Ностальгия

      Комната моя и брата Сергея была небольшая, светлая. Солнце заглядывало в нее с утра в большие окна. Оконные рамы были двойные и они на лето выставлялись. Сестра, которая стала хозяйкой дома после ухода родителей, ждала меня, когда я приеду на каникулы или в отпуск. Одна она не бралась за рамы, потому как они были тяжелые, что тебе железо. В 30-е годы, когда возводили дом, все делали исправно и на века. Так и случилось. Дом, все его детали, в том числе оконные рамы, изготовили из неподсоченной, смоляной сосны. Дом простоял как крепость и ничто его не брало. СССР распался, а он как памятник социалистическому строительству, остался.
       Никаких особых приспособлений для крепления рам не было — держались на гвоздях, которые вставлялись в ранее выбранные гнезда. Достаточно было их убрать плоскогубцами и рамы можно было снимать. Они хранились летом в сенях
Когда рамы убирали, на подоконник можно было садиться и смотреть на улицу, такие они были широкие. Мама приспосабливала подоконники под небольшие ящички с рассадой. Зимой окна замерзали и если хотелось что-нибудь увидеть через стекло, его нужно было вначале оттаять дыханием. Когда топили печь, окна плакали и тогда их слезы бежали по разложенным по подоконнику тряпочкам в подвешенные сбоку бутылки.

       Посредине комнаты, в проеме между окнами стоял стол, за которым мы с братом постигали школьные науки, а мама разбиралась с многочисленными выкройками. Ее ножная швейная машина «Унион» стояла напротив правого окна и освещалась дольше всех солнцем, проходившим над домом с востока на запад. Получалось, что  сначала оно посещало наш детский угол, потом большую родительскую комнату и уже под вечер — кухню.

       В левом углу комнаты стоял книжный шкаф. Моя кровать в него упиралась.  Платяной шкаф, как ему и положено по размерам, занимал центральное место в комнате у стены напротив моей кровати. Когда я открывал с утра глаза, я видел его и печь в углу. В шкафу, кроме одежды, хранилось спальное белье, был еще ящик для разной мелочи. Люди приезжали, уезжали, а от них, как бы на память, что-то оставалось: майки, рубашки и  носки.
Кровать брата размещалась слева от входа в комнату, ближе к печи и примыкала к коридорной стене. Никакой другой мебели, кроме нескольких стульев, в комнате не было.

      Когда я не спал, то сидел за столом у своего окна, спиной к книжному шкафу и что-нибудь читал или рисовал. Это было мое рабочее место. Мамино у правого окна, а мое — у левого. Зимой частенько устраивался за платяным шкафом, поближе к печке голландке погреться. Там постоянно стоял стул.
Печку топили с коридора и обычно под вечер, когда родители приходили с работы. По этой причине к утру в комнате стоял настоящий дубак и вылазить из под теплого одеяла никак не хотелось. Пол был как лед, выручали мамины половики. Голландку топил папа, я ходил за дровами. Бывало, мы вместе усаживались и смотрели на полыхающий огонь, помешивали дрова клюкой.

На кухне печь топили каждый день. На ее плите готовили пищу, в том числе для кормилицы коровы.  Была еще русская печь. Ее предназначение известное. В воскресные дни и по праздникам из нее появлялись наши детские радости в в виде шанег, булочек, пирожков, беляшей. Для их изготовления имелись специальные металлические листы.

       Через коридорное окно, которое выходило во двор, во времена перестройки и всяческого бес предела, в дом  забирались «домушники» с целью чем -нибудь разжиться. Тащили все что попадет под руки, особенно изделия из цветных металлов. Их сдавали в процветающие в то время пункты по приему этих самых цветных металлов, созданные, как будто специально, для массового грабежа личного и государственного имущества.
       Помню время, когда в коридоре стоял холодильник «Саратов-2», а над ним висело зеркало Позже холодильник переставили подальше от печи, в кладовку, которой заканчивался коридор, а зеркало осталось на старом месте. Напротив печи, рядом с зеркалом находилась вешалка для верхней одежды и головных уборов. Под вешалкой стояла обувь, та что не очень грязная. Повседневную уличную оставляли  в сенях.

Отдельно надо сказать о дверях. Всего их, считая уличную и ту, что была в сенях, было семь. Домовые двери, как и рамы, прошли все испытания и никогда не ломались. Все они стоят на своих местах, за исключением кухонной, которую решили снять за ненадобностью и с целью расширить место в коридоре. Когда осела дверь с улицы, на ее место поставили кухонную. До этого она несколько лет простояла в сарае.

