Кобель. глава 2

 Был тёплый вечер. Я стоял в душном цеху. На больших металлических столах в сделанных из толстой фанеры формах, лежали связанные из арматуры скелеты будущих железобетонных изделий, из которых когда-то будут построены дома. Рабочие в синей спецовке, перемещая, с помощью мостового крана большую, жёлтую, конусообразную банку, заливали из неё в готовые формы, бетон. До конца рабочего дня оставалось, чуть меньше часа.
- Ну, что, Семён, – стараясь перекричать шум работающего цеха, обратился ко мне мужчина в синем костюме, - таком же, как у меня. Это был Пётр Ильич, второй мастер. Он работал уже давно и, как опытный и старший помогал, подсказывал и советовал мне, что, как и в какой последовательности надлежит делать. А заодно совершенно бесплатно читал иногда нудные лекции о свойствах бетона и уникальности изделий которые мы производим.
 – Вникаешь потихоньку в работу? С коллективом сдружился? – улыбаясь, поинтересовался он.
- Да, Пётр Ильич, – улыбнувшись, громко ответил я. – Вникаю.
Он одобрительно похлопал меня по плечу и пошёл дальше, что-то крича рабочим с жёлтой банкой.
Это был завод производства железобетонных изделий. Я устроился сюда меньше месяца назад, после того, как из-за своей девушки ушёл с предыдущей работы. Со стройки. Где в силу образования работал прорабом.
Люда, так звать мою девушку, очень обижалась на то, что я уделяю ей мало внимания потому, что поздно прихожу домой и работаю практически без выходных. Поэтому когда я узнал, что на одно из небольших предприятий нашего города «Строй-Деталь» требуется мастер, то отправил им анкету. И несмотря на то, что мне всего двадцать шесть и у меня нет опыта работы на подобном производстве – меня взяли.
Здесь хорошая зарплата, восьмичасовой рабочий день, но главное никаких авралов. Так что каждый вечер я теперь был дома и все выходные проводил со своей возлюбленной. Правда того, что она стала счастливее я как будто не заметил. Напротив, временами мне даже казалось, что всё совсем наоборот. В ней появилась какая-то раздражительность, холодность, скрытость. Впрочем, значения этому я тогда не придал, решив, что пройдёт. Мало ли, что может вызвать в девушке смену настроений. Да хоть, что! Они и сами порой себя понять не могут.
С Людой мы были знакомы со школы, и казалось, любовь наша шла оттуда же. По правде говоря, она была у меня первой и до описываемых событий единственной девушкой. Нет, я не урод, не псих, не зануда, от каких девушки бегут как чёрт от ладана. С внешностью и здоровьем у меня всё в порядке. С головой тоже. Да, возможно, я немного робок и стеснителен в общении с прекрасным полом. Но всё равно достаточно легко общаюсь с ними. Достаточно для того, чтобы при желании кого-нибудь соблазнить. Ну, или на крайний случай позволить соблазнить себя. Так как, несмотря на мой не самый высокий рост, и (если не считать некоторой лопоухости) на заурядную в целом внешность, должен заметить, что попытки соблазнить меня, женщины иногда всё же предпринимали.
Словом, все необходимые предпосылки и возможности для романов и связей с другими у меня были. Все кроме одной: желания.
По правде говоря, я никогда даже не думал обладать другой женщиной.
И был далёк от идеи полигамии мужчин, как биологической данности. Идеи, которой многие оправдывают свои беспорядочные похождения и бесконечные смены партнёрш. Всё это казалось мне такой же чепухой, как идея природной верности водолеев или неверности близнецов. Чушь, да и только. Разумеется, я судил по себе. И был убеждён, что не просто измена – это аморально. Но и вообще неупорядоченные половые связи, каковые, скажем, бывают у некоторых животных, например кошек или собак, есть вещь противоестественная. В конце концов природа создала не мало видов отличающихся не только безусловной верностью в паре, но и крайней разборчивостью при выборе партнёра для этой пары. У иных такой период может длиться до года. Так что любые похождения не то, что в браке, но и вне его мне представлялись отклонением от нормы. Равно как и секс ради секса, где есть только физиология, и нет глубоких духовных связей. Возникших как взаимная симпатия, со временем укрепившихся и превратившихся в любовь.
Возможно я думал так потому, что был до беспамятства влюблён в единственную для меня девушку на свете. И был уверен, что она моя судьба, моя половина. Как бы ни было, понятие верности для меня было не пустой абстракцией, а обязательным условием взаимоотношений. Необходимым, если хотите, условием внутренней гармонии. Уж не знаю, кто привил мне такой, несовременный предрассудок. Быть может пример родителей, поженившихся рано, но кажется до сих пор не чаявших друг в друге души. А может многочисленные рыцарские романы эпохи романтизма, которые я с детства глотал, как овсяные печенья.
Не важно.
Важно, что Люда была моей девушкой, и никто больше на всём белом свете меня не интересовал.
Она ждала меня из армии. А когда я вернулся, мы какое-то время спустя стали снимать отдельную квартиру. Мы никогда серьёзно не ссорились. И казалось, тоже не чаяли друг в друге души. Все называли нас идеальной парой. Мы планировали детей. Много детей. Я любил, был счастлив, и видел её рядом с собой через много-много лет.
