Разорванные временем. продолжение. Глава 4. 1941го

Глава 5  Блокада.

Война! Как  Лида  была далека от этого в свои двадцать.  Может быть тогда в 41м  она была еще идеалистка, чуть- чуть не от мира сего.  Как и все дети Голды и Петра  она была воспитана, настолько, насколько сейчас  уж и не встретишь:  в  непреклонном  почти религиозном  духе кристальной честности и  доброты, необходимости разделить с другими членами семьи  последний, даже самый крошечный  кусок хлеба, только не стащить не съесть одной,  под подушкой.
А еще это странное по нынешним временам, вбитое еще  библией, религиозное  почитание старших и чувство обязанности перед всеми.  Как,  им, в этой бедной, почти  нищей, семье все  это  удавалось?   Иногда, казалось, что есть во всей этой праведности некая наигранность и в доме просто  разыгрывались некие ролевые игры.  Лида же слишком  буквально их усвоила.
  Далекая от политики, в прошлом религиозная ее семья, где  жизнь сводилась к выживанию, сформировала бесхитростную  ее  личность. Успешно  вдалбливаемая в советской школе коммунистическая идеология  и атеизм все это,  упавшее  на сырую, благодатную почву юной души, смешалось, проросло и прочно в Лиде  укоренилось.
Наивная, внушаемая  простушка,  она и в правду верила всему, что вбивали  в ее голову в школе. Комсомольская  вера  в вождя,  в  защиту родной  армии, а не умение выживать, приспосабливаться, с боем вырывать кусок хлеба и бороться за жизнь, прямиком  вели ее в блокаде к верной гибели.
В страшном 1941-  большой  ребенок,  с наивными понятиями о жизни, осталась совсем одна  в  Ленинграде, не ведая еще ужасов, свалившейся на нее  осады.
  Привычная   обстановка   на ее  глазах, в миг,   поменялась, а она только за происходящим  наблюдала, не готовилась,  не делала  даже малейших  продовольственных  запасов.
Ей казалось, что вся страшная картина, штурма магазинов, драк в них это - длинный сон:
-  вот я  проснусь завтра и вся  паника в городе закончится, думала она.
Лида   просыпалась на другой день, действительно,паника в городе прекращалась  вместе с едой.
Нормы продуктов по карточкам все урезали, голодные  очереди за хлебом все удлинялись.
Смертельное, садистское,  вражеское кольцо уже начало беспощадно душить городских  жителей,  сжимаясь  все сильнее.
Еще в начале,  когда  люди  в дребезги  разносили   магазины, а она, глупая,  отказывалась от  фасоли,
  - вкуса не знала, не пробовала:
- зачем она мне!
 Пока  блокада   еще не совсем замкнулась, получила последнее  письмо от Павла, он писал, что, вскоре окажется там откуда писать не сможет, велел ей беречь себя...
Кошмарное, серое, удушающее голодом время, беспощадно  обволакивало , вовлекая всех в нем живущих.
До военный мир на  Лидиных глазах  разрушался, сгорал,  под  беспощадными фашистскими бомбами.
Эвакуировавшиеся родственники предложили пожить в их комнате.  Согласилась, хотя добираться до института с Васильевского  было далеко.
 Здесь, на Васильевском острове,   тысяча несчастий уже  подстерегали  Лиду: Обстрелы, бомбежки,  лютый холод, отсутствие еды.
Изо дня в день на  голову валятся беспощадные, тупые  бомбы, все  холодает и не чем уже топить,  катастрофически  постоянно  хочется есть!
Люди в сером городе таяли,  превращались в бестелесных призраков.  Сказочное Петровское творение стало огромным концлагерем.  Все съестное, включая кошек,  исчезло окончательно, голод, превратился  в манию, поработившую  Лидино  сознание.К голоду прибавился холод.
Ужасные мысли лезли в голову, когда зарывшись в одеяла и подушки пыталась она задремать с пустым животом.
- Что это? Я так и умру, не  прожив  на свете, не родив детей?  Пыталась она понять.
Сознание мучеников притупилось, но искра разума застовляла сопротивляться, искать выхода..
До конца не возможно  осознать весь ужас этого медленного, мучительного умирания,  ибо мозг ее был  не готов еше его воспринять.   А бытие блокадное, адское,  неуклонно  брало свое.
 Холодало!  Термометр опустился ниже  20градусов  Намертво, сомкнулось  вражеское кольцо.
Осенью Лида  еще с трудом  ползала  в институт, где пытались ее  чем могли подкормить, потом, несчастная,  теряя сознание,   пекла лепешки из  горчицы, что от  голода ее  почти   не спасало, зато  страшные  боли в обожженном  животе ночами убивали. Порой  пытаясь утолить горчицей  проклятый  голод,  она  не знала доживет ли до утра. Зима с ее влажными и ветреными морозами  обрушила всю свою тупую, беспощадную  злость   на осажденных  жителей, доводя  до могилы, истерзанных дистрофией людей. 
