Глава 7. Художества Художников

   Утро 21 октября, второго дня после бала, началось для Лукаса с ощущения необъяснимой тревоги. Ему вдруг показалось, что увиденный прошедшей ночью сон займёт в его жизни место, подобное тому, какое занимал сон с LVG.
Новизна пугала художника неопределённостью. Лукасу пришли в голову слова наставника «Делай, что должно, и будь, что будет». Но как узнать, что именно должно делать? В поисках ответа на этот вопрос Лукас вспоминал свидание в «Парадизе», стараясь разложить его на мельчайшие детали. Юношу поразило то, что Луиза отвечала так, будто кто-то ей подсказал, о чём он думал перед встречей. Лукас вновь приписал непонятное совпадению. К тому же Луиза откровенно прикрывалась господином Шёневельтом. «Здесь ровно напополам: или врёт, или нет. Но откуда ей известно о моих планах, относительно галереи чувств? Я открыл их только Катарине, — удивился Лукас лёгкости, с которой он согласился на воплощение своей же идеи, но озвученной неизвестным человеком. — Или Катарина проболталась, что исключено. Или эта идея не только моя. Она ведь могла прийти в голову любому художнику. Но что с предложением Луизы? Да, я его принял. Теперь как-то боязно. А если кто-то уже не только додумался до такой идеи, но и воплощает её? Отказаться? Малодушно. Трусливо». Окончательное решение трудного вопроса Лукас оставил на потом, до возвращения с прогулки  к морю. Он полюбил его по рассказам господина Мюллера. А со вчерашнего утра понял, что эта любовь навсегда. Хотя кто из нас не бросался такими словами в двадцать лет! Но сегодня Лукасу пришлось отложить робко пожелавший стать привычкой свой моцион. Едва взявшись за перила лестницы, чтобы спуститься в харчевню, он увидел за столом у выхода Луизу и её брата. Вильгельм поприветствовал художника. «Значит, у разговора в «Парадизе» будет продолжение, — догадался Лукас.  — И вот опять! Только возникли сомнения на счёт заказа — они уже тут как тут. Придётся подойти».
— Доброго дня, господин Кранц! Мы, вот, решили вместе наведаться к вам. Сестра хотела...
— Погоди, Вилли. Лукас, я прошу у тебя прощения за … даже не знаю, как сказать... Ты понял, что я имею в виду?
— Да. Хотя и с трудом. Так вы здесь только за этим?
— Нет, конечно. Мы приглашаем тебя в «Парадиз». Поговорить о моём предложении.
— Видишь ли, Луиза, у меня возникли сомнения в связи с ним.
— По дороге обсудим. Поехали, Лукас. Отец одолжил карету. — Луиза умоляюще смотрела на Лукаса, отчего её неземная холодная красота потеплела и ожила.
— Ну, разве, что в карете прокатиться, — неожиданно быстро дал себя уговорить Лукас. Некоторое время ехали молча. Лукасу подумалось что ему не хватает беззаботного щебета Луизы, но та, вероятно, разучившись читать его мысли, погрузилась в собственные.
— И что у тебя за сомнения?— словно вынырнув из какого-то омута, спросила женщина.
   Застигнутый врасплох,Лукас покраснел и рассказал ей о своих страхах. Детская наивность в соединении с талантом привела Луизу в неописуемый восторг. «На белом полотне даже тень пролетающей мухи покажется грязью», — вспомнила она слова Люциэля.
— И только? Знаешь, Лукас, лавры первопроходца со временем опадают. Неизведанных дорог всё меньше. Того гляди, скоро совсем не останется. И что тогда? Конец искусству? Например, образ Мадонны. Сколько уже написано — Леонардо да Винчи, Рафаэль, твои тёзки, отец и сын Лукасы Кранахи, ван дер Вейден. А сколько ещё будет написано. Обязательно будет. Образ вечный. Значит, и тема вечная. Тоже самое и чувства. Разве нет?
— Да. Убедила, — смущённо улыбнулся Лукас. И только теперь Луиза позволила себе беззаботный щебет, по которому художник уже успел соскучиться.

   Подъехали к «Парадизу». У дверей молодых людей встретил слуга. Он провёл их к двум сдвинутым вместе столам, накрытым на шесть человек. Из трёх уже присутствующих мужчин двое были пожилые и один помоложе. Отца Луизы и Вильгельма Лукас узнал моментально. Двух других Луиза представила как Генриха и Конрада Бидермайеров, родственников из Ганновера. Именно эти двое и начали разговор, обещанный Луизой. Брат её больше заботился о наличии еды и питья. Сам бременский купец почти всё время молчал. От изучающего взгляда старшего ганноверского родственника, Лукасу стало неловко. Он ёрзал на стуле, краснел и потел. Луиза поспешила к нему на помощь. Но целительный для Лукаса щебет Луизы на её дядю впечатления не произвёл.
— Извини, племянница, что прерываю. Но я хочу спросить молодого человека, как он сам оценивает свои возможности. Ваши работы, достойные моего предложения, я сосчитаю по пальцам одной руки. И вдруг такой проектище! Хватит силёнок-то?
— Думаю, да, — прорезался неуверенный голос Лукаса.
— Никаких «думаю», — взорвалась Луиза. — Да. И точка.
   Лукас посмотрел на Луизу и восхитился тем, как её украшают стихийные, необузданные эмоции. Он безуспешно пытался представить Катарину, охваченную шквалом чувств. Зараженный энергией Луизы, Лукас был уже готов твёрдо сказать «Да! Хватит!». Но при мысли о Катарине он внутренне сник и снова так же неуверенно подтвердил свою готовность к работе над проектом.
— И всё-таки, господин Кранц, я сомневаюсь, что вы подходите для нашего дела. И только ради моей племянницы я готов с вами сотрудничать. Благодарите судьбу, что у вас такая заступница.
— Отец, — взял слово Бидермайер-младший,— позволю себе преположить, что неуверенность Лукаса можно объяснить стеснёнными, если не сказать, скудными материальными обстоятельствами.
