Она прожила чужую жизнь - 2. глава 4

Глава № 4

Вырос Володя в большой крестьянской семье. Отца потерял рано, было ему тогда только три года, и почти не помнил его.

Смерть была нелепой неосторожностью.
Был отец сильным, здоровым, по крестьянским меркам того времени, зажиточным человеком, хозяином. Построил хороший дом, насадил сад (в селе больше ни у кого садов не было), имел пасеку, скот и птицу, знал, как обрабатывать почву, чтобы получать хорошие урожаи.
Ещё отец купил велосипед, гармонь, патефон, что было редкостью в довоенном селе и вызывало у соседей зависть и уважение к такому прогрессивному хозяину.

Ранней весной, когда от яркого солнышка ещё только чуть-чуть начал подтаивать снег, поехал в лес нарубить дров.
Закончив грузить телегу, распарившись от работы, захотел пить. Недолго думая, разбил ледок над небольшой лужицей талой воды, собравшейся, словно в тарелку, в снежную лунку, зачерпнул и полными глотками выпил ледяную воду.
 
Вечером начался озноб, поднялась температура. Лечили дома народными средствами, но ничего не помогало.
Врач, которого через несколько дней привезли из райцентра, определил крупозное двухстороннее воспаление лёгких. Вылечить его в то время было невозможно.
На следующий день отец умер.

Похоронив мужа, мать осталась одна с семерыми детьми.
Здоровье её было подорвано ещё в молодости, после того, как свекровь, невзлюбившая невестку из бедной семьи (а семья отца была зажиточной) послала её мыть овечек в ручье, через несколько дней после первых родов.
Серый ненастный день поздней осени, холодный пронзительный ветер, из низких угрюмых туч беспрерывно моросит дождь. От холодной воды леденели руки и ноги, казалось, даже внутренности дрожали, а овец  много.

Сильно простудилась, болела. Пропало молоко, и её первенец вскоре умер. Да и она так и не оправилась полностью: всю жизнь чувствовала себя слабо, не могла выполнять тяжёлую работу и очень боялась холода. Зимой почти не выходила на улицу.


Вспоминая своё детство, Володя словно бы снова ощущал холод и голод. После смерти отца все заботы о семье упали на плечи матери и детей. Выращенного на огороде хватало до половины зимы, а потом ели всё, что хоть как-то могло утолить постоянное чувство голода: тыкву и кормовую свеклу, которые мать берегла для коровы, найденную на огородах мёрзлую картошку. Весной выкапывали из земли и жевали какие-то корешки, клубеньки, луковички.
Спасало от смерти молоко, и мать берегла и лелеяла кормилицу-корову.
Медицины в селе не было, детская смертность была высокой. В семье Володи умерло в младенчестве шестеро детей.

Рассказывал, как однажды, когда заболел, мать перекрестила его и сказала:
- Забрал бы Господь тебя, сыночек, в своё Царствие небесное. Был бы ангелочком безгрешным. Что ж так-то мучиться?
Мать по-своему жалела сына, а ему очень хотелось жить, пусть даже голодно и холодно. Он принимал жизнь такой, какая она была. Лучшей, другой жизни не знал, и потому даже обиделся на слова матери.

Был солнечный тёплый день, воскресенье, 22 июня 1941 года. Рядом с хатой проходила дорога.
Утром люди из соседних сёл прошли в посёлок, на рынок. Там и узнали о том, что началась война, и заспешили домой, передавая из села в село страшную весть.
 
Взрослые собирались группами, взволнованно обсуждали, дети тоже притихли, подходили к ним, молча слушали и пытались понять: что это – война?  Видя обеспокоенные лица взрослых, понимали: большая беда!
Но вокруг всё было таким же, как и раньше: ярко светило солнце, по зелёной травке прыгали воробьи, через дорогу деловито шла наседка с выводком цыплят. Казалось, так будет всегда.

Вскоре всех мужчин призывного возраста, в том числе и Леонида, старшего брата Володи, мобилизовали на фронт.

