Лохматый

ЛОХМАТЫЙ
Рассказ
Молодцеватый, несмотря на свои пятьдесят семь лет, Федор Дементьевич, или, как его звали в деревне, Лапа, стоял, упершись сильными ногами в широкие свежестру¬ганные доски крыльца, и в который раз оглядывал  резные наличники на новень¬ком доме зятя.
Распахнулась дверь, и из нее с шумом вывалились, по¬хохатывая, плотная, во всем похожая на отца, дочь На¬талья, следом высокий жилистый зять.
— Пап, кончай смолить. Пошли в дом, замерзнешь, — выпалила она.
— Да, пора мне, Натаха, — сказал Лапа, кивая на расплющенный между туч багровый глаз солнца. И, потоптавшись, неторопливо спустился по ступенькам в пока еще неухоженный, необжитый двор.
— Лохматый! —  властно позвал он собаку и направился к переминавшемуся с ноги на ногу от мо¬роза и нетерпения Гнедко. Ласково похлопал его литой круп. Расправил упряжь. Взбил в санях сено. Укрылся тулупом и удобно устроился в розвальнях, облокотившись на тугой, прикрытый брезентом, мешок муки.
— Бывайте здоровы! Ждем в гости, — крикнул он,  чуть обернувшись.
Крупный, с мощным загривком, лохматый кобель, крутившийся вокруг, рванул вслед заскрипевшим саням и в мгновение ока обогнал затрусившего ровной рысцой мерина. Миновав поселок и густую сосновую посадку, въехали в березовый с осиной пополам лес. Солнце скрылось за  ощетинившимся  верхушками деревьев холмом. Темнело.
— А все-таки правильно, что в августе на новоселье не поехал, — подумал Лапа. — Дотянул до срока и сразу двух зайцев убил: у молодых побывал и мясо продал. Однако, башка у меня с толком, — самодовольно улыбнулся он, поглаживая бороду.
Дорога нырнула под гору и завиляла по стиснутой ува¬лами долине ручья. Сани на покатых ухабах мерно пока¬чивали, точно баюкали. Лапа, не выпуская вожжей, вытя¬нулся и с удовольствием прикидывал, как распорядится вы¬ручкой.
Он не любил людей, не умеющих зарабатывать. “Лен¬тяй или простодыра”— говорил о таких. Вот и зять тоже хорош! Буровой мастер называется! Цемента не может подкинуть... Тоже мне - порядочный! Тьфу! — сплюнул он.
Его размышления прервало испуганное фырканье Гнедко.
Конь тревожно прядал ушами и, раздув ноздри, опять фыркнул. Бежавший  впереди Лохматый, прижался поближе к саням. Лапа обернулся и, шаря глазами по сто¬ронам, заметил какое-то движение вдоль увала. Смутные тени скользили по гребню не таясь, открыто!
Волки!!!
Противно заныли пальцы,  засосало под ложечкой.
— Но! Но! Пошел! - сдавленно просипел Лапа, наотмашь стегнув мерина, хотя тот и без того уже перешел на галоп и, вскидывая в такт прыжкам хвост и гриву, несся по накатанной дороге так, что ветер свистел в ушах. Деревья, стремительно вылетая из темноты, тут же исчезали за спиной. За упряжкой потянулась вихрастым шлейфом снежная пыль.
Волки растворились во тьме. Лента дороги вместе с ручьем петлей огибала высокий, длинный увал. Хорошо знавший окрестности матерый вожак неспешно перевалил его и вывел стаю на санный путь к тому месту, куда во весь дух несся Гнедко.
Лапа, нахлестывая коня, лихорадочно соображал, что делать: стая не могла так легко оставить их в покое. Он чуял, что, петля таит смертельную опасность, но повернуть обратно не решался – поселок уже  слишком далеко.
—Авось упрежу, – успокоил себя Лапа. И, придер¬живая вожжи одной рукой, другой нашарил в сене топор.
Неожиданно конь  дико всхрапнул и, взметая снег, ша¬рахнулся в сторону - наперерез упряжке  выле¬тела стая. Здоровенный  вожак сходу бросился на шею мерина. Еще миг - и тот бы пал с разорванным горлом, но оглобля саданула зверя в грудь, и он рухнул на снег. Лапа  опомнился, схватил и с силой метнул в стаю мешок муки.
Увесистый куль еще не успел упасть, как волки живой волной накрыли его и растерзали в белое облако. За это время человек успел выправить сани на дорогу.
— Давай! Давай! ¬¬– осатанело вопил он, нещадно лупцуя мерина кнутом. Обезумев от страха и боли, Гнедко понёсся, стреляя ошметками снега из-под копыт, так споро, что  обошел умчавшегося  вперед Лохматого.
“Не  уж-то оторвемся?” — вспыхнула надежда.
