Судьба

Непозволительно вольные размышления о судьбе, вырванные из контекста «Героя нашего времени» М. Ю. Лермонтова.               
               
                Судьба
Печорин взмахнул рукой на прощание Максим Максимычу. Движение его руки было каким-то резким и непонятным. Он, то ли так попрощался с ним, то ли оборвал все связи со своим прошлым.
Жалко было смотреть на поникшего вдали старика.
Мгновение, поворот и он скрылся из виду.
«Что эта жизнь? Настоящее в один миг становится прошлым. Всё тщетно в этом мире» – как-то вяло подумал Печорин.
Только они, с Максим Максимычем, скрылись друг от друга из виду, а уже будущее взволновало душу Печорина. И предстоящее дальнее путешествие вроде отвлекло его внимание на время от недавнего прощания с Максим Максимычем.
Но коляску встряхнуло на неровной дороге и глаза старика вновь предстали перед его мысленным взором. Такие глаза бывают у потерявших, что-то дорогое в жизни. И что-то жалостливое шевельнулось в его душе.
Печорин, чтобы отвлечься, взглянул на окружающие горы, но пейзаж был однообразен и скучен. Нахлынувшие раздумья окутывали его, как туман окутал в низине ущелья горную речушку, но от этого шум её не стал тише. Так же, как не утихли и не оставляли Печорина тревожащие мысли.
Стук колёс по кремнистой дороге, и перезвон колокольчика настраивал Печорина на долгие размышления.
 «Почему память так цепко удерживает некоторые мгновения из жизни – закружились мысли в его голове – А эти мгновения где-то скрыто живут вместе с нами, проявляясь неожиданно в неподходящий момент».
А от прошлого не отмахнёшься, как от назойливого шума горной речушки. Он это ясно понимал. Оно словно въелось в его душу. И неумолимо будет буравить всё острее с годами его память, заставляя всё заново переживать.
– Ну, нет! – встряхнул он головой – Это не про меня. Это так скучно жить воспоминаниями.
Но чем дальше коляска отъезжала от места последнего пристанища, тем чаще возникало перед глазами печальное лицо Максим Максимыча с его вопросом: – А помните наше житьё-бытьё в крепости? – и с просьбой, рассказать о житье Печорина в Петербурге. 
Вспомнился и его сухой ответ, явно огорчивший старика: – Право, мне нечего рассказывать.
Печорин невольно подумал: – Всего-то с того момента, как они были вместе в крепости, так мало времени прошло, а оно уже отдалилось, и погасли чувства. А он сам за это время изменился. Стал смотреть на всё по-другому и как-то уже со стороны. Ах, эти человеческие привязанности – и он протяжно вздохнул.
Его ждала уже другая дорога. Да и всякому своя дорога. У каждого своя судьба.
Он взглянул на дорогу, на горы, на обрыв, круто уходящий в глубокое ущелье. Кривые небольшие деревца, цепляющиеся за каменистую почву, лишь бы выжить, навевали только грустные мысли.
Максим Максимыч никак не выходил у него из головы. 
«А что в лета Максим Максимыча, остаётся, как только держаться за воспоминания – невесело усмехнулся Печорин – Григорий Александрович, – звал так старик меня с доброй ноткой в голосе. А Григорий Александрович давно уже живёт не сердцем, а головою».
Коляску слегка потряхивало на каменистой дороге, и он всё не мог освободиться от раздумий. Его словно Максим Максимыч тянул туда, в прошлое. Туда, где крепость и Бэла.
Он с горечью прошептал: – Бэла – и вздрогнул, и голова его скорбно опустилась на грудь, он смежил веки.
Печорин, ужаснувшись, ощутил вдруг её холодные губы и то отчаяние, которое он испытал тогда, на грани безумия. Он сжался от озноба.
Он сам себя обокрал. Его не пугала так близость смерти в бою, как потрясла эта смерть его любви.
– Бэла! – воскликнул он надрывно и прикрыл обессиленной рукой глаза.
Но тут же, Печорин резко вскинул голову:
«Бежать надо от этих унылых и беспокойных мест подальше».
Печорин взглянул встревожено в окно коляски.
«Что там вспыхнуло такое багровое кровавое на горизонте?» – пронзило его, как молнией. Он передёрнул плечами, и будто судорога пробежала по его телу.
Что-то злое промелькнуло в этом отблеске.
– С чего это? – удивился Печорин своему испугу – Надо торопиться – вспомнил он слова Максим Максимыча, когда-то сказанные им на перевале.
И опять ему, померещилась в окне жалкая, растерянная фигура Максим Максимыча. Она словно чёрная согбенная птица, залетевшая наперёд, чтоб ещё раз помахать безнадёжно ему вслед, уже охладевшему ко всему человеку.
«Добрый человек и несчастный. Может, все добрые люди по-своему несчастны?» – подумал с сожалением о Максим Максимыче Печорин. И ему вдруг стало жаль не старика, а себя.
Увозила его коляска под перестук колёс и перезвон колокольчика от Максим Максимыча, от прошлой жизни. Увозила в неясное будущее, а по сути, в никуда. Ему ведь безразлично было – едет ли он в Персию или в другую какую-то неведомую страну, лишь бы только быть в пути.
В пути, пока сердце не очерствело и душа готова принять новые чувства... – и он не успел облегчённо вздохнуть, как резкий удар пули в висок оборвал его мысли. И в последнем проблеске сознания, по-стариковски семеня, съёжившись, как Максим Максимыч, память побежала прочь от него в небытие.
Голова Печорина упала на грудь, и ветерок, касаясь струйки крови  стекающей из виска, трепал прядь его безжизненных волос.
А эхо от выстрела прокатилось по ущельям с каким-то странным звуком: – В-у-у-л-ли-и-ч – и умерло вдали.