Всё чаще стал доноситься зловещий гул бомбардировщиков и громовые раскаты взрывов. Сначала где-то далеко, а потом всё ближе и ближе. В селе остались в основном, женщины, старики и дети. Работали, как и в мирное время, но что-то неуловимо-тревожное вошло в жизнь, изменило людей. Не было смеха, не было звуков гармони по вечерам, тревога и неизвестность угнетали,  словно тяжким грузом пригибали плечи. Теперь все нетерпеливо выглядывали, не идёт ли почтальонша? Она рассказывала то, что знала о положении на фронте, и то в один, то в другой дом приносила треугольнички солдатских писем.
Но вскоре ждали её уже со страхом: в село пришло несколько похоронок.

Семья получила от Леонида три письма, последнее из-под Смоленска. В этом, последнем письме, писал, чтобы мать не жалела его вещи. Он писал: - «Транжирьте мои вещи». (Слово «транжирьте» употреблялось в селе, и означало, что надо использовать. Пусть даже не по назначению, но не  жалеть, пустить «в дело»). 
До войны брат работал бухгалтером, успел купить велосипед, патефон, охотничье ружьё, хороший костюм.
После третьего письма больше никаких вестей от него не было.

А взрывы слышались всё отчётливее и всё ближе. Жители оставались в своих домах, делали повседневную работу.
Никто не предлагал им эвакуироваться, и в душе каждого человека теплилась надежда, что немцы не придут в село, что наша армия перейдёт в наступление и прогонит врага. Но, увы! Фронт приближался, и сводки информбюро не сообщали о наступлении наших войск.

И тогда из посёлка и села начали спешно эвакуироваться все более или менее значимые начальники и их семьи. Сначала исчезли партийные боссы, за ними всевозможные административные и хозяйственный руководители.

Наступило полное безвластие и началась «растащиловка».
Женщины растаскивали по домам зерно, инвентарь и всё, что попадалось под руки. Старшая сестра Володи тоже притащила какие-то вещи со станционного посёлка. Рассказывал, что ему запомнился большой плюшевый медведь, и ещё заяц. Но особый восторг вызвали яркие, блестящие ёлочные игрушки.

Иногда в селе появлялись незнакомые люди в штатском, и жители говорили, что это переодетые агенты НКВД.
Однажды, когда женщины тащили домой стулья, как из-под земли вынырнул какой-то мужчина и стал кричать, чтобы вернули их на место, в клуб. Видя, что его не слушают, выхватил из кармана гранату и заорал:
- Сейчас всех взорву!
Женщины бросились врассыпную, а мужчина с силой метнул гранату в кучу стульев. Взрывом их разнесло на щепки и разбросало вокруг.

Вскоре через село потянулись беженцы, которых местные называли почему-то «донбассёры». Потом стали появляться наши солдаты, бежавшие из немецкого окружения или плена. Первой по пути была хата Володиной семьи.
Мать была женщиной исключительно доброй, сочувственной, всегда готовой поделиться последним даже с незнакомыми людьми. Когда зарезали телёнка, кормила беженцев мясом, да ещё и с собой давала.
Когда её упрекали в расточительстве, говорила:
- Ничего, ничего. Пусть люди едят. Авось и моего сыночка кто-нибудь так-то накормит.
И всё ждала хоть какой-то весточки о нём.
Когда закончилась война и стали возвращаться фронтовики, мать всё выглядывала в окошко, выходила на дорогу, всматриваясь вдаль, не идёт ли? Так и не дождалась. Ни его, ни похоронки. Ничего не было. На запросы ответили: «Пропал без вести».

А поток беженцев захлёстывал село. Лавина фашистского наступления вытесняла мирных жителей, они бросали всё и бежали от коричневой чумы. Бежали в полную неизвестность. В тыл, надеясь там найти спокойствие.
Сельчане допытывались у беженцев: как дела на фронте? Кто побеждает? Володя рассказывал, как один мужчина долго рылся в подкладке своего видавшего виды пальто, наконец, осторожно вытащил оттуда свёрнутую в несколько сложений бумагу. Аккуратно, бережно расправил.
Это был портрет Сталина. Мужчина поднял его вверх и с гордостью сказал:
- Вот кто победит!