— Сын мой, вечный вопрос «должен ли талант быть голодным?» вы понимаете буквально. А надо в переносном значении. Талант должен быть голодным, — Бидермайер-старший сделал паузу и посмотрел на Лукаса — до тем, которые он затрагивает. А аппетит, как известно, приходит во время еды.
— Сударь, ваша аналогия мне кажется двусмысленной. Затрагивает... аппетит во время еды... Что же получается? Талант сводится к тому, чтобы, порхая от одной темы к другой, отрывать от них куски пожирнее?
— О, у мальчика начались мутации голоса! Не обижайтесь, Лукас. Давайте перенесём нашу полемику из теории на практику. Если вы так же пишете картины, как и спорите, то я готов изменить своё мнение о вас. Ваше здоровье, мастер Кранц! — Бидермайер-старший приподнял стакан с вином.
— Благодарю, сударь, но я официально никто и звать меня никак. Я ушёл из гильдии. Теперь я не только не мастер, но даже не ученик.
— Если вы хотите сказать, что очень об этом жалеете, то я вам не поверю. Разве гильдия может запретить творить? Нет. А вот помешать заработать — всегда пожалуйста. Скажите, Лукас, для чего и для кого вы работаете, тратите своё время и свой талант?
— Насчёт времени я согласен. Оно единственное, что расходуется безвозвратно. А талант... Его можно раскрыть, показать.
— И продать. Не сам талант, конечно, а его материальное воплощение. И всё-таки, для чего и для кого вы работаете?
— Господин Бидермайер, я затрудняюсь ответить на эти вопросы. Но точно не для наполнения кошельков мастеров гильдии.
— Тем не менее такой вариант ответа меня пока, — «ганноверский  дядюшка», так Лукас назвал Бидермайера-старшего, сделал многозначительную паузу, — вполне устраивает. Значит, потрудимся.
   Он вновь поднял стакан с вином. Лукас ответил тем же.
— Потрудимся, господин Бидермайер.

   После заключения договора Лукаса со своим работодателем обед резко перешёл к завершению. Сначала в гостиницу удалились Бидермайеры. Потом «Парадиз» покинул Айхель-старший, сказав детям, что ждёт их в карете. За ним ушёл Вильгельм, сообщив Лукасу, что для него здесь снята комната. Оставшись наедине с Луизой, Лукас чувствовал как разрываются его тело и душа. В то время как первое приглашало Луизу подняться наверх, вторая звала его в монастырь, к Катарине. Луиза, пообещав, что ещё надоест визитами, последовала за братом. Лукаса, оставшегося в одиночестве, одолела апатия.
   На следующий день, ближе к полудню, к нему зашло семейство Айхелей в полном составе, а вечером того же дня посетили отец и сын Бидермайеры. И первые и вторые пожелали иметь свои портреты «кисти мастера Лукаса Кранца». При этом Бидермайер-старший вручил художнику договор об аренде пустующего дома господина Шёневельта, который он купил ещё до бала. Лукас, ушёл с головой в работу. Теперь он абсолютно не нуждался в материальной поддержке бременского толстосума, и это являлось предметом его гордости.
   
   Приобретение дома наставника, неожиданное для самого Лукаса, резко изменило отношения между ними. Ученики завидовали и боготворили. Мастера, особенно действующий глава гильдии Маттиас Ледерштрумпф, завидовали и ненавидели. Внезапные и разительные перемены в жизни Лукаса не оставили равнодушным и аптекаря Томаса Пиля. Некоторое время он просто не знал, как к ним относиться. Потом, смирившись, колебался, стоит ли ему в новой ситуации смотреть на Лукаса прежними глазами. На бале по случаю дня рождения бургомистра, аптекарь, случайно столкнувшись с Лукасом, ответил на его приветствие словами «Добрый вечер, господин художник» и до конца бала оставался подавленным. Каких-нибудь пару месяцев назад такое невозможно было бы и представить! Но уже тогда аптекарю пришла в голову дикая, крамольная мысль — не противиться возможному браку Лукаса и Катарины. Но, увидев Лукаса вместе с Луизой Айхель, он успокоился, подумав, что эта тема исчерпана. Придя в себя, аптекарь даже устыдился того, до чего он додумался. Но вопрос о будущем дочери оставался открытым. Через пару дней после бургомистерского бала аптекаря посетил его деловой партнёр, бременский купец Фердинанд Айхель, с целью «совершенно некоммерческой». Он от имени своего сына, Вильгельма, попросил у Томаса Пиля руки его дочери. Аптекарь предложение принял, но добавил при этом, что окончательное решение за Катариной. С чем компаньоны и расстались. Едва за бременцем закрылась дверь, аптекаря охватила неописуемая эйфория.
   Накануне Рождества он вышел из дома с твёрдым намерением поговорить с дочерью о предложении Айхеля-старшего и на крыльце столкнулся с щеголеватым малым. Аптекарь смекнул, что это чей-нибудь слуга и не ошибся. Молодой человек представился учеником художника Маттиаса Ледерштрумпфа, главы гильдии, и вручил Томасу Пилю письмо, сказав, что хозяин ждёт ответа немедленно. Аптекарь вскрыл пакет. Пробежав глазами по листу, он сложил его и сунул в карман. «Передай своему господину, что я жду его у себя через час», — пытаясь упрятать под исчезающей эйфорией заинтригованность содержанием письма, произнёс аптекарь и закрыл за посланником дверь. В назначенное время Маттиас уже сидел напротив аптекаря, испытывая его пристальный взгляд. Поняв, что перед ним находится тёртый калач, Томас Пиль спросил в упор.
— И что же такое «исключительно важное» вы имеете мне сообщить?
— С вашего позволения, уважаемый господин Пиль, — в спокойствии Маттиаса было что-то вызывающее, — обозначу тему моего визита, а там уже цель станет ясна.
— Как у вас, молодой человек, всё замысловато, с реверансами! Я спросил вас прямо и рассчитываю получить такой же прямой ответ.
