Окольцованная птичка женского счастья

Окольцованная птичка женского счастья
Рассказ

Помните, ведь, какая была в прошлом году красивая осень. Хотя, впрочем, осень – она всегда красива. Всегда вспоминаешь её, как случайный, неведомо откуда взявшийся приятный, чувственный сон. А как забыть те закатные вечера, когда на красных ягодах калины тускло бродит заплутавшийся лучик уходящего солнца, а безвременно увядшие листья черемухи причудливой мозаикой укрывают мокрую от бесконечных дождей приготовившуюся к холодам землю.  И благостно становится на душе, но и  немного грустно, чего уж там говорить, и душа не хочет мириться с ушедшими праздниками лета. И случайный взгляд постоянно ловит зацепившиеся за оголенные кусты какие-то  разноцветные лоскутки то ли старой одежды, то ли еще не стершихся в памяти воспоминаний.

И не было как будто тех обид, какие окольцованной птичкой порхали по привычному кругу: от временного забвения к болезненным приступам досады на все, что окружает. Обиды, ведь, были нешуточными, Олеся точно помнила, как ей было плохо и от демонстративного проявления Глебом разрыва отношений с ней, и от насмешливых взглядов всяких  вертихвосток, которые ей сразу говорили, что ничего у них не получится. Обиды прошли, а сердечко до сих пор тоскливо замирало от одних только воспоминаний о тех запавших в её неопытное сердечко днях.

Она простодушно доверчиво сжилась с мыслями, что Глеб ее любил. Ну, как же? Эти его восторженные слова и цветы по случаю и без. Эта его бесконечная ревность и звонки по ночам. Эти его постоянные всплески эмоций по поводу ее внешности… но что-то мешало ей самой полюбить Глеба так, чтобы сорвало голову с плеч и чтобы сквозь прорванную запруду  потекли вольными ручейками счастливые чувства.
Ну, сами посудите, разве можно молоденькой девушке разобраться в этих своих чувствах, когда душа поёт от рвущихся наружу тревожных переживаний, когда внимательные и заинтересованные взгляды мужчин то и дело останавливаются на твой ладненькой фигурке и когда из всех принцев знаки внимания оказывает всё-таки не самый желанный из них?

Олеся приходила на работу в свой отдел из минуты в минуту, потому что никогда не могла рассчитать время на утреннее приведение своей внешности в подобаемый вид. Как бы она рано ни вставала, все равно какой-нибудь дурацкий казус выбивал ее из графика, и она с заполошным видом носилась по квартире, то хватая фен вместо сковородки, то диванную подушку  вместо сумочки.
Глеб такой ее и застал – не отдышавшейся после быстрой ходьбы. Он пришел в налоговую ругаться по поводу якобы неправильно насчитанных ему штрафов, а потому, не дав Олесе даже снять пальто, сразу начал трясти перед ее носом листочком мятой бумаги:
- Вот… потрудитесь мне объяснить эту канитель…
- Сядьте, молодой человек, и успокойтесь… сейчас вам всё объяснят, - подняла от бумаг своё вечно озабоченное лицо Нелли Степановна, заведующая отделом, пока Олеся, тихо сопела, снимая за ширмочкой сапоги.
- Я в прошлом месяце заплатил две тысячи… и мне сказали, что я больше ничего не должен, - снова нервно заерзал на стуле Глеб.
- Квитанции все при вас? – стараясь придать лицу суровое выражение, спросила Олеся, выйдя на божий свет в невообразимо яркой кофточке.
- При мне… - привстал со стула Глеб, - вот…
Он с глуповато-растеряным видом протянул скомканные бумажки и снова присел на краешек стула.
- Оставьте, я посмотрю, - хотела было двинуться к своему столу Олеся, но вдруг услышала сухое и недружелюбное прикашливанье бдительно наблюдавшей за ней Мамзели (так они с девчонками за спиной звали свою начальницу), а потому снова повернулась к Глебу,- извините…
- Что вы, что вы…- замахал руками Глеб, - я подожду.
…А вечером он ее встретил у парадных дверей и с ходу предложил проводить ее домой.
Ну, а почему бы и нет? Хотя и обыкновенная внешность, и непритязательный прикид. Олеся внимательно посмотрела на немного зажатого, хотя и широко улыбающегося парня с пронзительно черными глазами и большой залысиной на лбу и, взяв протянутую ей розочку, сказало просто:
- Пошли…
Он долго не знал, как ему идти рядом: то ли взять под ручку, то ли не брать… и Олеся это явственно чувствовала, и ей от этого делалось смешно.
Они пошли по веселой, умиротворённой  в закатных лучах осеннего солнышка улице, которая уводила их от шумного многолюдия к тихой набережной, огороженной от пруда чугунной с вензелями решеткой.
- Я живу вон в том доме, - сказала, задорно тряхнув своими короткострижеными волосами, Олеся, показывая рукой на трехэтажный домик с маленькими старомодными балкончиками и облупившейся штукатуркой.
- Я знаю… - эхом отозвался Глеб и улыбнулся.
- Это как? Ты за мной следил?
- Еще как… глупенькая… да я ведь твой сосед.
- Шутишь? – удивленно вскинула свои быстрые глазки Олеся.
- Мы недавно переехали сюда с родителями… вот ты меня и не заметила.
- Так ты из второй квартиры?
- Точно так…
- Слушай, так у вас же очень, наверное, большая семья?
- Пятеро… а у вас?
- А я живу одна.
У подъезда, косясь на увлеченно беседующих старушек, Олеся вдруг заговорщически улыбнулась и шепнула Глебу:
- Будем делать вид, что незнакомы?
- Будем… , - подмигнув Олесе, ответил на полном серьёзе Глеб.

