С. П. Шевырёв. История Древне-Еврейской Поэзии

От публикаторов:

     В своем основательном труде "История Поэзии" профессор Московского Университета Степан Петрович Шевырёв (1806 - 1864) ряд чтений посвятил рассмотрению древнееврейской поэзии, при этом он опирался прежде всего на священные Библейские книги, где запечатлены скорбные и жизнестойкие пути Богоизбранного народа, с указанием источников его силы, а они - в соблюдении верности заветам неизреченного и единого Бога. Так продержалось много веков, несмотря на тяжесть пленения, Египетского и Вавилонского, потому что водителями народа на этих путях были Пророки. Они яростно обличали многобожие, идолопоклонство и стремление к праздности, особенно проявленные в Новозаветное время.
     Содержательные чтения С.П. Шевырёва из истории древнееврейской поэзии и теперь воспринимаются свежо, поучительно и с пользой.

     Текст подготовлен к переизданию М.А. Бирюковой.



Степан Петрович ШЕВЫРЁВ (1806 - 1864)

Чтения №№ 7, 8, 9, 10 и 11 из 1-го Тома "ИСТОРИИ ПОЭЗИИ"


ЧТЕНИЕ СЕДЬМОЕ


Значение Еврейской поэзии в Истории поэзии всемiрной. – Отношение ее к мiру Христианскому. – Отношение к нашей Словесности. – Основание религии Еврейской: мысль об едином Боге. – История Евреев, около этой мысли. – Земное звание Евреев. – Религиозное их воззрение на мiр. – Главный характер поэзии Еврейской: стремление выразить бесконечного Бога.

 
От чувственной, роскошной, сладострастной Поэзии Индии мы перейдем теперь в мiр совершенно новый, в мiр чистый, возвышенный, в мiр поэзии Божества. Я напрасно сказал: перейдем. Мы должны внезапным усилием духа перелететь от земли в небо. Удалим же все прошлые впечатления, которые, может быть, еще свежи на нашей душе, впечатления от этого мiра, смешанного из духовности и чувственности, молитвы и вожделения, набожности и сладострастия, куда нас завлекла поэзия Индии; очистим себя от этих впечатлений; просветлим все наши мысли; упраздним нашу душу от всякого земного чувства; сделаем из нее пустыню, где умолкнул бы всякий звук земной. Тогда только может заговорить в нашей душе понятным для нее языком та поэзия, к изучению которой я вас теперь призываю, та поэзия, которая ведет свое начало от Бога истинного и единого.
Все лиры древней Азии, сей колыбели религий, звучали преимущественно религиозным напевом. Но никакая лира востока не издавала таких возвышенных песнопений, как лира Еврейская; никакая лира не заслужила по преимуществу названия священной лиры. Это потому, что религия, которой сия поэзия посвящала свои песни, была единою истинною религиею древнего мipa, пророчеством о той религии, которой ждали избранные люди.
Если бы мы представили себе, что все народы мiра совершают торжественное шествие перед взором Бога, все народы - в звании поэтов, всякий с своею лирою, всякий с своими собственными песнями, вызванными им из земной его жизни посредством творческой силы духа; - если бы мы представили себе такую поэтическую процессию народов, в которой вся поэзия человечества сливалась бы в один общий хор, впереди пошли бы лиры религиозного востока; но впереди их всех какая бы лира блеснула струнами, ослепляющими неземным светом, звучащими неземным звуком? Какую бы лиру сам Бог-судия принял и благословил? - Лиру Еврейскую, потому что она есть любимая лира Бога, потому что персты Его сами благоволили касаться ее струн, потому что в этих струнах веял сам дух Божий.
Эта лира предзвучит лире всего человечества - и в ней человеческие звуки сливаются с глаголами Божиими. Если бы даже История, в потьмах своих первых времен, запутав имена, числа и годы, осмеливалась оспоривать у этой поэзии ее первобытную давность, ее право на старшинство, - если бы неутомимая ученость, проникнув в смысл самых древнейших письмен человечества, открыла что-нибудь древнейшее в Поэзии, чем Божественная лира Евреев, то и тогда бы наше духовное чувство, это вещее, пророческое чувство нашей души, которому равно доступны и мрак будущего и мрак прошедшего, осмелилось бы войти в состязание с изыскательною Историею и, гордое своим собственным убеждением, отвергло бы ее доводы. Если бы кто-то предположил, что эта поэзия, это слово Божие и человеческое вместе позднее получило изъявление наружное, как словесное, изустное в народе, так потом и письменное: то мы будем утверждать, что и прежде она жила в самых первых семьях человечества; она жила в предании; она носилась предчувствием над колыбелью человеческою; она слышалась в первых поэтических звуках речи Адамовой. Вы помните, что великий богодухновенный бытописатель говорит о первоначальном состоянии хаоса, как дух Божий носился верху воды над мiром несотворенным? Так лира Еврейская, как этот дух Божий, носится над хаосом мiротворения поэтического и, как он, своими крылами навевает плодотворную жизнь на поэзию всего человечества.
Божественные звуки этой лиры были затеряны в чувственном мipe древности. Постигнуть их высокий смысл назначено было обновленному мiру Европы, мiру Христианскому. В сей поэзии заключается чистый источник поэзии Христианской. Вот то близкое и непосредственное отношение, которое имеет она к собственному предмету наших занятий, и которое заставляет меня остановиться на ней долее. - Первые певцы всех народов Христианской Европы, с благоговением поступая к этой Божественной лире, внимали ее звукам, одушевлялись ими и на лад ее струн настроивали свои собственные. Но эта лира находила отголосок не только в языках образованных: - она его находила в языках самых диких, самых скудных. И везде совершала она то же чудо, которое Бог совершил в первый раз на народе Израильском, внушив простым пастырям верховные песни премудрости Божией. Всюду, где раздавались звуки этой лиры, почти немые до того племена вдруг говорили, нашли слово для мыслей самых возвышенных; младенческие языки каким-то чудом получили крепость, силу, точность, блеск, - и нескладное лепетание этих языков превратилось мгновенно в высокие песнопения о Боге. От этой лиры зачали бытие свое литературы знаменитых народов и тем свидетельствовали ее Божественное происхождение. Одним из таких чудес ее была наша Словесность коренная, Словенская. Мы можем гордиться тем, что на первых произведениях нашего древнего слова знаменуется перст Божий; что наша песнь и наше слово пошли от песни и слова Божия. Это постигали духом первые создатели нашего собственно Русского слова: Ломоносов и Державин внимали высокой лире, которой наше слово обязано своим происхождением, и первые, сильные звуки Русской поэзии гремят в Псалмах и преложениях из Иова, в этом гласе Бога, говорящего из тучи. Как велика и достойна Ломоносова сия отважная мысль - осмелиться вложить лепет языка-младенца в уста Богу, гремящему из тучи, и этот лепет внезапно превратить в гром говорящий! Такими подвигами только создается поэзия народов, призванных к великому. Но это было лишь одно продолжение того чуда, которое впервые совершила над нашим языком Еврейская лира. Решительно можно сказать, что ни на каком другом языке, самом образованном, цветущем богатыми произведениями, не нашла она такого величавого отголоска своих песнопений, как на нашем диком. В этом суждении моем нет пристрастия национального; читайте Библию Латинскую, Французскую, Английскую, Италиянскую: то ли выражение величавой простоты найдете вы, как читая ее на языке Словенском? - Нет, здесь нет пристрастия, тем более, что этому явлению есть очевидная причина, в которой однако участвует и чудо Божие. Искренние, Богодухновенные сказания народа простого, смиренного, пастушеского, каким был народ Израильский, как мы увидим после, по своей простоте, искренности, находили гораздо более сочувствия в наречиях свежих, еще не тронутых, еще не хитрых, не лукавых, одним словом, в лепете младенчествующих народов, чем в языке блистательном, украшенном всею роскошью древнего искусства, развившем все роды красноречия и поэзии, утончившем выражение до крайности, каким был язык Латинский, или в тех языках, которые происходили от него и получили в наследие развалины этой роскоши. Кроме искусственности, Латинский язык носил всюду, на всех словах своих, печать язычества, совершенно чуждую тому слову, которое было искони словом Бога чистого и единого. Вот где причина явлению удивительному, но в нем, как я сказал, есть и чудо Божие: Бог всегда любит говорить простыми устами. Слово Его всем должно быть понятно; потому-то, может быть, и избирает Он слово низшего, слово меньшего, слово самого, кажется, малосмысленного из людей, но чудом Своей Божественной мысли так говорит на нем, что и мудрые недоумевают перед младенческим лепетом, в котором благоволит вещать мысль Его.
Предание говорит нам, что первые слова, писанные на языке Словенском двумя братьями первоучителями, были первые слова Святого Благовестителя Иоанна: В начале бе Слово и Слово бе к Богу и Бог бе Слово. Вот первый памятник нашей Словесности, с такою величавою простотою выражающий высочайшую мысль Евангелиста-Богослова. Предание говорит также, что когда переведена была первая глава этого Благовестия, - то «Царь Византии и Патриарх и весь Собор с радостию прославили о том Бога». Под каким дивным знамением родилось наше слово! - и этим оно обязано было религии. Когда же трудолюбивые братья совершили подвиг, когда Божие Слово пересказано было ими на языке Словенском, и, по выражению Летописца, «Словене рады быша, яко слышаша величие Божие своим языком», тогда многие Ученые Запада стали хулить Словенские книги; говорили даже, что Словенскому народу недостоит иметь своих азбуков; что только Евреи, Греки и Латины могут иметь азбуку и право передавать Слово Божие, потому что только на этих языках написано было на кресте Христово имя; - но и тогда, в IX веке, мудрый Папа вступился за право языка Словенского и, не согласуясь в этом случае с исключительным духом Западной Церкви, отвечал глубокомысленно: «Да вси возглаголют язык величия Божия!».
Я немного увлекся посторонним предметом, однако не столько посторонним, как с первого взгляда кажется. Кроме того, что этот предмет близок нашему сердцу, и что о нем всегда невольно разговоришься подробнее, - я хотел намекнуть вам на то особенное отношение, какое Библейская Словесность и особенно поэзия имеют к нашей Словесности и поэзии, и тем завлечь к изучению ее не одно ваше общее сочувствие, которое вы должны питать к ней на ряду со всеми образованными, но и ваше сочувствие национальное. При том же, это сочувствие завлекается само собою, невольно, потому что мы, к счастию, можем изучать красоты Еврейской Поэзии на нашем собственном языке, тогда как для изучения Истории поэзии других народов Востока мы должны прибегать к переводам на языках иностранных.
Начиная беседовать с вами о Востоке, я упомянул о двух совершенно противоположных религиях, которые с самых темных, с самых первобытных времен человечества, печатлеют два резко отдельные, два яркие следа, или лучше две разные струи, никак не сливающиеся на потоке жизни восточных народов. Одни народы ищут Бога в Его творении, поклоняются светилам небес, огню и другим стихиям, унижают свое человечество, обожая даже животных; одним словом, боготворят мiр материальный, собирают Бога всюду и не могут собрать его, или лучше, теряют во множестве богов высокую мысль о Нем и нераздельном с Ним единстве Его. Таковы народы Вавилона, Финикии, Персии, Индии. - Другие же народы, а именно Семитические, как напр. Евреи и Арабы, от них же происходящие, внутренним духом постигают Бога единого, вечного, и посредством предания постоянно сохраняют это истинное понятие о Боге, на коем зиждется все устройство мipa и человечества.
Преимущественно перед другими народами Азии Евреи суть представители этого чистого понятия об едином Боге. Высочайшая эта мысль, мысль об едином Боге, спасительная для всего человечества, основная мысль всякой чистой нравственности, зародыш всякой гармонии, всякого устройства в мipe человеческом, была воспитана в мирных кущах народа Израильского, была средоточием всей его жизни. С сею мыслию связана вся История Евреев; на ней основано было их единство, как народа, их политическое могущество. В этой мысли заключалось и богатство, и крепость, и слава этого народа-пастыря.
Трудно в Истории всякого народа, даже отжившего, заключившего полный круг своей жизни, - трудно бывает найти единство, идею, которую он развивал в человечестве; трудно подвести все его дела, все события его перепутанной жизни под одну точку зрения. Но эта трудная задача весьма легко разрешается в Истории Еврейского народа: ибо вся она есть История мысли о Боге едином и истинном в древнем человечестве.
С первых страниц вы видите в ней, каким образом сей Бог сказывается Сам первым человекам в раю; как Он милостиво продолжает эту беседу и с человеком изгнанным; как Он участвует в жизни первых семей человеческих; из рода в род ведет свою беседу с Патриархами, с первыми родоначальниками человечества, до самого праотца Израильского народа; как Он является Аврааму в видениях; избирает его в родоначальники того народа, которому назначено было сохранять в людях предание о Боге истинном, быть жрецом Бога единого; как Бог искушает своего избранника; требует у него единородного сына на всесожжение – и сей готов принести его. В сем-то подвиге Авраама, благословенного Богом в праотцы народу Израильскому, зачинается великая мысль сего народа, мысль, утвердившая бытие его: ибо после этого подвига Господь говорит Аврааму: «Ты не пощадил сына твоего возлюбленного для Меня; воистину благословя благословлю тя, умножая умножу семя твое, как звезды небесные, как песок при море, и семя твое наследит грады супостатов, и благословятся о семени твоем все языки земные». - Древние Римляне приносили детей своих на жертву отечеству; но здесь мысль и жертва выше; там все - отечеству, здесь все - Богу! - Этот подвиг Авраамов был семенем жизни благословенного Израильского народа и прообразовал собою искупление человечества.
Беседа Бога с избранным Его племенем продолжается в поколении Авраамовом. Наконец, семейство разродилось в целый народ, - и этот народ, занесенный голодом в Египет, голодом вынужденный продать свою свободу царю Египетскому, бедствует в его работе. Но Бог готовит соорудителя этому расточенному, этому мертвому народу. - Когда избранник Бога, приняв Его повеление поведать о Нем своему народу, вопрошает Всемогущего: как же назовет он Бога Израильскому народу? - Господь отвечает: «Аз есмь СЫЙ: тако речеши сыном Израилевым: СЫЙ посла мя к вам». (Исхода гл. 3, ст. 14). - Какое чистое, ясное и вместе отвлеченное, глубокое понятие об этом живом Боге! Не заключается ли здесь начало мысли о безусловности Бога, Который есть, потому что Он есть? К этой мысли стремились бесконечными путями, бесконечными лабиринтами величайшие философы мipa, и нашли ее в мертвом абсолюте, в безусловном начале, в этом скелете мысли, на коем зиждется философия XIX века; а она еще за 3300 слишком лет до нас сказалась с такою простотою, ясностию и жизнию, - сказалась кому же? - смиренному пастырю овец Иофоровых. Но эта мысль открывалась людям еще и прежде, по свидетельству Самого Бога: далее говорит Господь Моисею: «Тако речеши сыном Израилевым: Господь Бог отец наших, Бог Авраамов, и Бог Исааков, и Бог Иаковль посла мя к вам: сие мое есть имя вечное, и память родов родом». (Исхода гл. 3, ст. 15). - Так этот Бог СЫЙ есть вместе Бог предания, которое по завещанию переходило от человека к человеку, от Адама, Ноя дошло до Авраама и через них распространилось в одном народе, а через него - и в человечестве. Так, по свидетельству Самого Бога, История народа Израильского есть История Бога единого и истинного в человечестве.
Народ, избранный на высокое служение Богу, стонет в работе Египетской и забыл о своем назначении. Моисей пробуждает в нем память предания отцев его, мысль их о Боге сущем и призывает народ на служение сему Богу. Племя разрозненное, расточенное по работам, в миг сочеталось в крепкую массу народа; это племя, умерщвленное рабством Египетским, ожило, когда великий законодатель и пастырь внушил ему высокую мысль о Боге отцев его, когда он позвал его на служение сему Богу. Возбудив это желание в народе, Моисей просит Фараона отпустить народ Израильский: «Да пожрем в пустыне Господу Богу нашему». Фараон упрекает в праздности сей народ, просящийся для жертвы Богу: «Праздни, праздни есте: сего ради глаголете: да идем, пожрем Богу нашему». (Исхода гл. 5, ст. 17). - Фараон не понимал этого высокого служения Богу: он ценил выше свою работу египетскую. Борьба Израильтян с Фараоном есть борьба мысли, угодной Богу, с работою физическою, борьба духа с плотью, теплой небесной веры с холодною земною жизнию. Народ, осененный свыше в лице Моисея, почувствовал свое назначение - служить Богу, и не хочет работы египетской, хочет от возделанных нив, от плодоносных полей Нила, от египетского обилия и роскоши, из городов удобных, спокойных, великолепно-украшенных, хочет к своим стадам, в свою любезную, невозделанную, дикую пустыню, да принесет в ней свободную свою жертву Богу, да соорудит в ней храм Богу отцев своих.
Первое сооружение этого храма есть кочевая Скиния Свидения, осененная во дню облаком Господним и в ночи огнем, путеводным для народа Израильского во время всех его странствий по пустыне. Народ соорудил сию Скинию, лишь только собрался во едино, образовался народом, - и эта Скиния была средоточием всех его действий, знаменем его соединения. Окончательное сооружение этого храма Господу есть великолепный храм Соломонов, созданный во время самое блистательное славы Иерусалима. Так, если мы взглянем на Историю Еврейскую со стороны художественно-религиозной, - она предстанет нам, как История сооружения храма Богу единому и истинному, этого храма, который начался от простого, разбивного шатра, покрытого овечьими кожами, и заключился великолепными зданием, где Царь-художник не пощадил злата и меди на сооружение дома Господня.
Но будем следить далее Историю этой высочайшей мысли о едином Боге в Истории народа Израильского. Когда великий законодатель вызвал народ в пустыню, когда он взошел на гору Синай, на которой должен был принять закон для народа, то первый голос Бога к Моисею с этой горы был: «Будете ми людие избраннии от всех язык: моя бо есть вся земля, вы же будете ми царское священие и язык свят» (Исхода гл. 19, ст. 5, 6). - Так народ Израильский, по избранию самого Бога, был жрецом Его за все человечество.
Первая заповедь, сказанная Израилю от Синая, есть: «Аз есмь Господь Бог твой изведый тя от земли Египетския, от дому работы, да не будут тебе бози инии, разве Мене». Вторая заповедь: «Не сотвори себе кумира, ни всякого подобия, елика на небеси горе, и елика на земли низу, и елика в водах под землею: да не поклонишися им, ни послужиши ими: Аз бо есмь Господь Бог твой». (Исхода гл. 20, ст. 2 - 5). Далее запрещено даже поминать имена иных богов: «Ниже да слышатся изо уст ваших» (гл. 23, ст. 13). - Таким образом, первою заповедью утверждается положительно единство Бога; второю заповедью уничтожается идолопоклонство (Фетишество Финикийское), поклонение звездам (Персидское), поклонение животным земным и водным (Египетское); отвергаются все ложные Азиатские веры, и утверждается истинная вера в единого Бога.
Всю жизнь свою посвятил великий законодатель на то, чтобы сохранять в народе Израильском эту мысль об едином Боге. Непрерывно беседовал он о том с Самим Богом. - Во всех законах, изреченных Господом через Моисея, видна эта мысль. Бог требует, чтобы народ Израильский, во всяком земном своем занятии помнил Его. «Первенцы от сынов животных твоих да даси Мне. (Исхода гл. 22, ст. 30). Начатки первых жит земли твоея да внесеши в дом Господа твоего (гл. 23, ст. 19). Седьмое лето жатвы и винограда отдай Богу, т.е. убогим, нищим и зверям сельным» (гл. 23, ст. 11). - Так все и от всего - Богу. Непрерывно, в течение всей жизни законодателя, Бог устами его повторяет народу Израильскому: «Не поклоняйтеся богом иным, ибо Господь Бог ревниво имя, Бог ревнив есть». - Так этот истинный, единый Бог любит Свой народ и ревнует его к богам иных народов.
