Мамины тетрадочки. Глава 3. Папины корни

Глава 3. Мои родные.

Красною кистью
Рябина зажглась.
Падали листья.
Я родилась.
Спорили сотни
Колоколов.
День был субботний:
Иоанн Богослов.
Мне и доныне
Хочется грызть
Жаркой рябины
Горькую кисть.
М. Цветаева

Мой отец, Носаев Василий Иванович (14.01.1905- 15.05.1980) родился в хуторе Бобры, Даниловского района, Волгоградской области. Его отца, моего деда, звали Иваном, а мать – Анной Яковлевной. В каком-то году, задолго до Октябрьской революции 1917 года, Анна Яковлевна со своим братом – Жапкиным Федором Яковлевичем пришли пешком на Медведицу из Пензенской области. Федор Яковлевич был портной. Он шил шубы, пальто, шапки. Анна работала у богатых казаков поденщицей. Она понравилась казаку Ивану Носаеву и вышла за него замуж. Народили детей.  Игнат  был старший, а Василий – младший. Были еще дети, но они рождались и рано умирали.  Брат Анны Яковлевны женился на Прасковье Киреевне, которая тоже пришла к казакам на заработки со своим братом из Тамбовской области. Они жили в станице Березовской  в работниках у попа. У Федора и Прасковьи были дети: Сергей, Василий, Антонина, Семен, Анна.
Дедушка Иван умер, когда отец наш, Василий, был подростком. Вскоре умерла и бабушка Анна. Игнат Иванович Носаев был уже женат, а Василия и двоих маленьких, взял к себе дядя – Жапкин Федор Яковлевич. Когда Василию исполнилось 18 лет, его посватали за нашу маму Коновалову Пелагею Трифоновну в зятья, в хутор Филин, т.е. взяли в семью невесты.
 
Как я уже упоминала, пока мы были совсем маленькие, отец был в армии, там выучился грамоте. Когда вернулся, уже шла коллективизация. Его взяли работать в правление колхоза и послали учиться на агронома. Он выучился и обслуживал свой и соседние колхозы, работал разъездным агрономом. У него была лошадка и повозка на двух колесах. Мама работала в колхозе.
 
Когда бабушка с дедушкой и младшей дочерью Ириной уехали в станицу Апшеронскую,
мы продолжали жить в нашем хуторе Филин. Жизнь была трудная. В доме были обеденный стол и лавка. Еще одна лавка стояла у печки. Ее называли судная лавка: на нее ставили посуду. В горнице тоже была лавка со спинкой, по-казачьи говорили – с грядушкой. Кровати были деревянные, но не такие, как сейчас. Грядушки и основа, на которую клали доски, а на доски – постель. Мы, дети, зимой спали на печке, а летом на полу, на дерюжках. Мама стала болеть все чаще, у нее было слабое сердце. Мы росли дружными и помогали ей во всем. Поливали огород у реки. Купались много. Река была чистая, песочек, как просеянный. Рвали траву для теленка, заготавливали дрова, собирали щавель, дикий лук, ягоды для всей семьи. Папа наш любил музыку. Пете он купил мандолину, Ефимии – гитару. Брат хорошо играл, подбирал песни на слух. У сестры был красивый голос. Вот мы выйдем всей семьей, сидим на скамейке у дома, соседи подойдут. Поем, играем, и нам  весело. Отец днями пропадал на работе, а вечерами в клубе. Я помню, как он играл в спектакле «Медведь» главную роль. Мы, дети, гордились и тем, что папа агроном, и тем, что он артист.

В хуторе была школа, четыре класса. Когда пришла моя пора идти в пятый класс в Даниловскую среднюю школу, мне совсем нечего было надеть: заплатка на заплатке. Тогда все дети в хуторе одевались в перешитые, перелицованные родительские вещи. Многие  ребята после четырех классов шли работать в колхоз. С 11-12 лет начинали трудиться как взрослые. Пасли колхозный скот, работали на разных работах. Никто не спрашивал твои года. Пришел – работай. А наши родители очень хотели дать нам образование. Сестра закончила 7 классов и поступила в педучилище в Рудне, Петя после семилетки пошел в ФЗУ. Мама собирала меня в пятый класс. Так ей хотелось меня приодеть. Собрали мы с ней за лето яичек куриных. В Даниловке за них можно было купить ткань. Пошли пешком в Даниловку, ехать не на чем было: машин тогда не было в деревне, а лошадей уже мало было. Прошли путь километров двенадцать. По степи, по лесу шли, устали. А в магазине ткань только одной расцветки. Какими-то красными «лапастыми»  цветами. И краской сильно пахнет. Что делать? Купили. Мама сшила, и я пошла в новую школу в новом «лапастом» платье. Училась хорошо, любила читать стихи. В шестом классе должна была ехать на областную олимпиаду в Сталинград. Читать хотела стихи Н.А.Некрасова «Железная дорога». Кто знает, как сложилась бы моя судьба, если бы не война.