Фашисты вошли тихо, без боя. Вначале заполонили пристанционный посёлок, расположенный в полутора километрах от села.
В селе сначала появились румыны, воевавшие на стороне фашистской Германии. По  недавно выпавшему снегу приехали на санях. Как псы-ищейки рыскали по хатам, отбирали у селян продукты.
Зашли и в их хату, с порога потребовали:
- Матка! Курки, яйка, сало!
Один фашист осматривался вокруг, выискивая, что взять. Под печкой были спрятаны куры. Он их обнаружил и кнутовищем батога указал старшему брату Володи, какую поймать. Испуганный мальчик начал ловить, куры в панике метались в замкнутом пространстве под печкой, и он поймал не ту. Фашист разозлился, напыжился, покраснел, как индюк, разразился на незнакомом языке громкими, отрывистыми ругательствами и с силой пнул худенького перепуганного ребёнка тяжёлым сапогом. Брат упал, сжался в дрожащий комочек, а фашист оторвал голову курице, бросил в него и ушёл, хряпнув дверью так, что даже хата застонала, задрожала от удара.

Вскоре фашисты заняли всё село, расселились в соседних хатах.
Слава Богу, их хату обошли, она была крайней, боялись партизан.
Тем не менее, хозяйничали везде. Обнаружили в саду ульи, в которых мать оставила пчёлам мёд, чтобы перезимовали. Не церемонясь, как медведи, опустошили, а потом разбили и топили ими печи в тех хатах, где жили.

Как-то Володю послали к соседям отнести стакан соли расквартированным там немцам. Когда мальчик зашёл в дом, они лежали на полу, разбирали и чистили автоматы.
Молча, дрожа от страха, протянул стакан. У ребёнка был такой перепуганный вид, что один немец пожалел его и протянул печенье. А он боялся брать. Немец расценил это по-своему, решив, что боится, думая, что отравленное. Что-то залопотал по-немецки, потом откусил, прожевал и  проглотил  кусочек, показывая, что есть можно. Но Володя всё равно не взял.
Немец был большой, толстый, рыжий и немного говорил по-русски. Стал объяснять, что война - это плохо, что у него дома дети, а он учитель и не хотел воевать, но Гитлер послал.

Ещё Володя рассказывал о таком случае:
На окраине протекал ручей, отделявший от села небольшую улочку, всего двенадцать хат. Эта часть называлась «Башмак». Там жила их семья.

Издавна у всех сельчан кроме официальных, были ещё и фамилии, а скорее, прозвища «по двору». Иногда это были просто другие фамилии. Так, Сычёвых «по двору» называли Кузнецовыми, Москалёвых – Семёновыми. Володину семью по двору все знали как «Хомочкиных». Интересно, что именно прозвище «по двору» было на слуху, главным. Знали людей по нему, а официальные фамилии односельчан знали и помнили далеко не все.
Через несколько дворов жила семья с прозвищем «по двору» - Овца. Всех членов её: родителей, детей, внуков называли «Овцами».
Когда, кем и почему им было дано это прозвище, неизвестно, но шло оно из поколения в поколение.

Как-то немцы собрали в Володиной хате всех жителей Башмака - это были женщины и дети. Людей набилось много, тут же стояли немцы с автоматами.
Соседка Овца испугалась, запаниковала и, улучив момент, выскочила из хаты. Немцы решили, что она убежала к партизанам и начали стрелять в потолок. Люди перепугались, думали: всё, конец! Или расстреляют, или закроют в доме и подожгут.
 
Хорошо, что соседка опомнилась и вернулась. Всё обошлось. Потом люди ругали её и говорили, что она и в самом деле овца, недаром так их прозвали. Ведь, не вернись, всех бы немцы уничтожили.

