Петр Первый. Жестокие игры

               Петр Первый. Жестокие игры.

Внезапная смерть царя Алексея Михайловича, наступившая 29 января 1676 года вслед за тяжелейшим приступом водянки, повергла всех его домочадцев в состояние крайней тревоги и растерянности.
И было отчего!
Факт известный, что из пяти сыновей Алексея от первого брака с Марией Ильиничной Милославской до совершеннолетия дожить посчастливилось только двоим. Один из них – это болезненный Федор, а другой - полоумный и полуслепой Иван.
Зато девочки, не перенявшие генетического порока родителя, не в пример мальчикам, рождались физически крепкими, умственно и психически здоровыми.
Полноценным ребенком появился на свет и Петр. Сомнения окружающих в законности его происхождения возникли, когда мальчик стал подрастать. Худощавый, длинноногий, резвый и непоседливый, проявляющий патологическую страсть к оружию и играм в войну, он разительно отличался и от своих сводных братьев, и от родного отца, который всеми своими повадками и стилем жизни походил на доморощенного ботаника.
Прошло еще немного времени, и дворцовые сплетники начали приписывать отцовство Петра архимандриту Чудовского монастыря Иоакиму Савелову. Настораживали и сроки, в которые Петр появился на свет. По самым грубым подсчетам выходило, что, вступая в брак осенью 1671 года с вдовым сорокатрехлетним царем Алексеем Михайловичем, девица Нарышкина – молодая двадцатилетняя воспитанница хитроумного боярина Артамона Матвеева уже была испорчена. 
Но кем? 
И тут вдруг обнаружилось, что Петр, как на грех, помимо определенной склонности к военным играм, имел с Иоакимом и сильное внешнее сходство. Факт установленный. Более того, в пользу этого предположения свидетельствует и то обстоятельство, что, заняв в 1674 году патриаршую кафедру, Иоаким до конца своих дней, являясь верным союзником Петра и его матери - Натальи Кирилловны, никогда не выпускал их из виду, опекал и оберегал от всевозможных напастей всеми доступными ему средствами.
Истории памятен и один частный разговор Петра со своим родственником - Тихоном Стрешневым, когда он прямо заявил боярину: «Ты хоть знаешь, от кого родился, а мне и это неизвестно!»  Скорее всего, Петр лукавил! И по тому, как он мало чтил и уважал служителей культа, как твердо после смерти матери повел наступление на Церковь, можно предположить, что в истории его появления на свет для него ничего не было тайного.
Впрочем, никаких документальных подтверждений этой догадки нет. И после смерти Федора в 1676 году осталось два наследника, два сводных по отцу брата – Иван, по материнской линии Милославский, и Петр, по материнской линии Нарышкин.  Отсюда и два противостоящих друг другу семейных клана. 
Милославские и вся их родня стеной стояли за Ивана, а Нарышкины – за Петра. И хоть здравый смысл подсказывал и тем, и другим, что престол лучше отдать Петру, но традиции и честь рода требовали, чтобы все условности были соблюдены. А значит по закону престол должен был перейти к старшему из братьев - Ивану. Но вот беда, сам престолонаследник, который и без того плохо осознавал себя в окружающем мире, был к политической борьбе абсолютно не готов. И по этой причине роль правозащитницы взяла на себя его родная сестра – царевна Софья Алексеевна.  Умная, хваткая, с сильным мужским характером, она смело ринулась в бой с мачехой и со всеми теми, кто отстаивал ее интересы.

                ***
Впрочем, мира в семье царя Алексея и прежде никогда не было, а скрытая от посторонних глаз грызня между родственниками началась задолго до того дня и часа, когда царь Федор испустил дух. Причиной тому послужило неожиданное заявление вдового царя Алексея Михайловича о своем желании сочетаться вторым браком с дальней родственницей Артамона Матвеева - то ли казачкой, то ли бедной смоленской дворяночкой - Натальей Нарышкиной. Счастливая невеста еще и свадебного венца не успела на голову надеть, как против нее объединились все дальние и близкие родственники царя по прямой династической линии. Каждый из них понимал, что молодая Нарышкина, о которой в придворных кругах ходило немало сомнительных толков, способна и непременно произведет на свет потомство, которое рано или поздно заявит о своих правах на власть и Царство. Понимал это и сам царь Алексей Михайлович! Однако, не видя среди своих сыновей ни одного способного к управлению державой, он, постоянно подначиваемый на новый брак Матвеевым и соблазненный женскими прелестями молодой красотки, поддался на уговоры.       
Не последнюю роль в его выборе сыграла и затаенная надежда на то, что здоровая кровь Нарышкиной, пересилив больную романовскую, вдохнет в династию новую жизнь и продлит ее историческую судьбу.
Решил и сделал!
Таким образом, будущее Царства было положено на алтарь острой внутрисемейной борьбы между двумя родовыми кланами – Милославских и Нарышкиных. Смерть Федора вывела эту борьбу на новый виток.
После долгих, изнуряющих душу переговоров, сопровождающихся взаимными упреками, обидами и оскорблениями, которые происходили на фоне стрелецкого бунта, родственники сумели выработать некоторую стратегию. И 26 мая 1676 года Земский собор, провозгласив Ивана Алексеевича «первым», а Петра Алексеевича - «вторым» царем, назначил, с учетом их малолетства, двадцатипятилетнюю царевну Софью Алексеевну   правительницей.

                ***
Правление царевны Софьи Алексеевны и вообще женское правление, было для России явлением исключительным и никогда прежде невиданным! А о том, чтобы царская власть перешла в руки старшей дочери по «отцовскому праву» и доминирующее положение в семье и обществе, хоть и с некоторыми оговорками, заняла женщина, в прежние времена никто бы и представить себе не мог!
Но, каким бы сильным характером и крепким умом «великая государыня царевна и великая княжна София Алексеевна» ни обладала, а презреть грубые и дремучие условности «Домостроя» не посмела!  А потому правила страной, по большому счету, вслепую, не покидая женского терема.  Впрочем, ее глазами, ушами и ближайшими советниками были два человека: ее сердечный друг - боярин князь Василий Васильевич Голицын и новый начальник Стрелецкого приказа, в прошлом думный дьяк, а ныне произведенный в окольничие - Федор Леонтьевич Шакловитый.
В последствие этот способ правления найдет свое отражение в царствовании каждой из русских цариц, включая и Екатерину Великую.
Проиграв решительную схватку с Софьей за власть, бедной и всеми покинутой царице Наталье Кирилловне ничего иного не оставалось, как только с достоинством поддерживать образ вдовствующей царицы – хранительницы русских традиций и матушки молодого и крепкого царевича Петра.
Подпав после смерти своего покровителя сибарита, западника и вольнодумца Артамона Сергеевича Матвеева под влияние нового покровителя - патриарха Иоакима, она вынуждена была принять совершенно иные правила игры. А если принять во внимание что патриарх слыл большим консерватором и ненавистником всего иноземного, то не трудно себе представить, чего ей эта внутренняя перестройка стоила.  Человек–кремень он особо не церемонился и с Нарышкиной, потребовав от Натальи Кирилловны вспомнить свои русские корни и не ломать комедию, подражая иноземке – жене Артамона Матвеева, урожденной леди Гамильтон.
 К тому же новый образ царицы внушал окружающим гораздо больше доверия, нежели честолюбивая и властная Софья, открыто тяготеющая ко всему иностранному.  Понимая, насколько небезопасно держать такую сильную соперницу у себя под боком, «великая государыня» Софья Алексеевна приказала мачехе покинуть Москву и вместе с сыном и своим малым Двором переехать на постоянное местожительство в село Преображенское, отписанное ей в собственность по завещанию супруга.

