Сахар дают

Влетела заполошная  Шурка Корявина - соседка  и с порога свистящим шёпотом, как бы по секрету, сообщила бабушке:
- Сахар сегодня будут давать в Угловом. - Так в просторечии называли тогда центральный магазин в нашем городке.
Ох, уж эта Шурка! Всё обо всём знает. И обо всех также. Ничто мимо  востренького носа её и глазок мышиного цвета не просклизнёт.   Её  именуют у нас во дворе  Шурка-бобылка. Но не в лицо, а заглазно. Жалеют.  Многие тогда с войны  женихов ждали-прождали. Вот и она...
 А сахар, я вам скажу – вещь не из последних. Только позавчера отец за вечерним чаепитием разворачивал газету, и мы все слушали  чтение про очередное снижение цен на продовольственные и промышленные товары. Как говориться, и как написано в газете большими чёрными буквами: «СПАСИБО ЛЮБИМОМУ СТАЛИНУ!». Спасибо, Вождю кто угодно скажет, когда хлеб теперь стоит всего рупь пятьдесят за буханку ржаного,  а сахар – девять сорок.
- А в сорок восьмом году, помнишь Юра, - вступает в разговор мама, - пятнадцать целковых за кило пилёного.
  Но цены сами по себе, а чай мы в тот вечер пили, что называется, вприглядку. Сахара в доме не было уже полторы недели. И взять негде. Нет в продаже. «Не завезли», как отвечали продавцы. Хорошо,  заварка из брикетов плодово-ягодного узбекского чая – прессованной массы, в которой попадались среди листочков и прутиков крыхмочки сушёных абрикосов, яблок, мушмулы, слив. Если хорошенько выварить,  сластит.
   И мы с бабушкой засобирались. Одеваться следовало теплее, потому как очередь за сахаром – дело долгое. Настоишься – намерзнешься до зелёных соплей, как говорит друганчик Витёк, настоявший себе в январской очереди  за мукой двухстороннее воспаление лёгких. А не идти нельзя. В одни руки отпускают только по килограмму. Нас двое, значит, уже два кг. А если исхитриться и повторно ввинтиться в очередь, а сахара завезли  достаточно, то  ещё пару килограмчиков можно отхватить. Шурке хорошо. У неё брат Гоша конвоир в лагере, паёк оттуда приносит. Когда на службе, сутки там и кормится. Им втроём с матерью хватает. А Шурка, если и идёт в очередь,  то только затем, чтобы её уступить за выгоду или купленное перепродаёт. Тем и живёт.
  Но в  торговом зале Углового ходовой товар не отпускают, ибо очередь непременно растянется и по центральной улице города, да к тому же, улице Советской - это скопление, скандалы и соблазн. Другое дело – двор. Большой-пребольшой, Очередь в нём завивается, как собачий хвост у лайки, колечком. Когда мы с бабушкой пришли, завиток очереди уже завился приличный.
- Да! – подумал я. - Настоишься тут!
- Да, - сказала бабушка. и ничего к своему «да» не добавила. Возможно, вспомнила свою  жизнь при царе и лавки бывшего Гостиного Двора, чья галерея как раз напротив подворотни, ведущей во двор Углового. Бывало, дома начнут вспоминать ту жизнь, да осекаются. Словно этой жизни и не было…
Мы оказались почти в самом конце собачьего этого хвоста. Но сахар пока не давали. Задние двери Углового ещё закрыты. Впереди нас: раз, два, три, четыре..  много людей. Стёганки почти новые и замурзанные, ичиги – стёганные же сапоги с галошами,  шерстяные серые платки и вязаные, серые же, пуховые шали, изредка пальто с поднятым воротником – всё больше немолодые женщины, но и дедки попадаются, а также мои ровесники и ребята постарше. Стоят все молча. Лишний раз болтать – горя наживать. Видимо, ожидать предстоит долго. Значит, прозябнешь обязательно.
- Ты стой, - приказала бабушка, - а я отойду ненадолго. - И ушла.
И только она ушла, во дворе появился милиционер Греков. Всем известная личность: борода козлиная,  взгляд, как два Нагана,  кубанка кожаная со звездой,  шинель кавалерийская до пят, опояска – ремень с двойной портупеей, и  коричневая кобура. А без Грекова нельзя. Народ в очередях всякий случается. В этот же момент, громыхнув, распахнулись двери магазина. Очередь всколыхнулась.
- По кило в руки, - визгливо возгласила продавщица, сама себя поперёк толще.
- По два! – выкрикнул чей-то голос из очереди.
- По кило – русским языком сказано!
- Ыиих! – Выдохнула очередь и вся подалась вперёд, сокращая расстояние между стоящими, и без того  чуточное.
- Осади! - Вдруг скомандовал Греков. И зачем-то свистнул в  свой свисток. Он прошёл к самым дверям в оголовок очереди. Первой у дверей, практически возле уже вспоротого мешка с рафинадом, стояла гражданочка в довольно-таки справном пальто с черно-бурой лисой вместо воротника. Греков протянул  руку и гражданочка покорно вложила свою ладонь в руку милиционера.
- Очередь! Слушай мою команду! Соблюдая порядок и очередность, все следуйте за нами. И повёл  беспрекословно следующую за ним чернобурку вдоль очереди, блюдя образовавшуюся стихийно загогулину. Он шёл, властно похрустывая каблуками сияющих хромовых сапог, уводя от заветной двери десятка полтора гражданочек,  причастных к тайне товарооборота, вечно первых в любой очереди. Так милиционер Греков  в отдельно взятой очереди восстанавливал основополагающий принцип социальной справедливости, на незыблемости которого и должна жизнь строиться. Вся остальная череда стёганок и серых платков двинулась следом, и очень скоро  те, кто стоял в хвосте, оказались у распахнутых дверей. Так и я очутился в числе почти первых. Но бабушки-то не было!!! А деньги – двадцать рублей – у неё. А у меня только сумка. И я один!!! И в одни руки только  килограмм!!!  Но вот горбатенькая моя бабушка почти бежит вдоль очереди:
- Павлик, Павлик! Ты где, Павлик?! Я здесь!
- Вы куда, гражданочка? – Громыхает ей вслед Греков.
- Всё путём! – Спасительно басит кто-то из стоящих за нами. - Старуха занимала очередь со шкетом своим… 
   Один  кусок рафинада я иссосал, пока мы возвращались домой с двумя килограммами сахара,  подешевевшего благодаря предсмертной воле Вождя Всех Народов, товарища  Сталина Иосифа Виссарионовича.