Единственный

Гитарная струна идеальна для удушения. Тонкая, гибкая и невероятно прочная. Её накидывают на твою шею, внезапно напав сзади, и начинают душить.

Струна впивается в горло, удары сердца стучат в ушах. Руки шарят по коже, не в силах зацепиться за вонзившуюся удавку. В глазах темнеет, грудь сдавлена застрявшим внутри воздухом. Смерть приближается, как скоростной экспресс, железный путь которого преградила твоя хрупкая жизнь.

Но инстинкт выживания не сдаётся. Он ищет спасение и извивается, как скользкий угорь. В голове колотится мысль: "нападение сзади". Вывод из этого тело делает рефлекторно: я резко сгибаю ногу и бью напавшему в пах. Не помогает: он знает своё дело и хватку не ослабляет.

Я судорожно шарю руками в наплывающей на сознание черноте беспамятства. Ищу за спиной почти наугад. Тычу распальцованной пятерней, надеясь зацепиться хоть за что-нибудь, попасть в лицо урода и выдавить оттуда что повезёт. В последней агонии обречённого, цепляясь за ускользающий край спасения. Лицом к лицу перед ужасом смерти.

Тычу снова-снова-снова...

– и попадаю!

Большой палец с размаху пробивает упругую плоть и заходит во что-то склизкое. Крик "урода" застревает в ушах – крик боли, шока и потрясения. Мой палец погружается глубже, как в хорошо застуженное желе. Что-то лопает и разрывается в моей ладони – стекает липкая, горячая жижа.

Струна больше меня не душит. Я отбрасываю её и делаю вдох. Сердце выпрыгивает из груди. Чёрная пелена отступает, не успев забрать меня на тот свет.

Я захожусь от кашля, согнувшись в три погибели, и оседаю на землю, пытаясь вспомнить "как дышать". На шее остался след от удавки – глубокая тонкая борозда, которая посинеет со временем, но разойдётся. Я чувствую её касаясь пальцами.

Тело понемногу приходит в себя, предсмертная адреналиновая эйфория сменяется облегчением. Но инстинкт выживания не оставляет в покое, он вопит в голове и безумствует, снова заставляя меня напрячься. Я вспоминаю об опасности, о которой на минуту забыл. Сейчас всё решают мгновения – кто останется жить, а кого запишут в покойники. Убийца скоро придёт в себя.

Такой не дрогнет, не остановится и не попросит пощады. Не отстанет и не отступится, пока не доведёт начатое до конца. Он прикончит меня, если я не прикончу его первым. Таков закон выживания – прописная истина для хищников и овец в этом гнусном плотоядном мире. И я не забываю о ней. Заставляю себя подняться, чтобы покончить с подонком.

Сквозь его пальцы стекает кровь. Он держится за лицо и корчится, зажав ладонью глазницу. Как будто это поможет вернуть ему глаз, вытекший наружу из полости в черепе, как сырое яйцо из разбившейся скорлупы.

Убийца тоже забывает про боль, как только вспоминает о невыполненном заказе. Вторая его рука тянется к карману, чтобы достать оружие.

Он вынимает ствол и почти успевает направить. Я бью ногой ему в лицо – пыром, на силу, как будто прикладываюсь по мячу – как учил в детстве тренер из футбольной школы. Голова убийцы откидывается и с глухим стуком разбивается о твердь асфальта. Разлетаются кровавые брызги. Выбитый из руки ствол, цокая, прыгает по земле.

Я снова и снова бью, пытаясь попасть в подонка. Он вопит во всю глотку и закрывает руками голову. В моём мозгу застряла остервенелая мысль: "Я должен его прикончить!"

Вот только попасть как следует не могу. Нога в тяжёлом ботинке каждый раз пролетает мимо, а если попадает в цель, то вскользь, через блоки и не серьёзно. Я бью второпях, а ботинок не достаточно твёрд, чтобы проломить голову и вышибить наружу мозги. Человеческий череп необычайно крепок, я не раз убеждался в этом, шлепки и затрещины ему не страшны.

Я останавливаюсь и лихорадочно соображаю. Мой загнанный взгляд блуждает по сторонам, ища, чем ударить как следует.

Поздним вечером в темноте ни черта не видно. Свет далёкого фонаря не очень надёжный союзник. Вокруг пустырь, ветхие гаражи и асфальт в выбоинах. Как назло ничего подходящего: ни случайно забытого дворницкого инструмента, ни куска арматуры или кирпича, вывалившегося из кладки. Отлетевшего пистолета тоже не замечаю, а искать его сейчас некогда. Как всегда, будь проклят этот мир, мне чертовски не пофартило!

Но медлить никак нельзя! Придётся использовать то, что дала человеку природа. Раз не выходит забить ногами, буду импровизировать.

Я вспоминаю бои без правил, которые видел по ящику – смешные показушные мордобои для определённого типа публики, с жестокими и зрелищными приёмами проводимыми не всерьёз. Вспоминаю, как в юности учился драться на подпольной секции карате и просто во дворе со сверстниками. Вспоминаю навыки когда-то умелого уличного бойца и рассудок сам подсказывает как бить, если хочешь забить человека насмерть. Последовательность движений прокручивается в голове... Я встряхиваю себя и прыгаю сверху на киллера. Подбираю ноги, всем весом рухнув ему на голову.

Хруст сломанных позвонков не спутаешь ни с чем другим. Крик боли смолкает резко, как оборванная струна. Голова киллера глухо стукает об асфальт под плеск встревоженной лужи.