Люди тщательно оберегали от посягательств фашистов молодых девушек. Старшая сестра Володи Полина была рослая, фигуристая, белолицая и румяная, с красивыми белокурыми косами - настоящая русская красавица. Её специально наряжали в бесформенные одежды из мешковины, голову покрывала старым тёмным платком, лицо вымазывала сажей. Когда видела, что ко двору приближаются фашисты, пряталась в погреб и сидела там до тех пор, пока они не уходили.

Наступление советских войск началось со стороны станции. Володя рассказывал, как однажды пьяный немецкий офицер заскочил в их хату, бегал с револьвером в руке, а потом выстроил детей под стеной и начал палить поверх голов. Дети окаменели, в их сердечки вошёл и застыл там леденящий ужас. Боялись шевельнуться, даже закрыть глаза. Володя стоял неподвижно, готовый ко всему, и молил Бога:
- Боженька, сделай так, чтобы если фашист попадёт в меня,  было не очень больно умирать.
Видимо, офицер оказался не очень пьян, и стрелял метко, изрешетил всю стену, но дети остались невредимыми.

Отступая, немцы угнали из села весь скот, порубили и забрали всю птицу, оставив ноги и головы.
Чтобы сбить с толку наших наступающих солдат, на видных местах поставили снопы из конопли в рост человека. Ставили в ряд несколько снопов вертикально, и сверху один горизонтально, вроде это солдаты.
Выломали и унесли в поле все двери, ими огораживали свои наблюдательные пункты. Уходя, намеревались сжечь село. Женщины плакали и просили:
- Пан! Не жги!
И  всё же  фашисты  пустили  «красного  петуха», сожгли хаты за ручьём. А Башмак уцелел. Может, просто не успели сжечь.
Уходя, за селом установили танкетку, которая ожесточённо плевалась выстрелами в сторону наших войск.
Все прятались в погребах, чутко вслушивались, пытаясь определить, что происходит наверху. Вскоре танкетка замолчала.
Подождав немного, осторожно стали выглядывать из подвалов: ни танкетки, ни немцев не было. Ушли.
Наверное, та отступающая немецкая часть была разбита нашими, так как вскоре много угнанных коров вернулось в свои дворы.
Но кормилицы Володиной семьи среди них не было.

В июне 1943 года в пятидесяти километрах от села, в Прохоровке, шли жестокие бои на Курской дуге. Днём и ночью слышались громовые раскаты канонады. В село шли люди, которых выселяли из мест, находившихся на пути наступления. Местные жители делились с ними всем: жильём, постелью, едой.

Володя рассказывал: лежал снег, когда рано-утром к ним в окошко осторожно постучали неизвестные в белых одеждах. От стука проснулся и во все глаза смотрел в окно. Кто это? Может, ангелы?
Оказалось, это наши разведчики на лыжах осторожно подошли к крайней хате. Спросили:
- Немцы есть?
Мать ответила:
- Нет.
В тот же день в село вошли наши войска.

Первого сентября 1943 года Володя пошёл в школу. Село сильно разрушено, наполовину сожжено. Слава Богу, здание начальной школы уцелело. Ходить приходилось далеко, от Башмака полтора километра.
Парт, столов, стульев, учебников, тетрадей, даже более-менее чистых листов бумаги в школе не было. На пол положили кирпичи, сверху доски, на которых сидели дети. Время от времени учительница говорила:
- Дети, встаём, встаём! Топаем ножками! Ещё, ещё, ещё! Сильно топаем, чтобы не замёрзнуть!
Писали чернилами, которые делали сами из ягод бузины, а зимой из сажи, её в достатке дома, в печах. Втискивали неровные палочки и завитки букв на поля и между строчками старых газет. Учились письму, используя любые клочки и обрывки более-менее чистой бумаги.

Володя учился с удовольствием, было интересно  узнавать новое. Получив в школе «отлично»,  радостно бежал домой и оглядывался по сторонам, надеясь увидеть хоть кого-то из взрослых, кому можно похвастаться и кто мог бы с одобрением похвалить за отличную учёбу. Так и подмывало поделиться с кем-то своей радостью. Но людей на улицах не было, на лавочках возле хат, если кто и сидел, то древние старики, которые не то, что кого-то, уже и себя не знали и не помнили.

