Он не виноват. Она создала его таким

Разговор первый

На зеленой лавке на краю парка небольшого подмосковного города сидели трое мужчин на вид одного возраста где-то около шестидесяти лет: на одном была классическая сорочка под парадный костюм с серебряными запонками, на втором футболка с короткими рукавами и руки у него были мощными, мускулистыми, на третьем было что-то типа легкого летнего свитера и на белом   отпечатано кроваво-коричневое изображение Че Гевары.

Мимо них прошла девушка лет восемнадцати-двадцати, лениво покачивая бедрами, в зубах у нее были сигарета, в темных глазах какая-то затаенная мысль.

- Ну что, Миша, - обратился мужчина в сорочке к мускулистому атлету – как говорят американцы, твой маленький друг вздыбился на эту задницу?

Атлет пошевелил могучими мышцами груди, и сказал насмешливо:

- Никак нет, на особ женского пола младше сорока не реагирует. А ты , Витя, - сказал он прищурившись, - лучше про свою бабку бы думал, она опять тебя насильно заставила надеть эту сорочку?

Витя был гладко выбрит, но морщинист, невелик ростом и вообще неказист, если бы не щетина пегих усов, которая узкой полоской торчала прямо под носом как у Гитлера, то на таком лице и описывать нечего: маленькие серые глазки, носик пуговкой. Но вот усы эти как-то здорово организовывали пространство лица и делали его даже волевым, и было понятно, почему всякие комбриги перед войной брили на лысо голову и носили такие усы, это добавляло им воли и страсти, которые правда им в 41 году не помогли.

- Ну я же говорил, -  тихим страдательным голосом промычал в усы Витя, - жена мне запонки эти подарила и велела носить, ну куда я их надену, на нос что ли? И не бабка она, мне 52 года (а выглядел на шестьдесят), а ей вообще сорок девять. Форму держит.

Витя поднял руки к груди и как бы поддержал несуществующие у него формы.

- Да, - сказал мечтательно третий мужчина в летнем свитере с Че Геварой, - и с сухим, вытянутым лицом и влажными большими глазами сладострастника, - я бы… в мои молодые годы с такой девушкой….

-Ну и что ты бы сделал, - сказал Миша, - при советской-то власти? Пошел бы за ней и познакомился? Черта с два, мы же были все зажатые, с комплексами, чтобы к девушке на улице подойти пол литру пить надо было.

- А я все на велике гонял тогда, - сказал сладострастник, я как бы случайно на нее почти наехал, разогнался и у самых ног затормозил. Безотказный прием. Сначала девки визжали, а потом некоторые видя мою красоту и кокетничать начинали, ну те, которые в настроении были…

- Говори прямо Гена, - поправил его мускулистый Миша, - у которых менструаций в тот день не было. А тебе бы майку тогда с этим Че Геварой, так с тобой девки и при менструациях дружили бы.
Миша была  груб. В нем чувствовался бывший военный человек.

-  Мне сын привез из Греции и сказал, что это летний свитер, греки его носят при температуре + 25, это у них холодно. Я говорю, сынок, на кой ляд ты с Че Геварой взял? С упырем этим кровавым? А он мне отвечает, что видит мужик на свитере симпатичный, а кто такой Че Гевара не знает.

- Да, сказал Миша, - ничего не знают, - спроси их про Евтушенко – не знают. А как гремел!

- Они и Ленина-то с Гитлером путают, - сказал Гена и своими красивыми глазами усмотрел еще одну молодую женщину, которая толкала перед собой коляску и шла прямо по их дорожке. – Спорим, у этой жопа красивее, чем у той, та уж больно злая была…

- Злая жопа, - это хороший образ, - сказал Витя, дунув в свои фюрерские усики.
Витя писал стихи и публиковал их на Стихи ру.

- Я следующее стихотворение так и назову «Злая жопа».

- Как стихотворение назовешь, так оно и поплывет, - сказал Миша.

- О, - сказал Витя, - и это использую, так я назову свое следующие стихотворение.

- Пушкин ты наш, - заметил на это старый красавец Гена.

- Да, нет, - сказал Миша, - он там все под Роберта Рождественского чешет… с пафосом… я его читал.

- Злая жопа подошла к отцу и спросила жопа…- Продекламировал Гена.

- Ай, молодца, - сказал Витя, - я и это использую.

- Ты прямо падальщик у нас какой-то, - заметил Миша, - все в свою нору тащишь.

- Я разве тебе мешаю твои гири поднимать, - сказал Витя, топорща усики, - не мешаю, ну и вы отвалите.