Я поднимаюсь на ноги и добиваю подонка футбольным ударом в голову, наполовину утонувшую в тёмной луже. Брызги разлетаются в стороны фейерверком грязи. Голова киллера запрокидывается назад, сломанная шея выворачивается неестественно и послушно, словно у тряпичной куклы.

"Готово! – я выдыхаю жар из груди. – Ублюдок отправился на тот свет. Скатертью ему дорога".

Мои колени, влетевшие с прыжка в его голову с нагрузкой восьмидесяти килограммов веса, сработали лучше всякого кирпича. На земле – окровавленный труп, голова покачивается, плавая в луже. Левая нога мертвеца, с которой слетел ботинок, дёргается в посмертной судороге. Кровь вытекает из пробитого черепа и пустой глазницы и вливается в лужу, смешиваясь с дождевой водой из подворотенных стоков и зловонной грязью прорвавшей где-то канализации.

Я отворачиваюсь, тяжело дыша. Сердце звенит в висках, как будто молот ударяет о наковальню. О загнанном пульсе лучше вообще не думать. Мне хочется побыстрее убраться отсюда и чего-нибудь накатить. Расслабить мозг крепкой выпивкой и унять дрожь в руках.

Но сначала надо обшмонать покойника, чтобы понять: зачем я ему понадобился? Менты при исполнении сперва надевают наручники и только потом, выудив из терпилы горячую информацию, аккуратно его кончают, инсценировав сопротивление при аресте. Если в этом, конечно, имеется острая необходимость – распоряжение высокого начальства или тривиальный заказ. Они хотя бы делают вид, что ими руководит закон, перед тем как отнять у человека жизнь.

Но напавший на меня поступил иначе. Он не стал утруждать себя выяснениями, а решил прикончить без проволочек, цинично и самонадеянно – гитарной струной. Но если он действительно бывалый киллер, то почему рисковал, используя удавку, а не пристрелил на месте, имея на руках ствол? И если это заказ, то по какой причине? Кто вообще мог знать, что я это я?

Да никто этого не знает! И знать не может! Вопросы, которые я сам себе задаю, пустые и бестолковые, на них ответов не сыщешь. Но если действительно так, тогда совсем ничего не понятно. Всё запутывается ещё больше и превращается в чушь.

Я наклоняюсь над трупом, обыскиваю. Здоровый детина, молодой, не больше тридцати. Жить бы да жить ещё, но выбрал профессию неудачно. И угораздило тебя дурака...

Обшариваю карманы. Выуживаю ключи от машины, ежедневник, лапатник с документами, пластиковыми картами и деньгами. Копаюсь в лапатнике. Нахожу паспорт и удостоверение ФСБ. Ого! Вот это да! На кой я понадобился ФСБ? И с каких пор они промышляют заказными убийствами?

Читаю в паспорте прописку и всё остальное. Скороходов Сергей Дмитриевич. Женат, двое детей. "Большая морская", дом десять, квартира сорок один.

Ствол, стало быть, прихватил для надёжности. Табельное оружие, не иначе. Теперь понятно по какой причине не применил его сразу. Понадеялся обойтись струной, сноровкой и силой своих двоих. Использовать левый ствол не рискнул или не посчитал нужным. А раз настолько в себе уверен, значит как киллер далеко не новичок. Отработал клиента, сгубил душу человеческую и домой – целовать сладкую жёнушку и возится с детишками. Семьянин хренов.

А вот и напрасно. Теперь, наверное, жалеешь о самонадеянности, печально судача с ангелами на небесах. Хотя, с какими, к чёрту, ангелами? Такие, как этот "сотрудник", обычно горят в аду. Из оборотней в погонах, преставившихся на суд божий, в те места наверняка выстраиваются длиннющие очереди.

Запиликал сотовый в кармане покойника. Я достал его и прочёл на заставке: "Олег Константинович". Звонок не мог быть случайным, видимо звонивший беспокоился о том, насколько успешно прошла ликвидация. Я оставил вызов не принятым, опасаясь спугнуть "клиента", раскрыл ежедневник и наспех покопался в записях, нашел адрес "Олега Константиновича". Очень скоро он подробно и по существу ответит на интересующие меня вопросы.

Я скопировал на флешку всё, что было в памяти телефона. Её припрятал в карман, телефон отключил, вынул аккумулятор и выбросил в канаву. На всякий случай, чтобы подкинуть угрозыску непоняток. Документы и ствол оставил себе, они могли ещё пригодиться. Для начала я навещу пресловутого Олега Константиновича, а дальше будет видно по обстоятельствам.

Но сперва заскочу в магазин за водкой. Нервы совсем ни к чёрту, да и сердце, похоже, опять барахлит. Воздуха не хватает, башка звенит и кружится, как "шар голубой", из запомнившейся с детства песенки. Хорошо, что на зоне не пристрастился к чифиру, а то сейчас бы совсем кранты.

Покинув пустырь и пройдя подворотню, я вышел на улицу и поймал такси. Свои "жигули" я бросил, так и не дойдя до гаража. На всякий случай, мало ли что. ФБС не та контора, столкнувшись с которой можно запросто отшутиться, избежав отбивания почек при допросе с пристрастием и подвешивания за ноги вниз головой.

Я вляпался во что-то очень скверное, в высшей степени непонятное и, судя по всему, не по-детски стрёмное. События развивались независимо от меня и с неожиданным поворотом. Последние три недели я как сыч глазел по сторонам, опасаясь засады и задержания. Ждал оперативников по свою душу, но никак не киллера, да ещё из спецслужб.





