Триумф сверчка КО

               
                О ЧЕМ РЕЧЬ
    Кое-кто относился к искусству как к мясу – наевшись, оставил объедки лежать надолго, пока те не засмердели. Мухи, почуяв зловонный запах, налетели, облепили тухлятину, радостно прожужжали: «Пришло, наконец, новое, доселе не пробованное... Каково оно будет на вкус? Насладимся! И остальным великодушно велим насладиться». Налетел остальной народ, комары, блохи, вши и прочие твари... Оторвались до одури. А, одурев, вовсе думать перестали. В хрюндики, круглые маленькие сумочки для мелких ценных вещиц, объедков напихали, чтоб наслаждению дольше не кончаться…
   
    Когда вконец униженный бедностью человек уж не ястреб и не голубка, но уточка, принявшая за счастье при случае покрасоваться на праздничном обеде запечённым гусем в яблоках, вдруг вздумает позиционировать себя ястребом или голубкой – это вызовет вопросы, поскольку такое действие против правил. Да и кому придет в голову одобрить выскочку?
    Всё так, но бывает… бывает, родится дитя невинное - в будущем без намёка на помышление выдавать себя за того, кем не является и ставить на вид свой особый путь– а уже дорога ему уготована особенная, поскольку особой отметиной на ладони, где линии жизни обозначены наделён - талантом, не из прихоти или желания выделиться. И что прикажите с ним делать? Чудаковат, горделив, упрям, растёт сил набирается да пялит глаза выше верхов, ниже нижней…Чего желает? Только Бог разберёт - Сам ведь кляксу поставил, у Самого рука дрогнула, когда проверял на ладонях ещё не рождённых детей письмо Мойр - ведь задача Мойр судьбы людям намечать - ну, рука дрогнула, и дрогнула – а выходит, Бог вмешался.
    И несут те люди дар Божий. Противоречий в них великое множество. Они озабочены и всегда найдут, отчего пострадать, им подавай награду за труды и, в тоже время, являют собой пример бескорыстия. Готовы терпеть лишения ради Идеи, томятся пока чего-нибудь не создадут, а создав снова впадают в томление. Всегда гонит их призрак успеха, куда-то. У них главная  забота – оставить видный след в истории. Им абсолютно не всё равно, каким окажется мир завтра. Для них важно человечество, как объект, но прикидываются объектом для человечества.
    Кто из них больший идеалист, тот не глядя жертвует своим благополучием ради удачной картины, скульптуры, киноплёнки… Но трагедия подобных деятелей в отсутствии людей, способных правильно оценить такую жертву.
    Деятель-идеалист по большей части предметник, мастеровой мыслящий не параллельно с остальным миром. Случается с идеалистом и другого рода неприятность, когда желание соответствовать миру окружающих его нормальных тружеников пересилит собственную его натуру. Не всякому существу из крови и плоти по силам выдержать наложенное на него испытание.
    В начале ХХI века голос «Правды» заглушили новости из интернета. Отныне всё доносимое до ушей честных добрых граждан сдабривалось лексиконом рынков, распивочных заведений и грязных подворотен, либо украшалось виньетками двусмысленности, манерностью, всплеском эмоций, пестротой нововведений в ударениях слов речей политиков и, конечно, россыпью убеждений проектировщиков декораций новому мироустройству. Вместе предмет и обыватель на равных вошли в сюжет жизни. И те, кто сомневался, предпочесть ли естественную природу технологическим новшествам погрузились во всемирную паутину.
     В культурном плане мир узнал про чудесное превращение мусора в философскую историю и что выбросы человеческой жизнедеятельности могут обрести новую жизнь в коллекциях богатых коллекционеров и даже в музеях.
     Потребность новизны в видении природы толкает к поиску иной трактовки природы на идейном обосновании того, как её понимает личность. Дух противостояния всего некогда бывшего с наступившим готовит почву нечто новому над, чем уже нависает угроза быть отвергнутым. Стать преодолённым судьба всего сущего на земле. Разумеется, движение культуры неоднозначно и не прямолинейно. Но в любом случае торя новый путь, неизбежно оглядываешься назад. Кто способен похвастать умением выйти за пределы понимания  человеческим разумом и придумать принципиально новое?
     Однако наука тянет нить из непознанного - похоже, что всякий (даже неудобный людям) вымысел слишком приблизился к воплощению, ни сегодня завтра станет реальностью - продуктом нашей новой эры. Не исключено, что нас сильно поразит открытиями искусственный интеллект. Но это другая история!
    С наступлением нового тысячелетия моя страна переживала трогательную слабость к инсталляциям и performаncе. Многие живописцы познали искус ошеломить народ небывалой выдумкой. Видоизменялись представления о жанрах в живописи. Мысль в искусстве кидалась из стороны в сторону. Искусность путалась с искусственностью.
                ***   
      И в этой-то суматохе остаются ещё художники, ориентированные на старую классическую школу, строящую среду для созерцания и размышлений. Им не живётся спокойно самим, и отягощают своей философией других. Таков художник Максим Сверчков. Мысли его приняли примерно такое направление: когда начал нарастать темп развития технологий, отупение чувств не было ожидаемым и казалось немыслимым, но это случилось, и нормы морали размылись.   
    Вынужденный мириться с новыми реалиями Сверчков вёл изнурительный диалог с самим собой. Одно из его «Я» (непоседливое) вменяло другому «Я» (сомневающемуся) в вину медлительность в выборе: дать ли себе в работе слабину ради улучшения материального положения или нет. Третья духовная часть художника твердила, что для искусства не важны условия и время, в какое оно создаётся, но важно озаботиться достойным вручением своих честных трудов в руки вечности и терпеть ради этого счастливого мига любые невзгоды. Наконец, про себя художник Максим Сверчков сокрушался над превращением в хлам вчерашних принципов.
     И вдруг случается чудо, пришла во сне художнику весть о происходившем безобразии в мире искусств, как происходившем понарошку, иными словами: было всё не взаправду. Точно новая линза для слабовидящего человека есть прозрение. И у человека появилась эта спасительная волшебная линза. А приснился тот обнадёживающий сон после возвращения художника из деревни, где прятался от суровой правды нового времени.

                УДИВИТЕЛЬНЫЙ СОН МАКСИМА СВЕРЧКОВА
    На руинах Советской империи в столице одной из частей Москвы у себя в мастерской спал художник Максим Сверчков, воротившись из деревни с несколькими незначительными этюдами деревенских пейзажей.
    В свой старенький деревенский дом, доставшийся ему по наследству от дедушки, Сверчков наведывался только по необходимости спрятаться от городской суеты, когда мозг его переполнялся информацией, от которой, в куще столичных событий невозможно отгородиться. Мегаполис представлялся художнику нерукотворным котлом, куда стекаются людские потоки, и где бурлит будоражащий нервы дурманящий информационный коктейль. Ускоренный ход событий угнетал мужчину, а завтрашний день рисовался в сознании туманными красками.
      При разговорах о действительной актуальности современного искусства, в формах теперь повсеместно встречаемых, тонкие губы Сверчкова сжимались, русые с проседью волосы, откинутые назад, будто немного вздымались, а сам он -  должно намеренно – округлившимися остекленевшими бледно зелёными глазами – глазами с ярко выраженными зрачками - глядел совой и молчал, словно противно ему выставлять напоказ свои чувства. Он де в свои пятьдесят c гаком лет уже ни на чём не настаивает, хотя ему всем сердцем хочется взбунтоваться против насаждаемой глобализацией неправды в его ремесле, несправедливо принизившей его значимость, как художника.
      Ребёнком после декламации стишка, стоя на табуретке, Максим закреплял успех у взрослых словами: «Я гений судьбы поколений». Откуда взялся этот набор слов он и когда повзрослел, не мог бы объяснить, но их смысл, словно печатью, скрепил письмо его жизни. Играя во дворе в футбол, думал о высоком своём предназначении, лазая пузом по земле с дворовыми ребятишками, думал о своём предназначении, занимаясь чем-либо, тоже об этом помнил. Борьба за внутреннюю свободу человека без порочного желания пустить пыль в глаза сделалась его самоцелью. Открытка с репродукцией картины «Княжна Тараканова», попавшаяся на глаза мальчику Максиму Сверчкову, дала будущему художнику понимание, что правдиво изображённое на куске холста страдание способно всерьёз задеть за живое. Это понимание послужило ему руководством в течение дальнейшей жизни.
     Когда в лихом азарте нового тысячелетия взбудораженные переменами люди предавали прежние идеалы, Сверчков продолжал писать немодные фигуративные картины. Ценил в собратьях по кисти не изображение красоты, не размаха фантазии и способность добротно выполнить любую поставленную задачу, не широту мысли (ею обязан обладать всякий профессионал), а то, как положены мазки на холсте. И любил, чтобы чувство меры и гармонии у художника кричали из всех точек произведения.
     Живя в столице, куда беспрерывно стекаются людские потоки с бесчисленными историями, не нужными ему, время от времени ощущал Максим Сверчков потребность уединиться в деревне и там подумать, куда вели изменения эстетических представлений, способов выражения и принципов вообще, ведь сам дух нового мировосприятия его не на шутку тревожил. Та лёгкость, с какой общество отказывалось от созерцания пугала его. Художнику чудилась угроза  добродетели. Удивляло, что Идея, восходящая к греческому глаголу «видеть» теряла связь с этим глаголом - впечатлял размах внезапно увлечённых беспредметностью. Россия наполнялась новым чуждым художнику смыслом, где имело место не отражение бытия, а коклюшки бытия. 
     Итак, он делал своё искусство с оглядкой на кумиров прошлого, кто, по мнению его учителей - выходцев из советской школы – были само бескорыстие. Тупо следуя их учениям, он, побуждаемый благородством их помышлений, являл собою пример идейного творца рождённого не дать человечеству погрязнуть в пошлости.
     Но борьба с ветряными мельницами, наконец, утомила его, напрасными показались попытки скрасить мир в глазах разочарованных новым укладом жизни обнищавших единомышленников, осознал недостаток сил у бескорыстных творцов для преображения колючего остроугольного мира в пластике и железобетоне в уютное душе пространство, где бы и с малым количеством денег думы о прекрасном раскрепощали добрые инстинкты а люди становились добрее друг к другу, сосед узнавал соседа. Тощий кошелёк день ото дня делался тяжелее либо собственный вес позволял с лёгкостью, как пушинку нести его в неприветливое завтра. Новая реальность пугала металлическим оскалом и представлялась не дружелюбной. Бешенная скорость перемен мешала оценить происходящее, тем более ему, кто не терпел спешки, стремился понять строение чего-либо попавшегося на глаза, жаждал по возможности лучше узнать каждую деталь целого, вникнуть в логику соединения тех деталей в систему…
   … Образы наставшей реальности обескураживали, поселили в художнике сомнения: ни есть ли он само Ничто. Тут то и приснился спасительный сон, устранивший чувство безысходности и загнанности.
     Несмотря на смахивавшее на театральную пьесу действие во сне чрез сон тот открылась художнику преждевременность поставленного им диагноза миру искусств. Он понял, что современное искусство только формируется и мудро будет обождать с выводами да не судить о нём с горяча. К тому же, нравственность никто не отменял.
     Во сне, прежде всего внимание Сверчкова зацепила очень большая чёткость изображения, а во-вторых - видимое отсутствие атмосферы, отчего люди казались совершенно плоскими, над плоскими деревьями летали птицы без объёма. Всё дышало, жило, функционировало в двухмерном пространстве.
   Представьте себе картинку на мониторе с прекрасным пейзажем: валуны и камни на переднем плане, за ними вода, дальше – горы и небо. Вдруг картинка оживает, наполняется жизнью: валуны с камнями обретают запах смоченной солёной водой земли, вода колышется и источает свой запах, ветерок доносит другие запахи, облака плывут тая при удалении. В этом нет сложности. А теперь представим, будто происходящее вокруг Вас уплощается, но при этом продолжает пребывать в динамике. Странно, не правда ли?
    Поделённая на три концептуальные части плоская толпа людей приближалась к Максиму Сверчкову. По мере их приближения стали различимы лица возглавлявшей шествие части толпы – гордых коммерчески удачливых художников. Трудно описать лица тех творцов. Улыбки у них Максиму Сверчкову пришло на ум сравнить с нарисованными запятыми акварельной кистью по мягкой хлопковой бумаге с концами, упёртыми в розовые акварельные кругляши – румяна.
     Но особенно позабавил художника вид повёрнутых назад ушей знаменитостей к сзади идущим своим почитателям. Подобной манерой только кошкам дано прислушиваться к происходящему за спиной, вернее, к доносимым звукам  со стороны той части тела, где располагается согласно строению четвероногих друзей человека хвост.
     Замыкали шествие богатейшие люди страны и the persons of media. У них почти полностью скрывали лица внушительных размеров надувные воротники, которые плотно обхватывали шеи блистательных особ. От оснований воротников продольными складками ниспадали плащи, полностью закрывшие тела, руки и ноги. Только носки золотой обуви выглядывали: правый, левый и снова -  правый, левый… Из-за таких платьев важные персоны походили на колонны дорического ордена. Построение их рядов отличал порядок, в каком древнегреческие архитекторы располагали колонны в античных храмах. Но не было объединяющей всех них надстройки: архитрава, фриза и карниза.
     Такое зрелище изумило Максима Сверчкова, если не сказать больше – ошеломило!. Ничего удивительного, разумеется, в том нет. Столь полное представление в одном месте влиятельных господ вовлечённых во власть и знавших о своей огромной значимости стране ошеломило бы даже видавшего виды бывалого человека и ввело на некоторое время в замешательство. Сверчкову пришлось почувствовать громаду силы шика проходивших мимо него личностей. Осознание ли своей беспомощности перед их волей толкало его перед ними склонить покорно голову или собранная воедино энергия каждого влиятельного человека хлопнула по затылку, но художнику расхотелось веселиться глядя на них. Голова вжалась в плечи, а глаза приняли выражение ожидания чего-то нехорошего, как ожидает школьник изгой очередную порцию тумаков от хулиганов-одноклассников, выходя из школы. Но когда за могущественными гражданами показался чёрный короб на колёсах, катафалк с надписью, составленной из восковых алых роз: «Мир праху мистера Искусства», художника, будто кипятком ошпарило, и из уст вырвались отчаянные слова:
      - Неужели это похороны мистера Искусства!
      За катафалком Сверчков увидал понуро шедших заплаканных ссутуленных (объёмных) Нимф и Муз с повисшими, словно плети руками. За ними скрипела самоходная колесница с Аполлоном, красивым юным богом солнечного света на ней. Бог солнечного света нехотя перебирал пальцами струны инструмента похожего на русские гусли. Исполняемая им мелодия лилась вяло, навевая большую скуку. Рядом с Аполлоном сидела сгорбленная некрасивая молодая женщина с искажённым страданием лицом и колтуном волос на голове.
     Жалостью преисполнилось сердце Максима Сверчкова к обезображенной горем женщине, когда смотрел на её трясущуюся голову на длинной шее, содрогавшийся в лихорадке стан и то, как она напрасно заплаканными выпученными глазами ищет кому раскрыть горечь утраты. Нимфы и Музы, в ком надеялась несчастная найти спасение от непосильного эмоционального груза, шли сгрудившись за колесницей, вопия: ужас, ужас, ужас! Им было не до неё.
    Не найдя ни в ком поддержки женщина в отчаянии запрокидывала голову назад и заламывала над головой руки, после чего обмякала, сцепив руки опускала их на колени и сидела неподвижно несколько долгих секунд. Затем снова начинала отчаянно искать глазами кому излить своё неизбывное горе, не в силах переносить в одиночестве душевную муку. Сверчков знал, что эта женщина  не простая женщина, а богиня любви Афродита, хотя при том, как она смотрелась забудешь о существовании на свете любови. Только чувству жалости открывалось сердце.
     …как не печалиться после сна, в котором всё оправдывает уныние, завладевшее последнее время художником? Приснившийся кошмар даже после пробуждения минуту-две представляется ему явью. Художник обескуражен. Он вконец раздавлен несчастьем. А в не зашторенном окне утренний свет гложет луну по краям.
    Погружённый в невесёлые думы Максим Сверчков не сразу слышит стрёкот сверчка, жалобно доносившийся со стороны сброшенных в угол этюдов из деревни.
