Посреди океана. Глава 98

"Посеешь поступок - пожнешь привычку; посеешь привычку - пожнешь характер; посеешь характер - пожнешь судьбу."  Это изречение древнего происхождения очень любят повторять, не замечая в нем никаких противоречий.
Хотя, казалось бы, что значит, посеешь характер? Разве характер- это не такая же данность, как и всё остальное, с чем человек появляется на свет?
"Посеешь"... Кто "посеет" - Всевышний?
Да, но..."сеяние" привычками и поступками происходит уже как раз не без характера человека, и как раз непосредственно самим человеком.
Характер - это, вообще, что? Набор конкретных качеств, свойств, черт личности, которые как раз и определяют всё поведение и образ жизни человека.
Определяющими чертами характера являются: отношение к себе; отношение к людям; отношение к труду; отношение к миру материальному, к окружающей среде... И темперамент, конечно же. Куда же без него? Он является основой характера, закладываясь в человека с рождением, и, как ни старайся, изменить его не получится.

Конечно, ничто в человеке не однозначно и не статично. Всё достаточно хаотично.
Но сеет поступками и привычками как раз-таки характер, а не наоборот. И получается,  что именно они влияют на человеческую судьбу. Именно поступки и привычки, определяемые характером, который закладывается в человека с рождения.
Никто ведь не станет отрицать, что человек, едва родившись, уже начинает проявлять
свой характер через своё поведение - естественно, даже пока и не осознаваемо им самим.

Любой родитель, сколько бы у него ни было детей, скажет, что, несмотря на одинаковую
к ним любовь, несмотря на общее воспитание, дети все совершенно разные и характер у каждого свой. Мало того, даже у близнецов, одинаковых и внешне, никогда не бывают одинаковыми характеры. А значит, и судьбы у них тоже разные.
Вот и вытекает из всего этого, что характер - это и есть определяющая часть человеческой судьбы. Другими словами, и судьба и характер - всего лишь данность: то, что ДАНО СВЫШЕ человеку вместью с жизнью. И этим надо научиться владеть, чтобы пройти предназначенный жизненный путь, преодолевая свою судьбу. А "от судеб защиты нет",
как справедливо заметил Пушкин.

                МАТРОС ОФИЦИАНТ-УБОРЩИК.

Восьмое июня.
"А вчерась мне была выволочка!" - могу пожаловаться, подобно бедняге Ваньке Жукову.
И потому сегодня проснулась в шесть часов, а через двадцать минут можно было увидеть меня, старательно драющей свой "драгоценный" коридор.
А рядом прачка убирала мужской туалет и душевые, располагавшиеся по этому же борту,
и, как полагается в таких случаях, поливала отборной бранью вся и всех. Но самые цветистые эпитеты доставались, конечно, комсоставу. Возмущение настолько переполняло
её тучное существо, что, завидев меня, она не смогла отказать себе в удовольствии поделиться со мной захлестнувшими её эмоциями.
Когда пена её ругани немного осела, прачка остановила на мне буравящий взгляд своих маленьких серых глазок и, возложив грудь на рукоять швабры, задалась следующими вопросами:
- И почему это мы должны убирать за ними? Это ведь раньше только за боярами убирали!
А сейчас, что они за бояре? Почему это на флоте - одни негры, а другие белые?!

Я не смогла ей ничего ответить на это, как не смогла ответить и себе самой тоже, когда осталась одна после того, как прачка, ворча и рассыпая ругательства, удалилась.
Действительно, почему это комсоставу такие привилегии перед матросами?
Офицеры питаются в кают-компании на белых тарелочках с золотыми каемочками, а матросы едят из железных мисок, словно арестанты! Почему это каюты комсостава  убираем мы, а матросы должны убирать сами? Действительно, почему у нас существуют "негры" и "белые"? Где же наше хваленое равноправие? Где стирание граней между умственным и физическим трудом?
Понятно, конечно, что абсолютного равноправия никогда не было, нет и быть не может.
Ибо люди уже с рождения не равны: ни умом, ни красотой, ни талантами, ни любовью...
Но если верить Марксу-Энгельсу-Ленину,труды которых так старательно вдалбливали в наши головы ещё со школьной скамьи, то социальное неравенство между людьми ликвидировано вместе  с классовым неравенством, вместе с эксплуатацией человека человеком.
Тогда, выходит, эксплуатация эта не ликвидирована, а просто приобрела другие формы.
И классовое неравенство осталось, привилегии остались, бесплатный рабский труд остался,
преобразившись во что-то другое.

