Глава 4

Они продолжали в полном молчании мчаться по ночному шоссе, прочь от города – куда? Амалия не могла понять, где они находятся, сосредоточиться на дороге.

Тянулись поля, перелески, серебрилась в просветах редколесья река, они много раз сворачивали, так часто, что Амалия вконец запуталась и не успевала сверяться со светящимся экраном, где ветвился путь лже-экона, обегая многочисленные препятствия. Наконец они приблизились к смутному, мрачному строению, расположенному прямо на поляне среди непроглядной громады леса. Зашуршал гравий, неслышно раздвинулись и сомкнулись за ними автоматические ворота.

Всё стихло. Неосвещённая масса дома, заглохший фонтан, сад с белеющими в свете огромной луны изваяниями – блики испещряли мир вокруг, превращая его в калейдоскоп теней. И – экон, точно одинокий фосфорический светлячок посреди лужайки. Это сон? Фабер вновь опередил её.

- Это не сон, - ответил он на невысказанное, и переходя на «ты» так легко и естественно. – Ты не спишь, я обошёлся без «фокусов» на этот раз. И мы совсем не так далеко, как тебе кажется. Это – предместья Кованича, дом моего друга и последователя, художника Тырнова. Ты должна была слышать о нём – он популярен в виртуале, его картины пользуются спросом в Майнстриме.

Фабер щёлкнул по пульту – и дом, и сад ярко осветились. Амалия увидела, что территория обнесена высокой сплошной оградой, что дом причудлив по форме и покрыт затейливой резьбой.

- Теперь не так страшно? – с улыбкой спросил Фабер и ввёл её в дом. Обычный загородный дом, в меру просторный и в меру уютный. Резное, душистое дерево, домотканые коврики, светильники в выемках отполированных коряг, превращённых в диковинные фигурки, мерцали, будто настороженные глаза лесных чудищ. Мебель была под стать этим корягам – можно было посидеть в объятиях медведя, на спине гуся или возлечь бок о бок с похотливым лешим. «Весьма сомнительное удовольствие», - подумала Амалия мимоходом. Они сбросили обувь у входа, пол был тёплым и упругим.

«Вот тебе и нищий миссионер…» - невольно подумалось Амалии.

Крытая пушистым ковром лестница вела на второй этаж, мимо пейзажей, натюрмортов, чьих-то портретов, непристойных стилизаций под эротические календари конца 20 века, рисунков в духе пост-экспрессионизма. Они оказались на балконе, где расположилась гостиная с баром, холодильником и музыкально-голографической стенкой, россыпь плетёных кресел и такой же стол – всё было покрыто груботканой рогожкой. На столе стоял глиняный кувшин в форме сплетённых нагих тел, с одной-единственной алой розой – застывшей, будто сгусток крови, в желеобразной прозрачной оболочке-консерванте.

Что до остального пространства, то оно было усеяно или увешано этнографическими штучками, или вещицами, под них стилизованными: расписанная вручную глиняная посуда, терракотовые статуэтки и расшитые салфетки, но более всего впечатляли устрашающе большие, гротескные тростевые куклы в национальных одеяниях. Внутренний интерьер поражал удивительно гармоничным сочетанием хаоса и строгой геометрии, эклектики – и стилизации…

Фабер указал ей на широкий диван-татами около приземистого столика, сам неторопливо достал из бара замысловатую бутыль и бокалы.

- Выпьем за знакомство?
- Разве вам дозволено пить? – дерзко спросила она.

- Не пить, а упиваться вкусом, букетом, негой. Такое нечастое наслаждение, - Фабер с грустным сожалением вздохнул, и Амалия не поняла, что он подразумевал под «нечастым наслаждением». - Это нельзя дозволить или не дозволить со стороны. Здесь диктует твоя душа. Просто же пить - удовольствие сомнительное.

Фабер приблизился, протянул бокал, затем сел рядом, не касаясь её. Она приняла бокал и пригубила. Они молча смаковали дорогой, тонкий коньяк, и Амалия не знала, от чего кружится голова – от него или от близости Фабера. Фабер поиграл пультом – зазвучала тихая, прозрачная музыка. Надрывный низкий женский голос запел старинный блюз, он качал над землёй и наполнял душу туманной скорбью. Амалия ждала, что Фабер вот-вот положит руку ей на плечо, обнимет, опрокинет, так просто и непринуждённо совершит насилие, а она не посмеет сопротивляться, не сможет и не захочет возразить.

Но он молчал, и казалось, даже не смотрел на неё. Время шло, а напряжение Амалии не уменьшалось, напротив, оно сгущалось, собиралось вокруг плотными клубами. «Наверное, пора собираться домой», - подумала вдруг она. – «Если смогу встать. Нельзя позволить ему распоряжаться мной…»

- Сделай для меня кое-что, - вдруг сказал Фабер, словно ощутив её сомнения. – Иди вон туда, к той стене. Встань посередине.