Доехав до места, я заплатил таксисту и вылез под осенний дождь, заморосивший на ночь глядя. Таблетки от домофона не было. Я потоптался минут пять возле двери, стараясь не слишком привлекать внимание, пока в подъезд не вошли, и тогда проскочил следом.

– Вы к кому? – послышался женский голос из-за металлической двери, вслед за тем как я нажал на звонок. Чей-то глаз недоверчиво уставился на меня в глазок.

– К Олегу Константиновичу, по службе, – брякнул я на ментовской манер и сунул в глазок красную корочку скороходовского удостоверения. С силой толкнул дверь, как только провернулся ключ в замке, и схватил за шею ошарашенную моей прытью женщину. Ладонью зажал ей рот и потащил за собой в комнату.

Полковник ФСБ жил в большой и шикарной трёхкомнатной квартире – "сталинке" в центре города. С огромными комнатами и высокими потолками, евроремонтом, дорогой шведской мебелью и красивой молодой жёнушкой. Вероятно, служака экономил каждую копейку, откладывая из зарплаты на протяжении пары столетий. А может просто подрабатывал заказами на ликвидацию.

– Ты позвонил в то время, когда меня исполняли. Хотел узнать у Скороходова, как тот справился? – предъявил я ему с порога.

Олег Константинович, седовласый мужчина лет пятидесяти, одетый в домашний халат, попробовал отпираться, но выходило у него не важно. Я сходу успокоил его, швырнув в кресло и приказав сидеть смирно. Женщине велел заткнуться, как только она попыталась разинуть рот, иначе пригрозил прикончить. Я крепко держал её за шею левой рукой и с лёгкостью раздавил бы трахею, попробуй она поднять шум.

Достаточно взглянуть на мою угрюмую, по-волчьи злобную физиономию, чтобы понять – я не из шутников. Да и повадки бывалого сидельца бросаются в глаза слишком явно. Они сами по себе нагонят страха на кого угодно. В моей правой руке подпрыгивает самый веский из аргументов – ствол с глушителем.

Перетрухавший Олег Константинович побелел как простыня, отбеленная в зоновской хлорке, и потянулся к шкафчику за лекарствами. Его жёнушка так громко застучала зубами, что мне подумалось, она вот-вот наделает под себя лужу, а заодно и кучу. Я неслышно заглянул в другие комнаты: дети спали и вряд ли проснутся раньше утра.

– Кто заказчик?! – рыкнул я тихо, но зло. – Говори, или будет хуже. Я поставлю на тебя утюг и воткну шнур в розетку. А если вздумаешь кочевряжиться, прикончу детей и бабу. Мне долго разговаривать некогда.

Он конечно мне всё рассказал. Я сунул ему стакан с водой и разрешил накапать валокордина. Он выпил пахучую дрянь, держа стакан трясущимися руками, выдал заказчика и рассказал где его найти.

Выйдя на улицу, я спрятал пистолет в складках плаща, который позаимствовал в гардеробе полковника, и снова поймал такси. Назвал водителю адрес, и он повёз меня за город.





Дом заказчика мне понравился. Умеют приближённые к власти вальяжно жить в этой захудалой и замызганной, систематически обираемой ими стране. Слуги народа каждый день проезжают мимо по государственным делам в раздумьях о "служении Родине и долге перед Отчизной". С чувством собственного достоинства и глубокого морального удовлетворения. Взирают из окон престижных авто на народ, "которому служат" – на беспросветно-глупую, искусно зомбированную массу, влачащую страдальческое существование и надоедливо скулящую, как вечно битый хозяином цепной пёс.

Дожидаясь, когда заказчик пожалует домой, я пью дорогой привозной коньяк из его запасов, закусываю шоколадом и пялюсь в телевизор, развалившись в кресле перед широченным экраном и закинув ноги на стол. И даже больного сердца не чувствую. Коньяк многолетней выдержки, как бальзам, легко гонит кровь по венам и лечит воспалённые нервы.

Проник я сюда четверть часа назад, легко, как к себе домой. Отпустил такси, осмотрел снаружи красивый фасад большого трёхэтажного особняка и понял, что затруднений не будет.

Темнота парадной стороны подсказала мне, что охранники безмятежно давят на массу или бухают, как это принято среди отечественных секьюрити во время "изнурительных" трудовых вахт. Только в одном окне из-за шторы проглядывал тусклый свет. Не иначе, там просмотровая комната, откуда дежурный следит по монитору за изображением с камер.

Мудрёные запоры и бронированные двери для меня не помеха. С моим богатым криминальным прошлым и навыками бывалого медвежатника обойти эти бесхитростные препятствия – пара пустяков. Я даже покуражился, попозировав перед глазком камеры направленной на крыльцо, прежде чем взломать замок. Реакция охранников последовала с непростительным запозданием – видимо я оказался прав по поводу их пристрастия к выпивке и сну в служебное время. Короче говоря, всё было до смешного просто.

Ещё через полчаса домой заявился хозяин. Он беспечно отпустил шофёра и телохранителя, ни о чём не подозревая. Машина отъехала от дома и растворилась в темноте – я проследил за нею в окно. Хозяин толкнул оставленную незапертой дверь, слегка удивился по этому поводу, вошёл и увидел меня.

– Проходи, – пригласил я, показал направление пистолетом и предупредил: – Не вздумай валять дурака, а то схлопочешь пулю.

Хозяин – моложавый мужик лет сорока пяти, в дорогом деловом костюме под таким же дорогим плащом и с внешностью, какая нравится бабам – непонимающе заозирался.