 Тогда, сдалась,  перестала ходить в институт  – эта ходьба уж  слишком  была  утомительна, а приходилось  рассчитывать каждый шаг, приходилось   очень экономить силенки. Началась сессия, но ей было уже все равно.  Странное тупое оцепенение уже охватило ее.
Умирала, медленно и мучительно  от лютого  голода, холодной  зимой, двадцатилетняя девчонка,  брошенная, как она думала, всеми.
Даже неумолкаемые  обстрелы не могли сдвинуть теперь  ее с кровати.
А на родине было еще хуже, ибо  фашисты  уже хозяйничали в  городке  "Н".
Каждый миг за линией фронта, в давших приют отважным  партизанам  орловских  лесах  подвергались смертельной опасности  Иван и  старший Лидочкин брат Миша.
Благословенный вековой   лес  стонал ныне  от в дыма пожарищ,  вздрагивали обитатели его от шума грохочущих орудий, стал он  в одночасье и укрытием, и  местом отчаянных боев.
  Опаленные  порохом  стонали вековые сосны с высоты взирая на бесчисленные трупы, разбросанные на залитых кровью его  защитников полянах.
Вначале войны  Миша был у Ивана в отряде  связным, ходил за линию фронта.  Однажды, принес от туда весть о полной  блокаде Ленинграда.
- Погибнет там наша  Лида не убежала она, единственная из семьи,  от  войны! Мрачно доложил  Ване парень, вернувшийся с той стороны.
-Помнится Вы хотели ее у нас забрать... Неожиданно, в сердцах, выпалил он.
Иван удивленно вскинул голову и уставился на него. А Миша, не замечая, продолжил
- Ваша сестра Ирина в Ленинграде, вроде,  врач, я  слышал.
- Напишите ей. Решительно потребовал он.
Зачем эти уговоры? Вздрогнуло, завыло сердце несгибаемого командира.
   Конечно, он  написал,  ни на что не надеясь,  во имя любимой,  во спасение их ребенка.
Видя как здесь  под немцами население гибнет тысячами, представлял, что там, в осаде твориться приходил в отчаянье.
  Просил, умолял, требовал, раскрыв в письме  сестре своей  Ирине для самого не ясную  тайну Лидиного рождения.
 Ирина  сначала  разозлилась, ибо сама падала с ног, но в госпитале были какие-то  лекарства и она, под его напором ,одумалась.
  Наконец, с трудом  вырвавшись  из госпиталя  Ирина, сама еле переставлявшая  ноги,  выполняя просьбу брата, в свой выходной  побрела  искать  указанный в письме брата дом.
Страшен был ее не дальний  путь через осажденный город. Выстоявшие в бомбежках серые дома, зияли черными дырами замаскированных окон. Не убранные трупы замерзших людей, не раз встретились на ее пути. Мародеры, с озверевшими лицами.  Добралась! Нашла нужный дом, с трудом преодолела лестницу на  четвертый этаж. Открыла ей соседка- живой труп...
В почти  заброшенной  квартире было  так  пусто и  так холодно, что казалось смерть уже незримо  повисла в ледяном здешнем  воздухе.
 В одной из комнат  дремала, невесомая,  умирающая Лида.   Почти  не вставала девушка   с постели.
- Не ужели опоздала, с досадой подумала Ирина и стала будить Лиду. Девушка открыла глаза.
- У меня понос с кровью, с трудом проговорила она. Это было почти смертельно.
- Открой рот, вздохнув,  ласково попросила  Ирина, еле расталкивая  не то спавшую, не то потерявшую сознание  девушку. Достала из сумки припасенные лекарства и влила в рот больной  бактериофаг, напоила глюкозой.  Растопила стулом печку.
Как будто фея, видение  из детства, из города моего родного, с грустью  подумала Лидочка.
Ей  казалось, что эта женщина, знакомая  ей,  когда-то в раннем ее  детстве- ее сон.
В школе Лиду  учили не верить в бога, она и не верила, а  с ней самой этой страшной  зимой 1941 с ней произошло чудо.  Женщина ушла, а большая бутылка таинственного лекарства осталась на  ее столе, вместе с  глюкозой.
Страшный, голодный понос остановился.
Не прошло и нескольких недель, как Лидочку, не без помощи Ирины,  эвакуировали по дороге жизни. В последствии она почти не помнила, ни  сборов, ни трудностей дороги.
