Симулякры. роман. гл. 13. Танец освобождения

***14 мая — Танец освобождения***

На следующий день Майя не поехала на Арбат и вообще не выходила из квартиры. В комнате, где она находилась, весь день негромко звучала музыка ¬— будто специально подобранный для нее любовно-страдательный репертуар на радиостанции «Ретро».

К вечеру, встревоженный состоянием Майи, я постучался к ней: она лежала на животе, уткнувшись лицом в свои руки, обращенные ладонями вниз и локтями в разные стороны. И по-прежнему звучала грустная музыка, сводившая с ума. Она страдала, но я был ни при чем.

Я повернулся, чтобы уйти, но ноги не слушались, как в кошмарном сне. Что бы я ни делал, каждое движение казалось мне бессмысленным, а потому излишним. Я как сомнамбула прошелся по коридору и снова оказался в своей комнате с трюмо, сломанными часами и ненавистным диваном. Я ничего и никого не хотел видеть и презирал себя за то, что продолжаюсь. Закрывал глаза, и в темноте хотелось кричать. Но с открытыми глазами невыносимо было видеть коричневую стенку со стеклянными дверками, книжными полками; зеркала трюмо, люстру, ноутбук и бесчисленные мелкие предметы, впитавшие наши голоса, стоны, смех, отчаяние, — они смотрели на меня с несокрушимой явственностью, подтверждая реальность безысходности.

Я уставился в угол и решил смотреть в одну точку и ни о чем не думать, но неумолимый угол оставался все тем же углом, точкой пересечения стен и потолка, и я снова подумал, что все еще продолжаю существовать, несмотря на то, что Майя окончательно отвергла меня.

Мне ненавистно было мое отражение в трюмо, и я решил сбрить бороду. Майе не нравилась моя борода, и я теперь без всякого сожаления решил с ней расстаться. Или хотел таким образом спрятаться от самого себя, но, увидев себя в зеркале совсем без бороды, но еще с усами, я словно стал узнавать в себе самом того, кем я был прежде, когда еще не потерял память. Мне подумалось, что до сих пор я жил не своей жизнью. Как будто в мое тело вселился чужак, вытеснив меня самого, или я сам воплотился в чужом теле. Было странно видеть себя в зеркале — отражение в нем будто не принадлежало мне.

Между нами двенадцать метров, и мы не можем помочь друг другу. Она не едет к нему, и он не приходит, почему?

Я пил понемногу водку и корчился от спазмов отчаяния, которое было неодолимым. На третий день, немного протрезвев, я прислушался: Майя, казалось, тоже была мертва. Но музыка продолжала играть. И эта нескончаемая жалобная музыка по-прежнему говорила мне о чувствах женщины, о том, что она любит другого человека и думает только о нем, но при этом ничего, кроме страдания, не испытывает. Быть может, просто жалеет меня и поэтому не решается уйти к Яну?

Я словно в безвоздушном пространстве подплывал к заветной двери, но тут же возвращался обратно и снова подплывал, не осознавая, что делаю. Меня неудержимо тянуло к ней, но я понимал, что нельзя ее сейчас беспокоить.

Наконец решился и распахнул дверь — и замер в изумлении.

Она — танцевала!

Она не удосужилась обратить на меня внимание, хотя не могла не заметить моего появления, — и продолжала танцевать. На лице ее появилось что-то новое, волнующее и освобожденное вместо застывшего в последние дни выражения опустошенности и печали. Она была во власти своего торжествующего тела. Еще минуту назад я думал, что она страдает еще и потому, что не может так просто расстаться со мной после нескольких лет совместной жизни. Но теперь она танцевала, как бы прорываясь из безотрадного прошлого в счастливое будущее. Стало быть, она приняла какое-то решение.

Майя обернулась, и я увидел вдруг лицо совершенно чужой женщины, которую ненавидел всей силой своей любви. Я стоял как вкопанный — она продолжала танцевать. Как только музыка закончилась, она плюхнулась на диван с невинным задором.

— Классно! — пробормотал я и подошел к ней, чтобы сесть рядом.

Она тотчас встала и отошла к другой стенке. Так мы и стояли друг против друга. Не помню, как она смотрела на меня, потому что я смотрел сквозь нее, сквозь стену, куда она прислонилась, заложив руки за спину, — я смотрел в пустоту. Не говоря более ни слова, я ретировался. Потом лежал в своей комнате, когда она как призрак прошла рядом, будто я был какой-то мебелью. Присел на диван, облокотившись на колени, и, когда она снова проходила мимо меня, вытирая пыль, попытался схватить ее за шорты, но она увернулась. Я — за ней. И снова мы оказались в ее комнате, друг напротив друга, и оцепенело молчали. Она вдруг рассмеялась и посмотрела на меня чуть не с умилением, настолько, видно, я был удручен ее настроением и смешон. Я вернулся в комнату, и с острым кряхтящим наслаждением выпил еще сто граммов водки.
Мне стало казаться, что мы оба сходим с ума.