Фата в горошек Часть VII

Шли годы. Каждый новый день сменял предыдущий, принося с собой новые радости и горести.

Было раннее зимнее утро. Уже светало. Появившееся в сиреневой дымке солнышко лениво поднималось над горизонтом. Оно как будто никуда сегодня не спешило, словно понимало, что оно зимнее, тепла оно не принесёт с собой, и торопиться ему, собственно говоря, незачем.

Окно в комнате у Евгении Васильевны было приоткрыто сильнее, чем полагается в это время года. Сама она лежала сейчас на диване, что было для этой беспокойной души в это время дня совсем не свойственно. Глаза её были закрыты, но она не спала. Слышалось ровное тяжелое дыхание. Полчаса назад уехала бригада скорой помощи, снявшая ей тяжелый приступ стенокардии. В комнате сильно пахло лекарством, на комоде лежало несколько пустых ампул и шприц.

Дверь в квартире тихонько отворилась, и Евгения Васильевна услышала доносящиеся из прихожей звуки возни и громкий шепот.

- Кто там? - тихим от слабости голосом спросила Евгения Васильевна.
- Бабуля, это мы. - Донёсся из коридора голос Александры.

Евгения Васильевна беспокойно заворочалась на своём диване.
- Санечка, ты не одна?
- Нет, баб, я с Мишей. - Услышала она, и сердитое, уже обращённое к Мишутке - Да подожди ты, валенки тебе сниму…

Александра заглянула к бабушке в комнату.
- Бабуль, ты чего? Заболела? - с тревогой спросила она.
- Мишеньку посади пока на кухне и помоги мне одеться - вместо ответа сказала ей Евгения Васильевна.

Александра отвела Мишу на кухню и посадила его на стул у окна.
- Посиди тут, - сказала она ему строго, - я сейчас.
Она зала в комнату к бабушке. Та уже спустила ноги с дивана и пыталась собрать свои разметавшиеся во время приступа волосы.

- Я прям как чувствовала, что ты сегодня зайдёшь. Тесто на пончики вчера сделала… А сегодня вот видишь - расписалась совсем… - тяжело дыша говорила она. -  А чего к матери не повела Мишу, ты же вчера мне говорила?

- Она сегодня написала утром, что голова у неё болит… Остаться она с ним не сможет, а он, видимо, надолго заболел, кашель всё не проходит - помогая одевать бабушке халат говорила Санька.

А про себя она сердито думала про мать: «Целый день в компьютере сидеть - ничего не болит. А как с внуком посидеть...». Но вслух она ничего об этом не сказала, вместо этого спросила бабушку:

- Сердце опять прихватило?
- Да, никудышная я стала совсем в последнее время - грустно покачав головой ответила ей та.
- Тебе уже нельзя одной жить…  Такой вот приступ, а ты одна… - Санька села рядышком на край дивана. -  Бабуль, вообще-то, я хотела сказать, что я с Мишей к тебе пришла... насовсем - сказала она тихо, опустив глаза, но немного погодя умоляюще посмотрела на бабушку, как бы добавляя безмолвно: «Ну, если ты разрешишь…».

Евгения Васильевна молча строго смотрела на неё. Брови у неё удивленно поднимались, а в глазах читался вопрос: «Что у вас случилось-то?»

Но в этот момент из-за косяка показалась розовощёкая озорная мордочка. Сначала хитрые глазки, потом маленький нос, и затем уже радостная улыбка.

Глаза Евгении Васильевны вдруг засияли - эта любимая мордашка, так напоминающая ей маленькую Саньку, подействовала на неё сильнее лекарства, которым «Скорая» привела её в чувство сегодня утром. Она оживилась, и протягивая руки вперёд, радостно сказала:

- Это где там мой мужчина? Ну-ка иди сюда, бабушка тебя обнимет и посмотрит, как ты вырос за ночь?

Озорная мордочка с радостным визгом скрылась, до бабушки донёсся громкий топот маленьких ножек.
- Ах ты озорник! - сказала Евгения Васильевна и, опершись на Саньку, тяжело поднялась с дивана.

Через пару минут Мишка сидел уже у неё на коленях и милостиво позволял целовать свои пухлые розовые щёчки.

Санька медленно зашла на кухню и, увидев эту идиллию, улыбнулась.

