Тараканы

Я не боюсь тараканов. Но помню, даже жил у них в квартире одно время. И они вовсе даже меня не прогоняли из нее, и уж тем более не обижали никоим образом. Скорее наоборот, проявляли некую заботу обо мне, выражающуюся хотя бы в том, что каждый раз, когда их тропы пересекались с моим спящим телом, они старались не наступать на мое лицо, не шаркая при этом вечно слетающими с ног – тапочками. А иногда они даже делились со мной остатками своей пищи, оставляя крошки у меня на постели. Это были воспитанные насекомые, и даже, я бы сказал, с намеком на интеллигентность.
Та их огромная семья, так, по-доброму, приютившая меня, отличалась огромными размерами, причем не только семьи, но и самих ее членов. Но потом, неожиданно я стал хозяином этой жилплощади. И тогда!...  Нет, вовсе я их не травил, и не убивал. Они ушли сами, по-доброму, без скандалов и вредительства, просто собрав свои вещи, и выйдя в ночь. И не знаю уж, почему они оставили ее мне? Может просто не выдержали того ремонта, который я в ней затеял? А может быть просто решили перебраться поближе к центру.
Ремонт был беспощаден. Он затронул все самые дальние уголки квартиры. При этом даже самые маленькие ее расщелины было замурованы на века. В виде проемов остались только окна и входная дверь. И это уже были современные материалы. Такие, которые уже самой технологией своего производства подразумевают полную герметичность при закрывании.
Иными словами, уходя, они понимали, или догадывались, что уходят навсегда. Но мне не было грустно от этого. Наоборот, я скорее радовался, чем грустил. Ремонт шел около полугода. И за это время я отвык от их шаркающей походки, и моргающий, вечно следящих за мной глаз.
Ремонт все же закончился и тем самым отделил мой «островок» белоснежного благополучия от всей остальной квартиры – новой, белой, герметичной дверью, импортного производства. Она закрывалась с легким цоканьем, и еле различимым звяканьем замков. Но, как бы я ни был рад, а все же мне не хватало чего-то присутствия в этой квартире. Мне нужен был какой-то живой организм. Но никого не было. Никто теперь не мог пробраться ко мне в квартиру, а сам я не мог решиться кого-то привести самостоятельно. Даже женщины здесь как-то не приживались.
Конечно, кто-то из дальних родственников этой тараканьей семь, остался жить в других квартирах, некоторые из которых даже граничили с моей. Но все это были не знакомые мне насекомые, и я совершенно не хотел иметь с ними ничего общего.
Шли месяцы. Мои соседи уехали жить к себе на дачу, перестроив ее под загородный дом. Квартиру же свою они сдали одной семье, состоящей из пожилой женщины, ее дочери, и внука. А потом и вовсе появился молодой кот. Квартира была такая же малогабаритная, как и моя. То есть в ней было всего две комнаты. Поэтому они все с трудом помещались в ней, особенно кот, которому постоянно не хватало места, и он иногда спал в картонной коробке, в при квартирном тамбуре, отгороженном от лифтового холла, металлической дверью.
Этот кот имел весьма флегматичный характер, который позволял жить в мире с ним еще и тараканьей, многочисленной семье, которая, в свою очередь, любила забираться на ночь под это полосатое, шерстяное, теплое одеяло.

Вчера я пришел с работы очень уставший и по дороге зашел в магазин за продуктами. Открыв сначала дверь из лифтового холла, а затем, дверь, ведущую в мою квартиру, я занес два тяжеленных пакета с продуктами, и поставил их у себя в прихожей на пол, а затем закрыл на ключ наружную дверь. В коробке спал флегматичный кот Ефим, который даже и не открыл при этом глаз. Из-под него выглянула усастая голова пригретого его теплом – таракана. И вот он уже, не только посмотрел на меня, но и стал вылезать дальше, явно испытывая желание освоить новые территории. В попытке не позволить ему это, я быстро запрыгнул в свою квартиру, и захлопнул входную дверь перед самым его носом.
