Почему соловей поет ночью

Теплым весенним днем зазвенела в лесу соловьиная песня. Трель за трелью выводил певец. Он пел про весну, про ласковое солнце, про волшебный лес. Распелся соловей. Он так увлекся пением, что закрыл глаза, ничего не видел, ничего не слышал. В песне была вся его жизнь.

Услышал эту песню мальчик. Послушал-послушал, а потом подкрался к соловью и поймал его. Затрепетал соловей в руках мальчика, но, увы, вырваться не смог. А мальчик стал его уговаривать, успокаивать, упрашивать:

— Да не волнуйся ты, я тебя не обижу. Будешь жить у меня дома в клетке. Всегда тебе будет тепло, корму получишь, сколько угодно, прохладной водички пей досыта. Я сам буду ухаживать за тобой. Живи, ешь, пей, сколько хочешь, да знай песенки пой!

Утихомирился соловей, затих. Про себя подумал:

— А может, и правда, будет лучше? Работать не надо, добывать корм не потребуется. Осенью лететь на далекий Юг, а весной возвращаться тоже не надо. Живи себе припеваючи на всем готовом!

— Ладно, — сказал он мальчику, — я согласен жить у тебя дома в клетке. Пои, корми меня, ухаживай за мной, а я буду тебе песни петь.

На том и порешили. Принес мальчик соловья домой, посадил в клетку и стал его поить-кормить отменно, ухаживать за ним, как за малым ребенком. Живет соловей — в неге наслаждается, пьет-ест вволю, когда хочет и сколько хочет. Заметно пополнел.

Первые дни соловей пел понемногу, а потом стал лениться, все думал, чем бы еще заняться. А чем в клетке займешься, — только все время в сон клонит.

Начал соловей скучать, да и голос у него стал пропадать, некоторые трели уж и вывести не может. Да и петь не знает о чем, солнце не видит, вместо неба синего, — потолок белый, вместо волшебного леса — два чахлых цветка у окна стоят.

Еще сильнее затосковал соловушка, потерял аппетит, и голос у него стал какой-то хриплый.

Понес мальчик соловья к доктору. Осмотрел доктор птицу, дал лекарство, чтобы аппетит стал лучше. Аппетит, и правда, появился, — соловей еще больше потолстел, а вот голос совсем у него пропал. Хочет петь соловушка, а песня не получается, выходит так, что-то вроде воробьиного чириканья.

Тем временем, волшебник-лес всполошился. Не слышит он соловьиных песен.

— Куда, — думает, — запропастился наш соловушка, почему не звенит в лесу его песня? Всегда приносила она радость всем лесным жителям!

И послал Волшебник-лес сороку на розыски соловья. Сорока — птица шустрая, у нее полно знакомых, и среди них один старый воробей, который жил в сквере, рядом с домом мальчика, поймавшего соловья. Этот воробей и подсказал сороке, где находится соловей.

Подкараулила сорока нужный час, когда мальчик ушел гулять, и дома никого не было, залетела через форточку в квартиру и увидела в клетке соловья.

— Собирайся живо! Тебя Волшебник-лес требует к себе. Ишь, какой жирный отъелся! Вставай, вставай, разоспался! — стрекотала сорока.

Соловей дремал, но, услышав трескотню сороки, очнулся и закричал:

— Больно ты быстрая! Как это я отсюда улечу, клетка-то закрыта!

Сорока тут же начала быстро работать своим клювом.

— Это не беда, — приговаривала она, — сейчас откроем!

И, наконец, клетка открыта. Мгновение, и соловей взвился в небо, сорока за ним.

— К Волшебнику-лесу лети, не крутись тут у домов! — трещала сорока. А соловей, пролетев немного, так устал, что спустился на крышу высокого дома отдохнуть, — он отвык летать без устали, как раньше. Отдышался соловей немного, и они вместе с сорокой медленно полетели к лесу, а лес-то — совсем близко, рукой подать.

Обрадовался Волшебник-лес соловью. Рассказал соловей о том, как в клетку попал, как в ней жилось, и что совсем голос потерял. Пожурил Волшебник-лес соловья за то, что позарился на готовый корм да на безделье.

— Принимайся за работу, сам пищу добывай себе. А голос я тебе верну, — сказал Волшебник-лес и отпустил соловья.

С радостью принялся соловей за свои дела, целыми днями трудился, добывая себе корм. Скоро и голос у него появился прежний. Снова стал он петь любимые песни, которые так нравились Волшебнику-лесу и всем лесным жителям.

Только с тех пор соловушка не поет днем, боится, чтобы опять его не поймали. Теперь поет он только ночью, а в темноте — попробуй, поймай-ка его!