось спорить. Я радовался замечательному тро- фею, тем более что клыки у него были как бивни!
Но удэгейцев терзали совсем иные чувства. Лукса, изучив- ший мой характер, начал издалека.
— Слыхал, на севере якуты огненный гриб жуют. Они его с собой носят в кожаном мешочке.
— Какой такой гриб? — изумился Аки.
— Мухомор сушёный. Не всякий. Серый, кажется, годится. Захотел веселиться — пожевал. Говорят, лучше водки — голова утром не болит.
— О, шибко хорош гриб!
— Вот ты, Аки, — продолжал Лукса, — кабана ругаешь, а зря. Хороший кабан. Таких больших клыков я ещё не видел. Ты, Аки, наверно, тоже не видел?
— Чего так говори? — запальчиво возразил старик. Но Лукса перебил его:
— Очень большой кабан. Давай, Камиль, выпьем за самого большого хорского кабана, — и с чувством поднял пустую кружку. Аки, так и не поняв хитрость сотоварища, насупился:
— Чего большой? Много больше гляди.
— Ох и хитрый шеф у меня, — засмеялся я.
— Хитрецы в стойбище спят, а дураки в лесу сидят, — пари- ровал довольный Лукса.
Аки, поняв, наконец, ситуацию, преобразился: нетерпеливо заёрзал и стал искать глазами свою кружку:

* Ай бё? — Водка есть? (удэг.)
** Анчи, анчи. Элэ! — Нег, нет. Хватит! (удэг.)
 
— Твоя молодец, Камиль! Асаса! — примиряюще сказал он, выпив свою долю. — Беда, как хорошо. Дай, однако, табачку, моя кончался.
Воспользовавшись переменой   настроения   промысловика, я, протянув старику коробку «Золотого руна», спросил:
— Одо, вот вы все летом ходите, ищите женьшень. А чем он так ценен?
Повеселевший старик не замедлил с ответом:
— О-о-о!! Женьшень — корень учёный. Долго живи — много знай. Своя сила хороший люди дари. Плохой люди не дари.
Раскуривая трубку, Аки ненадолго примолк.
— Одна ночь, — продолжал он, — цветок гори яркий огонь. Эта ночь корень копай — любой болезнь лечи. Кто умер — жи- вой делай. Однако эта ночь корень трудно копай. Дракон корень храни. Только смелый и сильный дракон победи.
— А вы верите в загробный мир?
— Чего такой? — заморгал старик.
Лукса, жестикулируя больше обычного, стал объяснять ему по-удэгейски. Вскоре тот понимающе закивал:
— Я так знай: умри — на небо ходи. Там все живи. Река, тайга, звери, верхний люди. Только обратно живи. Старика молодой делай. Моя тоже скоро туда ходи. Котомка готовил.
— А как вы попадёте туда?
— Я вход знай, где верхняя лыжня идёт.
— Какая лыжня? — не понял я.
— На небе лыжню замечал? Это лыжня к верхним людям.
Там, где она в горы упирается, есть вход, — объяснил Лукса.
— А я читал, что у вас умерших на деревья кладут.
— Зачем деревья? Земля ложи. Бедный ложи берестяную кору, богатый ложи оморочку. Деревья только детка ложи. Земля детка ложи — мамка больше детка нет. Мамка роди, маленький юрта ходи, — продолжал разговорившийся Аки. — Одна промыш- ляй. Шибко трудно роди. Моя старший мамка умри, детка умри.
— Так у вас, что, две жены было? Аки внимательно посмотрел на меня.
— Мужика всегда два мамка бери. Самый худой мужика одна бери… Зачем так говори? Одна!
 
Поняв, что обидел старика, я сменил тему разговора.
— Аки, а вы к какому роду принадлежите?
— Киманко. Лукса — Кялундзюга. На Хоре два рода. Боль- ше нет. Раньше люди много живи. После худой болезнь умри. Кто один тайга живи — живой ходи.
— И зверя, наверно, прежде больше было?
— О! Беда как много было, — возбуждённо закивал старый охотник. — Кабан, олень, куты-мафа, медведь много было. Только соболь мало. Ружьё не купи — дорогой, собака! Сангми* делай. На большой зверь — большой сангми — «пау» делай. Зверя много, ружья нет — кушай мало.
— А сколько вы в те времена соболей добывали?
— Говорю — мало соболь. Два-три лови. Больше не лови. Со- боль перевал живи. Шибко трудный охота. Один год пять лови. Второй мамка бери. Думал — ещё котёл, топор купи. Хуза всё брал. Что делай без ружья?!
Проговорив так допоздна, легли спать. А я ещё долго не мог заснуть, переживая заново события памятного дня.



















* Сангми — самострел (удэг.).
 
ЧАСТЬ II


…Узнав тайгу, нельзя забыть её.
Юра Сотников




ХУДАЯ ВЕСТЬ

Старики ушли в стойбище встречать Новый год*. Пират увязался за ними — проведать гвасюгинских дружков. Мне же не до праздников. План горит. Но соболя почему-то перестали тропить. За два дня нашёл всего четыре новые тропки.
Предновогодний день посвятил Крутому. Там, на хороших сбежках, стояли две ловушки. По ним соболя прошли, но в од- ной пружина от мороза лопнула, а другая, хотя соболь и насту- пил на тарелочку, не сработала. Тут я сам сплоховал: положил под капкан влажные палочки. На морозе дужки к ним примёрзли и не сомкнулись.
Вечером превратил палатку в баню: загрузил в топку смо- листых поленьев, поставил на печурку полную кастрюлю воды. Когда она нагрелась, помылся прямо у выхода. После такой, ка- залось бы, игрушечной помывки почувствовал себя заново рож- дённым. Кто бы мог подумать, что несколько литров горячей воды могут так освежить.
Примерно через два часа Новый год. Почему примерно? Да потому, что время определяю по будильнику, который не про- верялся более двух недель: транзисторный приёмник не рабо- тает — батарейки сели. Ну и ладно. Новый год на носу! Пора накрывать праздничную чурку…

* На Новый год промысловики возвращаются в Гвасюги, чтобы сдать добытую пушнину, закупить продуктов, а главное, гульнуть.
 
Первое января. Где-то на западе нашей необъятной страны ещё только садятся за столы нарядные женщины и мужчины, а за тысячи километров от них в недрах глухой тайги просыпается одинокий охотник. Он продирает глаза, пялит бессмысленный взор на снующих кругом мышей, стряхивает со скатов палатки иней, затапливает печурку и снова ныряет в спальник, чтобы вы- лезти из него, когда прогреется брезентовое жилище.
Как я встретил Новый год?
Нажарил полную сковородку рябцов, приготовил из кабаня- тины строганины. Ровно в двенадцать часов (опять же по-моему будильнику) поздравил себя и всех, кто ждёт меня дома, с Новым 1975 годом. Выпив спирту, стал вслух беседовать сам с собой. Жизнь в одиночестве уже начала вырабатывать привычку смо- треть на себя со стороны. И мне представился весьма странным косматый оборванец, сидящий, скрестив по-мусульмански ноги, на засаленном спальнике среди натянутых на правилки шкурок и с блаженной улыбкой чокающийся с печной трубой, невнятно что-то бормочущий про удачу, Пудзю… А вокруг, по всему Хору, ни души. Со стороны, ей Богу, сумасшедший!
После третьего тоста на глаза попались ножницы, и я, недолго думая, обкромсал надоевшие из-за каждодневных «наледей» усы. Бороду пожалел — не тронул.
Разморённый жаркой печкой и «огненной водой», приподнял полог, чтобы проветрить палатку. Прилёг на спальник и не заме- тил, как уснул. Очнулся от проникшего до костей холода. Дрова прогорели. В серой золе лишь красные глазки дотлевавших углей. И таким неприветливым, мрачным показался мне народившийся год. С трудом настрогав смолистой щепы, растопил печурку за- ново. Согревшись, залез в спальник досыпать. Окончательно про- снувшись, выпил несколько кружек крепкого чая и отправился проверять Фартовый.

Дед Мороз не забыл-таки заброшенного в сихотэ-алинь- скую глушь промысловика и преподнёс ему новогодний подарок. На Фартовом стояло всего-то два капкана на подрезку. У первого, распластавшись во всю длину, лежал чёрный красавец. У второго снег тоже истоптан. Пружина из-под колдобины выглядывает.
 
Ну, думаю, Дед даёт, совсем расщедрился: на два капкана — два соболя! Потянул за цепочку, а он пустой. Ушёл!!!
Капельки крови пунктиром обозначали след беглеца. Метров через сто он скрылся под полуистлевшим стволом кедра. Там со- боль отлежался и сегодня уже выходил мышковать. Довольно крупный самец. Троп у него в этом районе много, и расположены они достаточно кучно. Насторожил ловушки в двух местах.
Только собрался попить чай на солнцепёке, как услышал треск сучьев, стук клыков, грубый визг. Кабаны! Причуяв меня, драчуны коротко хрюкнули и бросились врассыпную.
* * *
Дни у промысловика похожи друг на друга, как близнецы. Встаёшь, растапливаешь печь, завтракаешь, идёшь на путик, про- веряешь ловушки, ставишь новые, возвращаешься, опять затапли- ваешь печь, колешь дрова, ужинаешь, снимаешь шкурки (если вернулся с добычей), ремонтируешь одежду, заполняешь дневник и ложишься спать. Назавтра всё то же самое. Разнообразие вносит только посещение новых мест.
Сегодня обошёл Крутой. Пока пусто, хотя в душе уж на одного-то рассчитывал. Следов по-прежнему маловато. Что-то ни- как не уловлю в поведении соболей хоть какую-нибудь зако- номерность. Одну и ту же сопку то истопчут вдоль и поперёк, то за целую неделю ни разу не освежат ни единым следом; то бе- гают как угорелые и в мороз, и в снег, то сутками в тёплых норах отлёживаются.
В лагерь вернулся засветло. Луксин петушок сидел на берёзе и склёвывал почки. Увидев меня, не улетел. Привык уже и ко мне. Перед сном вышел из палатки. В разгорячённое лицо вонзались обжигающие морозные иголочки. Над головой бесстрастно мер- цали россыпи мелкого жемчуга. Созвездия не приходилось ис- кать. Они сами бросались в глаза. Небо в этот вечер выглядело громадным куполом, вершина которого высоко-высоко, а стенки сразу за деревьями. Вокруг насквозь промёрзшая тайга, на бес- крайних пространствах которой лишь кое-где разбросаны комоч- ки жизни: звери и птицы. Чувство потерянности и заброшенности охватило меня.
 