                ***
После Москвы – шумной, многолюдной, где каждый новый день был полон тревог и событий, Преображенское показалось царице слишком скучным, серым и заурядным. Малый двор, ограниченный штат прислуги, постельницы, да всякого рода приживалки — вот и все, что могла себе позволить Наталья Кирилловна.
Вырванная, как сорная трава из цветистого рассадника, Наталья Кирилловна медленно увядала, проводя долгие и одинокие дни в тоске по придворному обществу, по сытным трапезам, а более всего по сплетням.
Не хватало ей и той остроты внутрисемейных противоречий, к которым за десять лет своего замужества она не просто привыкла, а, которые, главным образом, и составляли смысл ее жизни.  Со временем ей даже стало казаться, что Софья совершенно забыла об их с Петром существовании, уж слишком тихо и мирно протекали их дни в Преображенском. Невелико было и назначенное ей падчерицей содержание.  Не раз и не два приходилось опальной царице тайком от правительницы принимать денежную помощь от патриарха и соседних монастырей.

                ***
Зато Петр чувствовал себя на воле прекрасно!
Покинув столицу и страшный своими кровавыми событиями Кремль, он впервые в жизни ощутил себя в полной безопасности и по-настоящему свободным.
Не находя ничего интересного в обществе тоскующей по большой земле матери, Петр, предоставленный целыми днями самому себе, полностью отдался той единственной страсти, которая в последствие стала смыслом всей его жизни – военному делу. И постепенно из Оружейной палаты московского Кремля в Преображенское перевозятся, пересылаются, передаются со счастливой оказией многие прелестные вещицы, такие как пищали, барабаны, часы с арабом и, наконец, карабинец винтовой, изготовленный безвестным немецким мастеровым. А поскольку военное дело требовало еще и свинца с порохом, полковых знамен, бердышей и пистолей, то и они очень скоро оказываются в оружейной казне царевича.
С большим интересом обследует Петр и прилежащие к селу окрестности. Он все время в пути, в походе, в поисках новых впечатлений. Но где бы он ни находился - в селе Воробьево, в Коломенском, у Троицы или в гостях у Саввы Сторожевского за ним неотлучно следовало несколько подвод, нагруженных всякой военной всячиной.
Однако со временем, тяготясь одиночеством, Петр всерьез задумывается о создании «потешной» армии.  И первое, что он делает, это вербует из праздно шатающихся окольничих и дворцовых конюхов болезненного и не испытывающего в них никакой нужды царевича Ивана, который и дворца-то никогда не покидал, две роты.
Прослышав о «потешной» армии меньшого царевича, в нее начали подтягиваться и другие, не востребованные более при Дворе сокольники и кречетники усопшего царя Алексея. Сам же Петр, в отличие от своего родителя, ни соколиной, ни медвежьей охоты терпеть не мог! Зато едкий запах горящего пороха или прогорклый - ружейного масла легко приводил Петра в состояние крайней степени возбуждения и восторга, заставляя окружающих всякий раз усомниться в чистоте его происхождения.

                ***
А между тем, популярность «потешной» армии Петра, удивляя Двор новизной придуманной царевичем игры, побила все рекорды. В добровольцы записывались все охотники - от боярских детей до боярских холопов. И вскоре вместо двух планируемых рот, Петр имел два батальона пехоты, человек по 300 в каждом.
Но игра – игрой, а набор «потешных» вояк производился по всей форме - официальным канцелярским порядком. И все наемники, как один, получали за свою службу жалованье. В один из таких первых наборов попал и сын придворного конюха Данилы - Александр Меншиков. В последствие в чине «потешных», наряду с представителями «самой низшей породы», начинали свою службу молодому царю и воеводский сын - И.И. Бутурлин, и юный отпрыск княжеского рода - М.М. Голицын.
С ними вместе Петр и превратил село Преображенское в «потешную» военную ставку со всеми соответствующими официальному учреждению атрибутами – штатом, бюджетом и казной.
Чтобы приучить солдат к осаде и штурму крепостей, на реке Яузе была выстроена «потешная фортеция» - городок Плесбурх, а иноземные офицеры, нанятые Петром на «потешную» службу, обучали их гранатной стрельбе и правилам ведения боя.
Одним словом, за семь лет игры в «потешные» солдаты Петр заимел два регулярных полка, расселенных в селах Преображенском и Семеновском, откуда они и получили свои полковые названия. Командирами Преображенского и Семеновского полков были соответственно назначены - стольник Автомон Михайлович Головин и свояк Петра – князь Борис Иванович Куракин.
Без помощи этих двух людей одному Петру было бы не под силу охватить сразу такую пропасть строительных, финансовых и организационных вопросов, которые требовали неотложного решения и возникали ежедневно, тем более, что образование самого «потешного генерала» пестрило многими существенными пробелами. Да и те поверхностные знания, которые он успел получить во дворце по настоянию своего крестника царя Федора Алексеевича, оставляли желать лучшего.