— Извольте, сударь. Я хочу поговорить о вашей дочери. Да, да, присядьте,  пожалуйста, поближе, — не переставая смотреть в глаза аптекарю,, Маттиас вдруг замолчал. Ощутив себя хозяином положения, он продолжил. — Итак,  ваша дочь в монастыре. Полагаю, вы не будете настаивать на объяснении, откуда мне это известно и что стало причиной, скажем так, её помещения туда.
— Нет, конечно. Нас вызывали свидетелями по делу моей кузины Матильды Готтесгабе.
— Да, это так. И на оглашении судебного определения мы также присутствовали. Я прекрасно знал об отношениях Лукаса с вашей дочерью.  И о вашей, мягко говоря, пристрастности.
— Допустим. И что с того?
— Господин Пиль, а что вы скажете об ошеломляющих переменах в жизни Лукаса? — Маттиас направил разговор в другое русло.
— По правде сказать, господин Ледерштрумпф, я до сих пор в замешательстве. Шутка ли, ещё в день казни Матильды он нищий художник. И тем не менее, днём позже приглашён на бал, а ещё через каких-то два-три дня он купил дом своего наставника.
— Не купил, а взял в аренду, — поправил Маттиас, — хотя что это меняет? Значит, вы в замешательстве. Уж не думаете ли вы, господин Пиль, выдать за него дочь? — вопрос ударил аптекаря словно пощёчина. — Кстати, а чем не вариант брак с сыном вашего компаньона?
— А вам, уважаемый, что за печаль? — возмутился господин Пиоь, желая поставить визитёра на место.
— Сейчас объясню, — продолжая сохранять спокойствие, ответил Маттиас. — Мне нравится ваша дочь, господин Пиль. Я понял это в день суда, когда впервые увидел её. Хотя до этого я часто видел Катарину на картинах Лукаса. Это главная причина моей печали, как вы изволили выразиться. Ещё одна причина, не менее важная — то, о чём я вас спросил. Внезапные метаморфозы … одного нашего общего знакомого. Да, господин Пиль, — вдруг оживился Маттиас, — вам известно, что за ними видны уши семейства Айхелей?
— Я ничего об этом не знаю,
— Будто бы! Об этом говорит весь Город. То ли Айхель-старший купил дом господина Шёневельта через посредника, то ли сам является посредником некоего инкогнито. Но дом передан Лукасу в аренду. К слову, весьма символическую. И заказами он завален. Я не стану раскрывать свои источники, но они, поверьте мне, весьма надёжны, — поспешив упредить любопытство аптекаря, сказал Маттиас.
— И тем не менее, господин Ледерштрумпф, как вы вместе с вашими источниками объясните тот факт, что всё это благополучие обрушилось на нищего художника, хотя и ученика известного мастера?
— Вот, господин Пиль, мы и подошли к теме нашего разговора. Я тоже мучаюсь этим вопросом. Но ответа кроме «пути Господни неисповедимы» или «козни сатаны» у меня нет. Но второй мне кажется более убедительным.
— Да, — усмехнулся аптекарь, — если это тема, то какая же тогда цель?
— Отнеситесь к ней спокойно и рассудительно. Я хочу уберечь вас от необдуманного шага. Если ваш компаньон предложит вам поженить своего сына на вашей дочери, не соглашайтесь, пока не выясните для себя его связь с Лукасом. Полагаю, что в отношении этого выскочки вы уже определились окончательно. Тем более, что видели его вместе к дочкой бременца.
— Да, с Лукасом всё как и прежде.
— Отлично! Теперь оцените перспективу. Лукас с дочерью вашего компаньона, а ваша дочь с его сыном.
— Об этом я даже и не подумал.
— Значит, само Провидение прислало меня к вам. Но это, так сказать, житейская сторона дела. Но меня, почтеннейший господин Пиль, больше интересует его тёмная подоплёка. Уверен, без нечистой силы здесь не обошлось. Кстати, вы знаете, что наш пострел — сын Матильды?
— Как? От кого? — Взорвался аптекарь.
— Помилуйте, господин Пиль. От кого же может родить колдунья? Рождённого ребёнка они обычно приносят в жертву своему... как он там им приходится. Но Матильда оставила его в живых и подбросила Кранцам. И это косвенно подтвержается тем, что пока Матильда была жива, она им помогала, Как только её не стало, дела Кранцев дышат на ладан.
— Выглядит убедительно, но...
— Господин Пиль, я обещаю вам, что добуду доказательства, — заверил Маттиас аптекаря.
— Хорошо, А что с Айхелями?
— Воля ваша, господин Пиль. Но они — тёмные лошадки. К тому же, нисколько не стесняясь, компрометируют себя связью с Лукасом. Подумайте, господин Пиль, хорошенько подумайте, прежде чем соглашаться на такой мезальянс. На этом позвольте мне откланяться.

   Маттиас ушёл, оставив аптекаря в размышлениях. Прежде всего, об Айжелях. «Конечно, два месяца знакомства и для дел-то маловато, пока одни обещания, а для свадьбы дочери и говорить нечего. Нет, ну, как я этого не увидел! Младший Айхель с Катариной, а Лукас с Луизой. А если это не Айхели, а Лукас? Быстро, подлец, сориентировался. Дескать, если не получается стать моим зятем, то всё равно влезть в семью и быть рядом с Катариной. Тогда, не ломая голову над тем, чья идея насчёт сватовства — Айхелей или Лукаса — обойти их всех. Да, Маттиас, шустрый ты, однако, малый. Пришёл да обоих соперников-то и оттеснил. Прямо Юлий Цезарь. Пришёл, увидел и победил. А что это он про Лукаса и Матильду говорил? Очень похоже на сплетню. Хотя дыма без огня не бывает. Как это он про Айхелей — тёмные лошадки, что ли? Тёмные. Что есть, то есть. А сами вы, господин Ледерштрумпф, кто? Одно верно. Союз Айхелей и Лукаса налицо. Я не жалую Лукаса. Да и у вас, господин глава гильдии художников, тоже нет оснований любить его. Вот и получается, что и мы союзники. Значит, надо узнать вас получше». Пометавшись между крайностями, от неверия ни единому слову гостя до полнейшего согласия с ним, аптекарь успокился и даже позволил себе пригубить вишнёвой наливки. Затем, достав бумаги и чернил, зажегши свечу, он сел в тронообразное кресло за столом у окна.
