Мир вам! г. 14. Блудная дочь. Отшельники

           «Спустя несколько времени, Каин принес от плодов земли дар Господу, и Авель также принес от первородных стада своего и от тука их. И призрел Господь на Авеля и на дар его, а на Каина и на дар его не призрел. Каин сильно огорчился и поникло лице его. И сказал Господь Бог Каину: почему ты огорчился? И отчего поникло лице твое? Если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? А если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним»(Быт.3:3-7).
 
       «Сын мой! Если ты примешь слова мои и сохранишь при себе заповеди мои, так что ухо свое сделаешь внимательным к мудрости и наклонишь сердце твое к размышлению, если будешь призывать  знание и взывать к разуму; если будешь искать его, как серебра, и отыскивать его, как сокровище, то уразумеешь страх Господень и найдешь познание о Боге. Ибо Господь дает мудрость; из уст Его – знание и разум; Он сохраняет для праведных спасение; Он – щит для ходящих непорочно; Он охраняет пути правды и оберегает стезю святых своих. Тогда ты уразумеешь правду и правосудие и прямоту, всякую добрую стезю. (Притчи Соломона,2:1-10).

        «Как закон, ослабленный плотию, был бессилен, то Бог послал Сына Своего в подобии плоти греховной в жертву за грех и осудил грех во плоти, чтобы оправдание закона исполнилось в нас, живущих не плоти, но по духу. Ибо живущие по плоти о плотском помышляют, а живущие по духу – о духовном. Помышления плотские суть смерть, а помышления духовные – жизнь и мир, потому что плотские помышления суть вражда против Бога; ибо закону Божию не покоряются, да и не могут. Посему живущие по плоти Богу угодить не могут. Но вы не по плоти живите, а по духу, если только Дух Божий живет в вас. Если же кто Духа Христова не имеет, то и не Его» (Посл.св. ап. Павла к Римлянам, 96 зач. (от полу), 8;3-9).





                ***********

               
                Глава  14.    «Б Л У Д Н А Я  Д ОЧ Ь. О Т Ш Е Л Ь Н И К И»             

      «Сказано также, что если кто разведется с женою своею, пусть даст ей разводную (Втор.24,1). А Я говорю вам: кто разведется с женою своею, кроме вины любодеяния, тот подает ей повод прелюбодействовать! (Мф.5,31-32).5


      А над Обью  вспыхнуло солнце и мелькнуло напоследок красным оперением…
            словно п а д ш и й   ан г е л  с его опаленными крыльями…

      «Но полетать над Чашей мне так и не удалось. А полетела я… снова к Вовке. Но теперь уже не «во сне», - когда я грезила в дождь возле речки, - а наяву»…

      После вечерни, поужинав, они вышли с Гошей на огород – посмотреть, что там да как.

      Тут, на небольшом взгорке, где стоит дом,земля посуше, и можно начинать копать, делать грядки. А дальше в низине, где долго не сходит снег,  она сыровата еще. Монастырь находится в суровом месте климата Сибири, а его угодья, расположенные на месте заброшенной  древней языческой деревни Волок, - двести сорок гектаров земли – в излучине речки Анги. Этот клок земли - скорее полуостров с узким перешейком, имеющий связь с «большой землей» только через реку Обь.

      Значительная часть сенокосных и пахотных земель затопляется паводком, и, хотя уже июнь месяц, вода там все еще не сошла. Даже картошку еще не сажают. Невозможно представить, каких трудов стоило поднимать эти земли «первопроходцам» от строящегося монастыря! Было это в девяносто втором году, когда, после трехлетнего строительства, уже возводилась крыша Никольского собора и рылись котлованы под строительство монастырских стен.

