Не переводи меня на язык лошадей

                Шараповой, Потупчик, Бабченко, Несмияну, Тицкой и прочим ублюдкам, лезущим в чуждые им игры разума               
    - Живи, лиса, живи, - сухо декламировал лошадь Епифанцев, вновь очутившись возле билборда на границе Монтаны и Салехарда, разглядывая висящих на доске почета старух, гнусных и седастых, будто кэрроловские бурундуляки воплотившие в своей поздней климактической одухотворенности все жажду истины Понтия Пилата, упакованную в ноли и единицы телефонов  " Самсунг - вафлер ", некогда рекламировавшихся Машкой Шараповой, слава Бегемоту, повстречавшей - таки персонального Чарли Менсона и Кристофа Кларка в одном лице и облике доктора Лектера, с невероятным изумлением обнаружившего сапоги на точеных и стройных ножках прелестницы Бонни, сквиртующей в рожи патриотически настроенной общественности терпкой и липкой влагой Сайферии и Тьяны Линн, - ты тряпочкой стели калмыцкий шлях и  "Штука" в небе излови башкой своей удар впотьмах.
    - эко, - изумились старухи, умаляя заглавность на славу надлежащей волне зигфридовского Рейна, хранящего тайну сокровищ Нибелунгов со всем тщанием и подпиской о невыезде.
    - А то, - взвился лошадь, роняя шинель на щербатую мостовую, где ползали какие - то карлики, лишь притворявшиеся Верещагиными и лилипутами. Их коренное отличие, что несколько лет назад повергло Лорда Недействительного в прах у большеразмерных ступней шестнадцатилетней Трейси Лордс, таилось в головах, ибо головы у карликов были достойные рослых, как выражаются маленькие люди, а у лилипутов и бошки были мелкие, гадские такие головенки, словно отвинченные газовым ключом от суетливых туловищ недвижимых покемонов, по обету перед своим предводителем Пикачу отмерших атавизмом товарища Шарикова, оказавшегося, как ни странно, псом. - Перди, лиса, перды Худойберды и облачи рассвет для даунов Алисы Лайт вокалом, трепещут царедворцы и боярские брады свисают вниз ненашенским Ростаном.
   - Уй, - простонала крайняя по списку старуха, опадая пыльцой запоздалой с билборда к колесам мотоцикла Вуди Харрельсона, лысого и злобного, как и все они.
   - Не балуй ! - тонко взвизгнул Епифанцев, отскакивая от тела старухи, распростершейся понизу нелепым ковриком. - Соси, лиса, соси, как Лола Соска Жоржи Амаду, и лишь потом проси погладить утюгом свою манду.
   - Твою ж ты мать, - скрежетал в рацию Харрельсон, посылая сигналы - месседжы в пространство радиоволн.
   - Я Земля, - отозвалась рация енотом Илоном Маском, тоже снова чего - то там пуляющим в космос, доверху забитый всяким говном, там уже космонавты перешли на героин, понимая невозможность короткого знакомства пришельцев с творчеством Куин Латифы, но питая надежды внушить собственную потенциальную миролюбивость вполне вероятным агрессорам с Ориона, - я своим посылаю питомцам паёк, сапоги и намёки в стихах.
   - Е...ть, - охнула еще одна старуха, забуриваясь поглубже в древесноволоконную структуру билборда жуком - дровоточцем.
   - То - то, - торжествовал, беснуясь Епифанцев, искажая конское лицо невероятно креативной придумкой мудаковатого автора сказочек из провинциальной России, доброхотно вбрасывающего говно историй в алчно раззявленные рты любой твари, кажущейся человеком. - На, сука, жри, пропадла питерских разливов, мразота, лошадь и свинья, и радуйся, что  " Штука " пролетает мимо, как цель ты, Ксения, х...ня.
   - Гениально, - расшиб рацию об асфальт Вуди Харрельсон, газуя козырным моциком. - Жаль, что не сценарий, но и так сойдет.
   - Ну, - кратко, как и подобает сестре таланта, ответил Епифанцев, удаляясь вдаль.