Сани неслись по ухабам то возносясь, то падая. На поворотах наездника бросало из стороны в сторону. А сзади неумолимо накатывалась голодная стая. Фёдор Дементьевич ощущал это каждой клеткой тела. Вот вожак, клацая зубами, попытался достать не поспевавшего за упряжкой Лохматого, но пес, в смертельном ужасе прибавил ходу и,  изнемогая,  запрыгнул в  розвальни.
Вытянувшись вдоль узкой колеи, стая бежала свободно, легко, как бы скользя по снегу, молча и неотвратимо нас¬тигая выдыхавшегося коня.
Лапа уже слышал их прерывистое дыхание. Еще немного и волки, пьянея от горячей крови, разорвут, рас¬терзают его на куски. Он сдернул с себя овчинный тулуп и швырнул на дорогу. Звери набросились на него, но, обнаружив обман, возобновили погоню с еще большей яростью.
Человек снимал и кидал в сторону стаи то шап¬ку-ушанку, то рукавицы, но однажды одураченные серые не обращали на них внимания. Разгоряченная прес¬ледованием стая, жаждала  крови и мчалась, неумо¬лимо сокращая расстояние. Бешеная, изматывающая гон-ка близилась к  финалу.
Охваченный страхом Федор Дементьевич, не умолкая, иступлено вопил, брызгая слюной, то на коня: “Быстрей, Гнедко, быстрей!”, то, обернувшись назад, устрашающе тряся топором на стаю: “Порублю! Всех порублю!”.
Казалось еще несколько секунд – и матерый повиснет на руке, а остальные трое станут рвать его, еще живого на   куски...
Мужик затравленно огляделся. В ногах жался Лох¬матый.
Глаза Лапы вспыхнули сатанинским огнем— вот оно спасение? Живая тварь, кровь—вот, что нужно стае! Он ногой пихнул пса навстречу смерти, но бедняга, широко раскинув лапы, удер¬жался. Все его существо выражало недоумение и обиду.
— Пошел, паскуда, - срываясь на петушиный фальцет, завизжал обезумевший Лапа и нанес  сапогом увесистый удар.
Лохматый скособочился, и, сомкнув челюсти, мертвой хваткой, вцепился в борт саней.
Волки были совсем близко. Человек уперся спиной в передок, поджал ноги и ударил по лобастой голове с такой силой, что пес, оставив на гладко отполированном дере¬ве светлые борозды от клыков, косо слетел с саней и, перевернувшись в воздухе, рухнул на дорогу. Слух полос¬нули истошный визг, глухой рык.
“Всё, конец”, — подумал Лапа поёживаясь. В бес¬пощадной памяти остался немигающий, укорительный взгляд собаки.
Упряжка промчалась сквозь ольшаник и вывернула из ложбины на заснеженный холм, откуда уже видны редкие огоньки деревни. Загнанный Гнедко замедлил бег.
Только тут полураздетый Лапа почувствовал, как сотрясается от  пережитого ужаса и холода все его тело. Закопавшись в сено, он натянул поверх кусок брезента и настороженно вгля¬дывался в удаляющийся непроницаемо-черный лес.  Страх постепенно отпускал, уходил как бы внутрь. Но, раз за разом, прокручивая в памяти происшедшее, Лапа то и дело невольно съеживался.
Въехав на окраину деревни, он попридержал запален¬ного коня:  "Добрый, однако ж, у меня мерин. Другой не сдюжил бы такой гонки”.
Подъезжая по унылой, пустынной улице, к своей красавице-избе за сплошным крашеным забором, расчувство¬вался: “мог ведь и не увидеть боле”.
 Ставни были плотно закрыты. Свет не горел.
— Спит чертовка. Ей-то что, — чертыхнулся  Фёдор Дементьевич. Открыл ворота, загремел сапогом по двери.
В доме глухо завозились. Торопливо засеменили. Лязг¬нул засов. Дверь приоткрылась.  Лапа, не взглянув, про¬шел мимо исхудалой фигуры в сени. Щелкнул выключателем - темно.
— Лампочка перегорела, Федя, — тихо пояснила жена. Лапа чертыхнулся и скрылся за ситцевым занавесом в жарко натопленной горнице.
— Не думала, что так скоро. Назавтра ждала, — оправ¬дывалась  хозяйка.
—Мечи  на стол,  замерз, — скомандовал муж, опускаясь на табуретку. - Эх, черт, Гнедко-то на улице, - и, нахлобучив старую ушанку, поспешно выскочил.
Распряг и завел мерина в теплое стойло. Накрыл под¬рагивающие, взмыленные бока попоной. Подложил в кор¬мушку охапку сухого душистого сена.
—Ешь. Это тебе за справную службу, — Лапа протянул руку погладить ухоженную гриву,  но мерин почему-то отвернул морду.
