Дача от слова дать

             ДАЧА  – ОТ  СЛОВА  «ДАТЬ»
Жара спекла всё в одну вяло кипящую, клейко булькающую, тяжёлую массу. Казалось, варится абрикосовое варенье: оранжевое тягучее, блестящее…  Рынок – котёл с этим варевом – жужжал беспрерывно и глухо, медленно ворочая содержимое – влажное, тяжёлое, липкое, терпко пахнущее. Исходили ароматами  фрукты и овощи, цветы и специи, рыба, конфеты, смесь духов, дезодорантов, жвачки и пота… Всё стекало, плавилось, изнемогало. Жара.
— Ну, какая же это «средняя полоса»? Что в Сочи, то и у нас – тридцать три выше нуля! Но там – море!..  Представляешь? Сейчас бы – бултых! Я бы полдня из воды не вылезала!
Тамара глотнула тёплой минералки из двухлитровой, опорожнённой наполовину бутылки, утёрла губы, а потом прошлась влажной ладонью по лицу.
— Сгораю. Ты посмотри, я уже чёрная, а ведь только конец июня --- всё лето впереди! Хорошо, волосы белые (тоже выгорели на нет), а то бы за южанку сошла. Ха-ха! Только их бабы шорты не носят – юбками пол метут. А мы, русские, что уличное хулиганьё, кто в чём: майки, велосипедки, бейсболки… А, плевать! Бизнес --- главное.
Тамара будто оправдывалась перед нарядной эффектной подругой, поймав в зеркале, висевшем на задней стене палатки, свой профиль с острым, облупленным загаром носиком («куриный клюв», называла она его), блёклое без косметики лицо.
— Купи чего-нибудь, а? Рит! Смотри, до чего ж  хороша кофтёнка! Не жаркая – хлопок с вискозой. Недорого, ещё уступлю по дружбе, а?
— Ой, Томочка, не могу! Не до себя. Девка школу закончила, надо в училище впихивать, сама понимаешь… В медицинском конкурс. Твой-то как? Его Мишей зовут?
— Да, точно, Мишаня. В выпускной перешёл. Через годик и у нас эта проблема возникнет.  Вот, сгораю тут за копейки, а что делать? Как завод наш прикрыли, так рынок только и выручил, не пропали. Даже жилплощадь себе прикупила --- поменяла квартиру. У Миши теперь своя комната! Ты-то куда попала, инженер наш учёный?
— Не сыпь мне соль на рану! – Рита тряхнула плотной короткой стрижкой, её карие глаза сузились, – «перемтройка» - перекройка всё перекроила! Сколько я корпела над этими науками в школе, в институте!.. А поступление в ВУЗ? Это же психшок! Серебряная медаль в школе, красный диплом --- всё коту под хвост. Полы мою в офисе.
— Ты-ы-ы? – Тамара покачала головой, оглядела её стройную плотную фигуру, оценила яркое модное платье.
— Я, Томочка. Там такие крутые «новые», что за эту мойку (а всего-то раз вечером пошурую за полтора-два часа) получаю столько, что инженерам и не снилось!
— То-то, смотрю, модная, в золотишке.
— А, по первинке прибарахлилась. Теперь всё. Надо девку свою определять. Да и приодеть --- сколько надо?  Вот поступит, я к тебе приду с ней, что-нибудь подберём.
— Идёт. Бум ждать. Как она, Света твоя, не сильно достаёт тебя?
— Да так… как все. Только б гулять! Дискотеки, подружки, мальчики… Я сперва с ума сходила, чуть задержится где, а теперь… Ко всему привыкаешь. А твой?
— Мой – это экспонат музейный. Ни – ку – да. Один у него дружок закадычный --- Андрюшка, с малолетства --- не разлей вода – сосед по старой квартире. Пацаны всё на рыбалку ходят, по две плотвы за сутки поймают бабкиной кошке… Вчера мой там и ночевал. Не-е-е… малый спокойный. Курить, пить, гулять --- это ему не надо. Видать, братец мой, дядя его единственный, пьяница бесповоротный, охоту отбил.