***
   Как-то неожиданно, прячась по окраинам, в Город ворвалась весна. Несмотря на ночной холод, солнечных дней становилось больше. И жители Города после слякоти и холода улыбались теплу, свету и друг другу.
   Ещё во времена членства в гильдии у Лукаса сложились доверительные отношения с Зигфридом Кноллем. Оба являлись учениками: Лукас у господина Шёневельта, Зигфрид у Маттиаса Ледерштрумпфа. Как Лукас и предполагал, Маттиас подсылал своего ученика за тем, чтобы находиться в курсе творческих планов наставника или выведать секреты мастерства, недоданные, по мнению Маттиаса, ему, когда он сам ходил в учениках. Зигфрид, юноша сообразительный, хотя и до наивности честный, такое тоже бывает, сразу догадался о своей роли соглядатая. Терзаемый угрызениями совести и иллюзорностью перспектив стать когда-нибудь мастером, он был счастлив находиться рядом с господином Шёневельтом и платил за это Лукасу подробностями из жизни мастеров. После того, как наставник уехал из Города, и Лукас покинул гильдию, Зигфриду показалось, что после повышения Маттиаса всё изменится к лучшему. Когда и эти ожидания не оправдались, он, формально оставаясь в гильдии, обратился за поддержкой к Лукасу, полагая, что теперь прежняя работа будет оплачена щедрее. Первый свой гонорар Зигфрид получил за информацию о том, что мастера часто собираются вместе без учеников, слоняющихся по Городу в поисках грошовой подработки, что, по сути, означает развал гильдии. Два других мастера, Эрвин и Людвиг недовольны, но всё ещё смотрят на Маттиаса, который находится под сильным влиянием художников из Кёльна, приехавших, как они говорят, за опытом. Лукаса эта информация позабавила. Он чувствовал себя великаном среди копошащихся у его ног лилипутов.

   Вечером 25 апреля в «Парадизе» гильдия художников отмечала день рождения главы. Присутствовали все члены и гости из Кёльна. Первые соревновались в чинопочитании, вторые рассыпали благодарности. И те, и другие каждый по-своему давили скуку. В харчевне появился Лукас. С порога увидев «ганноверского дядюшку» со своим сыном, он уверенно направился к ним. Проходя мимо художников, Лукас не удостоил их ни взглядов, ни кивком. Не обращая внимание на ропот, самодовольно улыбаясь, он подошёл к Бидермайерам и сел рядом с ними. Поздоровавшись Лукас, извинился за то, что Луиза из-за недомогания не может присутствовать. Бидермайер-старший сказал, что племянница уже знает об их отъезде и ей лучше остаться дома.
— Лукас, вам доставляет удовольствие дразнить своих бывших коллег? — спросил Бидермайер-младший.
— Знаете, Конрад, лучше быть объектом зависти, чем презрения. К сожалению, в нашей среде выбор чувств намного беднее, чем выбор красок. Их только два, и я их назвал. Остальное — лишь оттенки,
— Тогда вы завидуете или завидовали господину Шёневельту, а он вас презирал?
— Я завидовал наставнику и не скрываю этого. Но я при этом учился у него. Зависть в этом случае двигатель. Презирал ли он меня? Думаю, что нет. Иначе, зачем он меня учил?
— Вот и я удивляюсь, — вступил в разговор Бидермайер-старший. — Он учил вас, чтобы вы стали равным ему?
— Вряд ли я когда-нибудь стану с ним вровень, — грустно произнёс Лукас.
   «Ганноверские родственники» переглянулись. Младший из них перевёл разговор на другую тему. Вскоре они попрощались с Лукасом и поднялись к себе. Появление Лукаса и его вызывающее поведение вызвали за столом художников бурю эмоций: от восхищения до негодования. Особенно неистовствовал именинник. Едва Лукас остался в одиночестве, он было уже ринулся, по его словам, «поставить выскочку на место», но кёльнцы успокоили его. Один из них при этом шепнул обиженному, что это можно сделать не так и не сейчас. Маттиас понемногу пришёл в себя и даже повеселел. Обе встречи закончились почти одновременно. За Лукасом пришёл слуга Айхелей и сказал, что его ждёт карета, чтобы отвести домой. Отпустив слугу, Лукас решил понаблюдать за художниками, но их стол начал редеть. Как только за Зигфридом закрылась дверь, он понял, что и ему пора покидать «Парадиз». Проходя мимо стола художников, Лукас обратил внимание на самодовольно-злорадное выражение лица главы гильдии и поспешил на улицу. Открыв дверцу кареты, он увидел там своего осведомителя.
— Вечер добрый. Чем сегодня порадуешь? — обратился к Зигфриду Лукас, едва карета тронулась.
— Если насчёт радости, то это кому как. Гильдия получила подряд на оформление монастыря Святой Фортунаты.
— Перехватили-таки! — новость, вполне ожидаемая, тем не менее обескуражила Лукаса. Чтобы не показаться Зигфриду подавленным, он машинально спросил, известно ли ему ещё что-нибудь.
— Пока не знаю, но уверен, что мастера задумали какую-то каверзу. Тебе следует быть осторожным.
— Тоже мне секрет! Достаточно было увидеть физиономию Маттиаса, чтобы догадаться. Вот если бы ты узнал, что именно они задумали. А пока держи вот это, — Лукас протянул Зигфриду мешочек с деньгами.
— Премного благодарен! Обязательно узнаю
— Посмотрим. А теперь — свободен.