И мне казалось очень странным, что почти все друзья не понимают меня. «Прожить жизнь с одной и никогда не попробовать другую – это значит прожить жизнь зря», - говорили они. И часто называли девственником, аргументируя тем, что «в двадцать шесть лет одна не считается».
Признаюсь, иногда я действительно чувствовал себя из-за этого белой вороной. Но твёрдо считал, что именно такой и должна быть настоящая любовь. А я любил. Поэтому на «девственника» не обижался. И на счёт своей моногамии не комплексовал. Полагая, что как раз она и есть естественное состояние, в отличие от без разборного, тотального вожделения всех и вся.
От своей девушки я получал всё. У нас был прекрасный секс и у нас было то, что называется единением душ. В общем, ослеплённый любовью и порождёнными ею иллюзиями, я совершенно не интересовался другими. И ни в коем случае не допускал мысль о том, чтобы предать ту, что была для меня всем. Но главное, я был абсолютно убеждён, что точно так же считала она. Был убеждён до того знаменательного вечера.
Закончив работу, я вышел на парковку, завёл свою старенькую «ауди», достал телефон и позвонил Людмиле. Она ответила не сразу.
- Привет, – раздался наконец в трубке её звонкий и весёлый голос, от которого сердце моё сладко кольнуло.
- Привет – сказал я. – Ты дома?
- Ой, Сём, нет, я в гостях, у Ленки. Мы с ней сто лет не виделись. А ты уже закончил? Я на долго не задержусь. Через пару часиков буду. Хорошо? – проговорила она.
- Конечно. – ответил я – Хочешь я тебя потом заберу?
- Нет, нет, не надо. Я доеду. – торопливо проговорила она.
- Ну ладно. Не задерживайся. – я выдержал небольшую паузу и тоном иллюзиониста готовящего красивый номер, добавил - У меня для тебя сюрприз.
- Да?! Приятный? – кокетливо спросила она, хотя мне показалось, будто в голосе её мелькнули тревожные нотки.
- Естественно приятный! – ответил я в полной уверенности, что так и есть – Вернёшься узнаешь.
- Хорошо, зайчик. Тогда я скоро буду. Целую тебя. Пока, – сказала она и повесила трубку.
Был отличный тёплый вечер. Солнце жёлтым кораблём уплывало по синему небу на запад. Я открыл окна впустив в нагретый за день салон немного свежести и медленно выкатил на шоссе.
Настроение было хорошим. Последний рабочий день. Впереди два выходных. На прежней работе такой роскоши не было. Там выходной получался только один - и то не всегда. А тут целых два! Это казалось маленьким отпуском. И это было здорово. Я предвкушал, как проведу их с любимой. С той, с которой мне хотелось проводить каждую свободную минуту. Можно сходить в кино? Или съездить за город на озеро? Или куда-нибудь ещё? Или просто погулять по городу – вечером, а лучше ночью, держась за руки, и болтая о всякой ерунде, как давно уже не делали?
От этих мыслей сладкое волнение охватило моё сердце, наполнив его ощущением счастья. Ощущением, какое может испытывать только по-настоящему влюблённый человек. Утопающий в своей любви. Я замечтался. Жизнь казалась мне прекрасной. И ничто, ничто! не предвещало беды.
 Но самое главное, именно в тот день я собирался сделать то, чего, как мне казалось, Люда ждала от меня уже давно. Я собирался сделать ей предложение. Оно и было моим сюрпризом.
Дело в том, что неделей ранее Люда прислала мне сообщение в котором было только одно слово: «Согласна…» и всё, больше ничего. Сперва оно меня озадачило, но поразмыслив как следует я заключил, что это послание с намёком и таким образом Люда просто побуждает меня к тому, чтобы я сделал наконец шаг, которого она, вероятно давно от меня ждёт. Всем девушкам хочется за муж и свадьбу, и белое платье. Именно в этом духе я и истолковал полученное сообщение. Разумеется, мысли о том что оно могло быть адресовано кому-то другому у меня просто не возникло. Да и по правде говоря я сам уже давно задумывался о браке. А сообщение Людмилы лишь ускорило моё решение. И я не откладывая в долгий ящик, купил кольца и теперь готовился сделать предложение, на которое Людмила, как я считал, уже заранее ответила согласием.
 Кольца лежали в бардачке. Я несколько дней думал, как сделать всё наиболее романтично, в ресторане или дома, с интригой или без. Но так и не придумал. Поэтому решил обойтись, без затейливости и помпы: купить цветы, зажечь свечи, откупорить бутылку вина, для антуража накрыть что-нибудь на стол и дома, глядя в глаза друг-другу, сказать те самые заветные слова. Слова, которые, я был уверен, бесконечно обрадуют Людмилу.
При этом из-за своей склонности к символизму я решил, что на столе вместе с кольцами, вином и свечами, непременно должны присутствовать суши.
Почему они?
 Всё просто, потому, что в каком-то смысле именно благодаря им мы с Людмилой когда-то познакомились. Это давняя история случилась тогда, когда мне было пятнадцать, а Люде четырнадцать лет. Был февраль. Мы учились в разных школах и не знали друг друга. Как-то у одной из её подруг был день рождения, и они отмечали его в новом, недавно открывшемся у нас в городе, японском ресторане с незатейливым, хотя и двусмысленным для русского уха названием: «Две палочки». А мы с ребятами проходили мимо. Я случайно посмотрел в окно и увидел её. Смеющуюся, нарядную, красивую. Необыкновенную.