Мать на работе в колхозе, а если и дома, то всегда чем-то занята. Война, словно смерч, вымела из села всё: ни техники, ни лошадей, даже лопат и сапок не хватало. Мужчины воевали, а землю-матушку надо  обрабатывать - пахать, засевать, полоть, убирать урожай. Главной силой были натруженные, мозолистые женские руки и ещё кормилицы-коровки, которых женщины, скрепя сердце, впрягали в плуг.
Тяжёлая, беспросветная работа изматывала людей, им было не до успехов Володи.
Так и оставалась в душе мальчика неразделённая радость.
Только мать иной раз ласково проводила заскорузлой натруженной рукой по голове и говорила:
- Учись, сынок. Старайся. Выучишься, может будешь жить в городе, в добре и чистоте. Хоть тебе повезёт, поживёшь вольно, уйдёшь от этой непосильной, ежедневной крестьянской работы.

Он был скромным, послушным, очень добрым и ласковым, характер унаследовал от матери, и она любила его больше всех остальных своих детей.

Шёл из школы, а дома уже ждали дела: натаскать воды для семьи и для скота из колодца, который далеко на улице, накормить и напоить скот, убрать навоз, отнести его из сарая на кучу, заготовить сена корове на зиму.
И  каждодневная работа в огороде: весной посадка, летом прополка, осенью уборка урожая, переноска в погреб.
А ещё надо из леса дров наносить. Это непросто, и не потому, что до леса путь неблизкий, а потому, что там шастали объездчики на лошадях. И хоть дети собирали в вязанки только сушняк, тем не менее, не дай Бог попасть в руки объездчику!
Ещё ходили к проходящей в километре от села железной дороге, искали там выпавший из дырявых вагонов уголь. Собирали в мешки и тащили домой, чтобы топить печь зимой, в сильные морозы.
А морозы были такие, что топи, не топи, а утром вода в вёдрах покрывалась коркой льда.
Каждый день работали, пока не наступали сумерки.
Это была работа, которую обязательно надо делать, от неё зависела жизнь.
А школа - уже не жизненно важна. Хорошо если дети выучатся, а если нет, то не страшно. Главное - выжить.
Поэтому отношение к школе было второстепенное. Дома учиться никто не заставлял, никто не ругал за непосещения. Но учителя были строгими и справедливыми, в любой ситуации оценки ставили за знания.
Вот и старался Володя всё выучить, подготовить все домашние задания.

Уроки делал вечером, лёжа на русской печи.
Электричества не было, керосин для лампы тоже был далеко не всегда. Чаще приходилось довольствоваться самодельным светильником: находил гильзу из-под снаряда (их после войны много валялось повсюду), наливал в неё постного масла, вкладывал туда жгут, скрученный из полоски старой ткани, кончик этого жгута приподнимал вверх и поджигал. Пламя такого светильника горело неровно, коптило, реагировало на малейшее движение воздуха, даже на дыхание.

К тому времени сестра Полина вышла замуж и жила отдельно.
Мать с утра и до темна работала в колхозе. Денег не платили, давали понемногу зерна на трудодни, и семья жила тем, что давал огород и хозяйство: держали птицу, поросёнка, корову.

После войны мать научилась гнать самогон из сахарной свеклы. Получался хороший, и соседи брали его, давая взамен кто что мог, если не деньги, то еду или одежду для детей.
Конечно, рисковала, гнать самогон строго запрещалось. Но детей надо кормить и одевать.
Соседи ни разу не выдали её, при многочисленных рейдах всяких антисамогонных комиссий даже предупреждали, если откуда-то появлялась опасность.

Мать была слабая здоровьем, работать полноценно не могла, никаких пособий на детей не получала. Тем, у кого мужья погибли на фронте, немного платили, а у неё муж умер ещё до войны, так что никаких льгот семья не имела.
Одевались бедно, всё переходило от старших к младшим, и латаное-перелатаное, донашивалось до последней нитки. У Володи с братом Николаем были одни на двоих стёганые самодельные валенки с галошами, которые в селе называли «бурочки». Хорошо,  что учились в разные смены. С нетерпением ждал, когда брат вернётся с первой, быстро нырял ногами в огромные «бурочки» и бежал в школу, стараясь не опоздать.

