Теоретики

Часовая утренняя служба кончилась. Те, кто исповедался, причастились, и священник, служивший литургию, терпеливо дожидался, пока две последние старухи, согнутые чуть не до земли, опираясь на палки, проковыляли от алтаря до стола у бокового притвора, где им дали по кусочку подсушенного белого батона и налили по маленькой чашечке воды из кувшина.

Сидор Петрович не исповедовался в этот раз и не причащался. Он с трудом достоял короткую службу. В этот раз почему-то было тяжелее обычного. Тянуло в пояснице справа, по спине противно скатывались капли пота. Тетки с тазиками, сновавшие в толпе, как-то особенно толкались. Справа визгливо кричал ребенок, но мать упорно стояла в духоте, сама красная, распаренная, с недобрым прищуром. У кого-то булькали эс-эм-эски, а однажды даже раздался звонок.

- Братья и сестры, - сказал негромко священник, и Сидор Петрович, в ожидании посмотрел на него. «Почему они всегда говорят сестры через «е»? Что за дурацкий обычай?» Он давно мог выйти, мог и вовсе не приходить, но пришел, отстоял и теперь горячо надеялся, что проповедь окажется недлинной. – Братья и сестры, сегодня мы читали с вами главу Священного Писания и о гордых. Вы помните, что сказано Спасителем нашим: «…кто возвышает себя, тот унижен будет, а кто унижает себя, тот возвысится». Как это надо понимать? В чем должно быть наше унижение перед нашими близкими? Конечно, братья и сестры, нам не нужно бичевать себя, делать что-то непотребное в мирском плане. Унижать себя, значит, смирять свою гордость. Не толкать друг друга в храме Божьем, не думать плохо друг о друге. Называть друг друга братьями и сестрами и чувствовать себя именно братьями и сестрами. Это очень сложно. Но к этому завет нас Спаситель. Нет другого пути. Только те, кто смогут смирить себя, только те войдут в Царствие Его и будут возвышены там. Сказано еще: «Бог гордым противится, а смиренным дает благодать».

Сидор Петрович вдруг почувствовал, что священник уже не раздражает его. Он не только мысленно - всей душой ощутил согласие с этим уже немолодым человеком, совсем иного воспитания и образования. Очень многое разделяло Сидора Петровича и отца Иоанна, но главное сближало. Оба они хотели, искали и стремились к одному.

- Братья и сестры, сейчас идет трудное время, - продолжал священник, - Великий Пост, время борений, время искусов. Пусть же это время будет и временем наших крошечных побед над самими собой, над тем плохим, грязным, неправильным и неправедным, что есть в каждом из нас.

Он поклонился в пояс стоявшим в храме и широко перекрестил всех. Сидор Петрович почувствовал, что вот-вот заплачет. Ради таких минут стоило приходить сюда.

Сидор Петрович неловко повернулся, грузный в большой дубленке, и, ежесекундно повторяя «Простите Бога ради», «Извините меня», «Прошу прощения», потихоньку раздвигая толпу, вышел на крыльцо.

Морозный воздух приятно освежил вспотевшую голову. Брильянтовые искры играли на солнечном снегу. Все казалось чисто вымытым и протертым, совершенно новым, ясным, свежим. Совсем как душа Сидора Петровича. Он надел шапку, постоял несколько минут, размягченный, и не спеша побрел к машине.

Он уже садился за руль, когда заметил отца Иоанна. В коротком пуховике поверх рясы, тот топтался около бокового крыльца и что-то строго выговаривал двум мужикам, строителям. Второе здание храма строилось уже лет десять. Деньги, видать, появлялись нерегулярно. Сидор Петрович прислушался: «Штраф на обоих по тысяче рублей! Разболтались, разгильдяи! Я что в прошлый раз говорил? Переставить бетономешалку!» «Да кому она тут мешает, отец?» – заикнулся было один из строителей, рыжий мужик довольно испитого вида. «Две тысячи! – крикнул отец Иоанн. – Спорить будешь! Две тысячи из зарплаты, и чтобы к вечеру бетономешалку убрал! Ясно?» «Ясно, - пробурчал мужик. –Мы и так-то не миллионеры».