Я увидел её и остолбенел. Никогда прежде не испытывал я ничего подобного. Я ещё не встречался с девушками. И вот влюбился, сразу и без памяти. Поэтому, забыв обо всём, прилип к стеклу, словно оно было намазано мёдом, и оторваться не было сил. Почти два часа я неотрывно смотрел на неё, невзирая на снег и вьюгу. Ребята, с которыми я был, звали, звали меня, да так и ушли. Люда весь вечер украдкой поглядывала в мою сторону и вместе с подружками о чём-то перешёптываясь, весело смеялась. А когда они закончили праздновать и вышли на улицу, Люда подошла ко мне и со словами: «ты влюбился или просто кушать хочешь?» протянула уложенную в коробочку порцию суши. Я так растерялся, что взял их и окоченевшими руками стал тут же есть, набивая рот, чтобы только ничего не говорить, потому что совершенно потерял дар речи, от её красоты, и сковавшего лицо мороза.  Люда и её подруги от души повеселились и пошли по домам. А я как прикормленный щенок потащился за ними, держа в руках пустую коробку от экзотических яств. Именно так я узнал дом, где жила Людмила. И начиная со следующего дня, целую неделю после школы приходил туда и допоздна просиживал, забывая про уроки и гадая какие же окна принадлежат ей. Через неделю, когда я, после очередной вахты, уже собирался домой, из подъезда выбежала маленькая девочка и дала мне листок с номером телефона. Всю ночь я строчил на этот номер сообщения, выписывая целые абзацы из книг, со сценами любовных признаний. А на следующий день Люда сама позвонила мне. Я намычал в трубку какой-то несвязной чепухи. А затем, чтобы реабилитироваться, снова отправил кучу высокохудожественных признаний и комплиментов, выписанных из тех же романов.
Вечером она позвонила вновь и пригласила меня на свидание. Так начались наши отношения. Так началась история моей любови. История, которую, в тот самый день я собирался увенчать блеском обручальных колец. И предложить Людмиле не только сердце, итак безраздельно ей принадлежащее, но и руку чтобы она держалась за неё и опиралась на неё всю оставшуюся жизнь.



Я ехал и с трепетом представлял, как она увидит кольца, как глубоко и счастливо изумится, глянет на меня влюблёнными глазами, в уголках которых заблестят слезинки радости, улыбнётся, крепко обнимет и сильно-сильно поцелует. А я в миллионный раз прошепчу о том, как сильно её люблю.
Находясь от всех этих мыслей в сладостной эйфории, я остановил машину на парковке около знакомого ресторана. Это было расположенное на первом этаже дома уютное заведение с большими, окнами. То самое. Мы не редко бывали здесь с Людой вдвоём. И у нас даже был свой любимый столик, в правом дальнем углу. Как раз напротив окна. Там мы сидели, держались за руки и о чём-нибудь говорили, смеялись, грустили, вспоминали первую встречу, строили планы, мечтали. И время останавливалось. И мир казался нам прекрасным.
Наслаждаясь тёплым воздухом, после душного и пыльного цеха, я не торопясь зашёл внутрь прохладного помещения. Здесь играла лёгкая музыка. Весь интерьер был устроен в японском стиле. Начиная от расписанных иероглифами люстр, низко висящих над столами, и, заканчивая семенящими по залу официантками в черных кимоно. Правда, узбекского в их смуглых лицах было больше, чем японского, но посетители этим не смущались и с удовольствием поглощали приносимые ими на деревянных дощечках суши и роллы. Причём поглощали так, будто на самом деле пришли сюда вовсе не ради еды, а только для того, чтобы получить чёрный пояс за умение орудовать палочками. Каждый хотел казаться мастером. Особенно забавно выглядели неофиты. У них суши падали через раз. Но они старательней остальных делали непринуждённый вид, который должен был означать, что палочками они вообще-то владеют не хуже, чем самураи мечом, и пользуются ими чуть не с самого детства, включая и то время, когда питались исключительно жидкой, манной кашей. А если от них ускользают суши, то это значит лишь то, что приготовлены они неправильно, не по-настоящему, не по-японски.
Зайдя внутрь, я машинально бросил взгляд на правый дальний столик. Там сидела молодая пара. И я опять подумал о Людмиле, поймав себя на том, что думаю сегодня о ней непрестанно. Наверно, это берёт своё истомившееся сердце – подумал я. С прежней работой у меня просто не хватало времени для проявления всей полноты своих чувств. Но теперь всё иначе. Теперь она не будет чувствовать недостатка моей любви.
Воодушевлённый я подошёл к стойке, сделал заказ и ожидая стал листать экзотическое меню. Негромкая музыка в зале смешивалась с неразборчивыми голосами, среди которых иногда слышался чей-то короткий и звонкий смех. В какой-то момент в груди у меня сладко кольнуло. И тут же это ощущение сменилось неясной и неизвестно откуда взявшейся тревогой, похожей на предчувствие грядущей природной катастрофы. «Что это?» - подумал я и оглянулся. Из-за больших квадратных колонн, был виден не весь зал. Но ничего, что могло бы меня встревожить, я не заметил. И машинально поднял голову вверх, словно желал убедиться, что потолок не начал падать и здание не рушится. Потолок был на месте. Пол не гулял у меня под ногами. Бутылки с разными винами, стоящие на зеркальной полке напротив, не дрожали, не падали и не бились. Всё было как обычно. Не найдя для тревоги повода, я отмахнулся от неё и улыбнулся тому, как неожиданно без причины разволновался.