— Ишь, наверно и правда, нет худа без добра.
— Ну… Малый хороший, тут мне повезло. Я целый день на рынке без выходных, без проходных. Приду домой никакая: то сваренная летом, то задубелая зимой-то. А он и уберёт в доме, и с магазина всё принесёт, сготовит… И жалостливый такой --- сумки мне сюда поднесёт, дома, что ни попрошу, всё сделает. Рукастый: и гвоздь забить, и покрасить, и по электричеству… Мужичок.
— А на даче?
— У-у-у… на даче, считай никак. Всё позаросло бурьянами. Ехать теперь с новой квартиры часа два – с двумя пересадками. А что там вырастишь? Земля истощённая, яблони поразрослися --- тень одна. А кто вырастит овощи или клубнику, ворьё всё сметёт. Мишка, правда, любит туда ездить: ягоды с кустов ест, яблоки собирает, читает там… С Андрюшкой всё уединяются.
— Не боишься, что всё парой мальчишки-то? Сейчас всякого насмотришься по телеку…
— Ой нет, нет! Но, знаешь, иногда и заноет душа… Он там взялся за домик: стёкла, говорит, повставлял, красил двери, пол. Занавески туда отнёс, бельё постельное, коврик… Там у нас электричество, вода --- хоть живи! Но, думаю, просто хочется ребятам самостоятельности. Я, конечно, принюхиваюсь к нему и присматриваюсь, чтоб спиртным там или куревом пахло --- этого нет. И глаза такие хорошие, без туману. Надеюсь на него. А вот эта любовь – разлюбовь!.. Мы ж этого и не слыхали, да, Рит?   
— Ну-у! На старости лет открытие сделали. А ты, Тома, надейся, доверяй, но проверяй. Я бы нагрянула так-то, хоть разок, глянула б, что да как…
— И я уж думаю…
— Ладно, счастливо тебе! В сентябре придём.
— Пока, Риточка. Тебе тоже всего хорошего. И Свете твоей!

                2
Тамара работала на себя, не на хозяина. Товар был на исходе, надо ехать в Москву. А на душе кошки скребли: из-за этой погони за копейкой можно и упустить парня-то! И вот что она надумала: взяла билет на ночной поезд, а Мише сказала, что поедет днём (он и так знал, что она ночные рейсы не любит). Собрала сумки, деньги – сын помогал – и пошла вроде на поезд. Сын на троллейбус посадил и побежал в другую      сторону --- доехать до старой квартиры, где дружок закадычный остался. Перед тем спросил, конечно:
— Мам, может, до вокзала проводить?
— Зачем, сыночек, я ж без груза. Встретишь, как договорились.
— Встречу, мама, ---- и поцеловал, не стесняясь, на улице.
Тамара доехала до следующей остановки, перешла на другую сторону и поехала обратно, мимо своего дома, на дачу. То дачи были за городом, а за пятнадцать лет город обступил со всех сторон зелёную овражную долинку, и теперь троллейбус останавливался прямо у железных ворот дачного товарищества «Садовод –2», где был их участок. Выйдя из троллейбуса, Тамара огляделась по сторонам и вошла, лязгнув калиткой, на территорию дач. «Здесь совсем другой воздух! Кажется, не так жарко… Пахнет травой, цветами». Тамара пила воздух, как свежую воду, омывая лицо тёплым дуновением, откуда-то прилетевшего душистого ветерка. Она постояла минуту, а потом пошла по широкой центральной аллее внутрь массива, спустилась в низинку, потом на горушку вскарабкалась уже по боковой, узкой тропочке и вышла к своему домику. Он стоял на углу, справа от входа, светился чистым окошком и свежеокрашенными наличниками. Замка на двери не было. Сердце застучало, ноги занемели. Тамара остановилась, успокаивая дыхание, собираясь с духом и прислушиваясь. Как-то промельком в памяти прошло: зачастил Мишка в последнее время из дома, продукты прихватывал, бидончик молочный исчез, банки со сгущёнкой…
Вдруг тихий мяукающий звук послышался за закрытой дверью.
