Тот берег

Валерий Котеленец

ТОТ БЕРЕГ

Рассказ
 

Услышал я это в полупустой забегаловке, названия которой уже и не помню, от случайного человека - соседа по столику. Был он весь какой-то серый, невзрачный, неухоженный. Лет пятидесяти. С неживыми, будто отлитыми из жёлтого воска глазами. Звали его, кажется, Пётр Ильич... Или иначе... Впрочем, какая разница? Пускай будет Пётр Ильич.

Свой скромный шкалик он только что опорожнил и, обведя помещение тусклым взглядом, собирался уже было отправиться восвояси. Но когда я выудил из сумки непочатую поллитровку и предложил ему составить мне компанию, он послушно согласился, бросил уже было надетую шляпу на соседний стул и поспешно пододвинул стакан.

Через несколько минут мы уже, как давние знакомцы, беседовали на разные темы.

Я обратил внимание, что собеседника моего всего передёрнуло, когда я заговорил о рыбной ловле. И без того суровое лицо его исказила гримаса откровенной неприязни.

Меня зацепило.

- Вы не рыбак? - удивился я.

- Нет! - ответил он чуть ли не с ненавистью.

- И что - никогда не ловили? Даже в детстве?

- Почему? - губы его презрительно скривились. - Ловил... Давно...

- Не понимаю, - сказал я. - Если вы однажды испытали это, какая такая сила сможет вас отвратить? Это же навсегда. По гроб. Так же не бывает.

- Бывает, как видите, - буркнул он, торопливо отправляя в себя очередную толику водки.

- Закодировались, что ли? - попытался я сострить.

Тот неопределённо хмыкнул.

За его уклончивостью явно крылась какая-то история. И весьма неординарная.

Я заходил вокруг да около, пытаясь вынудить неразговорчивого собеседника на откровенность. И неожиданно преуспел в этом, сам не помню, каким образом. Достал, похоже, всё-таки. А скорее всего, водка сработала.

Рассказывал Пётр Ильич почему-то не от первого лица, а словно бы устами постороннего человека, хотя было совершенно очевидно, что мальчик из его рассказа есть никто иной, как он сам.

- Представьте себе деревенскую семью, - с трудом вытягивая из себя каждое слово, начал он. - Мать, отец и пятнадцатилетний сын... Родители - вполне приятные, симпатичные люди. Не забулдыги какие-нибудь. Отец с незаконченным высшим образованием. Киномеханик в клубе. Мать - бригадиром на ферме. Сын не совсем здоров физически, замкнут и одинок. Но, как это часто бывает у таких подростков, необыкновенно смышлён и душевно тонок. Пытается писать стихи. Ночами с фонариком под одеялом читает книги, потому что родители заставляют рано ложиться, тревожась за его здоровье, и не велят включать свет...

- Точно, - кивнул я понимающе. - Я делал так же. Мать запрещала читать по ночам, строжилась. Да где там!..

- Сын до беззаветности любит отца, - продолжал Пётр Ильич. Было заметно, что он сильно нервничает, несмотря на благотворное воздействие спиртного. Если бы не желание выговориться, облегчить истомлённую душу, он никогда бы, наверное, не открылся перед чужим человеком. Хотя, кому ж ещё можно довериться без опаски, как не постороннему? - Хорошая водка у вас. Пробирает...

- Да вы закусывайте, закусывайте! - засуетился я, стараясь помочь ему одолеть внутренний ступор. - Вот так-то лучше!.. И помидорчик, помидорчик...

- Ну, в общем, так, значит, - чуть уверенней повёл свою историю дальше Пётр Ильич. - Сын видит в отце идеал мужчины и человека. А как иначе? Так ведь оно и должно быть. Так и было всегда... Отец же! Да ещё поискать таких!.. Добр, незлобив, неглуп, интересуется многим, даже, как это ни странно для деревенского жителя, литературой и музыкой. В матери души не чает. Чуть ли не носит на руках. Подарками балует. А с сыном держится на равных - не поучает, не мордует без зазрения, на прочих родителей глядючи. Наоборот, уважает как личность, доверяет самое сокровенное... Короче, дай Бог такого отца каждому...