   На улице Зальцвег карета на секунду остановилась. Из неё выскочил человек и скрылся за углом. Сегодняшняя безмолвная стычка с художниками Лукаса одинаково позабавила и встревожила. Но вскоре тревога взяла верх. Едва он смирился с тем, что мастера, поддерживаемые кёльнцами, получили заказ на оформление монастыря Святой Фортунаты, как приключилась новая напасть. Не подававший десять дней признаков жизни, Зигфрид ни свет, ни заря заявился к Лукасу и сообщил, что Маттиас попросил руки Катарины у её отца, аптекаря Томаса Пиля. При этом Зигфрид отметил, что его известие — слух, стрямящийся стать фактом.
— У меня нет времени выяснять, в каком они отношении друг с другом. К тому же Маттиас готовит нечто, по сравнению с которым его прежние выходки покажутся детской шалостью. Что именно, уж извини, не выяснял, поскольку подозреваю, что «главный художник» догадывается о нашей связи. Поэтому я решил срочно покинуть Город, что и тебе, кстати, советую сделать. Примерно, в милях двадцати от Бремена есть замок Вармхоф. Принадлежит он барону фон Кизельбаху. Его домашний доктор — мой дядя. Это на всякий случай. Вдруг сам захочешь или судьба так распорядится. Словом, буду рад снова тебя увидеть. Извини, мне пора.

   Слова Зигфрида повергли Лукаса в отчаяние. По немногу придя в себя, он задался целью прежде всего ответить на вопрос о замужестве Катарины. Отложив заказы, Лукас помчался в монастырь с надеждой увидеться с ней.
На его удивление встреча состоялась. Но та ли это Катарина, с которой он расстался в злополучный день 13 октября прошлого года? Она отстраняется от объятий и поцелуев. В её глазах исчезли искорки. Теперь они источают ровный спокойный свет. И только румянец свидетельствует о том, что смелые и нетерпеливые желания юности ещё живы.
— Здравствуй, Катарина! — закрыв за собой дверь комнаты, считающейся гостевой или малой трапезной, Лукас поспешил к девушке. Та  села за стол и пригласила его сделать то же самое.
— Здравствуй, Лукас. Мне сказали, что ты хотел со мной поговорить. О чём же?
— Да, это правда. Катарина я тебя не узнаю. Ты очень изменилась, — холодность  и отчуждение девушки смутили Лукаса.
— Куда мне до тебя! За полгода ты так и не умудрился связаться со мной. Лукас, я ведь пока не монахиня, а послушница. Поэтому имею возможность, пусть и нечасто, но бывать за стенами обители. Правда, только по делу и сопровождая сестру-экономку. Кстати, моя мать видится со мной. Раз в месяц, но всё же. Ты хоть вспоминал обо мне?
— Конечно же, Катарина! Что ты такое спрашиваешь!
— Вот видишь! Ты вспоминал, а я помнила. Пока не дала обета, я имею на это право. И всё же, что тебя привело сюда?
— Катарина, до меня дошли слухи, что Маттиас Ледерштрумпф, глава гильдии художников, сделал тебе предложение выйти за него замуж. Так ли это?
— Это правда, Лукас. Но не только он. Ещё и Вильгельм Айхель, сын купца из Бремена. У моего отца с его отцом какие-то дела.
— А ты что? Кого-то выбрала?
— Нет. В их словах... впрочем, это неважно. Можно полюбить и немого, если в его глазах кричат чувства. А эти господа говорят о любви, а их глаза пусты.
— Про заезжего купчика ничего не могу сказать. А Маттиас мне завидует. Я, уйдя из гильдии, не только не пропал, но стал богаче и известнее, чем все мастера с учениками впридачу. Вот он и мстит мне. Сначала добился заказа на оформление монастыря, потом вздумал жениться на тебе. Катарина, я люблю тебя. Я сейчас не тот, которого ты знала. Я другой. Я могу, выкупить благословение твоего отца, если он того пожелает.
— И мою любовь ты тоже можешь купить? Да, Лукас, ты другой. От того, прежнего Лукаса ничего не осталось. От того, прежнего Лукаса, мне хватило бы его безрассудства. Если ты, тот прежний, сказал бы мне «Бежим вместе», я оставила бы всё и пошла за тобой. Но ты явился через полгода и только после того, как услышал, что кто-то просит моей руки. Чем ты отличаешься от тех двоих? Молчишь. Потому, как нечем ответить. Когда моя мать сообщила мне, что ты, не смотря на то, что купил дом своего наставника, обосновался в «Парадизе», водишься с Айхелями и, более того, сожительствуешь с купеческой дочкой, я всему этому не поверила. Но два месяца назад я увидела вас вместе, выходящих из «Парадиза». Всеми правдами и неправдами я отпросилась у сестры-экономки и последовала за вами. Вы, о чём-то мило беседуя, вошли в дом господина Шёневельта. Хотя сейчас его уже знают как дом художника Кранца. И ты этим гордишься. Я то, я сё, я, я, я...
— Катарина, послушай меня. Каждый видит то, что хочет видеть. Да, благодаря Айхелям у меня заказы, а, значит, и деньги. Убежать-то можно, а жить на что? Теперь у меня есть свой дом, где ты можешь, если захочешь, быть хозяйкой. А с купеческой дочкой у меня только деловые отношения.
— Позавчера ко мне пришла моя мать и принесла последние новости. Или слухи. Почти неделю во всех лавках судачат о свадьбе художника Лукаса Кранца и Луизы Айхель. И вроде бы, дело решённое.
— Но я почему-то об это ничего не знаю. Уверен, это идёт от Маттиаса. Не способный добиться твоей руки, он пытается нас разлучить.
— И полгода он не давал тебе возможности увидеться со мной? Ты спрашивал, кого я выбрала? Так вот. Я не хочу быть ни трофеем, ни печатью, скрепляющей договор, ни состоять в сомнительных отношениях. Что ж, если взаимная любовь без условий и оговорок не для меня, то я отдаю без остатка всю свою долю любви лучшему из когда либо живших людей, — Катарина, показывая, что свидание закончено, встала из-за стола и перекрестилась. — Я остаюсь в монастыре. Прощай, Лукас.
