Человечек под сводами. Рассказ

Виталий Богомолов


Человечек под сводами

Лизу Норкину большим умом Бог не наградил, а потому в издательстве она работала в технической редакции техредом, куда её пристроила ещё влиятельная мама, вернее числилась техредом, а фактически исполняла обязанности обычного курьера. Но волнующей красотой она не была обделена.

Заведующий редакцией, Ершов Иван Алексеевич, мужчина предпенсионного возраста, красивых женщин обожал. Когда был чуть помоложе, тратил себя на них не скупясь. Но четыре года назад в гололёд он упал неудачно с издательского крылечка (и крылечко-то всего три ступеньки), угодил поясницей на ребро верхней ступени и серьёзно повредил позвоночник.

С тех пор его поясницу охватил корсет, без которого передвигаться он теперь не мог, о женщинах пришлось забыть… Но работу бросать не пожелал, хотел дотянуть до пенсии, чтоб с почётом проводили, тем более что как специалиста его высоко ценили, и на его место главный редактор Давид Файнберг принимать пока никого не хотел…

Да, травма вынудила Ершова о женщинах забыть, однако не настолько, чтоб перестать любоваться ими. Об аккуратных, умеющих за собой следить, но которые чем-то не угодили его мужскому самолюбию, отзывался иногда в доверительных дружеских сплетнях, понизив голос: «Да, Леночка бабка чистенькая, аккуратная, но! – тут он издавал губами цвыкающий звук и немножко презрительно и таинственно добавлял, сморщив нос: – Не в моём желании…»

Иван Алексеевич по-своему был талантлив, обладал артистическими способностями и тонким чувством юмора. И стоил того, чтоб о нём сказать чуточку подробнее. На праздники, перед коллективным застольем он традиционно выступал с «докладом»: на импровизированную трибуну (эту роль выполняла обычная табуретка) ставил початую бутылку водки, в которой была простая вода. Садился перед «трибуной» на стул; имитируя волнение, наполнял стакан «водкой», выпивал, и с очень серьёзным видом начинал свой отчётный юмористический доклад от имени некоего директора, якобы на производственную тему, но построенный так комично, что все покатывались со смеху.

Хорошо подготовленная импровизация (Ершов никогда не повторялся) длилась обычно семь-десять минут, за это время он регулярно подливал в стакан «водочку», рука у него выразительно начинала «дрожать», горлышко бутылки дробно звякало с каждым стаканом всё сильнее о край посудинки. Заканчивался доклад всегда одной и той же фразой, когда-то сказанной Никитой Хрущёвым, ставшей в устах Ершова крылатой: «Наши цели ясны, задачи определены. За работу, товарищи!» Эту фразу он произносил, уже едва ворочая языком и, «опьяневший», «засыпал», едва не сваливаясь со стула на пол…

Эти спектакли ожидали всегда с интересом. Даже Файнберг оставался доволен, хотя улыбался всегда иронично и снисходительно, как бы утверждая, что он выше подобного юмора, но раз народу нравится…

А у себя в редакции Иван Алексеевич любил повторять насмешливо строчку из книжки одного маститого местного писателя, которая прижилась и служила как пароль хорошего настроения у Ершова: «Из-за бугра всплывала вздувшаяся луна!» Выдержав паузу, добавлял с ещё бо;льшей иронией: «Гени-альная строчка!» У строчки было продолжение, которое Ершов никогда не произносил, то ли не помнил, то ли чувствовал, что с такой пародией будет уже перехлёст: «Окровавленный Никита лежал без памяти на плывущей иконе, рискуя ежеминутно скатиться в воду…»

Штат технической редакции состоял из четырёх человек. Лизу Ершов обязанностями не обременял, она выполняла самую простую работу: отвозила после технического редактирования рукописи в типографию, оттуда приносила вёрстки, после правки или сверки снова доставляла их обратно, или в обллит – областное управление по охране государственных тайн в печати, где они проходили цензуру.

