Глава 5

- Амалия, почему ты сбежала? – в голосе Эдвина было больше изумления, чем обиды.

- Разве Муза не сказала? – тоже удивилась  Амалия. – Я ведь её просила… Увы, действительно, месячные. Слишком неожиданно…

- Муза ничего не могла сказать, по одной простой причине – она тоже исчезла следом за тобой, и объявилась лишь тогда, когда мы собирались расходиться. Что с вами случилось?

- Эд, ну ты же видишь – ничего не случилось, я дома, живая и здоровая. Спала как убитая и даже не видела снов.

- Почему же ты сразу не послала сообщение на мой тел?

- Прости, прости, я совсем была не в себе… Кажется, я перебрала вина, - и Амалия обняла юношу, лишь бы прекратить расспросы, на которые не было ответа.

- Я боялся, что этот чокнутый проповедник тебя увёл, – признался Эдвин. – Я всё порывался бежать на поиски, но ребята не пускали, смеялись надо мной.

- Я не овечка из божьего стада. Я сама себе хозяйка. И проповедник не чокнутый. Напротив, я слышала массу интересного об его учении.

- От кого же? – спросил Эдвин с подозрением.

- От Музаны. И… некоторых девочек из сети. Я сама была бы не прочь познакомиться с ним поближе и посетить хотя бы одно занятие.

- Ты шутишь? Тебе скучно живётся? Давай уедем отсюда… хотя бы к морю. Или в горы, в Майенболл. Там скоро соревнования по экстремальному спуску на роликовых санях.

- Поздно, Эди. Я уже записалась на курсы. И через неделю – первый урок.

- О, проклятие! И ты туда же! Дядя все уши прожужжал, теперь – ты. Надеюсь, это не слишком серьёзно, и тебе быстро надоест. А может, не бросишь жениха ради заезжего факира?

- Конечно, не брошу. Но ты несведущ, потому и язвишь.

- А хочешь, пойдём вместе? – вдруг осенило Эдвина. – Так уж и быть, пожертвую каникулами, полюбопытствую. Какая же ты невеста, если я буду отпускать тебя одну на подобные сомнительные мероприятия!

- Конечно, было бы неплохо, но полюбопытствовать не удастся. Это мероприятие специфическое...

- Нечто вроде спиритического общества. Понятно. Сеансы чёрной магии, заклинание духов, разговоры с умершими, космическое Братство – да всего этого навалом в Интертеле!

- Интертел на то и Интертел, что там всё неживое, пытающееся создать иллюзию живого. Ложь. Некрофилия, - раздражённо ответила Амалия. – А здесь – живое искусство. И к тому же – занятия чисто женские. Не сердись.

- То есть, только для дам? – поразился Эдвин.
- Именно. Кроме того, он предлагает мне работу.

- Работу? Скажите, пожалуйста. Самозваный факир, голодранец предлагает подработать! Уж не «нищей» ли?

- Нет, Эди, следить за сайтом в Виртуале. Ну, и… всякое другое. Я попросила, чтобы не торопил, сказала, что подумаю. Но почему бы и нет? Надеюсь, ты не посчитаешь это зазорным для Амалии фон Альтиц, будущей фон Шталль?

- Конечно, посчитаю! Тебе нет нужды работать! Скажи, в чём ты нуждаешься.
- В свободе творчества, Эди! И в самостоятельности!

Амалия вновь обняла юношу за шею и поцеловала, испытывая мимолётные угрызения совести. Только мимолётные – переполняющая её дивная тайна и нетерпение не давали места и времени им развиться.

И началась странная жизнь. Полная обмана, лжи, тайных свиданий и затаённой боли.
Каждый второй вечер, пока не начались курсы, Фабер увозил её в имение Тырнова, и эти вечера и ночи были пронизаны яркими, радостными фейерверками, неспешными полётами над прекрасным и суровым миром, и исступлёнными ласками. Жизнь тогда казалась сплошным праздником. Баронесса дрожала в предвкушении каждой грядущей ночи и готова была ради неё идти на край света. Зато встречи с Эдвином превращались в пытку.