Я немного отвлёкся от рассказа Петра Ильича, вспомнив своего собственного отца - вечно пьяного, вечно небритого, ненавидящего нас с матерью лютой ненавистью, по нескольку суток не бывающего дома, охочего до игры в карты на деньги и до чужих баб. Его перекошенное от злобы и водки лицо живо встало перед моими глазами и долго не желало отпускать, то и дело всплывая из тьмы памяти...

На улице между тем стало смеркаться. В подвальчике зажгли лампы, бросающие матовые блики на широкую гладкую залысину Петра Ильича. Мне уже нужно было уходить, а он всё говорил и говорил глухим дребезжащим голосом:

- И вот однажды отправляются они вдвоём ловить рыбу на Чайкино озеро. Километрах в пятнадцати от села, за лесом. Озеро большое, но тихое такое, уютное, заросшее камышом и ряской. Синие стрекозы снуют над водой. А рыба так и играет, так и выплёскивает то тут, то там... Приходят, налаживают удочки. И пошло-поехало... Через два часа - по ведру карася. He крупного, но какого-то крепкого, ладного, краснопёрого, сверкающего на солнце золотой россыпью... А где-то перед обедом отец выволакивает из камышей припрятанную лодку и говорит сыну: «Я на тот берег. Мордушки поставлю. Там гольян знатный - здоровенный, что твой чебак, жирный. А ты сиди, лови здесь. И не вздумай ходить за мною - тут кругом топь на топи. Ещё затянет, не дай Бог!»... И уезжает... Сын остаётся один. Ловит рыбу, загорает, собирает кувшинки, носится по берегу за стрекозами... Час проходит, другой, третий... А отца всё нет и нет... Вечером, когда начинает уже темнеть, сын теряет терпенье и отправляется на ту сторону. По берегу, в обход... Находит пустую лодку. Зовёт, зовёт, но отец не отзывается, словно сгинул. Мальчишке становится страшно. Он мечется по берегу, ломится сквозь густые заросли... И вдруг за ежевичником натыкаается на сторожку лесничего. Чуя недоброе, заглядывает в освещённое окошко. И видит...

Пётр Ильич осёкся. Я заметил, как ходят по его скулам тяжёлые желваки.

- Ну и что?.. Что же он там увидел? - спросил я нетерпеливо.

- Что?.. Отца, конечно... Своего идеального, обожаемого отца... На застеленном шкурой топчане... Голого... С омерзительно толстой и голой же лесничихой, ласкающей его бесстыжими руками...

- Да-а... - ошарашенно вымолвил я, представив, что испытал в это мгновение мальчик, какой удар обрушился на его чистую и хрупкую душу, когда всё разом обратилось в прах - и благие представления о жизни, и вселенский миропорядок, и, наконец, вера в самое близкое, самое дорогое существо на свете... - А дальше?

- Дальше?.. - лицо собеседника моего с каждым словом становится всё тревожнее и мрачнее, всё явственней искажается болью. - Дальше сын врывается в сторожку, кричит, плачет, обвиняет отца в предательстве, называет мерзавцем, грязной скотиной...

- А отец?

- Отец?.. Отец встает, прикрыв срам рукою, бьёт сына по лицу, прогоняет вон... Тот с криком бросается прочь - в глушь, в темень, бежит куда-то, потеряв голову, и...

- И... что?..

Пётр Ильич тяжко вздохнул, заглянул в пустой стакан, повертел его в пальцах, поставил на стол, опять схватил.

- Потом его долго ищут... Через три дня находят в километре от этого места застрявший в кореньях сапог. А неподалёку - большую, немерянной глубины топь, в которую, судя по следам, он и оступился впотьмах... А может, и не оступился... Может...

Тут Пётр Ильич замолк, встал из-за стола и принялcя искать свою шляпу.

- Погодите, - сказал я. - А мне-то с самого начала казалось, что вы рассказываете о себе... Я думал, что вы и были тем самым мальчиком...

- Нет, - ответил он, надевая шляпу. - Я был отцом.