Размышляя над всем этим я подошла к мойке и вздрогнула от неожиданного Пашкиного вопля, обрушившегося на мою голову:
- Ты думаешь кружки мыть или нет? Вон какие чёрные!

- Ещё бы, после ваших ночных дежурств не только кружки чёрные! - огрызнулась я.

- У тебя, думаешь, ума много? Нет ни хрена! - взвился над камбузом истеричный визг горе-шефа.

- Ну нет, ну что ты, конечно же, у меня котелок не варит: я же на камбузе не работаю, - не удержалась я, чтобы не съязвить.
И поспешила, скрывшись в посудомойке, захлопнуть за собой дверь.

Но моё отступление только подлило масла в огонь Пашкиного раздражения. Бедняга разорался, как сумасшедший. И долго там у себя вопил.
Но потом, заподозрив, что я, спрятавшись за дверью посудомойки, плохо слышу всё, что он извергал, влетел ко мне и проверещал, раздуваясь от злости:
- Здесь тебе море! Здесь работать надо, а не корчить из себя чёрти что!

- Слушай, вали отсюда. - предложила я ему спокойным голосом. - А то у меня от
твоего голоса температура поднимается.

- Это у меня от тебя уже голова опухла! - заорал Пашка, и его косые глаза закатились куда-то очень далеко.

- А я смотрю, что она у тебя уже в колпак не лезет, - заметила я ему.

И тот, зайдясь в молчаливой трясучке, побагровел, потом побледнел. И наконец выскочил за дверь, словно ошпареный.

В общем, у кого-то, может, утро начинается с физзарядки, а у меня с Пашкиного лая:
кажется, это уже стало входить у него в привычку. Или у него уже выработался условный  рефлекс на моё появление? Мой вид действует на него, как красная тряпка на быка.

Настроение моё и без того было на нуле, а теперь и вообще зашкалило где-то на самой нижней отметке. Я мыла посуду с таким остервенением, что она, бедная, аж стонала.

В конце завтрака мы с Анютой сели попить чаю.
Как раз в это время припожаловала и прачка.
Расположившись за столом и шумно отхлебнув полкружки чаю, она, пригнув голову и понизив голос до интонаций интимно-доверительных, сообщила нам, своим сотрапезникам, что электромеханик пожаловался на меня капитану и старпому, будто бы я два месяца не убирала в его каюте, и просил их, чтобы мне объявили выговор. И это всё он проделал якобы в отместку за то, что мы с Анютой пожаловались на него помполиту после того,
как он приходил к нам пьяный.
В общем, нагородила чёрт знает что! И поди разберись, где тут правда, а где наоборот.
Мы уже и забыть успели тот случай, когда Клёпа с Лёней прибежали к нам с графином, полным бражки. А тут вдруг такой разворот событий - если, конечно, верить прачке.
Однако верить ей мне почему-то не хочется.
Но Анюта, кажется, поверила и посмотрела на меня с осуждением. Нет, как будто я и в самом деле у электромеханика два месяца не убирала! Или бегала жаловаться к помполиту!
В общем, дурдом какой-то.

После завтрака я часа два затратила на наведение порядка в посудомойке: выдраила всё подчистую щёткой; перестелила картоном стол и полки с тарелками; прохлорировала кружки.

Пришла в каюту и думала оставшееся до обеда время отдохнуть, но не тут-то было! Мне ещё предстояло выдержать тяжёлый разговор с Анютой.
Став в позу общественного обвинителя на товарищеском суде, она, неприязненно сверкая глазами, принялась вычитывать меня за то, что я опять поругалась с Пашкой.

- Ты склочная! Ты злая! Ты не умеешь обходиться без конфликтов! У тебя такой жуткий характер!

- Нормальный у меня характер, - обиделась я. - Не я же к нему лезу. Это он бегает ко мне лаяться. Просто я не привыкла позволять так со мной разговаривать.

- Вот именно! Из-за того, что ты не можешь промолчать, над нами все смеются! - сердито высказалась она. - Да-да, мне надоело терпеть, что из-за тебя над нами все смеются!