— Ты чего?...Чего ты?… Эт ты зря! Да если б не Лохматый —  нам бы конец! Понимаешь — всем конец! Я спас тебя… Спас! — горячо за-шептал, оправдываясь, хозяин.  Гнедко, тяжело дыша, упорно смотрел в сторону.
“А может и не погибли б?” — неожиданно уличил Лапу кто-то изнутри. Топором саданул одного, глядишь, другим ост¬растка, а то и на порубленного собрата позарились бы”.
От этой простой мысли Федор Дементьевич сник. “Совсем я рас-клеился. Чего голову  морочу... Что сделано, то сдела¬но...  сделано правильно”.
Проходя мимо конуры, зацепил цепь. Она си¬ротливо звякнула и обожгла сердце тупой болью. Пере¬силивая внезапно навалившуюся слабость, -  он воротился в избу.
Жена ждала у накрытого стола. Умывшись в прихожей,  муж сел, прижался спиной к теплой,  белённой печке и замер.
— Как съездил Федя? Видал молодых-то?
— Видал... Живы - здоровы. Хоромы здоровущие, со всеми удобствами. Топят газом. Обещают на недельку прие¬хать... Помочь по хозяйству.
— Да у них, поди, у себя в дому работы хватает,— робко возразила супруга.
— Ничего, у себя всегда успеется.
— Мясо-то продал?
— А то! Мясо — не редька, только свистни, — Лапа нащупал завораживающе толстую пачку купюр и, вспом¬нив про подарок, вынул из другого кармана сверток.
— Держи, — развернул он цветастый платок.
— Ой, спасибо, Федя! Ой, спасибо!.. Глянь, как он мне?
— Будя трепаться, - грубовато оборвал муж, шумно хлебая щи.
Примерив обнову у зеркала, жена еще более оживилась. На губах заиграла несмелая улыбка. Прибирая со стола, обронила:
— Пойду Лохматому костей снесу.
Лапа чуть не поперхнулся.
— Ложись-ка лучше, сам покормлю. Посмолю заодно перед сном, — торопливо возразил он, — да и Гнедко пора поить.
Взяв миску, он вышел на свежий воздух. Покурил. Напоил коня. Опять покурил. Сколько не старался Фёдор Дементьевич заставить себя думать о происшедшем, как неизбежном и оправданном, гибель Лохматого занозой сидела в мозгу, палила огнем.
В постели Лапа без конца ворочался с боку на бок. Пе¬ред воспаленным взором вновь и вновь возникала одна и та же картина: сквозь вихри снежной пыли взлетает тем¬ный силуэт, плавно переворачивается в воздухе и скры¬вается в гуще голодной, разъяренной стаи. Взлетает, пе¬реворачивается и...
За окном время от времени раздавались странные, непонятные вздохи. Напряженно вслушиваясь в них,  он незаметно забыл¬ся. И опять стая догоняла, окружала его, неумолимо за¬тягивая живую петлю все туже и туже. В голове возник нарастающий гул. А...а...а...! - заметался Лапа от нестерпимой боли.
— Федя, ты чего? Что с тобой? Заболел? — трясла за плечо жена.
Лапа затравленно уставился на нее - не мог взять в толк, где находится - все еще жил привидевшимся. Оглядевшись, наконец,  узнал дом, жену.
— Фу ты, — облегченно выдохнул он.
— Чего кричал так, Федя? — допытыва¬лась встревоженная супруга.
— Мяса видать переел. Мутит. Не доварила верно... Спи...
Жена принялась участливо гладить сивые, непокорные куд¬ри мужа. Так и заснула, оставив маленькую жесткую ла¬донь на  его голове. Лапа осторожно убрал ее на подушку. Сон не шел. Чем старательнее пытался он отвлечься, думать о чем-нибудь приятном, тем назойли¬вей лезли в голову мысли о Лохматом.
С щемящей тоской вспомнилось, как принес его, еще безымянного щенка, домой. Как радовался тому, что растет сильный, не признающий чужих, страж усадьбы. Как пре¬данно сияли его глаза, как ликовал, суматошно прыгал, захлебывался счастливым лаем, встречая с работы; с какой готовностью  исполнял все  его  желания.
Промаявшись почти до утра, Лапа осторожно встал, оделся и вышел в сени. Отпер дверь.
      У крыльца из предрассветной мглы проступило косматое чудище: морда в рваных лоскутах кожи, ухо болтающееся на  полоске хряща, слипшаяся в клочья шерсть.
— Лохматый?! Ты?! Не может быть…
Острая боль пронзила затылок и перед помутневшим взором Лапы, закрутились десятки истерзанных псов. Ноги подкосились и человек рухнул лицом в  снег.

                д. Салихово. Башкирия.