Глава 14. Ферзевый гамбит

(из тетради Августа II)

Х:2
      Я шёл только вперёд. Знал, что будет нелегко. Знал, что чем ближе к вершине, тем круче будет подъём впереди и глубже пропасть за спиной. Шёл, не останавливаясь. Поднимался по склону без привалов, костров и палаточных лагерей. Поднимался не оглядываясь, стараясь опередить тех, кто стартовал вместе со мной. Отрывался от погони, азартно и уверенно. Отбивался от удерживающих рук менее удачливых и слабых. Не слышал сказанных вдогонку слов. Пока склон был пологим – шёл прямо и гордо. Когда подъем стал выше и круче, карабкался по-обезьяньи, на четырех костях, жалея об отсутствии гибкого и сильного хвоста; крался кошкой, полз змеёй. Вырвался на полкорпуса, удерживал темп подъёма, не экономя ни сил, ни дыхания. После пары предательств тех, кто начинал штурм вершины вместе со мной, избавился от остаточных филантропских установок о любви к ближнему, зарёкся заключать долгосрочные союзнические договоры, вытряхнул, как камушек из ботинка, слабаков и нытиков из команды. Выбрал торжество сил разума над силами добра. Научился воспринимать остальных как соперников. Привык не питать иллюзий по поводу доброты и благих намерений окружающих. Кто-то оступался и падал, кого-то опрокидывали и сталкивали вниз идущие рядом и также алчущие вершины. Поставил на кон всё, что было, с каждым шагом поднимая ставки, не боясь проигрыша.
       Победил. Стою на вершине. Рядом – никого. Немного устал. А что дальше? Тишина. Свист такого же, как и я неупокоимого и одинокого ветра. Оказалось, на соседних вершинах тоже кто-то есть. Такие же победители игры в "Царя горы". Но до них не докричаться. Да и на вершине бизнес-класса, сверкающей безупречно накрахмаленным и выглаженным белым льдом, принято молчать, чтоб не вызвать лавину.
       Холод. Международная степень по цинизму. Обветренная и огрубевшая кожа; содранные об острые камни ладони не боятся ни жара огня, ни шипа розы, не чувствуют и нежного прикосновения. Передозировка адреналина. Всё кажется пресным и серым. Что ж, за всё приходится платить.




       – Собирайся, вечером вылетаешь! Срочное совещание. Тема – бизнес-план. Проводит сам Борис Германович, – генеральный в свойственной ему манере, сутулясь, посмотрел из-под сурово сдвинутых бровей. – Наши десять заповедей (а наш бизнес-план действительно содержит десять разделов), видимо, нуждаются в корректировке. Им там видней. Так что бери скрижаль – и к медведям. Одевайся тепло: на месте минус пятнадцать; билеты Оленька заказала. Не зарывайся и не бери на себя лишнего, если что – звони мне напрямую в любое время, с бухгалтерией не связывайся. И не теряйся. Вопросы? – из-под его злости на меня смотрел его страх. День начинался интригующе.
       Вопросы были, но очевидно, что ответов ни у кого всё равно нет. Генерал был обескуражен не меньше меня. Он нервно покашливал, ссутулился больше обычного и улыбался одной половиной лица – знакомый всему офису тик кривил его тонкие губы в трагической ухмылке. Нервы ни к чёрту.
       – Вопросов нет. Еду! – я изобразил бодрость и решительность.
       Странным было всё: и предмет совещания (всё давным-давно согласовано, новая читка, секвестр этого не в первый раз добротно оформленного документа можно сделать за пару дней, не выходя из офиса); и то, что организует сбор зампред совета директоров, сам великий и ужасный БГ; и эта странная забота шефа: пробил погоду, с билетами напряг свою неприкосновенную и бесценную Оленьку, притом что наши с ним отношения в последнее время далеки от идеала. Странно и то, что в нарушение субординации вызвали меня. На совещание к БГ должен ехать сам генерал, а не полевой командир. И шабаш по бизнес-плану – масштаб не Борис Германыча. БГ решает стратегические вопросы: проекты, инвестиции, корпоративное строительство; а то, сколько баблосов отвалить бухгалтерам на бумагу и тонер, сколько – менеджерам на интернет и мобилы и сколько уйдёт на четыре обязательных корпоратива, – думаю, вопрос мелковат даже для его замов.