Затем встречи стали происходить только в театре, и Амалия увидела, сколько они отнимают сил и энергии. Фабер поручил ей пока лишь уборку и размножение листовок – неблагодарный и неприятный труд.

Амалия приходила к Фаберу в театр каждый вечер, после его занятий и бесед, и иногда он исступлённо стремился соединиться с ней - тут же, на сцене, покрытой стёртым ковром. Но  чаще – усталый, мрачный, замёрзший, он просто обнимал её, и они застывали так, забывшись, пока тёплая волна не накрывала обоих, и он не расслаблялся. Никаких полётов, только полуобморочное забытьё.

Амалия пробиралась в летний театр украдкой, она не имела ни малейшего понятия, чем занимается Фабер со своими прихожанками, её терзали подозрения, но она не смела ревновать вслух, не смела даже выказывать недовольства: его жёсткий, гипнотизирующий взгляд не позволял этого ни на мгновение. Или он её испытывал?
Амалия балансировала на грани ревности и страсти.

- Силь, почему ты не пускаешь меня на собрания? Почему поручаешь только самую черновую работу? Почему не даёшь общаться с женщинами? Почему ты так замкнут, и ничего не рассказываешь?

- Ты в этом не нуждаешься. Ты всё знаешь сама.

- Я ничего не знаю, Силь. Ты меня мучаешь.

- Ты должна уметь мучиться, Ами.
- Силь, это жестоко!

- Послушай меня, Ами. Ты – особая, Ами, ты предназначена для другой, высшей цели. Ты – подруга Бога, его Мерти, талисман, сообщающийся сосуд. Что может быть у тебя общего с этими несчастными, бескрылыми созданиями, потерявшими надежду и цели? Я дам им надежду и укажу цели. Ами, ты мне поможешь?

- Почему ты называешь меня «Ами»?
- Ты ещё не вспомнила? Я помогу тебе вспомнить. Мы будем вместе путешествовать по мирам. Ты и я. Нести жизнь и надежду. Ты мне веришь, да?

Он приближал свои горящие глаза к её лицу, её голова запрокидывалась, стон вырывался из самого нутра, ноги слабели. И взвихривались разноцветные смерчи, и в них зарождался ослепительный, белый поток, бегущий в прекрасное никуда, где их не было, и полёт в которое был ей заказан.

Однако понемногу она «выторговывала» себе место в его круге, и мало-помалу включалась в работу. Работа и захватила, и поразила, и разочаровала: слишком много рутины. Однако она сделает всё, что нужно для его победы. Времени у неё сразу поубавилось. Она всё реже и реже встречалась с женихом, и всё чаще и чаще самозабвенно врала, сознавая, что её враньё не стоит ломаного гроша, и все отговорки шиты белыми нитками. Однажды Эдвин взорвётся, узнав истинную цену её работе, или просто постепенно будет отчуждаться, найдёт себе женщину, возможно – невесту, или замкнётся на Виртуале. Почему Амалию это не тревожит?

Потом Фабер раз в неделю стал брать её с собою на люди, на «агитационные выезды», как он выражался. Они уезжали в новый населённый пункт, разговаривали со всеми первыми и не первыми встречными, посещали аристократические районы и послевоенные трущобы, напрашивались на светские вечеринки – иногда завсегдатаи виртуала сами узнавали Фабера. В резерватах же Амалия часто превращалась в терпеливую сестру милосердия, санитарку, няньку, утешительницу и учительницу, или «подсобного рабочего» Фабера.

Встречали их по-разному – скучающие горожане, пресыщенные аристократы, мелкие фермеры, селяне, служащие, живущие в пригороде, старики и молодёжь, прислужники и рабы. Хотя рабство было запрещено законом, но многие вернувшиеся шли на это, чтобы прокормить семью и себя, и правительство закрывало на это глаза.