Работа её вполне устраивала. И если не была срочной, хитрая Лиза могла порой «сдавать» рукопись в типографию чуть не полдня, посещая попутно магазины, или встречаясь с подругами... Связи у неё были широкие. Но злоупотребляла она всем этим ровно настолько, чтоб не порушить репутацию аккуратного, исполнительного и ценного работника. Перед Ершовым она всегда немножко заискивала простодушно, а ему это льстило. Вёрстки, гранки, пробные графические оттиски, цветные и черно-белые Лиза доставляла всегда в срок, укладывалась в производственный процесс, и упрекнуть её было не в чем. Конечно, случались дни такие горячие, что приходилось сгонять в типографию и обратно не один раз в течение дня.

Зарплата у Лизы значилась небольшая, раз в квартал доплачивали маленькую премию. Но при этом она умела красиво, дорого и со вкусом одеваться. При завистливом восклицании издательских сотрудниц, изумлённых очередной модной и дорогой вещью «Лиза! и где ты только деньги берёшь?!» Лиза отвечала безмолвной томной и загадочной улыбкой. А потому за её спиной ходили пересуды о том, что у Лизы есть любовники с большим положением…

Жила Лиза одна в двухкомнатной квартире. Никто из издательских с мужчинами её никогда не видел, но сплетни ползали, что меняет она любовников, как колготки. Так ли дело было – доподлинно не известно. Подруг, с которыми она делилась бы доверительно личной жизнью, на работе у неё не было.

Лиза курила. В издательстве некоторые женщины тоже курили. Но в отличие от них Лиза курила только сигареты Мальборо. Где она их доставала – неведомо. Но ясно, что у фарцовщиков. Папиросы «Беломорканал» она брезгливо называла корректорскими. Хотя из пяти корректоров курила только одна Вера, корректор-ас, сухощавая энергичная дама и курила именно «Беломор». В других отделах женщины дымили сигаретами дешёвыми отечественными, порой даже без фильтра типа «Примы»…

Если правду сказать, то был период, когда Лиза действительно меняла мужчин часто. Через миловидность и томный вид Лизы мужчины иногда теряли рассудок… Но теперь годы уже клонили Лизу к замужеству, она нередко задумывалась о создании семьи и подыскивала подходящего для этого человека, семьянина, опору. Однако разочаровывалась в кандидатах очень быстро, видела, что всё не то, не то! У всех было отношение к ней похотливо-потребительское, и никто из них не собирался связывать себя семейными ответственными заботами. Хотя порой любовники с удовольствием водили её в ресторан, однако дальше постели их желание не простиралось. Иметь детей от подобных мужчин она не хотела. Но время уходило, и случайные знакомства становились всё реже и реже.

«Может, всё дело в собаках?» – задавала порой Лиза себе вопрос. В такие минуты она

Дело в том, что у Лизы жили три собаки, весёлые кокер-спаниели палевого окраса: две девочки и мальчик. Дорогие, породистые, с родословной, с документами, титулованные: Лиза периодически показывала их на выставках. В то время они были большой редкостью, только-только входили в моду, и составляли основной доход Лизы. Кобелёк регулярно покрывал свой гарем, а сучки раз в год приносили приплод, по пять-шесть щенков, которые расходились ещё до появления на свет: за ними была очередь. В среде собаководов Лиза числилась на хорошем счету, и товар её был весьма востребован любителями собак. Вообще-то для сохранения здоровья самок желательно было приплод получать не чаще одного раза в два года, но… Жадничала модница Лиза.

Конечно, спаниели требовали немалого ухода за их шерстью: для поддержания экстерьера и для здоровья они через каждые месяц-два нуждались в специальной стрижке ушей, морды, шеи, чтобы она не превращалась в «валенок», не пропускающий воздух, и собака не начала болеть. Возни с ними хватало. Но у одинокой Лизы, мать которой (царствие ей небесное!) привила дочери с детства любовь к собакам бо;льшую, чем к людям, хватало и времени на это, и отдавалась она такому творчеству со страстью и удовольствием. Мама, правда, держала всего лишь чёрного пуделя.

