70-летию победы

70-летию ПОБЕДЫ –
очерки из цикла «Я  ПОМНЮ»  о великом мужестве блокадного времени                и  бремени  войны.


ЧАСТЬ  1
«Они красавицами были,
Но опалёнными войной»
Надежда Ораевская

Я ПОМНЮ, как драгоценная мирная жизнь оборвалась внезапно посреди лета, солнечного тепла, уюта и любви. И обернулась хаосом с именем блокада. Усиленным голодом, немыслимыми морозами той зимы и непроглядной тьмой в улицах и проспектах замаскированного города. Чтобы жители не наталкивались друг на друга в непроглядности, раздавали фосфорные значки. Они светились на одежде, помогая брести по улицам обессиленным голодом замороженным горожанам.
Любимый город трансформировался ежедневно. Кошмарное преображение – на Владимирской площади у храма: после бомбёжки посередине – огромная яма. Разрушен дом Энгельгарда; на углу Фонтанки и Невского понёс потери дом, в котором когда-то жили критик Виссарион Белинский и актриса Варвара Асенкова.
А в это время мне – 14 лет. И мы с моей мамочкой Ириной Евдокимовной поначалу во что бы то ни стало старались выжить в новых чрезвычайных условиях: ни воды, ни электричества, ни еды. В лютом холоде. Мама была донором. И однажды за сдачу крови она получила паёк: 5 штук яиц плюс консервную баночку килек. Наша коммуналка, волею Судьбы, состояла из доброжелательных людей, готовых придти на помощь. Граждане проживающие в тесноте да не в обиде любили друг друга. Ненависть и кухонное хамство у нас были не в моде. А мир в нашем общем доме мы берегли, как зеницу ока. Кильки разошлись по соседям. В тот же вечер. Каждому досталось по одной штучке. И было торжество!
Мы с мамой, как все, ходили на Неву к проруби. Взяв консервную банку или кружку, ведро и санки, я вставала в очередь голодных-холодных горожан. Надо было спуститься к Неве  и подняться с полным ведром. Однажды, набрав воды, споткнулась. Вода вылилась на валенки. Я опять набрала воды и опять пролила. В сердцах бросила ведро и заплакала. И вдруг голоса из терпеливой очереди: девочка, мы тебе поможем!
На рынке продавали суп дрожжевой и суп из столярного клея. Бесконечную немыслимо морозную зиму пережили не все. И когда нам с мамой показалось, что конца не будет дороге испытаний, и вынести их уже нет сил, она в отчаяньи сказала: «Господи, пошли ты нам лёгкую смерть, мы это заслужили!»
Но тут возник просвет среди туч. Он подал надежду выжить. Объявление Смольненского райкома прозвучало спасительной нотой: всех, кто может стоять на ногах, просим поработать на Ладоге.


*   *   *

«Недаром Ладога родная
ДОРОГОЙ ЖИЗНИ названа» 