   Лукас поднялся и сделал шаг навстречу девушке. Та перекрестила и его.
— И храни тебя Господь.

   За воротами монастыря Лукас остановился в нерешительности. После разговора с Катариной пойти в «Парадиз» и встретиться с Луизой или с кем-то из Айхелей он хотел меньше всего. Тогда в «Якорь». Господин Мюллер принял своего бывшего постояльца доброжелательно, не упрекая за долгое отсутствие, словно тот вернулся после краткой отлучки. Он сам накрыл на стол и присел напротив. Прежде всего трактирщик воспользовался случаем распросить Лукаса о внезапном его благополучии. Когда художник упомянул семейство Айхелей, господин Мюллер спросил о Луизе.
— Лукас, извините меня за любопытство, но в Городе ходят слухи о вашей скорой свадьбе.
— Узнать бы, кто их автор. Из-за них я потерял Катарину. Она остаётся в монастыре.
— И всё же, есть основания доверять этим слухам?
— Сложно ответить. Понимаете, господин Мюллер, я потерял Катарину, — повторил художник. — И вместе с тем, какая-то неведомая сила, влечёт меня к Луизе.
— И вы ей сопротивляетесь?
— Не то, чтобы... Мне не понятна, что движет Луизой. Конечно же, я благодарен ей за резкий поворот в моей судьбе. Айхели дали мне заказы и деньги. Но слухи о свадьбе... Господин Мюллер, готов поклясться чем угодно, это не входит в мои планы.
— Милый мой, — трактирщик похлопал художника по плечу и широко улыбнулся, — если хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о свои планах. Знаешь, Лукас... не против, если на ты?
— Нет, конечно.
— Знаешь, Лукас, я как-то тебе говорил о деньгах, и о том, что за них последует плата. Найти на улице грош — один рассчёт, а приобрести состояние…
— Вы полагаете, что свадьба — это плата за... Да нет же! С какой стати? Озолотить нищего и выйти за него замуж? Зачем?
— За тем, чтобы им руководить. Это первое, что приходит в голову. Извини, Лукас, работа, — господин Мюллер  поспешил на «командный пункт», оставив художника наедине со своими мыслями. «А что, собственно, в этом плохого? Кстати, руководит не Луиза, а «ганноверский дядюшка». Разберём схему. Руководитель — Бидермайер-старший. Он организует заказы и за это берёт половину выручки. Роль Бидермайера-младшего пока непонятна. Вполне возможно, что помощник и советник при отце. Теперь Айхели. Старший на первых порах, назовём вещи своми именами, содержал меня. Сейчас... А ничего. Получает свои пять процентов. И это помимо доходов из торгового дома. Ладно, допустим, что хочет обеспечить наследством Вильгельма и... приданным Луизу. Последнее меня очень настораживает. Уж как-то она делает всё напоказ, что ли. Хотя, если что-то непонятно, оно не обязательно плохо. Поживём — увидим».
   Лукас подошёл к стойке, отделяющей кухню от харчевни. Во-первых, полагал он, господин Мюллер не заслуживает такого оскорбления как уход, не попрощавшись. А во-вторых, Лукасу хотелось узнать о судьбе ещё одного человека, с которым он случайно сприкоснулся душой. Трактирщик, не отрываясь от шкворчащих сковородок и булькающих кастрюль, то пропадая в клубах пара и угара, то вновь из них выныривая, сообщил, что через неделю после разговора в день бала, господин Беккер отбыл в Стокгольм, как и обещал. Вернувшись оттуда через месяц, он, основательно отдохнув здесь же в «Якоре», исчез в неизвестном направлении, прихватив с собой несколько сорвиголов.
— Но мне-то он открылся, что в неизвестном для всех остальных направлении. На самом же деле он решил перебраться в Англию. Такие, вот, дела.
— Жаль. У меня создалось ощущение, что тогда мы не сказали друг другу что-то очень важное.
— Это жизнь, Лукас. Она всегда кончается внезапно и прерывает разговор на полуслове.

   Попрощавшись с господином Мюллером и пообещав ему наведываться, Лукас покинул «Якорь». Или, как говорил капитан Беккер, снялся с «Якоря». По дороге домой он мысленно снова вернулся к тому зловещему дню 13-го октября прошлого года и добавил к нему события, случившиеся с ним за последующие полгода. Если логика в происходившем тогда и в происходящем сейчас перестала  пугать непостижимостью, то не избавила от страха за будущее. Поняв, что ответить по отдельности на два вопроса, «когда это закончится?» и «зачем всё это вообще?» невозможно, Лукас пришёл к выводу объединить их общим решением. «Посмотрим окрест себя. Все, с кем у меня были более и менее тесные отношения исчезли. Катарина, госпожа Готтесгабе, наставник, даже капитан Беккер. Остались господин Мюллер, родители и братья. Значит, как только я к ним приближусь, не будет и их? Тогда для их же блага мне не следует это делать. Мастера на меня ополчились. Что это ещё за кёльнцы такие? Надо бы ещё кого-то из учеников приручить. Зигфрид ведь покинул меня. А что это он говорил про новую затею Маттиаса? У него возникли подозрения, что тот знает или догадывается о наших отношениях. И поэтому покидает Город? Чушь. Ну, и пусть себе догадывается. Оставить гильдию и работать со мной. Значит, наша «связь» — угроза репутации? Свободе? Жизни? Но так ли всё на самом деле? Пока непонятно. Теперь благодетели. Заказов, грех жаловаться, достаточно. И с домом, кстати, они помогли». Уже на следующий день после бала опустевший дом господина Шёневельта приобрёл бременский купец Фердинанд Айхель, отец Вильгельма и Луизы. И как только Лукас принял предложение об участии в проекте Бидермайеров, дом был ему практически подарен. Само собой разумеется, что второй ключ находился у Луизы. Он застал её увлечённо читавшей какую-то книгу. Подойдя ближе. Лукас посмотрел на обложку.
