другая партитура сказка

                другая партитура
                или сказка о настоящей Клаве


    Благородный ни от кого не ожидает обмана, но когда его обманывают, он первый замечает это.

                Конфуций


    Девчонка Клава была очень харизматична. Я и раньше об этом говорил и озвучивал, но звуки были без смысла. Какая-такая ха-ри-зма? Да и обосновать своё утверждение я не смог бы. Не для себя, а для тех, кто не видит не только не-очевидное. Не смог бы.
    По крайней мере до тех пор, пока эта девчонка не исполнила свою простую гамму. Другую гамму. Уже' не нашу гамму. А словно бы сквозь игольное ушко процеженную, что у'же нашей гаммы.
    Помните донельзя узкое «до-ре-ми-фа-со-ля-си»?
    Скажите, эта памятная гамма не напоминает вам сытный фа-со-левый суп? На самом-то деле? Можете даже не отвечать! Можете даже молчать! Можете даже кричать! Всё равно ничто не подобно той гамме, о существовании которой я заподозрил задолго до того, как мне пришлось убедиться, что ничего, кроме фасолевого супа, нет на столе у Моца'рта.
    А ведь весь мир - на столе у Моца'рта.
    Но ведь был и есть только один Моца'рт. И никогда не будет другого Моца'рта. Но не потому, что не было в них нужды. Или никто не отправлялся на их поиски. А просто-напросто потому, что он (Мо'царт) и так поболее себя.
    И ему нет нужды править строй своих нот, партитуру.
    В то время как девчонка Клава (при всей своей харизме) явилась поправить партитуру Крякиша. Был один Крякиш, а теперь мог бы стать другой.