Трудно было удерживать эту чистую, мысленную веру в Бога отвлеченного, незримого, которого и Моисей не мог видеть в лице, - трудно было удерживать ее в плотском, земном народе, всегда готовом прилепиться к веществу, поклоняться кумиру видимому. Законодатель чувствовал эту трудность; он страшился особенно идолопоклонства. «Не сотворите себе образов рукотворенных (говорит Бог устами Моисея), ниже изваянных, ниже столпа поставите себе, ниже камене поставите в земли вашей в знамение, во еже поклонятися ему: Аз есмь Господь Бог ваш». - Вот почему, скажу вам мимоходом, искусство ваятельное не могло процветать у Евреев; вот почему самая поэзия не допускала никаких чувственных воплощений Бога, а одни только символы его власти и свойств, как мы после увидим.
Когда наступило время смерти великого законодателя, когда почувствовал он, что должен, по призванию Бога, покинуть народ свой, - какая мысль занимает его в последнюю минуту; о чем заботится он; о чем голосом умирающего говорит собравшимся сонмам Израильского народа? о чем последняя земная скорбь его? Не о том, что он не узрит земли обетованной; - нет, его тревожит мысль всей его жизни. Он убеждает Израильтян не изменять Богу единому своему, Богу отцев их; не служить богам языческим. Вот последний его завет народу. - «Вы видели, - говорит он, - и в Египетской земле и у других народов, через которых проходили, мерзости их, и кумиры их, древо и камение, сребро и злато». Он говорит от имени Бога: «Избирайте: благословение или проклятие, живот или смерть, благо или зло. - Люби Господа Бога твоего от всего сердца твоего, от всея души твоея, и ты будешь жив и благословен. - Будь ты расточен по земле от края небес до другого края, - и тогда Господь соберет тебя этою сильною любовию к Нему». Вот в чем заключал законодатель основу единства в народе Израильском. – «Если же измените вы Богу, - продолжает он, - и послужите иным богам, то нет казни, какую бы не послал на вас Бог, и спросят другие народы: за что казнится народ сей? - и скажут им в ответ: за то, что он оставил завет Господа Бога отцев своих и послужил иным богам».
Кроме сего завета, Моисей, предчувствовавший горькую истину, что народ изменит своему Богу, завещал ему песню на тот же предмет, песню соединения народа Израильского. Она сделалась песнею народною, песнею завета Господня и Моисеева. В ней содержатся укоры народу Израильскому и напоминание всех благодеяний Божиих во время странствия по пустыне. В ней сказано: «Господь един вождаше их и не бе с ними бог чужд». Особенно выражается в этой песне ревность Бога Израильского. Особенно замечателен в ней дух Израильтян, кои гнушались других народов. Законодатели с великою мыслию старались уединить их, оградить от постороннего влияния, сделать необщительными. «У народов чуждых, - говорится в этой песне, - виноград от виноградов Содомских; розга их от Гоморры; гроздь их - гроздь желчи, гроздь горести их; ярость змиев - вино их и ярость аспидов неисцельна». (Второзак. гл. 32, ст. 32, 33). Так все дары земли у иноплеменных народов прокляты, отравлены, смертельны; в народе же Израильском все эти дары природы благословлены Богом. Вы видите великую мысль законодателя отчуждить народ Израильский от других народов. Но с какою же целию? - Все с тою же, чтобы посредством этой необщительности, этого отвержения от других народов, сохранить в Израильтянах веру во единого Бога.
Когда умирал наследник Моисея, приведший народ Израильский в обетованную землю, такой же завет оставил он ему; - так же несколько раз повторяет он: «Отвергните боги чуждые. Если же вы измените Богу своему, и прилепитесь к народам языческим, и смешаетесь с ними, - тогда Господь и не помыслит истреблять этих народов: они будут вам в сети и в соблазн, и в гвоздия в пятах ваших, и в стрелы в очах ваших, до тех пор, пока вы все не погибнете на этой благой земле, которую дал вам Господь Бог ваш». –
Все войны и победы совершались именем Бога Израильского. Руки, воздетые к небу Пророком, были знамением победы. От неба эти руки брали силу для народа, когда он воевал за землю, ему обещанную. Смотря на эти воздетые руки, он воспламенялся мужеством: оне опускались - и терялась небесная сила.
Когда народ стал отклоняться от истинного Бога, он попадал в плен царей иноземных; но и тогда Бог посылал ему Судей-Пророков, которые спасали народ от плена и поддерживали веру истинную.
Когда народ, увлеченный примером своих соседей, не пожелал Царя-Бога, а пожелал иметь царей земных, - и тогда Бог посылал Пророков, «и глагола Господь рукою рабов своих Пророков», которые были стражами закона Господня, проповедниками Его в народе и царях, и поддерживали единство Бога и тем единство народа. Пророки гремели против идолов, против капищей, когда идолопоклонство сильно овладело народом Израильским, когда в самый храм истинного Бога внесены были кумиры Ваала. - Во время пленения были также мужи благочестивые, которые не мешались с народом иноплеменным, чуждались его сообщества, и сохраняли свою веру. Таков был Товит. Эздра, по повелению Артаксеркса Лонгимана, выводя народ Еврейский из Вавилона,  приказал мужьям оставлять жен иноплеменных.
Но народ Израильский, наконец, вовсе забыл имя Бога единого, потерял эту мысль, спасавшую его от всех бедствий, выкинул из памяти заветную песнь Моисееву, не понял пророчественного значения своей веры, предвещавшей человечеству Откровение Ново-Заветное, - и тогда Бог расточил его и уже не собрал, ибо звуки песни его соединения были им уже потеряны, и мысль высокая всей его жизни, мысль о едином Боге, возрожденная в новой Религии, сделалась достоянием иных народов.
Так вы видите, что ни одна История не имеет такого глубокого значения, такого единства, как История народа Израильского. Она есть непрерывная беседа Бога с человечеством в лице Еврейского народа. Потому-то сия История, преимущественно перед всеми, заслужила достойно высокое имя слова Божия: таково значение всей Истории рода человеческого, но преимущественно - Истории Еврейского народа.
Какое же было земное звание этого народа, который был исключительно призван на служение Богу истинному в древнем мiре человечества? Какой был его земный характер? Что было его земным занятием? Мы знаем, что Ассирияне первоначально были народ-звероловец, Финикияне - торговцы, Египтяне - земледельцы; Еврейский же народ был народ пастушеский. Он имел этот характер, когда еще заключался в одной малочисленной семье Иакова: дети Иакова пасли стада. Он остался верен этому характеру и после, когда разросся из семьи в народ великий, когда образовал царство блистательное и победоносное. Вожди Израиля, пришед в землю к Фараону с своими стадами, на вопрос его: что ваше дело есть? отвечали: мужие скотопитатели есмы, и мы и отцы наши. Замечательно, что Египтяне не могли есть вместе с Евреями, чуждались их, мерзили ими, потому что не могли терпеть народа пастушеского (мерзость бо есть Египтяном всяк пастух овчий).
Это пастушеское происхождение Израильского народа положило свою печать на первых законах его о собственности, которые касаются более стад. Десятая заповедь, относящаяся к обеспечению чужого, говорит преимущественно о стадах: ни вола его, ни осла его, ни всякого скота его. – На сооружение Скинии Свидения употреблены кожи овнии, червлени и кожи синии: народ-пастырь дарами стад своих украшает свой подвижный храм в пустыне. - Земля обетованная кипит млеком и медом, - т.е. она богата стадами и пчелами. Тучные кравы орошают злак полей обильным млеком своим: вот богатство страны обетованной, страны счастия. Наконец, высший царь, при котором процвело царство Израильское, при котором Израиль одолел врагов своих, царь отец премудрого зиждителя храма, Давид, вышел из того же звания, из какого и весь народ Израильский - из пастухов.
Египтяне пренебрегали народом-пастухом, но Бог не пренебрег им. «Егда разделяше Вышний языки, яко разсея сыны Адамовы, постави пределы языков по числу Ангел Божиих, и бысть часть Господня, людие его Иаков». - Бог возлюбил народ пастырей. Он еще издревле любил их. «Авель бе пастырь овец: Каин бе делаяй землю», - и Бог полюбил Авеля, и Авель стал любимым жрецом Господа. В самом деле, пастырь, с своими кочевыми стадами менее привязан к земле, чем пахарь. Пастырь свободнее, беспечнее; его быт независим; ему просторнее на земле, а потому и в душе его, может быть, более простору для молитвы, для бескорыстного служения Богу. Пастырь, при своих стадах, имеет более досуга созерцать небо и мыслить о Боге, - и не даром, в таких-то пастырских думах и созерцаниях истинный Бог являлся Моисею. Земледелец, напротив, вечно преклоняет глаза к земле - своей кормилице, пОтом орошает эту землю скупую, которая притягивает к себе его корыстную душу и порабощает ее. - Сия-то пастырская жизнь, исполненная отеческих преданий и дум божественных, заслужила народу Израильскому от Фараона насмешливое прозвище народа праздного, ленивого; но за то от Бога заслужила ему имя народа избранного и любимого.
Сии-то две стихии, а именно: вера в единого Бога, тесно связанная с чувством народного единства, и жизнь пастушеская, положили свою печать на поэзии Еврейского народа по тому непреложному закону, что поэзия всегда истекает из одного родника с жизнию. Обе эти стихии, как мы видели, не разнородны друг другу, а имеют близкое между собою сношение. К поэзии Еврейской, как и к народу Еврейскому, можно отнести эту простую заключительную песню царя псалмопевца: «Мал бех в братии моей, и юнший в дому отца моего: пасох овцы отца моего. Руце мои сотвористе орган, и персты мои составиша псалтирь. И кто возвестит Господеви моему? Сам Господь, Сам услышит. Сам посла Ангела Своего, и взят мя от овец отца моего, и помаза мя елеем помазания Своего. Братия мои добри и велицы: и не благоволи в них Господь. Изыдох в сретение иноплеменнику, и проклят мя идолы своими. Аз же, исторгнув меч от него, обезглавих его, и отъях поношение от сынов Израилевых». Я не знаю, право, ничего, что бы с такою полнотою и вместе с такою краткостию выражало всю жизнь и поэзию народа Израильского -, стихии, из которых оне вышли, отношения этого народа к другим народам, как все это выражает этот краткий псалом. - Но кто же мог лучше и вернее выразить все это, как не тот, кто был сам представителем Еврейской лиры, на гуслях коего созрели ее высокие песнопения, и кто сам, по примеру своего народа, вышел из пастырей и в своей жизни изображал вкратце всю великую жизнь народа Израильского?
Рассмотрим же теперь, какое религиозное воззрение на мiр проистекало из этого чистого понятия об едином Боге, и каким образом поэзия Еврейская одушевлялась этим воззрением, и отсюда выведем ее отличительный характер. - Чтобы постигнуть надлежащим образом чистое, отвлеченное понятие о едином Боге в отношении к мipy, существовавшее у Евреев, должно отличить его от подобного, но нечистого понятия у других народов Востока, а именно: у Персов и Индийцев.
Древнейшее поклонение Персов было поклонение звездам и огню, материальное обожание стихий. Но эта вера впоследствии была очищена Зороастром. Он признавал бога света, добра и правды, которому поклонялись последователи Зенд-а-весты; но вместе с этим богом он признавал другого бога, находящегося в беспрестанной борьбе с первым, бога тьмы и зла. Хотя законодатель Персии и пророчествовал, что начало доброе кончит победою над злым; но, несмотря на то, он признавал два начала с равными правами, два начала основные, следовательно, двух богов, а не одного. Евреи признавали также стихию зла; но подчиняли ее началу высшему, единосущному и благому. Это зло было только отпадение от Бога, злая самость, а не начало самобытное, от века сущее. Эти понятия мы видим в книге Иова, где диавол не смеет нарушить воли и власти Бога, а действует с Его соизволения. Так и История человечества у Евреев не есть борьба двух начал или двух царств: света и тьмы, Ормузда и Аримана, как она представлялась Персам. Нет, она есть непрерывно-гармонический глагол единодержавного Бога, глагол, с которым ничто не смеет быть в разнозвучии.
Индийцы признавали также единого Бога; но они не умели отвлекать мысли о Нем от мiра, Им сотворенного. Этот Бог разлит был для них всюду: Он жил в стихиях, в светилах небесных, во всех явлениях мiра. Этот бог единый рассыпался у них по творению, и потому Индийский монофеизм, как я вам уже говорил прежде, переходил в панфеизм. Индийцы не умели отвлечь идеи Бога, представить себе Его самосущное, безусловное бытие, отделенное от своего творения. Они не могли дойти до этого чистого, ясного и глубокого определения Бога: Аз есмь СЫЙ.
До этого-то понятия внушением Самого Бога достигли одни Евреи, - и в нем-то заключается существенное различие их понятия об едином Боге от подобного, но не чистого понятия у Индийцев. Из этой-то мысли о Боге самосущном, отделенном от Своего творения, проистекает все их воззрение на мiр и дух их поэзии, чуждый всякой чувственности.
Припомните первую главу Книги Бытия, богодухновенное и простое сказание о сотворения мipa. Каким образом творится этот мiр? Бог не делает никакого усилия для его создания, не претворяется в первоначальные стихии; не является под восмью образами, как Индийский Брама; нет, - Он сохраняет Свою самобытность, Свое величие и могущество. Он в покое Своей мощи говорит, - и целый мiр есть только произведение Его СлОва, есть это Слово, приявшее образ и плоть. Он, при всяком новом создании, как художник, отступает от Своего произведения и видит, как оно прекрасно, и любуется им, и, творя мiр, нисколько не мешается с этим вещественным мiром. Только при создании человека Бог действует уже не одним словом, но и Своим дыханием: потому один человек и божествен между тварями; потому, божественная душа есть исключительная собственность человека, по учению Ветхого и Нового Завета, тогда как у Индийцев человек разделяет с животными право свое на божественную душу.
Так, по учению Евреев вся вселенная с своими красотами есть только овеществленное слово Божие, и ни одно создание в ней не причастно существу Бога неприкосновенному, кроме человека. Таково религиозное воззрение Евреев на Историю сотворения мiра; таково же оно и на Историю человечества, как продолжение первой Истории. И История человечества, по их мнению и нашему, есть также овеществление слова Божия, есть непрерывная беседа Бога; события Истории суть живые выражения, исполнение глаголов Божиих. И рече Бог - есть высокая вина и машина всех действий на земле, в мipe человеческом совершающихся. Отсюда, всякое событие этой Истории, как выражение слова Божия, получает глубокое, всемiрное значение и кроме материальной своей стороны, как события, представляет смысл таинственный, пророческий.
С таким религиозным воззрением Евреев на бытие мipa и на бытие человечества, проистекающим из их чистого и отвлеченного понятия о едином Боге, тесно сопряжено и поэтическое их воззрение на мiр. Никакая поэзия не исполнена так Бога, как поэзия Еврейская. Он вездесущ во всех ее песнопениях. Дух Его веет в каждом слове ее, и каждое слово этой поэзии есть символ Божий. Но ясно, что сия поэзия, воспевая Бога, не могла прибегать к чувственным телесным воплощениям; что она не могла изображать этого Бога незримого, а только внушать о Нем предчувствие. Во всех преданиях Еврейских никто из первых праотцев Израильских не завещал сказаний о лике Божием. Когда великий законодатель, обретши благость Бога, осмелился просить Его о том, чтобы Он явил Себя Самого во свидетельство этой благости: яви ми Тебе Самого; покажи ми славу Свою, - Господь отвечал ему: «Не возможеши видети лица Моего: не бо узрит человек лице Мое и жив будет». - И потом сказал: «Се место у Мене, и станеши на камене. Егда же прейдет слава Моя, и положу тя в разселине камене, и покрою рукою Моею над тобою, дондеже мимоиду. И отъиму руку Мою, и тогда узриши задняя Моя: лице же Мое не явится тебе».
Когда другой Пророк, Илия, убегая от заблудившегося народа на гору Хорив, искал на ней Бога, дабы Он приял душу его, - тогда был к нему глагол Господень: «Зачем ты здесь Илия?» - и он сказал, что ищет Бога, и голос повелел ему утром взойти на вершину горы и стать пред Господом, и предупредил его: мимо пойдет Господь, и буря будет великая, сильная, разоряющая горы, сокрушающая камни в горе перед Господом, - но не в этой буре Господь, - и за бурею землетрясение, но не в землетрясении Господь, - и после землетрясения огонь, и не в огне Господь, - и после огня глас хлада тонка (шепот тонкого ветерка), - и там Господь. - И покрыл Пророк лице плащем своим, и слышал голос Божий в тонком дыхании ветерка.
Иов слышал того же Бога, говорящего сквозь бурю и облака. Сей же Бог облекался ризою огня, ризою тучи: видели ризу Его, слышали голос Его; но никто не зрел лица Его, никто, по крайней мере, не сказал о лице Его, - и поэзия, верная преданиям и мысли народа, никак не могла уловить бесконечного Бога в каком-нибудь одном чувственном, видимом образе.
Все высокие явления природы в еврейской поэзии служат Богу то символами, то аттрибутами, то вестниками воли Его. Гром есть голос Бога, голос, который понимают святые певцы; свет - риза Бога, которою Он обвивается и которую, в виде утренней зари, Он накидывает на мрачную ночь; небеса - шатер, чертог, храм Бога; ветры и пламенные молнии - Его вестники. Он пошлет слово - и мраз истает; дхнет дух Его - и потекут воды. И бури, и облака, и дожди служат Его воле. И огнь столпом небесным, и облако снежною горою на небесах означают Его присутствие. Одним словом, вся природа, все ее явления суть один символ Бога, один слабый намек о Нем, один легкий след его незримого шествия; но ничто на земле и в небесах, никакой образ не может выразить Его бесконечности.
Тщетно для этой цели прибегает Еврейская поэзия к разным усилиям. Она сравнивает все великое с малым; она противополагает небо земле; она неизмеримостью небес подавляет малую землю; именует небо престолом Божиим, а землю - подножием ног Его, или называет небо, истканное бесчисленными звездами, одним краем ризы Божией. Она берется за океан, за песок морской, за все бесчисленное, огромное, необозримое, чтобы в смертного и плотского человека заронить хотя слабую мысль о бесконечности Божией, - и все усилия поэзии выразить эту мысль остаются тщетными. Она меняет образ на образ и изнеможенная сознается, что вся природа есть только один слабый намек на мысль о Боге бесконечном.
В сих-то непрерывных усилиях выразить бесконечного и единого Бога я полагаю главный отличительный характер еврейской поэзии. Она, как Иаков, вечно борется с Богом; вечно томится под игом Его бесконечности; вечно стремится выразить ее во всяком слове и изнемогает под бременем своей задачи. Сии-то усилия дают этой поэзии характер вдохновенный, лирический, исполинский. Эта беспрестанная борьба еврейской поэзии с Богом, эти усилия несравненно сильнее действуют на душу человека, чем гордое убеждение другой поэзии, более спокойной, которая думает уловить и изобразить Бога в чувственном, телесном образе.
Ничем лучше не могу я вам выразить этой неутомимой жажды Бога, которою вечно страждет поэзия Еврейская, как словами Псалмопевца: «Им же образом желает елень на источники водные: сице желает душа моя к Тебе, Боже». - Вот вечный томительный припев Еврейской лиры, которая только этим бесконечным желанием - выразить Бога в слове - может несколько при-близиться к выражению Его бесконечности.