    - Откуда здесь сверчок, да и сверчок ли это? – гадает художник, наконец, услышав стрёкот, он встаёт с постели поглядеть, от какого существа исходят звуки. Действительно, в завороте холстины одного из подрамников прятался великолепный сверчок.
    - Бедняга, и тебя лишили привычной среды. Наверное, я становлюсь стар, чтобы понять логику современности и сполна успел познать безразличие и жестокость, – сказал художник и, выпростав спичечный коробок, посадил туда насекомое, – милый друг, сверчок, завтра же отвезу тебя в деревню, хотя только вчера вернулся оттуда. Поверь, здесь тебе будет неуютно. Ничего не поделаешь, придётся ехать, а пока ещё посплю.
     Мужчина ложится в кровать и тотчас засыпает. Снится ему другой сон с участием той же похоронной процессии. Невзрачный похожий на Сверчкова старичок – что странно - вширь лица улыбается художнику и при этом подмигивает, погляди, мол, что далее произойдёт! А глаза у старика белёсые, только зрачки большие и чёрные. Правой ладонью он прикрывает нечто живое, судя по видневшимся фрагментам – крылатое членистоногое существо, которое силится выскользнуть из-под руки.
    Пальцы старичка разжимаются, и существу удаётся выглянуть наружу.  Художник видит, что это очень большой сверчок с человеческими глазами с всаженными в белки чёрными зрачками похожими на головки гвоздей. У старика такие же. Сверчок неподвижным взглядом внимательно глядит на художника. Поражённый размером насекомого (насекомого?) художник и сверчок пристально смотрят друг на друга глаза в глаза довольно долго. Is this Mark? Затем огромный сверчок опускает веки похожие на защищающие от знойного солнца навесы над окнами магазинов округлой формы и скрывается под больших размеров ладонью старика. «Рекомендую - Сверчок К.О.», - произносит старик. «Почему К.О.?»,- спрашивает художник.
   - Прочти отражение в зеркале, зазеркалье возможно и есть сама реальность, - говорит старик, доставая из кармана  круглое зеркальце, подаёт его Сверчкову и скрывается.
   То что сверчок был вовсе не сверчком, а какой то высшей  силой – в том Максим Сверчков не сомневался. Художник был очень внимателен к любым мелочам вокруг после встречи со странным стариком с необычным сверчком. Поначалу в плоском мире художник видел всё ту же картину: также как в первом сне шла похоронная процессия, за катафалком ехал Аполлон с подурневшей от горя Афродитой на самоходной колеснице, сзади плелись Нимфы.
    Затем картина переменилась. Небо залило свинцом и прогремел гром. Следом Сверчков увидел, как в сером цвете неба вырисовывается чёрная туча, а на ней – вот чудеса! - рельеф кулачища гиганта, укрытого от посторонних глаз тучей. Рельеф становится то выпуклей, то площе - ясно – гигант пытается пробить толщу тучи, что, впрочем, ему вскоре удаётся. Сквозь образовавшуюся дыру видны горящие глаза - кого бы Вы думали! - самого Зевса. Глава всех греческих богов, верховный правитель, метнув молнию, исчезает. Из той же дыры выливается на похоронную процессию страшной силы ливень. Одежда на людях мокнет и липнет к не безупречным (как оказалось) формам тел фигурантов шествия. И заметьте, на обесцвеченных их физиономиях - макияж то смыло дождём - высокомерия, как небывало! Зато Музы, Нимфы и языческие боги хорошели и воспаряли духом.
      Не успел художник подивиться скорым переменам, как увидал себя внутри катафалка удручённо сидящим у гроба. Тут то и открылась вся правда: оказалось, мистер Искусство вовсе не умер, а вместо покойника в гробу лежит муляж мистера Искусства сработанный из некачественного папье-маше, промокший и оттого расползавшийся. И отчего то кажется Максиму Сверчкову, что кукла мистера Искусства тоже похожа на него, только старше. Такое положение дел немало озадачило художника.
    От внимания Сверчкова не ускользают и более важные факты: конфуз модных художников, растерянность и даже расстройство обожателей тех художников, потеря лица важных особ, исчезновение надписи на катафалке, а сам катафалк стал нечто средним между микроавтобусом и каретой – микроавтобусом на колёсах кареты. Полевые голубые колокольчики плотно облепили изменённый до неузнаваемости  катафалк. Дождь закончился внезапно, как начался. Земля немедля просохла. Счастливые Нимфы с Музами пустились в весёлый пляс. Чудные переливы смеха плясуний слышны окрест.
      Воодушевлённый хорошими новостями о мистере Искусство бог света, воплощение юной и вместе с тем зрелой мужской красоты Аполлон с удовольствием обрамил всеобщее ликование игрой на лире, исполняя дивную возвышенную мелодию. Женщина сидевшая рядом с Аполлоном пропела:
 
       Коли очень важный мистер
       Оказался жив покуда
       Людям он необходим,
       Ни к чему нам горевать
       Закружимся в хороводе -
       Жизнь прекрасная опять!
   
    О, чудо! Так это уже совсем другая женщина! Вернее, женщина всё та же, но похорошевшая. Наконец-то Афродита стала выглядеть как подобает выглядеть Афродите.
     В радостном порыве Афродита спрыгивает с колесницы и, подбежав к Сверчкову, заглядывает в его изумлённые глаза. Полевые цветы колокольчики на бывшем катафалке чуть подрагивают и начинают источать сладчайший эфир. Художник проводит рукой по цветам и после подносит ладонь к лицу, носу, губам. О, до чего же приятный запах! А на языке – нежный умопомрачительный вкус!
    В хороводе Сверчков видит того странного старика со сверчком на плече, который подмигивал ему когда он заснул второй раз. Старичок обращается к нему:
     - Я и есть мистер Искусство! В каком облике захочу показаться - покажусь. Сверчок, это тоже я!
      Не трудно догадаться, проснувшись, художник Максим Сверчков сном остался, весьма доволен. Приятная лёгкая дрожь пробежала от груди к щекам. Художник сглотнул слюну, потом в голове поплыли мысли: «Неужто пришло счастье, а дальше что, за счастьем то? Желать будет нечего!? Страшно. Да нет же, появится новый смысл, мотив, стимул… А если не появится, если самодовольство душу разъест? Куда ведут наши чаянья? Вот незадача, за мастерскую то я так и не заплатил. Хотел у Зины денег попросить, да забыл». 
    Ни гаданий, ни упоительных мечтаний не осталось, как только Сверчков вспомнил о долге за мастерскую. Стал он в сердцах корить Фортуну за её близорукость и одновременно вожделел её, чувствуя право на благосклонность той, чей запах благополучия влечёт к ней всякого человека.
    Любой, почуяв вблизи запах благополучия, без боязни принять пренебрежительно скривлённые в скобу губы Фортуны за доброжелательную улыбку, очарованный прелестью открывающихся перспектив безоглядно спешит навстречу к чаровнице. Не всегда оправдана вера в эту могущественную даму. Махнув удачей перед носами столь же инициативных, как и легковерных людей, Фортуна, по большей части вскоре остынет к случайным счастливчикам да бросит их на произвол судьбы. Тогда, испытав вместо ожидаемых радостей мытарства, он, этот искатель счастья, познает великое разочарование, найдёт свои душевные силы истощёнными, а в себе обнаружит массу комплексов.
     Немногих Фортуна удостаивает внимания надолго. Да и плата за её внимание бывает велика. Человек, как бы поднявшись на ступень выше положения, чем до того находился обнаруживает способность искренне радоваться и умение восторгаться на ступень ниже, а то и на две отдаляется от действительно великого. Болевых точек меньше, на душе становится и глаже, и спокойней. 
      Но зато теперь Сверчков твёрдо знал, что не зря приснился ему этот удивительный сон, и рано хоронить изобразительное искусство. Эта уверенность возродила в нём веру в самого себя и подняла боевой дух. 
               
                ГЕРШУЕВ В МАСТЕРСКОЙ У СВЕРЧКОВА 
   Утром художник Олег Гершуев, проходя мимо мастерской Максима Сверчкова, заметил отсутствие замка на двери соседа, да и сама дверь была немного приоткрыта. Он, приглаживая указательным пальцем маленькие усики, отмыкал ключом дверь своей мастерской и решал:
    - Заглянуть к приятелю? Ведь Сверчок вернулся.
    Войдя к себе, Гершуев сбросил с плеча сумку на кресло, вынул из стенного шкафа рабочую одежду. Переоделся. Поставил турку с кофе на электрическую плитку. Достал из холодильника колбасу и батон хлеба. Отрезал колбасы, положил кружок на ломоть хлеба. Налил приготовленный кофе в чашку. Пригубил. Поставил чашку на стол. Взял бутерброд, надкусил и тут же отложил - есть расхотелось. Взглянул на пустующий мольберт. Взял незаконченную картину. Поставил на мольберт. Зевнул. Посмотрел на ладонь. Под ногтями следами краски:
     - Хорошо вчера поработал. Как в прежние времена. Ногти не отмываются. Нужно подстричь. А-а-а навещу ка я Сверчка.
    Распахнув дверь соседа, Олег весело проговорил:
    - Дружище, вернулся?
    - А-а, это-о ты, - зевнув, отозвался Сверчков.
    - Рад мне?
    - Рад, - промямлил Сверчков.
    - Много картин привёз?
    - Нет.
    - Скромничаешь. Покупатели, ау-у, где вы схоронились?
    - Не шути так, - вздохнул Сверчков.
    - Хочешь сказать: традиционалистов, таких, как мы с тобою скоро в утиль сдадут?
    - Похоже на то.
    - Да уж... Послушай Максюша, задумал я одну картину по-новому написать, эдакий   мистический пейзаж со смыслом: небо, пески и маленький человечек, а тень от него большая – верблюд. Писал, писал, чую, света не хватает, который через разбел цвета бывает как свет в Башкирии. Ты же знаешь, я сам из Башкирии родом. Так вот, почему раньше не видел, о свете говорю, да вот не видел. Не мог. Только позже разглядел. Когда ж казалось - к концу иду - вижу, не та интонация. Прошёлся по всему холсту. Вот оно - близко, а не даётся. Ещё прошёлся. Сегодня взглянул на холст. Трогать рано - сырой ещё. Просохнет, снова пройдусь по всей поверхности: сначала - кое-где пастозно трону, а после лессировки наложу.
    - Несовременно мыслишь. Теперь слово «лессировки» устарело, - нехотя подал голос Максим.
    - Да ты вставай. Уже полдень давно. Похвастать хочу, расписался я теперь. Живопись, кажется, у меня снова пошла.
    - Конечно.
    - Но рынок схлопнулся. Даже  Вернисаж на Крымке схлопнулся. Там ведь и цен то не было. За сколько купят, за столько и отдавали.
  - Всё так, - проговорил Максим зевая.
   - Ты на даче куковал, а здесь Стравнов душу Богу отдал.
   - Помер значит? Когда успел? – оторопел Максим.
   - Ну да, скоропостижно. Позавчера похоронили. Буквально на днях заходил к нему. Ничего, крепкий мужичок был. Показал мне один холст. Из новых. Светится. И свеж! Академический такой импрессионизм. Правда - обобщённый. Говорил, уйму времени на него потратил. Долго писал. А нипочём не скажешь - легко написано. Тяжести ни на грош. Молодчина! Здорово - настоящий космос, музыка. Да что музыка – симфония!
   - Это да-а! Умел.
   - Так ему даже в посмертной выставке отказали в нашем Союзе Художников. О Феддот и говорить нечего, говорит: план, план. Мужики прошвырнуться хотят по галереям. Может, какая-то найдётся.
   - Слышал о Грылеве?
    - Тоже помер?
    - Да нет. У него выставка на Зоологической четвёртый месяц продолжается. Если не ходил – сходи, поинтересуйся. Он там пребольшущие кубы выставил. На уровне глаз в них дырок насверлил, что б внутрь заглядывать. Внутри - пустота. Правда горит одна лампочка красным светом. А стенки коробов чёрной краской местами заляпаны. Объект назвал «Родные пенаты». Так все просто пищали от восторга. «Наш русский гений», - говорят. Ну, радио, телевиденье… Ты сходи, посмотри. Я на открытие ходил. После перед тем, как поехать в деревню, я посетил выставку скульптур Генри Мура в Кремле. И рисунки были. Своеобразные.
    - Разве мы богаты произведениями Генри Мура?
    - Из Лондона привозили. Давно не был внутри Кремля. Его соборы – абсолютная иллюстрация степени свободы людей того времени. В данном случае говорю, конечно, про внутреннюю свободу, красоту мышления. Связь с природой.
   - А как же крепостное право, войны, где рубили людей, как скот, дикости, какие вообразить страшно? – не соглашался с выводами Максима Гершуев.
    - Опять ты про мироустройство… А я о внутренней свободе, без которой искусство словно бумажный цветок, не выращенный в саду, а сделанный, понимаешь?
   - Не тупой.
   - Искусство вещь относительная, сугубо интимная. И видимо не стоит принимать слишком серьёзно. Но коли в нём жизнь твоя? Как быть?
   - Вопрос, конечно риторический. Да стоит ли так уж ломать голову? Проще надо. Нравится рисовать – рисуй.
   - Мне думается, это серьёзней, чем представляется, - меланхолически выдавил из себя Сверчков и с тоской посмотрел на собеседника. Встал с кушетки, заходил по комнате. Оба молчали. Затем Сверчков заговорил:
   - Я всю свою жизнь посвятил ему, искусству, но чувствую, будто впустую. Нет, конечно, не впустую. Только мне грустно думать о том, как легкомысленно относятся люди к прекрасным творениям. Оговорюсь, прекрасным, не в смысле - красивым, а притягательным по энергетике и совершенству исполнения.
   - Не будем о грустном. Мне сегодня ещё трудиться. Загляни ко мне в мастерскую. Я старые акварели достал. Хорошие! Всё же здорово я тогда писал.
    - Попозже. Про наши мастерские наверняка люди говорят: тут собрались одни неудачники.
    - Ну. Вот! Снова о грустном. Мне в институте студентки прохода не дают. И так, и сяк выворачиваются.
   - А ты не поддаёшься?!
  Олег Гершуев отвечал, потупив глаза:
   - Терплю, чудно - со студентками... У нас в университете один приятель поплатился работой из-за одной. Помнишь, в прошлом году пришёл к нам молодой преподаватель, лысоватый, из Строгановки?
   - А как же, Михаил Юрьевич.
   - Ну, так его уволили, ушли, говоря по-современному. Мать одной студенточки настрочила жалобу. И будь здоров, Михаил Юрьевич! Пришлось ему по собственному желанию... Ещё и деньжат отвалил девчонке. Мне, знаешь ли, тоже иногда приударить охота… Со мной студентки заигрывают. Не смейся. Это правда. Мне только за сорок.
    - Так приударь.
    - Жена не поймёт, - вздохнул Олег. - У нас в институте есть очень, даже очень... Подзывает как-то одна студентка меня взглянуть на свой рисунок: так ли, мол, нарисовано? Сажусь на её стул, обращаю её внимание на ошибки. Она же наклоняется ко мне ближе некуда, да грудью по моему плечу провоит. А вырез у её кофточки будь здоров. М-м-м... Делаю вид, будто меня это не интересует и вовсе никак не касается. Поднялся. Другая студентка, сидя, руки подняла, потянулась. Майка на ней приподнялась, открылся зад в стренгах. Право, хоть с работы беги – соблазняют! Иду, значит, после занятий по коридору, навстречу мне обе девицы вышагивают. Завидев меня, хитро так ухмыляются. Дают понять, что неслучайно прелестями мне в нос тыкали. Игра у них такая. На прочность меня испытывали. Да ну их, к лешему. Никакой серьёзности. Из молодых теперь редко кто стремится выучиться рисунку. Зачем, когда есть Photoshop! И другие программы… А в толк не возьмут: мертвечиной несёт от такого подхода, отлакированной мертвечиной!
   Максим выслушав тираду соседа, полностью освободился от каких-либо остатков недавнего сна, одобрительно кивнул:
    - А то-о…
   - Времена переменились.
   - Факт.
   - Обновления!
   - Да, уж.
   - Занятно взглянуть, как выглядел бы мир без обновлений.
    - С чего такие фантазии! Ах, да, забыл – ты ведь у нас ещё за пацана сойдёшь, – хмыкнул Максим Сверчков.
