Пастушья медаль

          Царствует жаркое лето. Блестит на солнце высокая трава. Рисуют облака в небе замысловатые узоры. Коровы вольно разбрелись по лугу. Старый пастух расстегнул поддёвку и прилёг отдохнуть под тенистую берёзу. Сняв засаленную кепку, положил на траву. Мальчонка-подпасок, похожий на старика небесно-голубыми, живыми глазами, стал раскладывать на холстинке нехитрый скарб: заткнутую пробкой-самокруткой бутыль с молоком, хлеб, сало, огурцы, лук.
– Да… Намарило солнышко в это лето! Листья на деревьях уже тускнеют, и паук вертит сетки, – замечает дед, беря огурец и хрустя им.
Малец ищет глазами и находит на дереве блестящую паутинку, на которую упал первый жёлтый берёзовый листок: лето перешагнуло знойный возраст. Скоро птицы задумаются-замолчат, а многие улетят прежде осени, но пока крылатое племя весело носится над головой, как будто ни о чём не заботясь.
– А ты чего не ешь? – спрашивает дедуля внука, заглядевшегося на небо, и тоже поднимает глаза.
Вверху разлилась синева, и в глубине её кувыркаются белогрудые пташки, подсказывая погоду приметливому деревенскому люду.
– Опять ластушка-касатка взвилась высоко – будет вёдро. Эх, посохнут травы, если не поможет небо водой, – следя за летуньями, озабоченно вздыхает старик и спускается с небес на землю:
– Ты, Тимоша, давай, ешь, а то какой с тебя работник будет.
Мальчуган молча принимается за еду. Он уже большой, во второй класс пойдёт. Но это что… Дед Стефан уже не впервой его с собой на пастбище берёт и даже доверяет ему коров сдерживать, потому как он научился с животиной управляться, знает, какая она хитрющая: увидит, где бурое клеверище раскинулось – и туда. Тянешь её в сторону, подальше от клевера, а она не слушается: срывает и, не жуя, проглатывает. Не знает, что ей нельзя, станет дуть её, особенно если роса на клевере не высохла или он влажный после дождя. Насилу уговоришь рогатую лакомку, оттащишь её подальше от беды.
А деда Тимофей любит. И вся деревня любит его. Говорят о нём: «Душа его богата Богом». И коровы его слушаются, он им как мать и отец: всех в «лицо» знает и про характер каждой рассказать может.
– Ты и лучок тоже бери, кто ест лук, того Бог избавит вечных мук, – строго подсказывает дед.
 И внук степенно, по-мужски, берёт ломоть хлеба, дудчатый зелёный стебель и сало: вку-усно...
Коровы неподалёку: одни сыто улеглись на землю, дремлют на припёке; другие стоят, стригут ушами, томно пережёвывая жвачку.
– Внучок, плесни-ка молочка, – просит Стефан, протягивая кружку, и Тимофей, откупорив бутыль, с осторожностью наливает до краёв.
Большими неспешными глотками старик выпил молоко, облизнул губы:
– Не молоко, а масло, хоть на хлеб мажь!
Поставив кружку, прилёг на бок, подперев щеку рукой. Другой рукой медаль слева на груди поправил.
– Дедушка, а за что ты свою медаль получил? – интересуется Тимошка.
– За пастушью работу, за то, что от немцев большое стадо увёл.
– Куда увёл? Расскажи, дедушка, люблю слушать, – просит мальчуган, придвигаясь к берёзе и усаживаясь поудобней.
– Ну ладно, – легко соглашается Стефан, – слушай, раз так.
Когда немец внезапно налетел, я только переходил из детства в самое первое возмужание, но всё же ещё не был мужчиной. Всех, кто был меня постарше, на фронт забрали сразу, а я остался. И вот рано утром председатель вызвал меня к себе и говорит: «Вот тебе, Стефан, паспорта на сто голов, возьми с собой пять лучших доярок и гони стадо к Москве. Нельзя, чтобы племенные коровы врагу достались».
Выбрал я крепких работящих девчат, запаслись мы касторкой, дёгтем и солью и погнали. А кругом уже дрожит земля: рвутся снаряды, горят деревни – а мы идём.
– И не страшно было? – почти шёпотом спросил Тимофей, глядя на деда.
– Страшно, внучек, ещё как страшно! Но ещё страшней скотину погубить, ведь, сколько опасностей подстерегало! В лесу дикие животные. Чуть высунешься из леса – ещё хуже звери: на мотоциклах и машинах по дорогам летят, на гармошках губных играют, веселятся. Это были эсэсовцы. С черепами на шапках, знак у них такой, чтоб ужас на всех напускать. Попадётся на пути деревня – скот выгоняют, себе забирают, людей стреляют.
 Стефан поморщился, как от боли, наткнувшись на острые углы памяти.