Мне – уже 15. Нас с мамой привезли на какой-то пункт, где каждому прибывшему выдали по 500 грамм хлеба. Одна из женщин съела сразу весь. Ей стало плохо, и она скончалась тут же в находившейся поблизости медсанчасти.
В нашей бригаде возраст строителей – от 15 до 19 лет. В задачу Первого  Мостового батальона, к которому нас прикрепили, входило восстановление дорог. Супротив берега – лес. Указом командования было строго-настрого запрещено входить в лесную зону: заминировано! Противник, с боями уступая Красной Армии нашу землю, минировал лес, оставляя «подарки». Одна из наших девочек увидела в лесу неподалёку от дороги куклу. И, забыв обо всём, подбежала и схватила её. Проводки вели от игрушки к отсыревшей  мине. Она сработала отчасти, «разукрасив» девичье лицо чёрными точками. За куклу ухватились все лишённые юности большие дети. Чтобы только посмотреть, чтобы только потрогать. И были счастливы на мгновенье ощутить, увидеть возвратившийся мир – давно утраченный, далеко ушедший и затерянный в прекрасном прошлом. Ещё и ещё раз почувствовать неотвратимость, отвратительность и ненужность такого(!) поворота Истории.
Когда Ладога застыла, и лёд достиг в толщину 1м20см, нас перевезли на 15км вглубь озера для строительства свайно-ледяной дороги.
Палатки на саночных полозьях, как могли, сохраняли тепло буржуек. Дежурная топила печку и следила, чтобы во-время успеть передвинуть палатку, когда талая вода грозила подмочить спящих девчонок. Она с тревогой говорила: девчонки, вставайте, пора передвинуть! Но мы не в силах были подняться после сумасшедшей работы на морозе. Спали одетые на деревянном настиле, практически, на льду. Под утро волосы примерзали к палатке: там, за тонкими её стенками было 40 градусов с минусом. Чтобы встать, надо было сначала оторвать волосы. Часть их оставалась на брезенте. Отправление естественных надобностей – в импровизированном туалете. Стенки его построены из снега облитого водой, ставшим льдом на морозе. Всё просто: с одной стороны женщины, с другой – мужчины (вопрос читателю от автора: не пробовали обнажиться на этаком минусе?). Но самое поразительное во всём этом – никто ничем не болел: ни животами, ни простудами. Мы долбили лунки примерно сорока сантиметров в диаметре для того, чтобы солдаты батальона могли забить в озеро сваю (бревно). К торчащей надо льдом сантиметров на 20 свае привинчивали рельсы. Работали по 12 часов  без выходных и праздников. Если солдаты видели, что девчонка падает с ног от усталости, отсылали в палатку отдохнуть. Они относились к нам по-отечески, жалеючи. Работа на морозе адова. Но никто не уходил, никто не жаловался: у слова ПАТРИОТИЗМ был всесильный синоним – ФАНАТИЗМ. Самолёты сыпали пули, но работа продолжалась и под пулями. Прямым попаданием бомбы иная палатка уходила под лёд вместе со строителями. И солдаты флажками окружали воронку во льду, чтобы все видели: здесь ходить нельзя. И работа продолжалась. Вопреки.
Кухня на берегу готова была кормить строителей в определённые часы. В меню: пшённая каша, пшённый суп. И хлеб – 500 грамм в день. Когда прорвали блокаду, приказано было всем бригадам прекратить работу на свайно-ледяной недостроенной дороге и сместиться к устью Невы. Там снова долбили лунки, и очень быстро был построен другой свайно-железнодорожный мост длиной 1 километр 200 метров. В вымирающий город пошёл эшелон с продуктами. Прорыву блокады рады были до одури: плясали на льду, кричали, обнимались, целовались.
Весной сорок третьего работа продолжалась уже на мосту. Ледоход! Девушки, стоя на шпалах, наблюдали за плывущими льдинами. Огромные куски их могли повредить сваи. Нам в руки дали пакеты со взрывчаткой, чтобы крошить дёд. Но не объяснили толково, как обращаться-то с ними: гражданское население – не воинство. Если не во-время бросить на лёд пакет с горящим запалом, - разорвёт бросающего. Случалось, к несчастью.

Фото Тамара Ивановна Новикова

*  *  *
Есть воспоминания, которые ранят всю жизнь, и время не властно исцелить.
Я ПОМНЮ, моя соседка по коммунальной квартире Лидочка работала на Кировском заводе. От Пяти Углов она ходила пешком на работу. Ежедневно. В газете объявили о подарке к грядущему празднику – Первомаю сорок второго года: пятидесяти граммах сыра и семидесяти пяти граммах масла. Ожидание праздника эмоционально многократно выше самого праздника. Об этом грядущем чрезвычайном событии Лидочка взахлёб рассказывала мне ежедневно, внутренним взором просматривая и расставляя по полочкам последовательность праздничных телодвижений и оценивая это приближающееся счастье – восторг торжества, в своём воображении прожив его не единожды. Мечта умерла вместе с моей милой соседкой. В апреле. На заводе. У станка.

*  *  *
Когда в Ленинграде были съедены все кошки, город буквально зарос крысами. Они, иные размером с кошку, стали хозяевами города. Но вот прорвана блокада. Из Ярославля  завезли 4 вагона котов и кошек. Город был спасён… на тот момент. А на Малой Садовой установлены скульптуры – памятники хвостатым пушистикам, домашним любимцам Коту и Кошке. Чтобы люди помнили. Я ПОМНЮ.