«Да кто ты такой, чтобы делать что-то для тебя? Самоуверенный псих!»
Амалия послушно встала из-за стола, с наслаждением потянулась, прошлась, танцуя, по согретому паркету. Она засиделась! Движение доставляло ей удовольствие. Пусть захочет – она будет танцевать для него, точно наложница в гареме!

- Спиной ко мне, - приказал вдруг Фабер. – Теперь разденься. Я хочу тебя видеть! Поскорее!

- Что за наглость! Как бы не так! Я ухожу немедленно! – вскрикнула Амалия. И подчинилась. Замерла, раздумывая, с чего начать. Потом стянула короткую синюю юбку с оборкой. Его уверенность в себе и властность возбуждали её. Пока она медленно, неуверенно расстегивала белую шёлковую блузу, Фабер залпом допил коньяк.

- Твой жених… вы были близки?
«Да как он смеет!» - возмутилась Амалия про себя, и покачала головой: - Нет. Можно сказать, нет.

- Это хорошо, - Фабер вздохнул. Он встал, неторопливо приблизился. – Но вы целовались? Конечно, да. И ласкали друг друга? Вот так? И он ничего не обнаружил?

Он нетерпеливо снял с неё блузу, отбросил в сторону. Провёл ладонью по спине, цепкими пальцами отщёлкнул застёжки бюстье.

- Ты не до конца обнажилась, - упрекнул он, и бюстье упало на пол, грудь её бесприютно вздрогнула и покрылась мурашками, когда Фабер стиснул её.  – Вы ласкали друг друга, - повторил он едва слышно. – Но ты не отдавалась ему. Тогда… Где же твои крылья?

Фабер твёрдыми, сухими губами прошёлся по её шее, плечам, лопаткам, чистым и гладким, так, словно пытался что-то нащупать, найти невероятное и глубоко спрятанное. Амалия выгнулась, чувственная дрожь прошлась по всему позвоночнику, сверху вниз. А Фабер стянул трусики вниз, до самых лодыжек, и заставил перешагнуть их.

- Теперь между нами нет преград, - сказал он. – Сейчас мы друг для друга – два пустых сосуда. Пришло время заполнить их… Я хочу, чтобы ты почувствовала меня и то, что нас наполнит. Повернись ко мне.

Он вновь приник к её груди – высокой, напрягшейся, и Амалия закинула голову, отдаваясь его губам.

- Теперь раздень меня.

И Амалия вновь подчинилась. Она не понимала, что с ней творится, но в более сладостном действе ей ещё не приходилось участвовать.

- Осторожней! – вскрикнул Фабер, передёргиваясь, когда Амалия стягивала с него рубашку.

И она увидела уродливые рубцы и шрамы на лопатках, воспалённую, красную после ожогов кожу, и со стоном припала к ней губами. Она чувствовала, как шрамы трепещут, вздрагивают, словно там, внутри, что-то непостижимое хочет вырваться наружу, пробить загрубевшую и обезображенную, словно оплавленная броня, кожу…
Такие же ужасные шрамы оказались у него и на пояснице, икрах и плечах почти до самых локтей. Фабер был великолепно сложён, но Амалия поняла, почему он всегда так плотно одет, почему скрывается под плащом.

Его боль передалась ей, и Амалия заплакала. Фабер нежно поцеловал её в лоб.
- Теперь ты всё видела. И сумеешь вспомнить…

Потом Силь легко поднял её, отнёс к татами, встал на колени и навис над нею.
- Убери колени. В стороны. Обхвати меня крепче. Вот так. Ты чуткая девочка. Ты можешь стать Мерти…

Он вновь провёл ладонями от груди до тайного входа, приблизил плоть, и она почувствовала её касание, её пульсацию и трепет. Фабер был невероятно, невозможно красив. Он был так прекрасен, что это причиняло боль.

- Сейчас я буду в тебе, – сказал Фабер. – Я хочу заполнить тебя. Ты – мой сосуд. Моя Мерти… Почувствуй меня. Вот так. Я – на пороге, у самой границы. Медленно продвигаюсь из одного мира в другой. Ты хочешь меня любить?

Восторг и восхищение переполняли Амалию.
- Силь, - прошептала она. – Да, да, да, я хочу тебя любить!

И тогда он властно и крепко обхватил её за плечи, обнял ногами. Амалия вскрикнула, судорога блаженства и боли волной прошлась по телу, и она зажмурилась.

