Я ворон

Про меня говорят – символ мудрости, птица-вещун и называют почтенным.

ЧАСТЬ  ПЕРВАЯ

Быть, поначалу, маленькими – удел всех пришедших в этот мир. Маленький и любознательный – значит удаленький. Ему всегда надо раньше и больше других. Именно такой может легко и просто выпасть из гнезда. Из удальства и любознательности.
Я выпал из  гнезда и от страха даже присел и  растопырил крылышки. Некоторое время смотрел на мир не сверху вниз, как привык, а снизу вверх. Рядом – ни отца, ни матери. Я понял, что стал сиротой.
Но бесприютным сиротинушкой был недолго. Неведомая сила подхватила меня и положила за пазуху. Там было тепло и уютно. И я перестал бояться.
Моё новое гнездо – огромно. А у кормильцев – ни перьев, ни крыльев. Но они заботились обо мне не хуже моих родителей – крылатых-пернатых.
Я быстро рос и из подлётыша превратился в подростка. Моя родная мама всегда говорила, что полёт – это счастье.  Я садился на подоконник и наблюдал парящих за окном птиц. В открытую форточку  залетал свежий вольный ветер. Он играл моими перьями.
Однажды я поднялся на крыло и вылетел из гнезда. Чтобы встретиться с ветром лицом к лицу. Свободный полёт воодушевил меня. И я подумал: какое счастье!
Я спланировал на газон, чтобы осмотреться. На траве было прохладно и просторно. Парили  в высоком небе чайки. Крикливые вороны шумно выясняли отношения на ветках деревьев. Стая голубей домовито разыскивала пропитание. А-а-а! Ребята, вот и я! – закричал я им, что было сил. Голуби-ребята равнодушно засеменили в разные стороны. Невоспитанные, однако, подумал я. Солнечные лучи нежили всё вокруг – весна. Хорошо-то как! – сказал я сам себе. И тут же вспомнил о кормильцах. Они, небось, волнуются. Надо вернуться домой.
Окон было так много! И все – на одно лицо. Моё с открытой форточкой потерялось среди таких же. Я понял, что опять осиротел. Во второй раз! Не успел придумать, что же мне теперь делать, как оказался подмышкой.
Новая бескрылая мама несла меня на свой высокий этаж. Чтобы я не пропал в когтях кошачьих лап. Потом мы с мамой пошли к доктору. Я оказался здоров. Но, чтобы встать на  крыло, потребовался особый рацион. И этого рациона у мамы было предостаточно. Особенно удачными были «червячки» из антрекота. Мама нарезала тоненькие длинненькие полосочки из мяса и на ладони подносила мне. Из пяти «червячков» я съедал три. Мама говорила: доедай, а то отдам братьям (это тем, которые на деревьях каркают). Тогда я заталкивал остатки между её пальцами. Привычка прятать-запасать впрок продукты заложена в нас Природой.
Моё новое имя КАРКУША пришлось мне впору. Мама поставила посреди комнаты огромный таз с водой. Чтобы я мог плескаться. Огромный стол хозяйка дома застелила прозрачной плёнкой. Мама считала, что безделье ни к чему хорошему не ведёт. Поэтому закрепила плёнку кнопками.
Работа не была пустяковой. Но к маминому возвращению кнопки лежали в тазу. Они приветливо сквозь воду поблескивали в электрическом свете.
Папины карманные часы мама положила за стекло в книжный шкаф. И сказала: я их потом починю. А зачем ждать? Не один раз пытался. Непросто было вынуть деревянную распорку. Она мешала стеклу сдвинуться с места. Но я справился. Через три дня. Закончил работу и аккуратно бросил часы в воду. Чтобы они блестели там, как кнопки. И радовали глаз.
Огорчало, что сучок в доске за диваном так и не поддался. Он торчал и смеялся над моими усилиями. Досадно.
ЧАСТЬ  ВТОРАЯ 