– Охранники тебе не помогут. Их вместе с горничной и смазливой соской в ночной сорочке я успокоил навеки.

Моложавый мужик с интересом приподнял одну бровь, но всерьёз мои слова не воспринял. Он спокойно прошёл в прихожую, прикрыл за собой дверь и начал снимать плащ, поймавший на улице несколько капель дождя – как ежедневный ритуал, исполняемый механически и с равнодушием ко всему на свете. О плохом он даже не помышлял, пока не повернул голову и не увидел...

Голова громилы, застывшего по стойке смирно, была прибита к стене массивным янычарским ножом, позаимствованным мной в соседней комнате из хозяйской коллекции холодного оружия. Перекрестие рукояти торчало из забитого тёмной массой углубления на месте вытекшего глаза. На бритых ёжиком волосах – засохшие блины спёкшейся крови. Громила взирал в пустоту единственным застекленевшим глазом, широко открывшимся в момент последнего в его жизни искреннего изумления.

Хозяин взглянул на второго телохранителя, развалившегося на полу возле дальней стены. Такого же мёртвого, как и первый, только без головы. Отсутствовавшая часть его тела, рыжеволосая и кучерявая, закатилась куда-то под шкаф, после того как я опробовал в деле рубильные качества турецкой сабли.

Моложавый мужик, отдаю ему должное, отличался крепкими нервами. Маску спокойствия он носил с достоинством, давно привыкнув к роли "хозяина жизни" и ни секунды не сомневаясь в своей принадлежности к касте неприкасаемых. Но в этой уверенности он пребывал недолго. Заподозрив самое худшее, он быстро пересёк прихожую, перешагивая через покойников, открыл дверь и заглянул в спальню.

Беспокоился моложавый мужик не зря. Если судить по тому, как он дёрнулся и пошатнулся, зрелище пришлось ему совсем не по вкусу. Моложавое лицо посерело, гримаса боли изменила его и в один миг состарила лет на тридцать. Ставшие ватными ноги подгибались, руки судорожно вцепились в дверной косяк.

"Бедолага, – подумал я. – Видимо здорово запал на молоденькую вертихвостку из фотомоделей, которую охаживал в этих хоромах. Падкую на богатеньких дядечек и умеющую выжимать ретивой скачкой рекордный максимум из жеребца, своевременно подвернув причинное место. А в благодарность добиваться от похотливого организма всех земных благ для себя любимой".

Вот только на этот раз пронырливой твари не пофартило. Её я повесил на люстре, соорудив петлю из телевизионного провода. Длинные вьющиеся волосы перепутались в резном хрустале подвесок, ночная сорочка в стиле "исполняю желания" варварски разорвана пополам. Наполненная силиконом грудь вывалилась из лифа наружу, рот заткнут засунутыми в глубокую глотку кружевными трусами.

Я оприходовал её, длинноногую и брыкастую, уже накинув петлю на шею. Сделал своё дело и выбил из-под шлюхи коллекционный стул. Она задёргалась, сдавленная в петле, заметала ногами, но скоро утихла, с вываленным изо рта языком и стеклянными глазами навыкате.

Обычный эпизод, не первый за сегодняшний вечер. Я привык убивать без раздумий. Терять мне давно уже нечего: по мне плачет пожизненная отсидка. Какая разница, сколько трупов будет в финале?

Вы спросите: зачем я это делаю? На всякий случай, ради предосторожности. Привык быть во всём аккуратным. Как говаривал наш пахан на зоне: "лишний свидетель – плохая примета".

Олега Константиновича и его аппетитную жёнушку тоже пришлось кончать. А заодно и пару щенков – их я придушил подушкой во сне. Самого хозяина пристрелил впопыхах, а бабе проломил череп не пригодившимся при дознании утюгом.





– Поговорим на кухне, – я ткнул оторопевшего мужика стволом в бок и кивком показал куда топать. Сюрпризов там быть не должно, я хорошо осмотрелся в доме, пока ждал запаздывающего хозяина.

Перевернув стул и поставив наоборот, я уселся в позе царя горы напротив напуганного мужика. Кухня была просторной, на западный манер, не чета тем крошечным закуткам в хрущёвках, предназначенным для готовки пищи, в которых я привык кантоваться скучными пьяными вечерами в перерывах между отсидками. Моя биография не изобиловала разнообразием мест пребывания. Жизнь сразу как-то не задалась, с детства покатившись по наклонной плоскости. Родители были горькими пьяницами, все трое их сыновей стали закоренелыми рецидивистами.

Конечно, невезение ни при чём! Ни в чём не виновата судьба, чей-то сглаз или злой умысел! Ни в чём не виноваты родители, общество или школа! Во всём виноваты сами подонки, которые выросли подонками, будучи подонками с колыбели!

– Сейчас ты расскажешь мне всё. Зачем нанял киллера по мою душу и чем я тебе насолил. Пока говоришь и меня не утомляет твоя болтовня, ты живёшь. Я угощу тебя пулей, как только начну скучать.

Моложавый мужик заметно поблек и утратил лоск. Он больше не выглядел хозяином положения и не казался неприкасаемым самому себе. На лице его проступили тени, глаза воровато забегали и болезненно заблестели. Подпрыгивающий ствол в моей руке наглядно давал понять: молчание меня не устраивает.

Я без сомнений пристрелю говнюка, дай он мне хоть малейший повод. Но, по правде говоря, совсем не верю, что у него хватит духу геройствовать. Пока он под впечатлением от увиденного, мне нечего опасаться. Башка у него работает и он прекрасно представляет финал в случае сопротивления. Его единственная возможность выжить – это доказать мне свою полезность.