       Борис Германович крут, велик, тщеславен, злопамятен. Стратег и интриган. Иметь с ним дело лишний раз не хочется никому. Подписываясь, он ставит свои инициалы с претензией: сначала "Б", затем большую круглую точку, скорее похожую на маленькую "о", и "Г". Получается "БоГ." Он в нашей фирме действительно почти Бог.
       Что-то произошло? Да, безусловно. В верхах? Или здесь, на месте? Нет, не здесь, этажом (а то и двумя) выше. У генерала проблемы? Возможно. А кому сейчас легко? Хотя у генерального наверху кто-то есть. К тому же он старой гвардии солдат, его ценят. Он знаком или был знаком с некоторыми из тех, кто стоял у истоков нашего бизнеса, был невольным свидетелем стадии первоначального накопления капитала, ставшего впоследствии легальным и нашим уставным. И структуру отдельных наших активов он может описать в терминах и определениях их прежних владельцев. "Чиста без базара". Кроме того, наш "топ" на хорошем счету, эффективный менеджер, заработавший себе репутацию исполнительного, грамотного и жёсткого руководителя. Всё это ценой нашего пота и крови, нервов, бухгалтерских слёз, корвалола и валерианы, заявлений по собственному, без даты, в верхнем ящике стола, интриг, подстав и прочих, присущих практически любой общности людей мерзостей, а как без этого? Обычный офис. Гадюшник, конечно, но не уникальный.
       У нас нормальная работа, хороший коллектив и замечательный генеральный директор. У нас нет недовольных: с ними, а равно и с имеющими собственное мнение, простились. У нас уже нет сотрудников, страдающих нездоровым энтузиазмом. Нет слишком грамотных: единственного доктора наук отправили на пенсию день в день, одного из двух кандидатов вынудили написать по собственному, второй – жив курилка только потому, что у него есть родственник в городской администрации; я со своими двумя высшими – следующий на очереди. У нас нет ярких личностей (они отвлекают), нет неконструктивных крикунов-анархистов (от них болит голова), нет высоколобых интеллектуалов-либералов (раздражают тем, что всегда правы). Нет у нас и отъявленных трудоголиков (мешают трудиться другим), и удачливых абсолютных бездельников (отравлены ядом зависти остальных сотрудников) – короче, всех тех, кто мешает безмятежно предаваться трудовому процессу, который, как известно, важнее результата. Коллектив у нас сплочённый: кого-то примяли, кого-то раздавили. Всё – заслуга генерала. Всё просто прекрасно. И в головном офисе это ценят. В чём же подвох? Не иначе как придворные конъюнктуры и расклады пришли в движение. У нас с этим просто и быстро. Незаменимых нет. Оттого босс и бесится.
       Впрочем, что-то можно объяснить, не прибегая к конспирологии, например, наш сбор в Сибири. Проведение совещания такого уровня в недавно открытом офисе здорово промотивирует местных ребят: типа мы с вами, для бизнеса нет разницы между центром и регионами, и это направление для нас приоритетно. Бла-бла-бла. Проходили. Или чем не причина: большое начальство должно лично оценить наши старания по возведению ещё одной сторожевой башни корпоративной крепости. Короче, с местом понятно: и аборигенов взбодрит, и начальство развеется. Наверняка уже рыбалка-охота заказана, банька-девки и всё такое.
       Моё участие тоже представлялось логичным: я немало усилий посвятил этой земле и этим людям. Что твой Ермак Тимофеевич (мне нравится эта историческая и географическая параллель, и только немного смущает зловещая тень Ермаковой эпохи – слишком впечатлительный Иван Грозный). Я участвовал в проекте с самого начала: и первый камень при мне закладывали, то есть помещение выбирали, и кадровые вопросы не без моей помощи решались (лично половину стаффа интервьюировал), и что случись – звонят мне, а не в головной офис. Мой скромный вклад, надеюсь, дает мне право считаться если не отцом родным, то, как минимум, крёстным этому растущему и мужающему в борьбе с компетиторами организму. Кроме того, Кто Надо обещал оценить мои усилия по заслугам. Так что в отличие от шефа моя ближайшая перспектива выглядела несколько более… я бы сказал, заманчиво.
       Оленька была сама любезность: билеты заботливо сложила в конверт, в бухгалтерию позвонила, такси заказала на пять-тридцать, в аэропорту меня встретят, номер люкс, завтра начало в десять. Северяне вообще любят начинать пораньше. Столь позднее начало – знак уважения к нам, приезжим, поскольку доберемся до места мы ранним утром по местному времени.