Чтобы избавиться от нахлынувшей тоски и оповестить мир о том, что я жив, достал ружьё и шарахнул в звёзды. Выстрел громом пронёсся по тайге и долине реки, отдаваясь многократным эхо. В ответ со стороны Разбитой донёсся волчий вой, полный презрения ко всему окружающему. Выл серый не «у-у-у», как пи- шут в книгах, а «ыууу-ыу», хотя вряд ли можно буквами передать все тончайшие оттенки волчьей песни.
Как-то жутковато становится в такие минуты. Правда, чаще сам на себя страх нагоняешь. Как только начнёшь прислушивать- ся к каждому звуку — услышишь и скрип шагов, и хруст ветки, и хриплое дыхание зверя. Но стоит отвлечься, заняться делом — как все эти пугающие звуки исчезают. Я думаю, что и в темноте человек испытывает страх из-за того же: не видит, что на самом деле происходит вокруг, вот и мерещится всякое.
Без радио вечерами в палатке тишина космическая. Только печка поухивает, да изредка дерево в лесу или лёд на реке от мороза стрельнет.
Самая неприятная процедура ожидает меня по утрам, и нику- да от неё не деться. В палатке в это время настоящий морозиль- ник. Если под открытым небом, например, минус 360, то в ней минус 340С. Спальник от дыхания за ночь покрывается ломкой ледяной корочкой. Разогнёшь хрустящие края брезентового чех- ла, высунешься по пояс и, скрючившись над печуркой, как мож- но быстрее набиваешь её чрево полешками. Подожжёшь смоляк и немедля ныряешь с головой обратно в спальник. Лежишь в нём до тех пор, пока живительное тепло не наполнит палатку. Случа- ется, дрова с первой попытки не разгораются, и тогда истязание повторяется. Чтобы уменьшить продолжительность морозотера- пии, смоляк и мелкие щепки готовлю с вечера.
Прежде растопкой занимался Лукса, и только когда он ушёл в стойбище, я оценил его природную деликатность. Он ни разу не упрекнул меня за то, что встаю, когда в палатке уже тепло.
* * *
Возвращаюсь по-прежнему без добычи. Что-то стали обхо- дить соболя мои капканы. Не пойму, в чём дело. Может, неумело маскирую? Или зверьки запах рук чуют? Много бы я отдал, чтобы понять причину.
 
Верховья Буге совсем оскудели, даже следы кабарожки ис- чезли. Она теперь согревает удалого соболя. Сумел-таки загрызть столь крупную для него добычу.
По следам восстановил, как это произошло. Соболь, вжима- ясь в снег, подкрался к пасущейся в ельнике кабарге и попытался в три прыжка настичь её. Шустрый оленёнок успел отпрыгнуть в сторону и помчался вниз по ущелью. Отважный хищник бро- сился вдогонку. Так они бежали, петляя по лесу, метров четыре- ста. На выходе из ущелья их следы скрестились в последний раз. Дальше на снегу был виден лишь след кабарги. Утопая в глубоком снегу, она отчаянно металась со страшным всадником на спине. Пытаясь сбросить его, падала на спину и прыгала из стороны в сторону, но освободиться всё никак не удавалось. Цепкий на- ездник, опьянённый кровью, тем временем всё глубже и глубже вгрызался в шею. Изнемогая, кабарожка перешла на шаг. На снегу появилась кровь, кое-где валялись клочья шерсти. Дважды она падала, но поднималась. Наконец завалилась на бок… Долина в этом месте узкая, и шоколадное, со светлыми пятнами, тело оленёнка было видно издалека.
Зимой тайга не может скрыть свои тайны. Росписи на снегу выдают их в мельчайших подробностях.
Соболь уже дважды приходил кормиться. Съел часть ляжки, язык. По отпечаткам лап — матёрый. Пожалуй, самый крупный среди тех, что обитают на Буге.
Я осторожно вырезал на брюхе кабарги мешочек с мускусной железой — «струю» размером с куриное яйцо. Охотники считают настойку из выделений этой железы тонизирующим средством. Уходя, замаскировал на подходах две ловушки. Соболь обя-
зательно придёт к своему трофею ещё не раз.
* * *
Привычную для меня в последнее время вечернюю тишину нарушило мерное поскрипывание лыж. Неужто Лукса?! Как был раздетый, выскочил наружу. Маленький тёмный силуэт с неболь- шими, почти детскими нартами выплыл из-за деревьев. Это был одо Аки. Возвращаясь на свой участок, он завернул ко мне пере- ночевать. Радость от встречи с одо была омрачена худой вестью:
 
Луксу положили в больницу с обострившейся язвой желудка. Обидно. Неужели до конца сезона проболеет?
Перекусив, старик достал из берестяного коробка листок бу- маги. Макнул его несколько раз в кружку и, помешав чай ложкой, выпил приготовленный напиток маленькими глотками. Я с любо- пытством наблюдал за этими странными манипуляциями.
Перехватив мой взгляд, старик похвалился:
— Шибко хорош медикамент доктор давал, однако пора но- вый пиши. Много букв пропади.
— Какой медикамент? — ошарашено пробормотал я. Старик осторожно протянул мокрый листок.
— Вот.
Это был обычный рецептурный бланк, на котором едва про- ступали размытые буквы и синеватая печать.
— Для чего вам этот медикамент? — пряча улыбку, поинте- ресовался я.
— Сон дари. Медикамент пей — сон иди. Доктор хорошо лечи.
Я деликатно промолчал. Прихлёбывая чай, Аки рассказывал деревенские новости.
Тихая речь старика, потрескивание дров ласкали слух, убаю- кивали, настраивали на лирический лад.
— Ыууу-ыу, ыууу-ыу, — донеслось из-за Хора.
Жуткий волчий вой-стон медленно нарастал и неожиданно угас на длинной плачущей ноте. Дикая тоска по крови слышалась в нём.
— Мясо проси, — прокомментировал одо Аки, невозмути- мо допивая свой «медикамент». Вдруг он встрепенулся, словно вспомнил что-то важное, и даже шлёпнул себя по беленькой го- ловке.
— Совсем худой башка стал. Лукса говори: скоро не приди, ты его капкан сними. Однако шибко не сними. Лукса живот об- мани — тайга ходи. Я его знай.
— Хорошо, на неделе обойду, проверю. А если уж надолго задержится, начну снимать.
Тут я не утерпел и задал вопрос, давно вертевшийся на языке:
— Аки, если не секрет, сколько вы нынче соболей взяли? Старик нахмурился:
 
— Пошто соболь пугай? Моя говори — соболь новый место ходи, — и быстро перевёл разговор в другое русло:
— Пошто твоя стрелка? — спросил он, указывая на висящий над чуркой компас.
— Чтобы не заблудиться, когда солнце скрыто тучами.
— Знай, знай. Пошто стрелка ходи? Пошто сам дорога не смо- три? — уточнил старик.
Ему было непонятно, как в тайге можно заблудиться.
Пока разговаривали, я разулся и повесил сушить улы на пе- рекладину. Глянув на подошву, ахнул — она в нескольких ме- стах треснула поперёк. И поделом мне. Сушу прямо над печкой. Сколько раз Лукса предупреждал, что кожа от жара становится ломкой. И почему человек никогда не слушает советов? Обяза- тельно надо на своей шкуре убедиться.
Охотника, как и волка, ноги кормят. Они предмет особой заботы, особенно зимой. А улы — самая подходящая для про- мысловика обувь: лёгкая, тёплая и удобная. Шьют их из шкур, снятых с шеи или спины лося, изюбря. Годится и со спины кабана. Лучше всего шкуры, добытые зимой, так как кожа в это время года плотнее и толще.
Выделка кожи для ул — процесс не сложный, но длитель- ный. Обувь из правильно выделанной кожи получается мягкой и прочной. Внутри улы выкладывают травой хайкта, специально для этого заготовляемой. Она хорошо сохраняет тепло и в то же время служит своеобразными портянками, предохраняющими ноги от мозолей. Помимо этого в сильный мороз на ноги надевают меховые чулки.
Когда мы легли спать, я, расслабившись, унёсся мыслями к тому дню, когда с пухлыми связками шкурок появлюсь в кон- торе и завалю ими стол охотоведа…
* * *
Что-то стал быстро уставать в последние дни. Всё делаю через силу. Видимо, произошло, как говорят спортсмены, «накопление остаточной усталости». Постараюсь завтра уменьшить нагрузку, хотя это непросто. Когда за очередной волной сопок открываются новые голубеющие дали, чем дальше обращаешь взор, тем заман-
 
чивей и богаче представляется тамошняя тайга. Так и влечёт туда, а что именно — трудно понять. Неизвестность? Пожалуй. Она во все времена манила и манит людей за горизонт.

Несмотря на усталость, аппетит прорезался такой, что хоть из палатки не выходи. Уже через пару часов начинает сосать под ложечкой со страшной силой. И это понятно. Ведь раньше ходил в основном по накатанной лыжне, а теперь в поисках мест, богатых соболем, всё больше по целине.
Прошло ровно двадцать дней, как Аки ушёл на свой участок, но за это время ни одна западня не порадовала меня вытоптанной
«ареной». Неужели охотовед окажется прав, и я не вытяну план?

Наконец, сегодня на соседнем ключе Улантиково нашёл пре- красные тропки. Выставив по склонам восемь ловушек, повеселел. Надежда оживила охотничье сердце.
Однако злой рок продолжает преследовать меня. Только я спустился к ключу, как монотонно-серое небо разверзлось: по- валили белые хлопья. Все мои ловушки на подрезку засыпет, а на приманку соболь по-прежнему не идёт.

Прошло ещё два пустых для меня дня, а вот у Лукса снял таки одного соболька. Сегодня вечером, словно услышав мои молитвы, унылый облачный покров распался на рваные куски, оголив синеву небесной сферы. Красный холодный шар опалил края серых туч, отчего те потемнели ещё сильнее. Вскоре солнце скрылось за соп- кой, но тучи ещё долго продолжали полыхать прощальным огнём. Стало грустно. Закат для меня — всегда ощущение некой потери.


