Остров дубрав

          Летом я жил у бабушки, ни в чем себе не отказывая. Она баловала меня. Выполнив все свои обязанности, я по обыкновению, позавтракал свежими мясными пирожками и парным молоком, еще пахнущим нашей кормилицей- Белянкой, я оделся в свежую рубаху и побежал в сарай. Там стояла, с любопытством выглядывая, Игренька-русская тяжеловозная кобыла. Она доверчиво уткнулась мне в руки своим бархатным носом, но не найдя там угощения, тут же отвернулась и громко, с презрением фыркнула. Я притянул Игреньку к себе за недоуздок, привязал к нему длинную веревку и вывел кобылу из сарая на свет божий. Недоуздок стал уздечкой. Солнце уже стояло высоко, и надобно было поскорее добраться до берега реки, где мы с товарищем договорились встретиться. Я весь суетился, предвкушая увлекательное путешествие, которое поджидало нас, двух искателей приключений. Кобыла с ленивой грацией ступала по мягкой,окропленной утренней росой травке, шла за мной, вытянув свою толстую шею. Она, видимо, еще не заразилась моим энтузиазмом. Не медля, я ловко заскочил на лошадь сзади и пустил ее легким галопом, хлестнув Игреньку слегка.

         Наша маленькая деревушка уже оживилась, хозяюшки и дети сновали туда-сюда, а молодые курочки бегали по склонам холма,семеня своими лапками. Важные до нахальства гуси бродили  вразвалочку, закинув голову, в мирном соседстве у подножия холма паслись рыже-белые коровки и несколько рабочих лошадей. Маленькие деревянные домишки с резными ставнями сгрудились далеко позади меня. Игренька моя скакала уже широким галопом, и мне нравилось сидеть на ее широкой спине. Я почти не подгонял лошадь, она сама, увидев необъятные просторы, вдруг проявила желание скакать побыстрей, хотя и особо не напрягалась. Мимо меня мелькали стройные, кудрявые березки, похожие на прекрасных юных дев, золотистые нивы, вобравшие в себя тепло и силу летнего солнышка. Золото полей соприкасалось осторожно  с синевой промытого вчерашним дождиком неба. Вот откуда-то понесло тиной. Волга близко. Я свернул с проселочной дороги и подъехал к крутым берегам реки, и стал двигаться вниз по течению, к назначенному месту.

            На желтеньком песочке, зажмурив глаза, сидел мой друг Санька. Он держал поводья, а его серая лошадка пила воду и водила ушами. Лучшего товарища, чем Санька, просто не найти! Он был добродушным, смешливым, и в то же время самым опытным мальчишкой в нашей деревне. Он знал все окрестные рощи и леса, знал где искать землянику и грибы, умел делать множество занимательных штук: удочки, рыболовные сети, коньки и конскую упряжь. Целыми днями мог он травить анекдоты и байки, с Санькой всегда было весело и интересно, он притягивал к себе людей,как магнит и никогда не бывал одинок. Я счастлив был быть его лучшим другом.

        - А, вот ты где! Я уж давно тебя дожидаюсь,- крикнул он мне издалека. Я подошел ближе.

        - Ну, вот я и здесь. Игренька упрямилась, как ослица, да и потом, она не очень резвая, и я не мог доехать быстрее по нашим буеракам.

        - Ладно, не будем больше задерживаться,- ответил Санька, взял под уздцы свою лошадь и смело вошел в воду, а лошадь послушно последовала за ним. По загорелой спине пробежались мурашки. Я колебался. Мне не очень хотелось соваться в холодную воду, я боялся, что мне не хватит сил доплыть до острова, чьи берега утопали в зелени. Но мы давно хотели доплыть до него и исследовать каждый клочок той недалекой, но такой недосягаемой земли.

           - Игренька не справится,-покачал я головой,-да и я тоже. Далеко.

            - Так только кажется, да и вода не очень холодная. Струхнул, что ли?- отозвался Санька, подмигнув мне.

              Нет, прослыть трусом я совсем не хотел. Молча я дернул за поводья, подался вперед, но Игренька без всякого труда оставалась на месте и лишь пучила глаза. Тогда я сел верхом и выслал ее вперед. Игренька вся собралась, как пружина, потом взвилась в воздух, сделала что-то вроде кульбита и всем своим громадным весом плюхнулась в воду. По ее рыжей шкуре пробежала дрожь, и по моей коже тоже. Вода была холодной, солнце не успело передать ей свое тепло, мои губы моментально посинели, а загорелая кожа побледнела, но я и слова не сказал, а лишь стиснул зубы, чтоб не стучали, и Игренька поплыла.  Уже на середине пути, там, где течение было сильно, лошади стали уставать, в особенности моя Игренька. Она, бедняжка, была слишком тяжела и неуклюжа, и можно только представить, каких усилий ей стоило поддерживать свое тело на плаву, в то время как серая тонконогая кобыла Саньки еще двигалась легко и изящно, работая ножками под водой. Сначала я отдал своей лошади повод, чтобы ей было легче двигать шеей. Мокрая, жалкая Игренька изо всех сил старалась держать голову повыше над водой. Я, следуя примеру Саньки, съехал со скользкой спине кобылы, обнял ее слегка за шею и стал плыть рядом, прикрываясь телом лошади от мощного течения могучей Волги.