       Оленька превзошла саму себя. Она на инстинктивном уровне чувствовала напряжение шефа, понимала, что что-то происходит, что у шефа, похоже, неприятности и это всё как-то связанно с моей командировкой и моей скромной персоной.
       Я сидел в приемной нога на ногу и ждал тяжеловесную и скучную, как годовой отчёт, миссис грандбух. Которая в настоящий момент, как подобает потомственной ведьме бухучёта (бух у чёрта), помыкая ведьмами рангом ниже, варит колдовское зелье добру молодцу в дорогу. Как когда-то в котле смешивались лягушачьи лапки, кровь змеи, сушёные коренья и трын-трава, так в увесистый биндер дамы вкладывали справки, вшивали отчеты, клеили липучки-закладки на баланс, факт прошлого и план следующего года. Оленька тем временем без права на ошибку пыталась решить две сложные задачи: а) понять, что происходит и к чему это может привести, и б) на всякий случай понравиться мне. Моя роль во всей этой суете ей была непонятна, но хлопоты шефа и то, что он сам проводил меня, вышел со мной из кабинета, пожал руку и, процедив: "Удачи", не прощаясь ни с кем, куда-то уехал, не пообещав сегодня вернуться, что-то значило. Кроме того, почему бы на всякий случай не навести мосты. Может пригодиться. При случае сжечь их недолго.
       Оленька украдкой бросила на меня взгляд, полный напряжённого любопытства. Я перехватил это взгляд (смутив  Оленьку) и пожал плечами: сам не понимаю, что происходит. Озабоченно и немного рассеянно, как человек, занятый Очень Важными Мыслями, кивнул: "Да, пожалуйста" в ответ на её "Не желаете ли кофе?". "Нет, чёрный", – отказался от предложенных сливок, и, подняв два пальца в победном салюте, обозначил желаемое количество сахара. Она белозубо улыбнулась: "Один момент". Да, Оленька, момент, но не один, и не простой. Пока за дверью жужжала кофейная машина, я проверил баланс на телефоне и обвёл сегодняшнее число в ежедневнике, снабдив получившееся облачко вопросительным и восклицательным знаком.
       – Печенье будете? – она накрыла меня только что освежённым ароматом хороших духов, поставила на стол передо мной чашечку, попутно виртуозно продемонстрировав в глубоком вырезе блузки своё безупречное "резюме". Так, на всякий случай.
       – Нет, спасибо, – я не стал покушаться на представительские запасы выпечки. – Если не трудно, распорядитесь баланс мне на телефоне пополнить, мало ли что, роуминг… – я подумал, что это последнее поручение, надо прекращать глумиться над человеком, это мелко и некрасиво (хотя и ново, и приятно), с телефоном сам мог бы решить. Она и так из-за меня пропустила второй перекур с Сережей Маленьким из логистики, до сих пор почту не разгребла, не позвонила маме, не проверила комментарии к выложенным вчера в сети отпускным фотографиям из Монтенегро.
       – Сделаю, – она вернулась за свой стол и подняла трубку загнусившего телефона. – Да, несите, Александр Евгеньевич ждёт.
       Я поставил чашечку на блюдце и мысленно переиначил: "Александр Евгеньевич ждут-с". На деле удовлетворённо кивнул: "Премного благодарен". Она глупо улыбнулась. Главбух принесла туго набитую папку и принялась объяснять, в каком порядке уложены испещрённые цифрами и графиками листы и что записано на флэшку. Прощаясь, я сказал: "Всем спасибо. До встречи". Бухша проскрипела: "Делать им нечего, всё согласовано давно, дёргают людей, ещё и под конец недели", а Оленька пропела медовым голосом, негромко: "Доброго пути, Александр Евгеньевич". Я бросил прощальный взгляд, поддельно строгий и внимательный, подумал, что мой рейтинг вот-вот достигнет "трипл Эй ", и поспешил выйти из приемной, чтобы не рассмеяться в присутствии двух взволнованных женщин.
       Татьяна помогла мне уложить вещи, до заказанного такси было ещё больше часа, и мы посвятили это время друг другу, нашей нежности и страсти. Мы растворялись друг в друге, чтобы и несколько дней предстоящей разлуки, и всю оставшуюся жизнь каждый хранил в себе частицу другого.