- Бабушка, я на работу быстренько сгоняю, больничный отдам и вернусь.
Евгения Васильевна молча кивнула. Ей сейчас было некогда, на неё изливались Мишкины рассказы, приключения, случившиеся в его маленькой жизни за последние сутки.

Через два часа Александра вернулась и поставила на кухне два полных пакета с продуктами:
- Бабуль, вот… разбери, что куда. А где Мишка?
- Тихо ты! Спит, - громким шепотом сказала ей Евгения Васильевна. - Садись обедать… Я супчик с курицей сделала, Мишутка с удовольствием поел.

«Мы все у тебя едим с удовольствием» - мелькнуло у Саньки в голове. В квартире у бабушки было так тепло! Кухню заливал яркий солнечный свет, и у Саньки на душе вдруг стало так хорошо, так радостно, как будто она снова окунулась в детство. Она подошла к бабушке и сзади крепко обняла её, прижалась к ней и, как в детстве, от счастья у неё из глаз потекли горячие благодарные слёзы. Бабушка перестала мыть посуду и, повернувшись к ней, обняла её мокрыми руками.

- Ешь давай, а то остынет всё - легонько отстранив от себя Саньку, сказала она.

Домыв посуду, она села к столу.
- Пока Миша спит, можем и поговорить - начала Евгения Васильевна строго, - что у вас там дома стряслось? С чего ты вдруг из дому-то побежала? Гонит кто?

Санька перестала есть и, отодвинув тарелку, насупившись, сказала:
- Не знаю… Но я так больше не могу… - и, помолчав немного, продолжила - Понимаешь, у нас кризис отношений, что ли? Я читала, что через пять лет брака такое бывает…

Евгения Васильевна строго смотрела на неё.
- Меня всё бесит уже! У нас ипотека, ремонт, долги… Ромке новую работу предложили, правда за городом, ездить не близко, но зарплата выше гораздо, а он упёрся, как баран и ни в какую: «Я здесь привык. Сказал, не пойду, и всё!». У других мужья как-то крутятся, стараются, чтобы получше, поудобнее было… а этот!.. - гневно закончила она.

Евгения Васильевна молчала.
- Я думала, на работу выйду, полегче будет, так этот не переставая болеет - кивнула Санька в сторону комнаты, где спал ничего не подозревающий о глобальных переменах в его жизни Мишутка. - Я с больничного не выхожу…
- Ну? - грозно спросила её бабушка - И что?
- Как что?! - возмущённо ответила Санька - Я не могу с таким жить! «Не украсть не покараулить»…
- Ты мне голову то не пудри, - прервала её Евгения Васильевна, - я же тебя насквозь вижу! Или увлеклась кем? И запела сразу, что Рома плохой, да мало зарабатывает…

Санька опустив голову, молчала.
- За подружкой своей, за Маринкой, угнаться захотела?… Она который раз замуж-то выходит?… Троих детей на мать и отца больного бросила, и всё любовь она по свету ищет! И ты туда же?!

Санька, поджав губы и отвернувшись в сторону, недовольно, слушала её. «Бабушка, ну прямо как рентген… Вот, ну ничего от неё не скроешь!»

- Никем я не увлеклась - пробурчала Санька. – Ну пишет мне один парень, но это так, не серьёзно. Да дело вообще не в этом…

Она даже себе боялась признаться в том, что с каждым днём переписка с Вадимом значит для неё всё больше и больше. Когда-то они учились в одном колледже, только он курсом помладше, часто виделись, но не общались… А потом он увидел Саньку в Одноклассниках, и написал ей пару слов. Она ответила… И всё было так безобидно долгое время. Но кажущиеся бесконечными проблемы, напряжение и ссоры с Ромой, которые случались всё чаще, как-то незаметно сблизили их, и вот Санька уже каждый день лихорадочно ждала его сообщений, бросала всё и строчила ответ. И эта тайна ещё больше отдаляла её от мужа.

- Но это вообще не то, о чём ты подумала… - начала, как бы оправдываясь, Санька.

Евгения Васильевна, прищурив глаза, молча смотрела на неё.