Лиза и представить не могла, чем бы она занималась, если б не собаки и не забота о них, которые ей, можно сказать, и детей заменяли и с избытком награждали её вниманием и любовью, верностью и преданностью… Сколько в них было радости, когда Лиза приходила домой, – вулкан! Рядом с домом находился городской сад, в котором она и выгуливала своих собачек…

*   *   *

Рая Самохина заведовала в военторговском универмаге отделом «Подарки», она пригласила Лизу Норкину на свой день рождения. Была Рая постарше Лизы. Поскольку существует у женщин такое дурацкое суеверие, что сорок лет отмечать нельзя, то Рая отметить решила тридцать девять, а сорокалетие в следующем году пропустить.  Дружили они давно, когда-то жили в одном доме. Лиза даже подарила Рае как-то щенка, но из-за равнодушного ухода он заболел и сдох. Однако на дружбе их это никак не отразилось.

Рая сказала, что она позвала на свой день рождения Мишку Крушинина, художника, он великолепно играет на гитаре и будет петь обожаемые и Раей и её мужем песни Высоцкого, те, которые под негласным запретом. Крушинин очень талантливый художник, прекрасный рисовальщик, у него занимается одарённый (по мнению Раи – одарённый невероятно) её старший сын Ромка, потому Крушинина и пригласили, он готовит мальчика для поступления в Ленинградский институт живописи имени Репина, у него там хорошие связи…

Именно Лиза и свела Раю с Крушининым, он сотрудничал с издательством, оформлял великолепно книжки, обладал живой и богатой творческой фантазией. Иван Алексеевич Ершов, человек наблюдательный, рассматривая типографские цветные оттиски с рисунками Крушинина и делая на полях рабочие пометки для печатников, как бы между прочим сказал однажды задумчиво: «Талантливый парень Миша, талантливый! Но погибель его таится в гитаре, как вещего Олега в черепе коня». Крушинин любил весёлые компании, в которых всегда со своим инструментом был востребован и превознесён. Ни один день рождения у издательских не обходился без Миши. Отсюда и вырастало пророчество Ершова и оказалось оно, увы, вещим.

Сняли верхний зал в ресторанчике «Старый город». Собралось человек двенадцать-тринадцать, все люди с положением, нужные. Пришёл и Крушинин, уже навеселе, первое, что Лизе сразу бросилось в глаза, одет он был, как попало: старые потёртые джинсы и растянутый затасканный одноцветный серый свитер. Даже стыдно было за него. А он своего вида нисколько не смущался. Гитара находилась неизменно при нём, в протёртом на сгибах чехле. Но это всё мелькнуло в сознании Лизы слабым ветерком и тут же унеслось в сторону. Дело в том, что Миша привёл с собой мужчину плотного спортивного вида, великолепно сложенного, и с такой обаятельной улыбкой на лице, какие бывают у людей добросердечных, открытых и бесхитростных, но знающих себе цену, чувствующих свою силу… Красавец-мужчина!

– Это кто, это кто? – затормошила подругу мгновенно вспыхнувшая Лиза.

В ответ Рая пожала плечами:

– Не знаю, кого это Мишка приволок, я такого не заказывала.

– Раечка, узнай кто это, а!

Удивить чем-то Лизу, меркантильную и невозмутимую особу, было очень сложно, а тут, увидев спутника Мишки Крушинина, она буквально обомлела.

Но узнавать ничего не пришлось. Крушинин сам подвёл приятеля к имениннице и заискивающе отрекомендовал его:

– Раиса Николаевна, знакомьтесь: наш знаменитый футболист, а теперь тренер областной футбольной команды – Алексей Пушкарёв.

Алексей смущённо заулыбался. У него было лицо киношного римского легионера, с волевым подбородком и рельефными складками, густые русые волосы, рост его был чуть выше среднего.

– Дело в том, что, – продолжал доверительно Крушинин, – я работаю над портретом Алексея, заказ, и мне позарез надо понаблюдать его в разных ситуациях… Едва уговорил его прийти к вам…

Он расплылся в широкой улыбке, то ли угодливой, то ли заискивающей… Не понять.