*  *  *

«Это надо не мёртвым,
Это нужно живым»
Роберт Рождественский

Очерк создан по бесценным воспоминаниям моего друга Тамары Ивановны Новиковой, год рождения 1927. В нём звучит ответ на заданные и незаданные любознательные вопросы. В том числе, почему работники тыла приравнены к воинам действующей армии.




ЧАСТЬ2

«…то, что прошло, не всегда позади»
Людмила  Татьяничева


Я ПОМНЮ, лето 41-го началось с чрезвычайных событий, можно сказать, с потрясений. Мне уже исполнилось шесть лет. Наступившая вольная летняя пора принесла радость тёплого ветра и дачу с велосипедом. В соседней деревне живут мои друзья Алекс и Крита – брат и сестра. Их родители – обрусевшие немцы обосновавшиеся в России давно. Очень давно. У меня с друзьями были общие кукольные интересы для весёлого времяпрепровождения. И вся эта беззаботность в самом начале была омрачена событием, которое из моей детской памяти целиком до мельчайших подробностей перекочевало во взрослую.
Не только почти все человеческие мамы, но и мамы-кошки относятся к рождению  детей с полной ответственностью за их жизнь. Жизнь и благополучие своих детей эта хорошо знакомая нам кошка ценила очень высоко. Значительно выше, чем благополучие цыплят и их хозяина – отца моих друзей Алекса и Криты. Мама-кошка была добросовестным родителем, но плохо кормлена недобросовестным владельцем дома.  Проснувшийся охотничий инстинкт диктовал своё, и она крала цыплят, чтобы насытить себя и выкормить молоком своих ребятишек. Хозяин знал это и был чрезвычайно зол. Он никак не мог выследить и отловить мать благородного кошачьего семейства. Но однажды ему это удалось. На глазах у детей кошка молниеносно оказалась в мешке, и глухой звук удара об угол дома слышится мне и сейчас. Раздав котят нам, детям, хозяин подробно объяснил, что в поле надо вырыть ямку, положить туда котёнка, засыпать землёй и ножками притоптать. Как следует. Цель действа не была мне ясна. Я не могла ещё анализировать поступки взрослых, но ощущение их неправедности уже трепетало в сознании. Я тоже несла беспомощный тёплый пуховый комочек жизни и плакала. Но не могла по молодости лет и недомыслию детства противостоять скотству взрослого дяди. Теперь я сужу себя строго: надо было то, надо было это, бежать к моей маме с малышом, спасать!.. Да такая мысль даже не мелькнула. Анализируя прошлое сейчас и распиная себя – ту, маленькую за неспособность к поступку, всю жизнь чувствуя нежность к меньшим братьям, встать на место шестилетней девочки Гали, ну, никак не получается.