- Кого ты обмануть хочешь? Бабку старую? – через какое-то время сказала она.
Они замолчали.
- Я это матери твоей всю жизнь твердила: «От добра добра не ищут». – «Да только кто бы меня послушал?» - звучало у неё в голове, а в слух сказала:
- И тебе скажу, милая моя – ты Рому потеряешь… Сейчас это ведь модно стало – два дня пожили и разбежались. Только первый муж он и родной, а остальные так себе будут, попользуются тобой и исчезнут, когда новые проблемы появятся, - а они появятся, особенно, когда ребенка неродного растить и воспитывать нужно…

- Бабушка, ну ты же сама два раза замуж выходила… И ничего, деда Федя вон какой родной для тебя был и для мамы…
- Да, Саша, не всем женщинам, как тебе, такие хорошие мужья попадаются… А иногда и подсказать некому, и дома невыносимо - вот и бегут замуж за первого встречного, не узнав его путём, а потом страдают… И сколько таких случаев, что из одной ошибки как в омут с головой в другую кидаются, новый брак создают…

А кто-то жизнь проживает, и ни любви ни ласки так и не увидел… А ты счастливая женщина - никто тебя не унижает и не контролирует. Рома тебя очень жалеет, сейчас это редкость… А ты счастье своё своими руками разрушить хочешь.

- Да ничего я не рушу, - сказала Санька с раздражением. Она встала у окна, повернувшись к бабушке спиной - Я просто отдохнуть немножко хочу… В себе разобраться… И Рома пусть подумает…

Телефон, лежащий на столе, внезапно зазвонил. На экране появилось улыбающееся лицо незнакомого мужчины. Санька развернулась, схватила телефон и резко выключила его. Щеки у неё покраснели. Она исподлобья посмотрела на бабушку: «Догадалась или нет?»

Евгения Васильевна смотрела сейчас в сторону, взгляд её казалось сейчас был безучастным.

- Я всё понимаю Саша, - молодость, эмоции, чувства… Кто через это не проходил?... Сама не без греха… Ну-ка, налей мне пожалуйста стакан воды.

Сашка налила ей из графина воды. Бабушка накапала себе сердечных капель.

- Да сядь ты уже, - сказала она метавшейся у окна Саньке, - стоишь над душой как прокурор. Не люблю я этого, ты же знаешь… Давай лучше, пончики пеки уже, Мишутка скоро проснётся, а он до них большой охотник, как и ты маленькая…

Санька одела фартук, щедро посыпала стол мукой и начала раскатывать тесто. Она о чём-то думала.

- Вам всё равно легче было… - как бы за что-то укоряя, начала она через какое-то время. – И квартиры вам давали, и с работой стабильность была, не то что сейчас…

- Ты права, милая, - отвечала ей бабушка, - в чём-то проще было, а в чём-то и нет. Но проблемы у нас молодых были такие же, как и у вас сегодня… За семью да за счастье тоже бороться приходилось. Я вот однажды тоже чуть свою «умную» головушку не засунула…

- Ты?! – Санька смотрела на неё во все глаза - когда это такое было? Это ещё до дедушки Феди? Ты никогда об этом не рассказывала мне…
- А чего рассказывать- то? О таком «геройстве» только молчать надо…
Санькины глаза умоляли: «Ну расскажи, расскажи»!

Евгения Васильевна, смотрела в окно, отвернувшись от Саньки. Ей было удобно от того, что та занята делом и не смотрит пристально на неё.

- Сколько лет уж прошло, а мне всё стыдно это вспоминать, - начала она со вздохом свой печальный рассказ, - мы с Фёдором уже лет восемь, кажется, прожили, мать твоя в старших классах училась… И тут к нам на завод приехал инженер столичный, переоборудование станков и производства, значит, делать… Завод огромный, пока это всё поменяешь да внедришь… В общем, пробыл он здесь целый год. Как-то мастер по цеху, приставленный к нему, травму получил, в больницу слёг и надолго, и меня попросили заменить его временно. Нужно было сопровождать этого инженера по цехам и проверять, как работа идёт по установке и освоению нового оборудования. Я вроде как давно работала, всё понимала, а новое налету схватывала.

Ну и начали мы вместе работать… Он франт такой! Каждый день в костюме да при галстуке на работу приходил! Причёска под «политику» тогда модная была, волосы чем-то блестящим смажет, и волосок к волоску лежит у него, и диколоном всегда брызгался. В наших же магазинах и мыла приличного купить нельзя было, не то что диколон.

