И быть может, это ветер в поле

    Мы шли по высокой мокрой траве, через каждые пять или восемь шагов уворачиваясь от колючих цветов лопуха. Вчера под вечер начали собираться серые тучи, а ночью, не замолкая, по крыше стучал дождь и заглядывал в окна. В воздухе пахло чем-то необъяснимо свободным и глубоким, будто само небо опустилось на землю и распушило свои крылья. С моих рук маленькими ручейками стекала вода, потому что постоянно приходилось расчищать путь и не давать травам дотянуться до лица. 

    Утренний туман с каждой минутой казался мне ещё более густым. То он неожиданно исчезал и нарочно заставлял натыкаться на колючки, то почти неощутимо касался руки и осторожно вёл нас за собой через маленький лес шляп всё того же лопуха. Огромные листья над головой качались из стороны в сторону и проливали свои утренние слёзы. В итоге, когда мы вышли в поле, я вымокла до нитки. 
 
    Это место дышало в полукруге гладких зелёных холмов. Взойдя на один из них, представляется возможность увидеть дорогу на волнообразной равнине и старую мельницу, одиноко скрипящую лопастями в предрассветной голубизне. Она отчётливо виднелась издалека даже в такой туман. 

    Мой дедушка, добрый и ласковый, невозмутимо шагал передо мною, даже, казалось, не замечая этой белёсой мглы. Ни капли не смущали его промокшие в росе босые ноги, и потому он вовсе не думал об этом, насвистывая какую-то знакомую и красивую мелодию. Седые волосы сейчас, я догадываюсь, прилипли ко лбу, но он улыбался. Всегда улыбался, даже если и сам того не осознавал. Остановившись в почти прозрачной тени бледного склона, дедушка неожиданно обернулся, чем слегка напугал меня: 

    — Эх, и чего это он так шпарил всю ночь? Никакого сна с таким ливнем не было! А сейчас что? Море зелёное, а не холмы! — он смешно покачал головою и демонстративно сел в траву, всеми силами доказывая свою небрезгливость. В шутку ведь, сам знает, что я понимаю. 

    — Что, пробежка отменяется? 

    — А чего это тебе так смешно? Меня ничто не остановит! А ну-ка, давай узнаем, кто первый до во-он того холма, — и тут же, вскочив на ноги, промокший, но счастливый, дедушка уже бежит к нему, безусловно, обгоняя меня. Как же это ему удаётся? 

    Ветер обдаёт лицо своим ледяным дыханием, распахивает невидимые окна в этом просторном доме, когда я быстрыми шагами рассекаю поле. Я не бегу, а просто, заговорившись с самой собой, на мгновение ускользаю из реальности. Мне нравится этот летний ветер, я люблю его всей душой и всем сердцем. Обратно, в туманное утро, меня возвращает уже родной смех с лёгкой хрипотой — дедуля радуется своей маленькой победе. И до того радостное у него выражение лица, что невольно слезинки на глазах выступают. 

    Больше всего ему нравилось подолгу лежать в пышном букете простых полевых цветов и разглядывать их, словно пытаясь найти что-то утаённое от человеческих глаз. Не помню, сколько различных историй приняли мои уши в этой тишине. Да и сегодня ничего не изменилось: после салок с ветром дедушка снова затаился в бриллиантовой траве. Если честно, сначала я даже испугалась, когда подошла к тому месту, где она оказалась смятой, а его там не обнаружила. Но, подняв глаза, сразу стало спокойней: он всего лишь незаметно, скорее всего, на коленях, прокрался к холму и уже взбирался к его вершине, где до самого обеда рассматривал тихие места волнообразных равнин. И я, конечно же, всегда составляла ему компанию. 

    Чаще всего мы говорили о мельнице: 

    —... Никто до сих пор не знает имя мельника? 

    — Да, я сам видел его всего пару раз, когда он приходил в деревню. Пытался потом найти или хотя бы расспросить о месте, где обычно он торгует мукой, да всё бестолку. Один говорит, что это рядом с книжной лавкой, где я бы сразу его подметил, другой — у моста. Не разберёшь их, лучше не думать. 

    — Почему же? Разве тебе, дедушка, не интересно? 