*   *   * 

Я ПОМНЮ,  как однажды уже в июне отдыхали мы с моим другом трёхколёсным велосипедом возле калитки. Как вдруг – папа. Промчался мимо, будто не узнав. Я – за ним. А в доме мама кидает на одеяло брошенное на пол всё подряд: подушки, посуду, вещи из шкафа, игрушки. Лица у всех сосредоточенные, незнакомые… ужасные. Началась война! Мы поспешили в Ленинград и прибыли в тот же день.
Жили буквально в трёх шагах от Большого Дома и Дома офицеров. И наш район бомбили ежедневно. Этот фугас весом в 50 килограмм пролетел сразу за стеной нашей комнаты. Не задев ни одной балки, разорвался на первом этаже: разрушил наружную стену и убил лошадь, на которой дворники возили мусор. К этому моменту нас всех переселили с четвёртого этажа на второй. Добежать до бомбоубежища уже одетым людям можно значительно быстрее: спали-то не раздеваясь. Помню, однажды проснулась от звона в ушах. В этой звенящей тишине надо мной тревожно склонилась бабушка Даша. Под потолком посреди комнаты – лампочка без абажура. Она раскачивалась всё сильнее, амплитуда колебаний – всё шире. И вдруг, достигнув потолка, разбилась. Тьма. Страх за жизнь своих близких, больших и маленьких, ужас реалий лишал взрослых не только сна, но и, как следствие, ясного мышления. Мы идём по двору к бомбоубежищу. К моему поясу привязано одеяло. Валенок только на одной ноге. Второй – подмышкой у бабушки. Одеяло понадобилось для того, чтобы собрать в него стёкла, выбитые из окон нашего дома и школы напротив. К нам в квартиру прибегает сосед и взволнованно говорит: - Елена Андреевна, пойдёмте за мной, что покажу! Бегом подымаются на четвёртый этаж. А там… над подушкой его кровати в потолке – дыра. На месте тапочек у кровати – дыра.
– И бомба ещё не разорвалась!- громким шёпотом говорит сосед.
– Так что же мы с Вами здесь делаем?
И они бегут к нам в бомбоубежище. 
Улица Петра Лаврова. Там бомбой буквально срезан угол дома.  Пожарные пытаются спасти женщину на третьем этаже прижавшуюся к стене у печки. А по другую сторону переулка вместо дома – большая груда строительного мусора и вертикаль стены с пустыми глазницами окон.
По распоряжению Ленгорсовета по квартирам стали ходить люди и изымать детей с целью вывезти из осаждённого города в глубь страны. И тем спасти. Моей маме согласиться с таким решением и отпустить своё дитя в неизвестность было смерти подобно.  И мама прятала меня в шкафу.


