Две берёзы в озере

Вероятно, когда-то здесь была яма, и в яме росли две берёзы. Потом откуда-то, со дна или сбоку, забил родник и яма превратилась в озеро.  Сейчас была зима, и озеро замёрзло.
   Озеро находилось на краю города, и за свою сорокапятилетнюю жизнь Нина Егоровна была здесь считанные разы.
   Сейчас ей вспомнился первый. Тогда ей исполнилось двадцать два, и она искала работу. Здесь находились две точки  - интернат для глубоко отсталых детей и подростков  и садик для слабослышащей малышни.  В интернате директор смогла предложить Нине только группу подростков-мальчиков, и то с сомнением покачала головой - подумайте, девушка, нужно ли вам это... Нина полностью разделяла мнение директорши, и, когда та не позвонила, только обрадовалась.
    Садик, разумеется, интересовал Нину гораздо больше. Но и тут подстерегали сомнения. Во-первых, сама Нина в детстве садик не посещала. А во-вторых - слабослышащие... Когда ей предложили приехать на беседу с заведующей, Нина приехала раньше и минут двадцать бродила  вокруг кирпичного замка, собирала полевые цветы - прощалась с детством.  Только лет через двадцать Нина поняла, что многие люди, избравшие профессию педагога, остаются детьми до глубокой старости...
     В кабинете её встретила женщина лет тридцати пяти-сорока, ласково стала расспрашивать. Однако за лаской проглядывала твёрдость.
    - Какие отметки были у вас за практику?
    - Разные, - замялась Нина и вдруг жёстко закончила:
    - За этот год - все пятёрки.
    - Но коллективом владеете?!..
    - Владею! - рявкнула Нина так, как сама от себя не ожидала. Как ни странно, заведующей  это понравилось...
     Однако работу Нина всё же нашла другую - в школе, во втором классе, километров за пять отсюда...
     Нина шла дальше между заснеженными деревьями и вспоминала... Как-то она лежала неподалёку в больнице с пневмонией. Мать, не доверявшая молодым врачам, кричала по телефону:
   - Не позволяй ставить себе капельницы!
   - Ты меня до психушки доведёшь! - отвечала Нина.
   - Кричи  громче про психушку! - надрывалась мать, - пусть все знают, что ты сумасшедшая!...
     С горя Нина кинулась к первой подходящей утешительнице. Звали её Тамара Ивановна. Сейчас она работала в  том самом садике для слабослышащих ночным воспитателем, но когда-то была дневным, и даже заведующей.
     К сорока трём годам Нина уже переквалифицировалась из учителей в логопеды, но родную школу (уже не ту, где начинала, а вторую, на другом конце города), покидать не желала.
     - И то правда, - кивнула Тамара Ивановна. - Приходят к нам люди работать логопедами, а потом говорят - нет, мы лучше воспитателями будем. Трудно слабослышащим звуки ставить.
     Тамара Ивановна рассказала Нине удивительную историю.  В двадцать четыре года Тамара Ивановна рожала. Ребёнка она тогда потеряла, да и сама чуть не отправилась вслед за ним - лежала на столе,  истекая кровью, и смотрела удивительный сон. Врачи, похоже, никак не могли остановить кровотечение.
      А Тамара Ивановна - тогда ещё просто Тома - ходила по огромному стеклянному залу. В зале росли большие стеклянные цветы - красные, синие, фиолетовые. Стебли у всех были зелёные и тоже стеклянные. Возле каждого цветка стояло по шахматному столику. За столиками сидели люди, на вид совершенно нормальные. Но стоило Томе подойти к одной или другой компании, как её вежливо просили удалиться, совсем как в детстве на физкультуре - Тома не очень хорошо играла...
    Очнулась Тома уже в родзале, на столе... И что это было? Рай?
    Был ещё один забавный эпизод, связанный с этим краем города. Во дворе, где жили Нина с матерью, обитала молодая семья - русский папа, бурятская мама и пятилетний сын.  То ли родители придерживались разных взглядов на воспитание, то ли кризис трёх лет затянулся до пяти, однако Коленька получился оторви да брось, а уж звуками и вовсе заниматься не желал. Когда супруги переехали, занятия продолжились, однако мамаша оказалась особой прижимистой, и не подумала оплачивать дорогу. Говорить же на эти темы Нина стеснялась.  К тому же мать Нины ворчала, что дочь таскает через полгорода мешок, набитый не очень-то лёгкой наглядностью.
     Впрочем, матери Нины вообще мало что нравилось в этой жизни. Стоило дочери зазывно улыбнуться чужому мужу (иначе улыбаться Нина просто не умела), как мать начинала вопить: "Тебя погонят из приличного дома, как паршивую кошку!".
     Однако дважды за сорок пять лет легкомыслие Нины пришлось очень кстати.  Первый раз Нина разговорилась с Колиным папашей о Гумилёве, эмпатически почувствовала мужской интерес Алексея, увидела, как напряглась Инга... Прижимистая мамаша оказалась, в придачу, ревнивой, поездки через весь город с тяжёлым пакетом прекратились, а пуритански настроенная мать Нины неожиданно обрадовалась.
     Второй раз был ещё того анекдотичнее. Некий симпатичный женатый молодой человек связался с наркоманами. Ему грозила тюрьма,  но родители титаническими усилиями впихнули его в закрытую психушку соседнего  города. Нина хотела ему написать, поддержать, но не знала адреса. Ей посоветовали спросить адрес у жены, но Нина сказала, что охотнее повесится. Мать Нины почему-то опять была в диком восторге.
     Когда мать Нины ушла на пенсию, она начала рисовать - делать копии современных фотографий и старых картин маслом на ДВП. Кое-что Нине даже удавалось продать на ярмарках народного творчества.
    Мать всегда хотела стать художницей, но дед с бабкой считали, что нужна настоящая профессия, и мать пошла на биофак. Оно конечно, оно понятно, пожимала плечами Нина, но почему ты не ходила в дом художника?.. Потому что, отвечала мать, я считала - если имеешь ребёнка, надо посвятить себя только ему!.. А в итоге - ни себе, ни людям, вздохнула Нина.
        А потом мать заболела и разучилась рисовать людей. Горы и деревья получались, в люди нет.  Нина отчасти понимала мать - полжизни Нина Егоровна Шиловская писала о поляках, но когда те стали сносить советские памятники, желание воспевать соседей ушло. Иногда Нина думала, что увлечение поляками - всего лишь реакция на установку её детства "ты никто", но веселее от этого не становилось.
       А ведь матери будет интересно нарисовать две берёзы в замёрзшем озере, подумала Нина. Она достала телефончик и сфотографировала замёрзшее озеро, а затем пошла по тропе к больнице, где лежала мать.
      Пятый эпизод моей жизни, связанный с этой глушью, улыбнулась Нина Егоровна. Интересно, будет ли шестой и седьмой?..