Нет, вы только посмотрите, какой красавец! Чудо, как хорош. Это я – про себя. Чёрное перо блестит, как лакированное. Чёрный фрак сидит, как влитый. Все ворОны нам, вОронам, завидуют: мы никогда не путаем чёрное с серым. Чёрный – цвет элегантности.   
  Наша коммуналка была безразмерна. Я вылетал из комнаты  в бесконечный коридор. Там, в конце его, прогуливалась соседская кошка. Я зависал над ней. От взмахов моих могучих крыльев длинная Матрёнина шерсть колыхалась, как ковыль в степи под ветром, то в одну, то в другую сторону. Кошка прижималась к полу, металась туда-сюда и очень желала надёжно спрятаться. Соседка кричала маме: - Кира, забери своего бандита, -  Матрёна Никитична в обмороке.
На бреющем полёте я возвращался в комнату. На мамином плече было спокойно и безопасно. Своим мощным клювом я перебирал её ресницы: ворон ворону глаз не выклюет. Мама закрывала глаза и касалась рукой моих перьев. То-то славно!               
Чтобы я всегда был при деле, хозяйка дома сочинила две игрушки. Две связки маленьких ключиков да на верёвочках висели на гвоздиках в ожидании. Одну связку я  сразу уронил за шкаф, чтобы никто не нашёл. Другая была в постоянной работе. Самым забавным был самый  маленький ключик. Я хотел  снять его, чтобы спрятать в надёжное место. Не получалось -  бросал ключи в воду. Интересно!
                &  &  &
Прошло два месяца. Однажды мама объявила: едем в лагерь. Она принесла огромную коробку и вырезала в её стенках круглые дырки. Это для тебя, Каркуша, –  полезай.
В вагоне электрички было много народу. Я свободно перелетал от одной группы пионеров к другой, чтобы поближе познакомиться. Дети восхищались моей красотой и манерами и угощали печеньем. В конце вагона сидели рыбаки и пили пиво. Я подлетел и сел рядышком. Рыбаки сказали: ого, откуда ты такой взялся-нарисовался? Пива хочешь? И налили мне немного. А мне много ли надо? Вот уже клонит в сон. Вот уже «клюю носом». В маминой коробке было темно и тихо. И я спал до самого лагеря. Каркуша, выходи, сказала мама. Неси свой рацион к месту жительства.
Мы, вороны, умны от Природы. Мешочки с рисом и костной мукой, с рисом и крутым яйцом, с «червячками» были нелёгкой ношей. Я тащил их по дорожке, зажав в клюве. Было трудно. Но я очень старался, а все смотрели и восхищались. И я полюбил пионеров всех вместе и каждого в отдельности.
Дети построили для маленьких пташек маленькую кормушку. Она висела на дереве невысоко над землёй и качалась под ветром. И что я вижу? Вместо маленьких пташек  прилетела сорока. Но все старанья достать пшено были напрасны. Сорока позвала на помощь подружку. Они слёту толкали кормушку крыльями, и зёрна высыпались на землю. Мы, вороновые, не пасуем перед трудностями.
Когда я встал на крыло уверенно, то поселился у сторожа на чердаке. Мы стали друзьями. Пётр Иванович обходил огромную территорию пешком, а я следил за порядком сверху. Покончив с делами, улетал в лес. Бывал я и в парке. Это – тоже лес, но проложенные дорожки посыпаны песком и деревья растут не так густо. И что я видел? По дорожке степенно прогуливался человек с сигаретой в зубах, а за ним – ворона с окурком в клюве. Неспешно и с достоинством. Чтобы все видели: мы тоже так можем.
В другом конце парка – девчонки-болтушки идут по дорожке, едят мороженое и трещат без умолку о своём, о девичьем. Рядом по травке скачет ворона, заглядывает им в лицо, каркает – лакомство выпрашивает. Ну, никакого чувства собственного достоинства. А девчонки мороженого не пожалели.
Бывал я и в городе. Вижу, крыса идёт к помойке, а за ней – ворона. Подержать в клюве грязную верёвку – крысиный хвост это чистый экстрим.
Я уже взрослый и могу прокормиться сам. Мой зоркий глаз всё видит; чуткое ухо всё слышит.
Пища живёт в лесу: мышки-полёвки, жуки-букашки; растёт зерно в поле; в реке водится рыба. Павшие животные не должны валяться, где попало. Мы, вороны, – падальщики, санитары леса. И это – наша работа.
Я улетал в лес и возвращался к Петру Ивановичу; опять улетал и опять возвращался. Но однажды встретил ту, которая одна на всю жизнь: мы, вороны, – однолюбы, почтенные семьянины. Мы с ней сложили гнездо – большую чашу из веток. Дети и заботы появились одновременно.
Я не забыл про пионерский лагерь, но за суетой в нём наблюдал издалека. Дела, знаете ли, дела…