Две минуты до полуночи

«...De profundis clamavi ad te, Domine:
Domine exaudi vocem meam...»

Она смотрела на океан. На огромные волны, что гневно вздымаясь, разбивались в осколки о скалы далеко внизу. По небу плыли тяжёлые сизые тучи, подгоняемые штормовыми ветрами, и где-то у горизонта сливались с белопенными наядами в сладостных долгих объятиях. Океан был так шумен и жив, что застывший на скале силуэт казался мертвенно неподвижным. Если бы не палантин, развевающийся за печально опущенными плечами...
Её глаза были столь же ненастны и темны, как громады облачных флотилий над головой. Огненные пряди, туго стянутые на затылке, больше не реяли победным стягом женского всевластья - Он больше не хотел ничего о Ней знать... Но могла ли поверить? Нет... Оттого каждый вечер провожала солнце на этом скалистом берегу, прижимая к груди вместилище слов о Нём, в переплёте цвета осени. И не ждала сказочных кораблей из далёких снов о Нём. Уже нет... Но - нескольких строк в ответ на полузабытое "люблю"... Он молчал...
А редкие минуты несбыточных снов ранили всё глубже и больнее. Она молчала, сжимая пальцы и изо всех сил сдерживая болезненные крики. А как хотелось кричать! Как хотелось рыдать, выть от этой неистовой тоски! Так, чтобы стелился этот крик туманом над бушующими волнами, цеплялся за кормы летящих прочь кораблей!
Но тёплый мускус ключичной ямки в утренней неге бледнеющих небес и объятия сильных рук вонзались под левую лопатку лезвием тихих беззвучных слёз... И солнечная терраса играла кружевом майской листвы на Его лице и янтарные глаза, напившиеся этим весенним солнцем, улыбались так трогательно и больно, что невольно жгли тронутые багрянцем неизбывной усталости веки... Аромат цветущих яблонь и вишни, аромат берёзовой листвы и терпкого дымного чая, дарящего солнечное лето... Локон тёмных волос, запутавшийся в весеннем молодом ветре... Табачный дым... Трубка на льняной белой скатерти рядом с чайной чашкой... Тонкие пальцы, скользящие по щеке, собирающие драгоценные бусинки счастливых слёз... Его глубокий таинственный тихий голос, говорящий о звёздах... Губы, едва дрожащие в улыбке, так близки, что вот-вот коснутся бархатной кожи и... И. Здесь мечты замирали, словно зверьки, наученные тяжёлыми щелчками дрессуры не пересекать красных запретных линий. И от этого острый клинок боли, пронзивший сердце, совершал оборот. И стон, прорвавшись сквозь стены губ, падал к ногам. Она была бессильна против жизни. Но и смерть отвергала Её мольбы. Надвинув на выбеленные веками скулы чёрный бархат савана, уходила прочь, и тьма безнадёжной тоски шлейфом клубилась за ней. Та же тьма, в которой жила Она.
Раньше мгновения снов, в которых он смыкал объятия и высоким челом касался Её лба, спасали. Раньше она знала, что Он любил, видела редкие, но чёткие росчерки знаков. И если этот союз был под запретом, Она стойко несла свой крест - ведь Он был рядом.
Потом случился Ад. Кромешный Ад пробуждения. В мир хрупких хрустальных грёз ворвались четыре всадника: Беспощадная Логика, Чёрная Безнадёжнось, Неистовая Тоска, Немое Молчание. И воем иерихоновых труб обрушили хрустальный свод сказочных замков, оставив шлейф этой клубящейся тьмы.
Прикосновение несбыточных снов вонзалось клинком хрустальных осколков и обагряло бушующий океан у ног кровью умирающих осенних солнц: разве можно помешать двум любящим душам соединиться? Да, если  любит всего одна.
Ад бушевал вокруг: Ты не любишь меня!
А Она молилась о том, чтобы Он был счастлив и по-прежнему светел, доверяя эти драгоценные жемчуга слов сотням осенних страниц.
У этой боли нет конца.
Но грозный девятый вал так маняще жесток. Океан не станет жалеть этот хрупкий сосуд - в нём чёрный вермут неизбывной боли и тоски. И каждый час приближал Её к последнему шагу - в бездну. А звёздные россыпи всё ярче и холоднее звенели в своей недосягаемой выси. Она устало закрыла глаза: Он улыбался, сжимая Её ладонь в своей, и летний янтарь Его глаз лучился солнечным светом.
"Ты был... Ты - есть... Моя жизнь... Моё дыхание... Я люблю Тебя! Я безумно Тебя люблю... Я не могу больше... Я не могу без Тебя жить... Прости..."
Многоточия расплывались росчерками ангельских крыл, размытые слезами муки. Последняя осенняя страница. Последнее прости... Дневник выпал из ослабевших рук, рассыпав высохшие кленовые листья и карточки, с которых смотрели Его глаза...
Её бледная улыбка расстаяла в теплом прикосновении губ к маленькой родинке на шее... В объятиях вечности... В бархатной неге небытия.