    - Фантазии из пустоты не возникнут. Истории появляются вместе с рождением человека. Само рождение – это ли не история!
     - Пока дети родятся, глупо рассуждать об остановке развития…
     - Ну, причём тут развитие. Я ведь говорю об обновлениях.
    - Заладил: обновления, обновления, - передразнил Максим приятеля.
    - А вдруг людям надоест наперегонки придумывать что-то новое. Ведь если правде в глаза посмотреть, уже всё давным-давно придумано и идут повторы. Панты! А то и пустятся во все тяжкие от скуки или безбашенные от рождения. И в пятак получить не боятся. Мы все теперь такие – с придурью, как сказала бы моя бабушка. А куда деваться? По-другому не попишешь. Несёмся куда-то. Что гонит нас? Хочется потешить свою испорченную сущность. А творчество… Это же загадка.
     - То-то и оно! – гневно выкрикнул Сверчков, втянул в себя воздух, задержал дыхание, как перед началом большой речи. Дальше последовал выдох и молчание.    
    - Погоди, послушай, что скажу, предположим, Некто, ну тот, кто выше нас с тобой и кого из трепетного страха не назову, без чьей воли волосок с головы не упадёт, поставит преграду между информационным полем и человеческим мозгом. А мозг человеческий так устроен, что нужно ему для завода, за что-нибудь зацепиться. Ну, как если б музыкальную шкатулку ключиком завести – пружинка сначала сожмётся, потом раскрутится. Растолкает какие-то там металлические штуковины на другие металлические штуковины. И на тебе – музыка… Наверное найдётся какая-нибудь зацепка в преграде, какоё-нибудь брачок.
     - Катастрофа! Случится катастрофа, если Он задумает с нами такое сотворить. А именно: остановит механизм развития мысли. Уж бесспорно сладит всё без сучка и задоринки, как следует сделает, без брака. Ах, никогда не видать бы мне такого аттракциона! Опостылеет видеть окружение бессменным. Ничего не дастся в руки. Всё вокруг предстанет в отвратительном скучном свете.
   - А теперь весело?
   - Весело. Чересчур весело, - потупив глаза, грустно сказал Свечков.
   Ему подумалось, что даже те, кто сомневался, предпочесть ли природе радости доставляемые техникой, активно пользуются той ненавистной уводящей от природы техникой и не жалея драгоценного времени погрузились в пространство всемирной паутины. И художники, привыкшие уж всё мерить на монеты с недавних пор стыдятся вывернуть перед публикой пустые карманы. Помолчав немного, он проговорил:
    - При таком веселье стыдно выглядеть нищим.
    - Не понял.
    - Говорю, что многих состояние карманов волнует больше, чем качество собственных работ!
    - Это есть.
    - Утончённое чувственное восприятие мира, вдруг потеряло актуальность.
   - И это наблюдается.
   - Помню, со страхом и надеждой на лучшее ожидал приход следующего тысячелетия. Куда ж без надежды! Не оставить бы этот свет до срока. Повезло - дождался. И вот настал судьбоносный момент, я – участник перехода одного тысячелетия в другое! И что? Полная неразбериха! Как тут не вспомнить предсказателей предупреждавших о конце света. Но и это пережили, то есть сроки, когда жизни на земле кончаться. Полная неизвестность. Ничто не сходится: ни пугающие предсказания, ни счастливая возможность улучшить дела. Мать честная, где мы?! Все словно с катушек сорвались – принялись отрицать основы, на которых держалось государство, крушили всё подряд. Разве есть во вседозволенности свободная воля? Ухватились за виртуальную конфетку, преподнесённую развитием технологий. И мы, деятели культуры показали немощь перед таким поворотом дел. Обстоятельства, связанные с влиянием интернета на становление современного искусства слишком мне известны, чтобы не внушать страха перед будущим. Кажется, не избавиться от страхов. Где место ярким мечтаниям, пронзительным позитивным Идеям?!
    -Мне понятны твои беспокойства. Раз уж заговорили о новой реальности, ответь на вопрос: ощущение материалов становится предметом искусства или ощущение материалов остаётся только средством для создания предмета искусства?
   - Даже не знаю, что на это ответить, - сказал Сверчков.
   - А возможно, отнестись к ощущению материалов, как к искусству?
   - Думаю, да. Но как к инструменту будет вернее. Да и кто ж оценит? Ведь ощущение – это личное, глубоко внутри человека.
   - Мне думается, теперь всем наплевать, как их оценивают.   
   - Тут ты ошибаешься. Как раз наоборот. Иначе не занимались бы всякими self -и. 
    Сказав так Максим Сверчков вспомнил одну байку и тут же выдал её товарищу:
    - Кое-кто относился к искусству как к мясу – наевшись, оставил объедки лежать надолго, пока те не засмердели. Мухи, почуяв зловонный запах, налетели, облепили тухлятину, радостно прожужжали: «Пришло, наконец, новое, доселе не пробованное... Каково оно будет на вкус? Насладимся! И остальным великодушно велим насладиться». Налетел остальной народ, комары, блохи, вши и прочие твари... Оторвались до одури. А, одурев, вовсе думать перестали. В хрюндики, круглые маленькие сумочки для мелких ценных вещиц, крошек напихали, чтоб наслаждению дольше не кончаться…
   - Не возьму в толк, причём здесь… Лучше расскажи, как Катюха поживает, - проговорил Гершуев, - пойдём ко мне, покажу старые акварели.
   Сверчков нехотя последовал за товарищем. Гершуев стал снимать с полки, оформленные в рамы со стеклом, акварели.
   - На выставкоме к последней выставке в СССР академики, как увидели мои работы, говорят… Один академик говорит: «Затрудняюсь с решением. Либо всё надо брать, либо ничего». А другой: «Возьмём несколько акварелей». И взяли. У нас в ларьке МСХ тогда голландскую акварель продавали. Никогда такой раньше не видел. Накупил я этих красок и бумагу хорошую: торшон и ашэ купил. И прямо в формат писал. Сделал шедевр. Акварельные краски такими были, что бери земляную краску, клади колонком с водичкой на бумагу – красочный слой получается прозрачный и насыщенный. Ты понял, что я делаю, так и решаю, как хочу. Ты понял. Я про качество красок сказал. Ты понял.
    - Ну, конечно!
    - Ну как, нормально? Композиция нормальная? Она держится! Организована вся. Абсолютно формальная, литературы нет, да?
    - Конечно.
    Гешеув достал ещё несколько акварелей, снова заговорил:
    - А вот эта бумажка рыхлая, как промокашка, но толстая. Смотри, какой эффект: будто фреска! Я настолько к ней привык, к бумажке, то есть, и к краскам, что клал мазки, почти не глядя. Смотрел только на натуру. Уже легко добивался глубины, чтобы она сделалась прозрачной. Попал, не попал – попал!
    - Своё решение сделал.
    - Постмодернизм. Реплика! Здесь монастырь, море… Ну, ты видишь – отошёл от реализма. Синюю возьмём, плюс фиолетовую… Всё это эмоции, а не фотография. У маня сотни таких акварелей было. Я раздолбай был – много раздал. Но ты мне так и не ответил: как Катя, с тобой она?
   
                КРУЖОК ФЕДДОТ «СВЕРЧКИ»
     В каждом собрании есть идея, способная объединить несовместимых людей. В кружке господина Феддот каждый третий четверг первого месяца сезона – лета, осени, зимы и весны - собираются художники разных направлений, объединенные одним желанием: довести своё искусство до граждан, потерявших интерес к искусству. Не всегда собрание проходит с интересными выступлениями. Некоторые приходят на квартиру Феддот даром выпить. Некоторых туда гонит надежда войти в план галереи:  устроить выставку за картину. В той корысти нет ничего предосудительного или позорного, а есть лишь необходимость просуществовать с кистями, карандашами, резцами в руках как можно дольше.    
     Принято думать, что успеха можно достичь через выгодную дружбу. Господин Феддот  вызывает интерес не только у художников, но и обыватель пытается навести к нему мосты, как правило - безуспешно. Для Феддот характерна бесконфликтность и немногословность. Но коли изволит заговорить, обнаруживается его большая осведомлённость о нуждах современному обществу. Поговаривают, будто он богат, родился в деревне «Пречистая гора» в бедной семье, что в Москве сдружился с отпрысками партийных деятелей или неформалов, а возможно и с кое-кем из игроков против правил. Разумеется, всё это - домыслы злых языков. На самом деле, никто толком ничего о нём не знает.      
    В господине Феддот несомненно есть магнетизм, а то как объяснить повышенное к нему внимание обывателей? Дорогой костюм, высокий рост, гладко выбритое лицо с кожей, словно из розового алебастра…
    Некоторые утверждают, будто нет нужды выдумывать сверх меры приёмов, чтобы вызвать к себе интерес – достаточно лишь подпускать и одновременно не подпускать близко к себе кого либо, кто обратил на тебя внимание. Заинтриговать. И – дело в шляпе. Остальные сами потянутся… И улыбка, милая улыбка при взгляде сверху вниз… со значением! Бодрость духа также поможет. Гони уныние от себя! К примеру, проживал в большом городе, некий П. Г., которого принимали за неунывающего общительного человека, а ведь он наедине с собой скучал. Люди заговаривая о нём, обычно добавляли: нельзя мол, не заметить, что есть в этом господине недосказанность, иными словами – загадка. П. Г., проявлял радостное волнение при встрече со знакомым человечком, увлекал интересной новостью. Но рассказывал не до конца, оставлял развязку на потом.
    Видимо, в основном именно поэтому, тянулись к нему люди разного статуса и воспитания. А возможно и по другой причине, например, достаток… Но каковы бы ни были причины, а притягательная сила чужой загадки тоже велика. Включается воображение, а оно часто искажает истину. Люди от природы любознательны. Не обладай они таким качеством стремились бы к прогрессу? Бабушка надвое сказала. Ну еще конечно любовь к комфорту тоже – двигатель прогресса. Воображение - великое благо, а бывает, что сыграет злую шутку или уведёт от истины, или... Удерживать такое богатство исключительно при себе трудно. Неизменно найдётся тот, кому захочется выложить свои соображения:  «Чем дышит некое лицо на самом деле, какие радости смакует сам с собою и горести, какие утаил? Чужды ль ему тревоги… овечкою прикинулся… характер показать не прочь... готов затеять драку… горяч или труслив… потерян… набивает цену… открыт и безыскусен, как дитя… пускай не щедро раздаёт поклоны…  вежливость ни так, ни сяк… приятен».
      Витийство фантазии разве затормозишь! Недаром маленький принц увидел в нарисованном ящике барашка. А одна малютка разглядела в точке, поставленной на листке бумаги её отцом, крохотную куколку. 
      Противоречивые чувства вызывает у людей фигура господина Феддот. Посетителей его кружка при галерее «Сверчок» держит возле господина Феддот нечто похожее на привязанность слепцов к поводырю. Сверчков с Гершуевым иногда захаживают в собрание, прозванное хозяином галереи клубом «Сверчок».
      Зная любовь хозяина галереи к «ню», Максим Сверчков написал картину "Купальщицы». Для картины ему позировала девушка Катя из Саратова, приехавшая в Москву поступать в университет. Девушка зарабатывала деньги, работая натурщицей в мастерских художников по наводке одной из абитуриенток, Ксюши из Подмосковья. Вместе подружки поступали в университет и вместе едва не провалили экзамены. Катю спасло то, что она оказалась сиротой (родители девочки погибли в автокатастрофе) и потому имела привилегии при поступлении в вузы. Кате, как сироте дали общежитие. За Ксюшу родители заплатили, чтобы дочь прошла на платное отделение. До приезда в Москву Катя жила с бабушкой на небольшие бабушкины сбережения, потому что партнёры отца по бизнесу цветных металлов освободили себя от всяческих обязательств перед сиротой.
    Однажды в перерыве между сеансами художник предложил Катюше поразмяться -  станцевать с ним танго, чем взволновал её неискушённое сердечко. Девушке не терпелось почувствовать себя самостоятельной и поскорее избавиться от бабушкиной опеки, и она охотно доверилась мужчине в танце. 
    Когда в один из дней Катя намекнула, что видит в нём больше чем друга на всю жизнь, в ответ услышала:
    - Милая, я женат и к тому же нищ. Меня впору сравнить с церковной мышью. Если б не моя жена, пропал бы. Но дружбу твою ценю и буду рад, твоему согласию посетить со мной собрание кружка «Сверчок».
    Здесь он не лгал. Художник и впрямь был незаслуженно отброшен на обочину жизни.  Из-за скрываемого острого чувства одиночества цеплялся он за брак с медичкой Зиной, хотя держался тот брак только на жалости к нему этой прекрасной женщины.
     Поняв, что сказанным не обрадовал девушку, Максим Сверчков выпалил:
     - А дружбу твою ценю и буду рад пойти с тобой в клуб «Сверчок».
     - Какой ансамбль играет в этом клубе?
     - Ну-у, это не такой клуб… Это не то, что ты себе представляешь. В общем то и клубом назвать собрание людей, коих и связывает то только профессиональные интересы как то неправильно. Но человек, который принимает у себя дома нас, людей искусства, любит именовать это собрание клубом «Сверчок».
     - Это в честь Вас?
     - Нет, конечно. Господин Федотт организовал его до знакомства со мной. Как открыл галерею «Сверчок», так и клуб у него появился. Мне думается он таким образом развлекается. Но и пользу для себя имеет, слушает кто из художников что наплетёт. Ну и – вроде бы он причастен к истории искусств. Порой там собираются весьма занятные субъекты, эдакие столичные штучки, нет, целые штуки, важные, горделивые, самолюбивые… Ну так пойдёшь?
     -  Да, прикольно посмотреть.
     - Последнее время, дорогая Катенька, прихожу к такому умозаключению, что беднотой испытывает меня Господь. Надеюсь от любви. Учит. Направляет. Хотя неточно сказать, будто из любви что то делает. Думаю, нет у него ни любви, ни ненависти. И милосердия ждать глупо. А происходящее с нами, всё во благо, потому как зачем то это нужно. Успеть бы правильные выводы вовремя сделать. Чтобы наложенное на нас дело достойно выполнить.
      Говоря художник взял куриное яйцо и прежде чем разбить его над сковородой с кипящим маслом, задержал внимательный взгляд на яйце.
      - И яйцо – награда и чудо…
      «Раз приглашает пойти с ним в гости, значит, я ему нравлюсь. А если он меня любит? - думала Катя и стала представлять себе, как будет заботиться об этом мужчине, покупать ему обувь (туфли у Сверчкова прохудились), чинить носки, готовить еду… Не яичницу, а что-нибудь такое, эдакое, умопомрачительное, рулет мясной с орехами и черносливом или французский салат. - Ах нет, лучше приготовлю рыбу, запеку в духовке в фольге. А на десерт взбитые сливки с фруктами».
      Слишком часто желаемое не согласуется с истинным положением дел!
               
                РАЗБИТАЯ РЮМКА
     Максим Сверчков стоял на троллейбусной остановке на Университетском проспекте. В одной руке у него алели три великолепные розы на высоких ножках, в другой он держал небольшой свёрток с прикреплённой к свёртку голубой ленточкой астрой с согнутым в поклоне стеблем, бело-жёлтой взлохмаченной едва начавшим увяданием. В зачёсанных назад русых волосах художника проглядывала седина, а в защитных очках с зеркальным напылением отражалась фигурка бегущей к нему молоденькой девушки. Солнце с утра светило ярче обычного бабьим летом и слепило прохожих, почти по-летнему жарило землю даже во второй половине дня. Девушка в лёгкой ветровке нараспашку на бегу подпрыгивала и, открыв заострённое личико солнцу, раскинув руки, радостно кружилась вокруг своей оси. Ветер казалось, подыгрывал ей, теребил подол ветровки, то закручивал ветровку вокруг стана девушки, то надувал. Фигурка вчерашней школьницы  с тонкими ногами в джинсах в обтяжку, что-то напоминала мужчине, приятное волнительное совсем далёкое. Нечто смутное вертелось в голове и толкалось в груди.   
      Художник пытался понять, кого же эта девочка ему напоминает. Наконец, он удовлетворённо хмыкнул, поскольку пришла к нему в голову одна мысль: «Да она же – если немного допустить воображение – похожа, не в обиду ей, похожа на пугало, стоявшее на огороде у родителей моей мамы на окраине Астрахани в Нариманове, в переулке Кулахметова».