НОВЫЕ ВСТРЕЧИ

Мороз нынче как по заказу. Заставляет резво ходить и в то же время не настолько силён, чтобы замёрзнуть при установке ло- вушек.
Поднимаясь по ключу, я увидел на пологом склоне сопки с десяток ворон, вьющихся над разлапистыми кедрами. «Неспро-
 
ста летающие волки собрались», — подумал я и направил туда лыжи. Шагов через двести появились сначала следы спокойно кормившихся, а затем в панике разбежавшихся кабанов. Пытаюсь по следам восстановить, что здесь произошло, как вдруг с верши- ны утёса, у подножия которого я стоял, донёсся грозный, леденя- щий сердце рык. Поднял голову и обомлел — тигр! Из оскален- ной пасти торчали, словно финки, острые клыки. Кончик хвоста нервно дёргался.
Страх пронзил моё сердце, ноги противно заныли и как буд- то отнялись, по всему телу волнами забегали колючие му- рашки. Подобную встречу я давно ожидал и даже, признаюсь, по-мальчишески мечтал о ней, рассчитывая сфотографировать тигра. Поэтому психологически был готов и в явную панику не впал, хотя от напряжения вибрировал каждый мускул, а вот о сво- ём желании сфотографировать даже не вспомнил.
Стал, плавно поднимая лыжи, медленно пятиться назад. Всё время, пока тигр был в поле зрения, он так и стоял в царствен- ной позе, не сводя с меня глаз. Его тугой хвост напряжённо за- мер в воздухе. Как только тигр скрылся из вида, я развернулся и, то и дело оглядываясь, заскользил в долину. Разочарованные вороны гортанными криками осуждали моё бегство.
Весь день меня не покидало чувство, что могучая кошка про- должает следить за мной. Перед глазами стояла огромная рыже- чёрная голова с оскаленной пастью, закрывшей, как мне показалось в тот момент, полнеба (верно говорят — у страха глаза велики).
Проходя очередной кедрач, услышал шелест. Замер. Шелест повторился. Боязливо оглянулся — никого нет, а шелест всё ближе. Ну, думаю — от судьбы не уйдёшь! В этот момент вижу, как по стволу спускается вниз головой, громко шурша, небольшая пичуга с коротким хвостиком и длинным острым клювом — не- утомимый поползень. Непонятно, как такая крохотная птаха уму- дряется производить столько шума. Невольно подумал: пуганая ворона и куста боится.
Умом я, конечно, понимал, что великий сородич удэ не со- бирался нападать, но тигр есть тигр. Даже размер следа страшит. Тем не менее я был благодарен судьбе, давшей возможность уви- деть так близко красу и гордость Уссурийской тайги.
 

 
 
Могучий, величественный тигр на фоне вековых кедров сохра- нился в памяти самым волнующим и ярким воспоминанием. Осо- бенно меня поразило его благородное поведение. Тигр всем своим видом как бы говорил: «Иди своей дорогой, и я тебя не трону».

К обеду следующего дня, добравшись до поворота на «Глу- хой», завернул в ельник проверить ловушки возле кабарги. Но там её не оказалось. Две непальские куницы затащили остатки оле- нёнка под лесину и доели его. Надо признать, что эту операцию они провели виртуозно — обошли обе ловушки стороной.

Хожу по тайге, любуюсь ею, радуюсь тому, что в нашей стране есть снег, морозы. Становится даже жалко тех, кто живёт в жар- ких странах. Ведь они лишены нашей белоснежной, сказочной зимы. Никакого разнообразия: круглый год одно и то же — бес- конечное лето.
Осмелюсь не согласиться с утверждением, что зимой в тайге скучно и жизнь в ней замирает. Бесспорно, летом она многооб- разнее, но зато недоступна взору. Это только на первый взгляд зимняя тайга безжизненна и ничего в ней не меняется. Наблю- дательный же человек заметит немало перемен даже в течение одного дня.
Зимой вся жизнь тайги — как на ладони, ничего не утаить — следы на снегу поведают о каждом шаге. Да и я сам сколько насле- дил в окрестностях Буге. Если посмотреть сверху, так весь учас- ток, словно пирог, изрезан на мелкие ломтики колеями от лыж. Следы эти сейчас зримы, вещественны, но пригреет солнышко, и они исчезнут.
Порой так же происходит и в жизни. Доживёт человек до глу- бокой старости, а умрёт — никто и не заметит. Исчезнет — словно снег растает. Другой же и проживёт недолго, а люди с благодарно- стью вспоминают о нём долгие годы. Наверное, это и есть счастье, когда знаешь, что после тебя остаётся не снежный, а прочный, добрый след в памяти людей.
* * *
Необычайно тёплый для января день. На корнях буреломного отвала наливаются солнечным светом и, созрев, падают первые
 
капли. Потепление особых восторгов у меня не вызывает. Ночью подморозит, снег зачерствеет коркой, и соболя вообще перестанут тропить.
На путиках опять одни разочарования. Порой охватывает отчаяние, но я убеждаю себя, что время ещё есть и можно навер- стать упущенное. Правда, с каждым днём эти уговоры всё больше похожи на самообман.
Единственная отрада для меня в последнее время — обе- денный ритуал в ясный тихий полдень. Выберешь между де- ревьями солнечный пятачок. Положишь камусом вверх лыжи, на них меховые рукавицы. Под ногами умнёшь ямку. Достанешь из рюкзака сухарь, термос с чаем. Удобно усядешься и млеешь под горячим потоком полуденных лучей* в окружении могучих кедров.
В сладкой дрёме стоят сопки. Редкое постукивание снующего по стволу дятла и невнятное бормотание ручья под снегом лишь подчёркивают сонную тишину. Солнышко ластится, пригревает. Кожа впитывает каждый его лучик, каждый зайчик. На душе ста- новится легко и приятно. Забываешь о пустых ловушках. Откры- ваешь термос и наслаждаешься душистым сладким чаем, устре- мив мечтательный взор на горные дали, лёгкие облака, плывущие в прозрачной лазури…
Удивительно хорошо в тайге. И дышится легко, и думается свободно. Прав был Новиков-Прибой, говоря, что «охота — луч- ший санаторий».

Трое суток провалялся с жестокой простудой — угодил в по- лынью на Разбитой. От избытка свободного времени так наточил ножи и топор, что руки теперь все изрезаны.
На четвёртый день рискнул поколоть дрова и сломал топо- рище. Пришлось тесать новое. Через час удобная ясеневая ручка была готова. Расколов несколько чурок, выдохся и стал прогу- ливаться по стану.

* Выражение «горячий поток полуденных лучей» — не преувели- чение. В конце января в этих широтах солнце в полдень так же высоко, как в Крыму.
 
Над головой тонко зазвенели серебряные колокольчики. Это стайка клёстов облепила соседнюю ель и, перезваниваясь, принялась шелушить еловые шишки, ловко вытаскивая сытные семена. Сейчас они едят больше обычного — вывелись птенцы, и родители едва успевают кормить прожорливых деток кашицей из еловых семян. Трудный экзамен придумала для них природа. Зима, мягко говоря, не самое лучшее время для вскармливания потомства.
Вечером, затопив печь, вышел за водой. Зачем-то оглянув- шись, обратил внимание на робкую струйку дыма из трубы. Остановился и стал наблюдать, что будет дальше. Первые секун- ды дым выползал вяло, как бы нехотя. Постепенно жиденькая струйка оживала, набирала силу, и через пару минут из трубы уже вылетал упругий белый столб. Донеслось энергичное по- ухивание. Дым тем временем светлел. Вот проклюнулся язычок пламени — красный, трепещущий. И вскоре не язычок, а огнеды- шащий шпиль рвался ввысь, освещая пространство вокруг нашего жилища. Печь же запела ровно, и чем сильнее становился жар в её чреве, тем чище и выше звучала её песня.
* * *
Ну как снова не вспомнить поговорку: не было ни гроша, да вдруг алтын. Проверял Фартовый (опять он!). У первого же капкана кто-то метнулся за дерево. Соболь? Точно — он! Зверёк изо всех сил рвался прочь, но железные челюсти держали крепко. Соболь яростно набрасывался на них, грыз металл, кроша зубы, но тщетно. Капкан не отпускал.
Я первый раз видел соболя живым. До чего грациозный, лов- кий и невероятно красивый зверёк!
Прижав рогулькой к снегу, взял его в руки, чтобы получше разглядеть. Оказывается, глаза соболя при солнечном свете горят как изумруды. Взгляд бесстрашный, мордочка добродушная, даже не верится, что перед тобой отъявленный хищник.
Чтобы усыпить зверька, я использовал известный у промыс- ловиков приём — «заглушку». В выразительных глазах соболя, потемневших от боли, появилось недоумение, как у человека, смертельно раненого другом. Не было в них ни злости, ни страха.
 