    Но всё началось не со сказки. Ведь всё началось даже не с предыдущей сказки. И не со сказки самой первой. Которая тоже была - до. Или ре. Или си. Как ни голоси, выйдет гороховый суп!
    Ведь и предыдущая сказка о Клаве закончилась на том, что она убедила домашнего мальчика Крякиша покинуть плоскость комнаты и (словно бы для-ради прослушивания) выступить на объёмную сцену улицы.
    Точнее, они сам-двое попросту выкатились на улицу на сноубордах.
    А ещё точнее, скатились прямо по ступеням питерской парадной. То есть проскользили с плоскости на плоскость, восхитительно снисходя к каждой.
    Согласитесь, чтобы выступать из плоскости, следует уважительно опереться о другую плоскость, наступать не на плоскость, а для неё наступить.
    Она ведь тоже может оказаться доской на колёсиках. Дабы на ней прокатилась харизматичная девчонка Клава.
    Которая девчонка Клава была длиннонога и буйноволоса. Веснушки на её лице были рыжими, глаза серыми, а улыбка (на первый взгляд) снисходительна, но... Но!
    Если у вас хватало сил на её второй или даже последующие её взгляды на вас, оказывалось, что никакой улыбки нет. Что всё происходящее весьма серьёзно.
    Но что мы всё о внешности, о фасолевом супе? Давайте о моей гамме!
    Или о твоей гамме, читатель!
    Ведь ежели ты читаешь, ты удостоен взгляда. Убеждён во взгляде, что брошен на тебя не во сне, а наяву.
    Меж тем, гамма эта тебе приснилась, причём - по щучьему велению.
    Причём - по повелению той самой щуки, кою добыл-таки в зелёных (аки глаза Хозяйки Медной горы) водах таёжной реки Владимир Путин, президент моей родины... Помните, был такой информационный повод заполнить пустой экран?
    И что? Щуку жалко? Да! Она красивая.
    Но! Ведь президент её убил! Какое здесь веление щучье?
    Но! Погоди горевать. Ведь я не о щуке (красивой речной рыбе) и не о спортивном торсе президента (распространённом на опубликованных фото), я о другой гамме.
    Сон есть маленькая смерть, нет?
    Гамма эта тебе приснилась, нет?
    Да! Приснилась. Но не нота до, а нота да.
    -  Повтори, - сказал я. - Да. Первая но-та. Не-нота.
    И мальчик Крякиш меня услышал. Он был на улице (точнее, Каменноостровский проспект города Санкт-Ленинграда), а не в своей комнате (в доме постройки 1908 года, расположенном там же). Потому он мог различать смыслы, прежде ему посторонние.
    -  Ты слышишь? - захотел я убедиться. - Ты слышишь не-ноту?
    -  Наверное, - сказал он.
    Он не был уверен. Он попробовал ещё прислушаться.
    -  О чём ты? - сказала ему Клава, для которой всё было очевидно.
    Наше на-сущное, наше на-верие, наше до-верие или ещё что-либо из гороховой партитуры - этого у неё не было. Она легко плыла на сноуборде по-над реальностью, бесконечно удаляясь от Крякиша (и - от всего горохового супа, и - от не всего, и - от чего-либо вообще горохового) по лёгчайшей спирали.
    Только так она меня всегда могла слышать. Меня ведь с ними нет. Ну почти что совсем нет. Да!
    По крайней мере, она тогда могла меня слышать, когда считала нужным. Ведь я более реален, нежели снегопад в июльскую жару. Реальнее, не-жели на-чинать с-него-падать или при-сниться в (во-зможно, вся эта фраза - как одна нота!) какой-либо час-ти сна (где и час, и ты - другие возможные но-ты).
    Кстати, но - тоже но-та! Всё начиналось с этой ноты но. Например, теперь она сочла нужным услышать домашнего мальчика.
    -  О чём это он? - мог бы спросить меня и ты, читатель.
    -  О том, что всё - на вере, всё - как на колёсиках, катится от места к месту или из времени во-время, -  мог бы сам за себя ответить Крякиш. Который во всё глаза смотрел на то, как харизматичная девчонка нарушает законы его природы.
    -  Правильно, - улыбнулась Клава. - Ты природен, постоянно присутствуешь при собственных родах.
    -  Правильно! - вослед её улыбке подумалось мне. - Рож-да-лась музы'ка других нот, составлялась ея самая наипростая гамма.
    Например:
    -  Эй, Клавка! - окликнул я ея.
    Мальчик Крякиш услышал и поморщился. Он полагал, что так прямолинейно нельзя окликать столь красивую и столь юную прекрасную даму. Даже ежели дама позволяет себе воспарять на мальчишеском сноуборде.
    -  Это звательный падеж, - объяснил я ему.
    -  Нас такому не учили, - сказал Крякиш.
    -  И гамме такой не учили. Меж тем, она оттуда же, откуда и помянутый мной падеж. Из настоящего продолженного времени.
    -  …, - молча ничего не сказал мальчик Крякиш. Поскольку никого не позвал.
    Да и что тут скажешь? Что тут увидишь и кого позовёшь? Девчонку Клаву? А что Клава? Харизматичная и красивая. И только представьте рядом с ней домашнего мальчика Крякиша! Что меж них может быть из невидимого? Из неслышимого? Из того, без чего любой предмет не имеет никакой другой жизни.
    Даже сейчас, когда девчонка каталась на сноуборде, домашний мальчик на сноуборде стоял так, словно бы сидел сиднем! А девчонка летала вокруг, аки солнце мимо плоской земли древнего Птолемея.
    -  Что? Ты знаешь о Птолемее? - удивилась Клава.
    Крякиш мысленно замотал головой: Какой-такой Птолемей?
    - Ты знаешь, - сказала девчонка.
    Она отрицала, что это я Крякишу подсказывал. Настаивала. Что. Он. Сам.
    Я кивнул. Тогда и она кивнула в ответ и спрыгнула со сноуборда. Удивительным образом его рядом с собой ногой удержав. После подцепила носком кроссовки, и доска вос-па-рила прямо к ней в руки… И оказалась, как и следовало ожидать, клавиатурой.
    Она вытянула её перед собой.
    Не как гармонику на деревне, а от себя.
    Потом она перехватила «клаву» поудобней.