Девушка, отдававшая мне заказ, видимо решила, что я улыбаюсь ей и широко улыбнулась в ответ. Я расплатился, взял суши, поблагодарил и пошёл к выходу.
И тут случилось то, отчего душа моя сперва радостно взмыла вверх и в то же мгновение, словно поражённая молнией птица рухнула вниз. За одним из столиков, прежде скрытом колонной, сидела моя девушка. Мог ли я её с кем-то спутать? Никогда! Её немного вьющиеся русые волосы были собраны в хвостик, открывая тонкую загорелую шею и аккуратные розовые уши, которые я, забавляясь, так любил иногда кусать. Она сидела в знакомом мне лёгком сиреневом платье. Мне очень нравилось, когда она его надевала. Оно так изящно и волнующе облегало её стройную фигуру. И в этом коротеньком платье она безумно меня заводила. Сколько раз я снимал, срывал и стягивал его с неё? Столько же, сколько просто задирал вверх, когда внезапная страсть не оставляла нам обоим на прелюдии и церемонии сил.
Люда сидела ко мне спиной и не замечала меня. Напротив неё сидел молодой человек. Он был загорел и коротко пострижен. На нём была белая с синими рукавами футболка, из-под ворота которой хвастливо выглядывала   золотая цепь словно гордясь своей невероятной толщиной. Он слащаво и немного нахально улыбался. И подав корпус вперёд, держал Люду за руки, глядя на неё своими синими чуть прищуренными глазами. А в них ярким пламенем горела похоть. На столе лежали суши, и стояла бутылка какого-то белого вина. Люда тоже наклонилась вперёд, так, что их лица оказались почти вплотную друг к другу. Их разделяло не больше десяти сантиметров. Я не видел её глаза, но почему-то с холодеющим сердцем подумал, что они горят тем же, что и у её визави.
Я замер и стоял, не зная, что сделать или сказать. Вдруг парень вытянул вперёд тонкие влажные губы, и в ту же секунду Люда подалась ему навстречу, и немного приподнявшись с кожаного кресла, застыла. Она его целовала! Целовала ни как брата. Ни как друга. Целовала в губы. Так, как девушка может целовать только того, с кем спит. Это был долгий и страстный поцелуй. Не знаю, сколько он длился. Но я успел вспомнить каждый поцелуй подаренный мне устами той, которая теперь дарила его кому-то другому.
Я стоял словно в оцепенении. Мне показалось, что прогремел гром, сверкнула молния, и небо на улице заволокли налетевшие откуда-то чёрные тучи. Я слышал, как в груди моей бьётся сердце. Всё медленнее и медленнее, точно собиралось остановиться. И я помню, как подумал, что было бы хорошо, если бы это и вправду случилось. Я не верил своим глазам и чувствовал, как пол подо мной становится неверным, качаясь точно морские волны. Я чувствовал, как холод проникает мне в душу, как студит кровь и леденит сердце.
Должно быть, вид у меня был очень глупый. Я стоял возле столика, за которым сидела молодая пара, держал в руках свои суши и, вытаращившись, уставился на них так, будто они были с другой планеты. Люда прервала поцелуй и села. Парень не двигался. Как будто его заколдовали. Он медленно провёл языком по своим губам и вновь жеманно улыбнулся. На секунду взгляд его скользнул по мне. И затем опять вернулся к Людмиле. Он что-то ей не громко сказал. Что-то скабрезное, потому, что она сразу стыдливо наклонила голову вниз, и я увидел, как уши её стали красными подобно закатному солнцу.
Парень снова посмотрел на меня уже пристальнее и, видя, что я не свожу с девушки глаз, нахмурился и сказал:
- Чё, зыришь, баклан? Канай отсюда.
Голос его был низкий и грубый. Я стоял не шевелясь.
И в этот момент Люда обернулась. Я не ошибся. Это точно была она. Наши взгляды встретились. В её голубых и разом округлившихся глазах отразился ужас. Она приоткрыла рот и тонким, дрожащим голосом произнесла:
- Семён?… - Но больше ничего вымолвить не смогла. Только смотрела на меня и моргала своими длинными ресницами.
Я хотел что-то сказать. Но чувствовал огромный горький ком в горле. Он душил меня. И я боялся, что начав говорить не смогу сдержать подкатывающих позорных слёз.
- Так вот он, какой твой зайчик, – сказал парень, измерив меня глазами. Его лицо выражало презрение. Голос звучал самоуверенно и нагло. – Ну давай, тогда скачи отсюда.
Он встал и подошёл ко мне.
- Мишенька, – быстро сказала Люда, но осеклась и повторила. – Миша, пожалуйста, не надо, только без драки.
- Да какая драка, родная? – ехидствуя, ответил Миша, – было бы тут с кем драться. Я дрищей не бью.
Вообще-то меня вряд ли можно отнести к категории людей, которых обычно называют дрищами. При среднем росте я хоть и не выглядел шибко упитанным, но и худым тоже не был. И всё же, когда этот парень приблизился, я почувствовал себя и вправду очень маленьким. Он был на голову выше меня и шире в плечах. И, несмотря на то, что большие натренированные мышцы из-под его футболки не выглядывали, мне всё равно стало как-то неуютно.