       Я вернусь, и мы начнем новую жизнь. Я приглашён в дом Шустовых для церемониального и официального знакомства с папой и мамой. Иван Петрович, со слов Татьяны, не объявлял домашним о нашей встрече. Татьяна делала вид, что не догадывается о нашем с папой знакомстве. Ольга Николаевна также не распространялась о совместной прогулке и моём интервью. При этом я не исключал, что Шустовы-старшие поделились друг с другом знанием об увлечении дочери. Таким образом, все меня видели и все были со мной в разной степени знакомы, но в отсутствие совместного признания семьей Шустовых факта моего появления в жизни и сердце Татьяны меня как бы не существовало. В нашем закрытом клубе хранителей фальшивых тайн и вымышленных секретов единственной подлинной реликвией была тайна нелепой расписки.
       Чтобы сделать первый шаг к моей материализации, Иван Петрович, как глава семьи, должен был услышать восторженное признание дочери. Татьяна ждала разрешения мамы. Ольга Николаевна тянула время и лелеяла не по дням, а по часам тающую надежду на моё исчезновение из жизни её дочери. Поскольку все остальные возможности были обдуманы, опробованы и исчерпаны, единственным реальным шансом моего исчезновения оставалось похищение меня инопланетянами, безболезненная и безвредная телепортация на другую обитаемую и пригодную для жизни планету.
       Наконец мама сдалась. Мы выстояли и победили. Теперь всё будет обставлено соответствующим образом. Мы сможем прекратить нашу общую затянувшуюся игру в жмурки. С Татьяной мы уже всё решили: какие я куплю цветы маме, что надену, как кого буду называть. Она сама приготовила подарок папе от меня, какой-то справочник по парусному спорту, это теперь новое и, слава Богу, полностью виртуальное увлечение Ивана Петровича. Приобретать яхту и пересекать на ней океан он не собирается.
       Я ехал в такси и, блаженно улыбаясь, смотрел за окно. Мысленно похвалил таксиста, который уверенно и спокойно объезжал начинающиеся заторы на вечереющих улицах. Я думал о Татьяне, всё ещё ощущая сладостный вкус её губ, запах её волос, шёлк нежных прикосновений, думал о том, как нам хорошо вдвоём, о том, что впереди вся жизнь, и как мне с ней повезло, и что следующим летом куда-нибудь поедем, туда, где солнце и вода, и что надо что-нибудь всем привезти, какие-нибудь сибирские сувениры или хотя бы шишек кедровых и деликатесного муксуна.
       Я успел сделать несколько звонков в попытке выяснить, кто ещё едет, в чем истинная цель экспедиции. Разузнать удалось немного, на уровне сплетен и догадок вырисовывалось нечто вроде нового курса и новых рулевых. Бизнес-план я с собой, разумеется, взял, но этот фолиант так и пролежал в моем скудном багаже.
       Погода хмурилась, заморосил мелкий холодный дождь, но настроение оставалось приподнятым, блаженным, радужным. Я думал, что происходящее – это новый этап моей жизни, что череда перемен, событий, случившихся и происходящих прямо сейчас, являют на этот раз светлую полосу в их бесконечном чередовании. И даже если я ошибаюсь или обманываюсь, я поддерживал в себе, длил это сладкое ощущение, лёгкий хмель надежды. Завтра всё может оказаться химерой, миражом, который растает в воздухе и обнажит бесплодный песок пустыни. Но сегодня зажжены все факелы и подняты все флаги.
       В приподнятом настроении "жизнь удалась" я прибыл на место. Из-за четырёх часов разницы во времени в начинающихся сутках для меня оказалось всего двадцать часов. Пусть, зато день возвращения вернёт мне этот должок. Четыре часа перелёта сжали ночь вдвое, и, прибыв в сибирское "сегодня", я всё ещё находился в своём "вчера".
       Наши коллеги расстарались и организовали всё на высшем уровне. Меня встретили как настоящего босса: помимо расторопного молодого водителя, в аэропорт прибыл какой-то местный менеджер Дима, холеный, в розовой рубашке, при фиолетовом галстуке (эта гейская мода просочилась и сюда) и в отороченной мехом аляске, надетой прямо на рубашку. Я его не знаю, не из "моего" набора, новенький, наверное. Он даже попытался что-то присовокупить к своему "здравствуйте", какие-то слова, для создания подобия приветственной речи.