– Тебя ввели в заблуждение, я законопослушный член общества! – заявил моложавый мужик с подходящим для случая пафосом. Он гордо вздёрнул ослиную башку, состроил праведное возмущение на протокольной харе и затрындел заученное враньё, которым казнокрады и взяточники привыкли кормить подчинённый им человеческий скот: – Я никого никогда не заказывал! Я прокурор из генпрокуратуры! Гарант законности и правопорядка! Высокопоставленное лицо, стоящее на страже интересов государства!

Я зевнул. Мне становилось скучно. Я прохавал эту туфту давным-давно, меня на неё не купишь. Не придумав ничего лучшего, этот торжественный чёрт на лыжах с государственной физиономией, просящей хорошего кирпича, пытался морочить мне голову, корча из себя икону нравственности.

– Ты знаешь правила русской рулетки? – я продемонстрировал револьвер. – Сейчас мы в неё сыграем. Я нашёл в твоём доме пушку старинного образца с шестизарядным барабаном и патроны к ней.

Я сдвинул барабан в сторону, демонстративно вставил патрон в одно из пустых гнёзд, вернул барабан на место и прокрутил. Прицелился "гаранту законности и правопорядка" в голову.

– Прошу тебя, не делай этого! – в глазах его мелькнул звериный ужас.

Я нажал на курок, револьвер щелкнул – осечка.

Прокурор дёрнулся и побелел как мел. Он пока ещё был нужен мне – я знал, что пистолет не выстрелит.

– Нервишки, они не железные, – поглумился я со злорадством.

Я оставлял этому власть имущему опарышу призрачный шанс выползти из дерьма, в которое он вляпался. И рассказать нечто такое, что отвлечёт меня от желания немедленно смыть его жизнь в унитаз. И он действительно меня отвлёк, правда ненадолго.

– Я не простой человек... Не такой как ты и все остальные, – начал прокурор сбивчиво и с волнением. Он стёр со лба накативший пот и бросил салфетку в ведро. – Я бог, понимаешь, я бог!

Выслушивать откровения "бога" – занятие презабавное. По этой причине я не стал его прерывать. Пускай немного повыступает. Он либо употребляет какую-то очень забористую дурь, либо включил со страху конкретного дурака. В мозгах фекальных червей этой страны, которые влезли во власть и политику через мудрёную и извилистую коррупционную задницу, давно засела мания величия, питаемая многочисленными презумпциями и возможностями отката. Так и быть, я дам напоследок волю его брехливому языку, но только до той поры, пока не начну зевать.

– Нынешняя цивилизация не первая в истории человечества, – запальчиво трындел прокурор. – Три тысячи лет назад ей предшествовала другая...

Я слушал вполуха его идиотскую байку, хлебал вискарь и закусывал пармезаном. Но ненароком прислушался, когда речь зашла про бессмертие. Соплеменники прокурора из давнишней цивилизации, якобы, не умирали, и по причине этого в их мире произошло перенаселение. За ресурсы и земли разгорелась война. Их адские бомбы сожгли планету и в результате наступила большая хана. Из миллиардов выжили жалкие горстки, в руках которых сохранились знания. Короче говоря, параноидальный бред, хотя сумасшедшего прокурор совсем не напоминал. Но внешность бывает обманчива.

Прокурор, с моего разрешения, достал из холодильника бутылку минералки, налил в стакан и промочил горло. Он крякнул от ударивших в нос газов, стёр с лица испарину и заговорил с ещё большим запалом.

– Но и они, горстка выживших, продолжили враждовать. Боевые роботы, беспилотная авиация, крылатые ракеты и лучевое оружие никуда не делись. Невостребованных арсеналов оставалось слишком много, и новый круг войны не заставил себя долго ждать. Доверие невозможно среди бессмертных, его в том мире не осталось совсем. Каждый косился на каждого и подозревал всех вокруг. Стать последним выжившим, абсолютным и единственным победителем – эта мания застряла в умах. Одержимые одиночки засели по бункерам и выискивали логова друг друга, управляя машинами войны. Из нескольких уцелел единственный. Последний человек на планете. Этим последним был я.

– Ну хватит, мне надоело! – я снова крутанул барабан. – Заливать, что ты терминатор из будущего можешь доверчивым потаскушкам в бане...

– Постой-постой-постой! – прокурор вскочил со стула, заслоняясь руками от пули, очевидно представив, как разлетаются по кухне мозги особо ценного члена общества, облечённого полномочиями, привилегиями и почётным доверием коррумпированных госструктур.

Я задумчиво поиграл в руке пистолетом, давая ему шанс одуматься. Он затараторил скороговоркой, заладив одно и тоже, как испорченная пластинка: – Ты ошибаешься! Ты совершаешь ошибку! Я говорю тебе правду! Чистую правду, от начала и до конца! Я не лгу! Хочешь я дам тебе денег? Много денег! Я дам тебе много денег! Пожалуйста, не стреляй!

Мой палец плавно спустил курок. Щелчок – осечка.

Прокурор резко вздрогнул и заморгал. Его кадык истерично подпрыгивал, лицо поменяло цвет. Я знал в каком гнезде патрон и продолжал издеваться.

– Ты не ответил на мой вопрос! Зачем ты меня заказал? – я снова крутанул барабан, стимулируя прокурора.

– Я заподозрил в тебе ошибку системы, – затараторил тот. – Из ресурсов спецслужб в мою личную базу стекается информация о каждом из живущих в этом мире. Аналитическая программа обрабатывает её и выделяет аномалии. Ты выглядишь подозрительно молодо для своих лет. Отсутствие вируса старения в генетической программе человека делает его бессмертным. В таких случаях, используя связи в спецслужбах, я посылаю киллера и устраняю ошибку.