— Фу-у, додумался парень! Кошку завёл! Ещё, может, и котят принесла! --- облегчённо выдохнула Тамара и, резко шагнув, распахнула дверь.
Окно было напротив, и с улицы в сумеречности комнаты не сразу понятное увиделось Тамаре. Она остолбенела, привалившись к косяку двери.
— Пожалуйста, прикройте дверь, а то сквозит, – тихо и ласково прожурчал голосок.
Тамара молча прикрыла створку, на ватных ногах шагнула к табурету, присела, не отрывая глаз от необъяснимого видения. На кровати, стоящей у противоположной стены, сидела мадонна с младенцем, ну, точно Рафаэлевская! Молодая, как свежий месяц, с чуть волнящимися тёмными волосами, с кротким нежно прекрасным лицом, осиянным глубокими синими глазами.
— Вы кто, девуш… ну, женщина? Почему?..
Та вся зарделась, затрепетала, опустила глаза, а младенец, звонко чмокая, сосал с закрытыми глазами материнскую грудь.
— Извините меня… я… Вы, наверное, Мишенькина мама?
— Она самая…
— Сюда он привёз меня после родов… вернее, ещё раньше… я… мы живём здесь.
— Да кто это «мы»? Вы кто такая? Причём тут Миша мой? Да объясни ты мне, наконец! – Тамара вся тряслась, голос её звенел сердито, предчувствуя и не веря.
После паузы напряжённой тишины, когда шелест деревьев стал слышен за стеклом, молодая мамаша глубоко вздохнула и проговорила:
— Я… мы с вашим Мишей, Тамара Николаевна, любим друг друга уже год. Мне невозможно было жить дома: мать совсем спилась, мужика в квартиру привела, а он приставать ко мне стал… Миша меня сюда и поселил, как жену.
Тамара, как на муху, замахала на неё рукой.
— Нет, нет, глупости какие! Мой Миша? Ему только шестнадцать! Он не мог!..
— Через месяц – семнадцать --- двадцатого июля. Это мне шестнадцать недавно исполнилось. Мы раньше в одной школе учились, потом вы переехали, а мы уже три года дружим.
— Дружим! Нет, это, оказывается, так дружат теперь! Давно ты здесь живёшь?
— С конца апреля.
— Что? Да как же ты тут спала в холоде? Одна?..
— Андрей, Мишин друг, принёс электрокамин, ну, вроде чинить его отдал… Я больше с вечера спала, при Мише, а ночью иногда грелась…
— А ела что?   
— На плитке варила. Вы не думайте, Тамара Николаевна, Миша свет оплатил. Они с Андрюшей по выходным машины мыли.
«А-а-а… вот она «рыбалка», --- поняла Тамара, и вдруг пружиной подскочило сердце в груди.
— А ребёнок-то чей?
— Мой. А-а… Мишин, конечно, – вся залилась краской и стала ещё красивее мадонна, – ваш это внук Мишенька, Михал Михалыч…
Тамара проглотила ком в горле, но глаза всё равно наполнились влагой.
— Мишенька? Дай мне его.
Она почувствовала в руках тёплую живую тяжесть и, принимая душой этот дар жизни, припомнила, что после сына, ничего дороже в руках своих не держала.
— Ой, как на Мишку моего похож! Лапушка, малышек… Когда родила?
— Семнадцатого июня.
Тамара вздрогнула --- это был день рождения её покойной матери.
— А тебя-то как зовут?
— Маша. Мария…
«Ну, точно, мадонна…» – имя у мадонны было тоже мамино, дорогое душе.
— А  где же, --- чуть не подавилась, закашлялась Тамара, – кхе, отец ваш?
— За молоком пошёл, сейчас вернётся. Врач сказал мне пить побольше надо, чтобы кормить…
Снова замолчали. Молчание было общим, согласным. Тамара, не отрываясь, смотрела на внука. Вдруг сбоку, с маленького диванчика в углу, тихо словно мяукнуло что-то.