Только удивление и укор. Сердце, устав биться, сокращалось всё медленней и слабей. Тело обмякло, головка поникла, лапы вы- тянулись. Глаза потемнели, стали тусклыми, невыразительными. Превращение красивого, полного жизни зверька в заурядный меховой трофей так потрясло меня, что я разжал пальцы. Через некоторое время соболь зашевелился и медленно поднял голову. Смотрел он по-прежнему убийственно спокойно. В такие минуты, наверно, и проявляется истинный характер. Его поведение резко отличалось от поведения норки и колонка в такой же ситуации. Те до последней секунды злобно шипели бы, пытаясь вцепиться в любое доступное место зубами и когтями. Соболь же понимал,
что противник намного сильней и борьба бессмысленна.
Я почувствовал, что потеряю всякое уважение к себе, если убью его. Положил соболя на снег и разжал пальцы. Зверёк не за- ставил себя долго ждать: встрепенулся, замер на секунду и раз- меренными прыжками, не оглядываясь, побежал в глубь тайги. А мои руки ещё долго хранили тепло его шелковистой шубки.
Кто-то из великих знатоков человеческих душ писал: «Бой- тесь первого порыва, ибо он бывает самым благородным». Это так: повинуясь первому движению души и отпустив великолеп- ную добычу, я через несколько минут уже испытывал некото- рое сожаление — план до сих пор не выполнен. Но, вернувшись домой, и много позже, вспоминая этот случай, я понял, что был прав, что всё это было не зря! Что стоило поймать такого редко- го красавца, а потом отпустить только для того, чтобы ощутить внезапное очищающее просветление.
Летом в городе, когда тоска по тайге особенно сильна, я за- крываю глаза, запрокидываю голову к солнцу, и перед моим мыс- ленным взором оживает одна и та же картина: тёмно-коричневый соболёк, спокойно, с сознанием собственного достоинства, убега- ющий от меня по искрящейся белой целине. На душе становится легко и радостно.
Спустившись с кручи на пойму, я буквально отпрянул от не- ожиданности. На слегка припущенной лыжне отчётливо видне- лись внушительные отпечатки. Тигр! Крупная сердцевидная пят- ка, по форме напоминающая треугольник с прогнутым внутрь основанием и закруглёнными вершинами, окаймлена веером
 
овальных вмятин от четырёх пальцев. Опять «священный дух удэ» напомнил о себе. Отметин от когтей не видно: они у ти- гра втяжные и оставляют следы, лишь когда зверь встревожен или готовится к нападению. Вскоре он сошёл с моей лыжни и по- брёл по целине, вспахивая лапами снег. Тигриная борозда похожа на кабанью, но гораздо глубже, шире, с более крупными «стака- нами» от лап. Сразу видно, что прошёл могучий хозяин тайги.
От тигриных траншей меня отвлекла пихта с ободранной на высоте двух метров корой. Сохатый? Нет, не станет он гло- дать кору старого дерева. Да и содрано мало, всего сантиметров тридцать. Ниже задира разглядел пять борозд от когтей. Так это ж медвежья метка! С другой стороны дерева ещё один задир, метром выше. Интересно, почему они на разной высоте? Ведь обычно медведь старается ставить их как можно выше, чтобы другие, видя какой здоровяк хозяйничает здесь, остерегались на- рушать границу его участка. Скорее всего, это метки медведицы и её двухлетнего пестуна.
Я направился в боковую лощину к засыпанной снегом ло- вушке, чтобы освежить её. Гляжу, около неё четыре рябчика про- хаживаются. Пошёл за одним, так он, чудак, вместо того чтобы взлететь, долго бежал вперевалку впереди меня. Встал на крыло, лишь когда я, развеселившись, с гиканьем хлопнул в ладоши.
День завершился нежданным подарком. Я даже присвистнул, увидев, что в два рядом стоящих капкана, поставленных просто так, на всякий случай, попались две норки.
* * *
И опять девственный лес трещит в объятиях жгучего моро- за. Опять стынут, звонко лопаются деревья. Заиндевелые кусты в инее. Кедровая хвоя поблёскивает, как соболья ость. Плотный воздух вливается в лёгкие густым бодрящим настоем.
Скрипучая лыжня увела меня в верховья Буге дальше обыч- ного. На межгорном плато сразу бросилось в глаза чёрно-бурое пятно на снегу. Кабан? Лось? Почему не двигается? Может, спит? Осторожно, держа ружьё наизготовку, приблизился и увидел, что это правда кабан, только мёртвый. Настигшая его смерть была мгновенной. Сильным порывом ветра от сухостоины сорвало мас-
 
сивный отщеп, и он, падая с высоты, пронзил вепря насквозь, как копьё. Оказывается, и в тайге происходят несчастные случаи. Только виновника не накажешь — ищи ветра в поле.

Ходить по сравнению с началом сезона стало заметно легче. Толща снега надёжно укрыла все поваленные деревья, кустар- ники, камни. На обратном ходе, чтобы сократить дорогу, сошёл с лыжни и покатился с горы к речке напрямки, но на скорости угодил в яму. Лыжи изогнулись, предательски затрещали и… пе- реломились пополам. Закинув обломки на плечо, попытался идти без них, но не тут-то было. Как только операешься на ногу, она проваливается в снег по самый пах. С трудом вытащишь, но при следующем шаге всё повторяется.
Проковыляв так метров двадцать, взопрел. Горячий солёный пот заливал глаза. Ноги гудели от напряжения и отказывались идти. Пораскинув мозгами, срубил ольху. Вытесал из неё две пло- ские полуметровые плашки и прибил прямо на камус (коробочка с гвоздями, верёвочками, проволочками у меня всегда с собой). Получилось неплохо. С этими «заплатками» я так и проходил до конца сезона.
Довольный и гордый тем, что сумел устранить поломку, за- вернул на памятную протоку, где под Новый год завалил секача: пришла пора пополнить запасы мяса. К разделанному мной ка- бану стекались собольи тропки: крупные следы самцов и миниа- тюрные — самочек. Снег, которым я засыпал мясо, разрыт с трёх сторон.
Соболя по каким-то неуловимым для меня признакам от- личают следы зверька, побывавшего у богатой добычи, и по ним выходят на место его кормёжки. Откопал для себя нетронутый соболями кусок, а на подходах замаскировал все четыре капкана, что лежали в котомке.
На Разбитой по берегу залива на днях опять бродил тигр. Событие уже привычное, но эти следы интересны тем, что шли сквозь густые заросли колючего кустарника. Похоже, могучая кошка таким образом расчёсывала или чистила свою шкуру.
После ужина допоздна ремонтировал снаряжение и одежду. Всё уже изрядно обтрёпано, изношено, но надо как-то дотянуть
 
до пятнадцатого февраля — конца сезона. Оттого, что скоро до- мой — и радостно, и грустно. Очень хочется к родным и друзьям, но план до сих пор не выполнен. Грустно оттого, что в городе, попав в сумасшедший водоворот дел и встреч, быстро отдаля- ешься от тайги. Привыкаешь к заасфальтированным, дышащим выхлопными газами улицам, каменным домам-клеткам, к мысли, что живёшь нормально — как все. Но однажды вдруг попадётся на глаза одинокая старая ель, сохранившая в городском парке ди- кий, угрюмый вид, и сердце острой болью пронзит тоска по тайге, по звериным тропам, чуткой тишине зимнего леса. Один раз за- глушишь эту тоску, второй, третий, но в конце концов плюнешь на всё, соберёшь рюкзак и уйдёшь опять в лес…
Все мои родственники  и друзья в один голос твердят:
«Как можно в тайге одному? Столько опасностей! Случись беда — даже помочь некому». (Лишь моя жена Танюша с по- ниманием относится к моей страсти к тайге и горам.) Раньше, не имея достаточного представления о таёжной жизни, я, скорее всего, говорил бы то же самое, но теперь смею утверждать: в тайге опасностей не больше, чем в городе. Сами звери на обострение отношений не идут. Те же ЧП, что случились со мной, справедли- вей будет отнести на счёт моей неопытности. Зато в тайге жизнь проще, здоровей и спокойней.


БЕССОННАЯ НОЧЬ

На высоких парусах разлетелись и скрылись за зубцами гор облака. Когда я добрался до самой дальней точки Крутого, в небе царило слепящее солнце. Над бесконечными гребнями тёмно- зелёного моря, рассечённого белой извилистой лентой реки, из- редка скрипуче гнусавил ворон.
Крутой, наконец, расщедрился и подарил крупного соболя приятного шоколадного цвета. Поднял добычу, чтобы освободить от капкана, а у него и на задней лапе капкан, только без цепочки. Тут я смекнул, что это тот самый самец, что ушёл в декабре. Здо- ров чертяка! Мне ещё когда ставил капкан показалось странным: отпечатки лап крупные, а прыжки короткие. Судя по его бравому
 
виду, не похоже, чтобы он недоедал. А я-то расстраивался — был уверен, что зверёк погибнет.
В лагерь возвращался, напевая нескладные, сочинённые мной ещё в Якутии, куплеты.
Не ищите меня у людей, Среди них я случайный гость. Я живу там, где воздух чист, А на тропах зверей помёт.
Не ищите меня в городах, Хоть любитель я кабаков, А живу я в горах,
На брегах говорливых вод.
Здесь друзья мои — добрые звери И хранитель зверей — дикий лес. И мы вместе уходим на север, Где ещё не бывал человек.
Год от года теснят нас всё дальше. И остался один лишь Таймыр.
Но на плечи совсем не давит Груз дорог и бурных стремнин.
Ничто не предвещало того испытания, которое предстояло мне выдержать этой ночью…
Я уже готовился ко сну, как резкий порыв ветра наполнил палатку таким густым и едким дымом, что пришлось откинуть по- лог. Тут совсем рядом раздался жуткий волчий вой. Душераздира- ющее «ыууу-ыу» понеслось по долине, будоража тайгу. По спине пробежал озноб, руки сами нащупали и вынули из-за спальника ружьё и привычно вогнали патрон с картечью. Остальные патро- ны и нож легли рядом.
Вой доносился от подножья сопки, вплотную подступавшей к ключу. Чтобы отпугнуть зверей — волки зимой поодиночке не ходят, — высунул наружу ствол ружья и полоснул ночь рез- ким, как удар бича, выстрелом. Вой прекратился, но ненадолго. Вскоре раздался ещё ближе.
 