     Пугало представляло из себя вкопанный в землю брус с прибитой к нему крест на крест палкой и с алюминиевой тарелкой вместо головы обвязанной выцветшей синей косынкой.  Будучи ребёнком он рисовал лицо пугалу. Рисовал гуашью глаза, нос, рот снова и снова после каждого дождика. Бабушка в шутку звала пугало Катькой. «Опять красоту нашей Катьке наводишь», говорила она смеясь, видя, как старательно внук подправляет лицо пугалу. В плохую погоду при сильном ветре тарелка скрипела, а накинутый на палку-руки дырявый плед надувался, ухал и хлестал остов пугала: шлёп, шлёп. В такие минуты пугало становилось для мальчика живым. Он жалел его. Уговаривал бабушку залатать дыры на пледе. Но старушка всякий раз отмахивалась.
     Сверчков игриво улыбался. Девочка подбежав к нему, прощебетала:
     - Какой сегодня хороший день! Словно лето. С розами пойдём к вашей знакомой?
     Он утвердительно махнул головой в ответ и подал ей свёрток:
     - Бабье лето. Катя, возьми.
     - Что это?
     - Маленький этюд с голубыми колокольчиками. Я недавно увидел их во сне. Там эти простые полевые цветы венчали победу над мрачными представлениями о жизни, - сказал Сверчков и подумал: славная девушка, и зачем я морочу ей голову?
     - Это в знак нашей дружбы?
    - Конечно, только помни, я тебе в отцы гожусь.
    - И пусть.
    - Наш троллейбус. Залезай.
     Они вышли перед остановкой «метро Парк Культуры». Спустились к Москве-реке и вошли во двор с домами в сталинском стиле. Дверь в квартиру отворил хозяин, Е. Л. Феддот со словами:
    - Проходите, мы тут вспомнили об Италии под винцо.
    Донёсся обрывок разговора, Олег Гершуев спрашивал:
    - Лёлечка, ведь вы недавно из Италии?
    Неопределённого возраста прехорошенькая женщина, хозяйка дома, прежде чем отвечать Гершуеву выглянула из комнаты и поприветствовала прибывших гостей.  Через раскрытую дверь Катя увидела сидевших за большим круглым столом несколько незнакомых людей и несколько знакомых: Гершуева, Легова, Завольного и Шелковичного. Меж тем, Сверчков протягивал Е. Л. Феддот букет, но тот не взял, а сказал: «Розы цвета бордо, как рубин на пальце моей несравненной жёнушки. Дорогая, прими цветы».
  Букет роз поставили в розового хрусталя вазу фабрики Мозер, венчавшую консоль из красного дерева, стоявшую на фоне лимонного цвета обоев между двумя окнами. У окна слева от консоли располагалось кресло-качалка, в котором сидел щуплый круглоголовый молодой человек лет двадцати в красном пиджаке и шёлковом галстуке с изображениями лиц с картин Уорхала. Это был племянник хозяйки дома, Лёли, Гриша Кузяев. Он с элитной улыбкой смотрел на собрание. Когда увидел Катю, в нём что-то встрепенулось. Лёля расправляя букет, поинтересовалась у Кати, бывала ли она в Италии, на что девушка, польщённая вниманием к себе хозяйки, отвечала:
    - Ребёнком летала туда с родителями.
    - Согласись,  это чудесная страна. А какое у них искусство! Высокое искусство!
    - Я тогда была ещё маленькой, - смущённо пролепетала Катя.
   - Ничего не тронуло детского сердечка? – улыбаясь, спросил Е. Л. Феддот.
   - Ничего что могло бы заинтересовать… взрослого человека.
   - А я там часто бываю, потому что искусство – моя страсть, - заворковала хозяйка, - где как не в Италии можно встретить столько восхитительных примеров старины. Итальянцы… м-м-м, римляне создавали искусство с одной целью: увлечь человека в лучший мир. Во Флоренции в усыпальнице - не помню кого - имеются четыре скульптуры Микеланджело: «День», «Ночь», «Утро» и «Вечер». Так я никогда раньше не замечала неестественности поворота головы у скульптуры «День». Слишком крут. Недавно заметила.
   - Не замечала, – то ли констатировал, то ли спросил племянник тётку.
   - Да, поворот головы к спине чересчур крут. А смотрится, словно так и надо – естественным смотрится! Вот что значит настоящий талант!
    Удививший Лёлю феномен сначала объяснил Сверчков, а уже после Е. Л.:
    - Убедительно изображено.
    - Правда.
    - Хорошо сказано, - угодливо подтвердил Олег Гершуев.
    Феддот предложил Кате присесть за стол, вести себя запросто, без стеснения. Посетовал, что на этот раз вынуждены они с Лёлей ютиться здесь, поскольку в другом жилье - ремонт. Катя застенчиво улыбалась, а Максим Сверчков обратился к Лёле:
   - Я никогда не бывал в Италии, но точно знаю, мне бы там понравилось.
   Хозяйка дома заметила:
   - Уверена. Сколько туда ни летала, не могла наглядеться… Чуете, гарью запахло? Картошка подгорает!
   Лёля бросилась в кухню спасать картошку, сетуя на выходной день у прислуги.
   - Да, не видел Италии, но будто видел, - сказал Максим Сверчков, окинув взглядом присутствовавших.
   - Красиво. То ли был, - хмыкнул Завольный, - то ли не был.
   - Кто из нас, служителей идеи не грезил о стране, чьими идеалами полны наши сердца. Страна эта богата тем, что каждому из нас дорого – предметами искусства. И морепродуктами…
   - Против богатства Италии морепродуктами не станем возражать, - хихикнул Шелковичный.
   - Не секрет, - возобновил излагать свои мысли Сверчков, - что культурное наследие там высочайшего качества. Не знаю с чем бы сравнить ту мощь, какой наделено большинство из дошедшего до наших дней из мастерских античного периода, Средневековья и Возрождения. Представляется непостижимым умение античных мастеров наполнить фрески хорошо читаемыми формами, легко и плотно написанными натуральными красками в чистых тонах. Кирпично-красный горит, так, словно его зажгли, краски насыщены. Наряду с ясным содержанием изображений, потрясает исполнение фигур в многофигурных композициях, казалось бы, легко и просто, с изысканным движением линии рисунка. При наличии многих хорошо прорисованных деталей, силуэт фигур не разбивается - держит в себе все эти детали, которые, в свою очередь, зрительно не крошат силуэта, но только помогают держать его форму. Пространственные композиции визуально расширяют границы комнаты. В позднеантичную эпоху, когда новые веяния отрицали старые, смешиваясь и переплетаясь с ними же, а новые Боги вытесняли с Олимпа старых богов, и закончилось это единобожием, тогда живопись получила особый статус - не меньший, чем скульптуры и рельефы – началось активное развитие живописи с наметившимся стремлением персонифицироваться. Но во все времена влияние античности неоспоримо.
     - Это всем известно! Валяй о чём-нибудь ещё.
     - Да, я увлёкся. Не имел намерения ставить себя выше… Простите, но я действительно словно вижу, точнее, представляю себе людей в храмах Италии, их реакцию на фрески и мозаики внутри храмов, как должны реагировать люди на настоящее…
    - И тебе известно, как?
    - Разумеется, нет, но думаю, люди войдя в Римский храм, с фасадом не сильно богаче, чем у рядом стоящих домов не могут не испытать восторга от внутреннего убранства храма. Чего стоят только одни витражи! Более старая техника исполнялась выскабливанием рисунка на крашеных стёклах. Уже позднее делали витражи из цветных стёклышек. А первые, очень ранние витражи выкладывали из камней полупрозрачных, таких, как аметист. Видится мне, как сквозь витражи струится свет, умиротворяя души прихожан. Лампадки льют приятный свет. Всё внутри храма обладает неизъяснимой прелестью. Дух вечности живёт там.
     - Максим Сверчков, ты часом не родственник русскому художнику, имевшему мозаичное ателье под Мюнхеном в начале девятнадцатого века, Владимиру Дмитриевичу Сверчкову? – выкрикнул кто то. 
     Сверчков задумался:
    - Не слышал о таком.
    Воцарилась тишина, затем Легов сказал:
    - Валяй дальше.
   - За сохранение связи времён, солнце в Италии светит радостней, чем, скажем… Ну, да, ладно…Верно Боги полюбили римский ландшафт и вдохнули в мастеров Рима искру божью. Не могу судить, что сталось с современными итальянскими художниками - мало знаком с их творчеством. В интернете встречаю не лучшие образцы. Должно быть впечатление обманчиво. Мир будто перед скачком, только куда. А ведь не так давно было Возрождение, оставившее бесценные произведения искусств в Италии повсюду – на площадях, улицах... Невольно радостно зайдётся сердце у человека при взгляде на такое великолепие, и, даже, взгрустнется кое-кому, что не родился среди подобной роскоши. Исполненные с безупречным мастерством скульптуры, живопись…
   - Распелся, словно девица, - снова перебил Сверчкова пьяненький Сергей Легов.
   - В дряхлеющих венах городов Италии кипит молодая кровь, - продолжил вещать Сверчков, выпуская из виду недружелюбное настроение Легова. - Италия древняя, но она же и молодая. Рим недаром называют вечным городом.
    На сих словах художника Максима Сверчкова оторвался от ноутбука Гриша Кузяев и с интересом на него покосился. А художник Шелковичный, нехорошо улыбаясь, проговорил:
    - Максиму впору книги писать.
   Катя приняла слова Шелковичного за комплимент художнику Сверчкову, на которого она смотрела восхищённо. Девушка даже представить себе не могла, что кто-то не разделяет её восторга перед речью Сверчкова. Катя благодарила судьбу за знакомство с великим человеком. Ей даже на несколько секунд показалось, будто она недостойна, быть рядом с такой величиной - захотелось исчезнут. Вскоре она передумала исчезать, смекнув:  раз Сверчков пригласил её на собрание непростых важных людей, то увидал в ней достойную такого приглашения подругу. При этой мысли студентка повеселела, подбоченилась, развернулась оглядеть сидевших за столом деятелей культуры, и - локтем случайно сбила хрустальную рюмку со стола на пол. Испачкала красным вином свою нарядную кофточку. А рюмка – вдребезги!
     - Ах! - зачем такое наказание! - взвизгнула Катя.
     - В чём дело? – поинтересовался Максим Сверчков, вздрогнув от неожиданности. - Ты не согласна с моей оценкой Италии?
     - Я тоже не согласен, - подал голос Сергей Легов.
     - Отчего? Отчего вы не сог-лас-ны, - встревожился Сверчков.
     Сергей лениво пожал плечами, а опечаленная Катя, собирая с пола осколки, выдавила из себя несколько слов, призванных убедить Максима Юрьевича в её полном согласии с описанием Италии:
     - Ты... Вы так умны... Точно родились там, в Италии. И вообще... М-м-м… Только…
   - Ну? – полу испуганно полу удивленно проговорил Максим Сверчков.
   - Я задела локтём рюмку, - пробормотала Катя.
   - Правда? - облегчённо выдохнул Сверчков.
   Е. Л Феддот. благодушно развёл руками и покачал головой.
   - Серёжа, ты не согласен со мной. Почему?- обратился Сверчков к Легову, подливавшему себе вина в бокал.
   - Разумеется, - нехотя отозвался тот, - когда не забывают чистить столовое серебро (у кого оно есть, конечно) в определённый день, а может, и час - хорошо. Венецианские карнавалы, мужчины гондольеры и прочее - тоже хорошо. Но вендетта!!!
   - Вендетта, по крайней мере, не даёт расслабиться. И честь… и смерть… э-э-э… Да разве в наши дни существует вендетта?
    Подвыпивший Легов мрачно рассмеялся:
   - Ну что тут скажешь! Чужая ложка слаще. Привыкли приукрашивать всё заморское. Скучно - кланяемся, мол! Не о тебе речь, милый друг, не о тебе, ведь ты – мечтатель, - процедил сквозь зубы Легов, - Ита-а-а-лия! С какого рожна тебя потянуло расхваливать Италию. С чего такое ей удовольствие?!
    - Всё совсем не так! – воскликнул Сверчков смутившись.
    Художник корил себя за проявление душевной слабости, нечаянно возникшее желание покрасоваться да за то, что обнажил романтические чувства, вполне искренние. Он досадовал, но желая скрыть своё смущение, делано спокойно продолжил:
   - Карнавалы Италии - вот где нужно учиться костюмированным мероприятиям. В наши дни тяготеют к представлениям. Время соединить изображение с движением. Следует стараться делать это как следует. Наши очень далёкие предки отлично справлялись. Возьмите в пример хотя бы каменный век.
    - А глубже можно? - снова перебил его Легов.
    - Я бы предпочёл продолжить разговор о Италии.
    - Предпочёл!? – озлившись, выкрикнул Легов.
    - Да. Римляне дали толчок развитию искусства и философии, - оправдывался Сверчков.
    - Тол-чок! Пойди сам туда, на толчок! – загоготал Легов.
    - Разве у римлян у первых появились философы, – сказал кто то. 
     - Ты, великий художник, может быть, - прохрипел Легов, с пренебрежением, - желаешь считать себя великим – валяй. Кому от этого худо? Это мы допускаем. Но откуда в тебе столько самохвальства?
     - Самохвальства?
     - О, нет – комплексов!
     - Комплексов?
     - Да.
     - У меня нет комплексов.
     - Есть. Мы оба знаем.
     - Чушь.
     - Мы знаем!
     - У тебя самого - комплексы!
     Легов, освирепев, вскочил со стула, точно его стряхнули с сиденья стула, и с кулаками двинулся на Сверчкова. С каждым выпадом руки вперёд Легов заваливался набок. Наконец - упал.
     Гриша отложив ноутбук скосил глаз на Легова. Олег Гершуев и Максим Сверчков взялись поднимать художника. Шелковичный с Завольным безучастно глядели на происходившее перед ними. Остальным и вовсе ни до чего не было дела.
     Легов яростно упирался, точно явственно ощущал в себе неодолимую потребность слиться с полом. Но вскоре был водружён на кожаный диван у балкона. Сверчков снова заговорил. Правда, теперь он будто вовсе позабыл об Италии.
    - Я, знаете ли, в горькие минуты пытался нащупать дорогу к Фортуне, но прежде задумывался: при каком моём положении судьба ко мне станет действительно благоволить? Чем следует вооружиться, как приготовиться? В нужную, полезную ли для меня сторону направлены события или ничего хорошего не сулят. С некоторых пор поселился во мне страх.
     Катя изумлённо взглянула на Сверчкова и тут же стыдливо опустила глаза. 
     - Но больше опасаюсь, - горестно продолжал Максим, глядя в пол, - чего старательно обхожу стороной, само на свет выплывет, и не только со мной шутку сотворит, а не пощадит добрых чувств, близких мне людей. Да то исходить будет от меня самого! Не новых подзатыльников опасаюсь я. Их каждому живому существу не избежать. Опасаюсь ошибиться: когда везение попрет, боюсь принять за благо дар Фортуны, то, когда кожа лоснится, а в груди - успокоение, меж тем как бежать надо от такого блага. Знать бы, где двусмысленность повстречаешь! Случается, ждёшь десерта, а получишь - сухарь. Зачем я об этом…
     Он посмотрел на Катю долгим взглядом, затем отвёл глаза в сторону и сказал фразу никому непонятную:
    - Птичка – вон!
    В комнату вошла Лёля с подносом в руках. Уже с порога женщина увидела пятно на Катиной кофточке и осколки рюмки на тарелке.
    - Что с кофточкой? Ах, рюмка!- пропела Лёля.
    - У моей бабушки в Нижнем Новгороде есть хорошие хрустальные рюмки, - виновато зашептала девушка, - я попрошу бабушку их прислать.
    - Пустяки. Всего-то, одной рюмки не хватает, - заступился за Катю Е. Л. Феддот.
    - Комплекта больше нет, - посетовала Лёля, - но что делать с пятном на юбке?
    - Я знаю отличное средство против пятен, - заявил Ефим Шелковичный.