— Это там что? – Тамара привстала с Мишенькой на руках.               
— Это внучка ваша, маленькая Маша, – как песенку обронила молодка и, нагнувшись, взяла точно такой же свёрток, что и Тамара держала. — Двойня у нас с Мишей.
Тамара почувствовала, что пол поплыл под ногами, в глазах белые мухи запрыгали. Она, медленно двигаясь, положила дитя на диванчик, присела рядом, а Мария принялась кормить грудью дочь. Тамара молчала, словно растеряв все мысли. Она смотрела в окно и видела ветку яблони, усыпанную крупнеющими к июлю плодами, бледные левкои, разбросанные кустами по саду, траву, устилавшую бывшие грядки… Так она сидела когда-то без мыслей в голове, без чувств в сердце, как бы не ощущая и тела своего, дважды в жизни: Когда Миша болел гепатитом, и говорили, что дело плохо и вот-вот кризис, а там уж как пойдёт… и когда узнала о том, что машина мужа попала в автокатастрофу, а кто жив, кто погиб – неизвестно. Потом, когда Миша пережил кризис, волны радости несли её в жизнь, в ощущения и надежды, наполняя желаниями и мечтами… Потом, когда узнала, что Анатолий и есть тот единственный погибший, всё стало горьким и тёмным, болезненным и безнадёжным…  Но между «знаю» и «не знаю», «да» и «нет» она была пуста, глуха и слепа, как и сейчас.
Тамара попробовала думать: «Миша, мой Миша! Спокойный, внимательный, казалось, послушный! Обманул! Меня!!!» Чувства хлынули в душу, кипятком обожгло сердце, слёзы ударили колючей горечью. Она больно потёрла глаза, успокоила дыхание, посидела, унимая злую обиду. И вдруг, взглянув на рыжеватый пушок детской головки, прижатой к материнской груди, ощутила тёплую волну умиления. Красавица мать нежно смотрела на крохотное розовое личико, и Тамара по-новому подумала о сыне: «А ведь её он не обманул, не бросил – всё взял на себя. Работает, «семью» кормит… О-о-о!.. Ну, не подлец же он, не вор или хулиган, не наркоман или пьяница, не насильник…» Надрывно, до боли в груди, вздохнула и заговорила:
— Как же это вы это, а? Такие молодые!..
— Извините меня, Тамара Николаевна! Миша – мой единственный друг. У меня – никого! Мать   пьяница, так подруги от меня отвернулись все. Я  хотела утопиться… Но Мишу вот полюбила…
— Хорош сыночек! Семью завёл, а родной матери – ни слова! Обманывать научился!
— Он говорит: «Мама меня, мужика здорового кормит, содержит. Не могу я ей на шею всех навесить, ей горя и забот хватает». Любит он вас и жалеет, Тамара Николаевна!
— Любит… Ага, кого люблю, того убью! А что ж дальше? А зимой как?
— Мальчишки ищут квартиру, чтоб кто-то одинокий, больной был, ну, бабушка или дедушка. Я бы ухаживала за ними, чтоб с детьми пустили…
Тамара покачала головой.
— Реалисты… Как же ты ночами тут одна? Не каждый раз Мишка «у друга» ночует. Страшно, наверное?
— Не так страшно, как дома, куда всякая пьянь наползает… Ребята не бросают: то Миша ночует, то Андрей…
— Ещё и Андрей?!
— Ой, ой! Не думайте чего, Тамара Николаевна! Андрей сторожит нас! То на чердачке спит, то на сене в беседке. Он Мишин друг хороший!
«Хороший друг, верный. Ну что ж, и тут Мишке плюс. А для чего жить, если не для такого: любовь, дети, друзья?..»
— Вот что, Маша, доченька… Собирай деток, сама собирайся. Мишка подойдёт, домой поедем, – роняя слёзы, сказала Тамара и поняла вдруг, какая она счастливая!