Это было для Амалии тягостно, удручало и ранило. Широкая панорама жизни сограждан вдруг открылась во всём великолепии и неприглядности. Послевоенная депрессия наложила отпечаток на всех. Простой люд в городках и посёлках не принимал и не понимал Фабера. Что им нерождённые боги, если пищи не хватает на всех, дети голодают и болеют, резерваты для беженцев переполнены и таят постоянную угрозу новой инфекции, УП - «усмирители преступлений» - глушат всех подряд без разбора…

Фабер оказался не ко времени и не к месту со своими беседами, но никогда не говорил о том, что ошибся или желает изменить линию. Получалось, что их принимали лишь в немногих богатых домах, охочих, вроде Боно фон Шталля, до фокусов и чудес, или – случалось и так – до цирковых представлений. Амалия горела от негодования и стыда унижения, зато Фабера, казалось, это не затрагивало, насмешки, глупые остроты и прямые оскорбления отскакивали, как от стенки горох.

Пару раз обозлённые рабочие грабили их, отнимая невеликие подаяния.
Священнослужители их ненавидели и предавали анафеме, опускаясь до ругани и рукоприкладства. Прихожане спускали собак, не дослушав. И Фабер читал заклинания, и собаки их не трогали. Но стоять в кругу беснующихся тварей, или идти в сопровождении рычащей своры, было невыносимо. Амалия возненавидела собак.

В Гертвилле их едва не побили камнями, а местные рокеры на дешёвых воняющих «Комзах», давно запрещённых к производству, сбили Фабера мотоциклом. Амалия, закрывая Фабера своим телом, в отчаянии выхватила выпавший декоративный камень из оградки дешёвого дорожного газона и с криком «Подонки! Убийцы!» - швырнула в предводителя. Более поражённые, чем обозлённые, молодчики покружились, газуя, вокруг, но больше не тронули. Полиция не вмешивалась: у проповедника имеется лицензия, стало быть, пусть разбирается и выбирается сам. Плача, Амалия подняла Фабера – его плащ оказался порван и в пыли, лицо разбито в кровь.

Но хуже всего было то, что от удара вновь потрескались ожоги на спине – таких глубоких ран Амалия ещё не наблюдала. После этого Фабер часто корчился от боли в мышцах – трещины заживали медленно и трудно, несмотря на мази и лечебные ванны. Ах, как хотелось Амалии забрать у него хотя бы часть страданий! Зато после каждой поездки она наконец-то оставалась с Фабером наедине в доме Хончо Тырнова.

- Силь, зачем ты мучаешь себя?
- Мне нужны деньги, Амалия.
- Неужели деньги так много для тебя значат?
- Я хочу построить свой постоянный Храм, накопитель Вселенской Энергии, Храм Знания.

- Столько мучений ради жалких грошей… На это не хватит жизни.
- Я дождусь. Не привыкать.
- Тебе не позволят.
- Я не стану спрашивать.
- У тебя отнимут лицензию.
- Мне никто её не выдавал, Амалия. Это фальшивка. В вашей стране с этим нет проблем.

- О, Силь, значит, ты – вне закона?
- Ты боишься стоять рядом? Ты не понимаешь, Амалия, Храм – это всё равно, что бездомному построить свой дом.

Амалия безумно устала. От непривычной работы. Ото лжи. От скрытности. Она больше не могла врать в лицо Эдвину, Музане и няне, и пробираться под утро, в собственный дом, истерзанная, побитая, грязная. Точно воровка, точно уличная торговка или беспризорница. Потихоньку поползли слухи, ещё немного – и сдержанные, безразличные жители Нораты начнут указывать на неё пальцем.
Эдвин и верил, и не верил ей. Отчаянно ругал себя за доверчивость и слабохарактерность, но Амалия была его невестой, достойной славной фамилии фон Шталль, и он не имел права ей не доверять, ибо она не имела права лгать. И ещё – он любил её.