      Первой хозяйкой Волока стала монахиня Голиндуха (Засмолина), в схиме Васса, - из первых могочинских пострижениц. Ей уже в первый год этого послушания было семьдесят лет, но трудолюбию ее могла позавидовать любая из молодых послушниц. Жильем служила сначала палатка, потом – избушка, построенная из банного сруба, но вскоре сгоревшая: сын паломницы уронил огарок свечи на соломенную постель, она вспыхнула, а он, испугавшись, убежал. Сгорели все постройки, скотные дворы и даже сельхозтехника. И снова начались тяготы строительства всего заново. А также посадка картошки и овощей, прополка и уборка, уход за скотом, вывозка навоза на поля, заготовка дров – все это при множестве комаров и мошки, тяжелых погодных условиях, -  требует терпения, смирения и физической выносливости. Выдерживают лишь те, кто приехал сюда действительно ради спасения души.

    С усердного, длительного послушания на Волоке начинал свое делание паломник Аркадий Черевикин, выпускник Новосибирского госуниверситета. В ту же зиму он стал алтарным послушником, принял монашеский постриг с именем Матфей, пять лет служил иеродиаконом, затем рукоположен был в иеромонаха, заочно закончил Томскую духовную семинарию, возведен в сан игумена. Тот самый отец Матфей, который и стал теперь нашим духовником… 

     Так что нам сильно повезло, что послушание будет у нас довольно легкое (пока). Пока не решим мы сами или наш духовник, что для спасения нужно ужесточить труды наши, для большего покаяния и смирения души и плоти. А что – нам знаком и этот труд: на поле и с животными.
 
     Для того и приехали: очистить душу исповеданием, исправить ее покаянием, укрепить смирением и молитвой. Избавиться от лени – главного нашего врага.

     Соборование, конечно,  -  это хорошо. Но еще лучше, как сказал  сегодня в беседе  возле трапезной батюшка, - исповедание осознанное, с воспоминанием  и вытаскиванием на свет Божий  в  с  е  х  прегрешений, что скопились в темном чулане души. «А если в чем-то уже каялись, но не исправились, или каялись как бы «для галочки», а вот теперь только пришло осознание всей бездны этой мерзопакостности, что творили, - надо ли снова каяться?» - спросила Анна. «Надо! До тех пор, пока душа полностью не очистится, не облегчится от груза этого…» Вот те раз! А наши духовники говорят, что не надо каяться все время в одном и том же!

      И вот  на вечерне, увидев, что народу в храме значительно поубавилось, и к исповеднику очередь не такая большая, решилась подойти к нему и Анна.

      В этот раз, купив в иконной лавочке памятку, они подготовились лучше. Анна, подойдя к аналою, склонила голову и подала записочку отцу Матфею: «Согрешила. Грехи против Господа Бога: верование снам, ворожбе, приметам. Сомнения в вере. Леность к молитве и рассеянность во время нее. Нехождение по лености в церковь, к исповеди и Святому Причастию. Лицемерие в Богопочтении. Хула и ропот на Бога. Намерение поднять на себя руки. Упоминание имени Божия всуе. Неисполнение обещаний Богу. Кощунство над священным. Гнев с упоминанием нечистой силы. Нарушение постов и постных дней (среды и пятницы). Работа в дни больших церковных праздников…»

      Батюшка остановился. «Я вижу, вы почти все переписали из книжицы. Что – на самом деле во всем этом грешны?» «Да. Правда. С самого детства ворожила и верила в приметы. Веры вообще практически не было. Вот теперь только, когда сын заболел, обратилась к Богу, хотя и роптала на Него. А то ведь и руки на себя готова была наложить, и жить не хотелось, страшно было все заново начинать, когда все порушилось. За неверие, за злобу и гнев, и ненависть друг к другу, и призывание нечистых сил наказаны мы были» «Не Господь наказывает, ибо Он есть сама любовь, а вы сами себя ввергаете в геенну» «Да, за то мы к вере пришли, и начали воцерковляться. Но в миру тяжело это, вот, сюда приехали»  «Хорошо, никогда не поздно начать богоугодную жизнь во спасение…»

     И вот читают Евангелие: «И, подозвав народ со учениками Своими, сказал им: кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною. Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее. Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою? Ибо кто постыдится Меня и Моих слов в роде сем, прелюбодейном и грешном, того постыдится и Сын человеческий, когда придет в славе Отца Своего со святыми ангелами».