Чувства ее  как бы  притупились.  Все было как в  сером, сыром тумане, ледяная Ладога, поезд, а в нем  спасительная сгущенка, затмившая все,  оставшаяся в ее памяти как волшебная, божественная, дарующая жизнь  манна... 
 Приехала, наконец, живая  к сестрам,  в горд Энгельс.
Скелет, обтянутый темной, сухой  кожей с торчащими ключицами и блуждающим взглядом - такой добралась Лида до старших сестер.
  - Заморыш,   больной, истощенный, готовый без присмотра  жевать все, что видит,  даже сухую,  не вареную крупу.
Ужас охватывал людей, видевших, лечивших  блокадных дистрофиков, ибо поражено было  не только тело, внутренние органы  и даже мозг несчастных узников осажденного города.
Не смотря на военные тяготы,  сестры ласково и терпеливо, день за днем потихоньку  выхаживали  мученицу  блокады.
Измученная  страданиями тела,  душа Лиды не выдержала и на несколько месяцев она погрузилась в черное  унынье.
Не быстро происходило восстановление разрушенного голодом организма.
Не один месяц прошел пока в обессиленном ее теле заиграла молодая кровь, а лицо утратило синюшную болезненность и тогда дух ее чуть  возродился.
Но, что-то неуловимое ушло из Лидиного  мира, как случается со многими побывавшими на краю жизни. Ощущение незыблемости  и радости  бытия   навек  покинуло ее.
Молодая  девушка пошла работать на танковый завод. Посмотрели на худобу ее в кадрах  и взяли, назначив  освобожденным  комсоргом,  ибо зверства захватчиков  отражались на самом  ее облике.  Год после дистрофии, прошел  как в тумане. Все пыталась, что-нибудь узнать о Павле, но известий от него  не было.
Из Сибири пришло страшное известие о смерти мамы.
 Любимой  мамы у нее  уже нет. Папа то же умер,  не дожил даже  до конца войны.  Дома нет. Пропало все, что под варварами   побывало... Пропали все, что под ними остались, а брат  выжил и был партизаном  героем.
Пропал,  без вести исчез где-то  за линией фронта ее любимый  Павел.

Павел.
В тот страшный сорок первый год, первый год кровавой  войны потери советской  армии были ужасны, войска с боями отходили в глубь страны, не успевая хоронить убитых, оставляя город за  городом,  село за селом, деревню за деревней. Армии нашей нечем было стрелять, не хватало оружия, не было патронов.
 Приграничные районы были заполнены беженцами. Госпиталя переполнены. Не хватало ни лекарств, ни бинтов.  Крошечные железнодорожные станции превратились в стратегические железнодорожные узлы. Серые солдатские шинели смешались с серыми платками вдов, самые кустарные мастерские только еще переходили на выпуск военной продукции.
 Из- за линии фронта приходили страшные слухи о диких зверствах захватчиков.
Липкий, мерзкий невидимый  ужас будто  из  преисподней  проник сквозь  время в наш мир на нашу землю  и повис  в потяжелевшем от стонов и слез воздухе.
Не самые веселые мысли были и  в головах солдат.
 Прямо из училища Павел был направлен на ускоренные курсы десантников.
Это быстрое, учебное время пролетело для него как одна секунда, ибо время иногда меняет свой ход, ускоряясь в невеселых   обстоятельствах.
- Ваша  подготовка закончена, завтра ночью вас сбросят на  парашюте в тылу у противника, объявил начальник подразделения курсов.
 Сердце Павла вздрогнуло:
 - Что ждет меня  там на немецкой территории?   Не так уж  легко выйти на подпольщиков, в тылу врага  полно подлипал.  Немцы-звери и тоже не дремлют.
 Все необходимое для работы в  подполье  уже получено. Письмо Лиде дописано.
- Прощай, моя молодая  жизнь, эта серая, паршивая  мыслишка занозой засела у Павла  в голове.
-Сутки и начинается моя  тяжелая  дорога сперва за горизонт жизни, а потом, возможно, на тот свет.   
- Не думать, ни о чем,  просто действовать, мысленно  приказал себе Павел.
Сутки перед десантированием  прошли  будто  в тумане.
Рев  самолета  разрывал его  барабанные перепонки, сердце Павла стучало  с такой скоростью, что казалось вот- вот прорвет ребра и выскочит наружу.
Раздался приказ покинуть самолет:затекшие ноги не слушаются,  но  пора - прыгать вниз, в ночь, в  неизвестность.
В воздухе собрался и все прошло как по нотам, нормально,скрыла густая темень.
  Приблизился к земле: ужас,  под ним  не было ровной местности.
 Он увидел, что летит в лес. Предчувствие не обмануло, началось, не тот это квадрат.
- Сейчас моя не прожитая  жизнь повиснет на одном из этих деревьев и будет висеть на тонком  волоске. С этой мыслью Павел  и зацепился за колючие ветки.