...А попробуйте объяснить тем, кто этого не пережил, как нелегко в юном возрасте чувствовать неполноту ответных чувств на твои искренние переживания? Когда ты вдруг безоглядно влюбился, а предмет твоего обожания, наоборот, стал к тебе охладевать? Голова пухнет от разных мыслей… Тебе становится до слёз обидно, за то, что твои любовные устремления воспринимаются совсем не так, как они этого заслуживают. А как они должны восприниматься? Этого ты тоже не знаешь… Ты только понимаешь (и то, наверное, где-то в глубине души), что всё это – неправильно, не по-настоящему. Какой-то непонятный и скрытый от твоих неопытных глаз беспечный подвох. Ты то начинаешь верить в то, что тебя любят, то с негодованием распознаёшь ничем неприкрытую фальшь в сухо сказанных ни к чему не обязывающих словах. Ты ворошишь, перед тем, как заснуть, все эпизоды любовных встреч в надежде выискать в них хоть какие-то намёки на искренность твоего избранника. И с горечью понимаешь, что её, скорее всего, нет и не было. Что всё то, что ты воспринимаешь за любовь, было твоим воображаемым предположением, которое не имело под собой ровным счётом ничего серьёзного. Ты жалеешь о том, что плохо пользуешься случаем проверить своего суженого на «вшивость»: ну, например, приревновать и понаблюдать за его оправданиями… или самой стрельнуть глазками на постороннего мужчину в его присутствии…

Странно, как долго по ночам не засыпается в осеннюю ненастливую пору. Когда уставшая от долгого самолюбования перезрелая благодать вдруг начинает хлестать по ночному стеклу мокрыми ветками и раскачивать по стене уличный свет фонаря.
Олеся вспоминала Глеба уже не как бывшего своего парня, а как случившееся житейское недоразумение, о котором жалеют только с чувством досады. Он никуда и не уходил из её жизни, постоянно попадая ей на глаза на территории их общего дома. Но в том-то и дело всё было, что он стал жить теперь ещё и в соседнем дворе, где у него появилась его новая зазноба – Люся. И что теперь?
У этой Люси фигурка была модельная. Внешность – так себе, а ножки – от ушей. И что обиднее всего – у них как-то сразу всё пошло по серьёзному. Соседские бабки уже воспринимали их с Глебом не иначе, как жениха и невесту. А Нелли Степановна (их отделовская Мамзель) совсем некстати заметила однажды, глядя на Олесю из-под своих старушечьих очков, что, мол, кто счастье ценить не умеет, тот всю жизнь маяться будет.

Ну, маяться, так маяться… От судьбы, ведь, не убежишь.
Олесины родители, которые в прошлом году переехали вместе с её младшими братьями в областной центр, почему-то за дочку совсем не переживали. Они оставили её в их «родовом гнезде» (старенькой «хрущевской» двушке) в полной убеждённости, что «доченька вполне самостоятельная и сама знает, чего хочет». Она теперь и сама не могла себе объяснить: почему она так воспротивилась тогда тому своему переезду. Какое-то непонятное чувство сроднённости с пропахшими детством и пронизанными тёплыми лучиками воспоминаний милыми сердцу местами удержало тогда Олесю. И она так упорно зацепилась за эти островки светлого уюта, что родители от неё отступились.