    - И я дам совет. Надо…
    - Хорошо когда…
    - Надеюсь, Катя спасёт свою кофточку. Прошу сосредоточиться на главной теме сегодняшнего дня, - остановил поток советов Феддот. – Мы собрались в нашем кружке, не станем называть наше собрание как это теперь принято - клубом, а лучше по старинке, как в Совеском Союзе – в нашем кружке «Сверчок». Итак, мы собрались, чтобы обсудить  проблемы, вставшие перед цехом художников. До того, как пустить в жизнь новый проект, я решил сначала обсудить некоторые вопросы с вами, людьми, чьи позиции не всегда сходятся, что очень кстати для меня. Каждый из вас имеет своё представление о современном искусстве. Одни придерживаются традиционных взглядов, другие – ломают всевозможные рамки. Интересно, что станет актуальным завтра. Для успеха, всем нам следует почувствовать потребности потребителей и обратить внимание обывателя на сделанные нами проекты, приблизить вкус потребителя к нашему вкусу, определить годные для нашего времени стандарты или создать новые стандарты в искусстве, а дальше – кумиров. Тогда – победа! Закройте глаза и представьте себе, как  мы с победой идём маршем по улицам города. Красиво? Здесь собрались художники.
     - Я не художник, - виновато сказала Катя.
     - Ничего страшного, деточка. Тебе полезно послушать. Итак, продолжим. Я уверен, что небосклон для «сверчков» в скором времени усеется звёздами, если я… нет, мы, те, кто устраивает выставки для художников и продаёт их картины, будем яснее представлять себе тенденцию в современном развитии искусства. Я называю вас сверчками, постольку, поскольку считаю вас членами клуба «Сверчок». Вы, должно быть, знаете, что некогда Вяземский, если не ошибаюсь, называл Пушкина «Сверчком». По моему разумению и художники воспевают всё и вся. Только не словом, а красками. Милые, правдивые, всезнающие наши сограждане, искушённые продуктами новейших технологических разработок, нуждаются и в новых формах выражения. Вот уж почти век прошёл, как Малевич поставил жирную точку на дальнейшем развитии живописи «Чёрным квадратом». Или живописи конец, или она по-новому возродится. Пока непонятно. Некоторые художники сознательно отказываются от живописи.
     - Отчего же они художники? – спросил Максим Сверчков.
     Феддот не ответил, а продолжил:
     - Нам чтобы выжить, нельзя игнорировать запросы простых людей. Традиционные ориентиры подверглись изменениям. И искусство видоизменяется. Но в нынешнем виде, уже с изменёнными чертами оно ещё не нашло той исключительной формы, того лица, какое в полной мере отвечало бы запросам граждан и времени. Мы в нашем кружке рады видеть разных художников и совместными с ними усилиями искать наилучшие пути в нужном текущему времени направлении. Наконец, и в художественных кругах - демократия! Вместе прорвёмся. В духе времени завидовать искусственным ногам, рукам, губам… Уже сегодня происходит смена стандартов. Налицо расширение возможностей человека при другой системе отсчёта. Помогать системе - наша задача.
     Феддот обвёл глазами присутствующих и воскликнул:
     - Мы не собираемся оставаться на задворках важных событий и упустить что-либо, что помогло бы натолкнуть нас, на свежую Идею!
     Затем, немного помолчал, дав время слушателям вникнуть в сказанные им слова, и продолжил:
    - Задача современности - создать сверхчеловека либо - иллюзию сверхчеловека. Какая собственно разница - то или другое! Ни одно поколение людей мечтало об этом. Казавшееся недоступным вчера, сегодня становится доступным. Обратить трагедию в фарс либо вложить серьёзный смысл в буффонаду – не всё ль равно? Главное – овладеть душами людей на час, день, месяц…Состояние зрителя совершенно неважно, но нельзя не учесть того, что зритель даёт нам поле для творчества. А это уже важно. И чем больше расширится это поле, тем больше сможем привнести туда нашей игры…

                СЛИШКОМ МНОГО
       Осень. День выдался на редкость бестолковый, ясный, но ветреный. По дороге домой Катя заскочила в ... и после поехала... в метро произошла нечаянная встреча со старым человеком. Эта встреча заставила девушку задуматься. Никто не ожидает перемены вкусов и взглядов от встречи с незнакомым человеком. Но это произошло. Разговор со случайным попутчиком в подземном переходе метро утвердил девушку в ошибке заниматься несвойственным ей делом, а именно: делать инсталляции вместе с Гришей.
      Девушка вместе со страной готовилась к неведомой манне небесной. И ей грядущее будоражило воображение. Нестерпимо хотелось ускорить события, ибо  долгий поход за счастьем её не прельщал. Она торопилась взрослеть. Только по случайности неприятности, какие часто случаются с молодыми наивными девушками не подстерегли Катюшу на пути к взрослению. Провинциальное воспитание? Но провинциальные глупышки часто становились жертвами всевозможных искусов, оказавшись в большом городе. Скорее чувство не полной защищённости из-за гибели родителей заложило в ней осторожность, а возможно по-детски смотрящие глаза обезоруживали матёрых волков. Так или иначе, бесчинства улиц на ней не сказались. А что произойдёт дальше, ведает только Бог. Но ей хотелось, хотелось…
     Всюду – облом. Как-то раз с подружкой познакомились с солидным мужчиной, лет сорока. Пошли к нему в гости из любопытства и желания острых ощущений. Стыдно вспоминать, чем закончилось это знакомство. Мужчина, встретив яростное сопротивление двух девиц его ласкам, вытолкал обеих за дверь чуть ли не пинками – в соседней комнате спала его бабушка. И с Максимом Сверчковым не получилось. А ведь столько романтики в том чтобы связать свою судьбу с взрослым, очень взрослым человеком! Так ей думалось. Наконец, нашёлся парень, который обратил на неё внимание – Гриша Кузяев, племянник Лёли. Да-да, той самой Лёли Феддот. Какая упоительная перспектива! Но нет. Последнее время Катя ощущала в том, что с ней происходит, перебор, что явилось причиной недовольства собой.
     Когда в час пик Катя  возвращалась к себе в студенческое общежитие, она нашла себя опустошённой и злилась на себя. Непогода усиливала неудовлетворённость. Защекотало в носу. Девушка чихнула и услышала:
    - Сидела бы дома, если больна.
    Катя решила не обращать внимания на замечание прохожего.
    - Барышня, лучше дома болеть.
    - Я не больна, - огрызнулась Катя и машинально отодвинулась.
    - В постели лучше переждать болезнь, - чуть ли не в ухо ей прошептал случайный попутчик, оказавшийся стариком не приятой наружности: рот с провалившимися туда губами, видневшийся розовый язык, глаза прищурены... кажется глаза без радужной оболочки… зрачки очень темны.
    Отвратительным он ей показался. Клювовидным носом старик напомнил ей Сверчкова. «Неужели нос Максима также повиснет над высохшими губами, как у этого старикашки?» - подумала девушка и сказала:
    - Не больна.
    - Из кармана собирается выскочить уродливое животное.
    - Что?
    - Я про игрушку, ту, что торчит из кармана куртки, - пояснил незнакомец.
    - Кх-кх, - закашлялась Катя.
    - Ты, доченька следи за своими карманами.
    - А что?
    - Мне-то всё равно, только в толпе можно легко лишиться денег. Проездной утащат.
    - С чего бы…
    - Я не прав? - лукаво улыбнувшись, спросил старичок и почесал видневшийся из-под расстёгнутой снизу тесной рубашки обвисший живот. Катин взгляд приковал перстень-печатка на безымянном пальце незнакомца. Перстень украшало изображение сверчка из бирюзы. Он захлопнул полы истрёпанного пальто. – Ах, милая барышня, тебя удивляет перстень на дедушкином пальце. Это талисман. Но вернёмся к латексному уродцу. Если его уронишь, уродцу придётся туго. Сапоги да ботинки прохожих, это не шутки – вмиг растопчут. Не посмотрят, что уродец возможно из приличного дома.
     - Вы о чём?
    - Я об игрушке в твоём кармане толкую. Вот-вот вывалится.
    - Детям нравятся такие игрушки, - заметила Катя, запихивая динозавра глубже в карман.
     - То-то и оно, - брызжа слюной, просвистел старичок, - в том то и беда! – затем смягчив тон, продолжил, - коли не дарить ребёнку душеполезных игрушек, не наполнить детскую комнату вещицами, способными разбудить в ребёнке добрые чувства и если не научим дитя трепетному восприятию жизни, тогда  кого выпустим на свет Божий? В магазине купила или подарили?
      Катю вопрос поставил в тупик. Она подумала, что и впрямь этот динозавр неказистый.
      - Подарили. Молодой человек подарил, - нехотя ответила она.
      - Зачем он тебе. Выкинь. У тебя ведь наверняка есть хорошая замена уродцу. Тебе же мама дарила хорошие игрушки?
      Катя кивнула головой, задумалась. Вспомнила детское желание в песочнице поиграть с чужой куклой, целлулоидным пупсом  с прямыми неподвижными ногами и подвижными на резинке руками. Вспомнила, что она и хозяйка пупса учились у Вовки сморкаться одной ноздрёй. Вовка и плевался мастерски. А дома в книжном шкафу жила старинная кукла Лиза – голова пришита к тряпичному телу. Одета кукла была нарядно: тюлевое платье – чёрное поверх зелёного бархата – ноги в красных чулочках обуты в чёрные туфельки с нарисованными серебряной краской пряжками. Настроение улучшилось, и насморк прошёл. Попутчик перестал раздражать. Даже возникло желание познакомиться. И она сказала:
     - Меня Катей зовут. Помню жила у нас в книжном шкафу очень старая кукла Лиза, - забавно, что одета она была почти как матушка тёти моего парня, Лизаветы Семёновны.      
     - Раз уж ты милая вспомнила про куклу, тебе, деточка, будет, на что опереться в минуты смятения. Вновь ощутишь атмосферу во время игры с куклой, и – просветлеет на душе. Уж поверь. Ничто не сможет так успокоить нервы, как детские воспоминания. Порой игрушечная модель человека приносит больше душевного тепла, нежели сам человек. Часто вещи представляются нам не тем, чем являются на самом деле. А тот, кто обидел тебя, примет отмщение от прообраза твоей куклы или увидит связь своей неудачи с тем, что не сумел серьёзно отнестись к тебе. Душевные раны затянутся. Займёшься близким тебе делом. Вижу Катенька, взгляд у тебя посерьезнел. Это в тебе просыпается Катерина.
    Катя споткнулась. Незнакомец подхватил её за локоть.
    - Ну вот, сама едва не упала. От неуверенности это.
    - Спасибо, дедушка. Да кто ж обидел меня? О ком вы...
    - Тебе знать. Юное существо легко обидеть. А сейчас вижу, ощущаешь себя   Катериной.
    - Я и по паспорту – Катерина.
    - Говорю о Катерине, молодой женщине, какой ты должна стать – уверенной, с глубокими человеческими чувствами. Не со страстишками, но - со страстями: красивыми, возвышающими дух, происходящими от любви ко всему живому на земле, даже к тем тварям, коих и не ведаешь. В любом живом организме имеется заполненная смыслом глубина. Только настоящее и естественное обладает вдохновенным чародейством. Старайся увидеть жизнь, какова она есть на самом деле с логично выстроенной структурой - тогда перестанешь расстраиваться из-за пустяков. Поверь, нет ничего красивее и практичнее логично выстроенной структуры, формулы жизни, вместившей в себя все противоречия. Стремление постичь структуру, любую – это великолепно! Ошеломляет факт бессчётного разнообразия форм. И каждая совершенна! Ты только вдумайся – одной форме, одному телу, сосуду - своя совершенная структура! Природа богата всем - и тем, чего знаешь, и тем, чего никогда не узнать. А оно существует! Попробуй всерьёз поразмыслить над этим. Тогда большинство из принятых за несчастье событий увидятся всего лишь неприятными эпизодами. Абсолютно всё на белом свете существует вопреки человеку. Это вовсе не ерунда какая-нибудь и требует уважения, внимательного анализа. Будь внимательна к мелочам. В природе ничего не бывает второстепенного. Подсказка правильного выбора лежит на поверхности. Только нужно проанализировать события. Тогда откроется истина. Научись выделить главное. Человечество из любви к удобствам многого добилось, но лучше всего у него получилась, умная мина при порче имущества Бога…
     Переход всё не кончался. Девушке совсем не хотелось, чтобы переход закончился. Старик долго вдохновенно рассуждал и, вдруг, попросил её остановиться, затем прищуриться.
    - Как же, остановишься тут, - засомневалась Катя.
    - Не помешают.
    - Думаете?
    - Конечно. Иногда медитация приводит в чувства. Помедитируй прямо сейчас. Прикрой глаза.
   - Н-у-у, здесь не получится.
   - А ты попробуй, представь что-нибудь хорошее. Давай отойдём к стене, чтобы людям не мешать.
   - Ладно,- согласилась Катя. Отойдя к стене, сощурила глаза, толпа слилась в одно серое подвижное многоголовое пятно. Затем ей померещилось, будто на фоне этого пятна пробежали сизые тени, и она подумала о своей покойной матери. Какая-то женщина проявилась из сизых теней и направилась к девушке. Катя напряглась и увидела в той женщине свою покойную мать. Потом представила в руках матери куклу Лизу. Почувствовала на душе облегчение и подобие счастья. Открыла глаза. Старик удалялся, помахав ей на прощание рукой. Люди продолжали идти по переходу. Кате подумалось, что теперь она точно – Катерина. Зазвенел мобильный телефон. Гриша спрашивал, придумала ли она тему для очередной инсталляции.
    - Да. Это кишка, заполненная камушками. Кишка будет олицетворять бесконечный поток идущих людей, а завершится людской поток светящейся лампочкой, то есть надеждой. А, впрочем, глупости всё это. Мне надо готовиться к зачётам.
     Вернувшись в общежитие, студентка решила заварить чаю и взглянула на стену, где недавно висел этюд с полевыми колокольчиками в вазе, подаренный ей художником Сверчковым и пожалела, что поторопилась насовсем отдать этюд художнику Завольному, подчиняясь желанию избавиться от напоминавших о Сверчкове вещей. А Завольный просил дать этюд только повисеть.
     Студентка почувствовала к нарисованным цветам большую симпатию, ведь этот маленький холстик был подарен ей художником от всего сердца и, к тому же, краски на холсте сплетались живо и нежно, несмотря на грубость мазков.
     - Перебор. Слишком много насыпала чаю, - сказала девушка и отсыпала немного чая из заварного чайника обратно в чайную коробку, - так-то лучше. Как там поживает художник Сверчков?
     Катя раскрыла учебник.

                ВЕНЕЦИЯ В СТАКАНЕ
    В канун Дня Независимости, вечером возле Выставочного Зала на Кузнецком мосту стояла пожилая женщина. Обводка глаз зелёными тенями зрительно укрупняла ей глаза. Вокруг ярко напомаженных губ - лучики морщин, кожа щёк у неё была натянута и под румянами хорошо припудрена. Небольшая надвинутая на высокий лоб фетровая шляпка в форме пирожка, едва прикрывала родимое пятно на лбу. Громоздкие серьги с зелёными камнями в белом золоте свисали с длинных мочек ушей. В воротнике полупальто из зелёного драпа поблескивала декоративная игла с перламутровым наконечником. Над парой аккуратных ног в красных чулках и обутых в велюровые чёрные ботиночки с серебряными пряжками воланом спускалась юбка из чёрного гипюра на зелёном бархате.
Художник Максим Сверчков, подходя к Выставочному Залу на Кузнецком Мосту, сразу приметил эту пожилую особу из-за того, что она заинтересованно глядела на него и широко улыбалась. Это немного озадачило художника. Не в традициях зрелых женщин на Руси выказывать явную заинтересованность к незнакомым мужчинам. Нельзя сказать, что дама производила на него неприятное впечатление, но эта улыбка…
    Сверчков оглядел себя. Проведя пальцем под кадыком, удостоверился, что пуговица у горловины застёгнута правильно, а значит - и полы плаща сходятся на нужном уровне. Найдя свой туалет в полном порядке, он невольно пожал плечами и, на всякий случай, встал у входа в здание по другую сторону двери, чем стояла дама, а глазами уткнулся в витрину с расписными платками и всевозможными сувенирами.
     Среди сувениров стояли старинные подстаканники. «Теперь вместо выставки – ярмарка. Ах, эти подстаканники», - подумал художник и почувствовал, как в груди у него словно немного защемило - подстаканники напомнили ему о студенческой поре, как ехал он поездом в Пенджикент и там от скуки вообразил стакан в узорчатом металлическом подстаканнике маленькой моделью Венеции. Получилось занятно. Он увлекся и увидел в природе мутного плохо промытого стекла природу воды - будто это вода каналов Венеции поблескивала между мостами Венеции в пустотах резного узора металлического подстаканника.