- Тебя мне только не хватало! – на прощание сказал ему я.
- Интересно, а не обиделся ли он? – подумал я и открыл осторожно только что захлопнутую дверь.
Он сидел на полпути от кошачьей коробки до моей двери и смотрел прямо на меня, ничуть даже и не думая обижаться.
- Ты что тут делаешь? – спросил я его на человеческом языке.
Он ничего мне не ответил, а только пошевелил грозно усами.
-Знаешь, что? Ступай-ка ты лучше к себе домой обратно! – посоветовал ему по-доброму я.
Таракан даже и не подумал уходить. К нему на помощь вылезли из-под коробки еще двое, и направились в мою сторону, не притормаживая, проходя мимо него.
- А это уже вторжение - подумал я. И сказал.
- Совсем обнаглели уже!
В это время, словно ощутив отсутствие чего-то важного под собой, котик открыл сначала один, а затем и второй глаз.
Я же окончательно и бесповоротно закрыл дверь, и уже на замок.
Вторжение было отбито.

Утром, осторожно открыв дверь, я сначала посмотрел на пол. Там никого не было.
- Чисто - понял я и вышел целиком.
От одной только мысли, что мне придется жить с ними и дальше на одной жилплощади, меня бросало в дрожь.
- А как же хорошо все же, когда кто-то ждет тебя дома - мечтал я по дороге к метро. Сегодня, как назло мне не встретилось ни одного пешехода, и я мог находиться весь свой двух с половиной километровый путь наедине со своими мыслями.
На Первомайской станции, уже очутившись в вагоне, я попытался встать в дальнем углу, чтобы не затоптали ногами негабаритные пассажиры. Поезд, плавно качнувшись, тронулся и стал набирать свою скорость.
Напротив меня, как раз под наклейкой на стекле вагона, со стилизованным изображением пенсионера, инвалида, пассажира с ребенком, и беременной женщины - сидя спали два курсанта Суворовского училища. У одного из них слегка был оторван погон. Он буквально держался на одной нитке.
Помню когда-то я каждый день проезжал на поезде метро само здание этого учебного комплекса, как раз к тому времени надстраивающего этажи учебных корпусов, и, проводя полный набор мер по благоустройству территорий. Буквально через год, фасады было уже не узнать. Теперь это было уже не училище, а какой-то барак с надстроенными мансардами с крышами гробиком. Почему? Почему эта, такая печальная форма пролезла буквально во всех архитектурных формах Лужковского периода завоевания Москвы? Наверно она, как-то ближе к земле, и от этого возможно понятнее тем, кто стоит за принятием решений по ее применению.
После смены облика комплекса, построения самих курсантов на плацу, расположенном параллельно путям метрополитена – пропали. Их больше я не видел никогда. Эта копошащаяся толпа молодых, еще совсем практически детей, больше никогда не появлялась на этом, теперь одиноко пустующем, но исправно подметаемом, уже простыми дворниками – плацу. Хаотично блуждающие, живые, черные точки, никогда уже не способны были, словно по мановению волшебной палочки собраться в стройные ряды подразделений, возможно выстраиваемых там с учетом разделения на классы. Двор училища теперь был всегда тревожно пуст. И только изредка черные точки одетых в форму, молодых курсантов, то тут, то там, перебегали через эту пустую площадь, словно через оккупированную противником зону, украдкой оглядываясь по сторонам, словно боясь при этом попасть под пулеметный обстрел.
- Суворовского училища больше нет, - думал я тогда.
И вот сегодня я стою как раз напротив навечно уснувших в моей памяти курсантов.
- А может быть они уже и не проснутся никогда? – с надеждой подумал я. Понимая, что так оно возможно и лучше, когда все как бы во сне. Тогда и не так больно.