Страх сковал меня. Я понимал, что нужно немедленно что-то предпринять, однако оцепенело сидел, боясь пошевелить- ся. Воображение рисовало ужасную картину: волки окружили палатку и готовы ворваться, чтобы растерзать меня.
Время, будто заключив союз с волчьей стаей, тянулось невы- носимо медленно. Мороз крепчал. Дров в палатке оставалось со- всем немного — я не рассчитывал топить всю ночь. Приходилось экономить каждое полено. И всё же к трём часам положил в топку последнее. Когда оно прогорело, палатка стала быстро остывать. Холод проникал сквозь одежду всё глубже и глубже.
Чтобы окончательно не замёрзнуть, нужно было залезть в спальник, но сделать это мешал страх: в мешке я буду скован в движениях и не смогу обороняться.
Мысленно перебрал все вещи, находящиеся в палатке: чем ещё подкормить огонь? Но ничего не находил, а гора дров совсем рядом! Рядом и в то же время невероятно далеко — выйти из па- латки и пройти пять метров до груды поленьев меня не могла заставить никакая сила. Брезентовое убежище представлялось не- приступным бастионом, покинув который я стану беззащитным. В печке дотлевали последние угольки. В конце концов мороз победил страх, и я, с трудом распрямив затёкшие ноги, придавил вход в палатку спальником Луксы. После этого обутый, с ножом в руках забрался в мешок, где и провёл остаток ночи в тревожном забытьи. Сквозь дрёму вздрагивал от каждого шороха. По мере того, как ночная мгла сменялась робким рассветом, во мне нарас- тала злоба на волчье племя. Восходящее солнце с каждой минутой вливало в моё сердце смелость, изгоняя вместе с темнотой страх.
Вой не прекращался. Я проверил ружьё, воткнул в чехол нож и, готовый к схватке, откинул край брезента. Солнце уже обосно- валось в проёме между сопок. Земля чуть припудрена порошей. Держа ружьё наизготовку, крадучись пошёл мимо груды дров к месту, откуда волк выл в последний раз. Я должен был непре- менно убить его, и даже мысль о том, что волк не один, что там, быть может, целая стая, не могла остановить меня.
Приблизившись к сопке, огляделся, пытаясь понять, куда се- рые могли так быстро и незаметно разбежаться. Как ни странно, вокруг ни единого следа. И тут прямо над моим ухом раздалось
 
противное и тягостное завывание. Я вскинул ружьё, но… стрелять было не в кого! Вой издавала старая ель, раскачиваемая ветром. Я захохотал, как сумасшедший. Какой позор! Надо же так опро- стоволоситься! А ещё пою: «Здесь друзья мои — добрые звери и хранитель зверей — дикий лес…» Умора!!
Страх отнял у меня способность трезво мыслить, иначе бы я сообразил, что волк не станет всю ночь сидеть на одном месте возле палатки и выть, не испугавшись даже выстрела.
Когда вечером возвратился с очередного обхода, «вой» пре- кратился, и больше я его никогда не слышал.


ТАЙГА ЛЕЧИТ

На Фартовом ни один из двадцати капканов не сомкнул че- люсти. «Ну, ничего, цыплят по осени считают», — хорохорился я. Есть на этом путике одно приветливое место, которое не хо-
чется покидать. Это обширная, заснеженная поляна в зелёной раме патлатых кедров. На Буге всюду, куда ни пойдёшь, — не- пролазная чащоба. И вдруг — чистое пространство, по которому слабый ветерок перекатывает жёлтые волны вейника*. Этот кон- траст будоражит воображение. Сразу представляются стойбище, костры, охотники, возвращающиеся с добычей. А совсем близко, в тёмном распадке, затаились воины враждебного племени…
Когда я рассказал Луксе об этой поляне, он подтвердил, что на ней действительно когда-то было становище его предков, кочевавших по всему Сихотэ-Алиню. Непонятно только, почему они облюбовали место, расположенное в восьми километрах от Хора? Ведь река — главная дорога и кормилица.
Когда я останавливаюсь на этой поляне на отдых, то почти всегда вспоминаю брошенный посёлок золотоискателей в Яку- тии у подножья перевала на Гонам. Там мы оказались во время поисков Юры и Саши. Картина, надо сказать, довольно удру- чающая: стоят крепкие, добротные дома. В каждом дворе баня, летняя кухня, сарай. В центре посёлка двухэтажный дом. Рядом

* Вейник — полевой злак с красивой густой метёлкой.
 
с ним постройка с ржавым листом, на котором угадываются буквы
«МА…». Улицы, дворы, огороды уже сплошь заросли молодыми деревцами.
Мы обследовали посёлок в надежде найти следы пребывания ребят. В одном из домов на некрашеном полу я увидел куклу в выцветшем платьице. Горло невольно сдавило. Лет пятнадцать назад здесь было шумно, многолюдно. В каждом доме бурлила жизнь, а теперь тихо, как на погосте. Интересно, где сейчас хо- зяйка этой куклы?
И сегодня я, как обычно, остановился на краю любимой по- ляны. В этом оазисе, защищённом от ветров, всё млело и купалось в тёплых, ласковых объятьях февральского солнца. Расстегнул телогрейку, снял шапку. Ветерок приятно холодил разгорячённое ходьбой лицо.
Наблюдаю, как на кончике ветки повисает капля с бегающей искоркой солнца. Когда она налилась в полную меру, искорка испуганно забилась, словно не желая падать. Но, так и не сумев вырваться из тонкой оболочки, вместе с каплей исчезла в снегу. В этот момент мне на голову уселась маленькая пичуга. Её остренькие коготки вцепились в кожу. Присвистнув, она дёрну- ла клювом волосок. От неожиданности я вздрогнул. А отважная шалунья, перепорхнув на дерево, что-то возмущённо пропищала. Спускаясь с сопки, чуть не наехал на отдыхающих косуль.
Они пружинисто вскочили и в ужасе рассыпались в разные сто- роны. Бег у косуль своеобразный: несколько прыжков небольших и частых, затем один огромный, летящий, и опять череда корот- ких, как бы разгонных.
Буро-коричневая окраска делает их практически невидимыми среди деревьев, и только белые пятна на заду (охотники их на- зывают «зеркалом») некоторое время мелькали между деревья- ми. Они копытили тут листья и траву. Рядом глубокие овальные ямки — лёжки. Эти олешки зимой деятельны только в утренние часы. После полудня они обычно отдыхают, пережёвывая жвачку.
* * *
Под Разбитой прошла стая волков. На сей раз не мифиче- ская, а самая что ни на есть настоящая. Вожак — матёрый волчи-
 
ще. Отпечатки лап — десять на шесть с половиной сантиметров. У остальных заметно мельче. По форме их след похож на собачий, но отличается расположением пальцев.
Шли волки гуськом, след в след. Только на крутом повороте у поваленного кедра появились разброды. Судя по ним, в стае кроме матёрого — волчица, два прибылых* и три переярка**. Лыжни не боятся. Даже немного прошли по ней.
Одинокий скиталец-тигр, делая очередной обход своих вла- дений, вышел на след этой стаи и двинулся по нему. Теперь, надо полагать, серые не скоро появятся в этих местах. Тигр задаст им перца, поскольку с волками и собаками эти могучие кошки враж- дуют испокон веку.

По моим наблюдениям, в бассейне Буге живут два тигра. У одного из них под ясенем, возле Разбитой, что-то вроде убор- ной. Уже не первый раз вижу там кое-как присыпанные снегом экскременты: верёвки, сплетённые из остевых волос кабаньей шерсти. Как ни странно, они совершенно не имеют запаха. Стало быть, КПД желудка тигра практически сто процентов.
На обратном ходе вышел на Хор посмотреть, не появились ли там норки. И не зря. По берегу петляли два свежих следа: самки и её кавалера. Они пересекли реку и скрылись в тальниках. Я по- шёл было за ними, но не успел сделать и пяти шагов, как почув- ствовал, что снег уходит из-под ног. Инстинкт самосохранения сработал мгновенно: откинулся назад. На том месте, где я толь- ко что стоял, свинцовая вода жадно пожирала снежный пласт и, угрожающе бурля, требовала новой порции. Лёжа на боку, упи- раясь в снег лыжами и руками, отполз на безопасное расстояние. После чего встал и вернулся на берег. Только тогда облегчённо вздохнул.
Глядя на край провала, я понял, что лёд, укрытый толстой снежной шубой, «съело» быстрым течением, и стоило мне ступить на него, как он рухнул. Если бы я не успел оттолкнуться назад, то меня с лыжами на ногах сразу затянуло бы под лёд.

* Прибылой — волк этого года рождения
** Переярок — волк прошлогоднего помёта.
 
Этот урок лучше многократных наставлений Луксы навсегда приучил меня выходить на реку только с батогом, чтобы прове- рять им прочность ледяного панциря.

Ура-а! Ура-а! Лукса вернулся! Изрядно исхудавший, по- бледневший, но веселый и всё такой же неугомонный. По ста- ну, прыгая от восторга, носился поджарый Пират. Тоже отощал на скудных гвасюгинских харчах. Я сбросил ему с лабаза изряд- ный кусок кабанятины. Благодарно лобызнув меня, пёс утащил его за палатку.
— Немного подшаманили и ладно. Хотели ещё неделю дер- жать. Уговорил. Задыхаться стал в каменном мешке. Каждую ночь Буге снился. Никак нельзя нашему брату без тайги. Панты вот принёс, — Лукса достал из кармана бутылочку с тёмно-коричне- вой жидкостью. — Панты и Буге быстро вылечат.
Истосковавшись по живому общению, я, не закрывая рта, рас- сказывал про охотничьи дела и происшествия. При этом невольно прислушивался к своему голосу. Поначалу мне даже казалось, что говорю не я, а кто-то другой. Настолько отвык от него.
Лукса, попыхивая трубкой, внимательно слушал.   Узнав, что днём чуть было не отправился кормить рыб, помрачнел:
— Река — обманщица. Всегда смотреть надо. Помолчав, добавил:
— Однако, бата, со мной в молодости ещё хуже было. Думал, совсем конец.
Лукса раскочегарил потухшую трубку и продолжил:
— После Нового года все разошлись по участкам, а я ещё долго гулял. Возвращался на Буге один. У второго прижима нартовый след шёл вдоль полыньи. Дело обычное. Вдруг слы- шу: «Трх, трх». Не успел опомниться, как закачался на отколов- шейся льдине, будто в оморочке. Хотел по нартам перепрыгнуть на торос, но льдина маленькая, наклонилась, и я в воду свалил- ся. Одна лыжа слетела, а вторая, как парус, по течению тащит. Ладно, успел в край полыньи вцепиться и ногой вертануть так, что лыжа съехала. Лёд гладкий, руки скользят, не знаю, как вы- брался. Долго потом болел, ёлка-моталка. С рекой, паря, не шути. Не ленись, всегда лёд проверяй… Камиль, говорим, говорим, од-
 
нако живот есть просит. Копчёной рыбки принёс. Устал от каш. Давай, пировать маленько будем.
Лукса извлёк из котомки завёрнутую в какую-то грязную бумагу рыбу. Вид обёртки совершенно не возбуждал аппетита. Мне даже показалось, что она покрыта плесенью. Но приятно пахнущая дымком и сочащаяся жиром кетина оказалась такой вкусной, что съели всю за один присест.
Лукса взял промасленную бумагу и покачал головой:
— Совсем грязная. Жечь пора.
«Не то слово», — мысленно поддержал я его и нисколь- ко не удивился тому, что он бросил обёртку в печку. Но когда охотник, допив чай, извлек её обратно и, расправив, положил на чурку-стол, я потерял дар речи: бумага была не только цела, а стала чище и белее. Впрочем, зелёные пятна, которые я принял за плесень, сохранились.
Видя моё изумление, Лукса, кивнув на бумагу, произнёс:
— Горная шкурка. На горе Ко её много. Удобная: в огонь бро- сил — опять чистая. Охотовед говорил — это минерал. Трудное название, не помню.
Только тогда я вспомнил, что читал об этом удивительном минерале, встречающемся в нашей стране только на отрогах Си- хотэ-Алиня. Называется он даннеморитом.