*  *  *

Для маминого родного брата контр-адмирала дяди Шуры вся наша семья не была чужой. С его помощью мы должны были уехать из Ленинграда на поезде. После попадания в наш дом бомбы мы переехали в пустующую комнату на первом этаже. И вот мы сидим на чемоданах и узлах. А вот уже и машина за нами пришла. И тут бабушка Даша сказала твёрдо (твёрже не бывает): никуда не поеду! Умирать, так дома. Мама встала перед бабушкой на колени и умоляла пожалеть детей. Но даже этот аргумент не поколебал её решения – бабушка стояла на своём. Моя мама не могла бросить свою маму в неизвестности, одну. И мы все остались. Потрясение пережитое нами на следующее утро было не менее мощным, чем отказ прародительницы уехать. Появился друг контр-адмирала и стал целовать бабушкины руки: поезд с семьями военнослужащих (в больших чинах) был пущен под откос. Бабушка Даша своей интуицией, обострённым инстинктом самосохранения, предчувствием опасности, внезапным озарением, предвидением пожилого человека спасла свою семью. (В качестве  отступления: люди и сейчас наделены предчувствием, предвидением – дивинацией того или иного события. Все, но в разной степени. Так было с «Титаником». Часть пассажиров желавших, поначалу, совершить путешествие сдали билеты в последний момент. Эта часть была достаточно велика. А ведь это сигнал: жди беды. Но на это не обратили внимание: реклама непотопляемости корабля была на высоком уровне.)  Однако, друг маминого брата дяди Шуры нашёл-таки  возможность эвакуировать семью контр-адмирала: его мать, сопровождающее её лицо – мою маму и неотъемлемую от неё и лучшую её часть – двоих детей. В число спасаемых, не будучи родственником  бабушке Даше, мой отец не входил. По инвалидности в  армию его не взяли. Папа остался в блокадном городе. 
На одном из трёх почтовых самолётов надо было проследовать над Ладогой до Вологды. Все и всё поместившееся в самолёт: люди, вещи были привязаны ремнями к полу. Сидений не предусматривалось изначально. Каждую воздушную птицу сопровождали 4 истребителя (сейчас я понимаю, что пассажиры не были рядовыми людьми). В воздухе завязался бой. От кабины пилота к середине салона пробежал человек и, открыв люк, стал срезать ремни и выбрасывать туда вещи. И немудрено! Машина была перегружена. Да и каждый пассажир выглядел в три раза толще, чем на самом деле: под зимнее пальто надето было столько, сколько могло поместиться. Помню, в бараке в ожидании самолёта сидел мальчик. Ему дали хлеб, но рука не сгибалась из-за бесконечных одежд под пальто. Он был голоден, но не смог взять хлеб и заплакал. А все почему-то засмеялись. Человек из кабины пилота лёг на пол и стал стрелять из пулемёта. Самолёт летел, попадая постоянно в воздушные ямы. Он то подымался, то падал. Все пассажиры потеряли сознание. Когда я очнулась, увидела в иллюминатор изогнутый дугой горизонт и чёрную страшную Ладогу. Она не распласталась под нами, а встала почти вертикально, на дыбы. Мама потом узнала, что долетел только «наш» самолёт: второй был сбит немцами над Ладогой, а третий – над линией огня.
В воинский эшелон, который возвращался  с фронта в тыл, мы попали только потому, что у мамы была «охранная грамота» - справка от адмирала Жукова. В Военной Академии дядя Шура и контр-адмирал Жуков были друзьями. В справке говорилось, что предъявителю сего – матери контр-адмирала Фролова обязаны помочь при эвакуации. Нашу семью опекали два дяди: Лёня и Ваня плюс товарищ Карташов. По вагонам порядка для иногда прохаживалось начальство. Все знали об этом заранее, и тогда бабушку Дашу с кем-нибудь из мужчин прятали в туалете, а маму с Инной и меня – на третьих полках. Мы были замаскированы своими вещами. Мне удивительно: ребёнку – моей сестре – 2,5 года, но она ни разу не заплакала. Почему?.. Видимо, имел место эффект « пещерного человека». Это он, преимущественно живя инстинктами, накапливал их, стараясь изо всех сил выжить, сохранив себя. А накопленное сквозь многочисленные эры презентовать нам, потомкам. Предчувствие опасности и инстинкт самосохранения в процессе выживания в аномальных условиях играли первостепенную роль. Наступившее в стране время «Ч» отягощалось постоянной витающей в воздухе тревогой, сдержанным суровым тоном общения, нервозностью окружающих. Дети, приспосабливаясь, взрослели на глазах. 