- Одеколон, бабушка. - Поправила её как обычно Санька.
Но Евгения Васильевна как будто не слышала, она сейчас была далеко-далеко – там, где проходила её молодость...

- Уж не знаю, чем я ему поглянулась тогда… Нарядов у меня особо не было, да и на заводе я в робе, как мужик, ходила. Только что улыбалась, да шутила со всеми. А может, что молодо выглядела на свои лета. Не знаю… Мне женщины наши часто говорили: «Завидуем мы тебе, Женька, ты рядом со своим Фёдором так цветёшь, как роза, и не вянешь». А я и правда цвела.

Что ни день, он то похвалит, то подарочек маленький принесёт, хоть конфетку или цветочек сорвет, по дороге домой. Возьмёт себе что-нибудь на обед или, если в день смена была, то он в столовой ел, - но домой обязательно что-то вкусненькое оставит, то булочку, то котлетку…

Придет с работы, свёрточек ещё в пороге достанет, и матери твоей отдаст со словами: «Ну-ка глянь, что там тебе зайчик послал?» Она уже дылда большая была, а столько радости каждый раз было! Только он в дверь, она тут как тут, и словно котёнок маленький под ногами путается и наплясывает, ожидая, чего ей сегодня «прислали».

А порой она, как и ты, лет пятнадцать ей было тогда, ни с того ни с сего насупится, сидит у себя в комнате за столом, не разговаривает, слова не добьёшься, только слёзы из глаз капают. Отец с работы приходит, положит «подарочек» на стол ей в комнате, скажет тихо «от зайчика» и выйдет. А она даже голову не поднимет. Потом посидит-посидит, съест - и сумрачное настроение куда подевается! Выходит к нам на кухню, и уже разговаривает, смеётся…

Уходил он куда, или возвращался, всегда обнимет да поцелует… Ну как с таким не цвести? - Бабушка смахнула набежавшую вдруг слезу.

- А франт этот, столичный, глаз на меня положил, я даже и не поняла сразу. То вроде как случайно за руку меня возьмёт, когда документы на подпись ему подаю, то приобнимет, когда между станков проходишь - тесно же там, он вроде как жентельмен, пропускал вперёд, а сам всё обнять да прижаться норовил. Да всё вежливые слова говорит, городское обхождение всё показывает. «Доброе утро, Евгения Васильевна, как отдохнули? Да не устали ли после вчерашнего?»

А потом принялся меня провожать с работы - вроде как «случайно встретил и нам по пути», мне домой, а ему в гостиницу… Потом вдруг пылкие слова говорить начал. И приговаривал всё: «Евгения, если вы не будете моей, жизнь моя кончится! Я отравлюсь или повешусь! Только знайте, без вас мне не жить!..»
 
Я поначалу отмахивалась, да и не ловко было такое слушать… А он всё уговаривал жить с ним. Жениться обещал и в Москву увезти, как его командировка закончится.

 «Евгения, вы видели Москву? Кремль? Я вас в такие рестораны водить буду, вам и не снилось! Платьев шелковых накуплю. Ну что вы в этой дыре такая красавица пропадаете?!..» И так каждый день, да целый месяц. И я не знаю, что нашло на меня, мне показалось, свет померк - так я влюбилась.

С Федей-то у нас всё по-простому было, а тут казалось такой «роман», такие слова! «Бросайте своего мужа, Евгения, приходите ко мне, сердце моё разрывается» - «пел» он мне. «Я дня без вас жить не могу!» И я как с ума сошла.

Прибегаю однажды с работы, Наташа у подруги где-то была, плачу, и как есть, не раздеваясь, падаю у дивана, где Фёдор сидел с книгой, на колени: «Феденька, прости!.. Умоляю, отпусти меня». Я чувствовала, что он догадывается - он ведь моё охлаждение сразу почувствовал, да и город маленький, «добрые языки» быстро сплетни разносят ведь, видели же, что мы часто с этим инжинеришкой вместе с работы идём. Да и на заводе заметили, что он ужом вокруг меня вьётся.
 
Евгения Васильевна замолчала, взгляд её строгих глаз по-прежнему был устремлён в окно. Губы были плотно сжаты. Чувствовалось, что она давно осудила себя, да и сейчас прощать не собирается.