       Такой приём заставил вновь зазвучать во мне мажорный мотив вчерашнего утра, взывающий к чутко дремлющему дракону тщеславия. Черный джип катил мягко и бесшумно, кожаный салон, обволакивающее тепло, приятный запах (автомобильный ароматизатор или Димин парфюм?). Новая жизнь начиналась уютно и комфортно. Даже усталость после бессонной ночи была приятной. Неожиданно возникшая вчера, на изгибе судьбы и времени, новая точка отсчета положила начало обозначенной и ощущаемой мною "новой жизни". Неизвестность предстоящей встречи с небожителем не тревожила, а манила. Я прекратил строить предположения, осознавая их  бесплодность и скудность исходных данных. Будет день – будет солнце.
       В гостиничном номере запах ванильного освежителя отважно боролся со следами недавнего присутствия предыдущего постояльца, курившего чудовищный ароматизированный табак (если вовсе не что-нибудь не вполне легальное), и с характерным амбре, выдающим факт наспех сделанной уборки. Я очень чувствителен к запахам. Бросил, не распаковывая, сумку, отправился привести себя в порядок.
       Контрастный душ. Морозный воздух из распахнутого окна, банка энергетика из мини-бара, вовремя подоспевшая горничная с дабл эспрессо, две сигареты и мятная жевательная резинка – завтрак менеджера. До совещания меньше двух часов, спать бессмысленно – терплю до вечера, не в первый раз.
       – Коллеги! – Борис Германович, как полководец перед боем (основная позиция: ноги на ширине плеч, руки сложены на груди), оглядел нашу немногочисленную компанию: кроме меня, было ещё четверо, двоих я видел в первый раз. – Сразу внесу ясность по повестке дня. Наступил момент, когда нам, чтобы дальше динамично развиваться, успешно конкурировать, улучшать экономику наших проектов, необходимо измениться, следуя рынку, адекватно отвечая на возникающие вызовы и задачи, генерируемые бизнес-средой. Быстрая реакция на внешние и внутренние факторы, постоянное улучшение, актуализация и верификация – единственный способ не просто выжить, но и укрепить свои позиции, увеличить присутствие на рынке.
       В таком духе БГ "задвигал" минут десять, сыпал заученными и отполированными фразами, следя за нашей реакцией. Потом, закончив традиционную менеджерскую молитву, умолк, когда, по его мнению, мы были готовы внимать, глотнул воды и без пафоса донёс самую суть. Простыми словами, без околичностей, прямо и жестко называя всё своими именами. Не политкорректно, но предельно ясно и точно: в очередной раз изгоняли старичков, чтобы влить новую кровь, освежить состав "топов", и укрепить вертикаль. Изменения происходят на всех уровнях менеджмента и ему, Малюте (простите, оговорился), Борису Германовичу поручено создать новую команду. Всем нам выпала большая удача и честь принять участие в строительстве новой Компании, нового бизнеса.
       – Условия контракта, – БГ поднял и продемонстрировал три разноцветных пластиковых папки, – более чем достойные. Руководство готово поддержать молодых и амбициозных, одинаково хорошо работающих в команде и способных в то же время быть лидером, готовых принимать решения и нести за них ответственность. Вы, наверное, обратили внимание, что папок три, в то время как вас, претендентов, пятеро. Завтра, в это же время, здесь же я буду готов подписать со своей стороны три контракта. Контракты трёхлетние, суммы вознаграждения и неустойки, предоставляемые привилегии впечатляют. Это клетка, но золотая. У каждого на размышление три часа, после чего те, кто не откажется, приходят сюда для дополнительного собеседования. Окончательное решение руководство примет завтра. По состоянию на… – он посмотрел на массивные часы-компас, – без четверти одиннадцать сегодняшнего дня у меня всё. Вопросы? Встречаемся здесь же в четырнадцать.
       Иллюзий никто не строил. Это революция, в лучшем случае – кадровая, и тем, кто всё это затеял, нужны преданные солдаты, не идейная гвардия, а готовые на всё наёмники. Вопрос на самом деле может коснуться не только кресел и портфелей, бонусов и компенсаций, но и собственности. А это уже совсем другой расклад. Даже если это всё всего лишь (я усмехнулся – "всего лишь") избиение младенцев, то есть, наоборот, старцев, может срикошетить так, что весь бонус уйдёт на лекарства, психоаналитиков и адвокатов.