Опасаясь всего на свете, страшась за жизнь своих бесценных детей, оберегая их, добрались до Горького. Здесь наши пути с охранниками-рыцарями разошлись. Перед тем, как навсегда распрощаться, наши мужчины «посадили» нас в поезд, идущий в глубь страны. Сказать, что в поезде не было свободных мест, значит не сказать ничего. Желающих попасть в переполненный поезд была переполненная платформа. Разбивая окна, будущие пассажиры закидывали сначала свои вещи, детей и затем забирались сами. Этакие кадры уже после войны мы наблюдали в фильмах минувшего века. Именно таким путём в поезде оказались и мама с Инной, и бабушка. А меня затолкали в тамбур. И я затерялась в зажатости среди мешков, чемоданов, сапог, валенок,  пальто и тулупов. По плечам пассажиров пробирался к выходу мужичок, бережно неся чемодан на вытянутых вверх руках. Его имущество-то возьми да и упади мне на голову. От неожиданности и боли я заорала так громко, что тут-то меня и заметили. И, вытащив из всего перечисленного, передавая с рук на руки, посадили на личные вещи незнакомой тёти-попутчицы – на её мешки. Вместо вагонного туалета стояла чугунная печка, труба от неё была выведена наружу через крышу вагона. И вдоль трубы с крыши проникала вода. Я сидела вплотную спиной к трубе, и вода текла за шиворот по спине. Тётя с мешками постоянно что-то жевала, а я неотрывно смотрела на это, утратив не только какие бы то ни было мысли, но и желания. Мозг шестилетнего ребёнка лишённый привычной жизни, ввергнутый в обстоятельства, с которыми никогда раньше не был знаком ни сном, ни духом, отказывался воспринять предложенную реальность. Иному взрослому не под силу «переварить» непрерывную цепь кошмарных трансформаций  и душевных переживаний. Состояние запредельного торможения продолжалось до тех пор, пока мама, наконец-то, не нашла меня. Постепенно в вагоне как-то всё распределилось. Мама усадила меня на колени, рядом поместилась бабушка Даша вместе с Инной. Вновь обретя родственников, я пришла в себя и успокоилась. С верхней полки  свисали четыре «живые» сапога. Они болтались прямо перед моим лицом. По ним что-то без устали двигалось – перемещалось. Это были вши – хорошо кормленные, постоянно плодящиеся, в непрерывном движении.  Объявленная в стране амнистия выпустила из тюрем советских граждан, располагавшим этим животным миром в неограниченном количестве.
Следующая пересадка – в товарный поезд. Он никогда не спешил. Уж если решил стоять, то - день, иногда – два. Внезапно начинал движение, никак и ничем не обозначив перемену решения. Однажды мама побежала за водой, а поезд устал стоять и начал движение, неспешно набирая скорость. Сердобольные пассажиры втащили маму в последний вагон. Граждане Советского Союза об ту чрезвычайную пору были в массе своей добры и отзывчивы. Из последнего вагона добраться до своей семьи маме было непросто. Воссоединение с семьёй произошло не вдруг. И бабушка Даша долгое время думала, что осталась одна с двумя малолетними детьми на руках. В этом аду.
Случилась ещё одна пересадка… и вот – Ульяновск. Нам, с ног до головы вшивым, предложено было незамедлительно пройти санобработку. В полном составе и вместе с вещами. Вот тут, в городе, где не падали бомбы и не рвались снаряды, можно было, наконец-то, отдохнуть не только телом. Истерзанные души детей и взрослых счастливы были сойтись воедино со всеми родными и близкими семьи контр-адмирала. После немыслимых странствий и издержек военного времени в одну большую кучу жена дяди Шуры Ольга собрала: маму и сестру, подругу и няню, всех их детей – больших и маленьких. К этой компании примкнули и мы – четверо. К собравшимся шестнадцати в 1942 году прибыли ещё трое родственников. Они выбирались из осаждённого города по ладожскому льду. Судьба была снисходительна – им это удалось. Ульяновск приютил нас на 2 года. Там умерли (и похоронены) мама контр-адмирала Дарья Агафоновна Фролова; его тёща и маленькая девочка Валерочка, которой Судьба отпустила полтора года жизни. Её унесла болезнь. Осенью сорок третьего мы с мамой были уже в Москве. И прожили у маминой сестры Натальи Андреевны Новоспасской до весны сорок четвёртого.
Живя в Ульяновске, затем -  в Москве, мама непрестанно думала о муже.  Сердце её рвалось в Ленинград. Мама надеялась разузнать что-нибудь о своём Георгии. А папа умер в больнице, в палате для больных дистрофией два года тому назад в январе сорок второго. Отец, я помню тебя, я люблю тебя и воспоминания о тебе мне бесконечно дороги. Он был красавцем и спортсменом. Его прыжки в воду с десятиметровой вышки были грациозны и профессиональны. Это случилось однажды на тренировке. Папа должен был прыгать вторым. Девушка совершившая прыжок перед ним ещё не поднялась на поверхность, а тренер уже дал отмашку следующему. Прямое столкновение двух голов было фатальным. Спортсменку подняли из воды мёртвой; у отца сломаны шейные позвонки – инвалидность на всю жизнь.
В Ленинграде в магазинах – еда по карточкам, школьная одежда – по талонам. Их выдавала школа. И, наконец, вот оно, долгожданное чудо. ПОБЕДА! Одна, но на всех!!! Однако, в город немцы всё ж вошли… в качестве военнопленных. Они восстанавливали наш дом. И я с удовольствием ежедневно проходила мимо них. Чтобы увидеть во-о-н того молодого красивого парня, который играл на губной гармошке. За неизъяснимое волшебство извлекаемых звуков и виртуозность владения незнакомым инструментом я иногда делилась с музыкантом завтраком (мама всегда что-нибудь заворачивала с собой).