Разгневанный Иоанн, прошагал к белому внедорожнику, на ходу вынимая пульт. Пикнула сигнализация, священник уселся, хлопнул дверцей и резко выехал из ворот церковного двора.

- Штрафователь, - донеслось до Сидора Петровича, - его бы поштрафовать, чтоб на трамвае ездил, божий таракан.
- …юк, - короче сформулировал второй мужик. – Ладно, не парься. Пошли.
Они ушли, и Сидор Петрович тронул свой форд. Пора было домой.

Его уже ждали. Красивая супница с борщом, огненно-красным, с мельчайшими кружочками жира, с проглядывавшей почти интимно мозговой косточкой, с неповторимым ароматом, дымилась на столе. Ради воскресенья стол застелили скатертью. Любимый салат из селедки под шубой, свежий ржаной хлеб, мелко порезанный чеснок в специальной чашечке, свежая петрушка с укропом радовали взгляд. Даже дети были словно взрослее, умнее, воспитаннее.

- Как служба? – спросила жена, наливая борщ. Она редко ходила в церковь.
- Чудо, - отвечал Сидор Петрович, - все-таки, знаешь, мне это необходимо. Прямо-таки ощущаю, что становлюсь лучше. Вот это благовествование, евангелие. Это нам необходимо, без этого совсем никуда. Ты согласна? Надо детей этому учить, чтобы жили по правде.  Ну, что ты делаешь! – крикнул он другим голосом и затряс рукой в воздухе, - что ты, не видишь, что рукава в супе?!
Сын испуганно глянул на рукав и поджался.
- Ну, что это каждый раз? – страдал Сидор Петрович. – Одно и то же, одно и то же. Или кричат, или вот так вот.
- Да ладно тебе, выстираю я.
- Выстираешь. Выстираешь! Я и сам могу. Машина есть. Но нельзя же так. А в чужих людях. А ты! – закричал он на дочь. – Ты можешь без вот этого?!
- А она что сделала? – страдальчески спросила жена.
- Хлебом кидается. Понимаешь, хлебом! Да за это вообще надо…

Обед прошел в молчании. Дети быстро доели и ушли к себе. Когда за ними закрылась дверь детской, до Сидора Петровича донесся взрыв смеха. Жена молча глядела в окно.
- Дедушка звонил, - сказала, явно пересиливая себя.
- И что он?
- Ничего. Ему кто-то лыжи предложил, он спрашивал, есть ли у Степы.
Сидор Петрович промолчал, но с лицом совладать не смог. Или не захотел. Жена опустила голову.
- Как скажешь, так и будет. Я ничего ему не ответила.
- Да мне все равно.

После обеда прилегли в спальне. Жена взяла электронную книжку, Сидор Петрович – газету.
- А, знаешь, - сказал он, - служба – чудо, но после такой неприятный эпизод.
- Что такое? – встревожилась жена.
Он рассказал про отца Иоанна.
- Учит одному, а на деле? Штрафует направо и налево! А как же любовь? Степан!! Опять пластилин по полу размазан!!! Бери книгу и вперед! И никакого больше пластилина в доме. И нечего ныть! Мужчина называется! Мария. Мария!
- Что? – подозрительно спросила тонким голосом дочь.
- Ничего!! Подойти надо, если зову. Ты сегодня читала? А молилась с утра? Вы все время деретесь с братом. Вы же – брат и сестра, вы любить должны друг друга. Как в заповедях сказано. Никакого компьютера. Как вы не понимаете, вы должны стать людьми, добрыми, отзывчивыми. Скромными. Нужно любить друг друга, понимаете? А то что из вас получится – говорить одно будете, а делать другое. Вон, как некоторые: учат одному, а живут? Обижают друг друга, штрафуют, а как же любовь?

- Действительно, - задумчиво сказала жена, - а как же любовь…