                ***
Впрочем, и взяться-то основательным и глубоким знаниям было неоткуда! Ведь, как известно, в учителях при Петре только один педагог и числился - подьячий Никита Зотов. Все, что он мог дать царевичу — это научить его грамоте, чтобы тот для приличия хотя бы читать, да писать умел.  Так что ни системного церковного, ни светского образования будущий царь, в отличие от старших детей царя Алексея, не имел. Никто ведь тогда и подумать не мог, что именно он – последний Романов поднимет Русь на дыбы и возведет на дыбу.
Зато диковинных иноземных игрушек с замысловатой немецкой механикой в его детских апартаментах было хоть отбавляй.  Вставишь в паз одной из таких заморских причуд волшебный ключик, повернешь его два-три раза, и прямо у тебя на глазах металлическое сокровище оживает, движется и даже издает музыкальные звуки.  Понятно, что рядом со всем этим заморским великолепием любая искусно сработанная деревянная лошадка или тряпичная кукла никакого сравнения не выдерживала.  Взглянешь на то и на другое - и невольно ухмыльнешься, как все-таки чертовски умны, находчивы и изобретательны эти шельмы – заграничные мастера!   
Примерно так маленький Петр и думал! Ведь многие вещи во дворце несли на себе явные следы иноземного присутствия. Так верхние платья членов его семьи, начиная с отца и матери, были немецкого покроя.  Говорили и думали при Дворе исключительно по-польски, что не просто считалось модным, но и благородным.  А разговоры о переустройстве страны на латинский манер велись повсеместно и изо дня в день.  Так что само собой выходило, что все русское выглядело древним, отсталым и постыдным!

                ***
В том, что так оно все и было на самом деле, Петр убедился несколькими годами позже, в пору своих участившихся визитов в Немецкую слободу или, как ее еще называли, в Кукуй – небольшой район на окраине юго-восточной части Москвы, отведенный иностранцам для поселения царем   Иваном Грозным.
Все обитатели Кукуя, будь то француз, голландец или англичанин, назывались одним прозвищем - «немцы» и отыскать среди них авторитетного умельца в той или иной области было делом нетрудным. Но по преимуществу Кукуй все же был населен знатоками военного дела, приглашенными в Россию отцом Петра – царем Алексеем Михайловичем. Немало приютил в свое время Кукуй и иноземных купцов, врачей, аптекарей, оружейников и многих иных мануфактурных ремесленников.
Устроенный своеобразно - на европейский манер - Кукуй представлял собой иноземное государство посреди царства Московского. Здесь все было иным, начиная от париков, нахлобученных на головы поселенцев, и заканчивая несвойственной для русского человека свободой нравов. Легкость и непринужденность отношений, царящая в Кукуе, удивляли и восхищали Петра.
Даже молились Кукуйские слободчане по-своему в специально выстроенной по такому случаю кирхе. Отсутствие икон, ликов святых и Богородицы, гулкая пустота и скудность церковного убранства лютеранского храма вполне соответствовали выдержанным в назидательных тонах проповедям священнослужителей.
Все, что Петру довелось наблюдать в Кукуе, привлекая его необычной новизной и мнимым совершенством, представляло собой не более чем европейскую подворотню, в которой он, в силу жизненных обстоятельств, усваивал свои первые жизненные «университеты».

                ***
Одним из самых образованных поселенцев Немецкой слободы, с которым юному Петру довелось установить приятельские отношения, был голландец Франц Тиммерман. Сведущий во многих технических знаниях, он с большой охотой принялся учить молодого царевича таким неслыханным ранее наукам, как арифметика, геометрия, артиллерия и фортификация. Это именно с его помощью непоседливому ученику удалось освоить, помимо ключевых теорем и формул, еще одну прелюбопытнейшую заграничную вещицу с мудреным названием – астролябия, доставленную из Франции князем Я.Ф. Долгоруким.
И надо отдать Петру должное, обуздывая всякий раз свой живой и порывистый нрав, он с большим старанием решает задачи, составляет уравнения и пишет конспекты.  Правда, едва ли потом, что-либо понимает в своих записях!  Плохо обученный грамоте будущий император с трудом выводит буквы, совершая одну ошибку за другой, а местами и вовсе, пренебрегая правилами правописания, лепит все слова в одну кучу, загромождая текст неуместными твердыми знаками, разделяя ими рядом стоящие согласные буквы.
Но к черту грамматику! Да, и какой от нее прок в военном деле? Куда важнее, считает Петр, научиться вычислять полет ядра или, на худой конец, освоить искусство крепостного строительства! Но и эти знания даются Петру нелегко!  Неусидчивый от природы и несобранный от воспитания он быстро уставал, часто отвлекался и, упуская многое из виду, предпочитал долгому сидению за партой практические занятия на свежем воздухе.
В один из таких выездов на местность, который состоялся в отцовском имении – в селе Измайлово, Петр вместе со своим учителем обнаружили в романовских амбарах каким-то непонятным образом сохранившийся английский бот. Находка произвела на него потрясающее впечатление! Она не отпускала, дразнила воображение, пробуждала страсть к мореплаванию. И без того, всегда взвинченный и импульсивный Петр дошел на этот раз до крайней степени нетерпения и вынудил несчастного Франца пообещать, что тот найдет ему толкового корабельного мастера, который сможет восстановить рассохшуюся морскую посудину.

                ***
И такой человек действительно был найден!
Им оказался голландец Карштен-Брантд, тот самый, который еще при царе Алексее занимался постройкой кораблей в Дединове на Каспийском море. Брант отреставрировал бот, поставил новую мачту, натянул паруса, и вскоре тщательно просмоленный и пахнувший свежей краской корабль был спущен на воду реки Яузы.
И тут оказалось, что русло Яузы слишком узкое, для того, чтобы красавец-бот мог продемонстрировать владельцу все, на что он способен. Неловкий, неповоротливый он часто упирался в берега, переворачивался, а то и вовсе застревал на мелководье или на стесненных участках речного ложа.  Разочарованный первыми неудачами Петр перевез свое приобретение с реки на Просяной пруд, расположенный неподалеку.
 И вскоре дело пошло на лад!
Первое успешное плавание под парусами окрылило Петра. Не разочаровало его и то, что и у этих заплывов имелись свои недостатки – разбег у бота был слишком короткий, радиус поворота чрезмерно крутой, отчего шкиперу приходилось, держа нос по ветру, то и дело маневрировать, спасая судно от кораблекрушения.
Впрочем, такие досадные мелочи лишь еще больше раззадоривали Петра! Все, что отныне занимало его целиком — это поиски просторного и глубоководного бассейна. С этой целью он приступает к опросу всех, кто попадается ему под руку, и, наконец, добывает нужную информацию. И что же он узнает?  А то, что ближе и глубже чем Переяславское озеро, иного водоема на расстоянии 120 верст в округе нет!
120 верст! Далеко! Очень далеко! Но не это удерживает Петра на месте! Теперь, когда искомый водоем найден, остается самое трудное - найти нужные слова и уговорить матушку Наталью Кирилловну не удерживать его, а отпустить с Богом. Ради исполнения желания Петр готов пойти на все –  на какое-то время он даже становится послушным сыном и обещает матери перед отъездом в Переяславль совершить паломничество к Троице на богомолье.
С большой неохотой, но Наталья Кирилловна уступает сыну. Да и что ей еще оставалось делать? Лучше было отпустить Петра с миром, нежели, утратив его любовь и доверие, потерять навсегда. Петр счастлив! Теперь он мог со спокойной душой, вместе с мастером Брандтом и его подмастерьем - голландцем Кортом отправиться в путь.
Размеры Переяславского озера оправдали надежды Петра. Пригодным для судоходства сочли его и опытные голландские мореходы Брандт, и Корт. Их мнение и развеяло последние колебания Петра, связанные с   выбором подходящего места для строительства верфи.
Весть о том, что царевич Петр Алексеевич задумал построить в Переяславле судоверфь и заняться строительством речного флота, дошла до села Преображенского и наделала немало шума. Но если первые люди опального Дома Нарышкиных, а это глава правительства - князь Борис Голицын и его советник Андрей Матвеев -  сын погибшего Артамона Матвеева усмотрели в новой затее Петра подходящий повод для пьянки, то Наталья Кирилловна от отчаяния не находила себе места. 