* - Это чтение и два следующие были напечатаны в Журнале Министерства Народного Просвещения.


ЧТЕНИЕ ОСЬМОЕ


Следы пастушеской жизни на поэзии Евреев. – Эпос отсюда же имеет начало. – Роды поэзии Еврейской. – Дух и содержание Библейского слова: - История. – Пророчество. – Закон. – Премудрость. – Формы Библейского слова: - Изречение. – Притча. – Соответствие. – Видение. – Аллегория. – Слово Гердера о Еврейской поэзии. – Книга Бытия. – Первая песнь Моисеева. – Вторая песнь Моисеева. – От этих двух песен – двоякий характер Еврейской лиры.

 
В прошедший раз, изложив вкратце историю народа Еврейского около одной мысли об едином Боге и показав пастушеское звание этого народа на земле, я заключил определением главного отличительного характера Еврейской поэзии, который состоит, по моему мнению, в беспрерывных усилиях выразить мысль о Боге бесконечном. Так, главная мысль целой жизни народа Израильского отражается и в поэзии его; так и на священной лире с большею славою, чем где-нибудь, поэзия откликается жизни. Впоследствии мы увидим, как из этой духовной стихии развилась лирическая или храмовая поэзия Евреев, бывшая цветом развития всей их поэзии.
Но прежде мы должны рассмотреть, каким образом другая стихия жизни этого народа, стихия земная, имеющая однако связь и с духовною, каким образом пастушеская жизнь, из которой первоначально вышел народ Израильский, участвовала также в этой поэзии и что своего она в нее вложила?
Пастушеский народ отличается от народов других званий большею охотою к рассказам, к тому, чтобы передавать потомкам и прошедшее и настоящее. Причины этому многие. Во-первых, народ пастушеский гораздо сообщительнее, чем народ звероловец: сей последний есть вечный враг зверей, друг войны и убийства: жизнь его отзывается и в его характере; он делается таким же недругом и с людьми. Звероловство есть зародыш войны. Воинственный Вавилон пошел от Нимврода - ловца-исполина. Пастух напротив есть друг животных: его дружба со стадами переходит и на людей и отзывается в кротости его характера. Отсюда происходит его большая сообщительность. Пастух, как я сказал и прежде, беспечнее, досужнее, независимее, чем земледелец. Досуг его дает ему время на то, чтобы вести свои рассказы в мирных кущах. Независимость внушает гордость и благородство, и он, по внутреннему побуждению этих чувств, желает сохранить и память о себе и память о своих предках.
Эту страсть к рассказам мы видим в кочевых племенах Арабских, которые вели жизнь пастушескую. Эту любовь к преданиям мы видим особенно в народе Еврейском. Нигде память поколений не сохранилась так подробно и в таком чистом историческом виде, как у Евреев. Это есть единственный в мiре народ, который посредством исторической родословной ведет свое начало от одного человека и возводит эту родословную до человека первосозданного.
Это предание чистое, этот рассказ из уст в уста, от праотцев к отцам, сынам, внукам и правнукам, мне кажется, имел начало в мирных кущах пастушеских. Вместе со стадами, и память поколения переходила к другому поколению. Здесь-то – чистый источник этого простого, священного эпоса Еврейского, который должно отличить от эпоса вымышленного, чудесного. Высокий образец его мы видим в Книге Бытия. Сия-то эпическая форма в поэзии Еврейской истекла, как мне кажется, из простых преданий пастырских, из пастушеской жизни Евреев.
Мнение это доказывается еще и тем, что этот эпос первоначально весь совершается в пастушеском мiре, как первоначальная жизнь самого народа, когда он был еще семьею. Все образы, все события этого эпоса чисто  Исторического происходят в жизни пастырей.
Так пастушеская жизнь положила свою печать на первоначальной поэзии Евреев: из светлого, мирного источника этой жизни она вытекает простым, таким же светлым, мирным, чистым, беспримесным словом предания. Здесь поэзия есть вместе и История.
И в других отношениях пастушеская жизнь означила свои следы на Еврейской Поэзии. Большая часть сравнений и образов в ней берется из сельского, но особенно из пастушеского мiра. Даже песнь песней, песня того царя, при котором народ пастырь образовал уже великолепное царство и при котором жизнь пастушеская должна была выйти вовсе из городов, коих великолепие уже несогласно было с ее простотою, даже песня такого времени переносит нас в мiр пастушеский. «Возвести ми (говорит прекрасная Суламитянка), его же возлюби душа моя, где пасеши, где почивавши вполудни?».
Многие символы религии и поэзии Еврейской берутся из пастушеского мiра. Эти образы мiра кроткого и простого перешли даже в Новый Завет. Их же или подобные им встречаем мы и в притчах Евангельских, вероятно, потому, что кротость и простота их согласны с духом учения Евангельского. Пастырь и овцы - вот образ всей человеческой семьи, пасомой Богом. Наконец, самый высочайший символ Христианской Религии, Агнец закланный, свидетельствует о пастушеском звании того народа, в котором благоволил явиться Искупитель рода человеческого.
Так пастушеская жизнь Еврейского народа была источником первоначальной поэзии его и положила свой след на самых высочайших Божественных символах религии, из Иерусалима исшедшей во все человечество.
Только два рода поэзии процветали у Евреев: эпический и лирический. К ним можно прибавить еще дидактический. Я уже показал вам, каким образом эпический род имел начало свое в пастушеской жизни Еврейского народа, в пастырских преданиях. Заметьте также (я уже намекнул об этом), что эпическая поэзия была самою первоначальною поэзиею Евреев; а лирическая, как мы видим, образовалась гораздо позднее. Заметьте также, что эпос Евреев имеет характер чистой, Божественной Истории. Это мы лучше увидим в книге Бытия.
Лирическая поэзия родилась тогда, как народ, освободившись от Фараона, почувствовал свою независимость и силу в Боге. Гимн народный по переходе Чермного моря был блистательным началом этой поэзии. Эпическая поэзия рассказывала события мiра, человечества и Истории народной, как явления слова Божия на земле, как символы или знамения повсюдного присутствия Бога; лирическая же поэзия или стремилась выразить Его бесконечность, или гремела о славе Его, или пела Ему благодарность. Слава народа Израильского выражалась в гимнах, посвященных Богу, и национальная поэзия у Евреев, прославлявшая их подвиги, была поэзиею Богохвалебною, ибо все подвиги народа были чудеса руки Божией. Таким образом, народность Еврейская исчезала в чувстве любви и преданности к Богу. Лирическая поэзия созрела на гуслях царя псалмопевца. - При этом царе, укротившем всех врагов народа Израильского, уготовилось время мира, время создания храма. Во всех народах, которые преимущественно развивали религиозное стремление, сие последнее переходило наконец в стремление художественное, почерпавшее свое начало из религии. Таким-то художественным стремлением отличалось блистательное царствование Соломона, уготованное отцом его, Давидом. Благолепные псалмы Израилевы были готовы: надобно было создать для них достойный храм - и премудрый царь воздвиг этот храм, - и псалмы, исполненные Бога, огласили его позлащенные стены. Так лирическая поэзия народа Еврейского созрела в поэзии храма; - псалмы Давида и молитва Соломонова при освящении сего храма - вот высший цвет этой поэзии, как и всей поэзии Еврейской.
Художественное стремление Еврейского народа, истекая из чистого источника религии, признававшей Бога живого, но не стихийного, ограничилось только созданием дома Господу – храма; ограничилось Зодчеством, искусством самым отвлеченным, самым идеальным изо всех искусств образовательных. Но даже и при создании этого храма великий строитель сказал: «Ежели небо и небо небеси не довлеют Тебе, Господи, то где же храму, мною созданному, обнять Тебя бесконечного?». – Так, художество сознавало свою слабость пред религиею, но никогда это художественное стремление не простирало своей смелости до того, чтобы изобразить Бога бесконечного каким-нибудь кумиром. Храм Соломона был полон Бога, как небо и земля Им полны; но в этом храме не было Его образа чувственного.
Так и поэзия ограничила свое стремление только хвалебною песнею Богу. Изящное художество у Евреев не могло быть иным чем, как художеством храма: так и поэзия, на высшей степени своего развития, не могла иметь другого назначения, как быть поэзиею храма, следовательно, поэзиею лирическою.
Но потом, когда цари и народ стали отпадать от истинной веры, эта поэзия лирическая, принявши тон угрозы, поучения, плача, страшных видений, устами Пророков перешла из храма в народ и гремела в уши его. Тогда приняла она тон поучительный, тон последней песни Моисеевой, тогда как при Давиде и Соломоне она имела характер первой его песни. Так лирическая поэзия из храмовой, торжественной, богохвалебной, сделалась поэзиею народною, поучительною, пророческою. Таков характер поэзии Пророков.
Драматическая же поэзия, как преимущественно поэзия человеческая, как поэзия, живущая в мiре земном, в мiре чувственном, никак не могла процветать у Евреев. - Вы, может быть, найдете несколько эту стихию драматическую в книге Иова; но это потому, что здесь именно представлен человек, борющийся со страданиями. Здесь даже есть и форма разговорная. Но эта драма беспрестанно разрешается в лиру; даже стоны и рыдания страдающего человека переходят в гимн о всемогуществе Божием.
Так, эпический, лирический и дидактический род, к которому относим поэзию Пророков и некоторые произведения Соломона, суть исключительные роды поэзии Еврейской.
Я рассматриваю с вами одну поэтическую сторону Библейской Словесности, одни поэтические ее стихии; но я должен сказать вам о внутреннем содержании Библии вообще, ибо от сего духа и содержания поэтические роды и формы получают особенное значение.
Слово есть выражение жизни, как мы сказали. Словесность человеческая может обнимать жизнь в прошедшем и настоящем, ибо только эти стихии жизни даны человеку. Слово же Божие обнимает всю совокупность этой жизни, ибо вся жизнь у Бога: оно обнимает и прошедшее, и настоящее, и будущее - весь круг времен. Прошедшее выражается в Бытии, в Истории; но История здесь не есть дело рук и страстей человеческих; нет, она есть собственность Божия, исполнение Его мысли; История есть Божие слово совершившееся. Будущее выражается в видении, в пророчестве; оно ясно для очей Божиих, но не может быть ясно для каждого смертного; слово человеческое привыкло говорить только о том, что есть или было; оно всеми своими звуками приковано к настоящему или прошедшему; следовательно, оно не может быть ясно, когда выражается в нем будущее; оно есть тогда вдохновенный таинственный лепет, который только Богу совершенно понятен. Вторая стихия - Пророчество есть слово Божие, имеющее совершиться. - Наконец, каким же образом выразится настоящее в слове Божием? То, что мы называем здесь, у себя на земле, настоящим, т.е. своим собственным, есть минутное, преходящее, как и мы сами; настоящее же у Бога, Его собственность, как Он, есть вечное. Наше настоящее выражается в деле, в событии, в жизни: - и дело, и событие, и жизнь, как и мы, преходят. В чем же должно выразиться настоящее у Бога, т.е. вечное? ибо вечное и настоящее у Бога равны. Разумеется, в том, что не преходит. Что же не преходит? - Закон Бога и Его Премудрость. Итак, если История есть выражение прошедшего в слове Божием, слово Божие совершившееся; если Пророчество есть выражение будущего в слове Божием, слово имеющее совершиться, то Закон и Премудрость Бога будут выражением настоящего или вечного в слове Божием, т.е. будут слово, непрерывно и вечно совершающееся.
Заключим же: подобно как прошедшее, настоящее и будущее, весь круг времен, весь круг жизни, объемлются вечностью Божиею: так История, Пророчество и Закон объемлются словом Божиим. Закон изрекается или прямо от Бога в виде повелений, как изрекался он чрез Моисея; или, нисходя к нуждам народа и человека, он является в виде житейских правил, в виде изречений Божией премудрости: так говорил Закон позднее в народе Израильском устами Соломона и Иисуса сына Сирахова. Потому, к сим трем стихиям прибавляется еще четвертая под именем Премудрости.
Сии-то четыре стихии: История, Пророчество, Закон и Премудрость - составляют внутреннее содержание, дух Библейской Словесности и всем поэтическим родам и формам сообщают духовное, божественное значение, и дают поэзии характер символический. Все Книги Библии, судя по преимуществу какой-нибудь стихии, получают характер или исторический, или законодательный, или премудростный, или пророчественный. Иногда же сии стихии сливаются вместе. Ветхий Завет начинает словом Предания, потом с горы Синая говорит словом Закона; спустя долгое время из уст царя говорит словом Премудрости и кончает таинственными глаголами Пророков.
Этим четырем стихиям соответствуют и четыре поэтические формы, в которые каждая из них преимущественно облекается. Слово Божие не только не только не пренебрегло поэзиею на свое служение, но даже все свои четыре стихии, все свое содержание, весь дух свой выражало в формах поэтических. Только должно заметить, что эти формы никогда не первенствовали как формы, но всегда подчинялись духу, и красота их условливалась внутренним их значением.
Первая, самая простейшая поэтическая форма Библейского слова, есть Изречение. Она соответствует стихии Закона. Закон принимает на себя самую простую, самую первую, не украшенную форму слова человеческого. Аз есмь Сый. Аз есмь Господь Бог твой: вот самые простые, самые первые сказания Бога человеку. Все Книги Законодательные, т.е. Книги Моисеевы, писаны особенно сею формою простого изречения. Даже в исторической части его Пятикнижия видна эта форма. И рече Бог: да будет свет. Все мiротворение совершается посредством таких изречений, как бы изречений Закона Божия, ибо мiротворение есть исполнение этого закона.
Так как закон, положительными изречениями вещавший из уст Моисея, впоследствии перешел в правила житейской опытной премудрости, то и форма изречения перешла впоследствии в округленную пословицу или притчу. Таким является изречение в писаниях Соломона и Иисуса сына Сирахова. Форма эта встречается и в Книге Иова. Везде, где Закон Божий говорит устами премудрости житейской, человеческой; везде, где он выражает правило жизни, извлеченное с помощию Божиею из опыта; везде, где Закон переходит в обычай народный, там и строгая, простая форма его, имевшая сначала выражение положительной общей истины, принимает живую, более чувственную, более осязательную форму поговорки народной. Так слово Божие нисходит до слова народного, Закон Его делается обычаем живым, изречение Закона - притчею, пословицей. Закон Моисеев говорит: «Не приемли имени Господа Бога твоего всуе». - Премудрость житейская, в лице Соломона, выражает то же притчею: «Иже хранит своя уста и язык, соблюдает от печали душу свою». Здесь - результат опыта, здесь - оправдание Закона. Да, пословица народная есть опытом сделанное оправдание Закона. - Моисей говорит: «не укради», даже «не пожелай чужого богатства». Соломон выражается притчею: «Лучше имя доброе, чем богатство многое. Богатый и нищий встретили друг друга: обоих Господь создал». Моисей говорит: «Чти отца твоего и матерь твою». Соломон: «Сын благоразумный послушлив отцу, сын же непокорливый в погибель». - Так изречение имеет вид истины общей, положительной, заданной задачи; притча, напротив, есть олицетворение этой истины в частном примере, есть замета опыта, памятная черта в книге жизни.
Третья форма Библейского слова, форма более поэтическая, есть Параллелизм или Соответствие. Эта форма гораздо сложнее, чем форма изречения, и из нее проистекает. Она состоит из двух изречений, как двух половин, в которых слов; симметрично расположены друг против друга; она есть взаимное созвучие слов между собою. Эта форма совершенно соответствует Исторической стихии Библии и совершенно выражает дух этой Истории, которая в событиях знаменует исполнение слова Божия. Сие-то соответствие между речением Божиим и событием, его осуществляющим, соответствие, составляющее главный характер Библейской Истории, превосходно выражается Соответствием, параллелью самих слов. Эту форму встречаем мы на первой странице Книги Бытия: вот самый высочайший и простейший образец ее: И рече Бог: да будет свет - и бысть свет. Так во всей исторической части Библии мы видим преимущественно эту форму, и самая форма всей Истории Библейской есть эта форма, но только в большем размере, есть непрерывная параллель слов Божиих с соответствующими им событиями. И рече Господь - и бысть тако: вот общая формула сказаний Библейских.
Никакая форма с такою простотою и силою не выражает могущества Божия, как этот параллелизм. Потому-то сия форма есть господствующая в Еврейской поэзии, ибо она всех более соответствует той идее, которую непрерывно стремится выразить поэзия Еврейская. Эта форма встречается особенно часто в псалмах. Вот образцы ее.
Небо престол Его - земля же подножие ног. Что может сильнее выразить бесконечность Бога? Вот пример из целого почти псалма. Заметьте деление стихов, которое я буду отмечать остановкою в голосе, и замечайте симметрию в количестве той и другой половины стиха.
Посылаяй слово Свое земли, - до скорости течет слово Его.
Дающаго снег Свой яко волну, - мглу яко пепел посыпающаго.
Метающаго голоть Свой яко хлебы: - противу лица мраза Его кто постоит?
Послет слово Свое, и истает я: - дхнет дух Его - и потекут воды.

Этот параллелизм встречается часто в книге Иова. - Вот пример из нее:
Премудрость же откуду обретеся? - и кое место есть ведения?
Не весть человек пути ея, - ниже обретеся в человецех.
Бездна рече, несть во мне; - и море рече, несть со мною.
Утаися от всякаго человека, - и от птиц небесных скрыся.
Пагуба и смерть рекоста: - слышахом ея славу.
Бог благо позна ея путь: - Сам бо весть место ея.

Этих примеров достаточно. Этот параллелизм принят нашею Церковию и выражается, при пении стихов священных, делением на две половины; напр. один хор поет: «Се что добро или что красно?» - другой отвечает: «Но еже жити братии вкупе».
Гердер, столько изучавший поэзию Евреев, дает этой форме или фигуре поэтической самое обширное значение в Еврейской поэзии. В ней выражается, по его словам, беспрестанная параллель неба и земли, и поэзия Еврейская есть как бы выражение непрерывного соответствия или созвучия между небом и землею. Сию-то параллель Гердер видит в картине мiроздания: дни творения представлены в этой форме. Когда небо распростерто, - и земля явилась и украсилась; когда солнце и луна зажжены на небе, тогда и земля заселяется животными. Эту же параллель неба и земли видит Гердер в хвалебных песнях Богу, в псалмах, в книге Иова и у Пророков. «Вонми, небо, и возглаголю, - и да услышит земля глаголы уст моих». Так в книге Иова, после стихов: «Или след Господень обрящеши? или в последняя достигл еси, яже сотворил Вседержитель?» говорится: «Бог выше неба: что сотворишь? - Бог глубже ада: что ты узнаешь?». Так этими внезапными перелетами мысли от земли к небу и от неба к земле поэзия Еврейская стремится выразить любимую идею свою о Боге бесконечном, - и потому-то я сказал, что параллелизм есть высочайшая поэтическая форма для выражения всемогущества Божия.
Наконец, четвертая форма, соответствующая пророческой стихии, есть форма более обширная и самая сложная, коею заключилась поэзия Еврейская: это есть Видение или Пророческий Символ. Характер видений совершенно соответствует характеру самого пророчества, характеру будущего времени, которое им выражается. Оно, как и будущее, многосмысленно, темно, таинственно, исполнено предчувствия, предугадания. Таковы все образцы Пророков. Сими-то символическими образами, сими-то чудесными видениями заключилась поэзия Евреев и должна была ими заключиться: ибо слово Ветхого Завета было словом пророчественным. - Есть два рода символа: первый род его является тогда, когда еще идея не ясно, не очевидно предстоит уму; когда человек ее объемлет внутренним предчувствием, напряженным прозрением духа, - и потому выражает эту идею в неясном, таинственном образе. Таков символ в поэзии пророчественной, в поэзии будущего. Он есть проблеск мысли, разрез неба на мраке тучи, первый луч зари на тьме небосклона. - Символ второго рода есть видение ясное, открытое, очевидный образ, выражающий мысль уже сбывшуюся, словом - есть Аллегория. Здесь образ или видение употребляется не для того, чтобы уловить мысль, еще неоткрытую, неуловимую, в каком-нибудь видимом таинственном образе, но для того только, чтобы дать этой мысли форму, сделать ее осязаемою, доступною для всех, общенародною, и начертать не в одном уме, но и в воображении человека. Как символ первого рода или символ по преимуществу, есть форма, господствующая в Ветхом Завете, ибо характер его есть более пророчественный, так, напротив, Аллегория составляет господствующую форму в Новом Завете, ибо Евангелие есть уже ясное совершение, есть пророчество сбывшееся, есть символ разгаданный, а не темное видение Пророка. Отсюда проистекает характер аллегории или притчи Евангельской - простота и ясность. Посему-то притчи, или аллегории Евангельские, вошли в поэзию всех Хритианских народов: оне слышны равно из уст богословов, как и из уст нищих. Хотя символ есть господствующая форма в Ветхом Завете, аллегория же, родная символу, господствует в Новом Завете, но должно заметить, что и в сем последнем вы находите символ в Апокалипсисе, ибо Апокалипсис есть книга пророческая; равно и аллегория встречается в Ветхом Завете в виде сравнения. Таково, например, сравнение народа Израильского с виноградом в Псалме: Пасый Израиля, вонми.
Итак изречение, притча (та же форма изречения, но более искусственная), параллелизм или соответствие и видение, являющееся в виде пророческого символа и очевидной аллегории - вот все формы Библейской поэзии. Главных форм собственно три: изречение, соответствие и видение. Оне относятся к трем главным стихиям содержания или духа Еврейской поэзии - Закону, Истории и Пророчеству. Как Закон переходит в Премудрость, так изречение в притчу или лучше - пословицу. Как Пророчество переходит в исполнение, в совершение, так и символ - в аллегорию. - Мы видим, что все эти формы по духу получают глубокое Божественное значение, что оне не суть простые формы поэзии, а формы знаменовательные. Мы видим также, что эти формы не исключительно посвящаются на выражение той стихии Библии, от которой каждая из них приняла начало, и точно так же мешаются в Библейском слове, как и самые стихии, на которые дух этого слова разлагается.