А когда было тепло: осенью до самых морозов и весной, когда морозы отступали, бегал в школу босиком.
В холодные дни ноги сильно мёрзли и становились красно-синими. Учительница даже спросила однажды:
- Почему у тебя такие странные ноги?
Он не знал, что ответить, признаться стыдно, только старался как-то спрятать их. Видно, учительница догадалась и сказала:
- Надо обуваться. Найди что-то и обувайся.

А что он мог найти? И купить не за что.
Придя домой, полез на чердак (туда с дедов-прадедов сносили всё ненужное). Долго рылся в старой рухляди и таки нашёл древние тапки с отвалившейся подошвой. Как мог, через верх, сшил всё это, чтобы «кучи держалось», и какое-то время носил их в школе (туда и назад бежал босиком, берёг тапки!), пока они окончательно не развалились.

Школу окончил без троек, да и четвёрок в аттестате было совсем немного. Но до  медали не дотянул. В тот же год решил поступать в институт.

Страна отстраивалась после войны, возводились заводы, фабрики, жильё, культурные и бытовые объекты.
Технический прогресс диктовал новые искусственные материалы и всё чаще стало звучать слово «химизация». Учёные всего мира возлагали большие надежды на химию, которая должна заменить ограниченные природные ресурсы.
Увлечённый новым течением, решил поступать на химический факультет в Харьковский политехнический институт.

Шли вступительные экзамены, Володя жил в студенческом общежитии. Мать перед отъездом дала немного денег, старший брат, отслуживший армию в морском флоте - морские  брюки, бушлат и тельняшку, и он шагал по непривычно многолюдной улице большого города в приличной одежде и с деньгами в кармане.         
С лотка продавали помидоры. В селе помидоры поспеют не скоро, решил купить полкило, так захотелось, такими они были спелыми и красивыми!
Сложив в сетку яркие упругие помидорины, одну оставил и, протерев рукой, с удовольствием ел, идя по улице. В селе не мыли овощи и фрукты: сорвал с грядки или с дерева, протёр слегка, и ешь на здоровье!

На следующий день почувствовал недомогание, расстроился живот.
Но он не обратил на это внимания. Подумаешь, пройдёт! Послезавтра первый экзамен, надо готовиться. А сегодня в десять часов утра консультация.
Взял чистую тетрадку, карандаш и вышел из общежития.
Странно, почему такая слабость в ногах и кружится голова? Ну, ничего, сейчас пройдёт.
И он пошёл по улице в институт. Слабость не проходила, голова кружилась всё больше, к горлу подступила противная нудная тошнота. Стараясь превозмогать себя, упорно шёл в институт.
Почувствовав, что теряет сознание, попытался ухватиться за что-то, но рука беспомощно сжималась, словно хватая что-то в воздухе.
Упал на тротуар и уже ничего не чувствовал, не осознавал.
Кто-то из прохожих вызвал «Скорую помощь», которая подобрала его, без документов, с чистой тетрадкой и карандашом.

Очнулся в больнице. Тело было беспомощным. Из него как-будто выкачали все силы.
Оказалось, заболел брюшным тифом.
Организм, выстоявший недоедания, перенёсший сезонные переохлаждения в старых выношенных одёжках и обувках, с раннего детства приспособившийся к тяжёлому крестьянскому труду, оказался совершенно беззащитным перед коварной инфекцией, затаившейся в большом перенаселённом городе.

К молодому парню, выросшему в экологически чистой среде, постепенно возвращались силы. Знакомых в городе не было, никто не приходил, не приносил передачи. Лечили и кормили в больнице.
Домой не писал, чтобы не беспокоить родственников.
 