        При входе из сеней в дом слева находилась кладовая размером совсем ничего. Вторая подобная находилась в конце коридора. Две кладовки напоминали, что изначально квартира была рассчитана на две семьи, что первоначально повсеместно и соблюдалось. Семья побольше (или местного руководителя) обитала в более просторных апартаментах (в большой комнате), а семья поменьше (рядовых сотрудников и рабочих предприятия) - в маленькой комнате. Кухня, коридор и печи, выходящие на обе квартиры, были общие. А вот кладовки, раздельные. В целом, действовала коммунальная система.

Касалась она и сарая на улице. В нем имелось два подсобных помещения, по размерам не одинаковым. Чердак, или как его еще называли, сеновал, был общим и использовался для сушки белья и хранения устаревших вещей и мебели. У кого имелась домашняя живность, как у нас, тот использовал чердак в качестве сеновала. Я хорошо помню, как отец поручал мне залазить на сеновал и сбрасывать сено вниз. Рядом с коровьей стайкой имелся небольшой угол для хранения сена, вот отец его и заполнял его сроком на неделю.

       Стайка занимала одно подсобное помещение сарая, во втором располагался папин верстак, инструменты, всякий инвентарь для огородных и сенокосных дел, мои лыжи, телега и сани возить воду и многое еще чего разного. Под землей находилась ямка для хранения картофеля, моркови, свеклы. Бочка с квашенной капустой стояла в сенной кладовке.
       Большая комната была и гостиная, и родительская спальная. В правом углу стояла их панцирная койка с блестящими никелированными стойками. Над ней висел небольшой легкий темно-желтый коврик с оленями, которых папа называл маралами.
При входе в комнату слева выступала часть печи голландки, справа стоял диван, на котором любил сидеть, а потом он на нем и спал, папа.

Дело в том, что это место было самым теплым в доме — диван спинкой упирался в кухонную печь. Прямо против входа стояло зеркало с тумбочкой, называемое трельяж. Слева от зеркала в углу на тумбочке ранее находился телевизор.  Первый был марки «Авангард», приобретенный в 50-е годы, последний, насколько мне память позволяет - «Изумруд».
       Слева от зеркала находился комод с выдвижными пеналами для белья. На комоде за главного был радиоприемник «Байкал». Помню даже цену его — 300 рублей. Марка «Байкал» пользовалась популярностью и просто так в магазинах не продавалась. Помню, мама написала письмо брату в Сибирь, знатному шахтеру Терентию Голдыреву письмо с просьбой купить такой и выслать посылкой, что он и сделал.

Главную достопримечательность комнаты составлял буфет. Как сейчас говорят, эксклюзивный. Ни у кого больше такого я не видел. Правда, однажды позвонила сестра Лида и посоветовала заглянуть в Интернет и посмотреть фильм Свердловской киностудии «В погоне за славой» и посмотреть на наш буфет в квартире героев фильма. Нашел, посмотрел. Точно он! Фильм выпуска 1956 года. Мы с мамой покупали его в Свердловске на Шарташском рынке.

         Посредине комнаты красовался круглый, раздвижной для гостей,стол. Помню как на него сверху мама устилала красивую бахромчатую скатерть, которой давно уж нет. Ничего уже нет — ни скатерти, ни стола, ничего прочего. Все кануло в лету. Остались портреты мамы и деда Александра, что висели на стене в большой комнате. Папин портрет висел в маленькой комнате. Куда он делся, не известно.
Кухня огибала большую печь, на которую можно было запросто забираться. Раньше на ней сушились валенки и мокрая одежда. В последнее время она стала хранилищем  мелких вещей, о которых, как правило, забывали.

         Рабочие вещи из одежды висели на вешалке в дальней кладовке, там же на полках стояли банки с крупами, а главной мебелью ее был холодильник марки «ЗИЛ». Его морозилка частенько покрывалась льдом и приходилось агрегат оттаивать. В кладовке имелось узенькое окно во двор.
Ближняя кладовка, что располагалась у входа, была копией дальней. В ней стоял умывальник, на полу — ведра и тазы, на полках чистые банки под консервирование помидор и огурцов.