Парень положил руки мне на плечи и стал разворачивать в сторону выхода, говоря:
- Давай-давай, иди отсюда подобру-поздорову.
Я не сопротивлялся и только поворачивал голову, продолжая смотреть на Люду. Она не сводила с меня испуганных глаз. Но мне казалось, что страх её связан отнюдь не с тем, что я застукал её с другим. По-моему, она просто боялась скандала.
Скандалить я не собирался. Я был потрясён и растерян. Чувства не кипели во мне требующей немедленного выхода лавой. Нет. Они просто возникли и мёртвым льдом сковали меня изнутри. Я был как лунатик, или заколотый транквилизаторами душевно больной. Миша без особого усилия развернул меня, и чуть подталкивая в спину, провожал к двери, где вероятно намеревался взять за шкварник, и как провинившегося котёнка, со всем презрением выкинуть на улицу. Он даже, наверное, уже представлял, как я полечу с крыльца и кубарем покачусь по тротуару, провожаемый его громким смехом.
Вероятно, так бы оно и было, если бы он не обманулся, ошибочно истолковав мою растерянность, как трусость и не вошёл во вкус, начав уже откровенно глумиться. В тот момент, когда мы подошли к двери, он снова толкнул меня в спину и тихо на ухо сказал:
- Наклонись, а то рогами косяк зацепишь, – и тут же дико заржал.
Меня словно ударили палкой. Я обернулся и посмотрел на него, так, будто увидел впервые. Боковым зрением я заметил Люду. Она смотрела на нас. И, кажется, поняла, что сейчас, что-то случится. Я видел, как она закрыла ладонью рот, точно желая сдержать готовый вырваться крик. И я видел, как она испугалась. За меня.
А Мишенька стоял передо мной и издевательски улыбался. Наверно, он подумал, что я не понял его прикола, поэтому решил повторить его, для меня, дурака, более наглядно. Он расставил в стороны пальцы рук, сверкая надетыми на оба мизинца золотыми перстнями, и приложив их к своей голове, изображая рога, проговорил:
- Ветками не зацепись, тугодум.
И тут в душе у меня словно что-то взорвалось. Его слова породили во мне такую ярость, на какую я даже не предполагал, что способен. Должно быть, именно она придала мне тогда не только смелости, но и сил, потому что в следующее мгновение я отпустил суши, которые всё это время держал в руках, и еще прежде, чем они успели упасть на пол, со всего размаху ударил кулаком по оскалившейся физиономии. Миша даже не успел убрать от головы своих растопыренных рук. И как сбитый с ног лось, с шумом повалился на стоящий с боку столик, где отдыхали две девушки. Девушки тут же вскочили, смахивая с себя разлетевшиеся по сторонам роллы и жёлтые капли апельсинового сока. А Миша рухнул на пол, отвесил нижнюю челюсть и вывалил язык, словно всё ещё продолжал дразниться.
Посетители испуганно и удивлённо пооткрывали рты. Девушки в кимоно точно ниндзя куда-то незаметно исчезли.
Люда опешила от изумления и не верящими глазами смотрела на меня. Однако, уже через секунду сорвалась с места и бросилась к распростёртому на полу Мише. Она опустилась перед ним на корточки, подняла его голову и начала тормошить из стороны в сторону. По щекам её потекли слёзы. Она повторяла его имя так, словно меня и нет рядом, словно это с ним она жила все эти годы, словно это он был её любимым.
Я стоял совершенно обескураженный этой картиной. Горечь ядовитым дымом заполняла мне душу. Я не верил, что всё это происходит наяву, а не снится мне в ужасном неправдоподобном сне. И я чувствовал, как на глаза у меня наворачиваются слёзы.
В зале стало тихо. Только негромкая мелодия флейты продолжала грустно звучать из динамиков. Люди с любопытством наблюдали за разворачивающейся у них на глазах драмой с шекспировскими страстями. Но меня они не волновали. Я смотрел на Люду и, проглотив горький ком, не своим, паршиво дрожащим голосом, тихо проговорил:
- Люда… Людочка… как же так? Почему?
Она посмотрела на меня, и я с болью увидел в её мокрых от слёз глазах негодование.
- Уходи. Не хочу тебя больше видеть, – твёрдо сказала она необычно злым для неё голосом и снова обернулась к лежащему на полу.
Я почувствовал могильный холод. Сердце кольнуло так больно, как будто в него воткнули нож. Я посмотрел на затихших посетителей. Одни глядели на меня с сожалением и сочувствием, другие с презрением, третьи с равнодушием, а иные и вовсе с жестокой ухмылкой.
Я был унижен, раздавлен и морально убит.
С разрывающимся сердцем я в последний раз глянул на Люду, - она поддерживала голову парня и тихо плакала. Неизвестно кому, буркнув «извините», я быстро пошёл к двери и, выйдя на  улицу,  не останавливаясь, зашагал к своей машине, прочь от этого ужасного, рокового места, как будто в нём была чума.
Горе как удав сжимало мне горло. Воздуха не хватало. Я пытался вдыхать полной грудью, но не мог. Я чувствовал, что задыхаюсь.