                ***
 Но все изменилось в 1689 году.
Одержав над Софьей победу без единого выстрела, Петр принудил ее к отъезду в Новодевичий монастырь и весь малый преображенский Двор Натальи Кирилловны в купе с близкими ее сердцу домочадцами, челядью и бесхитростным хозяйством перебрался в Москву в Кремль вскоре после удаления из него всесильной правительницы.
Ничего не изменилось только в жизни царя Ивана. Он по-прежнему, оставаясь первым лицом государства, занимал царское место в официальных приемах и публичных церемониях, но вся полнота власти отныне находилась в руках только одного человека – младшего царя Петра Алексеевича.
Сам же Петр, изгнанный из царского дворца сестрой еще в пору своего сиротского отрочества, столицу терпеть не мог и появлялся в ней только в случае крайней необходимости – на панихиды, престольные праздники и на торжественные представительские рауты.
Не желая отказываться от приобретенных за последние годы привычек, Петр с прежним азартом погрузился в «потешные» марсовы баталии, переложив бразды правления государством из рук сводной сестры в руки матери.  Но вдовая государыня Наталья Кирилловна, как следует из отзыва близкого царской семье человека - князя Бориса Ивановича Куракина, «была править некапабель, ума малого», а посему во всем полагалась на преданных ей и ее сыну министров.  Так главными ее советниками были назначены - князь Борис Голицын, родной брат Лев Нарышкин и свояк со стороны царевой бабки - Тихон Стрешнев.
Но если Борис Голицын был человек умный, образованный, говорил по латыни, но при этом «пил непрестанно», то двое других, ни умом, ни образованием, ни воспитанием похвастаться не могли, зато пили и кутили с князем на равных.
Все тот же князь Куракин, который начинал свою службу при Дворе спальником у 11-летнего Петра, а позже женился на родной сестре царицы Евдокии – Анне, писал о безродных и лукавых Нарышкиных и Стрешневых, как о «господах самого низкого шляхетства».
Оставив мать, сестру Наталью и беременную на сносях жену в город, сам Петр остался в своем новом Преображенском дворце, выстроенном им самим на берегу реки Яузы в месте впадения в нее речки Хапиловки в близком соседстве с Немецкой слободой.  Из окон дворца открывался прекрасный вид на тот самый небольшой островок в русле Яузы, где когда-то «потешными» солдатами малолетнего Петра было выстроено первое фортификационное сооружение – «потешная» крепость Пресбург.

                ***
Выбитый бурными событиями лета и осени 1689 года из накатанной жизненной колеи Петр желал только одного: поскорее от всего этого избавиться и вернуться в Переславль к своему любимому делу – созданию потешной флотилии.  Но сначала торжества, связанные с рождением сына, а вслед за ними болезнь и смерть патриарха Иоакима, которая повлекла за собой проблему выбора нового Предстоятеля Церкви, а кроме того длительные судебные процессы по делам, связанным с изменниками и бунтовщиками, крепко привязали Петра к Москве
И все-таки даже в такой, казалось бы, беспросветной круговерти радостных и печальных торжеств, он находит возможность сбежать от страшной и неприглядной реальности. Петр возвращается к своим старым «игрушкам» - к «потешным» солдатам, начисто забывая о том, что они отлиты не из олова и стали, а сотворены, как и он сам, из плоти и крови.
Потешные баталии, устраиваемые молодым государем или, как он сам себя называл, ротмистром Петром Алексеевым, следуют одна за другой – 2 июня 1690 года штурму подвергается Семеновский двор, 4 сентября разыгрывается битва подле села Преображенского, а в октябре 1691 года организуется «великий и страшный бой, у города Пресбурга».  И такой плотный график сражений выдерживается вплоть до отъезда царя в Переславль.
 Но «потешные баталии» лишь называются забавами, а на поверку ничего веселого в них не было! Оказывается, что порох обжигает лицо и руки по-настоящему, что пули, выпущенные из пищалей, вспарывая кожу, травмируют плоть, причиняя несчастным мучительную боль, что мечи не только сверкают на солнце, а режут и колют, нанося участникам глубокие, незаживающие раны. Но разве стоит обращать внимание на подобные мелочи, на войне как на войне – потери неизбежны!  Вопли, кровь, стоны увечных и раненых не остужают воинственного пыла Петра, а подогревают еще больше. И даже тогда, когда ближний стольник ротмистра Петра Алексеева - князь Иван Дмитриевич Долгорукий скончался от полученных при осаде Пресбурга ран, царь глубокомысленно заметил, что тот умер «изволением Божиим».