Иногда ревность выходила из берегов, он повышал голос, пытаясь выведать, что она делает в театре после того, как отъехала последняя прихожанка, и был готов на насилие – но это лишь давало Амалии повод уйти, не прощаясь. Его учебная практика застопорилась, работа не продвигалась, мысли крутились вокруг одного и того же.

Однажды, мучаясь угрызениями совести и яростными атаками ревности, он признался Музане, что, не способный разобраться или вернуть Амалию сам, собирается нанять частного детектива.

Муза пришла в ужас: - Эди, не надо унижать семью, не надо никого впутывать. У этого Фабера есть лицензия от Интертела, сотня прихожанок в виртуале и пятьдесят в нашем районе. Это уже что-то. Значит, он зачем-то нужен несчастным женщинам. Если хочешь – я готова ради вас на жертву, пойду на это чёртово сборище. Но если желаешь знать моё просвещённое мнение – то она перебесится, и всё образуется.

В глубине души Муза себе ни на йоту не верила. У неё было чувство, что всё необратимо, и это произошло после долгого и серьёзного разговора с сестрой, наутро после той самой, первой, ночи.

Музана тогда влетела в имение ни свет, ни заря, и тут же обрушилась на Амалию со страстной речью.

- Амалия, ты не просто меня поразила. Ты меня убила! Какого чёрта? Я с ума сходила! А в каком свете ты меня выставила перед Эдвином – ведь мне пришлось тебя прикрывать. Боже, какую только чушь я не плела! Он едва не перепугался, что ты угодила в реанимацию с перепоя. Ты боялась, что я не пущу тебя? Понятное дело. Ты правильно боялась. Но неужто ты всерьёз способна была совершить такую глупость? Верх неприличия! Ты - испорченная девчонка? Никогда не поверю! И чем вы там занимались? Только не говори, что произошло что-то серьёзное! Не поверю!
 
- Придётся поверить, Муза. Я – испорченная. Очень испорченная.

- Что, ты отдалась ему? Эта тварь посмела покуситься на твою честь, пыталась изнасиловать - и ты позволила? Не позволяла жениху, потомственному аристократу и просвещённому юноше, а позволила юродивому трепачу?

- Муза, что за старомодные выражения. Меня бесит, что вы продолжаете считать меня маленькой и слабой, – прервала Амалия поток слов.

- Маленькой? Слабой? В тебе упрямства на космоэскадрилью. А это признак инфантильности. И что же, в чём твоя сила? Пойти на поводу у проходимца и собственной несдержанности? Неужели до такой степени в одном месте засвербело? Выходит, зря я уговаривала Эдвина. Нужно было хватать полицейского и кидаться в розыск! Что он сделал с тобой? Загипнотизировал? Ты помнишь, что с тобой происходило? Может, ты спала наяву? Ты до сих пор вся дрожишь!

Амалия сморщилась, как от зубной боли.
- Успокойся, всё в порядке. Я не дрожу, тебе почудилось. Ты сама дрожишь. Ну, давай я тебя обниму. Не переживай так, золотко, не принимай близко к сердцу. Я вернулась домой. Ничего не произошло…

Сёстры обнялись.

- Не произошло? – Музана, подозрительно хлюпая носом, взглянула на Амалию. – Смотри мне в глаза. Подтверди, что ты чиста. Ну, что же ты? Эх…

- Только один раз, Муза, больше я не убегу. Клянусь! – сбивчиво твердила Амалия. - Это всё произошло… случайно. Да. Случайно. Случайно… Помоги! Один-единственный раз! Больше я тебя не подставлю, обещаю!

… Одним единственным разом не обошлось, дальнейшие события только подтвердили худшие подозрения Музы: сестра сошла с ума. И она вновь и вновь пыталась уговорить сестру не совершать глупостей, взывала к её разуму и чести. Всё бесполезно.

- Муза, а если это любовь?

- Амалия, детка, неужели это так серьёзно? Не может быть! Что это за любовь такая с первого взгляда, когда с маху ложатся в постель? Не верю! Какими такими мужскими достоинствами он тебя прельстил? Чего нет у Эдвина?