     Проповедь:«Во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь. Дорогие братья и сестры. Слова из этого Евангелия хорошо известны, но не очень понятны. Что означает «погубить душу свою ради Христа»? Понять это невозможно, если не вдуматься в первую часть фразы; «кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее». А для кого или для чего? Не сказано. И только из контекста можно понять, что если не сказано, для чего или во имя кого человек может погубить свою душу, то становится ясным, что речь идет о самом человеке, и фразу эту нужно понимать так: кто сбережет ради себя душу свою, тот погубит ее.

     В русском тексте, так же, как и в славянском,используется слово «сбережение», а может быть стоило использовать слово – «сохранение»? Нет, и древние славянские переводчики, Кирилл и Мефодий, а за ними и другие используют это слово «сбережение» не случайно. Потому что оно имеет иной смысл, чем «сохранение». Так вот, если кто душу свою сберегает ради себя, он ее губит. Мы всю жизнь свою работаем над своей душой, вне зависимости от того, правильно или не правильно, умножая душевные силы или расточая их. Но с самого детства мы обретаем знания, расширяем свой кругозор, обогащаясь опытом. И так происходит в течение всей жизни: человек не только наполняет свой разум новыми знаниями, но воспитывает свои чувства, свою волю. Это и есть сбережение души. И если все, что человек создал, в том числе и благодаря наследственности от родителей, и внешнему влиянию, благодаря своей собственной внутренней работе, - если все то, что он обрел и сберег он обращает исключительно на пользу только самому себе, то, по слову Божию, он губит свою душу, он ее теряет.

      И очень часто в конце жизни человек, живший только ради себя, понимает, что внутри ничего нет, пустота. И возникают мысли: о, если бы все начать сначала! Так вот, Господь нам всем говорит: чтобы избежать этих скорбных мыслей, жизненного фиаско, чтобы не потерять душу, сберегая ее для самого себя, нужно потерять ее ради Христа и Евангелия.

     А что это означает? А это значит поставить Господа в центр своей жизни и сбережение духовных сил направить к той цели, которую Он Сам предлагает выбрать в качестве единственно правильной и спасительной, а именно – жить не для себя. Господь не предлагает каждому из нас становиться аскетом, подвижником, монахом. Он не предлагает нам идти на страдания. Он просто предлагает посвятить жизнь свою исполнению Его закона, Его заповедей, Евангелия. И тогда сохраним все то, что имеем, все то, что нажили…»

     Как же верно все сказано в священных Писаниях! Наверное, только те, кто живет по вере, и спасаются. Особенно те, кто живет в монастырях или при них обретаются.

     Если  человек живет только в угоду своим страстям и прихотям, не заботясь о душе, рано или поздно его ждет крах всего, к чему стремился, не в этой, так в другой жизни… 

       Зима в этом году была необыкновенно снежная, особенно много его в деревне, и дом в Сухово стоял, утонув в море снега. Стоишь утром в углу перед иконами,  - на носу затерявшегося кораблика, пробивающегося через валы застывшей воды, упавшей с неба.  И с каждым днем все выше волна, огибающая наш ковчег плавной дугой, уже подступает к самым окнам, залепляет стекла. А белоснежная кутерьма  все продолжается; с утра мельтешат искрящиеся всеми цветами радуги снежные хлопья; может, это Ангелы спустились с небес и, взявшись за руки, кружат  вокруг в хороводе, распустив крылья во всей красе их перистого сияния?.. 

     «Восставши от сна, припадаем Ти, Блаже, и ангельскую песнь вопием Ти, Сильне: Свят, Свят, Свят еси, Боже, Богородицею помилуй нас!» - читает Лева.  Вот выглянуло солнце, пробило стену снега, вставшую за окнами. Он прикрыл  глаза; и вдруг видит -  промелькнула какая-то тень… Открывает глаза: никого нет: «Мам, кто-то ходит там, что ли?» «Да нет, никого нет, и следов даже на снегу не видно. Может, собака пробежала» Тут открывается дверь, вползает с улицы холод, хватает за ноги, карабкается вверх по спине прямо за шиворот, -  входит Яна. Вот, стоит ей зайти, и сразу волна недоброжелательства идет, окатывая снизу-вверх и сверху-вниз. И первое слово: «Свиньи!" Начинается! "Опять нагадили, хоть прибирайся, хоть нет!» «А ты свинья пострашней – моральная!» И – понеслось! О, Господи! Прости…