Лиза энергично сжала Раисе руку, за которую держала её чуть ниже локтя: приглашай-де, приглашай.

– Конечно, Михаил Александрович, конечно, мы будем рады, если такой мужчина украсит наше скромное общество, улыбнулась в ответ Раиса. – Прох-ходи-ите, располага-айтесь…

Она деликатно переключилась на других гостей.

 «Вот от такого-то викинга я бы родила богатыря!» – подумала Лиза мечтательно.

«В чём дело?» – тут же услышала она внутри себя боевой практичный настрой, исходивший как бы от Раисы.

«Или он будет мой, – подумала она самонадеянно и решительно в продолжение своей мысли, – или мне и жить дальше не стоит».

Разумеется, последние слова были шуточными.

Лиза включила всё своё обаяние, периодически закидывая голову слегка назад и потряхивая приманчиво пышными тёмно-русыми волосами, и даже применила некоторую настойчивость, чтобы оказаться за столом рядом с тренером. Препятствий, в общем-то, к этому не было: она пришла одна, Пушкарёв тоже был без пары. Он оказался довольно галантным кавалером, во время застолья ухаживал за дамой слева, то есть за Лизой, а справа от него сидел Крушинин, и никаких художнических наблюдений он за Пушкарёвым совсем не вёл, шумно рассказывая смешные анекдоты и не забывая подливать себе коньячок…

Конечно, танцевали, Лиза болтала о каких-то пустяках с новым знакомым, как со старым другом, доверительно рассказывая, где она работает. А для Пушкарёва было что-то поднебесное в том, что Лиза работает там, где книжки издают… Чувствовалось, что ему это было неподдельно интересно.

Изрядно поднабравшийся Крушинин преподнёс Раисе Николаевне на день рождения свою картину, натюрморт, сказал душевные слова. Он пел под гитару песни Высоцкого, с надрывом и хрипом: «Но парус, порвали парус!.. Каюс, каюс, каюс!..» С каким-то особенным выплеском исторгал: «Я не люблю, когда мне лезут в душу, тем более, когда в неё плюют!..» Ну, и другие, конечно. И копировал он Высоцкого великолепно.

Алексей Пушкарёв пил мало, видимо, тренер умел себя контролировать. Когда расходились, Лизу он проводил до квартиры, был в восторге от её собачек, не меньше, чем они от пришедшей домой хозяйки. И они сразу признали в нём своего человека, доверчиво позволяли себя приласкать, потрепать… Лиза их тут же вывела на прогулку,  разумеется, Алексей составил компанию.

После первого знакомства с Пушкарёвым, Ершов наедине с Лизой сказал ей: «Благословляю! Благородного мужика сразу видно, по разговору, по улыбке, по манере».

Он и здесь не ошибся. Лиза с Алексеем вскоре поженились. Удивительно, что при его мужском обаянии Пушкарёв ни разу не был женат, хотя ему перевалило за тридцать. Говорил, что как-то не до этого было, карьеру делал. Лиза оказалась на два года постарше его. Но Алексей этого как будто и не замечал. Она окружила его такой заботой, таким вниманием, она прям всю душу вкладывала в него. Влюбилась. Она так страстно хотела от него ребёнка, да вот забеременеть не получалось. В чём была причина, даже врачам не удалось конкретно установить. Но она-то сознавала с горечью и поздним сожалением, что здесь оставили след её бурные молодые годы…

Время уходило, а детей любящей семейной паре по-прежнему заменяли собачки…

*   *   *


Осенью 2016 года, когда Лизиной подруге Раисе Николаевне Самохиной было уже под восемьдесят, она приехала на побывку в родной город, из которого давным-давно, в годы крушения Советского Союза, уехала в Краснодарский край, там несколько лет назад и похоронила мужа; с его убеждениями не вынес он, военный человек, слома жизни, которой отдал всё… Приехав на родину, она разыскала Лизу через общих знакомых… Пушкарёвы жили теперь в престижном загородном микрорайоне, в шикарном особняке, в соседстве с подобными же. 

У Раи Самохиной было два сына.