— Интересный выбор. Потянуло на запретное? Как ты себя чувствуешь? — и
только сейчас он заметил, что Луиза одета по-домашнему. «Ну да, конечно, она же у себя дома».
— Ты знаешь, после пары страниц всё как рукой сняло. Запретный плод, милый, ой как сладок! — женщина, отложив книгу на стол, потянулась. Её улыбающееся лицо с закрытыми глазами наглядно показывало, как именно он сладок. — Ты знаком с «Декамероном»?
— Немного. Как-то ещё в гильдии пытались его иллюстрировать.
— И что?
— И ничего. Кто-то где-то что-то ляпнул. На господина Шёневельта цыкнули. Он запретил касаться этой темы под угрозой исключения из гильдии.
— Но сейчас ты не в гильдии. Нас здесь двое, — женщина, не мигая, смотрела на художника. — Я не собираюсь ничего нигде ляпать. Не хочешь коснуться?
Не дожидаясь ответа Луиза стремительно поднялась с места и обняла Лукаса, ошеломлённого прямым откровенным вопросом и таким же натиском. И он ответил ей поцелуем.

   Бравурный весенний рассвет, разбудив Лукаса, не смог ни слепящим солнцем, ни оглушительным птичьим гомоном очистить ни его лицо, ни его душу исгаженных смешением самых отвратительных чувств, словно испачканную красками палитру. Лукас вряд ли бы назвал случившееся грехом. В отношении к Богу он старался не выделяться, не приставать ни к одному берегу, придерживаясь насколько это возможно житейского, «здравого» фарватера.
   Однако ночь, проведённая с Луизой, настойчиво звала его разобраться с произошедшим за время после посещения тюремного замка. Слишком уж навязчивым казалось сравнение с кораблём, севшим на мель или сбившимся с курса. Как связать обрушившиеся события воедино? Накопившееся сверх меры непонятное, которое Лукас уже устал выдавать за совпадения, создавало у него ощущение, будто кто-то им управляет. «И я даже знаю, кто. Нет, не она», — посмотрел он на Луизу. Женщина спала, счастливо улыбаясь. На её разбросанных по подушке рыжих волосах играло солнце. Ресницы еле заметно подрагивали. «Нет, не она, — повторил мысленно Лукас. — Единственное, в чём её можно обвинить, так это в интрижке со мной. Звучит нелепо. Обычно в интрижках обвиняют мужчин. Хотя трудно сказать, кто из нас был инициатором. Если принять во внимание слова господина Мюллера и капитана Беккера, то — Луиза. Но и я не сопротивлялся, хотя с мыслями о Катарине должен был. Должен был, а не сделал. Потому, что сам летел как мотылёк на огонь».
   Лукас встал и подошёл к окну. Город пробуждался: распахивались ставни, открывались лавки, на улицах становилось шумно. Но Лукаса не радовало это оживление. Он мысленно вернулся в монастырь к последнему свиданию с Катариной. «Конечно, всё выглядит так, как ты представила себе. Да, меня не было полгода. Но я работал. Как одержимый работал. Заказов столько, что пришлось очередь организовывать. А вот об Айхелях ты зря так, — оправдывался Лукас — Особенно о Луизе. Сколько тем она мне подарила, сколько идей! У нас, веришь ты или нет, исключительно деловые отношения. Теперь, правда, уже не только. А что мне оставалось делать, если ты не веришь ни одному моему слову. Что же, пусть идёт, как идёт». Приняв это решение, Лукас подумал о том, как бы слухам о его свадьбе с Луизой быстрее стать фактом. Он вновь вспомнил прощание со своим осведомителем. Лукаса встревожила поспешность, с какой Зигфрид покидал Город. «Ещё и мне посоветовал последовать его примеру. Что же такое страшное задумал Маттиас?» Лукас подошёл к спящей женщине и присел на краешек кровати. Он бережно, чтобы не разбудить, убрал с её лба прядь волос. Она  улыбнулась, зажмурилась и открыла глаза.
— С добрым утром, любимый!
— С добрым утром, Луиза!
Ответить ей тем же после того, как только вчера расстался с Катариной, Лукас посчитал преждевременным. Но он искренне верил, что когда-нибудь, возможно, очень скоро это произойдёт. «А пока, — умилялся Лукас, — чем не уютное семейное гнёздышко! Я у мольберта, Луиза с книгой или хозяйничает
на кухне». Незаметно промелькнувший месяц пообещал художнику безбрежную идиллию. Одной из иллюстраций к ней вполне мог бы стать  и этот завтрак. Лукасу даже пришла идея написать картину. Он смотрел на Луизу и думал о том, что неуловимое счастье совсем близко, только протянуть руку.
— Милый, какие у тебя планы на сегодня? — Глядя в окно спросила женщина.
— Сегодняшний день как и все последующие мне бы хотелось провести с тобой, любимая, — произнёс Лукас, не узнавая своего голоса. «Вот оно, свершилось!» — Но я к сожалению в полдень должен быть у бургомистра,
чтобы закончить портрет его жены. Это займёт, я полагаю, часа два-три.
— Лукас, всего каких-то два-три часа, — Луиза встретилась глазами с художником. — Я буду ждать и скучать.

   Но вопреки обещанию, она через некоторое время после ухода Лукаса нанесла визит бургомистру. Появление Луизы не вызвало у него удивления. Но очень
взолновало Лукаса. Он, покраснев и вспотев, старался быстрее закончить работу. Ему очень хотелось поинтеросоваться у Луизы, не устала ли она его ждать, Но этот вопрос в присутствии первых лиц Города показался ему фривольным до неприличия. Неловкую ситуацию уладила сама гостья. Она сообщила, что дела её отца в Городе закончены и ему надлежит вернуться в
Бремен. Вскоре Луиза и Лукас покинули бургомистра и отправились в «Парадиз». Там их ждали накрытый стол и мужская часть семейства Айхелей. Его глава подтвердил сказанное Луизой у бургомистра и добавил, что он с ней и Вильгельмом уезжают рано утром. Угощение царапало Лукасу горло. У него не было никакого желания сидеть до конца прощального застолья: не давал
покоя повисший в воздухе вопрос о перспективах отношений с Луизой.