– Такое стало твориться! Всё в одно спеклось: коровы ревут, свиньи визжат, деревни горят, люди, кто уцелел, в лес убегают на спасение, где партизаны живут.
И вот мы тоже по лесу, по лесу. Идём, боимся и чужих, и своих. Свои ведь тоже могли забрать скотину: люди попрятались в вырытые в лесу землянки и питались, чем Бог пошлёт. А тут целое стадо…
Сам не знаю, как не нарвались на кого, как-то обходили опасные места. Где пастьбы и воды не было, бежали, а там, где был корм и вода, делали привалы. Километры низинных дорог – лесных да полевых, страшно заболоченных. По чащобам, по лесным дорогам, а то и прокладывая путь по целине. Благо, летние красные дни. Где травой коровы подкормятся, но, в основном, древесным кормом: молодыми берёзовыми и ольховыми ветками с листьями. А нет, так и тополь и осина, и орешник – всё шло в ход. Сосна да ель только не годились. Кормишь да глядишь в оба, чтобы ядовитые растения не попадались. На лугах их не так много, а в лесу на каждом шагу. Вот и я не удозорил. Кукла, любимица моя, очень красивая такая коровушка была, с большим, многообещающим выменем и нежной душой, голову печально повесила, слюни распустила. Отравилась! Я быстрей за касторку, соль, кору дуба – всё, что было под рукой. И, главное, пойла, поболе. И явил Господь милость: спас корову…
– Дедушка, а к вам оводы разве не лезли? – спросил Тимофей, отгоняя липкого овода, который уже давно крутился над головой.
И Стефан усмехнулся краешками губ:
– Как же? И комарьё заедало, и оводы – это первые враги коров, они больше всех причиняют им страдания. Но мы с девчатами чистили рогатушек, мыли у родников, а я ещё вдобавок их дёгтем натирал, каждую, бывало, прощупаю, чтоб не укусили. И всё равно, гляжу: у быка нашего, Монаха, шишка на бочине выросла: овод шкуру прокусил и личинки отложил. Я давай руками гнать их, выкатывать мерзость. Спас-таки Монаха!
Стефан снова замолчал. Лицо стало тревожным, взгляд строгим. Он сел и тихо вздохнул.
– Вышли, помню к реке. Речушка эта, хоть и не Волга по величине, но такая прозрачная, тёплая. И немцев не видать. Коровы с радостным мычанием бросились по косогору к воде. Пили с жадностью, вволю. Я и девчата искупались, вышли, обсыхаем. И тут… Загудела земля, задрожала… Воздух заколыхался. Танки! А сверху самолёты! Боже милый! Что делать? А я и не знал, что коровы плавать умеют. А они в воду, в воду и поплыли,  да так ровно, шеренгами, беззвучно, знать, поняли всю опасность. Только успели перебраться мы на другой берег, перебежать поле и загнать стадо в лес, что тут началось! – и Стефан зажмурился, схватившись за голову, словно опять закружили в небе самолёты и загрохотали орудия, как в те страшные часы, когда немцы стали рваться к Москве.
– Деда… – заволновался Тимофей.
И старик, будто бы на время забывший про внука, виновато улыбнулся:
  – Сколько там крови, внучек, сколько стону было! Не думал враг нарваться на такое сопротивление. Показали, на что способны, наши солдаты. Наступление было сорвано, и немцы пошли на Ленинград, а нам открылась дорога на Москву.
Почти три месяца добирались. Ботинки мои давно разлетелись. Подошвы ног стали чёрные, потрескавшиеся. Девчата измучены дорогой. Коровы отощали, молоко перестали давать – у них же молоко на языке: как накормишь, столько молока и дадут, а по лесам да болотам какой корм? И вдруг… осот! – целая поляна чудодейственной травы! Ни одна трава не действует так хорошо на захудалую скотину, как молодая зелень осота. Коровы, как те бабочки, на жёлтые цветы так и полетели! Налакомились всласть. Шерсть стала лосниться, тело округлилось, молоко дали жирное, вкусное.
Заночевали мы, а на следующий день добрались, наконец, до штаба по перегону скота. Со всей страны туда коров гнали, а уже оттуда на восток отправляли, от войны подальше. Вошёл я в кабинет, доложил по форме, мол, производственное задание выполнено, скот в количестве ста голов в целости и сохранности доставлен в пункт назначения. И все сто паспортов хлоп на стол! Вышел тогда начальник из-за стола и обнял меня...
Вот так я и заработал свою пастушью медаль, – просто закончил рассказ Стефан, глянув на притихшего внука, и добавил: – Только я считаю, не мне медаль надо было дать, а девчатам за то, что до крови руки стирали, ломая ветки на корм, и коровам нашим, каждая из которых – клад, по медали за послушание и терпение. А для меня, так, лучшая награда добрых дел – спокойные коровьи глаза и довольное мычание.