НЕ СЕРДИСЬ, ПУДЗЯ

Ночью снилось, будто кто-то тянет меня за ноги в чёрную бездну. Я отчаянно цепляюсь за всё подряд, но погружаюсь в неё всё глубже и глубже. Проснулся весь в поту и долго не мог успо- коиться.
В палатке тепло. Лукса уже позавтракал и ушёл откапывать капканы. Через полчаса я тоже был на лыжах и брёл по Глухому. Он оправдал своё название. На нём, действительно, всё глухо. Ни одного свежего следа.
Вернувшись к становищу, принялся готовить ужин. Вскоре подъехал шатающийся от усталости наставник — ослаб за время болезни. Я обратил внимание, что он сильно возбуждён.
 
— Что-то случилось?
— Отгадай загадку, — предложил он вместо ответа. — В липе сидит, скребётся, пыхтит, тронешь — рычит.
— Медведь?
— Верно. Потеплело, вот и проснулся. Со стенок труху со- скребает. Постель помягче делает. Пойдёшь со мной?
— А ты сомневался?! — обиделся я.
Весь вечер тщательно готовились. Отливая в колупе* пули, Лукса всё сокрушался, что тигр много наследил на одном из его путиков.
— Пока не буду туда ходить. Увидит, что его следы топчу, — всякое думать начнёт, сердиться будет.
— Лукса, ты же говорил, что тигр очень умный зверь. Всё понимает.
— Да, куты-мафа что думаешь даже знает. Подумаешь: не буду стрелять, — он понимает и тоже думает: не буду его трогать. Но когда куты-мафа далеко, он не знает, что я думаю. Не пони- мает, зачем по его следу хожу, и сердится.
Я не раз слышал, что некоторые промысловики до сих пор настолько боятся тигра, что стоит ему появиться на участке, бро- сают охоту и покидают это место, порой навсегда.
Лукса сегодня снял четырёх соболей, и хотя прошло боль- ше месяца, ни один из них не попорчен мышами. Закончив приготовления к охоте, он раскурил трубку и задумался, гля- дя по обыкновению сквозь щёлку в дверце на переливы огня в печурке.
— О чём думаешь? — потревожил я его.
— Вспоминаю… Раньше ведь как было? Перед большой охо- той к Аки шли. Он надевал шапку с рогами, маску — хамбабу. На пояс вешал кости медведя, рыси, железные погремушки. Под бой бубна в тайгу вёл. Там большой костёр жгли. Аки во- круг ходил, камланил, удачу у Подзи просил. Багульником ды- мил — злых духов отгонял. Только тогда на охоту шли. Сейчас так не делаем, а хороший охотник всё равно без добычи не остаётся… Как так? Не понимаю.

* Колуп — форма для литья пуль.
 
Встали одновременно, словно по команде. Не спеша собра- лись. Продули стволы ружей. Заткнули их комочками мха. Лукса набил печь сырым ясенем, закрыл поддувало: «Пока огонь в печ- ке — удача с нами». И, взяв Пирата на поводок, скомандовал
«Га!»* Долго шли по долине ключа. Свернув в один из боковых распадков, стали карабкаться на сопку.
Чем дальше, тем круче склон. Чтобы не скатиться вниз, всё чаще хвататаемся за кусты и подлесок. В закрытой со всех сторон ложбине Лукса встал.
— Передохнём? — спросил я.
Вместо ответа он показал на дерево в метрах десяти от нас.
Я понял — пришли!
Липа была старая, с раздвоенным стволом и тёмным зёвом у развилки. Пират, почуяв запах зверя, вздыбил шерсть и взвол- нованно завертелся вокруг неё, шумно вынюхивая, откуда со- чится медвежий дух. Найдя это место, принялся грызть ствол, повизгивая от возбуждения.
Лукса снял лыжи и, подойдя к липе, прижался к ней ухом. Я тем временем утрамбовывал небольшую площадку, об-
ламывал закрывающие обзор ветки. Тот, кто бывал на мед- вежьей охоте, представляет, с какой тщательностью всё это выполнялось.
Убедившись, что медведь спит, Лукса поручил мне держать под прицелом лаз, а сам обухом топора принялся бить по ство- лу — будить лежебоку. Стукнув раз десять, замер. Стая потре- воженных снежинок закружилась в воздухе. В томительной ти- шине, казалось, был слышен шелест их падения. Лукса ударил ещё раза четыре, но косолапый либо крепко спал, либо затаился. У меня стали мёрзнуть руки. Указательный палец уже не чув- ствовал спускового крючка. Нервный озноб усиливал ощущение холода.
Видя моё состояние, наставник подошёл, чтобы дать мне воз- можность отогреть руки в меховых рукавицах и обсудить, как вы- манить засоню.
— Будем стрелять по стволу. Заденем — вылезет, — решил он.

* Га — Пошли (удэг.).
 
Поочерёдно всадили четыре пули, стреляя каждый раз всё ниже и ниже. Из дупла ни звука.
Теперь Лукса взял лаз под прицел, а я принялся рубить от- верстие в месте, подсказанном собакой. Дерево поддавалось с тру- дом, и когда я выдохся, Лукса сменил меня. Прорубив, наконец, небольшое отверстие, он припал к нему одним глазом. Через не- которое время обернулся и приложил обе руки к щеке — спит. Я подошёл и тоже заглянул в дупло. Густо пахнуло прелой древе- синой. Когда глаз привык к темноте, разглядел внизу чёрный ком. Длинная шерсть чуть колыхалась. Мне даже почудилось сладкое посапывание.
Чтобы не портить медвежью квартиру, решили поднять мишу и стрелять на выходе. Лукса отломил длинную ветку и за- острённым концом принялся тыкать в зверя. Медведь завозился, рявкнул и, видимо, схватил ветку лапой, так как она мгновенно исчезла в дупле. Потом гулко заворочался и стал карабкаться по пористым стенкам древесной трубы наверх. Вот из лаза по- казались широкие лапы, оскаленная пасть.
Я выстрелил. Медведь взревел и, к нашему ужасу, медленно скрылся в утробе липы. Глухой удар подтвердил преждевремен- ность выстрела.
Наставник наградил меня свирепым взглядом и, срезав ветку потолще, опять потыкал медведя. Тот не реагировал. Лукса про- изнёс традиционное:
— Не сердись, Пудзя. Состарился совсем медведь. Не ругай за испорченную берлогу — медведь сам виноват. Мы долго про- сили выйти. Не послушался.
Расширив топором дыру, вдвоём кое-как вытянули косо- лапого. Когда рассматривали его в «глазок», Лукса определил: пестун. Мне же показалось, что перед нами чуть ли не медвежо- нок. Ошиблись оба. «Медвежонок» оказался довольно крупным взрослым самцом килограммов на сто двадцать-сто тридцать (ги- малайские мельче бурых). В дупле, у самого дна, в мягкой трухе имелось глубокое комфортабельное ложе, оно-то и скрадывало его истинные размеры.
Не теряя времени, начали свежевать добычу. Иссиня-чёрную, с серебристым глянцем «шубу» с белоснежной чайкой на груди
 
(из-за неё гималайского медведя ещё величают белогрудым) сни- мали аккуратно — Лукса обещал после выделки отдать её мне.
Глядя на длинные, слегка загнутые клыки, я невольно по- ёжился. Один из них, верхний, был сломан и, похоже, давно — место слома уже отполировалось.
По бокам и на ляжках слой сала в пол-ладони, на спине и ла- пах — с палец, а внутренности так буквально залиты жиром.
— Запасливый лежебока, — радовался наставник.
Закончив свежевать, разрубили тушу на части и забросали снегом. Сердце, печень и килограмм по пятнадцать мяса сложили в рюкзаки. Лукса ещё вырезал, предварительно перетянув шейку верёвочкой, целебный желчный пузырь. Поколебавшись, вынул глаза медведя и, подойдя к дереву, положил их на толстый сук навстречу первым лучам солнца.
— Пусть Пудзя видит, что мы соблюдаем закон, — сказал он. Пока разделывали добычу, двигались мало и основательно продрогли. Быстренько надрав мха-бородача и наломав сушняка, запалили костёр. Повалил густой дым. Оранжевые язычки пламе- ни пробились сквозь него и с весёлым потрескиванием разбежа- лись по веткам во все стороны. Слившись в горячее, трепещущее
полотнище, взметнулись в холодную высь.
Бывалый таёжник достал из своей котомки мешочки с саха- ром, чаем и прокопчённый котелок. Я набил в него снег и подве- сил на косо воткнутую палку. Лукса подложил ещё сучьев и, щуря глаза, пододвинулся к костру:
— Люблю огонь. Он живой. Рождается крохотным язычком, а покормишь дровами — вырастает до жаркого солнца. Согреет и умирает.
Пламя костра, действительно, завораживает. Глядя на него, как будто попадаешь под гипноз неведомых сил. Неслучайно наши предки боготворили огонь.
— Костёр обещает ясную погоду, — неожиданно изрёк удэгеец. Я с недоумением глянул на него.
— Чего глаза вывернул? Не на меня смотри, на костёр смо- три, — довольный произведённым эффектом, произнёс Лукса. — Видишь, по краю угли быстро покрываются пеплом — быть солн- цу. Если тлеют долго — быть снегу.
 
Попив чаю и закидав костерок снегом, зашагали к стану. Добравшись, пировали до ночи. Лукса, забыв про язву, от-
правлял в рот самые жирные куски. Когда я пил наваристый бу- льон вприкуску с сухарём, у меня во рту что-то хрустнуло. От не- ожиданности я охнул. Неужто, зуб? Схватил зеркало — точно: передний клык обломился.
— Отомстил миша, — прошептал суеверный удэгеец.
— Медведь тут совсем ни при чём. Зуб был мёртвый, просто время пришло, — возразил я, хотя сам тоже невольно вспомнил сломанный клык.


