Каиново семя

В сельской церквушке стояла какая-то особая, благоговейная тишина, в которой даже мягкое потрескивание горящих свечей казалось едва уловимыми звуками удалённого камертона. Эта камерная обстановка располагала к молитве, к раздумьям о превратностях судьбы, к покаянию перед Господом. Видимо, в таком состоянии находилась, стоящая на коленях у иконы Божией Матери женщина. По щекам ее катились слезы, а в шепоте слышался крик души, тяжёлый, неистовый, отчаянный.
- Пресвятая Дева! Не вынести мне такого испытания! Как искупить мне свой грех? Как вымолить прощение у невинно загубленной души сына? Помоги! Подскажи! Дай силы! Да разве ж я любила их по-разному, разве ж в сердце моём кому-то одному из двоих сыновей было тесно… - словно саму себя убеждала она. А может, оправдывала?
Картины той страшной ночи не уходили, напротив, заполняли чернотой каждый уголок и её раненой материнской души, а в голове тысячами молоточков стучали слова старшего сына: «Тебе – туда! – не сказал, а прорычал, как разъяренный зверь, и показал уверенно и жестко вскинутой рукой в сторону леса. – Там ты найдёшь своего любимого сыночка, вернее, то, что осталось от моего братца».
Молодой мужчина отвернулся, сплюнул в сторону, глаза его сделались холодными, злыми, наполнились гневом и ненавистью. Даже рядом стоящие его подельники вздрогнули от вида своего предводителя, его жестов и слов, но потом бандиты громко рассмеялись над убитой горем незнакомкой, не подозревая, что это женщина в черном - мать их главаря. Вторя ему, нелюди потешались над страхом и слабостью жертвы, не понимая, что страх её был не за себя, а за младшего сына…
- Что с ним? Жив ли? Что они с ним сделали? – от вопросов трещала голова, а ещё больше – от неведомого.
Тридцать лет назад родила она двух мальчиков-близнецов: Витю и Колю, дети были настолько похожи, что, если бы не цвет волос – у Вити они были чёрными и густыми, как у отца, а у Коли – русыми, в мать, - их бы и отличить было невозможно. Витя родился первый и считался старшеньким. Уже с детства мать видела духовную разницу в детях. Бывало, прибежит домой меньший и плачет: «А Витя кошку на заборе повесил», или: «Витя Полинку, соседскую девочку, избил, из рогатки по птицам стрелял».
На старшего жаловались соседи, учителя в школе. А когда отца не стало, тот и совсем распоясался.
Коля после школы поступил в институт, а Витя связался с сомнительной компанией и мог неделями не приходить домой. А когда приходил, мать видела у него дорогие вещи, набитые деньгами карманы.
Однажды Ирина Геннадиевна всё же решилась спросить у Виктора, чем он занимается, где пропадает, но тот рявкнул на мать и не попросил, а приказал больше никогда ни о чём не спрашивать.
Коля был ближе к матери, экономил на стипендии, привозил ей не дорогие, но явно такие желанные подарки. Виктор брата не любил, даже ненавидел, наверное, за то, что тот лучше него в школе учился, за доброту его, даже за везение, за то, что брат поступил учиться, а Виктор провалился на первом же экзамене. И родилась в нём месть, ему казалось, что мать его любит меньше, чем брата, что ей он вовсе не нужен. И случилось то, что должно было случиться…
Женщина ушла в сторону леса, в том направлении, куда указал Виктор. Сын? Где сын? Где Коля? Его нигде не было. Царапая в кровь руки и лицо, она всё дальше и дальше уходила в заросли. Эх, зря она пустила Колю на встречу с братом, и почему не встретиться было дома? Она не хотела, не желала смириться с тем, что сердце подсказывало ей беду.
Опускалась ночь. В лесу темнеет быстро. Зачавкало под ногами – то ли болото образовалась в зарослях, куда плохо проникали лучи солнца, то ли заилился родник. Посреди этого болота лежал человек, он был в костюме Коли. Обошла, чтобы увидеть лицо. Страха не было, а было какое-то оцепенение: Только бы не сын – стучало в висках. Но на неё смотрели застывшие карие глаза Коли, перерезанное горло прикрывал пропитавшийся кровью галстук, подаренный ею сыну совсем недавно.