    - В разное время видим предмет по-разному, - первой заговорила незнакомка.
    - Как дважды два, - согласился Максим Сверчков из вежливости, а сам подумал: «Какого лешего ей надо? Для представительницы древней профессии она катастрофически стара. От женщины в возрасте ждут скромности. И это естественно. Новые нормы человеческого поведения довели женщину до агрессивной эмансипации, - рассуждал про себя Сверчков, - нет, я вовсе не против эмансипации, просто эмансипация сравняла мужчин с женщинами. А ещё женский пол возмущается, когда мужики спиваются, или… Поднят целый пласт отношений для размышлений!»
     Женщина, меж тем продолжала улыбаться художнику. Сверчков в свою очередь внимательно, без стеснения, разглядывал незнакомку. Она понимающе глядела на него и не казалась смущенной либо оскорбленной. Выражение робкой настойчивости её глаз настораживало. Незнакомка заговорила первой:
    - Разве нельзя назвать каждого, кто творит чего-нибудь по велению сердца посыльным, ведь все они несут людям какой-то посыл.
    - Только забывают спросить: нуждается ли кто-то в их посыле?
    - У каждого - своё чувство меры.
    - Чувство меры…
    - О да, - вдруг радостно воскликнула старушка. - Одна дама наводила красоту на лицо перед тем, как выйти на прогулку. Подрумянила щёки, припудрила нос, лоб, подбородок и принялась за глаза. Красила глаза, красила – оценивающе погляделась в зеркало, и показалось ей, будто щёки всё ещё блеклы и не соответствуют яркости глаз. Тогда она больше наложила румян, но теперь уже глаза казались ей недостаточно яркими. Подведя глаза сильнее, вновь не удовлетворилась щеками и так далее. Когда, наконец, прекратила краситься и вышла на улицу, дети, не будучи сдерживаемы правилами приличия обязательными для взрослых, называли даму сумасшедшей тёткой, открыто смеялись над ней, так, что вызвали в даме удивление: по ком смех тот, коли нет поблизости никого, если не брать в расчёт у детей их собственных родителей. И такие недоумения могут случиться.
     Нежданно Сверчкову почудилось, будто собеседница похожа на фигурантку его детского сна.
    Давным-давно, когда Максим учился в младших классах средней школы, приснилась ему женщина с размытыми чертами лица. В руках женщина держала длинную предлинную, словно шпага, иглу, а на лбу темнел маленький шрам. Цепенящий страх предварил приход чужачки. Увидав незваную гостью за раскрытой дверью квартиры, мальчик задрожал, предчувствуя угрозу и противное его натуре действие, которому не сумеет воспрепятствовать. К тому же, вдруг наступившая оглушающая тишина начала давить на голову.
     Чужачка вошла. Сам того не желая, Максим приблизился к ней и приготовился принять неотвратимое. Он глядел на женщину как глядел бы на могильный камень – тупо, отчуждённо, с содроганием. Дыхание перехватило, нутро у него захолодало. Не хватало сил противиться неизбежному. И мальчик провалился в кольцо объятий незнакомки. Неизвестность обескураживала, а сознание утопало в чем то тягуче вязком.
     И все же кое какие вопросы возникали у парнишки в голове. Ему хотелось спросить чужую, пугающую его женщину: - зачем она здесь. Но язык отказывался подчиняться - будто одеревенел - из горла вырвался только стон. Она же вовсе не обращала внимание на состояние ребёнка. Обращалась с ним как с куклой, которую следует немного подправить. Прижала голову мальчика к своей груди и завинтила ему в лоб над переносицей свою  длинную иглу. Проделав это, женщина произнесла, не шевеля губами: «И тебя отметили». А Максим тогда осознал, что от него самого теперь зависит, сколь долго жить с иглой в голове.
    Сверчков слушая незнакомку вспоминал этот сон и задавался вопросом: какая связь между сном и стоявшей подле него пожилой женщиной? Ведь именно встреча с нею всколыхнула воспоминания о том кошмаре. Наконец, мужчине  пришло на ум связать положение, в каком находился последнее время с тем сном – обстоятельства заставили его поверить в зависимость от настроений обывателя. Его собственная гибель чудилась ему за изменениями в мире, несущими для него зловещий смысл. В редком доме не найдётся окошко в иное пространство – виртуальное пространство. Возрастание власти интернета нарисовалось Сверчкову, и он ужаснулся:
     - Смириться? 
     Незнакомка погладила художника по руке. Сверчков одернул руку. Женщина деланно заискивающе улыбнулась и спросила:
     - О чём вы думаете?
     - Да так...
     - Вижу, вам подстаканники приглянулись.
     - Угу.
     - Чего-то напомнили?
     - Угадали.
     - Расскажите.
     - Ну-у, ехал я в поезде в Пенджикент, - проговорил нехотя Сверчков.
     - Давно?
     - Тогда Советский Союз существовал.
     - Вы из Средней Азии?
     - Мой отец там служил. Путь в те края, как Вы понимаете, долгий. Чаю из стаканов в подстаканниках выпил много. Раньше в поездах подавали чай в металлических подстаканниках.
     - Помню.
     Сверчков беглым взглядом окинул назойливую даму и подумал: «Мир, начинён чем угодно: тем да сим без сходства меж собою, а глянешь под иным углом - увидишь большое сходство. Вот и она – обыкновенной бабой её не назвать, расфуфырена разодета. Ну, прямо - Дама. А в сущности, самая обыкновенная любопытная баба».
    - Ну, говорите же! Вы ехали в поезде и…
    - Некоторые пассажиры беседовали, кое-кто спал. Поезд покачивало. Я лежал, закинув руки за голову, и глядел на опорожненный мною стакан. Вспомнилось мне стихотворение Пастернака: «Размокшей каменной баранкой в окне Венеция плыла…» Мутноватое стекло стакана, опоясанное металлической бязью на подстаканнике в стиле модерн, ради забавы я вообразил водою каналов Венеции. Мечтал побывать в Венеции, вот и вообразил… А тут ещё стрекот...
    - Стрекот?
    - Да - кузнечика. Попал в вагон.
    - Металл, стекло – превосходно! Разные материалы выявляют качества друг у друга лучше, чем схожие. Люди прошлых веков отлично это понимали. Бархат, кружева, полотно, кожа и металл превосходно сочетаются в умелых руках. Вам, конечно, в Пенджикенте не приходилось пить чай из стаканов в подстаканниках?
    - Там пьют из пиал. Мужики в полосатых стёганых халатах, прямо на улице сидя на железных сетках кроватей, беседуют на своём языке с утра до вечера и пьют чай, жены      – работают. Солнце плавает в жёлтой взвеси пыли.
    - Живописно.
    - Ещё как! Жара, тени голубые, дома всё больше белые. Дети резвятся. Я в Москве искал похожий подстаканник на барахолках. Скучал по собственной маленькой Венеции, оставленной на столике плацкартного вагона.
    - Не нашли.
    - Отчего же, нашел в антикварном магазине. Подстаканник в стиле модерн жёлтого металла - медный. Поставил в него обыкновенный стакан. Пил из него чай, а после только ополаскивал - не мыл. Со временем стекло помутнело, и стало как у стакана из поезда.
    - А на самом деле совсем не тот!
    - Назвать предмет тем, чем он является на самом деле – не наивная ли это смелость в наши дни?
    - С дочкой здесь встречаюсь.
    - И я с одной особой… Готовится художественный проект… Ну-у…надеюсь… Раз позвала. Я - художник.
    - А я приехала пораньше, выбрать кое-что для себя на ярмарке. Одну прехорошенькую голубого цвета шляпку присмотрела. Страсть люблю шляпки. Раньше, в бытность мою пионеркой с пионервожатой Жанной мы гуляли по Воробьёвым горам. Там росло много голубых колокольчиков. Помнится, Жанна была девушкой романтичной - обращала наше внимание на голубые колокольчики. «Полевые колокольчики тихо звенят под дыханием ветра. Звон у них столь тих, что невозможно его услышать, даже низко наклоняясь над ними. Только сердцем услышать возможно», - говорила она тогда. Недавно встретила Жанну в подземном переходе с кружечкой в руках. Просила милостыню. Мне дочка обещала художника прислать, посоветовать, подойдёт ли к моему лицу голубой цвет и какой шарфик к шляпке лучше подобрать на ярмарке. А вот и моя дочка идет. Кстати, меня зовут Елизаветой Семеновной.
    Рука художника сама собой приподнялась, и он увидел свой указательный палец выдвинутым вперед из кулачка. Палец указывал на приближающуюся к ним женщину. Ртом художник втянул в себя вечерний холодный воздух и выдохнул имя: «Лёля».   
    Произнеся имя той, от кого ждал заказа на предновогодний проект, художник подумал: «Вот тебе и Венеция в стакане!»



                ЧТО ГЛОЖЕТ СВЕРЧКОВА
    - Народу тьма. И все чего-то бубнят, друг друга не слушают и словно отгораживаются своей болтовнёй от натиска болтунов, - удаляясь от Кузнецкого моста, думал расстроенный Сверчков, - лукавый недружелюбный век!
      Входя в вагон электрички метро, художник перешагнул через порог открывшейся перед ним двери, и в нос вдарил запах весенней свежести – вагон был надушен одеколоном. На окнах вагона поролоновые синички сидели на прилепленных ветках над окнами электрички.
   - Скоро зима, а здесь весна, - невольно вырвалось у Сверчкова. Горестные мысли отступили.
    Синички колыхались во время езды поезда. Вместо мрачных размышлений понеслись в голове совсем другие мысли, не связанные с неудавшимся свиданием с Лёлей. Люди в вагоне улыбались. Нечто неуловимое делало их в глазах Сверчкова немного заговорщиками.   
    - Чем все они схожи при разных носах, ртах, одеждах, национальностях, наконец? -  спрашивал себя художник и готов был поклясться, что люди в вагоне будто вышли из одного клана. – Но разве это должно удивлять, ведь каждый на кого-то да похож. И я?
   Максим Сверчков переступил с ноги на ногу.  Поезд качнуло - инстинктивно отставил ногу в сторону для устойчивости.   
    - Осторожнее. Вы его раздавите, - услышал он сиплый голос пожилого господина, сидевшего напротив него. Сверчков бегло оглядел господина и отвернулся. Не успел задуматься о своём, а тот господин ткнул пальцем в его колено со словами:  я к вам обращаюсь. Уберите ногу!
   - В чём дело?
   - Видите этот листок?
   -Какой?
   - Да что б тебя черти терзали - под ногами видите?
   - Здесь много листьев нарисовано на полу. И цветов. Весенних.
   - Предположим, но тот, который вы сейчас раздавили почти живой.
   - Так что с ним сделается – он же нарисован.
   -  Уж не соглашусь.
   - Ерунда, какая то.
   - И всё ж он как живой!
   - Да бросьте…
    - Ну, уж нет. Много вас таких развелось. Вам бы всё губить. Уже скоро пожилым человеком станете, а всё туда же: топтать красоту не вами нарисованную, как делает легкомысленная молодёжь!
    Поезд остановился. Сверчков вместо ответа сердитому пассажиру пожал плечами и с чувством досады выскочил из вагона с мыслью перебраться в нормальный вагон.
    - Что это было?- недоумевал художник,- уже без интернета тю-тю! Он уличил меня, художника в порче произведения искусств! Ну, дела-а. Точно дал понять, что не имею право критиковать тех, кто мыслит по-другому. Ну, де-ла-а!
    Дождавшись следующего поезда, обыкновенного, сел в него с острым желанием поскорее добраться до своей мастерской на Вавилова чтобы повидаться с Гершуевым, выплеснуть накипевшее.
   Гершуев был соседом Максима Сверчкова по мастерской в доме, принадлежавшем Союзу художников. Как и большинство людей, родившихся в Советском Союзе, Гершуев жаждал знать о жизни людей за границей. И когда границы открылись, столкнулся со многими проблемами пришедшими вместе со свободой. Безудержное губительное веселье охватило страну. И среди всеобщего веселья идёт он бывало бледненький да мечтает о деньгах, без которых обойтись невозможно. И раньше печалился, что денег маловато, а теперь нехватка денег стала критичной. Но после достаток у него появился. А всё равно не видный он, какой то, точно худоба на него напала. Всё неспроста! 
    Благоприятный для заработка случай настиг его, когда совсем обнищал и не мог даже материалы для  работы купить. Уж и не чаял свет увидать. За грань жизни потянуло заглянуть. Рук на себя наложить, конечно,  в уме не держал, но что там за гранью этой жизни предощущать начал. Опасная ситуация.
     Потеряв веру в свою звезду, в себе почти разуверился. Призадумался: «Не выйти мне из жестокой нужды. Жалка моя доля. Видно зря думал, будто я рождён, счастье увидеть». Могло дойти до беды. Тут то и подвернись ему халтура. Схалтурил. Получил комплименты … Сделал жалкую бутафорию - браво! Похвалы посыпались, но похвалы переслащённые, ненастоящие, в угоду сделанной работе, призванной увеселять народ. Но чувствует он неправду, и становится ему нехорошо на душе, всё ж надежда теплится довести прежнее дело до конца со всем достоинством.  Ведь знает за собой силу настоящее дело делать.
    Старался картины, как раньше писать. Нет, не дождётся бедняга признания. А ведь сам виноват - смалодушничал. Опасно имея талант строить глазки на сторону. После локотки готов кусать, да не дотянешься. Уж не ощутить ему причастности к чему-то важному и большому, коль изменил даже единожды себе и поступил против совести! Вот и спал с лица. Не гляди, что с виду крупный, да ладный - нутро больно.
    Квартирка, в которой жил маленькая, двухкомнатная. В одной комнате спал, в другой работал, пока мастерскую от МСХ не получил. На покупку большой квартиры денег и при неплохом заработке не хватало, потому продолжал  жить в старой квартирке, где отовсюду на него таращились стеклянные и нарисованные глаза кукол из коллекции его покойной матери. Раньше, когда нищенствовал, вечерами брала Гершуева оторопь при виде этих глаз. Подумывал сбыть их на барахолке, но руки не доходили. Немного разбогатев, перестал замечать кукольных глаз. Но нечто другое стало досаждать. То была совесть. Но малый он был неплохой, только устал лямку бескорыстия тянуть. Правда и то, что друзей не сдавал и всегда мог словом, а иногда и деньгами поддержать.
   К нему отправился Сверчков излить досаду на того, кто всё это затеял, этот вонючий, отравленный жаждой наживы мир. О зажравшихся никчёмных людях ему хотелось говорить да о мирной революции, унесшей не одну жизнь простых добрых граждан. Начал Сверчков с рассуждений о ненавистной невидимой цепи, опутавшей всё несущее здравый смысл.
    - В поиске определённости торможу по какой-то гадости. Я рассказал ей…
    - Кому?
    - Старухе… рассказал о том, как положил руки под голову в вагоне плацкартного вагона, когда лежал на нижней полке и смотрел на стакан в подстаканнике. О, какие мысли посетили меня тогда! Какие это были замечательные светлые мысли…
    - Не пойму, о чём ты.
    - Я рисовал в воображении Венецию. Будто гуляю вечером вдоль каналов. Совершенно один. Позвякивала ложечка, постукивая о края стакана потому, что он был пуст. А поезд, вздрагивал на скором ходу.
    - И?
    - Я был тогда молод, ехал в Москву из Пенджикента. Или в Пенджикент? Воспоминания об однокласснице щекотали под ложечкой, и я даже хотел перекусить.
    - Первая любовь?
    - Не совсем. Впервые я влюбился в пионервожатую в пионерском лагере в возрасте семи лет. Но это другая история. В поезде дребезжали стёкла, и что-то тихо затренькало раз, другой. Я сказал старухе, будто то стрекотал кузнечик, неизвестно, зачем оказавшийся в вагоне. Но то был вовсе не кузнечик, а - сверчок.
    - Сверчок?
    - Да. Мне, почему-то не захотелось ей говорить о сверчке. Наверное, внутренний голос подсказал: «Фальшивая старуха». Кстати, недавно я случайно привёз одного сверчка из деревни, Но, это снова другая история.