    — Мне-то интересно, даже очень. Выпала бы возможность, пришёл бы к нему просто так, для разговора с крендельками. Но думаю, что сам мельник этого не хочет. Уж слишком нелюдимый, а я навязываться не хочу. 

    И такие разговоры обо всём на свете согревали меня в любое время года. Дедушка был седой, смешной и добрый. По утрам он вызывался заплетать мне косу, опять же, с неизменной улыбкой. Каждое воскресенье на весь день уходил в город, а ближе к зарождению заката возвращался и часто дарил новую атласную ленту. И все они были такими чудесными! Я хранила их в маленькой корзиночке под кроватью. А когда, в очередной раз, мы снова пришли к холмам, я взяла с собой одну — цвета солнечного лучика — и незаметно, пока дедуля спал, обвязала ей его соломенную шляпку. Долго радовалась потом, что он не снял. 

    А в будни дедушка почти на весь день уходил в библиотеку. Осталось у него откуда-то так много книг, да и здесь, в глуши, они никому были не нужны. Вот и ходил, собирал, а потом раз — и появилась небольшая библиотека. Это всё, что мне удалось узнать, сам он никогда не рассказывал об этом. Лишь говорил: «Книги расцветают, прямо пахнут точь-в-точь, как наши полевые цветы! » 

    Как вы, наверное, догадались, любимым нашим местом было поле. Никого сюда так сильно не тянуло, как нас. Или мне лишь казалось? В любом случае, я часто бывала здесь и ни разу не встретила кого-то ещё. Колышущийся на ветру мак напоминал маленькие алые свечи, кусочки большого костра. Жаль лишь, что затухали они так же быстро, как и загорались. Над холмами по вечерам ненадолго рассеивались тучи, чтобы пылающее солнце в последний раз перед ночной мглой осветило яркой вспышкой "зелёное море". 

    — Запомни, — сказал дедушка как-то раз в такие минуты, — это поле ни твоё, ни моё, — а потом, на мой удивлённый взгляд, добавил: — Оно наше. 

    Мне понравились эти слова. 

    — Почему же именно с закатом ты говоришь это? 

    — Потому что это — вечер. А вечером каждый из нас рождается заново. 

    Через время, с осознанием ко мне пришла и мысль о том, что это поле — наш второй дом. Здесь я встречала и закат, и рассвет. Именно среди его шумящей травы в моей душе рождались самые красивые мысли, хотелось улыбаться. Как дедушка. А он всегда улыбался. 

    Потом мы расстилали два стареньких одеяльца из дома и оставались на ночь. Летом тёплые ночи, а вот по утрам холодно. Но покоритель холмов не боялся прохлады и мог проспать до обеда, а я каждый раз открывала глаза, когда ветер за пару часов до восхода щекотал мою шею. Приходилось укутываться в одеяло и дожидаться светила, молча наблюдая за исчезающими звёздами и здешней волшебной безмолвностью. 

 

    В библиотеке одиноко: здесь стоит вечная тишина. Не такая, как в поле, а угнетающая и печальная. И так изо дня в день. Не видела я за это время ни одной книги, пахнущей полем. Глупости, конечно, но в них так хотелось верить. 

    Сегодня слишком жарко. Зной на улицах укутывает с головой в свои бледно-жёлтые одеяния, а потом так и стелются они по дороге, собирая пыль и духоту. И это следовало за мной уже долгое время, каждый раз растворяясь в библиотеке. По неизвестным мне причинам зной слабел за старенькой зелёной дверцей, чему я всегда до невозможности была рада. 

    Развитие событий в какой-то потрёпанной книге, найденной мною где-то в самой глубине полок, то и дело вызывало зевки и грядущий сон. Уже пролетели несколько глав, а интереса всё не выявлялось. Скучная история про какого-то знатного человека, ни разу в жизни не встречавшегося лицом к лицу с природой. Ни слова о ветре, траве, хоть бы о погоде что разъяснили! Действие за действием, "он" да "он". 

    — Нет уж, не для меня эта книга, — и отложив её в сторону, я опустилась на небольшой деревянный столик. 