Я шёл, ничего не видя, и никого не замечая. Я не слышал ни звуков птиц, ни шума автомобилей. В ушах у меня шаманским бубном бился пульс. Как я не сдерживался - в глазах стояла вода. Окружающие предметы потеряли чёткие очертания. Стали размытыми. И я чувствовал, будто из души у меня что-то вырвали. Что-то важное. То, что прежде наполняло её ярким светом. И то, без чего теперь в ней стало как в склепе – холодно и темно.
Всё в одночасье изменилось. Будто из мира разом исчезли все краски. Всё стало другим: не милым, отвратительным, мрачным. Жизнь впервые показалась мне ужасной и жестокой. И всё то, что раньше было дорого, ценно и свято, теперь оказалось пустым и бессмысленным. Любовь и верность пали, обезглавленные предательством. А вместе с ними, произведя ужасный хаос в душе, рухнули и все мои так тщательно созданные и так долго питаемые наивностью заблуждения.
Я чувствовал себя обманутым, брошенным и несчастным. «Как она могла? За что? Почему?» - непрестанно крутилось в моей голове. Я вспоминал её полный негодования взгляд. Вспоминал как она нежно взяла руками голову того парня. Руками, на которых были тысячи моих поцелуев. Руками, которые подарили мне столько ласк. И я снова и снова мысленно возвращался к тому, как она его поцеловала. Мне становилось дурно. Я боялся даже представить, что у неё, у моей Людочки с этим парнем что-то было. Я боялся представить, но отвратительные и невыносимые мысли об этом не отставали. Они всё глубже и больнее сверлили моё затуманенное горем сознание.
Я подошёл к машине и как робот, плохо соображая сел за руль. Повернул ключ и медленно поехал. Я не знал куда. Мне просто хотелось уехать. Подальше. В какой-то момент я даже подумал о том, что хорошо было бы разбиться к чёрту и прекратить все эти муки. Жизнь, такая, какой я её сегодня увидел, была мне противна.
Я ехал и думал: Почему? Почему это случилось со мной, с ней, с нами? Что это: другая любовь или мимолётное увлечение? И как долго это длится? Когда я должен был об этом узнать? А может никогда? А может она и прежде обманывала меня? Может, и будущее мне было уготовано рогоносное?
Я против воли представлял, её с этим Мишей. Представлял, как она целует его теми же сладкими поцелуями, какими всегда целовала меня; как она ласкает его, так же нежно, как ласкала меня, и как она отдаётся ему с тем же самозабвением и с той же страстью с какими всегда отдавалась мне.
И я с ужасом думал о том, как после него она, будто ни в чём не бывало занималась любовью со мной. А я шептал ей вырывающиеся из самого сердца слова любви.
Я думал об этом и в глазах темнело. Я плохо видел дорогу и двигался почти на «автопилоте». Со всех сторон раздавались раздражённые гудки. Я смутно понимал, что гудят мне. Но продолжал ехать пока не очутился где-то за городом. Миновав небольшой мост, я остановился и заглушил мотор. Открыл дверь и вышел на улицу. Машин не было. Я огляделся - кругом лес. Деревья стояли, не качаясь, словно угадав моё состояние и боясь моего гнева.
Я прошёл по пыльной дороге на мост и остановился посередине возле грязных перил с облупившейся зелёной краской. Внизу метрах в пяти шумел быстрый ручей. Неглубокий и прозрачной, с хорошо видимым каменистым дном. Несколько больших валунов торчали над бурлящей водой. На их нагретой поверхности под лучами вечернего солнца устроили пляж проворные ящерицы. Стрекозы курсировали вдоль берега, словно на них кто-то возложил ответственность за порядок и они следили за ним, быстро перелетая с места на место. Из леса неслось пение птицы, не могущих договориться об очерёдности исполнения своих песен и поэтому поющих одновременно и в разнобой. В траве звучал то утихающий, то усиливающийся стрекот кузнечиков. Природа жила собственной весёлой и безразличной к бедам людей жизнью.
Я смотрел вниз. И страдал. Страдал всей душой. Страдал невыносимо. Горькое чувство, раковой опухолью засело внутри меня, и как голодное чудовище пожирало мне сердце. Я в сотый раз вспоминал глаза Людмилы, её горькие слёзы, её жестокие слова и от бессилия что-то изменить хватал себя за волосы и стонал. Самые непристойные эпитеты, вертелись в моей голове. Но даже после случившегося и даже заочно наименовать ими Людмилу вслух у меня не поворачивался язык.
Она всегда была для меня идеальной девушкой. Я восхищался ею, боготворил её, и считал самой лучшей. И хоть говорят, что от любви до ненависти один шаг, но ненависти к ней я тогда, как собственно и позже, не испытывал. Я испытывал только жалость к себе и глубокое сожаление о случившемся. Я даже клял себя за то, что вообще попёрся за этими несчастными суши.
И всё же не чувствуя ненависти, я чувствовал глубокое разочарование. Оно было настолько большим, что чёрным саваном накрывало репутацию всех женщин, будто поступок возлюбленной убил во мне не только веру в её добродетельность, но и веру в добродетельность других. Если уж это чистейшее и безупречнейшее существо оказалось способно на измену, то, несомненно, думал я, на неё способны и все остальные женщины. Так неужели, с горечью спрашивал я себя, и вправду, такова их природа?