*

Разобравши вообще роды поэзии Еврейской, внутреннее содержание всей Библейской Словесности, от коей поэзия принимает свою знаменательность, и формы поэтические, в коих выражаются стихии этого содержания, приступим теперь собственно к изучению образцев поэзии в том порядке, как их предлагает нам великая, священная Книга. Здесь я уже буду извлекать одну только поэтическую часть ее.
При разборе образцов Еврейской Поэзии прошу вас помнить мудрое слово о ней Гердера, посвятившего ей самые ранние годы своей ученой жизни. Он говорит: Поэзия прочих народов есть ложь, вымысел, мифология; поэзия Евреев есть истина. Не иначе, как проникнувшись этою мыслию, мы дерзаем раскрыть эту Книгу для того, чтобы наслаждаться духовными красотами ее поэзии. И первый образец Библейского слова - Книга Бытия - нам сейчас же оправдывает ту мысль Гердера, с какою мы принялись за великую Книгу. Имя этой Книги «Бытие» свидетельствует вам, что это есть История, истина; но все образы этой Истории, все эти события суть вместе высочайшие поэтические образы. Так, Книга Бытия, сия первоначальная книга всего человечества, матерь всех книг, и именем своим и содержанием свидетельствует истину, что История и поэзия первоначально были одно и то же, ибо сия Книга, представляя, с одной стороны, ряд истинных событий из Истории мiротворения, первоначального человечества и избранной Богом семьи, раскрывает, с другой стороны, самый изящный, простой, поэтический эпос, но не с одним поэтическим, а с глубоким Божественным значением. Вот совершенный тип первобытного Богословско-Исторического эпоса, в котором нет вымысла, а всякое событие есть глубоко-знаменательная истина и есть изящно-поэтический образ.
Этот эпос, это Божественное слово не основано на борьбе двух начал, злого и доброго, князя злых духов с князем добрых, как основан на этом эпос Индийский; здесь нет, как в нем, богов, приявших образ нескольких людей и животных. Пружины этого эпоса также не суть боги, одушевленные страстями человеческими, нисходящие до людей, как в эпосе Греческом. Нет, - главная основа, главная пружина, управляющая всеми событиями этого простого несложного эпоса, есть слово Божие, воля Бога живого и единого. Этот эпос, как я сказал и прежде, есть единый гармонический глагол Бога. Всякое событие, начиная от явления света в творении мiра до прихода Иакова в землю Египетскую, есть воплощение слова Божия. Сей характер разлит и по всей Истории народа Израильского до самого рождения и смерти Искупителя. И рече Бог - вот высочайший исторический закон сего эпоса-Истории; вот великая вина или машина всех событий, в нем изображаемых: это есть вместе и высочайшая поэтическая форма. Бог говорит во всех этих событиях: вся эта История есть непрерывная, живая, деющаяся беседа Божия. Она есть замысел, план Божий, Его предвечное начертание, оттого все имеет в ней характер необходимости, предопределения; везде - перст Божий; везде пишет эта рука, которую видел последний Царь Вавилона. Отсюда-то всякое событие этой истории, как выражение слова Божия, получает глубокое, всемiрное значение и, кроме материальной стороны, как события, представляет смысл таинственный, пророческий.
Форма сего Божественного эпоса-Истории есть слово в его первоначальной, образцовой простоте, сказание искреннее, нехитрое, вдохновенное Богом и потому всем понятное. Вся книга Бытия есть высший образец простоты сказания, в сравнении с которою и язык Гомера есть словоизвитие; но в этой самой Книге Бытия первая глава о мiротворении есть цвет этой простоты, недосягаемой никакому перу человеческому. Здесь нет ни пышных сравнений, ни блистательных метафор: здесь слово нагое, не украшенное; оно чисто, как первый свет, как первая вода, как все первосозданное Богом. Слово этой первой главы, описывающей мiросоздание, есть, кажется, само слово первосозданное, слово, истекшее устами человеческими из уст Божиих.
Сей Богодухновенный эпос Бытия, сей высочайший первородный тип, на котором, кроме перста Моисеева, напечатлен и перст Божий, соответствует самой первобытной эпохе жизни всего человечества, эпохе семейной, патриархальной и жизни пастушеской. И так, в нашей галлерее, с которою, если вы припомните, я сравнил Историю поэзии, против храма, который воздвигли бы мы для этого Божия слова, для Книги Бытия, следовало бы нам расположить картину жизни первого человечества, в глубине которой мы видели бы мiротворение.
На этой картине мы заметили бы, как из первых семей человечества выходит семья пастырей. Все события этой жизни основаны на пастушеской стихии. Человек еще в Раю является пастырем животных и впервые слово свое употребляет на их наименование. Любимый сын Адама - пастырь овец. Ной в своем ковчеге, как Адам в Раю, есть также пастырь и сохранитель животных. У Исаака два сына: старший звероловец, но любимый младший, получающий благословение отца, - пастух. Споры Иакова с Исавом, Иакова с Лаваном совершаются о стадах. Со стадами переселяются праотцы из земли в землю. Наконец вся трогательная История Иосифа основана на подробностях пастушеской жизни. По целости, по соответствию всех событий этого пастушеского мiра, по подробностям его обычаев, нравов, видно, что этот мiр действительно был таков, как он тут описан.
Как велики и возвышенны все образы этого мiра! Падение человека какое имеет глубокое значение! Братоубийство - продолжение этого падения. Каин - самость человеческая; Авель - преданность Богу, убитая ею и воскресшая в Сифе! Как страшно это проклятие над Каином: «Ты проклят еси на земли, яже разверзла уста своя прияти кровь брата твоего от руки твоея: стеня и трясыйся будеши на земли». Каину нет и в смерти утешения: на челе его знамение, спасающее братоубийцу от чужой руки. - А этот потоп! Этот ковчег, этот малый запасный мiр, под хранительною десницею Бога носящийся с семьею человеческою по земле, которая превратилась в океан! А эта чистая голубица, не нашедшая покоя ногам своим и возвратившаяся в ковчег! И другая, приносящая ветвь маслины, ветвь надежды усталому на водах человечеству! А эти отходящие Патриархи, и благословения их из рода в род! А история Иосифа! Все эти события, по простому своему значению, по истине своей, сделались общим достоянием почти всего человечества. Мы в детстве их понимаем: наши детские воспоминания с ними связаны, как воспоминания того детства в жизни всего человечества, которое оне представляют. Но чтобы постигнуть достойно их высокое значение, нужно возвратить в мудром возрасте простоту светлого младенчества! - Недаром все эти события были любимым источником поэзии и художества христианского в его лучшие и гениальные минуты. Недаром перешли они в простонародные легенды у всех христианских народов!
Вся историческая стихия Библии сохраняет тот же характер эпоса, какой мы выше означили. Ту же стихию видим мы и в книге исхода. Прочие же книги Моисеевы имеют характер Законодательный.
В книге исхода находим мы первую песнь лирическую, первое чадо высокой Еврейской лиры. Освободился Израиль от Фараона, канувшего как олово на дно Чермного моря. Первое чувство независимости было источником сильной народной песни; на берегу Чермного моря, об который бились трупы Египтян-гонителей, воспел Моисей песнь, и за ним весь народ, и Мариам Пророчица взяла тимпан, и за нею пошли жены с тимпанами. В каком пышном народном торжестве родилась песнь Еврейская! Но это чувство народной независимости в чем выразилось? В чувстве преданности и благодарности Богу: «Поим Господеви, славно бо прославися: коня и всадника вверже в море». Я не привожу вам всей этой песни, потому что она вам слишком известна как в подлиннике, так и в прекрасном переложении поэта и ученого, который в этих же стенах беседовал о Священной поэзии с поколениями, вам предшествовавшими. Я замечу только, что в этой песне вы не найдете чувства гордости народной: народ не хвалится подвигом освобождения; он отказывается от него; он всю славу отдает Богу; он хвалится тем только, что он любим Богом, что он есть орудие славы Божией.
Этот главный характер первой Еврейской песни - слитие чувства народности с чувством славы Божией - отразился потом во всех звуках Еврейской торжественной лиры, во всех победных одах и, наконец, отозвался и на гуслях Царя-Псалмопевца.
Великий Законодатель не пренебрегал песнею. Кроме песни победной, он оставил еще другую, о которой я уже вам говорил, песню Господня и - своего завета.
Бог перед смертию Моисея повелевает ему и наследнику его Исусу Навину стать перед дверьми Скинии Свидения, является Сам в облачном столпе и говорит Моисею: «Когда ты почиешь с отцами твоими, этот народ пойдет в след богов чуждых, богов той земли, куда Я введу его, и разорит завет Мой. Тогда я наведу на него бедствия. Напишите же слова Моей песни; научите ей сыны Израилевы и вложите ее в уста их: да будет Мне песнь сия во свидетельство в сынах Израилевых. Когда постигнут их многие бедствия и скорби, да станет песнь сия пред лице их, как Моя укоризна, как Мое свидетельство: ее не забудут уста их и уста семени их». Такова сила песни, внушенной народу Богом: вошедши в уста народа, она уже не исходит из них. Ее нельзя умертвить: Сам Бог сказал это Законодателю. Моисей отдал книгу закона на хранение Левитам, но песню завета вложил в уста народу. «И написа Моисей песнь сию в той день, и научи ей сыны Израилевы. И глагола Моисей во ушеса всего сонма Израилева словеса песни сея даже до конца». Я вам предлагаю ее в сокращении и советую переложить тем из вас, которые владеют стихом Русским.
«Вонми небо, и возглаголю, и да слышит земля глаголы уст моих. Да льются слова мои, как дождь; да каплют глаголы мои, как роса, как ливень на слабую зелень. Я призвал имя Господне; и вы воздайте величие Богу вашему. Бог тверд; истинны дела Его, пути Его и суд; Бог верен, в Нем нет неправды. Они согрешили: они уже не Его чада; они - род строптивый и развращенный. Это ли ты воздал Господу, народ буйный и немудрый? Не Сам ли Отец твой стяжал тебя, сотворил тебя? Помяните веки древние; уразумейте лета поколений ваших; спроси отца твоего, и возвестит тебе; спроси старцев: они рекут. Когда Вышний, рассеяв сынов Адамовых, разделял народы, Он поставил пределы народов по числу Ангелов Своих, и часть Господня был Иаков; Он нашел его в пустыне, Он утолил его жажду в зное и в безводии; Он водил его, сохранил как зеницу ока. Как орел, покрыл гнездо Свое и пожалел о птенцах Своих; Он простер Свои крылья и принял на них птенцов, и научил их летать в небеса. Господь один водил их, и не было с ними Бога чужого. Он привел их на пир земли богатой: они сосали мед из камня; елей точился им из скалы; они питались маслом кравиим, млеком овчим, туком агнцев и овнов, житом пшеничным; они запивали все это кровью гроздия, вином. И насытился Иаков, и утолстел, расширел. И оставил Бога, который сотворил его, родил и питал, и поклонился богам новым, богам чуждым. И возревновал Господь, и сказал: отвращу же лице Мое от них; они заменили Меня, Бога своего, идолом: поставлю ж и Я на место их, на место любви Моей, народ неразумный. От ярости Моей загорится огнь и разгорится до ада преисподнего. Соберу все злое на них - и все стрелы мои скончаю в них. Нашлю на них глад и на трупы их птиц плотоядных: нашлю на них зубы зверей, яд пресмыкающихся по земле. Извне обезчадит их меч, внутри страх: юноша погибнет с девою, младенец вместе с старцем. Уничтожу их и изгоню память о них из человеков».
Здесь умягчается гнев Бога на народ: Он удерживает ярость Свою для того только, чтобы народы иноплеменные не возгордились и не сказали, что их рука высока, а не Господня. Здесь Его гнев обращается на врагов Его, на народы языческие: «Придет день мести Божией; Господь умилостивится над народом Своим; когда увидит его расслабленным, изнеможенным, тогда обратит Он ярость Свою на врагов его». Гневен был Бог на Свой народ, Его покинувший; но ужаснее гнев Его на врагов Его народа. «Я наострю меч Свой, как молнию, - говорит Он; - рука Моя возмет суд; Я отмщу Моим ненавистникам; Я упою стрелы их кровию; меч Мой пожрет их тело; будет пить кровь раненых и плененных, будет пировать на главах князей языческих. Возвеселитесь с Ним, небеса; да поклонятся Ему все Ангелы Божии; возвеселитесь, народы, с Его народом; да укрепятся за Ним все; да будут Его сынами, ибо Он отмщает кровь сынов Своих. Он очистит землю для Своего возлюбленного народа».
Так песнь, гремящая гневом Бога в начале, кончается словом милости и утешения и, внушив сначала страх, смиряет его потом надеждою; и под конец песни народ, сначала устрашенный, ободряется, когда чувствует, что Бог его есть первый враг его врагов; что карающий меч Бога - в руках у Его возлюбленного народа.
Эти две песни, начальные песни Еврейской лиры, написанные великим Законодателем и поэтом, дали, каждая по духу своему, двоякое направление всей Еврейской лирике. От первой победной песни Моисея ведет свое начало вся торжественная, победная и, наконец, храмовая лирика Евреев, одушевленная славою имени Божия. От последней песни завета Моисеева ведет свое начало лирика народная, поучительная, лирика Пророков. Она имеет тот же характер укоров, напоминаний о благодеяниях Божиих, гнева Господня и наконец милости. Лира Еврейская или пела славу Божию и народную вместе, или гремела гневом Божиим на народ. Такое двоякое направление дал сей лире еще сам Законодатель-поэт, и от его-то двух песен потекли два потока этой поэзии: один - мирный поток воды, спокойно отражающий в себе небо славы Божией; другой - поток огня, горящий яростью карающего и мстящего Бога.



ЧТЕНИЕ ДЕВЯТОЕ


Книга Иова. – Исторические сведения о ней. – Мнение 70 Толковников. – Мнение Гердера. – Древность книги. – Мысль произведения. – Поэтическое исполнение мысли. – Содержание. – Богатство Иова. – Замысел в небесах. – Несчастия Иова. – Прибытие друзей. – Прения с друзьями. – Речь младшего из друзей. – Глас Бога их тучи. – Картины мiротворения. – Оправдание Иова. – Это произведение представляет Суд Божий. – Связь идеи произведения со всею поэзиею Еврейскою.