Тут подошла   девушка с коляской,  красавец Гена хмыкнул, он первый понял, что зад у дамы подкачал. Она прошла мимо и тут уже атлет Миша и поэт Витя увидели, что зад у нее совсем плоский

Они помолчали так, словно понесли все трое внезапную утрату. Утрату чего? Они были уверены, просто уверены, что у этой девушки зад будет еще более красивый, и тут такой обман.

- Я всегда знал, что женщинам с таким плоским задом нельзя верить, - сказал Гена, устремив свои женственные глаза куда выше лип, что росли прямо перед ними.

Парк был старый, здесь еще пленные немцы в сороковых годах построили массу домиков барачного типа, потом все это огородили забором и власти разместили там психиатрическую лечебницу. Посадили много деревьев, поскольку психов березы раздражали своей сексуальностью и беззащитностью, а дубы наводили на мысль о побеге, а ясени все портили своей неземной красотой, как бы говоря о том, как прекрасна жизнь за этим страшным забором, то насадили одних лип. Больницу потом перевели, бараки снесли, и остался в итоге липовый парк со странной аурой жути, как и стимулом преодолеть эту жуть. Сюда хорошо было приходить студентам, которые боялись экзамена, брошенным матерям-одиночкам и пожилым людям, вроде нашей бодрящейся троицы, что рассуждала сейчас о женщинах. Они, конечно, знали все, что здесь была психлечебница, но   давно не думали об этом, ибо парк находился в центре города и им удобно было встречаться здесь, поскольку все они жили в разных концах города и до парка им было идти примерно одинаковое время.

- Так вот, - продолжал Гена, - у меня такая первая женщина была, с таким плоским задом, но тогда я, конечно, на такие мелочи внимания не обращал. Ибо было мне 14 лет.

- А ей, сколько – одиннадцать? - Засмеялся тихо Михаил, а более чуткий Витя в предвкушении интересной истории насторожился, Витя жил с очень злой и вероломной женой, а потому интуиция у него была как у шпиона, что существует во вражеском окружении.

- Ей было тридцать, - сказал Гена без всякого выражения, просто констатируя факт и друзья ему сразу поверили. – Отец у меня был большим начальником по строительству в одном областном центре, я же поздний ребенок, он у меня воевал, командовал штрафбатом, страшный был человек для меня, возможно и для других. Хотя никогда не повышал на меня голоса, иногда был дружелюбен. Ну таким он был редко, его привозили с работы обычно часов в восемь иногда девять вечера, прямо к программе «Время», которую он обожал, он обожал читать газету «Правду», был коммунистом, но глядя на наше политбюро, которое выстраивалось на Мавзолее по праздникам однажды заметил: «Какие они все слабаки, все на подбор, Ильич этот с Орденом Победы, не трус, но протух весь давно, а вот Косыгин – умница, а слабак, это Сталин его «Ленинградским делом» сломал.

Слов этих я не понимал, а он ничего не объяснял, он вообще был отчужден от меня. Но когда мне было лет 8-9, он иногда брал меня осторожно за плечи, смотрел своим страшным взглядом мне в глаза и говорил: «Ты хоть понимаешь, что может выпасть на долю обычного человека, какой ад? И все человек должен смочь преодолеть».
Но видел, что мне жутко и отпускал меня, махнув рукой. Один раз меня избили во дворе, мать стала причитать, а он сказал, не отрываясь от газеты «Правда»: «Если не хочешь, чтобы били, то бери в руку кирпич и кидай в лицо тому, кто собирается тебя бить. Или купи себе перочинный нож и бей этим ножом в ляжку там или в плечо. И бить больше тебя не будут, я тебе слово офицера даю». Но он просто не знал наши дворовые расклады, и с чего я буду своим ребятам кирпичом в лицо или ножом?
Мать замерла в ужасе от его слов, но страшилась перечить ему. Он пожал плечами и забыл про меня.  Все же он жил в своем каком-то мире после войны. Это было очевидно. Три ранения и две контузии.
 
 Я все равно любил его, потому что маленький сын не может не любить отца, хоть жесток был его взгляд, но покупал мне все, что я просил, и я был самым богатым мальчиком в нашей школе, отец выполнял   мои просьбы, если не забывал о них. Еще у меня был его полевой бинокль с войны, настоящий эсесовский нож, мерцающий и страшный в свой простоте и эстетике смерти. Я его как-то спросил, этот нож он сам снял с убитого немца, он ответил просто: «Снял с убитого немца, но не я его убил, дело комбата не ходить впереди батальона в атаку, дело комбата выполнить любой ценой поставленную задачу. И запомни – я не герой, и никогда так не говори обо мне внукам, если они у меня будут».
Но в общем-то жизнь моя была празднична и радостна, у меня еще был любящая мама, а она и сейчас мне единственный родной человек, она была намного моложе отца и…

- Короче, - сказал Миша, сжимая свой могучий кулак, - где обещанная байка про твой роман с тридцатилетней Клавой. Ты же знаешь, я сам воевавший полковник и танкист, меня такими рассказами про выживших командиров штрафбатов не разжалобишь.