    Здесь Крякиш, весь из себя мяконький и домашний, вдруг представил, что девчонка эта спрыгнула ему на руки с балкона в Севилье. Как бы её суметь удержать, не обронить? Но потом Крякиш опомнился и определил для себя: Это Клава спрыгнула со сноуборда, а не наоборот! Не сноуборд!
    Он и сам не заметил, что сравнил балкон с «клавой» небесного моноблока.
    Меж тем Клава перехватила «клаву» поудобней и, освободив правую кисть, пробежала по клавишам пальцами.
    Крякиш ничего не услышал! Ему пришлось задуматься: А что бы он хотел услышать?
    -  Нет, не так, - сказала Клава. - Что бы ты мог услышать. Подумай об этом. Хотеть не значит мочь.
    Тем самым она отринула от себя эпоху Возрождения, когда воскресали боги Леонардо да Винчи (и Дмитрия Мережковского).
    -  Именно, - сказала Клава.- Я не хочу быть как боги.
    Мальчик Крякиш мало понимал в Ренессансе или Серебряном веке. Но в компьютерных играх полагал себя крепким любителем.
    -  Посмотрим, - сказала Клава. - Каково ты любишь, мальчик Крякиш? Каково велико твоё собой любование.
    Он и понять не успел, что его (с помощью звательного падежа) заманивают в другое приключение. Причём не здесь и сейчас (как, например, выкатиться на проспект), а в некую ирреальность.
    -  Да, - сказала Клава. - Сходи туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что.
    Да! Не-зна-мо-что! Именно что! Невиданную никем гамму!
    -  А если я не желаю? - мог бы подумать Крякиш. - Кто ты, чтобы посылать меня туда, не знаю куда?
    Да! Крякиш мог бы мысленно осмелеть и даже почти нахамить! Но даже и это было бы невиданно. Впрочем… Девчонка Клава была, конечно, прекрасна. Но и он был о себе высокого мнения.
    -  Не имея на то никаких оснований, - сказала Клава.
    Крякиш обиделся. Крякиш полагал, что он имел право на уважительное отношение. Просто напросто потому, что он имел право.
    -  Да, аки желудок на ногах. Имеешь право быть накормлен. А ежели нет, имеешь право возражать против несправедливости мира и требовать для себя специального японского кусунгобу (его клинок длиной 29,7 см.).
    Вот что произошло в этом понятии: «Крякиш мог бы мысленно осмелеть». Ему предложили обосновать свою претензию на достоинство.
    Хорошо, что он так не осмелел. Но не потому, что не был самодоволен. А просто потому, что не умел думать столь определенно. Он всего лишь полагал, что умеет определять настоящие вещи. По тому оп-ре-де-лять, хорошо ли ему с этой вещью.
    И-так, оп-ре-де-лять! Хорош ли, например, кусунгобу, по хорошему отношению этого клинка к животу.
    -  Но ведь это не-так, - могла бы сказать харизматичная Клава. - Сеппуку не для уязвлённых самолюбий. Впрочем, у тебя ещё и самолюбия нет.
    Она имела в виду, что самодовольство не несть самолюбие.
    Или (даже) самолюбование.
    Разумеется, всего этого даже не прозвучало. Иначе не было бы никакой сказки. Иначе Крякиш настолько бы обиделся на несправедливость мира, что эгоистично перестал бы видеть невидимое. То есть фактически (бы) ослепил (бы) се-бя в моём мире и перестал (бы) видеть Клаву.
    Кстати, откуда (бы) это (бы)? Но именно отсюда кусунгобу.
    К тому же это Клава еще раз пробежала пальчиками по «клаве».
    Ничего не прозвучало. Мир изменился, разве что. Весь и сразу. Перестал быть мягким.
    -  На, - грубовато сказала Клава, протягивая (прямо-таки сунув) клавиатуру домашнему мальчику Крякишу. - Сам. Всё сам. Никто за тебя ничего не сделает.
    Потом изменения продолжились. Опять-таки молча. Теперь она протягивала волшебную палочку стоявшему перед ней на сноуборде подростку. Потом она улыбнулась.
    -  Клавк! - резковато сказала она.
    Звательный падеж. Словно бы она куда-то зазывала себя отсюда.
    Потом она ещё иронично улыбнулась.
    -  Кряк!
    Опять-таки звательный падеж.
    -  Ну чего? - неловко отозвался Крякиш.
    Клава ему дико, до судороги в зубах и щиколотках, нравилась. Но показать этого было нельзя. Иначе всё так и осталось бы на уровне «нравлюсь - не нравлюсь».
    -  Бери.
    -  Зачем?
    Она протягивала ему волшебную палочку.
    -  А что ты думал? Заявилась, оторвала от тёплого ноута, увлекла за собой на улицу, показала мир с другой стороны. Ты что думал?
    -  Думал, так и дальше будет.
    -  Нет, не будет! Надобно и самому потрудиться. Бери и начинай.
    Потом она отвернулась от него и пошла прочь. Она опять бесконечно удалялась.
    А волшебная палочка (а на вид самая обыкновенная флейта) каким-то образом оказалась у него... Меж тем харизматичная девчонка попросту шла прочь!
    Он, забыв про собственный сноуборд под собственными ступнями, широко-широко рванулся за ней, побежать и, конечно же, упал.
    Но флейту не выпустил. Раз уж Клаву не выпустить никак не получалось.
    -  Кряк! - не оборачиваясь сказала она. -  Надобно и самому. Потрудись-ка сам. Никто за тебя ничего не совершит.
    Он вспомнил: А ежели нет, имеешь право возражать против несправедливости мира и требовать для себя специального японского кусунгобу (его клинок длиной 29,7 см.).
    Она обернулась, уходя:
    -  Но и для совершения сеппуку надобно потрудиться. Сам, милый, сам. Преврати волшебную палочку в клинок. Не умеешь? Сумей.

    Крякиш лежал в пыли асфальта. Флейта (или  кусунгобу) была у него в руке.
Клава шла прочь.
    -  Она меня не обманула, - подумал Крякиш (в своей пыли своего асфальта). - Она не спрашивала и не отвечала.
    Действительно, что есть клавиатура? Что есть клавиатура для исполнителя совсем другой партитуры? Нет ответа. И не должно быть.