                ***
Потехи на суше сменяются потехами на воде. Для большей остроты ощущений Петр собственноручно построил яхту и весной 1691 года спустил ее в воды Москва - реки.
В компании с такими бравыми офицерами, как Франц Лефорт и Патрик Гордон, Петру не бывает скучно. Они всегда вместе: и на полях сражений, и за столом в пьяной гулянке. Не отрывается от них и любимый царский бомбардир Алексашка Меншиков – готовый во всем своему кумиру угодить и быть в каждой мелочи ему полезным. Но, если Меншиков – человек во многом невежественный, едва умевший подписать свое имя и фамилию, был предан Петру, как пес, которого хозяин хоть и лупил для острастки, но при этом вовремя и сытно кормил, то иноземцы были людьми совсем иного плана. Преданность была для них не мерилом высоко качества человеческих отношений, а величиной количественной, мерой, ценой -  услугой за услугу.
Так, родившийся в 1656 году в Женеве выходец из богатой купеческой семьи Франц Лефорт, прежде чем приехать в Россию в 1675 году, сначала, изменив торговому ремеслу, обучался военному делу в Марселе, а после окончания кадетского корпуса успел поучаствовать вместе с курляндским герцогом Карлом-Яковом в боевых вылазках против французов. В Москве молодой и ретивый «кадет» сравнительно быстро освоился и вскоре приобрел себе нового покровителя. Им оказался всесильный соправитель царевны Софьи – князь Василий Голицын.
С этого момента карьера двадцатишестилетнего шотландца быстро пошла в гору. В июне 1683 года Франц Лефорт как герой, который мечами и пиками подчиненных ему солдат утвердил власть Софьи и Милославских, был производен в майоры, а в августе того же года получил звание полковника. В конце 1687 года накануне первого Крымского похода Лефорт назначается командиром киевского гарнизона. В этой должности он отправляется и во второй Крымский поход. И, о, чудо! Вместо того, чтобы вместе со своим царственным генералом быть разжалованным и преданным за две провальные военные операции суду, он, по настоянию царевны Софьи, получает высокие правительственные награды.
 Однако, обласканный властью, избалованный славой и деньгами Лефорт   легко предает своих покровителей. Не вдаваясь в существо таких глубокомысленных понятий, как преданность и верность, он, по сути своей наемник, просто выбрал более сильного хозяина, откликнувшись едва ли не самым первым на зов молодого царя. 
Еще подозрительней и зловещей на фоне Лефорта выглядит фигура ревностного католика Патрика Гордона. Выходец из Шотландии, 1635 года рождения, Патрик прибыл в Москву на службу из Малороссии в 1661 году в пору бурных церковных дебатов о дальнейшей судьбе опального патриарха Никона и о путях реформации древнерусского обрядового богослужения. Он был в числе тех, кто приложил немало стараний для установления папства в России, «дуя», в этом смысле, с Симеоном Полоцким и Сильвестром Медведевым «в одну дуду». Опытный и прожженный иезуит, он, вовремя почувствовав перемену в направлении политического ветра в России, галантно раскланялся с Голицыным и отбыл вслед за Лефортом в лагерь Петра.
Само собой разумеется, что тягаться с такими блистательными и колоритными фигурантами, как Лефорт и Гордон, бедному Меньшикову было трудновато, и что только природная смекалка, легкость характера и безрассудная отвага позволили ему занять не последнее место в первой шеренге близких к царю людей.  Но вряд ли молодой Петр тогда понимал, что, окружив себя этими случайно прибившимися к нему попутчиками по жизни, он обретет в них не истинных помощников и верных друзей, а станет заложником их расчетливых и корыстных интересов.
А пока, находясь большую часть времени в обществе неразлучной троицы, Петр глубокой осенью 1691 года отбыл в Переславль.

                ***
Прошло полгода, и 1 мая 1692 года с судостроительной верфи Переславля в воды одного из самых больших и глубоководных водоемов европейской равнины с чудным названием – Плещеево озеро был спущен первый корабль из потешной флотилии Петра. За ним последовали второй, третий и так более нескольких десятков парусников.
Событие, значение которого трудно было переоценить, требовало к себе особого внимания, и в июле Петр вызвал в Переславль весь Двор, дабы каждый мог стать свидетелем и участником праздника - большого феерического шоу, устроенного царем в честь спуска на воду всей флотилии. Около сотни парусных кораблей, оснащенных артиллерией и укомплектованных экипажами, как большая стая белокрылых чаек, мерно покачивались на мелкой ряби озера. Фантастическое зрелище стоило того, чтобы быть увиденным! Ничего подобного никому из присутствующих никогда прежде видеть не приходилось!
Петр ликовал!
Невольное удивление вызывал у гостей праздника и весь судостроительный комплекс, который располагался чуть поодаль от озера на высоком холме со звучным названием - Гремяч. Здесь, прямо за монастырским двором села Веськова, можно было рассмотреть царские «потешный» и «деловой» Дворы. Отсюда к озеру спускался прорытый землекопами канал, по которому малые суда, легко соскальзывая с деревянных стропил верфи, уходили в открытое плавание.  Но в основном корабли строились прямо на берегу озера, а потом волоком стаскивались в воду. И не надо было быть о семи головах для того, чтобы понять насколько это корабельное строительство было трудоемко, хлопотно и затратно.  А чтобы оно еще и жило, и действовало непрерывно Петру и его соратникам приходилось нелегко. 
И главное, в чем стройка имела большую нужду, это в деньгах.  В попытке обеспечить судоверфь необходимыми капитальными вложениями, Петр поистине проявлял чудеса изворотливости и изобретательности.  Так, одна из самых расходных, трудоемких и бесполезных забав Петра – потешная флотилия - стоила жителям Переславля, а, главным образом, монастырским вотчинам, немалых трудовых копеечек, а именно «по гривне со двора». 
Со смешанным чувством восторга и удивления следили за разыгравшимся на воде боем и близкие царю люди. Никто из них так до конца и не понимал живущего рядом с ними человека, который будучи главой страны и главой семьи продолжал, как малое и шаловливое дитя, предаваться жестоким и грубым забавам.
Наблюдая с берега за маневрами кораблей, которых из-за порохового дыма и пламени рвущихся артиллерийских снарядов было почти не разглядеть, каждой из них хотелось, чтобы в следующую минуту Петр одумался и занялся тем, к чему был призван по праву своего рождения.  Матери хотелось, чтобы сын взял на себя ответственность за престол и державу, сестра Наталья мечтала занять достойное место подле брата, а молодая государыня молила Бога только об одном, чтобы Петр вернулся в семью.
Но, ни одному из этих желаний не суждено было сбыться. Вволю натешившись в Переславле «нептуновой потехой», в которой, как и в «марсовой», кроме артиллерийских снарядов настоящими были и кровь, и человеческие жертвы, царь до самого сентября ушел в загул.