ТАЛА

Выхожу всё раньше и раньше, а возвращаюсь всё позже и поз- же. И это при том, что день заметно удлинился. Если в нача- ле сезона я ходил по пять-шесть часов, и путики были не более пятнадцати километров, то сейчас путики вдвое длиннее, и снег месишь зачастую по целине десять-одиннадцать часов кряду. Если бы световой день длился пятнадцать чаов, то и ходил бы все пят- надцать: так хочется найти более уловистое место.
Этой ночью приснилось, как будто поймал двух соболей, при- чём второго — в последнем капкане в конце путика. Наяву всё так и произошло. Первого снял в теснине между сопок. Правда, если бы прошёл хоть небольшой снежок, я уже не разыскал бы его: от постоянных ветров снег в этом месте спрессовался, и со- боль, протащив капкан с потаском более ста метров, оставил на нём лишь едва заметные царапины. По ним-то и обнаружил зверька, застрявшего в переплетении лоз дикого винограда. Вто- рой, действительно, оказался в последнем капкане под скалистой кручей.
Вечером, выслушав мой рассказ, Лукса сказал:
— Хороший охотник видит зверя сквозь сон, — и, привычно глядя в огненный зев печурки, добавил: — Настоящим охот- ником стал. Человека шибко трудно разглядеть — время надо, но на медвежьей охоте сразу видно. Я всё думал, что за парень? Городской, а в тайгу пошёл. Боялся, опасность будет — оробеешь,
 
подведёшь. Теперь так не думаю. Возле медвежьей квартиры не всякий может стоять. Давай, бата, следующий сезон опять вместе соболя промышлять. Зимовье поставим. Тепло, простор- но будет.
От таких слов у меня приятно защемило сердце. Упругий, судорожный ком сдавил горло. Не в силах вымолвить ни сло- ва, я молча пожал сухую, крепкую руку наставника. Нахлынув- шее чувство признательности искало выход. Хотелось сделать что-нибудь приятное для этого скупого на похвалу человека, ставшего мне близким, почти родным за время охоты. Я снял с себя серый, толстой вязки шерстяной свитер и смущённо про- тянул ему.
Лукса обрадовался подарку, как ребёнок.
— Спасибо, бата. Надевать буду, тебя вспоминать буду.
Надо сказать, мне здорово повезло с наставником. Впервые я по-настоящему осознал, как не хватает его, в тот день, когда он ушёл в стойбище встречать Новый год. С Луксой было легко и надёжно. Общение с ним научило меня понимать тайгу, повадки зверей, птиц. Благодаря ему я стал чувствовать себя частицей этого удивительного мира.

Через неделю завершится промысловый сезон. Охотники покинут свои участки, и на всём протяжении Хора, от истоков до Гвасюгов, река опустеет. А кажется, только вчера я вынимал из капкана своего первого соболя. Вот уж действительно — время на охоте течёт медленно, только когда готовишь ужин.
На обрывистых южных берегах снег начал подтаивать. Кое- где даже выросли настоящие сосульки. В воздухе завитал аромат хвои. Тонконогий паук, обманутый теплом, вылез из своего убе- жища и разгуливал по отмякшему снегу.
В бассейне Буге есть ещё один уголок, посещение которо- го всегда волнует меня. Находится он в конце Глухого. В этом месте растёт диковинное дерево: искорёженный временем тис или «негной-дерево». Внешне нечто среднее между елью и кед- ром. На нём из-за обилия веток с густо растущими плоскими хвоинками к концу зимы скапливается копна снега. Видимо, по этой причине верхушка обломана, а ствол расщеплён почти
 

 
 
до основания, отчего он напоминает гриб с треснутой красно- ватой ножкой и массивной шляпкой — белой сверху, зелёной снизу.
Негной-дерево доживает до сказочного возраста в три-четыре тысячи лет. Растёт оно очень медленно и достигает метр в обхвате к исходу второго тысячелетия. Мой тис, судя по толщине ствола, был старцем ещё до возникновения Киевской Руси.
Тис — древнее, к сожалению, исчезающее дерево. Относит- ся оно к хвойным, но хвоя ядовита и почти не содержит смолы. Вредители избегают его. За странные для хвойной породы плоды, похожие на ягоды рябины, тис ещё называют елью с красными ягодами. На моих путиках всего два таких дерева: здесь и на Кру- том. Оба не первой молодости, а принять эстафету, длящуюся миллионы лет, некому — вокруг ни единой поросли.
С обхода пришёл раньше обычного. Решил порыбачить под скалами напротив становища. Наскоро хлебнув чайку, спу- стился на лёд. Разгрёб улами снег, и из-под лезвия топора поле- тели гранёные, с хрустальным переливом осколки. Через десять минут лунка была готова. Опустил в непроницаемую тьму «кра- ба» и, слегка подёргивая леску, склонился в ожидании. За полчаса ни одной поклёвки. «Может, перейти к границе между спокойной водой залива и стремительным течением основного русла?» — за- колебался я, как вдруг — резкий рывок. Подсёк и, перехватывая, тяну леску на себя. Она больно режет пальцы. Сильная рыбина сопротивляется отчаянно, но всё-таки это не тот пудовый тай- мень, с которым мне довелось тягаться на реке Арму лет шесть назад. Вскоре крупный, упругий ленок, отливая пятнистой, ко- ричневой чешуёй, забился на снегу. За ним с интервалом в не- сколько минут вытащил ещё двух. После этого — как обрезало, клёв прекратился. Закинул ленков на лабаз замораживаться. Ве- чером Лукса приготовил из одного отменную талу*. Тот, кто ел, подтвердит — нет ничего вкуснее.
Приготовить её может каждый. Для этого необходимо лишь поймать ленка, а ещё лучше — тайменя. Слегка подморозить, по-

* Тала — излюбленное блюдо северных народностей. Готовится из сырого мяса ленка, тайменя, хариуса.
 
сле чего отсечь голову и хвост. Надрезать шкуру вдоль спины и брюха. Сняв её, отделить мякоть и нашинковать тонкую ян- тарно-жемчужную лапшу. Посыпать солью, сбрызнуть уксусом, перемешать и снова подморозить. Всё! Блюдо готово. Да какое! В тайге много деликатесов, но вкуснее этого я не едал. Кладёшь щепотку на язык, и во рту тает что-то божественное.


ЩЕДРЫЙ БУГЕ

Ночью прошёл самый обильный за эту зиму снегопад. Тайга стала густой, как летом, только не зелёной, а белой. Ветви, при- давленные тяжёлой кухтой, безвольно согнулись до земли.
Не напрасно я держал весь сезон несколько капканов на при- манку. Сколько раз приходилось подправлять просевшие хатки, докладывать мяса. И вот, наконец, пробил их час. Не хватает уже соболю мышей. Многочисленные в начале зимы, теперь они редко попадают ему на обед. Опытный Лукса ещё в ноябре говорил, что к концу зимы соболь всё равно пойдёт на приманку.
На Фартовом стояло три хатки. В первой соболь, доста- вая мясо, как-то изловчился и переступил тарелочку. В другой, ещё до прихода соболя, в капкан попалась сойка. Тот, не будь дураком, съел и её, и приманку. В надежде, что он вновь посетит это место, положил свежий кусок кабанятины и перенасторожил ловушку.
Дойдя до вершины путика, завернул на обратный ход и почти сразу увидел на «мёртвой» пороше свежайший след соболя, теряв- шийся в широком зеве распадка. «Попробую догнать», — загорел- ся я. След попетлял по склонам и привёл… к хатке, оставленной мною три часа назад.
За небольшой промежуток времени здесь произошли большие перемены. В капкан опять угодила сойка, и два соболя, привле- чённые её криком, уже полакомились ею и отдыхали в снежных норах неподалёку. Я насторожил ещё три ловушки с таким рас- чётом, что если в одну из них снова попадёт сойка, то оставшиеся не дадут соболям уйти. А приманку затолкал поглубже и прижал к снегу палочками.
 
На подходе к стану меня догнал довольный Лукса — снял трёх соболей, и всех на приманку. Быстро он навёрстывает упу- щенное за время болезни!
* * *
Сегодня планировал вернуться с охоты пораньше, чтобы про- сушить, вытряхнуть спальники и наколоть дров. Но соболь, не- торопливо бежавший поперёк ключа, заставил забыть обо всём. Глядя на свободный бег зверька, я невольно залюбовался им.
Сколько ловкости, изящества в его движениях! Заметив меня, соболёк, почти не меняя темпа, пересёк пойму и стал взбираться по обрывистому склону. Я с лихорадочной поспешностью рванул за ним, но, увы… Подъём, который соболь взял легко и быстро, я месил, увязая в сыпучей снежной крупе, минут пятнадцать. Когда мучительное восхождение завершилось, передо мной от- крылась безрадостная картина — за пологим бугром вздымался невидимый снизу ещё более крутой склон.
Карабкаясь на него под гулкие удары сердца, невольно вспом- нились слова Луксы: «Соболь от охотника никогда вниз не идёт. Всегда вверх».
Одолев и этот подъём, побежал вдоль следа. Широкая терраса привела меня в соседнюю падь. Соболь успел там так напетлять, что мне не хватило опыта расшифровать его письмена.
В сердцах плюнул и побрёл к стану собольей стёжкой, не об- ращая на неё поначалу внимания, но метров через двести она неожиданно оборвалась у берёзы. Меня это озадачило. Обошёл вокруг — дальше следов нет. Зато между корнями обнаружил лаз. По обледенелой горловине понял, что соболь пользуется им довольно часто.
Сгущающаяся темнота торопила: обтоптав снег у ствола, на- сторожил перед лазом две ловушки.
Насилу дождавшись утра, чуть свет побежал к берёзе, хотя мало верил в удачу.
Напрасно! Соболь угодил в капкан сразу, как только вышел из убежища. Метнувшись в сторону, попал во второй. Этому тро- фею я радовался вдвойне, поскольку достиг заветного рубежа — выполнил план по соболю и тем самым утёр-таки нос охотоведу,
 