- А мне   интересно, - сказал Витя, - во мне самом мало героического, и я люблю слушать про сильных людей и смотреть боевики.

- А я мультики только смотрю, - сказал бывший танкист Миша. - Там обмана нет.


- Так скоренько все расскажу, - ответил Гена, - началось все почти мгновенно, как и начинается большинство романов, вроде из ничего. Соседку звали Клава, как я уже сказал ей было тридцать лет, я ее помню до сих пор всю до миллиметра ее лица и тела, хотя первое время очень хотел бы забыть, но такое желание было раньше, а сейчас я почему-то рад, что вот вижу ее перед глазами, призрак этот. Нам принадлежало три комнаты в комуналке, а ей одна, Клава раздражала и мать, и даже отца, хотя он вроде ее не замечал, но в центре города строили большой дом из кирпича с удобными квартирами для партийного начальства, отцу там гарантировали квартиру, но дом этот   только начали строить… И вот Клава…  Ростом маленькая, но задорная женщина со злыми глазами, худая. Но грудастая. Ротик маленький, губки поджаты всегда в затаенный злобе, зад плоский и бедра узкие. Ей не везло, не любили ее люди, как и она людей, настоящих подруг не было, родители ее жили в деревне, но она вроде ни в ком не нуждалась, была уж очень злая и от природы, и потому что ни разу не была замужем, и потому что работала на фабрике и уставала как собака. С нами она почти не общалась, но знала, конечно, что отец начальник и ему старалась улыбаться, и к матери фальшиво подлизывалась, на меня внимания не обращала, иногда только, когда я с ней здоровался в коридоре, она насмешливо окидывала мою тощую и длинную фигуру взглядом и едва кивала в ответ. И вот родителей моих, как обычно, нет дома, я играл с ребятами в футбол, было лето, пришел весь потный, взял полотенце и прошел в ванную, забыв взять чистые трусы и майку, но и Клавки не должно было быть дома, так что… стою себе под теплым душем, ну и эрекция у меня почему-то… от теплой воды что ли, четырнадцать лет, а все мысли уже о бабах, у меня в музее даже на картины вставал…
 
Поскольку голос Гены зазвучал виновато и трель его рассказала дала сбой на самом интересном месте, то и Миша и Витя поддержали его, Миша сказал, что у него в этом возрасте везде вставал, даже в спортзале на уроках физкультуры и на женские гипсовые статуи в парке, Витя заметил, что у него и сейчас такая фигня может случиться, но только не на статуи.

- Да ладно врать-то, - сказал Миша, - на бабку что ли? Весело живем, мужики, лет все больше, тестостерона все меньше, а тяга есть. Беда.

- Ну не на жену, - потупился Витя, - это моя тайна.

- Раз тайна, то расскажешь, - сказал Миша, - какие у поэтов тайны от людей могут быть, у вас же все на продажу.

- Это не у нас, - возразил Витя. - Это у актеров. Вот у меня роман был с актрисой…

- Да, ладно, - заржали его приятели, - откуда в твоей жизни появилась актриса? Не верим.

- Расскажу как-нибудь, уговорили, - хихикнул в свои усики Витя, - а сейчас давай про Клаву, давай в деталях.

- В деталях не будет, - сказал печально Гена, - ну вот случилось и не надо деталей.

- Да как оно могло случиться-то, - возмутился Миша, - ну в смысле секса, а не в  мелочах.

- Зашла она ванную по каким-то своим делам, у нее отгул был, хотя ведь слышно было, что вода шумит, а у вот меня эрекция, она обидно засмеялась и вышла, я весь красный выбираюсь из ванной… Комуналка такая дрянь, все равно что-то случается рано или поздно, то нечаянно налетишь на…

- Это ты нам не рассказывай, - сказал Миша, - хуже только заводское общежитие, там каждый день что-нибудь случается….