                ***
А Петр, не в силах утолить жажды острых ощущений, если и отвлекался от «марсовых» и «нептуновых» игрищ, то только для того, чтобы отдать всего себя целиком Бахусу.
Находя вновь избранного в 1690 году по настоянию царицы-матушки шестидесятитрехлетнего патриарха Адриана закостенелым консерватором и твердолобым ревнителем восточного православия, Петр, желая видеть на патриаршем престоле человека более гибкого, коим ему представлялся псковский митрополит Маркелл, подверг Адриана и избравший его Собор грубому и похабному остракизму. 
С целью вывести погрязшую в дикости предрассудков Русскую православную Церковь на светлую дорогу европейского просвещения, царь не придумал ничего лучшего, как высмеять ее публично. С этой целью он и создал, так называемый «Всешутейший Собор князя Иоаникиты, патриарха Пресбургского, Яузского и всего Кокуя».
Как явствует из воспоминаний все того же князя Бориса Куракина «дебоширство, пьянство на Кокуе началось так велико, что невозможно описать».
Так в свите патриарха Пресбургского, получившего свое «святейшее» имя от одноименной крепости Пресбург, выстроенной Петром на небольшом островке в русле реки Яузы, состояло 12 кардиналов, епископов и архимандритов, которые по сути своей были самыми отъявленными и известными всей Москве и Кокую пьяницами и скандалистами. И все эти «церковные» скоморохи носили настолько неприличные клички и прозвища, что в культурном и благовоспитанном обществе их без стыда невозможно было произнести вслух.
Душой компании, в чем не приходится сомневаться, был царь Петр Алексеевич, называющий себя «протодьяконом», а главой Собора соответственно - «патриарх–князь–папа» -  его первый и незабвенный учитель грамматики - Никита Моисеевич Зотов.
Звание «князя–кесаря» было заслуженно присвоено большому человеку при Дворе Петра – главе Преображенского приказа, активному участнику потешных морских и сухопутных баталий, человеку, отличающемуся исключительной жестокостью - князю Федору Юрьевичу Ромодановскому. За особые заслуги в «марсовых» сражениях Петр провозгласил горячо ему преданного князя «светлейшим генералиссимусом». Но впереди этого, по словам Куракина, «похожего на монстра» мастера человеческих страданий ожидала большая работа и головокружительный взлет карьеры.
Особыми членами «Собора» были женщины.
И хоть всем им в этом безобразии отводилась роль падших, уличных девок, но на самом деле в обыденной повседневной жизни они были представительницами самых древних аристократических родов.
Первой «княжной–игуменьей» «всепьянейшего и сумасброднейшего собора» более чем двадцать лет была ядреная московская красавица Дарья Гавриловна Ржевская, которую позже на этом посту сменила другая и тоже под стать ей красавица - Анастасия Петровна Голицына. Измочаленные и пришедшие в непрезентабельный вид «игуменьи» переводились в низшую и менее востребованную категорию публичных дам - в «архиигуменьи» и так далее до «монахинь».
Все деятели Собора общались между собой на особом нецензурном языке с элементами мата и современной «фени». Так, например, пьянство между участниками оргий называлось «Ивашкой Хмельницким», разврат – «Еремкой», монахини – «монахуйни» и так далее. Все гадко, низко и непристойно!

                ***
В противовес официальным церковным праздникам и службам, «всешутейший собор» в это же самое время устраивал свои буйные и оскорбляющие религиозные чувства верующих представления.  Нельзя было без содрогания видеть, как в первую неделю Великого поста, когда все богобоязненные москвичи проводили значительную часть времени в молитвах и воздержании, царь – «его всешутейшее величество» прилюдно кривлялся и скоморошничал. Окруженный пьяными до потери пульса подручными, одетыми в вывернутые наизнанку полушубки, «государь всея Руси» с налитыми кровью и хмельным зельем глазами выезжал в центр города на ослах, волах или просто в санях, запряженных свиньями, козлами или медведями.
Как правило, замыкали это кощунственное зрелище самые страшные уроды и карлы, которых только можно было разыскать и собрать в Москве и ее ближайших окрестностях.
По свидетельству современников Петра, эти «игрища» пьяных самодуров, разыгрываемые, как правило, в боярских поместьях, которые царь выбирал из числа приверженцев древнерусского православия, были настолько страшны и «трудны, что многие к тем дням приготовлялись как к смерти».   Переходя во время сумасброднейших гуляний из дома в дом, едва стоящий на ногах «протодьякон», окруженный сотней таких же пьяных людей, превращал хозяев этих дворов в заложников, насильно принуждая их к питию, соитию и прочему бесстыдству.  Количество жертв, преданных «всешутейшим собором» анафеме, или, попросту говоря, изнасилованных «гостями», не поддавалось исчислению.
Из всех «потешных» забав Петра, эта последняя оказалась самой живучей и, просуществовав более тридцати лет, канула в небытие, как самое позорное его детище, вместе со смертью своего богохульного создателя. Но за те годы, которые «всешутейший» Петровский балаган просуществовал, имея своей основной целью унизить и высмеять преданность русского народа древнерусским обычаям и верованию, он вызвал в народе такую мощную ненависть к Петру, что его иначе, как сыном Сатаны никто и не называл.
Но сам Петр, презирая свой народ, а заодно и страну, которая ему досталась в наследство, видел апокалипсис для России не в самом себе, а в ее невежественности, дикости и патриархальной отсталости.
Конфликт между Царством и Церковью, приобретший в царствование Петра Алексеевича особую остроту и форму, зародился   внутри прогрессивно мыслящего московского общества не вдруг, а в предыдущие царствования. Брить бороды и подгонять свой непрезентабельный внешний вид под общепринятые европейские мерки начали еще последние Рюриковичи – это и первый царь всея Руси Иван 111, желающий соответствовать требованиям своей второй жены - иноземки Софьи Палеолог, и его сын Василий 111, женатый вторым браком на полячке – Елене Глинской.
Но пока противление установленному Церковью образу жизни исходило от первых лиц Царства и носило характер осознанной необходимости, стороны, не придавая этому особого значения, воздерживались от конфликта.  Открытое и целенаправленное наступление Царства на   древнерусские традиции, ограничивающие свободу граждан в выборе устройства личной жизни, ношения одежды и принятия внешнего вида, началось в период царствования   второго царя из дома Романовых - Алексея Михайловича.