Санька перестала раскатывать тесто, выключила конфорку и сидела за столом, подперев голову рукой. От волнения она, казалось, перестала дышать. А бабушка всё молчала.

- Ну?! – спросила нетерпеливо Санька, - и что, отпустил он тебя? Он же добрый такой был… Ты ушла?

Евгения Васильевна тяжело вздохнула. Казалось, что обида, нанесённая Фёдору, до сих пор тяготила её.

- Да нет, к счастью не ушла, одумалась. – продолжала Евгения Васильевна, - Но тогда я была сама не своя… Помню, как Фёдор побледнел, встал с дивана, книга его на пол упала. Мне показалось тогда, что кто-то выстрелил из ружья у меня над головой…  Он немного постоял рядом, оделся и вышел из дома, хлопнув дверью. Ни слова мне тогда не сказал.

Потом уже вечером он вернулся, часов в десять. Наташа уже спать легла. Мы на кухне сели. Я как чужая, сижу, голову опустила как школьница перед директором. Помолчали, он потом и говорит: «Вот что, Женя, я тебе скажу. Держать я тебя не в праве, женщина ты самостоятельная и свободная. Я только об одном прошу - подумай хорошенько. Месяц тебе даю на раздумье. И если ты решишь уйти - иди, неволить я тебя не стану. Потерпи месяц только один… Но я тебя прошу, ради добрых отношений наших, не позорь меня, не встречайся с ним пока. А там решим».
И я согласилась.
 
На заводе от «кавалера» своего глаза весь день прячу, страдаю… В подсобку убегу, наплачусь и дальше работаю, а он всё мне в глаза заглядывает, словно спрашивает: «Ну что, ушла от мужа-то»? Весь день вот так в мучениях прошёл. Вечером он меня как обычно догоняет, за руку хватает и держит: «За что вы мучаете меня так? Я без вас не могу… Я умру!». Меня всю колотит, сердце выпрыгивает, и его жалко, и Феде слово дала… Вырвала руку свою и говорю:

- Через месяц я буду ваша, не переживайте. Но этот месяц нам видеться не нужно. - Повернулась и убежала от него.

Ночами спать не могу, всё думаю. И Фёдор не спит, вздыхает рядом…
А я всё в Москве себя представляю… Платья шёлковые «примеряю», да с высокой причёской, как у актрисы, в ресторанах «сижу». И всё вокруг меня сверкает и переливается будто… Так и ночь незаметно проходит. Но немного погодя, когда я в фантазиях своих налеталась, я вдруг подумала: «А Наташа?.. Где будет моя Наташа?» Франт-то этот городской знал, что у меня дочь-подросток, но слова он ней не говорил, будто она вовсе и не существует. От волнения я вся похолодела.

«А если не примет он её? И где она будет-то, когда мы по ресторанам с ним ходить будем? А если я в Москве работу сразу не найду, захочет ли он чужого ребёнка содержать и обеспечивать?» Я представила его сытую физиономию, и подумала: «Нет! Такому чужой ребёнок совершенно не нужен будет…»

«Но если он сделает с собой что-нибудь?» От этой мысли мне стало еще хуже. Как часто он повторял мне это! Я металась между двумя огнями. От терзаний таких я даже слегла, и ушла на неделю на больничный. А сама боюсь, что вести плохие с завода придут, что инженер этот от горя руки на себя наложил.

Но дни шли, а вестей не было… И вот однажды я ночью мечусь по кухне, места себе не находя. А потом вдруг села успокоилась, и стала вспоминать, как я с Фёдором познакомилась, как он долго ухаживал за мной, не торопил и не давил, чтобы побыстрее расписаться. Придёт с подарком, сидим, чай пьём, разговариваем, и всё он с Наташей дружбу завести пытается. А она же привыкла уже, что мы одни с ней живем, ревновать меня принялась. Нервничает, злится, - а ребёнок же, скрывать это не может… А Фёдор как будто дёрганий да грубости от неё и не замечает вовсе. Я уже отчаялась, думала, ничего у нас не выйдет, и буду я дальше куковать, да век свой одна доживать… А он не сдавался, говорит: «Это же ребёнок, Женя, ей ещё сложнее привыкать к новому».