Он ведь не знал, что домой из института вернули  документы с коротким извещением: «Абитуриент на экзамены не явился».
Мать плакала и не знала, у кого спросить, что с её сыночком, где он, почему не даёт никакой весточки о себе?
А знакомые и незнакомые «доброхоты» чуть ли не каждый день ходили к ней, и за стакан самогона рассказывали о всяких страшных случаях, произошедших именно там, как они уверяли, где был её сын. Некоторые рассказывали, что собственными глазами видели его труп, лежавший возле моста или в придорожной канаве с ножом в груди. Мать плакала и молила Бога, чтобы нашёлся сын, живой или мёртвый, чтобы хоть похоронить его по-христиански. И то легче на душе, чем это полное неведение.

Вернулся в село через полтора месяца, похудевший и повзрослевший.
Проработав год помощником комбайнёра, следующим летом поступил в институт на факультет органической химии.

Поступая, не представлял себе, с какими трудностями придётся столкнуться.
С учёбой всё было нормально, но жизнь в большом промышленном городе требовала денег, а взять их негде.
В институте один раз в полугодие надо платить за обучение. Освобождались те, у кого отцы погибли на войне, а у него отец умер до войны. В селе денег на трудодни не платили, так что на помощь родственников надеяться не приходилось.
Надо было откладывать со стипендии, а она мизерная.
 
Получив деньги, раскладывал их кучками на неотложные нужды, и если оставалось хоть чуть-чуть, позволял себе роскошь: купить немного конфет-подушечек к чаю. Сахара в свободной продаже не было, эти конфеты были самыми дешёвыми.
Дома высыпал их из кулька, тщательно пересчитывал и определял, сколько штук в день можно съесть. Больше двух никак не получалось, и он строго следил сам за собой, не позволяя расслабиться и съесть лишнюю.

В комнате общежития вместе с ним жили ребята из таких же бедных, опалённых войной, семей. На столовую денег не было, и все по очереди готовили из привезенных из дома продуктов. Ездить в сёла за продуктами далеко и дорого, поэтому, приезжая после каникул, каждый привозил с собой то, что мог и сколько мог, и потом старались прожить на эти скудные припасы как можно дольше. Электроплиткой официально пользоваться не разрешалось, но выхода не было, ребята тайком от дежурных, заперев дверь на ключ, готовили нехитрые обеды из картошки, круп, лука и сала, объединённых в «общий котёл».
Иногда удавалось подработать, разгружая по ночам вагоны.

Жизнь в городе оказалась совсем не такой лёгкой и радужной, какой представлялась в маленьком захолустном селе с его нескончаемым трудом и вечными недостатками послевоенного существования.

Когда после окончания второго курса узнал об оргнаборе на целину, тут же записался, и 10 июля выехал в Казахстан.
Ехали туда специальными поездами. В вагонах, заполненных молодёжью, не смолкали песни, шутки-прибаутки, было весело и задорно.
Некоторые уезжали семьями, навсегда, продав всё, что успели нажить и надеясь на новом месте жить лучше. Многих ждало уже готовое, специально построенное жильё.

Освоение  целины было грандиозной общегосударственной программой, и она выполнялась серьёзно и неукоснительно.

Попал в Кокчетавскую область, Рузановский район, зерносовхоз «Целинный».
От центральной усадьбы их отвезли за 40 километров, в бригаду. Поселили в землянках, обустроенных  когда-то солдатами, во время проводившихся здесь учений. В землянках было сыро и холодно, но приходилось терпеть.
А вокруг простиралась бескрайняя голая степь, которую оживляли стоящие столбиками возле своих норок сурки - грызуны, по виду напоминающие сусликов. Резко континентальный климат Казахстана оказался очень не комфортным для прибывших: днём невыносимо жарко, вечером холодно, а под утро даже подмораживало.

Володя работал помощником комбайнёра, уставал невыносимо. Но старался, работал добросовестно.
За успехи в труде был награждён правительственным почётным знаком «За освоение целинных земель». Тогда это была самая высокая награда, медали за освоение целинных земель учредили позже.

В институт  вернулся «богачом», и на заработанные деньги купил себе шевиотовый костюм и часы.
После окончания института его направили в Донецк, на химический завод.

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)