- Поразили меня тогда две вещи, - задумчиво глядя своими красивыми глазами в даль, сказал Гена, - ее грубость,  наглое бесстыдство тут не в счет, я тогда об этом не думал, сравнивать было не с кем,  поразила ее волосатость, я этого у дам не предполагал, но у Клавы и в самом деле все было намного больше, чем в среднем и под животом и главное, ноги были волосатые, хотя многие рабочие бабы и тогда уже их брили, как я понимаю,  но Клава видно считала, что ей это ни к чему. И второе, это запах ее духов, это была даже не «Красная Москва», у меня мама ими душилась, эта была дикая удушливая вонь, которая пропитывала всю ее комнатку.
-  Ну все, иди, - грубо сказал она мне, поворачиваясь на бок, закрываясь одеялом и как-то истерично добавила – и больше не приходи никогда!
А приходил я к ней потом два года.  Второй раз она, криво улыбаясь, позвала через месяц. Потом все стало повторяться раз в неделю, она работала в смену – день-ночь, поэтому через год это было уже иногда и по пять раз в неделю. При этом бесед она никаких не вела со мной, и я ничего не понимал.  Ум мой изнемогал от этого хаоса, у меня был хороший аппетит, но я худел, сох, можно сказать, но взрослел гораздо быстрее моих товарищей. Мать замечала, что со мной что-то не то, но со здоровьем было все нормально, и вырос я за эти два года как раз до моего нынешнего роста. Бриться стал, редко, но стал, а вот Клава ноги так ни разу и не побрила. Ум мой пытался все эти случки как-то объяснить, но в итоге я просто влюбился в это чудовище, тупое и бестрепетное. Я до сих пор не понимаю, какая ей-то   радость была? Или, когда человек одинок, то даже вот такое ему в радость? Или не в радость? Я и тогда не понимал и сейчас не очень понимаю, что она чувствовала. Ну путем анализа можно понять, потому что в итоге случилась такая история… Следующим летом она пригласила меня в парк, сказала, что ростом я уже на голову выше ее, и что мы будем пить в парке портвейн и веселиться. Кстати, была она ироничная и отнюдь не дура. А в парке у нас была такая забегаловка на открытой веранде и там продавали пиво в разлив и портвейн, ибо он считался легким напитком. И вот черт меня догадал купить ей цветы. Ну я представил себе, что иду на свидание, юноша я был книжный, раз свидание, то должен был быть порядок, я надел свой приличный костюм, мне его только что купил отец в местном распределителе для начальства, я был худ и строен, с впалыми чисто выбритыми щеками, выглядел из-за нежданной взрослости лет на восемнадцать, и вот стою в костюме, с  цветами в условленном месте, вокруг ор и пьяный гам, субботний вечер жара, наступают летние сумерки, парк пустеет, а я стою…. Так часа два с половиной простоял… зачем, почему не ушел… не знаю, ну она же сказала, что будет свидание, я ее ждал. И вот идет она, виляя своей плоской жопой, пьяная, за ней два мужика в белых рубашках, потные и дышат…  как два кобеля идут за сукой… она вся в радости, она хохочет… то ни одного мужика годами, а тут сразу двое полноценных самцов со стройки видно, не местные… я стою с цветами и в костюме с галстуком. Она подошла ко мне, в упор с ненавистью посмотрела мне в глаза и сказал тихо: «Молодец, хорошо стоишь, хороший х… из тебя выйдет». Зачем она это сказала? Могла бы и просто мимо пройти, я бы не пошевелился. И смысла никакого в ее словах не было, кроме скрытого намека на наши интимные отношения. Потом она вильнула своим тощим задом и эти два мужика двинулись за ней.  Она шутила, конечно, для них, она показывала им, что вот какие пацаны из-за меня с ума сходят, а я вас выбрала. Но они не смеялись и даже не улыбнулись. Один из них задержался, чуть обнял меня за плечи и сказал: «Ничего, братишка, они все такие, ты молодой, будет и у тебя все тип-топ». От него пахло потом, разило водкой, но если бы не его слова, я не знаю что с собой бы сделал в ту ночь.  Утешили его слова про мою необъятную жизнь впереди. Да, ночью я почти не спал, пытался как-то все переварить, ждал стука двери, хотел, чтобы Клава вернулась и попросила утром у меня прощения, я думал, что это… ошибка какая-то что ли? Мне и в голову не приходило, что это конец наших отношений. И спасло кроме слов этого мужика меня то, что утром, а Клава так и не пришла, а по телевизору показывали фильм героический про мальчиша-кибальчиша, ну там где буржуины идут в атаку, я смотрел свой любимый, фильм, глотал слезы и говорил себе: «Ты же комсомолец».  В первый и последний раз в жизни я вспомнил, что я комсомолец и вот так пережил этот страшный и черный день для меня, хотя за окном светило бешено июльское солнце, и весь СССР опохмелялся и готовился к трудовым будням и великим свершениям.