       Одним словом, момент истины. И игра ва-банк не то чтобы приветствуется, а становится отныне и во веки веков единственно возможным вариантом. Вся подлость ситуации ещё и в том, что решение принято за нас и обратного пути нет. Тот, кто откажется или не пройдёт собеседование, навсегда останется офисным планктоном, началом пищевой цепи, а в глубину уйдут избранные – хищники. Не знающие страха, сильные, хитрые, те, кто не оглядывается (я, чтобы не выдавать профессиональные тайны и не снижать самооценку, опустил определение "подлые", кроме того, надо будет придумать на свежую голову ему благозвучный синоним, годный для раздела "личные качества" в резюме топ-менеджера). Хищник должен быть готов вступить в схватку с другим хищником и если надо, убить врага. И начать мы должны прямо сейчас. Пять на три. Двое лишних. Минус сорок процентов. И это тоже часть замысла по выбору победителей и проигравших в этом неожиданном кадровом спринте.
       Не по мне такие игры, но отступать глупо. Да и не то ли это, ради чего потрачено столько сил, ради чего уехал, оставив столицу, потому что предложили должность начальника отдела? И здесь, в Сибири, без сна и отдыха, пахал один, как три с половиной китайских землекопа, и, вообще, три года без отпуска, – и всё это может быть конвертировано в топовый контракт. Сейчас или никогда. У меня нет влиятельных родственников или друзей, я не унаследовал состояния и не имею по рождению дворянского титула. Всем, что умею и знаю, чего добился, чем владею, обязан сам себе и золотому кредиту Леди Удачи. И вот ею снова для меня открыт овердрафт.
       Я вышел на улицу. Решил для начала перекусить и повторить утренний триметилксантиновый*  коктейль. Закурил на крыльце; холодный, порывистый ветер, задувал огонек зажигалки, сбивал дыхание и пробирал до костей. Отвык от холодов. Вдруг на улицу из-за спины выкатился запыхавшийся Дима, менеджер по встречам и проводам. Он судорожно хватанул воздуха, как пескарь на песке (наш офис на четвёртом этаже и он, похоже, бежал по лестнице, не дожидаясь лифта).
       – Ба… Эта… Борис Германович хочет с вами поговорить прямо сейчас, – он оттянул ворот рубашки, но расстегивать не стал, блюдя протокол. – Он в переговорной Дэ-четыре. Он ждёт. Он, это… Срочно. Просил. Вас одного.
       – Ну, если просит хороший человек, отказывать некрасиво. Так? – я посмотрел на Диму, он кивнул. – Показывай, где у вас Дэ-четыре.
       То, что моего генерального, как состарившегося и ставшего ненужным пса, решили вышвырнуть из будки, сиречь нашей конторы, я узнал первым от БГ. Мне предложена должность директора по развитию. Один из трёх контрактов, без конкурса (Кто Надо не обманул). Год – и в головной офис на ту же должность. Генеральным планируют взять "варяга" – вообще не из нашей "песочницы". Моя задача присмотреть за ним. Создать эффект дыханья в затылок. Но без фанатизма. Бодрит. И его, и меня. Моё назначение – через головной офис, и с этого дня в нашей конторе никто мне не указ. Топовый контракт! И всё остальное: оклад, бонус, финансовый лимит – соответственно тоже топовые. У меня две недели на формирование своей команды, после чего состарившегося генерала – в расход. "Трудовой договор прекращен в связи с истечением срока его действия" – пункт такой-то статьи такой-то.
       В расход. Понятно, что любого следующего, и даже, наверное, меня, ждёт такое же будущее, это – система. Когда-нибудь также обойдутся и с БГ, но это будет где-то там, впереди. Когда тебе чуть за тридцать (а расправляются с теми, кто шагнул за полста, хотя и очевидно, что и тебя эта чаша не минует), то двадцать лет – это целая жизнь.
       У меня с этой секунды прямое подчинение БГ. Я теперь его наместник на земле, то есть в нашем офисе. Новый генеральный будет по сути завхозом. По любым вопросам звонить в любое время лично Борис Германычу, все решения также через него. Если… Если, конечно, я подписываю контракт. БГ передал мне красную папку.
       – Пока курю – читай. Согласен – подписывай, – он закурил, хотя в офисе это запрещено, кроме специальных мест, но для БГ сделали исключение, поставив пепельницу.
       БГ нажал кнопку ресепшн на телефоне местной связи, и еще не смолк зуммер вызова, как Дима, уполномоченный по особым поручениям, бесшумно прикрыв за собой дверь переговорной, возник на пороге.
       – Сделай нам кофе и принеси чего-нибудь перекусить. И лимончик там, и всё такое, ну разберёшься.
       – Это всё? Больше ничего не надо? – Дима смотрел не мигая, боясь пропустить не то чтобы слово, а вздоха высокого гостя.