*  *  *

Гепатит самостоятельно не приходит. Его приносят. Крысы были приложением и неотъемлемой частью школы. Вечером и ночью.
За мной, обычно, заходили мама с сестрёнкой. До их появления я отсиживалась в комнате продлённого дня. Однажды она надолго задержалась, все разошлись по домам, а я осталась совсем одна в пустой школе. Так мне казалось. Зимний вечер наступил быстро, с ним пришла темень и крысы. Размерами поражая, они стали бегать по классу, вскакивать на парты. Сидя на своей парте, я стучала ногами по скамейке. Но вдруг поняла, что крысам это безразлично, их много и они не бояться меня. Инстинкт мне подсказывал, что скопища этих животных надо опасаться, но я не ведала, почему. Они были мне противны. Это теперь я знаю, что в массе это хищные, бесстрашные, беспощадные и умные твари, по уровню своего интеллекта занимающие едва ли не первое место среди сухопутных млекопитающих. Я почувствовала: необходимо действовать. Перескакивая с парты на парту, я приблизилась к двери класса и выскочила в коридор. Как можно громче стуча ногами, добежала до выхода из школы. Но двери оказались заперты. Среди крыс побежала к жилью уборщицы. У неё не было своей крыши над головой, и школа выделила ей комнатушку без окна. Не впустив меня в комнату, из-за двери тётя-уборщица посоветовала мне идти через столовую, там, мол, есть выход. В столовой, чтобы сделать шаг, надо было решительно и громко топать ногами, чтобы не наступить, чтобы отпугнуть. Осознания чрезвычайной опасности не было по неведению и незначительности лет. Выбежав из школы, я благополучно дошла до дома, дорогой приходя в себя. Быть съеденной крысами – не моя участь.
В нашей парадной, на тот момент, кроме нас – на четвёртом этаже и паспортистки – на втором никто не жил. И вдруг я слышу (нет, не показалось), что с верхнего этажа кто-то спускается. Мама запрещала мне подниматься на пятый этаж, там стояли скульптуры, а за ними мог прятаться кто угодно, даже «чёрный дядька». И я решила, что спускается именно он и именно за мной. Для десятилетнего ребёнка такая(!) психическая нагрузка на один зимний вечер была чудовищной, чрезмерной… и я потеряла сознание. Девочку Галю без чувств на пустынной лестнице нашёл спускавшийся вниз дядя Петя приехавший к нам из Москвы.
Я ПОМНЮ.


*  *  *

О мужестве, преданности делу, самоотверженности советских граждан слагали легенды.   Их поступки приравнивали к подвигу. Подвигом не сочтя, граждане Советского Союза служили своей стране, любя её, верой и правдой. Легенда нашей семьи – тётя Тоня, жена двоюродного брата дяди Шуры. В семейной памяти она – человек беспредельного мужества.
Архив военной организации, где служила тётя Тоня, однажды поручил ей по ладожскому льду вывезти документы. На них – гриф «Секретно». Машина попала в полынью, но шофёр, охрана и курьер, с документов не спуская глаз, сумели спастись. Выбравшись из ледяной бани на твёрдый лёд, выловили упаковки. В мороз, на ледяном ветру, насквозь промокшие (вместе с «грифом») им удалось достичь берега. Документы тётя Тоня высушила в деревне на верёвочке с прищепками и отвезла по назначению. По выполнении поручения курьер с сопровождающими лицами обязан был вернуться в осаждённый голодный блокадный город, из которого жители бежали при первой возможности. И вместе с сопровождающими лицами тётя Тоня вернулась.


*  *  *

Очерк создан как дань памяти души моего друга Галины Георгиевны Рощевской, год рождения 1935.

*  *  *

Диалектика человеческого бытия, один из её замыслов – память. С изумлением и эмоционально внутренним взором мы просматриваем кадры киноленты пройденных дорог до тех пор, пока ещё не всё позади. Будучи активны генетически или в силу сложившихся обстоятельств, мы оставляем потомкам воспоминания о своих насыщенных событиями жизнях. Время от времени, не веря своим глазам, задаёмся вопросом вопросов: да я ли это? А далее сами становимся чьим-то воспоминанием – восторженным, кошмарным или унылым. Однако, дорогого стоит сказать себе не единожды «Я ПОМНЮ» и прожить всё с самого начала. Память души нам дана как дар Божий.