Последний соблазн 82. Размолвка

82. Размолвка

Город ЭнСК
21 апреля 2001 года

     Здравствуйте, Мадам!
     Ваш отчужденный голос вполне объясним. Я виноват, не следовало отправлять опус, добавлять печали в одиноком существовании без меня. Я сделал больно, простите. Но тем и отличается мужская литература от женской. Вы замалчиваете то, чем восхищается мужчина, тем более Поэт. Да, есть таинственность недосказанности в дамских романах, но кавалеру нужна откровенность в чувствах. А Вы решили отмалчиваться, все реже я застаю Вас на месте, хотя уверен, что секретарь предупреждена жестом. Ведь так?!
     Пожалуйста, не молчите, мадам, я более не позволю таких вольных излияний, только сонеты. Да и роман, обещанный Вам, когда-нибудь напишу. Обещаю, не публиковать, не называть нас по имени. Я старый солдат, я знаю слова любви, но не буду тревожить чувственность. А, сознайся, ты вновь осерчала на меня?! Я рад. Мы все еще не можем забыть друг друга. Если можешь забыть, то забудь! Мало ли поэтов волочились за тобой? Зачем ты выбрала меня? Ты не знала, что я женат - не есть оправдание, лишь отговорка, поскольку и сама была замужем. Нам было все безразлично, кроме нас с тобой.
     Премного благодарен, мадам, что сразу позвонили мне 5 февраля, после взрыва на станции метро «Белорусская». Слава Богу, что ты задержалась в офисе. Знаешь ли, что ты для меня значишь? Я дышу тем шепотом многие беспросветные годы. Прости, что я не с тобой проживаю, а ты время теряешь. Даме не следует быть столь пунктуальной (до занудства!). Прошлый век нескладный, да и этот точно не наш. Мы остались там, в Таврическом саду, заплутали в белых ночах. Мы живем, пока есть память. Нам есть, о чем вспоминать, мадам.
     Пока в единомыслии нам не отказал Бог, пишите, мадам. Проза у Вас гораздо интересней рифмованных мыслей (эмоций). Если личное не выцарапывает душу из обывателя, не трогает чувств, на кой тогда писать? Вы заметили, я никогда не говорил о том, как и о чем следует писать, не поучаю Вас. Просто показываю, как нельзы писать. Я понимаю, что строгие рамки претят, стиль, схожий с Цветаевой. Но я люблю отточенные формы стиха, математическую, пожалуй, точность. Это не может принижать, нет смысла кого-то копировать, у Вас собственного дара сверх меры. Да, я понял, Вам всегда будет тесно, даже со мной в одной постели. Столь неуемная энергия унесла вас в нескончаемое путешествие, даже во сне… И последний соблазн, отнюдь не последний бывает в жизни. Мы оба знаем это.
     Когда невыносимо тоскливо, я не напиваюсь, а следовало бы. Но как?! Считай, два ребенка дома, жена-то на пятнадцать лет моложе меня. И тогда читаю даже твои стихи, в них чувства, а они мне дороги, я ведь не могу расстаться с тобой, хотя приму любое твое правильное решение. А сейчас, извини, начинаю работать. Вот кусочек начала, а дальше не идет. Задание редакции: Погром мелкооптового рынка «Ясенево» группой в двести бритоголовых…
     Я смотрю новости, готовлю статейку о пострадавших уроженцах Кавказа. События необъявленной войны на почве межнациональной ненависти. Насилие над русскими, застрявшими в бывших республиках СССР, по сути - геноцид, получил ответку. В душе москвичи приветствуют, что поприжали хвост азерам, вы же их различить не умеете. Тут через селение уже на другом языке говорят, не понимают друг друга, и, заметь, переходят на искореженный русский язык. Это тяжко, если тебя не поймут, и никто не придет, не защитит. И эта поганая война докатилась в столицу, к тебе. Меня охватывает ужас, что ты одна ходишь. Хотя, в толпе спокойно быть не может, избегай скоплений, умоляю!
     Ты сдаешь номер, гоняешь верстальщицу. Сочувствую. Трудно в одной упряжке с неопытным сотрудником, после стольких лет слаженной работы. Значит, профи начинают разбегаться и у тебя и об этом не по телефону. Тебе жаль насиженного места? И это правильно. Господи, как тошно делать правильные вещи! Но надо, милая моя, надо...
     Твой Вилл


***

Москва
25 июля 2001г.

     Здравствуй, Виллиам.
После отпуска, в сентябре  – неделя в Питере. Выставка. Неплодотворная по работе, но пора встретиться с нашей компашкой, тряхнуть стариной. Взять и напиться в тех стенах черного кабинета или в Таврическом, смотря где остановлюсь. Хотя, и гостиница забронирована у Московского вокзала. Октябрьская. Приезжай, прощаю. А это тебе мои вирши, мучайся нескладухой! Все чарующие наши строчки так легко переделать, сверстать.

Мы не боги – творения Божьи,
Миг чудесный нельзя обменять.
Вас заставить? Зачем?
И не можно,
Укоряя – себя унижать.

Можно мелочно, смутно и грустно
При свечах красоту распылять…
Искус – корень!
Не ложь, а искусство, –
Хоть убей, – ничего не отнять!

Не грустите, что судьбы жестоки.
Не печальтесь: поэты бедны.
С них отчаянные оброки
Собирают подонки страны.

От безумия и бездыханья
Поднимается мраморный лик.
Барабаны и речи. Все пьяны.
Наблюдают: «Какой-то был псих...»

Невозвратен в осколках багряных –
Человек…
Но не вспомнится миг над толпою,
Где все были рьяны…
Кто бы слушал,
Да кто бы постиг!

Пусть голоден, угрюм, беспощаден,
Очень труден и шрамы грехов.
Ни один его день – будь неладен –
Не уступит элите хлыстов.

Вы крестите его на порожке,
Проводив в неоглядную даль.
Не забудьте еще и морошку:
Пусть и мелочь, –
Как тяжко подать…

Неподсудны сии откровенья.
И не надо! О чем горевать?!
Не ищите в миру опасенья:
Что той жизни?
Лишний шаг...
И что же продать?!

Отшатнусь от бесшумного выстрела:
Озаренье зачем понимать?
Что дано или чем защититься?
Лишь иллюзий спадающих кладь...

Почему все на свете творится?
Как исписана в кляксах тетрадь!
Кто палач?
Кто поэт?
Что случится?
Право-слово, не нам разбирать.

Не любили.
Быть может, любили.
Не губили…
Ну, как убивать?!
А поэты всем так удружили,
Не устанешь их книжки читать.

P.S. Совсем сырое и злое, но тебе ли не понять?!
Л.Ламм