Прокурор всё больше меня озадачивал. Упрямствовать так усердно под дулом револьвера нацеленного между глаз вряд ли станет кто-то в своём уме. Я опустил пистолет, позволив ему продолжить. Мне было над чем покумекать, пока прокурор излагал мне собственную версию мира.

– Я возродил популяцию и воссоздал культуру по образу и подобию погибнувшей три тысячи лет назад, – он нервно сглотнул комок в горле. – Но с одним отличием: я лишил людей бессмертия, введя код ошибки в программу человеческого ДНК. Кровь воскрешённых мною сородичей со временем перемешалась, так произошло нынешнее человечество. Творец вашей расы – я!

– Даже если ты не врёшь, мне эта информация не пригодится.

– Не жми на курок! Выслушай до конца! Я приведу доказательства! – Прокурор выставил перед собой ладонь. Вторая его рука полезла в щель между кухонными шкафами. Я зорко слежу за ним и держу наготове пушку.

Прокурор выудил из тайника дистанционный пульт, нажал какие-то кнопки, и противоположная стена разъехалась на две половины. Мои глаза от удивления полезли на лоб. Открылась потайная комната – помещение, заставленное странными штуками, похожими на научное оборудование. Я мысленно пожурил себя за невнимательность при осмотре кухни, ведь был уверен, что сюрпризы исключены.

– Давно бы так! – похвалил я и указал револьвером. – Что там за штуки такие?

– Артефакты исчезнувшей расы! – хрипло прошептал прокурор.

Я вспомнил про турецкую саблю, которую сунул за кухонный шкаф. Она могла мне пригодиться снова. Достал её и повертел в руке – перепачканную в засохшей крови. Вытянул руку, дотронулся остриём клинка до груди прокурора и показал кивком.

– А ну-ка, топай туда!

Прокурор, трусливо пятясь, спустился в потайную комнату по лестнице из трёх ступеней. Я, прихватив бутылку виски, прошёл следом.

– Об этой комнате не знает никто. Отсюда я управляю миром. – Трепал прокурор языком, а я в это время разглядывал помещение. Но и его из вида не упускал, он всё-таки бог, с ним нужно быть начеку!

– Спасение мира в главенстве сильнейшего одиночки. Власть нельзя поделить, править должен единственный, самый достойный из популяции. Свита из приближённых правителя может быть многочисленной, но посвящённых в тайну его могущества быть не должно. Демократия ведёт к анархии и беспорядку. А дальше хаос, безвластие и конец всему. Диктат в его абсолютной форме – единственное будущее в котором у людей есть шанс. Все прочие варианты правления – дорога к самоубийству.

– Угу... – ухмыльнулся я. – Потому ты и роешь могилу каждому, кто выглядит по-твоему слишком молодо. Из страха, что какой-нибудь прыткий тип однажды поравняется с тобой могуществом.

Здесь как будто бы всё сходилось. Мотивы прокурора становились ясны. Бог принял меня за соперника, запутавшись в собственных сложных играх, и потому решил закопать. Но он совершил промашку и за это поплатится. Пожалуй, я приберу этот мир к рукам, раз подворачивается возможность. А его отодвину в сторону, как помеху. Он сам сказал, что демократия зло, а власть единственного – спасение.

– Я намеренно устраивал войны и потрясения, испытывая народившуюся расу на жизнеспособность, – трындел прокурор. Он держал свою власть в секрете чёртову уйму времени, а теперь его распирало и язык сам собой не удерживался за зубами. – Я задумывал повороты истории и сам играл роли исторических персонажей, как главный герой огромной невероятной пьесы. Я был Нероном и Ясоном, Леонардо да Винчи и Александром Македонским, Иисусом и Нострадамусом. Насаждал и строил культуру собственными примерами.

Прокурор перевёл дух, глотнул минералки и затрындел снова, распираемый гордостью за свои достижения:

– Но времена меняются и соответственно меняются мотивации. В третьем тысячелетии я запланировал перемены. Смену политической иерархии на более совершенную модель. Даровать бессмертие элите из самых достойных – следующий шаг запланированной мною эволюции. Но шаг этот должен быть осторожным. Знания в руках человеческого скота – путь назад, к апокалипсису. Большинство под надзором избранных – залог непогрешимого общества. Мой родной мир был эталоном социума, я воссоздам его заново, но устранив роковой изъян.

– Опять бесполезная информация, – я снова начинал скучать и чтобы оживить беседу направил пушку на прокурора. – Рассказывай, как управлять машинами.

Подбадриваемый пляшущим в моей руке стволом, он зашуршал, как шнырь со шваброй. Подскочил к непонятной штуковине с мигающими делениями, поколдовал над кнопками, и в воздухе высветилось трёхмерное изображение.

– В моих руках банк генетической информации, мощь знаний исчезнувшей культуры и клономашина, репродуцирующая людей. В информокапсуле хранятся ментальные копии моих погибших сородичей с кодом их ДНК. Прилетев на Землю три тысячелетия назад, я воскресил их, воссоздав телесные оболочки, но ментальные основы переносить не стал. Сосуды их душ обрели чистоту, без желчи, обиды и злобы прошлого. Я собирался вернуть воспоминания некоторым, но так и не решился на этот шаг. Очень сложно отделить зёрна от плевел без страха разрушить своё творение.