– Младший у меня служит в армии, – делилась она, говор её приобрёл заметную южную окраску. – Пошёл по стопам отца, уже майор. А старший автомобильным бизнесом увлёкся… Вроде, удачно – тьфу, тьфу, тьфу!

– Это который  у Мишки Крушинина рисовать учился, что ли? – уточнила Лиза.

– Ну да, он. Мишка, паразит, наобещал тогда «златые горы», никаких там покровителей в институте живописи у него не оказалось, у прощелыги. Ромка даже конкурс не прошёл. А он сам что, Крушинин, как?

– Умер! – равнодушно выдохнула Лиза, слегка вздёрнув плечики.

– Умер!? – встрепенулась удивлённая Рая.

– Спился. Нашли его буквально под забором. Даже сами художники в своём союзе полгода не знали, что Крушинин умер.

Рая скорбно помолчала и задумчиво проговорила со значением:

– Выходит хорошо, что Роман не прошёл конкурс...

Лиза в недоумении вскинула брови, пытаясь уловить связь между смертью Крушинина и тем, что Роман не прошёл конкурс. Чего тут хорошего-то?

– Это Божий промысел, – оживлённо добавила Рая.

Алексей, смотрел футбол, но краем уха прислушивался и к их разговору. Вдруг он пружинисто встал и вышел в другую комнату. Рая проследила за ним и про себя отметила, что был он подтянут и упруг, чувствовалось, следит за собой, ничего лишнего. Не сказать, что Лиза растолстела, но, в сравнении с ним, талию она потеряла. Годы брали своё, обоим шёл уже седьмой десяток.

Через пару минут Алексей вернулся, держа в руках большой лист с чёрно-белым рисунком, демонстрируя женщинам сохранившееся произведение Крушинина.

В нагромождении храмовых сводов и куполов, в ракурсе, взятом откуда-то с неба, зритель-художник увидел на земле, в проёме арки фигурку согбенного под ветром монаха в рясе, подвязанной в поясе и передающей, подчёркивающей тонкость его талии. Было схвачено упругое движение монашка, преодолевающего напор ветра. Но человечка под аркой художник остановил навсегда. И это мощное архитектурное нагромождение камня над маленькой хрупкой фигуркой молодого чернеца имело такую выразительную силу и мощь, что, пожалуй, у редкого зрителя не пробегала невольная изморозь по спине и плечам. Таинственное и символическое содержание было запечатлено в рисунке… Это можно было прочесть как: созданное человеком и погубит его, а можно было трактовать как величие, произведённое духом маленького человека…

– Вот! – только и выдохнул Алексей.

Заключая в этом «вот» свою высшую оценку.

Работа была, видимо, из ранних, ученическая, но уже в ней чувствовался большой запас таланта художника. Напророчил, выходит, Ершов – погиб Крушинин от гитары, как вещий Олег от черепа своего коня…

– А портрет мой Михаил так и не написал, – улыбнулся добродушно Алексей. – Не мог он уже сконцентрироваться, собраться, зато подарил мне этот лист. Да я его, собственно, сам выпросил, очень он мне понравился. Есть тут что-то главное от нашей жизни, философское. Даже голове футболиста нелишнее… А он ему как-то не придавал значения, легко отдал. Хорошо, что напомнили: раму закажу. Рисунок мне сейчас ещё больше нравится, чем поначалу. Стареть начал, – иронично рассмеялся Алексей.

Лиза поправила роскошное кимоно, с непониманием, но снисходительно повела головкой. Рая и здесь про себя отметила, что всё же Лизка следит за собой, не опускается, в голове ни одного седого волоска, всё тщательно закрашено, лицо ухожено, в углах глаз – без морщин.