Женщина не закричала, лишь тихий стон разрывал её душу, мешал дышать. Слезы застилали глаза, беспрерывно стекали на холодную руку сына. «Похоронить бы по-людски, - подумала, - с молитвой… За что же он так брата родного…»
Она склонилась над своим ребенком, своей кровинушкой, а старший сын добивал и её признаниями: «Дурак! Не послушался, не захотел встать на колени. Что, гордый? Что, лучше меня? Вот и получил твой любимчик! И ты получай!». Слова сына, словно удары плети, опускались на материнские плечи. Она только и смогла произнести: «За что ты так с братом, сынок?» - и тут только увидела нескольких головорезов, стоящих за спиной, которые хотят иметь много денег, иметь собственное солнце, собственную личную власть, собственных рабов, стоящих перед ними на коленях и просящих о пощаде. Вот что приносит им счастье и блаженство. Ухоженные, упитанные, бритоголовые, довольные собой. Она чувствовала их злобные взгляды, слушала оскорбления, издевательства, а он, он, её старший сын, стоял в стороне, ухмыляясь, с гордо поднятой головой и любовался той болью, которая исказила лицо матери, и радовался своей победе. Ради потехи бандиты пинали ее ногами, плевали в лицо, секли грязными, грубыми словами. Женщина укрывала себе руками, словно так могла защититься:
- Господи, помоги! Дай мне силы!
Она три ночи не спала, разыскивая сына, и теперь, уставшая от нестерпимой боли, с давно утерянной обувкой, в разорванной одежде, стояла на коленях перед уже застывшим телом Коли, и молилась:
- Помоги, Господи! Потом забери всё, что пожелаешь: жизнь мою забери, душу, разум, но сейчас помоги… Дай похоронить сына по-людски, чтобы зверьё не надругалось над его телом.
А звери в человеческом обличии стояли рядом…
Ирина Геннадиевна чувствовала, что вот-вот потеряет сознание, что вот-вот иссякнут её жизненные силы. Бандиты ждали, не спуская глаз с женщины, словно боясь пропустить момент её смерти.
Видать, живучая – то ли небеса благоволили ей и отводили время, то ли ангелы, прилетевшие от её сына Коли, подставляли под её израненное тело крылья. Она понимала, что теперь, когда нашла сына, её не оставят в живых. Или сейчас она умрет сама, или… Увидела чёрное дуло пистолета в руках Виктора. Но что-то дрогнуло в нём, отвел оружие в сторону и зашагал прочь, за ним последовали в темноту остальные.
Только через несколько дней, пробираясь босиком через лесные чащи, она пришла в какое-то селение, с окровавленным галстуком, зажатым в руке. И было непонятно с первого взгляда, сколько ей лет, пятьдесят или восемьдесят. Седые волосы, руки, без ногтей, скрюченные от застывшей боли. Её сын остался в лесу – там, в яме, которую вырыла собственными руками, ногтями, не позволила телу сына быть обглоданным зверьём.
Ветер касался её обветренных морщинистых щёк, готовый высушить слёзы, если вдруг польются, а солнечные лучи пытались согреть её маленькое сгорбленное тело. Так она набрела на церквушку…
Не заметила, как рядом оказался священник, вцепилась в рясу, словно боялась, что он отойдет, оставит её наедине с самой собой. Но батюшка из отрывистых фраз исповеди понял суть, осенил крестным знамением склоненную в поклоне голову женщины и произнёс: «Я помолюсь за душу убиенного твоего младшего сына и за заблудшую душу старшего. А свой грех найди в своей душе, и он велик, ибо не проросло бы каиново семя всходами зла, ненависти и гордыни, будь любовь твоя материнская одинаково сильной к обоим чадам твоим. Один сын был лучше, и ты радовалась, другой – хуже, и ты огорчалась, такое было тебе испытание любовью. Не выдержала, потому молись и кайся, ведь исцеление тоже приходит с любовью…».