- Ну, знаешь! - Я готова была расплакаться от обиды. От кого, от кого, а от неё я
этого не ожидала. - Кто это все, которые смеются? И почему это из-за меня ТЫ что-то там терпишь?! Причём здесь я и мой характер? Можно подумать, если ты будешь ходить, поджавши хвост, как побитая собака, да помалкивать в тряпочку, то над тобой смеяться  не будут? Ну тогда посмотри на буфетчицу! Да и вообще, мы ещё пока не умерли, чтобы
о нас говорили только хорошо или ничего. А что смеются? А над кем тут не смеются?
Над капитаном и то смеются! Загораешь - смеются. Ходишь в короткой юбке - смеются. Ходишь в длинной юбке - смеются. Вот и я над всеми лучше смеяться буду, а не корчить из себя паиньку. Всё равно себя не перекроишь и под всех не подделаешься. Каким меня Бог характером наградил, с таким и живу, нравится тебе это или не нравится! Так что терпи. Как я терплю твой характер: не думай, что он у тебя такой уж золотой. Ах, посмотрите, какая она бяка, а я девочка-ромашка, я паинька! Есть в тебе эта черта, и
не такая уж она привлекательная, как ты думаешь...

- Я тебе добра желаю, а ты... - Анюта скорчила постную рожу.

- Ради Бога, только не надо вот этого! Терпеть не могу, когда обидят, а потом говорят, что это добра желая! Мне такого добра не надо. Да и вообще никакого не надо.

Она надулась и проворчала:
- Просто о тебе всякие гадости говорят...

- А ты не слушай.

- Как не слушать, если они говорят? Уши, что ли, затыкать?

- Да нет, зачем же затыкать. Скажи, чтобы не говорили. Лично я бы так и сделала,
если бы при мне кто-нибудь посмел сказать гадость о моей подруге.

- А я не собираюсь из-за тебя ругаться со всеми! - взвилась она.

- Да. Ты и из-за себя не собираешься ни с кем ругаться, предпочитаешь, чтобы это делали вместо тебя. Любишь жар чужими руками загребать. Только, заметь, я ни с кем
не ругаюсь. Никого не трогаю. Но отвечаю. Потому что не собираюсь никому задницы лизать и в ответ на оскорбления радостно хихикать, как буфетчица. Да если бы на берегу какая-нибудь скотина, вроде этого гнилого Пашки, на меня попробовала гавкнуть, я бы милицию вызвала. А тут он, пожалуйста, распоясался. И ты туда же, подруга называется!

На этом наш разговор пришлось закончить, потому что нужно было идти в салон
накрывать столы к обеду.

После всего этого мне не хотелось никого ни видеть, ни слышать.
В обед и в полдник, закрывшись в мойке, я мыла посуду и угнетала себя мыслями о
себе и своём характере. Видите ли, я злая и скандальная! Но разве я учиняю все эти скандалы?  Разве я причинила здесь кому-нибудь зло? Тогда почему меня упрекают за плохой характер? Чем уж он так плох? И совсем он мне не кажется хуже, чем у
остальных. И вообще, лучше уж такой характер, чем никакого. Бесхарактерный человек - тоже не велик подарок.

Да и что значит, изменить характер? Я понимаю: если тебя облаяла собака, то совсем не обязательно вставать на четвереньки и лаять в ответ. Но если она лает постоянно, изо
дня в день, что делать? Ждать, когда кусаться начнёт? Нет, надо указать ей место,
иначе она налаявшись, обнаглеет и загрызет совсем. Или будет, как рассказывал Дашковский, когда здесь, в море, даже женщину-героя Великой Отечественной, зашпыняли и затюкали.
По крайней мере, я не ору, не оскорбляю, первой никогда не нападаю и не лаю. Лишь стараюсь, по возможности, с пользой для себя оттачивать своё остроумие. Пока не очень получается, но думаю, что со временем будет получаться лучше. В жизни это пригодится.

А характер - это не платье, его не укоротишь, не удлиннишь, не перекроишь. Его можно попридержать иногда, но изменить совсем не получится. Да и не хочу я сносить безропотно обиды и хамство. Это всё равно, что Чацкому приказать стать Молчалиным, потребовав от него следовать советам Фамусова: сгибаться в перегиб, когда надо подслужиться...
А что смеются? Что ж, пусть смеются. Я тоже буду смеяться.