         Решили подготовить почву для грядок под зелень: кто знает, а может быть задержатся здесь на долго. А если нет – так кто-нибудь все равно поест редисочку да укропчик, в этом доме для паломников «свято место пусто не бывает». Взяли грабли и – за работу. Анна гребет, а Гоша в кучи сгребает листву, оттаявшую ботву картофельную, чтобы сжечь потом.

    «…Упал снег, много и сразу. Стало бело в Белогорске, холодно, сыро и слякотно. Кажется, само небо опустилось и легло на горы, придавив их тяжелым брюхом.

     И на душе снова становилось бесцветно и сумрачно. Ждать лето здесь? Но это же целая вечность! И опять навалилась тоска. Тоска плыла тучами над горами, падала дождями, окутывала туманом, давила черной беспросветной мглой… И смотрела с фотографий, которые художественно оформила я, используя веточки, листики, даже гриб чагу: вот мы с Вовкой возле гостиницы, на лавочке, он целует меня в щеку, а я смеюсь, и лицо счастливое! Вот я сижу на раме велика в кольце его рук. Вот – на фоне «иконостаса». А сверху со страдальческой и любящей улыбкой смотрит с распятия Христос. И тут же на соседней стене разинул огненную пасть дракон… А хорошо все же было! И Вовка, наверное, все же был ко мне неравнодушен, если бросился за мной в Кемерово и привез обратно в Тяжин! Все из-за этой суки, жены его, если бы не она, может, все бы было у нас хорошо!

      Интересно, он сейчас с н е й? И все пристальней, все навязчивей, все неотступнее эти мысли… Вот сволочь, живет дальше, как ни в чем не бывало: попользовался и выбросил на помойку! А я тут одна… Неужели она лучше меня?! Не прощу той боли, которую он мне причинил… (Вот уж точно: злопомнение – как игла, воткнутая в душу… )

     Но постепенно становится уже все равно, и думаешь: да и фиг с ним, чего ради я буду себя мучить, думая о нем. Вычеркнуть все, что было из сердца, из памяти, и все. Да и зачем он мне нужен? Семьи все равно не получилось бы у нас. Я как бы и не готова. Детей не хочу  заводить, а у него уже есть его любимая Танечка …и от первого брака двое детей в Новокузнецке!

     И тут - звонок междугородний: Вовка! Оказывается, он уже два месяца, как уехал из Тяжина в Саяногорск. Узнал вот через девчонок мой адрес и заказал переговоры. «Ты одна?» «Одна» «Я приеду!» И – все. То ли денег не хватило, то ли это все, что его интересовало… Ага, значит, все же меня выбрал! Ну, ладно...

     И правда – приехал. И привез ту самую дощечку с моим портретом, - ту, которую я "видела" тогда, когда "прилетела и осела" на его окне каплями дождя! «Я тогда почувствовал, что кто-то смотрит на меня в окно: на втором-то этаже! Честно говоря, хотел ее нарисовать – Надьку, но передумал и изобразил твое лицо. Будто кто рукой водил. А Надька увидела, рассердилась и ушла» Оказывается, когда я уехала, они сделали попытку еще раз сойтись, но жена опять вернулась к своему менту. Видимо, не хотелось терять ни одного, ни другого мужика, обоих захапать! А он вот взял, и ко мне приехал! (Ох уж это самолюбие...)

     Тут ему тоже понравилось, но там, говорит, – горы еще выше, гораздо выше и красивее! И Енисей! И Саяно-Шушенская ГЭС строится, и он там работает. «Поехали!»

     Ну и поехали. Через Кемерово – познакомить поближе родителей с зятем. Там собрали большой стол для ближайшей родни… В общем, Вовку никто не одобрил: староват для меня. Да еще два раза женатый, и дети! Братья даже подумывали: а не отшить ли его? И засучивали рукава. Но мы собрались, и поехали дальше. Перекати- поле.