       – Нет, не всё. Сними этот дурацкий галстук, он не подходит к рубашке, тон холодный. Теперь – всё, давай иди, – выпроводил он нашего поверенного по продовольственной безопасности.
       Контракт был практически типовой, я пробежал его по диагонали и положил на стол. БГ затушил сигарету и посмотрел на меня поверх очков: "Ну? "
       – Я могу подумать?
       – Ты уже подумал и всё давно решил. Ты давно об этом мечтал. Справишься. Ты не можешь сказать "нет": второго шанса у тебя не будет. Это достойный старт. И если будешь вести себя правильно, хорошо, много и честно работать, то никогда не пожалеешь о сделанном сегодня выборе. Ты поможешь мне, а я тебя поддержу всемерно. Ты мне нравишься, в конце концов, я к тебе давно присматриваюсь.
       Роль провинциального серого кардинала. Я подписал контракт. Подоспел Дима с нашим заказом. Даже добыл коньяк. Мне знакома эта основательно початая бутылка из заначки здешнего генерального, который сейчас так же, как и мой шеф, в отъезде. Стало быть, Дима не струсил принять трудное решение. Взять его к себе? Без галстука он смотрится лучше.
       Я выпил только кофе. БГ мне рассказал о моих основных обязанностях и его ожиданиях по поводу нашей совместной работы, обо всём, что не прописано в контракте, но будет составлять обязанности директора по развитию бизнеса. Удостоверился, что я понимаю основные нюансы текущего момента, и что я более политик, чем хозяйственник, и что мне не нужно объяснять, что не все в нашей Компании будут меня любить и жаловать. Даже он сам вынужден действовать осмотрительно и осторожно.
       – У тебя часы за двести баксов? – спросил БГ, когда я уже собирался уходить со своим экземпляром контракта.
       – Четыреста ойро, – ответил я.
       – Купи другие. Не дешевле двух тысяч, – он подумал и добавил: – И не дороже пяти.
       Я закрыл дверь переговорной. Дэ-четыре. Ферзевый гамбит. Пешка может стать кем угодно. Кроме короля. Да и ферзевую пешку обычно разменивают для создания оперативного простора на поле.
       Снова вышел на улицу. Радужные ощущения вчерашнего дня рассеялись. Солнце скрылось в низких, снеговых тучах. Порывы ветра хлёстко бьют в лицо. Озноб. Серый тревожный день, полдень, а выглядит как сумерки. Нервы. Пустота. Столкнулся в дверях ещё с одним, незнакомым мне, претендентом. Посмотрел на него – нет, не пройдёт. Не тот тип. Не хищник.
       Что ж. Ставки сделаны. Правила жестоки. Мне вспомнился карандашный рисунок из тетради Августа II: с фотографической точностью был изображён револьвер с откинутым барабаном. Все патронные гнёзда, кроме одного, пустовали, и только в одном был нарисован патрон. Цифры 5 и 78 и две звезды на дне гильзы намекали на документальность рисунка. Один патрон. Русская рулетка.
       В руках папка с контрактом. Вместо радости – сомнения. Не продешевил? Да нет же! Это действительно начало новой жизни! БГ мне доверяет, а с его властью и могуществом я многого добьюсь. Я теперь всесилен. Условия контракта одновременно и впечатляли и угнетали. Но – дело сделано. Обратные билеты у меня на послезавтра. А вот пути назад нет. Теперь только вперёд, быстрее и решительнее с каждым шагом. И всё с этого момента зависит только от тебя. Ты теперь сам себе Сам. Главный. Всему хозяин и за всё в ответе. И ты теперь один. И твой поезд мчит всё быстрее, стоп-кран – бутафория, сколько осталось угля, как и того, куда ведут рельсы, ты не знаешь. Ты – теперь главный машинист. Того, который был здесь до тебя, ты высадил на ходу, сбросив его на насыпь; он не разбился, только оцарапался и вывихнул плечо, дальше ему – пешком. Не спеша, по-стариковски. А ты ускоряешь ход, и упоение недостижимой ранее скоростью приятно пьянит и возбуждает, и не хочется думать о том, кто, как и когда пустит и твой состав под откос. Жребий брошен. У тебя есть только один патрон.