        - Держись, родная,- шепнул я на ухо своей лошади. Остров стал намного ближе, мы видели тонкую полоску серебристого песка у самой воды, видели лес, покрывающий этот маленький клочок суши и какой-то валун, непонятно как оказавшийся на берегу. Я пошевелил ногами под водой и нащупал склизкое илистое дно. Лошади встали на ноги и , спотыкаясь и падая на колени, стали выбираться на берег. Санька выполз из воды на четвереньках, я подал ему руку и мы вместе, утомленные нашим заплывом, распластались на теплем песке. Сейчас нам было не до приключений, которые ожидали нас в дальнейшем.  Отдохнув и обсохнув, Санька встал и осмотрелся вокруг. Весь остров был покрыт дубовым лесом, и это удивило нас обоих. Никто не ожидал встретить тут дубравы. Я тут же отыскал Игреньку и крепко сжал в руке повод. Я знал, что лошади питают слабость к желудям и ищут их повсюду, но желуди опасны для них, и нельзя было позволить моей обжоре пробовать это угощение. Мы приняли решение объехать этот остров верхом и вернуться домой до вечера. Вскочив на лошадей мы въехали в лес и изумились его красоте.

       Мы находились в кружевной тени могучих великанов- вековых дубов, раскинувших свои ветви высоко над нами. Игривые лучики пятнали бока моей рыжей лошади золотом. Все вокруг было погружено в таинственный полумрак, я коснулся случайно морщинистой коры одного из дубов, ощутил его мощь, его мудрость. Этот исполин знает о жизни гораздо больше нас, людей, он многое повидал. Я с наслаждением вдыхал горьковатый запах желудей, слушал, как шуршит под копытами лошадей опавшая листва. Казалось, эти могучие дубы крепко держат своими корнями маленький комочек земли, проходят через него насквозь. В тени деревьев было прохладно. Лошади двигались охотно, иногда переходя на рысь, а мы молчали, восторженно оглядываясь вокруг и думая, вероятно, об одном и том же. Когда то дубравы были и на на обоих берегах Волги. Они были слишком красивыми, чтобы их рубить, но люди рубили, чтобы получить ценную древесину. Теперь дубрав там нет. Мы не видели их никогда, лишь изредка попадались молодые трепетные дубки посреди лугов. И вот мы едем по этому заповедному лесочку, сладостное чувство благодати обуревает нас.

          Мы объехали почти весь остров, он был очень мал, хотя и сказочно красив. Я, в отличии от друга, даже не заметил этого, и вообще, вел себя беспечно. Игренька волновалась, но я не заметил и этого. Ее движения были уже не такими упругими, а наооборот, сделались отрывистыми, за ушами выступал пот, ноздри и губы дрожали. Санька остановил свою лошадь и прислушался, где-то совсем рядом раздавалось хрюканье, сопение. До этих пор казалось, что остров необитаем-даже птиц здесь не водилось, только жирные лягушки грелись на плоских камнях на берегу. Затем я прищурился, и мой взгляд встретился со взглядом огромного дикого кабана. Его глаза сверкали,как угольки, маленькие бешеные глазки вращались. Он не испытывал к нам интереса, но чужаки, незнакомые существа его удивили и даже напугали, кабан просто кормился в дубраве, и не зря Игренька упрямилась, не хотела подходить к страшному зверю, в то время как я , разинув рот, любовался местными красотами. Кабан рассвирепел и бросился ко мне. Его отвратительное рыло, клыки и косматую шерсть мне не забыть. Игренька  отразила нападение вепря, выбросив копыта в воздух, и кабан отлетел в сторону от мощного удара. Кажется, моя кобыла сломала ему ребра. Выпучив глаза, распустив по ветру свою белую гриву Игренька поскакала галопом в саму чащу, брыгаясь и подпрыгивая в воздух. Тяжеловесность не помешала ей развить приличную скорость, такую, что у меня заслезились глаза, и что мне пришлось напрягать последние силы, лишь бы не упасть. Изо всех сил тянул я поводья, пока один из них не отвязался от недоуздка и моя кобыла не прибавила ходу. Узел подвёл. Наверное, веревка размокла в воде, но сейчас некогда об этом думать. Не придумав, как успокоить до смерти перепуганную кобылу, я решил подождать, пока она выдохнется. Такая крупная, тяжелая лошадь годиться для телеги, но не для лихих скачек. Однако, Игренька считала иначе. С небывалой легкостью она огибала стволы деревьев и перепрыгивала через толстые корни, выступающие аркой над землей. Сердце у меня колотилось от испуга, вспотели ладони, а я клещем вцепился в этот несчастный клочок веревки. Конец этой веревки болтался сзади. Он зацепился за сук, Игреньку дернуло за морду, и она остановилась, а мне обожгло руки, я упал и крепко ударился ногой.