                ***
Выражая интересы пока еще очень малочисленной, но самой просвещенной и образованной прослойки высшего общества, Алексей, сделал немало для того, чтобы отменить крепостное право Церкви на личную свободу граждан. Впрочем, начиная наступление на Церковь, он вряд ли мог предвидеть, к каким последствиям эта война приведет. В попытке выдернуть Россию из многовековой дикости и отсталости одним рывком, он, не учитывая инертности русского мышления и глубокой духовной привязанности к отеческим корням, развернул в стране жестокий кровавый террор против собственного народа.
Но, даже взорвав русское общество изнутри и спровоцировав раскол Церкви, он не достиг той цели, ради которой все эти преобразования начинал. Бессмысленными были и принесенные им на алтарь церковной реформы многочисленные жертвы преданных анафеме длиннобородых раскольников. Первое слово в выборе стиля и образа жизни все равно осталось за Церковью! А она продолжала активно противиться всему тому, что насаждалось Царством и шагало вразрез с ее традиционными понятиями о русском благочестии. Это касалось, в первую очередь, ношения немецкого платья, бритья бород, нахлобученных на коротко остриженные волосы париков, непристойных сценических действ и многого другого.
Но если царь Алексей Михайлович решился на церковную реформу в части замены устаревших, по его мнению, обрядов на современные, с целью оздоровить Церковь и поднять свой и ее авторитет в глазах восточных партнеров, то его сын - Петр Алексеевич задумал иное.  Желая во всем соответствовать западным партнерам, он, покушаясь на основополагающие догматы православия, готов был лишить Церковь сердца.
Впрочем, прозападной политики Петра, стоя на стороне Церкви, не разделяли многие близкие ему люди и, в первую очередь, его матушка Наталья Кирилловна, а вместе с ней и патриарх Адриан, и преобладающее большинство церковного клира. К лагерю противников Петра принадлежали и многие родовитые фамилии Москвы из приверженцев старой веры. Не разделяли издевательского отношения царя к Церкви и его сводные по отцу сестры - царевны Марфа и Мария Алексеевны.
Разворошить, растоптать это осиное гнездо с жужжащими о сохранении старозаветной веры «осами» Петр мог бы в любую минуту.  Тем более что полезный опыт по скорому разрешению внутрисемейных конфликтов у него уже имелся.
Всего-то и дел было – баб запереть по отдаленным монастырям, шептунам – укоротить языки, а иных и того проще - разослать по окраинным воеводствам. Но для того, чтобы начать открытую до победного конца борьбу со всем этим воинством темных сил, Петру пришлось бы найти укорот и для матери.  А этого он не мог сделать!
Никогда!
И пока она была жива и продолжала царствовать, Петр, не желая причинить ей боль и страдания, предавался «потешным» забавам.

                ***
Наступил 1694 год.
Петру исполнилось двадцать два года. Он давно перестал быть ребенком, он крепок здоровьем, полон сил, идей и энергии.  Но по-прежнему, отстраняясь от суровых реалий самостоятельной взрослой жизни, с увлечением и азартом переросшего подростка забавляется потешными «марсовыми» играми или предается безудержному разгулу и разврату.  Играть живыми людьми, как когда-то в детстве он играл механическими игрушками, давно стало для него привычкой.
 Осенью царь затевает грандиозный по размаху планируемых маневров знаменитый Кожуховский (вблизи деревни Кожухово) поход. Все участники потехи условно разделены на два неприятельских лагеря – русский и польский. Русской армией командует «генералиссимус» - старый князь Федор Юрьевич Ромодановский. В подчинении у него не только «потешные» полки: Преображенский и Семеновский, но и солдатские – Лефортовский и Бутырский.
Во главе другой - неприятельской армии стоит, как и должно, «польский король» - Иван Иванович Бутурлин. Под его командование отданы стрелецкие полки, общая численность которых составляет 7500 человек. Задача Ромодановского – выбить противника из крепости Пресбург и заставить его сдаться на милость победителя.
Сам Петр, по давно заведенной привычке уклоняясь от высоких чинов, удовольствовался званием полкового бомбардира.
Итак, военная баталия начинается.
Но она только на первый взгляд кажется нелепой импровизацией, а на самом деле исход ее обговорен заранее – русские должны одержать блистательную победу над поляками. И они одерживают. Что же касается бомбардира Петра Алексеева, то он, как герой, захвативший вражеского полковника в плен, отмечается перед всем строем особыми почестями.
Брать в плен офицера из лагеря противника становится для Петра неписаным правилом и одновременно кульминацией блестяще спланированной военной операции. Но игра – игрой, а только и на этот раз она не обходится без трагических случайностей. И в то время, как основные ударные силы двух изрядно потрепанных и пропахших порохом армий покидают поле битвы, полковые лекари выносят с него раненых и убитых.
По-настоящему раненых и убитых.
Не удалось бомбардиру Петру Алексееву - герою и победителю Кожуховского похода, воздавая честь и хвалу полковым командирам, отпраздновать вместе с ними очередную шутовскую победу. В тот самый момент, когда компания, удобно расположившись в одном из трактиров Немецкой слободы, только-только начала погружаться в разгул и веселье, из Кремля прибыл посыльный с горьким известием о том, что   царица Наталья Кирилловна скончалась.

                ***
Смерть матери, которая, в последнее время часто болея, молила сына приехать в Москву и принять из ее слабеющих рук власть, Царство и заботу о жене и сыне хоть и застала Петра средь шумного застолья, но не была для него совершенно неожиданной.   Знал он все и о физических недугах матери, и о ее страстном желании видеть его подле себя, но не откликнулся, не приехал, не попрощался с ней перед вечной разлукой.
Бытует в исторической литературе широко распространенная теория о том, что единственный человек на свете, которого Петр самозабвенно и искренне любил, была его матушка Наталья Кирилловна. И, соглашаясь с этим утверждением, еще труднее объяснить его черствость, его нежелание откликнуться на ее мольбы и тем самым скрасить последние минуты ее земной жизни. Да и какими словами можно оправдать заигравшегося на «марсовом» поле Петра, когда в то самое время прикованная к смертному одру Наталья Кирилловна испускала последний дух.
 Зато совсем иначе переживало странную и внезапную болезнь сорокадвухлетней царицы ее окружение. Спокойное, не отмеченное никакими бурными событиями и потрясениями недолгое царствование Натальи Кирилловны отличалось веротерпимостью к исповедникам старых обрядов и вселяло надежду на реставрацию разгромленной восточными лжеиерархами Русской Церкви.  Но, быть может, правление царицы Натальи потому и оказалось таким коротким, что она мешала определенным кругам, к которым принадлежал и сам Петр, довести разгром Русской Церкви до конца.
Как бы там ни было, но только одна мысль о том, что на смену царицы Натальи Кирилловны придет ее безумный сын, пугала обывателей до чрезвычайности. Угадывая в Петре прямую угрозу всему русскому – нравам, обычаям, традициям, духу и вере, они обращали свои взгляды в сторону его наследника – царевича Алексея Петровича и матери его – царицы Евдокии Лопухиной.
Но еще не имея четкого плана действий в отношении жены и сына, Петр, очертя голову, окунулся в новую наспех придуманную авантюру, открывшую следующую главу в его сумбурной биографии – главу Азовских походов.