- Да, не банально, если мягко сказать, - прокомментировал  рассказ Миша, - даже настроение мне испортил, выпить захотелось, а пить нельзя. Пойду я свои гири поднимать.

- Ну любовь как любовь. – заметил Витя, - я как поэт могу сказать, что она другой и не бывает, хотя бывает, но иногда еще страшнее и гаже.

- А чего же ты в стихах своих воспеваешь Прекрасную даму? – сказал Миша.

- Это расчет, чтобы бабы меня читали и писали коменты -  ах, это так верно все, уважаемый Витя вы пишите про преданность женщины мужчине! – Просюсюкал Витя , изображая женщин.

- Тщеславен ты, - иронично и презрительно даже сказал Миша. Потом легко поднялся, подошел к турнику, рядом была небольшая спортивная площадка, и сделал подъем с переворотом, потом повисел на турнике и сделал выход силой.

- Еще здоров танкист, - сказал Витя, - а я и молодой в армии как мешок висел на этом проклятом турнике.

- Миша вернулся сумрачный и сказал: «Жестоко она тебя кинула и за что? Хотя и у меня была история в чем-то еще гаже. – Миша окаменел лицом.

- Весь остаток лета я страдал, - говорил Гена, - более всего мне унизительно было то, что я испугался тех двух мужиков и стоял по стойке смирно перед ними,   и в своем воображении я вырубал их каждый день по сто раз. Тогда боевиков по телевизору не показывали, но драки у нас бывали регулярно, и я видел, как можно ударить человека, чтобы он рухнул, я знал, что слова «упал как подкошенный» - это не просто красивая фраза. И вот я все бил их и бил в своем воображении, а Клава попадалась мне иногда в коридоре и молча и презрительно смотрела на меня… иногда даже с ненавистью смотрела. Почему?
Но тут сдали дом, мы съехали в один день и наступил сентябрь, мне в десятый класс идти, и тут я вспомнил про школу бокса, у нас в городе была отличная школа бокса. Боль моя не проходила, но вот в спортзале она стала постепенно проходить, я был слабый физически и духом, но злобы моей хватило, чтобы выдержать год, а потом все появилось и техника, и удары, оказалось, что у меня очень сильный удар с правой. В спарринге я валил ребят, потом извинялся. Тренер бесился и говорил: «Ты что, дурак, извиняешься, ты зачем сюда пришел? Ты за этим и пришел, только на улице так никого не бей, сядешь».

Но после всей этой брачной жизни со взрослой и злобной теткой и оскорбления этого странного и немотивированного, во мне поселился цинизм. В институте я поспорил с ребятами, что Варенька, бала такая хорошенькая девушка у нас на курсе, выйдет за меня замуж, а у нее уже свадьба была намечена с нашим однокурсником, и как-то в общаге во время пьянки мы остались одни и я ей залез во влагалище двумя пальцами и порвал ее девственность, и она вышла за меня замуж.  Рассказать она не могла о своем позоре, как она полагала, а я был красивым парнем, короче, промучились мы с ней потом лет 15 пока не развелись, стерва была жуткая. Хотя меня полюбила. Черт разберет этих баб.
Помню в Абхазию попал, я же еще и альпинистом стал, чтобы последние страхи из моей души ушли. После восхождения заглянули на пару дней в Гагры, райское место, запах кофе, море, умиротворенность. И там девку какую-то русскую снял, повел ее в кабак. Так к этой девке здоровый местный привязался -  борец, атлет, хотя и изрядно он выпил.  Ему говорю- пойдем, выйдем. Вышли, он ухмыляется. Говорит: «Мальчик иди к мамке». А я был худой, но уже кандидат в мастер спорта, удар с правой – страшный, но я его и свалил одним ударом и скорее всего сломал челюсть. Думал, что другие местные набегут, а они мне аплодировать стали. Оказалось, что вырубил я грузина, а вокруг были абхазы. Которые грузин ненавидели. А эта фея из бара со мной ушла, но все всхлипывала: «Зачем ты его так, он же ничего не сделал». «Да пошла ты», – сказал я ей и ушел к морю. Хожу по берег моря, одинокий, хоть и женат, тоскливый…

Да, не было у меня счастья в жизни и думаю, что все из-за это паскуды, Клавки.
Мужчины помолчали.

- А у меня его и сейчас нет, счастья, - сказал Витя.

- Водку не жрем, уже хорошо, - сказал Миша, - а завтра я про своих баб расскажу. Только соберитесь с духом, там местами еще гаже будет, чем у Гены.