От Пятикнижия Моисеева перехожу к разбору книги Иова, которая, по свидетельству многих ученых, еще древнее писаний великого Законодателя. Некоторые даже приписывают эту книгу самому Моисею, утверждая, что он написал ее, когда был еще у тестя своего Иофора. Другие говорят, что он перевел тогда ее с Арабского. Гердер не держится этого мнения, основываясь на том, что наружный ее характер, описания, местность, стиль, поэзия нисколько не согласуются с прочими творениями Моисея. Кроме того, Гердер основывает мнение свое и на том, что не в характере Моисеева учения было заимствовать книги и понятия у народов чуждых. С другой стороны, понятия этой книги нисколько не противоречат понятиям Пятикнижия, а напротив совершенно согласны с ними.
Во введении к этой книге, помещенном при переводе 70 Толковников, сказано: «Книга Иова переведена с Сирийского. Иов жил в стране Авситисии (Авситидийской), лежащей на границах Идумеи и Аравии. Он был из детей Исавовых, пятый от Авраама, Царь Эдома, наследовавший Валаку, сыну Веорову. Все друзья, пришедшие к Иову, суть цари стран, соседственных Идумее».
Гердер соглашается со всем этим, но думает, что книга Иова написана прямо на Еврейском языке и не есть перевод, ибо он не находит никаких основательных причин думать, чтобы она была переводом. Написана же она, по его мнению, в Идумее, в стране, лежавшей на границах Аравии. Вся природа, вся местность, столь подробно изображаемая в этой книге, описание животных - льва, коня, дикого осла, строуса -, эти огромные пустыни, безводные ручьи, караваны, разбойничьи шайки, жители пещер, наконец, все нравы и обычаи, ни слова о законах Моисеевых, Иов, этот Эмир востока - все показывает, что книга эта есть произведение Идумеи, страны, прилежавшей к Аравии и имевшей с нею один характер. В этом мнении Гердер согласен со введением 70 Толковников. Что же касается до некоторых намеков на Египетскую природу, на Нил; что касается до упоминания крокодила и, наконец, до описания бегемота, который, по мнению Гердера, есть гиппопотам, и левиафана, то все это есть примесь рассказов иноземных. Эти намеки на Египетскую природу заставили думать некоторых ученых, напр. Гоге, что Моисей перевел эту книгу с Сирийского языка, но сделал к ней собственные прибавления, взятые из жизни Египетской.
Гердер, отвергая это мнение, думает даже, что эта книга перенесена в Иудею не прежде царя Давида и им самим. Он основывается на том, что Эдомляне не пропустили через свою страну Моисея с народом во время их странствования; а царь Давид покорил Эдом. Это мнение подтверждает Гердер еще тем, что в Псалмах Давида есть многие места, cxoжие с местами книги Иова.
Но все ученые, несмотря на разногласие своих мнений о месте сочинения этой книги, о творце ее, об языке, на котором она писана, о времени принятия ее в число священных книг Иудеи, все единогласно утверждают ее древность. Гердер говорит о ней: «Это голос, доносящийся к нам от трех или четырех тысячелетий». При одной этой мысли, с каким благоговением мы должны вникать в эту книгу! Но каково будет наше изумление и благоговение тогда, когда в этом голосе, гремящем к нам из-за сорока столетий, мы откроем высочайшее знание жизни, самый верный взгляд на природу и создание, словом, когда увидим в ней разгадку самой мудреной и сокрытой тайны - тайны жизни нашей.
Мысль, одушевляющая книгу Иова, есть всемогущество Божие, ничтожность человека самого праведного, самого благочестивого, перед Богом, и правосудие Бога, оправданное опытом. Эта мысль олицетворена самым ощутительным, разговорным образом в жизни человека. Этот человек есть Иов. В нем две стихии: он есть воплощенное страдание, слезы и бренность человеческая; он же - эта высокая преданность Богу, та же преданность, которая одушевляла Авраама во время принесения в жертву Исаака. Этот Иов, лишившись всего, ему принадлежавшего, как человек, растерзал свои ризы, остриг власы, посыпал перстию главу свою; но этот же Иов сказал: «Сам нагой вышел я из чрева моей матери, нагим и отыду от света: Господь дал, Господь отнял». - Этим-то чувством преданности к Богу книга Иова получила характер национальный в Еврейском народе, у которого воспиталась мысль о едином истинном Боге, и в чистой самоотвергающейся преданности к Нему заключалось высшее чувство народной самобытности.
Но эта мысль о Боге, эта преданность ему не убивают в Иове человечества; нет, - мы видим в нем человека, который страдает, стонет, ропщет, проклинает; мы видим бездну скорби. Если бы нам представлена была в нем одна отвлеченная мысль, мы не приняли бы в Иове человеческого участия; мы не разделили бы с ним его страданий. Нет, Иов - человек, как мы все; та же страждущая плоть; это наши слезы, наши вопли, отзывы всей души нашей; но из глубины этих стонов и воплей постоянно звучит звук, который не во всяком из нас есть, звук молитвы и преданности, гимн веры, под конец оправданной самим Богом. Тем-то сильнее и действует этот звук на нашу душу, что он доходит к нам через эти стоны и вопли человеческие, для нас более понятные и близкие. Книга Иова есть книга нашей собственной жизни, расчерпнутой в самой глубине ее, в глубине страдания. Вникнем в содержание книги и усмотрим это на деле.
Предупреждаю вас, что я буду руководствоваться в местах неясных нашего перевода французским переводом и отрывками Гердера, который переводил прямо с Еврейского.
Иов был непорочен, праведен, богочестив, богат, счастливый супруг, отец семи сыновей и трех дочерей прекрасных. Овец у него было 7000, верблюдов 3000, пар волов 500, ослиц пасомых 500, и множество слуг. Какое богатство царя-пастыря! Пути его обливались маслом кравиим; стада его поливали горы млеком своим. А как уважался он в городе, где жил! Когда выходил он на площадь городскую, - юноши скрывались, старейшины вставали перед ним, вельможи умолкали, возложив перст на уста. Иов облекался в правду, одевался в суд, как в ризу. Он был око - слепым, нога - хромым. Старейшины ожидали его слова, как земля жаждет дождевых капель.
Дьявол, обтекши поднебесную, заметил этого счастливца. Когда вместе с чистыми Ангелами Божиими пришел он к престолу Господа отдать отчет в своих странствиях, Господь спросил его об Иове (внял ли еси мыслию своею на раба Моего Иова?): вот человек истинный, непорочный на земле. Дьявол отвечал, что Иов не даром чтит Господа, потому что получил от Него столько милостей. Отними у него богатство - и увидишь, будет ли он верен Тебе? - Господь позволяет дьяволу лишить Иова всего, но только не трогать его самого. Беда за бедою сыплется на Иова; вестник за вестником доносит ему о потере всех стад, всех рабов, наконец детей - и Иов даже не возроптал: оправдалось слово Божие. Дьявол говорит: человек все отдает за жизнь свою; но позволь коснуться его самого, костей и плоти: тогда увидишь. И Бог позволил дьяволу коснуться его тела; но велел пощадить его жизнь.
И этот Иов - слава своего города, Иов, которого дверь была всегда отверста приходившему, этот Иов теперь без дома, без имущества, вместо ризы покрытый струпьями, сидит, как живая рана, вне города, на месте нечистом. Он сделался притчею в народе, гуслями ему. Господь взял его, и оборвал за власы, и поставил как примету. Иов скисся в болезнях. Внутренность его сгорела от плача: вечно каплет око его. Он назвал смерть матерью своею, гной - братом и сестрою. Гусли Иова обратились в плач, - песня жизни - в рыдание.
И жена его пришла к нему и побуждает произнести проклятие на Бога и тем прекратить свою жизнь. Но Иов тверд; он отвечал жене: что ты говоришь, безумная? Если благое мы приняли от Господа, уже ли злого не стерпим?
Услышав о несчастиях Иова, пришли к нему друзья его цари: Элифаз, царь Феманский, Валдад, царь Савхейский, и Софар, царь Минейский. Они сначала не узнали друга, потом ужаснулись и растерзали ризы от горести. Сидели они при нем семь дней и семь ночей, и никто из них не сказал Иову слова утешительного. Тогда нашла на страдающего минута слабости: он проклял день и ночь своего рождения. «Эта ночь да будет тьмою вечною, да померкнут ее звезды, да не будет ей рассвета, да не увидит она солнца за то, что не затворила лона матери моей: тем отняла бы она болезнь от очей моих». - Иов ищет гроба и не улучает: «Смерть - покой мужу болящему. К чему свет живущим в горести? К чему жизнь недужным? Смерть все равняет: там равны и малый, и великий, там и раб не боится господина».
Еще горше становится Иову бремя его страданий, когда воспоминает он, что был праведен, что ничем не заслужил гнева Господня. Но несмотря на эти страдания, несмотря на невольные вопли души, он и в терзаниях болезни восклицает: «Жив Господь, иже сице ми суди, и Вседержитель, иже огорчи ми душу». Как велико это восклицание в живом мертвеце, в котором умерло все, кроме страдания и Бога: он стонет, терзается и, рыдая, вскрикивает: «Жив Господь!».
Друзья укоряют его в стенаниях; вместо утешения говорят ему: «Есть ли где чистый перед Господом? где муж без порока? звезды не чисты перед Господом, тем паче человек - гной и сын человеческий - червь. И тебе Господь наслал все это, верно, за нечестие и беззаконие. Бог всемогущ; а мы что? вчерашни есмы. Житие наше - тень на земле; отцы этому нас научают словом, и из сердца их течет это слово. Ты хочешь умереть, но что значит жизнь одного человека перед Господом? Коль ты умрешь, не населена ли будет поднебесная? Ведь не совратятся же горы с основания». Так, друзья, вместо слов отрады, повторяют Иову все то, что он и сам лучше их знает. Но наконец заключают слова надеждою на будущее, особенно первый из друзей - Элифаз, самый снисходительный. Он говорит: «Ты умрешь в мире; ты снидешь во гроб, как пшеница созрелая, пожатая во время».
Иов отвечает друзьям: «Слышал я много всего этого! Ах, если бы ваша душа была на месте моей, и я наскочил бы на вас словами; теперь же от немощи покиваю главою. Знаю все, что вы знаете; знаю более вас: и у меня тот же разум, но у меня сверх того и страдание; вы врачи неправедные, злые целители: лучше бы вам онеметь: молчание было бы вашею мудростию. Нет ничего от вас, что бы меня успокоило. Вы на меня клевещете без стыда, налягаете на меня. Зачем же, зачем притрудну творите душу мою и низлагаете меня словами? Если бы вы взвесили мои болезни! оне тяжелее песка морского. Вам думается, что речи мои злые, что оне от ропота происходят: стрелы Господни во мне, их ярость испивает кровь мою; начну говорить - и оне бодут меня. Разве дикий осел ревет даром? Он ревет, когда голоден. Так и душа моя вопит против меня; она не в силах утишиться. Уразумейте, что ведь Господь Сам на меня послал все это. Усну ли я - говорю: когда день? Встану ли, - говорю: когда вечер? Так тяжела мне жизнь. Но пусть Господь уязвляет меня, если начал, только да не убьет до конца. Бог растерзал меня окрест: Он снял венец с главы моей; все меня покинули, все, кого любил я; соседям я, как иноплеменник; звал я раба своего - и тот не пошел ко мне. Все возгнушались меня. В коже сгнила вся моя плоть; кости мои - только в зубах. - И вы на меня, о други! помилуйте, помилуйте! Рука Господня меня коснулась: почто же и вы меня гоните, как Господь? Не смейтесь надо мною, не довершайте казни Божией. Убойтесь и вы меча Господня: ярость найдет на беззаконных».
Друзья все говорят Иову о нечестивых, о том, какие казни посылает на них Господь. Бог всемогущ и крепость Свою являет в поражении нечестивых болезнями. Какая насмешка над Иовом!
«О послушайте, послушайте меня, - отвечает страдалец, - не утешайте меня таким образом. Нечестивые живут и ветшают в богатстве; их домы обильны; они не знают страха; ран от Господа нет на них; дети их пляшут и поют перед ними; стада их всегда плодятся счастливо. Однако я знаю, что их светильник угаснет, что не век им веселиться; на день пагубы соблюдается нечестивый. Знаю и то, что жив Господь, пославший на меня кары, жив Тот, Который придет искупить меня, и уповаю. Знаю Его всемогущество лучше вас: Он глаголет солнцу - и не восходит; Он печатает звезды; Он сажает царей на престолы и поясом обвязует их чресла. Коль Он возмет, кто возвратит? Коль Он низложит, кто созиждет? Коль Он затворит, кто отверзет?».
Так Иов спорит непрерывно с своими друзьями. Друзья говорят много прекрасного; но их слова холодны, как слова теории; они кажутся общими местами в сравнении с словами Иова, которые горят всею жизнию скорби. Он выстрадал поэзию слов своих: стрелы Господни говорят в нем. - Изображает ли он премудрость Божию - его речи несравненно выше, чем речи друзей его: они не страдали, а Иов узнал Бога в страдании.
Наконец, раздраженный недугом и речами друзей, которые потом уже стали оскорблять его сомнениями в его непорочности и праведности, Иов изливается потоком и уж не дает друзьям своим говорить. Дух его воскипел и не умолчит.
«Кому ты помогаешь? - отвечает Иов последнему из говоривших друзей, который принял на себя дерзкое право защищать суд Божий перед лицем страдальца, им постигнутого. - Кому ты помогаешь? - говорит Иов. - Тому ли, Кто силы не имеет? Кого спасаешь ты? Не Того ли, у Кого вся крепость? - Кому даешь совет? не Тому ли, у Кого вся премудрость?».
Тут сильным словом рисует Иов всемогущество Божие в творении.
«Наг ад перед Ним, и нет покрова пагубе. Он простер Север ни на чем, Он повесил землю ни на чем же; Он связал воду в облака, и облака не расторглись; Он окружил престол облаками; Он обвел край океана до тех пределов, где свет теряется во тьме. Столпы небес трепещут Его слова, Силою Своею Он хлещет море; мудростью усмиряет гордость волн. Дохнет - и небо опять прекрасно. Но это - лишь часть путей Его; это - один шепот слова о Нем: о громе же сил Его кто услышит?».
Потом Иов изливается в украшенных притчах: поэзия течет из него потоком. Так говорит он о месте премудрости: «Есть место серебру и злату; человек знает место камням бесценным в горах, он открывает глубины рек, сечет горы мрамора с корней их, проходит там, где и лев не проходил. Но знает ли он, где место премудрости? Не знает того человек; нет ее в людях. Бездна рекла: нет ее во мне; море рекло: нет ее со мною. Нет сокровища, чем бы купить ее: на серебро всего мipa ее не выменяешь. Утаилась она от всякого человека и от птиц небесных скрылась. Пагуба и смерть сказали: мы слышали о славе ее. Бог один знает к ней путь, ибо Он знает ее место. Он взвесил ветры, Он смерил воду».
Как красноречиво и великолепно описывает потом Иов время своего блаженства и славы: когда он был царем между храбрыми и утешителем между печальными; когда выходил на площадь града - и престол был ему готов; как он облекался в правду и в суд, как в ризу; как он стирал челюсти неправедных и из зубов их вырывал добычу; как слово его неслось по городу безмолвному и внимавшему. Какая полная и торжественная жизнь царя богатого и любимого!
Что же теперь? Над ним ругаются малейшие, те, отцам которых он не дал бы прежде под надзор не только стад, но и псов своих. Всякое слово Иова упитано скорбию, когда он описывает свои болезни, свои страдания ночные. «Ночью кости мои ноют, жилы расслабли; всею силою я хватаюсь за одежды - и одежды гнетут меня, как оковы. Знаю, что смерть сотрет меня, ибо дом всякому смертному - земля. Если б возможно было, сам бы себя убил или умолил бы о том другого».
От своих скорбей Иов переходит к описанию своих добродетелей - и совесть его поет себе торжественный, оправдательный гимн на зло друзьям, которые не хотели признать его праведным.
«Разве сердце мое увлекалось оком? - говорит он. - Не чист ли я в любви моей? Я положил завет очам не смотреть на девицу. - Не выслушивал ли я жалоб раба и рабыни своей, всегда помышляя о том, как бы сам я стал перед Господом, если бы не дал суда рабам своим? не из того же ли я чрева, как и они? - Не питался ли около меня сирый? Сострадание росло со мною дитятей: я его взял еще из лона моей матери. Око вдовы не утомлял я слезами; шерсть овец моих согревала плеча убогих. Если я когда в злате полагал крепость, если я хотя тайно поклонялся солнцу и луне, если радовался я когда падению врагов моих, то да гремит мне в уши проклятие. Дверь моя была отворена всякому страннику; я не боялся народного множества, когда изрекал правду за бессильного; я не укрывался от нее в дому своем. Кто же меня теперь выслушает? Кто примет мое оправдание? Да слушает меня, да отвечает мне сам Господь! Пусть противник мой пишет на меня жалобу: - я возложу ее на плеча свои, обовью ею, как венцем, главу свою».
Покраснели и умолкли друзья Иова перед его речами: он ослепил их светом своей праведности. Он стал победителем и умолк торжественно, увенчавшись своим обвинением, как венцем, и ждет слов Господа, и гордо стоит на месте суда.
Тогда самый младший из собеседников Элиус, который до сих пор хранил молчание, вознегодовал на Иова за то, что он назвал себя праведным перед Господом, и на трех друзей его за то, что они не могли отвечать ему, и сначала обвиняли его неправо в нечестии. И сказал Элиус: «Я юнейший летами, вы же старейшие; потому и молчал я. Я думал: время глаголет, во многих летах премудрость. Но дух есть в человеках, дыхание Вседержителево научает: не многолетние премудры, не старцы ведают суд».
Из уст вдохновенного юноши потекла речь потоком; он сам говорит о себе, что дух его, как мех, исполненный молодого вина, кипит и хочет разорваться. Его речи обильны словами, как свойственно молодости; но оне исполнены свежего вдохновения. Прекрасно говорит он о правосудии Божием; он не обвиняет Иова в нечестивой жизни, как прежние собеседники, а обвиняет его только в гордости оправдания. «Если ты и согрешишь, что ты можешь сотворить? Если ты и правосуден, что же и этим ты дашь Господу? Твое зло есть вред для ближнего; твое правосудие полезно лишь ближнему». - Он дает тем знать, что кроме правосудия нужна и покорность Богу. Свои речи заключает он картиною всемогущества Божия в творении. Вдохновенный, описывает он бурю и гром, как голос Божий; но не знает сам, что слова его предшествуют самому слову Божию; он не знает, что в этой буре, которую он изобразил, сейчас раздастся сам голос Божий, перед коим все смолкнет; он не знает того, что творится на небесах; не знает, что страдание Иова есть замысел Бога; что он страдает для того, чтобы оправдать слово Всемогущего, - и заключает речь свою тем, что Иов не услышит Божия голоса. - И внезапно, в эту же самую минуту, Господь, мимо собеседников, говорит Иову сквозь бурю и облаки, и зовет его на ответ.
«Кто сей муж, скрывающий глаголы в сердце своем? Препояши чресла свои, как муж, и отвечай Мне: где был ты, когда Я основал землю?».
Какая высокая укоризна в этом вопросе, уничтожающая человека перед Создателем мiра! «Где был ты, когда Я основал землю?». Во всей Священной поэзии востока, гремящей единым могуществом Божиим, какое слово всех сильнее, всех убийственнее для человека, как этот вопрос: «Где был ты, когда Я основал землю?».
Прекрасны были речи Иова и друзей его о мiротворении Божием; но как оне слабы перед речами Того, Кто до малейшей подробности знает все тайны Своего мiротворения! Здесь из уст самого Бога развивается вся картина мiроздания. Как величествен этот рождающийся океан из чрева своей матери! Бог принимает его как младенца, повивает туманом как пеленами, одевает его облаком. И океан-младенец перед Богом: какая неизмеримость мысли! И этому бурному младенцу Господь положил пределы, обложил его затворами и вратами, и сказал: «До сего дойдеши, и не прейдеши, и в тебе сокрушатся волны твоя».
«При тебе ли, - говорит Бог Иову, - составил я свет утренний? Заря знает свое назначение: она касается крыл земли, и грабители, друзья ночи, бегут в пещеры». Вот совершенно картины Аравии - страны разбоев и пещер, где заря есть страж безопасности.
В подобных вопросах развиваются все явления стихий в природе. «Число лет твоих много! - говорит Вечный вчерашнему человеку. - Был ли ты у источников моря? ходил ли по дну его? Бывал ли ты в сокровищах, где храню я снег и град?». Кто видал вечно не тающие Альпы, тот поймет красоту этого выражения. «Кто чертит путь молнии и грому? Кто отец дождю и малой капле росы? Постигаешь ли ты семизвездный союз Плеяд? Отверз ли ты ограждение Ориона? Покажешь ли ты знамения небесные во время? Выведешь ли на небесную паству Медведицу с ее чадами? Привлечешь ли за власы звезду вечернюю? Знаешь ли ты все перемены небесные?».
«Призовешь ли ты облако своим голосом - и трепетом воды великой полушает ли тебя? Пошлешь ли ты молнии - и пойдут оне, и скажут: мы здесь. Кто дал женам искусство ткания? Кто исчислил капли дождя? Кто преклонил небо на землю? Земля рассыпалась, как прах; я спаял ее, как камнем, на четыре угла».
Везде Творец, как строитель и как хозяин, созидает и хранит мiр, как дом Свой. Земля поставлена Им на четыре угла: Он положил ей камень краеугольный; Он содержит запасы снега и града. Так весь мiр представляется, как хозяйство Божие. Это - мысль чистая, первоначальная, образ самый простой, самый естественный, истекший из жизни патриархального человека Азии, начальника семьи своей и племени. Все явления природы здесь не столько описываются, сколько одушевляются сами: земля - дом Божий о четырех углах! океан - младенец, Им повитый; заря отгоняет разбойников; молнии говорят. Но всему вина одна: промышление Божие; все эти явления Божия дома суть намек о Том великом Домостроителе, Который Один содержит в Себе их тайну.
Потом от неодушевленной природы Великий Строитель переходит к богатству живой природы. Как превосходно характеризуются обычаи и нравы животных! Например, необузданная свобода дикого осла:
«Кто пустил дикого осла свободным и разрешил его узы? Я дал ему жилищем пустыню. Он смеется над многолюдством города; он не внимает крику господина. На горах он ищет себе пажити; он знает след каждого злака».
Как означена беспечность строуса, который покидает яйца на земле, не согревает их, не печется о птенцах своих. Бог не дал ему разума; но когда замашет он крылами, то посмевается коню и всаднику.
За строусом следует картина коня, этого питомца Аравии, красы полей ее, коня воинственного. «Ты ли дал коню силу? Ты ли облек его выю страхом гривы? Ты ли ополчил его всеоружием, славу персей его дерзостию? Копытом копая, на поле играет он. Стрелам посмевается; от железа не отвратится. Лук и меч над ним играют. Он гневом потребляет землю; затрубила труба - и говорит он: благо! Издали обоняет войну, скачет и ржет».
«Твоим ли уменьем орел, распростерши крылья, висит на воздухе неподвижен и смотрит на солнце полудня? Или строит гнездо на вершине горы и оттуда видит добычу? - Где труп, там и он».
И за всею этою прекрасною галлереею животных выходят еще два чудовища: одно страшнее другого. Ужасен этот бегемот с ребрами медяными, с хребтом железным, который не боится наводнений и думает, что сам Иордан  втечет в уста его; но еще ужаснее левиафан, царь всем сущим в водах, который шествием пенит океан - и океан седеет внезапно, как старец, от его шествия. Это - целое воинство в одном животном: он сплочен из щитов - и ничто ему копья; это - целый мiр в одном звере: сердце его как скала, очи его как денница, душа его как уголь, из уст его и ноздрей пламя и свет.
После этой могущественной картины мiроздания, развивающейся в гласе Божием, Иов говорит: «Вем, яко вся можеши; мню себе землю и пепел».
Но Господь не обратил своего гнева на страдальца: праведник оправдан. Все имение возвращено ему вдвое; то же число сыновей и дщерей, еще прекраснейших, покоит его старость. Но на кого же разгневался Господь? На первых трех друзей Иова, на мнимых Своих защитников, потому что они не сказали об Иове истины. И к Иову же они должны были прибегнуть, чтобы он своею молитвою и жертвою искупил грехи их у Бога. Так оправдалось на земле правосудие Божие.
Все это величественное произведение представляется нам, как суд Божий. В небе происходит начало действия; в небе совершается совет Бога испытующего; в небе начертаны путь человека и цель его страданий: Бог насылает эти страдания для того, чтобы оправдать слово Свое о непорочном и благочестивом; Иов страдает для того, чтобы оправдать Бога. Высокое назначение страдания! Но на земле этого не понимают: в небе премудрость; на земле неведение, тьма, и борьба, и словопрение. Холодные мудрецы нападают на страдальца в минуту его слабости, когда стрелы Господни невольно застонали в нем; они говорят ему о всемогуществе Божием, о правосудии, и говорят, что он страдает за какое-нибудь нечестие: так выходит по их земному расчету; - но они не знают и постигнуть не могут, что, по совету Божию, нужно, чтобы страдал праведник; что он страдает для оправдания о нем же слова Божия. Эти защитники Бога гораздо дерзновеннее, чем ропщущий мученик или оправдывающийся праведник, потому что они по своим земным расчетам рассуждают о страданиях и жизни человека; берут на себя дерзкое право защищать Бога, входить в Его судьбы - и защищают Его криво: по их защите Бог был бы неправосуден. Иов - праведник, но человек; он и среди стонов болезни восклицал: жив Господь! Но жарко заспорил он с друзьями, когда они задели его за живое, когда они задумали отнять у него последнее утешение, утешение его совести. Он от всякого слова их отбивался со славою; он покрывал их хвалы Богу своими хвалами; он, наконец, вынужден оправдывать сам себя и перенести суд от людей, неправо решивших, к Богу, и предать дело свое в Его руки. И юный, вдохновенный пророк Элиус, смирявший Иова за гордость оправдания, не узнал совета Божия и сказал, что Судия не явится. - И вдруг небо растворилось - и Судия явился. Чем же решил Он дело? Он Своим всемогуществом уничтожил в Иове этого гордого человека, который сам себя признает праведным: Он заставил его назвать себя землею и пеплом; но, ограничив этим Свое наказание, Он честию и славою покрыл праведника, ибо этот праведник страдал для оправдания Божия слова о себе. Дело Иова обратилось в дело Божие. Человек уничтожен, но праведник оправдан, и ему все отдано. Бог Своим вопрошением низринул в Иове человека, но ни одним словом не коснулся праведника. Он и не говорит Иову, что он праведник: он только возвращает ему все. Что Иов праведник - это тайна Божия; это - оправдание Его слова; это скажет Бог у себя на небеси, в присутствии всех Ангелов, для посрамления демона. Это скажет Он и Иову, когда праведник от земли перейдет на небо.
Отсюда мы видим, что это произведение есть как бы священная, Богосудебная драма, в которой жизнь человеческая представлена страданием по замыслу Божию, по Его святой воле: Иов есть праведник, терзающийся для того, чтобы в небесах оправдалось слово Божие. Не прообразует ли он нам человека вообще, который здесь, на земле, страдает для того, чтобы там, на небесах, оправдалось первое слово Бога о человеке, когда Он его создал и поставил главою создания, слово, которому человек изменил сначала? Не прообразует ли этот глас Бога, говорящего Иову, того последнего суда, которым должна уничтожиться земная самость человеческая, но которым благословится в человеке дело Бога, и оправдается создание человека Богом? Не есть ли это высочайшая Феодицея, или божественный приговор для всей жизни человека, приговор, в котором дело этой жизни будет оправдано сокровенною целию Божией, и история человека благословится, как мысль и совет Творца?
Так сие произведение своею главною мыслию сливается со всею поэзиею Еврейскою. Так согласуется оно и с книгою Бытия, где все мiротворение и вся История представлены как план, как замысел Провидения, как исполнение на деле всемогущего слова Божия: и рече Господь. Что мы там видели в целом мiре и в целой истории человечества, то самое здесь видим в жизни одного человека, в прекрасной и полной миниатюре.
Вникнувши несколько в эту книгу по моему изложению, припомните теперь слов; Гердера, которые я привел вам в начале нашей беседы: «Это голос, завет, дошедший к нам от трех или четырех тысячелетий». И как он понятен и близок нашему сердцу, и как глубокомыслен даже для нашего гордого 74 столетия от сотворения мipa! Так человечество изо всех веков откликается нам своею жизнию. И как велики и поучительны уроки первых опытов еще юного человечества! - Невольно скажешь вместе с младшим Элиусом: «Не многолетние премудры, не старцы ведают суд».



ЧТЕНИЕ ДЕСЯТОЕ


История торжественной лирики у Евреев. - Гимны при Судиях. - Жизнь Царя Давида. - Соответствие жизни Царя Давида с жизнию его народа. – Псалмы. - Их характер народный и богохвалебный. - Суждение Св. Афанасия. - Общечеловеческий характер Псалмов. - Отношение Псалмов к Христианству. - Создание храма. - Молитва Соломона. - Характер Соломона. - Характер его творений. Каким образом поэзия Еврейская сошла до изображения человечества? - Пророки. - Назначение их слова. - Звание Пророка. – Исаия. - Содержание пророчества. - Призвание Исаии. - Его назначение. - Гнев Бога на Израиля. - Видение на все народы Азии. - Надежда Израиля. - Характер Исаии.