- Опять мужские достоинства! Ничего, кроме физики…

- Не вешай мне лапшу, что жива духовной пищей. Тем, чем пичкает он, жить нельзя. Это чревато только несварением или рвотой. Надеюсь, эти глупые девочки скоро поймут всю его несостоятельность. Ты-то сама что-нибудь поняла? Можешь объяснить доходчиво?

- Это даётся не всем, - уклончиво ответила Амалия.

- Может, скажешь, что разобралась во всей его ахинее и веришь в сказочки о новорожденных Богах? А я тебе скажу. Он пользуется всеобщей дуростью, чтобы трахать всех этих малолеток во все отверстия на теле.

- Какая чепуха! Какая гадость! – взвилась Амалия. – Что ты говоришь?

- А что, не так? Слушай меня, ты же не маленькая. А ведь тебе не нравится то, что я говорю? Да? Не увиливай, отвечай прямо. Я же знаю. Ты спишь с ним, и вся дрожишь при одном только взгляде. Точно кролик перед удавом. К сожалению, любовь у этих двух зверушек короткая. Что за вулкан в тебе проснулся? Явно не от предков. Ну?

- Ты ждёшь подтверждения очевидному? Да, да, да! Я сплю с ним! Я схожу с ума от его взгляда и прикосновений! Да! А ты уверена, что не ревнуешь меня? Что, тебе слабо вот так убежать? Всегда была слишком рациональна, да? Страсти не хватает?

- Очнись, кролик! – с горечью сказала Музана. – Не тебе меня осуждать. Откуда тебе знать, что во мне есть, и чего нет…

- Прости, Муза, но тогда и ты не осуждай меня…

- Если я не пойму и не прощу, то кто же? – проворчала Музана.

- …это сильнее меня, и гипноз не при чём, гипноза не было. Это сильнее всего, что было до сих пор! Сильнее привязанности к Эду!

- Всего лишь привязанности? А ведь вроде была любовь?
- Я ошибалась. Я тогда не знала, что это такое.
- А сейчас знаешь?
- Боюсь, что да.

- И ты считаешь, что всё продумала, прежде чем продолжать в том же духе?
- Если ещё нет, то продумаю. Куда спешить? Успеется…

- Бывает, что промедление смерти подобно. Да, плохо твоё дело, - с огорчением констатировала рассудительная Муза. – Как же быть с Эдом? Ты собираешься его отпустить? Или придержишь на чёрный день? А ты циничнее меня, оказывается. Хочешь совет? – Муза обняла сестру за плечи. – Клин вышибают клином. Переспи с Эдвином, и немедленно, и не один раз. Не отпускай его. Верни его доверие. Такого, как он, терпеливого, больше не будет.

- Я знаю, Муза.
- Если знаешь, почему медлишь?

- Ох, Муза! – и Амалия вдруг разрыдалась. – Я боюсь, что я…

- Только не говори, что беременна, и собираешься родить бога! – всполошилась Музана. – Я тогда повешусь! И тебя прихвачу - за компанию!

Амалия вдруг хихикнула сквозь слёзы: – Ты всё неправильно поняла, сестричка. Это всё шутка. Игра. Нет никаких беременностей и никаких богов! Шутка. Нет ничего! – и она расхохоталась.

- У тебя же истерика. Нет, лучше рыдай! – и Музана тряханула её как следует за плечи, да так, что у Амалии клацнули зубы. – Ну, рыдай! Там, глядишь, и очухаешься, и раскаешься, и – одумаешься!

- Я не беременна, Музана, - сказала вдруг Амалия спокойным, ровным голосом. – Я боюсь другого – что не смогу стать Силю настоящей спутницей, что во мне мало способностей к духовному перерождению и слиянию. Хотя я стараюсь. А Эдвин… Мы уже никогда не сможем быть вместе, я заполнена другим, и для прочих мужчин внутри меня не будет места.

И у Музаны похолодело и сжалось сердце.