22 июня 1941 года было воскресенье, большой христианский праздник. Традиции встречи этого праздника в хуторе сохранились, несмотря на запреты. Наш хутор принарядился к этому дню. Хозяйки выбелили стены домов, украсили ворота красивыми веточками кустарника, который мы называли «красными сапожками». В домах на подоконники и пол насыпали пахучую травку – чебрец. Дети ходили в степь за корнями солодки, из которых  матери варили солодик – сладкий напиток, как лимонад. Весь хутор собирался на лужайке. Несмотря на нужду, каждый приносил что-нибудь к общему столу: сметанки, яиц, хлеба, бутылки с солодиком. Жарили яичницу на костре, на больших сковородах, ели, запивали солодиком. Пели, смеялись, день был чудесный, было весело. Молодежь и дети в своей компании, взрослые – на полянке, рядом. И вдруг, в разгар веселья, прискакал на коне верховой из Даниловки и сказал, что началась война с Германией. Так кончилось мое детство.

Отца дома не было. После службы в Красной армии наш он имел звание старшины, его каждый год вызывали на переподготовку.  В мае 1941 года отца опять вызвали, а в июне началась война. Мы его на фронт не провожали, он сразу оказался на войне.
Хутор и до войны жил трудно. В войну стало еще тяжелее.  Все от мала до велика работали от восхода до заката. Как только выжили?  Видно, Богу так было угодно. Ели съедобную травку, желуди, речных обитателей. При этом налоги государству платили исправно. У кого еще оставались коровы, сдавали в год 10 килограммов топленого масла, оставляя детей без молока. Овечью шерсть должны были сдавать все, есть овцы во дворе или нет. Покупали и сдавали. Картошки сдавали по 100кг со двора. Кроме этого платили денежный налог и в обязательном порядке подписывались на государственный займ.  О том, чтобы не сдать налоги, не могло быть и речи. Война. Работали в колхозе и на своем огороде. В колхозе работали за трудодни, бесплатно. Продавали выращенное, чтобы заплатить денежный налог и купить недостающие вещи или продукты для оплаты натурального налога. Приезжала комиссия и все собирала. Крестьянкам, не осилившим налоговое бремя, грозила  тюрьма. Тюрем в районе было много. Одна из тюрем была совсем близко, в хуторе Каменный.  Узники, как и в Сибири, валили лес. Тогда его еще было много по берегам реки и в степи.

Как вынесли это на своих плечах женщины, проводившие на фронт мужей, братьев, сыновей?  Памятник бы поставить этим женщинам в каждой российской деревне.
Мама болела. В 1941 году мне было почти 14. Бригадир сказал: «Ты, Катюша, девочка рослая, сильная. Поедешь учиться водить трактор». Я и поехала в станицу вместе с ребятами и девчонками постарше.  Нам показали, что и как надо делать. С самого начала и до конца войны мы работали в степи на тракторах СТЗ. Сиденье у этого трактора было железное, Сидишь на нем высоко, открыта всем ветрам, снегам и дождям, потому что ни крыши, ни дверей у него не было. Домой нас не отпускали, чтобы мы на работу не опоздали. Опоздаешь, в тюрьму посадят, кто будет тогда работать на твоем тракторе.
 
Мою подружку, Веру Кузнецову, которая была старше меня только на два года,  посадили на полгода за двадцать минут опоздания на работу. На наших тракторах взрослому мужчине работать было трудно, а мы были дети. Плакали, страдали от голода и холода, а хлеб фронту давали. Было очень тяжело и очень страшно, но мы так хотели, так ждали нашу Победу. Денег нам за работу не платили. Говорили, что начисляют трудодни. Иногда приезжал уполномоченный из МТС, привозил ведомости, в которых мы расписывались. Взрослые говорили, что мы подписываемся на государственный займ.  Летом все трактористы жили  в бытовке (будке), а зимой в избушке-времянке. Жили все вместе, ребята и девчонки. Ребята нас не обижали, относились с уважением и заботой. Колхоз кормил нас один раз в день, в обед. На каждого работника выделялось 200 грамм какого-нибудь зерна (пшена или дробленой пшеницы) в день. Повариха (кашеварка) варила из него похлебку на воде, добавляя только соль. Утром та же кашеварка заезжала к нашим родным. Они передавали нам, кто картошку, кто оладушки из желудей или лебеды. Это был запас продуктов на  завтрак и ужин. До сих пор помню  Гордиенко Сашу (Александра Ивановича), мальчика, который был на год младше меня. В войну он оставался один у матери, все, кто постарше, были на войне. У них была хорошая корова. Мать передавала ему сметану. Эту сметану он отдавал в общий котел. Повариха добавляла ее в похлебку. Какой вкусной становилась похлебка!  Теперь уж его нет на этом свете. Дай ему, Господи, царство Небесное! Сколько жизней спас этот мальчик? Один Бог знает. Тяжелый труд с раннего детства не ожесточал наши сердца. Мы все делились друг с другом всем, что у нас было: кусочком пресной лепешки, вареной картошки, квашеной капустки. Сестра Сима работала в правлении колхоза и тоже не получала никаких денег всю войну. Так же, как и я, расписывалась в ведомостях на займ.
Потом, в мирное время, когда пришла моя пора оформлять пенсию, в станице Островской нашлись документы о том, что я работала в колхозе то ли с 1943, то ли с 1944 года. Документов, что, на самом деле, я работала с 1941 года, с 13 лет, чиновники нигде не нашли. Эти годы не вошли в мой трудовой стаж. Сказано, что за год я зарабатывала около ста трудодней в год. Для сестры Симы я тоже взяла справку о ее трудовом стаже в военные годы. Ее стаж подтвердили полностью. А я просто подарила своей стране два года своей жизни. Самых трудных года, самых голодных и холодных.