Перейдем к истории торжественной лирики Еврейской и посмотрим, как она созрела на гуслях царя Псалмопевца и заключилась молитвою царя Храмоздателя. Я вам уже говорил о двух песнях Моисеевых, как о двух источниках лирики Еврейской, коих чистые струи мы видим во всем ее великолепном потоке. Теперь мы будем следить победную торжественную лирику, которая созрела в храмовой поэзии и которая ведет свое начало от первой песни Моисея.
Мы видели, как сия лирика родилась на берегах Чермного моря при первом торжестве избавления. При Судиях, когда наступила для народа Израильского борьба с племенами, его окружавшими, славные минуты побед своих он выражал такими же гимнами. Таков гимн пророчицы Деворы, имеющий характер лиро-эпический. В нем описывается подробно вся победа над Сисарою. Это, вероятно, был гимн, петый всем народом. Гердер думает, что при Судиях Еврейская поэзия соединилась с пляскою и музыкою и что эти три искусства в дружественном сочетании служили тогда для прославления торжеств народных. - Самая жизнь Евреев в это время геройских подвигов представляет множество лирических мгновений. «И сотворили сыны Израилевы злое пред Господом, и предал их в руку Господь, и возопили сыны Израилевы ко Господу, и послал им мужа пророка в Судию» - вот формы книги Судей. Из них мы видим, что все подвиги народа совершались по внушению свыше. Все эти Пророки-Судии означают своими именами вдохновенные, лучшие минуты Израильского народа, когда воспламенялось в нем чувство веры в своего Бога и с тем вместе чувство народной самобытности.
Еще в первые времена Судей можно было видеть, что уже запала мысль в народе Израильском иметь своего царя. Наконец Самуил, которого рождение было также воспето гимном, помазал Саула, и исполнилось желание народное. При царе Сауле созрел Давид, царь-поэт. От самой юности дух его устремлялся к музыке и поэзии. Свои прекраснейшие годы он провел пастухом со стадами и на пажитях научился владеть свирелью, и обогащался тем высшим созерцанием природы, теми впечатлениями, которые потом отозвались на его гуслях. Лукавый дух нашел на царя Саула: не было другого средства целить его, как песни и музыка. И певец-пастух с своими гуслями был призван к царю укрощать его демона. И полюбил его царь; но потом, когда юный пастух восторжествовал над Голиафом, когда вошел он с победным торжеством в Иерусалим, и девы, и жены вышли ему на встречу с ликами, тимпанами и гуслями, и воспевали победы, отдавая преимущество Давиду перед Саулом, - тогда Саул исполнился подозрения и зависти к Давиду и озлобился на него. Несчастный певец едва укрылся от злобного копия Саула. Он бегал в горы, долго скитался по ним и по пустыням Иудеи. Тогда-то гусли стали для него утешением: тогда-то, в минуты нужды и страха, научился он извлекать из них сладкие молитвенные песни. - Наконец, с помощию Бога избежал Давид руки Саула, сел на царство и победил всех врагов своего народа. Наступило время торжества, время священнопесненное, время псалмов Давидовых. В 22-й главе 2-й книги Царств содержится песня, заключающая все подвиги трудной жизни Давидовой. Она выражает это чувство отдыха после сильного утомления. «Верен Давид, сын Иессеев, - говорится после этой песни, - и верен муж, его же возстави Господь в Христа, Бога Иаковля, и благолепны псалмы Израилевы. И дух Господень глагола в них, и слово Его на языце моем».
При Давиде, царе-певце и музыканте, устроена была вся храмовая лирика Евреев. Еще когда переносился ковчег Завета, в этом пышном торжестве шли перед ковчегом царь и сыны Израилевы с пением, с органами, гуслями, свирелями, тимпанами, кимвалами и цевницами. Какая уже полная музыка при Давиде, тогда как в торжестве Моисея были употреблены одни только тимпаны! - Четыре тысячи Левитов, отличенных особою одеждою, были разделены на классы и хоры. Освящение горы Сиона совершилось при торжественном пении псалмов Давидовых. Так цвет священной лирики пересажен был царскими руками на святую гору Сион и расцвел великолепно под сению славы Божией. Но эти песни, раздавшись с горы Сиона, снова перешли в уста народа. Лира Еврейская завещана была законодателем народу, потом перешла в уста царя и от него украшенная и прославленная возвратилась снова к народу, над которым почивал дух Божий. Царственные псалмы и песни Бога сделались песнями всеобщими. Так долженствовало быть у Евреев; песня, посвященная Богу, стала любимою песнею народа; царь, певец Бога, явился вместе и поэтом национальным. История Евреев, мною изложенная вам прежде, оправдывает все эти заключения.
Я уже заметил, что самый этот царь во всей своей жизни, из которой выливались его псалмы, представлял краткий образец жизни всего народа Израильского, сокращение всей его истории. Давид в юности пас стада и играл на гуслях: не такова ли была и патриархальная, пастушеская юность Израильского народа? Давид подпал под гнев и силу Саула: не так же ли народ Израильский подпал под иго и гонение Фараона? Давид освободился от него помощию Божиею и по горам пустынным влачил свои страдания, и вынес из них вдохновенные песни. Не такова ли была жизнь Израильтян во время странствия их по пустыне? Давид, как и народ Израильский, подвергался также падениям, удалялся от Бога, и Бог поражал его недугами, как и народ несчастиями, - и тогда скорби его выливались в песнях к Богу. Эти слабости человеческие в Давиде еще более сближали жизнь его с жизнию его народа. Наконец, воцарившись, он сделался сам представителем жизни Израильтян; боролся с врагами их и Бога и окончил эту борьбу, и заключил ее Богохвалебною песнею.
Гении - избранники Божии - представляют всегда в своей жизни лучшие и выразительнейшие минуты жизни того народа, из среды которого они избраны. Но едва ли на какой иной биографии великого избранника Божия эта истина так резко означается, как на биографии Давида. Вот почему песни его, вылившись из его жизни, вылились как будто из всей жизни народа и из песен Давида сделались песнями Израильтян. В Псалмах гремят и трубы победные, и сладко раздается свирель пастушеская, и стонет печальная арфа. В них воспеваются и священные торжества Евреев, и их любимые пастырские занятия, и выражение пред Богом гонений и скорбей, какие они терпели: здесь вся их жизнь, все минуты этой жизни, запечатленные песнями; но все эти песни, все эти звуки сливаются в одной великой песне, в одном великом звуке. Как события жизни народа Израильского примыкают к единой мысли о Боге, так и песни его сливаются в гимне к Богу. Ничем лучшим нельзя было заключить этой книги псалмов, как последним 150-м, где все музыкальные орудия Евреев согласились в одну хвалу о Боге. «Хвалите Его во гласе трубнем, хвалите Его во псалтири и гуслех; хвалите Его в тимпане и лице, хвалите Его во струнах и органе; хвалите Его в кимвалех доброгласных, хвалите Его в кимвалех восклицания. Всякое дыхание да хвалит Господа».
Здесь царь-псалмопевец выводит всю свою блистательную мусикию, весь полный оркестр, им устроенный, для того, чтобы играть и петь хвалу Бога, - и чем приличнее, стройнее, полнее могла заключиться эта песнь, как не стихом: всякое дыхание да  хвалит Господа?
До сих пор мы рассматривали Псалмы, как Богохвалебные и молитвенные песни народа Израильского; но это значение их совершенно подчиняется иному, высшему. Псалмы имеют значение всемiрное, как и вся история Евреев, кроме своего значения народного. Это оправдалось тем влиянием, которое они возъимели на всю поэзию Христианской Европы. Рассмотрим их в этом отношении.
Св. Афанасий, Архиепископ Александрийский, особенно изучал книгу Псалмов и оставил превосходный разбор ее, который может нам послужить руководством при таком взгляде на сие творение.
Во-первых, Св. Афанасий рассматривает Псалмы, как Библию в сокращении: всякая книга Библии имеет свое собственное содержание; напр. Пятикнижие описывает бытие мiра, деяния Патриархов, исход Израиля из Египта, законоположение, устроение Скинии, священнодействия. Троекнижие, т.е. книги Иисуса Навина, Судей, Руфь, изображает деяния судей, народа и родословие Давида. – Книги Царств и Паралипоменон представляют дела царей. Книги Эздры - освобождение от плена Вавилонского. Книги Пророков - пророчества о пришествии Спасителя, воспоминания о заповедях, обличения законопреступлений, пророчества о разных народах. Книга же Псалмов все это, как рай, насажденное в себе имея, воспевает. Книга Псалмов, по мнению Св. Афанасия, есть великолепный вертоград всей Библии.
Таким образом, три стихии Библейские: История, Законоположение и Пророчество, о которых я вам говорил, входят в книгу Псалмов в виде сладкой божественной песни. Но сии три стихии общи у них со всею Библиею: что же имеют они собственно себе принадлежащего? - То, что в Псалмах содержится изображение всех движений души человеческой со всеми ее возможными изменениями. В них человек познает и усмотрит себя, и научится врачевать свои страсти, терпеть скорби и услаждать их словом, обращаемым к Богу. И так, книга Псалмов есть целительная книга, врачующий орган души человеческой, ибо, нисходя к страстям ее, изображая чувства ее, Псалмы дают средства и укрощать их, погружаясь в Бога. Вот та сила Псалмов, посредством которой вдохновенный творец их врачевал мятежную душу царя Саула.
В словах Пророков человек только поучается, но не может относить их к себе. Напр. «Жив Господь, Ему же предстою днесь», говорит Пророк. Дерзко бы было со стороны человека отнести это слово Пророка к себе; но в Псалмах, говоря чужое, мы как будто свое, как будто от себя говорим. Псалмы поющему их суть зерцало его собственной души и всех ее движений. Кто напр. поет 3-й псалом: «Господи, что ся умножиша стужающии ми?» в минуту скорбную, в минуту страдания от гонений, тот невольно к себе его применит. Кто хочет каяться, пускай поет псалом 50-й: «Помилуй мя Боже», и он найдет полное выражение души своей в минуту покаяния. Так, на всякое состояние человека, на всякое положение души его, на всякое чувство, здесь найдется песнь. Таким образом, книга Псалмов есть книга по преимуществу человеческой души, или лучшее средство беседовать с Богом во все минуты земной нашей жизни.
Равно как Бог хотел примером Своим дать нам образец жития человеческого и для того воплотился, так еще прежде Своего пришествия, в Псалмах, словом Божиим, чрез царя Давида, глаголал нам; низшел к страстям и движениям слабой души нашей и передал их в песнях, показав и средство врачевать и услаждать их. Так, Псалмы суть предварительное, прообразовательное воплощение Слова Божия в человеческом слове, приосененном благодатию свыше. Вот почему они исполнены таких пророчеств о Христе! Вот почему книга Псалмов, имея такое близкое отношение к Христианской религии, сделалась молитвенною книгою для всех Христиан.
Этим-то выражается Божественно-человеческий, Христианский и вместе лирический характер Псалмов, ибо лира есть песня чувств и движений человеческих; но потому эта лира - Божественная, что на ней все эти неровные, не гармонические чувства и движения земного человека укрощаются мыслию о Божестве, о будущем искуплении человечества и переходят всегда в хвалебное пение Господу.
Благолепные Псалмы Израилевы были готовы. Наступило царство мира и славы. Еще царь-псалмопевец помышлял о создании храма, но ему не дано было наслаждения огласить своими Псалмами стены дома Божия. «И даде Господь смысл Соломону, и премудрость многу зело и широту сердца, якоже песок при море». - И сказал Соломон: «И ныне упокои Господь Бог мой мне окрест; несть наветника, ниже сопротивника лукаваго: и се аз глаголю создати дом имени Господа Бога моего, яко же глагола Господь Бог к Давиду отцу моему». Под звуки готовых Псалмов, по слову Соломона, строился великолепный храм и кончен был в 440 году по исходе из Египта для принятия в себя песен Израилевых.
Мы видели рождение торжественной лирики в первом победном торжестве освобожденного народа у берегов Чермного моря. Какая же минута в Истории Израильского народа представляет высокий цвет развития этой лирики, когда она уже достигла своего назначения быть поэзиею храма, служить Господу? Вот сия минута.
Перед готовым храмом, воздвигнутым на горе Сионе, освященной еще Давидом, собрались и царь-строитель и народ. И обратился царь лицем к своему народу и сказал: «Благословен Господь Бог Израилев, Иже изрек: «с тех пор как Я извел людей Моих из страны Египетской, Я не избрал никакого иного града для создания храма имени Моему, кроме Иерусалима». - Так изрек Господь, и уже отец мой, Давид, имел на сердце этот храм, и Бог благословил его за этот помысл; но сказал, что он не созиждет храма, а созиждет оный сын его - и аз создах храм имени Господа Бога Израилева».
И стал царь перед лицем алтаря Господня, и за ним весь народ Израильский, и воздвиг руки царь на небо и сказал:
«Господи Боже Израилев, несть якоже Ты Бог на небеси горе, и на земли низу. Я создал Тебе храм по Твоей же воле, изреченной отцу моему Давиду. Но если небо и небо небеси не довлеют Тебе, то где же храму, мною созданному, обнять Тебя бесконечного? - Молю Тебя: да будут очи Твои отверсты на храм сей и день и нощь. Придет ли Израильтянин молить Тебя на сем месте о грехе своем, о недуге, или о врагах, его одолевающих, или о голоде: услыши его с небеси и сотвори, и помилуй. Придет ли иноплеменник и помолится Тебе на месте сем о своей скорби - и его услыши: да уразумеют все люди земные имя Твое».
Сею торжественною молитвою при освящении храма, в который внесены благолепные Псалмы Давидовы, заключилась достойно лирика Еврейская и достигла своего божественного назначения, - а потом, через несколько веков, из храма Соломона разнеслась она по храмам всего мipa, где только приносилась жертва бескровная, очищенная Богу Истинному и Единому.
Подвиг Израильского народа был совершен. Борьба его с окружающими народами кончена, и жертва Богу, для которой он покинул Египет, принесена уже не в кочевой Скинии Свидения, а с полным торжеством, при славных песнях, в великолепном храме, воздвигнутом на горе Сионе. Царствование Давида было еще бурно, воинственно: в произведениях его отразилась его жизнь, исполненная гонений, опасностей и побед. За сим наступило царство мира, тишины, обилия. Представитель его есть Соломон. Имя его означает мир и счастие. В малолетстве он был назван матерью: Эдедия, любимец Бога. Только в царстве тишины и блаженства могли расцвесть Премудрость и Любовь - две стихии, составлявшие жизнь Соломона. Эта премудрость была последствием всех опытов жизни народа, перешедшего через такие бурные перевороты и в целости вынесшего из них любимую, сильную мысль души своей. Эта премудрость сосредоточилась в одной избранной главе, главе царя, представителя своего народа, и изобразилась в его сочинениях. Только после опытов такой жизни могло быть развито это светлое, глубокомысленное, практическое созерцание мipa, человека, всех его нравственных, семейных и общественных отношений, это созерцание не отвлеченное, но опытное, какое мы находим в Притчах и Экклесиасте Соломона , и в позднейших сочинениях Иисуса сына Сирахова, относящихся к тому же роду. Здесь общие предписания Закона получили уже частное применение к жизни. Начало этой житейской, этой практической премудрости есть то же самое, как и начало всей Израильской жизни. «Начало премудрости страх Господень», говорит опытный мудрец Израильского народа. «Благочестие в Бога начало чувства», «Суета суетствий, всяческая суета» - мог сказать только тот мудрец, который от созерцания Бога переходил к созерцанию мiра и с неба смотрел на землю.
Подобно как в Псалмах слово Божие воплотилось в слово человеческое, приняло на себя выражение страстей, чувств и всех движений человеческой души с тою целию, чтобы найти для них врачевание в молитве к Богу, так точно и в премудрых изречениях Соломона это же слово Божие, которое так строго и положительно устами Моисея изрекало Закон, низошло до слабости и нужды человеческой, приняло образ премудрости народной, житейской, стало изрекать живые уроки опыта и прежнюю свою форму изречения переменило на форму более народную: притчи или пословицы. - Таков дух и форма поучительных сочинений Соломона. Это есть нравственное Богомудрие народа Еврейского, извлеченное  из опытов жизни и сказанное в пословицах.
После царя-поэта, который еще воспевал бурное движение жизни, остаток борьбы, уготовлявшей мир, следовало в народе Израильском явиться Царю-Мудрецу, который после вдохновенных порывов выразил наконец спокойное созерцание мiра и жизни и заключил лирический псалом отца своего премудрым вещанием опыта, плода жизни. Это выразил Соломон в своих сочинениях поучительных.
В царстве мира и блаженства, каким было царство Соломона, вместе с Премудростию расцвело и лучшее чувство жизни, чувство Любви, но Любви чистой и возвышенной. Какое состояние человека может быть блаженнее того, в котором ум и чувство пришли в совершенную гармонию, Премудрость и Любовь сочетались в жизни? - Такова была жизнь Соломона до его падения. - Сие-то чувство Любви, просветленной Премудростью, выражал царь-поэт в своих песнях, из которых осталась нам одна, дышащая нардом, алоэм и киннамоном великолепных садов его. – Иные осмеливались наводить дерзкое сомнение на эту песнь; но прочтите, что о ней  говорит Гердер, изучавший ее и религиозно, и поэтически. В ней веет, по его словам, то высокое и чистое чувство Любви, которым Бог благословил первую чету при создании и которое, по изгнании из рая, осталось ей на земле вторым раем. Эта песнь пророчественно предсказывает о той Любви высокой, которой исполнено Евангельское слово, и потому достойно прообразует Любовь Спасителя и Церкви. – Вот почему эта песнь была любимою, святою песнею Трубадуров и Миннезенгеров, у которых чувство чистой Любви Христианской перешло в жизнь и поэзию.