Олеся не любила долгосрочных планов. Вся будущая её жизнь виделась ей какими-то неопределёнными цветными пятнами, где угадывались и заочная учёба в местном филиале областного института, и счастливые романтические увлечения и, конечно (когда-нибудь – в зыбком отдалении), неизбежно дошедшее и до неё – замужество, со всеми сопутствующими семейными подробностями. Она и жила – по наитию. То есть понимала, что вот это надо делать, а вот этого – не надо. И получалось, что намеченные желания (не все, конечно) мало-помалу начинали сбываться. Она успешно сдала вступительные экзамены в институт, влилась в шумливую компанию студенческих подружек и друзей, которые порвали в клочья её подростковые комплексы по поводу неприспособленности к окружающему цивилизованному миру…
Но сердечко-то не обманешь. Даже добрые её подружки Света с Катей не могли Олесю убедить в том, что она «слишком гурманлива» в отношениях с парнями.
- Послушай, ну, чем тебе Глеб-то не угодил? – возмутилась однажды Света, набив себе щёки магазинным масляным тортом.
- Почему не угодил? – удивилась Олеся, - разве не он оставил меня? Ради этой развратной Люси…
- Оставил… - скривилась Света, - да он бы эту Люську… он бы её тут же бросил, если бы ты, хотя бы пальцем пошевелила…
- Шевелила… - невесело улыбнулась Олеся.
- Вот именно, - что шевелила… только не знаю, чем шевелила… если спокойно так говоришь…
Но Катя Олесю поддерживала.
- Девочки, а разве это правильно: бороться за оскоплённую любовь? Разве это не унизительно: клянчить у человека, который тебя предал, возвращения якобы существовавших чувств? Даже если он Олесю не любил, так подло поступить… он же даже попытки объясниться, я понимаю, не сделал…
- Любил – не любил, - закатывала свои вечно смеющиеся глазки Света, - вы, подруги,  каких таких благородных поступков ждёте от наших парней? Они же, как коты, которые гуляют сами по себе. У них, ведь, и любовь – это совсем не то, что мы с вами думаем.

  *   *   * 

А уже в начале октября всю эту осеннюю, казалось, нескончаемую хлябь,  вдруг за одну ночь запорошило густым, основательным снегом. И именно в эту ночь Глеб попал в аварию. Он уже подъезжал к дому на своей старенькой «шестёрке», когда неизвестно откуда выскочившая иномарка клюнула его прямо в бочину. Аккурат в то место, где он сидел.

Олеся проснулась от неожиданно возникшего среди ночи истошного завывания сирены «Скорой помощи». Она испуганно сунулась к окну и среди снежных сполохов ранней метельной кутерьмы увидела одиноко застывшую простоволосую фигурку глебовой мамы.
…Всё было плохо. Плохо, что «Скорая» приехала не шибко скоро. Плохо, что нужного хирурга найти удалось не сразу. Плохо, что Люся после первой же ночи, проведённой в больнице, сказала, что на калеку она не подписывалась. А мама Глеба, Тамара Николаевна, сама лежала дома после инфаркта.
Олеся шла в палату в полном душевном расстройстве, потому что сама не понимала своих новых – не новых, неприкаянно отстоявшихся чувств к Глебу.
А он лежал, весь перебинтованный, с закрытыми глазами на кровати у окна, и на тумбочке около его кровати  щурил свои пуговки-глазки маленький, нелепо разрисованный сине-розовыми красками глиняный зайчик. Олеся даже сперва оторопела не от забинтованного Глеба, а от этого хитрого зайчишки, которого она однажды зачем-то подарила Глебу в день святого Валентина. «Кузя, - подумала, слегка растерявшись, она, - точно – Кузя…».
 «Зайчишка Кузя» было написано на ценнике, что вызвало тогда у них с Глебом искренний взрыв неожиданного смеха. Они хохотали, не обращая внимание на окружающих их в магазине людей, и уже не от самого вида этого неказистого зайчишки, а от забавного вида самих себя…
- Глеб… - тихо позвала Олеся и прикоснулась ладонью к его руке, лежащей поверх простыни.
- Это ты… Лесечка, - с видимым усилием раздвинул губы в улыбке Глеб, - я знал, что ты придёшь…
- Я была у врача… он сказал… - начала было Олеся, но Глеб её прервал:
- Не беспокойся, милая, я выкарабкаюсь… - глаза Глеба вдруг предательски блеснули, - ты прости меня дурака, если сможешь…
Они молча посмотрели друг другу в глаза и, заметив взгляд Олеси в сторону зайца, Глеб своими спёкшимися губами вдруг заговорщически прошептал:
- Как у леса под горой
Ходит заяц с кобурой…
- Как, у зайца – пистолет? – улыбнулась Олеся.
- Нет, морковка на обед!