И уж не знаю как, но нашёл он подход к ней, да так, что ближе ей стал, чем я, мать её родная.
И до самой смерти его она за советом не ко мне, а к нему бежала… А он по-настоящему её полюбил, дитё же не обманешь, и она всегда это чувствовала…

Помню, когда познакомилась с ним и симпатия пошла, я ему сразу про Наташу сказала, и спросила, смог бы он женится на женщине с ребёнком?

Никогда не забуду его слов. Посмотрел на меня, взгляд такой серьёзный, и говорит:
- Он же частичка твоего любимого человека. Как можно дитя от него рождённое не принять?
После этих слов, я прикипела к нему всей душой - и не разочаровалась!

И вот сижу я на кухне, слёзы от воспоминаний добрых льются… Да и представила, как бы я Наташе объявила, что мы отца бросаем… Она бы мне этого никогда не простила - она ведь его сразу папой звать начала, как мы с ЗАГСа пришли… От отца-то родного она только тычки, оскорбления, да крики слышала…  И поняла я тогда, что не только человека золотого потеряю, но и дочь…

В ту ночь на меня как ушат воды холодной вылили. Утром я совсем другим человеком встала. Пошла, закрыла больничный, и на работу вышла.

Прихожу и узнаю, что «кавалер» мой не то, что не умер, а даже не горевал, и утешение себе, недолго думая, нашёл - Зоя Емельянова в соседнем цехе работала, разведённая давно, блондиночка такая симпатичная. Вот он к ней и приклеился, и жить они стали, а потом и с Зоей у них не заладилось, он ещё кого-то «песнями» своими увлёк.

А через год, когда он в Москву уехал, от очередной подруги его, которой он обещал увезти с собой, да по ресторанам водить, мы вдруг узнали, что семья у него в Москве есть - и давно. А он вот по заводам, да городам «гастролирует», и так вот бедных женщин в заблуждение вводит. Сколько семей этот паразит разрушил - представить страшно!

Бабушка снова замолчала. Она сидела, опустив голову, как будто это случилось ещё вчера - так тяжело ей было вспоминать об этом!

- А деда Федя тебя простил? Как вы с ним после этого жили? – спросила Санька. Голос её дрожал, ей казалось, что это не про себя бабушка речь сейчас ведёт, а про неё, дурочку бестолковую.

- Простил - вздохнув, тихо ответила Евгения Васильевна - и никогда… Никогда мне этого не припоминал потом! А я, хотя физически ему и не изменила тогда, но вот это моральное предательство до сих пор меня тяготит…

А ваше время ещё интереснее - тон бабушки снова стал строгим - люди по фотокарточке в этом вашем интернете, не зная человека, влюбляются. У Антонины Николаевны… Ты же знаешь её? Ну, соседка моя со второго подъезда, женщина такая солидная…

Санька кивнула.

- Два года назад сын её, Павел, серьёзный парень всегда был такой, вдруг семью бросил - дети подростки уже были. Поехал за своей «фотокарточкой» куда-то за три девять земель. «Люблю» - говорит – «и жить без нее не собираюсь». Как оказалось, он года два с ней уже в переписке был.

Мать на коленях перед ним стояла, умоляла не бросать семью, детей пожалеть… Да куда там! Уехал. Антонина сдала, прямо сразу лет на десять постарела.

А через полгода слышим, сын её в аварию там попал и «любовь фотографическая» его звонит Антонине Николаевне и заявляет: «Приезжайте за инвалидом своим ухаживать, я свои молодые годы тратить на него не собираюсь». Вот так!

Антонина поехала, полгода его там выхаживала, потом сюда привезла, Побитый как собака, и опозоренный. Жена-то его после развода сразу уехала к родным в другой город, чтобы дети обстановку сменили и переключились, да «с катушек не слетели». И все связи с ним порвала. Не смогла у себя за спиной предательство такое простить.

А если бы при родной жене с ним такое приключилось, разве она бросила бы его в беде?

Сашка молчала, опустив голову.

- Вот и ты сейчас Рому своего на эту «фотокарточку» поменять хочешь - бабушка презрительно кивнула в сторону телефона. – только на фотокарточках мы все хорошо улыбаемся, а что там за человек, да как жить с ним - кто его знает? Смотри только, как бы ребёнка тебе в погоне за этой «любовью» не потерять.