В истории поэзии других народов, где она имела естественное развитие и более самостоятельное, чем у Евреев, мы видим, что поэзия всегда заключалась драмою, как родом, который нисходит более до жизни человеческой, до страстей и деятельнейших минут, представляя их с очевидностию, равносильною самой жизни.
В драме более, чем в каком-либо роде, кроме романа, поэзия сливается с жизнию. Драмы не было у Евреев, потому что поэзия их не от жизни человеческой приняла свое начало, а от религии, - и не от религии мифологической, какова Индийская и Греческая, а от Веры, основанной на самом чистом понятии о Божестве. Поэзия Еврейская сошла также до человека; она пела не одно Божество, но страсти и движения человеческой души, как мы то видим в Иове и Псалмах; - но всегда под условием, чтобы все человеческое разрешалось в божественном, чтобы всякое земное нестроение переходило в небесное доброгласие. Она не могла олицетворить этих страстей в действии; она не могла представить их на сцене, дать им главные роли, сделать их занимательными: это было бы противно ее духу; потому что их и все земное она считала второстепенным своим предметом, подчиненным главному предмету ее – Божеству. По той же причине, по какой художество Еврейское не могло изобразить Бога кумиром, - по той же причине и поэзия Еврейская не могла олицетворить на сцене страстей и чувств человеческих. Театр принял свое начало от храма языческого: он был также своего рода храмом, но храмом страстей человеческих; следовательно, он не мог быть воздвигнут у того народа, который молился в храме безкумирном.
И так, только в псалмах, поучительной поэзии Соломона и песнях его, поэзия Еврейского народа низошла до человечества.
Премудрый Царь под конец своей жизни забыл, что благо ее основывается на гармонии Премудрости и Любви. Он отринул Премудрость и предался чувственности, и поклонился кумирам. - В конце царствования Соломонова уже видно начало падения царства Израильского. По смерти его оно разделилось. Цари сами вносили идолопоклонство, сами мешались с иноплеменными народами, которые скоро стали угрожать царству погибелью.
Еще при первых царях Бог говорил устами Пророков, которые были непосредственно Им избираемы. При Давиде жил Нафан. При Ахаве и Иезавели - Илия. При Иораме - Елисей. - Когда же нечестие стало более и более распространяться, тогда и слово Пророков становилось громче и обильнее.
В сии-то времена лирическая поэзия Евреев должна была принять другое направление. - Народ забыл Бога, и его политическое единство разрушалось: уж не было торжественных победных минут в народной жизни. Нечего было воспевать поэзии. Следовало обратить слово на дело, на жизнь. Таково слово Пророков: это слово действующее, слово жизни по преимуществу. - Их лира должна была настроиваться уже не по звукам первой песни Моисеевой, которая вместе с благодарностию Богу пела славу народную; - нет, прошло время славы, и лира Пророков должна была заимствовать свои звуки от последней Моисеевой песни, которая грозит гневом Божиим и возбуждает в народе чувство своего Бога, чувство единства, и ведет его к делу. Такова поэзия Пророков. В их устах слово Божие по-Еврейски значит руководство, совет, дело. Так выражается сам Исаия, говоря о слове своем. – «Господь говорит: подобно как дождь и снег сходят с небес и не возвратятся, пока не напоят земли, пока она не родит, не прозябнет, не даст семени и хлеба сеющему: так и глагол Мой, когда изыдет из уст Моих, не возвратится ко Мне тощ, пока не совершит всего того, что Я захотел». - Таково слово Божие в устах Пророка, по его собственному сказанию: оно, падая с небес, впивается в народ, как дождь в землю, и не иначе, как делом, возвращается к Богу.
Что такое Пророк? Какое было его звание? - Пророк одарен был от Бога свыше даром видения; он один прозревал в будущее и постигал настоящее. Пророк и видящий - значило одно и то же. – «Вы народ не покорный закону Божию, - говорит Исаия, - вы говорите видящим видения: - не поведайте нам видений ваших, а говорите только угодное, только льстивое». Так Пророки, стало быть, видели всю внутренность жизни народной, видели начало ее разрушения. - Но кроме провидца, Пророк значит еще и вещателя, возвестника воли Божией. - Господь говорит Моисею, посылая его к Фараону: «Я дал тебя в бога Фараону, - Аарон же, брат твой, будет твой Пророк». - И в другом месте об Аароне: «Он возглаголет от тебя к народу; он будет твоими устами; ты будешь ему в бога». - И так, Пророк есть вещатель слов Божиих, Божия уста на земле, хранитель и проповедатель тайн Его, орудие Его слова, посредством которого это слово в людях должно обратиться в действие.
Не охотно принимали на себя это звание Богодухновенные Пророки. «Терзается вся моя внутренность, - говорит Иеремия, - трепещет мое сердце, боится, но не могу молчать». - Так выражается и Исаия: «Господь дал мне язык научения; Он пробуждает меня утром, заставляет приложить ухо и слушать, и Сам шепчет мне на ухо глаголы, и я не противлюсь им, не противоглаголю. Я выдал плечи мои на раны, ланиты мои на заушения и лица моего не отвратил от студа заплеваний. Господь был при мне: потому я не усрамился и утвердил лице свое против народа как камень». - Столь тяжело было высокое звание Пророков истинных! Потому-то были пророки лживые, угождавшие народу, о которых говорит Господь чрез Иеремию: «Я не посылал их, Я не глаголал им: они передают вам видения ложные, волшебства, произволы своего сердца».
Но много было и Пророков истинных в народе Израильском; иные не оставили нам своих сочинений; из тех же, которых пророчества дошли до нас, трое особенно возвышаются над всеми и называются великими пророками, а именно: Исаия, Иеремия и Иезекииль. Их-то вдохновенными пророчествами мы заключим изучение Еврейской поэзии.
Исаия, от племени Иуды, за 750 лет до Р.X., во втором веке до пленения Вавилонского, пророчествовал при четырех царях: Осии, Иоафане, Ахазе и Езекии.
Вот как описывает сам Пророк состояние Израиля в то время, когда он явился:
«Услыши небо и передай земле, что рек Господь. Я родил сынов и возвысил; они Меня отверглись. Вол познал стяжавшего его; осел познал ясли господина: Израиль же не познал Меня. От ног до головы нет в нем целости; он весь труп, одна язва, одна рана воспаленная. Нет ему ни пластыря, ни елея, ни обвязания. Земля его пуста; грады сожжены огнем; чужие поедают его страну».
Вот в какое время раздается слово пророческое, да исцелится недужный Израиль!
Всякий из Пророков передает видение, в котором явился ему Господь и сделал его Пророком. Так предстал Господь Исаие:
«В лето смерти царя Осии я видел Господа, седящего на престоле высоком. Шестикрылые Серафимы стояли окрест его: двумя крылами покрывали они лица, двумя - ноги, двумя же летали. И взывали друг ко другу: Свят, Свят, Свят Господь Саваоф, исполнь вся земля славы Его. От гласа их отверзлось наддверие дома Господня, и дом наполнился дыма. И сказал я: нечисты уста мои, ибо живу я среди людей, коих уста нечисты. Видел я Царя Господа Саваофа очами своими, но как о Нем поведаю? И послан был ко мне один от Серафимов, и в руке его был уголь горящий, взятый им с алтаря, и он прикоснулся им к устам моим, и уста мои очистились. И я услышал голос Господа: кого пошлю, и кто пойдет к людям сим? – и я отвечал Ему: я готов, пошли меня. И сказал мне Бог: иди же к ним и скажи им: услышите и не уразумеете, узрите и не увидите».
Какое назначение Исаии, как Пророка? Он сам говорит о нем: «Дух Господень на мне. Он помазал меня, послал благовестить нищим, исцелять сокрушенных сердцем, проповедать пленникам отпущение, слепым прозрение, наречь лето Господне приятное и день воздаяния, утешить плачущих, заменить дух уныния украшением славы». – Вот высокое назначение Пророка в человечестве!
Гневом на Израильский народ начинается слово пророческое из уст Исаии. – «Что мне множество ваших жертв? - говорит Бог народу, который уже полагал исполнение закона в совершении одних обрядов. - Я исполнен всесожжений, тука агнцев, крови юнцев и козлов. Не нужно мне ни поста вашего, ни начатков, ни праздников, ни кадила: руки ваши обагрены кровию. В Сионе почивала правда: ныне в нем убийцы. Серебро ваше подделано; корчемники мешают вино с водою. Князи не покоряются Богу; они за одно с татями, любят дары, сирым не дают суда, вдовицам не внимают».
Далее Пророк выражает то же самое великолепным поэтическим образом: «Прекрасный был у меня виноград, - говорит Бог. - Я посадил его на земле тучной и дал ему ограду; Я окопал его; Я посадил лозу избранную; создал столп посреди и точило и ждал от него гроздий, а он принес Мне терние. Судите же вы, живущие в Иерусалиме и сыны Иуды, между Мною и виноградом Моим. Что же сотворю Я с ним? Я лишу его ограды, Я разорю стену его: пусть его разграбят и попрут. Я покину его; он не обрежется, не окопается; Я заповедаю облакам лить дождь на него. Виноград Господа есть дом Израилев и сыны Иуды».
Сильно разгорается гнев Бога в устах Пророка при мысли о нечестиях народа, и язык его пожигает как уголь. «Отымет Господь всю славу и красоту народа Израильского. Вознеслись дщери Сиона; оне ходили, возвысив выю, едва помизали очами, величались ризами, влача их за собою; смирит же их Господь: Он отнимет славу риз их и красоту их, и златые сети с глав, и ожерелья, и обручи, и перстни, и серьги, и багряницы, и виссоны, и синету, и червленицу: вервь будет служить им поясом; не только злата на главе, и власов у них не будет, и едва рубище найдут оне, чтобы прикрыть наготу свою. Так обезображены будут прекрасные дщери Сиона».
Превосходно изображаются воинственные, неутомимые народы, которых Господь нашлет на Израиля. «Господь Саваоф возъярился гневом на людей Своих: Он подымет знамя народов отдаленных; Он посвищет им, - и скоро и легко притекут они, и ополчатся на Израиля. Они не взалчут, не утрудятся, не воздремлют, не распояшут поясов, не отрешат ремня от сапог своих; их стрелы остры, луки натянуты, копыта коней их тверды, как камень, колеса колесниц их - буря. Они разъярятся как львы и бросятся на народ, и никто не отнимет народа от глада их, и возстенает он как море от бури, и взглянет народ на землю окрест себя, и тьма непроницаемая будет ответ на его недоумение».
Пророки провидели погибель не одного своего народа, они Боговдохновенными очами зрели уже разрушение всех царств Востока и слитие их в одном победоносном царстве. Они принимали участие не только в Израильской жизни, но и в жизни других народов, и видели те раны, которые были началом смерти каждого. Все эти народы в видениях Пророков характеризованы с большою точностию и верностию. - Пророки были причастны замыслу Божию касательно всех народов. Так говорит Исаия, приступая к своим политическим видениям. «Сей Совет, Его же совеща Господь на вселенную, и сия рука на все языки вселенныя. Яже бо Бог святый совеща, кто разорит? и руку Его высокую кто отвратит?». – «Грядет день неизцельный ярости и гнева Господня. Он положит всю вселенную пусту. Нашлет Господь на весь мiр народ оружеборец, народ Мидян – стрелометателей». - Вот пророчество о всеобщем Персидском владычестве в Азии. – Здесь начинаются видения на Вавилон, на землю Моавитскую, на Египет и на Тир.
Как прекрасно обрисована в Вавилоне гордость, крепость и всепоглощающая страсть ко владычеству!
«И не населится Вавилон, ни пастухи не найдут в нем покоя; одни звери и строусы будут привитать в нем, и ежи найдут гнезда в домах. - Сокрушен ярем Князей и ярем народов. - Вся земля ликует. Кедры Ливанские веселятся и говорят: он уснул на веки; некому будет рубить нас. Ад огорчился твоему пришествию. Мертвых послал он тебе на встречу; все князи земли, все цари народов встали с престолов своих и говорят тебе: и ты пленен как мы, и ты сравнялся с нами. Твоя слава низшла во ад: одр твой - гниение, покров твой - червь. Как спала с небес денница утренняя? Как сокрушилась язва всех языков? - Ты говорил про себя: на небо взыду; выше звезд небесных поставлю престол мой; сяду на горах высоких; взыду выше облак; буду подобен Вышнему. Ныне же ты низшел в основания земли. И дивятся народы и говорят: это ли человек, раздражающий землю, попирающий царей, опустошитель вселенной, рассыпающий грады ее, не разрешающий узы плененных?».
Как верно изображено потом изобилие Египта и его богатство, состоящее в водах Нила. «Приидет Господь и на Египет: сотрясутся его рукотворные идолы; Египтяне испиют воду морскую, ибо река оскудеет и иссохнет. Иссохнет весь водный сонм, и злак зеленый весь по берегам реки, и сеемое при реке иссохнет от палящего ветра. Возстенают рыбари; восплачут земледельцы, сеющие лен и ткущие дорогие виссоны».
За этим следует погибель народа торгового - Финикиян. «Плачьте корабли Карфагенские: погиб и Тир с его пристанями. Чему можно было уподобить семя купеческое, народ Финикийский, ходивший по морям? Жатве полной, во град вносимой. Так Финикийские купцы вносили в Тир семена, возращенные водами разливающегося Нила. Устрашился ты, Сидон, сказало море. Кто умыслил сие на Тир? Купцы его были славными Князьями земли. – Господь Саваоф замыслил рассыпать всякую гордыню славных к обесчестить всякое славное на земле. Изыди, город, сын моря, из земли своей, как малый ручей. Плачьте корабли: погибла ваша твердыня!».
Все эти видения заключаются общим видением на вселенную. Здесь гнев и ярость Господня доходят уже до конца в устах Пророка. – «Господь обнимет рукою Своею вселенную, как гнездо и рассыплет ее. Тлением истлеет земля. Отъидет вся радость земли. Преклонится, зашатается земля, как упоенная вином, и падет и не возможет встать. - Все народы обречены на заклание. Раненные и мертвецы повергнутся в одну громаду, и будет от нее смрад. Горы намокнут их кровию. Истают все силы небесные; небо совьется как свиток; звезды спадут как листы с лозы. Упьется меч Божий, наполнится кровию, отолстеет туком». - Какое страшное побоище народов! Какая великолепно-ужасная картина земли! И после этого побоища как ужасен этот Пророк в кровавых ризах! «Кто пришел от Эдома в ризах червленых? - Я, глаголющий суд и спасение. - От чего червлены ризы твои и упитаны как будто красным соком гроздия? - Я попрал, - говорит Пророк, - народы в своей ярости; я стер их как персть, я слил их кровь на землю и омочил свои ризы, и, изведши нечестивых, помянул Господа». - Ужасен этот Пророк в ризах, обагренных кровию всего человечества: как страшно помянул он Господа!
Но сей же самый Пророк под конец надевает на себя ризу спасения и ризу веселия. Бог, говорящий его устами, гневен только на все высокое, славное и гордое: Он смирит и гордого человека, и кедр Ливана, и дуб Васанский, и гору высокую, и храм высокий, и столп высокий, и стену высокую, и корабль на море, и всякого человека, подъемлющего от земли главу свою. - Но тот же самый Бог милостиво воззрит на кроткого и молчаливого и трепещущего слов Его; Он есть покров жаждущих, дух обижаемых. Земля будет пустыня; погибнут народы; но как на отрясенной маслине, как на обранном винограде остаются ягоды, так останутся избранные и возрадуются о Господе. Но где же они останутся? - все на Сионе и в Иерусалиме. Беспрестанно Пророк, после картин ужаса и отчаяния, обращается к этой горе, как единой надежде спасения для всего человечества. Горе прибегающим к Египту помощи ради, уповающим на кони и колесницы, но не ищущим Господа. Он не хотел, чтобы народ его во время угрозы от Ассириян искал помощи в Египте, ибо и с той и с другой стороны ожидало народ рабство. Он обращает его к заветной горе, к средоточию всей его жизни, где живет и не умрет мысль его народа.
Бог Сам вещает народу: «Не бойся, Я с тобою; со Мной пойдешь сквозь воду, не утонешь; сквозь огнь, не опалишься». - Так Пророк после гнева Господня утешает народ надеждою. Сими словами утешения, вероятно, обязан был народ благочестию царя Езекии. Песня мира и торжества раздастся в Иерусалиме. На Сионе Бог будет судить народ. Останется от Израильтян малый остаток, который обратится к Господу. Падут высокие мечем; падет Ливан с своими кедрами; но «от корня Иессеева откинется ветвь и процветет, и Дух Божий почиет на нем, Дух премудрости и разума, Дух совета и крепости, Дух ведения и благочестия, и будет препоясан правдою по чреслам, и обвит истиною по ребрам. Се Дева во чреве зачнет и родит сына».
Вот явное пророчество о Спасителе! Сквозь все бури разрушений, сквозь грозные шесть веков он провидит вдали эту осиянную колыбель, где возлежит Бог - младенец и с Ним спасение людей. Это есть тайная мысль Пророка, которая мерцает сквозь все его темные видения.
Обозревши в совокупном извлечении пророчество Исаии, мы можем сказать о характере его следующее: Боговдохновенный Пророк сочетал гнев с кротостию, горе - с надеждою, напасть - с помощию. Сильно живописует он ярость раздраженного Бога, губящего языки и народ избранный; но всякое описание пагубы заключает надеждою спастися праведным. Его вдохновение не всегда исполнено страшных и печальных образов; после бури он всегда растворяет облака, отверзает небо на своем возлюбленном родном Сионе и на тучи наводит блестящую радугу завета - символ надежды на спасение.



ЧТЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ


Известие о пророке Иеремии. - Главный характер его. -  Содержание пророчества. – Укоры народу. - Предсказания о пленении. - Места сильнейшие. - Вопль пророка. - Гнев Бога на народов Восточных. - Историческое сказание о пленении. - Плач Иеремии и значение его. - Известие об Иезекииле.- Общее сходство его с прочими пророками и содержание пророчества вообще. – Иезекииль, творец образов. - Видение славы Господней. - Иерусалим в виде жены, - в виде кедра, - в виде львов. - Олицетворение меча. – Тир в виде корабля. - Египет в виде крокодила, - в виде кипариса. - Видение костей. - Мнение ученых об изобразительности Иезекииля. - Общая характеристика трех разобранных пророков. - Каким образом каждый из них соответствовал своей эпохе?


Пророк Иеремия, сын Хелкиев, из Священников, современник Пифагора, писал до пленения Вавилонского и во время оного, и пророчествовал при царях Иосии, сыне Аммоса, при Иоакиме, сыне Иосии, при Седекии, когда последовало пленение, и после, - всего 40 лет. Навуходоносор позволил ему избрать место пребывания, и он предпочел остаться на развалинах Иерусалима. Впоследствии говорят, что он за оставшимся народом убежал в  Египет и там окончил жизнь свою; но это едва ли имеет основание. Творения Его суть: Пророчество и Плач во время пленения. Пророчествует он сначала о пленении Вавилонском, о гибели всех народов Азии, о пришествии Мессии и проч. В пророчестве его, как и в пророчестве Исаии, находятся иногда отрывки исторические. Он повествует также о своих собственных бедствиях, о гонениях, какие терпел от Иудеев. Книгу сих пророчеств написал друг Иеремии Варух со слов Иеремииных и читал ее пленникам в Вавилоне.
Горестное состояние отечества, утрата самобытности народной, постыдное пленение, наконец, собственные несчастия Пророка, претерпевавшего большие гонения, положили мрачную печать скорби и уныния на его произведения, которая самою резкою чертою отличает их от писаний других пророков. - Так рассказывает сам Пророк о первом слове, бывшем к нему от Господа: «Прежде чем Я создал тебя во чреве твоей матери, Я уже знал тебя; прежде чем вышел ты из ложесн, - Я уже освятил тебя и поставил пророком в народах». - Иеремия отвечал Богу: «Я отрок, не умею говорить». – «Не говори, что ты отрок, - сказал Господь, - куда пошлю, туда и пойдешь; что повелю, то и будешь говорить». - И прикоснулся Господь рукою уст Иеремии и сказал: «Я вложил слова Свои в уста твои; поставил тебя над языками и царствами, да искоренишь, разрушишь и потом опять созиждешь и насадишь. Ратовать будут на тебя, но не премогут тебя, ибо Я с тобою». Из этого видения мы усматриваем, что Иеремия отказывался от призвания Господня. - Исаия, увидев Бога в великолепном Его чертоге, сам желал поведать о Нем и просил только очищения уст своих. Иезекиилю также сладок был свиток, в котором было написано будущее. Иеремия же отрекался от призвания: уж отсюда мы видим, что это призвание было тяжкое, трудное, ибо наступал великий перелом для Израильского народа, в котором Иеремия долженствовал быть действующим лицем, - этот плен, это 70-ти летнее искушение, в коем могла погибнуть самобытность Израильского народа.
В том же порядке, в каком протекала жизнь пророка и события исторические, мы пройдем и его писания. Этот способ тем вернее, что в словах пророков, уже по самому назначению их, должна была выражаться современная жизнь, ибо слово их всегда имело целию дать истинное направление народу. Этот способ особенно приличен при разборе Пророчеств Иеремии потому, что в них более, чем в других, преобладает стихия историческая.
Пророчество Иеремии, как и прочие, начинается напоминанием о благодеяниях Божиих и укоризнами народу. Характер последней песни Моисеевой напечатлен повсюду. Иеремия еще более, чем Исаия, нападает на идолопоклонство, которое при нем, как видно, стало гораздо более распространяться от влияния народов иноплеменных. Война, торговля, образование сближали племена Азии между собою. По подробной и верной характеристике всех Азиатских стран, которую мы видим в пророках, уже можно заметить, что эти страны все более и более становились известны Израильскому народу. Сии-то сношения были причиною того, что идолопоклонство усиливалось. Первые укоры народу из уст пророка Иеремии суть укоры в поклонении кумирам и в том, что Израильский народ подчинился народам чужеземным.
«Сыны Мемфиса и Тафны познали тебя, Иерусалим, и поругались тебе. За чем ты ходишь в Египет? За тем ли, чтоб пить воду болотную? За чем путь тебе в Ассирию? За тем ли, чтоб напиться воды речной?». Из этого вы видите, что Израильский народ находился тогда между влияниями двух держав сильных - Египетской и Ассирийской. Пророки противились и тому, и другому. С этим вместе сопряжены укоры и против идолопоклонства. Как прекрасно говорит Господь в Своей ревности!
«Забудет ли невеста красоту свою, дева мониста персей? - а люди Мои Меня забыли. Лжепророки их пророчествовали о Ваале. Древу сказали они: ты мой отец; камени: ты родил меня. На всяком холме высоком, под всяким древом лиственным они пожрали кумирам».
Пророк, изображая ревность Божию и идолопоклонство народа, употребляет нарочно образ самый позорный для того, чтобы указать народу на его унижение. Он сравнивает Израиля с блудницею.
Грозен гнев Господа за эту измену, за все грехи его. – Грех Иудин написан писалом железным на ногте адамантовом и начертан на скрижали сердца их». Господь говорит: «Если бы даже Моисей и Самуил просили Меня о людях сих, душа Моя не лежит к ним. Да избудут они. Куда идти нам? - спросят они тебя. Скажи им: обреченные на смерть, идите к смерти, на меч - к мечу, на глад - ко гладу, на плен - во плен. Четырьмя образами казню их: пошлю мечи на заклание их, псов на растерзание, птиц небесных и зверей земных - на пожрание».
Но откуда Господь нашлет все беды на народ Свой? все от севера. «От лица севера возгорятся злая на всех живущих на земли. От севера созову все земные царства, и каждое поставит свой престол пред вратами Иерусалима». - Потом далее: «Наведу на вас язык с севера, язык сильный, язык старый. Тул его как гроб отверст. Он потребит жатву вашу, хлебы, сынов, дщерей, овец, тельцов, виноград и маслины ваши. Глас его как море шумящее; на конях и колесницах ополчится как огонь. Не исходите на нивы, на пути: меч вражий обитает окрест. Дочь Израиля, опояшись вретищем, посыпли пеплом главу свою, возрыдай и рыдай горько!».
Такие предсказания о Вавилонском пленении составляют главное содержание пророчеств Иеремии. Исаия предвидит также это пленение; но оно еще для него отдаленно. Иеремия же сам, уже в настоящем, не только предусматривает близость этого плена, но даже чувствует и необходимость покориться несчастию. Исаия ощущает еще силу и самобытность своего народа, и эта сила сообщается и гневному слову его. Иеремия также исполнен укоризны, но гнев его слабее гнева Исаии. Он уже чувствует немощь и бессилие в своем народе; он видит даже ужасную необходимость идти в плен, и потому гнев его переходит в скорбь и сердце – в плач. Те места его пророчества особенно превосходны, в которых выражается это чувство скорби, основное чувство всей жизни Иеремии:
«Чрево мое, чрево мое болит; смущается душа моя; терзается мое сердце: не умолчу, ибо глас трубы услышала душа моя, вопль рати и беды». - Пророк чутким ухом слышит издали вопли этой войны, которая кончится пленом его народа, топот коней и звук мечей воинских, которые уже сверкают над его отчизною. И он не в силах схватить меча, и льет слезы.
«Кто даст главе моей воду, очам моим источник слез? Да восплачу день и ночь о побиенных людях моих. Кто даст мне в пустыни обитель одинокую, да покину народ свой? Он есть сборище преступников. Он наляцает язык свой как лук и стреляет бесстыдно ложью и неправдою». - И далее: «Призовите лучших плачевниц, да подымут над вами плач, да изведут очи ваши слезы, вежды ваши да излиют воду. Гласом плача огласился Сион. Матери: учите дочерей своих рыданию, - и всякая учи подругу свою искреннюю плачу. Смерть взошла сквозь окна ваши».
Ничто не может лучше изобразить времен бедствия и скорби, в которые жил Иеремия, как эти слова, обращаемые к нему Господом: «Не бери жены, да не родится у тебя ни сын, ни дочь: ибо все изомрут лютою смертию и не оплачутся, не погребутся; не преломят хлеба к утешению над мертвым и не будут пить над ним чаши отрадной. - Отниму от сего места глас радости и глас веселия, глас жениха и глас невесты. Уж не будут говорить: жив Бог, изведший нас из земли Египетския, а жив Бог, изведший нас из земли северныя!».
Вот какая страшная година наступает для Израильского народа, что он должен будет переменить эру свою, ознаменованную избавлением от величайшего бедствия, и считать годы своей жизни от другого, еще ужаснейшего.
Иногда горестный вопль Пророка переходил в отчаяние, особливо тогда, как он терпел гонения народа, ему не внимавшего. Таково, например, это место: «Проклят день, когда я родился. Проклят муж, возвестивший отцу моему, что родился ему сын; и возвеселивший его радостию. Да будет он, как грады, постигнутые яростию Бога, за то, что не убил меня в лоне матери: лучше бы мать моя была мне гробом. За чем я вышел из ее утробы? чтобы видеть труды, болезни и кончить дни свои в посрамлении». Здесь плач Иеремии напоминает нам плач Иова. - Так лучшие поэтические места его пророчества упитаны слезами. Мы увидим впоследствии, как из этого чувства скорби вылилось лучшее его произведение, в котором выразилась высочайшая минута в его жизни, минута, для коей он был призван Богом из среды своего народа.
Чувство непрестанной грусти ослабляет силу гнева Иеремиина; но когда он обращает пророчество свое на иноплеменных народов и особенно на Вавилон, тогда слово его еще получает силу, и гнев его дышит яростию. Иеремия так же, как и Исаия, провидел разрушение Царств Азии и поглощение оных Царством Персидским. - Гневно ополчает он всех народов севера на Вавилон. «Меч на Халдеев, глаголет Господь, и на жителей Вавилова, и на князей, и на мудрецов; меч на обаятелей, меч на сильных его, меч на коней его, на колесницы его, меч на сокровища его, на воды его. От гласа пленения Вавилонского потрясется земля, и вопль во языках слышан будет. Чаша златая – Вавилон - в руке Господней: от нее пили все народы и потряслись. Внезапу пал и сам Вавилон: плачьте по нем. Воздвигните знамя на земли, вострубите трубою в языках, возведите на него языки, царя Мидского и всея земли, ибо Вавилон восстал на умышление Господне. Наступило на Вавилон море в шуме волн своих, и покрылся он».
Прекрасно описание этого веселого пира всей Азии над погибелью Вавилона; но нельзя сравнить его с торжественным нисшествием Вавилона в ад, какое мы видели у Исаии.
Лучшее поэтическое место во всем пророчестве Иеремии на иноплеменных народов есть глава 25. Господь вручает чашу Своего гнева пророку, и пророк подносит ее по очереди всем народам, сначала - Иерусалиму и Иудее, потом - Египту, Эдому, Моаву, Тиру, царям Аравии, и Вавилон пьет из нее последний. И все народы пьют против воли своей из этой чаши, и пьянеют, и падают при виде меча Господня, который уже идет на них. Ничто не может быть величественнее этого образа. Мысль об этом образе, правда, мы находим у Исаии: у него только земля, как упоенная вином, шатается и падает. Но здесь тот же образ более развит, - и этот пророк, подносящий слово свое в виде чаши гнева Господня всем народам, превосходен. Здесь сила Иеремии равняется силе Исаии.
Вместе с горестью пророк предлагает и утешение. Он предвещает освобождение от плена; но должно сказать, что эта надежда представляется в отдалении. «Не плачьте мертвого, не рыдайте о нем, - говорит он, - плачьте плачем о исходящем, ибо не возвратиться ему, не увидеть земли своего рождения». – Так и в надежде видна грусть. Но вдали открывается отрада: «Развеявый Израиля соберет его и снабдит его как пастырь стадо свое. С плачем они вышли, с веселием опять введу их». - Надежда поколений погибает, но надежда целого народа не погибла. Пленный будет свободен, по крайней мере, в своих детях и внуках, в своем потомстве.
Наконец, наступило для пророка время борьбы, время испытания. Иерусалим осажден Вавилонянами. Пророк видит неминуемую беду, видит невозможность защиты и должен признать необходимость плена. Он вынужден даже, от имени Господа, сказать это горькое слово народу: «Кто останется во граде сем, тот умрет мечем, гладом и мором; кто же пойдет к Халдеям в плен, тот жив будет». - Донесли Царю на Иеремию, что он расслабляет мужество народа и отнимает у воинов дух, необходимый для защиты, доказывая неизбежность плена. - Велено Пророка заключить в тинную яму. Авдемелех, вельможа царский, советует Седекии призвать к себе Пророка. Он призван, и перед лицем Царя подтверждает то же, и опять заключен в ров темничный.
Предсказание Пророка сбылось. Он, освобожденный врагами из темницы, был свидетелем ужасного события. На его глазах младый Царь Иудеи Седекия отведен в плен и лишен очей, и сыны Царя убиты, и 4600 Иудеев отведено в Халдею. На его глазах сожжены и дом царский, и великолепный храм Соломонов, и вынесены из них все золотые и серебряные сокровища, и столпы медяные, и море медяное , которым славилась Иудея на Востоке, и венец, и чаши, и фимиамники, и кадильницы, и чашицы. – И видел Иеремия, как вся гордость, слава и богатство Иерусалима переносились в Вавилон. Но когда Навуходоносор предложил Иеремии место, какое хочет он избрать для жительства, Иеремия предпочел украшенному Вавилону Сионское пепелище.
Когда пророк увидел пленение своего народа и невозможность оружием и кровью искупить самобытность своего отечества, - какое последнее средство оставалось к тому, чтобы, по крайней мере, поддержать чувство единства в народе плененном, последнее чувство жизни? - Сесть на пепелище Иерусалима, пеплом его посыпать главу свою и рыдать громким воплем, и этим воплем сзывать сердца к родному Сиону. - Вот временное значение Плача Иеремиева, этой высокой отечественной элегии, которая избавила на время народ Иудейский от гражданского небытия и в которой совершенно выразились характер и призвание Иеремии. Из пророчеств его мы видели, как в очах его уже копились слезы о Сионе, - и вот, этот скопившийся источник вылился обильным потоком на пожарище Иерусалима, и Пророк нашел главе своей воду и очам источник слез, о которых взывал он прежде, - и душа его, рожденная для слез об отечестве, выразилась в песнопении Боговдохновенном.
Видно, что Бог Израильский прилагал попечение о Своем народе. В самую скорбную минуту жизни Он послал ему чувствительную душу Пророка Иеремии, а не гневное слово Исаии. Во время бедствия неизбежного гнев и упорность были бы неуместны. Нужна была душа страдательная, уклончивая и терпеливая, какова была душа Иеремии. Нужны были слезы такой души для целения ран отечества.
«И бысть, повнегда в плен отведен бе Израиль и Иерусалим опустошен бяше, сяде Иеремия пророк плачущ, и рыдаше рыданием над Иерусалимом». - Вот минута, на которую был рожден Иеремия! Какое высокое чувство любви отечественной мы находим в этом рыдающем страже своего родного пепелища! Так изобразила его кисть великого Микель-Анжело: он сидит у него в глубокой горести, склонивши главу на левую руку и устремив очи вниз на землю опустошенную. - Представив себе пророка в этом положении, мы поймем всю силу и красоту стихов его высокой элегии по отечестве.
«Как это совершилось, что Иерусалим, сей град многолюдный, сидит как вдовица; прежний Царь других градов - теперь данник? - Он проводит ночи в слезах: из всех любящих его никто его не утешит. Все друзья вероломно его покинули. Пути Сиона рыдают, ибо никто не ходит по ним в праздники; врата его вросли в землю. Жрецы воздыхают. Красота дочерей его обезображена. Князья его, как овны без пажити, бессильные бегут пред лицем пастыря. Старейшины его сели на земле и умолкли, посыпали перстию главы свои, препоясались вретищем. - Младенцы просили хлеба и от голода, от ран, изливали свои души в лоно матерей своих. Все проходящие, всплеснув руками, покивали главой и говорили: «Это ли град, венец славы, веселие всей земли?». - Оскудели очи мои в слезах, смутилось мое сердце, излилась слава моя на землю слезами от сокрушения душевного. Стены Сиона, как водотеча, да лиют слезы день и ночь. Сердце мое да выльется все, как вода, пред лицем Господним».
Этот плач, содержащий в себе четыре главы и разделенный на строфы, по числу букв Еврейской азбуки, заключается утешительною молитвою к Богу об освобождении Иудейского народа.
Кроме сего возвышенного плача, которого значение вам теперь ясно, известно послание от Иеремии к народу, отводимому в плен, против идолопоклонства; но ученые толкователи говорят, что это послание или прямо написано на Греческом языке, или есть преложение Греческое слишком вольное, обличаемое слогом своим .
Вместе с 4600 пленных Иудеев, которые отходили в землю Халдейскую, по повелению Навуходоносора, покидал со слезами родную страну свою юный сын священника Вузия. Из всех пленных на этого юношу особенно Господь обратил Свое око. – В то время, как печальный Иеремия оставался на страже отечественного пепелища, нужно было послать к народам другого вдохновенного избранника Божия, который во время пленения должен был напоминать народу о Боге, поддерживать в нем надежду на избавление от плена и тем укреплять народное чувство. Этот избранник был Иезекииль. Он пророчествовал народу во время Вавилонского пленения, при царе Иоакиме, наследнике Седекии.
По мнению Гроция, Иезекииль есть самый ученейший из всех пророков. В нем видно особенное, глубокое познание Государственного устройства и торговли всего востока. Находясь в земле чужой, он, вероятно, имел более случая узнать все это, чем его предшественники, которые уступят ему в этом знании.
Иезекииль так же неистощим в укоризнах от Бога народу, как и другие пророки; так же, как и Иеремия, предвещает он народу четыре образа казни: смерть, голод, меч и расточение; так же, как он, гремит против идолопоклонства; заимствует даже в этом случае посрамляющее сравнение у Иеремии, но еще сильнее поносит Израиля, чем Иеремия; также ратует со лжепророками; так же, как Исаия, сначала немилосерд в предвещаниях и восклицает: «Горе на горе, весть на весть; не будет и видений от пророка; закон погибнет у жреца, совет у старцев»; - но после таких гневных предвещаний он обещает соединение расточенных, предлагает в подробности план храма, который имеет быть вновь сооружен из развалин, и делает начертание тому, как по возвращении должны быть расселены племена Израильские. - Также провидит он сокрушение всех царств востока и также каждому из них изрекает свою кончину, кроме одного Вавилона, о котором говорит не прямо, но намеками. Пленение не позволяло ему говорить слишком открыто, дабы не навлечь новых бедствий на народ свой. Часто находит он отношение между Египетским рабством и Вавилонским, вероятно, с тою целию, чтобы воспоминанием об Египте возбудить в народе еще большее омерзение к постыдному плену Вавилонскому и внушить надежду на вторичное избавление от руки Господа. Изрекая гибель на Египет и на Тир, он казнит их за то особенно, что они не предложили никакой помощи Иудее, что Египет был для нее тростяным жезлом, а Тир еще радовался ее гибели.
Во всем этом Иезекииль более или менее сходится с пророками, ему предшествовавшими. Что же собственно характеризует его в поэтическом отношении, и его жизнь в Вавилоне не имела ли какого-нибудь участия в характере его поэтических образов?
С первого взгляда на внешнюю только сторону пророчества Иезекииля мы можем заметить, что поэтическая их часть блещет удивительным богатством образов, иногда самых великолепных, иногда самых чудесных. Что у Исаии выражается в сильном, вдохновенном, гневном слове, что у Иеремии выливается в глубоком чувстве скорби, то у Иезекииля приемлет самый полный поэтический образ. - Сила вообразительная в высочайшей степени отличает видения Иезекииля от видений других пророков. - Он уклоняется от дидактики и красноречия, которые довольно обильны в пророчествах Исаии. Он любит всему дать картину и описать ее в подробностях. Иезекииль из пророков есть изобразитель по преимуществу.
Чтобы увидеть это на деле, мы пройдем вкратце его пророчество, заметим все его образы и остановимся на некоторых из них, не столько общеизвестных.
Самое первое видение, в каком предстала Иезекиилю слава Господня и которое носится, можно сказать, по всему его пророчеству, характеризует нам его с первого раза. Это есть таинственное видение четырех животных крылатых с лицами человека, льва, тельца и орла, и четырех колес, исполненных очей и неутомимо вращающихся за животными. Над этим видением, на тверди небесной – сапфирный престол и на нем лик человека, весь огненный. Это символ Господней славы, в котором явился пророку Адонаи Господь в первый раз. - Тогда-то он пал ниц пред Ним, и дух его поднял, и принял он в уста от Бога свиток книжный, в нем же написано было и преднее и заднее, и вписаны рыдание, жалость и горе, и пророк напитался этим свитком, и сладок был он ему, как мед. - Исаия видел Бога в чертоге небесном, как царя; Иеремия слышал просто голос Божий; но здесь вы видите образы гораздо сложнее, чудеснее, загадочнее и доступнее чувствам.
Иерусалим представляется пророку сначала в виде прекрасной жены, убранной богато и великолепно, которая потом делается жертвою разврата всех народов. - Потом сравнивается Иерусалим с кедром: орел великий, великокрылый, исполненный ногтьми, занес семя кедра в землю Хананейскую, и разросся он великолепно, - и другой орел, т.е. царь Вавилона, сокрушил его, и кедр сгнил до корней. Но Господь возьмет избранную ветвь от высокого кедра и посадит ее снова на горе высокой, и сотворит она плод, и вырастет кедром, и почиет под его сенью всякий зверь и всякая птица.
Далее он сравнивает еще Израиля со львами, из которых один попался в сети Египту, а другой - Вавилону, потом - с виноградом. Все является ему в образах.
Прекрасно олицетворение меча, которым Господь губит Израиля. Часто упоминают пророки об этом всегубительном мече ярости Господней; но ни один из них не сделал из него такого живого поэтического и полного образа, как Иезекииль.
«Меч, меч, изострися, разъярись, возблистай блеском, секи, истребляй, отрешай всякое древо! Сыны Израиля предаются на усечение мечное. Остер сей меч, хорош на посечение, славно он сверкает. Проходи же, меч, как молния; изощряйся справа и слева, всюду, куда ни пойдешь. Я сам буду рукоплескать тебе. Меч, меч, извлеченный на усечение, извлеченный на скончание, двигнись, да блеснешь. Пади на выи беззаконников, но потом возвратись в ножны свои. Я уже на тебя излию гнев свой. Ты будешь снедию огня. Кровь твоя будет посреди земли твоея и не будет твоей памяти».
Очень вероятно, что в виде этого меча олицетворяется Вавилон, завоеватель и бич народов. Пленный Пророк должен был прибегать к олицетворениям такого рода. Он часто говорит об этом мече-губителе. Адонаи Господь глаголет пророку: «Сын человеч, я поставил тебя стражем дому Израилеву. Когда увидишь ты меч, грядущий на него, возвести о нем народу». – Из этого образа уже видно, что этот грядущий меч есть Вавилон, ибо слова Пророков, стражей независимости народной, стали раздаваться сильнее с тех пор, как Вавилон, этот меч между народами, начал угрожать блестящим острием своим.
Тем вероятнее это олицетворение, что о падении Вавилона нет никакого особенного пророчества у Иеремии, если только пророчество о Гоге и Магоге не принять за иносказание о гибели Вавилона.
Возвратимся к характеристике образов Иезекииля. Как Вавилон у него - меч, так Тир есть корабль, Египет - крокодил, а в другом месте -  кипарис. - Исаия в своих видениях на страны чуждые характеризует их просто природою их и занятием. Иезекииль же всякую из стран воплощает в особенный образ. Остановимся на изображениях Тира и Египта.
Тир представлен в виде корабля, украшенного и нагруженного всеми роскошными дарами торговли востока. Здесь особенно замечательны все подробности в описании этой торговли.
«В сердце моря блистал корабль. Сыны Тира его украсили. Истесали на него кедр из Санира. Соткали его из досок от кипарисов Ливана. Из дубов Васанских сделали ему весла. Тонкий лен Египта на парусах его. Багряница островов Элиссы на его флаге. Все бесценные камни его украшают. Князи Сидона и Арада - его гребцы; премудрые Тира - кормчие. Все корабли и суда морские вились около него. Все народы нагружали его своими сокровищами. Персы и Лидяне несли ему щиты и шлемы. Карфагеняне - злато, сребро, медь, железо, олово. Эллада - рабов своих. Сыны Родоса - зуб слоновый. Иуда и Израиль - пшеницу, мед и елей. Дамаск - вино Хелвонское, волну блещущую Милета. Ассиил - железо деланое. Аравия - верблюдов, овнов и агнцев. - Купцы Саввы и Раммы - сладости и камни дорогие». - Какое богатое описание всей торговли востока! – «Ты пресытился всем этим, корабль, ты отягчал в сердце моря. Вода не сдержала тебя: ветр южный сокрушил тебя; все кормчие и советники пали с тобою в сердце моря. Цари народов морских сходят с престолов, свергают венцы с глав, совлекают с себя испещренные ризы и ужасаются ужасом. Остров; в море мятутся от твоей погибели. Купцы разноплеменные сопровождают ее свистом: ибо ты был им обидою, и не будет тебя во век, и на месте Тира рыбаки сушат свои мрежи». Великолепно это кораблекрушение первого торгового царства роскошной Азии. Редко найти можно во всей поэзии образ столь полный, стройный и вместе значительный, как это описание.
Также Фараон или Египет сравнивается со змием или крокодилом, который говорит: «Мои все реки». Господь изведет его на уде и прострет по земле, и наполнит им поля, и посадит на него птиц небесных, и насытит им всех зверей земных, и плотью его и кровью наполнит горы, землю, дебри, и покроет небо и звезды тьмою. - Здесь изобилие Египта изображено фигурально, посредством тучности крокодила, а не просто описано, как у Исаии.
Далее следует сравнение Египта с кипарисом. «Се Ассур - кипарис на Ливане, добр отраслями, высок величеством, част покровом; середи облак власть его; вода воспитала его; бездна вознесла его; он простер свои составы ко всем древам поля. Его величество вознеслось выше древес; расширились его ветви. Возгнездились в них птицы небесные; под ним раждались звери; под сению его веселились народы. Кипарисы рая питали к нему ревность. И за гордость его Господь попустил чуждых губителей сокрушить его - и они повергли кипарис на горах, и по всем дебрям распались его ветви, и все птицы с ним пали. Да не возносятся же величеством древеса! Да не властвуют середи облаков! Когда сошел он в ад, плакала о нем бездна, и утешали его в аду меньшие деревья, ибо и они сошли с ним вместе».
Наконец, какой образ так поэтически - возвышен и великолепно - ужасен, как дивное воскресение костей человеческих, это пророчественное сказание о всеобщем воскресении, которое одушевляло гений и кисть Микель-Анжело, когда изображал он Страшный Суд! Как воображение художника постигло сильную живопись этих слов: «И совокуплялись кости, кость к кости, и каждая к своему составу, и натягивались на них жилы, и росла плоть, и облекались они кожею, а духа в них не было. И от четырех ветров дунул в трупы дух жизни, и ожили они, и стали на ногах: собор многий». - Великий художник Италии понял вдохновенного Пророка-песнопевца и кистью перевел слов; его в видимые образы.
Из предложенных примеров вы можете видеть, что все у Пророка принимает характер зримого, доступного чувству, осязаемого образа. Изобразительность есть главный отличительный характер священной поэзии Иезекииля в отношении к другим пророкам. В его созданиях более, так сказать, пластического и живописного искусства, чем в двух первых Пророках. В Данииле мы видим то же самое. Вот почему великие живописцы Христианские имели особенное сочувствие с Иезекиилем, - и оба великие гения кисти запечатлели в чудных произведениях два великие его образа. Я уже напоминал о том, как Микель-Анжело одушевился его видением оживающих костей. Рафаэль изобразил видение четырех животных и Бога.
Ученые критики говорят, что сношения Иезекииля с Халдеями имели влияние на богатство его образов и на их загадочность. Правда, что он в юности своей переведен был в Халдею и что новый мiр, среди коего он находился, мог подействовать на его воображение. Его окружали чувственные образы, рукотворные кумиры языческого Вавилона. Эта стихия могла поразить земную стихию его духа – воображение - и напечатлеть свой след на некоторых его созданиях. Но она совершенно противилась Божественному духу, его осенявшему, и потому должна была освятиться иным значением, сообразным чистой вере пророка. Так, в храме Соломона мы видим влияние Финикийского зодчества, потому что строил его Тирский художник; но Бог, благоволивший освятить сей храм Своим присутствием, сообщил всем формам этого зодчества высшее знаменование. - Так и образы Иезекииля среди чувственно-образного мiра Халдеи освятились высоким духом религии истинной и потом перешли в символы Христианства.
Я скажу еще более: когда Евреи подвергались неизбежно влиянию идолопоклонства, - может статься, даже необходимо было принять чувственные образы в мiр поэзии, дабы сообщить иным поэтическое, другим более высшее значение. Только подобным противодействием можно было удалять народ от поклонения кумирам. Бог всегда нисходил к слабостям людей Своих и к потребностям местного и временного их положения. - Создавши их из плоти и подчинив их влиянию всего невечного, Он знал их нужды. Может быть, потому Он и посылал пророку Иезекиилю в Его видениях образы более чувственные, чтобы высоким знаменованием оных противодействовать несколько воображению народа, которое увлекалось кумирами Вавилона.
Сии три великие пророка – Исаия, Иеремия и Иезекииль - будут для нас главными представителями пророческих писаний у Евреев. Из предложенных мною примеров и главных черт постарайтесь теперь в уме своем изобразить каждого с особенностию его физиономии. Внутренний дух пророков есть один и тот же; в нем они совершенно между собою согласны, ибо все шли от одного Божественного начала. В этом они отражают общий характер Слова Господня, в котором царствует повсюду гармония, ибо все течет от единого источника - от Бога. Цель пророков есть равным образом одна и та же: к действию ведет их слово. Кроме временной цели для Израильского народа, слово пророческое имело в виду еще вечную цель, ибо оно исполнено предсказаний об Искупителе. Временным назначением слова Пророков было поддерживать единство и самобытность Израильского народа. Оно, как временное, могло исполняться временно. Но вечное назначение этого действующего слова нашло свое исполнение, свое действие, только в Христианстве.
Дух пророков един, но внешняя форма, земная, в какой сей дух явился, разнообразна по характеру поэтическому сих Пророков. Исаия сочетал в себе силу воображения и чувство в полном равновесии. Это чувство обращалось в нем в сильный гнев на все высокомерное и нечестивое и в кроткую милость ко всему малому и смиренному. Оно соответствовало временному положению эпохи, но в нем пророчески выражалось и Божественное чувство, одушевляющее Евангелие в первых словах его: «Блаженни кротции, яко тии наследят землю».
Между двумя другими пророками разделены были две земные стихии поэзии. Иеремии досталось в удел чувство, Иезекиилю - сила вообразительная. Чувство в Иеремии приняло иной характер, чем в Исаие: гнев, при сознании немощи народной, перелился в нем в скорбь и в плач; чувство милости, смягчающей гнев, в чувство отдаленной надежды.
Человеческий и поэтический характер каждого из Богодухновенных пророков соответствовал совершенно эпохе, в какую каждый из них был послан от Провидения. Гнев Исаии, умягченный чувством самоуверенности народной, соответствовал той эпохе, в которую еще далека была погибель самобытности народа, и Израиль мог еще чувствовать в себе силу. Тогда можно было на него действовать гневом. - Чувствительность Иеремии, который должен был признать необходимость плена, кажется, послана была самим Провидением на то, чтобы постоянными слезами питать последнее чувство жизни в расслабленном народе, который без этих слез мог бы угаснуть духом на веки под игом Вавилона. - Наконец, во время пленения Вавилонского, когда народ неизбежно подвергался влиянию чувственных кумиров Халдейского мiра, вообразительная сила пророка, неистощимая в образах поэтических очевидных, но проникнутых высоким, Божественным знаменованием той веры, за которую действовал Пророк, могла отвратить народ от идолопоклонства тем, что, с одной стороны, удовлетворяя несколько своими образами пораженному воображению народа, она поддерживала в нем чувство истинной веры, давая этим образам свое, особенное, высшее знаменование. Так всякий из сих трех пророков в своем земном характере выразил потребность своей эпохи, а тем самым исполнил свое временное послание.
Сими тремя главными пророками я заключаю изучение священной поэзии Евреев и вместе древнего восточного периода, в котором мы избрали ее главною представительницею, потому что она, в духе своем будучи исполнена пророческих вещаний об обетованном Искуплении, естественно всех более имела влияния на западную поэзию времен Христианских.
Теперь следует перейти к изучению периода Греческо-Римского.