Глава XVII

 Не обращая внимания на оцепенелый взгляд Жюлиана и злорадство Жана, девушка продолжила:
 - Теперь, если позволите, я все расскажу сама. Уверяю, в истории, которую узнал мсье Тирье не будет того, о чем я умолчу. Итак, я приступаю. В свете всегда было принято это скрывать, но я происхожу из рода сумасшедших в пятом поколении. По женской линии такими были моя бабушка и прабабушка, и более ранние родственники, разве что у отдельных это безумие проявлялось не так ярко. К ним относилась и моя мать, также закончившая свои дни в лечебнице, а точнее - в пыточной камере. От меня в детстве ее болезнь скрывали, сперва просто говорили, что мамочке нехорошо, потом - что ей придется пожить отдельно, и лишь когда мне исполнилось четырнадцать лет, я узнала всю правду. Для меня это стало потрясением. Опасаясь, что душевная болезнь перейдет и ко мне, отец отдал меня в монастырь, предупредив настоятельниц обращаться со мной повнимательнее, что они восприняли по-своему. Эти религиозные ханжи решили, что необходимо как можно чаще наказывать плоть, чтобы спасти душу, и делали это со мной чуть ли не ежедневно, розгами и даже иголками, которые загоняли мне под ногти. А когда я визжала от боли, они говорили, что это вопли Дьявола, который изгоняется. Другие девочки-послушницы также сторонились меня, да им и запрещалось со мной общаться, дабы демоны не захватили и их души тоже. Я была совершенным изгоем, одиночкой, бедной и несчастной, над которой все лишь издевались. Даже подаренная Библия не давала мне утешения, я писала прямо на ее страницах, что Бог несправедлив, раз допускает со мной такое обращение. И наконец я решила бросить Ему вызов и лишить себя жизни. Я выпила целый флакон лаунданума, смешанного с шампанским, однако не умерла. Я долго мучилась, меня беспрестанно рвало, и в конечном счете я получила непереносимость спиртного как такового вообще, однако осталась жива. Но после такого вопиющего случая мое дальнейшее пребывание в монастыре стало невозможным, и было решено отправить меня туда же, где не так давно находилась моя мать до самой смерти. Так я и оказалась в сумасшедшем доме. И это уже был настоящий Ад. Как надо мной только не издевались: раздевали догола и обливали на морозе ледяной водой, били палками, вырывали клочьями волосы. Но чаще всего просто держали в оковах, поскольку я всегда пыталась выбраться. Они и оставили у меня шрамы на запястьях, щиколотках и шее. У меня болело все тело: ноги, спина, руки, голова, к семнадцати годам я уже забыла что такое жить без боли, каждый день мои ногти истекали кровью, когда я трясущимися руками открывала ту самую Библию в редкие минуты свободы перед очередной пыткой, чтобы сделать там новую запись своих мук. В каком-то роде это стало моим смыслом продолжать жить и бороться, я поклялась, что всего равно сбегу еще до того, как заполню половину книги. Так и случилось: два года назад я смогла сбежать, улучив момент, когда меня готовили для очередного "лечения" и не связывали руки. Я смогла выбраться из заточения, забрав с собой самые дорогие вещи: книгу и мамин браслет, он до сих пор хранится в платяном шкафу в комнате наверху. Несколько месяцев я скрывалась у знакомых моей семье угольщиков: поправляла здоровье и помогала им по хозяйству, а потом решила взять новое имя и биографию и начать все с чистого листа. Фамилию де Клерваль я прочла на старом надгробии церковного дворика, а имя Жюстина просто было мне близким. И да, мой настоящий цвет волос светлый, сейчас вы все увидите.
 С этими словами девушка медленно сняла с себя все шелковые ленты, дав возможность Жюлиану наконец увидеть то, что она так скрывала от него со дня свадьбы. Затем Луиза попросила принести ей пузырек с бесцветной жидкостью, стоящий там же, где и краски для рисования и просто вылила его содержимое себе на голову. Прямо на глазах ее черные волосы стали превращаться в золотистые, почти как были и у Амадины, и вскоре ее уже нельзя было отличить от той, что была изображена на объявлении.
 Сомнений больше не осталось: это действительно была мадемуазель дю Сюлаж.