    За широким и единственным окном — никого. Ни людей, ни повозок с лошадьми. Этот город чем-то напоминает ту самую пыльную книгу: сам он весь погряз в пыли, в дневной отрешённости и бледности. Нет тех пёстрых осенних нарядов под пасмурными облаками, ни художественных выставок картин, которые так часто мелькают на улицах весной. Даже в морозные зимы расцветает на губах улыбка от хруста снега под ногами. Но не сейчас. От этого чрезмерного тепла и света хочется спрятаться в самую тёмную кладовку и прождать до ночи. Лишь бы не чувствовать, не видеть такого лета. 

    Снова выпрямляюсь и потираю глаза. Книжные шкафы не переместились, всё на месте. Не интересно. И тут я рукой натыкаюсь на ещё одну книжку, прикрытую стопкой бумаг. Ради надежды, что в этот раз мне повезёт, откладываю подальше бумажки и сразу же одновременно и расстраиваюсь и радуюсь. Обложка бледно-зелёного оттенка, шершавая на ощупь, на ней же выдавлен узор, напоминающий веточку папоротника. А он совсем как настоящий! Но печалит лишь то, что, скорее всего, внутри она совершенно иная. 

    — Обложка самая чудесная, но, боюсь, под этой "конфетной обёрткой" нет чего-то стоящего... 

    И ведь не из вредности говорю, а потому что уж слишком часто и со мной, и с читателями этой библиотеки приключалось подобное. Грустно, конечно, да что поделать. Не пахло от неё полем. 

    — Дедушка, — подняв голову к потолку, шепчу, — ты же говорил, что эти книги источают аромат полевых цветов. Так почему же я его не чувствую? Наверное, только ты мог его уловить, потому что им понравилась твоя улыбка, и они решили показать тебе свою истинную суть. 

    Дедушка умер почти год назад. Поначалу ему с каждым днём всё сложнее и сложнее удавалось вставать с постели. А потом он и вовсе перестал ловить мысли об этом, но ничуть не изменился: всё так же улыбался мне каждое утро, день, ночь; продолжал рассказывать истории. Однажды дедушка попросил меня принести с поля мак, чтобы по дороге тот не рассыпался. Кое-как, но у меня получилось доставить цветок в целости и сохранности. На следующее утро алые лепестки осыпались на грудь дедушки, который всю свою последнюю ночь крепко сжимал стебель в ладонях. Наверное, он сам всю жизнь прожил маком. И даже если он угас в его сердце, то в душе всё так же ярко пылал костровой дымкой. 

    Я не помню похорон. Тогда перед глазами всё размывалось, не поддавалось здравому мышлению. Но дорожку к его новому дому я не забыла, но уже не прихожу туда. Теперь там ещё туманнее по утрам, да так, что и не видно совсем той самой тропы через лесистый лопух. 

    И всё же, решив больше не пересматривать кадры из прошлого, открыла ту самую папоротниковую книгу. За пролистыванием страниц мне попадались даже какие-то иллюстрации, нарисованные художником, явно наслаждающимся волшебством: волки, зайчата в рамочках из цветов, хитрые взоры лисов. Признаюсь, в какой-то момент я немедленно вернулась в начало и решила: прочту! Эта кладезь в зелёной накидке оказалась сборником каких-то старых сказок о людях, когда-то друживших с лесными обитателями, что ходили на двух лапах и рассказывали путникам по дорогам через лес легенды. И так захватили меня эти чудные страницы, что я даже перестала следить за ходом часов и минут. 

    А тем временем, яркие, противно блестящие краски постепенно смешивались с голубым взглядом небосвода. Медленно смешивались, бледнели тени домов и магазинов, что позже сольются в один поток окончания дня. Незаметно проскользнула на улицы прохлада, ещё не замеченная никем из жителей. А мне оставалось ещё больше половины книги, но алый закат уже светил в окно за спиной и поторапливал. Долго бы ещё распускал свои цветы вечер, прежде чем снова окунуться во мрак, но несколько мгновений хотелось бы сэкономить. Поэтому, захлопнув книгу и взяв её с собой, я заперла библиотеку и направилась к главным воротам города. 