    Сверчков вспомнил о тихих высоких нотах скрипочки того давнего сверчка, в ночи пронизавших низкие ноты храпа пассажира, спавшего на соседней полке, и про сопровождавший этот дуэт монотонный лязг колёс поезда.
    - Замечательное насекомое. С виду совсем непривлекательное. Неустанно тянет унылую песню в ночи. Слушаешь его и точно растворяешься в пространстве. В летнюю непогоду под завывание ветра его журчащая музыка в сельском доме, по сердцу гладит. А то бывает и защемит сердце. Почудится, вдруг, на миг, будто рядом призраки дышат. Вытаптывают тебе, дорожку к бездонному вневременному храму, где жрица смерти обитает. Сверчок же, водя смычком, словно напоминает о том, что ты был, есть и будешь неразрывно связан со всеми ними, ушедшими. И впадёшь в раздумье. Какая чувствительная перемена в человеке наступает после осознания существования порядка параллельного знакомому нам земному порядку! Я иногда осознаю, а сверчок, верно знает. Всё было бы сносно, если б ни стало заедать чувство несправедливости, когда рождённый заниматься одним делом вынужден заняться другим. Знай, я прежде о стольких преградах, делал бы то, чем теперь занимаюсь? Наверное, да. Во мне как нарочно так всё устроено, что невидимая рука направляет меня именно в сторону, где я нахожусь и по-настоящему радуюсь тому только, что сумел подчинить своему сознанию свою же руку, в которой держу кисть над холстом на мольберте.
   - К чему клонишь?
   - Помнишь Катю? Она теперь с этим косоглазым обормотом, ну, с племянником м-м-м… Да. Пускай. Я сам к тому вёл. Мою Зину знаешь. Она незаменима. Правда, живём давно порознь. Меня больше всего бесит то, что те, кто и не мечтал прежде заниматься искусством, вдруг, полюбили это занятие, сами назвались художниками. Возгордились, да и поучать начали тех, кому судьбою предназначено быть художниками. Теперь, лихо орудуют кистью, помелом или ещё чем, не от любви или призвания. А просто - весело. Весело!
    - Что ж из того, коли хочется…
    - То-то и оно – хочется! Впрочем, речь опять не о том. Когда ехал я в поезде из Пенджикента, сердце стеснила мягкая сладкая грусть. Такая грусть, какая возникает при разлуке с кем-то очень дорогим или по другому поводу, но непременно связана с теми, о ком искренне заботимся. Не спуская глаз со стакана в подстаканнике, думал я о Венеции, где никогда не был и об однокласснице. Надеяться - это хорошо. Теперь надеюсь ли? Словно что-то разбилось, иль осыпалось, а может, растаяло, растворилось… Впрочем - неважно. Любопытство - сложное неоднозначное чувство. С одной стороны, это двигатель, мотор, с другой - способность любопытствовать нередко даёт добро глупым поступкам. Интересно - какие внутри нас задействованы механизмы для возбуждения любопытства? Я до этого не додумался. Ещё в детстве размышлял над этой загадкой. Открыл для себя, что любопытство, это нечто, притягивающее сознание к чему-либо словно к магниту. Неведомая сила, активирует сознание и толкает мыслительный аппарат действовать, искать наилучший в данном времени и месте вариант, прежде чем претворить задуманное в жизнь. Но я не афишировал это маленькое и совсем неполное открытие. Когда увидел громаду загадок вокруг нас - ощутил близкий к восторгу трепет. Оставалась уйма нерешённых вопросов и желание их решить. Возможно, наличие нерешённых вопросов удерживает в этой жизни человека на земле. Я рассказываю об этом, чтобы ты понял вид трепета во мне перед началом работы над картиной.
    Максим Сверчков немного помолчал, о чем-то подумал и вскоре продолжил с жаром говорить:
    - Странная вещь – привязанность: Зина, холсты, родители, друзья, Катя… воспоминания останутся неприкосновенными. Ничто не сможет их вытравить. Если только беспамятство… Да-а-а… О чём это я? Наши поступки часто непредсказуемы. Любая материя зависит от обстоятельств и порой таит двоякий смысл. Умение изображать действительность реальной, кажется, утратило свою значимость. То, как продолжаем с тобой изображать жизнь, что нас действительно волнуют, едва ли даст нам шанс достойно выжить или хотя бы позволит рассчитывать на понимание современников. Я принял бы с готовностью иные способы изображения реальности, если б мог. У них, торговцев, тех от кого судьба наша с тобой зависит, имеются в запасе неплохие способы пленять умы. Нашли раз объект для эксперимента, получили положительный результат и, ну, давай встраивать художников в нужную себе схему. Тех, кто сопротивляется можно игнорированием убить. Не поливай цветок – сам засохнет. Кому бы ни мечталось выйти на выгодные позиции, но, по здравому рассуждению, понимаешь – там, где цветут маки, не всегда приятная безобидная дрёма. Можно преждевременно навеки уснуть. Недаром говорят: всякая двусмысленность вредна. Не испорченный ли я злободневностью продукт? Как, впрочем, ни я один… Взять всё под свою ответственность, прийти к естественности, избавиться от повсеместной глупости, самодурства, коррупции, обволакивающей и сердца, и души, вот чего хотелось бы мне. Негативный же процесс идёт неумолимо. И зло - кажется неодолимым. Лёли да Феддот повсюду! Даже невинное дитя, Катюша, кажется, очарована этими Лёлями. Ну, ничего, время расставит всё по своим местам. Подождём лучшего исхода. И неприменно дождёмся! Я точно теперь это знаю. Сон видел. Не оставить бы этот свет до срока.

                НОВАТОРСТВО И МИРОПОРЯДОК
     В мире искусства всё шло своим чередом. Максим Сверчков продолжал писать свои картины, а другие художники продолжали заниматься проектами. Перед праздником Дня Независимости, что празднуется четвёртого ноября, Егор Васильевич Завольный, ожидая прихода товарищей, лёжал на диване и почти не смотрел в телевизор, раскуривал папиросу «Беломорканал», доставшуюся ему накануне от тётки.
     Папироса гасла, быстрее, чем привычная импортная сигарета. Глубокая затяжка вызывала в нём кашель. Он сплёвывал, ворчал себе под нос: мол, с такими папиросами придётся всю жизнь на спички работать, а то и хронический бронхит можно получить. Но папиросу не бросал, держал двумя пальцами - как держал когда-то его отец.
Запах табака папиросы из пачки на тыльной стороне, которой было написано: «Госагропром РСФСР», цена - 25 копеек, 25 штук пятого класса», нёс запах дней первых университетов по курению на заднем дворе дома.
    Завольный лежал на диване и думал о том проекте, что предстояло ему сделать вместе с его друзьями по поручению Лёли Федот. Этим проектом в модной галерее «Сверчок» собирались открыть новый выставочный сезон сразу после наступления Нового года.
     По телевизору крутили боевик. Но, как писал Булат Шавлоич : «Это, братцы, о другом…». Погоня, стрельба, ругань, обман... Завольный переключал канал за каналом и наткнулся на рисованный фильм «Счастливый удав».
    В «Счастливом удаве» разочарованные своей жизнью люди попытались найти счастье в другом жизненном пространстве, с иной структурой и конструкцией домов, для чего разрушили все постройки, выстроили конусообразные высотки в виде башен, только перевёрнутые вверх тормашками. Забрались на плоские крыши поближе к небу да устроили там всенародное гуляние. Но внезапно туги чёрные набежали, ветрище разгулялся - строения без устойчивых оснований зашатались, повалились наземь, развалились. Народ страху натерпелся, всплакнул, погибших похоронил и взялся. искать новое счастье. Только теперь - в виртуальном мире. Им удалось таки проникнуть внутрь огромного монитора. А монитор тот оказался раскрытой пастью удава. Заканчивался фильм изображением счастливого сытого удава крупным планом.
    - Ха! Галюха – муха, неплохо получилось, - обрадовался художник. Ведь именно он подал Галине идею фильма, придумал иллюзорную черту финишной прямой для толпы бегунов, непременно желавших до иллюзорного счастья добраться. Правда, Галина сделала всё по-своему.
    Фильм Галины немного развеселил Завольного. Вскоре пришли Ефим Шелковичный и Сергей Легов, и они начали придумывать проект. Перед каждым из художников на столе стояло по пустому бокалу для шампанского. Середину стола венчала початая бутылка водки, солёные огурцы и кое-какая закуска.
    Пить водку из бокалов для шампанского Завольный взял за привычку с молодых лет после посещения именин дяди Лёли, сокурсницы из ВГИКа. Тогда Егор рвался в круг модных запрещённых художников с пожизненным билетом в достойную жизнь. Дядя Лёли считался неформалом и дружил с влиятельными известными людьми.
     Егору несказанно льстило сидеть за одним столом со знаменитостями. Сердце учащённо билось. После пары выпитых бокалов шампанского, как положено из бокалов для шампанского, парень ощутил в себе достаточно решимости поставить на вид брутальным мужам, что цена студента не копейка. Призвал протестный цвет нации, приверженцев концепций и охранителей устоев государства, гордецов и актёров, собравшихся вместе за одним столом, изжить высокомерие, освободиться от самообмана и трезво взглянуть на современное отображение мира, где искажение картины увиденного становится привычным делом. «Иногда стоит залежалую совесть вынуть наружу, да проветрить. Тогда может быть, кто-нибудь постыдится шельмовать действительность и пудрить соотечественникам мозги, - заметил студент знаменитостям, - а то уткнулись в картинку, обрисованную им их же самомнением. А действительно ценному дают ускользнуть или, даже сгинуть».
     Молодой Егор Завольный осудил невнимание современных художников к традиции. Сказал, что отказ учиться конструктивному рисунку и умаление значения пластического мышления в живописи (отчего планы на картинах путаются), есть, не что иное, как результат победы амбиций над разумом и сердцем. А коли умаление то возможно от происходящего в голове сознательного выстраивания мыслительной цепочки с целью возвысить нижестоящего по дарованию над вышестоящим, так это вправе назвать преступлением перед совестью и причинением совести увечий. Профессиональной немощью называл игру в красоту. «Напустят туману, - говорил студент, - и довольны. К чему всё это – попробуй, разберись». Смешно, мол, называть случайные плавающие композиции «Новым словом». Трусость ли тому виной, слепота ль относительно своих недостатков, а желание вывести в свет драгоценное «Я» стоит в авангарде. Так же вменил большинству художников в вину излишек эмоций. Расхваливал мастеров из прошлого.
     Пуще всего студент сокрушался о невозможности днём с огнём отыскать теперь приличного мастера. И говорил, что хотя они, сидящие здесь за столом уважаемые граждане и просвещённые горожане, и думают про себя, будто правильно оценивают то, что покупают, но на самом деле часто ошибаются.
    Знаменитости поначалу слушали с интересом, но после возмутились наглости неоперившегося юнца. В общем, нехорошая история получилась. Помнится, Лёля ужасно сконфузилась, заторопилась поскорей убраться с вечеринки вместе с опростоволосившимся приятелем. Тогда Завольный понял – его выход в свет не удался.
     Много воды утекло с тех пор, страна в корне переменилась. Дух новаторства охватил население новой России. «Новое слово» встречалось повсеместно. А Лёля вышла замуж за Е. Л. Феддот, который держал галерею.

                ***
     Итак, трое друзей в День Неависимости собрались у Завольного придумывать проект.
    - Недавно рассматривал блох в интернете. Презанятное зрелище в увеличенном масштабе, надо вам сказать, - сообщил друзьям Ефим Шелковичный.
    - Противно, - откликнулся Сергей Легов, пригубил бокал для шампанского наполненный водкой и закусил солёным огурцом.
    - Что?
    - Слышать.
    - Ты - современный человек. У современного люда дефицит развлечений. Напихать в проект жутких жирных блох в самый раз. И все дела.
    - Нет, баб, - возразил Сергей Легов, - изобразим много баб из разных материалов: наяд, русалок, ведьм, воительниц с антуражем разным.
    - Избито. Ты словно из прошлого века. Бабы! Надо поострее фишку выдумать.
    - А тебе всё пауки да насекомые мерещатся! Молодой здоровый мужик, а баб избегаешь. Тебе ж всего сорок шесть. Ты же не старик как Сверчков, которому уже за пятьдесят!
    - О ерунде трёп не разводи. Бабы – это банально. 
    - Муха и блоха хвастали друг перед дружкой, - встрял в разговор художник Завольный.        - Блоха говорила, что если пройдёт мимо человек то, она прыгнет на него и укусит против его воли. Муха ей в ответ: «Блоха, ты ловка и прыгуча. Но зато я, когда захочу, ем вместе с человеком из его же тарелки.
   - Послушай разумного человека! – засмеялся Шелковичный.
   - Ещё бы не разумный, Завольный годков на четыре постарше нас с тобой, значит –умнее.
   - Хватит балагурить, - снова заговорил Завольный, - мы должны что-то придумать, что-то яркое. Нужна идея. Знаете, чем закончилась история блохи с мухой? Пока одолевали друг дружку, подкрался паучок, сплёл паучью сеть да опутал ею обоих хвастунов.
   - Я кое-что придумал! - воскликнул Ефим Шелковичный, - набросаем контур собаки из кирпичей либо нарисуем собак на стенах с огромными здоровыми клыками в раскрытых пастях. И напишем: «Потрогай мои зубы». Получится performance с рекламой в одном флаконе. Покажем людям силу рекламы. Сначала красивую картинку с рекламой покажем, а потом продемонстрируем несоответствие…
    - Ещё и деньжат за рекламу отвалит у какая-нибудь табачная фабрика, - хмыкнул Завольный.
    - Насчёт денег - держи карман шире, табачные фабрики сильно прижали, – вмешался Легов.
    - Между псами изобразим стол с яствами, – продолжил Ефим Шелковичный. - Такой стол сварганим реалистичный, чтоб рука зрителя сама потянулась за выпивкой с закусем. Как только чья либо рука приблизится к столу, изображение угощения исчезнет, а появится надпись: «На-ка, выкуси» и - кукиш.
    - Без бухалова твою мысль не догнать. Выпьем.
Выпили.
    - Нравится придумка с собаками, а со столом?
    - А если нам привести публику в недоумение, - предложил Егор Завольный.
    - Как это?
    - Пока зрители в зале собираются - ничего не происходит. В первом зале никаких предметов нет – пусто. Двери в другие залы до времени закрыты, а время – тик так, тик так.
    - Вот те на-а, - сказал Ефим Шелковичный.
Легов хитро подмигнул Ефиму:
    - Круто. Не ум – умище! Нехай зритель ознакомится с пустыми стенами. Да, у Егорушки ума – полный колодец.
    - Нет, послушайте, не смейтесь. Войдя в зал, приглашённые на открытие выставки гости, не увидав там ничего, кроме пустых шторок посередине каждой из стен, подумают: «Зачем мы здесь?». Немного потопчутся из приличия да начнут собираться уходить. Тут то и начнётся представление. Неожиданно звякнет колокольчик: «дзы-нь». Срединные части стен со шторками дрогнут и потихоньку начнут раскрываться, как раскрываются двустворчатые двери. Послышится мелодия, положим, девятая симфония Бетховена. Глухие, то вспыхивающие, то гаснущие звуки мелодии медленно нарастают, вдруг, вырывается каскад звуков, вдарит по ушам. И… резко музыка обрывается. Тишина… длится всего секунду. Этого достаточно чтобы почувствовать разницу между тишиной и противоположным состоянием в пространстве. Хорошо бы побольше знаков говорящих о противоречиях буквально во всём. Из светлого зала резкий переход в полную темноту, потом опять в свет. Из пустой комнаты в наполненную всякой всячиной, мусором в сочетании с изящными предметами. Когда возрастёт непонимание: к чему ведём - тогда узким коридором попадают в пространство с надписями, объясняющими смысл проекта. Ах да, забыл про двустворчатые ложные двери. Когда створки дверей раскроются откроются в проёмах дверей стены, где будет написано: “Не верь” и многоточие. У людей останется вопрос: «Чему не верить?» Потом проявится надпись: “ Мир многослоен и противоречив”.
    - Ну и…
    - Дальше что-нибудь придумаем. Да хоть идею с собаками за комнатой с надписями, для развлечения.  Один из способов заинтересовать - хаотичное, пусть даже непоследовательное, но с нарастающим напором действие. Всё, равно какое. Важно не дать опомниться. Итак, я убеждён: некоторые посетители выставки задумаются: «Чему не верить?»