Сашка громко выдохнула:
- Я люблю Рому, но кажется, всё у нас как-то не так... Посмотрю, у всех всё складывается… И на море успевают съездить отдохнуть, и ремонт делают, и всё покупают. Но мы же… Я не знаю, когда мы с этим ремонтом в следующий раз в отпуск выберемся…

Бабушка хотела ей что-то сказать, но тут заплакал проснувшийся Мишутка. Санька принесла его, разморённого после сна, на кухню. Он всхлипывал и прижимался к матери.

- Бабушка, посмотри, как он пропотел хорошо, наверное, и жар спал - она потрогала его вспотевший лобик.
- Конечно! Мы же малинки горячей с ним выпили, - подмигнув Мишутке, сказала Евгения Васильевна.

Через пару минут он перебрался на колени к своей бабуле, а Санька принялась печь его любимые пончики. Разговор прежний при Мишутке они не продолжали.

Уже после обеда, когда они сидели в комнате, а Мишутка смотрел мультики и катал машинку, Евгения Васильевна, спросила Саньку:

- Что тебе ещё нужно, чтобы Рома купил? Чего это вдруг тебе не хватать стало?
- Ну, мебель же нам надо будет после ремонта купить - вздохнув начала Санька - спим пока на чём попало, на диване, который сразу после свадьбы купили, но он уже разваливается весь.
- Мебель? – удивленно подняла брови бабушка, - и из-за этого ты страдаешь?.. Ну возьми мою. Какую тебе отдать?
Она показала рукой:
- Вот комод, кресла…

Санька, удивлённо посмотрела на бабушку, в глазах её читалось крайнее возмущение.
- Бабушка! Ну это же… - она замолчала, не желая обидеть свою «закадычную подругу».
- Что? – спросила та, - хочешь сказать, это рухлядь?! Не мотай головой, я и сама знаю… Не станет меня, и всё это уйдёт прямиком на помойку, потому что таким уже не пользуются давно. Только я за этой «рухлядью» целую ночь в очереди стояла, ждала, когда магазин откроют, да всё волновалась, успею ли купить… А талоны как на работе выбивала? - она покачала головой. – Дак она мне сорок лет верой и правдой прослужила, и два переезда пережила… А то, за чем вы сегодня гоняетесь, ещё быстрее «рухлядью» станет… Так стоит ли из-за этого родного человека обижать?

Санька поджав губы, молчала.

Ближе к вечеру Евгения Васильевна сказала:
- Так, Мишенька, собирайтесь-ка домой, вас папа уже потерял, наверное.
Мишка радостно запрыгал.
- Папа, папа!
И умчавшись в коридор, принёс оттуда ворох своей одежды.

Санька округлив глаза смотрела на них.
- Бабушка, ты же разрешила пожить у тебя!!! – с возмущением сказала она.
- Погостили, поели, отдохнули - и домой - приговаривала Евгения Васильевна, одевая прыгающего от радости Мишутку. И повернувшись к Саньке, сказала. – Одевайся-одевайся, милая. Я же не буду тебя, как маленькую, одевать.

Мишка заливисто засмеялся.
- Мама - ма-аленькая! - подразнил он Саньку.
Санька резко встала и молчком вышла из комнаты. Через пару минут она, одетая, обувала разошедшегося от радости Мишку.
- Да стой ты спокойно! – гневно говорила ему она.
И кое-как одевшись сама, не застегнув пальто и на ходу наматывая шарф, она быстро вышла из квартиры, увлекая за собой счастливую рожицу, которая звонко на весь подъезд кричала:
- Бабуля, ты только не скучай! Я скоро к тебе снова приду!
- Идите с Богом, - тихо неслось им в след, но ответом был только громкий хлопок подъездной двери.

***

Через минут пятнадцать у Евгении Васильевны зазвонил телефон.
- Алло, слушаю - сказала она.

Звонил Рома:
- Бабушка, а Саша случайно не у вас? Я зашёл к Наталье Николаевне, думал, Миша там, но она говорит, они к ней сегодня даже не заходили… А у Саши телефон весь день не отвечает. - Да, Рома, были. Но уже домой пошли. Жди, скоро придут.
- Жду, картошки вот нажарил, боюсь, что остынет… Спасибо!

Евгения Васильевна опустила руку в которой была зажата пикающая трубка телефона.
Другую руку она прижала к груди, где снова разливалась предательская боль. Но губы её улыбались.
- Живи счастливо, девочка моя…