За ужином выпили красного вина. Раю никуда не пустили, оставили у себя ночевать. Алексей заверил,  что завтра отвезёт её, куда она пожелает. И вообще можно будет поездить по городу, посмотреть, как он изменился и похорошел за эти годы. Супруги были рады гостье, которая внесла оживление в их застоявшуюся жизнь. Весь вечер проговорили между собой. Воспоминания, расспросы. Причём, Алексей, заметила Рая, мог поддержать беседу на любую тему, интересы его были широкими. А Лиза сводила невольно всё как-то на меркантильную линию, о деньгах, о выгоде, о тряпках... Была в ней теперь какая-то неприятная для Раи мелочность. Но нельзя же было это показать, и Раиса Николаевна улыбалась, против воли кивая согласно и одобрительно головой.

Старый чёрный пудель, весь вечер незаметно лежавший возле камина, поднялся со своей постели, встряхнулся, потянулся, зевнул; глядя на хозяйку, повилял хвостом, привлекая внимание к себе.

– Гул-л-я-ятеньки мой мальчик захотел, сейчас папочка тебя выведет на прогулку, – засюсюкала Лиза.

Пёсик оживился, согласно и радостно взвизгнул и с готовностью двинулся к двери.

– Котик! – крикнула Лиза мужу. – Сыночек наш гулять просится.

– Сейчас-сейчас, Лизуня, только оденусь, – отозвался с готовностью Алексей.

– А тех собачек красивых уже не держите? – поинтересовалась Рая, не подавая вида, что от слов «сыночек наш» у неё защемило сердце, она их понимала по-своему.

– Спаниелей? Да-авно уже, – махнула Лиза вяло рукой. – Устала я от них. Очень большой уход за ними нужен. Всех продала, когда в Азию уезжали.

– В Азию?! – изумилась неподдельно Рая.

– Да-а. Алексей ведь несколько лет по контракту работал тренером в одной из восточных стран.

Было такое, было. Там Пушкарёв сформировал успешную команду, с ощутимыми результатами. Как тренеру ему выпала возможность реализовать здесь свой талант, и вернулся он с внутренним удовлетворением состоявшейся жизни. Лиза была с ним. Они привезли неплохие деньги, хорошую машину, сумели купить этот особняк с целым гектаром земли… Река Сылва, приток Чусовой, широкая в этом месте от подпора Камской плотины, протекала рядом с усадьбой. Летом здесь была просто благодать. Да неплохо и по-своему красиво было и в эту осеннюю пору.

Выпустив Алексея с собакой и затворив за ними дверь, Лиза тоскливо вздохнула и проговорила:

– Сейчас, Раичка, на породистых собаках можно так-кой бизнес сделать!.. Вернуть бы мне мои годы молодые! Вот я бы развернулась! Была бы я молодая… – проговорила она с сожалением. – Сейчас такие возможности – делай, что хочешь, поезжай, куда хочешь. О-о, я бы разверну-у-улась. Я бы весь мир объездила,  – и она так молодо засмеялась. –  Да уж куда там! – махнула безнадежно ручкой. – На этого-то пёсика не хватает сил. Я – устала, я – постарела, голова вон уже начинает трястись... Хотим всё продать. Зачем нам эти хоромы двоим? Ты не представляешь, какие большие расходы на содержание. Тяжело. Сама видишь, детей нет, помощи не жди. Приобретём что-нибудь поменьше, здесь же (место Алёше очень нравится). Он уже присмотрел подходящий домик. Гараж, есть баня – для него главное. Участок пятнадцать соток. Ведёт переговоры…

После затяжной паузы Лиза, уйдя в себя, скорбно проговорила:

– Раичка, ты посмотри, какого я мужика отхватила когда-то! Я думала, мы будем безумно счастливы, у нас пойдут дети… Я за ним как за каменной стеной, но сделала его несчастным. Детей-то завести ему ведь не смогла…

Она не умела сказать, но чувствовала, что Алексей принёс себя в жертву ей. Не бросил, остался верен…

В этот вечер они просидели за разговорами допоздна, всё вспоминали… И после Раиса Николаевна ещё долго не могла заснуть, всё думала, думала о них, Лизе и Алёше: неплохие люди, прожили в согласии такую хорошую жизнь, всё у них есть. Но! Но вот кому всё это оставить? Даже память по себе некому передать. Нет у них продолжения, и уже не будет.

И тут начиналась самая глубокая грусть.