Мыслил он  ясно, что его и спасло.
Знал :  надо  срочно избавиться от парашюта, но, в спешке, спускаясь с дерева Паша  упал с него и  не мог встать на ногу.  Парашют, не спрятанный,  остался висеть, а он изо всех сил,  змеей   уползал  от него, не зная, этой не изученной заранее  местности, не понимая, куда он, вообще,  попал, как будет выходить к своим.  Через несколько часов мучений  обессиленный,  грязный  свалился в яму, решил дождаться в ней утра. С восходом  огляделся, вокруг  чудесный смешанный лес,  поляны  полные жизни, бабочек,  цветов и  земляники.  Умирать не хотелось.  С ориентировался по компасу, собрался с духом,  пополз дальше, строго в одном направлении.   Повезло!  На солнечной  поляне деревенская девушка  в одиночестве  собирала ягоды.
- Довериться? Спросить где я?  Где-то черным комком зашевелилась боль в ноге и поднялась в мозг, напомнив о беспомощности.
 Хорошо что девушка  одна, сама меня испугается.
 Да и  выхода  не было. Рано или  поздно с местными жителями пообщаться ему придется.  Он окликнул ее.  Увидев  Павла, девушка страшно испугалась, побледнела. Но,  поняв, что у него больная нога, немного успокоилась и выслушала его.
Ее звали Оксана, ей было всего то  семнадцать  лет и она, насмотревшись уже  на зверства,  до смерти боялась  немцев. И теперь этот страх вступил в противоречие с присущим ей чувством   порядочности  и сострадания.  Она  не убежала, а справилась с собой,  победила  страх и выслушала незнакомца.
- Сейчас я не  могу  приютить Вас, немцы ищут парашютистов, но тут, недалеко, карьер и есть меловая пещера, попробуйте  пересидеть в ней пару дней, пока облавы  не успокоятся  и Оксана, знавшая все местные  тропинки  немного  проводила его, пообещав принести съестное.
- Съестное она принесет, или немцев приведет? Мелькнула у Павла  нехорошая мысль.
 -Вот и завертелся я  в  кошмаре войны, может здесь  и сгину,  думал Павел,  пытаясь понять  как добраться до заданного  места с такой ногой. Разобрался с картой  и вздрогнул.  До пункта назначения было больше ста километров.
Усталая от боли голова его требовала покоя и он на время  погрузился в небытие.
Оксана, испуганная  и взволнованная сразу  доверилась  отцу.
Кошмар предательства раздирал жителей,  ибо сосед доносил на соседа, брат на брата 
Ужасы  уничтожения людей,  страдания,  голод, болезни и принудительные   угоны в Германию уже  касались  каждой  сельской  семьи.
 - Забудь о нем  и помалкивай, если жить хочешь, жестко приказал Оксане  отец, но доносить старосте  не побежал.
- Наверно у парашютиста  есть деньги подумал он, если так,  рискну, вывезу его  подальше от нашей деревни  ведь у него, если он десантник,  наверняка,  в порядке документы.
И он, захватив, необходимое, с топором для прикрытия направился в указанное дочкой место. 
- Если бы нога была   нога моя перестала так болеть! Проклинал Павел   свою беспомощность с ужасом, слушая   условия,  на которых ему соглашались помочь.
- Пусть деньги забирают, хоть бы немцев не привели, сверлила  голову страшная мысль.
- Мне далеко сейчас  не убежать: нога не ходит и деньги уже  все отдал.
Дни шли за днями, нога все болела да так, что даже  спать ночами  он не мог, к счастью, в лесу из людей   появлялась лишь Оксана с  едой, водой, бинтами.
  Несколько  недель  прятался  больной   Павел  в лесной  пещере.  От девушки узнал, что двое из его десантной  группы были уже  пойманы  и расстреляны.    Наконец,  боль в  ноге немного  утихла  и тогда,  не телеге, спрятанного  в сене  отвезли  они  его по дальше,  к своей  родне,   в соседнюю деревню.
А там он  узнал, что идет принудительный  набор на работы, в Германию.  И его фамилия  из документов  уже в черных этих списках, и даже указан  день, когда должен он пройти осмотр перед отправкой.
- Не бойся, шепнула ему Оксана, доктор посмотрит твою  ногу и отправку твою отсрочит, или признает тебя  не годным.
  И правда, может Оксана с отцом в этом и помогли,  отправку на месяц отсрочили, но он уже попал к властям  на крючок.
Бежать с неработающей ногой пока  было не возможно, связаться с подпольем, без явок то же.
 Через месяц  Павел под чужим именем   был отправлен на принудительную работу в Германию.




продолжение следует

.