Попробовать вылететь завтра утренним рейсом? А сейчас – спать. Устал. Разболелась голова. Включил телефон. Пришло шесть сообщений о пропущенных звонках – Татьяна отчаянно пыталась до меня дозвониться, никакого терпения, я же ей обещал, что, как всё прояснится, наберу сам. Я подумал о Татьяне: где она? дома? нет, скорее, уже на работе, по нашему времени почти девять; чем занята? Стал придумывать "инаугурационную" речь: что теперь у неё действительно солидная партия, теперь её мужчина крут непомерно. И мы заживём с этого дня, как настоящие богачи. Может быть, куда-нибудь сходить, отметить новый виток карьеры Александра Евгеньевича Тарасова? Попытался настроиться на позитив. Почти получилось. Набираю номер.
       – Папа умер. Приезжай немедленно. Я сейчас не могу говорить. Мне очень плохо... – Я сначала не узнал Татьянин голос, хриплый и тихий. Вызов завершён.
Пошёл снег. Заметая всё.



(из тетради Августа II)

Х:2
       В минуты душевного волнения, неуютности, когда давление извне медленно и скрипуче, подобно виноградному прессу, сжимает мой мозг, меня наполняют смутные и тревожные предчувствия. Мне кажется: я вот-вот стану свидетелем чего-то фатального, непоправимого. Какой-то катастрофы, разрушения мира. Нужно пить таблетки, но от них гнетёт жажда и хочется спать. Я начинаю тихонько петь детские песни. И хотя они написаны взрослыми, их гармония проста. Простые вещи и простые песни позволяют отвлечься, закрыть глаза, продолжая смотреть вокруг. Я раньше любил тяжёлую, загромождённую смыслом и нотами музыку, потому что сам был лёгким, а теперь у меня от такой музыки болит голова.
       Я хочу закрыть глаза и не видеть разбегающихся трещин разломов, воды, которая поднимается и уже доходит до подбородка (я не умею плавать – мне не спастись); не чувствовать жара огня, опаляющего лицо и волосы, огня, который меняет назначение предметов, оставляя лишь одно их свойство – быть топливом; не ощущать жара тела, в котором уже поселился неизлечимый и целеустремлённый вирус; не задыхаться, глотая наполненный дымом и смертью воздух.
       Я пою. Я успокаиваю себя тем, что все древние пророчества о всеобщем и бесславном конце нашей цивилизации уже сбылись. Мир разрушен. И не будет восстановлен. Всё, что древним провидцам представлялось катастрофой, трагедией, апокалипсисом, концом концов, – для нас обычное дело. Пустяки.
       Наше время стремительно и коротко. Древние предсказатели не владели терминологией, не знали о расщеплении атома, глобальном потеплении, о сверкающих и безграничных возможностях химии, преимуществах нарезного оружия, достижениях генетики и описывали процесс цветасто и крупными мазками от бессилия точно передать являющуюся в бреду прозрения картинку в примитивных, добротных, но неуклюжих словах пыльных и наивных веков.
       Мы бездумные, опьянённые сытной едой садисты. Нам легче причинить кому-то боль, чем её облегчить; единственное, что нам успешно удается создавать и в чём мы весьма преуспели, – это средства разрушения и смерти. Эффективные и изощрённые, дающие огромный выбор, как это сделать: быстро или медленно, явно или скрытно, эхом взрыва или бесшумным ядом, своими руками или по найму, бизнесс-классом или экономическим; романтическая цель мирового прогресса выродилась в умножение вариантов для удовлетворения возрастающего спроса, на любой вкус и кошелёк. Нам пока ещё стыдно делать это слишком явно, мы прикрываемся словами, придумываем причины и мотивы. Но это проходит, и этот процесс стремительней прогресса, это ускорение свободного падения в бездну.  Каждая секунда короче предыдущей. Мы ещё можем наполнять нашу ложь высокими смыслами и мотивами: мы высококлассные пропагандисты и манипуляторы.
       Разрушая всё вокруг, мы разрушаем себя; убивая подобных и неподобных себе, неугодных и случайно оказавшихся на пути, мы убиваем в себе крохи атавистического сострадания. Отравляя пространство вокруг себя, мы сами получаем смертельную дозу. Мы воплощаем чужой, недобрый замысел. Уничтожить нас извне – хлопотно и затратно, проще опьянить и направить, доверить нам самим закончить начатое. Энтропия возрастает. Процесс необратим, и шансов у нас нет. Пока ещё есть время, и это определяющий фактор. Успеть бы напоследок…


_________________________
*Триметилксантин – кофеин, содержится в кофе, чае и энергетических напитках.




Предыдущая глава: http://www.proza.ru/2018/02/25/1113
Следующая глава: http://www.proza.ru/2018/03/14/1215