    По пути мне встречались усталые люди. Хоть и немного, но все их полуулыбки, наверняка, от проделанной работы, почему-то сами собой заставляли улыбаться. И слишком выделялась эта моя улыбка на фоне всеобщего спокойствия. Они оглядывались, удивлённо кидали взгляды в мою сторону, пожимали плечами, но после улыбались чуть шире. А у скрипящих ворот обернулась и я: улицы постепенно переполнялись, отзываясь облегчёнными вздохами и милыми тихими разговорами. Всё же, этот город в закатные часы не так уж и плох. 

    Всю дорогу я крепко прижимала к себе волшебную находку, то и дело поглядывая вперёд. До дома оставалось совсем немного, когда я вновь уловила тихий скрип лопастей в воздухе. И стало в один миг интересно: сколько уже вот так скрипит мельница? Скрипела ли она до сегодняшнего мельника? Возможно. Но не одиноко ли ей? Дедушка рассказывал, что мельник ни с кем не общается, редко попадается кому-то на глаза да и просто загадочный он человек. Хотел с ним познакомиться, выпить, кажется, чаю. "Не хотел напрашиваться"... Так если не стремиться к общению, такой человек, как он, и вовсе не поймёт! Он же с людьми уже несколько лет, наверное, не общался. А со мной поговорить захочет? И как же я раньше не подумала! 

    — Но что, если и вправду не захочет? 

    Вот он — дом, уже почти передо мной и только начинает синеть. И всё же, стоит ли? Летние вечера очень долго не потухают над землёй. Есть у меня ещё шанс успеть до темноты, но кто знает, чем он обернётся... Ладно, всё равно нечего терять, сделаю это ради дедушки! 

    Прошмыгнув в дом, я повесила ключи за горшками цветов в коридоре и сразу же выбежала за порог. В этот раз я по-настоящему бежала. Не вертелось никаких мыслей в голове, внутренний голос тоже не отзывался. Но и лучше тем было, потому что в такие моменты не хотелось тратиться на размышления. Хотелось просто лететь вместе с ветром, отталкиваясь от земли. Однако, мне всё же пришлось остановиться прямо перед теми знакомыми холмами, где в раздумьях прогуливается ветер и под вечер не стелется густой туман. 

    — Прости, дедушка, что я так давно тебя не навещала. Мне хочется о многом тебе рассказать, но нужно спешить за солнцем! Я хочу исполнить твою мечту, — и после, я, зажмурившись на миг, оттолкнулась сильнее и продолжила бег. 

    По склону взбираться не совсем просто, но моим ногам помогал ветер, благодаря которому я вихрем поднялась и так же спустилась вниз. Облако пыли вызвало кашель, но останавливаться я не собиралась. Какие-то знакомые, но одновременно и чужие земли расстелились передо мною. Огромное множество раз мои глаза видели и эту равнину, и эти травы, и эту мельницу, бликующую вдалеке. Сотни закатов встречала моя душа с ними, но сейчас что-то переменилось, доверилось мне! Или же доверилась я? 

    Пыльная жёлтая дорога заставила полностью и без сомнений следовать вперёд. Дыхание учащалось с каждым новым прыжком, я остановилась в нескольких шагах от мельницы, чтобы перевести дух. Она оказалась ещё большей, чем я её себе представляла! Да и скрип был тот же самый, всего лишь звучал отчётливее и громче над головой. 

    Я долго не решалась постучать в огромную деревянную дверь. Её состояние казалось мне настолько хрупким, будто от одного касания пальцем она могла раскрошиться и разлететься по ветру. Треснувшая зелёная краска давно осыпалась и теперь еле слышно похрустывала под ногами. Подняв глаза на лопасти, мне показалось, что ещё чуть-чуть и они обрушатся. Это слишком старая постройка, наверное, со дня возведения никто больше не уделял ей внимания. Но отступать было уже поздно, поэтому я, помедлив с минуту, всё же оповестила о своём приходе. 