     Самолетом до Абакана, там – автобусом. И вот среди бескрайних полей начали подниматься горы. Сначала – будто мелконькие камешки разложил кто на горизонте, постепенно вырастающие в цепочку валунов. Все выше, все мощнее… И вот они: Саяны!

     От Саяногорска еще проехать на манипуляторе до ГЭС – тут уж кругом возвышаются мощные белые вершины: застывшее вечное безмолвие… перегороженное двухсотметровой плотиной: с одной ее стороны – усмиренный, загнанный в ловушку Енисей, поднявшийся на дыбы почти до самых вершин, с другой – лишь мелкая водичка, прыгающая по камням дальше между гряд, но постепенно набирающая силу, а у поселка Майна, где Вовка снимал комнату и мы поселились  у бабы Луши – это уже снова широкая, мощная река.

     Потом я устроилась художником в Спорткомплекс, и нам разрешили жить прямо на моем рабочем месте: на футбольном поле здесь построили раздевалку для спортсменов, где были еще душевые и моя «мастерская», в которой за шкафами поместились две кровати и стол. Тут мы и перезимовали потихоньку.

     И словно впали в спячку. После небольшой встряски, вызванной переездами, наступила ремиссия: болезнь чувств угасала, уходила все дальше. И к весне как будто ушла…

    С тоской смотрела в окно на эти спящие пики и хребты, стоящие стеной, и сама я все глубже погружалась в этот сон души и тела. Когда он делал попытку заняться любовью, даже не поворачивалась к нему лицом. Ведь с овального фото, перекочевавшего сюда из Тяжина, все также пристально наблюдает за всем происходящим  о н а… Это уже была агония чувств, да и были ли они?!  «Я не чувствую себя живым человеком» - такие слова обронил как-то Вовка. То же самое думала о себе и я. Ведь я к тому же какое-то время назад нашла случайно в кармане его пиджака письмо – к ней и дочке: о том, что любит их, скучает и хочет увидеть. Надежда время от времени присылала ему письма, но я никогда не видела, чтобы он писал ответ. А вот это письмецо, уже изрядно потрепанное, все лежало в кармане: забытое? Написанное  д л я   м е н я: мол, прочтет и поймет, что лишняя и сама сделает шаг, чтобы уйти? Или же оно написано было под настроение? А может – ждущее своего часа?!. Тоже, артист, сказал бы уже прямо! Но говорить об этом не хотелось, и неопределенность устраивала больше, чем ясность, хотя и давила на сердце, и разъедала душу…

    Тут у меня возник Триптих. На трех листах ватмана, по вертикали – нарисовала подрамники, вместо холста на них – пустота. На одном из подрамников, как бы раскачиваясь в воздухе, сидит Паяц в причудливых средневековых одеждах, в одной руке – бокал с вином, другая прикрывает ладонью горящую свечу. На заднем плане – зеркало, в нем отражается Вовкин греческий профиль. Во втором подрамнике, поджав под себя ногу, устроилась Коломбина, в руке ее на длинной палочке – маска, но не венецианская, карнавальная, а маска ее лица (и моего – тоже). На заднем плане – разные маски: смеющиеся, плачущие, - разные. На третьей картине – Арлекино (Джокер) в черно-белом трико. В руках у него – весы, на одной чаше – сердце, на другой – пустота, и она перевешивает ту чашу, в которой сердце, пронзенное стрелой, а на ее оперении – крошечный грустный ангел... В общем, комедия Дель Арте получилась. Грустная такая комедия жизни. Все мы носим маски и играем собой и людьми…

     Еще я вырезала, наконец, и свое небольшое Распятие, и оно получилось даже лучше, чем у Вовки…

    Застывшие белые горы начали потихоньку оживать, покрываться красками. И вот – пошел Енисей, понесся из-под громадной плотины, стеной вставшей на его пути: все больше набирая силу и мощь, ударяясь грудью о грудь медно-красного утеса у Майны, и, завернув к Саяногорску, мчался дальше – к Красноярску, и еще дальше – к далеким северным морям…

     Стало наконец возможным пойти в горы.