    - А цель?
    - Покажем: не обманитесь, мол, люди! Вот вам то, что обещали, когда шли к коммунизму, а вот то, что имеем.
    - Ясно.
    - Раз пошла такая пьянка - режь последний огурец, - сказал Ефим Шелковичный.
    Выпили. Сергей Легов взглянул на часы:
    - Баста! Мне пора. С Аней встречаюсь.
   - А как же проект?
    - Завтра продолжим. Пошли, Ефим.
    Проводив друзей Егор Завольный притушил свет в комнате и уселся у окна. Снежные хлопья липли к оконному стеклу и, тая, сползали вниз. Завольному зачем то вспомнился его детский страх. Оставаясь один в пустой квартире он, ожидая родителей, прятался на подоконнике от чудищ, которые ему мерещились в углах комнаты и под кроватью. Устав сидеть на подоконнике, спускался вниз, и со всех ног бежал к дивану. Ложился на диван со скрещёнными на груди руками и думал: «Теперь умру». Потом Завольный снова подумал о проекте и незаметно для себя заснул. Откуда-то сверху до его слуха донеслось:
    - Зачем копить?
    - Что копить?- спросил художник.
    Неизвестный голос ответил:
    - Предметы, вещи и произведения искусств, коих накоплено огромное количество. Убыстрённый темп жизни ускоряет рождение Идей. А времени на хорошее воплощение Идей не хватает! Это вынуждает обратиться к технологиям, активно применять инженерную мысль в художественном процессе. Результат соответствует требованиям Глобализации с ориентацией на среднестатистическое лицо. Перенасыщенное информацией общество нуждается в грамотно устроенном досуге, в отдыхе. Здесь не обойтись без художников. Кто, как ни они, обязаны трудиться над проектом века!
    - Что за... О чём Вы? Кто Вы? – спросил Завольный. Но ответа не последовало. Голос вещал:
    - Кому, как ни художникам создавать визуальный ряд в аттракционе! Посему пока рано списывать художников со счетов. Нужда в развлечениях увеличивается, отсюда – большой спрос на тех, кто сможет удовлетворить этот спрос. Актуальными становятся профессии связанные с обслугой. И в художниках в том числе. Но в таких художниках, кто способен трудиться для увеселения народа. Им помогут справиться с важной задачей научные и технологические разработки. Зависимость от техники в современном обществе не только вынуждена – необходима!
     - Кто Вы? – снова спросил Завольный и опять не получил ответа. Голос, меж тем продолжал:
    - К сожалению, до сих пор среди деятелей культуры встречаются лица, коих не устраивает такое положение вещей, кому не нравится и смена стандартов. Напрасно! Все они рискуют войти в категорию непонятых людей, а потому расстроенных. Глупо тратить силы на возрождение отживших стандартов. Настало время свободы самовыражения. От шибко одарённых талантами деятелей одна морока! Они вечно норовят попасть в ряды расстроенных. Никогда не угадаешь, какими перлами удивят. Им бы всё против шерсти, против шерсти… Углублённое внедрение в высокую культуру мешает уделять внимание материальным благам. Видите ли, не желают катиться по горке постмодернизма и пост авангардизма - им живопись подавай! Ведь умные люди уже постановили: живопись закончилась! А они отрицают это! И уверяют, будто в картине тема не столь важна, сколь важно просто написать хорошую картину. На концептуалистов фыркают. Плюют на указания. К инсталляциям равнодушны. Performanсе считают делом несерьёзным! Их не радует позиция таких художников. Такое поведение возмутительно! И к лицам, интересующимся традиционными направлениями, такими как натюрморт, пейзаж, композиция из людей, кубизм, абстракционизм, импрессионизм хорошо бы присмотреться! Я здесь имею в виду коллекционеров. Они так же не вписываются в предоставленную глобализацией схему отношений между субъектами, где декларируется равенство во всём, что придёт в голову и где любой по желанию назовётся художником. Ну, допустим, позволим десяти профессиональным художникам творить. Пусть малюют. Десятка, пожалуй, хватит. На них не стоит обращать внимания. Следует проанализировать, почему не всех устраивают продвинутые художники.
      Завольного поразило всё услышанное, но больше того он хотел узнать, какому выскочке вздумалось конопатить ему мозги, откуда взялся и где прячется. Улучив момент, когда голос поставит точку в последнем предложении, Завольный поспешно выкрикнул:
    - Остановитесь и назовитесь!
    Но снова остался без ответа. Голос, как ни в чём продолжил витийствовать так, будто никто к нему не обращался, будто принадлежал самовлюблённому типу, считавшему учтивость слабостью.      
    - Потуги расстроенных и, следовательно, несчастных, вернуться к технике прошлых лет - обыкновенная дурь. Надо скорее выбить её, эту дурь из глупых голов. Для их же блага! В таких случаях следует прибегнуть к внушению. Настоятельно рекомендую использовать этот метод. Нельзя давать витать в облаках, восторгаться тем, от чего и проку то вовсе нет. Это же ни хлеб, ни еда какая-нибудь! Ссылаются на потребность души в прекрасном… излишество, романтика. Требую стереть с лица земли романтическую чушь!
    - Лучшие произведения прошлых времён напитаны духом романтизма, - пролепетал художник.
    Робкое замечание художника осталось без внимания. Речь неизвестного продолжилась:
    - Расстроенным свойственно страдать, скучать, ныть... В них, расстроенных, есть тяга к углублённому изучению достижений прошлых веков и – упрямство! Это чудовищно! Картины великих мастеров неизбежно напомнят им о безвозвратно ушедшем времени, когда люди засыпали и просыпались в окружении настоящих шедевров. Кое-кого даже осенит мысль, что равенство - это утопия, а стремление стать всем во всём равными – ошибка. Так и не становитесь. Делайте видимость, будьте толерантны. Мир стремительно меняется. За такой скоростью разве заметна разница, если намеренно не вглядываться. Духовность и эстетика! Звучит красиво. Но до них ли, когда не успеешь оглянуться, а уж другой день теснит первый.
    - Покажитесь, наконец! По вашей логике, знакомство с высоким искусством сулит страдание от слабости современного человека перед тем, что безвозвратно потеряно! – возмутился художник, оправившись от минутного замешательства.
    На этот раз голос соизволил ответить:
    - Ну, страдать не от искусства как такового, а от чувств, рождённых чрез него. Оно, несомненно, затянет в болото Грёз.
    Завольный увидел, крохотное пятнышко на потолке, до сего момента незамеченное им, вытянулось в линию длиной сантиметров шестидесяти. Оттуда медленно выползала мужская тень. Повисев не более секунды, тень спрыгнула на один из стульев. Гость оказался плоским, чёрным, гибким. Он прохрипел:
    - Во-первых не в болото Грёз, а в пространство Грёз. А во- вторых - желаю сказать про другое. Внушение продуктивно, но справиться с Грёзами ему не по силам. Грёзы – штука опасная! Под манящей обёрткой грёз скрыта соблазнительная конфета сладких мечтаний, а там уж и до вожделения недалеко! Как, позволь мне сказать, тогда быть с рациональным мышлением? Для него останется слишком мало места! Без холодного рассудка ни одно общество не обходится. А в век технологического прогресса только на холодный рассудок и можно полагаться. Кому затруднительно по-новому, здраво рассуждать, того художники обязаны отвлечь  своими придумками от всяческих глупостей, что лезут на досуге в их непутёвые головы. Необходимо задействовать все ресурсы для нейтрализации влияния идейных бездельников на людей лояльных прогрессу в условиях глобализации. А если кто-то из современных художников затруднится правильно геометрию изобразить, подтянем моду на такой стиль.
    Разум художника отказывался воспринять обрушившуюся на него логику Чёрного.  Пока Егор переваривал новости, слева послышался другой голос, и художник увидел сгусток тумана на соседнем стуле, вскоре уплотнившийся в другой мужской силуэт похожий на первого плоского гостя Егора, только не чёрного, а серого цвета. Серый сидел, положив ногу на ногу. Загнутым отростком руки, означавшим большой палец он чесал место, где у людей располагаются уши, но у него-то ушей не было! Голова, как и у Чёрного представляла собой правильный круг без каких либо деталей. Новый гость обратился к Чёрному:
    - Не стоит преувеличивать силу грёз. Грёзы давно покрылись мхом, и отталкивают нормальных деловых граждан запахом прелости.
    - Хо-хо! Запах прелости, с чего бы? - загоготал Чёрный. - Даже стыдно слышать такое, не побоюсь сказать, возмутительное определение! Смешно! Правильнее выразиться так: «Отвратительным запахом». Слово “грёзы” пора схоронить в словаре на самой дальней полке, куда не доберётся рука уборщика, чтобы вытереть пыль, ха!
    И  Чёрный затрясся, хохоча, а Серый всплеснув отротками-руками, взвизгнул:
    - Брат, ты прав, ты прав!
    - У Грёз утончённый влекущий запах, похожий на запах дорогих духов! – откуда-то послышался третий голос - баритон.
    - Духо-ов, - противным высоким голосом пропищал Серый, - их запах душит, душит...
    Художнику почудилось, будто по его нутру, словно по стеклу провели чем-то острым и он про себя ужаснулся: «Похоже, всё здесь по-настоящему». Серый, меж тем рассуждал, в чём у духов сходство с грёзами. А Чёрный поговорив о вреде грёз, обратился к Баритону:
    - Не сочти за обиду Прозрачный брат, но некоторые из грёз способны толкнуть к вольнодумию и к желанию перевернуть мир!
    Завольный завертел головой чтобы увидеть, как выглядит тот, кого называли Прозрачным, но никого не увидел, а только услышал:
    - Дудки.
    - Отчего же дудки? – проговорил Чёрный,- согласись, не всегда безобидные вещи так уж безобидны. В иных сокрыта угроза. С виду милое привлекательное насекомое, может оказаться ядовитым или, к примеру, отыщется в обществе какой-нибудь правдолюб и ну ковырять, где ни попади. Он видите ли честен и ему взбрело в голову докопаться до истины, а обществу от того нехорошо – брожение в обществе начинается. Иной раз и миролюб обрушится ураганом на своих же родственников и знакомых за мелочь, глупость какую-нибудь. И тот, кто сделает выводы из такой истории, мол, это его частное дело – бесконечно ошибается. У него-то дело простое – утвердиться. Что означает – выделиться для своих повседневных нужд. Польза в том сомнительна. Много о себе воображает. Один шаг отделяет от непонятных и расстроенных.
    - Однажды мне довелось услышать лекцию о Византии, - решительно заступился Егор Завольный за традицию, - там речь шла о том, что древняя христианская Византия не отрицала опыта предыдущей языческой эпохи, называемой нами Античной. Строила свою культуру, опираясь на их опыт. “Если образцы Античности трактуются нравственно, - говорили византийцы, - то они нам подходят”.
   - Это мне подходит, - пропел новый голос, Баритон и проявился напротив художника. Силуэт Баритона не в пример Серому с Чёрным сидел на стуле, нимало не колеблясь, и казался вырезанным из полупрозрачного пластика.
   - Неразумно разрывать связь времён, - твёрдо сказал художник, приняв слова Баритона за поддержку.
     Баритон указал на комод, где хранились старые вещи, подаренные Завольному его старой тёткой, и снова пропел:
    - Что творится в мире – дрянь. Ты в комод скорее глянь. Вещи старые семьи там ещё сохранены: бусы матери, часы, даже запонка отца не позволят спасть с лица.   
    Чёрный сильнее закачался из стороны в сторону, выказывая полное несогласие с Баритоном:
    - Глупости! Как могут помочь старые вещи!
    - Для стариков в них - запах детства, а юным – руководство как идти, не встретив терний на пути.
    - Воспоминания сильны? И не надейтесь. Ни грамма силы дать они вольны тем, кто себе с рождения враги, кого на этот свет произвели, осваивать дорогу к смерти, - пропел Чёрный.
     - А зря!
     - На двух столетий рубеже Мир оказался в неглиже. Ему бы новые клише для платья в новом стиле! Пришла пора менять кумиров! Ну а новаторство, друзья, меняет шкуры, как змея. Пью за него! - Чёрный хватает со стола бокал с водкой и готовится опрокинуть содержимое бокала в себя.
   - Погоди! – кричит Серый, - с тобой выпью!
   Они чокаются  и выпивают. После Серый произносит тост:
   - Мир – гулящая девка, капризуля и мотовка. За девку!
   Чёрный с Серым снова опрокидывают в себя содержимое бокалов. Баритон же выплескивает жидкость из своей склянки со словами:
  - Я вовсе не от скуки кумиров прошлых лет всерьёз ценю заслуги.
  - Мы и не оспариваем, - хором отвечают плоские гости художника Егора Завольного.
  - Новые клише грубы, наглы, дьявольски хитры, вздутою ценой горды и плодятся, плодятся, - не унимался Баритон. А Чёрный возражал:
   - Всё течёт и меняется. Таков порядок!
   - Не согласен, - проскрипел зубами Баритон. Скрежет его зубов заглушил дует Серого и Чёрного:
   - Миропорядок многолик, грешит непостоянством. Но разве наша в том вина? Его природа такова. Да и когда бы стал однообразным, настала б скука смертная тогда!
   Баритон закивал плоской головой, выказывая согласие. Вдоволь поболтав шеей взад вперёд пропел:
    - Теперь я с Вами, но не навсегда-а-а.
    После все трое плоских гостей крикнули:
    - Хозяин дома, выпей за компанию.
    - Я выпью с Вами господа когда увижу лиц...
    Не успел художник закончить фразу, как на так называемых головах - поскольку головами назвать плоские круги можно только условно - появились носы, глаза, рты, брови. Даже округлость голов стала меняться. Круги вытянулись и приобрели форму овала лица самого Егора Завольного. А глаза! Что за глаза! Они явно смахивали на глаза Егора. Да  и носы, и рты тоже были Егоровы. Увидав такое превращение художник оторопел. Только и смог что поднести бокал с предполагаемой водкой к губам. Молча опрокинул содержимое склянки, оказавшееся простой водой, в рот. Ошалев от неожиданности, встал как вкопанный и глядел на гостей. Он не понимал, как к ним относиться: любить ли своё подобие или безжалостно игнорировать, точно так, как выказывал безразличие к художникам не своего профиля. Например, к Максиму Сверчкову. А у плоских гостей уловил презрительные движения мышц на лицах. Снова удивление, снова обалдение, которое через пару секунд сменилось тоской по прошлой искренней вере в божественное чудо. Когда то верил, что живопись спасёт человечество. Готовился служить искусству и оставить шедевры в веках. Новое время сломило возвышенность чувств, сузило в уме намеченное время его жизни до размеров физической жизни. Зачем то снова подумал о художнике Максиме Сверчкове, оставшемся верным традиционной живописи. Егору отчаянно захотелось опять начать писать картины, но он сомневался в такой возможности.
     И происходило всё это во сне. А художник Сверчков выплыл из мыслей Завольного в пространство Завольного и встал прямо перед ним, сначала расплывчатым силуэтом, затем фигура Сверчкова уплотнилась до реального человека, на физиономии которого сияла улыбка торжествующе-лукавая и немного злая. И что интересно: вокруг Сверчкова проявились полевые цветы колокольчики. Цветы сплетались в венок. Венок повис над головой Свечкова, как художники рисуют нимбы над изображениями святых. Был ли то сам Сверчков или некто похожий на него – непонятно. Спящее тело Завольного вытянулось, вздрогнуло – Завольный проснулся. 
     … на Воробьёвых горах сквозь ольшаник сверкнул вороний глаз на застывшую луну, круглый глаз ночного неба. Тонкий слабенький ледок, покрывший с вечера земляную жижу, сковал до тёплой зори поникшие травы. Падала жёлто-багровая листва деревьев и ложилась на слюдяную поверхность луж. Москва-река тяжело несла воды меж берегов одетых в гранит. Две субстанции, небесная и земная сошлись на смазанной тьмой линии горизонта.
    Из окна на пейзаж уверенно смотрела женщина неопределённого возраста. На безымянном пальце женщины кроваво мерцал большой рубин, оправленный в жёлтый металл. То была Лёля Федот. За спиною у женщины спал Е. Л. Феддот на кровати из дворца Меньшикова, если верить сплетням.