Эти годы я как будто и в самом деле не жила. На жаре и на холоде, под ливнями, в пыли и грязи, я работала для Победы изо всех своих детских сил. Взрослые люди, которые должны были учитывать наш труд, даже не сохранили соответствующие документы.Была война, тогда никто из нас и не думал об этом. Но мои сверстники,  работавшие для нашей общей  Победы,  имеют право считать себя полноправными участниками нашей Великой Отечественной войны.
Вскоре после начала войны отца ранили в руку, а после госпиталя (он лечился в Орджоникидзе), его отпустили долечиваться домой. В это время враг подходил к Сталинграду, и его вновь забрали, на нестроевую службу. В январе 1943 года  (8 января) пошел на войну и брат Петр, ему было только 17 лет. Маме стало хуже.
Зимой через хутор шли наши войска к Сталинграду. Без валенок, в ботинках и обмотках,  солдаты в наших глубоких снегах отмораживали ноги. Просили хоть какие-нибудь валеночки и люди отдавали последние. В нашем доме остановился на постой военный врач. Осмотрел маму и сказал, что если найти лекарство по рецепту, который он нам оставит, маме будет легче. Сестра моя Сима поехала в аптеку в Даниловку, металась в поисках по всему району, но лекарства этого не нашла.
Про Петра говорили, что он будет  учиться на связиста в Пензенской области, кажется, в городе Кузнецке. Но в Кузнецке в войну не было никаких военных учебных заведений: там просто формировались части. Было очень трудно, очень голодно. Жили они в землянках и рвались на фронт.
 
Отец под Сталинградом попал в окружение и сражался в тылу, выходил из окружения. Восемь месяцев от него не было никаких известий. Мама тяжело болела, ей становилось все хуже.  Она умерла 26 мая 1943 года. Мне об этом не сказали, просто велели идти с поля домой. Я бежала бегом всю дорогу, думала, что отец или брат приехали. Увидела гроб и упала. Люди испугались, долго отливали меня водой прямо из колодца. Как маму хоронили – не помню. Болела долго. Петру в часть дали телеграмму, его отпустили похоронить мать, но у него, как у Алеши Скворцова, весь отпуск ушел на дорогу. Без него схоронили. Побыл он с нами немного. Сидели они с Симой у кровати, на которой я лежала и плакали.  Петя уехал. Остались мы вдвоем с сестрой Ефимией. Жив ли папа, мы не знали.
 
Когда Петя добрался до части, она уже была на фронте. Догнал свою часть, и вскоре был убит. Его товарищ написал нам, что это было, видимо, прямое попадание снаряда, когда Петя восстанавливал связь. Высотка много раз переходила от наших к немцам и снова к нашим. Его тело товарищ не нашел, хоть и осмотрел всех убитых. Было это в период Курской битвы, где-то в районе  Прохоровки.  Извещения о его смерти не было. Никакого извещения не было. Товарищ, который обещал рассказать подробности о его гибели, с войны не вернулся, погиб в январе 1945 года где-то в Таллине. В письме писал, что служит на орудии, которое называется так, как зовут младшую Петину сестру. И сейчас мы нигде не можем найти информацию о военной судьбе моего брата, Носаева Петра Васильевича: его нет в Книге Памяти, в списках погибших. Отец наш, Василий Иванович, вернулся с войны в августе 1945 года. Умер он 15 мая 1980 года,  похоронен в хуторе Каменный, Волгоградской области. А от маминой могилки за войну ничего не осталось. И дом наш не сохранился. На его месте расцветают по весне кусты сирени. 

Записано в 2010 году.