        Самое теплое и посещаемое место в доме кухня. У входа справа стоял папин стул, мамин был в противоположном углу, а мы с братом Сергеем сидели за столом спиной к печи. В углу возле мамы висел голубенький шкафчик для лекарств
Когда появилась газовая печь, занявшая мамино место, расстановка за столом изменилась и шкафчик с лекарствами перенесли. Баллон с газом вначале по правилам установили в сенях на улице. А потом, уже по новым правилам, перенесли на кухню. Баллон стоял за папиным стулом. Стол, естественно, несколько сдвинулся от двери к окну. У окна справа висели часы, вначале обычные ходики, у которых следовало периодически подтягивать гирю и заводить их. Позднее появились электрические, которые однажды по неизвестной причине вспыхнули. Чуть не случился пожар.

        Мамин рабочий стол на кухне стоял с другой стороны окна. Слева от него, у печи размещался цинковый бак для питьевой воды на несколько ведер. Воду носили с колонки. А когда ее не было — с водокачки на коромыслах, что находилась рядом с поселковой баней.  За ней начинался район под названием Макарьевка. Ранее, еще при батюшке царе, там добывали изумруд и прииск назывался «Макарьевский», названный так в честь святого Макария. Так что св. Макарий помогал не только драгоценными камнями, но и водой. А что драгоценнее для человека? Конечно, вода! Потому как он сам из нее состоит на 80%.

        Над маминым столом висел шкаф с разными приспособлениями для кулинарии и разными коробочками и баночками для специй. В выдвижных ящиках стола находились ложки, вилки, ножи, а также самый нужный продукт — хлеб. Посуда хранилась внизу в столе, где для этого имелась полка. На кухне имелся подпол — место для временного хранения картошки, свеклы и моркови. Надолго они закладывались в ямку, в которую часто лазить не рекомендовалось по причине нарушения изоляции.
Подпол имелся и в большой комнате. Папа его смастерил позже для хранения банок с консервированными овощами и вареньем. В детстве таких разносолов не было. Обходились квашенной капустой и солеными грибами.

         Дом начинался с сеней и крыльца на три ступеньки. Слева от входа на крючках висели ведра, для коромысла место было с внешней стороны сеней, на гвоздике. Справа от входа находилась уличная кладовка. Сени постоянно проваливались в землю так как не стояли на прочном фундаменте. По этой причине двери в кладовку и наружные двери постоянно перекашивались и их приходилось регулировать, вплоть до применения пилы. В кладовой хранились самые старые вещи нашей семьи, в том числе, деревянные сундуки, с которыми мама переезжала из Сибири на Урал после войны. Там стояла бочка для засолки капусты, стеклянные бутыли, в которых в оное время хранили бражку, листы для выпечки, папины инструменты и многое другое, что память не сохранила. 
         Усадьба дома не была особенно просторной. С улицы вокруг дома имелся участок земли. На нем росли: черная калина, смородина, крыжовник, на грядках — клубника. Позже появились кусты сливы. Росли также цветы, лук, чеснок, морковь, капуста и даже тыква, для которой я регулярно сколачивал ящики и таскал удобрения.

        Сестра употребляла тыкву в пищу, добавляла ее во всякие каши. На выходе с участка во двор росла калина. Она все разрасталась и все больше занимала жизненное пространство, загораживая проход. Приходилось принимать меры и стягивать ее размашистые ветви.
       Она красиво цвела, цвели и сливы. Один куст сливы сестра посадила во дворе.  Один, он и рос эгоистом - вверх не тянулся, а брал пример с калины. Так он занял приличную часть дворовой лужайки. Я ее регулярно подкашивал, трава росла густая, особенно клевер. Куст сливы мне постоянно мешал, но сестра охраняла его, приговаривая, что садила его с внуком Андреем.

       Второй земельный участок располагался в нижней части усадьбы, спускающей к болоту, вниз, за сеновал, к бане. На нем Володя Поляков, муж сестры, в свое время соорудил две теплицы под помидоры и огурцы, которые стали у сестры повседневной заботой и главным показателем ее летнего пребывания в деревне. Она, регулярно поставляла свежие продукты в город, а в конце сезона «отчитывалась» банками законсервированных овощей, которые последнее время хранились в ямке гаража Олега Иванова, зятя сестры.

       Моя роль чаще сводилась к  перекапыванию земли в теплицах, подвозу удобрения и установке веревочных растяжек для веток растений. Иногда приходилось их поливать. Постоянно чем я занимался во дворе — это подкашивал траву. Литовка в сарае хранилась с неизвестных времен, по размерам походила на детскую. Может она принадлежала мне, я не помню. И я и она свою спортивную форму давно потеряли, с помощью точильного бруска кое как удавалось уровнять траву. По просьбе сестры, выходил на улицу и скашивал вокруг нашего и соседского забора траву и крапиву.