— Господин Айхель, я могу сопровождать вас? — набравшись храбрости, спросил он Айхеля-старшего.
— Если бы мой отъезд был бы частным делом, то да. Но он связан с делами. Мне надлежит отчитаться в торговом доме. Вполне возможно, что
меня срочно отправят на другое место работы. У меня такое уже бывало. Отзовут, отправят, а на сборы — сутки. Давайте сделаем так. Если у меня будет хотя бы неделя, вы об этом узнаете сразу.
   Хотя ответ показался Лукасу несколько надуманным, ему ничего не оставалось как согласиться. Надеясь на невозможное, он шёпотом признался Луизе в
любви и спросил, где и когда они встретятся. Луиза украдкой поцеловала
Лукаса и также шёпотом произнесла: «В Бремене, любимый, в Бремене». После чего он понял, что вечер для него закончен. Поскольку карета Айхелей нужна им для отъезда, Лукасу были предложены носилки владельца заведения. За два часа до полуночи он вошёл в дом. Не раздеваясь, Лукас зажёг свечу и направился по лестнице наверх. Там в уютной мансарде его ждало то, у чего он
отдыхал от заказов: начатый им ещё до ареста портрет Матильды. Работая над ним, Лукас мысленно разговаривал с ней, спрашивал совета. Но женщина молчала, грустно улыбаясь. Лукаса вдруг сильно кольнуло: в разыгравшейся кутерьме, связанной с Айхелями, он забыл эту улыбку. Но когда Лукас поднялся в мансарду, его охватил ужас. Его встретил пустой мольберт.
   Ответ на вопрос «кто?» нашелся сразу. Но второй вопрос «зачем?» поверг Лукаса в отчаяние. Он вновь подробно воспроизвёл слова Зигфрида, сказанные вчера утром. Только теперь Лукас понял, что задумал Маттиас. И эта мысль, обойдя  вопросы «неужели?», «что делать?» и «когда?» поставила его перед последним и главным вопросом, «куда?». И снова ответ появился мгновенно.
В «Якорь»! «У господина Мюллера, по его словам, есть большой подвал. Там  и отсижусь день-два. За это время он договорится с кем-нибудь из капитанов, а я напишу пару писем — родителям и Катарине. Здесь оставаться нельзя», — Лукас уложил в заплечный мешок пару тетрадей с карандашами, кое-какое бельё с упрятанным в него внушительным кошельком.
   Оглядев комнату, Лукас попрощался с домом своего наставника и направился к двери. На пороге, едва он закрыл дверь и положил ключ в карман штанов, он почувствовал, как двое молодцов крепко подхватили его под руки.
— Добрый вечер, господин художник. Приношу глубочайшие извинения, за то, что мы нарушили ваши планы, но вам придеётся поехать с нами, — произнёс некто, стоявший сзади.
— Я понял и даже не спрашиваю, кто вы.
— Отлично. За мной,— скомандовал тот же голос.
   По прибытию в тюремный замок Лукаса немедленно провели в добросную комнату. Там его встретил тот же следователь, который вёл дело Матильды.
— Добрый вечер, господин Кранц. Вероятно, вы хотите спросить, почему вас и в такое позднее время, не так ли? — любезно поинтересовался он. Лукас, оглядел комнату и увидел прислонённый к столу незаконченный портрет госпожи Готтесгабе.
— Нет, господин Грюншнек, — обречённо произнёс художник.
— Прекрасно. Тогда прочтите вот это
   Исписанный лист, протянутый следователем, представлял собой свидетельские показания Маттиаса. Пока Лукас читал, страж закона позволил себе немного пофилософствовать.
— Я заметил, господин художник, что это место притягательно для все, кто сюда попадаеет. Неважно по какой причине. Даже свидетель рано или поздно окажется здесь, но уже в другом качестае. Как вы, например. А выход отсюда один. И он перед вами. Когда прочтёте, подпишите, если согласны.
— Факт знакомства с госпожой Готтесгабе я подтверждаю, — Лукас положил прочитанный лист на стол, — но обвинение в колдовстве... Это слишком.
— Тогда как вы объясните ваше внезапное и стремительное богатство?
— Бременский купец Фердинант Айхель принял участие в моей судьбе.
— Каждый может поступать так, как считает нужным. А если эти поступки совершаются под, скажем так, ненасильствием влиянием извне?
— Я влиял на господина Айхеля?
— А почему нет? Вам знакомо выражение cui prodest? На латыни «кому выгодно». Посмотрим с этого ракурса. Ваша выгода очевидна. А в чём выгода господина Айхеля? Представьте себя на его месте.
— Я не господин Айхель. Спросите у него. Насколько я знаю, он собирался утром уехать в Бремен.
— Значит, не желаете отвечать. Тогда у меня нет оснований сомневаться в утвержении господина Ледерштрумпфа, что вы сын Матильды Готтесгабе, обвинённой в колдовстве. Уж у кого-кого, а у неё я точно не спрошу.
— Господин следователь, обратите ваше cui prodest в эту сторону. Выгода господина Ледерштрумпфа очевидна. Я один зарабатываю больше, чем вся
гильдия художников.
— Но он и вся гильдия, как вы сказали, зарабатывают своим трудом, не прибегая к незаконным возможностям. Так, что по поводу вашей выгоды? — спросил следователь и окунул перо в чернила. — Молчите? Что ж, воля ваша.
   Он вызвал стражу, и Лукаса увели. Через два дня наутро объявили приговор —
изгнание из Города навсегда. При этом следователь, лично зачитавший Лукасу приговор, сообщил, что первоначальное наказание — виселица — было изменено по просьбе жены бургомистра. В тот же день арестантский экипаж доставил художника к Южным воротам Города. Когда они закрылись за спиной Лукаса, он сказал: «Хорошо, что сегодня не пятница 13-го».