Феня Гарусова, с Железки

                ФЕНЯ ГАРУСОВА, С "ЖЕЛЕЗКИ"

Бабушка сидела на своём месте, за швейной машинкой, смотрела на меня сверху зелёными глазами. Я, наверное, кроила одежду куклам, расположившись на полу, и бабушка говорила (любила повторять) - "Учись, учись шить, всегда на кусок хлеба будет!"- и я слушала, и не понимала, зачем? Как-то не очень и хотелось этот кусок. И не вкусно совсем даже, без варенья.
Я слушала, крутилась на полу, на животе, по тёплым, чистым половицам, нетерпеливая, злилась, если что не получалось с кукольным платьем, раскидывала лоскутки. Я была внучкой портнихи.

 - "Длинная нитка - ленивая девка", - сто пятьдесят тысяч раз повторяла мне бабушка, дразнила меня, если я делала её длинную, а я и делала длинную, чтобы сто раз не вдевать. Но бабушка приучала меня к терпению, нитку обрывала, учила правильно завязывать узелок, проверяла у меня, похожий на козюльку, опять отрывала, заставляла ещё.
Иногда бабушка рассказывала что-нибудь или я приставала, особенно когда вытаскивала  из кладовки старую коробку с фотографиями, я раскладывала их на полу, веером, или как пасьянс, который так любила мама.
Коробка большая, с под мужской обуви. Не все карточки были подписаны, иногда просто стоял год, химическим карандашом. На некоторых было совсем коротко, например просто "Рая".
И я пристаю:

- Кто Рая?

Или - "Клара, 1949".. И тогда:

-  А кто Клара?

 Или "С дедушкой Ефимом"- и кто-то маленький, в трусах у дедушки этого Ефима, на коленках. Какие-то маленькие дети, большеглазые, пухлые, потом совсем крошечные карточки, с незнакомыми серьезными лицами, такие крошечные, что на обратной стороне вмещались только инициалы. Потом разное - Сочи, Ялта, работники труда в три яруса, пьют полезную воду, бригада ремесленников УПА, коричневая карточка, большая, прикленная на толстый картон, бригада швей, с наставником - (наставник - это бабушка), или просто, (и чаще) -"На добрую память от.."
Я даже заснула один раз на полу, с этими фотографиями.
Но вот  самое страшное это похороны. Этих фотографий я боялась, но все же поглядывала, там был в гробу дед Ефим, возле гроба его вторая жена, баба Шура, та, что с под Новосибирска, я помню её, в круглых бусах утонувших в шее, с тонкими косичками, обёрнутыми вокруг головы. Бабушка звала её "мама".
Но была ещё одна фотография, которую я чаще крутила в руках, рассматривала. Феня. 49г.

- Это ФЕНЯ, - сказала бабушка.

Феня... Когда бабушка это имя произносила, мне сразу, почему-то пахло кислым, и представлялись какие-то баки, с тонкими ручками, и Феня их таскает, таскает, "тяжесть такую", в косынке и сапогах на босу ногу, но на карточке Феня была в полосатой юбке, белой, с воротником, кофточке и в носочках, и сидела в каких-то зарослях, вместе с маленьким мальчиком в "матроске", и у неё были заплетенные две косы, и я ещё подумала, почему косы, как у девчонки, а не вокруг головы, как у бабушки? Ведь у неё же уже мальчик?
Феня держала в руках ромашки. И на голове у неё был венок из ромашек. Я разглядела там каждую травинку, вплетенную Феней, и когда летом была в пионерлагере, в младшей группе, видела их в лесу, и знала - вот такая есть у Фени в венке, и такая есть, на которой мы гадали - "курочка или петушок".
Я таскала карточку, садилась в угол, рассматривала, чтобы никто не мешал.

- Это воротник "апаш"? - спрашивала я, внучка портнихи.
- Апаш, апаш, - улыбалась бабушка.
- А юбка?
- А юбка простая. "Четырехклинка".

Четырехклинка была в полоску, а между полосками ещё как-бы пунктир..

- А какая ткань? - не унималась я.
- Драдедам, - говорила бабушка.

Драдедам, повторяла я.
 
А глаза у Фени  были водянистые, прозрачные, ни у кого таких глаз я не видела, они были особенные; и густые, как лес, брови, как-будто составленные из веток и разложенные над глазами, а почему глаза особенные, обьяснить  я  не могла, но главное, у мальчика глаза были такие же, они одинаково смотрели на меня, особенным взглядом, и очень-очень спокойные. Только мне вот было беспокойно. Эти листья, трава, окутавшая Феню с сыном, как змеи, как языки пламени, как огонь. Мне не нравилась эта трава, я хотела, чтобы Феня встала и пошла по камням, по воде  босиком, откинув косы и за ней бы, цепляясь за подол, пошёл бы Коля.
Я раскрасила траву зелёным.

