Страсть

               
     Бурлесковый отсвет отважных пляжей, прикрывших стекловатой звонковыжатых медуз, тропой кальмаров вылетавших рыбкой под наветренный борт  " Летучего голландца ", вышедшего ржавой триремой в Сиракузский пролив на завоевание Альбиона, на троне королей сидит Калигула чухонского разлива, трусливо удушивший чулочком Диты алчность шакалястого мутанта, крысиной мордой прущего за стол, где избранных кружок внимает звукам песен. Бойфренд и мьюзик на груди, прикрытой картой и Сорокин, сшибает дартсы щупальцем ротана, двоично и третично делая бурлеск и буффонаду тех валетов, что тыщу лет назад сражали наповал гризеток беленьких глазами, рачисто - крабьими глазами, ломавших прикуп Сочи пролетарского Кузьмы, юрцом Жванецкого слагая мавзолей Аттилы, уснувшего на дне. О сучий потрох вторяков, о Кусумда и Чойболсан, тебе пою я зигу, рунистым словом вопреки, ничтожность возводя в тулуп, круглястым альтом полируя тот Аксель, что служил в СД, но будучи евреем ходил всегда опасно на гастроль. Криэйтор детской книги для живых и пальцы не отрублены пока, мне жаль таковский ахуй слившейся сестрицы, работа топора с больших дорог и троп оленьих, где летит Навальный, ведьмястых привкусов говна складируя ничтожность в кубе. О, Настя, Рыбка, ты влечешь и намекаешь, но Сомик - чётчей и умней.
     Буковски однажды перепутал одиннадцатилетнего мальчишку с девочкой из - за длинных, золотистых оттенков, волос, бухой, хули. Хотел жениться, как я и Сомик - чан. Я обещал недавно, что Алину примем третьей и вот свершается легенда. Как однодневка, Кашин и труба, как Удальцова крик и митинги в подвалах, как прокламаций желтый цвет пожухлых кирзовых сапог, как все сейчас, фуфловое и стремное навеки, мельчайший век, клопов вонючих шоу и триумф, наутро - входит чебурек. Он кофе затыкает массой, газетных битв шумят листы, тиви война и русская рулетка, пихают в глотку допинг и говно, все ржут и юморят, скача безумным дансом брейкерхеда, башку любому и оглоблей готовому снести во славу Титомира.
     - У меня брюки розовые, - говорит Титомир пролетающему мимо  " Боингу ", - не ради, а вопреки.
     " Боинг " кашляет и посадка йок. Лесополосой выходит персональный Чикатило и роется мародерски в приборах и потрохах моторов фирмы  " Локхид ", поскрипывает шеей остеохандроза и понимает неожиданно, что п...дец.
     А в Патриаршем приказе ходят по кругу птица Додо и ископаемый эму, непонятный гад, как латимерия, и ты вспоминаешь свою училку по географии. Она носила полупрозрачные блузки, а сиськи у нее были вумат. Бля, самая козырная у меня была француженка, Ольга Михайловна, она немного ходила ко мне, я на домашнем обучении обретался по болезни, это воспоминание до сих пор торкает. Тощая. Красивая. Наклоняется раз, а я ей за вырез кофточки палю и вижу очень малюсенькую грудку с огромным сосочком, розовым и таким, что я и теперь трясусь. Такая женщина, молоденькая, лет двадцать пять, вес, наверное, килограмм сорок. Я издрочился тогда, мне лет пятнадцать было, аж искры из глаз летели. И думаю сейчас : а если бы я попытался ? Скорее всего, скандал был бы. Матушка пристыдила бы, а батя покойный ржал бы, сто пудов. Сестра дураком бы назвала. А вдруг ...
     - Ты что ?
     Она вытаращила глаза и задышала. Я лезу и трогаю, сжимаю, поднимаю кофточку и впиваюсь губами. Сосу, целую, поглаживая дрожащую спину. Она падает на колени и снимает с меня штаны.
     - Теперь ты обязан на мне жениться, - говорит она через двадцать секунд, вытирая рот ладошкой. - Я все проглотила и рожу тебе сына.
     - Зачем сына, - бормочу я, обнимая ее за голову, - хочу дочь. Я ее трахать буду с пятилетнего возраста.
     - Тогда я познакомлю тебя с моими четырьмя младшими сестрами, - шепчет она, раздеваясь. - И с мамой. Ей сорок три, как тебе сейчас, но она ох...ая.
     Мне действительно сорок три и я тупой, как гранитная глыба.