    Открыли мне не сразу. Сначала было тихо, потом на той стороне послышалось шуршание и тяжёлые шаги. Страх неожиданно подкрался в самый важный момент и терпеливо стал дожидаться хозяина мельницы, притаившись за моей спиной. Замок изнутри повернулся и из-за двери сначала выглянул, а потом, в неком недоумении, предстал передо мной мельник средних лет. В его каштановых волосах виднелась некоторая седина, а сами они отросли почти до плеч, что чёлка чуть ли не скрывала тёмно-зелёный блеск глаз. Он взглянул на меня озадачено, а потом спросил: 

    — Ты кто? — голос его был тихим баритоном, почти шёпотом. 

    Я не знала, что ответить. Но заставлять гадать было очень некрасиво, хотя бы считаясь с тем, что я сама сюда пришла. 

    — Мой дедушка очень хотел с Вами познакомиться... 

    — Познакомиться?.. И где же он? — мельник повернул голову в сторону холмов. 

    — Он умер, — помедлила, —... год назад. Не успел. Поэтому, я пришла вместо него! 

    Мельник в одно мгновение вдруг медленно обернулся, ещё раз пристально оглядев меня с ног до головы, и переменился в лице: теперь он выглядел ошеломлённым и расстроенным до глубины души. Даже в его ярких глазах помутнело. Так удивился?.. 

    — Вот как... — сказав это, он, опустив голову, шагнул обратно в темень своей мельницы и еле заметно рукой поманил за собой. Я ещё раз оглянулась по сторонам и, затворяя дверь, шагнула следом. 

    Над головой скрипели шестерёнки. Из-за гула в ушах я даже пригнулась, чтобы ненароком не удариться головой об какую-нибудь деревянную деталь. Мы прошли вглубь и остановились у ещё одной дверки, которая, как позже оказалось, вела в дом мельника. Там всё было заставлено книгами, на маленьких оконцах сушились травы и какие-то корешки. 

    Он попросил меня присесть в старенькое кресло-качалку, а сам пошёл заваривать чай в соседней комнате. Я успела разглядеть потемневшие стены и потолок, справа от меня находилось завешанное большое окно, сквозь шторы которого в дом попадали лучики вечернего солнца. От окна исходило тепло, оно так приятно щекотало кожу! Не как ветер по утрам, совсем по-иному. А мельник всё не возвращался. Но моё беспокойство прервал тихий всхлип примерно за секунду до того, как засвистел чайник. Я выглянула из-за стены: он стоял ко мне спиной и поспешно утирался рукавом рубашки и что-то тихо бормотал. 

    Этот вечер был необычным для меня. Мельник расспрашивал о дедушке, сам порою что-то рассказывал о своей жизни. Поведали бы мне о нём сейчас, ни за что бы не поверила, что этот человек нелюдим. В его словах проскальзывали нотки грусти, но он держался и даже слабо улыбался уголками губ. Словно всю жизнь только и делал, что говорил, говорил. Мне даже удалось подержать в руках и, с позволения хозяина, прочесть некоторые письма, что, по его словам, порою находил он в дверной щёлке. С первого слова становилось ясно — их писал дедушка. 

 

    Мы сидели среди высокой мокрой травы после ночного дождя. Солнце ещё даже не думало восходить над землёю, а я снова промокла до нитки. К моему удивлению, туман не расхаживал по полю. Мельник провёл в безмолвии весь прошлый закат, пока я не уснула. 

    — Знаешь, а он приходил ко мне недавно. 

    — Рассказывал что-нибудь? 

    — Нет, только молчал да смотрел куда-то сквозь пространство. Пришлось уговорить его вернуться домой, хорошо, что ближе к рассвету обычно так холодно. 

    — Дедушка, а его имя ты так и не узнал? 

    — К сожалению, нет. Но в следующий раз, думаю, точно разузнаю! 

    — Откуда ты знаешь, что он придёт снова? — я повернулась вправо, но там уже никого не было и никто не ответил на мои слова. — А быть может, это просто ветер в поле?.. 

    В этот момент я почувствовала, будто кто-то легко коснулся волос. И от такого знакомого чувства даже захотелось улыбнуться, но, кажется, сам ветер по-доброму посмеялся над этим, словно и не ветер был вовсе, а дедушка, заботливо вплетающий в душу ту самую ленту, которой когда-то я украсила его соломенную шляпку.

25.02.18