        Игренька склонилась надо мной, корчащимся от боли, осторожно коснулась носом до сломанной ноги, и я шлепнул кобылу по морде. Игренька не обиделась и немного отступила назад, но не ушла, не бросила. Мне стало стыдно, что я ударил ее, но моя нога заботила меня сейчас больше всего. Как я понял по ощущениям, перелом был несложный, но это ничего не решало, ведь теперь я не мог вернуться домой.  Я не мог переплыть реку и поехать на Санькиной лошадке, неприятное, щекотливое чувство испытал я тогда.  Вся надежда на Саньку. Меня успокаивало лишь то, что он всегда находил выход из ситуации, с ним хоть в огонь, хоть в воду, и эта способность сейчас была бы очень кстати. Я подполз к дереву, облокотился на него и стал ждать. Я испытывал ни с чем ни сравнимую, дикую боль, которая вводила меня в исступленное состояние, не давала думать. Саньки все не было видно, хотя он уже ехал, гнал свою лошадь, не жалея  ни себя, ни ее. Игренька тихонько заржала, я встрепенулся. Санька, пригнувшись к шее своей куцей кобылы мчался сюда, ко мне. Он отпустил поводья, спрыгнул со скачущей лошади и, слегка поскользнувшись на отсыревшей земле, спотыкаясь, подбежал ко мне.

        - Что ж делать теперь с тобой?-сказал он с досадой,- ты ж теперь инвалид: ни плавать, ни ехать верхом не можешь.

         - Вечереет,- произнес я.

          - Да знаю я, что вечереет!заварил кашу, а мне теперь таскаться с тобой. Как переправить-то тебя теперь? Ух!- протараторил Санька, он весь, бедняга, раскраснелся и говорил со мною, чуть не плача.

          Санька медленно опустился и сел рядом со мной. Сквозь листву было видно розовое небо, лиловые облака,похожие на перья необыкновенных птиц. На душе стало как-то тоскливо. Хотелось есть, мы устали и соскучились по дому. Только как теперь возвращаться домой? Слезы накатывались, но и я, и мой друг их упорно скрывали. Игренька жмурила глаза, ей тоже сегодня многое пришлось испытать, она все ниже и ниже опускала голову, погружаясь в дрему. В лесу сгущалась темнота, еще немного, и очертания лошадей растворятся во мраке, а по песку поползут черные тени. Но пока у нас еще было время на размышления, но мысли мои были где-то вдалеке, меня одолевали тяжелые,грустные мысли, и ничего путного в голову не шло. Санька вскочил с земли, схватил свою серую кобылу за челку.

        - Сиди тут, я поплыву один. Нас еще не хватались, мы никому не сказали, куда едем. Надо привести помощь,позвать своих-без них никак.

        Я затрясся,будто в лихорадке и побледнел. Как я полюбил этот остров, этот сказочный лес! Как хотелось оставить его таким же на века и как прекрасно знать о его существовании, бывать там первым и последним. Дубравы этого острова погибнут, безусловно погибнут, если сюда придут другие люди, начнут рубить лес. Что же будет, если здесь не останется дубов? Как ужасно было бы лишиться этого места, этого таинства,этого особого мира...

     - Не надо,-буркнул я под нос.

         Санька огрызнулся, а ведь я всегда считал, что он не умеет злиться, не умеет быть грубым. Он сел верхом и уехал, забрав с собой Игреньку. Он исчез, а вместе с ним и погас последний лучик солнца. Все стемнело. Я уложил поудобнее больную ногу, свернулся калачиком и попытался уснуть. Но спал я очень плохо. Лодыжка распухла, меня мучил жар, я бредил и меня трясло в лихорадке. Не знаю, можно ли это назвать сном. Я не помню, кто за мной пришел и как меня погрузили в лодку, вообще не помню  первых дней,которые провел уже дома, лежа в постели. Санька приходил ко мне каждый день, не забывал он и про мою Игреньку, заботился о всех ее потребностях вместо меня. Когда я поправился и худо-бедно смог стоять на ногах, он подарил мне хорошую уздечку из кожи, с заклепками и удилами-я оценил этот презент и как подарок, и как шутку. Об острове,конечно,знали и до нас, но на нем никто не высаживался, а теперь по Волге ходили суда и возили древесину к разным прибрежным городам. Мы с Санькой очень грустили по этому поводу, но мы, деревенские мальчишки, ничего не могли изменить. Да и зачем? Мы сами, подобно Колумбу, открыли людям этот остров. Я видел его недавно-теперь это просто голый клочок суши, покрытый мелкой порослью. Но в моей памяти он совсем другой-утопающий в зелени дубравы,царство жизни и благоденствия.