 Мне не единожды приходилось слышать расхожее и циничное выражение о том, кем являются все бабы… Но я всегда считал это дурью и смеялся, говоря, что так заблуждаться могут только мужчины, которым не повезло в жизни встретить достойных женщин. Посмотрите, говорил я, на мою Людмилу, мы с ней уже много лет вместе, а кажется, любовь наша день ото дня становится только больше и крепче. Она нравственна и верна. Она безупречна. И таких женщин немало – говорил я с уверенным видом знатока и счастливчика - просто не всем выпадает судьба их узнать. И если я говорил об этом своим знакомым, то мне никогда не возражали, что я всегда расценивал как согласие с наглядным доказательством моей правоты. И от этого всегда немного возносился.
Знать бы как больно будет падать. Я вдруг со страхом подумал о том, как теперь посмотрю в глаза своих бывших оппонентов-циников, какое высокомерное превосходство буду должен в них прочитать, и от одного этого мне хотелось ослепнуть! Мой последний аргумент против них стал первым аргументом против меня. Сегодня я сам оказался в числе тех несчастных мужчин, которым не повезло встретить достойную женщину. Сегодня я сам из опыта узнал, и понял то, о чём говорили они, и что я прежде с таким пылом опровергал. Это открытие меня потрясло. Я стоял в оцепенении, и горький ком снова подкатил к горлу.
Вдруг до моих ушей долетело какое-то злобное рычание и жалобный визг. Я обернулся на звук. Справа от меня, в начале моста, была свора собак. Пять отличающихся цветом, размером и близостью к разным породам псов. Среди них особенно выделялся один крупный рыжий, похожий скорее на лайку кобель. Он стоял, широко расставив лапы, прижав к голове уши, и оскалив большие клыки. В глазах его холодная злость. Из пасти шло тихое, угрожающее рычание. А на земле прямо под ним, животом кверху, поджав куцый хвост, лежала чёрная беспородная псина, и тихо скулила. В её расширенных глазах застыл страх и готовность подчиняться. Рыжий кобель медленно слез с чёрного и тот пулей отскочил в сторону на безопасное расстояние.
По дальнейшему поведению рыжего стала понятна причина только, что произошедшей заварушки. Рыжий поднял вверх хвост, голову и острые уши. Как гарцующий конь он подбежал к белой лохматой собаке с едва заметными под шерстью глазами и завертелся вокруг, норовя зайти сзади и закинуть ей на спину передние лапы.
Это была сука. Источая особый запах, она возбуждала в кобелях природные инстинкты, которые и привели всех их сюда, можно сказать, на край света. Немного посопротивлявшись, сука скоро сдалась на милость кобеля, только что выигравшего за неё схватку. И он, спеша, точно боясь, что бы та не передумала, вскочил и начал быстро двигаться, от чего хвост его завертелся как пропеллер самолёта. Несколько секунд, и он с презрением оттолкнул её от себя лапами. Инстинкт был утолён – она его больше не интересовала.
Тут оживились две другие собаки до того терпеливо стоящие в стороне. Обе они были чрезвычайно малы. Но всё равно подбежали к «блондинке» и по очереди предприняли попытки вскарабкаться на неё. Они как молодые тушканчики скакали вокруг предмета своих вожделений, пока их не прогнал, снова набравшийся смелости чёрный пёс. Пользуясь минутной слабостью своего победителя, он подскочил к даме, рыкам разогнал прыгающую мелочь, опасливо покосился на обидчика, затем на даму и, видя, что она не возражает, быстро взобрался на неё. В его глазах был испуг. Он спешил, словно к нему бежали живодёры с удавкой. Маленькие собачки с завистью наблюдали за ним. Ему тоже потребовалось несколько секунд, и он спрыгнул с белокурой, оставив её стоять на обочине.
Вот она сучья природа, – подумал я, – слепое животное следование инстинктам. Не торопитесь, хватит всем – она не жадная. А как, должно быть хорошо этому рыжему. Ему плевать на верность своей подруги, ему безразлично с кем она бывает ещё. Он ничего от неё не ждёт и не требует. Почему? Да потому что знает, что она сука. Ему нужно только одно. И получив это, он сразу теряет к ней интерес. Возможно уже сегодня он будет так же гарцевать вокруг другой, пока не получит тоже самое. Всё просто и никаких душевных мук, и никаких обид. И никто не разобьёт ему сердце.
Снова оживился рыжий кобель. Но сука видимо захотела, чтобы за ней опять немного побегали, поэтому увернулась от его домогательств и помчалась на мост, в мою сторону. Но завидев меня, остановилась и уставилась негодующим взглядом, как будто я нарушал её приятные планы. На секунду мне показалось, что я уже видел сегодня точно такой же взгляд… у Люды. Настигший её рыжий кобель тоже встал. Позади него остановился чёрный. А за ним и те двое, для которых размер оказался имеющим значение.
Глаза рыжего сверкали нездоровым, злым блеском. Наверное, ему не нравилось, что я стал свидетелем его утех. Или он решил ещё раз перед очередным спариванием произвести впечатление на самку – чтобы покорить её наверняка. Он оскалился и грозно зарычал. С губы на треснувший, дымящийся от жары асфальт медленно потянулась длинная белая слюна. В уголках рта появилась пена.
Я насторожился и почувствовал, как по коже миллионом колючих мурашек побежал мороз.
Следом за рыжим так же недружелюбно зарычал чёрный. Видимо он, тоже имел какие-то виды на то, чтобы произвести более выгодное впечатление или реабилитироваться за недавнюю позорную капитуляцию.