Поезд подъезжал к станции Партизанская.
Все в вагоне были заняты делом, читали. А точнее пытались разбирать те электронные буквы в своих телефонах, которые почему-то теперь тоже называются буквами. Они тянулись одним, непрерывным потоком, вперемешку с цветной информацией, состоящей из множества сочно-красочных картинок. В каждой из которых, обязательно таился скрытый смысл. Это могла быть и реклама и просто разжижающая мозг, никому не нужная информация, закодированная в лицах смазливых, расслабленных, дистрофических девиц, в массовом количестве выкладывающих в сети свои сэлфи. Листая это в своей почте, каждый из присутствующих в вагоне, пытался добраться хоть до какой-нибудь, интересующей его хоть сколько – информации. Но ее не было. Да и не могло было быть. Глаза у людей нервно бегали по строкам, кадрам, рекламным вставкам, в попытке хоть на секунду остановиться. Но не было той секунды, да и не могло ее быть вообще в этом потоке кричащей о себе информации. Слева от меня, где-то метрах в двух, стоял молодой человек, который, видимо, читал электронную книгу. Его взгляд был устремлен в ее экран. Но, судя по его опустошенным, мутным глазам, ему явно чего-то не хватало. И, скорее всего именно информации. Да-да, ее. Та, что была в книге, явно не могла удовлетворить собой его и без того узкую, яйцеподобную голову, сдавленную огромными наушниками. Я подумал, что ему еще тяжелее, чем всем остальным, хотя бы только потому, что он не может сделать свой выбор. Он живет сразу двумя жизнями, пытаясь читать что-то спокойное под отстукивающую бешеным ритмом музыку, пробивающую толстые слой звукоизоляции огромных, и нелепых наушников.
Я хорошо знал такой тип людей, умеющих читать в туалетах. Они смешивают блюда, наливая во второе суп, и запивая все это компотом, зачастую и его, вливая в эту тюрю. Так им вкуснее. От этого у них поднимается настроение, и они бегут в туалет. Именно они заполняют собой залы кинотеатров на премьерах новых фантастических блокбастеров, уныло пережевывая в своих мощных, тренированных челюстях – попкорн.
Перед въездом на станцию вагоны всегда сильно качало, как бы говоря всем пассажирам о том, что с партизанами шутки плохи. В вагон вошло много спящих на ходу людей с рюкзачками за спинами. А может быть, это были вовсе и не люди? Скорее всего, это черепашки ниндзя, из мультика. Они заполнили собой вагон, тихо, тихо прокравшись сначала к самым лучшим местам, а затем, уже встав там, где только было место для того, чтобы иметь возможность не снимать рюкзаки. А может быть они и не снимались у них вовсе? Как у дешевых, резиновых игрушек, отлитых целиком в форме.
Поезд тронулся, двери закрылись, и уже где-то сзади остался грозный партизан, с дубиной в руках, прислоненный к огромной, квадратной колонне, словно к стволу могучему дерева. Он смотрел на нас, но с перрона другого направления поездов, на нашем же, практически в той же позе уставшего от всего мирского, грустно смотрела нам в след Зоя Космодемянская.
Они провожали наш поезд, как бы заверяя в том, что все будет хорошо, что они прикроют наш тыл, пока мы будем давить друг друга, в набитом такими разными персонажами – вагоне.
Поезд ехал в центр, той самой Москвы, которая еще совсем недавно была нашим родным городом, в котором мы все провели свое детство, выросли, возмужали, стали людьми.
Теперь же никто не хотел ехать дальше. Казалось, что это всеобщее нежелание накапливалось в атмосфере этого наполненного, в час пик – вагона. Один только шаг. Один, и все. И это все, что отделяет нас от полного краха, от того, что мы все создали сообща, совместно, при этом не сговариваясь, а как-то по обоюдному негласному согласию.