Голограмма рисовала картины в воздухе, подтверждая рассказ прокурора. Я как будто смотрел кинофильм в объёме, только без стереоочков. Разглядывал объёмные изображения во все глаза, словно неандерталец попавший на выставку передовых технологий, не забывая, впрочем, приглядывать за прокурором.

– Мою родную планету вы, земляне, называете Марсом, – продолжал прокурор трепать языком. – Война погубила там всё живое, а атмосфера почти перестала существовать. Однажды мне надоело дышать воздухом из баллона и тогда я надумал переселиться. Соседняя планета подходила для этого идеально. Космические корабли уже летали туда, и пару раз даже высаживались исследователи. Как раз перед войной была запланирована колонизация. Межпланетный корабль висел на орбите, готовый транспортировать колонистов и подготовленный к старту. В уцелевшем ангаре одного из космодромов я отыскал планетарный челнок и изучил технику пилотирования. Перетащил все что нужно на межпланетный корабль, задал автонавигатору пункт назначения и он доставил меня на Землю. По прибытии я активировал нанороботов, те создали строительные машины, которые отстроили первые города. А клономашина произвела новых людей с искусственной программой старения. Первое время меня донимали местные вирусы, я несколько раз умирал, но перед этим предусмотрительно копировал самого себя в стерильном отсеке корабля. В конце концов мой иммунитет приспособился, я создал вакцины, впоследствии победившие эпидемии.

Пока прокурор болтал, я размышлял над тем, каким способом его лучше прикончить. Ему пора было на покой, старикашка зажился на этом свете.

А сам он тем временем ностальгировал. О прекрасных испепелённых взрывами городах и культуре, намного опередившей нынешнюю земную. Вспоминал, как потерял семью: жену и двоих детей. Старший сын его пропал без вести, а дочь и жена сгорели в пламени взрыва энергетической бомбы. Потом были долгие годы в подвалах, где он вместе с горсткой выживших прятался от радиации и питался крысами. Но однажды ему повезло, он отыскал правительственный бункер, полностью автономный, с центром управления боевыми машинами. C помощью хитрости пробрался внутрь, прикончил засевшего там толстозадого генерала и с комфортом встретил конец войны.

– А дальше я строил для людей их новый дом, – прокурор поглядывал на меня, надеясь заслужить хоть каплю уважения в моих глазах. – Я последовательно открывал существующему человечеству знания прежнего и подбрасывал артефакты, чтобы ускорить прогресс.

Я засмотрелся на голограмму и выпустил прокурора из виду. Всего на несколько секунд, но этого оказалось достаточно. Когда я повернул голову... раздумывать было некогда.

Он держал в руках какую-то хреновину, которая конечно была оружием. И почти успел навести...

Но реакция не подвела меня. Хорошая выпивка бодрит и расслабляет одновременно, делает лёгким и неуязвимым. Я сорвался с места и махнул клинком, отсеча прокурору руку. Тот завопил, как резаный бабуин, от боли и потрясения. Кровь струями хлынула на пол. "Хреновина", похожая на рукоять клинка, вместе с вцепившейся в неё отсечённой кистью, покатилась по полу.

Я хотел подобрать эту штуку, но вовремя спохватился. Оружие наверняка настроено на биологический код прокурора, отпечатки его пальцев или что-то вроде того. Не подумайте, что я тёмный какой-нибудь – фантастику на досуге люблю почитать. Не одну зоновскую библиотеку переворошил, пока кочевал по отсидкам. А чем там ещё заниматься?

Я предусмотрительно взял оружие за отсечённую кисть, направил на стену и приложил большой палец к сенсору. Вспыхнувший луч вошёл в кирпичную кладку, разрезая её, словно нож масло. Светящийся клинок гудел, как гудит энергия, но резал кирпич бесшумно. Он был похож на световой меч, какими бились джедаи из "Звёздных войн". Полезная штука, она могла мне в будущем пригодится.

За неудавшийся бунт я даже зауважал прокурора. Он всё-таки показал себя мужиком. Вернее, попробовал это сделать. Людская сущность не до конца изгнила в кунсткамере его трёхтысячелетнего тела. Зачатки живого и смелого каким-то чудом сохранились в этом манускрипте древности.

Я выразительно хмыкнул и достал из кармана высыпанные туда патроны. Зарядил барабан револьвера, забив все шесть гнёзд. Осечек я больше не допущу.

По полу расползалась тёмная лужа. Кровь вытекала из скорчившегося прокурора чересчур быстро. При таком положении дел он скопытится слишком скоро, а значит без моего участия. Тогда мне будет обидно!

Порешить прокурора было моей детской мечтой, с того самого дня, когда я впервые загремел в колонию для малолеток. Отомстить за себя и свою судьбу, исковерканную лицемерными ублюдками, скрывавшими свинячьи рыла под маской добродетели. От грохота их молотков при вынесении приговоров я до конца жизни буду вскакивать по ночам в холодном поту.

– Помоги, я истекаю кровью! – молил прокурор, белея от страха и потери крови. – Я расскажу о назначении машин, открою электронные ключи и пароли. Помоги! Я нужен тебе!

– Не нужен... – я мотнул головой и взвёл курок. Сейчас мы не в зале суда, он не был обвинителем и палачом. Мы поменялись ролями, настала моя очередь вершить закон! – Я не глупее тебя и дальше разберусь самостоятельно. Ты слишком древний бог и слишком трухлявый, чересчур зажившийся на этом свете. Посмотри на себя, ты дрожишь, как трусливый заяц. Века без борьбы превратили воина и победителя в слюнтяя и слабака. Какой ты, к дьяволу, бог?