И опять выспрашивала у бабушки - А где сейчас Феня?

- Как где? - Удивлялась бабушка. - Умерла...
- А мальчик? - И мальчик умер.
- Он же мальчик? Маленький? - не сдавалась я.

И тут бабушка, (мне казалось), всегда уходила от моего вопроса. Спрашивала, где я зацепила рукав, порвала, или что-нибудь другое.
Феня с Колей так и оставались жить в моей картонной коробке из-под обуви.

Я росла, периодически возвращалась к своей коробке, и начиналось по новой.

- А где Феня работала? - приставала я.

Бабушка раскладывала ткань по столу, оглаживала её, (в эти минуты я любовалась ею), и рассказывала.

Я садилась с фотографией в угол и слушала.
Феня не таскала баков, и две косы носила на голове, перевитые, по- взрослому. А работала она на "Железке",  в будке, и давала "добро" проходящим поездам, опускала и поднимала шлагбаум.
Бабушка говорила по-маленьку, порциями, что-то умалчивала, наверное, считая, что я ещё мала, не доросла.
Иногда по году проходило, когда я опять к ней с коробкой, с карточкой.
Бабушка лацкала тяжёлыми портновскими ножницами.

- Она иногда Колю приводила... Я его чаем поила, - выдавала бабушка что-то новенькое.
- Ты говорила, что все рассказала! - злилась я, топая ногами.

Бабушка смеялась.
А я представляла Колю, с воротничком "матроска", за бабушкиным столом, Коля стесняется, а чай горячий. И бабушка говорит -"Пей, пей, не стесняйся!"
Бабушка даёт Коле конфету, разрезает её на три части.

- Её Валька караулил, проходу не давал, - бабушка перекусывала нитку, (вот иногда она так делала, а меня всегда ругала, говорила - "только ножницами!"),
- Он даже раз ко мне пришёл.. Явился! - смеется бабушка. - Я Фене юбку укорачивала. Около крыльца терся... Нарядный!

- Обещалками кормил, - совсем уж загадками говорила бабушка.

Я обвивала бабушкины ноги, тыкалась в коленки, обещала вымыть полы в комнате, требовала, и бабушка рассказывала, то посмеиваясь, то вдруг становясь серьезной.

А ведь была большая трагедия! - рассказывает бабушка.
Приехала Феня в Казахстан, под Актюбинск, с Колей, чемоданом- балеткой и мешком, (и весь багаж её!), вроде с Мелекесса, говорили, искала работу, потыкалась-потыкалась, да и устроилась на "Железку", сначала составы мыла, а потом и жильё и работа, вместе, вот повезло ей так.
Сначала из-за Коли не хотели брать, но тот тихий мальчишка, и взяли под её ответственность. Все инструкции провели.  На испытательный срок взяли.
А городок прямо пересекает железная дорога, и гудит, гудит, спать невозможно. Вот она с флажком и стоит, работает, и Коля при ней. Год, наверное, проработала. А откуда, зачем приехала, так никто и не узнал, мало ли.. После войны...
"И случилось"! - Бабушка как-то даже поджала губы.  - Стали поговаривать, что заходит к ней туда, на работу, Павел.
В гости, на "Железку", в домик этот, будку... А Павел-то женатый, и живёт в деревянном доме с женой, (совсем рядом с нами) и девочкой, и вот, стал ходить к Фене, а она на работе, ей и отлучиться нельзя, так говорили, она Колю,  мальца, посылала, шлагбаум держать, нажимать там рычаги, а сами чай да кофе, с конфетами...

- Та выдумали, народ такой,  - машет рукой бабушка.

Ну, и пошли сплетни. А ведь хорошая Феня была, не какая нибудь там... И одета всегда, причёсана, в магазине вся вежливая, все нормальное брала, ни-ни каку-нить бутылку, не злопотребляла этим делом. И ребёнок одет, Коля. Здоровается.

- Вот только запах этот как пришит был к ней. Так и пахло рельсами, шпалами! - бабушка смеется, потом задумывается.

- А фамилия у неё была Гарусова, красивая фамилия.

Стали бабы говорить - "От Павла "железкой "пахнет!" "Чего-то от нашего Павло шпалой тянет"? - бабы не унимались, вертели-морщили носы.
"Запахло им!" - возмущается бабушка.
Так вот, ходит Павел к ней, Фене, хороший человек... и жена его, ЛЮДА, тоже хорошая женщина, преподаёт в училище. В ФЗУ местном.
Ещё Валентин этот крутился, Валька, ой, тот ожил прямо! Сам хорош собой, зубы белые, и улыбка такая, - бабушка показывает рукой. - В расшитой рубашке, сапогах... Модничал так.