Зачем это теперь нам нужно? Эта работа, суета, безмолвие пустых глаз. На мгновение мне показалось, что у этих людей нет никакой цели. Они просто собрались здесь сегодня, в этом вагоне только для того, чтобы куда-то ехать. Ехать скорее по привычке. По той, давно оставшейся от чего-то большего, давно забытого, великого, что еще совсем недавно таилось в каждом из нас – привычке.
Если бы я спросил кого-нибудь из присутствующих в этом вагоне людей о том, куда и зачем он едет сегодня, то получил бы, разумеется, такой стандартный и грустный ответ: - «Какое это уже теперь имеет значение?»
И действительно, теперь уже не имело никакого значения. Все по привычке, ничего личного. А может быть и лишнего? Это уже не имеет значения.
Площадь Рволюции была еще далеко.
Вдруг в вагоне повеяло запахом бомжа. И это было вовсе не легкое дуновение ветра. Скорее густой, плотный, пронизывающий до глубины самого первого куска, проглоченного мною, сегодня завтрака.
- Но, кто же может так вонять? – подумал я и посмотрел вокруг, начав свой обзор справа, тут же столкнувшись взглядом с мужчиной в дубленке.
- Наверно он, - подумал я. Но тут же изменил свое мнение, так, как он держал в руках, неимоверного размера телефон, в котором шел какой-то душераздирающий от стремительности развития сюжета – фильм. Это мне удалось понять всего лишь за какое-то мгновение, так, как именно за него в экране телефона сменилось несколько сцен.
- Клиповое мышление. Бомжи так не умеют, - подумал я.
В его наушниках была слышна перестрелка.
Я продолжил свой обзор строго по часовой стрелке.
Мне под правый бок давно уже давил какой-то твердый предмет, и мне было интересно увидеть лицо его обладателя. Но на том месте, где должен был стоять человек – никого не было. Я испугался.
- Что же это может быть? – мелькнуло у меня в голове.
Это была женщина, маленького роста, что-то около метра тридцати пяти, неимоверно широкая в обхвате. Настолько, что места для пакета, который она держала в своей левой руке, просто и не оставалось в той щели между ней и ее худым, прижатым, как тростинка  к вертикальному поручню – человеку с рюкзаком.
Она был вполне прилично одета. В черную шубу из шерсти какого-то не знакомого мне, но очень пушистого животного.
- Не она, - мелькнуло в голове.
Вдруг, откуда-то справа, примерно оттуда же, откуда и происходил предыдущий запах, меня захлестнула волна другого, такого знакомого еще с детства запаха. О Боже! Несомненно, это было тот самый химикат, который используется при травле тараканов. По-моему он называется – «Бура». Но откуда, здесь, в этом злосчастном вагоне он мог взяться?
Этот новый, не менее пронзительный запах, заполнил весь вагон, и даже вытеснил собой предыдущий на какое-то время. Но запах свежей бомжатины все же справился с собой и стремительно вернулся, уже с новой, более выраженной остротой.
Теперь в вагоне пахло сразу всем. И этот неописуемый аромат, уже состоящий из двух – был неповторим. Да-да, именно неповторим. Ни один земной химик не смог бы его симитировать, даже отдаленно.
- Но, кто же это все вытворяет? Кто? – не мог успокоиться я, задавая этот вопрос сам себе, и продолжая свое обследование содержимого внутренностей вагона.
В этот момент, женщина слева покосилась на меня, явно принюхиваясь. Интуитивно я сделал такую же, сморщившую мне нос – гримасу, но в ее сторону.
Наши поросячьи носы встретились. Я тут же улыбнулся, не выдержав комичности происходящего. Она же явно расстроилась этим обстоятельством, с презрением отвернувшись от меня.
Записанный на магнитофон, женский голос объявил о том, что поезд прибывает на станцию Курская, произнеся название станции с каким-то мистическим придыханием, и явно с присутствием буквы «д», между «р», и «с». В итоге мне послышалось, что мы уже в Курдистане.