                ***
 Дело в том, что, пресытившись игрой в войну на суше и на воде, Петр заскучал.  Желая испытать что-то новенькое, полное потехи, опасностей и риска, он обратился за помощью к своим друзьям.  Ведь друзья для того и нужны, чтобы в час, когда смертельная скука готова поглотить тебя с головой, ты мог поделиться с ними своими проблемами.
Идея отправиться за военной славой на Азов, была высказана другом Петра и одной из самых темных и загадочных фигур русской истории - господином Лефортом.  Сразу скажем, что у идеи втянуть русских в войну с турками уже давно имелась длинная борода и что Запад, засылая в Москву все новых и новых агентов, надеялся, что когда-нибудь помимо бороды у идеи отрастут еще и крепкие ноги.
И даже то, что два Крымских похода, предпринятые в царствование Софьи, не выполнили своей задачи, не заставило участников Священной лиги отказаться от задуманного. И, как видно, им было на что рассчитывать! Произведенный Петром в 1690 году в звание генерал-майора, а в следующем 1691 - в звание генерал-лейтенанта Лефорт, не выигравший за всю свою военную биографию ни одного сражения, получил под командование 1-й Московский отборный полк, численность которого составляла 15 тысяч человек.
Для размещения в столице столько голодных ртов готового места не нашлось, и Лефорт вынужден был приступить к строительству в городе особого солдатского поселения – слободы.  Удалось ему отыскать подходящее место и для полковых тренировочных сборов. Им стала огромная площадка на берегу реки Яузы, расположенная прямо напротив новехонького, пахнущего краской, смолой и столяркой Лефортовского дворца, выстроенного генералом в близком его сердцу Немецкой слободе.
Неудачи первого и второго Крымских походов, которые были внимательно исследованы Петром и его военными советниками - участниками этих походов – Лефортом и Гордоном, не излечили царевича от военной лихорадки. Уж очень хотелось ротмистру Петру Алексееву превзойти военным гением князя Василия Голицына и приобрести славу великого полководца.
Приняв во внимание печальный опыт степных стычек неповоротливых русских полков с маневренной конницей татар, Петр решил не завоевывать Крым, а захватить важную в стратегическом отношении турецкую крепость Азак (в русском произношении Азов), которая, как пробка в плотно закупоренной бутылке, закрывала выход в Азовское море.

                ***
Весной 1695 года русская армия под командованием Лефорта, Головина и Гордона численностью в 31 тысячу человек, укомплектованная 170 орудиями, направилась по территории Придонья к Азову. Бомбардирскую роту возглавил, как того и следовало ожидать, лучший бомбардир «потешных» баталий - Петр Алексеев.  Другая 120-тысячная армия под командованием боярина Бориса Петровича Шереметева выдвинулась из Москвы в западном направлении и должна была проследовать в низовья Днепра.  Ей вменялось в задачу, отвлекая татар и турок на себя, способствовать успеху основных ударных сил.
Управление государством на время Азовского похода Петр перепоручил «князю-кесарю» Федору Ромодановскому.
И вдруг оказалось, что те планы, которые   в Москве казались простыми и понятными, в походе ни в какие сроки не укладываются!  Измученное долгими переходами войско, испытывая, из-за трудностей доставки съестных припасов и пресной воды, изнуряющий голод и жажду, вынуждено было отказаться от осады крепости и, неся огромные людские потери, возвратиться в Москву.
Но неудачное начало первого Азовского похода не сломило Петра, а заставило, используя накопленный опыт, учесть все допущенные в первом случае ошибки, просчеты и предпринять вторую попытку.  Теперь для Петра было делом чести взять Азов!
И не важно, какой ценой!

                ***
Понимая, что для взятия Азова необходимо иметь свой морской флот, Петр с удвоенной энергией принимается за строительство боеспособной военной флотилии. И снова из-за границы и из Архангельска вызываются в Преображенское иностранные корабельные плотники, перед которыми Петр ставит практически невыполнимую задачу - флот должен быть готов к весне 1696 года!
На «горячую» судоверфь сгоняются тысячи и тысячи работников. В основном это крепостные крупных светских и духовных землевладельцев, имеющих в собственности не менее 100 дворов. Остальное население страны мобилизовано на поддержку судоверфи деньгами и припасами.
В итоге Петру удается осуществить невозможное, и первая русская морская флотилия, срубленная из сырого и мерзлого леса, где водным путем, а где волоком, доставляется в Воронеж и спускается на воду.
В конце апреля 1696 года Лефорт, облагодетельствованный царем сверх всякой меры, назначается адмиралом Азовского флота и в компании с капитаном Петром Алексеевым блокирует Азов со стороны Дона и моря. Начальником сухопутных войск общей численностью в 75 тысяч человек на этот раз назначается потомственный воевода Алексей Семенович Шеин. Не оставлены без внимания и крымские татары, которых в низовьях Днепра снова встречала 70-тысячная армия Бориса Шереметева.
Зажав защитников Азова в плотное и непроницаемое кольцо, русские войска после двух месяцев осады вынудили турок покинуть крепость.
Победа, которая досталась Петру ценой неимоверных материальных затрат, человеческих жертв и физических усилий, не имела никакого смысла. И что делать с Азовом дальше, царь не знал!

                ***
Ведь, как известно, Азовское море соединяется с Черным посредством Керченского пролива. И пока Керчь и Тамань оставались в руках татар и турок, Азовское море имело для России такое же практическое значение, как и Плещеево. То есть годилось только для потешных «нептуновых» забав.
Исходя из этого, логично было бы предположить, что после взятия Азова, Петр предпримет попытку отвоевывать у турок и выход в Черное море, для чего ему, подобно Голицыну, потребовалось бы захватить Крым. Но вот какая штука, даже если бы капитану Петру Алексееву удалось завоевать Крым и получить вожделенный выход в Черное море, Россия все равно не заимела бы статуса средиземноморской державы! Потому что впереди ее непременно бы ожидали новые войны за проливы Босфор и Дарданеллы!
И для того чтобы завладеть еще и ими, России пришлось бы, воюя с турками османами, выиграть у них войну и установить в Стамбуле свое господство. Однако подобные перспективы в конце семнадцатого века, ровным счетам, как и сегодня, были сродни военной фантастики.
И потому, затратив на содержание и охрану крепости от нескончаемых набегов татар огромные денежные средства, Петр в 1711 году вернул Азов туркам. 
Примерно такая же судьба постигла и первую Азовскую флотилию. Вложив в ее строительство более 900 тысяч рублей, Петр вынужден был из-за низкого качества древесины признать ее не годной для дальнейшего использования. И так 22 весельных галеры и два корабля «Апостол Петр» и «Апостол Павел» были попросту уничтожены.
В этом смысле история короткой жизни первой Азовской флотилии практически полностью повторила историю жизни целой сотни белокрылых парусников, оставленных Петром умирать в Переславле, сразу после окончания «нептуновой» баталии в 1692 году.


                Отрывки из документальной повести
                «Последний акт симфонии», опубликованной на Amazon.com    
                https://ridero.ru/books/poslednii_akt_simfonii/