Большой Пук

Из сборника "Воспоминания. о.Наргин Зёюк-Зиря)"


Юрий Забейворота, по прозвищу «Пук», парень из Запорожья, не просто весельчак, а настоящий хохмач, к тому же первоклассный радист. В кого он удался из своих предков худорбою, я не знаю, но что по части зубоскальства в запорожцев, так это точно. Он прекрасно говорил по-русски, но язык Шевченко и Котляревского был его родной, им он владел виртуозно.

- Запорижьжя, - це ж коханна краина моя, -говорил он, - вы тиличка уразумийтэ: солнца закатные, вечера с соловьинным раем, зори росистые, хлеба колосистые - говорил он тут же по-русски, - и пивни спивають по хуторам, и Днипро срэбром тэчэ аж до самого сынёго моря,- завершал на хохлацкой мове.

Слушать Юрку было одно удовольствие. Казалось, он знался с самими запорожцами и вместе с ними писал письмо турецкому султану. Носил ли прозвище «Пук» кто из его рода запорожцев, неизвестно, но Юрка носил его по праву. Когда мы по молодости лет дурачились и устраивали самые нелепые соревнования, то соперничать с «Пуком» по части пердежа было бесполезно, как бы ты не дулся. Если он взмахивал левой рукой, из недр его утробы выхлопывался один звук, если он взмахивал правой, то другой, а если он дрыгал ногами поочерёдно левой-правой, то это уже было интересно. А когда мы просили: «Юрка, сбацай! Просим, Юрок, уважь товарищей по оружию!».


Забейворота, как заправский конферансье, обьявлял номер:

- По просьбе маломощных товарищей «Пук-концерт» исполняет Юрий Пук, артист с погорелого театра Запорижьжя.    
                Начинался «концерт», какого я больше ни в одном театре не слышал и не видел. Ни в Москве, ни в Ростове. Безостановочно двигались руки и ноги артиста. Стан его дёргался и вихлялся, Юрка делал невероятные вдохи и выдохи, и утроба отзывалась на движение, как скрипка на малейшую дрожь смычка, пуками.
Пуки самой разной силы и мелодичности потрясали воображение слушателей и молодой хохот раскатывался по бирюзовым волнам Каспия и воздушным границам, которые мы охраняли.

Особенно нравилось нам допекать старшину батареи Белкина. Старшина любил появляться в казарме незамеченным. Наивный! А дневальный на что? Правильно – подать сигнал. И когда Белкин на цыпочках пробирался в казарму, начинались пуки личного состава по «Внутреннему Уставу Пука из Запорижьжя».
Старшина подкрадывался, как по минному полю, к «пукающей» кровати, чтобы поймать «с поличным», но «пуки» раздавались сзади, спереди, слева, справа, но никто не подавал признаков жизни. Солдаты так искустно «спали», что умудрялись следить за старшиной и ехидно смеяться. А тот свирепел средь «пуков»:

- Ну, свиньи колхозные, я вас всё равно вычислю и тогда вы у меня побздите.А тебя, Забейворота,я в госпиталь упеку. Пустьтебе перделку зашьют наглухо. Раз тебя одного называют "Пук" значит ты зачинщик пердежа.И как это ты такой пердучий народился у колхозников-передовиков?

- Ось слухайтэ, товарыщь старшина, як я таким народывся: Народывся я вэсь хворый. Сиську у матэри нэ сосав. Кормылы мэнэ чериз жопу. Навозылысь уси врачи з моею жопою! Тилько воткнуть трубку з овсяною кашою, а я як пэрдну – и усих их с головы до ног обделаю. Воны мэнэ кулакамы пид рэбра, газы поспущяють, и опять  в жопу офсяну, нэбо тюрю горохову, ще якэ йидло, нэ помню. А я опять поднатужусь, крычу: - «Уходьтэ, пока нэ поздно!» - Йих як витром сдувало. Виткиль у мэнэ бздо бралось – ума нэ прыложу. Мабудь, от якогось прэдка. Так воны пэрэвылы мэнэ в изолятор. А вскори выпысалы мэнэ з мамкою до дому. Хай кажуть бздыть дома. Обишлось. Нэ помэр. Похудав здорово, а бздо осталось, як бачитэ, слухаетэ и нюхаетэ.


В ответ его угрозе с кровати Юрки раздавался не «пук», а прям-таки взрыв пуков большого калибра. После таких хохм, мы «артисту» присвоили звание «Большой Пук».

Батарея управления, где нам довелось служить, была многонациональна. Песенниками были, конечно, украинские ребята. Запевалой был Петька Пивень, а Юрка Забейворота - горлопаном, но он заводил Петьку:

- Пивень, колы ты научися спивать? Я пыдскажу старшине, хай вин заставэ тэбэ коноплю йисты, шоб трохы спивав ты краще, а то стыдоба одна.

- А я скажу, шо ты нарошно глотку дэрэш, шоб споганыть писню, та щей «пукаешь» в строю.

- Бат-т-а-рея! Запева-ай! – подавал команду старшина.

И над седым Каспием песнь завихрялась, милая сердцу, будь ты хоть негром.
   
….Распрягайтэ, хло-опци, конэй, тай лягайтэ спо-о-очувать, а я выйду в са-ад     зэлэный.....

Те тревожные годы, времена Никиты Сергеевича Хрущёва удивляли мир не только стучанием туфлёй по трибуне ООН, но и огромными достижениями в космонавтике, удержанием агрессивных сил в узде, в укреплении и расширении лагеря социализма в мире и во многом другом. Для нас Юрий Гагарин, Фидель Кастро, Че Гевара, Вьетнам, Берлинская стена были не пустые звуки, а жизнь страны, жизнь каждого из нас конкретно. То время – действительно Поднятая Целина, которую зря сгубили в последующие годы те, кто её не подымал. И было то время, о котором каждый из нас мог сказать: «Какой чудесный дар – Молодость!»
               
Кроме «пуков» любил Юрка Забейворота поэзию. Читал «Энеиду» Котляревского, смеха ради, а в собственных сочинениях подражал Тарасу Шевченко.

- Хлопци, я тут манэньку поэму настрочив. Ось послухайтэ. Называется «Завищаньня»:

- Як умру, то поховайтэ мэнэ в кукурузи,
  А хымыю положить на моём товстом пузи,
  А Фиделю пэрэдайтэ, шо мэнэ нэ стало,
  Шо тэпэрь ёму нэ будэ ны мукы ны сала.


 Ревун боевой тревоги срывал нас с мест и мы мчались на КП, и было нам уже ни до «Энеид», ни до поэм Большого Пука.