Мне стало жутко. Дорога была пустынна. Бежать до машины далеко и бессмысленно.
Прыгать вниз? - я посмотрел на серые камни – Расшибусь!
-Тихо. Тихо, пёсики. Спокойно, – заговорил я голосом врача, успокаивающего разбушевавшегося психа. – Спокойно. Я на вашу сучку не претендую. Я не кобель. Я человек и в ваши дела не лезу. Занимайтесь чем хотите.
Я старался говорить твёрдо, чтобы не выказывать страх, но колени у меня тряслись. Я вообще с далёкого детства боюсь собак. А сейчас я видел жёлтые, поблескивающие как вершины гор в лучах догорающего солнца клыки и был почти на грани паники.
Рыжий сделал шаг вперёд. Я отступил и снова посмотрел через перила вниз. Казалось, высота увеличилась в два раза. Страх взъерошил мне волосы на затылке. Между лопаток скользнуло что-то неприятное, как змея, мокрое и холодное. Меня прошиб пот. Ладони стали сырыми.
Рыжий сделал ещё шаг. Следом за ним вперёд подался чёрный. Сука стояла и смотрела на меня с полным безразличием к моей участи. Я, продолжая смотреть на них, попятился назад. И тут рыжий сорвался и, выбросив из-под задних лап несколько мелких камней, рванул прямо на меня. Через секунду он уже летел в длинном, стремительном прыжке. Его раскрытая пасть находилась как раз на уровне моего горла. Глаза пылали злобой. Я успел заметить, как чёрный тоже рванулся ко мне. И ощутил колоссальный всплеск адреналина. Отклонив назад корпус, я машинально выставил вперёд согнутую в локте правую руку. И тут же почувствовал, как в неё чуть выше кисти впились острые зубы. Мощные лапы толкнули меня в грудь так, что я чуть не кувырнулся через перила. А секунду спустя, почувствовал, как ещё одни сильные челюсти сомкнулись на моём бедре. Рывком я сбросил рыжего на землю. Из руки фонтаном захлестала кровь. Я размахнулся и со всей силы ударил чёрного пса по голове. Он заскулил и разжал зубы. Но тут вскочивший с асфальта рыжий, снова прыгнул на меня, стремясь к самому горлу. Я быстро повернул корпус и левой рукой ударил его кулаком куда-то в бок. Он отлетел и снова упал на асфальт. Чёрный тем временем вцепился мне в икру. Ужасная боль пронзила мозг. Я вдруг понял, что эта не просто короткая стычка. Это схватка до победы, где кто-то должен умереть. Ярость штормовой волной поднялась изнутри и накрыла меня с головой. Я словно превратился в хищного зверя атакуемого охотничьими псами. Дикий крик вырвался из моего горла. Я сел на колено и рыча, стал, как молотом колотить черного пса рукой по башке. После четвёртого или пятого удара он отпустил меня и как пьяный попятился назад. Не успев повернуться, я интуитивно почувствовал, что рыжий уже поднялся и вновь прыгнул на меня. Я вжал голову и закрылся руками. И сразу почувствовал вонзившиеся в плечо клыки. Злобное рычание ворвалось прямо в ухо. И я успел уловить, идущей из пасти, мерзкий запах.
-Ну, тварь, держись! – вырвалось у меня. Я схватил кобеля левой рукой за шкуру и изо всех сил стал сжимать и выкручивать её. Пёс отпустил плечо. Я резко дёрнул его вниз, повалил, схватился второй рукой за горло и прижал к земле. Он яростно вырывался, дёргал лапами, головой, клацал зубами, рычал. Крепко сжав пальцы на шкуре пса, я резким движением как штангист поднял его над землёй и с криком перебросил через железные перила моста. Пёс отчаянно замахал лапами и заскулил. Через секунду послышался глухой удар без всплеска и скуление прекратилось.
Держась за перила, тяжело дыша, и истекая кровью я грозно посмотрел на чёрного и оставшуюся свору. Чёрный продолжал пятиться, косясь вниз на воду. И вдруг развернулся и, поджав обрубок хвоста, бросился наутёк, туда, откуда пришёл. За ним побежали и остальные собаки.
Я посмотрел вниз. На камне где недавно блаженствовали ящерицы, теперь выгнувшись дугой, лежало тело рыжего кобеля. С той стороны, куда свешивалась его голова, вода окрашивалась в красный цвет. Собака была мертва.
Я бросил взгляд вслед убегающим псинам и спустился к реке, чтобы смыть кровь. В нескольких метрах от берега, на большом валуне, лежал поверженный мною враг. Пасть его была открыта. Он словно продолжал скалиться показывая вывалившийся рубиновый язык, с которого тонкой струйкой стекала бурая кровь. В остекленевших коричневых глазах погасла жизнь, но кажется ещё не угас холодный огонь злости и лютой ненависти ко мне. Промывая раны, я видел, как вода причудливыми ручейками увлекает мою кровь вниз по течению и перемешивает её с кровью моего недавнего врага. Я в последний раз глянул на него.  Снял футболку, обмотал ею разодранную руку и поднялся к машине. Достал из бардачка красную бархатную коробку в форме сердца, в которой были два обручальных кольца. И не открывая с силой бросил её в направлении реки. Послышался лёгкий всплеск. Я сел в машину и отправился домой. Солнце медленно опускалось за горизонт. Меня била дрожь - это догорали остатки адреналина.