Источник запаха явно не хотел определяться. Да и это уже не имело значения, так, как от морщившей нос слева от меня женщины, начал распространятся едкий аромат моющего средства – ФЕРИ.
Курсанты резко встрепенулись, проснулись, и видимо задумались о своей эвакуации из поезда. Но им явно нужна была, как минимум Арбатская, поняв то, что еще видимо слишком рано, они как-то практически одновременно опять уснули.
В поезд зашло еще больше людей, чем вышло. Вошедшие принесли с собой новые запахи и ароматы города, вокзала, страны.
Двери закрылись
- Не мой день, - подумал я, и как-то сразу смирился, и обмяк.
- Следующая станция Площадь Эволюции, - продолжила хулиганить вагонная женщина.
Всего одна станция, и со мной точно произойдет какая-то эволюция. Ведь не может современный человек жить в таком субстрате, при этом не меняясь. Я менялся, и чувствовал это, каждый день, подъезжая к месту своей работы, где я уже и не был востребован. Во мне притуплялось то чувство, которое отвечало за раздражительность и неприязнь к окружению, и развивалось новое, не знакомое мне. Оно отрезвляло восприятие к внешнему миру.
Может это и были какие-то задатки терпимости к нему, а может и просто безразличие ко всему тому, что происходит вокруг. Безразличие! Как это страшно! Неужели дело именно в этом? Наверно - да. Именно в этом. Теперь все равно…  Так проще…  Проще через него смириться и не замечать то, что так плотно обложило в этом обществе, и уже могло бы сломать, придавив к самой земле. Но все же не сломало, сначала наткнувшись на ожесточенное сопротивление с моей стороны, а потом, споткнувшись о полное безразличие – оставило в покое, больше не тревожа своим искушением, не имея возможности вывести из себя. Таким образом, меня во мне том, прежнем, уже оставалось очень мало. И выводить эти остатки наружу уже не было смысла.
Каждый день, выходя на этой станции, я все больше и больше начинал замечать, как эволюционирует мой город. Когда-то, очень давно, я видел рядом с входом на станцию, на поверхности трамвайные пути, разрытые бульдозерами перед прокладкой нового, свежего асфальта. Гранитную тротуарную плитку, уложенную корявыми Собянинскими руками. Предпраздничный апофеоз декораторского идиотизма, вызванный миллиардными выбросами блуждающих, где-то в межкоррупционном пространстве – деньгами. Замену троллейбусов на автобусы, вызванную какой-то личной ненавистью руководства города ко всему ниспадающему сверху вниз, и перекинутому между столбами в виде бесконечно длинных проводов.
Глупость! Глупость! И еще раз глупость! Сколько ее будет? Сколько сможет переварить в себе городская структура всего этого тупого чиновничьего беспредела? Многие уже опустили руки в безрезультатной борьбе с ветряными мельницами Московской паранойи. Любой Дон Кихот будет вылечен теперь за бюджетные средства, в кротчайшие сроки.
Все это было перенесено нашим многострадальным городом, и вот сейчас, сегодня, мы его видим таким, какой он дожил до наших дней, истоптанным, и замученным руками приезжих, ненавидящих его лютой ненавистью – чиновников из правительства. И это только потому, что не было того человека, который бы смог закрыть дверь перед носом у этих вечно проникающих везде – тараканов. Видимо проще закрыться самим, каждому в отдельности.
Наблюдая каждый день всю его мутацию, я давно уже примирился и не реагировал на это.
Город не сумел так же, как и семья тараканов, пробраться в меня своими параноидальными законами. Я успел закрыть тяжелую, металлическую дверь, своего сознания, отключив восприятие отчаянно-немыслимого мира. И он обозлился на меня от этого, ощетинившись неимоверной глупостью его, уже совершенно иных, принявших все изменения - жителей.

28.02.18 г.