     Оттаяла и гора Лысая, на которую мы смотрели из окна всю долгую зиму: конус, издали кажущийся посыпанным мелким песочком, вблизи оказывается покрытым сплошь валунами: словно кто-то вырубил эти кубы и параллелепипеды, чтобы выложить пирамиду. И если подножие утопает в зелени и розовом пьянящем тумане багульника, то потом до самой вершины приходится идти, перебираясь с камня на камень, и – ни одного деревца! Странная гора.

     Только к закату мы – на вершине! И вот оно снова – подзабытое чувство оторванности от всего бренного человеческого бытия! И – полета: надо всем и вся, над долинами и низлежащими вершинами; реками, словно артерии и вены питающими жизненное пространство земли; над дорогами, полями и лесами, и даже над низкими облаками и солнцем, окрасившем далекий горизонт длинными мазками: розовым по ультрафиолету!.. Остаться бы здесь, совсем, навсегда, и никогда больше не возвращаться туда, на землю!..

     С собой – только полкраюшки хлеба, ведь мы должны вернуться к вечеру. Вот она съедена и запита вкуснейшей талой водой, скопившейся на камнях и пропитанной теплым весенним теплом. Прилечь на эти гладкие, отшлифованные ветрами и временем теплые спины, прислушаться: что там, под ними, что скрывают они в глубине веков, какие тайны бытия знает и таит в своей глубине эта громада, окруженная такими же исполинами, дремлющими вечным сном?! И вот мы – две букашки, посмевшие нарушить их покой, тишину и безмолвие. Можно раздеться и позагорать голышом: никто не увидит, кроме гор, неба и солнца; мы - первобытные люди, отдыхающие после долгого пути в поисках добычи. Для нас же главная добыча – вот это ощущение наивысшей, чистейшей наполненности бытия, единения со всем высшим горним миром и близости с Создателем всего этого прекрасного бытия, и – благодарности за все, что нам дано лицезреть это откровение!

     Сама макушка горы еще утопает в снегу. Удивительно: в купальнике идешь прямо по снегу, и тебе жарко: здесь нет времени, зима сосуществует с летом, а весна витает где-то там понизу, клубясь зеленоватым туманом. Осени  совсем нет: нечему отцветать, желтеть и увядать, умирая. Тут  живет и царит вечная бесконечность…

     Идти обратно тем же путем не хочется. Правее и ниже – виднеется заброшенный  мраморный карьер. А еще дальше вправо – можно попробовать съехать прямо по снегу, преодолев чуть ли не полгоры, и дальше пойти по низу сопок – обогнуть две штуки  и выйти к дороге на ГЭС. Так и сделали: сначала Вовка скатился вниз, потом я: уселась на рюкзак, оттолкнулась и – полетела!

    А дальше начался спуск: снова с камня на камень, но только уже прыжками вниз. И вот идем и идем: с одного валуна – на другой, и все далеко до подножия. В горах все расстояния обманчивы. Час, другой… Я думала, что спускаться легче, но какое там! Уже все болит, хочется пить. Где-то под камнями шумит вода… Вот и лаз отыскался, на дне пещерки – маленький водопад, чистейшая, сладкая горная вода! Потом – снова в путь.

     Уже в потемках достигаем, наконец, подножия сопок, огибаем одну… Чем ниже, тем все темнее и прохладнее, идешь под соснами по каменистой осыпи, ставя ноги на ребро,  - лишь бы не скатиться вниз, где ручеек уже набирает силу, звенит по низу ущелья, чем дальше – тем мощней. За этой сопкой – вторая, уже кажется, что левая нога стала короче, чем правая, и обе они, уже отвыкшие так много двигаться, протестуют каждой своей мышцей…

      Третий склон преодолеваем уже в темноте, и что же? Дороги как не было, так даже и не предвидится! Более того: впереди еще как минимум две горы! Но ведь гора-то Лысая совсем рядом с поселком была! Откуда же столько сопок взялось, ведь уже должны бы выйти к дороге от ГЭС к Майне! Но уже полная тьма поглотила и горы, и нас, затерявшихся среди них. И сил больше нет. Решаем заночевать.