Вырос в деревне — деревья родня,
Лес для меня, как большая семья.
Дом деревянный и окна не пластик,
Яж человек, а не жук — головастик.
Как хорошо жить на воле-просторе,
Плавать не в тазике — в речке и море.
Двигать планету руками, ногами,
А не колесами и не винтами..

      За теплицами находилось основное поле — картофельное. Было время, когда я приезжал домой весной и осенью (был такой порядок, когда отпуск военным давали два раза в год). Тогда я в мае копал огород, а осенью помогал сестре убирать картофель. Земля с годами истощилась, потому как коровы,  а с ней навоза, не стало, урожай резко снизился.
Картошку вначале сушили на улице, потом в кладовой, куда мы ее стаскивали и рассыпали. Зимой с морковью и свеклой она хранилась в старенькой ямке. Были времена иные, когда заготовка картофеля была основой жизни

Однажды с сестрой пошли гулять по поселку. Заглянули на наш старый огород. Он наполовину зарос травой. Другие участки тоже имели вид заброшенный. Мало стало желающих иметь дело с землей. Скота нет, хватает приусадебных участков, да и народу в поселке поубавилось. Остались по большей части старики, молодежь хозяйство не держит, чаще заглядывает в магазины и на рынок.

       А какой раньше был вид!  С горки вниз до самой Сретенки поселяне толпились на пашне! Праздник картофельного прибытка! Копали, считали количество накопанных ведер, мешков и радовались обеспеченному завтра. Радовались ватаги ребятишек, собаки бегающие между полей с разбросанными на просушку клубнями основного жизненного продукта. Горели костры, дым разносил запах горелой сухой ботвы. Вечером, когда уже становилось чуть прохладнее, в  золе пеклись печенки. Мужики на телегах только успевали загружать мешки и вывозить урожай на лошадях! Была страда, чувствовался ритм жизни, а сейчас застой и одни страдания.
 
       На обратном пути завернули с сестрой на 4-ю Садовую, сфотографировали домик - первый приют наших родителей  и наш первый угол в двухэтажках по Куйбышева, дом 4. Лида показала окно на чердаке, из которого я чуть не вывалился и лужу в которой она меня мыла по нужде.
 
       Несмотря на годы, сестра уверенно лазила по лестнице вниз и вверх, наводила в ямке порядок, подсушивала ее, как могла, я же стоял с веревкой с крючком и ведрами наверху и по команде сестры отпускал, или поднимал, когда была необходимость, овощи и разные банки.
Все это осталось позади. Старый образ жизни, заложенный с детства, прервался. И сейчас перед глазами поставленные в угол на лето оконные рамы, папин верстак с множеством банок под гвозди, болты с шайбами и прочее; развешанные на стенах разные пилы, коса; под верстаком лопаты, грабли и вилы; у стены к огороду ведра, тазики и цинковые баки, в которых еще мама стирала белье.

А рядом у ямки, на стене давнишний, синего цвета шкафчик, предназначенный когда-то под лекарства
- Наверное он мой ровесник, - подумалось мне. Сколько живу, помню и его. Остальное, разве что кроме детских лыж, прикрепленных на потолке, исчезло.
        Сначала ушли люди — их хозяева, а за ними и они, ставшие ненужными.
Помнится, на 16-е сентября назначили оформление договора на продажу родительского дома, должна  была подъехать новая хозяйка, звать Татьяна. Все! Родина прощай! 
Интересные мысли высказал Сунь Ятсен, которого я читал однажды: «Завоевание монголов стало возможным благодаря их кочевому образу жизни. У них не было страха перед дальними расстояниями. Дом у них был всегда рядом ( юрта, конь, кумыс, вяленое мясо, сыр).

        Что касается юрты. Даль в своих записках вспоминал, как один казах, с которым он подружился в оренбургской степи, дарил ему верблюда:
- На что он мне? – сказал я.
- Да ведь есть у тебя дом ?
- Есть.
- Так он будет таскать его.
- Дом мой не складной, а стоит на одном месте.
- И век так будет стоять?
- Покуда не развалится.
 -Послушай, возьми верблюда, попробуй перенести дом свой на новое место – будет веселей!

      Дом кочевника, там где он. У нас иначе.
К дому, ко всему, что в нем находилось, потому что было частью жизни, постоянно тянет, как к целебному источнику с живой водой. Тянет на встречу с родителями и давнишним детством!
      Родители ушли и дома не стало.