не одобрявшему решение директора госпромхоза о приёме на ра- боту городского очкарика.
В амбарчике, где соболя съели вместе с приманкой двух соек, попалась… сойка. И всё повторилось по отработанному сценарию, в последнем акте которого я опять остаюсь с носом.
Предприимчивые соболя уже понарыли вокруг жилых нор, а в сторонке в небольшой ямке устроили уборную. Нагуливая жир на дармовом питании, они наверняка посмеивались над неза- дачливым охотником. Зло взяло. Сколько ж они будут издеваться надо мной?!
Расставил все имевшиеся капканы у лазов, на тропках, вокруг приманки и тщательно замаскировал свои следы. Послезавтра на этом путике всё снимаю — неужели никого из них не успею поймать?
* * *
Сегодняшнее утро подарило восход, напоминающий извер- жение вулкана. Прямо над тёмным конусом горы разгоралось бордовое зарево, обрамлённое клубами тяжёлых, почти чёрных туч. Имитация извержения была настолько правдоподобной, что невольно прислушался — не слышно ли гула?
Вчера разоружал Глухой, нынче очередь Крутого. Один из тех хитрых обжор, что столько дней безнаказанно пировал на щедрых харчах, всё же попался. Второй оказался поумней и покинул ме- сто, где каждый день лязгают железные челюсти.
Сходил к берлоге, забрал остатки мяса. Лукса большую часть за эти дни уже перенёс на лабаз. Прорубленное в липе отверстие промысловик по-хозяйски заделал двумя слоями коры, плотно прибив её к стволу деревянными клинышками: бережёт берлоги на своём участке.
Почерк бега соболей изменился. Заметно, что они возбужде- ны, проявляют повышенную активность. Бегают в основном пара- ми и всё больше прямо, ни на что не отвлекаясь. Лукса говорит, это ложный гон начался. Настоящий будет в июле. А поскольку беременность у соболюшек длится около двухсот восьмидесяти дней, потомство появится, как положено, — весной.
 
ПРОЩАНИЕ

Четыре месяца пролетели как быстрая птица. Завтра выхо- дим. Я уже предвкушаю жаркую баню с душистым пихтовым ве- ником, просторную светлую избу, чистые постели. Что ни говори, а некоторые неудобства палаточной жизни со временем начинают утомлять. В зимовье они не так заметны. По крайней мере, в нём можно выпрямиться во весь рост, да и топить печь постоянно не требуется.
Впервые собрался раньше Луксы. Над ломанной линией хребта едва затлел рассвет, а я уже стоял на лыжах. Путик ре- шил пройти в обратном направлении: сначала по пойме, а потом по горам. Дело в том, что к середине февраля солнце к полудню уже поднимается довольно высоко, и подтаявший снег на пойме липнет к камусу тяжёлым бугристым слоем. В горах же холодней, и снег не липнет даже после полудня.
У ближней протоки открылась радующая взор любого про- мысловика картина. Снежный покров истоптан следочками нор- ки, а на краю промоины торчит пружина. Ну, думаю, подфартило напоследок. Осторожно потянул на себя цепочку. Капкан пошёл неожиданно легко, и… (о, ужас!) между дужек лишь коготки. Ушла!
Я совершил ошибку, прикрутив два капкана к общему пота- ску. Это рационализаторство вышло боком: когда норка сдёрну- ла первый, второй капкан сработал вхолостую. Проклиная свою
«изобретательность», рванул прямиком на перевал. Там на свежих тропках стояло три ловушки, и я надеялся, что напоследок фор- туна всё же улыбнётся мне. Но, увы…
Эти утренние неудачи поначалу расстроили меня. Но с каж- дым шагом в душе от чего-то пробуждалось и нарастало ощуще- ние той богатырской силы, от которой, как во сне, всё доступно. Оттого, что так весело и щедро смеётся солнце, искрится снег, оттого что план выполнен и будет хороший заработок, оттого, что скоро домой — настроение стремительно улучшалось. По пу- тику не шёл, летел, легко одолевая самые крутые подъемы.
Сердце наполнило ликование, рвавшееся мощной лавиной из груди. Чтобы дать выход этому восторгу, я во всё горло завопил
 
марш «Прощание славянки». Теперь можно не бояться, что оби- татели Буге, не выдержав моего ужасного пения (слух у меня отсутствует напрочь), в панике разбегутся. Зато эта необычайно красивая и жизнеутверждающая мелодия очень точно отражала моё состояние: редкое, незабываемое ощущение счастья, любви ко всему на свете. Казалось, что и тайга отвечает взаимностью, восторгаясь и ликуя вместе со мной под щедрыми лучами весело смеющегося солнца.
Вечер посвятили упаковке снаряжения и добычи. Палатку, печку, капканы оставляем здесь — Лукса сказал, что сразу после ледохода, когда сюда можно будет подняться на моторной лодке, вернётся рубить зимовье.
Почаёвничав, разлеглись на шкурах и долго обсуждали итоги сезона, строили планы на будущее. От мысли, что завтра покидать этот исхоженный вдоль и поперёк ключ, милые сопки, у меня защемило сердце. Долгих восемь месяцев не будет у нас чаепи- тий у жаркой печурки, неторопливых, задушевных бесед, чувства приятной усталости…
Утром позавтракали последний раз в палатке,   ставшей для нас практически родным домом. Загрузили нарты, впрягли в них Пирата. Окинули прощальным взглядом гостеприимный Буге и тронулись в путь, толкая нарты шестом-правилом.
Из памяти невольно всплыли строки из Юриного стихотво- рения:

Тайга, тайга, мне скоро уезжать… И где бы не лежал мой путь, —
Я знаю, что вернусь к тебе обратно…

Проходя мимо «святой семейки» — деревянных идолов, Лук- са остановился:
— Спасибо, Хозяин. Мы плохие охотники, но ты много со- болей дал.
И, почтительно поклонившись, пошёл дальше. Я на всякий случай проделал то же самое. За время охоты у меня выработа- лась привычка соблюдать местные языческие ритуалы.
 
Конечно, успех охоты в основном определяется знанием и упорством промысловика, но бывает, что и умудрённый опытом таёжник терпит неудачу. И тогда он готов поверить в разного рода приметы, предзнаменования. Хотя зачастую всё дело в слепом случае, который может повлиять на исход сезона как новичка, так и бывалого промысловика.
Едва успели пройти Разбитую, как повалил сырой снег. Тёп- лый ветер склеивал снежинки в тяжёлую влажную массу, при- липавшую к лыжам и нартам. Правда, когда лыжи промокли на- сквозь, снег к ним липнуть перестал, но от «выпитой» лыжами и камусом влаги они превратились в пудовые кандалы. Сами мы стали похожи на мокрых нахохлившихся куриц.
Тем не менее до Джанго добрались сравнительно быстро, но ниже его русло на протяжении километра покрывала льди- стая каша свежей наледи, отнявшая у нас много сил. Дальше идти с прежней скоростью я был не в состоянии.
Лукса, привычный   к   таким   переходам,   подбадривал,   но я с каждым часом терял скорость. Солёный пот заливал глаза. Шёл на автомате, словно в полусне, не представляя ни сколько сейчас времени, ни где мы идём. Не заметил, как посерел и умер, уступив место ночи, день. В голове крутились бессвязные обрыв- ки мыслей, среди которых назойливо повторялась только одна:
«Не останавливаться... Не останавливаться...»
Казалось, этому кошмару не будет конца. Тёплый южный ве- тер как-то незаметно сменился на западный — холодный. Начало подмораживать.
Из мокрых куриц мы превратились в рыцарей, одетых в ле- дяные латы. Теперь каждое движение требовало дополнительных усилий. Непонятно, где и когда я потерял рукавицы. В довер- шение ко всему, на правой лыжине порвалось крепление. Надо было заменить ремешок, но от усталости мной овладело полное безразличие, и я присел у тороса, привалившись к нему спиной. О-о-о!!! Какое это блаженство — сидеть и не шевелиться.
Мысли смешались, закружились…
Луксе понадобилось немало времени, чтобы привести меня в чувство. Крепление уже было отремонтировано. Я встал и, по-
 
шатываясь, побрёл за наставником. Как добрались до стойбища — не помню. К действительности вернул дружный лай гвасюгинских собак. К дому Луксы подошли в пятом часу ночи.
Мне едва хватило сил раздеться и упасть в приготовленную постель…
Когда открыл глаза, долго не мог понять, где нахожусь. По- разили непривычное тепло, тихая музыка, простенький коврик на бревенчатой стене. Наконец, дошло — я в Гвасюгах, в доме Луксы.
Ура!!! Не надо больше вылезать из спальника на мороз, чтобы растопить печурку, мёрзнуть по ночам, гонять мышей, по вечерам скрючившись в тесной палатке, обдирать добычу.
Сладко потянувшись, уткнулся в подушку и вновь забылся безмятежным сном младенца.
 











ОГЛАВЛЕНИЕ
Об авторе 5
ЧАСТЬ I
Владения Луксы 7
Таёжная азбука 15
Блуждания 21
Отчего каменеют рога 27
Ураган 29
Любопытный «хозяин» 37
Одиночество 39
Лукса вернулся 43
Памяти друга 44
Джанго 50
Большие радости 53
Шатун 66
Одо Аки 76
ЧАСТЬ II
Худая весть 88
Новые встречи 95
Бессонная ночь 104
Тайга лечит 107
Не сердись, Пудзя 111
Тала 116
Щедрый Буге 120
Прощание 123
 
Знак информационной продукции (Федеральный закон № 436-ФЗ от 29.12.2010 г. )









Литературно-художественное издание



Камиль Фарухшинович ЗИГАНШИН ЩЕДРЫЙ БУГЕ
Повесть о необыкновенных и удивительных приключениях охотника­промысловика в глухой дальневосточной тайге


Отзывы и замечания направлять
на e-mail автора: ziganshin_kamil@mail.ru
или его сайт: www.ziganshin.ru

Ответственный за выпуск Г. Белозёрова
Художник И. Тонконогий Технический редактор Е. Моисеева Корректор А. Сергеева

Подписано к печати 14.12.2018. Формат издания 60х84/16. Бумага офсетная.
Усл. печ. л. 7,47. Тираж 1000 экз.

ООО «Престиж Бук». Генеральный директор А.С. Артенян.
111141, Москва,1-й проезд Перова Поля, д .11 а. E-mail: artyr57@mail.ru.
Отпечатано с предоставленных файлов
в АО «Первая образцовая типография», филиал «УЛЬЯНОВСКИЙ ДОМ ПЕЧАТИ».
432980, г. Ульяновск, ул. Гончарова, 14