А Люда виду не подаёт, сдержанная женщина, одета хорошо, и губки сердечком так, подкрашены. Она у меня пиджак шила, шевиотовый, терпеливая такая, что не нравится - и не скажет, скромная. Но пиджак мой понравился. Всегда в нем ходила! (Тут моя бабушка- портниха, удаляется в воспоминания, как раньше кроили, как "все сидело", и "ножниц счас таких нет, и шевиоту не сыщешь, и выточки-то не умеют правильно сделать", и т. д...)

- Вы, говорит, Неонила Ивановна.. Хорошо шьёте, - говорит, а сама, видно, переживает, глаза такие, как вроде плакала.

И вот случилось. Трагедия, на наш городок небольшой. Приехали  с Актюбинска, с столицы аж, следователи с пистолетами, в сапогах скрипучих,  ой скрипучих, (до сих пор скрип этот слышу!), дело поставили на "особый учёт", говорили "диверсия", всех нас повызывали, все про Феньку с Колькой, что да с кем, выспрашивали, все мы расписывались, и нас с дедушкой вызывали, как щас помню товарищ Следаков, фамилия такая была, он следователь и был, наверно, и фамилия такая потому...
А случилось, что чуть поезда не сошли с рельсов, авария была, но без жертв, а жертвы только Феня да Колька. Выгорела будка, домик этот... Внутри. Говорили поджог. А кто поджог - не знают. Арестовали Людмилу, Павла, а вот Вальку не успели, оттянулся он, повесился так... Говорили, поджег, а потом оттянулся. Другие говорили - Людмила, от ревности, подожгла, а Валька от горя уж потом.
Тогда никого  в дом не пускали, но говорили люди, Коля чуть обгорел, видно, от дыма задохнулся. А Феня, та сильно. Обгорела вся. Ещё много что болтали. Что нарядная была, ждала. Что на столе вино стояло. Мандарины. Но никто не видел, так, разговоры. Навыдумывали!
Потом следователи уехали, и Павла забрали, затихло все, Людмила с дочкой пропали - тоже уехали, неизвестно куда, да быстро так...
Вот ведь как, говорила бабушка, война кончилась, карточки отменили - живи да живи!! А тут... Ещё бабушка сказала, что она видела игрушки ёлочные, в вате, между окнами, до них и не дошли, ни дым, ни пожар. Крепко рамы стояли, видно. Шары и клоуны лежали, "как новенькие", говорит бабушка, "сейчас таких уж не делают". "А Коли с Феней нет", - вздыхала.

- А мать-то твоя в один садик с Колей ходили, - вдруг сказала бабушка.
- Там и познакомились, у неё отрезы ещё довоенные были, она и рассчитывалась тканью, что останется. А я шила.

Ночью мне снилась мама, они шли с Колей в детский сад, только мама была взрослая. Я не могла связать мальчика с фотографии и маму, в модном пальто и тоненькими выщипанными бровями. Так не бывает, думала я.

А потом я выросла и забыла про фотографию. Теперь бабушка жила далеко, я приезжала к ней летом, на каникулы. Я потрошили бабушкины шкафы и мучала бабушку шитьем, (на кусок хлеба так и не хотела учиться заработывать), выискивала крепдешиновые кофточки, спарывала пуговицы, я вредничала и ленилась долго стоять на стуле, когда бабушка вымеряла мне подол, топала ногой, ругала за старомодные вытачки.
 Как-то мне загорелось срочно исшить юбку, к моей новомодной кофте-лапше, привезённой мамой из Болгарии, и я нашла бабушкину, старую, в полоску, сто лет лежавшую в стопочке "старья", как я говорила.
Я как в детстве, хватала бабушку за локти, смотрела в зеленые глаза, умоляла, клялась, что мне все понравится, что бабушка самая лучшая в мире портниха, что я буду рано вставать, не оставлять посуду в раковине, расчесываться, (а не бегать косматая), и бабушка сдалась. Это были счастливые мои мгновения, бабушка освободила стол и расстелила распоротую юбку, она провела по ней ладонью, погладила, как будто живую.
И взяла тяжелые свои ножницы.

- А юбка-то из Фенькиной ткани, - сказала она просто.

И я снова вспомнила. Драдедам. Две полоски - пунктир, пунктир.
Феня-Феня. Коля-Коля. Они не хотели уходить.
Я пощеголяла в юбке положенное модой время, потом изрезала её еще на что-то, уже не помню...
Потом не стало любимой моей бабушки.
А фотография до сих пор жива.
Иногда я думаю, представляю:
Вот идёт Феня по улице, в модном костюме, с правильными вытачками, стройная, и косы на голове, и запах свой железнодорожный несёт, а люди все равно любуются, останавливаются..
Или сидит Феня на берегу, и туфельки аж намокли, и косы освободила Феня, а водичка шумит,  и Коля ромашки рвёт...
И смотрит  Феня своими спокойными- преспокойными глазами, с бровями- ветками, вечно молодая, незнакомая мне Ефросинья Гарусова, с "железки".
Или просто Феня. 1949г.