     Совершенно без сил сваливаюсь под выступ скалы, который Вовка отыскал выше по склону. Все болит. Как он еще может двигаться? Вова поднялся, набрал веток, поджег костерок, вскипятил воды в банке, бросил туда бадан, росший тут же на скале:  «Очень полезная трава, силы придает!»

    Он прилег рядом, и я прильнула к нему, пытаясь согреться: ведь это единственное на всей земле живое существо рядом, среди этого холодного безмолвия и пустоты.  А вокруг замерли, заграждая небо, горные хребты и отроги,  и надо всем этим сияет безразлично  стоглазая Луна: смотрит издевательски,  говоря: «Ну что, допрыгались, негодные, ничтожные букашки! Поняли наконец свое убожество?» «Ну уж нет! Мы – такое же создание Божие, что и ты, и, значит, мы равны, и также достойны этого мира, как и ты! Выживем как-нибудь!»

     «Каждая травинка достойна мира, в котором она живет…» «А?» «Рабингранат Тагор сказал…»

     Прильнув к каменной, еще держащей дневное тепло груди, засыпаем с мыслью: да, с природой шутки плохи. Она, оказывается, может быть не только доброй матушкой, ласковой и прекрасной, но и стать вдруг безжалостным монстром, - вот проглотит эти две песчинки, и – ничего. Будто их и не было. Пусть будет урок другим живущим: не играйте с огнем, иначе плохо будет!

     Вот  - живут, чего-то там копошатся, чего-то мнят о себе, прыгают, как блохи, покусывают больно, до поры – до времени… Оседлали спящие вечным сном горы, остановили беспечные вольные реки… Плотина растет, вода за ней поднимается все выше… До самых вершин и выше них растет и ширится море гнева, вот оно прорвалось и хлынуло! Вот затопляет все округ, вот подступает ближе ледяная жуть! Шумит и клокочет морская пучина, поглощая и покрывая собой все земные просторы! Сверкает нестерпимый свет… и режет пространство неба напополам, ослепляя глаза… Глаза болят…

    Болит каждая косточка, каждая клеточка, и далеко не сразу удается подняться.

    Я – просто маленький глиняный человечек, рассыпавшийся в прах… С трудом собираешь  себя по крупинкам, делаешь вдох, делаешь шаг, другой…  И, преодолевая себя, преодолеваем снова: один склон, другой… Да что же это такое?! Такое чувство, что ходим по кругу, из которого нет и не может быть выхода. Что там все наши копошения, вся эта возня: с любовями и нелюбовями, с ревностью, с ненавистью, с недовольством жизнью и собой, что там это все: здесь. Сейчас, когда на самом деле просто надо выжить в этом каменном мешке, выйти обратно в такую уютную, устроенную жизнь!..

    Уже плача и молясь, уже на самом-самом пределе  выползаем к зоне: военные, собаки, вышки, несколько казарм за ограждением. Солдатик с автоматом. Получив разрешение начальства, пропускает нас, и, о чудо! Выходим прямо к реке!

    Стряхнув с одежды тысячу клещей, останавливаем попутку, и вот – дома!..

    Вскоре все встало на свои места. Вовка дает понять, что Она снова хочет попытаться начать все с начала. «Нам нужно расстаться на  в р е м я…» Ну и хорошо!

    Я уезжаю домой, там я буду действительно  Дома! Под крылышком у мамы и папы, где все так предсказуемо и надежно. Распятие подарила Мире – единственной, с кем общалась в Майне. Очень уж она просила, умоляла прямо: «Ты себе еще сделать можешь, а мне на память!» Жалко, конечно, будто от сердца отрывала, но – отдала.

    Самолет, словно Ангел Хранитель, уносил заблудшую дочь,  все дальше и дальше: Саяны, Лысая гора, Енисей и иже с ними растаяли где-то внизу…

                Все, конец! Хватит странствовать, 
          все же дом родной, не смотря ни на что, –  самое надежное и тихое пристанище -   
                начало всему…»