- Ты – мой сосуд, Амалия, я тебя заполнил. Отныне нет, и не будет ничего и никого иного, чтобы тебя заполнять. Я так хочу. Я так приказываю. Я это знаю. Ибо мы теперь едины.

С этими словами Фабер раскинул руки в стороны, горизонтально, пытаясь сделать ими взмах, точно крылами, руки его странно завибрировали, лицо на миг мучительно исказилось – и тут же, обхватив её, он перевернулся на спину.

- Ну, давай, полетаем!

Амалия чувствовала, что это очень важно для него. Он не просто стремился к сексу – он словно совершал магический обряд, творил некое таинство. Да, именно так – таинство свершалось сейчас с нею.

- Ты чувствуешь, что происходит сейчас с нами? Что происходит внутри меня? Ами! - крикнул он. – Я хочу видеть твои глаза! Не закрывай глаз!

И Амалия взглянула в его глаза. И он вошёл в неё через зрачки – в самую сердцевину, заполняя сосуд любовью. Амалии показалось, что её тело стало лёгким, почти невесомым. Воздух затрепетал за спиной…

…И Амалия летела вместе с ним, кувыркаясь в потоках искрящегося, наэлектризованного воздуха, вниз, к чёрной глубине, и резко взмывала вверх, к прозрачной синеве. И неслась горизонтально над зелёным и белым, увлекаемая непонятной силой – задохнуться от бьющего в лицо ветра, выкрикнуть его имя, забиться бабочкой в его руках, и чувствовать, как живёт и рвётся внутри неё его птица…

Вспышка – это жарко сгорает в атмосфере метеор. Всплеск океана – волны вздымаются выше головы, готовые захлестнуть, полные холодного, солёного огня.

- Как хорошо… словно опять дома, - шепчет он. – Ами, мы неразделимы. Любимая, испытай со мною счастье!

Скорость полёта возрастает. Они камнем падают в самую глубину вод. Их накрывает волной одновременно. Амалия кричит, захлёбываясь, острый и жгучий огонь наполняет её одновременно и силой, и слабостью, рвёт в клочья… И – тихое угасание, их выталкивает на поверхность океана, океан густеет, превращаясь в твердь, так тягуче долго и невыносимо медленно – не уходи, не уходи, не уходи… Оглушённая и обездвиженная, она вновь в комнате, на полу, в объятиях Фабера...

Вот он негромко застонал, и её рука, обнимающая его рубцы на лопатках, внезапно вздрогнула, ибо ощутила ручейки влаги. Пот? Амалия отдёрнула руку и увидела на пальцах кровь.

Фабер слабо улыбнулся, отодвинулся.

- На столе. Мазь, – отрывисто пробормотал он, его мышцы были напряжены и сведены. Амалия выскользнула из-под него, на дрожащих ногах подползла к столу, нашарила флакон и вернулась. Ей стало страшно: она увидела глубокие, кровоточащие трещины на бугристой, красной коже давних зарубцевавшихся ожогов. И, глотая слёзы и постанывая, она начала смазывать их белой, мгновенно впитывающейся мазью без запаха. Наконец-то Фабер расслабился, и Амалия с облегчением вздохнула.

И тогда Фабер обнял её за плечи, привлёк к себе: - Отдыхай, Ами, и мы опять полетим.

На рассвете, когда весь городок спал, Фабер сам доставил её прямо к воротам дома.

- Теперь ты будешь приходить ко мне сама, - скорее констатировал, чем попросил Фабер. И она согласно кивнула.

Фабер умчался, а она открыла дверцу своим ключом, шмыгнула в заросший сад – как хорошо, что Митузя уверена, будто Амалия с женихом будут гулять до утра в своей компании. А Эдвин будет уверен, что Амалия не захотела в компанию и сбежала домой. А если он звонил Митузе? Но Митузя наверняка спала, и он не мог её потревожить. Правда, оставалась Музана. Главная опасность не в том, что Музана выдаст. Напротив, Музана станет её прикрывать. Главная опасность в том, что Музана знает…

Она проскользнула на цыпочках в дом, залезла в холодильник и напилась ледяного молока – внутренний жар не позволил усомниться в том, что питьё из холодильника неспособно причинить вред. Затем так же на цыпочках поднялась в свою спальню, разделась осторожно, словно боялась стряхнуть отпечатки прикосновений Силя.

Она – женщина! Женщина этого поразительного мужчины не от мира сего, о котором она ничегошеньки не знала. И готова принадлежать ему снова и снова.

Силь Фабер… Как изумительно звучит его имя – в нём и соль, и сила. Теперь начнётся ошеломительная, интересная жизнь – она будет помощницей в сборе пожертвований на Храм, поможет с рутинной канцелярской работой, станет референтом – хотя бы в рамках Интерсети, ведь не зря она окончила секретарские курсы.