– Этот мир подчинён только мне, – стонал прокурор из последних сил. – Один ты со всем не справишься. Мы можем договориться и властвовать на партнёрских условиях. Мне нужен мединоид, чтобы остановить кровь. Подкати его ближе! Спаси меня!

Слабеющая рука прокурора тянулась к громоздкому с виду ящику на колёсах, со множеством шкал и цветных индикаторов на панели управления. От ящика отходила тонкая трубка с блестящей колбой на конце.

Наверное, очень страшно умирать тому, кто мнил себя богом не одно столетие. Мучительно и жутко даже представить смерть, привыкшему измерять жизнь нечеловеческими отрезками времени. Бессмертие как наркотик: чем дольше живёшь, тем сильней затягивает.

И тут я понял, что поступаю опрометчиво. Если я ошибусь сейчас, то власть над миром выскользнет из моих рук, почти в них побывав. Страховка мне всё-таки не помешает. Я придумал, как оставить прокурора в живых, не боясь, что после он воткнёт мне нож в спину.

По сути мы очень похожи с ним. Богов из толпы выделяет сила. Мы – высшие существа, стоящие над человеческим стадом. Просто я оказался жизнеспособней его, а значит располагаюсь в божественной эволюции на ступень выше. Я – новая вершина в рейтинге. Бог создал овец, чтобы их стричь, и создал волков, чтобы овцы держались в стаде.

– Я передумал, ты не умрешь сегодня, – я спрятал пушку в карман и, отбросив сомнения, подкатил "мединоид".

На шкалах светились надписи: "инъекция коринфара", "введение донорской плазмы", "заживление ран" и так далее.

– Смешно! – усмехнулся я, – космический язык – русский!

– Просто проведи по реторде рукой и поднеси к ране, – мычал прокурор, еле ворочая языком на грани отключки. – Мединоид вылечит меня сам.

– Если эта штука взорвётся в моей руке, то и тебе она не поможет. Ты сдохнешь раньше меня... – Вспыхнувшим лучевым клинком я отсёк прокурору обе ноги повыше колен.

Тот вскрикнул и потерял сознание. Я пнул отсечённые ноги, откатив их подальше в сторону, и взялся рукой за колбу, как учил прокурор. Оттуда выползло нечто, напоминавшее чёрного спрута, блестящего, как гладкий латекс. Спрут обвил обрубок руки прокурора и присосался к ней, перекрыв собой кровоток. Щупальца воткнулись в кожу со звуком инъекций. Два других появившихся спрута потянулись к ногам, точно также облепили их и остановили кровь.





Через четверть часа чёрные спруты втянулись обратно в колбу, закончив врачевание. На месте недавних ран блестела гладкая плоть с розовеющими здоровенькими культями.

Прокурор приходил в себя. Он застонал, открыл глаза, посмотрел на культи и едва не отключился снова. Мне оставалось подвести итог и всё ему объяснить. Я скоро стану богом этого мира: бессмертным, всесильным и единственным. Мне нравилось моё новое будущее.

Я отошёл на кухню и достал из бара бутылку элитного вискаря. Глотнул из горлышка и вернулся в потайную комнату. Прокурор корчился на полу, неуклюже сучил культями и пытался придать туловищу вертикальное положение.

– Какая шляпа этот гнусный мир. А-ха-ха-ха! – Я рассмеялся ему в лицо, громко и от души. Обычная турецкая сабля превратила недавнего бога в катающегося по полу инвалида. Продукт созданного им мира, законченный уголовник, сделал продуктом его самого. – Хватит тебе уже царствовать, теперь Александром Македонским буду я! А ты будешь моим рабом. Я отделю от туловища твою голову и подведу к ней систему жизнеобеспечения. Мне нужно, чтобы ты говорил. Я как-то читал о таком в фантастике, теперь воплощу в реальности. Ты будешь моим инструктором в этом мире и возможно не умрёшь никогда. Раньше ты мечтал о бессмертии, теперь начнёшь мечтать о смерти.

Напоследок я рассказал недотёпе, что именно сбило его с толку. И невольно сделало меня приемником на посту божества зловонной и скотской клоаки под названием "человечество":

– Ошибки в генетической программе не было. Я вовсе не бессмертный, как ты заподозрил. Я бежавший из колонии рецидивист с пожизненным сроком за разбой и двойное убийство. Кеша Махровый – моя кликуха. И мне не шестьдесят два года, как значится в паспорте, а тридцать девять. Ради новой незапятнанной биографии я выкрасил волосы в цвет седины, отрезал хозяину паспорта голову, а тело закопал под старой осиной. Вызубрил легенду своей новой жизни и стал Игорем Викторовичем Денисовым, безобидным и благопристойным членом общества. Бюрократическая машина погрязшего в бардаке государства тебя запутала и навела на ложные выводы. Я не бессмертный, но непременно стану им благодаря тебе.

А затем перекрою этот мир на собственный лад. Заточу его под себя. Он слишком захерен убогими предрассудками: "Не лги! Не укради! Не убий!". Честность, совесть, милосердие – тухлый елей для набожных овец, изобретённый ушлыми пастырями для усмирения стада. Есть только одно правило достойное для возведения в догму: выживает сильнейший! Гуманизм отменил это правило и выживать начали слабые. Они плодятся, смердят и занимают под солнцем чужое место. Род людской деградирует и в конце концов скатится к вымиранию.

Сила – вот подлинная религия. И я эту религию чту. Готовьтесь, люди, я иду. Я – ваш новый бог! Я – Единственный!